Благодать

Может быть, мы и отвратительны, но по-прежнему остаемся гордостью и радостью Бога. Всем нам в церкви необходимы «глаза, исцеленные благодатью», чтобы увидеть потенциальное в других, увидеть ту самую благодать, которую Господь так расточительно поместил в нас. «Любить человека, — сказал Достоевский, — значит, видеть его таким, каким его замыслил Бог».

Глава 14

Лазейки

Католический романист верит в то, что мы разрушаем свою свободу, совершая грех; современный читатель, мне кажется, верит в то, что таким образом мы получаем свободу. У этих двоих не много возможностей понять друг друга.

Флэннери О’Коннор

Лазейки

Историк и критик Роберт Хьюджес пишет об одном заключенном, приговоренном к жизни взаперти на хорошо охраняемом острове недалеко от побережья Австралии. Однажды без всякого повода он набросился на своего соседа по камере и забил его насмерть. Власти отправили убийцу обратно на берег, чтобы он предстал перед судом, где он прямо и бесстрастно сообщил о своем преступлении. Он не выказывал никаких угрызений совести и утверждал, что не держал зла на жертву. «Тогда почему же? — спросил потрясенный судья. — Каков был ваш мотив?»

Заключенный ответил, что он больше не мог выносить жизнь на острове, в этом ужасном месте, и больше не видел смысла жить вообще. «Да, да, все это мне понятно, — сказал судья. — Я понимаю, что у вас была причина броситься в океан. Но убийство! Почему убийство?»

«Дело вот в чем, — сказал заключенный. - Я католик. Если я совершу самоубийство, я попаду прямо в ад. Но если я убью кого-нибудь, я могу приехать сюда, в Сидней, и исповедаться священнику перед казнью. Так Бог простит меня».

Логика австралийского заключенного является зеркальным отражением логики принца Гамлета, который не убил короля во время молитвы в часовне, чтобы ему не были прощены его грязные дела и чтобы он не попал прямо на небеса.

Каждый, кто пишет о благодати, сталкивается с существующими обходными путями. В поэме У. X. Одена «Пока что» Царь Ирод формулирует логические выводы, к которым его приводит благодать: «Любой мошенник сможет привести аргумент: «Мне нравится совершать преступления. Богу нравится их прощать Действительно, мир замечательно устроен».

Допускаю, что в этом вопросе я представил несколько одностороннюю картину благодати. Я изобразил Бога, как томящегося по любви отца, страстно желающего простить, и благодать как обладающую достаточной силой, чтобы разорвать цепи, которые сковывают нас, и достаточно милосердную, чтобы преодолеть глубокие различия между нами. Изображение благодати в таких широких терминах заставляет людей нервничать, и я признаю, что подошел очень близко к опасному краю. Но я поступил таким образом, поскольку я верю, что Новый Завет поступает так же. Относительно этого старый проповедник Мартин Ллойд-Джонс сказал:

«Идея «оправдания только верой» может быть такой же опасной, как и идея того, что спасение полностью основано на благодати. Я хочу сказать всем проповедникам о том, что если ваша проповедь о спасении была понята правильно в этом вопросе, а затем вы ее еще раз пересмотрите, то убедитесь, что в действительности проповедывали о спасении, которое предлагается в Новом Завете безбожникам, грешникам, врагам Божиим. Это-то и есть тот опасный элемент, в истинном представлении доктрины спасения».

Вокруг благодати всегда витает ощущение скандала. Когда кто-то спросил теолога Карла Барта, что бы он сказал Адольфу Гитлеру, он ответил: «Иисус Христос умер за твои грехи». Грехи Гитлера? Иуды? Разве у благодати нет предела?

Два гиганта Ветхого Завета, Моисей и Давид, совершали убийства, и все-таки Бог любил их. Как я уже упоминал, другой человек, который развернул кампанию по применению пыток, затем создал стандарт миссионерства, которому следуют до сих пор. Павел никогда не уставал описывать это чудо прощения: «Меня, который прежде был хулитель, и гонитель, и обидчик, но помилован потому, что так поступал по неведению, в неверии; благодать же Господа нашего (Иисуса Христа) открылась во мне обильно с верою и любовью во Христе Иисусе. Верно и всякого принятия достойно слово, что Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый».

У Рона Никкеля, возглавляющего «Международное братство заключенных», есть стандартное обращение, которое он предлагает заключенным во всем мире: «Мы не знаем, кому удастся попасть на небеса, — говорит он, — Иисус отмечал, что многие будут очень удивлены: «Не всякий, говорящий Мне «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное». Но мы знаем, что некоторые воры и убийцы будут там. Иисус обещал Царствие Небесное разбойнику на кресте, и апостол Павел был соучастником убийства». Я видел выражение лиц заключенных в Чили, Перу, России, когда до них доходила мысль, высказанная Роном. Для них эта шокирующая весть о благодати звучит слишком заманчиво, чтобы быть правдой.

Когда Билл Мойерс снимал телевизионный фильм, специально посвященный гимну «О благодать!», его камера последовала за Джонни Кэшем в недра тюрьмы строгого режима. «Что этот гимн означает для вас?» — спросил Кэш, исполнив гимн. Один человек, сидевший за убийство ответил: «Я был дьяконом, человеком церкви, но я не имел понятия, что такое благодать, пока не оказался здесь».

Возможности «злоупотребления благодатью» открылись передо мной в разговоре с одним моим другом, я буду называть его Дэниэлом. Однажды поздно ночью я сидел в ресторане и слушал признания Дэниэла о том, как он решил бросить свою жену после того, как они прожили вместе пятнадцать лет. Он нашел кого-то помоложе и покрасивей, кого-то, кто «заставляет меня чувствовать, что я живу. Это чувство я не испытывал годами». У него и его жены не было серьезной несовместимости. Он просто хотел перемен, как человек, который страстно хочет приобрести более новую модель автомобиля.

Будучи христианином, Дэниэл хорошо знал, к каким последствиям, для него лично и для его морали, приведет тот поступок, который он собирался совершить. Его решение уйти причинило бы его жене и трем детям боль, которая никогда не пройдет. Он говорил, что не способен противостоять силе, которая толкает его к молодой женщине, подобно мощному магниту.

Я слушал рассказ Дэниэла с печалью и тоской, говорил мало и пытался осознать эту новость. Потом, когда мы перешли к десерту, вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучал его вопрос: «Честно говоря, Филлип, я позвал тебя не просто так. Я хотел увидеть тебя этим вечером, чтобы задать вопрос, который давно мучает меня. Ты изучаешь Библию. Как ты думаешь, сможет Бог простить такой ужасный поступок, который я собираюсь совершить?»

Вопрос Дэниэла извивался у меня в голове, как живая змея, и мне пришлось выпить три чашки кофе, прежде чем я попытался дать на него ответ. В этом промежутке времени я долго и напряженно думал о последствиях, которые влечет за собой благодать. Как я могу удержать моего друга от совершения ужасной ошибки, если он знает, что до прощения подать рукой? Или, как в мрачной австралийской истории Роберта Хьюджеса, что удержит заключенного от убийства, если он знает, что впоследствии будет прощен?

К благодати существует особый «доступ», о котором я сейчас должен упомянуть. Если процитировать К. С. Льюиса: «Св. Августин говорит, «Бог подает там, где Он видит пустые руки». Человек, у которого руки полны подарков, не получит этот дар». Другими словами, благодать должна быть получена извне. Льюис объясняет, что поведение, которое я назвал «злоупотреблением благодатью», происходит из-за неразберихи между попустительством и прощением: «Попустительствовать злу, значит просто игнорировать его, воспринимать его так, словно это добро. Но человек должен как принимать прощение, так и сам прощать, если речь идет о полноте прощения и человек, который не признает вины, не может принимать прощение».

Я расскажу здесь вкратце, что я сказал моему другу Дэниэлу: «Сможет ли Бог простить тебя? Конечно. Ты знаешь Библию. Бог принимает убийц и прелюбодеев. Благодаря его доброте, парочка подлецов по имени Петр и Павел возглавили церковь Нового Завета. Прощение это наша проблема, а не Господа. Через что нам только не приходится проходить, чтобы искупить грех, отдаляющий нас от Бога. Мы меняемся в каждом акте неповиновения ему, но нет никакой гарантии, что мы когда-либо вернемся назад. Сейчас ты спрашиваешь меня о прощении, но захочешь ли ты потом вообще быть прощенным, особенно, если прощение включает в себя искупление?»

Через несколько месяцев после нашего разговора Дэниэл сделал свой выбор и оставил семью. Тем не менее, я вижу в нем определенные признаки сожаления. Теперь он обычно пытается придать своему решению рациональный вид попытки избавиться от несчастливого брака. Он разошелся с большинством своих бывших друзей, «слишком узко мыслящих и слишком скорых на осуждение», и ищет вместо этого людей, которые с восторгом принимают его вновь обретенную свободу. Мне, однако, Дэниэл не кажется очень уж свободным. Ценой «свободы» стала необходимость отвернуться от тех людей, которые о нем больше всего заботились. Он также говорит мне, что в данный момент Бог не является частью его жизни. «Может быть, позднее», — говорит он.

Бог пошел на большой риск, заранее объявляя прощение, и шокирующая сторона благодати включает в себя передачу этого риска нам.

«Действительно, погрязнуть в ошибках — это зло, — сказал Паскаль, — но все же, еще большее зло — погрязнуть в ошибках и быть не в состоянии их признать».

Люди делятся на два типа, но не на виновных и «праведных», как думают многие, а скорее на два типа виновных. Существуют виновные люди, которые признают совершенные злодеяния, и виновные, которые этого не признают. Две группы сводятся вместе в сцене, описанной в восьмой главе Евангелия от Иоанна.

Действие происходит в церковном дворе, где Иисус читает проповедь. Группа фарисеев и законников прерывает его «церковную службу», притащив силком женщину, уличенную в прелюбодеянии. По обычаю, она раздета до пояса в знак ее позора. Напуганная, беззащитная, публично униженная, она съежилась перед Иисусом, прикрывая свои обнаженные груди.

Прелюбодеяние, конечно же, предполагает наличие двух участников, однако женщина стоит перед Иисусом одна. (Может быть, ее застали в постели с фарисеем?) Иоанн поясняет, что для обвинителей важно не наказать преступницу, а подловить Иисуса. Уловка продумана довольно умно. Закон Моисея требует за совершение прелюбодеяния забивать человека камнями до смерти, но Римский закон запрещает евреям самостоятельно осуществлять наказание. Подчинится Иисус Моисею или Риму? Или он, известный своим милосердием, попытается вызволить эту грешницу? Если так, то он нарушит Закон Моисея перед толпой, собравшейся во дворе храма. Все, не отрываясь, смотрят на Иисуса.

В этот момент звенящего напряжения, Иисус делает нечто невообразимое. Он наклоняется и что-то пишет на песке пальцем. На самом деле, это единственная сцена в Евангелиях, которая изображает Иисуса пишущим. Носителем единственных записанных им слов он избирает песок, зная, что следы ног, ветер, или дождь скоро сотрут их.

Иоанн не говорит нам, что Иисус написал на песке. В своем фильме о жизни Иисуса, Сесиль Б. ДеМилль изображает его произносящим названия различных грехов: Прелюбодеяние, Убийство, Гордыня, Жадность, Похоть. Каждый раз, когда Иисус пишет новое слово, все больше фарисеев исчезает. Догадка ДеМилля, как и все другие предположения — конъюнктура. Мы только знаем, что в этот полный опасности момент Иисус делает паузу, хранит молчание и пишет пальцем слова на песке. Ирландский поэт Симус Хиней говорит, что Иисус «тянет время, во всех возможных смыслах этой фразы», концентрируя всеобщее внимание и разграничивая значение того, что произойдет в действительности, и того, что толпа хочет увидеть.

Присутствующие при этом люди, без сомнения, видят две категории актеров в эюй драме: виновная женщина, пойманная на месте преступления, и «правые» обвинители, которые, кроме всего прочего, являются профессиональными религиозными деятелями. Когда, наконец, Иисус начинает говорить, он уничтожает одну категорию: «Кто из вас без греха, — говорит он, — первый брось в нее камень».Он снова наклоняется и продолжает писать, чтобы еще потянуть время, и, один за другим, все обвинители потихоньку уходят.

Затем Иисус поднимается, чтобы обратиться к женщине, оставшейся в одиночестве: «Женщина! Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?»

«Никто, Господи», — отвечает она.

И этой женщине, которую приволокли, напуганную, чтобы подвергнуть ее наказанию, Иисус дарует прощение: «И Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши».

С помощью блестящего хода Иисус заменяет две предполагаемые категории — «праведные» и «виновные» — двумя другими: грешники, которые признают, и грешники, которые отрицают свой грех. Женщина, уличенная в прелюбодеянии, беспомощно признала свою вину. Гораздо более сомнительно выглядели люди вроде фарисеев, которые отрицали или подавляли вину. Им тоже нужно освободить руки для принятия благодати. Пол Турнье выражает эту схему языком психологии: «Бог уничтожает осознанную вину, но также Он заставляет осознать подавленную вину».

Сцена из восьмой главы Евангелия от Иоанна беспокоит меня, поскольку по своей природе я больше похож на обвинителей, чем на обвиняемых. Я отрицаю гораздо больше, чем признаю. Пряча мои грехи под покровом респектабельности, я крайне редко позволяю уличить себя открыто, публично в каком-либо неблагоразумном поступке. Однако если я правильно понимаю эту историю, грешная женщина находится ближе всех к Царствию Божию. Действительно, я смогу преуспеть в Царствии, только если стану дрожащим, смиренным, без прощения, с ладонями, открытыми, чтобы принять благодать Божию, как эта женщина.

Это состояние готовности принять и есть то, что я называю «доступом» к благодати. Она должна быть получена, и христианское понятие для этого акта — раскаяние, врата благодати. К. С. Льюис говорил, что Бог не требует от нас раскаяния деспотически: «Это просто описание того, на что похоже возвращение». Выражаясь словами притчи о блудном сыне, раскаяние — это возвращение домой, за которым следует радостное празднество. Оно открывает дорогу в будущее, к восстановлению родственных уз.

Многие пугающие отрывки из Библии, которые затрагивают проблему греха, предстают в новом свете с тех пор, как я начал понимать желание Бога направить меня к раскаянию, к вратам благодати. Иисус сказал Никодиму: «Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него». Другими словами, он пробуждает во мне чувство вины ради моей собственной пользы. Бог стремится не к тому, чтобы уничтожить меня, но чтобы освободить, и освобождение требует того, чтобы человек был так же беззащитен, как та женщина, которую поймали на месте преступления, а не высокомерным, как фарисеи.

Пока порок не выйдет на свет, он не может быть исцелен. Алкоголики знают, что пока человек не признает, что он алкоголик, нет никакой надежды на исцеление. Тем, кто упорно это отрицает, для подобного признания может потребоваться болезненное вмешательство со стороны семьи или друзей, которые будут «писать на песке» позорную истину, пока алкоголик не признает ее. (Алкоголики используют выражение «трезвый алкоголик», говоря об алкоголике, который бросает пить, но упорствует, отказываясь признать, что у него есть проблема. Трезвый, но несчастный, он делает несчастными всех вокруг себя. Он по-прежнему манипулирует другими, играя у них на нервах. Однако, поскольку он больше не пьет, он больше не переживает счастливых моментов. Члены семьи могут даже попытаться дать ему возможность пить снова, ради его облегчения; они хотят вернуть назад своего «счастливого пьянчужку». Писательница Кейт Миллер сравнивает такого человека с ханжой, пришедшим в церковь, который пытается изменить свою внешность, а не свою суть. Настоящая перемена, как для алкоголика, так и для христианина, должна начинаться с признания того, что им необходима благодать. Отрицание этого факта препятствует благодати.)

По словам Турнье, «…как раз те верующие, которые отчаялись в себе, наиболее вдохновенно выражают свою уверенность в благодати. Так Св. Павел и Св. Франциск Ассизский признавали, что они самые большие грешники среди людей; так Кальвин утверждал, что человек неспособен совершать добро и познать Бога своими собственными силами…» Именно святые наделены чувством греха. Как говорит Отец Даниелу: «Чувство греха есть мера богобоязненности души».

Святой Апостол Иуда предупреждает о вероятности того, что нечестивые люди «обратят благо дать Бога нашего в повод к распутству». Даже тот акцент, который делается на раскаянии, полностью не устраняет этой опасности. И мой друг Дэниэл, и австралийский заключенный в теории согласились бы с необходимостью раскаяния. Оба собирались воспользоваться слабым местом благодати, чтобы получить то, что они хотят, сейчас и затем раскаяться в этом позднее. Сначала неискреннее намерение формируется на периферии сознания. Я что-то хочу. Да, я знаю, это неправильно. Но почему бы просто не сделать это, вопреки всему? Я всегда могу получить прощение позднее. Намерение перерастает в навязчивую идею. В конце концов, благодать становится «попущением безнравственности».

Христиане по-разному отреагировали на эту опасность. Мартин Лютер, зараженный божественной благодатью, иногда подтрунивал над возможностью злоупотребления ею: «Если вы проповедуете благодать, не проповедуйте фикцию, проповедуйте истинную благодать. Если благодать истинна, то преодолевайте истинный, а не фиктивный грех, будьте грешником и грешите без оглядки… Достаточно уже того, что мы распознаем среди богатств славы Божией Агнца, который несет грех мира; благодаря этому, грех не разъединяет нас, даже если бы мы прелюбодействовали и убивали тысячи и тысячи раз на дню».

Другие, обеспокоенные перспективой того, что христиане будут прелюбодействовать и убивать тысячи раз в день, призвали Лютера к ответу за его гиперболу. В конце концов, Библия представляет благодать как исцеляющее противодействие греху. Как в одном и том же человеке могут сосуществовать обе эти силы? Разве мы не должны «возрастать в благодати», как завещает Петр? Разве не должно расти наше семейное сходство с Богом? «Христос принимает нас такими, как мы есть, — писал Вальтер Тробиш, — но когда Он нас принимает, мы не можем оставаться такими, как мы есть».

Теологу XX века Дитриху Бонхефферу принадлежит фраза «дешевая благодать», которую он использовал для обозначения злоупотребления благодатью. Когда он жил в нацистской Германии, его пугала та трусость, с которой христиане реагировали на угрозы Гитлера. Лютеранские пасторы проповедовали благодать с кафедры по воскресеньям, а затем молчали в остальные дни недели, в то время как нацисты проводили политику расизма, эвтаназии и, наконец, геноцида. Книга Бонхеффера «Цена ученичества» (На русском языке она вышла в 1992 году, под названием «Следуя Христу» [прим. геол. редактора].) проливает свет на многие отрывки из Нового Завета, которые призывают христиан стремиться к святости. «Каждый призыв к обращению в веру, — настаивал он, — содержит призыв к ученичеству, призыв к тому, чтобы быть похожим на Христа».

В Послании к Римлянам Павел углубляется в изучение этих вопросов. Ни в одном другом Библейском фрагменте нет такого заостренного взгляда на благодать во всем ее таинстве. Чтобы получить представление о несправедливости благодати, мы должны обратиться к 6-7 главам Послания к Римлянам.

Первые несколько глав Послания к Римлянам забили тревогу по поводу жалкого положения человечества, придя к ужасающему выводу: «Потому что все согрешили и лишены славы Божией». Подобно тому, как фанфары представляют новую часть симфонии, следующие две главы рассказывают о благодати, которая отменяет любое наказание: «А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать». Это безусловно высокая теология, но такое претендующее на всеохватность заявление представляет самую близкую к практике проблему, с какой мне когда-либо приходилось сталкиваться. Зачем быть добрым, если вы заранее знаете, что вы будете прощены? Зачем стремиться быть таким, как хочет Бог, если он принимает меня таким, как я есть? Павел знает, что он открыл теологический шлюз. Шестая глава Послания к Римлянам задает резкий вопрос: «Что же скажем? оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать?» и снова: «Что же? станем ли грешить, потому что мы не под законом, а под благодатью?» Павел дает короткий выразительный ответ на оба вопроса: «Никак!» Другие переводы более колоритны: «Боже упаси!»

То, что апостол включает в эти лаконичные страстные главы, есть просто несправедливая сторона благодати. В самом центре аргумента, выдвинутого Павлом, лежит вопрос: «Зачем быть добрым?» Если вы заранее знаете, что будете прощены, почему не присоединиться к вакханалиям язычников? Есть, пить, веселиться, ибо завтра Господь дарует прощение. Павел не может оставить без внимания это явное несоответствие.

Первый образ, рисуемый Павлом (Римлянам 6:1-14), иллюстрирует как раз этот момент. Возникает вопрос: «Преумножается ли благодать, если возрастает грех?» Затем спрашивается: «Почему бы не грешить столько, сколько возможно, чтобы предоставить Богу больше возможности преумножить благодать?» Хотя такое объяснение может звучать извращенно, в разные времена христиане следовали именно этой логике, предоставляющей им лазейки. Епископа, живущего в третьем веке, шокировало, когда он видел набожных мучеников христианской веры, посвящающих свои последние ночи в темнице пьянству, наслаждениям и разврату. «Раз смерть мучеников делала их совершенными, — размышляли они, — что за беда, если они проведут свои последние дни в грехе». И в Англии во времена правления Кромвеля одна радикальная секта, известная как «Веселые проповедники», произвела на свет учение о «святости греха». Один из ее лидеров целый час изрыгал проклятия с кафедры Лондонской церкви; другие напивались и богохульствовали на людях.

У Павла нет времени на подобные этические измышления. Чтобы опровергнуть их, Павел начинает с простой аналогии, основанной на ярком контрасте между смертью и жизнью: «Мы умерли для греха: как же нам жить в нем?» — спрашивает он, скептически. Ни один христианин, воскресший к новой жизни, не должен быть наказуем за смерть. Грех источает зловоние смерти. Зачем кому-то выбирать его?

Однако, так ярко описанный Павлом контраст «жизнь против смерти», не решает вопрос полностью, поскольку зло не всегда источает зловоние смерти, по крайней мере, для падших людей. Злоупотребление благодатью — это настоящее искушение. Пролистайте рекламные объявления в любом современном журнале, и вы увидите искушения, связанные с похотью, жадностью, завистью и гордостью, которые делают грех по-настоящему привлекательным. Подобно свиньям на ферме, мы радуемся возможности хорошенько вываляться в грязи.

Более того, хотя христиане, может быть, и «умерли для греха» в теоретическом смысле, в жизни все обстоит иначе. К одному моему другу, который преподавал толкование Библии и дошел до этого отрывка, позднее подошла студентка колледжа, лицо которой выражало явное недоумение. «Я знаю, в Библии говорится, что мы умерли для греха, — сказала она, — но в моей жизни грех, кажется, вовсе не умер». Павел, будучи реалистом, признавал этот факт, иначе в том же отрывке он бы не посоветовал нам: «Почитайте себя мертвыми для греха» и «Итак да не царствует грех в смертном вашем теле».

Биолог из Гарварда Эдвард О. Уилсон провел довольно необычный эксперимент на муравьях, который может послужить дополнением к образу, который рисует Павел. После того, как он заметил, что муравьям требовалось несколько дней на то, чтобы понять, что их покалеченный собрат умер, он сделал вывод, что муравьи определяли смерть по запаху, а не визуально. Когда тело муравья начинало разлагаться, другие муравьи безошибочно определяли это и выносили его из муравейника в отдельное место. После многих попыток, Уилсон вывел точный химический состав запаха, который источала олеиновая кислота. Если муравьи чувствовали запах этой кислоты, они выносили останки. Любой другой запах они игнорировали. Их инстинкт был так силен, что когда Уилсон капнул эту кислоту на кусочек бумаги, другие муравьи осторожно вынесли бумагу на муравьиное кладбище.

В качестве завершающего этапа, Уилсон смочил кислотой тела живых муравьев. Без малейшего колебания их собратья потащили их на муравьиное кладбище, несмотря на протестующие движения ног и усиков помеченных муравьев. Эти изгнанники, негодующие «живые мертвецы», очищали себя, прежде чем вернуться в муравейник. Если на них оставался хоть малейший след кислоты, собратья моментально снова хватали их и водворяли на кладбище. Они должны были быть официально живы, что определялось исключительно по запаху, прежде чем их принимали обратно в муравейник.

Я вспоминаю этот образ — «мертвые» муравьи, действующие очень активно, когда читаю строки, написанные Павлом в шестой главе Послания к Римлянам. Может быть, грех и мертв, но он упорно возрождается к жизни.

Далее Павел сразу же представляет эту дилемму в совершенно другом виде: «Что же? станем ли грешить, потому что мы не под законом, а под благодатью?» (6:15) Разве благодать предоставляет лицензию, нечто вроде свободного прохода по этическому лабиринту жизни? Я уже описывал убийцу из Австралии и американского прелюбодея, которые пришли к точно такому решению.

«Я полагаю, что есть смысл соблюдать приличия, пока вы молоды. Так у вас останется достаточно энергии, чтобы нарушать их, когда вы состаритесь», — сказал Марк Твен, который прилагал героические усилия, чтобы следовать своему собственному совету. Почему бы и нет, если ты знаешь, что, в конце концов, будешь прощен? Снова Павел с недоверием восклицает: «Боже упаси!» Как ответить тому, чья основная целью в жизни — раскачивать края внешней оболочки благодати? Действительно ли этот человек когда-либо испытывал благодать?

Вторая аналогия Павла (6:15-23), человеческое рабство, выводит дискуссию в новое измерение. «Вы, быв прежде рабами греха…», — начинает он, проводя очень удачное сравнение. Грех — это господин, который управляет нами, нравится нам это или нет. Безудержное стремление к свободе часто превращается в путы. Если человек настаивает на свободе выходить из себя каждый раз, когда испытывает гнев, он становится рабом гнева. В наше время те занятия, которым посвящают себя подростки, чтобы выразить свою свободу — курение, алкоголь, наркотики, порнография — становятся их безжалостными властелинами.

Многие воспринимают грех как вид рабства, выражаясь современными понятиями — зависимости. Любой член группы «Анонимных алкоголиков» может описать этот процесс. Противопоставьте твердое решение уступкам в пользу вашей зависимости, и некоторое время вы будете наслаждаться свободой. Как много людей, однако, переживают печальное возвращение к своим узам.

Вот точное описание этого парадокса, сделанное писателем Франсуа Мориаком: «Одна за другой, страсти просыпаются и бродят вокруг, принюхиваясь в поисках объекта своего удовлетворения. Они нападают на бедного нерешительного человека сзади — и вот, он побежден. Сколько раз ему приходилось падать на самое дно, пачкаться в грязи, балансировать на краю пропасти и снова подниматься к свету, чувствовать, как его руки то тянутся к свету, то снова возвращаются во тьму, пока он, наконец, не подчинится закону духовной жизни. Этот закон меньше всего понятен миру и вызывает у человека наибольшее отвращение, хотя без него на человека не снизойдет благодать решительности в преследовании своей цели. Для этого нужно отказаться от своего «эго». Эта мысль прекрасно сформулирована в следующей фразе Паскаля: «Полное и блаженное отречение. Абсолютная покорность Иисусу Христу и моему духовному учителю». Люди могут сколько угодно смеяться и подтрунивать над тобой, поскольку ты не соответствуешь званию свободного человека, ведь ты покорился хозяину. Но это порабощение на самом деле является чудесным освобождением, поскольку если бы ты был свободен, ты бы все время занимался тем, что ковал себе цепи и надевал их на себя, постоянно затягивая все туже и туже. В те годы, когда ты считал себя свободным, ты, как бык под ярмом, подчинялся своим бесчисленным наследственным порокам. С момента твоего рождения ни одно из твоих преступлений не умирало, не прекращало опутывать тебя все больше и больше, не переставало порождать другие преступления. Человек, которому ты предаешь себя, не хочет для тебя свободы быть рабом. Он разбивает твои оковы, и, вопреки твоим почти угасшим и еще тлеющим желаниям, Он зажигает и раздувает огонь Благодати».

В своем третьем пассаже (7:1-6) Павел уподобляет духовную жизнь браку. Эта простая аналогия не нова, поскольку Библия часто изображает Бога как влюбленного, который не отступается от своей неверной невесты. Сила чувства, которое мы испытываем по отношению к человеку, с которым мы собираемся провести всю жизнь, иллюстрирует ту страсть, с которой Бог относится к нам, и Бог хочет от нас ответного чувства.

Аналогия с браком лучше, чем аналогия со смертью, лучше, чем сравнение с рабством, объясняет тот вопрос, с которого начал Павел: «Зачем быть добрым?» На самом деле, это неправильный вопрос. Он должен был бы звучать так: «Зачем любить?»

Однажды летом мне пришлось изучать основы немецкого языка, чтобы получить ученую степень. Что за ужасное лето! Прекрасными вечерами, когда мои друзья ходили под парусом по озеру Мичиган, катались на велосипедах и потягивали каппучино в открытых кафе на свежем воздухе, я сидел взаперти, делая грамматический разбор немецких глаголов. Пять ночей в неделю, по три часа каждую ночь, я тратил на то, чтобы запомнить слова и окончания, которые мне больше никогда бы не пригодились. Я подвергал себя такой пытке только с одной целью — пройти тест и получить ученую степень.

А что было бы, если бы чиновник-регистратор учебного заведения пообещал мне: «Филипп, мы хотим, чтобы ты учился, как следует, и прошел тест, но мы обещаем тебе заранее, что ты получишь степень. Твой диплом уже заполнен». Как вы думаете, сидел бы я восхитительными летними вечерами в жаркой, душной квартире? Ни в коем случае. Если говорить упрощенно, это и есть та теологическая дилемма, которую ставит перед нами Павел в Послании к Римлянам.

Зачем учить немецкий? Честно говоря, для этого есть весомые причины — знание языков расширяет кругозор и увеличивает круг общения — но раньше это никогда не было для меня мотивом, чтобы изучать немецкий язык. Я изучал немецкий по эгоистическим причинам, чтобы получить степень, и только страх перед последствиями, который тяготел надо мной, заставил меня отказаться от моих обычных летних развлечений. Сегодня я помню очень мало из того, чем тогда забил себе голову. «Ветхая буква» (так Павел описывает закон Ветхого Завета) приносит краткосрочные результаты.

Что могло бы вдохновить меня на изучение немецкого языка? Мне приходит в голову только один стимул. Если бы моя жена, женщина, в которую я был влюблен, говорила бы только по-немецки, я бы выучил этот язык в рекордно короткие сроки. Почему? У меня бы появилось отчаянное желание общаться mit einer schonen Frau. Я бы вставал среди ночи и зубрил глаголы, подставляя их точно в конец предложений в моих любовных письмах, воспринимая каждое пополнение моего словарного запаса как новый способ выразить мои чувства человеку, которого я люблю. Я бы не скупился на время, проведенное в изучении немецкого языка, имея общение как таковое в качестве вознаграждения.

Этот реальный пример помогает мне понять резкую реакцию Павла: «Боже упаси!» в ответе на вопрос о том, оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать.

Какой жених в первую брачную ночь повел бы подобный разговор со своей невестой: «Дорогая, я люблю тебя и мечтаю провести с тобой всю мою жизнь. Но мне нужно обсудить некоторые детали. Теперь, когда мы женаты, как далеко я могу заходить в общении с другими женщинами? Можно ли мне с ними спать? Целовать их? Ты же не будешь против парочки романов время от времени? Я знаю, это причинит тебе боль, но я представляю себе, сколько у тебя будет возможностей простить меня после того, как я предам тебя!» Единственный подобающий ответ такому Дон Жуану — это пощечина и слова: «Боже упаси!» Очевидно, он не понимает в любви самого главного.

Проще говоря, если мы обращаемся к Богу с мыслью: «А что я буду с этого иметь?», то мы не осознаем того, как Бог к относится к нам. Богу требуется нечто большее, чем отношения, которые у меня были бы с рабовладельцем, который заставлял бы меня подчиняться с помощью кнута. Бог не начальник, не менеджер по кадрам и не волшебный джин, который исполняет наши приказания.

Действительно, Бог хочет чего-то более интимного, чем самые близкие отношения на земле, чем пожизненный союз мужчины и женщины. Богу нужны не хорошие поступки, а мое сердце. Я «делаю добро» моей жене не для того, чтобы заработать очки, а для того, чтобы выразить мою любовь к ней. Так же и Бог хочет, чтобы я служил ему «в обновлении духа», но не по принуждению, а по собственному желанию. «Ученичество, — говорит Клиффорд Уильяме, — означает жизнь, которая произрастает из благодати».

Если бы мне нужно было выразить в одном слове основной мотив «быть хорошим человеком», который приведен в Новом Завете, я бы выбрал слово «благодарность». Павел начинает большинство своих писем, подытоживая, какие богатства мы обретаем во Христе. Если мы поймем, что Христос сделал для нас, то тогда, конечно же, из чувства благодарности мы будем стремиться прожить жизнь, «достойную» такой великой любви. Мы станем стремиться к святости не для того, чтобы Бог возлюбил нас, но потому, что он уже нас любит. Как Павел говорил Титу: «Нам явилась благодать Божия, научающая нас, чтобы мы, отвергнув нечестие и мирские похоти, целомудренно, праведно и благочестиво жили в нынешнем веке».

В своей книге мемуаров «Обычное время» католическая писательница Нэнси Мэйрс рассказывает о том, как она годами боролась со своим детским образом «папочки Бога», которого можно было ублажить, только если следовать списку обременительных предписаний и запретов: «Поскольку они принимали самую простую форму — форму приказания, то это предполагало, что человек по своей природе должен был быть направляем к добру силой. Предоставленный самому себе человек предпочтет кумиров, богохульство, безделье и чтение «Нью-Йорк Тайме» по утрам в воскресенье, неуважение по отношению к властям, убийство, прелюбодеяние, воровство, ложь и все, что можно сказать о парне, живущем по соседству… Я всегда находилась на грани совершения проступка, во искупление которого должна была просить прощения у того самого существа, которое уличало меня в грехе. Запрещая мне что-либо делать, оно явно ожидало от меня, в первую очередь, повиновения. «Ветхозаветный Бог», — скажете вы».

Мэйрс нарушила множество этих правил, постоянно чувствовала себя виновной и затем, говоря ее словами, «научилась процветать, уповая на Бога, который требует проявления только одного чувства, делающего совершение проступков невозможным — любви».

Лучший повод быть хорошим человеком — это желание быть им. Внутренняя перемена требует общения с внешним миром. Она требует любви. «Как кто-то может быть добрым, если таковым его не сделала любовь?» — спрашивал Августин. Он был совершенно серьезен, когда сделал известное заявление: «Люби Бога и делай все, что ты хочешь». Человек, который действительно любит Бога, будет стараться доставит Ему радость, вот почему как Иисус, так и Павел, оба суммировали весь закон в единственной заповеди: «Возлюби Бога».

Если бы мы действительно осознали чудо любви, которую к нам испытывает Бог, каверзный вопрос о том, что я буду с этого иметь, возникший после прочтения шестой и седьмой глав Послания к Римлянам, никогда бы не пришел нам в голову. Мы бы жили, пытаясь понять благодать Божию, а не эксплуатируя ее.

Глава 15

Избегая благодати

Захочет ли винограда тот, у кого уже есть вино?

Джордж Херберт

Избегая благодати

Очень часто мне приходилось бороться с законничеством. Я вырос в культуре южноамериканских фундаменталистов, которые с неодобрением смотрели на совместное купание мальчиков и девочек, на ношение шортов, ювелирных украшений, на использование косметики, на танцы, кегельбан и чтение воскресных газет. Употребление алкоголя было грехом особого рода, отдававшим серным запахом адского пламени.

Позднее я посещал библейский колледж, где в эру мини-юбок администрация разрешила носить юбки длинной не выше колена. Если студентка надевала юбку сомнительной длины, декан женской части колледжа требовал, чтобы она встала на колени, дабы проверить, достает ли ее юбка до пола. Носить брюки женщинам было запрещено, за исключением критических дней, когда они должны были одеваться под юбку, в целях соблюдения благопристойности. В христианском колледже, соперничавшем с нашим, дошли до того, что запретили платья в горошек, так как горошины могли привлечь внимание к «непристойным» частям тела. Студенты мужского пола в нашей школе имели собственные правила, включавшие в себя ограничения относительно длины волос и запрет на всякую растительность на лице. Походы на свидания строго регулировались. Я обручился до окончания последнего года обучения, но мог видеть свою невесту только в обеденные часы и не имел права поцеловать ее или просто взять за руку.

Колледж также пытался следить за общением студентов с Богом. Каждый день рано утром звенел звонок, призывая нас проснуться и уделить время личным молитвам и размышлениям. Если кого-то заставали в это время спящим, то ему приходилось написать реферат по какой-нибудь книге, вроде «Христианские секреты счастливой жизни». Интересно, понимала ли администрация далеко идущие последствия того, что подобные книги воспринимались как наказание?

Одни студенты бросали колледж, другие идеально соблюдали правила, а третьи учились обходить их, ведя двойную жизнь. Я пережил это, отчасти благодаря воззрениям, которые приобрел, читая классический труд Ирвинга Гоффмана «Закрытые институты». Великий социолог изучал целый ряд заведений, которые он называл «закрытыми заведениями», включая монастыри, частные пансионы, психиатрические больницы, тюрьмы и военные училища. Каждое из них имело длинный список обязательных правил, направленных на уничтожение личности человека, которые использовались, чтобы подавить индивидуальность и заставить человека подчиняться. Каждое представляло собой прекрасно отлаженную систему не-благодати.

Книга Гоффмана помогла мне взглянуть на библейский колледж и на фундаментализм вообще как на контролируемую окружающую среду, как на субкультуру. Я испытывал негодование по поводу этой среды, но теперь начал понимать, что каждый из нас растет в той или иной субкультуре. Некоторые из них (хасидские евреи, мусульманские фундаменталисты) гораздо более авторитарны, чем южные фундаменталисты; некоторые (городские банды, реакционные группы народного ополчения) гораздо более опасны; некоторые (субкультура видеоигр/Эм-Ти-Ви) кажутся безобидными, но могут на поверку оказаться коварными. Мое неприятие фундаментализма пошло на убыль, когда я увидел альтернативы.

Я стал рассматривать библейский колледж как своего рода академию.

Вест Пойнт для человеческого духа. Оба заведения требовали аккуратнее заправлять постель, носить волосы короче и вести себя дисциплинированнее, чем это было заведено в других школах. Если мне это не нравилось, то я мог пойти куда-нибудь еще. Оглядываясь назад в прошлое, могу сказать, что меня больше всего раздражала попытка администрации библейского колледжа соотносить свои правила с законом Божиим. В книге правил поведения толщиной в шестьдесят шесть страниц (мы шутили, что в ней на каждую книгу Библии приходится по странице) и в церковных службах деканы и профессора тщательно старались обосновать каждое правило библейскими принципами. Я кипел от возмущения по поводу их извращенных попыток осудить длинные волосы у мужчин, несмотря на то, что Иисус и большинство библейских персонажей, которых мы изучали, вероятнее всего носили более длинные волосы, чем мы, и бороды по пояс. Правило, касавшееся длины волос, было скорее связано с возможностью оскорбить вкусы приверженцев нашей религии, чем с какими-либо требованиями Писания, но никто не осмеливался признать это.

Мне не удалось найти в Библии ни единого слова по поводу рок-музыки, длины юбок или курения сигарет, а запрет на употребление алкоголя ставит нас на сторону Иоанна Крестителя, но не Иисуса. Однако администрация этой школы делала попытку обоснованно представить все эти правила как часть Евангелия. Субкультура смешалась с Благой вестью Господа.

Следует пояснить, что теперь я во многом благодарен той суровости фундаментализма, которая, возможно, спасла меня от многих неприятностей. Строгий авторитаризм держит человека в рамках. Мы могли сбежать в кегельбан, но нам бы никогда не пришло в голову прикоснуться к спиртному или — ни за что на свете! — к наркотикам. Хотя я и не могу найти в Библии ничего против табакокурения, я рад, что фундаментализм отпугнул меня от этого, еще до того, как начальник медицинского управления произнес свою замечательную речь.

Короче говоря, у меня нет претензий к этим частным правилам, но есть претензии к тому, каким образом они преподносились. У меня было постоянное удручающее ощущение, что следование этому надуманному кодексу поведения было способом удовлетворить Бога — более того, заставить Бога полюбить меня. Мне потребовались годы, чтобы освободить Евангелие от субкультуры, в которой я впервые с ним столкнулся. К сожалению, многие из моих друзей оставили эти попытки, так никогда и не придя к Иисусу, поскольку мелочность церкви закрыла им путь.

Я колеблюсь, писать ли мне об опасностях законничества в то время, когда церковь и общество кренятся в противоположных направлениях. И в то же время я не знаю ничего, что представляло бы большую угрозу для благодати. Законничество может «функционировать» в таких заведениях, как библейский колледж или академия. В мире не-благодати искусственно выстроенная стыдливость обладает заметной силой. Но есть и плата за это, неоценимая плата: не-благодать не действует во взаимоотношениях с Богом. Я пришел к выводу, что законничество с его стремлением к ложной непорочности, нужно рассматривать как разработанную схему для избегания благодати. Можно знать наизусть закон, не понимая его сути.

У меня есть друг, который пытался помочь одному человеку средних лет преодолеть его неприязнь по отношению к церкви, вызванную в его случае слишком строгим воспитанием в католической школе: «Вы действительно собираетесь позволить нескольким маленьким старым монашкам, одетым в черно-белые одеяния, не дать вам войти в Царство Божие?» — спросил мой друг. Как это ни трагично, для многих ответ — да.

Когда я изучаю жизнь Иисуса, один факт постоянно удивляет меня. Злейшими врагами Иисуса была та группа людей, на которых он больше всего был похож, по крайней мере, с внешней стороны. Ученые соглашаются с тем фактом, что Иисус очень подходил под образ фарисея. Он почитал Тору, или Моисеев Закон, цитировал фарисейских лидеров и часто принимал их сторону в публичных дискуссиях. И все же, Иисус избрал фарисеев мишенью своих самых жестких обвинений: «Змеи! — называл он их. — Порождения ехиднины! Безумные! Лицемеры! Вожди слепые! Окрашенные гробы!»

Что спровоцировало такие взрывы эмоций? У фарисеев много общего с теми, кого сегодня пресса назвала бы библейскими фундаменталистами. Они посвящали свою жизнь служению Богу, строго платили церковный налог, во всем подчинялись закону Торы и рассылали миссионеров, чтобы обращать людей в свою веру. В отличие от релятивистов и сторонников секуляризации, живших в первом веке нашей эры, они твердо придерживались традиционных ценностей. Фарисеи, которых редко можно было уличить в прелюбодеянии и насилии, представляли собой идеальных граждан.

Яростное недовольство Иисуса фарисеями показывает, насколько серьезно он воспринимал ядовитую угрозу, исходящую от законничества. Эти опасности неуловимы, скользки, их трудно идентифицировать, и я перерыл весь Новый Завет в их поисках, особенно одиннадцатую главу Евангелия от Луки и двадцать третью главу Евангелия от Матфея, где Иисус оценивает фарисеев с точки зрения морали. Я упоминаю здесь об этом, потому что, по моему мнению, законничество в двадцатом веке представляет такую же большую угрозу, как и в первом. Законничество теперь принимает формы, отличные от тех, в которых оно проявлялось, когда я был ребенком, но оно ни в коем случае не исчезло. Прежде всего, Иисус осуждал законников за ориентированность на внешние детали: «Ныне вы, фарисеи, внешность чаши и блюда очищаете, а внутренность ваша исполнена хищения и лукавства», — говорил он. Выражение любви к Богу со временем превратилось в средства, чтобы произвести впечатление на других. Во времена Иисуса религиозные люди старались выглядеть изможденными и голодными во время коротких постов, проповедовали с размахом и носили повязки со словами из закона.

В своей Нагорной проповеди Иисус обличал мотивы, стоящие за этим, казалось бы, безобидным поведением: «Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая твоя рука не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. И когда молишься, не будь как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне».

Я видел, что происходило, когда христиане игнорировали заповеди Иисуса. Например, церковь, в которой я состоял в детстве, организовывала ежегодный сбор пожертвований для миссионерских организаций, находившихся за рубежом (Да, это та самая церковь, которая не принимала чернокожих. Мы тратили более ста тысяч долларов в 50-х, 60-х годах, чтобы посылать миссионеров к людям с другим цветом кожи, но сами не пускали их на порог.). С кафедры пастор называл имя каждого сделавшего взнос и пожертвованные суммы: «Мр. Джонс, пятьсот долларов… и, вы только послушайте — семья Сэндерсон, две тысячи долларов! Хвала Всевышнему!» Мы все аплодировали и отвечали: «Аминь». Семья Сэндерсон сияла от удовольствия. В детстве я страстно желал такого публичного признания, не ради того, чтобы развивать миссионерскую деятельность за границей, а ради того, чтобы получить одобрение и овации. Однажды я вытащил перед аудиторией большой мешок мелочи, и я никогда не чувствовал себя более праведным, чем в тот момент, когда пастор остановил свою речь, подозвал меня и помолился над моей мелочью. Я получил свое вознаграждение.

Это искушение существует и по сей день. Когда я вложил существенную сумму в одну некоммерческую организацию, ее члены включили меня в совет директоров, выделив мое имя в информационном бюллетене. Я получал специальные письма, которые, как меня заверили, отправлялись только элитной группе вкладчиков. Должен признаться, что я наслаждался льстивыми письмами и подарками, сделанными в знак признательности. Они позволяли мне чувствовать себя значительным и праведным до тех пор, пока я вновь не обратился к Нагорной проповеди.

Лев Толстой, который боролся с законничеством всю свою жизнь, понимал слабость религии, основанной на внешних эффектах. Название одной из его книг гласит «Царство Божие внутри тебя». По мнению Толстого, все религиозные системы имеют тенденцию навязывать внешние правила поведения или морализм. Иисус же, напротив, отказывался выделить набор правил, которым его ученики впоследствии могли бы следовать с чувством самоудовлетворения. Никто никогда не сможет «достичь успеха» в выполнении таких радикальных заповедей, как «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим …Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный».

Толстой проводил различие между подходом Иисуса и подходом всех остальных религий: «Пробным камнем соблюдения веры в нехристианских религиозных учения является соответствие или несоответствие нашего поведения догматам этих учений [Соблюдай Субботу. Делай обрезание. Плати церковный налог.] Такое соответствие действительно возможно. Пробным камнем соблюдения веры в учении Христа является осознание нами невозможности достижения идеального совершенства. Нельзя видеть, до какой степени мы приблизились к этому совершенству. Единственное, что мы можем увидеть, это меру нашего отступления от него.

Человек, признающий нехристианский закон, подобен человеку, стоящему на посту в свете фонаря. Вокруг него свет, но ему некуда дальше идти. Человек, признающий учение Христа, подобен человеку, несущему фонарь перед собой на более или менее длинном шесте: свет находится впереди него, всегда освещая ему дорогу и придавая ему силы идти дальше».

Другими словами, показателем духовной зрелости является не «целомудренность», а осознание своей греховности. Именно это осознание и открывает двери благодати.

«Горе вам, законники, что налагаете на людей бремена неудобоносимые». Со временем дух соблюдения законов переходит в фанатизм. Я не знаю законничества, которое не стремится расширить сферу влияния своей нетерпимости.

Например, книжники и фарисеи, которые изучали закон Моисея, сделали множество дополнений к его 613 правилам. Раввин Элизер Великий определил, как часто простой труженик, погонщик ослов, погонщик верблюдов или моряк должен заниматься сексом со своей женой. По поводу одного только поведения в субботу фарисеи добавили множество предписаний. Человек имел право ехать на осле, не нарушая правил субботы, но если он использовал кнут, чтобы подгонять животное, он считался виновным в том, что возложил на него ношу. Женщина не должна была смотреться в зеркало, чтобы не увидеть седой волос и не впасть в искушение вырвать его. Разрешалось глотать уксус, но не полоскать им горло.

Что бы ни сказал Моисей, фарисеи могли внести дополнения. Третья заповедь, «не произноси имени Господа Бога твоего, напрасно», превратилась в запрет на любое произнесение имени Бога, так и по сей день набожные евреи пишут «Б-г» вместо «Бог», и никогда не произносят это слово. Просто на всякий случай книжники интерпретировали заповедь «не вари козленка в молоке матери его» как запрет на смешение мяса и молочных продуктов, и по этой причине в домах, где едят кошерную пищу, в больницах и частных лечебницах по-прежнему существуют две кухни: одна для мясных продуктов, другая для молочных. Заповедь «не прелюбодействуй» произвела на свет правила, согласно которым фарисеям нельзя было разговаривать и даже смотреть на женщин, которые не были их женами. «Кровоточащие фарисеи», которые бились головами о стены, носили свои раны как свидетельства святости.

(Проявляя неуважение по отношению к этим дополнениям к закону Моисея, Иисус постоянно попадал в неприятности. В субботу он исцелял людей и позволял своим ученикам срывать зерна, если они были голодны. Он разговаривал с женщинами среди бела дня. Он принимал пищу вместе с «нечистыми» и проповедовал, что никакая пища не может осквернить человека. И, что было наиболее шокирующим, он обращался к Богу, называя его «Авва»).

История церкви показывает, что христианам иногда удавалось превзойти фарисеев в своем фанатизме. В монастырях четырнадцатого века люди жили на диете из хлеба, соли и воды. Один монах оборудовал себе такую маленькую келью, что ему приходилось сгибаться пополам, чтобы войти в нее; другой провел десять лет в круглой клетке. Монахи-отшельники жили в лесах и питались дикорастущими травами и кореньями; некоторые носили только набедренные повязки из терновника. Симеон Столпник установил стандарт фанатизма: он тридцать семь лет прожил на вершине столба и бил поклоны 1244 раза в день.

Христиане в Соединенных Штатах, в этом прибежище свободы и прагматизма, также переболели фанатизмом. Такие секты, как «трясуны», запрещали брак и сексуальные отношения, утверждая, что эти понятия скоро исчезнут. Великий сторонник Возрождения Чарльз Финней не пил чай и кофе и настаивал на том, чтобы в основанной им школе «Оберлин-колледж» не подавались такие возбуждающие средства, как перец, горчица, растительное масло и уксус. Недавно один мой знакомый действительно читал отходную молитву по некоему адвентисту Седьмого Дня, который насмерть заморил себя голодом, будучи уверен в том, что еда — это грех.

Мы смеемся или плачем, в зависимости от каждого конкретного случая, над подобными симптомами фанатизма, и все же христиане должны признать, что эти тенденции являются неотъемлемой частью нашего наследия. Эта модель изменилась, во всем мире понятие «христианский запад» теперь связывается с упадком, а не с фанатичным законничеством. Между тем, во многих мусульманских странах натравливают полицию нравов на светских дам, которые осмеливаются водить машину или появляться на людях без чадры. А в израильских гостиницах устанавливаются «субботние» лифты, которые останавливаются на каждом этаже, чтобы ортодоксальным евреям не приходилось совершать активных действий, нажимая на кнопку.

Однако маятник качается, и в некоторых христианских группах фанатизм находится в самом расцвете. Там, где законничество пускает корни, скорее всего, появятся и острые шипы фанатизма.

Законничество представляет собой скрытую опасность, поскольку никто не признает сам себя законником. Свои собственные правила кажутся необходимыми; правила, придуманные другими людьми, кажутся чрезмерно строгими.

«Горе вам, … что даете десятину с мяты, аниса, и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру… Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие!»

Иисус обвинял фарисеев не в фанатизме как таковом. Я сомневаюсь в том, что ему действительно было дело до того, что они ели, или как часто они мыли руки. Но его беспокоил тот факт, что они переносили свой фанатизм на других и сосредотачивали свое внимание на мелочах, игнорируя более важные. Те же самые книжники, которые платили десятину со своих специй для кухни, мало что могли сказать по поводу несправедливости и притеснений в Палестине. И когда Иисус исцелил человека в субботу, они гораздо больше заботились о соблюдении протокола, чем о больном человеке.

Самая низменная сторона законничества проявилась во время казни Иисуса. Фарисеи старались не входить во дворец Пилата до окончания Пасхи и организовали распятие таким образом, чтобы оно не противоречило правилам, касающимся проведения субботы. Так самое величайшее преступление в истории было совершено при строгом соблюдении всех тонкостей закона.

Я был свидетелем многочисленных случаев из современной жизни, иллюстрировавших привязанность законничества к незначительным вещам. Церковь, в которой я вырос, уделяла много внимания прическе, украшениям и рок-музыке, но умалчивала о расовой дискриминации и преследовании чернокожих на Юге. В библейском колледже я ни разу не слышал ссылок на массовое уничтожение евреев в фашистской Германии, на этот, возможно, самый отвратительный грех за всю человеческую историю. Мы были слишком заняты, измеряя длину юбок, чтобы беспокоиться по поводу таких злободневных политических вопросов, как ядерная война, расизм или голод. Я познакомился с южноафриканскими студентами, которые были членами церковных общин, где молодые христиане не жевали жвачку и не молились, держа руки в карманах, и где голубые джинсы заставляли окружающих сомневаться в духовном развитии их обладателя. Однако те же самые церкви решительно поддерживали расистскую доктрину апартеида.

Делегат от Соединенных Штатов на Конгрессе Всемирного Союза Баптистов, проходившем в 1934 году, прислал следующее сообщение о том, каким он увидел гитлеровский режим: «Было большим облегчением оказаться в стране, где запрещена продажа непристойной эротической литературы, запрещен показ отвратительных порнофильмов и гангстерских боевиков. Новая Германия сожгла огромное количество извращенных книг и журналов; добавим к этому костры, зажженные в еврейских и коммунистических библиотеках».

Тот же делегат изобразил Гитлера как лидера, который не курил и не пил, который хотел, чтобы женщины одевались благопристойно, выступал против порнографии.

Слишком легко обвинять немецких христиан тридцатых годов, южноамериканских фундаменталистов шестидесятых или южноафриканских кальвинистов семидесятых. Меня часто останавливает тот факт, что современных христиан зачастую можно осудить не менее строго. Какие банальности имеют над нами власть, и что из важнейшего в законе мы упускаем — справедливость, милосердие и веру? Разве Бога больше беспокоят кольца в носу, чем распад, царящий в наших городах? Современная музыка или проблема голодающих в мире? Способ проведения богослужения или культ насилия?

Писатель Тони Кэмполо, который регулярно объезжает христианские колледжи, выступая в качестве проповедника в местных церквях, всегда делает в целях эксперимента следующее провокационное заявление: «ООН сообщает, что более десяти тысяч людей в мире каждый день умирают от голода, а большинству из вас наср—. Однако, что еще более трагично, большинство из вас сейчас больше обеспокоены тем, что я сказал грубое слово, а не тем, что сегодня умрут десять тысяч людей». Ответная реакция показывает, что эксперимент удается. Почти во всех случаях Тони получал письма от капеллана или директора колледжа с протестами относительно грубости его выражений. В этих письмах никогда не затрагивался вопрос о голодающих.

Большинство из того, что во времена моего воспитания считалось грехом, теперь стало обычным делом во многих евангелических церквях. Хотя требования изменились, дух законничества остался прежним. Теперь я все чаще сталкиваюсь с законничеством мысли. Мои знакомые писатели, которые осмеливаются, к примеру, ставить под вопрос общепринятое отношение к абортам или к сексуальным меньшинствам, встречают то же осуждение, что и «пьющий» христианин в субкультуре южного фундаментализма.

Я уже упоминал, с каким обращением пришлось столкнуться Тони Кэмполо после его просьбы относиться с большим сочувствием к представителям сексуальных меньшинств. Другая моя знакомая, Карен Мэйнс, вынуждена была оставить свою карьеру ведущей из-за травли, которой подверглись ее произведения. Юджин Петерсон написал свой пересказ Нового Завета. Послание сразу сделало его объектом нападок со стороны самозванных знатоков культов, которые обнаружили в нем «искажение Слова Божия». Ричард Фостер осмелился использовать такие слова, как «медитация», когда писал о духовной дисциплине, за что был заподозрен в пристрастии к движению «Нью Эйдж». Чак Колсон рассказывал мне, что самое отвратительное письмо, какое он когда-либо получал, пришло от христиан в ответ на принятие им премии Темплтона за вклад в прогресс в области религии, которую иногда присуждают нехристианам. «Наши братья были менее милосердны, чем мирская пресса в дни Уотергейта», — сказал он с горькой обидой. Послания в его адрес стали еще более жесткими, когда он подписал соглашение о взаимном сотрудничестве с католиками.

«Берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие…по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают». Слово лицемерие (англ, hypocricy) просто означает «надевать маску». Очевидно, Иисус сам придумал это слово, позаимствовав его у греческих актеров, или hypocrites, которые развлекали толпу в открытом театре недалеко от его дома. Это слово описывает человека, надевающего маску, чтобы произвести впечатление.

В качестве части своей исследовательской работы, мой друг Терри Мак изучал законничество среди буддистских монахов в Шри-Ланке. Все монахи обязались следовать 212 правилам Будды, многие из которых на сегодняшний день устарели и не имели практической ценности. Терри интересовало, как монахи могли сочетать необходимость жить в современном мире со своей приверженностью древнему кодексу. Например, Будда специально упоминал, что у монахов не должно быть денег, и все же Терри постоянно наблюдал, как монахи платят за проезд в общественном транспорте. «Вы следуете 212 правилам? — спросил он их. — Да». «Вы держите в руках деньги? — Да». «Вам известно правило, запрещающее это? — Да». «Вы следуете всем правилам? — Да».

Правила также запрещали принимать пищу после полудня, поскольку монахи жили на подаяния, и Будда не желал, чтобы они становились обузой для домохозяек. Современные монахи обходили это правило, ежедневно останавливая часы в полдень; после ужина они устанавливали точное время.

Я воспользовался примером, взятым из практики буддизма, но, по моему личному опыту, лицемерие — это одна из основных причин, по которым люди отвергают христианство. Христиане исповедуют ценности семьи, но некоторые исследования показывают, что они берут напрокат порнофильмы, разводятся с женами и плохо обращаются с детьми ничуть не меньше, чем другие люди.

Совершенно естественно, что законничество пробуждает лицемерие, поскольку оно определяет набор поведенческих актов, которые позволяют скрыть, что происходит внутри человека. В библейском колледже, в христианском загородном лагере и даже в церкви каждый учится, как выглядеть «религиозно». Акцент на внешних проявлениях религиозности позволяет человеку легко прикидываться, подстраиваться, даже если он при этом подавляет или прячет внутренние проблемы. Через много лет после того, как я закончил библейский колледж, я узнал, что многие из моих однокурсников страдали от внутренней неустроенности — депрессия, гомосексуализм, наркозависимость. Пока они были там, их проблемы не нашли отклика. Вместо этого, они старались вести себя соответственно окружающей обстановке.

Один из самых отрезвляющих моментов в Новом Завете и один из немногих моментов, которые показывают непосредственное наказание, мы видим в пятой главе Деяний Святых Апостолов: история Анания и Сапфиры. Эта чета совершила очень хороший поступок, продав свое имение и пожертвовав большую часть доходов церкви. Они совершили только одну ошибку. Чтобы выглядеть более религиозно, они сделали вид, что пожертвовали всю вырученную сумму. Другими словами, они представили в ложном свете свою религиозность. Суровый ответ Ананию и Сапфире демонстрирует, как серьезно Бог относится к лицемерию.

Мне известны только две альтернативы лицемерию: совершенство или честность. Поскольку я никогда не встречал человека, который любит Господа нашего всем своим сердцем, и всем разумением, и всей душой любит своего ближнего, как самого себя, я не рассматриваю совершенство как реальную альтернативу. Единственное, что нам остается, это честность, которая ведет к раскаянию. Как показывает Библия, благодать Божия может простить любой грех, включая убийство, неверность или предательство. Но, по определению, благодать должна прийти извне, а лицемерие маскирует нашу потребность принять благодать. Если снять маску, лицемерие оказывается отработанной уловкой, чтобы избежать благодати.

«Все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди… также любят предвозлежания на пиршествах и председания в сигнагогах и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: учитель! учитель!»

Критика Иисуса сконцентрирована на том, что законничество делает с хранителями закона: оно вызывает у них чувство гордости и конкуренции. Вместо того, чтобы заниматься построением справедливого общества, которое будет лучом света для неевреев, фарисеи сузили свой кругозор и начали соревноваться друг с другом. Увлеченные попытками перещеголять друг друга в религиозных упражнениях, они потеряли контакт с настоящим врагом, равно как и со всем остальным миром. «Спаси нас, Господи, от чрезмерной набожности и от святых с кислыми лицами», — молилась Тереза Авильская.

Будучи исправляющимся законником, я должен заметить, что фарисеев не смущала принудительность законов, несмотря на всю их строгость. Несмотря ни на что, они продолжали вводить все новые правила. Фарисеи рассматривали строгость поведения как средство достижения успеха, как способ приобрести статус. Иисус осуждал эту гордость и их дифференцированную религиозность, которая позволяла одни грехи считать простительными (ненависть, пристрастие к материальным благам, похоть, развод), а другие непростительными (убийство, прелюбодеяние, несоблюдение субботы).

У нас, христиан, есть свои собственные группы «простительных» и «непростительных» грехов. Пока мы избегаем совершения наиболее тяжких грехов, мы вполне довольны своим религиозным статусом. Проблема заключается в том, что наше понятие о тяжких грехах постоянно меняется. Во времена средневековья ростовщичество считалось настолько аморальным занятием, что евреям было предписано заниматься этой грязной работой. Сегодня христиане без тени сомнения пользуются кредитными картами, получают проценты по закладным на недвижимость, деньги из фондов взаимопомощи. В список семи смертных грехов включали следующие: обжорство, зависть и леность духа, или «меланхолию» — виды человеческого поведения, которые редко привлекают внимание проповедников сегодня.

В викторианскую эпоху грехи на сексуальной почве находились во главе списка или в самом низу, смотря как на это взглянуть. Так что слово «безнравственность» стало обозначать грех. Во времена моей молодости список возглавляли развод и алкоголизм. Теперь, в современной евангелической церкви, аборт и гомосексуализм, вероятнее всего, находятся на первом месте.

У Иисуса было совершенно другое отношение к греху. Вместо того, чтобы делить грехи на более или менее значительные, он обращал мысленные взоры своих слушателей к совершенному Богу, перед лицом которого мы все грешники. Мы все нуждаемся в благодати. Исайя выразил это земным языком. Он сказал, что вся наша праведность подобна «запачканной одежде», дословно — «грязному нижнему белью».

По иронии судьбы, у закоренелых грешников есть своего рода преимущество, когда речь идет о благодати. Писатель Грэм Грин обычно говорил, что его религиозная вера разгоралась с новой силой, когда он совершал нечто безнравственное, потому что тогда он шел в церковь и каялся от отчаяния. У него не было отговорок, не было мотивов, которыми он мог бы объяснить свое поведение.

Притча Иисуса о блудном сыне имеет простую мораль. Блудному сыну не на что было опереться, у него не было вероятной основы для ощущения духовного превосходства. По всем понятиям религии, он проиграл, и теперь ему не на что было’ опереться, кроме как на благодать. Конечно же, Божественная любовь и прощение были в равной степени доступны и добродетельному старшему брату, но он, слишком занятый сравнением себя со своим безответственным братом, не видел истины о себе самом. Говоря словами Генри Ноувена: «От оскорбленной «святости» так трудно полностью избавиться, потому что она слишком сроднилась с желанием быть хорошим и добродетельным». Ноувен признает: «Я знаю по своему собственному опыту, как усердно старался быть достойным, приятным, вызывать симпатию у других людей и быть им достойным примером. Это всегда было сознательное стремление избегать ловушек, которые расставляет грех, и постоянный страх перед тем, что я уступлю искушению. Но вместе с тем, появлялось все больше серьезности и морализаторства, я уже приближался к фанатизму, и все это мешало мне почувствовать себя уютно в доме своего Отца. Я становился менее свободным, менее спонтанным, менее легким… Чем больше я размышляю над чертами старшего сына, которые присущи мне, тем больше я понимаю, как глубоко в действительности укоренилась эта форма потерянности, и как тяжело вернуться домой, если человек потерялся в этих дебрях. Возвращение домой после побега, полного искушений, похоже, происходит намного легче, чем возвращение домой из пучин холодного гнева, который пустил корни в самых удаленных уголках моего существа».

Религиозные игры, в которые мы играем, и многие из которых начинаются с самыми благими намерениями, могут извращеннейшим образом увести нас от Бога, поскольку они уводят нас от благодати. Раскаяние, а не достойное поведение или даже святость, есть врата благодати. И противоположностью греха является благодать, а не добродетель.

Если критика законничества со стороны Иисуса звучит для кого-то недостаточно убедительно, то апостол Павел высказал другую важнейшую претензию. Законничество терпит поражение в области, в которой оно, как предполагается, должно преуспевать. Оно не добивается повиновения. Непонятным образом, система строгих законов порождает в сознании человека новые идеи относительно того, как эти законы нарушать. Павел поясняет: «Ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай. Но грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание». Подтверждая этот принцип, некоторые исследования показывают, что люди, выросшие в сектах трезвенников, в три раза чаще становятся алкоголиками.

Мне вспоминается рассказ Августина о том, как он воровал груши. У него и его друга было много очень хороших груш, но они чувствовали себя обязанными залезть на дерево соседа, просто чтобы нарушить его запрет на воровство груш. Проведя четыре года в учебном заведении, руководствовавшемся книгой инструкций толщиной в шестьдесят шесть страниц, я могу понять этот эксцентричный ход мысли. Я научился протестовать, слыша строгие предостережения против протестов. Я уверен, что отчасти из-за своей незрелости, я чувствовал постоянное искушение сопротивляться требованиям администрации, просто потому, что это были навязанные требования. У меня никогда не возникало желания отрастить бороду, пока я не прочитал книгу инструкций, запрещавшую ношение бороды.

«Чем искусней сплетена сеть, тем больше в ней ячеек», — писал католический теолог Ганс Кюнг. Поклявшись исполнять 2414 законов Римского Кодекса Канонических Законов, он однажды осознал, что его энергия уходила скорее на то, чтобы соблюдать или обходить эти каноны, чем на служение идеалам Евангелия.

Для тех, кто не протестует, а наоборот, искренне стремится соблюдать правила, законничество расставляет другую ловушку. Ощущение совершенной ошибки может оставить незаживающие шрамы стыда. Будучи молодым монахом, Мартин Лютер тратил не меньше шести часов, ломая голову над тем, в каких грехах, совершенных за прошлый день, ему следует сознаться! Лютер писал: «Хотя я жил безупречной монашеской жизнью, я чувствовал, что был грешником с совестью, нечистой перед Богом. Я также не мог поверить в то, что мои поступки его удовлетворяют. Я был далек от того, чтобы любить этого справедливого Бога, который наказывает грешников, и, в действительности, испытывал к нему отвращение. Я был хорошим монахом и соблюдал свои обеты так строго, что если вообще какой-либо монах и мог попасть на небо благодаря монашеской дисциплине, то это был я. Все мои собратья по монастырю подтвердили бы это… И тем не менее, моя совесть не давала мне покоя, я постоянно сомневался и говорил: «Ты поступил неправильно. Ты недостаточно раскаялся. Ты упустил это в своей исповеди».

Ошибка во взаимоотношениях оказывает влияние на обе контактирующие стороны. Когда я читаю историю израильтян и те обязательства, которые они взяли на себя перед Богом, я редко вижу сообщения о том, что Бог остался доволен и удовлетворен. За некоторыми яркими исключениями, исторические книги — и особенно книги пророков — изображают Бога, который кажется раздраженным, разочарованным или откровенно разгневанным. Закон не вызывал повиновения, скорее он увеличивал неповиновение. Закон просто констатировал болезнь; благодать принесла исцеление.

Ни Иисус, ни Павел не упомянули еще об одной, последней претензии по отношению к законничеству, которая угнетает меня по очень личным причинам. Я приводил в качестве примера моих знакомых, которые отвергли христианскую веру по большей части из-за мелочного законничества церкви. Мой собственный брат порвал с первой девушкой, которую он по-настоящему любил, потому что она была не достаточно «религиозна» по его законническим стандартам. В течение тридцати лет он пытался бежать от этого непробиваемого морализма и попутно преуспел, убегая от Бога.

Законничество создает субкультуру, и мы, жители Соединенных Штатов, нация иммигрантов, конечно же, знаем, что субкультуры часто не признаются. Сколько родителей-иммигрантов наблюдали, как их дети отвергают язык, наследие и обычаи семьи, для того чтобы адаптироваться в подростковой субкультуре современной Америки? А сколько строгих христианских семей видели, как ребенок отвергает веру, отбрасывает в сторону правила и убеждения так же легко, как куртку, которая стала ему мала? Законничество облегчает отступничество.

Сэмьюэль Тьюк, английский реформатор девятнадцатого века, представил радикально новый подход к лечению психических заболеваний. В то время сотрудники психиатрических лечебниц приковывали лунатиков к стене и били их, полагая, что наказание победит злые силы внутри человека. Тьюк учил людей с психическими заболеваниями, как вести себя за столом и в церкви. Он одевал их так же, как одевались все, чтобы никто не смог распознать в них психически больного человека. Снаружи они выглядели прекрасно. Однако он ничего не делал, чтобы прекратить их страдания, и как бы они себя не вели, они по-прежнему оставались больными людьми.

Однажды я понял, что я был подобен одному из пациентов Тьюка. Церковь, которую я посещал в детстве, учила меня правильному поведению, а библейский колледж дал мне прогрессивное образование, ничто не излечило глубокую болезнь внутри меня. Хотя я и овладел внешним поведением, внутри остались недуг и боль. На некоторое время я отбросил веру моего детства, пока Бог удивительным образом не явил мне себя как Бог любви, а не ненависти, свободы, а не законов, благодати, а не наказания.

До сегодняшнего дня некоторые из моих друзей, которые протестовали вместе со мной, остаются далекими от Бога из-за глубокого недоверия по отношению к церкви. Среди всех отвлекающих факторов субкультуры они каким-то образом упустили самое главное — познание Бога. Как говорит Роберт Фэррэр Кэпон: «Церковь потратила столько времени на то, чтобы привить нам страх перед совершением ошибок, что превратила нас в подобие заучившихся пианистов. Мы играем наши песни, но никогда по-настоящему не слышим их, поскольку наша основная цель не воспроизвести музыку, а не сбиться, чтобы не выставить себя на посмешище». Теперь я услышал мелодию благодати и скорблю о моих друзьях, которым это не удалось.

Теперь, когда прошло несколько десятилетий, я оглядываюсь на мое законническое воспитание с некоторым смущением. Честно говоря, я не думаю, что Бога заботит, ношу ли я усы или нет. Еще меньше его заботит, пользуюсь ли я молнией, застегивая брюки, или, как меннониты, использую для этого пуговицы. Когда я посещал колледж, то видел людей, которые соблюдали правила и теряли Бога, и людей, которые нарушали правила и теряли Бога. Однако, что меня угнетает, так это группа людей, которые по-прежнему считают, что потеряли Бога из-за того, что нарушали правила. Они никогда не слышали мелодию Евангелия благодати.

Я писал о законничестве отчасти из-за моих собственных болезненных столкновений с ним, отчасти потому, что я считаю его сильным искушением для церкви. Законничество стоит на обочине веры, подобно девушке легкого поведения, соблазняя нас пойти более легким путем. Оно дразнит нас, обещая некоторые преимущества веры, но оно не способно выделить самое важное. Как писал Павел законникам его времени: «Ибо Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе».

Джей Кислер, президент университета Тейлора, рассказывал мне о своих собственных столкновениях с законничеством. Вскоре после решения следовать за Христом, принятого в подростковом возрасте, он был ошеломлен всеми теми правилами, которыми он был окружен. В смущении Джей прогуливался на своем заднем дворе в Индиане и увидел свою верную колли по кличке Ледди, весело грызущую кость, растянувшись на блестящей мокрой траве. Джея поразила мысль, что Ледди, возможно, был самым лучшим христианином, которого он знал. Ледди не курил, не пил, не ходил в кино и на танцы, не выражал никаких протестов. Он был безобиден, послушен, пассивен. В этот момент Джей понял, как далеко он ушел от жизни, полной свободы и страсти, к которой его призывал Иисус.

На первый взгляд законничество кажется трудным образом жизни, но на самом деле, свобода во Христе более трудный путь. Относительно просто не совершать убийства, но тяжело преуспеть в любви. Легко не оказаться в постели соседа, трудно сохранять счастливый брак. Легко платить налоги, трудно помогать бедным. Живя в свободе, я должен оставаться открытым для Духа, чтобы он направлял меня. Я больше обеспокоен тем, что отверг, чем тем, что принял. Я не могу ни спрятаться за маской поведения, подобно лицемерам, ни укрыться за снисходительными сравнениями себя с другими христианами.

Протестантский теолог Дж. Грэшэм Мэйкен писал: «Примитивное понимание закона ведет к законничеству в религии; высокое понимание превращает верующего в человека, жаждущего благодати». Окончательным итогом законничества является более примитивное понимание Бога. Мы обычно считаем строгие секты и христианские учреждения более «религиозными». В действительности, различия между колледжем Боба Джонса и Витон-колледжем или между меннонитами и Южными баптистами — минускул по сравнению с Господом Богом.

Я где-то читал, что в пропорции поверхность Земли более гладкая, чем бильярдный шар. Вершины горы Эверест и впадины Тихого океана очень впечатляют нас, живущих на этой планете. Но если посмотреть с Андромеды или даже с Марса, эти различия не имеют никакого значения. Так, я теперь вижу мелкие различия в поведении между одной христианской группой и другой. По сравнению с совершенным Господом Богом, самый величественный Эверест законов выглядит маленькой кротовиной. Карабкаясь наверх, ты не сможешь заслужить благосклонность Бога; ты должен получить ее как дар.

Иисус четко заявлял, что закон Божий столь совершенен и абсолютен, что никто не может достичь праведности. Однако благодать Божия столь велика, что нам и не нужно этого делать. Стараясь доказать, что они заслужили любовь Господа, законники упускают всю суть Евангелия, которая есть дар Божий людям, не заслужившим его. Средство против греха — это вовсе не суровый кодекс поведения. Средство против греха — познание Бога.

Часть четвёрая

Мелодия благодати для оглохшего мира

Глава 16

Большой Гарольд: рассказ

Большой Гарольд: рассказ

Моей отец умер от полиомиелита, когда я был годовалым ребенком, поэтому я рос без отца. По доброте душевной один человек из нашей церковной общины взял моего брата и меня под свою опеку. Мы звали его Большой Гарольд. Он терпеливо сидел на игровых площадках, пока мы тупо кружились на каруселях. Когда мы подросли, он научил нас играть в шахматы и помогал нам мастерить гоночный автомобиль из мыльницы. Пребывая в детском неведении, мы не знали, что многим людям в церкви он, похоже, казался странным.

В конце концов, Большой Гарольд покинул нашу церковь. «Она слишком либеральна», — решил он. Некоторые женщины там пользовались губной помадой и носили макияж. Кроме того, он обнаружил несколько отрывков в Библии, из-за которых стал неодобрительно относиться к использованию музыкальных инструментов в церкви, и захотел найти церковь, которая разделяла бы его взгляды. Я присутствовал на свадьбе Большого Гарольда. Запрет на музыку, видимо, относился только к самому святилищу, и длинный желтый удлинитель, извиваясь по главному проходу, исчезал за дверью, где кашляющий магнитофон воспроизводил скрипучую версию «Свадебного марша» Мендельсона.

Большой Гарольд был одержим нравственностью и политикой. По его мнению, Соединенные Штаты, поверженные Божией карой, скоро исчезнут из-за царящей здесь вседозволенности. Он цитировал коммунистов, которые говорили о том, что Запад прогнил, как залежалый фрукт. Он действительно верил, что коммунисты, действуя через Трехстороннюю Комиссию и Федеральный Резервный Банк, скоро окажутся в нашем Правительстве. Он давал мне литературу, выпущенную Обществом Джона Берча, отпечатанную на дешевой бумаге в красно-бело-голубых обложках, и настоял на том, чтобы я прочел книгу «Никто не осмеливается назвать это государственной изменой».

Большой Гарольд ненавидел чернокожих. Он часто говорил о том, как они глупы и ленивы, и рассказывал истории о никчемных черных, работавших вместе с ним. В это время Конгресс начал принимать били о правах граждан, и Атланта приступила к осуществлению политики расовой интеграции. До этого у белых всегда были специальные мотели и рестораны только для своих; магазины, предназначенные либо для черных, либо для белых, но никогда для тех и других вместе. Теперь правительство навязывало перемены, и Большой Гарольд рассматривал эти перемены как очередной знак коммунистического заговора. Последней каплей стало решение судов, требовавших принудительно перевозить на автобусах школьников Атланты. К тому времени у Гарольда было двое собственных детей, и для него была невыносима мысль о том, чтобы отпустить их в школу на автобусе, полном чернокожих детей, которой руководили гуманисты, сторонники секуляризации.

Когда Большой Гарольд стал подумывать об эмиграции, я думал, что он шутит. Он выписал литературу из таких мест, как Родезия, Южная Африка, Австралия, Новая Зеландия, Фолклендские острова — оттуда, где белые, казалось, крепко держали бразды правления. Он корпел над атласами и изучал этнический состав этих обществ. Он искал не просто страну, где бы доминировали белые. Он искал высоконравственную страну. По этой причине отпала Австралия, несмотря на преобладание белого населения, поскольку в обществе там, по всей видимости, царила еще большая вседозволенность, чем в Соединенных Штатах. Там были пляжи, куда пускали с обнаженной грудью и где все поголовно пили пиво.

Однажды Большой Гарольд объявил, что он переезжает в Южную Африку. Тогда еще никто не мог себе представить, что белое меньшинство там потеряет власть. В конце концов, у них было оружие. Соединенные Штаты применяли различные санкции, осуждая апартеид, но Южная Африка стояла на своем, игнорируя весь остальной мир. Большому Гарольду это нравилось.

Ему также нравилось, что религия играет большую роль в Правительстве Южной Африки. Лидирующая политическая партия крепко опиралась на протестантскую церковь, которая, в ответ на это, обеспечивала апартеид теологической базой. Правительство, не смущалось, навязывая мораль. Аборты, как и межрасовые браки, были вне закона. Таможенники подвергали цензуре такие журналы, как «Плейбой», и задерживали сомнительные фильмы и книги. Большой Гарольд со смехом рассказывал нам, что несколько лет назад детская книжка « Черная красавица» о лошади, была запрещена из-за названия. Никто из инспекторов не взял на себя труд прочитать ее.

В аэропорту Атланты мы пережили трогательное до слез расставание, когда Большой Гарольд, его жена Сарра и двое его малолетних детей прощались с единственной страной, которую они знали. В Южной Африке у них не было ни работы, ни друзей, ни даже жилья. «Не волнуйтесь, — заверили они нас. Белых людей встретят с распростертыми объятиями»

Большой Гарольд часто писал письма, оставаясь верным своему характерному стилю. Он стал проповедником-любителем в маленькой церкви и использовал обратную сторону черновиков к своим проповедям для писем своей семье и друзьям в Америке. Обычно эти проповеди имели двенадцать или четырнадцать основных пунктов, снабженных убедительным списком библейских ссылок. Иногда было трудно отличить обратную сторону этих писем от лицевой, поскольку обе стороны звучали проповедями. Большой Гарольд выступал против коммунизма и лживых религий, против аморальности современной молодежи, против людей и церковных организаций, которые не были согласны с ним в каждой детали.

Похоже, он процветал в Южной Африке. «Америка должна многому научиться», — писал он мне. В его церкви молодые люди не жевали жвачку, не передавали друг другу записки, не перешептывались друг с другом во время проповеди.

В школе (только для белых) учащиеся вставали и обращались к своим преподавателям с уважением. Большой Гарольд подписался на журнал «Тайме» и с трудом мог поверить в то, что происходило в Америке. В Южной Африке меньшинствам указали их место, и о группах, лоббирующих интересы феминисток или геев, никто и не слышал. Правительство должно быть доверенным лицом Господа и отстаивать правду перед лицом сил тьмы.

Сообщая в письмах о своей семье, Большой Гарольд умудрялся сохранять раздраженный, поучительный тон. Собственные дети его не удовлетворяли, особенно сын Уильям, который всегда принимал неправильные решения и навлекал на себя неприятности.

Любой, кто заглянул бы хоть в одно из писем Гарольда, решил бы, что он не в себе. Но ради прекрасных воспоминаний детства я не воспринимал его письма всерьез. Я знал, что под жесткой оболочкой скрывался человек, который посвятил всего себя помощи вдове с двумя малолетними детьми.

Я был подростком, когда Большой Гарольд уехал. Я пошел в колледж и в аспирантуру, затем работал редактором журнала, и, наконец, стал полноправным писателем. Все это время от Большого Гарольда приходил нескончаемый поток писем. Умер его отец, а потом его мать, но он никогда всерьез не думал о том, чтобы посетить Соединенные Штаты. Насколько мне известно, никто из семьи Большого Гарольда, никто из его друзей также не приезжал к нему в Южную Африку.

Письма помрачнели в девяностые годы, когда стало ясно, что белые и черные разделят власть в Южной Африке. Большой Гарольд прислал мне копии писем, которые он отправил в редакции местных газет. Правительство Южной Африки предавало его так же, как это сделало Правительство Соединенных Штатов. Он сказал, что мог бы доказать, что Нельсон Мандела и Десмонд Туту были членами коммунистической партии. Он называл американцев предателями за то, что они поддерживали экономические санкции. И он указывал на коммунистическую агитацию, как на основную причину падения морали. В соседних городах теперь открывались стриптиз-клубы, и в центре Йоханнесбурга на самом деле можно было встретить смешанные пары разных рас, держащие друг друга за руку. Тон его писем становился все более и более истеричным.

Полный дурных предчувствий, в 1993 году я решил посетить Большого Гарольда. В течение двадцати пяти лет я слышал от него только осуждение и недовольство. Он присылал мне длинные опровержения моих книг, пока одна из них — «Разочарование в Боге» — не взбесила его настолько, что он попросил их больше не присылать. Он выпалил письмо на трех страницах, полных осуждения, причем не самой книги, а ее заглавия. Хотя он и не открывал книгу, у него нашлось, что сказать о названии, которое он посчитал вызывающим.

И все же, раз уж я был в Южной Африке по делам, как я мог устоять и не сделать крюк в пятьсот миль, чтобы навестить Большого Гарольда? Может быть, на самом деле он был другим, был больше похож на человека, которого я однажды узнал. Может быть, он нуждался в том, чтобы кто-нибудь открыл ему глаза на огромный мир. Я написал ему за несколько месяцев, чтобы узнать, могу ли я у него остановиться, и сразу же его письма приобрели более мягкий, примирительный тон.

Единственный самолет до города, где жил Большой Гарольд вылетал из Йоханнесбурга рано утром. К тому времени, когда мы с женой добрались до аэропорта, мы жаждали кофе. Возбуждение, вызванное кофеином, просто прибавилось к нашему основному беспокойству по поводу поездки. Мы не имели ни малейшего представления, чего нам ожидать. Дети Большого Гарольда были теперь взрослыми людьми, которые, без сомнения, говорили с южноафриканским акцентом. Узнаю ли я вообще Гарольда и Сарру? Я отметил про себя, что мне следует расстаться с прозвищем «Большой Гарольд», сохранившимся у меня с детства.

Так начался один из самых необычных дней в моей жизни. Когда самолет приземлился, и мы покинули салон, я сразу же узнал Сару. Ее волосы поседели, а плечи ссутулились от старости, но это печальное худое лицо нельзя было перепутать ни с каким другим. Она крепко обняла меня и представила своему сыну Уильяму и его невесте Бэвэрли (дочь жила далеко и не могла к нам присоединиться).

Уильяму было около тридцати. Он был дружелюбен, симпатичен и считал себя большим почитателем Америки. Он вскользь упомянул, что познакомился со своей невестой в клинике для наркоманов. Очевидно, некоторые факты не попадали в письма Большого Гарольда.

Уильям взял напрокат старенький микроавтобус «Фольксваген», думая, что у меня, возможно, окажется много багажа. Поскольку средние сидения микроавтобуса были вынуты, Уильям, Бэвэрли и Сарра сели впереди, в то время как мы примостились на одиноком сидении в задней части машины, как раз над двигателем. Было жарко, сильно за девяносто градусов, и выхлопные газы двигателя просачивались через проржавевший пол. Как назло, Бэвэрли и Уильям, как и многие наркоманы на лечении, беспрерывно курили, и клубы дыма тянулись через весь салон, смешиваясь с выхлопными газами дизельного мотора.

Уильям провез нас по городу, лихо лавируя и визжа тормозами. Он постоянно оборачивался со своего места, чтобы показать нам достопримечательности: «Слышали о докторе Кристиане Бэрнарде? Он жил в этом доме», — и когда он это делал, машину подбрасывало из стороны в сторону, багаж ездил по полу, а мы усиленно старались удержать в желудке галлоны кофе и завтрак, съеденный в самолете.

Вопрос о том, где большой Гарольд, я не задавал, потому что решил, что он ждал нас дома. Но когда мы прибыли, в дверях никто не появился.

— Где Гарольд? — спросил я Уильяма, когда мы разгружали багаж, памятуя о своем решении не использовать слово «большой».

— О, мы как раз собирались сказать тебе, да все как-то некогда было. Видишь ли, отец в тюрьме, — он порылся в кармане в поисках очередной сигареты.

— В тюрьме?— мой разум отказывался понимать это.

— Именно. Он надеялся, что его уже выпустят, но его прошение отклонили.

Я уставился на него, пока он не продолжил объяснение:

— В общем — ну, отец иногда выходит из себя. Он пишет гневные письма…

— Знаю, я получал некоторые из этих писем, — прервал я его.

— Ну и вот. Как-то раз он разослал слишком много и попал в переплет. Потом мы расскажем тебе подробней. Пойдем в дом.

Я постоял еще минуту, пытаясь переварить новость, но Уильям исчез за дверью. Я сгреб наши чемоданы и вошел в маленькое, темное бунгало. Внутри двойные венецианские занавески и темные шторы отгородили нас от дневного света. Мебель была удобной, изрядно постаревшей и больше отвечала американскому стилю, чем это было в других южноафриканских домах, где мне доводилось бывать. Сарра поставила чайник, и мы несколько минут поддерживали вежливый разговор, избегая темы, которая, была у всех на уме.

Вскоре я нашел, на что можно было отвлечься. Уильям разводил прекрасных тропических птиц: лори, какаду, ару и других попугаев. Поскольку хозяин его квартиры не разрешал заводить животных, он держал их в доме родителей, где они свободно летали, не запертые в клетках. Выращенные из яйца, они были настолько ручными, что приземлялись мне на плечо, когда я садился на диван. Радужный лори напугал меня, потянувшись к моему рту, и чуть не заставил меня выронить чашку.

«О, не обращай внимания, Джерри, — рассмеялся Уильям. Я научил его есть шоколад. Я некоторое время разжевываю шоколадную конфету, а потом высовываю язык, и он ее слизывает». Я прикрыл рот и предпочел не смотреть, какое выражение было на лице у моей жены.

Здесь, одуревший от передозировки кофе, сигаретного дыма и выхлопов «Фольксвагена», сидя в темном бунгало с птицей на плече, оставляющей на мне свои мокрые отпечатки и пытающейся схватить меня за язык, я услышал правду о темной стороне личности Большого Гарольда. Да, Гарольд проповедовал по субботам об адском пламени и сере и писал длинные речи, полные злобы и осуждения, своим друзьям, оставшимся в Америке. Да, он восставал против падения нравственности. Но в то же самое время, из этого маленького затхлого дома он распространял порнографию. Он ввозил нелегальные иностранные публикации, вырезал фотографии и рассылал их знаменитым в Южной Африке женщинам, сопровождая их подписями типа

«Вот, что я хочу с тобой сделать». Одна из этих женщин, диктор программы новостей на телевидении, была напугана настолько, что обратилась в полицию. Изучив шрифт пишущей машинки, полиция вышла на Гарольда и вмешалась в это дело.

Сарра, еле сдерживаясь, описала в деталях тот день, когда группа захвата окружила дом, загнала всех внутрь и перевернула вверх дном все шкафы и чуланы. Они обнаружили копировальную машину и пишущую машинку ее мужа. Они нашли его частную коллекцию порнографии. И они утащили его в тюрьму, в наручниках, с бейсбольной кепкой, натянутой на лицо. Все время снаружи парковались фургоны, принадлежащие телевизионным компаниям, и над разыгравшейся сценой парил вертолет. Это событие стало гвоздем программы вечерних новостей: «Проповедник арестован полицией нравов».

Сарра сказала, что не выходила из дома в течение четырех дней, боясь глядеть в глаза соседям. Наконец она заставила себя пойти в церковь, но там была вынуждена выдержать еще большее унижение. Гарольд был нравственным центром маленькой церкви, и остальные чувствовали себя смущенными и даже преданными, если такое могло случиться с ним…

Позднее, в тот же день, выслушав историю во всех подробностях, я повидался с самим Гарольдом. Мы положили легкий ленч в пластиковые контейнеры и взяли с собой в тюрьму общего режима, где Гарольд встретил нас на спортивной площадке. Это была наша первая личная встреча в течение двадцати пяти лет. Мы обнялись. Ему было за шестьдесят. Он выглядел очень худым, почти лысым, лицо с запавшими глазами и нездоровым цветом скисшего молока. Мне с трудом верилось, что когда-то он был для меня Большим Гарольдом.

Он казался привидением по сравнению с остальными заключенными, которые проводили время, занимаясь бодибилдингом и загорая. Он выглядел как человек, которого одолела тоска. Он был выставлен напоказ, вывернут наизнанку перед всем миром. Ему негде было спрятаться.

В течение нескольких часов, которые мы провели вместе, я иногда замечал черты того Гарольда, которого я знал. Я рассказал ему о переменах, произошедших по соседству с нашим старым домом и о тех мероприятиях, которые были проведены, чтобы подготовить Атланту к Олимпийским играм 1996 года. Он просиял, когда я упомянул друзей и членов семьи. Он обращал мое внимание на различных птиц, порхавших вокруг, на экзотических южноафриканских птиц, которых я никогда раньше не видел.

Мы ходили вокруг да около, но не говорили прямо о событиях, из-за которых он оказался в тюрьме. Он был напуган: «Я слышал, что здесь делают с извращенцами, — сказал он. Вот почему я отрастил бороду и стал носить шляпу. Это своего рода маскировка».

Время посещения окончилось, и нас вместе с другими посетителями проводили мимо тянувшихся рядами ограждений из колючей проволоки. Я обнял Гарольда еще раз и ушел, сознавая, что вероятнее всего никогда его больше не увижу.

Когда несколько дней спустя наш самолет покинул Южную Африку, мы с женой все еще были в состоянии шока. Она, зная Гарольда в основном по его собственным письмам, ожидала увидеть пророка в верблюжьей шкуре, некоего Иоанна Крестителя, призывающего мир к Раскаянию! Я ожидал увидеть некоторую комбинацию этого образа и того доброго человека из моего детства. Нам бы и за миллион лет было бы не угадать, что мы встретим заключенного, отбывающего свой срок.

После нашего посещения первые несколько писем Гарольда были написаны в более смиренном тоне. Однако, когда он вышел из тюрьмы, он снова начал ожесточаться. Он снова с боем пробился в ряды своей церковной общины (они «исключили» его), купил новую печатную машинку, и стал рассылать еще больше деклараций, посвященных состоянию этого мира. Я надеялся, что такой опыт собьет с него спесь, сделает его более терпимым по отношению к другим, менее надменным и уверенным в своей нравственности. И все же прошло несколько лет, и я больше никогда не видел в его письмах ни малейшего следа смирения.

И что самое печальное, я никогда не замечал ни малейшего следа благодати. Большой Гарольд был хорошо подкован в области нравственности. По его мнению, мир четко подразделялся на людей непорочных и порочных. Он постоянно все больше сужал этот круг, пока, в конечном итоге, не перестал доверять всем, кроме самого себя. Затем он перестал доверять и себе самому. Наверное, впервые в своей жизни он оказался в такой ситуации, что ему некуда было обратиться, кроме как к благодати. Однако насколько я могу судить, он так этого и не сделал. Морализм, даже давший трещину, все равно казался ему более надежным убежищем.

Глава 17

Смешанный аромат

Лучшим не хватает уверенности, в то время как худшие полны необузданной энергии.

У. Б. Йитс

Смешанный аромат

Я имел неприятное знакомство с современными войнами за культуру, когда посетил Белый Дом во время первого срока пребывания Билла Клинтона на посту президента. Приглашения я добился окольным путем. Я лично мало принимаю участие в политических событиях и стараюсь избегать этой темы в моих книгах. Но в конце 1993 года я был сильно озабочен той паникой, даже истерией вокруг состояния общества, которая разразилась в кругах, близких к евангелической церкви. Я написал статью, которая заканчивалась следующим выводом: «Нашим истинным выбором должна стать не христианизация Соединенных Штатов, скорее стремление оставаться церковью Христа в мире, приобретающем все более враждебные черты».

Редакторы журнала «Христианство сегодня» дали моей статье весьма сенсационное заглавие: «Почему Клинтон — не Антихрист». Я получил множество писем, в основном от людей, утверждавших, что Клинтон и есть Антихрист. Каким-то образом статья оказалась на столе президента, и несколько месяцев спустя, когда президент Клинтон пригласил двенадцать представителей евангелической церкви на частный завтрак, мое имя вошло в список. Некоторые из гостей представляли церковные и околоцерковные организации; некоторые были из христианских учебных заведений. Я был приглашен в основном благодаря броскому заглавию моей статьи («Ну, Билл, надо с чего-то начинать», — сказал Эл Гор, когда увидел заглавие «Почему Клинтон — не Антихрист»).

«У Президента нет никакой особой повестки дня, — заверили нас. — Он просто хочет выслушать ваши претензии. У каждого из вас будет пять минут, чтобы сказать Президенту то, что вы хотите». Не требовалось большого опыта в политической жизни, чтобы понять, что президент принимал нас в первую очередь из-за своего низкого рейтинга среди евангелических христиан. Президент Клинтон выразил свою обеспокоенность во вступительном слове, признавая: «Иногда я ощущаю себя каким-то сиротой в религиозном плане».

Будучи на протяжении всей жизни Южным баптистом, он испытывал определенные трудности в том, чтобы найти для себя подходящую христианскую общину в Вашингтоне, округ Колумбия. «Самый секуляризованный город, в котором я когда-либо жил», — сказал он нам. Когда семья первого лица в государстве отправлялась в церковь, она привлекала внимание представителей средств массовой информации, что с трудом совмещалось с богослужением. Несколько членов команды Клинтона (которых, конечно, он подобрал сам) также разделили его тревогу по поводу веры.

Более того, консервативная христианская общественность отстранилась от Клинтона. Когда президент совершал пробежку по улицам Вашингтона, он видел автомобильные наклейки наподобие этой: «Отдать голос за Клинтона — погрешить против Господа». Основатель Операции Спасения Рэндэлл Терри окрестил чету Клинтонов «Ахавом и Иезавелыо». На церковь Южных баптистов, в которой состоял Клинтон, оказывалось давление, чтобы она осудила его общину в Арканзасе за то, что там не исключили президента из членских списков.

Одним словом, президент не ощущал особого милосердия со стороны христиан. «Я занимаюсь политикой достаточно долго, чтобы быть готовым принять критику и враждебность, — сказал нам президент, — но для меня стала неожиданностью та ненависть, которая исходит от христиан. Почему христиане ненавидят так сильно?»

Конечно же, все, кто находился в Столовой Линкольна в то утро, знали, чем президент навлек на себя такую злобу со стороны христиан. Его политика в области абортов и, в особенности, прав сексуальных меньшинств, в сочетании с сообщениями о его собственном аморальном поведении, не позволяли многим христианам всерьез воспринимать его заявления относительно веры. Один уважаемый христианский лидер прямо сказал мне: «Похоже, Билл Клинтон не может искренне говорить о своей вере и одновременно придерживаться таких взглядов».

Я написал статью об этом завтраке, и несколько месяцев спустя из Белого Дома поступило еще одно приглашение, на этот раз предлагалось взять у президента эксклюзивное интервью для журнала. Интервью состоялось в феврале 1994, большей частью оно проходило в лимузине президента. После того как Клинтон произнес речь в одной из школ города, редактор журнала «Христианство сегодня» Дэвид Нефф и я сопровождали его во время долгой поездки обратно в Белый Дом, где мы должны были продолжить беседу в Овальном Кабинете. Лимузин, хотя и просторный, все-таки оказался тесноват для длинных ног Клинтона, когда мы сели к нему лицом. Отпивая время от времени из бумажного одноразового стаканчика с водой, чтобы смочить находящееся в постоянном напряжении горло, президент отвечал на наши вопросы.

По большей части наш разговор вращался вокруг темы абортов. Мы с Дэвидом Неффом составили стратегический план, по которому собирались подходить к сложным вопросам, но, как оказалось, они возникали естественным образом. В то утро все мы присутствовали на Национальном Молитвенном Завтраке и слушали, как Мать Тереза нещадно разбирает президента по косточкам по поводу засилья абортов в его стране. Клинтон встречался с ней в частном порядке после завтрака и, похоже, был настроен продолжить дискуссию с нами.

Моя статья, которая была озаглавлена «Загадка веры Билла Клинтона», сообщала о его взглядах и также освещала вопросы, которые поднимал мой друг. Может ли Билл Клинтон искренне говорить о своей вере, одновременно придерживаясь своих взглядов? Я провел много исследований, которые включали беседы с его друзьями и его детские ассоциации, позволившие мне сделать вывод о том, что утверждения Клинтона о вере были не просто заявлениями в угоду политике, но представляли собой неотъемлемую часть его существа. Исключая время, проведенное в колледже, он регулярно посещал церковь, всю жизнь поддерживал Билли Грэма и усердно изучал Библию. В ответе на вопрос о том, какие христианские книги он прочел в последнее время, Клинтон упомянул названия книг Ричарда May (президента Теологической Семинарии Фулле-ра) и Тони Кэмполо.

В действительности, я обнаружил, что практически невозможно понять семейство Клинтонов в отрыве от их религиозной веры. Хиллари Клинтон, которая всю жизнь была методисткой, верит, что мы появились на Земле для того, чтобы делать добро, помогая ближнему. Билл Клинтон, Южный баптист, вырос с верой в необходимость возрождения и «движения вперед» в исповедании грехов. Он, конечно, грешит в течение недели (а кто безгрешен?), но в ближайшее воскресение он идет в церковь, кается в своих грехах и начинает все заново.

После нашего интервью я написал текст, который, по моему мнению, был сбалансированным отчетом о президенте Клинтоне и его вере, уделив достаточно внимания теме абортов, где я противопоставил его свободные взгляды моральным абсолютам Матери Терезы. Я был совершенно не готов к последовавшей бурной реакции. Интересно, оправится ли мой почтальон от тяжести сумок, полных разгневанных писем, потоком хлынувших в мой почтовый ящик?

«Вы говорите, что Клинтон знает Библию, — говорилось в одном из писем. — Отлично! Но дьявол тоже в ней разбирается! Вас обвели вокруг пальца». Многие авторы писем утверждали, что евангелический писатель вообще не должен был встречаться с президентом. Шестеро провели параллели с Адольфом Гитлером, который цинично использовал священников в своих целях. Многие другие сравнивали нас с церковью, запуганной Сталиным. Другие обращались к библейским сценам, изображающим конфронтации: Иоанн Креститель и Ирод, Илия и Ахав, Нафан и Давид. Почему я не вел себя как пророк, не грозил президенту пальцем?

Один человек написал: «Если бы Филипп Янси увидел ребенка, которого вот-вот переедет грузовой поезд, я думаю, он бы уютно пристроился в сторонке и с любовью предложил бы ребенку отойти с дороги, вместо того, чтобы сделать попытку закричать и убрать ребенка в безопасное место».

Менее, чем в десяти процентах писем содержались позитивные замечания, и злобный тон, в котором велась атака на меня лично, застал меня врасплох. Один читатель писал: «Вероятно, переезд с равнин Среднего Запада в разряженную и затхлую атмосферу Колорадо повлиял на круговорот кислорода в организме мистера Янси и притупил его способность различать окружающие предметы». И другое письмо: «Надеюсь, предатель Фил Янси хорошо позавтракал яичками в Белом Доме, потому что пока он был занят тем, что вытирал желток со своего нежного личика (чтобы не натекло за шиворот), администрация Клинтона продолжала свою радикально атеистическую и аморальную политику».

За те двадцать пять лет работы в качестве журналиста я получил свою долю разнообразных откликов. Но, даже учитывая это, когда я читал пачки писем, полных ругани, у меня было четкое ощущение, что я понимаю, почему мир не ассоциирует автоматически слово «благодать» с евангелическими христианами.

Послания апостола Павла следуют простой схеме. Первая часть каждого письма раскрывает возвышенные теологические понятия, такие, например, как «обилие благодати Божией». На этом месте Павел обычно делает паузу, чтобы ответить вероятным оппонентам. Только потом он продолжает приводить практические примеры, объясняя, как это обилие применимо к суете повседневной жизни. Как должен поступать человек, «осененный благодатью», будучи мужем или женой, являясь членом церкви, гражданином?

Используя ту же самую схему, я представил благодать как чудесную силу, которая способна разбить цепи не-благодати, сковывающие нации, народы и семьи. Эта сила несет самую лучшую весть из всех возможных, весть о том, что Бог Вселенной любит нас — весть настолько хорошую, что она несет в себе ощущение скандала. Но моя миссия еще не завершена.

Пришло время вернуться к практическому вопросу. Если благодать столь удивительна, почему христиане не проявляют больше благодати?

Как так получилось, что христиане, призванные распространять аромат благодати, вместо этого источают ядовитые испарения не-благодати? В Соединенных Штатах девяностых годов на ум сразу же приходит один ответ. Церковь позволила настолько втянуть себя в политическую борьбу, что стала играть по закону силы, который является законом не-благодати. Ни на какой другой арене церковь не подвергается большему риску изменить своему призванию, чем во время публичных баталий.

Мой опыт, связанный с написанием статей о Билле Клинтоне, сделал эту истину очевидной для меня. Может быть, впервые я по-настоящему ощутил аромат, исходящий от некоторых христиан, и этот запах не был приятным. Я стал уделять больше внимания тому, как христиане в общем и целом воспринимаются в мире. К примеру, одна возбужденная передовица в «Нью-Йорк Тайме» предупреждала, что деятельность религиозных консерваторов «несет большую угрозу демократии, чем та, которую представляли собой коммунисты». Неужели они всерьез верят в это?

Поскольку карикатуры могут многое рассказать об общем направлении движения культуры, я начал обращать внимание на то, как они изображают христиан. Например, журнал «Нью-Йоркер» изобразил официанта в дорогом ресторане, поясняющего своему шефу меню: «Вот эти со звездочкой рекомендуются религиозным консерваторам». Однако другая политическая карикатура показывала классическое американское культовое сооружение с вывеской на фасаде: «Первая антиклинтоновская церковь».

Я полностью одобряю право, и, конечно, обязанность христиан принимать участие в политической жизни. Например, в таких нравственных крестовых походах, как выступления против рабства, за права граждан, против абортов, христиане сыграли ведущую роль. И я уверен, что средства массовой информации слишком преувеличивают «угрозу», которую несет религиозный образ жизни. Христиане, которых я знаю, мало походят на изображающие их карикатуры. Тем не менее, меня беспокоит современная тенденция, в связи с которой понятия «евангелический христианин» и «религиозный образ жизни» становятся взаимозаменяемыми. Карикатуры свидетельствуют о том, что христиане все больше воспринимаются как ярые моралисты, стремящиеся контролировать жизнь других людей.

Я знаю, что многие христиане ведут себя грубо, потому что они боятся. Мы ощущаем преследование в школах, в судах и иногда в Конгрессе. В то же самое время, мы видим вокруг нас некую перемену в области нравственности, которая свидетельствует о распаде общества. По таким параметрам, как уголовные преступления, развод, самоубийства среди молодежи, аборты, наркомания, дети на попечении государства, незаконные роды, Соединенные Штаты опережают любую индустриально развитую страну. Социальные консерваторы все больше и больше ощущают себя меньшинством, находящимся в обороне, чьи ценности подвергаются постоянным нападкам.