Благородный топор. Петербургская мистерия

Глава 15 ИЗОБИЛИЕ ИКОН

По Апраксину двору она продвигалась со столь же несгибаемой решимостью, с какой несколько дней назад шла по Петровскому парку. Те, кто успевал ее заметить, спешили посторониться. Не успевшие отлетали от неожиданного толчка плечом или локтем, успевая затем лишь обернуться с сердитым недоумением да вполголоса ругнуть неряшливо одетую старуху со странным, истовым блеском в глазах. Внимательный взгляд мог определить, что ее застывшее в подобии улыбки лицо таит некий неизъяснимый секрет. Но что именно за секрет, щелки этих прищуренных глаз не выдавали.

Она дошла до угла рынка, где располагались торговцы иконами. При ее появлении враз оживились сидельцы в овчинных зипунах, кивая друг дружке и перемигиваясь. Было что-то неискреннее и корыстное в том, как они с напускным радушием взялись ее приветствовать. Спеша привлечь внимание и вместе с тем отбить у конкурентов, торговцы наперебой голосили: «Эй, хозяюшка!», «Матушка!» Те же, кто знал покупательницу по имени, елейно, нараспев окликали: «Зоя Николавна, а Зоя Николавна!»

Однако что сегодня, что в предыдущие дни она постоянно шла к одному и тому же из них, который привлечь ее даже особо и не пытался. А все потому, что уже сам его облик — лицо, глаза — привлекал ее, как, должно быть, влечет к себе бабочек свет ночника. Дело в том, что взгляд у него был точь-в-точь как у Христа Спасителя. И волосы длинные вьющиеся, совсем как на иконе, что у него же на прилавке, да еще и бородка такая же, слегка раздвоенная снизу. Из всех торговцев он был, судя по всему, самый молодой. Вид у него был неизменно серьезным, даже каким-то торжественным; прямое воплощение возвышенной отрешенности, подобающей его ремеслу. Дескать, святым товаром заведую, не то что вы, самоварники-аршинники: образами как блинами торгуете.

На приближение к прилавку преданной покупательницы он отреагировал всего-навсего молчаливым поворотом головы. Она же в ответ лишь что-то беззвучно прошептала.

Глазам упоительно было созерцать нарядные ряды икон, расположенных сообразно иерархии святых. В серединке, разумеется, Иисусы: Христос Спаситель, Сошествие во Ад, Бегство в Египет, Крещение Христа, а также Вход Господень в Иерусалим и Спас Нерукотворный. Рядом с Христом — иконы Богородицы (в основном, понятно, сцены из Рождества): Умиление, Владимирская Богоматерь, Суздальская, Казанская, Всех Скорбящих Радость, Богоматерь Заступница. А далее святые: Николай Угодник, Апостол Иоанн, Георгий Победоносец, Дмитрий Солунский и прочие. Мягко сияла позолота рам и самоцветные каменья в венцах наиболее дорогих икон.

Помимо тех, что выставлены напоказ, множество образов — помельче и подешевле — лежало также в больших корзинах. Руки так и тянулись потрогать их, приласкать. Зоя Николаевна даже глаза прикрыла от искушения, но все-таки не выдержала и погладила один такой лаковый образок, а затем и вовсе сунула руку вглубь корзины — так приятно было ощущать пальцами гладость красок, легкий изгиб дощечек, контуры уголков. Так бы и сунула руку в это изобилие до самого дна, или хотя бы по локоть. Наконец она, вздохнув, вынула руку и оглядела себе пятерню, словно ожидая увидеть там некое сияние, вызванное прикосновением к святости. Нет, не было сияния — ни божественного, ни какого.

А было лишь то, что молодой торговец иконами кротко и отрешенно смотрел куда-то вдаль, не обращая на чудаковатую бабу внимания, должно быть, из вежливости. Зоя Николаевна, однако, усмотрела в его взоре что-то иное, чем просто вежливое равнодушие. Смиренность и сострадание, вот что она в нем усмотрела.

Оглядывая увешанные образами стены лавки, она неожиданно увидела икону Спасителя, которую прежде здесь не замечала: вся в каменьях, нимб из нитей жемчуга с вкраплениями сапфиров и лазурита, и все это на червленом серебре. При виде такого великолепия у нее аж дыхание зашлось. Но не столько от обилия драгоценностей, сколько от того, каким контрастом на этом фоне смотрелся аскетичный образ самого Христа, облик которого — отрешенный, возвышенный — совершенно, казалось, не трогают ни земные богатства, ни мирская суета. Влекущий лик этот ввергал в сладостный трепет.

— А я… раньше эту что-то не замечала, — призналась она наконец продавцу.

— Она только сегодня поступила, — ответил тот, поймав ее растерянный взгляд.

— Наверно, древняя?

— Семнадцатый век.

Зоя Николаевна втайне даже огорчилось: такая красота должна быть непременно старинной, в возрасте.

— Я и постарей видала, — оценивающе пригляделась она. — Из храма, наверно?

Молодой человек молча кивнул.

— И почем?

— Эта-то? Эта дорогая будет. Одни камни чего стоят.

— Ну так сколько?

— Сто рублей.

Зоя Николаевна цокнула языком.

— Да что мне те камни.

Торговец пожал плечами, дескать, «не хочешь — не бери».

— Мне ж разве камни нужны, — гнула свое Зоя Николаевна. — За камнями я бы вон в Фаберже прогулялась.

— Тогда я точно знаю, чего вам нужно, — сказал торговец, проникновенно на нее посмотрев. — Тут еще одна нынче поступила. Специально для вас отложил.

Он куда-то нагнулся и, торжественно выпрямившись, явил на свет Божий чуть вогнутый прямоугольничек из дерева, на котором потемневшими от времени красками выписан был вечный образ Богородицы с младенцем. Торговец протянул его, словно для благословления. Приняв дрогнувшими руками иконку, Зоя Николаевна всем сердцем ощутила исходящий от нее потаенный жар веры.

Золотистый фон на образке успел от времени потускнеть и частично облупиться. Более плоскими из-за поблекшего лака сделались складки одеяний. Но время не посмело затмить прямоту и непередаваемую, задумчивую кротость взора Богородицы. У Зои Николаевны по лицу непроизвольно потекли слезы. Невольно подумалось о всех тех мужчинах, что исторгали в нее свое семя, семя жизни; о нерожденных, некрещеных младенцах, которых она носила, да не выносила в своем чреве до срока. И ни это, ни что иное не могло укрыться от этих всепонимающих, всемилостивых глаз. Взгляд Богородицы проникал во все, видел все и при этом все прощал. Заступница, избавительница. Какой надеждой веяло от этого взора, без утайки смотрящего в душу и видящего ее насквозь…

— Вот эта — двенадцатый век. Более шестисот лет. Представьте только. — Зоя Николаевна кивнула, неловко смахивая слезы. — Представьте, сколько людей простиралось перед ней ниц, сколько молитв ей доводилось слышать. Шестьсот лет — это ж скольким она помогла, сколько чудес совершила!

— Беру, беру, — проговорила Зоя Николаевна, — обе беру. Она и цены не спросила. И все золоченые ангелы и святые, все лакированные апостолы дружным незримым хором благословили ее на покупку.

На углу дома по Средней Мещанской возилась в снегу ребятня. Внимание Порфирия Петровича в этой шумной ватаге привлекла девочка лет четырех, в пушистой шали. Уж не Нилина ли дочка? Одета куда приличнее своих оборвышей сверстников — вон и шубка новая, и ботики. Может, и права немка насчет богатого покровителя. Да, сходство с матерью несомненно: распахнутые синие глаза, очертания губ. Жаль, шалью многое скрадывается. Вот только нос явно не материн — пряменький сильный клювик с чуть заметной ложбинкой на кончике, совсем непохожий на бесформенные пипки сверстников. А так вся в мать, в Лилю. Мордашка на морозце раскраснелась. Презабавная шалунья.

Сколько ж усилий пришлось приложить, прежде чем сюда наконец попасть. Перед глазами, подобно иллюстрациям книги, прошествовали все те места, где ему с этой целью предварительно пришлось побывать. Ну да ладно, теперь к делу — в смысле к уголовному.

Бодро шагнув из-за угла, Порфирий Петрович зычно кликнул:

— А ну, хлопцы-молодцы! Кто гостинцев желает? — Детвора, застыв, обернулась — без всякого страха, с живым любопытством. — Кто меня к Зое Николавне отведет, тому сейчас же пятачок новехонький, серебряный!

К нему, взвившись, дружно устремилась вся ватага. Порфирий Петрович между тем не отводил взгляда от девчурки, которую заприметил как Лилину дочку. Приоткрыв от волнения рот, она неслась вровень со всеми.

— Вот ты, малышка, знаешь Зою Николавну?

— Так это моя баба Зоя!

— А тебя как звать?

— Вера!

— Здравствуй, Веруня. А я дядя Порфирий. Может, ты меня к бабе Зое и отведешь? — Порфирий Петрович с загадочным видом вынул из кармана пятачок, на который дети воззрились как завороженные.

— А ее нету, — пролепетала Вера растерянно.

— Что, дома вообще никого? — спросил Порфирий Петрович, мысленно коря себя за то, что так пошло пользуется неискушенностью ребенка.

— Так мама дома! — бойко воскликнула малышка, добродушно дивясь несообразительности взрослого дяди.

Порфирий Петрович торжественно вручил ей монетку под разочарованный гомон остальной ребятни. Пришлось и им раздать по грошику.

— Мама? Ее, наверно, Лиля звать? Девчушка энергично кивнула.

— Ну ладно, к маме так к маме. Веди!

Ребенок посерьезнел от важности возложенной задачи. Почувствовав в руке мяконькую жаркую ладошку, Порфирий Петрович проникся к ребенку трогательной симпатией.

Дверь приотворилась едва-едва. В открывшуюся щель стали видны голубые глаза матери, полные тревожного недоверия. Что-то в ее лице Порфирия Петровича несказанно удивило. А-а, понятно что: на ней теперь не было той, уличной, косметики. Нежная светлая кожа придавала Лиле уязвимость, словно оберегая тем самым от посягательств. Румяна, как видно, намеренно создавали эффект прямо противоположный.

— Лиля, вы меня не помните?

Разумеется, помнила: видно по глазам. Только никак не могла взять в толк, как он здесь очутился. А увидев, что дознаватель еще и держит за руку ее дочь, Лиля вперилась в него уже не с волнением, а с откровенным страхом.

— Вера, что ты натворила?

— Ничего, ничего. Все в полном порядке, — поспешил успокоить Порфирий Петрович, улыбнувшись как можно обаятельней. — Лиля, я к вам буквально на минуту. Мне только переговорить, и все. Позвольте, я все же зайду.

Покладистость была явно свойством ее натуры — тем не менее открывать она медлила, взглядом словно умоляя не лезть к ней в душу, оставить в покое. Раздираемый противоречием человек, которому есть что скрывать и вместе с тем мучительно хочется в этом сознаться. Однако спустя секунду страх за дочь взял свое, и Лиля, как, впрочем, и можно было предугадать, открыла дверь.

Дочка, обогнув дядины ноги, стремглав влетела в комнату. Мать проводила своего ребенка взглядом одновременно любящим и вместе с тем не без покровительственной гордости: мол, видите, какая наша кроха шустренькая.

Порфирий Петрович, вежливо сняв шапку, ступил за порог и буквально обмер. Повсюду здесь горели свечи — сотни, самых разных форм и размеров — и в канделябрах, и на витых подсвечниках, а то и просто в бутылках или на блюдцах. А стены-то, стены! Порфирий Петрович невольно ахнул. На него во множестве взирали лики святых — да не один или два, а невесть сколько. Бесчисленные лампады освещали или, наоборот, скрадывали их изображения, создавая перед поблескивающими киотами завесу изменчивого света. Возникало ощущение, что вот они, души спасенных в раю, а здесь мы, неприкаянные грешники. Стены были увешаны буквально сплошь — в стык, рамка к рамке. От свечной гари и запаха ладана трудно было дышать.

Не веря своим глазам, Порфирий Петрович растерянно поглядел на Лилю. Та лишь стыдливо потупилась. Вот ведь как. Насчет уличного своего ремесла разговаривать — пожалуйста, а набожность свою выдавать — так ведь ни в какую, словно речь идет о чем-то постыдном.

— Я столько икон, право, и не видывал, — признался Порфирий Петрович, — даже в церкви.

— Да будет вам. В рядах-то у торговцев их побольше будет. Порфирий Петрович удивленно взглянул на Лилю: мол, что это?

— Да не мои они! — крикнула вдруг она, словно на что-то рассердившись. — Я их не покупала!

Вера между тем, явно пытаясь произвести впечатление, демонстративно бухнулась на пол и принялась читать молитву, с детской непосредственностью имитируя манеру того, кто ее этому научил или надоумил:

— Богородице, дево, радуйся, благодатная Мария…

— Зоя Николаевна? — догадался Порфирий Петрович. Лиля нехотя кивнула.

— Но… как? Откуда у нее на это деньги? — Порфирий Петрович обвел комнату руками. — Я, простите, в том смысле что… На это же целое состояние требуется. К тому же в таких количествах транжирить средства на подобное… — Называть данную статью расхода сумасбродством он постыдился.

Лиля не ответила. Хотя ее скованность уже сама по себе что-то выдавала.

— Я вот о чем хотел вас расспросить, Лилия Ивановна, — уже другим, представительным тоном начал Порфирий Петрович. Он, кстати, только сейчас обратил внимание на то, что одета она теперь модно, с эдаким неброским шиком: белая муслиновая шемизетка и темно-синяя юбка — шелковая, с парчовой оторочкой.

Лиля кивком пригласила пройти в другой угол комнаты — подальше от Веры, которая, забыв уже про молитву, увлеченно играла с новенькой фарфоровой куклой. Порфирий Петрович, повинуясь жесту хозяйки, сел возле печи за стол.

— Я был у мадам Келлер, — не стал скрывать он. — Она между прочим обмолвилась, что вы теперь при деньгах. Что у вас богатый не то покровитель, не то жених. Словом, новый ухажер.

Лиля яростно тряхнула головой.

— Мадам, как всегда, судит по своему разумению.

— Что правда, то правда, — усмехнулся Порфирий Петрович, сразу же, впрочем, посерьезнев при воспоминании, через что ему пришлось пройти, чтоб раздобыть у мадам Келлер желаемые сведения. — И вот смотрю я на вас — на ваше платье, на Верины игрушки. Но ведь тогда, в участке-то, вы были, извините, в каком-то жалком тряпье!

— Как раз тогда я должна была носить именно, как вы выразились, то самое тряпье.

— Да, разумеется. Но скажите, как, откуда на вас обрушилось все это богатство?

— Как? Да вот… Зоя Николаевна нашла какие-то деньги. Вот, собственно, и все.

Видя ее нерешительность, Порфирий Петрович скептически хмыкнул.

— Вот уж действительно, свезло так свезло. А она, часом, не подумала, что эти деньги могли кому-то принадлежать?

— Да вам ли об этом судить! Вы не знаете, что такое нужда!

— Я, кстати, не собираюсь Зою Николаевну ни судить, ни тем более осуждать.

— Тогда зачем вы вообще сюда пришли?

(Именно такой вопрос, кажется, задала ему тогда Рая в заведении мадам Келлер.)

— Вам известен один студент, Павел Павлович Виргинский, — не спросил, а констатировал дознаватель.

— Да, — выдохнула Лиля, не в силах почему-то отвести взгляд от этих странно белесых трепещущих ресниц.

— Так вот, в данный момент он задержан, в связи с одним невыясненным пока преступлением. — В ответ — лишь сердитый короткий возглас и вопрошающий взгляд. — И любой ваш ответ сейчас может оказаться для него неоценимой помощью.

— Но вы же… Вы же не считаете…

— Что именно?

— Что он как-то причастен к Горянщикову?

— А откуда вы знаете про Горянщикова?

— Павел Павлович сказал. Это…

— Что «это»?

Лиля, не в силах больше глядеть глаза в глаза, отвела взгляд в сторону.

— Это Зоя Николаевна его нашла. Его, и еще одного. Оба мертвые. В Петровском парке.

— Да она, я гляжу, просто-таки следопыт, ваша Зоя Николаевна. Чего только не находит!

— И деньги, те деньги она тоже нашла там. У того, который… повешенный. В кармане.

— Сколько? Какую сумму?

— Я не знаю. Я… — Не в силах укрыться от пронзительного взгляда, она тихо созналась: — Шесть тысяч.

Порфирий Петрович, присвистнув, вдруг рассмеялся.

— И что она, вот так взяла да на иконы со свечками все и просадила?

— Почему. Она и н-нас не забыла, — совсем уже шепотом, чуть не плача, произнесла Лиля.

— Да уж, легко быть щедрым, на чужие-то деньги, — сказал Порфирий Петрович с ироничной улыбкой.

— Но он же мертвый. Хозяин-то. При ком они были.

— Тот, при ком они были, — всего-навсего дворник, — пояснил Порфирий Петрович. — Откуда, по-вашему, у дворника могли взяться такие деньги, шесть тыщ?

— Не знаю.

— Как вы понимаете, это сказывается на ходе следствия. Надо было поставить в известность полицию. И вы, когда писали мне ту записку, могли бы хоть упомянуть в ней про те шесть тысяч рублей.

Лиля остолбенела. Порфирий Петрович меж тем взглянул на нее укоризненно.

— Вот видите, я попал в точку. Благодарю вас задним числом за предоставленные мне сведения, даром что неполные. Однако, если б к нам явилась сама Зоя Николаевна, хлопот бы у нас было куда меньше.

— Но как вы обо всем прознали?

— Вы об убийстве в Петровском парке? — в тон ей, драматичным полушепотом переспросил Порфирий Петрович. — Я, честно признаться, до этого момента толком и не знал. Пока вы сами не сказали, что Зоя Николаевна обнаружила тела. — Порфирий Петрович внутренне напрягся, прежде чем задать следующий вопрос. — Горянщиков был вашим… клиентом?

Видя, как болезненно его слова подействовали на Лилю, он поспешил с разъяснением.

— Видите ли, имя Горянщикова вы упомянули несколько… ну, словом, не так, как обычно произносится имя малознакомого человека. Более того, вас действительно должны были связывать с ним какие-то отношения — иначе с чего бы вдруг Павлу Павловичу сообщать вам о его гибели? Или откуда б вы знали, что обнаруженное Зоей Николаевной тело — именно его? А уж что вопрос я поставил именно так, а не иначе, то вы не обессудьте — ведь мужчины становились вам знакомы в основном через ваше ремесло.

— Он действительно приходил туда, к мадам Келлер. И меня всякий раз спрашивал.

— А Виргинский?

Лиля насупила брови. Губы у нее дрожали.

— С Виргинским все было совсем не так.

— Но ведь он наверняка знал о ваших отношениях с Горянщиковым? И скорее всего, ревновал?

— Уж если ревновать к Горянщикову, так почему бы заодно не ко всем сразу?

— А может, как раз и ко всем. Некоторым образом.

— Но разве это не тот верзила его убил, который повесился? Мне Зоя Николаевна именно так рассказывала. Она еще топор на нем нашла, весь в крови.

Порфирий Петрович утомленно вздохнул.

В эту минуту дверь в комнату отворилась, и через порог вперевалку вошла закутанная в шарфы и платки округлая женщина в возрасте, с хитровато прищуренными глазами. С собой она несла завернутый в бумагу сверток, перетянутый бечевкой.

— Бабушка! — радостно крикнула Вера, бросая куклу. Подбежав к вошедшей, она цепко, насколько могла дотянуться, обхватила ее ручонками и от бурного чувства взялась натираться круглой щечкой о бабушкину овчину. Не выпуская бабушку из объятий, девчурка подняла голову и, хитро поглядев снизу вверх, спросила: — Баб, а баб! А чего ты мне нынче принесла?

Между тем вошедшая, успев заметить за столом непрошеного гостя, на приставания внучки отреагировала, судя по всему, сдержанней обычного.

— Ну же, ну, крошечка. Разве бабушку так встречают. Внучка же, не унимаясь, тянула коричневый сверток к себе.

— Это мне, да? Мне?

— Нет, крошечка, это бабушкино.

— Вера, оставь бабу Зою в покое! — прикрикнула на шалунью мать.

В ответ девочка лишь тесней прижалась щечкой к любимому существу. Зоя Николаевна тоже, в свою очередь, из объятий ребенка высвобождалась неохотно. Одной рукой она нежно погладила девочку по голове, другой прижала к груди сверток.

Порфирий Петрович, встав, учтиво поклонился. Лилина нервозность от Зои Николаевны, безусловно, не укрылась (видно, успела ненароком проболтаться — вон глаза какие виноватые и вместе с тем упрямые: мол, «что я такого сделала»). Ребенка она прижала к себе словно для защиты.

— А это, видно, та самая госпожа, о ком я столь наслышан, — сказал с улыбкой Порфирий Петрович. — Не вы ль будете Зоя Николаевна?

Льстивое «госпожа» женщину никак не тронуло — в ответ она лишь искушенно улыбнулась: дескать, видали мы таких.

— А я Порфирий Петрович.

— Этот господин, Зоя Николаевна, из полиции.

— Нет-нет, я из следственного управления, — уточнил было Порфирий Петрович, но махнул рукой. — А впрочем, какая разница. Из полиции так из полиции.

— А в чем, собственно, дело?

Женщина прижала к себе сверток с таким видом, будто незваный гость собирался его у нее отнять.

— Я расследую исчезновение некоего господина, Алексея Спиридоновича Ратазяева.

Лиля при этом насторожилась еще больше; Зоя Николаевна, наоборот, расслабилась — даже вон слегка улыбнулась.

— Это еще кто? Мы про такого и слыхом не слыхивали.

Лиля между тем смотрела на следователя с нелегким сомнением, словно внезапно в нем разуверившись, — смотрела, можно сказать, гневно. На ее хмурый взгляд Порфирий Петрович отреагировал улыбкой.

— Этот самый Ратазяев, судя по всему, был связан с одним известным вам, Лилия Ивановна, господином. — В глазах Лили вновь мелькнула обеспокоенность. — А именно с Константином Кирилловичем. Фамилия его, как я выяснил, Говоров. Вы, должно быть, помните — именно так звали того человека, что обвинял вас в краже ста рублей?

— Помню.

— Вот-вот, Говоров Константин Кириллович. Тот самый загадочный господин, что обвинил вас в краже, а сам незамедлительно скрылся, не дождавшись даже, когда вам предъявят обвинение. Почему он, как вы думаете, так поступил?

Лиля, глядя в пол, пожала плечами.

— Быть может, он, как и многие, считал, что человеку благородному достаточно лишь обвинить блудницу, а уж власти сами собой примут его сторону? Все, мол, и так ясно, никаких формальностей не надо? Но в таком случае он не в курсе происшедших в нашем ведомстве перемен. У нас теперь и суды присяжных, и адвокатура, и представители защиты работают. Теперь одного лишь голословного обвинения недостаточно, чтоб человека в ссылку или на каторгу упечь — будь то хоть вор, хоть проститутка. А кстати, тот Константин Кириллович — он из благородного сословия или нет?

— Я с благородством на своем пути не встречалась, — нашлась наконец с ответом Лиля, твердо взглянув дознавателю в лицо.

— Какое там у них благородство! — подала рассерженный голос Зоя Николаевна. — Уродство одно.

— Тот Константин Кириллович, насколько мне известно, делал с вас фотографические снимки?

— Делал, — помертвевшим голосом выговорила Лиля.

— С вашего добровольного согласия? — Да.

— Ну, сама-то фотография не так уж и плоха. По крайней мере, не столь уж…

— Это наихудшее, что можно вообразить! — выкрикнула Лиля, чуть не плача.

— А вы тогда, я понимаю, были молоды — в смысле не по годам молоды? — уточнил Порфирий Петрович со значением.

Лиля поспешно кивнула.

— Это было… еще тогда, в самом начале, — сказала она, совсем по-девчоночьи шмыгнув носом.

— Но тем не менее вы тогда на это пошли, — заметил Порфирий Петрович тоном вполне нейтральным, без всякого обвинения. Он словно высказывал вслух ее собственные мысли.

— Ну, пошла, — сказала она сдавленно. — Куда ж мне было деваться.

При этом она взглянула ему в глаза, словно ища в них понимания, а может, и сострадания.

— Однако на сей раз, как я понимаю, дело обстояло иначе, — продолжал допытываться Порфирий Петрович. — Чего же он добивался от вас на этот раз?

Лиля — ни на кого уже не глядя, с распухшими покрасневшими веками — молча покачала головой. Подобно иконописным ликам на стенах, взгляд ее словно созерцал сейчас мир иной, однако, судя по всему, вовсе не рай небесный.

— Да оставьте ж вы ее в покое! — крикнула в сердцах Зоя Николаевна.

— Мне необходимо разыскать Константина Кирилловича Говорова, — бесстрастно напомнил цель своего визита Порфирий Петрович. — Лиля, скажите, где примерно он делал с вас те самые фотоснимки?

Но Лиля была уже совершенно ко всему безучастна.

— Прошу вас, присмотрите за ней, — поняв, что уже вряд ли чего от нее добьется, обратился он к Зое Николаевне. Та в ответ энергично кивнула. — Ну, а вы ничего мне не скажете про этого человека? — В ответ она столь же решительно мотнула головой. — Или насчет денег, которые вы взяли?

— Почему взяла. Нашла, и весь разговор, — отрезала Зоя Николаевна.

— Но как, как нашли! На убиенном. Знаете, что за это бывает — коли кто вводит в заблуждение следствие? Более того — тут еще вопрос, кому те деньги принадлежали. Вполне вероятно, что они были у кого-то похищены.

— Знаю я, как они были похищены! — выкрикнула вдруг женщина так, что даже Лиля очнулась. — Он, аспид, их у того карлика, отнял! Потому-то его сперва и укокошил! Так что какая теперь разница: карлик-то все одно мертвый! На что ему теперь те деньги?

— Зоя Николаевна, прошу вас, — умоляющим, измученным голосом произнесла Лиля, — не называйте его так. У него же имя есть: Степан Сергеевич.

— А теперь, ради Бога, успокойте меня: уж вы, надеюсь, не потратили все деньги вот на это] — Порфирий Петрович красноречивым жестом обвел стены комнаты. — Ведь вам здесь всем — слышите, всем, — он со значением посмотрел на Зою Николаевну, — об этом свете печься надо. Уж на тот-то свет мы все так или иначе попадем. Хотите — молитесь. Эта услуга, в конце концов, бесплатна. — В его голосе сквозило раздражение.

— Но ведь… благолепие-то какое, — потупив голову, сказала Зоя Николаевна.

— Благолепие оно, конечно, да, но учтите: если ей когда-нибудь придется через это возвратиться к мадам Келлер, вы у меня пулей в Сибирь полетите…

— Да вернем, вернем мы вам те деньги! — выкрикнула сквозь слезы Лиля. Зоя Николаевна на это укоризненно покачала головой.

— Я бы вот что еще хотел знать, — продолжал Порфирий Петрович, сделав вид, что не услышал Лилиных слов, — что вы еще обнаружили тогда в Петровском парке? Может, что-нибудь такое еще взяли, помимо денег?

— Ну, что еще… Ах, верно! Колоду карт еще нашла, похабных таких, у карл… у коротышки, — спешно исправилась Зоя Николаевна.

— У Степана Сергеевича, — упорно повторила Лиля.

— Только я их продала, карты-то. — И Зоя Николаевна махнула рукой с эдаким шаловливым, институткам свойственным кокетством.

— Что-нибудь еще?

— Ну, разве вот это, — порывшись с минуту в складках одежды, Зоя Николаевна вынула оттуда резной ключик.

— Где вы его нашли? — осведомился Порфирий Петрович, внимательно оглядывая вещицу.

— У верзилы того.

Ключ Порфирий Петрович сунул в карман, достав при этом оттуда портсигар. С незажженной папиросой в губах он какое-то время цепко смотрел на Зою Николаевну, словно решая, что с ней делать. Потом посмотрел на девочку, которая, замерев, испуганно прижалась к любимой бабушке.

— А кто, кстати, отец ребенка? — спросил он наконец. Лиля навзрыд, прерывисто вздохнула.

— Она и мне-то не говорила, — стойко снося его взгляд, ответила Зоя Николаевна, — а уж вам и подавно не скажет.

Порфирий Петрович, степенно кивнув, прикурил от подсвечника.

— А почему? Ей что, самой не известно?

— Она об этом не скажет ни за что, — сквозь сжатые зубы, словно обет, произнесла женщина. — Ни за что. — Повтор придавал фразе фанатичную страстность заклинания. — Ни за что, — прозвучало в третий раз.