Бледный Курильщик

Глава вторая

— Ваш ужин, сэр. — Эммалина подошла к столу как раз в тот момент, когда Джон Кент закончил произносить свое громкое заявление. Она поставила перед ним осторожно снятое с подноса блюдо с жареной курицей, горошком, жареным картофелем и маринованной свеклой, а также салфетку и столовые приборы. — Ваш кофе и бисквиты будут чуть позже, — добавила она, и обе женщины заметили, что Эммалина упорно избегает смотреть прямо на гостя. Затем, повернувшись к Кэтрин и Минкс, она поинтересовалась: — А вам, леди, что-нибудь принести?

— Принесите им по бокалу красного вина. — Джон Кент отложил трубку и взял в левую руку нож и вилку. — Именно его они пили за своим столом. Вы же не против?

— Да, спасибо, это подойдет, — сказала Кэтрин, но Минкс попросила кружку крепкого яблочного эля, который стал весьма популярен среди молодых и предприимчивых членов общества в последнее время.

Джон Кент сложил пальцы левой руки так, чтобы было можно одновременно держать нож и вилку под определенными углами, а потом принялся резать и есть. Это были выверенные и, казалось бы, ничем не примечательные жесты, но и Кэтрин, и Минкс подумали, что прошло много времени и много обедов, прежде чем Кент научился так умело управляться со столовыми приборами. Они молча наблюдали, как он ел, используя только одну руку, хотя со стороны было очевидно, что большая часть его внимания все еще была сосредоточена на двери.

Далее он как-то умудрился взять салфетку и промокнуть ею рот, при этом не выпустив из руки нож и вилку. После одного из таких фокусов он снова заговорил:

— Агентство «Герральд». Я понятия не имел, что вы работаете и здесь, в колониях. Насколько я помню, вы с Ричардом всегда брались решать проблемы лишь тех, кто платит. И у меня нет сомнений, что сейчас вы действуете по поручению владелицы этого заведения. Я прекрасно сознаю, что я собой представляю и какое беспокойство вызывает мое присутствие у всех этих счастливых, глупых людей. Мне искренне жаль, но я ничего не могу с этим поделать. — Он наколол на вилку кусочек цыпленка, но так и не донес его до рта. — Я говорю «глупых», потому что они не знают, кто ходит среди них. А я здесь жду, когда он явит себя. И я верю, что, в конце концов, он это сделает. — Мистер Кент выдал кривоватую и довольно-таки жуткую улыбку. — Он слишком азартен, чтобы сопротивляться соблазну. — Кусок курицы отправился ему в рот под аккомпанемент довольно громкого лязга зубов.

— Мисс Каттер и я, — сказала Кэтрин, — были бы рады услышать начало этой истории.

— Неужели? — Улыбка мужчины стала еще более зловещей. — А хватит ли у вас на это духу? — Он поднял руку в перчатке. — Я потерял часть себя, мадам. На этой руке у меня осталась лишь пара пальцев. Для того чтобы перчатка имела правильную форму, она заполнена имитацией пальцев, вырезанных из дерева. Это человек, которого я жду, поработал надо мной своими кусачками. Мне очень повезло, что он не смог закончить работу, как он сделал это с тринадцатью другими жертвами в период с 1695 по 1696 годы. Вы должны знать, о ком я говорю, об этом на протяжении двух лет писали и в «Глоуб», и в «Булавке Лорда Паффери».

Глаза Кэтрин потемнели. Она кивнула.

— Да, я это помню.

— Просветите же и меня, — настаивала Минкс. — Семь лет назад у меня были более важные дела, чем следить за новостями.

— Мы, констебли, прозвали его «Щелкунчиком», — сказал Джон Кент, чьи глаза подернулись дымкой воспоминаний. — «Булавка» же дала ему прозвище «Билли Резак». Это имя стало популярным. Он убил шестерых женщин, четверых мужчин и троих детей, младшему из которых было восемь лет… — дверь открылась, и Кент снова застыл, как охотничья собака, готовая к прыжку. Вошел старший кузнец Марко Росс, переодетый в чистое после дня, проведенного в кузнице, и прибывший на вечернюю трапезу. Заметив, что на него смотрят две женщины и бледнолицый мужчина, он кивнул им в знак приветствия и занял столик в другом конце зала, подальше от них. Джон Кент задержал на нем взгляд на несколько секунд дольше обычного, но выражение его лица все же смягчилось, и стало понятно, к какому выводу он пришел: Росс ему не интересен. — Восемь лет, — повторил он, словно его никто не прерывал. — Я уверен, вы помните его методы. — Он взглянул на Кэтрин.

— Помню. — Для Минкс она пояснила: — Он отрезал пальцы у своих жертв после того, как перерезал им глотки. Жертвами были в основном люди с улиц: пьяницы, цыгане, нищие, проститутки и бездомные мальчишки. — Она мельком взглянула на затянутую в перчатку руку Кента. — И, кажется, констебль?

— Так и есть. Я никогда не видел его лица. На нем был серый капюшон с прорезями для глаз. Но, видите ли, я стал неким исключением. Он захотел помучить меня перед смертью. — Мистер Кент проглотил еще несколько кусочков, прежде чем снова заговорить: — Я часто думал, видела ли моя жена его лицо до того, как он перерезал ей горло. И что он сделал с ее пальцами. Я буквально вижу, как он бежит по переулкам со своей маленькой окровавленной сумкой. — Он посмотрел на Кэтрин и Минкс со спокойным выражением сдержанного всеобъемлющего ужаса, который он никогда не забудет. В этот момент его лицо действительно походило на вход в потрескавшийся гранитный склеп. — Лондон — город переулков, — сокрушенно выдал он. — И его жители настолько привыкли к насилию, что вид восьмилетнего мальчика с отрубленными пальцами и почти отделенной от тела головой вызывает у них лишь вздох понимания того, что зло пришло. И вид моей Лоры, лежащей на грязных камнях… вызывал примерно то же. — Агония его вымученной улыбки была остра, как кинжал Минкс. — Хм, — вздохнул он, глянув чуть вправо, когда Эммалина подошла с подносом, — вот и ваши напитки, леди.

Когда Эммалина снова удалилась, Минкс спросила:

— Что вы имели в виду, когда сказали, что у вас есть приглашение?

— Только это. Письмо, что мне пришло, было датировано августом. Мне прислали его из этого города. И подписано оно просто «Р».

— Письмо от Резака? Зачем?

— В нем он сообщает мне, — кивнул Джон Кент, объясняя, — что время от времени посещает эту таверну и, что если я захочу продолжить нашу игру, то найду его здесь какой-нибудь ночью, и мы сможем закончить наше дело. Поэтому я здесь, и поэтому я жду его за этим столом, где я могу видеть всех, кто входит.

— Но на нем был капюшон, — изумилась Кэтрин. — Как вы его узнаете?

— Как я уже говорил, у меня хорошая память. Да и на наблюдательность мне грех жаловаться. Я узнаю его по осанке… по походке… голосу. Он знает, что я здесь. Скорее всего, он наблюдает за мной из какого-нибудь темного закоулка улицы. Видите ли, частью приглашения было указание поместить объявление в газету вашего города по поводу моего приезда. Я должен был написать, что мистер Кент желает встретиться с джентльменом, хорошо ему знакомым, но незнакомым остальным. Я выполнил это указание. И теперь я жду.

Кэтрин промолчала. Она сделала глоток вина и подумала, что в бледном курильщике неуловимо присутствует нечто безумное. Или отчаянное. Или сопряженное с желанием смерти. Вполне вероятно, что в нем намешано всего этого в разных пропорциях.

— Так что, как вы понимаете, — продолжил Джон Кент, и его голос сопроводило очередное облако дыма, — Билли Резак живет в этом городе. Я бы рискнул предположить, что он здесь уже несколько лет. Вы могли видеть его сегодня, когда прогуливались. То есть… он хорошо известен здешним жителям… но, как мне было велено написать в своем объявлении… остается им незнакомым.

— Допустим, — сказала Кэтрин, которой показалось, что она почувствовала еще более глубокий холод, исходящий от этого склепа. — Но как он смог отказаться от своего… хобби… если он так в нем искусен? Исходя из моего опыта, чудовища с такой извращенной натурой просто так не останавливаются… а у нас не было случаев убийств с отрубленными пальцами.

— Сомневаюсь, что он полностью сдался. О, нет. Вокруг ведь много маленьких деревень, не так ли? Много ферм в глуши? В таких местах люди могут просто исчезнуть, и это спишут на нападение диких животных или индейцев. К тому же, отсюда до Бостона и Филадельфии ежедневно ходят пакетботы[5], которые с одинаковым успехом могут перевозить как честных торговцев, так и убийцу. Нет, я сомневаюсь, что он оставил свое призвание. Возможно, сейчас это случается крайне редко, только в голубую Луну, и он не совершает ничего подобного здесь, в Нью-Йорке, но он наверняка находит, где позабавиться… где унять свой голод. Это происходит где-то поблизости, уверяю вас.

— Хм. — Кэтрин чуть наклонила голову. — Полагаю, как у констебля, у вас есть предположения касательно его личности?

— Он, конечно же, игрок. Почти наверняка любит азартные игры и карты. Кроме того, я думаю, что ему нравятся низшие пороки. Скорее всего, он живет один и довольно часто навещает шлюх. Я уже заходил к мадам Блоссом, чтобы расспросить ее о постоянных клиентах, но меня быстро оттуда выгнала довольно крупная негритянка, которой, казалось, понравилась идея проломить мне голову.

— Мадам Блоссом — благоразумная деловая женщина, — возвестила Кэтрин. — Список ее клиентов не подлежит разглашению. Что касается азартных игр, то половина мужчин города носит рубашки, которые принадлежат другой его половине.

— Я хочу знать, — заговорила Минкс, — как все это произошло. Я имею в виду… как он схватил вас и вашу жену, и как вы сбежали. Как вам удалось напасть на его след. Всю историю.

Покончив с едой, Джон Кент некоторое время молчал. Отодвинув тарелку, он снова набил трубку и прикоснулся к ней пламенем свечи. Сквозь клубы голубого дыма его взгляд блуждал между Кэтрин и Минкс. Наконец, он заговорил:

— Раз вы так хотите, то представьте…

— … улицы района Лаймхаус[6] ночью с лампами, горящими местами тускло, местами ярко в зависимости от того, за что было уплачено. Это был мой район, и моя ответственность. Ах, Лаймхаус! Доки, узкие переулки, местные морские предприятия, люди и ситуации, которые возникали у них из-за морской торговли. Одно время Лаймхаус был болотом — полагаю, вам это известно, мадам Герральд. Неудивительно, что по ночам из призрачной трясины выползали какие-то твари и ходили по Лаймхаусу в облике людей. Конечно, случившееся не стало для меня сюрпризом, учитывая все то, что я видел во время своих обходов служа констеблем, но я никак не мог игнорировать хитрость этой конкретной рептилии.

Все началось с убийства обычного пьяницы — человека, хорошо известного в округе и считавшегося местным оборванцем, танцующим на улице за несколько пенсов. Его нашли спящим в переулке, только его сон сопровождался перерезанным горлом, а пальцы его рук, которые с такой готовностью держали чарки с ликером, купленным для него щедрыми идиотами, были отрезаны. Был составлен рапорт, тело увезли на телеге — скорее всего, сбросили в реку, — и жизнь в Лаймхаусе потекла своим чередом.

Простите, у меня трубка погасла. Мне так нравится моя трубка. Момент. — Сие недоразумение было быстро исправлено, и рассказ продолжился:

— Итак, прошло две недели. Следующим, через три улицы от первого убийства, был найден пожилой уличный музыкант. Снова перерезанное горло и снова отрезанные пальцы. В тот момент я почувствовал, что к моему затылку прикоснулся холодный коготь. Схема убийств… Я тогда еще подумал, что это кто-то, кто убивает с большой скрытностью и с большой… радостью, по-другому и не скажешь. И этот человек выбрал мир Лаймхауса, чтобы в нем выступить. Мир быстрых приходов и уходов, безликих встреч, теней, ищущих другие тени в тавернах и переулках… изменчивый мир… мир экипажей, приезжающих и уезжающих, и отчаявшихся женщин, согласных на все ради пары монет. Все это было моим миром для патрулирования. Мой народ — каким бы он ни был — нужно было защищать. Ну, я хоть и не был единственным констеблем в Лаймхаусе, но эти убийства происходили на моей территории. Как я уже сказал, это входило в сферу моей ответственности, и поскольку я планировал продолжать оставаться констеблем насколько это возможно, я был полон решимости действовать соответственно. Однако все, что я мог сделать в тот момент — это опросить местных жителей, но это ни к чему не привело.

Прошел месяц, затем другой. Потом нашли маленького уличного мальчишку восьми лет от роду. Убит. Приметы те же. После этого я объявил в тавернах награду в пять фунтов за любую достоверную информацию. Стали поступать бессвязные сообщения, но ни одной настоящей зацепки. У меня было искушение обратиться за помощью в ваше агентство, мадам Герральд, но мне было трудно выделить даже те пять фунтов, а моя Лора занимала скромную канцелярскую должность в компании, производившей морские канаты. Я просто не был в состоянии заплатить ваш обычный гонорар — по слухам, я знал, насколько он высок.

— Что-нибудь можно было устроить, — отозвалась Кэтрин.

— Возможно, но время для этого прошло. Мое объявление о награде не осталось без ответа. Следующая жертва, молодая цыганка, которая бродила по докам, предсказывая судьбу, была найдена убитой так же, но с отличием. Во рту у нее торчала игральная карта. Пятерка треф. Пятерка, понимаете? С этого началась наша маленькая игра, потому что я понял, что убийца наблюдает за мной. Возможно, он находился в одной из таверн, где я сделал свое заявление, и видел, что я задаю вопросы. Я знал, что принял это дело близко к сердцу… а, возможно, это был кто-то, с кем я беседовал, потому что я обошел все магазины и конторы.

Затем я нанял четверых мальчишек, чтобы они следили за улицами и докладывали мне обо всем, что находили подозрительным или неуместным в своих районах. Не прошло и недели, как один из этих молодых джентльменов был убит. Убийца засунул ему в рот еще одну игральную карту после того, как перерезал ему горло и отрезал пальцы. Это был туз треф. После этого «Глоуб» и «Булавка» узнали о преступлениях, и меня допросили их агенты. История появилась в печати — так родился «Билли Резак».

— Пятерка треф и Туз треф, — обобщила Кэтрин. — У вас были соображения, почему карты именно этой масти?

— Те же самые, что, вероятно, сейчас в голове у вас. Что это было важно, и что он меня дразнил. Я предположил, что таким образом Билли Резак намекал мне, что является членом какого-то игорного клуба. А как вы, должно быть, знаете в Лондоне их превеликое множество. Итак, я начал посещать подобные заведения, но что мне было там искать? Какой внешний признак мог выдать существо такой звериной природы? Был ли какой-то смысл в его манере убивать? Мои размышления сводились к тому, что есть «раздача» карт, и что человеческие пальцы держат эти самые карты в процессе игры. Ну, я не знал, какой знак искать, но все же посетил все игорные клубы в Лаймхаусе и в соседних районах… и не обнаружил ничего, кроме ощущения, что за мной наблюдают… играют со мной… вовлекают в игру со смертельными последствиями.

Из-за статей в «Глоуб» и «Булавке» в Лаймхаус были назначены еще два констебля. Их присутствие заставило Билли Резака исчезнуть на несколько месяцев. Его следующая жертва — еще один уличный мальчишка — появилась всего через несколько дней после того, как с дежурства ушли дополнительные констебли. Для меня было очевидно, что он жил в Лаймхаусе и держал руку на пульсе. Как я уже говорил, возможно, это был кто-то, с кем я беседовал ранее. Возможно, трактирщик или местный торговец, знавший все обстоятельства и подробности. Но кто же он такой, я понятия не имел, пока его двенадцатая жертва не подсказала мне кое-что.

Меня вызвали на место происшествия в один переулок. Убийцу в разгар работы прервал нищий, который остановился, чтобы справить малую нужду в подворотне. Он убежал, отрезав только шесть пальцев. При свете лампы мы переместили тело проститутки, и я заметил блеск маленького предмета, который находился под ее левым плечом. Это была серебряная пуговица с манжеты. Та, что, я слышал, называется запонкой. Я предположил, что покойная в агонии дернула убийцу за рукав, и пуговица оторвалась. На этой находке — которая, к слову сказать, выглядела совершенно новой — был выгравирован трехмачтовый корабль. Диковина была очень красивой и, несомненно, была изготовлена опытным серебряных дел мастером. От себя могу добавить, что такая экстравагантная вещица была в Лаймхаусе такой же редкостью, как пресловутая свинья с крыльями. То есть, ее никогда не видели среди толпы обычных докеров, матросов и торговцев. Ну, а у меня, появилась реальная зацепка, и, наконец, след.

— Серебряных дел мастера, — догадалась Кэтрин.

— Именно так. Следующие два дня я ходил по местным умельцам с запонкой в руке. Мне не везло вплоть до полудня второго дня, когда я посетил серебряника в Вестминстере, за много миль от Лаймхауса. Этот джентльмен узнал в пуговице свою работу, и после того, как я представился констеблем, он сообщил, что пуговица была изготовлена по заказу молодого человека по имени Дэйви Гленнон, сына Мидаса Гленнона, чье дело я хорошо знал, поскольку он владел фирмой, поставлявшей смолу корабелам Лаймхауса. Поэтому я посетил усадьбу Гленнонов, и после некоторого недопонимания со стороны дворецкого у входа, меня, наконец, сопроводили к Дэйви, который только что вернулся с полуденной прогулки по своему замечательному парку.

Молодой Гленнон держался так, как и следовало ожидать от бездельника, чей отец сколотил состояние и планировал, что его сын начнет заниматься делами только после его смерти. Короче говоря, и сноб, и осел. Но был ли он убийцей? Это был худощавый молодой человек лет двадцати пяти. С маленькими руками. Судя по первому впечатлению, он не был способен приложить достаточно сил, чтобы сломать кости пальцев, даже с помощью подходящих кусачек. Нет, я понял, что он точно не моя добыча… и все же, должна была быть какая-то связь. Когда я объяснил ему, зачем пришел, и показал пуговицу, он вспомнил, что несколько месяцев назад играл в клубе «Гринхоллс» в Лаймхаусе — одном из многих клубов, которые он посещал еженедельно и в которых проигрывал значительную часть отцовских денег, — и в какой-то момент, оставшись без денег, поставил на кон серебряные пуговицы. И быстро их проиграл. Кому, спросил я.

Он заявил, что не знает имени этого человека, но несколько раз видел его в «Гринхоллс». Я попросил описать его, и он сказал, что это был высокий элегантный мужчина с крепкими руками. Хорошо одетый. По его мнению, ему было около сорока пяти лет. В глазах его блестел хитрый ум. Мужчина был молчалив и сдержан, а также оказался очень азартным игроком.

Я почувствовал всем своим существом, сердцем и душой — хоть это оказался более пожилой и утонченный человек, чем я подозревал, — что это точно был Билли Резак!

Следующим моим вопросом к Дэйви Гленнону стало: когда будет следующее собрание в «Гринхоллс»? В пятницу вечером, сказал он. Я спросил, не сможет ли он пойти туда со мной и указать на человека, который выиграл серебряные пуговицы, если этот человек, конечно, будет там присутствовать.

Он хотел знать, что ему за это будет, поскольку убийства в Лаймхаусе его не интересовали. Я сказал, что, если этот человек действительно окажется Билли Резаком, я позабочусь о том, чтобы Дэйви был признан героем Лондона как в «Глоуб», так и в «Булавке», и тогда он сможет получить от города какую-нибудь награду — медаль или деньги. Конечно, «Булавка» была способна возвысить его имя до небывалых высот, и Мидас не имел бы к этому никакого отношения. Как я и предполагал, мысль о том, чтобы возвыситься над именем отца, привела его в восторг — так я заручился его согласием.

Можете себе представить мое разочарование, во время встречи в «Гринхоллс» он не увидел за игорным столом того самого человека? Мы оставались на месте до трех часов ночи, тогда была брошена последняя карта и последняя игральная кость. Билли Резак так и не появился.

Самое обидное… он был где-то там. Кажется, он видел, как мы с Дэйви Гленноном встретились у входа в здание. В тот момент он хорошо знал меня по внешнему виду, потому что, я уверен, следил за мной. Он знал, что у меня есть серебряная пуговица. Он точно знал, почему я был там с молодым Гленноном. Он знал, что я приближаюсь к нему. Он знал.

Все это… побудило его ударить меня побольнее, в самое сердце. Возможно, потому, что я прервал его игорный вечер. Возможно, потому, что он почувствовал угрозу своей удаче. Возможно, потому… что он просто не хотел, чтобы я победил.

— Ваша жена? — рискнула спросить Кэтрин.

— Жертва номер тринадцать. Простите… моя трубка.

Да. Это была она. Моя Лора. Как он уговорил ее зайти в тот переулок, когда она возвращалась домой с работы в «Брикстоне», ума не приложу! Это была не пустынная улица, и еще не совсем стемнело. Как? Это мучило меня. Может, он просто окликнул ее, сказав, что у него есть новости от меня? Его лицо было скрыто в тени, или она его видела? Мог ли он просто сказать: «Идите сюда! С Джоном случился несчастный случай!» — и в тот момент она забыла об осторожности, хотя я ее предупреждал? Что ее туда потянуло? И почему я не встретил ее и не проводил до дома, ведь мы жили всего в нескольких кварталах от брикстонской фабрики канатов? Я же делал это в прошлом. Почему не в тот день? Потому что в тот день — в следующую пятницу после моей предыдущей вылазки — я снова наблюдал за дверью клуба «Гринхоллс» вместе с молодым Гленноном, ожидая прибытия игроков. Как убийца, должно быть, и предвидел.

Игра. Вот чем все это было для него, дамы. Просто игра.

— А потом? — спросила Кэтрин, когда Джон Кент погрузился в раздумья и снова принялся раскуривать трубку. — Что было дальше?

— Ах. Дальше. Дальше было… то, что, я уверен, он планировал сделать со мной с самого начала, ибо я слишком близко подобрался к нему. Он чувствовал это. А еще… я мешал ему посещать «Гринхоллс», и, думаю, это усилило его желание прикончить меня. Я все время был настороже — знал, что он наблюдает за моими действиями и ждет удобного случая.

Прошел месяц. Потом еще один. Каждую пятницу вечером я дежурил у «Гринхоллс», хотя молодой Гленнон уже покинул меня. Я рассчитывал, что смогу узнать этого человека по описанию и видел четверых, которые могли бы подойти. Но в глубине души я знал, что Билли Резак не предстанет передо мной так легко, и четверо мужчин, которых я выделил, хоть и не были ангелами, но все они жили далеко за пределами Лаймхауса, а один — так и вовсе был очень приличным членом парламента. Я был твердо уверен, что Резак живет в Лаймхаусе, по-другому и быть не могло, просто потому, что он знал обо мне и знал то, что я опрашивал местных.

Я всегда был начеку, когда делал обход. Когда же я возвращался в свой домик на Нерроу-стрит, тот, что в тени высоких мачт, я порядком снижал бдительность. Это случилось как раз перед петушиным криком утром четырнадцатого октября 1696 года. Я отпер дверь и вошел в дом, держа перед собой лампу. Усталость буквально валила меня с ног, и, возможно, поэтому я был вял и телом, и разумом. В любом случае, я учуял его прежде, чем он ударил меня сзади. От него исходил запах лекарств… нет… не то… запах хищного зверя. Наверное, у него пот выступил от предвкушения.

Я очнулся в полумраке собственной кухни, где мы с Лорой так часто ужинали. Моя лампа констебля все еще горела и стояла на полке. Я был привязан веревками к кухонному столу за талию и бедра. Мои руки были раскинуты в стороны и привязаны за запястья, так что ладони оказались полностью открыты. Кусок ткани торчал у меня изо рта. Я не мог закричать. Странно, однако, на чем останавливаются мысли в такой момент. Помню, я страшно разозлился, потому что почувствовал холодный сквозняк из разбитого окна, того, что в дальнем углу комнаты, и подумал, сколько же будет стоить отремонтировать его до наступления зимы.

Ну, в тот момент я на самом деле наполовину обезумел.

И вдруг… он предстал передо мною, вышагивая из стороны в сторону в конусе света.

Я смог немного приподнять голову и получше его рассмотреть. В его правой руке что-то поблескивало. Одет он был весьма изысканно: в серый костюм, рубашку с оборками и черный галстук. Я подумал: да… это и есть убийца! Он был весь из себя такой денди — вот почему ему удавалось заманивать своих жертв в переулки, и вот почему он носил серебряные запонки. Даже в его манере ходьбы, в этих плавных движениях и легкой поступи, было нечто аристократичное. Возможно, когда-то он был спортсменом. Видите ли, я продолжал изучать его, рассматривать, но в то же время у меня в голове звенела мысль, что игра подходила к концу, и я проиграл.

Но такова уж человеческая натура, дамы, и я продолжал цепляться за надежду, что как-нибудь выберусь оттуда. Пот градом катился у меня по лицу, а сердце колотилось, как угорелое, но какая-то часть меня оставалась спокойной. Бдительный. Эта часть думала о том, как бы, в буквальном смысле, изменить ход игры, отнять ведущую роль у этого монстра, и отомстить ему не только за мою жену, но и за всех моих умерщвленных подопечных.

Он склонился надо мной.

Как я уже сказал, на нем был серый капюшон с прорезями для глаз. Он провел кончиками своих металлических кусачек по моим щекам. Помню, в тот момент я подумал о том, как они сияют чистотой, хотя столько повидали.

— Джон, — сказал он, и я никогда не забуду шелковистый тембр его голоса, как будто со мной говорил сам смертельный холод, — вот и конец. — Он щелкнул кусачками у меня перед глазами. — С какой руки нам начать?

Я пытался сопротивляться, пытался опрокинуть стол, но он ударил меня в грудь, и из меня вышел весь воздух. Когда он подошел к моей правой руке, я сжал ее в кулак. Он снова ударил меня со всей силы, и я почувствовал, как кусачки сомкнулись на моем пальце.

Как описать ту боль? Разница состояла в том, что другие жертвы были мертвы или уже умирали, когда он с ними это проделывал. Разве за это можно быть благодарным? Я услышал скрежет лезвий о кость, и то, как она хрустнула… а потом мою руку обдало леденящим холодом, и холод этот распространился по всей руке до самого плеча.

Убийца действовал быстро, я бы даже сказал, очень быстро для Билли Резака. Второй палец исчез прежде, чем я ощутил лезвия… и, как бы то ни было, в тот момент Господь милосердный притупил мои чувства, и блаженный сон сменил кошмар наяву.

Билли Резак, должно быть, почувствовал, что сознание покинуло меня, потому что далее он с помощью своих кусачек сорвал большую часть плоти с моего следующего пальца, прежде чем, наконец, добрался до кости. Все мое тело содрогнулось. Я намочил штаны. Не очень прилично упоминать об этом, но это правда. Потом я услышал, как он ахнул-то ли от удовольствия, то ли от еще более низменного экстаза, — и отнял палец. Как я и сказал… зверь.

Кусачки сомкнулись на моем большом пальце. Я до сих пор чувствую тот их укус, особенно очень часто в момент пробуждения.

Но тут раздался стук в заднюю дверь, меньше чем в пяти футах от того места, где Резак измывался надо мной.

— Джон? — позвала Дорин. — Джон, ты…

Я услышал ее крик и понял, что она заглянула в комнату через разбитое окно. Конечно, она увидела, что происходит, и снова закричала. Большой палец, хотя и сильно порезанный, остался цел. Кажется, я видел, как убийца поднял нож, чтобы пронзить им мое сердце, но Дорин закричала еще раз, и он отказался от попытки убийства, чтобы успеть сбежать через парадный вход. Я слышал крики. Кто-то еще увидел его на улице. Потом я потерял сознание.

Так уж вышло, что Дорин приходила ко мне каждые несколько дней, чтобы приготовить мне поесть, зная, во сколько я обычно прихожу домой. Она была — и все еще является — доброй вдовой немного старше меня, с которой я познакомился в церкви. В какой-то степени, она так же страдала от одиночества, как и я. Ее визиты не были регулярными, поэтому, если Резак и следил за моим домом, он, скорее всего, не видел, что она ко мне ходит. Благодаря этому, моя рука и моя жизнь были спасены.

После случившегося судья Арчер лично приказал, чтобы Лаймхаус наводнила армия офицеров, которым было вверено разыскать это чудовище. Мало того, что у «Гринхоллс» была организована засада, и Дэйви Гленнона заставляли каждую пятницу вечером ходить туда с констеблем, выдававшим себя за обычного игрока, так еще были собраны досье на всех, кто когда-либо бросал кости или сдавал карты в этом заведении. Судья Арчер — хороший человек — послал художника к молодому Гленнону, чтобы тот нарисовал портрет Билли Резака по его описанию… но, понимаете, к тому времени память его потускнела, и он не смог ответить на самые простые вопросы. Была ли челюсть большой или маленькой? Острые скулы или полные щеки? Высокий лоб или низкий? Цвет глаз? Цвет волос? Ну, темноволосый и темноглазый — вот и все, что от него смогли добиться. Не так уж и много.

И, как и следовало ожидать, Билли Резак исчез. Больше не было убийств с отрезанными пальцами. Я рассудил, что он переехал из Лаймхауса в какой-нибудь другой город Англии, в какое-нибудь местечко со множеством окрестных деревушек, где он мог бы начать все сначала, если бы захотел. На этом история и закончилась, пока я не получил письмо из Нью-Йорка.

Как я мог на него не ответить? Знать, что он здесь… знать, на что он способен. Просто знать… Я не мог закрыть на это глаза. Понимаете?

Кэтрин ответила после минуты раздумий.

— Я понимаю то, что этот человек может никогда не открыться вам, поскольку заставил вас пересечь Атлантику. Вы говорите, он игрок. Допустим. Я думаю, он уже считает себя победителем, просто дав вам знать, что он все еще где-то «здесь», поблизости. Поэтому я очень сомневаюсь, что он когда-нибудь войдет в эту дверь, за которой вы так страстно наблюдаете.

— Не согласен, — качнул головой бледный курильщик, выпустив в ее сторону облако дыма. — Он покажется, и я буду его ждать.