Блэк

Глава XXVII, В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ ДЕ ЛЯ ГРАВЕРИ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ВЗВОЛНОВАН ТЕМ СКАНДАЛОМ, КОТОРЫЙ ОН ВЫЗВАЛ В ДОБРОДЕТЕЛЬНОМ ГОРОДЕ ШАРТРЕ

Однако в таком городе, как Шартр, столь знаменательное событие, как водворение молодой девушки в жилище старого холостяка — лица достаточно значительного, как по своему происхождению, так и благодаря своему состоянию, — не могло пройти незамеченным. Каждый высказался по этому поводу, и в скором времени пошедшие толки и пересуды придали случившемуся поистине гигантские размеры и полностью исказили его значение.

Шевалье де ля Гравери, чье поведение уже вызывало подозрение из-за тех эксцентричных выходок, которые его заставил наделать Блэк, за несколько дней превратился, благодаря естественной манере обывательских пересудов, в ужасного безнравственного человека, который, не довольствуясь тем, что соблазнил молодую девушку, не постыдился вызвать публичный скандал своим незаконным с ней сожительством под одной крышей; и, наконец, в такого человека, с которым ни один мало-мальски уважающий себя горожанин не мог водить ни почтенное знакомство, ни раскланиваться при встречах.

Как только состояние ее здоровья стало улучшаться, Тереза начала заботиться о том, что могло бы доставить удовольствие тому, кого она считала своим благодетелем и готова была полюбить, как отца.

Поэтому она потребовала, чтобы он возобновил свои ежедневные прогулки, которые, как она полагала, необходимы для его здоровья. Шевалье, в свою очередь, радуясь этой нежной, такой приятной и желанной зависимости, аккуратно выполнял все пожелания молодой девушки и, подобно хорошо отлаженному механизму, чья работа некоторое время была нарушена и который сразу, как только восстановилось его равновесие, возобновляет свой обычный ритм, стал, как и раньше, посвящать два часа между обедом и ужином прогулке по валам.

Но только отныне он совершал эту прогулку в компании Блэка, который, разделяя все чувства своего хозяина, казалось, был если не самой счастливой, то по крайней мере одной из самых счастливых собак на всем свете.

Я уже сказал, что шевалье остановился на самом важном и неотложном деле, то есть он решил прежде всего проникнуть в тайну рождения Терезы.

Принять решение было не таким уж легким делом для шевалье, жизнь которого до сих пор протекала в беззаботной и равнодушной дреме, но, в сущности, приняв решение, оставалось придумать, каким образом оно будет выполнено.

И именно этим мыслям шевалье предавался во время своих прогулок.

Что он мог сделать, что он должен был сделать, чтобы достигнуть поставленной цели?

Он пребывал в состоянии крайней озабоченности, и только лишь проделки и ласки Блэка, одни они были способны отвлечь его от этих дум.

Поэтому шевалье был далек от того, чтобы заметить, с какой грубой нарочитостью все, даже те, кто чаще других был когда-то его гостем, делали вид, что не замечают его, когда он проходил рядом с ними, стремясь тем самым избежать необходимости приветствовать его.

Однажды, будучи менее рассеянным, чем обычно, шевалье, церемонно раскланявшись с богатой пожилой вдовой, которая пользовалась почетом и уважением среди прихожан монастыря Нотр-Дам, обратил внимание, что та всего лишь сухо кивнула в ответ на его приветствие, а ее лицо вытянулось в многозначительной презрительной гримасе; в этот день де ля Гравери вернулся к себе сильно встревоженный.

Как все, чья жизнь проходит в замкнутом мирке, он был весьма озабочен тем, «что об этом скажут», и при мысли, что может потерять уважение общества, он почувствовал, как у него кровь стынет в жилах.

У него не достало ни сил, ни умения владеть собой, чтобы скрыть свое беспокойство от Терезы, и та весьма ловко сумела с помощью разного рода вопросов раскрыть причину его расстройства.

Шевалье рассказал ей, не вдаваясь в подробности и какие-либо объяснения о невежливом поведении вдовы.

— Вы видите, дорогой мой и добрый господин, — вскричала девушка, — моя печальная участь отражается на всех, кто проявляет ко мне интерес, но я больше не потерплю, чтобы вы и дальше были ее жертвой!

— Как так? — тревожно спросил шевалье.

— Да, — продолжала Тёреза, — благодаря вашим заботам я выздоровела и могу вновь взяться за работу. Я покину вас, но прошу разрешения время от времени навещать вас, чтобы отблагодарить за все, что вы сделали для меня, и доказать вам, что я никогда не забуду, что обязана вам жизнью.

Шевалье побледнел.

— Покинуть! Оставить меня одного! Вы не подумали об этом, Тереза! Боже мой, как я буду жить один?!

— Но разве до знакомства со мной, — спросила Тереза, — вы не жили один?

— Да, до встречи с вами, думаю, я жил именно так, — ответил шевалье. — Но с тех пор, как я вас узнал, я почувствовал к вам нежную привязанность, я не могу жим без вашего присутствия. О! — произнес шевалье, болезненно возвращаясь в прошлое, — я тоже любил: сначала вашу…

Он замолчал.

Тереза смотрела на него с удивлением.

— Сначала женщину, — продолжил шевалье. — Я так ее любил, что думал, умру, когда она…

— Когда она умерла? — спросила Тереза.

— Да, — подхватил шевалье, — когда она умерла… Ведь измена, предательство, забвение — это та же смерть, дитя мое.

— О! мне это хорошо известно, — воскликнула, заплакав, Тереза.

— Ну вот, — сказал шевалье, стукнув себя кулаком по лбу. — Вот я и заставил ее плакать, и это теперь! Но, черт возьми, разве я грубое животное?

— Нет, нет, нет! Вы самый лучший из людей, и если уж вас заставляли страдать, вас, то тогда никто не имеет права требовать, чтобы его избавили от страданий, уготованных человеку.

— Да, — меланхолично произнес шевалье. — Я перенес много страданий, бедное дитя! К счастью, у меня был друг… А! я так его любил и все еще продолжаю любить, не правда ли, Блэк?

Блэк, который как раз в это время смотрел на шевалье, как будто догадавшись, что речь идет о нем, подошел на зов своего хозяина, который взял его двумя руками за голову и нежно поцеловал.

Тереза пыталась угадать, какая связь может быть между Блэком и тем другом, о котором говорил шевалье, и она спрашивала себя, каким образом Блэк может быть призван в свидетели этой дружбы.

Но это была такая задача, которую ей не по силам было решить и которую сам шевалье вряд ли смог бы ей вразумительно объяснить.

Де ля Гравери на некоторое время погрузился в созерцание Блэка.

Затем, с удвоенной энергией принявшись расточать ласки животному и одаривать нежными взглядами Терезу, он неожиданно произнес:

— Нет, мой бедный Думесниль, нет, будь спокоен! я никогда не оставлю ее… Даже если весь Шартр решил бы отвернуться от меня, а все вдовы мира захотели бы состроить мне гримасу.

Тереза смотрела на шевалье с некоторым испугом.

Неужели этот человек, такой добрый, был подвержен склонности к безумию? Во всяком случае, безумие шевалье должно было носить очень мягкий и добрый характер, и Тереза сказала самой себе, что она никогда не будет его бояться.

Она заговорила первой.

— Но, однако, это необходимо сделать, господин шевалье.

— Что? Что необходимо сделать, дитя мое? — спросил он с великой нежностью.

— Я должна уйти от вас.

— Ах! да, правда, вы мне говорили об этом. А я вам отвечал: «Тереза, мое горячо любимое дитя, неужели вы думаете, что я отныне смог бы жить без вас, совсем один? Но подумайте, дорогая моя, о том одиночестве, в котором оставит меня ваш уход!»

— Я подумала об всем этом, господин шевалье, и как ужасная эгоистка, я прежде всего думаю о том, как больно мне самой будет расстаться с вами; но эта разлука необходима. Когда меня здесь не будет, вы опять сблизитесь с друзьями, которые отвернулись от вас сейчас; когда мое присутствие перестанет тревожить вашу жизнь, вы вновь вернетесь к вашим мирным привычкам.

— Тревожить! Тревожить мою жизнь, неблагодарный ребенок! Но тогда выслушай одно признание: это с той поры, как…

Шевалье тяжело вздохнул, потом вновь заговорил.

— Я узнал счастье лишь с той минуты, как ты вошла в этот дом.

— Грустное счастье! — возразила ему Тереза, улыбаясь сквозь слезы. — Потрясения, постоянные волнения, мучения, бесконечные переживания; ведь и во время моей болезни, находясь в полной прострации и даже бреду, я все же видела, что вы заботитесь о моей жизни, как будто бы вы действительно были моим отцом!

— Вашим отцом! — закричал шевалье. — Как будто бы я действительно был вашим отцом! А кто вам сказал, что я им не был?

— О! сударь, — сказала, вздохнув, Тереза, — это ваша доброта ко мне толкает вас на этот великодушный обман; но он не сможет ввести меня в заблуждение. Если бы вы были моим отцом, если бы были связаны со Иной узами какого-нибудь родства, разве вы, вы, такой богатый и счастливый, смогли бы позволить, чтобы мое детство прошло в лишениях и нищете? А в юности я осталась бы без поддержки, без советов, без любви того, кому обязана своим появлением на свет? Нет, сударь, нет… Увы! я для вас всего лишь посторонняя, которую вы подобрали из сострадания, а ваше чувство милосердия к тем, кому приходится страдать, внушило вам мысль удочерить меня; но, несомненно… но, к несчастью… — прибавила она, покачивая головой, — я не ваша дочь.

Шевалье опустил глаза, его лицо приняло покорное выражение; все сказанное молодой девушкой он воспринимал как упрек себе; в глубине души он проклинал ту беспечность, с которой доверил своему брату позаботиться о том, что касалось будущего мадам де ля Гравери. Он презирал себя за то, что бежал из-за мелочного инстинкта самосохранения от повседневных забот, наполняющих жизнь каждого человека; и наконец, он спрашивал себя, как он мог прожить столько долгих лет, не заботясь о том, что стало с той, которая была его женой, и с ребенком, который, несмотря ни на что, имел право носить его фамилию.

Этот разговор и особенно последовавшие за ним размышления сильно подстегнули шевалье, чьи колебания были продиктованы ленью: он трепетал от страха, как бы Тереза, поддавшись нашептываниям своей утонченной чувствительности, не выполнила бы того решения, о котором она ему говорила; и его доброе сердце, помолодевшее благодаря такому долгому безмятежному существованию, так пылко отозвалось на эту новую привязанность, что он воображал себе разлуку с молодой девушкой с таким же ужасом, как будто речь шла о его близкой смерти.

В конце концов он решил, чего бы это ему ни стоило, совершить эту поездку в Париж.

Целью этого путешествия было найти старшего брата шевалье, чтобы узнать от него, что сталось с мадам де ля Гравери и с ребенком, которого она носила в своем чреве, когда он покинул ее.

Но оставить свой дом, свои милые привычки, свой сад, в эту пору такой свежий и благоухающий, для этого надо было совершить усилие, на которое вот уже несколько месяцев шевалье был совершенно неспособен. Теперь, когда ему пришлось бы оставить здесь две привязанности, поселившиеся в его столь долго пустовавшем сердце: Терезу и Блэка, — наш добряк все же решился на это, но, решившись, он сам ощущал себя великим героем, и только надежда навсегда обеспечить себе казавшееся ему столь сладостным счастье заставила его принять такое суровое и трудное решение.

Итак, решение было принято, оставалось приступить к его исполнению.

Но именно здесь и начались трудности.

Каждый день шевалье говорил себе:

— Это будет завтра.

Приходило завтра, и шевалье так и не заказавший себе места в мальпосте, говорил:

— Или мне вообще не достанется места, или я буду вынужден ехать, сидя спиной к дороге.

А ехать в экипаже, сидя задом наперед, было непереносимо для шевалье.

Его задерживал не багаж; он купил себе совершенно новый чемодан, размеры которого соответствовали требованиям закона о провозе багажа в мальпосте, он сложил туда и белье, и одежду; с подобным чемоданом он мог бы вернуться на Папеэти.

Но чемодан, полностью собранный, продолжал оставаться в углу комнаты.

Оставалось всего лишь опустить крышку и повернуть ключ в замке. Но шевалье не делал ни того, ни другого; шевалье в конце концов никуда не ехал.

Впрочем, это ему не мешало каждый день повторять, целуя Терезу и лаская Блэка:

— Мои бедные друзья, вы знаете, что завтра я уеду.