Блеск и будни

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

В туманную промозглую ноябрьскую ночь 1868 года у клуба «Карлтон» в Лондоне остановилась карета, из которой вышел Бентли Брент. Огромный бородатый мужчина вошел в клуб. Вручив шляпу и плащ с капюшоном привратнику, он сказал ему:

— Меня ждет лорд Понтефракт.

Привратник провел его в библиотеку. Адам поднялся с кожаного кресла и пожал руку своему старому приятелю. Мужчины сели рядом друг с другом и заказали себе виски.

— Ну, — начал Адам, как там в Америке?

— Америка бурно развивается. По крайней мере, ее Север. Теперь, когда они покончили с системой рабовладения, похоже, что страна переживает экономический бум.

— А как поживает моя Лиза?

— Ну, что же, старина. Мне хотелось бы то же самое сказать и о ней. Но случилось ужасное.

— Что же именно?

— Приехав в Нью-Йорк, я отправился в ее дом на Пятой авеню. Огромная, дурацкая махина, больше похожа на собор в Солсбери. Можно представить себе, какие у этих американцев понятия о вкусах!

— Да, да, но что же произошло?

— Адам, я стараюсь рассказать обо всем как можно лучше. Когда я позвонил и мне открыл дворецкий, я сразу же понял, что что-то изменилось за последние полгода. Дверь мне открыл другой человек. Я спросил, как и раньше, миссис Синклер, а молодой человек ответил мне: «Она больше не живет здесь. Она продала этот дом два месяца назад такому-то мистеру…» Фамилию я забыл. Поэтому я спросил дворецкого, где же проживает миссис Синклер теперь, и он ответил мне, что она с детьми переехала в гостиницу «Давен-порт».

— Где это?

— В старой части Бродвея, не очень хорошая гостиница, к сожалению. Ну, место довольно респектабельное, но уже не то, если вы понимаете, что я хочу сказать. Лиза с детьми снимает двухкомнатный номер на втором этаже.

— Две комнаты? — воскликнул Адам. — Но у нее ведь были миллионы! Куда девались ее деньги?

— Их спустил Джим Фиск. Она сказала мне, что поручила этому авантюристу вложить все свои деньги в ценные бумаги, и все они накрылись в тяжбе из-за железной дороги в районе озера Эри. Вы наверняка читали об этом?

— Что-то видел в газетах… не обратил особого внимания…

— Самая крупная афера в истории Уолл-стрита. Она призналась, что сглупила, и чувствует за собой большую вину, что потеряла все деньги. Но ничего не попишешь, деньги исчезли. Чтобы рассчитаться с долгами, ей пришлось продать свой особняк на Пятой авеню.

— А как же плантация в Виргинии?

— Тоже ушло. Дом сожгли янки в последний год войны, землю продала проходимцу с Севера по три доллара за акр. Юг опустошен. Разгром им обернулся тем, что они стали нищими, как церковные мыши. Действительно, печальная история.

— Вы говорите, что она осталась без средств?

— Знаете, у нее нет деловой жилки. Но ведь она не больше, чем обыкновенная женщина. Все еще чертовски хороша собой. Но разве может женщина правильно распорядиться деньгами? Нелепо даже подумать такое.

— А Аманда? Как она?

— Ну, она в порядке. Ей теперь одиннадцать лет, как куколка, но избалованна, Адам. И должен сказать, что ей совсем не нравится быть бедной. Подрастает также Сомерсет, сын от Алекса Синклера. Ему пять, красивый мальчик, но ей приходится воспитывать двоих детей всего в двухкомнатной квартире в гостинице. Как можете представить себе, это нелегко. К счастью, ей оказалась верна цветная служанка Лиля, которая не ушла от нее.

— Тогда на что же они живут?

— Вот в этом отношении получилось любопытно. Она живет в достатке, несмотря на то, что потеряла все деньги. Вы помните сына раба, за обучение которого она платила?

— Конечно. Пианист Гавриил Кавана.

— Она рассказала мне, что весной прошлого года он был в Нью-Йорке, пытался организовать концерт. Из этого ничего не вышло, ему никто не захотел сдать помещение. Он заехал к ней и предложил ей любую сумму денег, которые ей понадобятся. Какая ирония судьбы, верно? Но она отказалась взять деньги. Любезно сказав ему, что пока не нуждается в благотворительности. Я тоже предложил ей денег, потому что был убежден, что вы это одобрите, но она отказалась взять их и у меня. Лиза очень гордая женщина.

— Гордость — это приятно, но гордостью за квартиру не заплатишь. Так на что же она все-таки живет?

— Она стала актрисой.

Адам поразился.

— Актрисой?

— Ну, вы же знаете, она потрясающая женщина.

— Но актрисы…

— Надеюсь, вы не хотите сказать «непристойные», старина?

Адам не стал скрывать своего смущения.

— И получается ли у нее это? — наконец спросил он.

Бентли вздохнул.

— Она ужасна, — ответил он. — Она дала мне билет на представление, в котором выступает, — кажется называется «Вновь обретенная добродетель». Я пошел посмотреть этот спектакль. Она держит себя на сцене так, как будто проглотила аршин, с трудом запоминает слова своей роли. Справедливости ради надо сказать, что это была лишь вторая ее роль, но все равно, я не думаю, что из нее получится примадонна. Забавно то, что зрителям она понравилась, потому что чертовски мила.

— Об этом ты можешь мне не рассказывать, сам знаю. Значит, Лиза артистка? Некоторое понижение после Пятой авеню.

— Да, конечно. Но она довольно широко известна. Все знают, кто она такая. Только из-за нее и раскупают билеты.

— Возможно, но мне не нравится, что она и Аманда живут в гостинице. Очень не нравится.

Бентли заказал себе вторую порцию виски, потом наклонился еще ближе к собеседнику.

— Послушайте, Адам. Диззи стал премьер-министром, вам светит большой политический пирог. Не начинайте вынашивать новые затеи.

Адам холодно посмотрел на него.

— Я не считаю, что, помогая близким мне людям, я «вынашиваю затеи».

— Я не хотел вас обидеть. Просто желаю вам добра.

— Бентли, всю жизнь я пытался уяснить для себя, что же лучше всего для меня, но так и не определил этого.

— Я бы сказал, что пост вице-короля Индии лучше всего для вас.

— Да, полагаю, что вы правы. Но Диззи продолжает отделываться обещаниями. Во всяком случае, пока что этого поста он мне не предоставил.

— Разве не в этом заключается существо политика?

Адам засмеялся. Он знал, что ему надо сделать в сложившейся ситуации. Каким бы счастливым он не чувствовал себя с Сибил, он продолжал оставаться верным рыцарем Лизы.

Узколицый молодой человек с пушистыми черными усами сидел в четвертом ряду партера театра на Бродвее и сосредоточенно смотрел спектакль. Шла переводная пьеса Муссе «С любовью шутить нельзя». По нью-йоркским меркам вещь не совсем пристойная. В главной роли выступала несколько заносчивая французская актриса по имени Эдвиг Мерсье, но молодой человек не отрывал глаза от служанки, которую играла Лиза. Девятнадцатилетний студент Йельского университета, приехавший домой в Нью-Йорк на рождественские каникулы, никогда раньше не видел такой ослепительной красавицы. Впервые в жизни он дико и страстно влюбился.

Когда занавес в конце спектакля закрылся, зрители вежливо похлопали вышедшим на сцену ведущим артистам. Но когда вышла и поклонилась Лиза, которая выглядела очень привлекательно в черном платье служанки, сшитом так, чтобы получше показать ее ноги, то зрительный зал, почти целиком заполненный мужчинами, включая студенческую молодежь, просто взорвался. Лиза, может быть, и не стала хорошей актрисой, но она научилась срывать аплодисменты, — соблазнительно улыбаясь, она посылала зрителям воздушные поцелуи. За кулисами мадемуазель Мерсье, примадонна, готова была задушить ее.

— Сука! — прошипела она. — Если вы еще раз вылезете передо мной в последнем акте, я укушу вас! — И чуть не бегом отправилась в свою гримерную.

В зале толпа медленно растекалась по проходам. Молодой человек по имени Джеффри Шенберг прошел в гардероб, чтобы получить шляпу и пальто, потом стал проталкиваться через толпу к выходу на морозную декабрьскую улицу. Он нервничал, но твердо решил познакомиться на этот раз с этой женщиной, которая в программе спектакля была названа «Елизавета Синклер». Он выскочил в переулок, вошел в служебную дверь для артистов, дал пожилому привратнику пять долларов, потом за сценой пошел к артистическим комнатам. Если бы ему даже и не сказали, где находится ее комната, он бы легко определил местонахождение Лизы, когда увидел у одной из дверей шесть студентов примерно своего возраста. Английская красавица-блондинка быстро завоевала Нью-Йорк.

— Посмотрите-ка, кто идет? — воскликнул один из студентов колледжа, когда заметил Джеффри. — Джеффри Шенберг решил, что сможет познакомиться с божественной миссис Синклер. Думаю, ребята, есть над чем похохотать, верно? — воскликнул старшекурсник из Гарвардского университета, весьма неточно изобразив английский акцент. Остальные прыснули со смеху, а Джеффри вспылил.

— Что же вы нашли во мне отрицательного? — спросил он.

— Ах, скажите, надо ли объяснять ему?

— Пошел ты к дьяволу, ван Брант.

Теодор ван Брант надел пенсне и изучающе осмотрел длинный, аристократический нос Джеффри.

— Может быть, мы, христиане из Гарварда, проучим этого йельского еврейчика, чтобы он проникся к нам некоторым уважением? — сказал ван Брант, подойдя к Джеффри и толкнув его. Джеффри тоже толкнул парня в грудь. Брант хотел ударить его, но Джеффри, который в институте занимался боксом, занял оборонительную стойку, сделал выпад правой и ударил в благородный нос ван Бранта. Пенсне со звоном свалилось на пол. Остальные накинулись на Джеффри, и началась потасовка. Подбежали некоторые рабочие сцены, стараясь растащить драчунов, но тут отворилась дверь артистической комнаты и появилась Лиза, укутанная в желтую японскую накидку. Завидев ее, драчуны остановились, как будто в класс вошла учительница.

— Что здесь происходит? — спросила она с досадой.

— Просто некоторые преданные вам поклонники пытаются защитить вас от дерьма, — объяснил ван Брант, отряхивая свои рукава, презрительно усмехаясь над Джеффри. — Мы — группа студентов из Гарварда, пришли засвидетельствовать вам свое уважение и просить разрешения проводить божественную миссис Синклер в «Дельмонико», устроив в ее честь ужин с шампанским…

— У вас течет кровь! — воскликнула Лиза, показывая на нос Джеффри, у которого из одной ноздри сочилась кровь. — Право, вы, мальчики, как дети! Идите сюда, молодой человек, я дам вам мокрое полотенце.

Джеффри, с трудом веря своей удаче, протиснулся через студентов, высокомерно улыбнулся, искоса взглянув на ван Бранта.

— Садитесь, — велела Лиза, закрывая дверь и показывая на стул возле гримировального столика. Он послушно сел, а она, намочив полотенце в раковине, подала его, сняв с его головы цилиндр. — Откиньте голову назад. — Он поступил, как она сказала, и приложил полотенце к носу. — Ну, из-за чего все это вышло? И кто такой этот гарвардский хлыщ?

— Тед ван Брант, — пробормотал Джеффри через полотенце. — Его отец владеет пароходной компанией. Тед провел целый месяц в Лондоне и теперь может имитировать речь Дизраэли.

Лиза засмеялась.

— Он не первый американец, который забавляется этим. И не последний. Как я понимаю, вы не из Гарварда?

— Из Йельского университета.

— А зачем вы пришли за сцену?

— Сказать вам, что… что я влюбился в вас…

Лиза отняла от его лица запятнанное кровью полотенце, в ее глазах был гнев.

— Кровь остановилась. Можете теперь уходить. И прекратите влюбляться в артисток. Это кончится тем, что вы попадете в беду, и ваш отец отшлепает вас.

Джеффри поднялся со стула.

— Это несправедливо, миссис Синклер. Мне уже девятнадцать и я знаю, что делаю. Разрешите мне пригласить вас на обед. Когда вы ближе узнаете меня, то убедитесь, что мои чувства к вам не просто мимолетный каприз зеленого юнца, но глубокое и искреннее увлечение.

— Да, уверена в этом. Как вас зовут?

— Джеффри Шенберг.

— Это фамилия как будто бы мне знакома.

— Мой отец — Отто Шенберг, президент банка и трастовой компании «Шенберг».

Выражение лица Лизы похолодело.

— Уолл-стрит, — выговорила она, как будто выплевывая слова. — Благодарю вас, друг мой, но я на всю жизнь насытилась общением с Уолл-стритом. А теперь отправляйтесь домой и спросите у отца, не знает ли он, как я могу вернуть свои деньги у этого растолстевшего подлеца, Джима Фиска. Вот ваша шляпа.

Она практически насильно сунула шляпу ему в руки, потом села за гримировальный столик, чтобы снять с себя грим.

— Значит, вы потеряли какие-то деньги, связавшись с Фиском?

— Какие-то деньги?! Он начисто обчистил меня! Почему, вы думаете, я пошла на сцену? Мне бы следовало послушать Лилю.

Джеффри был озадачен.

— Кто такая Лиля?

— Моя служанка. Она сказала мне, что Джим Фиск дерьмо, и оказалась значительно более дальновидной, чем я.

— Ну, Джим Фиск — дерьмо! Я согласен с этим. Но мой отец очень честный человек.

— Не сомневаюсь. Я ужасно устала, поэтому если вы не возражаете…

Она взглянула на его отражение в зеркале.

— Миссис Синклер, не найдете ли вы время пойти со мной поужинать завтра вечером?

Она вздохнула.

— Джеффри, я на десять лет старше вас, у меня двое детей. Поэтому не будем предаваться пустым фантазиям. Поверьте, вы зря тратите свое и мое время.

Он нахмурился.

— Большинство женщин находят меня очень привлекательным, — возразил он. — Даже более пожилые чем вы женщины.

— Великолепно. Будьте здоровы.

— Знаете ли, я очень настойчивый. — Он вышел из артистической комнаты. Лиза тряхнула головой, потом опять принялась удалять со своего лица грим.

— Мисс Лиза, вам прислали пакет, — сообщила на следующее утро Лиля, когда вошла в спальную комнату Лизы в гостинице «Давенпорт». Когда выросли доходы Лизы в театре, она договорилась с администрацией гостиницы и переехала вместе с семьей из тесного двухкомнатного номера на верхний этаж, в номер «квартирного» типа. В нем была просторная гостиная с видом на Бродвей, крохотная кухонька, которой все же можно было пользоваться, две спальни, ванная комната. Хотя всю эту квартиру можно было бы разместить в одном из уголков ее бывшего особняка на Пятой авеню, она все равно несравненно выигрывала перед ее прежним номером. Лиза, сидя на кровати, взяла из рук Лили конверт.

— А что в пакете?

— Не знаю, но пакет большой.

Лиза вскрыла конверт. Внутри находилась толстая карточка с именем «Джеффри Лиман Шенберг». На карточке было написано от руки: «Я люблю вас. Я настойчивый. Сегодня в час дня буду ждать вас в «Дельмонико». Если вы не приедете на обед со мной, то я не отвечаю за свои поступки. Нежно любящий вас, Джеффри. P.S. Сегодня нос почти зажил. Спасибо, что уняли кровь».

Лиза нахмурилась.

— Послушайте, что тут пишут.

— Кто такой Джеффри? — спросила Лиля.

Лиза рассказала ей, что произошло накануне.

— Ха, мне он кажется сумасшедшим. Что он хочет сказать этим, что не отвечает за свои поступки, если вы не придете? Что он, кого-нибудь застрелит или что сделает?

— Ничего подобного он, конечно, не сделает, это просто хвастовство подростка. — Она поколебалась. — Все-таки думаю, нужно открыть пакет.

— Я сейчас сделаю это, мисс Лиза. Я сказала вам, когда вы подались в актрисы, что вы наживете себе много хлопот. В этом городе Нью-Йорке полно сумасшедших.

Она вышла из комнаты. Лиза перечитала записку. Она вспомнила, как пристально смотрели на нее его черные глаза, но она считала, что так смотрят молодые люди, одурманенные любовью к пожилым женщинам. Но, может быть, в этом кроется что-то еще? Она вспомнила ужас своего состояния в Эре, когда возвратилась в коттедж и обнаружила исчезновение Аманды. Нью-Йорк славился разбойными преступлениями, и газеты постоянно напоминали об этом своим читателям. Что если..?

Она посоветовала себе не смешить кур. Джеффри Шенберг просто самовлюбленный молодой человек.

— О мама, только посмотрите, что находится в этой картонке!

Лиза обернулась и увидела в руках Аманды шиншилловую шубу такого большого размера, что она почти загородила целиком служанку. Лиля подошла к хозяйке.

— Может быть, этот Джеффри и ненормальный, — поделилась своими соображениями Лиля, — но он наверняка очень богатый. Только посмотрите, что он вам прислал!

К кровати матери подбежала Аманда и накинула на плечи шубу из красивого южноамериканского зверька.

— Какая красивая! — воскликнула она. — Какой мягкий пушистый мех. Можно я немного поношу это пальто, мама?

— Конечно, нет. Не стану надевать его и я. Лиля, я не понимаю американцев. Они постоянно стараются купить кого-нибудь.

— Понимаю, что вы имеете в виду, мисс Лиза. Подозреваю, что у них это в крови. Они так долго покупали и продавали рабов, что это вошло у них в привычку. Как вы поступите с этим Джеффри?

Лиза согнала Аманду с кровати.

— Думаю, у меня нет особого выбора, верно? Поеду на обед в «Дельмонико». И можешь не сомневаться, закажу самые дорогие блюда в меню.

Лиля причмокнула, когда Лиза примерила шубу и прошлась по комнате, демонстрируя ее Аманде и Лиле.

— Она очень хороша на вас, мисс Лиза.

— Не удивится ли он, если я приму ее? — спросила Лиза с многозначительной улыбкой. — Могу держать пари, что, сколько бы она ни стоила, расходы он отнес на счет отца. Из какого магазина оберточная картонка?

— Из какого же еще? Из «Синклер и сын».

— Мистер Шенберг… — обратилась Лиза три часа спустя.

— Пожалуйста, просто Джеффри.

— Хорошо, Джеффри. Вы раздосадовали меня. Я не люблю, когда мне грозят и когда меня подкупают, а сегодня утром вы поступили со мной именно так.

Лиза сидела напротив Джеффри за удобным столиком в ресторане «Дельмонико», лучшем ресторане Нью-Йорка, расположенном недалеко от площади Мэдисон, возле гостиницы на Пятой авеню и дома Гоффмана с мраморным фасадом.

— Если вы считаете, что шиншилловая шубка это взятка, — возразил Джеффри, — то вы глубоко заблуждаетесь. Я купил ее для вас в качестве вещественного выражения своей преданности к вам. Разрешите мне взять вашу руку?

— Нет, не разрешаю.

— Хотите еще шампанского?

— Пожалуйста.

Джеффри сделал знак официанту, который снова наполнил их бокалы шампанским «Вёв Клико».

— Я просто без ума от вас, миссис Синклер. Можно я буду называть вас Лиза?

— Нельзя. Так вот, что вы имели в виду, когда написали, что не будете отвечать за свои поступки, если я не приду на обед? И не пытайтесь убедить меня в том, что это не угроза.

— Я бы покончил с собой.

Она посмотрела на него. Потом рассмеялась.

— Серьезно говорю вам, — подтвердил он. — Похоже, вы не понимаете, что я твердо решил добиться вас любой ценой. А любой ценой включает и жизнь.

Ее смех прекратился.

— Разрешите мне сказать вам вот что, Джеффри. Жизнью так просто не бросаются, даже не бравируют этим. Вы напоминаете мне моего покойного мужа. Он возбуждался, как вы. Он торопился вроде вас и умер в тридцать два года. Если бы я хоть на мгновение поверила в серьезность ваших намерений покончить с собой из-за обеда, я бы стала презирать вас как глупца. Ну, а пока что была бы признательна, если бы вы никогда, ни при каких обстоятельствах не брали бы себе в голову такую нелепую мысль. Ну, а теперь давайте заказывать обед. Я проголодалась.

Он почтительно воззрился на нее.

— Обожаю вас, — прошептал он.

Лиза закатила глаза. Она поняла, как надо поступать дальше.

Особняк «Италианата» на Пятой авеню занимал весь квартал и был похож на дворец Медичи во Флоренции, это, собственно, и задумал архитектор. Гражданская война привела к бурному росту цен на бирже Уолл-стрита, который не повторялся в последующие шестьдесят лет. И хотя многие в это время обнищали, подобно Лизе, состояния, которые нажили себе другие, породили класс мультимиллионеров, подобных которым Америка не видела за всю свою предшествующую недолгую историю. Самым ярким проявлением этого огромного нового богатства было строительство помпезных особняков, которые затмевали вызывавшие в прошлом уважение здания из коричневого камня. Алекс оказался в авангарде этого движения толстосумов со своим готическим нагромождением, до завершения строительства которого он так и не дожил. Но Отто Шенберг не замедлил последовать его примеру и к моменту капитуляции Ли в 1865 году дворец Медичи, как быстро прозвали его особняк, уже поднялся на Пятой авеню, его мрачные каменные стены выглядели не только как дворец, но и как крепость-тюрьма.

Пятидесятилетний Отто Шенберг стал одним из самых удачливых банкиров Нью-Йорка, а его банк — американским филиалом крупнейших европейских банков, которые вливали деньги в бурно развивающуюся экономику Америки. Отто не только пожелал построить дворец в Нью-Йорке, он захотел заполнить его сокровищами прошлого. Как и большинство нуворишей, он вознамерился подмаслить свои социальные позиции искусством — религией влиятельных людей. Поэтому на стенах просторных салонов и гостиных повесили огромные, мрачного вида итальянские полотна в тяжелых рамах в стиле барокко. Гобелены, а также подходящую для этого дворца мебель, приобрели у обедневших европейских аристократов. Когда особняк обставили, Отто въехал в него. Теперь финансовый магнат, сын портного из Мюнхена, почувствовал удовлетворение.

Вернувшись домой после обеда в «Дельмонико», Джеффри поднялся в свою спальню, чтобы проспаться после значительного количества принятого за обедом с Лизой вина. Примерно в пять его разбудил стук в дверь.

— Да? — сонно отозвался он.

— Мистер Джеффри. — Голос принадлежал одному из слуг. — Ваш отец желает вас видеть в комнате для игр.

— Опять пристают, — пробормотал Джеффри. — Ладно, сейчас спущусь.

Умывшись и прополоскав горло с одеколоном, он вышел из своей комнаты и стал спускаться по громоздкой каменной лестнице в огромный зал в два этажа, где висели бесценные картины Тициана. Прошел по мраморному полу, его шаги эхом отражались в сумрачных нишах, окружавших зал. Вошел в длинный, покрытый ковром зал, в котором висели другие картины, стояли сундуки восемнадцатого столетия, уставленные статуями, безделушками, табакерками, усыпанными драгоценными камнями, которые собрал его отец, чтобы утолить ненасытную жажду обладания утонченным, редким и прекрасным. Наконец он подошел к двери орехового дерева и постучал.

— Входите.

Прозвучал знакомый, басистый голос его отца с характерным немецким акцентом. Джеффри отворил дверь и вошел. Гигантский дом отапливался большими угольными котлами, установленными в подвальном помещении и сделанными по новейшей технологии, и несмотря на то, что в камине высотой в восемь футов в комнате для игр полыхал огонь, Джеффри почувствовал себя довольно зябко, подойдя к отцу, хотя дело было в июле. Отто Шенберг был внушающим почтение отцом.

— Ты хотел видеть меня, отец? — спросил Джеффри, остановившись перед позолоченным французским письменным столом, на котором великий банкир раскладывал карты. Отто Шенберг был красивым человеком — высоким, стройным и худощавым. У него были свисающие усы а-ля Бисмарк и совершенно гладкая лысина, макушка настолько гладкая, что в ней отражалась газовая люстра, висевшая над его головой. Любой человек с юмором воспринял бы название «Комната для игр», как шутку. Стены были покрыты темными панелями, тяжелый бильярдный стол на толстых ножках, столики для игры в трик-трак — все выглядело скорее как в музее. Но Отто эта комната нравилась.

Он взглянул на своего единственного сына. Его темно-голубые глаза, казалось, пробуравили череп Джеффри.

— Некоторое время назад я получил записку от женщины по фамилии Синклер. Она утверждает, что ты пристаешь к ней. Неужели это правда?

Джеффри почувствовал себя неловко, напрягся.

— «Приставать» — это не то слово, которое здесь подходит, сэр.

— Значит, правда, что ты знаешь эту женщину?

— Э… да, сэр. Между прочим, я угостил ее сегодня в «Дельмонико» обедом.

Отец уставился на него.

— Ты… ходил в общественное место с этой женщиной? Ты что, спятил? Разве тебе неизвестно, кто она такая? Разве ты не знаешь, что она из себя представляет?

— Я только знаю, что она самая красивая женщина на свете! — выпалил Джеффри. — И если мне удастся уговорить ее когда-нибудь выйти за меня, то клянусь, что женюсь на ней!

— Женишься? Значит, это серьезнее, чем я представлял себе. Тебя придется образумить, сэр, или ты, наконец, расскажешь мне, в чем здесь дело! Она написала, что возвращает меховую шубу, которую ты ей купил. Разреши поинтересоваться, чем ты заплатил за такую покупку?

— Я записал это на твой счет в магазине «Синклер и сын».

— Проклятие, сэр! ПРОК-ЛЯ-ТИЕ! Я не допущу этого! Покупать шубу артистке, женщине с ее репутацией!

— Папа, ты все время поносишь ее — почему? Что она сделала такого?

Отто остыл.

— Может быть, я несправедлив по отношению к тебе, — признался он. — Возможно, ты ничего не знаешь о ней. Позволь мне привести тебе несколько фактов о миссис Синклер, фактов, которые стали мне известны от лондонских друзей. Известно ли тебе, что она пользуется дурной славой в Англии, потому что была любовницей маркиза Понтефракта?

— Да, конечно, — тут же отозвался Джеффри. — Очаровательно, не правда ли? Я просто восхищаюсь этим человеком.

Отто опять уставился на сына.

— У тебя удивительно потворствующее отношение к морали, сэр, — произнес он. — Возможно, дорогостоящее обучение в Йеле, за которое я плачу, страдает недостаточным вниманием к таким основополагающим истинам, как приличия и честь. Известно ли тебе о слухах, что ее старшая дочь, Аманда, рождена от некоего аристократа?

— Я слышал об этом, сэр. Да.

— Тебе известно также, что ее судили в Лондоне по обвинению в убийстве отца?

— Да, и ее помиловали. Всю эту историю подстроили рабовладельцы Виргинии. Отец, то, что ты говоришь, не меняет простой истины — она просто ангел, и я обожаю ее.

— Меня радует лишь одно, что твоей дорогой матушки нет в живых и она не слышит твоих слов. — Отто поднялся, поправил свой сюртук, остановился у огня камина, заложив руки за спину. Через некоторое время он повернулся и опять посмотрел на сына. — Запрещаю тебе встречаться с этой женщиной, — твердо сказал он.

— Ты не можешь остановить меня.

— Помилуй, я-то могу тебя остановить! — проревел Отто. — Я могу вышвырнуть тебя на улицу!

— Ты это можешь сделать, но не станешь, — отозвался Джеффри, изумленный своей собственной смелостью. — Ты не пойдешь на скандал в семье. Отец, если ты не будешь мешать естественному ходу событий, то все будут счастливы. Думаю, что как только добьюсь Лизы, стану самым счастливым человеком на свете.

— Человеком? Тебе еще расти и расти, чтобы стать им, а пока ты просто ребенок, охваченный детской одержимостью. Единственно, почему она может выйти за тебя замуж, — это из-за моих денег. Но я слишком много работал всю свою жизнь, чтобы мои деньги оказались в жадных руках какой-то… стяжательницы и проститутки!

Джеффри рассмеялся.

— Папа, ты неправ. Может быть, это тебе покажется забавным, но Лиза не из тех, кого можно купить. Почему, ты думаешь, она возвратила шубу? Я действительно не мог поступить глупее. Не хочу обижать тебя, но когда речь заходит о Лизе, то ты просто не знаешь, о чем говоришь. И… — Он наклонился, опершись руками о стол. — Я намерен добиваться ее. Между прочим, шестерка червей кладется после семерки пик.

Сделав поправку в игре отца, он направился к двери и вышел из комнаты. Оставшись один, Отто вытащил носовой платок из кармана и отер свой лоб.

— Черт! Я должен прекратить это, — пробормотал он. — Но как это сделать?

Он подошел к письменному столу и положил шестерку червей на семерку пик.

— Вы — сука! — взвизгнула Эдвиг Мерсье, открыв дверь в артистическую комнату Лизы в театре на Бродвее. — Я говорю вам тысячу раз не высовываться передо мной на сцене, а вы все равно гнете свое. Если вы будете выпячивать себя в моих лучших сценах и слегка заигрывать со зрителями, я убью вас!

Лиза надевала на себя костюм служанки.

— Но это же неправда, Эдвиг, и вы это знаете. Я не заигрываю со зрителями и если я иногда двигаюсь во время ваших реплик, то, право же, это не преднамеренно!

— Ха! Так говорите вы! Я опять пожалуюсь месье Монтгомери и он уволит вас!

— Возможно. Но поскольку аплодируют только мне, то он, может быть, вашу роль поручит мне.

— Ах вы сука! — Эдвиг подлетела к Лизе и схватила ее за волосы. Женщины сцепились, как кошки. В это время на пороге появился мужчина в пальто с собольим воротником. Увиденное заставило Отто Шенберга просто ахнуть. Лиза оттолкнула от себя Эдвиг, которая порвала ей платье у лифа.

— Кто вы такой, черт возьми? — выпалила француженка.

— Меня зовут Отто Шенберг.

— У вас полчаса! — крикнул работник сцены из-за Отто. — Занавес поднимется через тридцать минут!

Работник побежал дальше.

— Я отомщу вам за это, — бросила Эдвиг Лизе. Потом вышла из комнаты, обойдя Отто. Лиза подошла к своему туалетному столику и резкими движениями начала расчесывать волосы.

— Прошу извинить за вульгарную потасовку, — сказала она. — Эдвиг играет графиню в спектакле, но воспитывалась она на свиноводческой ферме под Тулузой. Получили ли вы шубу из шиншиллы?

— Да, благодарю вас за то, что вы ее прислали. Джеффри поступил возмутительно. Он записал ее на мой счет, не предупредив меня.

— Во всяком случае, у него хороший вкус. Шубка великолепная, как, впрочем, и все меховые изделия в магазине «Синклер и сын». Знаете ли, этот магазин когда-то принадлежал мне, пока один из ваших коллег по Уолл-стрит не обокрал меня дочиста.

— Да. Насколько я понимаю, вы одна из пострадавших в схватке в районе озера Эри.

— Одна из пострадавших? Меня свалили наповал. Надеюсь, вы уговорили Джеффри оставить меня в покое. Уверена, что он славный мальчик, но у меня хватает желторотых Ромео, которые мне докучают.

Отто наблюдал, как она закалывает булавками платье, лиф которого порвала Эдвиг. Потом она попудрила открытую часть груди большой белой пуховкой. Она обернулась и посмотрела на него.

— Что-нибудь еще, мистер Шенберг?

Отто откашлялся.

— Джеффри поехал на Лонг-Айленд проведать свою бабушку, проведет там несколько дней. Скажите, не согласились бы вы поужинать со мной сегодня после спектакля, чтобы поговорить о сыне?

Лиза помолчала в нерешительности.

— Согласилась бы. Почему нет? — вопросительно ответила она.

— Может быть, мы поужинаем у меня дома. Это всего в трех кварталах от вашего бывшего дома.

— Я и не подозревала, что мы соседи. Да, это было бы мило. Уолл-стрит заставил меня покинуть Пятую авеню, эта улица, по крайней мере, может вознаградить меня ужином. Хотите посмотреть спектакль? Могу достать для вас контрамарку.

— Спасибо. Я купил билет. Вообще-то, — он слегка смутился. — Я уже видел этот спектакль. Дважды.

«Яблоко от яблони…» — подумала она.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

— О, этот вундеркинд великолепен! — воскликнул прусский принц, обращаясь к своей жене, принцессе Фредерике. Они восседали на золотых креслах в музыкальном зале нового дворца в Потсдаме в сопровождении половины двора. Все с энтузиазмом аплодировали. Восемнадцатилетний Гавриил Кавана в эффектном фраке с белым галстуком стоял у рояля «Бехстейн» и кланялся знатным зрителям. Он только что исполнил сольную часть концерта «Император», а Франц Лист играл оркестровку на втором рояле.

— Я попрошу маму пригласить его сыграть в Виндзорском дворце, — сказала принцесса Фредерика своему мужу. Она была старшей дочерью королевы Виктории и матерью будущего немецкого кайзера Вильгельма.

— Бис! — крикнул кто-то из публики. — Бис!

Шум стих, когда Гавриил снова сел за рояль и из уважения к маэстро начал играть вальс Листа «Мефистофель».

— Для многих ли королей ты уже играл? — спросила Эльза, рожденная в Берлине, любовница Гавриила, три часа спустя. Она нагишом сидела на кровати в номере люкс в гостинице «Адлон» дома номер один на Унтер ден Линден, самой шикарной гостинице Берлина и одной из лучших во всей Европе. «Адлон» был несравненно более шикарно обставлен, чем не очень элегантный королевский дворец, в котором не было ванных комнат. Когда король Пруссии хотел принять ванну, то шесть слуг отправлялись в соседнюю гостиницу «Рим» и приносили оттуда в королевские покои ванну.

— Он не король, — ответил Гавриил, который лежал рядом с ней и подравнивал свои ногти. Он тоже был голый. — Он — коронный принц.

— Прости, я забыла, что ты стал знатоком в вопросах королевских иерархий.

— Еще бы. Я играл для трех королей, для вдовствующей королевы, нескольких герцогов и для папы римского. К тому же, я сам — король пианистов.

— И к тому же, скромный.

— Ну, а разве нет?

— Что и говорить. — Она зевнула и потянулась, продемонстрировав свои потрясающие груди. Эльза была эффектная блондинка. — Скажи, Гавриил, откуда у тебя взялся такой талант?

Он не ответил. Она посмотрела на него.

— Почему ты не отвечаешь?

— Потому что я не знаю, — отрезал он.

— Не надо злиться. Мне просто любопытно.

Он бросил маникюрный набор через всю комнату, поднялся с кровати и подошел к окну, чтобы посмотреть на Унтер ден Линден.

— Дело в том… — он замолчал.

— Что?

Он опустился в кресло и закрыл лицо руками.

— Дело в том, что я ничего не знаю о своем прошлом, кроме того, что мой отец и моя мать были рабами. — Он взглянул на Эльзу. Она удивилась тому, что он плачет. — Миссис Синклер знает не больше моего за исключением того, что в моих жилах есть примесь белой крови. Все это ужасно запутанно. Это все равно, что выйти из ниоткуда! Я бы что угодно отдал за то, чтобы узнать о себе побольше.

— Тогда почему бы тебе не заняться этим и не выяснить.

— Где?

— На плантации, где жил твой отец.

— Там все сожгли во время войны.

— Но некоторые рабы, наверное, остались… Они что-нибудь знают, не так ли?

Гавриил вытер слезы.

— Ненавижу Америку. Там мне не позволили даже снять зал для концерта.

— Потому что у тебя черная кожа?

— Потому что я черномазый. Тут есть разница.

— В чем же она состоит?

— Черный человек имеет будущее. А у черномазого только прошлое.

— А у тебя даже нет и этого. Думаю, тебе надо съездить в Виргинию и выяснить то, что тебе хочется узнать.

Гавриил молчал.

Но два дня спустя, когда они шли по прекрасному, запорошенному снегом Тиргартену, Гавриил остановился и сказал:

— Ты права. Мне надо поехать в Виргинию. Там я узнаю, кто я такой.

Лиза с трудом узнала Гавриила, когда он вошел в гостиную ее номера в гостинице «Давенпорт».

— Ты такой высокий! — воскликнула она, беря его за руки. — И такой прославленный! Теперь мне понятны сообщения о женщинах, которые рвут твою одежду.

— Они перестали делать это. — Он улыбнулся. — Появился двенадцатилетний болгарский виолончелист, теперь они гоняются за ним. Одна женщина в Риме украла его нижнее белье. Но насколько мне известно, вы сами превращаетесь в крупную звезду. Я видел афиши с вами по всему городу. Вы играете Катю Хардкастл в новой постановке пьесы «Она унижается, чтобы победить».

— Да. Я очень захвачена этой работой. И также напутана до беспамятства. Ну, присаживайся. Разреши налить тебе чего-нибудь?

— С удовольствием выпил бы чашечку кофе. В Германии мы только этим и занимаемся — пьем кофе. — Он подумал об Эльзе. — Ну, и еще кое-чем.

Он сел на диван, а Лиза повернулась к двери на кухню и увидела, что на пороге стоит Лиля.

— Лиля, это Гавриил, о котором я тебе рассказывала.

— Угу. Очень симпатичный мужчина! — сказала Лиля. — Мистер Гавриил, вы собираетесь что-нибудь сыграть для меня до своего отъезда?

— С удовольствием, если мы найдем пианино.

— Внизу живет учитель пения, у него есть. Господи, как же скверно он играет, всю ночь напролет! Пойду сварю кофе.

Лиля направилась на кухню, а Лиза села в кресло.

— Мне так хочется, чтобы ты посмотрел на моих детей, — заметила она. — Они много слышали о тебе. Скоро они возвратятся из школы. Как поживает Тадеуш?

— О, у него с Анной все хорошо. Они купили дом в Фонтенбло, где они живут между нашими концертными турне.

— А ты? Приобрел ли ты себе дом?

— Пока нет, живу в гостиницах. Но думаю, что скоро куплю.

— Есть ли у тебя девушка?

Он улыбнулся.

— Да, она родилась и выросла в Германии.

— Значит, ты счастлив?

Улыбка слетела с его лица.

— Да… и нет. Я хочу сказать, конечно, я счастлив, что сделал себе такую карьеру, чем я обязан вам.

— Я лишь создала условия… У тебя обнаружился необычайный талант.

— Но откуда он взялся? От белой или от черной крови, текущей в моих жилах?

— Разве это имеет значение?

— Для меня имеет. Видите ли, я не знаю, кто я такой. Я американец, живущий в Европе. Я черный, но живу и разговариваю, как белый. Я черный пианист, который исполняет музыку белых людей для белой аудитории. Маэстро Лист сказал однажды, что я могу добиться успеха как какой-нибудь выродок, и я иногда задумываюсь, не прав ли он был. Вот почему я еду в Виргинию, чтобы узнать о своем происхождении, узнать о своем прошлом.

Из кухни пришла Лиля с чашкой и блюдцем.

— Мистер Гавриил, верно ли я поняла? — спросила она. — Вы сказали, что поедете в Виргинию?

— Да.

— Простите меня, но вы, наверное, сошли с ума.

Гавриил нахмурился.

— Почему это?

— Там создали Ку-клукс-клан.

— Она права, — поддержала ее Лиза. — Тебе следует проявить осторожность.

— Почему Клан может заинтересоваться мною?

— Потому что вы вырвались из системы, — объяснила Лиля, ставя чашку с блюдцем на стол. — Вы стали кем-то. Тамошние люди этого не любят, очень им это не нравится. Это ведь не нравится и здешним зрителям. Но там они могут что-то выкинуть. В гробу они видели цветного, вроде вас, который хорошо одевается, известен во всем мире и с кучей денег. Сразу заведут разговор о «наглости». Ха, вы с ума их сведете!

Гавриил улыбнулся, отпивая кофе.

— Я буду осторожен, но все равно поеду. — Он обратился к Лизе. — Я помню тетю Лиду. Интересно, жива ли она?

— О, да. Живет на плантации «Эльвира» в маленьком домике за сгоревшим во время войны особняком. Она могла бы рассказать о твоем прошлом. Она многое знает о жизни рабов.

— Ха, — буркнула Лиля, опять отправляясь на кухню. — Только ненормальные могут ездить теперь в Виргинию.

— В Ричмонде появился богатый чернокожий, — крикнул Зах Уитни, прискакавший на плантацию «Феарвью» и спрыгнувший со своего коня. Пинеас вышел на веранду. Дело было в середине февраля.

— Что за богатый черномазый? — спросил Пинеас поднимающегося по ступенькам приемного сына. — Теперь их хоть пруд пруди. — Когда-то богатый плантатор был теперь одет в костюм девятилетней давности, который выглядел очень поношенным. Пинеасу исполнилось семьдесят лет и он выглядел не моложе своего возраста. Особняк на плантации «Феарвью» не красили еще с довоенных лет. Большую часть обстановки большого дома продали, чтобы расплатиться с долгами и получить крайне нужные наличные деньги. Война разорила Пинеаса. Он был полон ненависти.

— Этот богатый черномазый особого сорта. Тот, которого обожающая негров миссис Кавана направила в Европу. Тот, который стал пианистом.

— Ах, вот кто, понятно. — В глазах Пинеаса сверкнул огонек интереса. — Я читал, что в Европе он выступал с большим успехом. Трудно понять, почему люди ходят слушать, как черномазый исполняет Моцарта, И вообще, трудно представить себе, чтобы черномазые могли исполнять музыку Моцарта. Заходи, Зах.

Он обнял Заха за пояс, и они оба вошли в помещение. Элли Мэй сидела возле горящего камина в почти пустой гостиной и вязала. Когда вошел ее приемный сын, она взглянула на него и улыбнулась. Элли Мэй никогда не была красивой, а теперь превратилась просто в сморщенную каргу. Плохой уход за зубами привел к тому, что она потеряла свои лошадиные зубы, а у Пинеаса не было денег, чтобы сделать искусственные, поэтому ее губы впали, прижимаясь к нездоровым деснам.

— Дорогой Зах, добро пожаловать домой, — произнесла она. — Как прошла поездка в Ричмонд?

— Как вы думаете? — отозвался Зах, целуя ее в лоб. — По-прежнему полный застой, и я не могу найти себе оплачиваемую работу.

Она похлопала его по руке.

— Неважно, Зах. Как-нибудь проживем. Мы пережили войну, как-нибудь проживем и дальше.

— Зах привез любопытные новости, — вставил Пинеас, грея руки у камина. — В Ричмонд приехал черномазый протеже миссис Кавана. Чего он хочет, Зах?

— В гостинице сказали…

— Они пустили черномазого в гостиницу? — ужаснулась Элли Мэй.

— О, да. Если у вас есть деньги, то для вас в Ричмонде теперь все доступно. Во всяком случае, он расспрашивал там, как проехать на плантацию «Эльвира».

— Зачем это? — поинтересовалась Элли Мэй.

— Возможно, он хочет побывать на могиле отца, — высказал предположение Пинеас. — Но какая бы ни была причина, я начинаю думать, что нам представляется прекрасная возможность свести старые счеты с этой покровительницей негров миссис Кавана.

— Ужасная женщина, — поддакнула ему Элли Мэй. — Джек Кавана допустил страшную ошибку, когда женился на ней.

— Что ты задумал, отец? — спросил Зах.

— Ну, может быть, нам оказать особый прием этому необыкновенному черномазому. Такого, которого бы он никогда не забыл — да и другие тоже.

Элли Мэй оторвалась от вязания и посмотрела на своего мужа и сына. На ее страшном морщинистом лице появилась улыбка.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Шел снег, когда Гавриил вылез из нанятого экипажа и стал осматривать руины особняка на плантации «Эльвира». У него были смутные воспоминания о том, как он выглядел до войны. Он полагал, что здесь стоял прекрасный дом, но мысленно он всегда представлял его себе отвратительным. Теперь остались только стены, почерневшие от копоти. Крыша провалилась, дырами зияли глазницы окон, тисовый кустарник не подстрижен. Настоящая могила по ушедшему образу жизни.

Он обратил внимание на черного мальчика, который уставился на него из-за дерева.

— Эй там, — крикнул он. — Не поможешь мне?

Мальчик вышел из-за дерева и боязливо подошел к нему.

— Как тебя зовут? — спросил Гавриил.

— Буфорд.

— Ты живешь здесь, Буфорд?

Мальчик махнул рукой в сторону, где, как помнил Гавриил, располагался квартал рабов. Он до сих пор помнил вонь мочи…

— Чем занимается твой отец? — спросил Гавриил.

— Работает испольщиком на мистера Буна.

— Кто такой мистер Бун?

— Хозяин плантации «Эльвира».

— Понятно. Сколько же здесь имеется испольщиков?

— Примерно двадцать. Вы политик?

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Потому что вы одеты так необычно.

Гавриил засмеялся.

— Жаль разочаровывать тебя, но я просто пианист. Вот, возьми. — Он вынул из кармана пятидолларовую золотую монету и бросил ее Буфорду. Мальчик с изумлением смотрел на монету.

— Спасибо! — зажав монету в кулачке, он поманил за собой Гавриила. — Пойдемте. Тетя Лида в своем домике.

— А жив ли Чарльз?

— Нет… Умер два года назад.

По снегу они обошли разрушенный дом. Гавриил вспомнил небольшие кирпичные домики, где проживала старшая домашняя прислуга. Показал на второй домик слева.

— Вот здесь я жил в детстве.

— Вы жили здесь? На плантации «Эльвира»?

— Вот именно. Мой отец был кучером.

Они подошли к первому домику. Буфорд постучал в дверь, потом толкнул и отворил ее.

— Тетя Лида, — позвал он. — К вам пришли. Он говорит, что его отец был здесь кучером.

Гавриил вслед за Буфордом вошел в помещение и закрыл дверь. У печки сидела очень старая женщина в полосатом платье, набросив на плечи шаль. Она с любопытством посмотрела на вошедшего. С чувством священного трепета Гавриил понял, что он смотрит на историю своей семьи.

— Меня зовут Гавриил Кавана, — представился он. — Моего отца звали Мозес. Кучер, которого убили. Вы помните Мозеса?

— Да, конечно, — ответила тетя Лида. — Ты, наверное, тот мальчик, которого выкупила мисс Лиза и отправила учиться в школу на Север.

— Совершенно правильно.

— Слышала, что у тебя хорошо все вышло, что ты играешь музыку в других странах.

Гавриил улыбнулся.

— Я играл для королей, — похвастался он. — Играл даже для папы римского.

— Вот это да. Очень хорошо, молодой человек, просто прекрасно. Думаю, ты увидел такое, что большинство цветных никогда не видели. Зачем же ты тогда возвратился на плантацию «Эльвира»?

Гавриил пододвинул к ней стул и сел на него, а Буфорд наблюдал за происходящим, стоя у двери.

— Мисс Лиза сказала мне, что в моих жилах течет белая кровь, — заметил он. — Кто это мог быть?

— Капитан, — ответила без колебаний Лиза. — Отцом твоего отца был капитан. Он всегда крутился в квартале негров.

— Что за капитан?

— Капитан Кавана, отец массы Джека. Потому-то масса Джек так и ненавидел Мозеса. Он был его брат, так же как Дулси приходилась ему сестрой. Теперь они все покойники. Наконец-то, во всем уравнялись.

— Мистер Джек? — прошептал Гавриил, смутно припоминая мужчину, которого он ненавидел и которого боялся в детстве. — Значит, я родственник миссис Кавана?

— Похоже на то. Ты ей родня со стороны мужа.

— Будь я проклят. Тогда, во всяком случае, фамилия моя действительно Кавана. Тетя Лида, были ли музыкальные способности у капитана?

— Никаких. Медведь на ухо наступил.

— Тогда откуда же у меня взялся этот талант?

— От твоей бабушки Иды. От рабыни, матери Мозеса. У нее был великолепный голос. Она, бывало, пела в церкви, и все горько плакали, когда она ушла из хора. Я как сейчас помню, как она пела церковные псалмы. Вот откуда ты получил свой талант. А внешность ты перенял у своего отца. Он был самым красивым черным человеком, которого я видела в жизни.

— Ида, — повторил Гавриил. — Спасибо тебе, Ида, где бы ты ни находилась.

— Она на кладбище рабов со всеми остальными. Чувствую, что совсем скоро и я отправлюсь туда.

— Где оно находится?

— Рядом с нашей церковью. Если хочешь, я могу тебя проводить туда. И может быть, хотя ты играл для королей и для папы римского, может быть, ты что-нибудь сыграешь и для нас. В церкви есть хорошее пианино. Мы сами купили его в складчину.

— Для меня это будет большой честью.

— Буфорд!

— Да, тетя Лида.

— Беги и скажи всем, чтобы через час приходили в церковь. Скажи им, что для нас будет играть мистер Гавриил Кавана, который выступал перед королями и перед папой римским. Предупреди преподобного Пила, пусть он зажжет свечи. А теперь беги, паренек.

— Хорошо, тетя Лида. — Он распахнул дверь и помчался на заснеженную улицу.

— Гавриил, помоги мне подняться. Гавриил встал и помог старушке.

— Не знаю, как и благодарить вас за то, что вы мне рассказали про Иду, — произнес он. — Я рад, что свой талант получил… от своего народа.

Она похлопала его по руке.

— Мы все тобой гордимся, Гавриил, — похвалила она его. — Очень гордимся. А теперь сыграй получше для нас, для цветных. Сыграй так же хорошо, как ты играл для папы римского.

— Постараюсь изо всех сил.

Он поддерживал ее, когда они выходили на улицу, огибали дом, направляясь к его экипажу.

Начало смеркаться, когда они приехали в небольшую церковь в лесу. Гавриил помог тете Лиде выйти из экипажа, и они прошли на кладбище возле церкви.

— Вон там лежит мой Чарльз, — сказала тетя Лида, показывая на простой камень, который возвышался на полдюйма над уровнем снега. — Привет, Чарльз. А вон там бедная Дулси. Привет, Дулси. А там лежит твой папа Мозес. Привет, Мозес.

Гавриил остановился возле могилы. Хотя ему показалось странным, что старая женщина разговаривала с умершими, он не мог сдержаться и не сказать:

— Привет, отец.

— А вон там Ида.

Он подошел еще к одному камню.

— Привет, Ида, — произнес он. — Спасибо тебе.

Он не смог сдержать слез.

К шести часам вечера небольшая церковь с деревянными скамьями заполнилась бывшими рабами, их женами и детьми. Преподобный Пил, церковный священник, рослый мужчина с седыми волосами, стоял за кафедрой проповедника и смотрел на своих прихожан. Церковь освещалась свечами.

— Сегодня у нас особый случай. — Преподобный улыбнулся. — Один человек из нашей среды прославился на весь мир, приехал навестить нас в родных краях.

«Родные края, — подумал Гавриил. — Разве я могу их считать такими! Или все же могу?»

Он сидел в первом ряду рядом с тетей Лидой.

— Отец Гавриила Кавана был здесь кучером до войны. Вы все знаете о том, как его убили и как мисс Лиза, да благословит ее Господь, дала его сыну образование. Аминь!

— Аминь! — хором отозвались прихожане.

— А теперь брат наш Гавриил сыграет для нас на нашем замечательном пианино. Брат Гавриил, жаль, что у нас не было времени настроить его.

Гавриил встал и поднялся на помост. Разбитое от долгого использования пианино выкатили в центр помоста. Он подошел к инструменту, потом обернулся, чтобы посмотреть на лица присутствующих. Как это ни странно, но впервые за всю свою жизнь он почувствовал сценический страх.

— Я сыграю для вас… — он в нерешительности остановился, — …восьмую прелюдию фа-диез минор Фредерика Шопена.

Он сел на заскрипевшую скамейку. В церкви было холодно. Он подул на свои пальцы, опробовал клавиши пианино. Инструмент был изготовлен малоизвестной компанией в Филадельфии. В Европе Гавриил привык играть на лучших инструментах, но все равно решил про себя, что заставит это пианино зазвучать так, как оно никогда не звучало.

Он страстно начал исполнять прелюдию. Великолепная музыка, настоящий вихрь мелодичных звуков заполнил небольшую церковь. Гавриил исполнял эту вещь в головокружительном темпе. Исполнял безукоризненно, превосходно. Ему удавалось получать летящие ввысь звуки, как на рояле «Стейнвей».

Когда он закончил играть, прихожане продолжали сидеть молча. Смущенный, он посмотрел на лица слушателей. Только тут преподобный Пил начал аплодировать, и бывшие рабы, следуя его примеру, тоже захлопали. Гавриил встал и поклонился, но он понял, что сыгранное не очень им понравилось. Когда аплодисменты умолкли, преподобный Пил улыбнулся ему.

— Благодарю вас, брат Гавриил, — сказал он. — Это было замечательно. Но, может быть, теперь вы сыграете для нас что-нибудь из нашей музыки?

Он понял. Шопен для них ничего не значил. Шопен представлял музыку белых.

— Что же вы хотели бы услышать? — спросил он, чувствуя неловкость.

— Может быть, вы сыграете что-нибудь из церковной музыки, брат Гавриил?

— Я… я ее не знаю.

Среди прихожан раздался приглушенный шум голосов, как будто они удивились, что черный человек не знает церковных псалмов.

— Вы не знаете церковного песнопения? — спросил преподобный Пил. — Ах, брат Гавриил, мы сумеем вас тоже порадовать. Ведь церковное песнопение — это самая благозвучная музыка по эту сторону небес. Аминь!

— Аминь! — раздался общий возглас прихожан.

— Мы научим вас церковному псалму. Тогда вы сможете сыграть его для нас. Как вы смотрите на это?

Гавриил улыбнулся.

— Это будет очень мило, — отозвался он.

Преподобный Пил повернулся на кафедре, обратившись к прихожанам.

— Давайте споем для него «О, Ханаан, милая земля обетованная, я отправляюсь на землю Ханаан…»

Двери церквушки с шумом распахнулись. Внутрь вошли восемь мужчин в белых балахонах с капюшонами. В руках они держали ружья. Прихожане прервали пение, раздались вопли.

Преподобный Пил жестами призвал всех к тишине.

— Это храм Божий, — крикнул он. — Как вы смеете врываться сюда?

— Заткнись, черномазый! — рявкнул один из них. Это был Зах. — Мы никого не тронем, — продолжал он, идя по проходу с двумя другими вошедшими. — Нам нужен только этот необыкновенный черномазый.

Гавриил сообразил, что они имели в виду его.

— Это богохульство, — крикнул преподобный. — Богохульство! Это храм Божий!

Зах подбежал к нему и дулом ружья ударил в лицо — старик упал навзничь, свалив скамейку для хористов.

— Я же сказал, заткнись! — взвизгнул Зах.

Два других куклуксклановца схватили Гавриила и потащили его по проходу к выходу.

— Помогите! — закричал он. — Помогите кто-нибудь! Господи милостивый, помоги мне!

Один из бывших рабов, возмущенный тем, как обошлись с преподобным Пилом, вскочил со своей скамьи и бросился на помощь Гавриилу. Это был Броувард, который еще подростком заменил Мозеса в качестве кучера Джека Кавана. Теперь он стал испольщиком, отцом двоих детей, мускулистым негром. Он подбежал сзади к высокому куклуксклановцу и сорвал с его головы капюшон. Все присутствующие в церкви замерли, увидев лицо человека.

— Генерал Уитни! — воскликнул преподобный Пил, который к этому времени опять вскарабкался на кафедру, его лоб был окровавлен. — Не поверил бы, что вы способны на это. Вы — в прошлом сенатор, бывший посол — наденете на голову белый колпак и оскверните храм Божий! Позор вам, сэр! Когда вы предстанете перед очами Господа, сэр, что вы ответите Творцу, когда Он спросит вас об этом низком преступлении?

Пинеас посмотрел холодно на проповедника.

— Я скажу ему, — ответил он звонким голосом, — что я горжусь содеянным.

Он медленно опять надвинул капюшон на голову. Два куклуксклановца подтащили Гавриила к дверям церкви. Броувард было опять бросился за ними, но Зах выстрелил в воздух. Прихожане громко кричали, когда куклуксклановцы выбегали из церкви, с грохотом захлопнув за собой двери.

— Позор всем нам, — причитал преподобный Пил с кафедры. — Мы позволили им сделать это.

— Он прав! — выкрикнул Броувард. — Если мы не научимся давать сдачи, то навсегда останемся рабами. — Правительство говорит, мы свободные люди, а я говорю, мы никогда не будем свободными, пока клановцы будут врываться в наши дома и церкви и выволакивать нас на улицу, чтобы убивать. Они собираются убить Гавриила Кавана, но мы должны помешать им. Мы можем стать такими же, как он, если будем драться. Не позволим клановцам убить Кавана!

Раздались шумные возгласы одобрения.

— Братья! — закричал преподобный Пил, размахивая руками, призывая к тишине. — Мы не должны применять насилие. Нам надо остановить их, но остановить молитвами.

— Преподобный, — заорал Броувард. — Мы можем молиться, пока не отупеем, но это не помешает им убить Гавриила Кавана! Я скажу, если они применяют насилие, значит мы тоже применим насилие! Пошли, ребята! И захватите свои ружья! Пора постоять за себя!

Гавриил лежал на спине на дне крытой повозки. Ему связали руки за спиной, заткнув рот кляпом. Повозка прыгала холодной ночью по заснеженным колдобинам. Восемь куклуксклановцев в капюшонах сидели по обеим сторонам Гавриила на скамейках и смотрели на него. Картина была ужасающей. Но вот двое клановцев сдернули свои колпаки.

Зах и Пинеас улыбались.

— Мы слышали, что ты играл для папы римского, — заметил Пинеас. — Тебе повезло, потому что тебе понадобятся его молитвы.

Куклуксклановцы захохотали.

— Посмотрите-ка, он трясется, — сказал Зах. — Думаете, он испугался? Ну, нет, просто продрог. Ты замерз, правда, черномазый? Но это ничего. Скоро тебе станет очень жарко.

Новые взрывы хохота куклуксклановцев. Зах вытащил из-под своего балахона нож, слез со скамейки, наклонился над Гавриилом, встав одним коленом ему на грудь. Поднес кончик лезвия к горлу Гавриила.

— Мы воевали из-за тебя, черномазый, — сказал он. — Ты знаешь, что я потерял в этой войне? Я потерял отца, дом и брата. Ты знаешь, сколько родственников потеряли люди, сидящие в этой повозке? Не меньше сорока пяти. Сорок пять покойников, черномазый. Они теперь на небе, потому что воевали из-за вас, черномазых. Когда-то мы были богатыми, теперь обеднели. И у вас, черномазых, хватает нахальства сорить у нас на глазах деньгами, швырять их нам в лицо, пробиваться на политические посты… Ты играл для папы римского? Ну, а мы можем поиграть вот с этим!

Он повернулся и занес нож над половым органом Гавриила. Гавриил с кляпом во рту, задыхаясь от ужаса, попытался перевернуться на бок. Пинеас наклонился и успокаивающе положил руку на плечо Заха.

— Не надо, — остановил он его. — Мы придумаем что-нибудь получше.

Зах неохотно слез с Гавриила и опять сел на скамейку. Гавриил подвывал от страха. Повозка катилась по заснеженной земле к дьявольской цели. Через двадцать минут она остановилась. Куклуксклановцы начали вылезать из нее. Зах, который все еще не надевал своего капюшона, схватил Гавриила за одну руку, а другой, с поднятым капюшоном, — за другую. Рывком они поставили его на ноги и подтащили к задней части повозки. На снегу стояли четыре клановца с ружьями наизготовку. Зах подтолкнул Гавриила в спину, тот спрыгнул на землю.

Они находились на опушке соснового леса, снежные хлопья, покрывшие ветви деревьев, придавали этому месту жуткую красоту. Когда он увидел, что они соорудили в центре опушки, по его спине поползли мурашки.

Они построили большую деревянную решетку над кучей поленьев, высотой почти в шесть футов. Вокруг костра установили дюжину горящих деревянных крестов, которые освещали всю сцену.

— Догадайся, что сегодня на ужин? — спросил Зах, с улыбкой ткнув Гавриила пальцем в грудь. — Ты, — сам же и ответил он. — Сегодня мы зажарим здесь черномазого.

Куклуксклановцы захохотали. Гавриил попытался убежать. Но Зах выкинул ногу, подставив ему подножку. Гавриил упал лицом в снег.

— Ну, кто у нас командует? — крикнул Зах. — Кто у нас за шеф-повара?

— Как бывший посол, — отозвался Пинеас, подходя к своему приемному сыну, — как человек, побывавший в лучших ресторанах Европы и Вашингтона, полагаю, что мои притязания на эту роль вполне заслуживают поддержки.

— Верно! Правильно! — одобрительно закричали куклуксклановцы.

— Тогда, сэр шеф-повар, приготовьте главное блюдо.

— С удовольствием, сын, — игриво выкрикнул Пинеас. — Но мне надо помочь.

Двое мужчин стали на колени возле Гавриила и начали его разувать. Гавриил отчаянно брыкался.

— Попридержите его колени, — скомандовал Зах.

Один из куклуксклановцев придавил колени Гавриила, встав на них коленями. Пинеас и Зах стащили с него ботинки, потом носки.

— Так, теперь брюки, — скомандовал Зах.

Третий куклуксклановец слез с коленей Гавриила. Тот опять начал брыкаться, дергаясь на земле как обезумевшее от ужаса животное. С некоторыми затруднениями Зах и Пинеас все-таки стащили с него и штаны. Потом рывком поставили его на ноги. Ножом Зах разрезал надвое сначала его пиджак, потом рубашку. Стащил с него обрезки. Гавриил остался в одном нижнем белье, дрожа от холода.

— Принесите вертел, — велел Зах.

Куклуксклановцы подняли деревянную слегу с двух деревянных рогатин, на которых она лежала, и поднесли к Заху.

— Стяните с него подштанники, потом привяжите его к вертелу, — распорядился Пинеас жестко.

Зах и другой клановец спустили подштанники Гавриила и сдернули их. Теперь он стоял совсем голый, дрожа от холода и обливаясь потом от ужаса.

Вертел лежал на снегу. Зах схватил Гавриила со спины, а другой клановец за колени. Они приподняли его.

— Засовывайте вертел между его связанных рук, потом привязывайте к его коленям.

Приказание тут же выполнили.

— Прекрасно. Кладите этого черномазого на решетку.

Взялись за оба конца вертела и приподняли его. Гавриил под тяжестью своего веса перевернулся и повис на слеге лицом вниз. Страшная процессия понесла его к куче поленьев, и слегу опять положили на вкопанные в землю рогатины.

Пинеас и Зах взобрались на кучу поленьев и оказались на уровне головы Гавриила.

— Пусть мы проиграли войну, — заявил Пинеас куклуксклановцам. Потом он повернулся к Гавриилу, в его глазах аристократа отразились ненависть и презрение. — Но в конце концов мы победим. Когда пыль осядет, все увидят, что наши братья северяне так же ненавидят вас, черномазых, как и мы. Ты слышишь меня, черномазый? Ты напялил на себя одежду белых и поехал колесить по Европе. Но теперь ты дома. У себя в Америке. Где же теперь твоя одежда? Ее нет. Поможет ли она тебе? Нисколько. Потому что ты с нами, своими господами. И боишься драться…

Из чащи леса прозвучал выстрел. Пинеас Тюрлоу Уитни, на лице которого отразилось изумление, схватился за грудь, потом упал вперед, скатился по куче поленьев на заснеженную землю. Прогремели другие выстрелы. Куклуксклановцы завопили, заметались, панически кинулись к своим ружьям. Зах соскочил с кучи поленьев, схватил с земли приготовленный факел, зажег его от одного из горящих крестов. Пропитанная маслом ветошь тут же вспыхнула ярким пламенем. Он подбежал к поленьям и стал разжигать костер, когда раздался новый залп выстрелов. Пуля попала Заху в спину. Он вскрикнул, шагнул вперед и свалился на принесенный им же факел, которым намеревался поджечь костер и поджарить на нем Гавриила. Теперь он упал бездыханным рядом со своим приемным отцом Пинеасом. Матерчатый балахон Заха загорелся, его тут же охватил столб пламени. Загорелась одежда и лежавшего рядом с ним Пинеаса. Гавриил, все еще висящий на вертеле, с ужасом смотрел, как языки пламени, охватившие его незадачливых палачей, лижут нижние поленья подготовленной для костра кучи дров.

Замертво попадали в снег пятеро других куклуксклановцев. Последний оставшийся в живых, вопя от ужаса, вскочил на повозку и, огрев лошадей, помчался в ночь.

Из лесу выбежали Броувард и двенадцать других прихожан.

— Тушите огонь! — громко крикнул он, бросая ружье и подбегая к горящим трупам. Он стал кидать на них снег.

— Помогайте мне! — завопил он. — И снимите Гавриила!

Через несколько минут огонь загасили, трупы бывшего сенатора и его приемного сына — героя Конфедерации продолжали дымить. Гавриила отвязали, накинули на него одеяло, прикрыв его наготу.

— Спасибо, — пробормотал тот, находясь в шоке. — Благодарю всех вас.

— Эти куклуксклановцы обкакались от страха, — ликовал Броувард.

— Да, но они вернутся, — заметил другой прихожанин. — Нам стоит некоторое время не высовываться. Из-за этого у всех будут большие неприятности.

— Ничего, — успокаивающе произнес Броувард. — Мы теперь знаем, как надо драться. А как быть вам, брат Гавриил? Вам лучше поскорее убраться отсюда в Нью-Йорк.

— Да, я сразу же уеду, — ответил Гавриил со слезами на глазах. — Но теперь я понял, какое у меня было прошлое. И знаете что? Несмотря на всю мерзость случившегося, в этом есть и свой смысл. Потому что мы, пережившие все это в Америке, не из тех, у кого кишка тонка.

— Аминь, — дружно откликнулись остальные.

— Просто не верится, — заметила Лиза два дня спустя в разговоре с Отто Шенбергом. Она смывала свой грим в артистической комнате театре «Эмпайр», где проходили репетиции пьесы «Она уступает, чтобы победить». — Да, действительно, не могу поверить в это, — продолжала она. — Пинеас Уитни оказался сумасшедшим! Пытаться заживо зажарить Гавриила — чудовищно! Слава Господу, что Уитни погиб. Он больше многих других заслуживал смерти.

— А Гавриил уже в Нью-Йорке? — спросил банкир.

— Да. Он обедал у меня недавно. Гавриил чуть ли не со слезами рассказывал обо всем этом. Он все же рад, что съездил в Виргинию. По крайней мере, теперь он узнал о своем происхождении.

— Что же он будет теперь делать?

— Говорит, что уедет обратно в Европу, потому что здесь он может выступать только в негритянских кварталах. Ах, Отто, разве это не преступление, что такой талантливый человек, как Гавриил, не может снять для своего концерта даже пивной бар, потому что он черный! Можно было думать, что после стольких страданий во время войны обстановка начнет понемногу меняться. Но Лиля рассказывает мне, что в Нью-Йорке распространены такие же предрассудки, как и на Юге.

Отто немного поразмыслил, не сводя своих глаз с Лизы. Потом поднялся.

— Музыкальная академия просила меня сделать пожертвование на благоустройство концертного зала. И как вы знаете, я уже пожертвовал значительную сумму филармонии Нью-Йорка. Возможно, мне удастся организовать первое выступление Гавриила в Нью-Йорке.

Лиза отложила в сторону салфетки и повернулась к нему. Она вся просияла.

— Отто! — воскликнула она. — Если вы устроите это, то сделаете меня самой счастливой женщиной на свете. Вы знаете, что Гавриил для меня почти как сын. Если ему удастся сыграть в Нью-Йорке!.. — Вскочив, она подбежала к нему и, обняв его за шею, расцеловала. — О, милый человек! Устроите ли вы это?

Отто слегка покраснел.

— Вы оставили следы помады на мне…

— Сейчас сотру. — Она бросилась к своему туалетному столику. — Во сколько это обойдется?

— Они намекают на шестизначную цифру.

— И это стоит того — до последнего цента. Пожалуйста, скажите, что вы это устроите.

Она торопливо стерла краску с его щеки. На суровом лице банкира неожиданно появилась улыбка.

— Завтра утром я переговорю с комитетом, — пообещал он.

Лиза опять поцеловала его, еще больше испачкав его лицо гримом.

Через неделю у парадных дверей музыкальной академии на Четырнадцатой улице собралась толпа. Собравшиеся там, все белые граждане, держали в руках плакаты с коряво написанными словами. «Не позволим выступать черномазым!», «Театры только для белых!», «Негритянские концерты, ДА! Черных пианистов НЕ НАДО» — скандировали они и ходили по овальному кругу перед парадным входом в освещенной газовыми фонарями концертный зал, перед дверьми которого висели огромные афиши, извещавшие:

Когда Лиза и Отто подъехали на экипаже, она ахнула, увидев толпу.

— Это превосходит все мои опасения, — воскликнула она.

— Нас предупреждали.

Толпа начала освистывать вышедшую из кареты Лизу. Она вместе с Отто торопливо юркнула в концертный зал, где контролер провел их по проходу на их места.

Далеко не все кресла в зале оказались занятыми. Но когда ослабили яркость осветительных огней, она с облегчением увидела, что пришло не менее ста любителей музыки, среди них музыкальные критики трех центральных газет.

На сцену вышли оркестранты и расселись по своим местам за большим черным роялем «Стейнвей».

Гавриил стоял за кулисами в ожидании своего выхода, вытирая с лица пот. Гастролирующий дирижер Ганс фон Бюлоу, зять Листа, — его перетянул на свою сторону Вагнер, — который пытался забыть все дрязги во время своего американского турне, похлопал его по плечу.

— Не волнуйтесь, — подбодрил его немецкий маэстро. — Ваш сегодняшний концерт войдет в историю.

— Может быть, — пробормотал Гавриил.

Фон Бюлоу вышел на сцену и поклонился вежливо зааплодировавшей публике. Потом он встал на возвышение.

Гавриил глубоко вдохнул и тоже вышел на сцену. Его встретила абсолютная тишина, когда он подошел к роялю и поклонился. Он сел, расправив фалды своего фрака. Посмотрел на фон Бюлоу и кивнул. Маэстро поднял дирижерскую палочку. Драматические звуки увертюры к концерту заполнили зал.

Гавриил смотрел на клавиатуру, думая о своем убитом отце, о погибших до него поколениях рабов, незаметных личностей в мучительной истории, чьих имен он никогда не узнает. Он думал о Пинеасе Тюрлоу Уитни и о Захе. Вдруг его охватила злость.

Когда закончились такты увертюры, сыгранной оркестром, зазвучали мощные аккорды Гавриила на рояле, полились захватывающие пассажи нарастающих октав.

Лиза, сидевшая в третьем ряду, сжала руку Отто.

Когда концерт подошел к волнующему завершению, опять воцарилась тишина. Весь вспотевший Гавриил поднялся. Он знал, что сыграл великолепно. Посмотрел на зал.

Лиза вскочила со своего места.

— Браво! — крикнула она и начала хлопать. К ней присоединился Отто.

И вдруг прорвалось. Захлопали и другие присутствующие. Раздалось несколько свистков, но они утонули в возгласах «Браво!» Гавриил не совсем уверенно поклонился. Но он мог уже не сомневаться в успехе. Это выступление стало его триумфом.

Этот вечер стал историческим для Гавриила Кавана.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Театральное обозрение в «Нью-Йорк геральд», 5 марта 1868 года:

В яркий, солнечный, но ветреный послеобеденный час в одно из воскресений марта Аманда читала в гостиной номера гостиницы «Давенпорт», когда зазвонил звонок входной двери.

— Я открою, — крикнула она Лиле, которая хлопотала на кухне.

Аманда встала. На ней было белое платье с белым бантом в светлых волосах, и она, как всегда, выглядела исключительно привлекательно.

Она подошла к двери и открыла ее.

— Папа! — крикнула она. — Папа!

На пороге стоял Адам, протянувший к ней руки. Аманда бросилась в его объятия, прижалась к нему и расцеловала.

— Как же ты выросла, Господи! — воскликнул Адам. — И как похорошела. Ах, Аманда, по тебе, наверное, уже сохнут молодые люди. Посмотри-ка скорее, что я привез тебе.

Только тут она заметила щенка спаниеля, которого Адам держал на ремешке и который обнюхивал пол, чтобы наделать в гостиной.

— Это для меня? — недоверчиво воскликнула Аманда. — Такой красивый щенок! Как его зовут?

— Это ты решишь сама.

— Он просто замечательный!

Она взяла на руки щенка, тут же начавшего лизать ей лицо.

— Спасибо, спасибо! Заходи же! Долго ли ты пробудешь здесь? Почему ты не приезжал раньше? Я так скучала по тебе!

— А я по тебе, дорогая.

Он снял шляпу и пальто, оглядел комнату, уютно обставленную подержанной мебелью.

— Лиля, идите сюда и познакомьтесь с моим папой. Сомерсет, и ты тоже.

Из кухни вышла Лиля.

— Папа, это Лиля, самая милая женщина на всем свете. Лиля, знакомьтесь, это лорд Понтефракт.

— Как вы поживаете, Лиля?

Лиля, которая несколько разволновалась, постаралась сделать реверанс.

— Как вы поживаете…

Она в смущении повернулась к Аманде и шепотом спросила ее:

— Как мне обращаться к нему? Ваша милость?

— Называйте меня мистер Торн, — улыбнулся Адам. — Я оставил свой титул на корабле, на котором приплыл сюда. А кто этот красивый молодой человек?

Из спальни вышел Сомерсет, крупный шестилетний мальчик с черными волосами.

— Это Сомерсет, мой непослушный братец, — представила его Аманда.

— Неправда, ты сама озорная, — отпарировал Сомерсет, потом повернулся к Адаму и с большой серьезностью пожал ему руку. — Как вы поживаете, сэр? Рад познакомиться с вами.

— А я рад познакомиться с тобой, Сомерсет. А где ваша мама?

— Она поехала на весь день к мистеру Шенбергу.

Такой ответ озадачил Адама.

— Кто такой мистер Шенберг?

Лиля покашляла, прочищая горло.

— Это, э… хороший знакомый Лизы, — объяснила она, с беспокойством поглядывая на детей.

Маркиз Понтефракт был удивлен.

— Я зарабатываю на тебе деньги, — объяснял ей Отто Шенберг, — что является для меня приятным сюрпризом. Мистер Грей сообщает мне, что он каждый день распродает все билеты.

Лиза кивнула.

— Действительно, это удивительно, особенно если учесть все эти ужасные отзывы, — поддакнула она.

— Много ли понимают критики? Если бы они все так хорошо понимали, то написали бы хорошую пьесу и разбогатели. Сегодня я получил письмо от Джеффри.

— О, дорогой! Он все еще недоволен нами?

— Нет, похоже, он примирился с тем фактом, что его отец больше подходит для тебя.

— Дорогой, не обольщайся.

— Кроме того, он познакомился с девушкой, мисс Лоуелл. И, похоже, очень увлекся ею.

— Хорошо. Чем быстрее он забудет обо мне, тем лучше.

Вошел слуга, налил в их бокалы вина и удалился.

— Лиза, ты принесла мне счастье, — продолжал Отто. — Единственное, что мне не нравится — это делить тебя со зрителями.

— Будь благодарен, что такие зрители находятся.

— Не думаешь ли ты бросить театр?

Лиза засмеялась.

— Если верить критикам, театр с удовольствием отпустил бы меня.

— Я говорю серьезно.

— Конечно, готова уйти оттуда. Я пошла в театр только для того, чтобы подработать.

На пороге столовой появился дворецкий.

— Простите меня, сэр. Некий мистер Адам Торн хотел бы увидеть миссис Синклер.

Лиза напряглась.

— Адам… — прошептала она.

— Кто это такой? — спросил Отто.

— Лорд Понтефракт.

Она поднялась, лицо ее побледнело.

— Где он находится? — спросила она дворецкого.

— В гостиной.

Нахмурившийся Отто наблюдал за Лизой, которая торопливо направилась к двери.

Адам рассматривал в гостиной картину Рембрандта, когда туда вошла Лиза. На ней было бежевое шелковое платье, длинный подол которого сзади был закручен в турнюр — последний крик моды.

— Адам!

Она закрыла за собой двухстворчатую раздвигавшуюся дверь. Он обернулся и холодно посмотрел на нее.

— Я приехал из Англии, чтобы помочь тебе, потому что Бентли сообщил мне, что ты потеряла все свои деньги, — заметил он. — Но теперь вижу, что ты опять обрела кое-что.

— Отто финансировал постановку, в которой я занята…

— Что еще он финансировал?

Она нахмурилась.

— Адам, ты так холодно смотришь на меня.

— Вот как? Вспомни, что ты писала мне? «Адам, ты должен быть хорошим». Знаешь, я принял к сердцу этот твой совет. Старался быть хорошим. Остался верен Сибил, и наша семейная жизнь наладилась. А теперь я узнаю, что мать моей дочери не очень-то хорошо себя вела. А проще говоря, стала дорогостоящей проституткой…

Она подошла к нему и дала звонкую пощечину.

— Не смей так говорить со мной!

— Разве это не правда? Моя Лиза, женщина, которую я полюбил на всю жизнь, стала любовницей нувориша, банкира с Уолл-стрита.

— Ладно. Признаю, что я его любовница. Но он не нувориш!

— Это не важно!

— Хорошо, пусть он и нувориш, но это исключительно культурный человек, которым я очень дорожу!

— Лиза, ты ходишь вокруг да около! А дело-то в том, какое ты оказываешь влияние на Аманду. «Где мамочка? Мамочка проводит день со своим знакомым, мистером Миллионером». Аманда невинный ребенок, но это продлится недолго, когда она узнает о поступках мамочки.

Лиза отвернулась, на ее глаза навернулись слезы.

— Дай мне время, — прошептала она. — Думаю, что Отто хочет жениться на мне, но пока он не заводил разговор об этом. Ты должен дать мне время. И не будь таким самонадеянным. Не относись жестоко к человеку, которому ты так дорог.

Он смягчился.

— Прости. Я действительно повел себя жестоко. Просто меня это ужасно удивило…

— Здесь суровая страна, Адам, и суровый город. Хорошо просто так рассуждать о морали, но когда дело доходит до уплаты за жилье, тогда приходится вертеться. Я многое узнала от этого жулика Джима Фиска. Я походила на голубя, которого можно было общипать, и он общипал меня. Но такое не повторится. Может быть, я говорю слишком жестко, но если хочешь уцелеть, надо проявить жесткость.

— Ладно, подождем еще. А пока разреши мне забрать с собой в Англию Аманду на некоторое время, пока вы с мистером Шенбергом не придете к какому-то решению. Мне хочется видеть ее возле себя, а ей хочется побыть со мной.

Лиза задумалась.

— Полагаю, это хорошая мысль, — наконец сказала она. — Да, возьми Аманду с собой в Англию.

— Лиза?

— Да?

— Ты знаешь, зачем я приехал в Нью-Йорк? Частично, чтобы увидеть Аманду, но… но главным образом, чтобы еще раз повидать тебя. Я чертовски скучал по тебе.

— Но ты же счастлив с Сибил?

— Да. Но это… не то же самое. О Господи, Лиза, я все еще люблю тебя! Проклятье!

Он обнял ее и жадно поцеловал. Она тут же ответила ему.

Открылись двери и появился Отто.

— Дорогая моя, — произнес он ледяным голосом. — Может быть, ты представишь меня лорду Понтефракту, который, похоже, почувствовал себя здесь как дома.

Адам отпустил ее.

— Простите, мистер…

— Шенберг. Отто Шенберг. Лиза, театральные критики ошибались. У тебя отлично получается роль из французского фарса.

— Во всем виноват я, — произнес Адам.

— Понимаю, милорд. Лиза — колдунья. Она, несомненно, околдовала вас, как она околдовала меня. И скольких еще поразили твои чары, дорогая моя?

Лиза вся похолодела.

— Я не стану выслушивать такое ни от одного из вас, — заявила она, направляясь к двери.

— Куда ты идешь?

— Домой.

— Но ужин еще не закончился.

— К дьяволу этот ужин! К дьяволу вас всех! — Она подошла к двери, обернулась, глаза ее метали молнии. — К дьяволу всех мужчин!

Она вышла в прихожую. Отто хотел было последовать за ней, но Адам остановил его.

— Пусть уходит, — сказал он. — Я накинулся на нее из-за вас, что, возможно, было ошибкой. Пусть она остынет.

Отто сердито повернулся к нему.

— Сэр, это мой дом. Как вы смеете указывать мне, что мне делать? И как вы посмели целовать Лизу?!

— Мистер Шенберг, вы становитесь нестерпимым.

Лицо банкира побагровело. Он готов был взорваться. Потом стал отходить.

— А теперь, — предложил Адам. — Давайте обсудим все это как два цивилизованных джентльмена. Поскольку у Лизы нет отца, то, думаю, я могу выступить в качестве своего рода опекуна. Каковы, сэр, ваши намерения в отношении ее?

Отто окрысился, хотел было что-то сказать, потом передумал.

— Любите ли вы ее? — спросил Адам.

Отто обмяк.

— Никогда не думал, что страсть может быть такой всепоглощающей. Да, я люблю ее.

— Понимаю ваши чувства. Намереваетесь ли вы жениться на ней?

— Боюсь, что она мне откажет. Ведь я намного старше ее.

— Спросите об этом ее, — посоветовал Адам. — А пока что я заберу Аманду в Англию. Образно говоря, это расчистит поле действий, пока вы с Лизой все не утрясете. Всегда в первую очередь надо подумать о детях. В конце концов, это наше будущее.

Отто с восхищением посмотрел на него.

— Милорд, — спросил он. — Вы уже ужинали?

— Нет.

— Почему бы вам не присоединиться ко мне? Думаю, что нам надо познакомиться поближе.

— Это доставит мне удовольствие.

Они вместе направились в столовую.

— С каким банком вы имеете дело в Лондоне? — спросил Отто.

— «Куттс».

— Необычайное совпадение. Я их представитель в Нью-Йорке. Кстати, я попросил «Шато Марго» к жаркому. Вам нравится «Шато Марго»?

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Теплым летним днем 1874 года Адама и Сибил ввели в шумные гостиные залы королевы Виктории в Виндзорском замке. Королева — полная, коренастая, невысокая дама, одетая во все черное с белым кружевным чепчиком на голове, сидела в кресле. Адам поклонился, а Сибил сделала реверанс.

— Мне доставляет большое удовольствие видеть вас обоих, — сказала королева. — Конечно, ваши подвиги на протяжении многих лет захватывали мое воображение, лорд Понтефракт. Как ваш суверен, я пыталась вознаградить вас за многие услуги Англии и Империи. Сегодня я хочу предложить вам еще одну почесть. Но увы, я не могу делать вид, что это место не связано с опасностью. Вы, несомненно, слышали вести о лорде Мэйо? Наш вице-король совершал поездку в тюрьму на Андаманских островах, где на него набросился сумасшедший заключенный и омерзительно убил его.

— Да, я слышал, мадам, — подтвердил Адам.

— Уже несколько лет мистер Дизраэли говорил мне, что вы подходите для поста вице-короля, если возникнет такая необходимость. До сегодняшнего дня мы полагали, что вы, возможно, слишком молоды для такого ослепительного приза. Но теперь, когда вы… возмужали, я считаю, что лучше вас никто не подходит для этого места. Хотите вы стать нашим вице-королем, милорд?

— Адам! — прошептала Сибил. В ее взгляде отразилась гордость.

— Перед тем как я отвечу, мадам, — произнес Адам, — я должен известить вас об одном факте, о котором знают лишь я, моя жена и несколько других лиц. Это может заставить вас изменить обо мне свое мнение.

— Что же это за факт, говорите.

Адам глубоко вдохнул.

— Я не чистокровный англичанин, мадам. Моя прабабушка была индуской из Калькутты.

— Неужели? — отозвалась королева. — Дорогой мой лорд Понтефракт! Не вижу оснований, чтобы это обстоятельство помешало вам занять пост вице-короля. Больше того, это делает ваше назначение еще более уместным, чуть ли не идеальным. Нам известны сложившиеся в Индии условия, и нас сильно беспокоят сообщения о существующей там расовой вражде. Я королева всех своих подданных в Империи, независимо от цвета их кожи. Думаю, что индийское население полуострова придет в восторг, если я назначу вице-королем человека, в жилах которого течет и их кровь. Думаю, что мы делаем просто великолепный выбор.

Адам подумал о годах страха и чувства вины, которые он испытывал по поводу своей смешанной крови. И вдруг, как по мановению руки, и страх, и чувство вины пропали. Действительно, какое это в общем-то имело значение?

— В таком случае, мадам, для меня огромное удовольствие и честь принять ваше предложение.

— Отлично. Вы оба достойно украсите этот пост. И должна сказать, — она понизила голос и к их удивлению подмигнула, — немногие из моих вице-королей и вице-королев были такими красивыми, как вы! — Она позвонила в колокольчик. — Ну, а теперь идемте ужинать.

— Ах, Адам, — говорила Сибил ночью того же дня, лежа с Адамом в спальне Виндзорского замка. — Я самая счастливая, самая гордая из всех живущих женщин. Вице-король Индии! Какая высочайшая честь.

— Сибил, думаю, что тебе понравится Индия.

— Я люблю тебя, дражайший мой Адам. Я буду счастлива везде, где рядом со мной будет находиться мой дорогой супруг.

Когда завершились их любовные утехи, Адам заметил:

— Если иметь в виду романтические влечения, го следует обратить внимание на то, что Генри постоянно говорит об Аманде. Не кажется ли тебе, что он увлекся ею?

— Конечно, увлекся, — подтвердила она. — Это совершенно очевидно. Всякий раз, когда она навещает нас, он становится неразговорчивым и неуклюжим. Она замечательная девочка. — Сибил помолчала. — Правда, это было бы замечательно?

— Что именно?

— Неужели тебе непонятно, что если бы Генри женился на Аманде, то это стало бы идеальным решением. Потому что это возвратило бы Аманде как наследнице де Веров по крови — твоей наследнице — титул, а их сын, третий маркиз, получил бы этот титул на полных законных основаниях.

— Да, — согласился Адам. — Такая мысль приходила мне в голову. Когда Аманда приедет опять на следующей неделе, нам надо кое-что сделать, чтобы посватать их.

«Да, это было бы здорово», — подумал он.

Теперь, когда Лиза вступила в счастливый брак с Отто Шенбергом, было бы действительно прелестно, если бы Аманда стала его невесткой.

— Мне пришла одна мысль, — обрадовалась Сибил. — И нам практически не надо будет заниматься сватовством.

— Аманде исполнилось семнадцать лет, — размышляла вслух Лиза, сидя за длинным обеденным столом во дворце Отто на Пятой авеню. — И она опять отправилась в Англию. Она сказала мне, что питает самые нежные чувства к лорду Генри. Разве не прекрасно было бы, если..?

Она не закончила фразу. Муж, подняв глаза от тарелки, взглянул на нее.

— Но дорогая моя, — произнес он довольно-таки шокированным тоном, — она же сводная сестра лорда Генри.

— Не совсем, — возразила Лиза с загадочной улыбкой.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Адам не является отцом лорда Генри. Конечно, об этом старались помалкивать. Но действительно нет препятствий к тому, чтобы Аманда стала будущей маркизой Понтефракт. Разве это было бы плохо?

«Судьба не нарекла мне Адама, — думала она. — Но моя дочка… если она станет его невесткой, это будет не менее замечательно».

Двое семнадцатилетних подростков галопом скакали по торфяникам, пока не достигли разрушенных стен старого аббатства. Там, где столетия назад монахи возносили свои молитвы незримому Богу, выросли дикие цветы. Лорд Генри спрыгнул с коня и подошел к Аманде, чтобы помочь ей сойти с лошади.

— Мой отец гулял здесь с твоей матерью, — когда они были еще детьми, — сказал он, проводя ее через зияющую дыру двери.

— Великолепно, — воскликнула Аманда. — Как называется это место?

— Аббатство Ньюфилд. Отец сказал мне, что он поклялся в любви твоей матери и сказал ей, что всегда останется ее верным рыцарем.

— О, мне нравится это! Так романтично.

Лорд Генри, встав на одно колено, взял ее правую руку. Лучи июньского солнца золотили его волосы.

— Милая Аманда, торжественно обещаю тебе, что всегда буду твоим верным рыцарем, и какая бы ни стряслась с тобой беда, где бы это ни случилось, я всегда приду тебе на помощь.

Аманда хихикнула.

— Генри, какой ты глупый.

— Глупый? Я думал, что это удивительно прелестно, Аманда, этим самым я говорю, что люблю тебя.

— Я это знаю и тоже люблю тебя.

— Нет, я не имею в виду это. Я имею в виду… ну… по-настоящему.

— Не понимаю, что ты говоришь.

— Я хочу сказать, я люблю тебя не как твой сводный брат. Я люблю тебя как… ну, как рыцарь любит даму сердца.

— Но это нельзя, Генри. У нас общий папа.

Молодой красивый наследник маркиза Понтефракта слегка покраснел.

— На самом деле, — возразил он, — это не так.

Аманда уставилась на него.

— Ты хочешь сказать, что мы не кровные родственники?

— Нет. Не кровные.

— Тогда кто же твой отец?

— Другой человек. В общем-то, это небольшой секрет. Об этом нельзя болтать повсюду.

— Генри, — тихо произнесла она. — Думаю, что ты действительно станешь моим настоящим рыцарем.

Он поднялся на ноги, обнял ее.

— Милая Аманда, — прошептал он.

— Сладкий мой.

Их поцелуй затянулся неблагоразумно долго.