Блез Паскаль

1. Реформация, католическая реакция и янсенизм

нсенизм во Франции и в Голландии был частью той волны буржуазной оппозиции католицизму и феодализму, истоки которой лежат в реформационном движении эпохи Возрождения. Как известно, в результате Реформации образовалась новая ветвь христианства — протестантизм, зарождение которого связано с именами Лютера, Цвингли, Кальвина. Чтобы понять место янсенизма в истории католицизма, необходимо уяснить смысл «реформы» средневекового христианства, который заключается в следующем.

1. Спасение и оправдание верующих перед богом достигается не путем «добрых дел» и заслуг через посредство церкви, но исключительно sola fide (только верою) в искупительную миссию Иисуса Христа. Это кредо было выдвинуто Лютером против порочной практики церкви классифицировать как заслуги перед богом прежде всего то, что было выгодно ей самой и способствовало обогащению ее служителей, как это было, например, в случае очень прибыльной для церкви торговли индульгенциями.

2. Отношение человека к богу приобретает интимно-личностный характер на основе индивидуального опыта каждого. Бог — это не только творец мира и порядка в нем, но заинтересованный в судьбах людских учитель, живой, личный бог, в которого верят сердцем, а не разумом, бог любви и утешения. Почти всякое значение теряют элементы внешней религиозности (соблюдение постов, культ «святых», безбрачие и т. д.), которые и отменяются во имя религиозности внутренней, душевной, сердечной. Из семи религиозных «таинств» сохраняются только два: крещение и причастие, а в кальвинизме — лишь крещение. В связи с этим богослужение чрезвычайно упрощается. По мысли Энгельса, церковь протестантов — «это дешевое устройство устраняло монахов, прелатов, римскую курию — словом, все, что в церкви было дорогостоящим». Секрет «дешевой церкви», как и «мирского аскетизма» у протестантов, «состоит в буржуазной бережливости» (1, 7, 361–362; 378).

3. Католическая церковь и ее служители (от священника до папы римского) лишаются высокой привилегии быть необходимыми посредниками между богом и верующими.

4. Исчезает существенное различие между священнослужителями и мирянами, которое есть в католицизме, и провозглашается тезис о «всеобщем священстве» верующих.

5. Человеческая природа после грехопадения считается абсолютно испорченной, в силу чего человек не способен своими естественными силами достигнуть совершенства, оправдаться перед богом, а следовательно, и заслужить спасение.

6. Отрицается свобода воли человека.

7. Бог заранее предопределил одних к спасению, других — к вечной погибели. Божественная благодать дана не всем людям, но только избранным.

8. Поскольку никто не знает воли бога и того, к какой участи он ею предопределен, постольку каждый может надеяться на спасение и стараться быть достойным его. Мирское призвание есть в конце концов предначертание самого бога, так что успех в мирской деятельности является некоторым показателем предызбранности к спасению. Таким образом, оправдывалась перед богом и даже поощрялась активная буржуазная деятельность.

9. Из идеи жесткого предопределения к спасению лишь избранных следует, что Иисус Христос пролил свою кровь не за всех людей.

10. Во всех вопросах веры необходимо опираться на Священное писание, т. е. Библию, а не на Священное предание (авторитет отцов церкви, постановления церковных соборов, папские декреты). Переворот, осуществленный Лютером в христианском вероучении, ярко и глубоко характеризует Маркс: «…Лютер победил рабство по набожности только тем, что поставил на его место рабство по убеждению. Он разбил веру в авторитет, восстановив авторитет веры. Он превратил попов в мирян, превратив мирян в попов. Он освободил человека от внешней религиозности, сделав религиозность внутренним миром человека. Он эмансипировал плоть от оков, наложив оковы на сердце человека» (1, 1, 422–423). Реформация нанесла сильнейший удар не только по католической церкви, но и по феодализму, концентрированным идеологическим выражением которого был католицизм. Недаром Энгельс считал, что «реформация — лютеранская и кальвинистская — это буржуазная революция № 1 с Крестьянской войной в качестве критического эпизода» (там же, 21, 417).

Католическая церковь вместе с феодальными светскими властями жестоко обрушилась на «еретиков». В 1542 г. была реорганизована инквизиция — полицейско-судебное учреждение католицизма, действовавшее с XIII в. и ставившее своей целью преследование и осуждение инакомыслящих. В этом году папа Павел III учредил в Риме верховный инквизиционный трибунал, возглавляемый самим папой и имеющий многочисленные отделения «на местах», т. е. во всех католических странах. Инквизиция навечно покрыла себя позорной славой преследованием не только еретиков, но и ученых, писателей и всех представителей европейской культуры, чем-либо не угодивших римской курии. Начало XVII в. было зловеще озарено костром, на котором сожгли Джордано Бруно. В 1619 г. в Тулузе погиб на костре философ-пантеист и вольнодумец Джулио Ваники. Всемирно известен позорный процесс над Галилео Галилеем, на который Паскаль откликается в «Письмах к провинциалу» (письмо восемнадцатое), бросая вызов инквизиции и показывая ее бессилие перед прогрессом научного знания: «Напрасно вы добились в Риме декрета об осуждении мнения Галилея относительно движения Земли. Не этим будет доказано, что она стоит на месте, если бы имелись постоянные наблюдения, которые бы доказали, что именно она-то и вращается, то все люди в мире не помешали бы ей вращаться, как и себе — вращаться вместе с нею» (14, 467). Инквизиция, как в свое время и крестовые походы, дискредитировала христианство в глазах прогрессивно мыслящих людей и вызвала в их кругах активную оппозицию, в результате которой это беспрецедентное карательное учреждение церкви было уничтожено: в ряде стран Европы уже в XVIII в., позже в Португалии (1820), Испании (1834) и, наконец, в Папской области (1859). Некоторые контрольно-полицейские ее функции были переданы Конгрегации священной канцелярии (преобразованной в 1965 г. в Конгрегацию вероучения).

Паскаль принадлежал к тем верующим внутри римско-католической церкви, которые с не меньшей ненавистью, чем вольнодумцы и атеисты, клеймили инквизицию и осуждали религиозный фанатизм, доходящий до человеконенавистничества и жестокости по отношению к иноверцам и инакомыслящим. В своих «Письмах к провинциалу» Паскаль выступает против нелепой и варварской практики осуждения «еретических» книг, которые церковь с 1559 г. вносила в так называемый Индекс запрещенных книг. Под страхом отлучения от церкви инквизиция запрещала верующим читать эти книги, в число которых попали произведения Коперника, Дж. Бруно, Гоббса, Декарта, Паскаля, Вольтера, Дидро и многих других выдающихся представителей европейской культуры. Осужденные книги подвергались анафеме и подлежали публичному сожжению с соблюдением варварского ритуала. Этот дикий церковный обычай просуществовал во Франции вплоть до Великой французской революции.

Католическая реакция на Тридентском соборе (1545–1563) предала проклятию как еретическое учение протестантов и закрепила средневековые догматы веры, похоронив надежды либеральных католиков на обновление вероучения в соответствии с запросами нового времени. Его основные положения были противоположны протестантским и включали среди прочих «декреты» о непререкаемом посредничестве церкви со всей ее сложной иерархией в «деле спасения» верующих, преимущественном авторитете папы перед церковными соборами, признании наряду со Священным писанием и Священного предания, а также признании свободы воли, налагающей нравственную ответственность на мирян за их грехи и нравственное зло вообще в этом мире, и в целом сохранении внешней религиозности (культ богоматери, святых, мучеников, икон, реликвий, соблюдение постов и др.).

Особая миссия по спасению чистоты вероучения ортодоксального католицизма была возложена на Общество Иисуса (Societas Jesu), или орден иезуитов, монашескую организацию, основанную в Париже (1534) испанским дворянином Игнатием Лойолой и санкционированную папой Павлом III в 1540 г. Орден был создан специально для борьбы с протестантской ересью, имел широкие полномочия (генерал ордена, называемый «черным папой», подчинялся только самому папе и имел резиденцию в Риме) и привилегии (члены ордена были свободны от налогов, имели право носить светскую одежду, скрывать свою принадлежность к ордену, не выполнять ряд религиозных предписаний и др.). Все это должно было сохранять в тайне шпионскую деятельность ордена, быстро пустившего свои «щупальца» во все слои французской нации, начиная с простых мирян и кончая высшей знатью и королевским двором. Иезуиты распространили свое влияние на многие страны не только Европы (Испанию, Португалию, отчасти Россию и др.), но и на государства Азии, Африки, Южной Америки. Во Франции они были официально признанными представителями римско-католической церкви и мощной опорой королевского абсолютизма. Иезуит отец Анна был с 1654 г. духовником Людовика XIV, под влиянием которого король Солнце с юных лет ненавидел янсенистов, врагов иезуитов.

Иезуиты влияли на общество также и через воспитание детей в своих учебных заведениях — коллегиях (соответствующих гимназиям) и семинариях (соответствующих университетам). Их школы располагали добротными и удобными зданиями, многочисленными наставниками и учителями, знающими профессорами и маститыми по тому времени учеными (правда, чаще всего схоластического толка). Иезуиты давали своим воспитанникам солидное образование, в определенном смысле строгое воспитание и хорошую физическую подготовку, конечно, при обязательном религиозном настрое духа и мыслей. Высшим авторитетом в теологии они считали Фому Аквинского, а в философии — Аристотеля, разумеется, схоластизированного. Иезуиты воспитывали в своих учениках сдержанность, беспрекословное послушание старшим, мягкую и вкрадчивую манеру обращения. Заботливые родители, в том числе из высшего дворянства и даже протестанты, считали за честь отдать своих отпрысков в иезуитские школы. Так, Декарт воспитывался в иезуитской коллегии Ла-Флеш, а Вольтер — в иезуитской коллегии Ле-Гран. К концу XVII в. иезуиты имели 800 учебных заведений, в том числе 20 семинарий.

Но ряд положительных черт иезуитской методы воспитания и образования во многом стирался удушливой нравственной атмосферой в их школах. Ученики должны были взаимно шпионить и доносить друг на друга. В них воспитывалось честолюбие, тщеславие и карьеризм, поощрялось соперничество. В иезуитских школах дети были свидетелями методического и целенаправленного издевательства над человеческим достоинством провинившихся или не угодивших чем-либо «начальству» учеников (позорные наказания, обидные клички и т. д.). Эта система воспитания подрывала в детях веру в людей, разрушала солидарность и товарищество между ними, убивала сострадание и готовность помогать другому бескорыстно и само отверженно, — делала из них ловких и беззастенчивых приспособленцев, бездушных лицемеров. Особенно ярко вся порочность педагогики и низкое корыстолюбие иезуитов проявились в основанном ими в XVII в. так называемом иезуитском государстве в Парагвае (1610–1768). население которого — индейцы гуарани — было обращено практически в их рабов, эксплуатация которых ежегодно приносила ордену доход в 3 млн. долларов — это при монашеском-то обете нестяжания! К 1760 г. орден был уже миллиардером, владевшим разного рода материальными ценностями (см. 23, 337–339. 46, 197–207).

В добавление ко всему иезуиты охотно прибегали к услугам инквизиции, что обеспечивало им не только реальную силу и власть в абсолютистском государстве, но и довольно зловещую славу. Их боялись, и это было их ахиллесовой пятой. Широкое движение против иезуитов началось в XVII в. и было возглавлено янсенистами.

Янсенизм как религиозное течение возник в 30—40-х годах в ответ на иезуитизм и под лозунгом возвращения к истокам католицизма — Священному писанию и ригористической раннехристианской доктрине Августина. Основатель янсенизма — Корнелий Янсений (1585–1638) выразил свои взгляды в труде «Августин, или Учение св. Августина о здравии, недуге и врачевании человеческого естества, против пелагиан и массилийцев», изданном после его смерти в 1640 г. Главные вопросы, по которым Янсений выступил против иезуитов, касались понимания человеческой природы, свободы воли, благодати, предопределения, а также их нравственно-религиозного учения. Янсений обвинил иезуитов в возврате к ереси Пелагия, в борьбе с которой отчасти оформилась доктрина Августина, принятая церковью и господствовавшая в католицизме до XIII в.

Пелагий (360–418), раннехристианский богослов, отрицал преемственность первородного греха, признавал свободу воли человека, способного к нравственному совершенствованию без содействия божественной благодати. Этому оптимистическому взгляду на естественные силы человека противостояло суровое и пессимистическое учение Августина, считавшего, что в «падшем состоянии» человек не обладает свободой воли в том смысле, чтобы он мог выбирать между грехом и добродетелью: он не может не грешить. За великий грех прародитель человечества, по Августину, «наказан со всем потомством, которое в нем коренилось, так что от этого справедливого и заслуженного наказания никто не освобождается иначе, как милосердною и незаслуженною благодатью; и род человеческий распределяется таким образом, что на некоторых открывается вся сила благодати, на остальных же — вся сила правосудного отмщения» (52, 6, 276). При этом благодать дается избранным через искупительную миссию Иисуса Христа, верой в которую и оправдывается человек перед богом, одной верой, а не добрыми делами своими и заслугами.

В «испорченном» человеке все доброе — только от бога[2], убежден Августин, зато все зло — от его «поврежденной» воли. Получается парадоксальная и в общем унизительная для человека картина: в добре нет человеческой заслуги, а значит, и свободы, но в зле — вся вина его в силу признания за ним свободы воли (см. там же, 7, 15; 22). Это фундаментальное противоречие между свободой человека и божественной благодатью, несмотря на все попытки теологов, никогда не было устранено в католицизме[3]. Пьер Бейль не без сарказма сравнивает «вопросы благодати» с «Мессинским маяком, находясь возле которого пребываешь в постоянной опасности наскочить на подводный камень при попытке обойти другой…» (22, 2, 139), ибо предопределение и благодать исключают свободу воли, а отрицание свободы исключает и грех, и вину человека. Правда, надо добавить, что Августин отрицал заслугу человека перед богом, но перед церковью ее признавал.

К этому учению в высшей степени относится определение Марксом религии как «вздоха угнетенной твари», настолько власть бога над человеком признается Августином абсолютной.

В дальнейшем католицизм попытался несколько «эмансипировать» человека перед богом, выдвинув идею «сотрудничества» свободной воли человека с божественной благодатью, отделываясь по сути дела от жестокой мысли Августина о предопределении и признавая значение добрых дел и заслуг человека перед богом. Фома Аквинский оформил этот новый комплекс идей в своем учении о гармонии веры и разума, откуда следовала гармония божественной благодати и воли бога, с одной стороны, и «естественного закона» человека и его свободы воли — с другой. Но Фома еще не столь далек от августиновской трактовки благодати, ибо и у него в конце концов свобода воли человека зависит от воли бога, а спасение человека — от благодати. Значительно дальше отстоит от доктрины Августина тридентское исповедание веры, хотя собор формально высказался за почитание авторитета Августина. Пьер Бейль так и говорит, что «Тридентский собор, осудив учение Кальвина о свободе воли, тем самым с необходимостью осудил и учение святого Августина…» (там же, 1, 65–66).

Иезуиты следовали за Аквинатом в понимании спасения, но значительно упростили его, исключив из него августинианские «мотивы» (сердечную привязанность к богу, внутреннюю веру в искупительную миссию Христа, необходимость благодати). Нет, они не отвергали их прямо, но фактически свели веру к внешней религиозности, за что против них и выступает Паскаль. Отношения между богом и человеком они свели к формально-юридическому элементу: человек свободно «сотрудничает» с богом, получая воздаяние по своим делам и заслугам. Здесь все ясно для разума человеческого: что заслужил, то и получил — рай или ад — не то, что в августинианском учении о предопределении. Недаром Паскаль в «Мыслях» отметит позже, что «иезуиты имеют некоторые истинные принципы, но злоупотребляют ими…» (14, 617, фр. 906). Признание и свободы человека, и его заслуг, и разума было велением Нового времени, что нашло отражение и в католицизме.

Но иезуиты настолько извратили роль и значение этих понятий, что религия стала рассадником всяческого нравственного нечестия, против которого выступил Янсений, нашедший многочисленных последователей у себя на родине и во Франции. Во Франции прибежищем янсенизма стало аббатство Пор-Рояль, главой которого с 1636 г. был аббат Сен-Сиран, друг и единомышленник Янсения, сумевший увлечь общину Пор-Рояля на путь янсенизма. Сочувствовали янсенизму и были друзьями Пор-Рояля многие светские люди: герцоги де Лианкур, де Люин, де Лонгвиль, маркиза де Сабле, мадам де Севинье и др.

Противоядием для истребления иезуитского религиозного ханжества и нравственной распущенности Янсений считал восстановление в первозданном виде сурового учения Августина. Но к нему же обратились и реформаторы, порвавшие полностью с римско-католической церковью и объявленные ею еретиками. Янсений — в отличие от протестантов — отнюдь не имел намерения порывать ни с официальной церковью, ни с католицизмом, сохраняя в своем учении многие положения этого последнего: о посредствующей роли церкви, Священном предании, элементах внешней религиозности и др. Более того, Янсений в памфлете «Галльский Марс» осудил кардинала Ришелье и иезуитов за союз с протестантскими государствами в Тридцатилетней войне. В свою очередь иезуиты обвинили Янсения в кальвинистской ереси, извлекли из его книги пять положений и добились их осуждения как еретических в специальной булле папы Иннокентия X (1653).

По свидетельству Ж. Б. Боссюэ, положения были выбраны весьма удачно, ибо в них заключена «душа всей книги». Они в самом деле были близки протестантизму в трактовке предопределения, благодати и свободы воли (см. 10, XI–XII). Но янсенисты утверждали, что в том виде, как они сформулированы иезуитами и осуждены папою, этих положений нет в книге Янсения, и не считали доктрину своего учителя, равно как и свои собственные взгляды, отлученными от церкви. Тогда иезуиты добились от папы осуждения всех сочинений в защиту Янсения (1654). Иезуиты, на стороне которых был королевский двор, стали преследовать непокорных янсенистов вплоть до ареста некоторых из них. Оппозиционный Пор-Рояль давно раздражал кардинала Ришелье, еще в 1638 г. он заточил в Венсенскую крепость аббата Сен-Сирана, который провел в ней четыре года и был выпущен лишь после смерти Ришелье.

Но не только идейная борьба подогревала ненависть иезуитов к Пор-Роялю. Янсенисты оказались их конкурентами в деле школьного образования, что приносило иезуитам большой материальный ущерб. С 1643 г. в Пор-Рояле начали открываться янсенистские «маленькие школы», в которых на каждого учителя приходилось не более 5–6 детей. Поэтому дети в них получали хорошее индивидуальное образование и воспитание, сознательно основанное на принципах, противоположных иезуитским. Янсенисты были поборниками новых и прогрессивных методов воспитания, предложенных выдающимся педагогом того времени Яном Амосом Коменским (1592–1670), который выступил против схоластических норм воспитания (формализма, авторитаризма, казуистики и др., широко используемых иезуитами), за демократическую реформу школы (совместное обучение детей всех сословий, учет индивидуальных особенностей и культуры воспитуемых, опора на опыт и наглядность при обучении и др.). В противовес иезуитам, насаждавшим в своих школах догматизм и начетничество, янсенисты старались развивать в детях способность к самостоятельному и творческому мышлению. Атмосфере карьеризма и соперничества в иезуитских школах они противопоставили дух солидарности и взаимопомощи, «ослабленной морали» иезуитов — строгую нравственность (правда, не без сектантской узости), которая, по мысли янсенистов, должна была сдерживать от дурных побуждений «греховную» от рождения природу человека. Над учебниками для «маленьких школ» трудились многие ученые Пор-Рояля (А. Арно, Б. Паскаль, П. Николь, К. Лансело и др.), издававшие их здесь же, в монастырской типографии. Все это не могло не привлечь внимание образованных слоев французского общества, представители которого стали охотно отдавать своих детей в янсенистские школы. Во времена Паскаля в них учился Жан Расин, ставший впоследствии знаменитым драматургом-классицистом и первым историографом Пор-Рояля.

Удобным поводом для расправы над янсенистами монастыря иезуиты сочли два памфлета А. Арно («Письмо к знатной особе» и «Второе письмо к пэру Франции»), направленные против их коварной политики. 14 января 1656 г. они устроили позорное судилище в Сорбонне, в результате которого исключили Арно из состава богословского факультета за признание им якобы пяти положений Янсения. Тогда в Пор-Рояле посоветовали Арно защищаться в печати, привлекая к предмету спора общественное мнение Франции.

Но то, что написал сам Арно, отвергли его соратники из-за суховатого и академического стиля, которым отличался «великий Арно». Эту задачу взял на себя Паскаль и блестяще выполнил ее в своих знаменитых «Письмах к провинциалу».

Осуждение Арно было заранее санкционировано королевской властью, от имени которой на всех заседаниях в Сорбонне присутствовал канцлер Сегье с коварным поручением осудить Арно наверняка, но с видимым соблюдением законности и, главное, без лишнего шума и огласки. Так что «Письма…» Паскаля были направлены против политики не только иезуитов, но и центральной власти, что было вдвойне опасно. Но там, где речь шла об истине, в которой Паскаль был убежден и сердцем, и умом, его ничто и никто не мог ни устрашить, ни остановить. В работе над «Письмами…» проявились не только талант полемиста, зоркое нравственное чутье, глубокий диалектический ум Паскаля, но и мужественный характер, несокрушимая воля стойкого борца.

2. «Ересь» особого рода, благодать и свобода воли

Прежде всего Паскаль решил разоблачить грубые махинации иезуитов в их борьбе со своими противниками. Их вовсе не интересует содержание и сущность идейной позиции этих последних. «Они такого хорошего о себе мнения», говорит Паскаль, что не переносят никакой критики в свой адрес и буквально не переваривают никакого инакомыслия. Но они всячески стараются скрыть эти свои мелкие, тщеславные, суетные и низкие мотивы, рядясь в тогу благородных защитников чистоты католического вероучения. И под этой маской они лгут и клевещут, искажают мнение, передергивают мысли тех, кого хотят погубить. Иезуиты обвинили в ереси А. Арно, даже не вникнув в суть его мнения. Это свидетельствует только о том, что «здесь нового рода ересь, — пишет Паскаль, — ересь не в мнениях г. Арно, а в самой его личности» (14, 382).

На протяжении всего своего памфлета Паскаль то с убийственной иронией, то с ядовитым сарказмом, то с нескрываемым гневом не просто обличает иезуитов, но и показывает, что вся их разнузданная практика остается безнаказанной в абсолютистском государстве, отчего иезуиты смелеют и наглеют день ото дня. Паскаль прекрасно понимал, что «играет с огнем» и рискует своей головой: полицейские сыщики по распоряжению канцлера Сегье все время пытались напасть на след автора «Писем…», но безуспешно — у Паскаля было много друзей, которые самоотверженно помогали ему, а когда надо, то и укрывали его (см. подробнее, 42, 136–139). Кроме того, как пишет сам Паскаль отцу Анна, к нему трудно подступиться с какой бы то ни было стороны, ибо он находится вне пределов досягаемости и влияния иезуитов. Потому он столь решительно мог заявлять в лицо этому королевскому приближенному: «Я не боюсь вас… От мира я ничего не ожидаю, ничего не опасаюсь, ничего не желаю; я не нуждаюсь, по милости божьей, ни в богатстве, ни в личной власти… Вы можете затронуть Пор-Рояль, но не меня. Можно выжить людей из Сорбонны, но меня нельзя выжить из самого себя. Вы можете использовать насилие против священников и докторов, но не против меня, ибо я не имею этих званий» (14, 454–455).

«Письма…» Паскаля имели небывалый успех у широкой публики. Он сумел доступно и понятно объяснить сложные богословские вопросы, применяя ряд удачных комедийных приемов, предвосхищавших приемы Мольера, комедии которого увидели свет уже после смерти Паскаля. Он хорошо для себя уяснил официальную доктрину католицизма, «еретическое» учение кальвинизма, богословские взгляды Августина и Фомы Аквинского, принципы вероучения и псевдонауки о нравственности иезуитов и, конечно же, учение янсенистов, которое ему предстояло защищать.

Главная задача состояла в том, чтобы согласовать янсенистское понимание благодати и предопределения с католической трактовкой свободы воли и заслуги, без которых трудно было решить вопрос об ответственности человека за его поведение.

Поскольку папа осудил отрицание свободы воли Янсением, постольку Паскаль стремится доказать, что «смысл Янсения» не имеет никакого отношения к кальвинистской ереси. Паскаль возводит янсенистское понимание свободы человека к Августину, Аквинату и постановлениям Тридентского собора. «…Действенная благодать, — говорит он, — управляет волей таким образом что люди всегда имеют возможность сопротивляться ей» (там же, 461). Действие благодати на человека не носит характера «абсолютной необходимости» (necessite absolue), но только «непреложной необходимости» (necessite d’infaillibilite), согласно которой «бог своей милостью не разрушает ни в какой мере естественной свободы человека» (там же, 463; 464). Благодать действует на сердце и волю человека не насильственно, но мягко и вместе с тем неуклонно, так что свободная воля хотя и может противиться благодати, но никогда не желает этого. Отсюда следует, что «мы имеем заслуги, являющиеся действительно нашими заслугами, против заблуждения Кальвина», а также и против еретического положения Лютера (осужденного Тридентским собором), согласно которому «мы никоим образом не содействуем своему спасению, совсем как неодушевленные вещи» (цит. по: 14, 462–463). Этому протестантскому положению Паскаль противопоставляет свое кредо, сформулированное им в «Сочинении о благодати»: «Бог, который нас создал без нас, не может нас спасти без нас» (там же, 311).

Все эти едва различимые дистинкции заставили Пьера Бейля назвать теологов «великими комедиантами», ибо, согласно его мнению, «физическое предопределение» томистов, необходимость у Августина, Янсения и Кальвина есть «одна и та же доктрина», между тем томисты открещиваются от янсенистов, а эти последние — от кальвинистов (см. 22, 1, 65–66). Советский исследователь Ф. Капелюш также считает, что «августинианство фактически осуждено церковью под видом янсенизма», сама же римская церковь действительно занимает полупелагианскую позицию по вопросу о свободе воли (см. 40, 121).

Получается, таким образом, что церковь вынуждена была принять на вооружение то, что она осуждала от имени Августина в первые века существования христианства. И наоборот, то, что считалось католическим у Августина, было осуждено ею у протестантов. Многовековой спор теологов о благодати и свободе воли в религиозной форме ставит одну из вечных философских проблем о соотношении свободы и необходимости, свободы и ответственности, но никто из них не дает удовлетворительного ее решения, ибо благодать в любом ее истолковании враждебна свободе человека. Необходимость благодати вытекает из признания слабости, бессилия человека, что, конечно, противоречит его свободе. Истинная свобода человека несовместима с признанием существования бесконтрольного вседержителя, каким является бог в христианстве.

Более убедительные подходы к решению проблемы свободы и необходимости дает светская философия XVII в., в которой выкристаллизовалась мысль: «Свобода есть познанная необходимость» (Гоббс, Спиноза). Но и в ней заключалась только часть истины, ибо, согласно марксистской философии, свобода не сводится к познанию необходимости, но предполагает многоступенчатость своей реализации: сознательный выбор цели деятельности (на основе познанной необходимости), соответствие цели деятельности «истинной индивидуальности» человека (Маркс), выбор средств для ее реализации, осуществление деятельности, соответствие достигнутого результата задуманному проекту.

Распри янсенистов с иезуитами касались не столько фундаментальных основ католического вероучения, сколько акцентов на различные церковные традиции — августинианскую или томистскую, хотя Аквинат не столь уж далеко отстоит от Августина, что и позволило янсенистам в равной мере опираться на обе традиции, а также избежать выводов протестантов. О. Газье в книге «История янсенистского движения с момента его зарождения и до наших дней» считает: «…нет ничего в так называемом янсенизме, что целиком и полностью не соответствовало бы догмам римско-католической апостольской церкви» (77, 1, 17). Газье определяет янсенистов «как ревностных католиков, которые не любили иезуитов» (там же, VII). В этом смысле с самого возникновения ордена иезуитов существовали «янсенисты», среди которых были кардиналы и даже папы (Иннокентий XI и Бенуа XIV). Однако и в современном католицизме янсенизм считается ересью (см. 76).

Взаимные обвинения янсенистов и иезуитов в ереси по вопросам догмы совершенно неправомерны, поскольку и те и другие успешно опираются на один и тот же источник — Священное писание, состоящее из весьма противоречивых текстов. Даже одно и то же Послание к римлянам апостола Павла является «тайной и истоком» августинианства, янсенизма, протестантизма[4], томистской философии[5]. Различные нюансы в истолковании той или иной строчки из его посланий могут дать чуть ли не весь спектр религиозных учений внутри христианства. Спор янсенистов и иезуитов по догматическим вопросам вуалировал ту реальную почву, на которой происходила их борьба. Сюда можно отнести и личную ненависть иезуитов к вождям янсенизма, и конкуренцию в области образования и педагогики, и действительные разногласия в понимании не только религиозных, но и общечеловеческих норм нравственности, и классовые различия в политической позиции иезуитов как оплота феодализма и абсолютизма и янсенистов как буржуазной оппозиции тому и другому. Так что «всякий раз за религиозной экзальтацией скрывались весьма осязательные мирские интересы» (1, 22, 468).

Схоластический спор о соотношении свободы воли и благодати довольно скоро перестанет волновать образованное общество. Просветителей будут уже раздражать эти теологические препирательства, в ответ на которые ядовитый для церкви Вольтер в письме Гельвецию изобретет весьма оригинальный способ их разрешения: «Нельзя ли примирить все противоречия, внеся скромное и благоразумное предложение — удавить последнего иезуита кишкой последнего янсениста?» (29, 2, 261).

Борьба янсенистов против «ослабленной» морали иезуитов будет иметь далеко идущие последствия для всего иезуитского ордена в целом (в плане его идейной дискредитации и необходимости его упразднения в будущем).

3. Казуистика, пробабилизм, нравственность

Сначала Паскаль должен был написать три-четыре письма в защиту А. Арно и лишь по догматическим вопросам. Но в ходе борьбы с иезуитами замысел Паскаля значительно расширился: он решил не только разоблачить их теологическое крючкотворство, политику насилия над инакомыслящими, но и раскрыть перед общественностью тайные пружины иезуитской обработки сознания верующих и вопиющую безнравственность их религиозной системы морали. Нравственный оппортунизм, всемерное приспособление моральных норм и правил к нравам, привычкам, слабостям и даже порокам распущенного света — вот основная черта иезуитской моральной практики. Добродушный и цинично откровенный патер-иезуит из «Писем…» Паскаля не без душевного сокрушения признается, что они вынуждены терпеть «некоторую распущенность» в людях, чтобы не отпугивать их от себя строгостью евангельских правил и церковных требований. Причем делают они это не со злым намерением развращать своих мирян, но исключительно из милосердия к ним и снисхождения к их неизбежным слабостям. В угоду свету они создали правила настолько легкие, что надо быть слишком требовательными, резонерствует иезуит, чтобы не остаться ими довольными: «Грехи теперь искупаются с большей радостью и рвением, чем раньше они совершались, так что многие люди столь же быстро смывают свои пятна, как и приобретают их» (14, 413). Боссюэ остроумно заметил, что иезуиты «кладут подушки под локти грешников».

«Теоретической платформой» легкой набожности является учение о вероятных мнениях — по словам Паскаля, «источник и основа всей этой распущенности» (там же, 388). В качестве средства обоснования пробабилизма (от лат. probabilis — вероятный, правдоподобный) иезуиты использовали схоластическую науку — казуистику (от лат. casus — случай), определявшую условия применения общих правил или законов (юридических, нравственных, богословских и др.) к частным конкретным обстоятельствам или случаям. В сфере морали казуистика решает вопросы о степени допустимости, т. е. несомненности, вероятности или безопасности для нравственного закона тех или иных поступков человека, а проще говоря, о подведении совести под силу обстоятельств.

Поскольку иезуиты поставили своей задачей максимально приспособиться к нравам света и самых разных людей, то несомненной недопустимости поступка для них не существует. Нет для них и достоверных общезначимых нравственных максим. Все моральные правила более или менее вероятны. Средневековая богословская казуистика различала «смертные» грехи и «простительные». Иезуиты ловко — посредством размывания границ между дозволенным и недозволенным, нравственным и безнравственным, добром и злом — обратили все «смертные» религиозные грехи, а также буквально все светские преступления в «простительные» грехи. На этом и была основана их «мягкая» исповедальная практика, приведшая в их исповедальни, как замечает Паскаль, «толпы распущенных людей».

Присмотримся внимательнее к механизмам и средствам приспособительной морали. Паскаль говорит, что у иезуитов нет сознательного намерения развращать нравы общества, но они не ставят перед собой и цели исправлять их, «что было бы для них плохой политикой», ибо нравственная требовательность к людям не имеет такого легкого практического успеха, как снисхождение к их порокам и потакание их слабостям. Но это совсем не значит, что иезуиты приспосабливаются только к нравам распущенного большинства. Нет, для людей строгих и порядочных у них наготове евангельские заповеди, пример жизни Иисуса Христа, святых, благочестивые изречения отцов церкви и т. д. Так что в конце концов они приобретают всех и не теряют никого. «Для немногих немного у них и наставников, между тем как толпа распущенных казуистов предлагает свои услуги толпе тех, кто ищет распущенности» (там же, 387–388).

Итак, иезуиты-казуисты «взахлеб» расхваливают выгоды и удобства учения о вероятных мнениях. Вероятным для них является мнение ученого, покоящееся на каких-нибудь «хороших и достаточных основаниях». Любой более или менее авторитетный ученый может сделать свое мнение вероятным для широкой публики, если только церковь не воспротивится ему и не осудит его. Поскольку «хорошие и достаточные основания» можно приискать для всего на свете, постольку вероятных мнений существует великое множество, причем и прямо противоречащих друг другу. Каждый человек может по своему вкусу черпать из этой «сокровищницы мнений», выбирая для всякого случая жизни «удобные и полезные». Вероятные мнения — надежный щит, спасающий как от угрызений совести, так и от нравственной ответственности.

Казуисты разработали целую систему вероятных мнений для всех классов и сословий, начиная с высших и кончая низшими. Например, Васкес в «Трактате о милостыне» с легкостью освобождает богатых от обязанности помогать бедным (согласно Евангелию: «Давайте милостыню от вашего избытка»), особым образом истолковывая слово «избыток»: «То, что светские люди откладывают, чтобы возвысить положение свое и своих родственников, не называется избытком. Вот почему едва ли когда-нибудь окажется избыток у светских людей и даже у королей» (там же, 392). Для слуг же казуисты также изобрели удобные предписания. Так, отец Бони в своей книге «Сумма грехов» разрешает слугам самовольно повысить себе жалованье (если у других оно выше), пользуясь хозяйским имуществом. В 1647 г. в Клермонской иезуитской коллегии произошел анекдотический случай. Слуга коллегии Жан из Альбы украл у духовных отцов оловянные блюда, за что был отдан под суд светским властям. На суде обнаружилось, что простодушный Жан поверил на слово казуистам и, полагаясь на отца Бони, спокойно взял то, что ему приглянулось, дабы повысить свое жалованье. Судья с возмущением осудил эту и подобные ей «зловредные» книги, нимало не собираясь оправдывать вора (см. там же, 396).

Моральные предписания иезуитов не раз приходили в столкновение с государственными законами. Так, дуэли в дворянской среде были настоящим бичом общества. Королевским указом они были строжайше запрещены. Но ловкие казуисты нашли немало способов разрешить дуэли не во имя убийства другого человека (явное зло!), но в целях защиты своей чести в обществе (уже добро!), ограждения своего имущества и т. д. Чтобы как-то оправдаться перед светскими властями, казуисты предусмотрели и прямо противоположные мнения, запрещающие дуэли, как и светский закон. При помощи этой двоякой вероятности «за» и «против» иезуитам удается ускользнуть от любого обвинения, так как «одно мнение всегда им служит, а другое никогда не вредит. Если они не находят выгоды в одном направлении, то бросаются в другое и всегда наверняка» (там же, 390). Двоякая вероятность есть самое общее правило пробабилистской морали; но есть в ней и более частные приемы, по выражению Паскаля, «вертеть совестями и баламутить их по своему произволу» (там же).

Одним из этих приемов является так называемое истолкование терминов в благоприятном для выгоды людей смысле. Мы уже познакомились с этой «иезуитской герменевтикой» при истолковании слова «избыток», в результате чего «избыток» превращается чуть ли не в «нехватку». Вот еще один образчик истолкования слова: возьмем термин «убийца». «Не убий!» — одна из основных заповедей евангелий. Папа Григорий XIV запретил предоставлять убийцам убежище в церквах. Но иезуиты и тут нашли выход, чтобы не выполнять папской буллы. Они под «убийцами стали разуметь тех, кто получил деньги за то, чтобы предательски кого-нибудь убить. Отсюда следует, что те, кто убивает, не получая за это никакой платы, но только чтобы услужить своим друзьям, не называются убийцами» (там же, 392).

Если истолкование термина почему-либо не удается или не устраивает, то можно добиться той же цели путем приискания благоприятных обстоятельств. Паскаль во многих «Письмах…» останавливается на теме человекоубийства, трактовка которой является наиболее зловещей у иезуитов. Они дошли до того, что точно определили суммы денег, из-за которых можно убить человека. Одни казуисты считали эти суммы огромными, но знаменитый Молина «оправдал бы» человека, который убил бы другого за попытку отнять у него вещь стоимостью в шесть-семь дукатов, «соблюдая умеренность законной защиты» (10,101), а в другом месте он свел стоимость жизни человека к одному экю. Защита своего имущества, чести, здоровья, положения в обществе и т. д., согласно казуистам, есть «благоприятное обстоятельство», освобождающее от заповеди «Не убий!».

Продолжая представлять на суд общественного мнения гнусные приемы иезуитов, Паскаль в письме седьмом рассказывает об их так называемом способе направлять намерение, который откровенный патер определил как «великий метод». Суть его состоит в том, «чтобы ставить целью своих действий дозволенное намерение» (там же, 397). Иезуит Эскобар популярно выразил это в краткой максиме «цель оправдывает средства», а более пространно так: если нельзя удержать человека от какого-то недозволенного действия, то можно по крайней мере «очистить порочность действия чистотою цели». Если, например, сыну нельзя желать зла своему отцу и убить его из ненависти или мести, то за имущество, которое перейдет к нему после его смерти, оказывается, уже убить можно. С помощью «очищения» намерения, как, впрочем, и других иезуитских приемов, оправдывались всевозможные преступления светских и духовных лиц. Согласно же Паскалю, «лучше иметь дело с людьми, которые вообще не знают религии, чем с теми, которые придерживаются в ней этого направления… Я не знаю даже, не менее ли досадно быть грубо убитым рассвирепевшими людьми, чем сознавать, что тебя добросовестно закалывают люди набожные» (там же, 402).

Далее Паскаль рассматривает еще один «виртуознейший» прием казуистов, помогающий ловко обманывать людей, давая клятвы без какого бы то ни было намерения выполнять их. Если от обещания нельзя прямо уклониться (в какой-нибудь светской интриге), то от него можно увильнуть косвенно, используя двусмысленные слова и заставляя их понимать не в том смысле, в каком подразумеваешь их сам. Такая клятва ни к чему не обязывает и не является грехом, ибо с самого начала, согласно Эскобару, нет намерения принять обязательство.

Когда же не находишь двусмысленных слов или выражений, то надо следовать совершенно новому учению о мысленных оговорках, предложенному Санчесом, который его излагает следующим образом: «Можно клясться, что не делал какой-нибудь вещи, хотя бы в действительности и сделал ее, подразумевая про себя, что не делал ее в такой-то день или до того, как родился на свет, или подразумевая какое-нибудь подобное обстоятельство, лишь бы слова, которыми пользуешься, не могли выдать этой задней мысли; и это очень удобно и всегда справедливо, когда необходимо или полезно для здоровья, чести или благосостояния» (там же, 411).

Наконец, Паскаль разоблачает общий принцип иезуитов, благодаря которому они освобождают грешников от нравственной ответственности и легко отпускают им грехи, не ожидая от них ни отказа от прежней жизни, ни раскаяния, кроме обещаний, много раз нарушаемых.

Казуист Лемуан в книге «Легкая набожность» определяет условия, при которых поступок можно назвать грехом: 1) бог должен вложить в душу любовь к «повеленному», которой противостоит «мятежное похотение»; 2) бог внушает ей сознание своей слабости; 3) бог внушает ей понятие о враче, который может исцелить ее; 4) бог посылает ей желание молиться ему и просить его помощи. Если все эти движения не имеют места в душе, то действие, строго говоря, не является грехом (см. там же, 383). В духе этого казуиста отец Анна в своем «Ответе на первое письмо г. Арно» не ставит в вину людям «грехи неведения, упущения, а также преступного попущения». Оказывается, нужна высокая степень сознания, чтобы согрешить, причем Лемуан явно признает необходимость действенной благодати для того, чтобы душа возвысилась до такой степени сознания, а потом с нее «пала». Но это противоречило иезуитской концепции достаточной благодати, что казуиста, однако, смутить не могло, ибо беспринципность и есть главный принцип пробабилистской морали. (О двух видах благодати у Паскаля см. 14. 375–378.)

Паскаль показывает, что иезуиты свели все грехи к осознанным и намеренным, между тем как есть проступки и по неведению, которые бывают двух родов: неведение факта, т. е. незнание всех конкретных условий и последствий действия, и неведение права, т. е. незнание добра и зла и всякой справедливости. Если первое извинительно, то второе непростительно. «Не утверждайте больше вместе с вашими новыми авторами, — говорит Паскаль, — что невозможно согрешить тем, которые не ведают справедливости, но скажите лучше вслед за святым Августином и древними отцами церкви, что невозможно не согрешить тем, кто не знает справедливости» (там же, 385).

Иезуиты высоко ставили авторитет Аристотеля и пытались опереться на него в своем понимании греховных поступков, в угоду себе совершенно искажая его позицию. Аристотель в своей «Этике к Никомаху» говорил о непроизвольных поступках, вытекающих из незнания всех фактических обстоятельств действия: например, чтобы продемонстрировать действие метательной машины, человек пустил из нее дротик и нечаянно ранил кого-нибудь. Но поступки, вытекающие из незнания добра и зла в момент выбора, он не называл «непроизвольными» (как это стремились представить иезуиты), но считал их порочными. Именно неведение своего долга и своих обязанностей, равно как и того, чего следует избегать, делает людей злыми и распущенными, что Аристотель недвусмысленно порицал (см. 19, 39–41), тогда как иезуиты специально ставили своей целью это оправдать. Паскаль защищает нравственное учение великого философа от фальсификации его иезуитами (см. 14, 386).

Правила Лемуана, восклицает Паскаль, «почти всех делают невинными», особенно людей распущенных, которые не знают да и не хотят знать «ничего повеленного», как и своих обязанностей и последствий своих действий для других людей. С притворным восторгом, с которым он выуживал из простоватого патера секреты казуистики, Паскаль говорит ему: «О отец мой! Какое это великое благо для определенных моих знакомых! Надо мне прислать их к вам. Возможно, вы не видели столь безгрешных людей, ибо они никогда не думали о боге; пороки опередили их разум… так что они еще находятся в состоянии младенческой невинности, согласно г. Лемуану» (там же, 383). Не понимая издевки, польщенный патер от письма к письму выкладывал перед любознательным Монтальтом все новые и новые «перлы казуистики». В десятом письме, изведав с помощью цинично откровенного и глуповатого патера приемы, уловки и хитрости иезуитов, Паскаль снимает маску любопытствующего дилетанта, желающего поучиться у них, и в гневе восклицает: «Ох, отец мой! Нет такого терпения, которого бы вы не истощили, и нельзя слушать без ужаса вещи, которые я только что выслушал» (там же, 418).

В следующих своих письмах, оставив комедию и распрощавшись с патером, Паскаль уже непосредственно обращается к «преподобным отцам-иезуитам». бросая свои обвинения в адрес всего ордена. Протестуя против их духовного засилья, он говорит: «Не беритесь же больше изображать наставников; у вас нет на то ни нравственных, ни умственных оснований» (там же, 451). Разоблачив вопиющую порочность системы морали иезуитов, Паскаль выступает от имени истины, видя в них жестоких и подлых ее гонителей.

Все средства насилия, которые применяют иезуиты, бессильны в борьбе против истины. «Странная и продолжительная эта война, когда насилие пытается подавить истину. Все старания насилия не могут ослабить истины, а только служат ее возвышению. Весь свет истины бессилен остановить насилие и только еще более приводит его в ярость» (там же, 429). Это потому, что насилие и истина не имеют общего измерения, ибо принадлежат к совершенно разным мирам. Когда сила спорит с силой, побеждает более могущественная. Когда одно рассуждение противопоставляется другому, то истина побеждает ложь, «но насилие и истина ничего не могут поделать друг против друга» (там же). Отсюда вовсе не следует, что насилие и истина есть равные силы, ибо насилие всегда временно и преходяще, а истина вечна и могущественна, из чего вытекает, что она в конце концов восторжествует над своими врагами. В записках Паскаля тех лет мы находим следующее высказывание: «Я один против тридцати тысяч? — Нет. Пусть на вашей стороне будет двор, обман, на моей стороне истина: она — вся моя сила; если я ее потеряю, я погиб. Не будет недостатка ни в обвинениях, ни в преследованиях. Но истина у меня, и посмотрим, кто победит» (10, 182).

Паскаль понимал, что борьба с иезуитами не может ограничиться только его «Письмами…». Это — лишь начало войны с ними: «То, что я сделал, есть только игра перед настоящей битвой. Я скорее показал раны, которые можно нанести вам, чем нанес их сам» (14, 420). Тем не менее удар его по иезуитизму был весьма чувствителен. Благодаря Паскалю слово «иезуит» стало символом двоедушия, лицемерия и нравственной испорченности, а во французском языке появилось слово «эскобар», которое так и переводится — «лицемер». Иезуиты попытались оправдаться в глазах общественного мнения и срочно выпустили «Апологию казуистов против клеветы янсенистов», которая вызвала отпор со стороны не только не сложившего оружия Паскаля и его друзей из Пор-Рояля, но и духовенства Парижа и ряда других городов, возмущенного «губительными максимами» иезуитов.

Известны «Сочинения парижских кюре» — коллективный труд, в составлении которого принимал участие и Паскаль. В них не затрагиваются специальные богословские вопросы, представлявшие больший интерес для теологов, но подняты исключительно проблемы морали, общезначимые для широкого круга верующих. Перу Паскаля принадлежат первое, второе, пятое и шестое «Сочинения…» и, кроме того, «Фактум[6] парижских кюре против „Апологии казуистов…“», «Ответ парижских кюре» на «Опровержение… казуистов», проект «Постановления против „Апологии казуистов…“». По свидетельству Маргариты Перье, Паскаль считал пятое сочинение парижских кюре «самым превосходным» своим произведением. Под всеми этими сочинениями стоит подпись восьми парижских кюре, взявших на себя ответственность за них.

Паскаль в этой битве выступает не просто как апологет янсенизма, но как борец за общечеловеческие нормы нравственности. Он противопоставил беспринципному моральному релятивизму иезуитов нравственный максимализм, защищая принципы человеколюбия, порядочности, благородства, нравственной чистоты. Поэтому «Письма…» Паскаля и другие его сочинения против иезуитов встретили широкую поддержку общественности, вызвали движение духовенства против морали иезуитов. И хотя истина была на стороне Паскаля, но сила пока была у иезуитов, и не сразу начатое им движение принесло свои плоды.

В сентябре 1657 г. иезуиты добились осуждения «Писем…» папой Александром VII и включения их в Индекс запрещенных книг. Но этого иезуитам было мало: пользуясь большим влиянием при дворе, они склонили короля Людовика XIV издать приказ о «специальном исследовании» «Писем…» комиссией из четырех епископов и десяти докторов теологии, причем «исследованию» был подвергнут и латинский перевод «Писем…», сделанный в 1658 г. П. Николем и снабженный его комментарием. Комиссия пришла к заключению, что в обеих книгах «поддерживается ересь, осужденная у Янсения, и что они полны чувств, оскорбительных по отношению к папе, епископам, священной персоне короля, его министрам. Парижскому факультету и религиозным постановлениям» (цит. по: 13, 232). На основании этого заключения 14 октября 1660 г. Государственный совет вынес приговор, осуждавший «Письма…» на публичное сожжение рукою палача. Экзекуция была приведена в исполнение по всем правилам аутодафе для книг.

Паскаль не был обескуражен осуждением «Писем…» «в верхах», ибо чувствовал и силу истины, и поддержку общественности. После смерти Паскаля иезуиты пустили слух, что в последние дни жизни он «ненавидел это свое произведение и раскаивался в том, что был янсенистом» (62, 608). Но друзья Паскаля из Пор-Рояля легко опровергли это. Под давлением широкого движения духовенства и многочисленных письменных протестов против морали иезуитов папа Александр VII в 1665–1666 гг. вынужден был осудить 45 тезисов иезуитской пробабилистской морали, а в 1679 г. уже другой папа, Иннокентий XI, осудил еще 65 тезисов, большинство из которых были осуждены Паскалем. Ловкие и хитрые иезуиты, свалив всю вину на казуистов и размежевавшись с наиболее одиозными из них, не сдали своих позиций, а с момента самостоятельного правления Людовика XIV (1661) даже усилили их: благодаря их коварству король отменил в 1685 г. Нантский эдикт. С помощью короля, считавшего янсенистов Пор-Рояля своими личными врагами, иезуиты обрушили на него репрессии, в результате которых Пор-Рояль был не просто уничтожен, а с варварскими надругательствами буквально стерт с лица земли (см. 77, 1, 229–231).

Столь жестокая расправа с бунтующим монастырем станет понятной, если учесть, что янсенистское движение было направлено не только против католической реакции в лице иезуитов, но и против феодализма и абсолютизма с их злоупотреблениями и духовным насилием над инакомыслящими. Несмотря на свой довольно «разношерстный» социальный состав, янсенизм был в общем буржуазным течением, скрывавшим, согласно Бальзаку, «дух революции» под маской аскетизма и набожности, так что «Вольтер продолжал дело Паскаля» (см. 20, 116–117).

Борьба янсенистов с иезуитами не прошла для последних даром. Орден, созданный церковью для поддержания пошатнувшегося в период Реформации престижа католицизма, способствовал лишь дальнейшей дискредитации его, как и все насильственные акции, предпринятые римско-католической церковью «во славу божью» (крестовые походы, инквизиция и др.). Общество Иисуса как нельзя лучше разоблачало миф о «святости» церкви и в гротескном виде представило вполне мирские цели и средства се служителей: стремление к власти, страсть к наживе, погоня за земными радостями и удовольствиями (под маской лицемерного благочестия). Несмотря на внешнюю благопристойность отцов-иезуитов, их тайные политические интриги и финансовые махинации рано или поздно во всех странах стали явными и вызвали повсеместное требование общественности запретить орден, что и вынужден был сделать папа Климент XIV в 1773 г. Но через 40 лет — в условиях разгула реакции в Европе после разгрома наполеоновской империи — римская курия снова прибегла к услугам этого «отборного отряда» воинствующей церкви, и папа Пий VII легализовал орден иезуитов в 1814 г., который и поныне служит католицизму. В 1870 г. иезуиты добились признания католической церковью догмата о непогрешимости папы, против чего выступал Паскаль в своих «Письмах…».

«Письма к провинциалу» — это образец антиклерикального памфлета XVII столетия, гениальная сатирическая комедия, в которой Паскаль выступил как блестящий полемист и превосходный стилист. Гуманистическое значение «Писем…» не исчерпывается разоблачением пробабилистской морали иезуитов, хотя М. М. Филиппов совершенно справедливо считает, что «одной борьбы Паскаля с иезуитами достаточно для обеспечения за ним благодарности потомства» (57, 5). Но был у этой книги такой «заряд», о котором не предполагал и сам Паскаль, Он искренне был убежден, что защищает евангельские принципы нравственности, а между тем больше всего говорил об общечеловеческих нормах морали, выступая от ее имени, апеллируя отнюдь не к набожности, а к разуму, здравому смыслу и сердцу людей, к их естественным склонностям и нравственным чувствам. Неоднократно устами Монтальта Паскаль заявляет, что лучше вообще не иметь никакой религии, чем иезуитское ее понимание. Здесь как бы сам собой напрашивается вывод (которого Паскаль не сделал, но зато другие сделали не без его помощи) о том, что нравственность не обязательно покоится на религиозных догмах и заповедях. В «Мыслях» Паскаля есть и такой весьма характерный фрагмент: «Опыт заставляет нас видеть огромную разницу между набожностью и добротою» (14, 545, фр. 365). В том же направлении идут и поиски Паскалем «единственной точки зрения» в вопросах морали, ибо если бы он однозначно связывал мораль с религией, то подобного рода мысли у него даже не возникали бы.

Паскаль, таким образом, относится к тем борцам против свободомыслия и атеизма, которые сами в немалой степени способствовали им.