Блистательный Гильгамеш

Часть вторая

Не было на земле царя мудрей и добрее, чем Гильгамеш, но и ему случалось упорствовать в заблуждениях. Ведь даже боги порой бывают неправы.

Та стена, которой обнес он город Урук, показалась ему недостаточной.

Рано утром в городе бил барабан, барабанщик подходил то ближе, то дальше, но слышно его было отовсюду.

— Чтоб ему провалиться в загробный мир! — проклинали тот барабан горожане, но вставали, наскоро ели лепешки и шли на работы.

Жрецы и писцы расписали каждый дом, каждого жителя. Работы исполняли даже старики, калеки и малые дети.

Безрукий месил глину ногами. Рядом тем же занимался слепой. Здоровым нагружали в корзины кирпичи и, упираясь лбом в широкий ремень, поддерживающий груз, они поднимались по лестницам на городскую стену. И так до заката.

Усталые от общественных работ люди возвращались домой и не было у них сил, чтобы омыть ноги.

— Или он собирается выстроить эту стену выше небес? — спрашивают друг у друга горожане, которых молодой царь переделал в строителей.

Но чаще они молчат. Нет у них сил на разговоры. Еле плетутся они по своим улицам.

Старики давно уже не могут разогнуть спины, а молодым стало не до улыбок, не до любви.

— Стоило воевать с Аггой, чтобы превратиться в рабов у собственного царя! Зачем нам эта стена, если и так мы сильнее всех! — с таким вопросом то один, то другой житель обращался к богам.

Лишь на богов была их надежда, или они не видят, что жители живут из последних сил ради этой стены!

И боги услышали мольбы жителей.

И боги услышали мольбы жителей.

Боги собрались на совет.

— Этот Гильгамеш, он должен быть пастырем своему народу, — сказали они богу небес великому Ану. — Ты владычествуешь над Уруком вместе с ветреницей Иштар. Ты и сделай так, чтобы жители его не страдали.

— Я и сам то и дело слышу стоны жителей, — смутился великий бог небес, — но что мне сделать с Гильгамешем? Ведь старается он для нас! Наши храмы он огородил своей неприступной стеной. До него никто во всем Шумере не догадался такого сделать. Теперь к храмам не подберется ни один враг. Да и сам Гильгамеш, этот юный царь работает день и ночь — стоит ли наказывать его, если он чересчур увлекается? Даже я, бог, удивляюсь, откуда у него столько сил.

— Эти его силы ты и должен слегка приуменьшить. Пусть он перестанет мучить своих горожан, мы уже устали от их жалоб. Обратись к богине Аруру, она давно не лепила никого из глины, пусть слепит другого, подобного Гильгамешу, и этот другой отвлечет молодого царя, уменьшит его старательность. Или забыл, что любое достоинство в человеке, когда его слишком много, причиняет близким лишь боль и страдания. Не жди же, зови Аруру!

И великий Ан призвал старую богиню.

И великий Ан призвал старую богиню Аруру. Согбенная, скрюченными пальцами она слепила когда-то из глины немало людей. Люди ведь для того и появились по воле богов, чтобы стать им помощниками на земле и кормильцами. И напрасно то один, то другой человек придумывает себе особенное назначение. Продолжать человеческий род, радовать близких и дальних своими словами и своею работой — что может быть выше этого назначения?

В тот день, когда боги надумали лепить первых людей, их руки еще не привыкли к подобному занятию. Они поручили делать людей старой Аруру, а у той выходили из глины урод за уродом. Это потом она научилась лепить богатырей и красавиц. И теперь, когда множество поколений людей, рожденных теми, кого она вылепила, отжило свой век на земле, она не боялась за свое умение — старая богиня лепила того, кого представляла в своем сердце — и не ошибалась.

— Создать подобного Гильгамешу не трудно, — сказала старуха, — пусть они состязаются, а Урук отдыхает.

И появился Энкиду.

И появился Энкиду.

Кто-то большой, волосатый, сильный спустился с гори стоял среди трав в долине. Он смотрел на небо, вдыхал ароматы земли, и сердце его наполнялось радостью жизни.

— Ты кто? — подскочил кузнечик. — Раньше тебя тут не было. Как твое имя?

— Я не знаю, кто я, — ответил большой волосатый и сильный. — У меня нет имени.

— Так не бывает! — удивился кузнечик. — Каждый предмет на земле: цветок, зверь, туча и камень, лежащий среди дороги, знает, кто он. Вот я, например, кузнечик.

— Значит, и я — кузнечик! — обрадовался большой волосатый и сильный.

— Нет, ты не кузнечик, ты кто-то другой. Но ты не печалься, живи среди нас, если хочешь. А хочешь, узнай про себя у газелей.

— Кто ты? — спросили газели, такой большой волосатый и сильный. Как твое имя?

— Я не знаю, но может быть я — газель?

— Нет, ты не газель, но живи среди нас, если хочешь. Вместе пойдем к водопою.

Юный охотник, сын пастуха, ловец диких животных, увидел дивное чудо: кто-то большой, волосатый и сильный бежал по степи вместе с газелями и скрылся вдали среди трав.

Охотник устроил засаду у водопоя. Звери округи приходили сюда — без воды никто не прожил бы и нескольких дней.

Скоро юный охотник разглядел и друга газелей. Муж, такой же могучий, как доблестный царь Гильгамеш, пришел со зверьем и был им как друг или брат. Вместе со всеми теснился он у воды и пил по-звериному.

И видел охотник еще: едва стадо газелей, напившись, ушло от оазиса, как появилось семейство львов. Газели, обычно пугливые, не бросились вбег, их могучий защитник подошел ко львам в одиночку, и львы, исполняя приказ грозного предводителя, послушно ушли, пропустили стадо газелей.

И еще увидел юный охотник, как тот муж обнаружил ловчую яму, вырытую накануне и прикрытую ветками, и сразу засыпал ее. И понял охотник, кто ломает в последние дни все его ловушки, рвет силки, засыпает другие ямы. Почему не ловятся больше звери.

Пришел охотник к отцу-пастуху, и на лице его был испуг, словно боги позвали уже его в последний путь.

— Отец, я боюсь теперь выходить в открытую степь. Боюсь встретить лицом к лицу этого странного мужа, приказу которого подчиняются даже львы.

— Сын мой, не надо бояться чудесных явлений. Ведь то, что кажется чудом тебе — для другого обычное дело. Если же в нашем мире нарушен порядок, для того существует царь, Гильгамеш. Расскажи обо всем ему. Он наш повелитель и поставлен богами, чтобы травы росли, овцы плодились, а дичь попадалась в капканы.

Юный охотник взял сотканный матерью кусок серой ткани, набросил его на тело, чтобы в городе никто не возжелал над ним посмеяться или спутать его с рабом, прихватил несколько свежих лепешек и отправился в путь. Он вышел еще до рассвета, в прохладных сумерках при бледнеющих звездах, и ко времени, когда солнце зашло за Евфрат, переступил городскую черту.

Всюду сновали люди, они месили глину, делали кирпичи, грузили их на спину и поднимали на стену. Охотник уже слышал об этом новом чуде Урука, и, задрав голову, на мгновение встал, удивившись, сколь много людей занято столь бесполезным делом, и какими же малыми они кажутся там в высоте на стене.

Городская жизнь, кучки зевак на площади у базара, были ему непривычны, но он не растерялся, а подошел к молодому жрецу.

Жрец, несмотря на молодость, судя по одеянию был в важном звании. Охотник в степи редко беседовал со жрецами. Но этот был добр и улыбчив. Он сказал, что служит в храме бога небес умастителем священного сосуда — ведь любой вещи, принадлежащей богу, должны быть оказаны почести — и проводил его наверх к жилищу самого Гильгамеша.

И скоро охотник рассказывал обо всем царю.

И скоро охотник рассказывал обо всем царю.

Охотник думал, что царь пошлет вместе с ним отряд опытных воинов, чтобы они изловили в степи того полузверя-получеловека.

Но не зря пелись песни о царской мудрости!

— Что толку с отряда воинов, если все звери степи послушны тому, о ком ты рассказал! — проговорил Гильгамеш. Он натравит зверей на людей, и еще неизвестно, кто тогда победит. Нужен же мне твой полузверь живым, а не мертвым. Потому не стану я посылать сильных воинов, а пошлю с тобою одну лишь красавицу, веселую женщину Шамхат. Эта Шамхат в одиночку победит любого богатыря, потому что нет силы, более могучей, чем ее красота и добрый характер. Я скажу, — добавил Гильгамеш, — чтобы тебе сегодня дали достойный приют и сытно накормили, а завтра рано утром отправишься в степь вместе с Шамхат.

Так охотник, прежде и не мечтавший увидеть царя, получил от него доброе слово, а также и новое одеяние в награду. Вечером он посетил Эану, великий храм, принес жертвы богам, потом сытно поужинал городской едой, ночь провел в уютной постели, а поутру вместе с красавицей отправился в путь.

Красавицу до ворот проводила сестра и ее муж, тот самый молодой жрец, что день назад подвел его ко дверям Гильгамеша.

Охотнику бы радоваться, а он чувствовал лишь печаль. Так прекрасна была Шамхат, веселая женщина, идущая с ним по степи среди трав, что с первого взгляда юный охотник возмечтал сделать ее своею женой. Он бы пел ей песни любви при свете яркой звезды — богини Иштар, оберегал бы ее от любого врага, а быть может, перестал бы бродяжничать, сделался, как отец, пастухом, поселился бы вместе с Шамхат в шатре, а кругом по степи бродили бы овцы, и он приносил бы своей красавице нежный сыр и густые мягкие сливки. Скоро у них родились бы красивые дети, которые, громко смеясь, бегали бы вокруг шатра.

Однако, все это было для него невозможно. Шамхат предназначалась не ему, а другому. Таков был царский приказ.

Таков был царский приказ, но не желал подчиниться ему юный охотник. Медленно вел он красавицу, не привыкшую к дальней ходьбе по степи, а потом, осмелев, заговорил:

— Шамхат, что тебе Гильгамеш! Или в другом месте, в другой стране не будет степи? Или переведутся там звери? Стань моей женою, мы покинем земли Урука, поставим шатер в другой стороне, я буду бить зверя и приносить тебе шкуры. Я молодой, сильный и смелый охотник и со мной тебе будет хорошо.

Но Шамхат в ответ улыбнулась и покачала головой.

— Сам подумай, я выросла в городе и ничего не умею из того, что знают ваши женщины. Тебе нужна хорошая девушка, добрая хозяйка, а не такая, как я. Моя мать похоронена в городе и там — моя родина. А приказ Гильгамеша — это воля богов. Разве ты не знаешь, что ему привиделся странный сон. Об этом сне он спрашивал у своей матери, всеведущей Нинсун. И она заранее предупредила Гильгамеша о твоем приходе и о том, к кому мы идем. Она даже имя его назвала — Энкиду. Давай же, посидим немного в тени, юный охотник, от этой жары я едва переставляю ноги, но отдых наш будет не долог, и ты поведешь меня дальше к месту встречи с Энкиду.

Охотник печально взглянул на красавицу и после короткого отдыха повел ее дальше.

Наконец, они подошли к месту звериного водопоя.

Наконец, они подошли к месту звериного водопоя.

Вокруг небольшого озера с глинистыми берегами росли кусты, в них и устраивал засаду охотник.

— Мы спрячемся здесь, — сказал он, — я приготовил даже постель из травы. Место открытой воды заметно издалека — к нему летят птицы со всей степи, птице вода нужна чаще, чем зверю. У зверей же есть уговор — каждый пьет в свое время, шептал охотник Шамхат, — скоро придет и тот, кого ты зовешь Энкиду. Ты не бойся, я не позволю ему тебя обидеть.

— Милый, смешной охотник, — засмеялась Шамхат, — я не боюсь. Если он — человек, как ты говоришь, и мужчина — он мне не страшен.

— Смотри же, вдали показались газели. И видишь, среди них — он. С тех пор, как газели приняли его в свое стадо, они заметно осмелели.

— Ты оставайся здесь, я же выйду к нему, — сказала Шамхат в тот миг, когда большой сильный и волосатый вместе с газелями приблизился к водопою. — Я не стану его торопить, пусть он сначала напьется.

И Шамхат медленно вышла на открытое место.

Прежде газели немедленно бы встрепенулись при виде нового существа, бросились бы бежать. Теперь они спокойно продолжали пить воду, а те, что напились, бродили поблизости.

Лишь большой, сильный и волосатый удивленно смотрел на Шамхат.

Но чем ближе подходила она к нему, тем меньше оставалось удивления в его взгляде, зато восхищения становилось все больше.

— Ты совсем не большой, не сильный и не волосатый, проговорила Шамхат, смеясь, — ты — красивый и смелый и ты человек. Имя твое — Энкиду. Подойди же ко мне.

Шамхат продолжала медленно приближаться, и Энкиду пошел ей навстречу. Он смотрел только на нее и видел только ее. Прекрасней ее голоса он ничего прежде не знал и теперь испугался, что она замолчит, или еще того хуже, исчезнет так же внезапно, как и возникла. А ему хотелось смотреть на ее лицо и ничего больше не видеть. Всегда смотреть, всегда видеть только ее улыбку.

— Какой же ты робкий! — засмеялась снова Шамхат, — а мне говорили, что и львы послушны тебе.

Удивительное дело — ей, горожанке, в легких одеждах, в дорогих украшениях, этот дикий, такой же могучий, как Гильгамеш, богатырь был тоже приятен.

Они подошли близко друг к другу, и Энкиду, словно умел это делать всегда, осторожно обнял городскую красавицу.

— Ты — Энкиду, а я — Шамхат, — прошептала красавица, — и теперь мы будем вместе, — добавила она вдруг неожиданные для себя слова, потому что похожее произносят лишь перед тем, как стать мужем и женой.

Охотник же, наблюдавший за ними из кустов, понял, что стал лишним и, стараясь не шуметь, тихо побрел в сторону своего шатра. Туда, где среди стада овец жила его семья.

— Сходил ли ты в город? — спросил отец, когда охотник вошел в шатер. — Что сказал тебе Гильгамеш? Почему не послал отряд, чтобы изловить того, кто нарушил порядок в степи?

— В городе я побывал, и царь Гильгамеш подарил мне новую одежду, а вместо отряда с копьями и мечами он послал безоружную женщину, и она уже победила. Теперь он стал ее пленником.

Теперь он стал ее пленником, и несколько дней они знали только друг друга. Солнце на небе сменялось звездами, проходили мимо звери, налетал и стихал ветер — они не замечали этого. Шамхат стала для Энкиду солнцем, небом, землей, звездами, ветром. И стал для Шамхат Энкиду всей жизнью.

В те несколько дней она научила его первым словам человеческой речи.

Но однажды, очнувшись, Энкиду увидел своих друзей — стадо газелей. Он пошел к ним, чтобы рассказать о том, как прекрасна Шамхат и как он любит ее, но газели не узнали Энкиду и бросились от него врассыпную.

Он увидел кузнечика и нагнулся, желая поговорить хотя бы с ним, но и кузнечик в испуге отпрыгнул в сторону.

И тогда Энкиду вернулся к Шамхат, сел у ее ног, глянул ей в лицо и заплакал.

Тихо утешала его городская красавица.

— Энкиду, теперь ты стал человеком.

— Энкиду, теперь ты стал человеком, — утешала его Шамхат. — Нагнись над водой, ты увидишь свое отражение и поймешь, что прекрасен как бог. Лишь один Гильгамеш достоин сравниться с тобой. И тебе не надо больше бегать со зверьем по степи, вместе с газелями есть траву. Ведь ты — не газель и не кузнечик. Ты — мужчина и таких, как ты, я прежде не знала.

— Как же мне жить? Теперь в степи никто не считает меня своим братом и другом!

— Ты пойдешь со мной. Я отведу тебя в Урук, и там для каждого человека ты станешь и братом и другом.

Шамхат поднялась с земли, разорвала пополам ткань, в которой пришла из города, в одну половину одела Энкиду, в другую — себя.

Взяв за руку, она повела его, словно сына, к шатрам, туда, где жили пастухи.

Она повела его, словно сына, к шатрам, туда, где жили пастухи.

— Куда ты ведешь меня по степи? — удивлялся Энкиду. Разве здесь, у воды, было нам плохо? Останемся тут навсегда.

— Ты — человек, Энкиду, и должен узнать людей, — снова повторила красавица Шамхат. — Она чувствовала себя мудрой и взрослой и ей это нравилось. — Я отведу тебя в Урук, ты увидишь Эану — место жизни богов, ты встанешь перед нашим царем Гильгамешем. Умнее и сильнее его нет другого царя на земле. Даже о тебе он узнал раньше, чем ты появился, ты привиделся ему во сне.

— Быть может он и умнее, этот твой царь, — ответил Энкиду, — я жил вместе с газелями, а он управляет людьми, но сильнее он быть не может, сильнее меня в степи нет никого.

— То — в степи, — засмеялась Шамхат. — Знай же, что степь — это лишь частичка земли. Еще есть реки, море, леса.

— Если так, веди меня, Шамхат, в твой город, там и проверю, кто сильнее из нас.

— Сильней Гильгамеша могут быть только боги, — вновь засмеялась Шамхат.

Но смеялась она не обидно, и Энкиду радостно было слушать музыку ее смеха.

Скоро они подошли к жилищам пастухов.

Скоро они подошли к жилищам пастухов.

— Это Энкиду, он спустился к нам с гор и прежде не знал людей, — сказала Шамхат пастухам, их детям и женам, обступившим ее и большого сильного человека.

— Тот самый, которого слушаются львы, — проговорил молодой охотник.

— Что ж, будьте гостями. В наших шатрах всегда есть место для гостя, — прибавил старый пастух, его отец.

Мать охотника, шлепая старческими босыми ногами по утоптанной земле, принесла в корзине лепешки, в самодельных грубых кувшинах из глины — сикеру.

Энкиду с удивлением смотрел на человечье питье и еду. Прежде, в степной своей жизни, он питался лишь травами.

Шамхат засмеялась и, разломив пополам лепешку, протянула Энкиду. Остальное съела сама.

Лепешка Энкиду понравилась. Понравилась ему и сикера. Он выпил полный кувшин, развеселился и попросил второй. Он выпил и его, еще больше развеселился и попросил третий.

— Уж не самого ли Гильгамеша ты привела к нам, веселая женщина? — спросил один из пожилых пастухов. — Я видел в городе Гильгамеша — он богатырь такой же, как этот.

— Нет, Гильгамеш — ростом повыше, зато этот Энкиду шире в плечах, — ответил отец юного охотника. И этот, взгляни, весь оброс волосом.

— Однако, темнеет и пора разжигать огни, чтобы звери не подобрались к овцам. Вы же — наши гости и ложитесь в шатре, сказала старуха-хозяйка.

— Костры вы, конечно, зажгите. Заодно и Энкиду покажите, как разводят огонь, но и вы можете спать в шатрах, — объявила Шамхат. — Доверьтесь Энкиду, он один сохранит ночью стадо.

Пастухи недоверчиво покивали головами, но, разведя огни, разбрелись по шатрам.

Многие из них впервые за долгие времена заснули не под небом и звездами, а в уютных постелях. Энкиду, вооружившись палицей и мечом, один всю ночь сторожил стадо, отогнал львов, разбросал стаю волков.

— Остался бы с нами навек, — предложил утром старый отец, пересчитав свое стадо, — такого сторожа у нас не было. Войдешь в нашу семью, выберешь в жены одну из наших дочерей.

— Нет, старик, путь у Энкиду другой, его ждет Гильгамеш, — проговорила Шамхат. — Боги приказали Энкиду поселиться в Уруке.

— Боги приказали Энкиду поселиться в Уруке, — такие слова сказала Шамхат, и она говорила правду.

Каждый знает, что Гильгамеш — сын престарелого царя Лугальбанды, который в молодости сам совершил великие подвиги и потому стал теперь богом. И лишь злые глупые люди распускают молву, что в столь древнем возрасте Лугальбанда уже не был способен породить ребенка и, значит, Гильгамеш — сын демона. А быть может не глупые языки распускали эту молву, а те, кто надеялись захватить власть над Уруком. Ведь у Лугальбанды было немало братьев и когда-то больного в военном походе они бросили его в горах одного.

Каково же было их удивление, когда спустя недолгое время Лугальбанда, здоровый и крепкий, появился в шатре у отца среди войска. Но Лугальбанда был добр, как и его сын Гильгамеш, он не знал чувства мести. Только это уже другая история.

Кое-кто, постарев, пережил Лугальбанду и надеялся, что власть над городом перейдет к нему. Несколько лет городом не правил никто из людей, им управляли лишь боги, Иштар утренняя звезда и ее божественный муж, пастух Думузи. Пастух был ввергнут неверной супругой в подземное царство, и люди города, молодые жрецы сделали царем Гильгамеша. А те, что зовут себя родственниками, продолжают носить высокие жреческие звания и, возможно, от них исходит эта глупая сплетня о демоне.

Гильгамеш знает ее и только смеется. А и в самом деле нет лучше оружия против злобного слова, чем смех.

Нинсун всеведущая полубогиня, мать Гильгамеша, затворилась в покоях, едва лишь похоронила царя и мужа. С тех пор на улицах ее не видел никто. В покоях ее всегда тихо и сумеречно. Немногие из жриц имеют доступ к ней, поддерживают огонь в светильниках, приносят воду и скудную пищу.

Единственный из мужчин, ее сын Гильгамеш приходит к ней, и то, не за пустяком, а когда требуется ему важный совет.

Гильгамеш и вошел к ней в покои однажды, после того, как всю ночь, раз за разом, виделся ему один и тот же пугающий сон.

Ему казалось, он идет в открытом пространстве — не в городе, а скорей, по степи, и с неба падает на него кто-то могучий и ловкий. С тем незнакомым могучим мужем Гильгамеш начинает бороться, но никто — ни муж, свалившийся с неба, ни он сам, не могут никак победить и оба, обнявшись, как братья, лежат на земле без сил.

— Матушка, этот сон замучил меня, — сказал Гильгамеш, робко войдя в сумеречные покои полубогини Нинсун. — Раз за разом он повторялся, и я понял, что это важный знак от богов.

Печально улыбнувшись, всеведущая Нинсун согласно кивнула.

— Ты правильно сделал, сын мой, что пришел за советом. Смотри, не натвори же беды. Где-то в степи, созданный богами, появился могучий муж. Он спустился с высоких гор и зверье считает его своим братом. Скоро ты услышишь о нем. А услышав, позови его в город. Знаю, прежде ты страдал в одиночестве без друзей и без братьев. В этом муже ты обретешь и друга и брата. Его имя — Энкиду и он равен тебе по силам.

Так объяснила всеведущая Нинсун странный сон Гильгамешу, а на следующий день в город пришел юный пастух.

«Это о нем», — понял царь, едва услышал рассказ пастуха. И тогда он призвал Шамхат.

— Ты должна исполнить веление богов, веселая женщина, сказал он ей на прощание. — Приведи того мужа в город.

— Приведи того мужа в город, — велел Гильгамеш, и прекрасная Шамхат теперь исполняла царский приказ.

По дороге она учила Энкиду правилам жизни, которые были известны каждому с детства.

— Увидишь Гильгамеша, склони перед ним голову — он поставлен богами над нами править. Будь послушен и другим служителям храмов.

— А если я поборю их в честной схватке, тогда они склонят голову передо мной?

— И не думай об этом. Если бы люди решали в драке, кто из них главный, они не смогли бы в городе жить. Каждый бы бродил по степи одинокий, как зверь. В городе — главные правила жизни, данные людям богами.

— Но ты не покинешь меня? — беспокоился Энкиду. — Я хочу, чтобы ты была со мною везде.

— Конечно, я постараюсь быть с тобою почаще, только это зависит от служителей храма Иштар. Они спросят у богини, и если богиня согласится, они даже могут позволить мне стать твоею женою. Вот была бы потеха — Шамхат станет женой человека, равного силой самому Гильгамешу!

Ближе к вечеру они вошли в город. И входя в городские ворота Энкиду крепко ухватился за руку Шамхат. Так же он держался за нее и накануне, перед пастушьими шатрами. Лишь несколько дней прошло, как он сделался человеком.

Горожане возвращались с общественных работ и площади, улицы были полны людьми.

— Смотри, какого верзилу ведет эта Шамхат! — крикнул говорливый зевака.

— Ну, девка! Где она выкопала такого!

— Не выкопала, а отыскала в степи. Он, говорят, жил в степи со львами и тиграми. Звери его и выкормили своим молоком. А силой, говорят, сравнится с самим Гильгамешем.

— Сравнится! — засмеялся кто-то. — Он будет и посильней Гильгамеша. Наконец, и у нашего буйвола появился соперник!

Энкиду смотрел на всех с доброй улыбкой, но на всякий случай руку Шамхат не отпускал.

В степи дорогу укажет любая травинка, здесь же, в лабиринте путаных узких улиц, красных глиняных стен и многоголосой толпы было легко потеряться.

— Эй, парень! Говорят, ты будешь беседовать с самим Гильгамешем! — спросил один из зевак, сгорбленный прежде времени от тяжелых трудов. — Погляди на нас, видишь, какие мы стали тощие и замученные. Это Гильгамеш замучил нас, он каждый день гоняет нас строить свою дурацкую стену. Заступись за нас, парень, слышишь? Скажи Гильгамешу. Эта стена и так доросла до неба. У нас даже дети и жены таскают кирпич в корзинах. У мужчин нет больше сил приласкать жену и детей. Скажи ему, хватит мучить свой народ, слышишь?

— Скажи, скажи! — подтвердила толпа, собравшаяся вокруг.

— Скажу, — серьезно ответил Энкиду. — В степи я не давал обижать никого, не позволю и здесь.

— Веди его, Шамхат, к Гильгамешу немедля, — крикнули из толпы. — Парень все скажет.

— Веди меня, Шамхат, к Гильгамешу, — приказал и Энкиду.

Шамхат же почувствовала, что уже не мать, не наставница она рядом с ним, обычная слабая женщина, он же — ее защитник.

— Я скажу Гильгамешу все, о чем просят эти люди.

— Я скажу Гильгамешу все, о чем просят эти люди! — повторял нетерпеливо Энкиду. — Веди же меня скорей.

И Шамхат повела его по улицам вверх к Эане, к жилищам богов.

— Эти дни — время богини Ишхар, ты не забыла? — кричали из толпы. — Гильгамеш по ночам встречается с ней. Для них в ее храме постелено ложе. Лишь ему одному и хватает силы входить в брачный покой.

Еще бы ей не знать об этом. Когда-то в детстве она узнала, что в предназначенные им ночи богини спускаются в свои храмы, входят в свои покои, чтобы в священном браке встретиться с верховным жрецом. Потом подруги сказали ей и другое, во что она долго не верила: быть может иногда в храм спускаются и богини, но чаще их заменяют юные девы из знатных родов, которых назначили старшими служительницами в храмах.

Их отбирали на тайных советах высшие жрицы. Лишь несколько смертных были посвящены в эту тайну. Но так получалось, что скоро тайну узнавали многие.

И она, Шамхат, в который уж раз незаметно разглядывала очередную знатную жрицу, которая во встрече с Гильгамешем заменяла какую-нибудь из богинь. Конечно, они были красивы. В знатных родах редко встретишь уродливую женщину, их мужчины берут себе в жены только красавиц. И даже рабыни-наложницы у них хороши. Но она — прекраснее их, и об этом знает весь город. Только боги и люди никогда не назначат ее, потому что она имела несчастье родиться от безвестной пришелицы и безымянного пастуха, которого задрал тигр.

Оттого и назначили боги ей иное служение — доставлять веселье и радость многим мужчинам. Оттого и гордится она сейчас, что Энкиду — красавец и богатырь — крепко держится за ее руку. Потому что впервые она не общая собственность, не храмовое имущество, а принадлежит единственному, приведенному из степи великану. А он — этот смешной великан — ее собственность и больше ничья. Хотя бы на этот день.

Она вела его по улицам города, пересекала площади и, чтобы увидеть их, отовсюду сбегались горожане. Но Шамхат, как бы не замечая всех этих зевак, гордо вела к царю своего мужчину.

— Где же твой Гильгамеш? Я скоро увижу его? — в который раз спросил нетерпеливый Энкиду.

Они уже поднялись наверх, туда, где стоят храмы — жилища разных богов. И как раз в этот миг из-за угла вышел и Гильгамеш.

Он шел один, без стражи. Нужна ли царю стража, если он идет в храм богини Ишхар, чтобы там, в ее брачном покое на расстеленном ложе встретиться с нею и от имени города вновь получить ее благосклонность.

Гильгамеша узнаешь сразу — так он огромен, силен и прекрасен!

Гильгамеша узнаешь сразу — так он огромен, силен и прекрасен!

Он вышел на площадь в дорогой одежде из тонкого хлопка, какие носили только цари, в слепящих глаза украшениях и увидел перед дверью храма Ишхар человека, такого же громадного, как он сам.

Старик, бывший раб, отпущенный на волю по причине дряхлости, слонявшийся по площадям, постоянно ищущий, за кем бы допить чашу сикеры, кроме грязной набедренной повязки да священного пояса не имеющий ничего, целовал ноги этого верзилы и приговаривал:

— Скажи, скажи нашему Гильгамешу всю правду! Вступись за горожан! Пусть и на царя снизойдет милосердие.

И разные люди поддакивали старику, о чем-то просили верзилу.

Верзила держал за руку девку Шамхат, знаменитую городскую красавицу. Ее могли бы признать самой богиней Иштар, если бы дано ей было родиться в царской семье.

— Я вижу, Шамхат, ты хорошо исполнила мою волю. Теперь отпусти руку этого человека, — сказал Гильгамеш. — Ты и в самом деле жил диким среди зверей? — спросил он у Энкиду. Почему ты не склонил передо мной голову? Знай же, в моем городе каждый должен склонять голову при появлении царя. Это — воля богов. Энкиду еще крепче ухватился за руку Шамхат. Он преградил вход Гильгамешу в храм, стоял молча, не склонив головы и глядя в глаза царю.

— Забавного парня ты привела из степи, Шамхат, засмеялся Гильгамеш. — Я мог бы приказать стражникам и его бы скоро сделали послушным. Но боги сказали, что он станет мне другом. Только как я проверю, не ошиблась ли ты, девка, того ли привела человека. Да и не перестаралась ли ты? Я ведь тебя послал привести его в город, а ты, Шамхат, говорят, весело проводила с ним время!

И тут Энкиду отпустил Шамхат и шагнул от двери храма вперед.

— Зачем обижаешь эту женщину, Гильгамеш? Или она сделала тебе зло? Зачем заставляешь народ работать по барабану с утра и до вечера? Разве недостаточно, что городская стена и так достает до неба. Не поставлен ли ты на царство, чтобы быть добрым пастырем своему городу?

Энкиду еще продолжал говорить, но люди уже не слышали его слов. Они замерли в ужасе, потому что никто не смел произносить при народе подобное Гильгамешу. Тому, который сам постоянно разговаривает с богами.

Даже полуголый старик на четвереньках отполз в сторону и вжался в стену, стараясь быть незаметным. Даже Шамхат словно пошатнуло от страха.

Лишь один Гильгамеш смеялся. Смеясь, он шагнул навстречу Энкиду.

— Я мог бы позвать сотню стражников и, навалившись, они бы раздавили тебя под своими телами, но боги наградили меня самого силой, которой хватит, чтобы управиться с любым, даже самым диким и дерзким. Держись же!

С этими словами он ухватил Энкиду за шею и толкнул его вниз к пыльной земле.

Никто из смертных не выдержал бы такого толчка, ушел бы головой в утоптанную сотнями ног людей и домашних животных твердую, как камень, глину. Но Энкиду лишь пошатнулся слегка, потом взревел во всю площадь и сам толкнул Гильгамеша в грудь.

И тут началась борьба, какой прежде не видел ни один человек.

И тут началась борьба, какой прежде не видел ни один человек. И уже не увидит.

Гильгамеш попытался обхватить Энкиду, чтобы бросить его о землю спиной, буйно заросшей черными кудрями. Только ноги Энкиду словно вросли в землю Урука.

Не терялся и сам Энкиду. Он хотел перебросить через себя Гильгамеша, на что тот ответил лишь смехом.

Люди давно расступились, образовав широкий круг, и с ужасом наблюдали, как выросший среди зверей богатырь борется с их царем. Как они мнут друг друга и сжимают в таких объятьях, в которых обычный черноголовый был бы давно раздавлен.

Сколько может наблюдать человек за борьбой двух великанов? Солнце уже закатилось. Появились звезды и узкий месяц. Потом вновь осветило мир земной солнце. Великаны продолжали богатырскую свою схватку. Те, что пришли наблюдать первыми, давно уже были в домах, их сменили другие, других третьи. Лишь Шамхат молча, словно окаменев, стояла у края площади. Великаны-богатыри в борьбе своей своротили угол дома, снесли дверь. Разрушили дом соседний. Уже солнце поднялось высоко и тоже наблюдало за их схваткой.

Обоим им было не подняться с колен. Они стояли друг перед другом измученные, каждый из них уже не столько пытался повалить другого, сколько поддерживал соперника в объятиях.

Наконец, Гильгамеш, едва успокоив дыхание, проговорил:

— И силен же ты, Энкиду! Теперь я убедился, что это именно ты и никто другой. Это тебя я не мог победить недавно во сне, теперь же сон повторился и наяву. Чем бесполезно терзать друг друга, не стать ли нам лучше друзьями, как и повелели мне боги?

— Да и ты могуч, Гильгамеш. А я-то считал, что справлюсь с любым, кто живет на земле, кроме Хумбабы. Я готов стать твоим другом. Только ответь мне, стоит ли громоздить эту стену вокруг Урука до неба, если она превращает в несчастье жизнь его жителей? Скажи мне, что ты согласен остановиться в своем увлечении, и я назовусь твоим другом и братом.

— Энкиду, вижу боги не зря послали тебя, — проговорил Гильгамеш. — Я согласен. Пусть сегодняшний день станет последним в постройке стены. Будем же братьями!

После этих слов два великана помогли подняться друг другу, обнялись, поцеловались и поклялись быть навеки друзьями.

Гильгамеш, едва держась на ногах от усталости, отвел Энкиду в покои для почетных гостей. Там Энкиду спал день, ночь и следующий день. Сам же Гильгамеш, верховный жрец Урука, приняв омовение, умастив тело душистым елеем, снова вернулся в покои богини Ишхар. Каждый знает, что человек перед богами должен предстать чистым душою и телом. И Гильгамеш делал все, что положено, чтобы и эта богиня не забыла оказать свои милости для Урука.

Жители, не услышав утреннего барабана, призывающего их на работы, слегка растерялись, но по привычке вышли на улицы. Так и стояли они, переговариваясь друг с другом, не зная куда идти и чем заниматься, пока к ним не спустился глашатай.

— Боги довольны стеною Урука, ее высотою и толщиной! — объявил глашатай. — И с этого дня каждый возвращается к тем делам, которые он оставил. Горшечники могут лепить горшки, корабельщики — строить суда, купцы — отплывать в дальние страны, супруги — радовать друг друга своею любовью.

И был праздник в каждой семье. Всякий благодарил богов, царя Гильгамеша и пришедшего из степи великана Энкиду.

А Гильгамеш сказал своему новому другу:

— Пойдем, я хочу показать тебя матери.

— Я хочу показать тебя матери, — сказал Гильгамеш и повел нового друга к той, кого при жизни считали уже полубогиней.

Робко вошли они в сумеречные покои Нинсун.

Светильники вдоль стены отбрасывали мигающий свет на каменные фигуры семейных предков — богов. Там, в середине горел вечным огнем главный светильник — он освещал фигуру того, кто запомнился многим как человек, как великий герой и правитель Урука, принесший городу много славных побед. То был Лугальбанда, отец Гильгамеша.

В глубине покоев, что звались Эгальмахом, в широком плетеном кресле полулежала та, что хранила спокойную мудрость и печаль по ушедшему мужу.

Тихо подвел к ней за руку друга своего Гильгамеш.

— Мать моя, всеведущая Нинсун! Я привел к тебе Энкиду, о котором ты сама рассказала мне. Взгляни же на того, кого боги создали, чтобы меня вразумить. Сильней его нет в степи никого. Лишь воинство бога Ана могло бы с ним состязаться, да Хумбаба — злобное чудище гор. Благослови же его, пусть он станет мне братом.

Взглянула на Энкиду всеведущая Нинсун и тихая, грустная улыбка на мгновение осветила ее лицо. В этот миг разглядела она и те подвиги, что он совершит, и тот страшный конец, который боги начертят Энкиду среди судеб людей.

Но знала она и другое: пока не прожита человеком день за днем его жизнь до конца, нет у судьбы точного рисунка, может измениться она, как меняют свое течение реки.

— Я рада, — сказала всеведущая, — что и сын мой, нашел, наконец, друга, равного себе. Береги же, Энкиду, его, словно брата, а я принимаю тебя в свои сыновья.

Так же тихо, как и вошли, покинули Гильгамеш и Энкиду жилище Нинсун.

Покинули Гильгамеш и Энкиду жилище Нинсун, и царь снова отправился заниматься делами города. Лишь далекие от власти наивные люди могут подумать, что царская жизнь проходит в беспечности.

В городе лишь Энкиду бродил в праздном безделье. Здесь, в Уруке, ему не надо было думать о пище — еду доставляли слуги на широких блюдах из золота. И прозрачную, как горный хрусталь, прохладную воду из темных глубин царского колодца приносили ему. И сикеру — веселящий напиток он мог пить сколько угодно.

Только не хотелось ему веселиться.

Энкиду страдал от безделья. Его брат и друг Гильгамеш днем вершил дело в суде, осматривал корабли, что вязали из охапок тростника, заготовленного на берегу реки, мастерские оружейников, выезжал на поля, проверял, как роют каналы. Ночью же он встречался в храмовых брачных покоях с богинями, и был занят от утра до утра.

Энкиду, умащенный елеем, в белом дорогом одеянии, которое ежедневно меняли ему слуги, слонялся по жарким улицам среди праздных, освобожденных от работ стариков и не знал, чем бы себя занять. Он чувствовал, что силы его от безделья уходят.

Люди любили его по-прежнему и не раз на улице встречный прохожий говорил про него своему другу:

— Взгляни, вон Энкиду идет. Посмотри, какие у него длинные распущенные волосы, он их никогда не стрижет. Он не знает своих родителей, и хотя единственными его друзьями были степные звери, говорят, он умнее многих из нас.

— Я слышал о нем. Его привела в город Шамхат. Быть может богиня Иштар ей позволит покинуть храмовое служение и тогда она станет женою Энкиду. Видишь, какое печальное у него лицо небось от того, что он редко видит красотку Шамхат.

Но Энкиду печалился не только из-за Шамхат. Он попробовал приподнять корабль, чтобы сдвинуть его с берега в воду, но корабль даже не шелохнулся. Лишь когда носильщики разгрузили его, Энкиду, напрягшись, столкнул судно в реку.

В другой раз он с трудом забросил на плечи двух диких быков, забежавших на храмовые огороды и убитых охотниками. А когда однажды на глазах у всех он не смог поднести к строящемуся храму колонну, вырубленную из целого кедра, то пришел к Гильгамешу и сел рядом с ним в молчанье и скорби.

Гильгамеш вершил городские дела, рядом скорбно сидел на земле Энкиду, верный друг молодого царя.

Скорбно сидел на земле Энкиду — верный друг молодого царя.

Но рассказ сначала пойдет не о нем, о богах. Ведь и сам он был спущен на землю по воле богов.

Человек, прибывший в чужую землю как гость, первым делом должен принести жертвы местным богам, покровителям этой страны, чтобы получить их расположение. Но для этого полезно ему знать характер и прошлое главных богов незнакомой земли. Иначе нечаянным поступком своим можно оскорбить бога, а нет ничего страшнее для смертного мести богов.

Теперь то время трудно представить, а оно было не так уж давно, когда боги жили одни, без людей.

Уже оторвался с мучительным стоном бог небес Ан от супруги своей, богини земли. Так разделилась навек первая в мире семья — земная твердь и небеса. У них народилось много детей и еще больше внуков, все они тоже были богами.

Внук бога небес, Наннар — то, кого люди наблюдают ночами в виде луны, породил двух детей — Шамаша — солнце и Иштар юную ветреницу, вечную красавицу, богиню, без которой невозможно в мире любовь и плодородие, ее мы наблюдаем в виде утренней звезды, Венеры.

Жизнь богов без людей была скудной. Они бедно питались, не умея выращивать хлеб, делать вино, не знали одежд. С каждым днем становилось их больше, они были бессмертны, но голод их мучил постоянно.

Знаменитый мудрец их, бог Энки спокойно дремал в глубине своей бездны и не слышал их стоны и вопли. Они же, собравшись все вместе громко просили его придумать хоть что-то, лишь бы хватило на земле пропитания для бессмертных.

Наконец, сын бога небес, мудрый Энки проснулся, услышал стенания и поднялся из бездны. Вместе со старой Аруру решили они создать для богов помощников. Помощников можно слепить сколько угодно — глины было достаточно. Их назвали людьми. Эти люди должны были чтить богов, выращивать для них на земле пропитание. Их старались лепить похожими на богов, но сначала получались уроды, не способные ни к какому занятию. Зато потом боги слепили немало разумных и сильных людей.

Сразу жизнь богов стала легче и интересней. Мудрый Энки научил людей разным ремеслам. Люди исправно исполняли главное свое назначение — жили и работали для богов. Где бы ни селились они — сразу строили храм — жилище для бога, а при храме — огромные кладовые, куда свозили все, что дала им земля. Изредка кое-кто из людей самовольничал, или пытался добыть то, что доступно только богам — таких боги усмиряли безжалостно. Однажды и весь род человеческий, по мнению богов, чересчур усилился, тогда он и был наказан всемирным потопом.

Спасся лишь один человек со своею семьей — предок Гильгамеша, Утнапиштим.

Первым городом после потопа боги поставили город Киш.

Первым городом после потопа боги поставили город Киш. В нем царствовал мудрый герой Этана.

Только несчастным ощущал себя царь, потому что не было у него детей. Все остальное, положенное царям, было, но только не дети.

Богатый дом, верные слуги, храбрые воины, храм, в котором почитали богов — что еще надо царям. Но не радовало это бедного Этану.

Вместе с воинами он покорил города Шумера, поставил в них наместников. Наместники собирали налоги, товары, зерно, драгоценности — их грузили на корабли, и все это плыло в Киш.

Многим казалось, что их царь, как бог, может все. Но про себя-то Этана знал, что совсем он не бог. Иногда его мучила бессонница, он вставал, шлепая босыми ногами, ходил по каменным полам покоев, ночные стражники в набедренных повязках, с копьями, вытягивались навстречу ему, он с печальной улыбкой жестом успокаивал их, выходил на площадь под черное небо и яркие звезды, но и там было пусто ему, одиноко.

У царя не рождались дети.

Никто не плакал у него на коленях, не смеялся и радостно не бежал навстречу. Он мечтал о сыне, едва женился, мечтал воспитать в нем воина и управителя царством, чтобы потом, в старости, однажды выйти на площадь и перед собравшимися горожанами провозгласить:

— Вот ваш новый молодой царь! Почитайте его, как меня!

Не раз, едва дождавшись восхода всесильного Шамаша, царь Этана молил его, упрашивал помочь.

И однажды солнечный бог пожалел плачущего царя. Он явился ему ночью во сне в лучезарных одеждах и сказал так:

— Если сумеешь достигнуть самого верхнего неба, где уже давно поселился мой прадед, если найдешь там траву рождения и вернешься с нею на землю, обретешь много детей и внуков. У тебя их станет столько, сколько звезд на ночном небе, и все они прославят себя и тебя своими делами, каждый будет воздавать тебе почести.

Великий Шамаш! Я готов это сделать. Но как мне добраться до верхнего неба? Многие мастера делают крылья, но ни один не взлетел выше крыши.

— Тебе не надо заказывать крылья, — объяснил бог. Выйди из города завтра, едва рассветет и иди так, чтобы лицо твое было постоянно освещено моими лучами. Ты дойдешь до глубокой расщелины. Там, на дне, во мраке и холоде лежит едва живой орел. У него сломаны крылья, вырваны перья и когти. Трудно поверить, что был он когда-то могуч и красив. Он совершил недавно злодейство, и мне пришлось наказать его. Если сумеешь его отыскать, скажи ему, что срок наказания кончился. А если сумеешь его излечить, он взлетит с тобою на самое верхнее небо.

Едва рассвело, царь вышел из города.

Едва рассвело, царь вышел из города.

Шамаш едва поднявшись над краем земли освещал его лицо, по узким тропам он пересек огороды, добрался до бесплодной растрескавшейся земли, вдали показались холмы, Этана заглядывал во все ямы, что были на пути, но орла нигде не было.

«Уж не пустой ли то сон?» — подумал царь, но тут же прогнал эту мысль. Боги по пустякам не являются.

И только он подумал так, как услышал слабый стон, а путь его пересек глубокий овраг. На краю оврага лежала куча гладких, потемневших от времени костей буйвола.

Царь заглянул в темную глубину — туда, откуда послышался стон, и увидел лежащую в неловкой позе огромную птицу со сломанными крыльями, почти без перьев. Птица пыталась дотянуться до крохотной лужицы на дне оврага, но даже и это не удавалось ей. Цепляясь за колючие кусты, царь побежал в сторону птицы по крутому склону оврага и комья земли покатились у него из-под ног.

Торопясь, он зачерпнул в ладонь воды и дал ей напиться. Раз за разом он подносил ладонь с водою к широко раскрытому клюву, пока не вычерпал лужу. Потом он накормил орла из своих запасов.

А потом орел рассказал ему свою историю.

А потом орел рассказал ему свою историю.

Я не всегда был столь беспомощен и жалок, о могучий царь!

У меня была иная жизнь — птицы уважали меня, а многие твари земные трепетали при моем появлении. Спокойно и гордо парил я в небесной выси, выглядывая добычу. Так было бы и сегодня, если бы не поддался я злому соблазну.

Уже давно я жил в просторном гнезде на вершине высокого дерева. В том гнезде росли и мои птенцы, дети, которым ежедневно носил я пищу. А под деревом давно поселилась большая старая гадюка. В этом году у нее тоже родились змееныши, и она радовалась им, как и я своим клювастым птенцам. Со змеей мы жили мирно и не держали обид друг на друга. Но недавно, когда я увидел, как беспомощны маленькие ее змейки, я вдруг представил себе сладостный вкус их нежного мяса, и этот вкус стал преследовать меня постоянно.

Скоро я решился: откуда ей догадаться, кто заберет у нее детенышей, если сама она целый день на промысле. Уже и детям своим, молодым орлятам я обещал:

— Завтра принесу вам в гнездо нежное змеиное мясо. Видите змеек, что живут внизу нашего дерева. Завтра вы их попробуете.

Сынок, самый младший, но самый мудрый сказал мне тогда:

— Оставь эту мысль, отец! Великий Шамаш не потерпит такое злодейство. Разве ты не говорил, что он наблюдает за дневной жизнью людей и зверей и строго их судит!

Но я уже не мог удержать себя, и на другой день, едва большая гадюка уползла на охоту, я схватил одну за другой ее змеек, и мы расклевали их всех в нашем гнезде.

Скоро змея вернулась к своей норе. С высоты я видел, как ползала она вокруг дерева, искала повсюду детей, а потом исчезла и на старое место не возвратилась.

Ночью я проснулся от изжоги, мои птенцы тоже беспокойно себя вели, просили пить, чтобы успокоить жжение внутри. Возможно, в змейках было уже немного яда, и мы проглотили его, когда расклевывали их.

«На что мне были эти соседские дети? — подумал я тогда. — Надо ли быть настолько жадным, да и мясо у них противное!»

Я считал, что змея уползла навсегда и больше мы с ней не увидимся. Но случилось иначе. Не зря предупреждал меня младший орленок, самый мудрый из сыновей.

Змея, дождавшись следующего утра, взмолилась Шамашу:

— Помоги же мне наказать злодея, бог великий и справедливый!

И Шамаш помог.

Он указал змее на мертвого буйвола. Этот буйвол умер накануне от старости, и тело его лежало на краю оврага. Возможно, и сегодня на том месте валяется груда костей — все, что остается от умерших буйволов.

Змея заползла во-внутрь, а я, не догадываясь об этом, разглядел мертвое тело с высоты, устремился к нему, вонзил свои когти и стал вырывать куски мяса. Тут-то змея на меня и накинулась сзади.

Она обломала мне крылья, вырвала когти, перья и долго таскала меня по острым камням. Я стонал и молил о пощаде. Но она подтащила мое ослабевшее тело к пропасти и швырнула меня на самое дно. Здесь я и умирал до того мгновения, пока ты, о могущественный и добрый царь, не нашел меня.

— Великий Шамаш велел передать тебе, что наказание кончено, и ты можешь вернуться в гнездо к своим детям, проговорил царь Этана.

И тут он увидел, как из глаз орла упали на сухую землю две большие слезы.

Из глаз орла упали на сухую землю две большие слезы.

— Нет у меня больше ни дома, ни детей. Орлята не умели летать, но постоянно просили есть. За дни, пока я лежал здесь, они или умерли с голоду, или разбились, упав с высоты, или сами стали чьей-то добычей. Единственный дом мой теперь — это твой дом, о, великий царь! Вылечи меня, и ты получишь верного слугу до конца моей жизни.

Царь перенес израненного орла в свои покои, сам ухаживал за ним, сам кормил сырым мясом убитых хищников, и скоро орел снова научился летать, сначала неуверенно, а потом все смелее. Прошло еще несколько дней, и он уже парил в небесной высоте, освещенный лучами бога Шамаша.

Тогда Этана и рассказал ему о своем несчастье. О том, что посоветовал ему великий Шамаш, когда явился во сне.

— Садись на меня, добрый царь, прижмешься покрепче к моей спине, и мы полетим на верхнее небо. Другие орлы мне говорили о чудесной траве рождения, но никто из них не смог долететь до той высоты. Я попытаюсь сделать это для тебя. Только прошу об одном — знаю, ты — человек отваги, наберись же еще больше смелости, чтобы не убояться во время полета.

Рано утром, когда лучи Шамаша едва озарили землю, Этана надел через плечо суму для травы рождения, чтоб побольше взять ее с верхнего неба, сел верхом на орла, прижался грудью к его спине, руки положил вдоль могучих крыльев, и они взлетели над площадью, над крышами домов города Киша, над землей Шумер, над реками, горами, лесами и морем.

— Взгляни вниз, далеко ли земля? — крикнул орел.

Царь свесил голову и закружилась она от небывалой высоты.

Пустая сума била его по спине. Ветер перемешал волосы на голове и норовил сбросить их на глаза, но царь не мог поправить ни суму, ни волосы, потому что крепко прижимался руками к крыльям орла.

— Реки, как нити, а люди — словно пылинки! — прокричал Этана. — Скоро верхнее небо?

— Еще далеко, — ответил орел и сильнее замахал крыльями.

Они летели уже давно. Этана старался не смотреть на землю, прижимался грудью к спине орла и думал об одном: не сорваться бы вниз.

— А теперь какой ты видишь землю? — снова крикнул орел.

Этана взглянул, и так страшно ему стало, что не сразу сумел он ответить. Никогда, ни один человек в мире не бывал на столь чудовищной высоте.

— Земля — как арбуз, а великое море на ней — словно несколько чаш и не разглядеть ни животного, ни человека! — прокричал он, когда совладал со страхом. — Теперь-то уж скоро верхнее небо? — Далеко! — ответил орел и еще сильнее замахал крыльями. Снова они летели в небесной выси и не было рядом с ними ни одной птицы, только Шамаш над ними.

— Как теперь земля? — спросил орел. — Что видишь?

Взглянул Этана, а земля — словно яблоко где-то внизу. И кругом — воздушная бездна.

В этот миг не стало больше храброго царя, повелителя Киша Этаны. Испуганный старик, дрожащий от ужаса, хватающий крылья орла слабеющими руками сидел на могучей птице.

— Ну что? Что видишь там? — крикнул орел.

— Я, я не знаю, как тебе и ответить. Земля, словно яблоко, и не видно ни гор, ни морей.

— Наконец-то! Отсюда только и начинается дорога к верхнему небу.

— Но когда же, когда мы на него прилетим?

— Не знаю. Старые орлы мне рассказывали, а им говорили в их детстве другие орлы-старики, что сначала земля должна стать, словно яблоко, а потом начинается долгий путь к верхнему небу.

— Но я не хочу лететь дальше! — прокричал испуганный царь. — Орел, слышишь, мне страшно! Орел, я понял, что путь этот не для человека! Поверни же назад! О, великий Шамаш!

Этана кричал и страх его, слабость тела стала заражать и орла.

— Орел, поворачивай же назад! Выше я не хочу! Мне надо травы с верхнего неба!

И орел подчинился, отвернул от Шамаша к земле, но уже не так мощно работали его крылья, уже и они затряслись в мелкой противной дрожи.

— Что ты сделал, старик! Что ты сделал со мною! — выкрикнул орел.

И вместе, вдвоем, кувыркаясь, словно бесформенный груз, полетели они к земле. Где-то, в чужой стране, они разбились о каменный холм и чужие незнакомые люди похоронили их.

А в городе Кише стали править дальние родственники Этаны, и последний из них — царь Агга, который слал теперь каждый год корабли с зерном в город Урук.

Человеку, даже если он царь, не дано владеть тем, чем владеют лишь боги. И горе тому, кто об этом забудет.

Богам же позволено многое. Но не все. И когда Иштар однажды спустилась в подземное царство, где живут только тени, она с трудом была спасена, пожертвовав мужем своим, Думузи.

Главных богов Шумера было немного. Иногда вчетвером, иногда всемером собирались они на совет.

В каждом городе люди ставили им святилища — храмы. Но каждый из главных богов мог выбрать себе и город, в котором его почитали бы больше других.

Бог небес Ан и дочь его, ветреная красавица Иштар выбрали из всех городов Урук.

Всем известно, что храм Эану спустился с небес и первым верховным жрецом в нем был Мескингашер, сын бога солнца. Могилы его не найти в Уруке. Состарившись, Мескингашер передал правление сыну своему, Энмеркару, а сам ушел в горы. И больше его не видел никто.

Иштар не раз помогала царю Энмеркару.

Иштар не раз помогала царю Энмеркару.

Если сесть в Уруке в ладью, оттолкнуться шестом так, чтобы ладью подхватили мутные воды Евфрата, река сама вынесет к городу Эриду. Отталкивайся вовремя от берегов, обходи опасные водовороты, направляй ее по течению, и окажешься в городе, там, куда когда-то давно, еще до потопа, приплыли Шумеры с райского острова, далекой земли Дильмун. В глубокой бездне, дна которой не способен разглядеть человеческий глаз, в глубокой бездне, что зовется Абзу, поселился великий Энки, самый мудрый из богов и людей. Вот почему в каждом своем городе, где есть жилища богов, черноголовые устраивают рукотворную бездну. И пусть эта Абзу больше похожа на бассейн, может статься, ненадолго Энки селится там.

Но чаще мудрый бог дремлет на дне бездны около самого древнего из городов, города Эриду.

Туда и направила путь свой великая богиня Иштар. В великий путь с великой целью направилась она — добыть для любимого города правила человеческой жизни — законы, которыми владел мудрый Энки, старший ее родственник.

Иштар — лишь одно из имен великой богини. Ветер носил и сегодня разносит по миру немало красивых созвучий, которыми люди обозначают богиню любви.

Иштар решила возвысить свой город над другими жилищами черноголовых.

Сон мудрого Энки чуток. Он знает причины многих поступков богов и людей.

— Исимуд! — вызвал он своего слугу. — Ко мне из Урука в Эриду направляется божественная дева Иштар. Открой же перед нею все входы Абзу, расставь перед ней угощение, достойное богов, подай богине ячменные лепешки с маслом, чашу, наполненную сикерой, обрадуй богиню словами привета.

Верный слуга Исимуд встретил великую деву, проводил ее в Абзу и усадил за праздничный стол.

В тот же миг появился и старый Энки, сел рядом с прекрасной богиней и пил с нею вместе пьянящий напиток чашу за чашей.

— Отец мой! — вопрошала богиня старшего родича, глядя прекрасными своими глазами, — ни земной мужчина, ни даже бог не могли остаться спокойными под этим взглядом. — Отец мой, я знаю, ты сделал мотыгу и форму для кирпича и поручил их богу Кабта. Не ты ли создал и нить, поручив ее богине ткачества Утту?

— Ты права, прекрасная дочь! Все это сделал я: что для забавы, а что — для пользы людей. Поднимем же еще одну чашу сикеры, ибо сердце мое ликует, когда я вижу рядом твою красоту.

— Отец мой, подумай: эта Аруру завладела сосудом из лазурита, она теперь получила право назначать в городах царей. Одна из сестер моих, Нинмуг — завладела золотым веретеном, другая — Нидаба получила из рук твоих измерительную веревку и теперь с умным видом следит за соблюдением границ и договоров. Что же осталось мне, отец мой? Ведь ты не обидишь меня?

— Стоит ли так печалиться из-за тех мелочей, успокаивал Энки, выпивая очередную чашу сикеры. — У каждой из них есть своя должность, но тебе-то, тебе зачем это все при твоей красоте!

— Отец мой, я тоже хочу, мне все это нужно, или я не богиня? Взгляни же, у меня нет ничего, чем владеют они!

Даже и на богов иногда находит затмение. Мудрому Энки затмила глаза лучезарная красота божественной девы.

— Не сокрушайся так! Я подарю тебе все эти мелочи, видишь небесную ладью? Она для тебя. Я прикажу ее нагрузить всеми установлениями, их я изобретал от нечего делать здесь, в своей бездне, а теперь они будут твоими. Прими мой подарок, прекрасная дочь!

Все, чему люди могли научиться в прошлом и будущем, подарил богине мудрый, но хмельной Энки. Все установления жизни приказал он свалить в ладью, и небесное судно грузно осело под их тяжестью. Тайны обработки металлов и плотницкая сноровка, искусство высекать каменные скульптуры и мастерство лепки из глины, лежали вместе с царской властью, знатностью рода и храбростью сила воина, чистота помыслов жреца, ловкость торговца смешались с искусством игры на флейте и арфе.

Лодка, полная законов человеческой жизни, плыла вверх по реке, веселая Иштар правила этой божественной лодкой, направляла ее к Уруку, и вместе с ней уплывали великие тайны, которыми прежде владел единственный из богов.

— Где мои тайны! Где законы, которые я познавал на дне бездны? — воскликнул очнувшийся ото сна великий бог Энки.

И слуги охотно объяснили ему, что он сам подарил их юной красавице.

— Догнать и вернуть! — приказал он слуге Исимуду. — Тех тайн, которые я подарил, хватило бы каждому городу, она же поместит их в своем Уруке, сделает город сильнее других.

Исимуд, собрав морских чудовищ, помчался за богиней вдогонку. На середине пути он догнал юную деву.

— Великая богиня, прости нас, но мой повелитель Энки требует повернуть назад.

— Раб, ты требуешь невозможного! — возмутилась богиня. — Отец мой сам вручил эти дары и я везу их в свой город.

— Богиня, со мною чудовища, не делай непоправимого. Я прикажу им напасть на ладью и река вернет все, что принадлежит моему хозяину.

— Ты еще смеешь грозить мне! — разъярилась юная дева. И в тот же миг в ладье у нее появился советник Ниншубура.

— Я, как всегда, готов верно служить тебе, о богиня! — склонился в поклоне советник.

— Быстро, зови других стражей, отгони от ладьи этих! Иштар показала на бурлящую вокруг ладьи воду. — Разве не видишь, нам смеют грозить!

В следующий миг по бортам ладьи, на корме появились стражи. Копьями они отгоняли океанских чудовищ, пытавшихся напасть на ладью.

Наконец, показался Эана, божественный храм, спущенный с неба. Чудовища были бессильны. Иштар торжественно перенесла все законы и тайны в свой храм, и люди с тех пор постепенно познают их, но тайны не убывают. И каждому поколению новых людей Иштар открывает новые тайны, рожденные в бездне познания.

Счастлив народ и цари, когда к ним благоволят боги!

Счастлив народ и цари, когда к ним благоволят боги.

Счастлив в правлении своем был царь Энмеркар.

Внук солнца, он украсил Урук новыми храмами, породил немало детей, и младшим среди них был Лугальбанда.

Богиня Иштар отпустила царя в военный поход. Семь гор, страшные пропасти и густые леса, полные диких зверей, преграждали путь войску. Но царь Энмеркар был настойчив в своем желании дойти до страны Арраты и победить.

Многие мужчины города, вооруженные копьями, палицами вышли с ним вместе. Все сыновья и младший из них, Лугальбанда, следовали за ним.

Но сначала были несколько лет переписки. Гонцы из Урука, знаменитые скороходы пересекали горы и пропасти, держа при себе великую драгоценность — коробку, плетеную из тростника, а в ней — глиняную табличку со знаками. Тогда, в той войне, черноголовые впервые применили письмо, которое придумали боги, и тайну которого привезла от великого Энки богиня Иштар. Скороход — он может забыть тонкости человеческой речи, неверно истолковав, может придать посланию обратный смысл. Знаки, прочерченные на глине — сохраняют сказанное навсегда. Тогда в Уруке и появились первые школы писцов, которые потом размножились по всему городу.

Внук Шамаша, царь Энмеркар убеждал в посланиях царя Арраты прислать в Урук золото, серебро, лазурит, драгоценные камни. Человек, почитая богов, должен украсить их настоящими ценностями. Царь Арраты заупрямился, и тогда Энмеркару пришлось отправиться с войском.

Жителю равнин непривычен вид гор, утесы и хребты нагоняют на него печаль и ужас. Немало храбрецов из Урука нашли свою смерть в страшных пропастях по дороге к Аррате. Но самой большой утратой была гибель младшего сына, Лугальбанды.

Так получилось, что войско вместе с царем ушло вперед, братья же приотстали, и когда заболел Лугальбанда, посоветовавшись, они оставили его одного. Лугальбанда не мог сделать и шага, что толку тащить его по горным звериным тропам, и братья, сделав укрытие, подобно гнезду, снабдили больного пищей и пошли догонять отца.

— На обратном пути мы его заберем, похороним в Уруке, рассуждали братья и чувствовали свою правоту.

Догнав же отца, они сообщили с печалью ему о смерти любимого сына.

Но счастлив тот человек, которому помогают боги.

Счастлив тот человек, которому помогают боги.

Великий Шамаш, бог справедливости, взойдя на небо, увидел, что правнук его умирает. В укрытии из веток, брошенный братьями в диких горах, Лугальбанда лежал бездыханный, не мог дотянуться ни до пищи, оставленной братьями, ни до воды.

Боги — они обладатели самых великих тайн, и тем отличаются от человека. Шамаш проник в укрытие и понял, что больного спасет лишь другая пища и другая вода. Он принес Лугальбанде траву, что зовут боги «трава жизни» и воду, которая у богов носит похожее имя: «вода жизни».

Спасенный прадедом Лугальбанда, еще не окрепший, но уже живой, вышел из укрытия и увидел кругом дикие скалы и лес.

Он мечтал догнать войско отца, но не мог понять, как найти верный путь. Несколько дней блуждал он в горах и всякий раз возвращался на прежнее место.

Наконец, он отчаялся и подумал, что снова умрет там же, где бросили его братья. Он был одинок и не знал пути ни домой, ни к Аррате.

Скоро раздался ужасающий грохот, небо над ним почернело это пришла гроза, а в горах гроза страшнее, чем смерть.

И тут Лугальбанда услышал жалобный писк. Писк доносился к нему со скалы, прямо над головой. В свете молнии на скале правнук Шамаша разглядел гнездо исполинской птицы, а в гнезде — голову испуганного птенца, от ужаса забывшего об осторожности.

По мокрой скале, рискуя сорваться, Лугальбанда подобрался к птенцу, укрыл его от обвала воды, успокоил, накормил пищей, что оставили ему братья. Потом, когда гроза стихла, он сорвал пучок горных цветов, растущих рядом в скалистой расщелине, и украсил ими гнездо.

Тучи скоро ушли, и тогда Лугальбанда услышал издалека шум могучих крыльев, а потом увидел и птицу, заслонившую половину неба.

Правнук Шамаша спрятался за скалой, не желая нечаянно превратиться в орлиную пищу.

— Я спешил к тебе, но гроза помешала, и только теперь я с тобой, бедный мой птенчик, — проговорил исполинский орел, присев у гнезда.

И тут он увидел, что сын его не испуган, а весел и сыт, гнездо же украшено, как никогда прежде.

— Кто-то был рядом с тобою, ответь? — спросил удивленно орел. — Если он был так добр и заботлив, то и я помогу ему. В этих горах не часто встретишь добро и нельзя оставлять его без награды.

Лугальбанда, услышав эти слова исполинской птицы, вышел из-за скалы.

— Это ты? Тот, которого братья бросили умирать? — удивился орел.

— Но я жив и мечтаю вернуться к отцу, так же сильно, как ты стремился вернуться к сыну. Он был испуган грозой и я утешал его.

— Твой отец далеко, он стоит вместе с войском у Аратты. Пролетая в небе над ним, я наблюдал его скорбь, он скорбит потере любимого сына. Ты помог моему ребенку, а я помогу тебе. Иди же к отцу. Отныне ты обладаешь даром, какого нет у многих из смертных. Ты стал скороходом и тайна каждой тропы теперь понятна тебе.

В тот вечер в шатре Энмеркара собрался военный совет. Войско дошло до Аратты, оно осадило город, но толку с этого было мало, воины ослабели и в схватках с противниками не могли добиться победы.

— Был бы с нами мой сын, он бы помог советом, — скорбно сказал Энмеркар.

И тут же услышал от входа шатра:

— Я здесь, отец, я уже рядом с тобой.

— Я здесь, отец, я уже рядом с тобой, — сказал Лугальбанда и вошел в шатер.

В шатре все окаменели от удивления.

— О, великий Шамаш! Сын мой, ты не умер в скалистых горах? Тебя ли снова видят глаза мои! — радостно воскликнул, наконец, царь Энмеркар. — Как ты нашел нас один, без провожатых?

— Мне помогли боги, отец! — скромно сказал Лугальбанда.

Он смотрел на своих братьев и видел, как те смущенно опустили головы.

— Иди же, приляг в соседнем шатре. Ты устал от болезни и длинного перехода.

— Я бы лучше побыл с вами, отец. Сдалась ли Аратта?

— Об этом мы и говорим как раз. Мы не знаем почему, но боги не дают нам победу. Я бросил клич среди войска. Нужен гонец, который сумеет быстро пройти дорогу назад, встретиться с великой богиней Иштар, испросить у нее совета. Но такого гонца, такого скорохода не нашлось в нашем войске. Мало того, жрец и правитель Аратты Энсухкежданна смеет утверждать, что богиня Иштар оказывает расположение им, мы же — его потеряли. Что скажешь, сынок, что посоветуешь?

— Отец, тебе не надо искать другого гонца. Я готов выйти немедля, достигнуть священного храма и предстать перед великой богиней.

— Сын мой, ты говоришь неразумное. Ты слаб от болезни. Опомнись, Лугальбанда! В одиночку тебе не дойти до дому, вмешался старший из братьев. — Мы не оставили бы тебя, знай, что ты способен ходить. Но теперь ты ступай и ложись. Мы решим без тебя, кого посылать.

— Отец, теперь я знаю дорогу и готов выйти немедля, вновь повторил Лугальбанда.

И такая решимость была в его голосе, что отец подчинился.

— Иди, сынок, и спаси нас от гнева Иштар.

Лугальбанда послушно кивнул, повернулся и вышел.

Те же, кто вышли следом, уже не смогли увидеть его, так велико было проворство Лугальбанды, которым одарила его исполинская птица.

Под вечерним темнеющим небом правнук Шамаша пересек семь горных хребтов, вышел в родные долины, вошел в свой город, тогда еще не огражденный ничем и к полуночи предстал перед великой богиней.

Юная красавица с улыбкой встретила посланца людей, предложила ему отдохнуть.

— Я же скоро покину тебя, мне пора отправляться своим небесным путем. Мне рассказывал брат мой, как он увидел тебя одного среди гор. И я помогла собрать ему воду жизни из капель росы.

— О, великая богиня, скажи, в чем виноват мой отец? Разве не ты отпустила его из Урука в военный поход? В чем же мы все провинились? Победа к нам не приходит, Энсухкежданна смеет утверждать, что ты, о, богиня, стоишь на стороне Аратты. Мы же всего лишь хотим получить драгоценные камни и золото, чтобы украсить твои статуи в нашем храме.

— Юноша, тебя любит мой брат и я не обижу тебя. Хотя вы, люди Урука, меня удивили. Не я ли принесла в ваш храм тайны познания? Чем же вы отплатили мне? Выйди на берег Евфрата, на места, где издавна мне поклонялись. Посмотри, они заросли травой и сухим тростником. Там, среди трав ходит хищная рыба, и появилась одна рыбина, огромная, как бог среди рыбин. Чешуя ее хвоста постоянно сверкает в сухих тростниках. Так ли поступают с местами, где издавна чтили богиню? Или, быть может, отец твой прикажет выбрасывать мусор из города в эти места?

— Богиня, прости же отца моего! — взмолился испуганный Лугальбанда. Он видел, что прекрасная Иштар всерьез рассердилась за обиду, которую люди по неразумию не считали столь уж большой. — Отец мой с войском стоит в Аратте, иначе бы он не дал зарасти этому берегу. Я же с утра сделаю все, что ты скажешь!

— Юноша, мой брат не зря любит тебя. Расчисти же эти места! Сруби тамариск, который одиноко растет поодаль. Выдолби из его ствола чан, излови страшную хищную рыбину, свари ее в чане и принеси мне ее в жертву. Ты молод и не можешь знать о том, что так поступали твои предки — те люди, что желали вернуть мое расположение. Так предписано богами с давних времен и ты должен это исполнить. Иди же, отдохни после трудного перехода, и с утра принимайся за дело. Тогда твой отец получит победу.

Лугальбанда, младший сын Энмеркара, с утра собрал горожан, не ушедших в военный поход. Он повел их к реке, где все они принялись расчищать священные места. А жрецы в храме великой богини в это время воздавали ей почести, моля о прощении. И богиня смилостивилась.

Царь Энмеркар возвратился в свой город с победой. Каждый вьючный осел был нагружен плетеной сумой с драгоценностями для статуй богов. С тех пор-то и стали храмы Урука самыми богатыми из всех городов черноголовых.

После смерти отца Лугальбанда сделался царем и верховным жрецом в своем городе. И каждый знал: нет в мире другого царя, прекрасней и могущественней, чем Лугальбанда. А Гильгамеш был его сыном.