Блистательный Гильгамеш

Часть третья

Не было в мире другого царя, прекрасней и мужественней, чем Лугальбанда.

А Гильгамеш был его сыном, еще более прекрасным и мужественным, чем отец.

Но только скорбным стало его лицо. Оттого, что друг молодого царя, верный Энкиду сидел рядом на каменных плитах молча, печально.

Долго ждал Гильгамеш от Энкиду хоть слова, хоть звука. Но великан оставался безмолвным, лишь изредка капали из глаз его огромные слезы. У великана и слеза была гигантской — одна могла бы заполнить чашу.

И тогда не выдержал царь, заговорил первым.

— Энкиду, брат мой, скажи, отчего ты печален? Что за тоска легла на твое сердце? Расскажи не медля, чтобы я мог скорее тебе помочь.

— Друг мой, ты верно сказал о моей тоске — она сжимает мне сердце. А все оттого, что в твоем городе я сижу без дела. Каждый житель его — и царь и раб — все заняты работой на радость богам. Лишь я один слоняюсь по улицам среди стен. От безделья слабеет моя сила. Я чувствую, как теряю ее. Оттого и пришел я к тебе в печали. Или нет в твоем городе места богатырям? Нет им больше работы?

Долго молчал Гильгамеш, не решаясь ответить. Но, наконец, заговорил:

— Есть одно дело, друг мой, Энкиду. И это дело под силу только богатырям. Я думал о нем давно, но не было у меня товарища, того, что готов делить опасность и славу. Теперь он есть, он сидит рядом со мной, и все же я не решаюсь заговорить об этом деле, столь ужасен тот, на кого я хотел бы пойти походом.

— Друг мой, таких слов я от тебя не ждал. Или ты не знаешь, что на земле нет силы, с которой я не мог бы сразиться. Назови же мне имя своего врага и с этого мгновения он станет моим врагом.

Сказав это, Энкиду поднялся с каменных белых плит, он уже чувствовал, как сила снова вливается в его тело.

— Назови мне скорее имя твоего врага и я готов отправиться на битву с ним один или вместе с тобою! — повторил он.

— Не спеши, Энкиду, не давай преждевременных клятв, друг мой, — ответил Гильгамеш, и богатырь услышал печаль в его голосе. — Далеко от нашей земли стоят ливанские горы. И если в нашей земле деревья почти не растут, то эти горы заросли могучими лесами. Кедры, необходимые для наших новых построек, растут в этих лесах. Но к горам подступиться непросто…

— Хумбаба? — в ужасе выдохнул Энкиду и снова рухнул на каменные плиты рядом с царем.

— Ты не ошибся, Энкиду, и верно назвал имя моего врага. Что же, ты и теперь согласен пойти вместе со мной, чтобы изгнать его из мира? Если нам удастся убить его, в мире больше не останется страшной и злой силы. А у города будет столько кедра, сколько нужно. Сражение с самим Хумбабой — вот что прославит меня на века.

— Друг мой и царь, ты лишь слышал об этом чудовище, я же подходил близко к горам, когда бродил по степи вместе со зверями. От зверей я и слышал, что никто никогда не входил в эти леса. Однажды я все же решился, приблизился и услышал громовой ураган — это был голос Хумбабы. Я увидел страшный огонь — это было его дыхание, я почувствовал ужас смерти это был его взгляд, который он устремил на меня откуда-то издалека. Не надо тебе думать о сражении с Хумбабой. Его победить невозможно.

— Все это я уже слышал, Энкиду. Но не ты ли просил меня назвать имя врага? Я окружил город высокой стеной и теперь Уруку не страшен никто. Нет такого врага, рожденного среди людей, которому под силу завоевать мой город. Но есть страшное злое чудовище. И кто скажет, какое желание придет к нему завтра утром? Его не остановит ничто — ни храмы, ни стены, ни мольбы людей к богам. Любой город, к которому он приблизится, будет сожжен и растоптан. И потому я давно мечтал пойти на него походом. Ты, выросший среди животных, не знаешь, что именем Хумбабы пугают всякого черноголового с детства, даже если он рожден в царском доме. Мой отец, великий Лугальбанда, подвиги которого известны всем, даже он не смел думать о битве с Хумбабой. Я же мечтаю о ней давно. Но не было прежде у меня друга. Теперь же я решился, если ты согласишься встать рядом со мной.

Гильгамеш! Подумай! Хумбабу невозможно застать врасплох он не спит никогда. Сами боги создали его, чтобы он охранял кедровые леса. Говорят, что силой наделил его Шамаш, а Эллиль подарил ему власть над людскими страхами. Стоит разгневать его — и сотрясаются горы, рушатся скалы, колеблются земля и небо. Как же мы победим его?

— Мой бедный Энкиду! Уж не боишься ли ты смерти? Оглянись: много ли ты знаешь тех, кто стал вечен как боги. Что бы ни сделал в обычной жизни человек — все ветер, все уходит из памяти людей. А годы человека недолги — жизнь самого древнего — лишь песчинка рядом с вечностью богов. Так стоит ли пугаться смерти, если мы пойдем на битву, о которой будет помнить каждый. Даже если мы падем в этой битве, мы оставим свое имя. Я готов идти первым и, если погибну, ты вернешься домой. Когда-нибудь к тебе придут дети и спросят обо мне: «Скажи, что совершил наш царь и твой друг?» И ты им расскажешь о нашем подвиге… Я зову мастеров — пусть они отливают оружие для нас обоих. Готовься, Энкиду, к походу.

— Готовься, Энкиду, к походу, — так сказал царь Урука.

Энкиду не надо готовиться долго. Все его добро при нем. Нет у него ни рабов, ни жены, ни детей.

Трудней мастерам-оружейникам. Для больших топоров и длинных кинжалов надо много металла. Столько бронзы за день в городе не собрать.

— Снимите запоры с ворот, приказал Гильгамеш. — Если мы победим Хумбабу, ни один враг не осмелится подойти к Уруку. Если падем в битве — запоры Хумбабу не остановят.

Мастера все вместе подошли к воротам и стали снимать с них запоры, которые любили рассматривать жители города.

Те, кто не был занят, сбежались поглядеть.

— Сами мастера снять запоры не посмеют, кто-то им приказал. Гильгамешу! Быстрее сказать Гильгамешу! — волновалась толпа.

На глазах у горожан мастера передали снятые запоры рабам, и те понесли их туда, где жарко рдели угли, где плавили металл.

— Только враг мог такое придумать! — кричали жители. Кто приказал вам?

— Гильгамеш приказал, — оправдывались мастера. Ему нужно оружие для похода.

С тех пор, как город окружила стена до неба, а ворота замкнули запоры, горожане привыкли спать по ночам спокойно. Ни дикий зверь, ни злой человек не смогли забрести в город. А теперь снова ворота открыты любому. Это — как у воина взять снаряжение и отправить голого, без одежды, на битву.

— К Гильгамешу! Идем к Гильгамешу! — продолжал волноваться город.

На площади перед храмами стали собираться жители.

— Гильгамеша! Пусть выйдет к нам! — кричали они. — Или мы строили стену, чтобы теперь распахнуть ворота любому врагу, Гильгамеш?

Из храмов спустились на площадь важные старцы в белых дорогих одеждах. Слуги для них расстелили циновки, и они уселись впереди толпы. А горожане все громче шумели.

Наконец, спустился к людям и сам Гильгамеш. Он махнул горожанам рукой, чтобы все успокоились, сели.

Но люди не хотели садиться.

— Не мы ли бились вместе с тобой против воинов Агги? — выкрикнул кто-то. — Не ты ли утомлял нас на строительстве этой высокой стены? Зачем же теперь ты снимаешь запоры?

Гильгамеш второй раз величественно, словно бог, поднял руку и опустил ее ладонью вниз, приказывая всем сесть.

Лишь тогда люди сели, умолкли. Только с улицы, где жили ремесленники, ветер приносил ослиные крики.

— Жители огражденного Урука! Вы правы. Не я ли приказал ставить ворота и сделать семь крепких запоров? — он спросил и не стал дожидаться ответа. — Не я ли защитил вас, ваших жен и детей от воинов царя Агги? Почему же волнуетесь вы теперь, когда я хочу, чтобы на земле не осталось последней опасности, последней злой силы? Скажите мне, кого боится любой из черноголовых? Чье жилище обходим мы за много поприщ вокруг? Кого страшится с рождения даже ребенок?

— Хумбабу! — глухо, с ужасом ответили люди Урука, потому что даже имя его они старались не произносить вслух. А ну, как он услышит и явится громить город.

— Да, Хумбабу вы все боитесь. И я, Гильгамеш, ваш царь, завтра иду сразиться с этим чудовищем. Вечное имя и вечную славу принесу я нашему городу. А спутником моим будет Энкиду. Но для этого нам нужны длинные мечи, не из тех, что сгибаются после первого удара, нужны большие тяжелые топоры и множество стрел с острыми наконечниками. Для того и сняты запоры. Но вы не пугайтесь. Мастерам мы бездельничать не дадим. Скоро они отольют новые запоры, крепче прежних. Я же, победив Хумбабу, освобожу вас от страшного чудища, и вы сможете нарубить столько кедра, сколько нужно для новых построек.

И тогда поднялся один из старейшин, тот, кто знал еще Лугальбанду и участвовал в его боевых походах.

— Извини, Гильгамеш, но ты — слишком юн и потому самонадеян. Ты и в самом деле решил победить Хумбабу? Не проще ли тебе сразиться с горой? Или ты не знаешь, что этому чудовищу помогают боги? Он поставлен богами охранять кедровые леса, и ни один смертный, приблизившийся к его горам, не вернулся живым. Нам нужен молодой и сильный царь, чтобы нас защищал, а не статуя в честь погибшего героя. Ты подумал, что станет со всеми нами, если Хумбаба тебя убьет? Забудь о своем желании, Гильгамеш! Тебя просит народ Урука.

— Я прислушался бы к твоему совету, — ответил царь, если бы сам не боялся Хумбабы. Да, я согласен, нет на земле человека, который его не боится. И я боюсь тоже. Потому и отправляемся мы в его лес, чтобы убить его и победить свои страхи!

— Хорошо же, если ты настаиваешь, Гильгамеш, обратись к своему предку, к великому Шамашу. И поступи так, как он тебе повелит.

Гильгамеш согласно кивнул.

Толпа стояла в ожидании, глядя, как Гильгамеш медленно уходит наверх, к храму предка своего, солнечного бога.

Медленно прошел он мимо жертвенников и по узкой лестнице поднялся на плоскую крышу белокаменного храма.

Лишь он, верховный жрец, да мать его, полубогиня Нинсун могли ступить на эту площадку. Любой другой, осмелившийся осквернить ногою своей священное место, куда спускается сам великий солнечный бог, был бы мгновенно убит божественными лучами.

Долго стоял Гильгамеш в жреческом своем одеянии, протягивая руки к богу, в заклинаниях воздавая ему почести и спрашивая совета. Наконец, получил он ответ от великого бога. Ответ, выраженный человеческими словами, прозвучал так:

— Идущий найдет тяжкие испытания и горе, стоящего на месте горе найдет само.

Получив такое предсказание от своего предка, Гильгамеш сел и заплакал.

Жители города, все еще стоявшие на площади, лишь издали видели своего царя и верховного жреца на священной площадке храма. Они думали, что Гильгамеш продолжает беседу с великим богом, и никто не догадывался, что царь их ответ уже получил и полон печали.

— О, Шамаш! — решился обратиться снова Гильгамеш к своему предку. — О, великий бог! Я пойду дорогой, по которой никто не ходил. Помоги же мне, как помогал моему городу и своим детям! Не моя — твоя это будет победа. Твои статуи я поставлю на пьедесталы. Тебя будем славить мы, жители Урука.

Но Шамаш медлил с ответом. Спокойно и безмолвно освещал он верховного жреца, поднявшегося над городом.

Еще медленнее, чем поднимался, спустился Гильгамеш на площадь, где по-прежнему стоял народ. Он не знал, что ответить старейшинам и жителям города.

Помогли ему мастера. Вместе с рабами принесли они огромные секиры, кинжалы, мечи, луки со стрелами. И в тот момент, когда царь ступил на площадь, они вывалили ему под ноги этот тяжелый воинский груз.

— Ты посоветовался с великим Шамашем? — спросили старейшины.

Теперь уже отступать было нельзя.

— Да, я разговаривал с отцом моих предков, — произнес Гильгамеш, — и завтра с утра мы выходим.

— Завтра с утра мы выходим, — так отвечал Гильгамеш, и старейшины больше не спорили.

Бесполезно хватать за руку того, кто уже замахнулся для удара.

— Слушай же, Гильгамеш, — сказал самый опытный из купцов, чьи глаза видели множество разных земель, кто знал много чужих обычаев, иногда красивых, иногда мерзких, Гильгамеш, — продолжил он, — я нарисую для вас на табличках путь, самый удобный и быстрый, хотя даже он многотруден. Энкиду эти места знакомы. Пусть он идет впереди, охраняет своего товарища и царя.

— Энкиду готов идти первым и охранять Гильгамеша! — воскликнул богатырь.

— Я не малый ребенок и меня не надо оберегать, но от помощи друга, равного силой, кто же откажется, — отозвался с улыбкой Гильгамеш.

Я, Аннабидуг, любящий бога Ану и служитель его, впервые сидел рядом со жрецами среди старейшин. Быть может кому-то из царского рода место умастителя священного сосуда покажется низким. Но человеку, рожденному на глиняном полу в убогой хижине на краю города возможно ли было мечтать о большем.

Прежде люди жреческого сана казались мне великими мудрецами, носителями тайных познаний. Теперь же, находясь рядом с ними, я удивлялся сколь наивны и глупы были многие из них.

Наперебой они стали давать советы Гильгамешу и советы их тоже были глупы и наивны.

Один требовал, чтобы Энкиду переносил через овраги на руках Гильгамеша.

Другой советовал на каждом ночлеге рыть новый колодец и возливать воду Шамашу.

Третий говорил о том, чтобы при каждом шаге Гильгамеш помнил про Лугальбанду.

Если бы они знали о пророчестве, которое получил Гильгамеш! Разве такие они давали бы советы!

Я же молчал. Что мог сказать полезного я, недостойный, своему царю!

— Энкиду, ты знаешь лесные проходы и повадки чудовища, иди же повсюду первым! — напутствовали они.

— А ты, Гильгамеш, на свою силу не надейся, зорко гляди, будь всегда осторожным, — говорили другие.

— Мы, старейшины города, поручаем тебе нашего царя. Охраняй его днем и ночью, — так порешили все.

Народ Урука уже давно разошелся, площадь опустела, оставались лишь мы.

Когда же, попрощавшись с Гильгамешем, расходились и жрецы со старейшинами, такой услышал я нечаянно разговор двух старцев.

— Как видно, Шамаш не одобрил решение Гильгамеша, иначе царь поделился бы с нами словами пророчества.

— Я тоже догадался об этом, но что делать, его не остановит уже ничто, а проводы героя на битву превращать в похороны не стоит. Лучше выглядеть дураком, чем быть предсказателем горя.

«Несчастный Аннабидуг! Вот кто на самом-то деле наивен и глуп! — подумал я про себя, услышав этот разговор. — Старцы же намного умнее тебя и опытней!»

А в это время Гильгамеш посреди пустой площади обернулся к Энкиду.

— Быть может, великая царица, всезнающая Нинсун поможет нам. Друг мой, пойдем в Эгальмах.

— Друг мой, пойдем в Эгальмах, — сказал Гильгамеш Энкиду.

Слуги унесли оружие. Их было много. Еще прежде Гильгамеш проверил остроту и мечей и топоров. Все это вооружение он собирался нести лишь вдвоем с Энкиду.

— Пойдем же к великой царице, Нинсун поможет нам, повторил он.

Взявшись за руки, они вошли в храм, где уже много лет стояли тишина, покой и печаль.

Сколько уж раз входил сюда Гильгамеш, но всегда чувствовал он в сердце своем волнение и робость.

Царица поднялась им навстречу.

— Знаю, зачем вы пришли ко мне, но ответь, сын, хорошо ли ты обдумал свой план? Тверд ли ты в своем решении?

— Если не я, кто же еще сразится с Хумбабой? Потому решение мое твердо.

— Какой же помощи ты ждешь от меня, сын мой? Я всего лишь слабая женщина, которую боги задержали на земле, чтобы закрепить в памяти людей дела твоего отца.

— Я просил помощи у великого Шамаша, но ответ его мне показался странным. Быть может он был занят своими делами и не услышал моей мольбы. Тебя же он выслушает всегда. Тот, который помогал Лугальбанде, не отвернется от его вдовы. Прошу тебя, о царица, облачись в одежды, достойные этого важного мгновения и поставь кадильницы Шамашу. Одна надежда у нас: услышав тебя, великий бог согласится нам помогать.

— Я исполню то, о чем ты говоришь, — печально ответила Нинсун, — ждите здесь.

Она удалилась в свои покои. Там, увлажнив тело мыльным корнем, смыла с себя все суетное, нечистое. Лишь чистый телом человек мог обращаться к богам.

Новые одежды из тонкого хлопка, пахнущие ароматами степных трав, набросила она на себя и перепоясала широкой лентой. Потом надела лучшее свое ожерелье, золотую корону на голову и, окропив перед собою пол чистой водой, поднятой из царского колодца, начала медленное восхождение по узким каменным ступеням на плоскую крышу храма, мысленно повторяя слова заклинаний, тех, что были известны одной лишь ей, хранительнице тайн царского рода.

Выйдя на площадку, она подожгла ароматные травы, угодные богам, протянула руки к тому, кто заканчивал дневной путь и собирался на отдых.

— Подожди же, великий Шамаш, не спеши покидать небо, выслушай ту, что сохраняет в этом городе память о любезном тебе герое. По твоей воле мне был дан в сыновья Гильгамеш! По твоей воле было вложено ему в грудь беспокойное сердце. Ты зажег его искрой отваги! И теперь сын мой не успокоится до тех пор, пока не изгонит все злое, что, я знаю, ненавистно и тебе. Помоги же ему, как ты помогал его отцу! А когда уйдешь ты на покой после дневного пути, передай его стражам ночи, пусть и они оберегают моего сына! О, великий Шамаш! Как узнать мне, услышал ли ты мою мольбу? Возможно ли мне быть спокойной за того, кому не дает покоя могучее сердце! Не уходи, задержись, дай ответ! — умоляла всеведающая Нинсун, опустившись на колени перед великим богом.

Бог уже почти ушел с неба, освещая его лишь несколькими лучами. И внизу, под нею темнел, исчезал в сумерках весь город Урук.

Но в последнее мгновение великий бог ответил царице. Его луч, единственный луч пересек поднебесное пространство, отразился от медного круглого зеркала, стоявшего на крыше храма и осветил во всем городе лишь вход в покои ее сына, Гильгамеша. В то же мгновение Шамаш исчез окончательно и луч погас.

Боги еще и потому велики, что всегда найдут способ, которым нужно ответить людям.

— Сын мой, и ты, Энкиду, отправляйтесь спокойно в путь, — устало, но твердо объявила всеведущая царица Нинсун. — Отец твоих предков, Шамаш, услышал мои молитвы. А тебя, Энкиду, прошу хранить моего сына. А чтобы и ты вернулся живым и здоровым, хочу надеть на тебя талисман, который не раз сохранял жизнь нашим предкам. Я объявила перед великим богом, что ты посвящен Гильгамешу. Да сохранит он вас обоих в этом походе. Идите же, вам надо собраться. Я жду вас с победой.

— Я жду вас с победой — сказала полубогиня.

И едва Шамаш собрался в дневной свой путь, как в свою дорогу вышли и два богатыря.

Быстрее любого из скороходов двигались они по степи. И с каждым шагом веселее становился Энкиду.

— Друг мой, о чем поешь ты свои песни без слов? — спросил, наконец, Гильгамеш.

— Я пою их о травах и ветрах, обо всем, что вижу кругом. Мой дом — моя степь и здесь я снова чувствую свои силы. Теперь я стал смелым, как ты, и не буду бояться Хумбабу.

В полдень рядом с небольшой низиной, где вокруг солоноватого озера росли колючие кривые деревья, они сделали привал, съели по лепешке с сыром, запили водой, нагревшейся в мехах.

Вечером в другой низине они остановились на ночлег. Но перед тем, как Шамаш отправился на покой, Гильгамеш успел выкопать небольшой колодец длинным своим мечом. Энкиду тоже помогал ему, но удивлялся: неужели великому богу недостаточно воды из высыхающего озерца, зачем ему обязательно из глубины земли.

— Мы и живем лишь для того, чтобы радовать богов, объяснил Гильгамеш. — Иначе бы они не создали людей. И в благодарность за то, что боги подарили нам жизнь, мы должны отдавать все лучшее, что есть на земле. Зачем же я буду, обращаясь к своему предку, кропить землю тухлой водой, если могу достать для него прохладную, свежую?

Добыв сладкую воду из-под земли, окропив вокруг себя ею землю, Гильгамеш обратился к Шамашу с тайной молитвой. Он благодарил бога и просил помогать и дальше. Лишь немногие посвященные в Уруке — главные жрецы да царь знали слова, приятные богам.

Энкиду в это время бродил поблизости, собирал траву для ночлега. И когда стемнело, они заснули на постели из трав, укрывшись плащами. Но чуток был сон героев.

Но чуток был сон героев.

Среди ночи вскочил Гильгамеш, и Энкиду тоже быстро поднялся.

— Друг мой, ты не звал меня? Отчего я проснулся? — спросил Гильгамеш.

— А разве не ты меня звал? — удивился Энкиду.

— Да, это я вздрогнул во сне. Ко мне приходило странное видение. И так смутно теперь мне, так тяжело! Мне приснилось, будто я окружен степными быками, огромными турами. Я боюсь их и не могу с ними схватиться, потому что лежу, словно младенец без сил. Туры же смотрят на меня издалека и словно хотят что-то сказать. А потом неизвестно чья рука протянула мне воду в мехе, я стал пить ее и вздрогнул. Вот отчего я проснулся. Быть может сон этот мой — пустое видение, но если он послан богами, как мне его понять? Была бы здесь мать, всеведущая Нинсун, она бы нам объяснила.

— Скажи, а не было ли там огромного тура, который бы выделялся из всех. И такого, что слушались бы его все остальные? — спросил Энкиду.

— Как ты догадался? — удивился Гильгамеш. — Именно такой и был, теперь я ясно его вспоминаю. На него оглядывались все, а он, большой, как гора, смотрел на меня издалека и словно хотел что-то сказать.

— Люди напрасно думают, что зверям не снятся сны. Когда я жил со стадом антилоп, я часто толковал сны и львам, и тиграм, и диким ослам — онаграм. Антилопы же только и спрашивали меня о своих снах. Эта простая мудрость, скрытая от людей, мне подвластна. Слушай же, друг мой, я объясню тебе твой сон, проговорил Энкиду и спокойно сел на постель из травы. — Садись рядом и радуйся. Я не зря спросил тебя о громадном туре. Этот степной бык — сам твой великий предок, Шамаш, которого ты молил о помощи. Он и ночью охраняет тебя, потому — напрасно твое беспокойство. А водой из меха тебя напоил другой твой предок и бог, твой отец Лугальбанда. Поэтому успокойся и спи без тревог. Я же посижу рядом, буду сторожить твой сон. А с утра мы продолжим свой путь.

— С утра мы продолжим свой путь, — сказал Энкиду, выросший в степи.

И Гильгамеш сразу крепко заснул. Сон его был глубок и спокоен, а Энкиду зорко смотрел в ночь и наслаждался прохладой, которую приносил ветер издалека, и теплом земли, которое накапливалось за день, а теперь поднималось к небу.

Днем они снова шли быстрей любого из скороходов. Вечером вырыли новый колодец. И Гильгамеш обратился к Шамашу с тайной мольбой о помощи.

Они крепко заснули на постели из трав, которую приготовил умелый Энкиду. Но среди ночи снова внезапно вскочил Гильгамеш, и рядом с ним быстро поднялся Энкиду.

— Друг мой, отчего я проснулся? Или ты позвал меня? — спросил Гильгамеш.

— А разве это не ты окликнул меня? — удивился Энкиду.

— Да, я вспомнил, ты прав. Я вздрогнул среди сна и проснулся. И на этот раз видение мое было странным. Мы стояли с тобою вдвоем в ущелье рядом с утесом. Внезапно этот утес повалился и придавил мне ногу. Я лежал беспомощный, словно мошка. И ты тоже не мог помочь мне. Но вдруг вспыхнул свет и окруженный этим светом явился прекраснейший из мужей, он освободил нас и напоил водою из меха.

— Друг мой, — обрадовался Энкиду, — снова боги извещают нас о том, что помогают нам. Гора — это сам Хумбаба, но можно его не бояться, если с нами свет самого великого Шамаша и чудесная вода, которую дает тебе из божественного источника твой отец, Лугальбанда.

День третий проходил так же, как и день второй.

Герои шли по раскаленной земле. Днем в самую жаркую пору останавливались на привал. Ночью Гильгамеш сам решил охранять сон своего друга.

Но перед закатом он успел вырыть колодец и принес Шамашу мучную жертву. Щепотку муки бросил он в подземные воды и произнес тайное заклинание, чтобы боги просветили его, дав ему третье сновидение.

Ночные ветры обдували его со всех сторон. С черного высокого неба мерцая глядели яркие звезды, бог Луны совершал свой обычный путь, в эту ночь он был узким, острым. Рядом, вытянувшись на ложе, богатырским сном спал Энкиду. Гильгамеш сидел, подперев голову руками и неожиданно стал склоняться, как горный ячмень. Это великий Шамаш даровал ему третье видение.

И снова вскочил Гильгамеш и рядом с ним мгновенно поднялся Энкиду.

Снова они спросили друг друга:

— Ты не звал меня?

А Гильгамеш пересказал третий сон.

— Друг мой, тело мое горит после этого сна, а сердце наполнено ужасом. Небо кричало, громыхала земля, и гора снова рушилась на нас обоих. Когда же она упала на нас, наступила ночь, но в этой ночи сверкали молнии, смерть хозяйничала на земле, и я видел, как гора превращалась в пепел. Но это не принесло мне облегчения, и тогда я крикнул страшно и дико. Пожалуй, мы слишком близко подошли к владениям Хумбабы. Зря мы на этот раз решили спать на вершине холма. Спустимся, отойдем подальше и подумаем, как быть.

— Гильгамеш, что я вижу? Уж не птица ли страха задела тебя своим крылом? — удивился Энкиду. — Ты, Гильгамеш, царь и верховный жрец Урука, потомок великих богов, тебе ли бояться горы, которая и во сне превращается в пепел! Вспомни, что ты говорил перед народом своего города! Или ты думал тогда, что битва будет легка, словно схватка с младенцем. Или ты не знал, что Хумбаба — могуч и опасен? Но ты, сын богов и народа Урука, ты — еще сильнее! И мы не отступим в степь, — едва рассветет, мы пойдем дальше. Сам Шамаш в твоем сне послал молнии, чтобы гора превратилась в пепел. А гора эта — наш враг, Хумбаба.

— Прости, друг мой, Энкиду. И в самом деле, я на мгновение поддался страхам из своего сна. Ты прав. Едва рассветет, мы пойдем через горы к жилищу Хумбабы.

К жилищу Хумбабы, едва рассвело, пошли герои через лесистые горы.

Древние могучие кедры стояли над ними, соединяясь вершинами в небе. Колючий терновник, росший внизу, иногда загораживал путь, словно стена. И друзья прорубали дорогу боевыми топорами.

— Сколько кедра кругом, — радовался Гильгамеш. — Теперь мы выстроим новые храмы, и для тебя, Энкиду, тоже будет большое жилище.

Горы становились все выше, и едва богатыри спускались с одной, как сразу начинался подъем на другую.

И вдруг содрогнулась земля и покачнулось небо. И заломило в ушах от страшного, невозможного крика. Это где-то вдали, за тучами, на невидимой пока горе крикнул Хумбаба. И крикнул снова, всею глоткой. И снова заломило в ушах от этого ужасного вопля, и снова содрогнулась земля.

— Друг мой, — сказал оробевший Энкиду слабым голосом. Ты слышишь, это кричит весь мир! У меня ослабела рука, у меня трясутся колени, я не могу сделать и шага. Друг мой, мне стыдно, но я боюсь, я не могу идти с тобой дальше. И ты не ходи тоже. Ты слышишь, как кричит Хумбаба! А ведь он еще далеко, он даже не видит нас. Что же будет, когда мы подойдем ближе!

— Брат мой, Энкиду, ты так бледен, словно сражен тяжелой болезнью. А это всего только крик земного чудовища. Человек подвластен богам и не смеет спорить с их волей, но земным чудовищам он не подвластен. Ты, предсказатель будущего по снам, ты, которому послушны львы, я знаю: даже бешеные быки-туры уважают твою силу и слушаются тебя. Тебе ли бояться крика этого чудища! Победи же свои страхи. И пусть вернется сила твоей руке, шагай смелее! Мы вместе войдем в этот лес. А уж если мы оба погибнем в битве с чудовищем, наши имена — твое и мое останутся навсегда.

— Гильгамеш, прости мне эту слабость. Я и сам не знаю, как поддался своему страху. Теперь я уже не боюсь. Только будь смел, но осторожен. Видишь зеленую гору, что показалась из-за последней вершины. Там — жилище Хумбабы. Позволь, я пойду впереди.

— Позволь, я пойду впереди, — проговорил Энкиду, к которому снова вернулись сила и храбрость.

И скоро герои вошли в богатырский лес из кедров, которых никогда не видели прежде — так они были могучи, столь огромны, высоки были их стволы.

В лесу этом были широкие тропы, словно прямые дороги — их протоптало чудовище.

— Но где же сам сторож? — удивился Гильгамеш. — Мы идем по его лесу, а он и не показывается.

— Друг мой, страшен не только вопль Хумбабы, страшно и его молчание. При Хумбабе всегда семь опасных духов, семь убивающих лучей. Чтобы поразить врага, кричать ему не обязательно. Достаточно молча, издалека направить лучи, и враг станет мертвым.

— Тогда мы поступим иначе, — подумав, проговорил Гильгамеш. — Ты, Энкиду, доставай топор и руби кедр, который стоит отдельно. Я же встану здесь за деревьями со всем оружием наизготовку. Мы заставим чудище нам показаться. Он захочет увидеть, кто осмелился встревожить покой его леса. А едва он покажется нам, тут уж и мы медлить не будем: сразу его поразим со всеми его лучами.

Энкиду вынул топор и подошел к кедру, который рос в стороне. После удара его топора застонали деревья. И вновь пошатнулась земля.

В рокоте, который на них обрушился, богатыри с трудом различили слова. Но и в реве урагана можно понять смысл, если ураган говорит человеческим языком.

— Кто явился в мой лес? Кто бесчестит мои деревья, кто осмелился ударить по кедру бронзовым топором? — так проревел ураган, который обрушился на героев после первого же удара.

Но в то же мгновение полыхнуло солнце и послышался другой голос — божественный, неземной:

— Подходите к Хумбабе, не бойтесь приблизиться, я вам помогу!

Это сам великий Шамаш, не выдержав, заговорил с небес.

— Вперед же, Энкиду! — прокричал Гильгамеш во всю мощь.

Но голос его в урагане показался тихим, как писк мошки.

А Энкиду, отважный Энкиду уже стоял на коленях, трясущийся от ужаса, и прикрывал голову руками.

— Хумбаба! Выходи на смертельную битву! — крикнул мужественно Гильгамеш.

И снова голос его растворился в реве урагана.

Ураган же рассмеялся страшным яростным хохотом.

— Уж не ты ли передо мной, Гильгамеш? Жалкий, трусливый человечишко, возомнивший себя героем. Я не убью тебя, нет. Я сделаю тебя своим прислужником, своим рабом. А того полускота, выросшего в степи, что пришел с тобой, я превращу в прах!

— Только сначала тебе придется с нами сразиться! — выкрикнул Гильгамеш.

И хотя ураган забивал его слова обратно в горло, Энкиду расслышал боевой крик товарища и привстав с колен, неуверенно стал поводить топором в разные стороны.

И тут же страшная сила обрушилась на героев, сбила их с ног. Гильгамеш попытался подняться, но словно гора навалилась на его тело. Все же он пересилил эту тяжесть, встал, но страшная сила снова сбила его с ног и ударила о землю.

Вокруг потемнело, могучие кедры раскачивались как травинки, весь мир стонал, ревел, и в этом реве Гильгамеш расслышал издевательские слова:

— Где же ты, трусливый царек? Ползи же ко мне скорее!

Гильгамеш снова превозмог сминающую его силу, поднялся, по лицу его текли слезы отчаяния, когда он обратил лицо к тому месту, где на небе в это время должен был проплывать солнечный Шамаш.

— Где же ты, великий бог? Помоги мне! Я всегда исполнял твои советы! Я всегда ходил по дорогам, которые ты указывал! Помоги победить это чудище!

И в тот же миг на кедровый лес обрушился новый рев. И встали ветры: великий северный ветер, ветер смерча, ветер песчаной бури, ветер горячий обжигающий все живое, ветер ливня.

Великий Шамаш, услышав молитву Гильгамеша, направил их на Хумбабу. И сразу успокоилась земля, смолк страшный гул урагана. Лишь дули ветры, со всех сторон света направленные на лесное чудовище.

— Эй, Гильгамеш, где ты!? — неожиданно слабым, испуганным голосом прокричал Хумбаба. — ветры задули мне глаза. Я не могу ступить ни вперед, ни назад! Эй, Гильгамеш, что за шутки!

Гильгамеш уже стоял во весь рост и крепко сжимал боевое оружие. Теперь он, наконец, разглядел этого стража ливанских кедров, созданного когда-то богами, чтобы запугивать все живое. Обыкновенное чудовище со звериной головой и огромной пастью, каких было немало в давние времена, стояло перед ним и беспомощно озиралось.

Энкиду, подобрав топор, который он выронил во время ужасного рева, приближался к Хумбабе сзади.

— Гильгамеш, пощади меня, я хочу жить! — прокричал Хумбаба. — Слышишь меня, Гильгамеш? Я буду твоим послушным рабом. Со мной ты станешь самым могущественным царем на земле. Я выберу сам для тебя лучшие кедры и срублю их для твоих храмов. Я выстрою тебе такие дома, каких еще люди не знают. Гильгамеш, отзовись!

Ветры, направленные великим Шамашем, по-прежнему слепили глаза Хумбабы и лишали его дикой силы. Он стоял беспомощно озираясь и не видел ничего кругом себя.

Гильгамеш убрал было свой топор. Зачем убивать врага, когда он готов подчиниться, даже если это лесное чудовище.

— Не слушай его, Гильгамеш! — прокричал Энкиду. — Он обманет, он обязательно обманет, едва только стихнут ветры. Он погубит не только тебя, он погубит весь твой народ! Только умерев, Хумбаба перестанет быть страшным врагом! Убьем же Хумбабу!

Услышав слова друга, Гильгамеш снова взялся за боевой топор и приблизился к чудищу.

— Эй, Гильгамеш, ты где? Я не вижу тебя, хотя слышу твой шаг! — выкрикивало чудовище, закрыв глаза руками и поворачивая голову во все стороны.

Удар Гильгамеша был точен. Прямо в затылок поразил он дикое чудище своим боевым топором.

Тут и Энкиду, выхватив длинный меч, ударил врага в грудь.

Через мгновение враг зашатался.

И снова стонали кедры. В мелкой дрожи билась под ногами земля. Так же мелко затряслось и небо. Это уходила жизнь из того, кто многие годы охранял горные леса, чьим именем пугали с детства в любой семье, кто одним своим ревом мог уничтожить города и народы.

Тело мертвого чудища лежало под кедрами у ног Гильгамеша.

Тело мертвого чудища лежало под кедрами у ног Гильгамеша.

И природу внезапно объял покой. Тихо, тепло, радостно стало в кедровом лесу, стало в степи и в каждом человеческом доме, в каждой звериной норе. Потому что исчезло с земли самое страшное зло.

В этот миг где-то в степи тигр, который нагнал лань и занес уже над ней когтистую лапу, неожиданно лизнул ее, словно лань эта была его детенышем, тигренком, и медленно отошел в сторону.

А в городе, в школе, учитель письма взмахнул розгой над обнаженной спиной провинившегося ученика, а потом вдруг отбросил прут, погладил испуганного малыша по голове и протянул ему горсть фиников.

И во многих домах люди отчего-то принялись улыбаться и дарить друг другу самое дорогое. Не стало в следующие мгновения на земле обиженных и злобных.

А два героя продолжали стоять над телом поверженного чудовища.

Два героя продолжали стоять над телом поверженного чудовища.

— Эй ты, Хумбаба! Никто тебя не боится, дохлая туша! Валяйся теперь со своим оружием, с лучами ужаса и смерти! А мы нарубим кедра, сколько хотим. Ведь правда, Гильгамеш, мы можем рубить кедра, сколько угодно? А потом отнесем его к Евфрату, и он приплывет сам прямо в Урук. Я построю себе большой дом с настоящей дверью. Слышишь, Гильгамеш, все будут спрашивать: чей это дом с большой дверью из кедра? У всех людей вместо дверей циновки, только у царской семьи, у главных жрецов стоят двери. А теперь Энкиду тоже срубит себе дверь. Вот так-то! Сам срубит, своим топором из собственного кедра.

Гильгамеш показал, как надо валить дерево, чтобы оно не придавило самого рубщика, и Энкиду принялся за работу. Он рубил и пел свою счастливую песню без слов. И лишь иногда оглядывался на поверженного Хумбабу, словно боясь, что то снова восстанет из мертвых. Наконец, он не выдержал, снял с чудища его боевое вооружение, увязал все в огромный тюк, а звериную голову чудища, насадив на копье, отнес к вершине горы, воткнул там, чтобы могли ее видеть издалека пролетающая птица, проходящие звери и люди.

Только после этого он успокоился и снова принялся рубить кедры.

Гильгамеш помог ему отнести стволы к берегу Евфрата. Река здесь была другой — с высокими берегами, с песчаным дном.

Гильгамеш умылся в реке. Надел чистый плащ, подпоясался, венчал себя золотой короной и приготовился совершить молитвы, благодарить великого Шамаша.

Но в это мгновение прекрасного царя и героя увидела с неба богиня Иштар.

Прекрасного царя и героя увидела богиня Иштар. Вечно юная дева, красивей которой не было и не будет ни среди богинь, ни среди людей. Она увидела Гильгамеша на обиду себе и на горе ему.

Любовь, как молния — озаряет мгновенно. Прежде не раз смотрела богиня, покровительница Урука на своего молодого царя. Спокойно и величаво проплывала она по небу, купалась в росе на небесных лужайках, веселилась с богами и ни разу не дрогнуло ее сердце при мысли о юном царе.

А вот сейчас увидела его в те мгновения, когда он, омывшись в Евфрате, накидывал плащ, забрасывал за спину волосы, надевал корону, и полюбила его.

— Ты узнал меня? — спросила красавица, представ перед ним во всех своих украшениях, дающих власть над людьми и богами. Гильгамеш.

— Как же мне не узнать тебя, о богиня! — спокойно ответил царь.

— А ты красив, Гильгамеш!

— А ты, богиня прекрасна!

— Что же ты медлишь, юноша? Или не догадался, зачем к тебе спустилась богиня? Я хочу, чтобы ты стал моим супругом. Ты будешь мужем, а я буду женой, — произнесла она начало супружеской клятвы. — Я подарю тебе, Гильгамеш, золотую колесницу. Ты войдешь в мой дом и будешь править вместе со мной всем, что подвластно мне. Все цари и владыки мира опустятся перед тобой на колени. Таков мой свадебный подарок тебе, Гильгамеш. Ты же подаришь мне только свою любовь. — Так сказала богиня, приблизившись к молодому царю.

Но нерадостен стал царь, услышав эти слова.

Нерадостен стал царь, услышав эти слова.

Юная ветреница, она давно забыла о прошлом. Но прошлое богини помнил верховный жрец Гильгамеш.

«Кто ты, Иштар?» — хотя бы раз в жизни спрашивал себя любой из черноголовых, в изумлении узнавая о ее похождениях. Не гляди с презрением на площадную девку, готовую подарить свое тело за кружку сикеры любому мужчине, — учила старинная поговорка, — в этой девке ты можешь узнать богиню любви.

При храме богини всегда мужчина найдет веселых красавиц, и самый убогий — безногий, безрукий, кривой и ослепший с их помощью узнает мгновения счастья. Красавицы эти — служанки богини Иштар, и в каждой из них — частичка божественной жизни.

Мир человеческий трудно представить без премудрой ветреницы. Но однажды при жизни людей он лишился богини. И все тогда — в каждом доме, в каждом хлеву и стаде, все взывали к небу о помощи. О том несчастье, о влюбленном божественном пастухе по имени Думузи, о замужестве вечно юной богини должен знать каждый, кто прикасается к великой истории жизни богов и людей.

Не поддайся Иштар уговорам пастуха Думузи, жизнь людей пошла бы другими путями. И как знать, возможно мужем богини стал бы царь Гильгамеш.

Но пастух Думузи, вписанный в царский список Урука, до сих пор томится в мире стенающих мертвых. И только глупец в наши дни согласится стать мужем богини.

Только глупец в наши дни согласится стать мужем богини. А недавно — было иначе. Недавно многие из людей мечтали познать ее любовь.

Иштар — это позднее имя. Наши предки называли ее Иннана. Влюбленный пастух Думузи звал ее только так. Мы же свыклись с Иштар.

Божественный пастух Думузи выгонял стада овец на небесные луга, и они множились день ото дня. Густые сливки, пушистый творог, ароматный сыр приносил он богам. А кое-что доставалось и людям. Ночами, в окружении своих овец он любил смотреть вверх, лежа на мягкой траве, и наблюдать, как из своего дворца, поставленного на краю небес, выходит юная дева, как пересекает она небосвод, одаряя лучами всех и его — пастуха. А когда спускалась она на землю, распускались цветы, зеленели травы, и тучнели стада Думузи.

Пастух был молод, красив и потому самонадеян. Он вбил себе в голову, что полюбил богиню-звезду, и пришел к ней свататься.

По дороге ко дворцу Иштар ему встретился божественный земледелец. Лицо земледельца показалось Думузи слишком самодовольным.

— Что ты забыл здесь, парень? — настороженно спросил пастух. — Уж не навещал ли ты юную богиню?

— Навещал! — снисходительно ответил земледелец. — Я не только ее навещал. Я предложил ей стать моею женой.

— Парень! Ты всего лишь хозяин мутных и грязных канав. Взгляни на свои руки. Они у тебя когда-нибудь были чистыми? Да глина уже окаменела у тебя под ногтями! Этими руками ты собираешься обнимать такую красавицу! Надо совсем обнаглеть, или стать отчаянным дураком от бесконечного копания в земле, чтобы решиться на то, что ты сделал!

Земледелец — старательный добрый парень драк не любил. Он пожал лишь плечами и молча пошел на свои огороды.

Думузи решительно вошел во дворец богини.

— Богиня, я знаю, тебя только что посетил этот владелец плугов и мотыг. Ты видела его руки, если он их не прятал за спину. А теперь погляди на мои — они мягки и нежны. Что может он — накормить тебя хлебом с бобами, поставив рядом кунжутное масло и плошку сикеры, одеть тебя в серые грубые домотканные одежды. Я же буду кормить тебя лучшим сыром, вкус моих сливок ты знаешь сама. На лугах моих немало белоснежных овец, из их руна тебе соткут тончайшие одежды, и лишь они достойны обвить твой прекрасный стан. Ночью, когда ты взойдешь на небо, я буду слагать в твою честь песню за песней. И тебе никогда не наскучит их слушать. А этот любитель грязной земли, он способен лишь храпеть по ночам, я слышал его храп, от него шарахаются даже овцы. Лучше меня у тебя мужа не будет, богиня!

Сладость речей способна смутить любого. Тот, кто владеет красивым словом, владеет и женщиной, даже если она богиня.

Юная красавица обещала подумать до завтра. Но пастух уже чувствовал, что богиня станет его женою.

Весело распевая шел он назад на свои луга и снова встретил неказистого парня, добродушного земледельца.

— Откажись от своих намерений жениться на прекрасной звезде! Ты, родственник земных червей. Иначе я буду биться с тобой до победы.

— Откуда я знал, что ты любишь богиню, пастух? К чему нам бороться и портить мои посевы. Если она предпочла тебя, женись. А то сразу — бороться. Или не видишь, что здесь у меня растут лучшие травы, а дальше — хлеба, и колосья уже налились. Начнем бороться, все и помнем. Не лучше ли нам с тобою дружить. Я давно думал, что это мы с тобою все ходим врозь. Пусть стада твои щиплют мою траву. После них в степи вырастет трава еще гуще. Там, где гуляет стадо, люди потом собирают хороший урожай. Женись на юной богине, если она тебя выбрала.

Счастливый после такого разговора Думузи пришел на свои луга. Он не догадывался, что юная ветреница колеблется: то решает стать женой земледельца, то — пастуха.

— Не раздумывай, выбирай Думузи, — посоветовал ей брат, великий солнечный бог. Его ладони, которыми он станет тебя обнимать, и, в самом деле, белее сливок, которые он приносит нам и столь же нежны. А тебе, я догадываюсь, нежные объятья очень милы.

Утром пастух вновь подошел ко дворцу юной красавицы. И она сама распахнула перед ним дверь. Ведь всю ночь она слушала песни, которые Думузи, лежа в степи среди стад, пел в ее честь. От сладких песнопений дрогнуло ее сердце. И к утру она знала, что влюблена в пастуха.

Он вошел в ее дом, и она обняла его.

Так пастух Думузи стал мужем богини. Вместе с ней разделил он престол. Вместе они правили Уруком. Но прошло лишь немного лет и великая богиня заскучала. А чтобы развлечься, она решила сходить в подземное царство. Если бы знал божественный пастух, чем кончится этот ее поход, он лег бы поперек пути, обнял бы ноги жены и не пустил ее. Богиня и сама не догадывалась, чем грозит ей это легкое приключение. Хотя люди знали всегда: тот, кто пришел в царство мертвых, назад не вернется.

Тот, кто пришел в царство мертвых, назад не вернется. Люди знали об этом всегда. Но богиня забыла. Или доверилась своим знакам власти.

Великий путь великой богини начался с божественных знаков. Из них она отобрала в дорогу семь. На голову надела корону. В руки взяла прекрасный жезл из лазурита, надела крупные бусы на шею и бусами из сияющего бисера украсила грудь. В левой руке был у нее золотой обруч — знак царской власти, которому были послушны люди и многие из богов. Набросила ткани, сотканные из белых овец, из тончайшей шерсти, умастила глаза мазью, перед которой распахивалась любая дверь.

В царстве мертвых правила ее сестра, Эрешкигаль. С любого вошедшего в царство, слуги царицы срывали одежды и голого выставляли на суд. Эрешкигаль, богиня смерти, была столь безжалостна, что с ужасом думали о встрече с ней не только люди, войти в ее царство опасались и боги. Скорей всего, юную красавицу позвало туда любопытство. А может быть, ей показалось мало владычества на земле и на небе, быть может она решилась завладеть и миром, из которого не вернулся ни один человек.

Хорошо, хоть в последний миг она проявила предусмотрительность и призвала верного слугу и везира Ниншубура.

— Я ухожу в подземное царство, в гости к сестре, объявила она, представ перед ним в знаках божественной власти.

— Богиня, одумайся! Мне хватало сил и ума выручать тебя из многих бед, недавно я спасал тебя от морских чудовищ. Но справиться с богиней смерти, если с тобой случится несчастье, не по силам и мне. Не лучше ли послушать новую песню, которую сочинил в твою честь Думузи?

— Оставь своего Думузи, — отмахнулась богиня. — Сам знаешь, если я куда соберусь, ничто меня не удержит. Но чтобы тебя успокоить, скажу: жди меня три дня и три ночи. Не вернусь — будь готов меня выручать. Сам знаешь, к кому обратиться за помощью: или к деду, повелителю богов Энлилю, или к отцу моему Наннару, или к премудрому Энки. Но уверена, что все обойдется. Я навещу сестрицу, посмотрю, как правит она в своем царстве, и потом мне будет что рассказать богам и тебе.

— Богиня, одумайся! — снова повторил верный слуга, но богиня уже стояла перед входом в подземное царство.

Тяжелые ворота преграждали ей путь. За воротами сидел верный сторож по имени Нети.

— Эй, кто там, откройте! — смело выкрикнула богиня и ударила по медным, потемневшим от влаги воротам так, что они дрогнули.

И сторож понял, что там, в солнечном мире стоит не простой человек. Каждый смертный знал его имя и каждый, кто думал о нем, испытывал ужас.

— Кто ты? Что тебе надо? — спросил сторож рассерженно.

— Я великая богиня, царица неба Иштар. Хочу навестить свою сестру, и ты должен немедля впустить меня!

— Прости, богиня, мне полагалось бы сразу узнать тебя, но из-за толстых ворот я не вижу. Не торопись попасть в наше царство, но если ты хочешь сама у нас оказаться, я должен спросить у царицы, как она повелит, так я и сделаю. Подожди же хотя бы мгновение.

— Царица! У ворот стоит сама Иштар. Богиня хочет войти в царство мертвых. Быть может, лучше отправить ее назад, в небеса?

— Иштар? Явилась сама в мое царство! — злобно обрадовалась Эрешкигаль. — Ты спрашиваешь, не отпустить ли ее назад? Ну уж нет. Мы выполним наши законы. Впусти, поступи, как положено, и пусть эта девка встанет голой перед нашим судом!

— Пусть эта девка встанет голой перед нашим судом! — так сказала Эрешкигаль о великой богине. И добавила: — Из царства мертвых она не уйдет никогда.

— Входи, богиня, — и Нети открыл перед Иштар ворота, но сними свою корону и положи здесь, у ворот. Она будет ждать тебя.

— Зачем же снимать мне корону? — удивилась Иштар, корона дает мне силу и власть.

— Такие у нас законы, — спокойно проговорил сторож и положил корону у первых ворот.

Пропуская через вторые ворота, сторож снял ее бусы.

Иштар опять было воспротивилась и Нети снова сказал:

— Такие у нас здесь законы.

Через семь ворот провел он великую богиню, и у каждых она оставляла свой знак божественной власти.

У седьмых, последних ворот, сторож сдернул с нее облачение, и обнаженная богиня встала перед троном Эрешкигаль.

Мрачная холодная сырость пронизала тело юной красавицы. Беспомощная, дрожащая стояла она перед злобной старшей сестрой, окруженной семью младшими богами, теми, кто был судьями мертвых.

Одного смертоносного взгляда, одного страшного заклинания царицы страны мертвецов хватило, чтобы тело богини сделалось неживым. Слуги царицы повесили обессиленную мертвую богиню на стену.

Три дня и три ночи не выходила на небо звезда. Везир Ниншубур ждавший в тревоге, уже понимал, что случилось несчастье. В эти дни и в эти ночи жизнь на земле словно остановилась. Осел не хотел любить ослицу. Бык равнодушно смотрел на корову. Птицы покидали гнезда и разлетались в разные стороны. Рыбы в реке и в каналах перестали резвиться. Не распускались цветы, а колос не созревал. Супруги уныло разбредались по разным постелям, влюбленные перестали ходить на свидания, а женщины не рожали больше детей.

Но лишь один мудрый везир Ниншубур понимал, что за несчастье грозило земле. Остальные несчастья не замечали и спокойные, сонные, как волы, проводили свои дни.

— Пройдет немного времени, и жизнь на земле угаснет — стал объяснять он богу воздуха и земли Энлилю. — Или ты равнодушен к судьбе своей внучки?

— Эта ветреница Иштар мне дорога, — ответил великий бог. — Только сам подумай, что я могу сделать. Подземное царство принадлежит Эрешкигаль и мне туда вход запрещен. Рад бы помочь, но нет на то моей силы.

В городе Уре правил великий Наннар, отец Иштар, бог луны. Везир помчался в тот город и предстал перед храмом Наннара.

— Ты же сам рассказал мне о тех несчастьях, которые случились от того, что моя дочь самовольно покинула небо. Представь, что случится с миром, если я отправлюсь за дочерью вслед! Я хоть и бог, но ничем помочь не могу. Подземное царство мне не подвластно.

Оставалась одна надежда. Мудрейший из богов Энки, по-прежнему живший в бездне у города Эриду мог помочь. К нему в ладье помчался испуганный везир. Если и Энки не поймет того, что грозит каждой травинке, каждому зверю и человеку, если и он откажется выручать юную богиню, то тогда погибнут и сами боги. Без той, что дарует плодородие, жизнь прекратится.

Мудрый Энки выслушал везира. Он не держал на него старых обид. И простил богине похищение законов и правил жизни, что она вывезла от него для Урука.

— В своей бездне я часто думал о ней и знал, что когда-нибудь что-то такое случится. Я, конечно, бог, но и боги теряют свою силу в царстве Эрешкигаль. Что-нибудь придумаю. Вот что: я сделаю из глины два лишенные жизни существа, и они царице будут неподвластны, они пойдут в подземное царство и спасут нашу девочку.

Два существа, покорных воле великого бога, скоро были готовы отправиться в путь. Одному Энки дал воду жизни, другому — пищу жизни, велел передвигаться с осторожностью и вниманием по подземному царству, не есть и не пить там, что бы им не предлагали.

Вестники великого Энки незаметно добрались до трона Эрешкигаль и грозно потребовали выдать им бедную богиню.

— Вам нужна эта девка? — насмешливо спросила Эрешкигаль. — Если ее требует сам Энки, я отдам ее. Или вы ее не узнали? Она висит на стене прямо перед вами. Берите, мне она не нужна.

Вестники бога Энки немедленно сняли Иштар, один сразу посыпал ее зерном жизни, другой обрызгал водою жизни, и богиня внезапно встала, вновь ощутила силу. Снова она была прекрасна.

— Не слишком ли я задержалась в гостях у тебя, сестрица! — сказала она и направилась было к выходу.

Но семь младших богов, тех, что судили всякого, вошедшего в мир мертвецов, преградили дорогу.

— Ты можешь покинуть, богиня, нашу страну, но при одном условии: если пришлешь к нам кого-нибудь вместо себя.

— С дороги! Замену себе пришлю! — воскликнула Иштар, с омерзением отодвигаясь от судей.

Семь ее божественных знаков власти ожидали нетронутые никем у семи ворот. Величественно ступая, богиня вышла из подземного царства во всех своих прекрасных нарядах.

Но только шла она в окружении стаи гадких свирепых демонов.

— Они не покинут тебя, пока не пришлешь замену! — выкрикнула вслед богине Эрешкигаль.

Иштар и сама не могла теперь ответить, зачем понадобилось ей спускаться в царство мертвых, откуда не возврата никому, даже богиням.

Окруженная мерзкими чудищами она бросилась к родственникам: быть может помогут они.

Городом Умму правил брат ее, бог Шара. Когда богиня шла по улицам города, все попрятались: отвратительные демоны могли похитить любого, кто встретится им на пути. Богиня вошла в храм и Шара мгновенно все понял.

— Молю тебя, Иштар, только не я! В мире так много богов и еще больше смертных, готовых ради тебя отправиться в вечные сумерки.

Тогда богиня отправилась в другой город, где правил бог Латарак. Тот, узнав о ее приближении, надел нищенские одежды и на коленях пополз ей навстречу.

— Прости, если я в чем перед тобой провинился. Я всегда говорил о тебе с любовью, пожалей же меня. Я не могу спуститься в мир, где вечная сырость и холод, я и так часто простужаюсь и кашляю, едва промочу ноги. И потом, разве у тебя нет мужа. Или он не говорил тебе, что готов отдать все, даже жизнь, ради твоей любви. Я сам это слышал. И слышали другие боги, они подтвердят.

В Куллабе, в том селении, откуда был родом и Гильгамеш с Лугальбандой, в том селении, которое стало частью Урука, когда соединилось с Эанной, правил муж богини, пастух Думузи. Он привык к частым отлучкам жены и не удивился, что не видит ее несколько дней и ночей подряд. Удивлялся он лишь одному: В стадах его перестали рождаться ягнята, телята.

Одетый в тончайшие одеяния, перепоясанный драгоценным поясом, в золотой короне с прекрасным камнем надо лбом встретил он богиню и радостно шагнул ей навстречу. Но страшен был взгляд жены.

Ничего не сказала Иштар, лишь указала мужу на чудища, а им на мужа. И понял Думузи, что его ждет.

Заплакав от несправедливости, он выбежал под открытое небо, поднял голову к божественному Шамашу и взмолился о помощи. Но Шамаш был нем. Ровными лучами освещал он пространство вокруг, когда же ему надоели жалкие причитания пастуха, он закрылся от его глаз темными тучами.

— Зачем же, великий бог, ты помог мне жениться на своей сестре, если теперь ты не можешь помочь мне остаться рядом с нею. Это несправедливо — умирать таким молодым! Я хочу наслаждаться жизнью!

Но Шамаш уже не видел его.

Тогда пастух решил обхитрить мерзких чудовищ. Он бросился к сестре своей, и та спрятала его под соломой в сарае.

Но чудища, словно гончие псы, пошли по следу. Нет, сестра Думузи в эти мгновения им была не нужна. Иштар указала им на пастуха, и они искали только его.

Скоро пастух был отыскан, схвачен. Сестра пыталась его заслонить, но чудища не слушая ее рыданий, поволокли любимого брата в страну мертвецов.

Так исчез наивный парень, божественный пастух Думузи. Так расплатился он за любовь юной красавицы, великой богини. Говорят, что сестра не оставила брата в несчастье. Говорят, раз в году она приходит в подземный мир на смену пастуху. Пастух же выходит в солнечную жизнь, и травы тогда растут веселей, множатся стада, а люди отмечают счастливые праздники. Быть может, так это и происходит. Однако, с тех пор никто не встречал пастуха Думузи. И редкий смертный мечтал о любви Иштар.

Редкий смертный мечтал о любви Иштар.

И когда она, восхитившись красотой Гильгамеша, счастливого после победы, сказала ему: «Ты станешь мужем моим, а я — твоею женою», он не обрадовался.

— Богиня, зачем тебе надо, чтобы я взял тебя в жены? — ответил он печально. Она была столь прекрасна, когда стояла перед ним в полупрозрачных одеяниях и смотрела на него влюбленными сияющими глазами, что, отказываясь от божественной любви, Гильгамеш ощутил на сердце скорбную жуть. — Богиня, не лучше ли, если я прикажу сшить для тебя самые нарядные платья, испечь для тебя лучшие хлеба, украсить храмы — жилища твои золотом и драгоценными камнями. Я прикажу засыпать доверху зерном твои амбары, поставлю новые статуи, изображающие тебя. Все это я сделаю только для тебя одной. Но быть супругом твоим я не могу. Или ты забыла, что кроме мужа юности твоей, пастуха Думузи, у тебя были и другие возлюбленные. Я напомню, что с ними стало. Один бродит вечно среди диких лесов и нет ему оттуда выхода. Другого, разлюбив, ты превратила в дикого волка и собаки гоняют его по степям, третьего, ты помнишь, садовника Ишуллану, ты его ударила и сделала пауком. Ты поселила его посреди паутины, так закончилась твоя любовь к нему. В кого же ты хочешь превратить меня, когда наиграешься новой своей забавой? Я хочу остаться самим собой, Гильгамешем, и потому прошу тебя, богиня, забудь о своем желании стать моей женою!

— Человек! Ты пренебрег любовью богини! Моей любовью! Я хотела сделать тебя счастливым. Я хотела, чтобы тебе подчинились все цари мира. Ты жил бы со мною как бог, разделив мою власть. Но ты пренебрег мною. Ты унизил меня, напомнив мои проступки. Своим отказом, человек, ты оскорбил меня, богиню! И ты пожалеешь об этом! — так воскликнула гордая Иштар.

Боги, они способны быть разными. И та, что мгновенье назад стоит перед тобой словно площадная девка, может величественно выпрямиться и каждый узнает в ней царицу, богиню. Несчастлив человек, если боги о нем забыли. Но еще печальней судьба того, кто привел богов в ярость. Месть бога несравнима с местью врага.

Месть бога несравнима с местью врага, если враг человек.

Разъяренная Иштар мгновенно исчезла. И Гильгамеш подумал даже, не привиделась ли она ему.

Иштар стояла уже перед отцом своим, великим Ану. Рыдая, она стала жаловаться ему на то унижение, которое учинил ей человек по имени Гильгамеш.

— Этого Гильгамеша я знаю. Он правит народом Урука. И нет изъяна в его служении богам. С тех пор, как он подружился с Энкиду, никто на него мне не жаловался. Не ты ли сама оскорбила царя Гильгамеша? А он в ответ и перечислил твои прегрешения.

— Отец, умоляю, создай мне такого быка, чтобы мог он справиться с Гильгамешем. Ты создашь быка, а бык убьет человека. Не дело, чтобы смертные смеялись над нами, богами! Пусть он и царь, но должен понести наказание.

— Так ли сильна обида, которую тебе нанес этот человек? — великий Ану не торопился исполнить просьбу капризной дочери.

— Обида, нанесенная человеком богам не может быть малой. И человек, унизивший бога, должен исчезнуть с земли. Или мы для того создавали людей, чтобы они надругались над нами?

— Хорошо, я подумаю, — Ану все еще медлил.

— Отец, я готова вместо расплаты ударить в дверь мертвых. Сама я туда больше не войду, но выпущу демонов, чтобы они пожрали всех жителей города, которыми смеет управлять этот Гильгамеш.

— Я попробую создать для тебя быка. Но и ты подумай, стоит ли мстить человеку, если он лишь споткнулся, если он совершил зло, сам того не желая?

— Сделай быка мне, отец! Это будет самая легкая моя месть! — сказала Иштар. — Народ Урука не пострадает от смерти царя.

«Народ Урука не пострадает от смерти царя», — так обещала богиня.

И великий Ану неохотно, но согласился исполнить просьбу дочери.

А пока он лепил из глины быка размерами с гору, Гильгамеш и Энкиду, не зная печали, рубили кедры и сносили стволы их к Евфрату.

— Теперь уж никто не обзовет меня полускотом. Энкиду построит дворец и крышу сделает из кедра. А еще во дворце будет настоящая дверь, как у тебя, друг мой, и у божественной Нинсун. Энкиду сам вырубит себе дверь, настоящую дверь из кедра.

Могучие стволы, связанные тростником, готовы были к отплытию, и Гильгамеш с улыбкой наблюдал, как друг его вырубает из ствола толстые доски, радуется, словно дитя, будущей двери.

Потом плыли они по реке. Чтобы спускаться вниз по течению, надо уметь управлять длинным шестом. Гильгамеш сам сделал шест для себя и для Энкиду. А сильные волны, подхватив стволы, несли их вперед к родному городу.

Все черноголовые жили вдоль великой реки в больших и малых селениях. Одни — в кирпичных домах с плоской крышей, другие в хижинах из тростника. В каждом селении в центре на холме, те холмы иногда насыпали сами люди, возвышались храмы — жилища богов.

Два друга, два богатыря плыли мимо на огромном плоту из связанных кедров, а люди, те, кто ловил рыбу, работал на поле, выпекал лепешки в глиняной круглой печи с очагом внутри, все они выбегали навстречу, радостно махали руками, поздравляли с победой. Вести о подвигах разносятся по миру быстрее ветра. И каждый из прибрежных жителей уже знал, что герои в Ливанских горах сразили чудовище.

Энкиду тоже махал руками в ответ, выкрикивал радостные слова, а иногда даже показывал дверь, которую приготовил для будущего дворца.

Вечером герои остановились на отдых. И местные мастера украсили дверь Энкиду, поставили на нее бронзовые петли и засов.

Утром, когда Гильгамеш оттолкнул плот к середине реки, и волны снова с тихим плеском стали тереться о кедровые стволы, Энкиду не переставал любоваться на дверь, радовался, смеясь, глядя, как солнце отражается в ее бронзовом засове.

Не знали богатыри, что их ждет у родного города.

Не знали богатыри, что их ждет у родного города. А родному городу угрожало несчастье.

Великий Ану вылепил из глины страшного быка, вдохнул в него жизнь, и немедля Иштар погнала его с небес к Уруку.

Бык был непослушен и, к счастью для многих, спускаясь с небес, не попал в центр города. Иначе все бы он там погромил.

В последнем прыжке он достиг Евфрата и сразу жадно принялся пить. Такого быка люди Урука не видели никогда. Словно гора оказалась рядом с их городскими стенами. Шумно втягивала в себя воду эта гора, и река на глазах у жителей стала мелеть. А потом и вовсе показалось глинистое дно.

В эти мгновения богатыри высадились на берег. Но никто на них не смотрел. Все смотрели на диковинного зверя.

Напившись, бык повернулся к городу, и толпа любопытных, толкая, роняя друг друга, бросилась под защиту стен. Люди застряли в воротах, кто-то истошно кричал, кто-то придавленный без сил повис на соседе.

Бык глянул на перепуганных горожан, страшно дыхнул, топнул ногами, и глубокая яма разверзлась рядом, в яму эту свалилась сотня жителей. Бык снова мутно глянул на притихшую в ужасе толпу, опять топнул ногами, и уже двести черноголовых упали на дно новой ямы.

— Гильгамеш! — успел выкрикнуть Энкиду имя друга.

А бык уже повернул в его сторону и с такой силой дохнул на богатыря, что тот перегнулся пополам от боли. Все же Энкиду успел ухватить громадного быка за рог, но бык мотнул головой, и Энкиду, словно кузнечик, полетел в сторону, а следом полетели клочья бычьей слюны, потом бык ударил великана толстым, как дерево, хвостом, и Энкиду покатился по земле.

Бык яростно проревел, и этот рев, отразившись от небес, обрушился на город. Те любопытные, что стояли на стенах, попадали вниз. Жители не понимали, где спрятаться от нового чудища и в панике бегали по улицам. Мастера еще не успели сделать новые запоры для ворот. Да они бы и не помогли. Стены, засовы предназначены для обыкновенных людей и зверей. И они никогда еще не спасали от тех напастей, которые порой напускают боги.

И все же те, кто стояли на стенах и упали от страшного рева, успели разглядеть Гильгамеша. Только он, их правитель, самый сильный из смертных, мог спасти свой город от бедствия.

Только он, их правитель, самый сильный из смертных, мог спасти свой город от бедствия. И он спас.

— Гильгамеш! Гильгамеш вернулся! — кричали они. — Он спасет нас от гибели!

— Гильгамеш, друг мой, спаси меня! — прокричал Энкиду, поднимаясь с земли.

Он опасливо смотрел на быка, тот же в безумной ярости бодал землю рогами и в разные стороны разлетались огромные комья.

При Энкиду не было никакого оружия. С плота он первым делом вынес свою дверь, чтобы показать ее жителям. Дверь давно отлетела в сторону. Но бежать к плоту за оружием было поздно. Бык в один прыжок догнал бы его, раздавил.

— Гильгамеш, я готов встретить смерть лицом к лицу, чтобы никто не посмел сказать, что Энкиду струсил!

— Друг мой мы победили Хумбабу. Неужели с быком нам не справиться! — прокричал Гильгамеш. — Вместе мы убьем его, и я вырву из него сердце, положу перед Шамашем. А рога прикажу наполнить елеем и подарю Лугальбанде. Пусть и отец удивится столь огромным бычьим рогам. Теперь же — не зевай! — скомандовал царь. — заходи сзади и хватай его за хвост изо всех сил. Как только он обернется к тебе, я брошусь на него спереди.

Бык продолжал рыть землю рогом. Энкиду подобрался к нему сзади и, схватившись за хвост, дернул изо всех сил на себя. Бык оторопел, взревел и хотел уже развернуться с бешеной силой, но в это мгновение Гильгамеш с обнаженным кинжалом отважно бросился вперед и вонзил длинный клинок в его шею.

Бык мотнул головой, отбросил Гильгамеша в сторону, но кинжал, ушедший по рукоять. — торчал из тела быка. Зверь еще раз яростно проревел, но на этот раз в реве его слышались боль и смертельный ужас, ноги его подогнулись, он пошатнулся и рухнул так, что содрогнулась кругом земля и зашатались башни храмов на холме в центре Урука.

Сердце, громадное, как голова льва, жилистое и тяжелое, вырвали они из быка и внесли в храм великого Шамаша, пройдя по улицам города.

Люди еще не успокоились, но увидев бычье сердце, тушу зверя на поле, встречали своего царя и его друга радостными криками, готовы были тут же на площади устроить счастливые пляски и песнопения, но Гильгамеш сказал им, что праздник победы назначил на вечер. А сейчас он торопится отблагодарить великого Шамаша.

И только Иштар не радовалась победе.

Только Иштар не радовалась победе. В злобе смотрела она на героев.

Гильгамеш ввел Энкиду в святилище Шамаша. Там, перед украшенной статуей великого бога положили они сердце быка, окропили землю чистой водой и Гильгамеш произнес особые благодарственные молитвы.

А потом в изнеможении они уселись на землю, обнявшись как братья.

Но Иштар не могла спокойно видеть эту картину. Не она ли правила Уруком вместе с отцом, великим Ану. Не она ли пригнала на лодке законы и правила жизни, по которым народ Урука жил и будет жить вечно. Не ей ли, великой богине в первую очередь должен приносить жертвы каждый житель города! Не ей ли должен быть благодарен за первое дыхание, за радость жизни любой, кто ходит по этой земле, а не только тот, кто выбран верховным жрецом в этом городе!

Не выдержав, она приняла обличье женщины, вскочила на городскую стену над тем местом, где сидели Гильгамеш и Энкиду, уселась на зубец и громко бросила им проклятье:

— Горе Гильгамешу! Горе унизившему меня и убившему моего быка!

Если бы герои стерпели это проклятье молча! Если бы отдали они и богине предназначенное ей почитание! Кто знает, как повернулись бы их судьбы. Сколько подвигов совершили они бы вдвоем? Сколько песен о них передавали бы изумленные потомки из века в век! Но случилось другое.

По приказу Гильгамеша разделанного быка как раз привезли на площадь.

И Энкиду, опьянев от счастья победы, услышав проклятье, выкрикнутое со стены, не узнал в городской девке богиню и швырнул ей в лицо стыдную часть бычьего тела.

Богиня, окаменев на мгновение, опозоренная, униженная, громко зарыдала и плач ее долго витал над городом.

А жители готовились к празднику.

Гильгамеш приказал срочно собраться всем мастерам. Мастера в изумлении осмотрели бычьи рога. Ни один человек до той поры не видел в своей жизни столь огромных рогов. Царь приказал оправить их драгоценными каменьями, заполнить душистым маслом — елеем. Елей он лично отнес к статуе Лугальбанды, оставил ему в виде сосуда один из рогов, а другой повесил в своей царской спальне.

Ближе к вечеру начался праздник победы. Двойной победы. Над Хумбабой, которого больше никто не боялся и над чудовищем, которое непонятно откуда взялось, разве что свалилось с небес.

Мужи, старики, жены и дети, надев лучшие одежды, вышли на улицы. Два героя — царь и Энкиду ездили по улицам в украшенных колесницах. А жители пели в их честь величальные песни.

— Кто красивей всех героев? — спрашивали они. И сами отвечали: — Гильгамеш красивее всех героев.

— Кем гордятся мужи? Энкиду гордятся мужи!

Энкиду и в колеснице своей не расставался с дверью.

Впереди них шли глашатаи, которые рассказывали о трудном походе по степи и горам к жилищу Хумбабы. О битве с чудовищем. И о том, что каждый теперь может нарубить столько кедра, сколько захочет. И про недавний бой с бешеным быком говорили глашатаи. Изображали оба сражения в лицах.

Потом Гильгамеш устроил веселье в своем дворце. Там угощали избранных. А жители угощались на площадях бесплатно сикерой, хлебами и каждый получил по месячной мере кунжутного масла.

Все розданное царем добро младшие жрецы записали на табличках, чтобы учесть расходы. А мы, потомки, из этих табличек узнали о щедрости героя-царя.

Богатыри пировали во дворце и не знали, что великие боги в эти мгновения решали судьбу их обоих.

Три бога собрались вместе: Ан — бог небес, покровитель Урука, Эллиль — бог всего воздушного пространства и покровитель Ниппура и Шамаш — солнечный бог. Три верховных бога, правители мира.

Три верховных бога, правители мира собрались вместе.

— Зачем они, эти люди, убили Хумбабу, а потом и быка? — спросил Ан Эллиля. — Должен умереть тот, кто на наших горах осмелился рубить кедры!

— Их было двое, — ответил Эллиль. — Пусть умрет один, и пусть это будет Энкиду. Гильгамеш пусть пока поживет.

— Но не по твоему ли желанью убиты и бык и Хумбаба? — спросил Шамаш. — Ты смотрел на все равнодушно, значит хотел их смерти. Зачем же умирать теперь Энкиду?

— Ты бы лучше смолчал! — рассердился Эллиль. — Ты-то у них чуть не в приятелях ходишь с утра до вечера.

— Согласен, пусть умрет один. И пусть пока это будет Энкиду. Человек, оскорбивший мою дочь так, как это сделал он, должен покинуть земную жизнь. Энкиду умрет.

Так разговаривали боги. А во дворце продолжался пир.

Наконец, обессиленные гости покинули дворец Гильгамеша, слуги унесли остатки еды и посуду, а оба героя крепко заснули.

Но не долог был сон Энкиду: в ужасе вскочил он с ложа и бросился к Гильгамешу.

Но не долог был сон Энкиду: в ужасе вскочил он с ложа и бросился к Гильгамешу.

— Друг мой, царь мой, брат мой! Боги решили мою судьбу! — говорил он горестно. — Я видел во сне их троих. Скоро я не увижу светлого дня. Знаю, этот сон не обманный: верный тебе Энкиду скоро умрет. Так решили великие боги. Тебя же они оправдали на своем суде. И оставили жить.

— Энкиду, брат мой! Мало ли что может примерещиться во сне, — пробовал успокоить Гильгамеш. — Мы не испугались чудовищ, нам ли бояться снов.

— Знать бы только за что меня наказали боги! — не успокаивался Энкиду. — Когда мы бились с Хумбабой, нам помогал Шамаш. Когда мы рубили кедр, он тоже был с нами. Неужели вся беда из-за двери! Я чувствую, что уже ослаб и не могу подняться, а все это из-за деревянной двери! — Энкиду поднял с ложа глаза на дверь, которая стояла поблизости, и неожиданно для Гильгамеша заговорил с ней, словно с живым человеком. — Эй ты, деревянная дверь! Ну какой в тебе прок? Это из-за тебя-то я бродил по горам. Для тебя искал кедр, когда мы убили Хумбабу. Зачем-то тебя мастера украшали! Знал бы, что ты принесешь мне несчастье, порубил бы тебя в щепки. Что ты рядом с жизнью? Ты — пустяковина. И дворец, о котором я мечтал, тоже пустяковина рядом с жизнью. Лучше нищая хижина, драная циновка, закрывающая вход, но жизнь в светлом мире! Пусть бы кто другой, царь или бог, появлялся дверью. Пусть сотрет мое имя и напишет свое.; Я дарю ему дверь, а он пусть подарит мне жизнь. Слышишь ты, дверь, отправляйся к другому! А мне оставь жизнь.

— Друг мой, странные вещи ты говоришь! — вмешался Гильгамеш. — И сон твой обещает не то, что тебя напугало. Во сне твоем много страху. Но только живым боги и посылают страхи. Значит, ты будешь жить. А я уж помолюсь великим богам, всем троим: и отца богов, Ану буду просить о милости, и пусть сжалится Эллиль, а Шамаш, я уверен, он за нас заступится, не оставит в беде. Все золото, какое у меня есть, я отдам, чтобы украсили их изваяния.

Шамаш, слышавший разговор героев не выдержал и сам заговорил с Гильгамешем.

— Царь, не трать впустую свои богатства. Боги не изменяют решений, и если слово сказано, оно уже сбудется. Люди — не боги, они не вечны. И когда проходит жизнь человека, в мире от него не остается ничего!

Эти слова солнечного бога услышал и Энкиду. С трудом он поднял голову, чтобы ответить, но голова сразу бессильно упала, и только слезы текли у него из глаз.

— Великий Шамаш! Если сбудется все, сказанное вами, богами, отомсти за меня! Исполни слово мое, Шамаш! Я был счастлив, когда бегал по степи со зверьем и питался травой. Если бы меня не выследил юный охотник, счастье жизни моей продлилось бы. Так отгони же его добычу! Пусть звери обходят его стороной!

Гильгамеш нахмурился при этих словах заболевшего так внезапно друга, но смолчал. А Энкиду снова обратился к великому богу.

— Шамаш, исполни еще одно мое слово: пусть веселая девка Шамхат будет проклята великим проклятьем. Не она ли превратила меня в человека? Не она ли привела меня в город. Пусть будет она посмешищем среди женщин! Пусть валяется она, как овца, в нечистотах! Шамхат, пусть будут тебе жилищем перекрестки дорог, пусть ты будешь вечно бродить среди людей и ногам твоим не будет отдыха, пусть любой пьяный, голодный, нищий будет бить тебя по щекам, пусть сойдет твоя красота, а тело покроется зловонными язвами. Слышишь, Шамхат, это из-за тебя я умираю!

Безумную речь его хотел прервать Гильгамеш. Он-то знал, как опасны проклятья, как нужно быть осторожным со словом. Слово, особенно сказанное со зла, сбывается чаще, чем думают некоторые. За словом прячется тайна, не постигнутая людьми.

Но вмешался не царь, вмешался сам Шамаш.

— Зачем, Энкиду, ты проклял Шамхат! — заговорил великий бог. — Разве она не кормила тебя хлебом и не поила питьем, которые были достойны царя? Или она не одела тебя в одежды? Или не дала тебе в добрые товарищи самого Гильгамеша. Ты бегал по степи со зверьем и, не будь Шамхат, кончил бы жизнь как зверь. Твои кости чернели бы где-нибудь рядом с костями шакала. Теперь же Гильгамеш, брат и друг твой, поселит тебя в почетном жилище рядом со своими предками. По его повелению народ Урука станет тебя оплакивать. Тебя похоронят с торжественной скорбью. Сам же Гильгамеш, мне известна и эта тайна, она уже предначертана ему богами, сам он, простившись с тобой, наденет рубище, набросит львиную шкуру и будет бежать от тоски в пустыню.

Человека в любое мгновение поджидают и радость и горе. Только идет он по тропе своей жизни, словно незрячий, и никто не скажет, что принесет ему следующий шаг. Никто, кроме великих богов.

Никто, кроме великих богов не скажет человеку о будущем.

Услышав голос Шамаша, Энкиду смирился, успокоилось его гневное сердце. И устыдился он того, что наговорил о Шамхат. Поспешил он сменить проклятия на добрые пожелания.

— Шамхат, пусть тебя полюбят цари и владыки, — сказал он, — не держи на меня зла, и пусть ты всегда будешь так же красива, как в тот день, когда я тебя увидел. — Так говорил Энкиду и голос его постепенно затихал, успокаивалось дыхание.

Гильгамеш решил уже, что друг его заснул и тревога была напрасной. Но Энкиду вновь рванулся неожиданно, словно от боли, застонал и открыл глаза.

— Друг мой, Гильгамеш, скажи мне, все ли еще я в мире живых?

— Энкиду, ты жив и жив я, стерегущий твой сон. Будь спокоен, уйми свои страхи.

— Нет, Гильгамеш, покоя теперь мне уже не увидеть. Я только что видел новый сон, и был он ужасен, как первый. Мне привиделось, что кричало от боли небо и ему со стоном отвечала земля. А я стоял посередине, между землей и небом один в темной ночи. Потом появился человек, лицо его было мрачным. Он протянул ко мне руки, и я увидел, что вместо пальцев у него орлиные когти. Этими когтями он попытался схватить меня. И я понял, что это — сам демон из подземного царства. Я стал с ним бороться, но земля подо мною раскрылась, и я очутился в жилище холодном, сыром и мрачном. Он повел меня куда-то, и по дороге я встретил немало царей, живших прежде. Там, в Доме праха живет царь Этана, тот, что летал на орле к верхнему небу, там живет немало царей и жрецов, а простого люда там еще больше. Потом меня ввели в зал, где на троне сидела сама царица той мрачной земли, Эрешкигаль. Рядом сидела дева-писец и перед ней на коленях лежала таблица судеб, которую дева читала своей царице. Меня поставили перед нею, она подняла на меня голову и удивленно спросила: «Разве смерть уже взяла этого человека?» И тут боль пронзила мое тело, я открыл глаза и увидел тебя.

Уже рассветало. Но Гильгамеш просил лишь об одном:

— Друг мой, постарайся заснуть. Спокойно лежи и вспоминай те радости, что были в жизни, вспомни наши походы, ведь мы с тобой победили чудовищ, неужели невозможно победить и смерть?

Ночь кончалась, но это была лишь первая из тех двенадцати ночей, что провел царь у ложа больного друга. Первая из тех двенадцати ночей, что провел друг царя в страшных мучениях.

Был Энкиду богатырем, а теперь стал немощным больным. Тело его становилось все меньше, ссыхалось. А друг его сидел неотлучно рядом. И лучшие лекари тихо входили, приносили отвары целебных трав. Но какие лекарства помогут, если судьба человека уже решена богами!

В последнюю ночь жизни Энкиду встрепенулся, тихо позвал Гильгамеша, отыскал его взглядом и проговорил:

— Наконец, я понял, почему меня проклял великий бог. Ведь он уважает лишь смелых, а я — испугался. Помнишь, когда ты в Уруке позвал меня драться с Хумбабой, я испугался сначала и стал тебя отговаривать. И был еще миг, когда я вновь испугался перед самым сражением. Я боялся смерти и потому умираю с позором.

— Друг мой, — печально ответил Гильгамеш. — Нет на тебе позора. Кто из героев не испытывал страха? На земле нет такого. По тебе же будут плакать все — и мужи моего города, и жены, и жрецы, и люди, живущие в других городах. Будут оплакивать все, кто знал тебя и слышал о твоих подвигах. Знал же о тебе каждый. Но первым из них зарыдаю я, если ты покинешь наш мир.

Гильгамеш говорил, но Энкиду уже не слышал его. И когда царь коснулся руки друга, рука та была холодна. Царь дотронулся до груди — сердце друга не билось.

Гильгамеш сам закрыл глаза тому, кто был недавно богатырем, накрыл лицо дорогим одеянием и в смертельной тоске вышел из дворца. Кончилась двенадцатая ночь.

Кончилась двенадцатая ночь из тех, что царь провел рядом с умирающим другом.

Едва началось утро, царь приказал собрать скульпторов, медников, кузнецов, камнерезов.

И был еще один человек, который почти все ночи находился рядом со своим царем и умирающим героем. Это — умаститель священного сосуда, старший жрец храма великого бога Ану, Аннабидуг. Тот, кто сам был свидетелем многих подвигов Гильгамеша. Кто смотрел в эти дни на лицо молодого царя и видел, как ужасно оно меняется.

Мастера же, собравшись на площади, в первый миг едва узнали царя. Столь скорбно было его лицо. Можно было сказать, что от скорби оно почернело.

— Все вы помните моего друга, — сказал Гильгамеш мастерам. — Сделайте же статую его в полный рост. И пусть он будет таким, каким явился в наш город — могучим и добрым великаном. Пусть постамент будет из камня, лицо вы сделаете из алебастра, тело — из золота, волосы из лазурита.

Мастера взялись за работу. А царь метался по дворцу, но горе всюду находило его.

Весь город плакал, узнав о смерти героя. Но Гильгамеш запретил его хоронить. Он, верховный жрец, задумал то, о чем не сказал никому. Лишь один Аннабидуг, молча следовавший за ним повсюду в те дни, мог догадываться.

Едва началось сияние утра, Гильгамеш сам слепил из глины фигуру, которая поместилась на ладони, но напоминала видом Энкиду. Сам он поднял на башню храма Шамаша деревянный стол. Потом принес два сосуда из сердолика — один был наполнен медом, другой — ароматным елеем. Фигурку, которую он постарался украсить, поставил между сосудами на стол, а сам, опустившись на колени, обратил лицо к Шамашу и стал молить о том, что не свершалось ни с кем на земле.

— Бог мой, Шамаш, прошу тебя, выслушай же мои слова! — говорил он после тайного заклинания. — Великие боги! Сколько раз просил я вас о милостях. И вы помогали мне. Но тогда я умолял вас быть милостивыми ко мне. Теперь же прошу не для себя! Сжальтесь над Энкиду. Верните его в солнечный мир. Я, Гильгамеш, готов заменить его в подземном царстве!

Боги не были равнодушными. Они собрались к жертве героя, они с волнением слушали слова молитвы. Но и они были бессильны.

Первым не выдержал Эллиль.

— Гильгамеш, ты просишь о невозможном. Мы, боги, сотворив людей, назначили каждому свое дело. Земледелец пашет землю, собирает урожай. Скотовод и охотник — их удел быть рядом со зверьем. Охотник ходит в звериных шкурах, ест мясо. Рыбак ловит рыбу и чаще питается ею. Слуги богов, жрецы, разговаривают с нами в храмах. Они же следят, чтобы кладовые всегда были полны запасов для нас и для своего народа. Но дважды в жизни становятся одинаковы все люди, цари они или нищие. Любого рождает мать и любой уходит в царство мрака. Не проси нас за своего друга, нельзя вернуть его в жизнь.

И великий Шамаш печально добавил:

— Я и сам грущу о смерти Энкиду. Одумайся же, Гильгамеш, куда ты стремишься напрасно! Лучше похорони его с честью!

Спустился Гильгамеш с верхней площадки храма. Казалось, боги все ему объяснили. Но снова запретил он хоронить друга. Вновь дождался утра и снова поднялся с мольбою к богам.

Так продолжалось день за днем.

В городе удивлялись. Уже все оплакали любимого богатыря. Но по-прежнему не был он предан земле.

Лишь после шести дней и ночей Гильгамеш понял, что боги не согласятся никогда вернуть на землю Энкиду.

И тогда он устроил похороны, каких Урук не видел. Даже отца его, Лугальбанду, хоронили с меньшими почестями.

А потом царь приказал положить тело усопшего героя рядом с телами предков — царями, потомками великого бога.

В те дни народ Урука, занятый бедою, не заметил другого несчастья.

Веселая женщина Шамхат, та, что красотою своею могла бы сравниться с богиней Иштар, исчезла из города навсегда. Но прежде, в день смерти героя, она в один миг потеряла свою красоту. Тоска погнала ее из ворот по степи. Порой пастухи встречали одинокую женщину в рваных одеждах, ту, что брела неизвестно куда и откуда, но никто в ней уже не смог бы узнать Шамхат.

Лишь спустя много лет, когда в городе давно забыли о ней, она вернулась в семью своей сестры, доброй Алайи, жены Аннабидуга. Вернулась, чтобы в тот же день встретить смерть. А умерев, вновь превратилась в красавицу.

И только Аннабидуг знал, куда исчез из города царь Гильгамеш.

Только Аннабидуг знал, куда исчез из города царь Гильгамеш.

Царь поставил статую во дворце и несколько дней жил рядом с нею, разговаривал как с живым Энкиду.

Царю было странно: он думал, что весь мир будет оплакивать смерть героя. Но мир, оплакав, вернулся к обычной жизни. Так же всходило солнце. Так же сияли звезды. И люди постепенно вернулись к веселью. Они словно не знали, что каждый из них смертен. Словно не думали о судьбе, которая каждого поджидает за любым из поворотов.

Гильгамеш стал единственным в городе человеком, который не мог улыбаться. И радости жизни его больше не трогали. Он думал только о смерти.

Лишь Аннабидуг знал малую часть его мыслей. С ним и простился царь, когда на рассвете вышел из города в простой одежде.