Блуд на Руси (Устами народа) - 1997

ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ И ЭКСПЕРТОВ

Дар спасения женских душ через унижение их гордыни, очищения их от сверны, снятия с них страстей, особливо же изгнания из грешниц блудного беса, обрел в себе старец еще задолго до появления его в царских чертогах, а именно в родном своем селе, куда стекались из высшего света именитые и богатые паломницы, прослышавшие о чудесах отца Григория.

Я видел их гордость, — объяснял потом старец.— Они считали себя превыше всех. Золото, бриллианты и деньги туманили их ум. Ходили как павы. Думали, весь свет для них. Все остальное — ничто. Я полагал, надо их смирить, унизить. Когда человек унизится, он многое постигает. Я хотел, чтобы они пережили все это... И вот, в этом диком заблуждении, я заставил их итти с собой в баню. Их было двенадцать женщин. Они мыли меня и претерпели все унижения...

Побывав в 1911 году в Иерусалиме, отец Григорий обратил там внимание на унизительный обряд умовения ног, о чем написал царице: «Золотые мои малютци достиг град свят... напишу о всей церемонии умыли ноги я расскажу приеду вы истинные мои боголюбивые вы хотя без умывания ног господи гроб это такая радость...»

Немудренно, что старец обратил в Иерусалиме главное внимание на этот обряд, ибо одною из излюбленных им мер, для вящшего унижения прекрасного пола, было, как известно, принуждение гордых красавиц мыть ему ноги, при чем при умовении ног своих отец Григорий, совершенно голый, заставлял обычно и женщин раздеваться донага, дабы, в муках голизны своей, грешницы сильней почувствовали высшее смирение... Когда же, для унижения женской гордыни, и это средство оказывалось недостаточно, старец прибегал к телесному наказанию, имея перед собой евангельский пример Христа, изгнавшего однажды вернем торгующих из храма. Так, осталось памятным, как, среди многих случаев, отец Григорий, выйдя из публичного дома в Казани, где он просвещал души женщин, принужден был бичевать своим поясом бежавшую перед ним голую девицу...

Все эти данные, однако, бледнеют перед теми чудесами, какие достигались отцом Григорием во врачевании блудных страстей путем поцелуев, объятий, прикосновений особого рода, а главное путем совокупления, ради совершенного изгнания из одержимых женщин блудного беса.

Мне прикоснуться к женщине, объяснял он непонятливому иеромонаху Илиодору, все равно, что к чурбану. У меня нет похоти. И дух бесстрастия, во мне сущий, я передаю им, а они от этого делаются чище, освящаются.

Много женщин освятилось через отца Григория, так много, что и не перечесть. И были среди них всех возрастов и различного общественного положения, но особенно много освятилось молодых и богатых, в коих блудный бес, как известно, особенно властно дает о себе знать рядом с духом гордыни..

Относясь к сим подвигам, как к подвигам любви, святой отец и сам почерпал в них, по собственному признанию, новую для себя силу. Подобно ученым отцам Западной церкви, знавшим, что diaboli virtus in lumbis, то есть прелесть дьявола скрывается в ляшках, и отец Григорий, несмотря на свою неискушенность в науке, хорошо был осведомлен, где именно прячется в женщинах мучающий их блудных бес. Отсюда именно и изгонял он властно лукавого, не заботясь о суетном чувстве приличия у спасаемого им, подобно тому, как не заботится о том и мудрый гинеколог, врачующий пациентку от тайного недуга...

Пришлось ли отцу Григорию, среди его многочисленных подвигов при дворе, явить и чудо изгнания блудного беса из самой царицы, нам, к сожалению, не дано узнать из непосредственных свидетельств. Сам же старец отзывался на этот счет чаще намеками... Зная крайне чувственный характер Александры Федоровны, можно и без заверения о. Григория предположить,что царице приходилось порою страдать от блудного беса, ища избавления от оного в освящающих объятиях великого Чудотворца.

На половую возбудимость царицы обратил внимание и биограф ее Вл. Канторович, отмечающий в своем труде «Александра Федоровна Романова», что прожив двадцать лет с мужем, она не перестает быть во власти эротических воспоминаний и образов, которые порой вытесняют все остальное. По мнению Канторовича, она знала об измене мужа с фрейлиной Анной Вырубовой, но ее рассуждения на эту тему поражают своей противоестественностью. Цинизм, атрофия нравственного возмущения, последняя степень равнодушия к своему собственному достоинству — только этими причинами объясняет Канторович поведение царицы, не допуская, впрочем, мысли о физической связи ее с отцом Григорием...

О том, что Распутин считался целым рядом лиц, не поддавшихся внушаемой им святости, определенным шарлатаном, актером-фигляром, выступавшим в роли Чудодея, об этом так же хорошо известно, как и о притче во языцах, какой служил сам старец в последние годы царствования Романовых. Все заставляет думать, что и вправду это был крайне талантливый и крайне искусный, несмотря на свою доморощенность, актер-самородок, понимавший не только сценическую ценность броского костюма мужицкого пророка (всех этих вышитых рубах цвета крем, голубых и малиновых, мягких особых сапог, поясов с кистями и т.п.), но и ценность особой, подобающей божественной речи.

Актером называет и как актера трактует Распутина прекрасно знавший его С.П. Белецкий (директор Департамента полиции) в своих записках. Говоря о той поре жизни Распутина, когда последний решился стать не монахом, как хотел того раньше, а странником и святошей-юродивым, что было более ему по душе и скорей подходило ко всему складу его характера, Белецкий пишет: «Очутившись в этой среде в сознательную уже пору своей жизни, Распутин, игнорируя насмешки и осуждения односельчан, явился уже, как «Гриша провидец», ярким и страстным представителем этого типа, в настоящем народном стиле, будучи разом и невежественным и красноречивым, и лицемером и фанатиком, и святым и грешником, аскетом и бабником, и в каждую минуту актером».

В своей беседе, под влиянием вина, Распутин унижался порой (словно и вправду актер-забулдыга!) и до скотской речи, непристойной его высокому призванию, — об этом знает целый ряд свидетелей его кутежей до бесчувствия, до буквального положения риз. И недаром, когда он хотел импонировать, ему приходилось быть сдержанным в предательском вине... и он даже пытался вести беседы в духе своих размышлений.

Здесь рядовой истолкователь тайны Распутинского влияния может смело, пожалуй, поставить точку, считая в общих чертах эту тайну разоблаченной: Распутин — гипнотизер, шарлатан, актер-лицемер, развратник-христолюбец, импонирующий сексуально в нравственно-шаткой сфере, где половой гипноз легко находит жертв среди ханжей-дегенератов и т.п. Мы, однако, вряд ли можем так легко удовлетвориться приведенными здесь данными. Были при дворе Романовых и до Распутина всевозможные гипнотизеры и актеры в жизни, искушенные в ролях пророков и святых, но никто из них не только не сумел добиться положения, равного Распутинскому, но и помыслить об этом не смел, довольствуясь лишь теми крохами, какие падали им в рот с высочайшей трапезы.

В Распутине — опять-таки — не только сосредоточивались все те данные, какими, каждым в отдельности, обладали порой временные или постоянные фавориты Романовых, но — что неизмеримо важней — заключалось нечто специфически ему свойственное, нечто или чуждое его соперникам или мало у них развитое, нечто, обеспечивавшее Распутину выдающийся успех влияния, что называется, наверняка. Это нечто состояло в чем-то абсолютно настоящем у Распутина, примешивавшемся к наигранному у него и обусловливавшем для нервно-неуравновешенных и слабовольных людей какую-то непререкаемо-импонирующую правду.

В чем же заключалось это колдовское нечто у Распутина? это настоящее у него? эта его подлинно сокровенная тайна?

Ответ на этот вопрос скрывается в сущности первичного драматического феномена.

До тех пор, пока мы будем относиться к актерству Распутина с привычной современному обывателю вульгарной точки зрения, мы мало подвинемся в разрешении интересующего нас вопроса. Но как только мы вспомним о первоначально-культовом значении «маски», в смысле личины божества, надевавшейся служителем его в целях посильного само- отождествления с ним, мы сразу же подойдем к той точке зрения, с которой тайна Распутина, и в частности тайна его лицедейства, получает должное освещение...

Понять маску Распутина (в новейшем значении этого слова — результат извращения и профанации древнего священного лицедейства), вернее основную его личину и основное его настроение, этой маской обусловленное, — значит раскрыть основную тайну его поведения, тайну самоуверенности этого поведения и наконец, мощного гипноза, связанного с этим поведением для лиц, желавших видеть в Распутине прежде всего его маску и главным образом его маску, а не его самого, терявшегося за маской, составлявшей как бы его сущность.

Видеть самого себя преображенным в своих собственных глазах и затем поступать так, как будто действительно ты вошел в тело и характер другого, в этом, как мудро формулировал Фридрих Ницше, и заключается первичный драматический феномен.

О том, что Распутин играл роль святого, более того новоявленного Христа, в этом мы может убедиться из всего описания его жития, чудес, пророчеств, изречений и наконец из его неоднократных внедрений в сознание других, что вот, мол, даже царь и тот уже его признал Христом, и царица тоже, и другие. В этой роли мы должны видеть основную личину Распутина, ту мифологическую маску его, о которой, как о культовой ценности огромного религиозного значения, говорит нам Вячеслав Иванов в одной из своих спорад.

Только при предположении, что Распутин был религиозно убежден в отождествлении себя, если не в тождестве своем, со святым и даже с Христом, можем мы понять ту сбивающую с толку свободу личного поведения, которой он почти бравировал, зная, что святому, а тем более богу, все позволено. Ему, как праведнику, закон не лежит, говорят, например, хлысты.

Надо быть или круглым дураком, или фанатично верующим в себя как в бога, чтобы без малейшего удержу, разъезжать по ресторанам и кутить там напропалую всю ночь, посещать открыто салоны монденок и деми-монденок, публично дебоширить, напившись до-пьяну, и вообще позволять себе все то, что позволял себе Распутин. Шарлатан, конечно, так не поступал бы! Шарлатан держался бы Тартюфом, тише воды, ниже травы перед сонмом взыскательных критиков! Не надо обладать особенным умом, чтобы понять, как должен вести себя святой или бог, раз желаешь импонировать, прикинувшись тем и другим! Шкурный интерес подскажет даже пьянице хорониться келейно со своими грешками, а не выставлять их напоказ.

Другое дело, если являешь собой первичный драматический феномен, отождествляешь себя с богом, мифологическую маску которого носишь, фанатично в него веруя. Тогда понятно, никакие законы для тебя не писаны, кроме твоих личных, божественных, и нет тебе никакого дела до шумного света, с его взглядами на добропорядочное поведение настоящего святого или бога. При таком отождествлении себя с маской, наблюдается явление очень близко подходящее, по-видимому, к так называемому в психологии двойному сознанию...

Несколько слов о сексуальной этике хлыстов (по-видимому, искаженное произношение христов).

Начнем с брачных отношений «божьих людей» Как известно, хлысты считают священников поганцами, смутниками, любодеями или гнездниками, потому что они женаты... Брак и крещение хлысты приравнивают к осквернению; в особенности вступающих в брак почитают погубившими душу свою.

Отвергая церковный брак, уча, что с прежней (до вступления в секту) женою следует жить, как с сестрою, хлысты имеют духовных жен, плотские связи с коими не составляют греха, ибо здесь проявляется не плоть,а духовная Христова любовь. Иметь связи с чужими женами значит у хлыстов любовь иметь, что голубь с голубкой. Поэтому хлысты не теряя брака, оправдывают внебрачные отношения. Вступающий в секту хлыстов, если он женат, должен прекратить супружеские отношения, но без гласного расторжения брака...

Сам являя чудовищный пример супружеской неверности, Распутин, не порывая с женой своей, учил той же хлыстовской этике и своих поклонниц вкупе с их мужьями, являл себя ревностным последователем хлыстовского учения и повадок. Даже такие сравнительно пустяки, как хорошо многим памятные обязательные лобзанья Распутина, при встрече его с женщинами, не свободны от подозрения в хлыстовстве.

Во всех остальных своих блудодеяниях Распутин повторяет до некоторой степени житие предшественника своего Радаева (Василия Максимовича Миронова), знаменитого в 50-х годах прошлого столетия арзамасского хлыстовского пророка. «Дух, во мне находящийся, — говорил Радаев, — имеет влечение ко мне привязывать и притягивать людей». Его требованиям и внушениям ученицы подчинялись беспрекословно. По произведенному следствию оказалось, что Радаев был в прелюбодейной связи с 13 женщинами и девками. И все эти женщины единогласно показали в допросах: «склонил он меня на прелюбодеяние, говоря, что это сделать должно по воле божией, а не по его, ибо в нем своей воли нет, чему веря, я и согласилась». Сам Радаев объяснил насчет девушек: «Сила, во мне действующая, так с ними поступати сильно нудила, так что никак не мог противиться ей, хотя и видел, что преступаю заповедь божию... Я так понимал сей поступок: хотя я с писанным законом творю и несходно, но с волею божией сходно».

О гипнотическом влиянии хлыста Радаева, особенно на женщин, священник Минсрвин доносил в 1850 году Нижегородской уголовной палате, как о влиянии исключительной силы: «И столько сильны действия его обольщения, что оными пораженное сердце впадает в крепкое страдание тоски, и не могут с ним переносить разлуки, в особенности женского пола. Если они удерживаются силою наказания или какою бы то ни было строгостью воспрещения от свидания с ним, то впадают в какое-то безумие и начинают юродствовать...»

Когда Распутин появился на Романовском горизонте, в одной из местностей Венгрии рабочий, душевнобольной и помешанный на религиозных представлениях, но вместе с тем и сексуально-развращенный, имел откровение и повел за собой большое число женщин. Эта новая община, должна была совершенно оголяться и т.п. Однако, сообщает профессор Авг. Форель во II томе своего капитального труда «Половой вопрос», история эта скоро раскрылась и таким образом была пресечена в корне.

«Я лично наблюдал в кантоне Цюриха, — пишет тот же ученый, — последовательниц секты пастора Целлера в Меннедорфе. Пастор этот олицетворяет собою род пророка, берущего на себя излечение больных и силящегося подражать Христу и Иоанну

Крестителю. Благоприятные случаи действительного исцеления, легко объясняемые внушением, он, однако, ставит в связь с чудом. Истерические женщины массою окружали этого пророка, при чем личность его, как таковая, и заключала для них главные мотивы обаяния. Бывшие у меня на лечении в больнице некоторые из его поклонниц в восторженных отзывах о нем исходили исключительно из плотских побуждений. Приходится вообще сделать вывод, что отречение человека от своей природы и стремление к чистой святости нередко дают в результате одну только грубую чувственность, хотя и прикрывающуюся возвышенными фразами.

Во всех этих и им подобных случаях у народов, управлявшихся психичсски-нормальными властями, пророки, святые, христы и прочие религиозные авантюристы, проявлявшие так или иначе dclire erotico-rcliqicus, сажались не в царские палаты, а в психиатрические лечебницы.

Григорий же Распутин — истеро-эпилептик, страдавший явной эротико-религиозной манией, в результате гипноза своей мифологической маски покоривший больную волю самодержавного дегенерата (и лишь отчасти благодаря своей практической сметке, проявлявшейся этим хлыстом в lucida intervalla у кормила правления), был в России допущен властями к положению, совершенно исключительному не только в летописях нашей краткой отечественной истории, но, можно смело сказать, и в летописях всемирной, многовековой истории.

Распутин ездил во дворец, как первый министр и непререкаемый духовный авторитет. По существу, он был полноправным участником императорского триумвирата. Но когда это стало уже не совсем удобно, свидания с ним, по возможности тайные, устраивала у себя фрейлина царского двора Анна Вырубова...

После смерти «старца», царица и ее фрейлина вместе молятся на его могиле. Он из потустороннего далека оберегает «маму», подаст ей одной понятные знаки. Инкогнито подруги направляются в ресторан. Пряча слезы под темной вуалью, сентиментальная Александра следит за мельканием смычка в руке румынского скрипача.

До краха империи остаются считанные дни...

Отрекшийся от престола государь возвращается под конвоем в Царское Село, где Александра находится на положении арестанта. Солдаты хмуро и незаинтересовано скользят глазами по осунувшемуся лицу, так знакомому им по портрету.

— Открыть ворота бывшему императору! — звучит отрывистая команда. Офицеры с красными бантами, перекатывая папироски в губах, держат руки в карманах. Никто не отдает чести. Извечное российское хамство...

В книге М.К.Касвннова «Двадцать три ступени вниз», где, в частности, описывается последний маршрут низложенного монарха, меня привлекло следующее описание:

...Александра Федоровна вынула из сумки химический карандаш и отточенным твердым острием изобразила на глянцевитой белой поверхности оконного косяка знак свастики, подписав рядом: 17/30 апреля 1918 года.

Жильяр (учитель детей) увидел ее через три месяца, когда вошел в дом вместе с белогвардейскими следователями. Тогда он заметил в своем дневнике: «На стене в амбразуре окна комнаты императрицы я сразу же увидел ее любимый знак Swastika, который она столь часто рисовала... Такой же знак, только без числа, был нарисован на обоях стены на высоте кровати, принадлежавшей, видимо, наследнику».

...О симпатии русской императрицы к свастике с тех пор говорят на Западе. Лондонская «Таймс», рецензируя американский двухсерийный фильм «Николай и Александра», назвала Александру Федоровну «фашиствующей Брунгильдой». Главу о пребывании Романовых в Ипатьевском доме В. Александров так в своей книге и озаглавил «Под знаком свастики».

Фашизм тут, конечно, сбоку, припеку. Свастика — древнейший мистический символ получила распространение в качестве оккультной эмблемы, что и привлекло соответственным образом настроенную Алике Гессен-Дармштадтскую. Но запомним непроизвольно выстроившийся ряд: истерия, мистика, эмблема фашистских погромщиков.

«Есть вина, страшная вина — но кто в ответе? — вопрошает Зинаида Гиппиус в «Маленьком Анином домике». Немой царь, призрак, не существующий, как сонное марево? Убитая, на куски разрезанная, в лесу сожженная царица? Обалделый от удачи, похотливый и пьяный сибирский мужик? Или уж не эта ли стеклоглазая, круглолицая русская баба фрейлина, хромая Аня?

Все равно, Все равно. Нельзя сделать так, чтобы не было бывшего. Не для осуждения, не для мести надо вспоминать его, понимать его, держать в уме. Но в бывшем — теперешнее, а главное — будущее. Сказка, которую еще будут рассказывать...»

О своих с Мережковским теософских исканиях Гиппиус и не вспоминает. И едва ли догадывается, что в оккупированном немцами Париже ее, уже дряхлый супруг — творец «Антихриста» и «Юлиана Отступника» — будет словословить Гитлера.

Но верно — сказку еще будут рассказывать.

Обычно физическому противопоставляют духовное и, соединяя последнее с нравственным, а пол относя к физической стороне жизни, порицают половую деятельность, как недуховную. Добавим, что еще чаще в основе отрицательных на нее взглядов лежит то, что она свойственна всем животным, есть животные функции в человеке, который разумом и культурою и вообще другими благороднейшими проявлениями уже поднялся над животными, вышел из животного состояния...

Но, спрашивается, унизительно ли для нас животное дыхание, кровообращение и пищеварение, как у животных? Животные суть части космоса — и все космологическое им присуще, как человеку. Наконец, противоположение духовного — физическому: прежде всего, влюбление и страсть не духовны;а затем и самое сближение полов, передавая дитяти столько же тело, как и душу, с наследственными качествами физическими и духовными родителей, — явно не есть акт физический, но духовный и физический. Оттого-то и запутывается сюда страсть, как она не запутывается в другие чисто биологические акты (дыхание и пр.), что тут участвует душа. Ведь сопутствующие половой страсти феномены иллюзорности, мечты, воображения, негодования, нежности, тоски, доверия, подозрения и пр. и пр. — можно сказать, весь арсенал шекспировщины и шиллеровщины, уже во всяком случае не физичны, а именно психологичны! Таким образом, по нашему мнению, половое чувство соединено с нравственностью положительным образом — соединено плюсом...

Действительно, инквизиторы не были ли именно девственны? Что же, за эту их прекрасную девственность не звать ли их нравственными людьми, хотя они пытали, мучили и жгли людей? Между тем затмение совести в человечестве зашло так далеко, что жаргон действительно называет их нравственными людьми, и, кажется, нигде еще не сказано, что инквизиция была безнравственное явление, инквизиторы были безнравственные люди. Между тем пора подать руку медикам и сказать с ними, что эти жестокие и бесчеловечные люди (тем самым) были безнравственны, тогда как французская куртизанка с литературным кругозором Нинон де Ланкло, афинская гетера Аспазия и прочие, никому вреда не причинившие, никого не заставившие страдать, были обыкновенные люди, ни безнравственные, ни нравственные и которые устраивали свою личную жизнь так, как им казалось лучше, и во что решительно не может вмешивать свое суждение никто третий...

Любовь есть взаимное пожирание, поглощение. Любовь это всегда обмен души-тела. Поэтому, когда нечему обмениваться, любовь погасает. И она всегда погасает по одной причине: исчерпанности материала для обмена, сытости взаимной, сходства- тожества когда-то любивших и разных.

Зубцы (разница) перетираются, сглаживаются, не зацепляют друг друга. И вал останавливается, работа остановилась: потому что исчезла машина как стройность и гармония противоположностей.

Эта любовь, естественно умершая, никогда не возродится...

Отсюда, раньше ее (полного) окончания, вспыхивают измены как последняя надежда любви: ничто так не отдаляет (творит разницу) любящих, как измена которого-нибудь. Последний еще не истершийся зубец — нарастает и с ним зацепливается противолежащий зубчик. Движение опять возможно, есть — сколько-нибудь. Измена есть, таким образом, самоисцеление любви, починка любви, заплата на изношенное и ветхое. Очень нередко надтреснутая любовь разгорается от измены еще возможным для нее пламенем и образует сносное счастье до конца жизни. Тогда как без измены любовники или семья равнодушно бы отпали, отвалились, развалились, умерли окончательно...

Супружество как замок или дужка: если чуть-чуть не подходят, то можно только бросить. Отпереть нельзя, запереть нельзя, сохранить имущество нельзя. Только бросить (расторжение брака, развод).

Но русские ужасно как любят сберегать имущество замками, к которым дужка только приставлена. Вор не догадается и не тронет. И блаженствуют...

"Без грешного человек не проживет, а без святого слишком проживет”. Это-то и составляет самую главную часть а-космичности христианства...

Так что, Иисус Христос уж никак нс научил нас мирозданию, но и сверх того и главным образом, дела плоти он объявил грешными, а дела духа праведными. Я же думаю, что дела плоти суть главное, а дела духа так, одни разговоры.

Дела плоти и суть космогония, а дела духа — приблизительно выдумка.

И Христос, занявшись делами духа занялся чем- то в мире побочным, второстепенным, дробным, частным. Он взял себе обстоятельства образа действия, а не самый образ действия. То есть взял он не сказуемое того предложения, которое составляет всемирную историю и человеческую жизнь, а только одни обстоятельственные, теневые, штриховые слова.

Сказуемое — это еда, питье, совокупление. О всем этом Иисус сказал, что — «грешно», и —что дела плоти соблазняют нас». Но если бы не соблазняли — человек и человечество умерли бы. А как «слава Богу-Соблазняют», то —тоже «слава Богу» человечество продолжает жить.

Теперь: грех и святость, космическое и а-космическое: мне кажется, что если уже где может заключаться святое, святость то это в сказуемом мире, а не в обстоятельствах образа действия. Что за эстетизм. Поразительно великолепие Евангелия: говоря о делах духа в противоположность делам плоти — Христос через это именно и показал, что Аз и отец — не одно. Отец —так Он и отец: посмотрите Ветхий Завет, чего-чего там нет. Отец не пренебрегает самомалейшим в болезни дитяти, даже в капризах и своеволии его: и вот там, в Ветхом Завете, мы находим всяческое. Все страсти кипят, никакие случаи и исключительности не обойдены. Отец берет свое дитя в руки, моет и очищает его сухим и мокрым, от кала грязного и от мокрого. Посмотрите о лечении болезней, парши, коросты. В пустыне Он идет над ними тенью — днем (облако, зной), и столбом огненным — ночью освещает путь. Похитили золотые вещи у египтян, и это не скрыто, ибо так естественно, так просто: ведь они работали на них в рабстве, работали бесплатно. Этим таинственным и глубоким попечением о человеке, каким-то кутающим и пеленающим, — отличается Отцовский завет от сыновнего. Сын — именно не одно с Отцом. Пути физиологии суть пути космические, — и роды женщины поставлены впереди солнца, луны и звезд. Тут тоже есть объяснение, чего абсолютно лишено Евангелие. Действительно: тут показано, в видении Апокалипсиса, что и луна, и звезды, и солнце — все для облегчения родов. Жизнь поставлена выше всего. И именно жизнь человека. Пирамида ясна в основании и завершении. Евангелие оканчивается скопчеством, тупиком. Не надо. Не надо — самых родов. Тогда для чего же солнце, луна и звезды? Евангелие со странным эстетизмом отвечает — для украшения. В производстве жизни этого не нужно. Как солнце, луна и звезды явились ни для чего в сущности, так и роды — есть ненужное для Евангелия, и мир совершенно обессмысливается. Все понятно в Библии, ничего не понятно в Евангелии.

И вот — Престол Апокалипсиса, посреди коего сидят животные. Что за представление небес? Но разве роды коровы ниже чем-нибудь родов женщины? Это — пути Божии. В оправдании всего Апокалипсиса именно и лежит оправдание Божеское, оправдание Отцовское, и с болячками, и с коростами, и с поносами, и с запорами дитяти-человска. Как чудно! О, как хорошо! Славны и велики пути Твои, Господи, и славны они в болезни и в исцелении. Апокалипсис изрекает как бы правду Вселенной, правду целого вопреки узенькой евангельской правде, которая странным образом сводится не к богатству, радости и полноте мира, а к точке, молчанию и небытию скопчества. Воистину — поколебались основания земли. Христос пришел таинственным образом поколебать все основания сотворенной будто бы Отцом Его Вселенной. И что Коперник, на вопросы о солнце и земле, начал говорить, что они действуют «по кубам расстояний», то это совершенно христианский ответ. Это — именно обстоятельства образа действия. А для чего они действуют- это и неведомо, и неинтересно.

Мы видим во всей живой природе, что любовь является огромной силой, возбуждающей творческую деятельность по всем направлениям.

Весной, с первым пробуждением любовных эмоций, птицы начинают вить гнезда. Птенцов еще нет. И намека на них еще нет. А для них уже готовятся «дома». Любовь возбудила жажду действия. Инстинкт управляет этой жаждой поэтому она целесообразна. При первом пробуждении любви началась работа. И одно и то же желание создает новое поколение и те условия, в которых родится новое поколение. Одно и то же желание будит творчество по всем направлениям, сводит пары для рождения нового поколения и пробуждает личное творчество в тех единицах, через которых оно действует для первой цели.

То же самое мы видим в людях. Любовь — это творческая сила. Все творчество человечества вытекает из любви. Всякое творчество непременно является делом двух полов, сознательным или бессознательным. Одна сторона этого факта нам хорошо известна. Мы знаем, что женщина одна нс может иметь детей. Нужна творческая сила мужчины. Нужно оплодотворение. Это мы знаем. Но мы не знаем, что вся творческая деятельность мужчины идет от женщины. Как с внешней, физической стороны — для целей рождения детей — мужчина оплодотворяет женщину, прививает к ней зачаток новой жизни, так с внутренней, духовной стороны женщина оплодотворяет мужчину, прививает к нему зачаток новых идей...

Все идейное, все интуитивное творчество человечества является результатом энергии, возникающей из эмоций любви. Идейное творчество мужчины идет от женщины. Идейное творчество женщины идет от мужчины. Без этого обмена эмоций творчество невозможно. Возможно только воспитание чужих детей. Под идейным творчеством я подразумеваю всякое творчество, в котором создастся или осуществляется идея. Творчество палеолитического человека, делающего себе каменный топор, было идейным творчеством, и за этим творчеством непременно стояла женщина. Chcrcher la femme! Этот принцип нужно применять не только к раскрытию преступлений, а ко всей нашей культуре, созданной мужчиной следовательно, женщиной. В творчестве каждой эпохи можно найти след влияния женщины данной эпохи. История культуры — это история любви.

Нет ничего циничнее и грубее холодного морализирования, которое видит в любви грех и похоть. Например, — какая темная ложь кроется во всех моральных рассуждениях «Крейцеровой сонаты» и «Послесловия».

«Спросите чистую, невинную девушку или ребенка, и они скажут вам, что это гадко и стыдно; сама природа устроила так, что это мерзко и стыдно».

Но что это?

Как вы объясните ребенку, о чем идет речь? Он не может ответить на вопрос "Послесловия", не может, потому что его нельзя спросить. Слова не выражают эмоций, а речь идет об эмоциях. Нельзя же отрезать внутреннюю сторону от внешней и спрашивать о внешней, не касаясь внутренней.

Как же объяснить ребенку, о чем его спрашивают?

Все, что можно сделать, — это описать грубыми анатомическими и физиологическими терминами внешнюю сторону любви. Но внутренняя, психологическая, эмоциональная останется закрытой, а ведь именно в ней заключается главная сущность. Если глухой будет описывать рояль и скажет, что это черный ящик на трех ножках, который открывают с одной стороны и стучат по нему пальцами, то это не будет правильное описание. Анатомические и физиологические термины, как и все на свете, необходимы на своем месте в учебниках и на курсах анатомии и физиологии. Но они не годятся для определения эстетического и морального характера любви, и здесь они являются грубыми и ненужными, и главное, неверными. Разве этими терминами можно описать то, о чем в действительности идет речь? Разве они передадут мысли и чувства, появляющиеся у людей, когда их касается любовь? Разве передадут они перемену темпа, ощущения и вкуса жизни? И разве из-за этих внешних фактов люди горят в неугасимом огне? Внешняя сторона любви это только поворот ключа в замке... от ящика Пандоры. Как объяснить это ребенку?

Искусство может это объяснить. Но не анатомия, не физиология и не двухмерная мораль... Такое изображение любви, какое даст искусство, никому не покажется гадким и стыдным. В волшебный мир эмоций может вводить только искусство, и оно никого оскорбить не может.

Я не случайно назвал циничным морализм, видящий в любви только одну цель, которой нужно как-нибудь поскорее достигнуть и не смотреть на остальное. Цинизм может выражаться не в одной распущенности. Может быть циничный аскетизм, так же как есть циническая распущенность. Цинизм это психология двухмерного существа. Собака (kinos, откуда произошло слово цинизм) и есть двухмерное существо. Двухмерная мораль — это циническая мораль. Она видит только внешнюю сторону явлений. Внутренняя сторона, та сторона, где возникают чувства и родятся идеи, для двухмерной морали — это только какой-то случайный придаток к физиологической жизни.

Интересные вещи говорит В.В. Розанов в книге «Люди лунного света». Идея греховности любви, идея скверны, идея аскетизма, по его мнению, возникла из полового извращения, из гермафродитизма, из женомужества и из мужеженства. Причем гермафродитизм может ничем не выражаться физически, а только психически, душевно. Содом рождает идею, что любовь есть грех, говорит он. В самом деле, что такое гермофродитизм психологически? «Муки Тантала, — говорит Розанов, все в себе и недостижимо.

Следующий этап — ненависть к этому недостижимому, страх перед ним, мистический ужас — является «скверна».

Нужно только заметить, что, конечно, может существовать аскетизм, не идущий из извращения. Но это не будет аскетизм. Это не будет аскетизм, видящий скверну в жизни.

Но что в идее скверны, в идее стыдного и гадкого, очень много извращения, в этом г. Розанов совершенно прав.

Библейская антропология учит, что в человеке есть две области.

Центром одной является сердце, центром другой — чрево. Первая — это область сознания и свободы, а поэтому и область нравственной ответственности. Вторая есть область бессознательной, инстинктивной, растительной и животной жизни, а потому она свободна от моральной ответственности. «Неужели вы не разумеете, — спрашивает Христос апостолов, — что ничто, извне входящее в человека, не может осквернить его? Потому что не в сердце его входит, а в чрево» (Мр.7, 18-19). Между тем все, что подлежит моральной оценке, исходит из сердца, «исходящее из человека оскверняет человека, ибо из- внутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства» (ст.20-21). И размножение, с библейской точки зрения, входит не в область сердца, а в область чрева. Размножение, в сущности, есть тот же вопрос, что и питание. Это особенно ясно у низших организмов, где размножение прямо пропорционально питанию. Но и у человека блуд является следствием пресыщения (Иоанн Златоуст, поучение из 1 Кор., гл.23,1; Мф.61,190), и апостол Павел говорит, что пьянство является причиной блуда (Еф. 5,18). Библия говорит, что благословение на размножение дано вместе с благословением на питание: «И благословил их Бог и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь... вот Я дал вам всякую траву... в пищу» (Быт. 1,28-29).

Совсем иначе говорит Библия о браке. О нем говорится во 2-й главе Бытия, где идет речь о человеке как о существе, отличном от остального животного и растительного мира. О размножении здесь не упоминается. Человек здесь берется не с бессознательной, инстинктивной стороны своего бытия, а как носитель сознания и свободы. Человек берет здесь на себя задачу подчинения себе всего внешнего мира — макрокосмоса, работая в Раю и охраняя его, а вместе с тем он берет на себя и задачу подчинения высшим духовным целям своей внутренней физической жизни — микрокосмоса, принимая заповедь о не вкушении плода с древа познания добра и зла. Свою творческую свободу человек обнаруживает в создании языка и в подчинении себе животного мира (Быт.2,19). И только после этих актов сознания и свободы человека как наиболее яркое их проявление является брак. По Библии, Бог не творит жену вместе с мужем и, таким образом, не принуждает на брак человека, а только тогда, когда Адам, этот еврейский Фауст, проявил свою свободу, когда он создал идею жены и пожелал ее осуществления, Бог мысли человека дает бытие, человек становится мужем и женой...

Метафизическое значение брачной любви как соединение в одно вышеличное бытие и ее бесконечная жертвенность связаны с се другой чертой — ее абсолютной исключительностью. В целом может быть только две половины, и потому абсолютная моногамия является не только христианским идеалом, но даже и нормой брака. Все виды многобрачия не только одновременного (bigamia simultanea), но даже и последовательного (bigamia successiva), безусловно, исключаются церковью. В древней христианской письменности эта идея выражена очень определенно и даже резко, доходя до того, что некоторые древние писатели нс хотят даже признавать повторные браки браком. Они называют их благовидным или тайным прелюбодеянием, видом прелюбодеяния, наказанным блудом, нечистотой в церкви, как потому что те идут вопреки определению Божию, ибо Бог вначале сотворил одного мужа и одну жену (Афинагор), так и потому, что не отвечают строению Церкви, не имеющей скверны и порока, и изгоняют нас из Церкви и Царства Божия, соединены с потерей нормы таинства. Наконец, и моральными мотивами, ибо новый брак доказывает, что в первом браке супруг не имел безграничной любви, которая требуется христианским учением; вступая в новый брак, супруг отделяется от своего первого супруга, и новый брак всегда является некоторой изменой в отношении к первому.

«Брак по природе один, как одно рождение и одна смерть, — отвечала сестра св. Григория Нисского св. Макрина, когда по смерти жениха ей предложили выйти замуж за другого. — Жених мой жив в надежде воскресения, и было бы нехорошо не сохранить ему верности». Более поздние памятники говорят о повторных браках уже в смягченных тонах, но основное церковное учение осталось неизменным: норма брака — это абсолютное единство, а повторение брака допустимо лишь как средство для избежания худшего — разврата, как своего рода лекарство.

Что такое секс, чувственная страсть для русской женщины и для русского мужчины? Это не есть дар Божий, благо, ровное тепло, что обогревает жизнь, то сладостное естественное отправление прекрасного человеческого тела, что постоянно сопутствует зрелому бытию, — чем это является во Франции и где любовники благодарны друг другу за радость, взаимно друг другу приносимую. В России — Это событие, не будни, но как раз стихийное бедствие, пожар, землетрясение, эпидемия, после которого жить больше нельзя, а остается лишь омут, обрыв, откос, овраг...

Но то, что в России соитие-событие, может, так это и надо! и в природе вещей! Ведь как рассуждает герой «Крейцеровой сонаты»: Мужчина и женщина сотворены так, как животное, так что после плотской любви начинается беременность, потом кормление, такие состояния, при которых для женщины, так же как и для ее ребенка, плотская любовь вредна... Ведь вы заметьте, животные сходятся только тогда, когда могут производить потомство, а поганый царь природы всегда, только бы приятно.

И в самом деле: ведь акт зачатия есть один из катастрофических моментов в жизни живого природного существа. К нему оно готовится, зреет и, когда готово, отдает в нем свой высший сок, передает эстафету рода, и дальше, собственно, его личное существование в мире становится необязательным. Недаром в разных животных царствах гибнут после оплодотворения, а в мировосприятии русской литературы, как правило, мать умирает после рождения ребенка (таковы — сироты с материнской стороны — большинство героев Достоевского и т.д.). Значит, может быть, именно то отношение к Эросу как к грозной надвигающейся величавой стихии, а к соитию как однократному священнодейству — и есть то, что присуще, нормально для природы человека? И напротив: разменивание золотого слитка Эроса на монеты и бумажные деньги секса, пусканье Эроса в ходовое обращение — противоестественно?

Итак, необходима ли человеку постоянная и равномерная сексуальная жизнь?

...Попробуем идти не от рецептов логики, а от живого представления человека.

Что есть чувственность? Это тонкокожесть, острая реактивность нашего покрова кожи, той пленки, что отделяет (и соединяет) теплоту и жизнь нашей внутренности от мира кругом. В этом смысле человек наг и гол по своей природе: лишен панциря, толстой кожи, шкуры, меха, волос и всю жизнь он имеет вид новорожденного животного, и, значит, ему, словно по божьей заповеди, предназначено быть вечным сосунком, младенцем. В оборону нам, вечным детям природы, и предоставлено быть мудрыми, как змеи: дан разум, мысль, труд и искусство, чем мы и нарастили над собой шкуру одежд, панцирь домов, рощи городов. Это те соты и паутины, что мы себе выткали. Но в глубине существа человек знает и чует себя, что он наг и сосунок, и, когда ложится спать и скидывает одежды, все его детство и младенчество проявляется: он зябко кутается, свертывается клубком словно вновь в утробу матери возвращается. Потому все — даже гнусные люди и злодеи — во сне умилительны, и даже справедливо убивающий сонного (леди Макбет) потом всю жизнь казнится, ибо душа сонного безгрешна.

Животное же, и когда спать ложится, все в своем панцире, в дому и в отьединности от мира пребывает: одежд ему не скинуть, кожа толста. Самец и самка, даже когда в одном логове и гнезде спят, не суть плоть едина, ибо каждый своей шкурой прикрыт, единолично в своем доме жить продолжает. А вот когда под одной крышей оказываются мужчина и женщина, они два существа под одним панцирем, а когда на одном ложе и под одним одеялом — уже два беззащитных новорожденных младенца-сосунка, каждый уже полусущество (пол-половинка, секс-секций, часть, рассеченность), несамостоятельное и не-самолежательное, и эта их неполноценность, нежизненность друг без друга влечет их к соединению, в чем они и становятся плотью единой...

Эрос в природе и в животных независим от чувственности, электрической реактивности кожи. Толстокожий бегемот ищет совокупиться с бегемотихой оттого, что пришла пора, и его изнутри распирает эротический сок, а не оттого что он узрел красивую самку, потерся о нее зрением, телесными касаниями, возбудился, восстал и оросил. В этом смысле животное обычно существует как особь, одно тело, а как род, хорово, живет в праздник, единожды в год точнее, род в это время им живет: этой и множеством других особей-своих, рассыпанных молекул.

Человек же — «зоон политикой» (по Аристотелю), животное общественное, коллективное, прежде всего, в том смысле, что людская особь менее самостоятельна как тело в мире и испытывает постоянную нужду в другом теле, без которого жизнь не в жизнь. И это не для Эроса нужно, для продолжения рода, — праздничного существования, а просто для будничного, повседневного бытия. На ночь слетаются половинки, восстанавливаются в единую плоть, оросив друг друга соками единой утробы и накопив силы для выживания дня. Утром расходятся по своим особенным делам живут как особи; а ночью как род людской. Значит, человек как грудной младенец природы, как на непрерывной подкормке у Эроса, на непрерывных дотациях состоит: ему, как диабетику, нужны повседневные впрыскиванья, иначе помрет.

И секс есть эта доза, квант Эроса.

Вот почему в чувственной любви люди испытывают ощущение младенческой чистоты и невинности: они играются, любятся, как простодушные дети — близнецы, в простоте откровенности. Эротическое бесстыдство — голубино чисто, ибо здесь словно чувство стыда (ас ним и греха) не народилось, а они — Адам и Ева до грехопадения. Ведь они просто плоть едину восстанавливают — святое дело и чистое.

Нельзя человеку прожить без любви, потому что она сама в нем просыпается и им овладевает. И это дано нам от Бога и от природы. Нам не дано произвольно распоряжаться в нашем внутреннем мире, удалять одни душевные силы, заменять их другими и насаждать новые, нам не свойственные. Можно воспитывать себя, но нельзя сломать себя и построить заново по своему усмотрению. Посмотри, как протекает жизнь человека. Ребенок применяется к матери потребностями, ожиданием, надеждою, наслаждением, утешением, успокоением и благодарностью. И когда все это слагается в первую и нежнейшую любовь, то этим определяется его личная судьба. Ребенок ищет своего отца, ждет от него привета, помощи, защиты и водительства, наслаждается его любовью и любит его ответно. Он гордится им, подражает ему и чует в себе его кровь. Этот голос крови говорит в нем потом всю жизнь, связывает его с братьями и сестрами и со всем родством. А когда он позднее загорается взрослою любовью к ней (или соответственно она к нему), то задача состоит в том, чтобы превратить это пробуждение природы в подлинное «посещение Божие» и принять его как свою судьбу. И не естественно ли ему любить своих детей той любовью, которой он в своих детских мечтаниях ждал от своих родителей?.. Как же обойтись без любви? Чем заменить ее? Чем заполнить страшную пустоту, образующуюся при ее отсутствии?

Нельзя человеку прожить без любви и потому, что она есть главная выбирающая сила в жизни. Жизнь подобна огромному, во все стороны бесконечному потоку, который обрушивается на нас и несет нас с собою. Нельзя жить всем, что он несет. Нельзя отдаваться этому крутящемуся хаосу содержаний. Кто попытается это сделать, тот расстратит и погубит себя: из него ничего не выйдет, ибо он погибнет во всеемешении. Надо выбирать: отказываться от очень многого ради сравнительно немногого. Это немногое надо привлекать, беречь, ценить, копить, растить и совершенствовать. И этим строить, строить свою личность. Выбирающая же сила есть любовь: это она предпочитает, приемлет, прилепляется, ценит, бережет, домогается и блюдет верность. А воля есть лишь орудие любви в этом жизненном делании. Воля без любви пуста, черства, жестка, насильственна и, главное, безразлична к добру и злу.

Она быстро превратит жизнь в каторжную дисциплину под командой порочных людей. На свете есть уже целый ряд организаций, построенных на таких началах. Храни нас Господь от них и от их влияния... Нет, нам нельзя без любви: она есть великий дар увидеть лучшее, избрать его и жить им. Это есть необходимая и драгоценная способность сказать «да», принять и начать самоотверженное служение. Как страшна жизнь человека, лишенного этого дара! В какую пустыню, в какую пошлость превращается его жизнь!

Нельзя человеку прожить без любви и потому, что она есть главная творческая сила человека.

Ведь человеческое творчество возникает не в пустоте и протекает не в произвольном комбинировании элементов, как думают теперь многие верхогляды. Нет, творить можно, только приняв богозданный мир, войдя в него, вросши в его чудесный строй и слившись с его таинственными путями и закономерностями. А для этого нужна вся сила любви, весь дар художественного перевоплощения, отпущенный человеку. Человек творит не из пустоты. Он творит из уже сотворенного, из сущего, создавая новое в пределах данного ему естества, внешне-материального и внутренне-душевного. Творящий человек должен внять мировой глубине и сам запеть из нее. Он должен научиться созерцать сердцем, видеть любовью, уходить из своей малой личной оболочки в светлые пространства Божии, находить в них великое — сродное — сопринадлежащее, вчувствоваться в него и создавать новое из древнего и невиданное из предвечного. Так обстоит во всех главных сферах человеческого творчества: во всех искусствах и в науке, в молитве и в правовой жизни, в общении людей и во всей культуре. Культура без любви есть мертвое, обреченное и безнадежное дело. И все великое и гениальное, что было создано человеком, было создано из созерцающего и поющего сердца.

Нельзя человеку прожить без любви, потому что самое главное и драгоценное в его жизни открывается именно сердцу. Только созерцающая любовь открывает нам чужую душу для верного, проникновенного общения, для взаимного понимания, для дружбы, для брака, для воспитания детей. Все это недоступно бессердечным людям. Только созерцающая любовь открывает человеку его родину, его духовную связь с родным народом, его национальную принадлежность, его душевное и духовное лоно на земле. Иметь родину есть счастье, а иметь ее можно только любовью. Не случайно, что люди ненависти, современные революционеры, оказываются интернационалистами: мертвые в любви, они лишены и родины. Только созерцающая любовь открывает человеку доступ к религиозности и к Богу...

Да, в людях мало любви. Они исключили ее из своего культурного акта: из науки, из веры, из искусства, из этики, из политики и из воспитания. И вследствие этого современное человечество вступило в духовный кризис, невиданный по своей глубине и по своему размаху. Видя это, понимая это, нам естественно спросить себя: кто же пробудит любовь в черствых сердцах, если она не пробудилась от жизни и слова Христа, Сына Божия? Как браться за это нам, с нашими малыми человеческими силами?

Но это сомнение скоро отпадает, если мы вслушаемся в голос нашего сердечного созерцания, уверяющего нас, что Христос и в нас, и с нами.