Блудницы Вавилона

Глава 7

в которой после содержательной паузы мы встречаем слитки, спорынью и абрикосы

Как на войне, так и в жизни, на смену короткой вспышке суетной активности приходит долгий период затишья. За быстрой кампанией следует продолжительная пауза, заполненная лагерной рутиной. А так как вавилоняне больше внимания уделяют не войне, а деньгам, то можно сказать так: за начальными инвестициями идет неспешный процесс накопления прибыли.

Сказано верно, но не в отношении финансиста Гибила, известного тем, что деньги он давал взаймы под грабительские проценты. Именно его твердость в финансовых делах и сыграет определенную роль в нашей истории. Метафоры рассыпаются. Достаточно сказать, что темп сменился с аллегро на адажио.

Днем Алекс чаще всего работал в саду или носил воду из ближайшего канала для нужд кухни, туалета и конюшен и поливки роз.

В пригороде многие выращивали в садах сливы и груши, яблони и мушмулу. Над цветами жужжали пчелы. По пути к каналу Алекс проходил мимо школы для детей богатых вавилонян, откуда неслись юные голоса, нараспев повторяющие жаргонные словечки ювелиров, категории песен, способы раздела полей, тайные значения слов и прочую полезную информацию. Дальше по улице находилась сыроварня, где со стен свисали галлоны молока в бурдюках из телячьих желудков, в которых оно, контактируя с сычугом, превращалось в похожий на топленое масло сыр. Туда его дважды в неделю посылала Мама Забала.

А дома, где он занимал теперь угловой чуланчик, окна тыльной стороны выходили на конюшни, псарню и заднюю стену, замаскированную плакучими ивами, две из которых засохли и плакали сухими веточками. Идеальный вид с точки зрения Музи, которому лошади и псы были стократ дороже роз. Дней через десять после свадьбы он оседлал верного гнедого Галлу и в сопровождении Ирры, нескольких дружков и своры собак убыл на охоту, где и провел три ночи. То был первый удобный случай для адюльтера, чем и воспользовалась Фессания, пригласив Алекса в свою комнату на верхнем этаже башни.

Утолив голод, они лежали рядом перед открытым окном, через которое вползала тьма.

— Я, должно быть, забеременела, — шепнула она. — Время месячных, а у меня ничего.

Он сжал губами мочку уха.

— Наверняка говорить рано. Может быть, ты расстроилась из-за переезда…

— Из-за нового мужа… из-за того, что в моей постели кто-то другой… или я в чужой постели…

— Как ты убедила его в необходимости иметь отдельную комнату?

Фессания хихикнула.

— Я сказала: Музи, милый, неужели мы так бедны, что должны делить одну комнату? Нет, милый, пусть у нас будет две спальни для любви. Потом еще поделилась кое-какими деталями насчет менструальных выделений, выкидышей, утренней тошноты и прочих малоприятных загадок. В общем, он даже обрадовался.

— А что у тебя с доктором Кассандром?

— Он дал Музи какую-то настойку, чтобы я принимала ее каждый вечер, провозглашая тост за нашего сына и наследника. Разумеется, как только Музи отвернулся, я выплеснула эту дрянь в окно и набрала в пузырек воды.

При доме была собственная молельня, где на каменном пьедестале установили нового домашнего бога с начертанным на спине проклятием тому, кто попытается нарушить его покой. Следуя указаниям Музи, мастер вылепил из глины воина с головой собаки, взяв за образец Тикки. Молельня находилась в северном конце дома и была наполовину открыта небу. В отличие от дома на улице Писцов, куда Мардук являлся сам и где ему не приходилось терпеть присутствие бога-соперника, здесь важно было наличие реального образа. Через несколько дней после свадьбы молельню посетил маг. Освящение прошло в присутствии всех домашних.

Музи и Фессания встали на колени и соединили руки на глиняной голове пса. Маг, чье плоское, похожее на лунный диск лицо покрывали шрамы — следы то ли оспы, то ли прыщей, — помахал курильницей и пробормотал магическое заклинание, призванное отогнать коварных духов.

На соединенные руки супругов и голову собаки посыпали сушеный тимьян.

— Теперь ваш бог оживет, — сообщил маг внимающей пастве. — Хозяйка дома должна кормить его каждое утро, чтобы он не сбежал. Сбежавший домашний бог опасен, поскольку ему больше негде жить. Все обязаны заботиться о домашних богах, потому что завистливые бродячие боги подбивают людей на грабежи, разбой, насилия и кражи. Они завидуют счастливым домам, но проникнуть туда могут только хитростью или обманом.

— И что же, многие боги покидают дом из-за отсутствия внимания? — поинтересовалась Фессания.

— Такое случается, госпожа. А иначе почему бы людям воровать, убивать и совершать другие отвратительные преступления?

— А если от болезни умирает целая семья, что тогда?

— Тогда бога нужно быстро разбить, но сделать это может только маг. Не бойтесь. Бог охранит вас от болезни… в меру своих сил.

— Кости его устроят?

Луноликое лицо мага отразило беспокойство.

— Он ведь собака, — пояснила Фессания.

— Его устроит ячменная лепешка, госпожа. И блюдечко с водой, чтобы омыть пальцы. Странно, что вы этого не знаете.

— Видите ли, — протянула Фессания, — я дочь Мардука, поэтому у нас все было немного по-другому. Ладно, никаких костей и дохлых кошек на алтаре.

Музи фыркнул — до чего же умная у него жена.

Через несколько дней после освящения Гупта нанес первый из серии регулярных визитов, целью которых было обучение Фессании практике эзотерических дисциплин. Предполагалось, что занятия будут проходить еженедельно, по паре часов кряду. Мужу Фессания объяснила, что индиец — ее учитель, что она желает освоить восточные танцы и что каждой порядочной замужней даме положено иметь то или иное увлечение. Спорить Музи не мог, поскольку и сам развлекался, гоняясь за дикими зверями. О том, что Гупта обучает танцам красоток-стриптизерш, Фессания благоразумно умолчала.

Душа и мысли Музи были вообще свободны от каких-либо подозрений — возможно, к неудовольствию Гибила, чей процветающий бизнес предстояло со временем унаследовать именно простодушному сыну. Во избежание ненужных слухов и толков Гупта и Фессания занимались внизу, в столовой. Упражнения, исполнять которые зачастую требовалось в замедленном темпе, действительно походили на изощренные движения неведомых экзотических танцев. Только вот конечной целью была не демонстрация гармонии музыки и тела, а полное исчезновение последнего.

Время текло неспешно, как Евфрат, видеть который Алексу давно не приходилось. Впрочем, он и не замечал его течения. Алекс носил воду. Мама Забала готовила. Неттичин охранял ворота. Музи гонялся за зверями и пил — умеренно — в компании таких же, как он сам. Домашний божок регулярно потреблял в день одну ячменную лепешку, в чем ему помогали залетавшие в молельню воробьи.

А во дворце, как поговаривали, царь Александр приближался к последней черте. Любимчик царя, Гефестион, то топил печали в вине, то носился голый по городу, рискуя умереть от разрыва сердца, принеся, подобно новому, безумному Фидипиду, весть о конечной победе смерти. Опечаленные таким ходом событий и не представляя жизни без Александра, солдаты его гвардии затевали пьяные ссоры с магами, сбивая с оных островерхие колпаки и проламывая головы.

Потом настал день, когда Фессания объявила о беременности. Обрадованный Гибил тут же примчался с поздравлениями. Вслед за ним пожаловал доктор Кассандр, принесший Фессании некие настойки, призванные «установить пол плода» и предотвратить нежелательные явления вроде выкидыша. (Снадобья эти Фессания, разумеется, вылила.)

Неттичин преподнес госпоже глиняный амулет в виде высиживающей яйцо курицы.

— Обошелся в целый шекель, госпожа, но мне нисколько не жалко. Вы же понимаете.

Амулеты вообще ценились намного дороже, чем стоили, поскольку сила их могла оказаться несоизмеримой с расходами.

— Я буду относиться к нему так, словно он золотой, — ответила Фессания.

Со дня свадьбы прошло шесть месяцев, и беременность Фессании вопреки стараниям Гупты становилась все более и более заметной.

Сославшись на угрозу смещения плода, причиной чего мог стать чересчур активный детородный орган мужа, Фессания окончательно перебралась в свою комнату в башне и даже добилась от супруга согласия на то, чтобы в те ночи, когда его нет дома, ее покой охранял верный раб. Возражений не последовало, а потому все продолжалось как и раньше, разве что теперь Фессания всегда принимала позу всадницы и для достижения экстаза часто пускала Алекса в галоп.

— Я изобрела прелестный способ удовлетворять супруга, — призналась она однажды ночью. — В комнате у него есть натянутая на раму шкура львицы. Ты должен был ее видеть. Так вот, я залезаю под нее, становлюсь на колени лицом к хвосту, под которым проделала дырку, и рычу. Музи набрасывается на львицу, а я пускаю в ход руки, смазав их предварительно мазью, или, если есть настроение, рот. Ему нравится. Однажды он насмерть сразил львицу ударом копья. Теперь поражает ее другим оружием.

Алекс промолчал.

— Понимаешь, я нисколько его не презираю, — продолжала она. — По-моему, так ему приятнее. Когда под ним конь, он чувствует себя воином. Когда под ним львица, он — Царь Зверей. Почти бог. — Она застонала от наслаждения. — Я раздвигаю границы его воображения. Я его готовлю.

— К чему? К тому, чтобы из него получился ростовщик?

— Уверена, Гибил уже видит перемены.

— Он бы удивился, узнав, каким путем они достигнуты.

— Эй, уж не ревнуешь ли ты? Не забывай, Музи — мой муж. Разве ты смог бы достойно меня содержать, а, раб? А так, дорогой, получается, что он содержит нас обоих.

— Когда-нибудь Музи обо всем узнает и проткнет меня копьем.

— Я защитила тебя от Мардука, уберегу и от Музи.

— Какое счастье, что, таская из канала проклятую воду, я не чувствую себя изнеженным, капризным жиголо.

— Уверяю тебя, учиться быть невидимкой — работа не легче.

— Ах да, поиски просветления! И как успехи? Уже обрела свойство прозрачности?

— Зря я рассказала тебе про львицу.

— Наверное, тебе самой нравятся эти кошачьи забавы.

— Ты прав, нравятся. Они так возбуждают. Почему бы и не позабавиться? Мужчины ведь ходят в бордели за тем же самым, не правда ли?

— Откуда мне знать?

— Послушай, Алекс, здесь, в постели, у нас любовь. Настоящая любовь. И ребенок тоже настоящий. Наш, твой и мой. Я рассказываю тебе об этих играх, потому что ты часть меня, а я часть тебя.

— А искренность и честность ведут к ясности, которая ведет к невидимости.

— Верно. Хотя честность не равна добродетели, что доказывает Гупта, управляя стриптиз-салоном, пусть и с некоторыми метафизическими нюансами. Добродетель есть порок тех, кто не познал истину, не проник в себя. Тех, кому недостает воображения. Вот почему в сердце добродетели подчас столько зла. Хотя и нельзя сказать, что в Вавилоне ее уж слишком много и что, следователь- но, в нем мало скрытого зла. Серьезных грешков, конечно, хватает.

— Как, например, принесение в жертву детей.

— Мой папочка никогда не отличался богатым воображением. Ты ведь слышал, как он поносил в молельне мою мать? Ему не по силам представить себя ею или мною. А вот себя он вообразить может кем угодно, и ему все мало. В этом городе каждый, если повезет, может стать тем, кем себя представляет. Если только твои партнеры не обладают еще более живым воображением. Вот прямо сейчас я представлю себя невидимкой, и ты сможешь обнаружить мою скрытую форму.

Он усмехнулся.

— Сейчас темно.

— Ну и что? Может быть, научившись быть невидимой на свету, я смогу потом научиться быть видимой в темноте.

— Фес, ты и впрямь серьезно воспринимаешь поучения Гупты?

— Если мы не можем шутить — ха-ха — над серьезными предметами, мы никогда не сумеем овладеть ими. Неужели не понимаешь?

— Не понимаю. Но чувствую. — Он действительно почувствовал.

А она снова застонала от наслаждения.

На следующее утро Алекс откинул тростниковый полог и, сделав шаг в комнату Музи, нашел взглядом львиную шкуру, натянутую на невидимый каркас таким образом, чтобы она напоминала того самого зверя, сраженного охотником, как рассказывали, с риском для собственной жизни.

Минуту или две Алекс стоял у порога, представляя, как кладет руку на желтовато-коричневый крестец, поднимает, как длинную рукоять, хвост, обнажая обшитую атласом и похожую на огромную петлицу дыру. Комната в его воображении была темна, а сам он был Музи, знающим Фессанию такой, какой ее никогда не узнать рабу, но притом не знающему вовсе, потому что к невидимости ночи Фессания добавляла еще и безвестность, безымянность, прячущуюся под чужой, звериной шкурой.

Подойти ближе? Придать фантазии большую достоверность?

Он вспомнил, как фантазировал о Деборе, как представлял ее в самых разных ситуациях, и понял — глупо. И, поняв это, спустился вниз, чтобы поработать в саду.

Открыв переднюю дверь, Алекс едва не столкнулся с мчащимся к ней Неттичином. При этом смотритель размахивал глиняной дощечкой, которую либо прочел только что сам, либо узнал содержимое от того, кто ее доставил.

— Известие от господина Гибила. Гефестион умер! Царь приказал приготовить погребальный костер! Самый большой! Каких еще не было в истории! Сообщи госпоже! Передай всем!

Гефестион, царский любимчик, фаворит, исполнял при Александре ту же роль, что Патрокл при Ахилле. За все месяцы пребывания в Вавилоне Алекс не видел его ни разу. Ни раньше, когда он проник во дворец, ни потом, во время свадьбы. Гефестион, похоже, не принимал заметного участия в дворцовых делах. И лишь в последние недели, когда состояние здоровья царя снова заметно ухудшилось, имя Гефестиона звучало все громче и громче. В предчувствии близкой кончины любимого царя Гефестион пил или исполнял абсурдные атлетические трюки.

И вот, по иронии жестокой судьбы, юный храбрец и преданный сподвижник, способный за рекордное время обежать по кругу городские стены, лежал безжизненный во дворце, тогда как тучный, заплывший жиром, опустившийся и предавшийся порокам веч! ю больной Александр не спешил расставаться с миром живых. Впрочем, может быть, Гефестион просто надорвал сердце чрезмерным усердием.

Письмо, о котором шла речь, было отправлено из дворца и спешно доставлено на дом посыльным. Прочтя уведомление, Фессания быстро написала тестю короткую записку, выразив сожаление, что Музи в очередной раз отправился на охоту. Так как посыльный, имея другие неотложные дела, уже ушел, она поручила доставить табличку Аншару. Во второй половине дня дополнительную информацию — сомнительного, правда, свойства — принесла Мама Забала, успевшая посетить ближайший к дому рынок. Новость, оказывается, уже передавалась из уст в уста, от базара к базару, с улицы на улицу.

Вечером в молельне Фессания помолилась задушу Гефестиона, после чего попросила кухарку рассказать всем об услышанном — связно и ясно.

— В городе только об этом говорят, — доложила Мама Забала. — Шум такой, что даже к нам, за реку, докатился. Бедный господин Гефестион! Такой красавчик! И такой непоседливый! Вот в ком жизнь била ключом! Вчера вечером он боролся, да так, как будто бился с самой Смертью за жизнь своего царя. Победил по очереди пятерых чемпионов. А потом, еще в поту, взмыленный, помчался во дворец согреть своим телом царское ложе. А получилось, что вместе с теплом отдал и жизнь. Утром его нашли бездыханным на ложе царя Александра. Я так думаю, что сердце не выдержало.

Царь распорядился устроить похороны, каких еще свет не видывал. Приказал снести тысячи локтей городской стены, а из кирпичей выложить пирамиду для погребального костра. Денег уйдет пропасть — городу и за год не заработать. Дыму будет столько, что тень бедняги Гефестиона и на том свете, наверное, его учует. А потом то, что останется от погребальной пирамиды, обложат мрамором, и будет памятник.

Ночью Алекс пробрался в спальню Фессании — согреть не столько ложе, сколько ее саму. Чемпионской борьбы не получилось, но не потому что они не старались.

После первой схватки он прошептал:

— Похоже, смерть Гефестиона в воображении публики заняла такое же место, как болезнь царя.

— Я бы даже сказала, что более высокое. Смерть Александра испугала бы людей и опечалила. Кончина же Гефестиона развлекла и воодушевила.

— Если я правильно понимаю, он умер вместо царя. Он — замена.

— Согласна. Александр теперь воспрянет духом. Отбросит одеяла и возьмется за дело. Такая возможность проявить себя.

— Новая стратегия выживания, верно? Разработанная скорее всего Аристандром.

— Все лучше, чем приносить в жертву детей. А смерть должна была случиться. Прекрасная, образцовая смерть.

— Как вариант жертвоприношения.

— Очевидно.

— Мирской вариант? Знаешь, я одно время подозревал, что царя просто-напросто прикончат его же приближенные, а Александром назначат кого-то со стороны.

Фессания негромко рассмеялась.

— И этим кем-то со стороны должен был стать ты, не так ли? Загадочный, всеми забытый принц, вернувшийся в Вавилон из изгнания. Ох…

— А у тебя не мелькала мысль, что на самом-то деле умер царь — задушили, например, подушкой, — а его место займет теперь Гефестион.

— И поэтому они провели ночь вместе? Не в жарких объятиях гомосексуальной терапии, а потому что один придавил другого, а потом влез в пурпурную сорочку? А что, это мысль. Я не видела царя рее несколько лет. Если заметишь что-то на похоронах, скажешь мне, ладно?

— Думаешь, у нас будет шанс увидеть тело Гефестиона?

— Может быть, но не вблизи. Его должны набальзамировать. На постройку погребального костра уйдет не меньше месяца. Какая интрига! Какой доходный бизнес!

Действительно, какой бизнес. Что похороны — бизнес, стало ясно, когда на следующий день в дом за рекой заглянул Гибил, желавший узнать, вернулся ли его сын.

Заходить финансист не стал, а в ожидании невестки нетерпеливо расхаживал по саду. Когда же Фессания спустилась, он, взяв ее под руку, повел по тропинке. Алекс как раз возился с саженцем тополя. Фессания и Гибил ходили вокруг него, как скаковая лошадь и беременный жокей, разминающиеся перед решающим забегом.

— Погребальный костер высотой с шестиэтажный дом. Сердцевина из кирпича. Каждый уровень будут поддерживать стволы пальм. Вдоль основания — золотые носы триер с драпировкой из красного войлока между ними. На следующем уровне — гигантские факелы с возносящимися из пламени орлами. Еще выше — сцены охоты, сражающиеся золотые кентавры, быки и львы. Все, разумеется, полые внутри. Дальше — оружие. Вверху — сирены. В них посадят хористок, которые будут распевать погребальные песни. Когда все это загорится, хор выберется из статуй через специальные отверстия.

На таких поставках можно изрядно поживиться! А еще можно открыть кредит для закупок. Нисколько не удивлюсь, если властям придется обращаться к ростовщикам. И не верьте болтовне насчет сноса части стены. Из мусора ничего хорошего не построишь. Я уже провел оценку роста рынка кирпича. А сколько потребуется мрамора для обкладки сгоревшей сердцевины!

Гибил перевел дыхание.

— Хочу, чтобы мой мальчик прошел со мной с самого начала и посмотрел, как совершаются такие сделки.

— Музи должен вернуться завтра. По крайней мере он так сказал.

— Где он? Куда уехал? Да что теперь толку!

— Давайте разберемся, — бойко заговорила Фессания. — Вы собираетесь одолжить дворцу деньги для покупки у вас же того, что они потом уничтожат? Принцип тот же, что и на войне, только ущерба меньше. И вы надеетесь выиграть конкурс на размещение заказа по достаточно привлекательной цене, но при этом речь пойдет о государственном долге, который значительно увеличится, когда власть начнет запаздывать с выплатой процентов?

— Так и есть. Вы правильно все поняли.

— Тогда почему бы вам не подключить к делу меня?

— Но мой мальчик…

— …в данный момент отсутствует. Вы кое-что упустили.

— Что же?

— Весь этот погребальный костер — какие точные указания, подробные детали! Такое сразу не придумаешь, здесь нужна тщательная подготовка.

— Возможно.

— Подготовка, требующая предварительного планирования. А предварительное планирование означает, что о событии было известно заранее. При всем уважении, достопочтенный свекор, вы и сами могли бы быть в курсе грядущего. Если бы имели при дворе надежного платного осведомителя вместо бесполезных приятелей. Откровенно говоря, нечто подобное можно было предсказать, когда стремление моего отца стать наследственным богом натолкнулось на сопротивление неведомых лиц.

Гибил вытаращился на нее округлившимися глазами,

— Так вы что-то подозревали? И не предупредили нас?

— Ко мне за советом никто не обращался. Меня выдали замуж, чтобы я родила наследника. А вот вам следовало встревожиться, когда дворец начал продвигать Гефестиона.

Гибил утер вспотевший лоб.

— Да, теперь я понимаю. Тонкое наблюдение.

— Спасибо. Позвольте поделиться и другими. Мардук хотел принести в жертву ребенка — событие в высшей степени волнующее. Гефестион — взрослый мужчина. Так что же придает его смерти особую значимость? Чем достигается столь же эмоциональный эффект? Ответ прост: масштабами и стоимостью похорон. Во сколько талантов золота обойдется намеченное мероприятие?

— М-м… в десять — двенадцать.

— А что произойдет со всем этим золотом, когда пирамида сгорит синим пламенем? Часть уйдет в воздух раскаленными частичками. Основная масса расплавится.

— И смешается с сердцевиной, которую закроют мрамором.

— Предположим, что через сердцевину проложены канальца ил и туннели…

— Боже…

— Вы ссужаете дворцу деньги для сжигания золота, которое возвращается к вам в виде аккуратных золотых слитков. Ваша прибыль, любезный свекор, удваивается. С какой стати оставлять богатство неведомым расхитителям гробниц, которые сыщутся лет эдак через пятьсот? Или жадному царю, обеспокоенному платежами по процентам?

— Боже, да… Трубы, туннели, слитки, готовые к выносу. Теперь мне все ясно. Вы гений.

Алекс был готов захлопать в ладоши. Какой план! Если он сработает, Гибил будет у Фессании на крючке до конца жизни. Мошенник, который обвел вокруг пальца дворец и разграбил усыпальницу Гефестиона.

Финансист вдруг остановился.

— Эй, а этот раб не подслушивает?

— Нет, — поспешно ответила Фессания. — У него часто такой вид. Красота живой природы ошеломляет его.

— Неужели? Ну ладно. Итак, как только вы будете готовы, беремся за дело вместе. Мы с вами. Вдвоем. Я сам возьму поводья; возничий доберется пешком.

— Я готова хоть сейчас, если пожелаете. Я уже знаю, как все нужно сделать. Конечно, — добавила она, — умыкнуть слитки — операция тонкая, учитывая присутствие стражи. Здесь нужен… невидимка.

— И когда же ты собираешься сообщить Гибилу, что его невестка и есть невидимка? — спросил Алекс ночью, в их последнее перед некоторым перерывом свидание. — Ты ведь на седьмом месяце, не забывай.

— Знаешь, беременные тоже могут передвигаться.

— Заметил. Но золотые болванки тяжелые, Фес. Придется сделать много ходок.

— Вообще-то я еще не уверена, что готова стать невидимкой. И желания пока не изъявила.

— Эффект магического слова недолог. Он быстро проходит.

— Верно. Так что твоя кандидатура отпадает.

— Гупта? Ты доверишься ему?

— Такое приключение в его вкусе. Вреда никому никакого нет, и для него оно может иметь особое значение. Три вещи на свете всерьез интересуют большинство людей: золото, секс и смерть. Кража будет иметь символический, почти метафизический смысл.

— Если не считать планирования совместной операции, как прошла встреча с господином Денежным Мешком?

— Отлично. Он заедет за мной завтра. А моему героическому супругу придется по возвращении довольствоваться моими извинениями в письменной форме.

Вот так и получилось, что Музи, вернувшись домой во второй половине следующего дня, покрытый… нет, не кровью, но пылью, был встречен — в отсутствие жены — Аншаром, который и передал усталому охотнику начертанные на восковой табличке извинения Фессании.

Далее Аншар поделился с господином скудной информацией о печальной смерти Гефестиона и предстоящих похоронах. Посовещавшись с Иррой, Музи прикинул что к чему и поспешил сначала в ванную, а оттуда в свою комнату, где почистился, приоделся и обрел достойный вид. Ирра призвал Алекса — отвести в конюшню лошадей и принести воды.

Через пару часов Гибил доставил Фессанию к воротам дома, где его ждал принаряженный, вежливый и послушный сын, предложивший отцу отведать вина.

— Нет времени. У нас куча дел. Ты бы мог пригодиться мне в последние два дня. Благодари небо, что у тебя такая чудесная жена.

— Музи не виноват, что кое-кто — обойдемся без имен — скончался так неожиданно, — с милой улыбкой вмешалась Фессания. — Кто мог такое предвидеть?

— Хм… — заметил Гибил.

— И я думаю, Музи правильно делает, что предлагает вам вина. Тот, о ком мы говорили, умер от перенапряжения. Бизнес — та же гонка. Отдохните. Расслабьтесь.

— Ну, ты-то, сын, от перенапряжения не умрешь, верно?

— Не думаю, что Музи в эти дни прохлаждался в тени. Наверняка он сражался как лев. И кто знает, не пойдут ли его приятели со временем вверх?

— Да, наверное.

Музи благодарно улыбнулся супруге, потом почесал затылок и наконец расхохотался.

— Как лев! Сражался как лев! Мне это нравится.

— Что здесь смешного?

— Ничего, папочка. Ничего. Зайди и расслабься. За полчаса дела от тебя не убегут.

Гибил так и сделал.

Алекс подумал, что понял, почему так смеялся Музи — шутка имела какое-то отношение к тем эротическим забавам, которым предавались молодожены, — но подошедший сзади Аншар шепнул ему на ухо:

— Госпожа Львица охотится, а господин Лев только греет бока.

Может быть, Музи смеялся своей шутке, а Фессания своей?

Прошло десять дней. Возвращаясь от ближайшего канала, куда его посылали за водой, Алекс увидел идущего ему навстречу Гупту.

Явившись, как обычно, на урок, Гупта обнаружил, что на этот раз сам Гибил изъявил желание понаблюдать за ходом занятий. По-видимому, Фессания все же поведала свекру, какому именно искусству обучает ее индиец. В предшествующие дни возможности поговорить с ней наедине не представлялось. Гибил выиграл конкурс на постройку погребальной пирамиды в северо-восточном углу города, из-за чего Фессания часто и подолгу отсутствовала. Вместе они встречались с архитекторами, строителями, каменщиками, суконщиками, плотниками, резчиками, ювелирами, хормейстерами, торговцами маслом, а также осматривали выделенный под строительство участок и консультировались с представителями заказчика. Третьим в этой компании был Музи, изо всех сил старавшийся доказать свою полезность.

— Алекс! А мне только что представили план, о существовании которого, полагаю, вам уже известно. — Гупта ухмыльнулся. — Не беспокойтесь. Господин Гибил уверил меня в вашей полной благонадежности. Назвал вас верным рабом. Столь же верным, как и Тикки. Более того, вы, оказывается, проявили горячее желание помочь в перемещении неких маленьких, но тяжелых предметов с одного места в другое. — Он побарабанил пальцами по ведру с водой. — Музи, конечно, покрепче, но ему не доверяют.

— Не доверяют? Так ведь Музи сопровождает их, Гибила и Фессанию, повсюду. Он же все видит!

— Видит, но его держат в полном неведении относительно главного. Наш доблестный охотник может перебрать лишнего и проболтаться. Полагаю, Фессания в свойственной ей деликатной манере указала свекру на данное обстоятельство, и Гибил с ней согласился. Ловкий трюк, не так ли? На тот случай, если у Музи появятся подозрения касательно ваших с ней отношений.

— Молчите!

— Если Музи что-то заподозрит и обратится к папочке, — сказал индиец, наблюдая за своим отражением в воде, — папочка устроит ему разнос. «Не глупи, сынок! Раб предан нам как собака. И твоя жена тоже».

— Может, для того все и задумано?

— Полагаете, что, почуяв золото, Гибил потеряет нюх на все остальное? Сомнительное предположение. Гибил ведь не проявлял к вам ни малейшего интереса.

— А потом у Фессании будет сильное оружие против Гибила. Она всегда может предъявить ему публичное обвинение в воровстве. И взять меня в свидетели.

— Чепуха. Обвинив Гибила, она навредит в первую очередь себе самой.

— Блеф, Гупта. Блеф.

— Кстати, раз уж мы об этом заговорили… Алекс, друг мой, вы так и не сказали, в чем суть плана. Пожалуйста, напомните мне основные детали.

— Думаете, я ничего не знаю и просто хочу выудить у вас информацию?

Гупта опустил палец в другое ведро.

— В этих водах рыбки нет, так что и удить — ха-ха — не стоит!

— Идея простая: украсть золото из погребальной пирамиды Гефестиона.

— Так оно и есть.

— Вы нужны для того, чтобы незаметно вынести слитки после того, как они остынут.

— Надев специальный костюм с прочными внутренними карманами. С дюжину ходок потребуется. Надо быть в форме! Рискованное предприятие, а? — Гупта хихикнул. — А если потом я махну волшебной палочкой и покажу Гибилу, что все дело затевалось ради обычных, покрытых позолотой кирпичей? Какой премилый урок на тему отваги и глупости. Тогда уж я наверняка прослыву если не багдадским, то вавилонским вором! После таких вот ударов часто и наступает внезапное просветление.

— Зачем вы так шутите? Хотите попугать меня?

— Может быть, я лишь забочусь о сохранении самоуважения.

— То есть на самом деле вы не хотите опускаться до воровства? Но готовы на это, потому как чувствуете, что Фессания приблизилась к достижению ясности?

— К достижению святости. Фессания — святая покровительница грешников.

— Эти люди, рабочие, они ведь заключенные, да, пап? Ты используешь принудительный труд?

Гибил кивнул.

— Какой ты молодец, что заметил.

Они стояли, наблюдая за тем, как продвигается строительство. Люди в набедренных повязках суетились, как муравьи, выкладывающие муравейник из кирпичей, которые носили из огромной бесформенной кучи. Люди двигались двумя цепочками в противоположных направлениях, не сходя с петляющей дорожки, проложенной от кучи к основанию будущей погребальной пирамиды. Тс, что шли в одну сторону, тащили кирпичи. Те, что в другую, возвращались с пустыми руками за новой порцией. Подобно муравьям, ориентирующимся на пахучие метки своих товарищей, потные рабочие, казалось, тоже не могли отступить от первоначального, пусть даже и не самым удачным образом проложенного маршрута. Приближаясь к груде кирпича, они протягивали руки, как насекомые протягивают усики.

Кирпичная основа пирамиды поднялась уже на три четверти проектной высоты, являя собой бесхитростное, но все же произведение искусства на фоне окружающего хаоса, представленного в первую очередь кучками кирпичей, хотя, надо признать, некоторое родовое сходство между творениями человеческого разума и стихийных сил природы все же существовало. Доставляемые ослами кирпичи сваливались в одну груду, а муравьи, разгребая ее, создавали геометрическую копию, ступенчатую и прямоугольную в основании: двести на сто локтей с отчетливо, как у зиккурата, выраженными уровнями.

Гибил и Музи сидели в одной колеснице, Фессания с Гуптой — во второй. Алекс-раб проделал путь до стройки пешком, ухватившись за вторую повозку, которая из-за плотности транспортного потока катилась, к счастью, довольно медленно.

Солнце нещадно било лучами и по рабочим, и по растущей пирамиде, и по городской стене, которой предстояло стать театральным задником сначала для художественных шедевров фризов и статуй, потом для сцены ада и, наконец, для величественной и монументальной мраморной усыпальницы, вечно охраняемой почетным караулом.

— Принудительный труд, конечно, дешевле. Это я понимаю. Но почему бы не нанять настоящих каменщиков? Ты же сам сказал, что денег велено не жалеть? По счетам платит дворец, а счет всегда можно увеличить. Или фокус как раз в этом? Экономим на каменщиках?

— Какой ты стал понятливый. Даже страшно.

— Но мы же не хотим, чтобы все рухнуло. Расползлось и обвалилось.

— Ничего не расползется. На то у нас есть архитектор. Он и следит за качеством кладки.

Гибил указал на крошечную фигурку человека, укрывшегося от солнца под зонтиком, который держал над его головой слуга.

Цепкий взгляд охотника скользнул по кладке.

— А что это за трубы? Похожи на птичьи кости, тоже полые. И они здесь везде, пронизывают всю структуру. Я бы даже решил, что это…

— Через них, — перебил сына Гибил, — будет поступать воздух, который, как тебе известно, необходим для горения. К тому же они выполняют роль компенсаторов. Когда кирпичи расширятся от жара, эти трубки примут на себя давление.

— Неужели?

Гибил вытер потный лоб.

— Я удивлен — ты все подмечаешь.

— Лису вижу за полмили!

— Да? Хорошо… очень хорошо.

— Почему бы Музи не попробовать рассчитать, сколько еще повозок кирпичей нужно для завершения строительства? — предложила Фессания. — А мы пока подойдем поближе.

— Отличная идея. Музи, ты слышал? Займись. И присмотри, пожалуйста, за колесницами.

— Поводья может и раб подержать.

— Нет, он нам нужен.

— Зачем? Я вообще ничего не понимаю. Зачем Фессания притащила сюда этого учителя танцев? Он что, собирается ставить похоронные пляски?

— Не совсем так. Послушай, Музи, я очень занят.

— Я всего лишь стараюсь помочь, но как помочь, если я не знаю, что тут происходит?

— Ты уже помог. Я горжусь тобой, сын. Сейчас нам важно рассчитать, сколько еще нужно кирпичей. Излишки в любом случае придется убирать — там расположится публика.

— Хорошо, но ведь у тебя уже есть человек, который как раз тем и занимается, что считает кирпичи.

— Послушай, Музи, если ты не готов выполнять самую простую работу, можешь попрощаться с шекелями.

— Ты же финансист, папа. Банкир, а не строитель.

— Банкир должен детально знать то, во что вкладывает деньги. Вникать в любой финансируемый проект. И перестань наконец спорить!

Гибил вытер лоб и спустился. Гупта и Фессания тоже сошли с колесницы. Музи, недовольно насупившись, все же подчинился и, подобрав поводья, отвел лошадей к куче. Остальные направились к тыльной стороне сооружения. Алекс плелся последним.

Разумеется, истинная причина использования на стройке заключенных состояла в том, что настоящих строителей-профессионалов могли удивить некоторые особенности кирпичной сердцевины пирамиды. А так дело ограничилось взяткой одному лишь архитектору. Чиновники на стройке не появлялись — какой смысл проверять какую-то кладку? Они появятся на заключительном этапе, когда начнутся дорогостоящие отделочные работы: установка золотых кораблей, факелов, быков и кентавров. Их предполагалось закрепить на горючей внешней обшивке: смолистой древесине и пропитанном маслом тростнике. Тогда же вокруг стройплощадки будет выставлено оцепление для охраны ценностей от любопытных. К тому времени, как рассчитывал Гибил, проводники для жидкого золота будут надежно скрыты внутри сооружения.

И вот наступил день, а потом и предзакатный час похорон. Лучи умирающего солнца подрумянили позолоченные стены, еще недавно сиявшие так же ярко, как начищенные бронзовые гонги, готовые, казалось, не только ослепить, но и оглушить собравшуюся толпу из примерно ста тысяч человек. Тень от Праздничного храма прорезала прилегающие поля черным клином, указывая опаздывающим путь к месту величайшего действа в истории Вавилона.

Кордон солдат окружил золотую пирамиду и стоявшую неподалеку от нее кучку высокопоставленных персон, в которой смешались землевладельцы, маги, придворные и «посланники» из Вавилонской башни. Главной фигурой этого избранного, но далеко не малочисленного собрания был, однако, слон, привязанный в интересах безопасности за все четыре ноги к вбитым в землю кольям. На спине животного, в зашторенном пурпурными занавесками домике, восседал сам царь Александр, предававшийся горю в частном порядке. Из золотых сирен у вершины пирамиды донеслись голоса плакальщиц. Позади хора слуги торопливо опорожняли бочонки с горючим маслом, поливая дерево и тростник. Над сиренами и слугами, в вышине, уступающей только небу, стоял катафалк с набальзамированным телом, предположительно — Гефестиона, повергнутого смертью атлета, обнаженной восковой куклы. Ранее катафалк пронесли через город, мимо толп зрителей, немалое число которых полагало, что в фобу и впрямь покоится восковая фигура, однако теперь все получили возможность убедиться в ошибочности таких подозрений — мертвец горел, как и должна гореть человеческая плоть, а не плавился подобно свече.

Через окутавший Вавилон темно-синий атласный саван проглядывали ранние звезды, наперебой манившие к себе душу Гефестиона.

Сидевший на плече слона погонщик-индиец внезапно повернулся и, подняв длинную, с крючком на конце, палку, раздвинул ею пурпурные занавеси, явив собравшимся…

…Александра. Свет висевшей рядом лампы выхватил из сгущающегося сумрака лицо царя.

Да, это был тот самый Александр, которого Алекс видел во дворце: размякшая фигура человека с тяжелым, отвислым подбородком, накрашенными щеками и губами, завитыми мелкими кольцами волосами, в шелковом, богато расшитом и украшенном драгоценными каменьями платье. Царь плакал, обильные слезы катились по щекам, смешиваясь с румянами, отчего казалось, что из глаз его вытекает разжиженная кровь.

Но, плача, он не столько терял силы и раскисал, сколько, напротив, становился тверже, распрямлялся и оживал — будто вместе со слезами из организма выходил отравлявший его яд. Дряблая плоть наливалась крепостью, жир превращался в мускулы, так что в скором времени перед изумленными горожанами сидел уже не разнеженный смертный, а скорбящий мраморный бог.

Царь вскинул руку в прощальном жесте, и сирены как по команде смолкли. Факелы коснулись основания пирамиды, и языки пламени побежали вверх по стенам, облизывая золотых львов и кентавров, выпрыгивая из щелей между змеями и быками. Драгоценные фигуры как будто зашевелились, пустились в медленный танец. В считанные мгновения огонь охватил все сооружение.

Стащив с пальцев перстни, Александр швырнул их в костер, жар которого уже достигал зрителей. Голыми уже руками царь разодрал на себе шелковое платье и поднялся, отряхивая клочья. Под шелком на нем были бронзовая кираса и юбка, сшитая из подбитых железными заклепками кожаных клиньев. В правой руке оказался меч. Доблесть, мужество и мощь снова воплотились в нем.

Уж не собрался ли Александр порешить себя? Нет. Указав острием в сторону огня, он воздел руку и…

Чьи-то пальцы стиснули его запястье, и прежде чем Алекс успел понять что к чему, его уже волокли через толпу к стреноженному слону. Чтобы не упасть, ему приходилось усердно перебирать ногами.

Греческий офицер навис над ним. Тот самый телохранитель, а потом нищий у дома Фессании. В следующее мгновение Алекс уже стоял перед Аристандром.

— Господин, это тот человек, который рассказал вам о свитке, а потом стал рабом дочери Мардука.

Футуролог повел носом, словно обнюхивая Алекса.

— Вот как! — Удивительно, но с носа у него не капало. — Ты разочаровал меня, парень. Не пришел во дворец, как было велено.

— Забрать и допросить? Его никто не хватился. Скажите только слово — и мы вытащим его отсюда.

Костер разгорелся. Пламя оглушительно гудело. К темнеющему небу уносились бурлящие черные клубы дыма, и казалось, горит уже весь город.

Огненная буря навела страху и на слона, и он, задрав хобот, громко протрубил, после чего начал раскачиваться, пытаясь освободить ноги. В уголках рта животного повисла слюна. Погонщик сначала стегал его палкой, потом, сдвинувшись вперед, попытался зацепить крюком хобот. Стоящий на спине гиганта Александр победоносно рассмеялся, салютуя мечом бушующей огненной стихии, поглощавшей кентавров и змей, быков и львов.

— Прощай, Гефестион! — кричал он. — Прощай, мой лучший друг!

Но если Александр не обращал внимания на прыгающего подобно обезьяне погонщика, то слону его колющая палка с железным крюком на конце, вероятно, успела надоесть. Выгнув хобот, он схватил погонщика за руку и рванул так, что несчастный свалился на землю. В следующий момент великан освободил ногу — слабое звено цепи не выдержало и лопнуло, — занес ее и опустил в полулокте от головы ошарашенного индийца. К счастью для последнего, слону укоротили бивни. И все же животное продолжало метаться, норовя окончательно освободиться от цепей. Колья подались. Слон отчаянно метнулся и еще раз топнул о землю, заставив все еще не опомнившегося от страха погонщика отпрыгнуть в сторону.

Между тем паника нарастала. Зрители подались назад, Аристандра вдавили в Алекса. Элитная македонская гвардия бросилась к обезумевшему зверю, но остановилась, не зная, что предпринять. Несмотря на всю эту суету, офицер продолжал держать Алекса за руку.

— Не дергайся!

Раскачиваясь из стороны в сторону, слон выдернул второй кол, который так и остался болтаться на ноге, звеня цепями. Домик на его спине качнулся и начал сползать. Царь уделил наконец внимание и собственной безопасности и, хищно ухмыльнувшись, выбрался из опасно накренившейся клетки и, не дожидаясь очередного скачка слона, спрыгнул на землю. Совершать подобного рода маневры с обнаженным мечом в руке рискованно, но удача была на его стороне. Приземлившись, Александр не удержал равновесия и растянулся в пыли, однако тут же вскочил на ноги. Солдаты, снова увидевшие своего кумира в отличной форме, приветствовали его восторженными криками, которые, впрочем, утонули в реве пламени и панических возгласах. Натянуто улыбаясь и стараясь не показаться потрясенным жесткой встречей с земной твердью, царь отошел в сторону, оказавшись в двух шагах от Алекса.

Теперь, когда их повелителю ничто не угрожало — и прежде чем слон освободил задние ноги, — отважные македоняне устремились в атаку. Однако их мечи либо отскакивали от толстой шкуры, либо оставляли на ней слишком мелкие порезы, которые только еще больше раздражали животное. Пара вонзившихся ему в бок копий тоже нанесли вреда не больше, чем пчелиные укусы. Лампа в домике разбилась, и огонь тут же переметнулся на пурпурные занавески. В воздухе запахло мустом и слоновьим дерьмом.

Внезапно на поле выскочил блондинистый квотербек, в котором Алекс сразу узнал Музи.

Вооруженный копьем смельчак пританцовывал перед рассвирепевшим монстром, делая молниеносные выпады, отскакивая и снова наступая. Слон попятился и поднялся на задние ноги. Пламя опалило кожу, и он, взревев, рванулся вперед. Задние колья выскочили из земли.

В тот же миг, прежде чем животное ринулось вперед, Музи подскочил к нему и, размахнувшись, вонзил копье в левый глаз.

Слон пошатнулся. Музи отпрыгнул, и громадная туша рухнула наземь. Удар оказался на редкость точным — копье, избежав встречи с костями черепа, дошло до мозга.

Паника унялась. Музи отступил в сторону. Тяжело дыша, он огляделся и застыл, увидев Алекса в руках греческого воина. Царь Александр, слегка прихрамывая, подошел к герою. Выглядел он усталым и даже изнуренным.

— Молодец. Настоящий Геракл. Как тебя зовут?

— Музи, сын Гибила, ваше величество.

— Того самого Гибила, который построил погребальную пирамиду?

— Того самого, ваше величество.

— И ты готов был пожертвовать собственной жизнью, чтобы остановить обезумевшее животное и не позволить ему испортить церемонию. Что желаешь получить взамен? Проси что хочешь. — Видя, что Музи колеблется, царь добавил: — Ты должен попросить. Не люблю, когда мне отказывают.

Музи потер затылок, потом показал пальцем на Алекса и офицера.

— Ваш человек, похоже, схватил моего раба. Я бы хотел, чтобы мне позволили его забрать.

— Этот человек задержан, ваше величество, — запротестовал офицер.

Тем временем Аристандр отвернулся, сделав вид, что происходящее никак его не касается.

Царь вспыхнул и, поджав губы, пристально посмотрел на Алекса.

— Просишь за него? Так, значит, беглец стал твоим рабом?

— Да, ваше величество. Вообще-то он любимый раб моей супруги. И я прошу, великий царь, вернуть его мне.

— Что сделал этот раб? — спросил Александр у офицера, но прежде чем тот успел ответить, поднял руку. — Не важно. Я обещал и сдержу слово. Раб прощен. Отпусти его.

— Тебе крупно повезло, ублюдок, — прошипел грек и подтолкнул Алекса к Музи.

Пока они пробивались через толпу, окружившую мертвого слона — клетка на его спине уже догорала, — Музи молчал. Удалившись на почтительное расстояние, он рывком остановил Алекса.

— Итак, почему я тебя выручил, а? Ты же развлекаешься с моей женой, верно?

— Хозяин?..

— Не принимай меня за дурака. И послушай, что я тебе скажу. Я спас твою задницу, потому что наблюдал за тобой и Фессанией. Да, я вижу, как она к тебе относится, как притворяется, будто ты для нее ничего не значишь. Я вижу ее насквозь. Более того, я восхищаюсь ею. И мой отец тоже в восторге от нее. Он ведь хочет, чтобы ты с ней развлекался, да? Вот почему ты постоянно с нами таскаешься, верно? Отец держит тебя для того, чтобы Фессания не скучала.

А теперь вот что. Будь я проклят, если испорчу вам веселье. Забавляйтесь. А я поведу свою игру. Пусть Фес делает что хочет. Удивлен, а? В этой игре для меня есть по крайней мере один плюс: она дает возможность развлекаться по-своему. Охотиться с ребятами. Не это важно, а то, что Фессания довольна. Не хочу, чтобы она кисла или чувствовала себя несчастной. Серьезно. Думаю, того же хочет и мой папаша, особенно сейчас, когда у них с Фес какие-то общие делишки. Однажды когда-нибудь Фес полюбит меня. По-своему. И тогда она поймет, что я давно в курсе ваших проделок. А когда поймет это, полюбит меня еще сильнее. Я не стану копаться в дерьме, пока она беременна. Но ты, парень, запомни. — Говоря это, Музи держал Алекса за горло — твердо, но не настолько, чтобы задушить. — Если с Фессанией или моим отцом что-то случится, если ты или этот индийский факир навлечете на наш дом неприятности, я задушу тебя сам. Ты ведь мастер устраивать неприятности, верно? Иначе с чего бы тот грек так крепко за тебя взялся, а?

— Это недоразумение… — прохрипел Алекс.

— Можешь размахивать концом и дальше. Пока не придет день, когда Фес повернется ко мне. И вот тогда я сделаю его малость короче. И не суй свой нос в другие дела. Понял?

— Да, — выдавил Алекс.

— Я только что обратил на себя внимание, вылечив этого слона от головной боли. Царю, может быть, не совсем понравилось, что я не попросил чего-то другого, но он в любом случае запомнил меня. И я намерен сохранить его уважение.

Музи разжал пальцы, и Алекс наконец-то вздохнул свободно.

— А теперь, раб, ступай. Возвращайся к своей госпоже.

Как же прав и в то же время не прав Музи. Прав в том, что Фессания и Алекс любовники, и не прав, полагая, что об этом известно Гибилу. Прав, подозревая заговор. И не прав, полагая, что честь семьи могут опорочить посторонние.

Ситуация трогательная и грустная. Пытаясь стать участником интриги, о которой он не имел ни малейшего представления, Музи сам создавал пародию на интригу.

Бедный дурачок. Заложник чести.

И все же впервые за все время Алекс почувствовал уважение к супругу Фессании, уважение, смешанное со страхом, — неуклюжие маневры Музи, его попытки вести тонкую, как ему представлялось, игру могли иметь самые непредсказуемые последствия. Конечно, винить стоило Гибила — это он позволил сыну вырасти в девственном невежестве. А может быть, Музи просто слишком глуп, хоть и бесстрашен. К сожалению, теперь он решил жить своим умом.

Вина за то, что Музи с таким опозданием приобщался к серьезным делам, лежала, конечно, на Гибиле. Может быть, финансист поступал так с сыном не из снисхождения к его слабостям и даже не по причине очевидного контраста между родителем и отпрыском, но для того, чтобы Музи искупил грехи отца или уж по крайней мере не ведал, какими путями пришло к семье ее нынешнее богатство. Наследник не должен был унаследовать порочность и ее сестру — беспринципность. Но не имея этих качеств, как сможет Музи распоряжаться семейным состоянием? Знакомства с темной стороной жизни не избежать. Так или иначе, неминуемое откладывалось, и в планы заговорщиков Музи не посвящали.

Денежный Мешок хотел передать богатство в незапятнанные руки. Поэтому Гибил и согласился оставить сына в неведении относительно кражи, предоставив играть роль сообщника той, чья испорченность компенсировала беспорочность Музи. К несчастью, Музи не желал быть пассивным наблюдателем и хотел сам определять свою судьбу. И, может быть, его стремление заслужить уважение царя было проявлением того, что изначально вложил в него отец?

А может, сложившаяся запутанная ситуация стала непредвиденным результатом далеко не невинных игр, к которым приучила молодого и неискушенного супруга сама Фессания и которые всколыхнули дремавшие прежде чувства?

Место кремации Фессания, Гибил, Гупта и Алекс посетили во второй половине следующего дня. К тому времени кирпичный остов должен был уже остыть.

Гибил предоставил для поездки большую четырехместную колесницу. Будучи главным подрядчиком, он имел все логические основания осмотреть сооружение на предмет обнаружения структурных повреждений, которые могли бы помешать дальнейшим работам по укладке белых мраморных плит будущего мемориала Гефестиону. В то же время имя Гибила ни в коем случае не должно было ассоциироваться с какой-либо кражей в том случае, если бы Гупту задержали на месте преступления с золотыми слитками. Впрочем, задержание индийца все равно создавало бы проблему ввиду причастности к краже невестки финансиста и ее раба.

Гупта попытался успокоить Гибила напоминанием о том, что никто, кроме получившего взятку архитектора, о существовании слитков даже не догадывается. Что никаких слитков может вообще не быть или их окажется намного меньше, чем они надеются. Если температура была слишком велика, золото могло испариться полностью. И тогда стена и крыши домов покрылись бы тонким слоем позолоты.

Если же случится худшее и его поймают, предупредил Гупта, все должны стоять на том, что они намеревались тайно вернуть золото во дворец, преподнеся царю подарок, но не хотели возбуждать у казначейства необоснованных надежд. Казначей, несомненно, будет в восторге и не станет трепать языком.

Прибыв к месту через врата Мардука, они обнаружили вблизи обгорелого зиккурата с десяток зевак и немногочисленную стражу. Другие солдаты, должно быть, спали в установленных неподалеку палатках, над которыми развевался штандарт царя Александра: скромное пурпурное полотнище на воткнутом в землю копье.

Следуя указаниям Гупты, Гибил объехал сцену по кругу и остановил лошадей в таком месте, где они находились вне поля зрения стражи. Алекс вбил колышек, на который повесил поводья, и четверо сообщников прошли к углу западной стены.

Разведка не заняла много времени. На каждом углу пирамиды стоял один солдат. Каждые четыре или пять минут караульный неспешным шагом доходил до соседнего угла, двигаясь против часовой стрелки. Маршрут был короткий и занимал около минуты. Примерно тридцать секунд двое часовых стояли вместе на одном углу, и все это время другой угол оставался без присмотра. Потом «смененный» солдат шел к следующему углу, и вся процедура повторялась.

Начертив на песке схему движения, Гупта задумчиво изучил ее, перебирая все возможные варианты, потом выпрямился и стер подошвой рисунок.

— Лучше, чем я рассчитывал! При таком маневре у них постоянно возникают мертвые точки. Оставаясь на месте, они острее бы воспринимали все новое и необычное. Ротация ослабляет внимание. Приступим.

Приняв важный вид и помахивая тростью — этим он должен был привлечь внимание к себе, — Гибил неторопливо направился к останкам слона. Мясо и внутренности уже увезли, и в груде костей возились только бездомные коты, дворняжки да птицы-падальщики.

Фессания осталась в колеснице. Алекс взял пару кожаных мешков. Гупта облачился в невнятной расцветки и формы балахон с множеством карманов и выглядел так, словно вывалялся в паутине.

Южная сторона бывшей погребальной пирамиды находилась в тени. Именно сюда выходили канальца и трубы, по которым расплавленное золото попадало в изложницы, прикрытые для надежности битыми кирпичами.

У городской стены Гупта остановился и начертил на песке круг.

— Это психологический пограничный пункт. Пока вы за ним, стража не проявляет к вам никакого интереса. Переступите — привлечете их внимание. Оставайтесь на месте. Когда я уйду, садитесь в круг спиной к пирамиде.

Клонившееся к западу солнце светило вовсю. (Гибил предложил совершить набег под прикрытием темноты, но Гупта категорически отказался. Чем они объяснят свою ночную прогулку в совершенно не подходящем для этого месте?)

Солдат у юго-восточного угла оставил пост и направился к юго-западному углу. Гупта пошевелил членами, подергал за костюм и… что дальше? Кем он стал? Тень его упорхнула, и Алекс поспешно опустился на землю, глядя перед собой в противоположном направлении.

Время шло. Десять минут… пятнадцать… столетие…

Затем:

— Откройте мешок!

Слитки перекочевали в мешок.

— Теперь другой. Золото, золото…

— Идите. И возвращайтесь.

Прихватив оба мешка, Алекс потащил их к колеснице. Тяжелые! Он чувствовал, что руки как будто вытягиваются. Как это Гупта ухитрился рассовать столько золота по карманам? Силен, ничего не скажешь. И карманы, должно быть, крепкие. Алекс выгрузил содержимое. Фессания прикрыла слитки соломой.

Он сделал еще три ходки, прежде чем голос Гупты произнес:

— Не возвращайтесь.

Алекс положил мешки, взял поводья и забрался в колесницу.

Осталось только дождаться индийца.

— Фес?

— Что?

— Я где-то слышат, что вся вселенная существует только как мысль в голове бога. Модель наподобие holographos, вполне реальная для нас, но на самом деле только плод воображения бога. Осознающие это способны творить то, что другим представляется чудесами.

— Например, становиться невидимыми? Как Гупта?

— Вроде того, но я думаю о другом… Тебе никогда не приходило в голову, что, может быть, весь Вавилон, включая нас, существует лишь как модель, созданная некоей tekhne в Институте будущего? Можно ли это проверить? Когда у меня был свиток, ты еще назвала его свитком контроля, я думал, что, не исключено, он и есть часть того, что контролирует нашу реальность, часть, неким образом материализовавшаяся в Вавилоне. Ведь богу наверняка приходится иногда вторгаться в придуманный им мир, чтобы подбрасывать разные волшебные штучки. Я подумал тогда, что Вавилон — это holographos, модель, за которой наблюдают академики. И если так, то сейчас они, возможно, видят, как мы воруем золото.

И только невидимка может заглянуть из нашей реальности в их мир и увидеть, как они следят за нами. Только тот, кто сумеет достичь состояния полной ясности и отстраненности. Только тот, кто перехитрит и глаз, и ум.

Фессания нахмурилась.

— Звучит заманчиво. Уверена, интрига получилась бы восхитительная. Но, Алекс, о каком Институте будущего ты говоришь? Что это? Некое тайное общество, о котором тебе поведал Гупта?

— Я говорю об Институте будущего в Эвристике. — Где?

— Знаю, здесь об этом упоминать запрещено, но ведь мы можем поговорить откровенно?

— О чем? Я тебя не понимаю. Никогда не слышала ни о какой Эвристике. Да и об институте тоже.

— Но, Фес… Послушай, вы приехали в Вавилон с отцом… когда? Лет пять или шесть назад? А откуда? Откуда вы приехали?

— Я… да, откуда-то мы приехали. Наверно, из другой страны, только я забыла какой. Как же это было давно…

— Вы приехали сюда из Америки.

— Впервые слышу.

Несмотря на жару, Алекса бросило в холод. Он поежился.

— Фес… что-то изменилось. В тебе… в городе… Что-то изменилось.

— Конечно, изменилось. Я забеременела.

— Я о другом! Скажи, откуда взялось то устройство в храме? Устройство, в которое я вложил свиток? И то, что у вас в молельне?

— Их построил какой-то грек. Аристотель? Нет. Архимед? Наверно, Архимед. Архимед… предки человека с таким именем вполне могли быть правителями Мидии и магами. Нет, это точно был Аристотель, наставник царя.

Алекс схватил ее за руку.

— Фес! Подумай, сколько в Вавилоне греков! Их здесь тысячи. Откуда они приезжают? Как? Я тебе скажу: они прибывают сюда на колесницах, которые летают по воздуху. И не из Греции, а из Эвристики.

Она рассмеялась — звонко и легкомысленно.

— По-моему, наше последнее приключение оказалось для тебя слишком тяжелым испытанием. Македоняне и другие греки пришли сюда с армией Александра. Пришли и остались. Но это было давно.

— Они прибывают сюда каждый день. Их привозят на летающей колеснице, и они входят в город через врата Иштар.

— Я отпущу тебя на недельку. Можешь провести ее у врат Иштар, но уверяю, никаких летающих колесниц ты не увидишь. Потому что их просто нет в природе. Есть лодки, есть ослы. Некоторые приходят в Вавилон пешком. Некоторые верхом на лошади.

— Ты ведь шутишь, Фес, да? Хочешь меня подразнить? И снова она рассмеялась.

— Вот уж нет! Это ты шутишь. — Она вдруг замолчала, потерла лоб, словно пытаясь вспомнить что-то. Нахмурилась. — Вообще-то кое-что вспоминается. Как сон. Что-то, напоминающее твои фантазии. Нет, не могу вспомнить. Сны всегда плохо запоминаются. Да и какой в них смысл?

Что-то определенно изменилось. И в людях, и в самом городе. Но Алекса эти изменения почему-то не коснулись. Он вспомнил, как однажды сомневался в собственном здравомыслии. Неужели он и впрямь был сумасшедшим? Фантазером, мечтавшим о далеком будущем?

Как он пытался теперь вспомнить эту tekhne будущего. Если Фессания не шутит, не поддразнивает его — а на нее это не похоже, — то выходит, что в последние примерно полгода модель города достигла завершения. Раньше, до этого, в систему загружалась свежая информация, ее дополняли новые персонажи. Те, кто необходим для установления полного взаимодействия между системой и ее создателями. Каждый из новичков нес в себе что-то вроде ключа от закрытого города, ключа, подходящего к определенному замку. До некоторого момента модель работала на прием, справляясь с наплывом новых элементов. И вот теперь Вавилония заполнилась. Ключи — логические связи с прошлым — были уничтожены, удалены из системы.

Но у Алекса ключ остался. Он ничего не забыл. Он помнил.

Но почему он? Может быть, ему отвели роль курсора, некоего мобильного маркера, сшивающего паутину вавилонской жизни? Или его просто пропустили?

А не пропустили ли и других? Например, Гупту, человека-невидимку?

Или объяснение еще проще, и все дело в том, что город аккумулировал слишком много событий? Обрабатывающих способностей не хватило, произошла перегрузка? Ненужные воспоминания сброшены или отправлены в корзину?

И только о нем забыли.

Эмбрион в лоне Фессании думал свои эмбриональные мысли и слушал звуки незнакомой речи, воспринимая барабанную вибрацию кожи ее живота. Зародыш в матери: просыпающееся сознание, требующее дополнительного места в модели Вавилона. Поэтому мать лишилась части памяти? Не потому ли Америка представлялась Фессании неким размытым, безвозвратно забытым сном?

Если все эти объяснения верны, тогда понятно, что именно изменилось в городе.

Сможет ли он помочь ей, возлюбленной, носящей в себе его ребенка, вспомнить то, что она сейчас, к его ужасу, отрицает?

— А вот и я! — Гупта с трудом забрался в колесницу с последним урожаем слитков.

Какая глупость! Ценно было не то, что индиец принес в карманах. Ценно было то, что трюк с невидимостью позволял, может быть, увидеть невидимое, узреть исчезнувшее, обнаружить тайных наблюдателей.

Если же никаких невидимых наблюдателей нет, если они не прогуливаются, восхищаясь, дивясь, развлекаясь, меж призраков Вавилонии, то истинно золотой наградой будет понять логику мышления подлинного бога-творца, разума, содержащего аналоги человеческих существ, оригиналы которых все еще живут собственной жизнью в таких местах, как Орегон, Нью-Йорк и Калькутта.

— Все что можно сделано. Давайте заберем вашего отца.

Фессания тронула поводья.

— Пошли!

— Гупта? — Что?

— Мне тревожно.

— Расскажете потом. Я должен расслабиться.

И Гупта приступил к исполнению дыхательного упражнения.

В дальнейшем распределении золота Алекс участия не принимал. Возможность поговорить с Гуптой наедине представилась только через семь дней, когда индиец пришел для очередного урока с Фессанией, и всю эту неделю Алекс провел в тревожном ожидании дальнейших шагов Музи.

Загадочная экскурсия, предпринятая четверкой на следующий после похорон Гефестиона день, немало заинтриговала молодого охотника, но от расспросов он воздержался. Тем не менее Музи наблюдал за всем происходящим — зорко, как ястреб, и чутко, как заяц.

После некоторого раздумья Алекс решил не говорить Фессании о стычке с ее мужем, приняв во внимание и то, с каким недоверием отнеслась она к его предположениям относительно Вавилона. В доме он усердно избегал ее взгляда и вообще старался держаться незаметно, культивируя собственный вариант невидимости, хотя такое поведение и могло быть неверно интерпретировано.

Фессания могла, например, прийти к выводу, что слова Алекса в карете были плодом больного воображения или, что еще хуже, провокацией в расчете на определенную реакцию, которой он воспользовался затем как предлогом, чтобы отказать в моральной поддержке в тот период, когда она более всего в таковой поддержке нуждалась. Из подслушанного разговора между Фессанией и ее свекром Алекс понял, что доктор Кассандр все еще носится с идеей хирургического вмешательства и намерен в подходящее время разрезать мать, чтобы вынуть ребенка. Фессания отражала угрозу в меру сил, напоминая Гибилу при каждом удобном случае о похоронах Гефестиона и давая таким образом понять, чем он ей обязан. Финансист, которому успех придал уверенности, стоял, однако, на своем, вдохновленный перспективой обрести внука.

В свою очередь, Музи мог истолковать поведение Алекса как поведение труса, посчитавшего за лучшее не вставать на пути ревнивого мужа, либо как намеренное непослушание и отказ потворствовать прихотям Фессании в надежде сберечь таким образом собственную шею или по крайней мере собственный член.

Итак, через неделю после кражи золота Алекс катил по улице бочку с водой.

Гупта вышел из ворот.

— Друг мой, как вы? Как ваши тревоги? Улеглись? Никаких ведь последствий наше предприятие не имело, не так ли?

— Меня не это беспокоило.

— Волновались из-за Фессании? Думаю, мои упражнения помогут ей при родах.

— В том смысле, что она исчезнет и родит там, где нет врачей с их ножами? Вы случайно не повитуха? В придачу ко всему прочему?

— Осторожнее, друг мой. Кто знает, не стоит ли по ту сторону стены Ирра?

— Или Неттичин.

— Насчет Неттичина не тревожьтесь.

— Вы с Фессанией что-то планируете? — шепотом спросил Алекс. — Перенесете ее в безопасное место? Или она родит в саду, невидимо и неслышно для всех? И никто ни о чем не догадается, пока ребенок не подаст голос? Она попросила вас о помощи? Какой?

— Легче украсть кучу золота, чем сделать то, что вы предлагаете. Я не стану вам отвечать.

— Послушайте, Музи догадался. Ну, о нас с Фессанией. Только ей не говорите, ладно? У него и вы на подозрении, так что имейте в виду.

— Я уже заметил. Алекс, вы слишком много думаете. Избыточное мышление иногда порождает иллюзии.

— То есть Фес передала вам наш разговор в колеснице? Гупта вскинул бровь.

— Боюсь, если вы и сказали ей нечто важное, оно не дошло до ее сознания. У Фессании, знаете ли, и других забот хватает. Куда более неотложных и обременительных. И они давят на нее не извне, а изнутри. Так, значит, вас не беспокоит ни кража, ни приближающиеся роды?

— Нет. Выслушайте меня и не перебивайте. Вы слышали об Институте будущего в Эвристике, штат Аризона, Америка?

— А теперь помолчите. — Гупта зажмурился и пару минут простоял не дыша. Потом открыл глаза. — У меня такое чувство, что когда-то я об этом знал. До того, как мы с вами стали вавилонянами. Да, определенно знал.

— Но теперь не знаете?

— Невидимый человек взаимодействует с миром. Он не маячит силуэтом на горизонте.

— Как вас понимать?

— Понимайте так, что вы стоите на горизонте. Вы как бы видите обе долины. Первая — это то, что было до нашего рождения, вторая — наша нынешняя жизнь. То, что вы предполагаете, ужасно. Ха-ха! Конечно, я могу быть невидимым, если под этим понимать маскировку какой-то части модели. И, конечно, я мог украсть золото невидимым способом. Если так, то я невидим и сам для себя. Я не знаю, кто я такой.

— Однажды, когда мы еще жили у Камберчаняна, я смотрел в греческом театре пьесу Еврипида об Андромеде. И там у Андромеды такие слова:

Подобно той Елене, настоящей, Что Трои не видала никогда, За призраком которой корабли В тщете носились, волны рассекая. За призраком, что так любил Приам, Видением, ниспосланным богами, Чтоб разума навек лишить мужей.

Есть одна старинная легенда, — продолжал Алекс, — согласно которой настоящая Елена вовсе и не уезжала в Трою. Она уплыла куда-то еще — на какой-то другой остров или в Египет, не знаю — и там спряталась. Вместо нее в Трою отправился двойник. Фантом, как говорит Еврипид.

Гупта хлопнул себя по лбу.

— То есть мы здесь не настоящие? Мы — двойники? Двойник Алекса? Двойник Гупты? Мы возникли здесь, и наша память позаимствована у других людей?

— Да, здесь все — elektronik klones, созданные tekhne…

— Elektronik? Это сколько же надо тереть янтарь!

— Нет, elektronik — это нечто подобное молнии и… и… тьфу! — Он с отчаянием понял, что не может ничего объяснить Гупте. — Думаю, эта tekhne будущего способна копировать сознание человека, его мысли, память. И не одного человека, а многих. Вавилон — котел, где мы все варимся.

— Почему же я ничего такого не помню?

— Потому что после того, как мы стали вавилонянами, функционирующими единицами, часть нашей изначальной памяти была стерта. Как надпись на восковой дощечке. Им были нужны модели человеческого поведения. Поведение возникает на основании жизненного опыта. Вначале мы должны были помнить, кто мы есть на самом деле. Теперь, когда мы пробыли в Вавилоне достаточно долго, пережили много событий, приобрели необходимый опыт, пряжа, из которой сплетается личность, перемотана на новую бобину. — Алекс вздохнул. — Бобины! Я не могу объяснить это по-другому, только на греческом, и получается неуклюже. Haanglikax бы сказал… — Он осекся, с ужасом осознав, что вместо английского в его голове роятся лишь отдельные слова. Слов было много, да. И не только самые обиходные. В памяти мелькали такие слова, как «ядерный», «компьютер», «винтовка», «Иисус» и «Дэвид Копперфильд», «социология» и «выпускник». Куча слов. Только вот они никак не соединялись. В его распоряжении не было синтаксиса, чтобы расставить слова в правильном порядке.

— Я забыл родной язык, — растерянно пробормотал он.

— Я… тоже. Может быть, из-за hypnos? Нас погружали в hypnos в Вавилонской башне, когда мы учили там вавилонский. И занимались этим никакие не призраки, а люди из плоти и крови! — Гупта нахмурился. — Из плоти и крови… гм… Не вполне согласуется с моей философией, что вселенная есть лишь иллюзорный занавес, сплетаемый временем из ткани энергии. Становится ли ложная Елена — elektronik аватара — менее реальной в силу лишь того, что представляет собой энергию, заключенную в некоей tekhne? Ведь и настоящая Елена не более чем энергетическая модель.

— Нашу дилемму это не решает.

— Мне нужно как следует все обдумать. Предаться медитации.

— А мне надо доставить домой бочку с водой.

— Да. И запаситесь водой для родов.

— Здесь вода из канала.

— Ничего страшного. Ее нужно лишь вскипятить.

— Время еще есть. Недель пять, а то и шесть.

— Если только доктор Кассандр не решит пустить в ход свой острый нож.

— И что же, вы ничем ей не поможете?

— Помогу. Йогой.

— Что толку от йоги, если Кассандр все равно ее разрежет?

Гупта вдруг перешел на другой тон.

— Конечно, альтернатива есть, — оживился он. — Можно дать настой, который вызовет преждевременные схватки, и тогда ребенок не успеет достигнуть опасных для матери размеров. Фессания хочет, чтобы я добыл для нее настой спорыньи. Я пока сопротивляюсь. Спорынья вызывает галлюцинации. Фессании понадобилась бы очень сильная доза. Ну вот, я все вам рассказал и заслужил прощение.

— Мы, призраки, должны держаться вместе, так?

— Гм… Насколько ж легче — даже приятнее! — разговаривать о родах и спорынье, ножах и канальной воде, чем о других делах. Однако боль, претерпеваемая призраками, для призраков вполне реальна. Как и смерть.

В этот момент в конце улицы появился конный македонский солдат. Доскакав до ворот дома Гибила, он натянул поводья и кликнул Неттичина.

Алекс потащил бочку.

Вечером, после молитвы, Музи сделал объявление.

— Слушайте все. Сегодня я получил послание из дворца. Меня пригласили поохотиться с царем. Через две недели. Александр чувствует себя хорошо и жаждет видеть пролитую кровь. Отправимся в заповедник, устроим лагерь возле Олимпийского источника. Со мной поедут царь, генерал Пердикка и Антипатр. И еще солдаты и слуги. Я возьму с собой Ирру и Нетти, но мне нужен будет еще и раб, если супруга не против. Для пущей важности. Вопрос престижа. — Музи посмотрел на Алекса. — Ты, парень, единственный домашний раб.

— Какая честь, Музи! — воскликнула Фессания. — Я так тобой горжусь. Конечно, надо ехать. И, конечно, ты должен взять с собой Алекса.

— Я и не собираюсь отказываться и рад, что ты отпускаешь его. — Музи положил руку на глиняного воина с псиной головой. — Обещаю тебе перед нашим богом, что с ним ничего не случится.

Ничего не случится? А что может случиться? Чего стоит опасаться? Разъяренной львицы? Копья в спину? Нет, Музи же дал слово чести.

Фессания наверняка рада нескольким дням свободы. Может быть, думает о Гупте и обещанном им настое спорыньи. Может быть, вернувшись с охоты, они узнают, что ребенок уже родился, а нож Кассандра так и не понадобился. Или обнаружат, что Фессания отравлена, а ребенок умер.

Ребенок… Продукт двух призраков, произведших на свет третьего, столь же реального и живого, как и они сами. У детей Вавилона не будет оригиналов, они не будут чьими-то копиями или klones. Какими они станут, когда вырастут? Обретут ли подлинную индивидуальность — с талантами, причудами, пороками? Или будут чем-то вроде зомби? Может быть, они научатся прекрасно выживать — души, возникшие из ничего, как и сама вселенная. Их поведение может стать примером того, как преступить пределы пустоты, в которую канули все предыдущие цивилизации. Может быть, они станут образцовыми людьми, достигнут новой эволюционной стадии, недоступной меняющемуся лишь биологически человеку.

В нем вдруг проснулся родительский инстинкт: как уберечь еще не родившегося ребенка? И каким он будет, этот ребенок? Конечно, дети в Вавилоне должны рождаться — не привозят же сюда младенцев! Откуда взялся, например, тот, которого Мардук собирался принести в жертву? И все же полной уверенности не было. Надо поговорить с каким-нибудь малышом лет трех-четырех. Но как? Не устраивать же на детей засаду. За такое, чего доброго, могут и кастрировать. Нет, рабу не пристало общаться с малышами. Да и что он узнает? Раскроет тайну мироздания?

Они уже вышли из молельни, когда Ирра с ухмылкой посмотрел на Алекса.

— А ты верхом ездишь? Или побежишь?

— Я умею ездить верхом. Жил когда-то в деревне, — ответил Алекс. — Давным-давно. И вряд ли престиж твоего хозяина поднимется, если я притащусь в лагерь через несколько часов после вас, как какой-нибудь нищий — измученный, потный и грязный.

— Насчет пота и грязи можешь не сомневаться — этого тебе хватит в любом случае.

Мама Забала пекла пироги с абрикосами. Сладкий аромат разносился по дому, смешиваясь с другими запахами. В свой прошлый визит накануне доктор Кассандр принес множество мешочков с толчеными цветами мирта и смолой асафетиды, которые настоятельно рекомендовал развесить в качестве профилактических средств против невидимых духов хвори. (Музи, разумеется, согласился.) Теперь они болтались повсюду, за исключением кухни. Мама Забала решительно восстала против асафетиды на том основании, что та могла испортить приготовляемые блюда отвратительным запахом чеснока. Пироги были ее ответом на чуждое вторжение.

Заметив проплывшую в кухню Фессанию, Алекс последовал за ней. Войдя, он застиг госпожу в тот момент, когда она — под одобрительную улыбку кухарки — засовывала в рот пирожок.

— То, что надо, госпожа. Желудок лучше знает, что требуется.

Присутствие Алекса было сочтено нежелательным. По меньшей мере хозяйкой кухни.

— Принеси мне кабачок! Да поживей! Ступай, ступай!

Очевидно, мужчина был лишним в этом заговоре женщин и мог неким образом помешать триумфу Мамы Забала над вредным доктором.

Алекс вышел, однако задержался за тростниковой дверью. Позади дома заливался лаем Тикки, заглушая голоса Мирры и Музи. Где-то хихикали служанки. Аншар, отправленный во дворец с каким-то сообщением относительно намеченной экспедиции, еще не вернулся.

Когда Фессания вышла из кухни с пирожком в одной руке и недоеденной половинкой в другой, Алекс понял — это его шанс.

— Фес!

— М-м… — Жуя, она кивнула на тонкую дверь.

— Мне надо поговорить с тобой. Глотательное движение. Еще одно… и еще.

— Не здесь. Подожди.

Как же трудно с ней стало общаться. И как глупо — не иметь возможности поговорить с той, с кем был так близок.

— Завтра придет Гупта. Может быть, принесет настой. Она удивленно посмотрела на него.

— Он тебе рассказал? Почему?

— Потому что я ему все рассказал. Помнишь наш разговор в колеснице? Ну, когда мы ждали Гупту с золотом?

Она не помнила.

— Насчет института.

— А, это…

— Мы с Гуптой все обсудили. Если тебе по вкусу настоящая интрига, спроси, думает ли он, что Вавилон существует на самом деле.

Фессания помахала перед ним пирожком.

— Вот что мне по вкусу. — Она выставила живот. — А здесь моя интрига. Занимает все свободное место. На данный момент.

— Когда ребенок родится, о нем позаботятся служанки.

— Ш-ш-ш!

— Без стоящей интриги ты быстро захандришь. Фессания усмехнулась.

— Ох, Алекс, ты изобретаешь для меня интригу, чтобы я не отравилась! Так и скажи.

— Нет, тут совсем другое.

— Я должна сделать выбор между ножом и иголками доктора Кассандра и сам знаешь чем. Сам знаешь что представляется более безопасным. Так что не надо меня разубеждать. — Она повернула голову и прислушалась. — Сюда кто-то идет.

В следующий момент Фессания уже была у входа, встречая Музи. Алекс быстро отступил в кухню. Занятая делами Мама Забала не заметила присутствия постороннего.

— Доктор Кассандр велел тебе отдыхать после полудня, — донесся до Алекса голос Музи.

— Я проголодалась.

— У тебя разболится живот.

— Он у меня в любом случае скоро разболится. — Чавканье.

— Не думаю, что индийцу стоит появляться здесь, пока все не закончится. Я пошлю к нему Аншара — пусть передаст, чтобы не приходил.

— Нет! Гупта учит меня упражнениям, которые помогают расслабиться.

— Тебе не нужны никакие упражнения. Кассандр…

— Я знаю. Но, пожалуйста, сделай мне одолжение, Музи, мой лев. И тогда я полюблю тебя по-настоящему.

— Ты знаешь, как обращаться с парнями.

И только тут Алексу вдруг пришло в голову, что Музи не обвинял его в отцовстве. В другом — да. В забавах с его женой — да. Но не в том, что он стал отцом ее — и его! — ребенка.

Неужели Музи столь наивен, что полагает, будто Фессания забеременела после первой же ночи с ним? Определенно нет. Госпожа Гибил уже касалась этой темы за обедом в доме Мардука.

В городе Иштар и священной любви Фессания не могла выдать себя за девственницу и с помощью мешочка с бычьей кровью убедить мужа после брачной ночи, что он первый, кто отведал персика. Все было проще: Музи в голову не приходило, что отцом ребенка является кто-то другой. Жена может вести себя как последняя шлюха, но ее лоно хранит верность супругу — того требует честь. Музи ошибочно полагал, что Гибил смотрит на шашни Фессании сквозь пальцы ради сохранения мира в семье. Если так, то Гибил, разумеется, не мог бы спокойно относиться к тому, что его внук — сын раба. Скорее же всего рассуждения Музи никогда так далеко и не заходили. Как человек чести он знал, что должен быть отцом ребенка, и верил в это всей душой. Иначе быть не могло, потому что на чем бы тогда держался мир?

Музи был готов смириться и принять любые хитроумные объяснения чего угодно и даже закрыть глаза на то, что жена наставляет ему рога с каким-то рабом, но в вопросе отцовства — вопросе, задевавшем слишком глубокие эмоциональные струны — он, сам того не сознавая, уперся и отступать не желал.

Возможно даже, что Музи и на самом деле был отцом. Преимущество Алекса составляло всего несколько ночей, но достаточно ли этого для полной уверенности? И на какой такой магической интуиции основывалась убежденность Фессании? Она просто выдавала желаемое за действительное.

Впервые за несколько месяцев Алексу пришло в голову, что он вовсе не обязательно отец будущего ребенка.

Поверить в такое он не мог. Не мог даже подумать о таком. Как и Музи, Алекс отказывался считаться с возможностью этого варианта.

Дождавшись следующего визита Гупты, Алекс снова поймал его на улице.

— Вы принесли настой?

— Не могу сказать. Поговорим о другом нашем деле.

— Почему? Почему вы не можете сказать? Уж не ученица ли запечатала уста гуру?

— В некоторых случаях такое возможно. Когда ученик почти святой.

— Фес расспрашивала вас о другом нашем деле? Индиец покачал головой.

— А должна была?

— Ну, уж святого вопрос собственной реальности, на мой взгляд, должен заинтересовать.

— Ха-ха! Как же мало вы знаете о святых. Особенно беременных святых.

— А как дела с ясностью? С незамутненным восприятием истины и иллюзий?

— Гм… Предположим, вы правы. Что тогда случится с тем, кто попытается физически покинуть Вавилон? Обратит ли на него внимание какой-то бог? Пошлют ли солдат, чтобы вернуть беглеца? Или он достигнет предела и испарится?

— Может быть, ответ лежит не в той плоскости. Может, предел стоит поискать под Вавилонской башней.

— Рассчитываете на Дебору?

— Рассчитываю на Зарпанит. Никакие Деборы меня больше не интересуют.

— Что бы ни находилось под Вавилонской башней, оно должно быть частью модели Вавилона. Так ведь? Как может Нижний мир вести куда-то еще?

— Там может быть некая tekhne, через которую наш мир взаимодействует с другим.

Гупта нахмурился.

— Слишком механистический подход, друг мой. Вы говорите так, словно, идя по улице, можно найти ключ, отпирающий дверь на небеса. Ключ и небеса принадлежат к разным разрядам бытия. — Он помолчал, потом неуверенно продолжил: — Может быть, мои фокусы с невидимостью что-то выявят. Стать невидимым для существующей модели и, таким образом, независимым. А может, и не я! Может быть, Фессания, если — как я надеюсь — станет святой. Нельзя черпать воду ложкой, сделанной из воды. Воздух не спрячешь в воздушном мешке. Огонь не сожжет пламя. Лед не растопит лед. Облака не свалят каменные горы. Если мы призраки, то и бороться можем только с другими призраками. Возможно, успеха добьется святой. Слышал, вы собираетесь поохотиться на следующей неделе?

— Да. Тогда вы и используете настой?

Ответ Гупты, как обычно, не имел отношения к вопросу.

— Помните, что и призрак льва смертельно опасен для призрака человека.

— Не беспокойтесь. Мою безопасность гарантировал сам Музи. Жаль, вы не можете гарантировать безопасность Фессании.

— Мне тоже жаль. Думаю, нам действительно не обойтись без святой — даже если ее сущность есть семь долей притворства и шесть видов обмана. Наверное, именно такой святой нам и нужен!