Блюз бродячих собак

Честно говоря, мы беспокоились. Не надоело ли Хуану-Родригесу терпеть шантаж, не нашел ли он контрдоводов против Наташкиных методов заработка? Жива ли она вообще?

Мы думали, гадали, обсуждали и не знали, что предпринять. И вот наконец она объявилась.

— Ну-ну, рассказывай! — заторопила я.

Ритка отпила немного вина и пожала плечами.

— Да ты знаешь, какой-то странный был звонок… Позвонила Наташка ночью, часа в два.

— У нас же с Америкой большая разница во времени!

— Да, я знаю…

Ритка помедлила.

— Понимаешь, она ничего не рассказывала. Просто спросила, какая дорога в аэропорт Шереметьево.

— В смысле? — не поняла я.

— Ну, в смысле, старый асфальт или уже новый положили?

— Господи, ей-то это зачем? — поразилась я.

— Не знаю, — ответила Ритка с тяжелым вздохом.

Немного подумала и нерешительно предположила:

— Я боюсь: она там в шпионки не подалась от безденежья?

Мысль поразила меня своей правдоподобностью. От нашего человека, попавшего в стесненные обстоятельства, можно ждать и не такого.

— Приехать не собирается?

— Не знаю, не успела спросить. Только сказала, что не помню, какая там дорога, и Наташка тут же трубку положила.

— А ее телефона ты не знаешь?

— Откуда?!

Мы еще немного помолчали, смакуя вино. Потом Ритка решилась и спросила:

— Ты-то чего дезертировала?

— Рит, я не могу этого объяснить.

Она повертела бокал в длинных пальцах с аккуратно состриженными ногтями.

— Девчонки о тебе спрашивают…

— Если бы ты знала, как я по вам скучаю! — призналась я.

— Ну и чего тогда?..

— Рит, не могу! Пойми, не могу!

Ритка осеклась на полуслове. Потом все же нерешительно спросила:

— Я тебе помочь не смогу?

— К сожалению, не сможешь.

— Понятно.

Мы посидели еще немного, допили вино. Потом Ритка собралась и пошла к двери.

— Элька, — сказала она, прежде чем выйти, — ты все-таки позванивай. Мы же волнуемся.

— Хорошо.

Она кивнула мне на прощание, открыла дверь и, не оглядываясь, побежала вниз по ступенькам.

Ее высокая тонкая фигурка в симпатичных джинсах сзади смотрелась неправдоподобно молодой. Почти пионерской.

Как говорила наша учительница литературы: «Сзади пионерка, спереди пенсионерка».

Но это не про Ритку. Ритка выглядит прекрасно не только со спины, но и с фасада, так сказать.

Они за меня волнуются…

Чушь! Что им, своих забот не хватает?

Тем не менее, я пошла в библиотеку, прислонилась лбом к бессчетным корешкам старых книг и немного поплакала. Наверное, меня развезло легкое полусладкое вино, выпитое на пустой желудок.

Но обо мне так давно никто не беспокоился!

Я оторвалась от корешков книг, подняла руку и погладила старые заманчивые кожаные переплеты.

Вот где мне по-настоящему хорошо!

Некоторые мои знакомые в шутку называют меня некрофиличкой. Потому что от общества умерших людей я часто получаю удовольствие куда большее, чем от общества живущих и здравствующих.

Что ж, в каждой шутке есть доля шутки…

Я немного походила вдоль полок, вытаскивая и раскрывая наугад старые знакомые тома.

Интересно, кто придумал изучать Достоевского в школе? Какому гению пришла в голову мысль, что «Преступление и наказание» — нормальный рабочий материал для десятиклассников? Господи, да в этом возрасте такой роман даже прочесть от начала до конца невозможно, не то что понять хотя бы небольшую часть заложенных в нем проблем!

Вообще, преподавание русской литературы в нашей школе грешит неким интеллектуальным уродством.

Оставим в стороне Толстого и Достоевского. То, что эти писатели далеко не по зубам даже самым продвинутым школьникам, по-моему, ясно всем. Кроме чиновников в Министерстве образования.

Ну, хорошо: если уж им непременно хочется запихнуть в школьный курс произведения Федора Михайловича, почему не найти для этого материал полегче? Например, чудную повесть «Село Степанчиково и его обитатели?» Повесть, написанную живо, легко, остроумно, с яркими замечательными героями, к тому же дающими возможность провести аналогии с комедиями Мольера? Блистательный вариант русского «Тартюфа», который не слишком отяготит юные мозги и не посеет в душах школьников отвращение к творчеству Достоевского в целом.

Помню, что именно это чувство вызвала у меня в школе фигура Маяковского.

Скажите честно, что вы помните из школьного курса? Ну да, про то, что он достает из широких штанин дубликатом бесценного груза… Читайте, завидуйте: я гражданин Советского Союза…

Что еще?

Кто там шагает правой? Левой, левой…

«Блек энд вайт?» Ну, это для самых продвинутых.

Еще? Все!

Так вот: никакого представления об огромном, талантливом, лирическом поэте мы, «благодаря» школьному курсу, не имеем.

Как-то раз я начала перебирать свою библиотеку. Вытащила все книги, сложила их рядами на полу, привела в порядок шкафы и взялась за хорошо знакомые томики. Вытирала их тряпочкой и аккуратно ставила на место.

И вдруг мне в руки попался совершенно потрепанный, зачитанный том без обложки.

Что ни говори, а в зачитанных книгах есть свое очарование. Они словно сохраняют часть энергетики огромного числа людей, державших их в руках.

Я повертела книгу в руках. Чьи-то стихи, только непонятно чьи. Я отошла к тахте, уселась поудобней и начала читать.

И пропала.

Стихи были невозможно талантливыми. Структура словообразования поразила меня своей необычностью: автор очень точно чувствовал, как нужно изменить привычное уху слово, чтобы оно еще сильнее воздействовало на читателя. Чтобы доставало не до поверхности души, а до самой ее глубины. Неизвестный мне поэт перемещался по Вселенной с фантастической легкостью, словно не знал, что это невозможно. Запросто вступал в разговор с богом, общался с ним на равных с искренностью и болью. Смотрел на планету Земля с такой головокружительной высоты, что по коже бегали опасливые мурашки: и как он не боится?

Поэт не плакал и не жаловался на жизнь. Он открывал перед читателем свои душевные раны, и эти раны гордо приравнивал к стигматам Христовым, ибо прикоснувшийся к ним очищался через страдание.

И было в этом жесте что-то одновременно страшное, кощунственное и величественное. Потому что только гений может подняться на одну ступеньку со своим Создателем.

«Боже мой! — стонала я мысленно, переворачивая страницу за страницей, — кто это? Кто это?!»

Вокруг меня громоздились кожаные айсберги книг, рядом валялся забытый пылесос, но мне было совершенно наплевать на хаос и разруху в комнате. Зачитанная книга без обложки втянула меня в себя и не отпускала до самой последней строчки на самой последней странице.

Ахматова сказала: «Если бы творчество Маяковского оборвалось до революции, в России был бы еще один непревзойденный трагический поэт…»

Интересно, что Анна Андреевна имела в виду под словом «оборвалось?»

И тем не менее, только она имела право так сказать. После слов Маяковского, адресованных ее расстрелянному мужу — большому поэту, талантливому историку и просто огромной личности Николаю Гумилеву.

Маяковский сказал: «Он был хороший белогвардейский поэт».

Не станем возмущаться цинизмом этого критического отзыва.

Давно покинули нас поэт Гумилев и поэт Маяковский. И каждый из них расплатился за сделанное ими на земле по самой высокой ставке — своей жизнью.

Не нам их судить. И не стране, которая стала для своих талантливых детей злой мачехой.

Они жили в странную эпоху, похожую на нашу своей двойственностью. И каждый из талантливых людей того времени эту раздвоенность носил в собственной душе. Поэт Маяковский — самый яркий тому пример.

Потомственный дворянин, презревший свое происхождение.

Поэт, ставший витриной искусства новой власти, — и пророк футуризма, не состоявший ни в одной политической партии.

Элегантный светский лев с сигаретой в зубах, небрежно взирающий на нас со знаменитой фотографии, — и никогда не затягивающийся курильщик, страшно боявшийся рака легких.

Гений, воспевший победу общественного над личным, — и мужчина, страдающий от мучительной неразделенной любви.

Общественный деятель, осудивший самоубийство Есенина, — и замученный, загнанный в угол человек, разрядивший в себя пистолет в пустой комнате одинокой квартиры.

Не станем судить. Станем читать. И попытаемся понять, без глупых укоров и ханжеского лицемерия.

Я дошла до последней страницы, перевернула лист и впилась глазами в мелкий шрифт. Так, типография такая-то, тираж такой-то, подписано в печать…

Дошла до слов «В.В. Маяковский. Избранное» и выронила книгу из рук. Подняла ее, машинально вытерла, бережно поставила на место в шкаф. Подумала немного, пересчитала наличные и бросилась в книжный магазин.

За полным собранием сочинений.

Так что могу сказать вам только одно: читайте. И вы удивитесь тому, как не похожи кастрированные классики из школьной программы на настоящих, полнокровных людей, которые вдруг вам откроются.

Иногда мне кажется, что бог, распределяя по разным странам благоразумие, материальные блага и удобства, ничего не оставил на долю России. Похлопал себя по карманам, подумал и сказал: «Ну, что ж, дети… Дам я вам кое-что другое. Пускай у вас рождается больше талантливых людей, чем во всех странах, вместе взятых».

И слово свое сдержал.

Легче нам от этого? Мне — да. Когда обстоятельства загоняют в угол, а сил на то, чтобы справиться с ними нет, я почему-то вспоминаю две строчки из Маяковского:

И кажется, что эти слова Владимир Владимирович адресовал лично мне. Я смеюсь, откуда ни возьмись приходят новые силы, и трудности кажутся не такими уж страшными.

Прорвемся!

Наверное, именно поэтому мне так легко и удобно в обществе классиков. Души их принадлежат богу — кто ж спорит? — но мозг и сердце остались в книгах. Как сказало бы нынешнее компьютерное поколение, «заархивированы» в них.

На наше с вами счастье.

Так, незаметно, в компании классиков пролетела вторая неделя моего заточения.

И когда раздался телефонный звонок, я уже знала, чей голос услышу на другом конце провода.

— Ты готова? — осведомился наниматель, не здороваясь.

— К чему? — невинно удивилась я.

Он немного помолчал и сказал со злостью:

— Мне твои тупые шутки надоели. Ты давай не злоупотребляй… А то я могу и не сдержаться…

На этот раз промолчала я.

Похоже, работодатель не в духе.

— Собирайся и топай, — грубо велел наниматель. — Кстати, у нее сегодня день рождения.

— Так, может, она не рабо…

— Работает, работает, — перебил Никифоров-сын раздраженно.

— Откуда ты зна…

— От верблюда! Она всегда работает, не с кем ей праздновать. Нет у нее подруг.

— А может, завелись, пока вы в разлуке жили?

— Я не понял, ты работать собираешься?

— Собираюсь, — угрюмо ответила я.

— Сама на откровенность не нарывайся. Если Ларка скажет, что у нее праздник, — тогда вперед. Сбегай за подарком. Напротив салона есть магазин сувениров. Она любит всякие морские феньки: кораблики там, старинные карты, рули-штурвалы…

— Странный интерес для женщины, — удивилась я.

— Попутешествовать мечтает, грабительница, — с горечью ответил наниматель. — Что ж, теперь она себе это может позволить. Оставила меня с голым задом…

Он споткнулся и умолк. Наверное, вспомнил, с кем разоткровенничался. Да уж, я ему не Никифоров-папа, от меня сочувствия не дождется.

— Короче, ты поняла.

— Не поняла. Я что, твоей бывшей супруге должна делать подарки за свой счет?!

— Чек сохрани! — ответил наниматель мученическим тоном. — Я возмещу. Теперь поняла?

— Теперь поняла.

— Цветы покупай желтые. Лучше хризантемы.

— А что они означают?

— Они означают богатство.

— Да? А по-моему, желтые цветы дарят к разлуке…

— Это по-твоему. Давай шевели задом! Она сегодня только до обеда.

— Иду, — ответила я и положила трубку.

Все две недели я мучительно прождала звонка от Родиона Романовича, тезки Раскольникова. И не дождалась.

Конечно, позвонить можно было бы и самой, но меня в юности застращала моя мамочка.

— Запомни, детка, — поучала она меня. — Мужчины не любят навязчивых женщин. И вообще, лучше, когда инициатива исходит от них самих. Так правильней.

— А мне что можно делать? — послушно спрашивала я, даже не думая подвергнуть мамочкин постулат сомнению.

— Тебе можно поддержать инициативу или отклонить ее.

— А как лучше?

— Будь гордой, — ответила моя мама туманно. И я почему-то постеснялась расспрашивать ее дальше.

Поэтому сама я звонила мужчинам только по сугубо деловым вопросам. И просто не могла себя заставить вот так взять и запросто звякнуть господину Седельникову, обещавшему потенциальным клиентам компьютерные программы любой сложности.

Я исходила из простого вывода, что если мужчина не звонит, значит, ему общаться со мной не хочется.

Или некогда, если смотреть на вещи оптимистично.

В конце концов, тот единственный вечер, который мы провели вдвоем, мог понравиться мне одной. Кто сказал, что господин Седельников пришел в восторг от его пионерского завершения? Возможно, поцеловав мне ручку и сделав вид, что готов удалиться, он ждал, что я его остановлю?

Может, теперь так принято?

Я моментально вспотела от умственных потуг.

Господи, как все сложно между полами! Нет, одной все же спокойней.

Я быстренько собралась и пошла привычной проторенной дорогой к салону красоты на Октябрьской.

Была еще одна причина, по которой оставаться одной в моем нынешнем положении было бы благоразумней.

То, что я делала сейчас, называется подлостью. Да-да, нечего себя успокаивать! Подлостью!

Но подлостью это называется только до поры до времени. Как будет называться то, что мне придется делать после?

Не преступлением ли?

Я упорно гнала от себя мысли о завтрашнем дне. Знаменитый русский «авось» вставал передо мной во всей своей оптимистичной красоте. И я надеялась на него, потому что надеяться больше было не на что.

И не на кого.

«Незачем тащить за собой в помойную яму приличного человека, — сказала я себе, вспомнив довольного жизнью Родиона Романовича. — Живет человек спокойно — и пускай себе живет! Не вмешивай его в свои сложности. Очень хорошо, что он тебе не звонит».

Но, как я себя ни уговаривала, на душе царила осень.

Давно мне не было так легко и просто общаться с человеком, как это получилось с соседом по самолетному креслу. Бог его знает почему. Я — человек довольно не коммуникабельный, к тому же изрядно одичавший за прошедшие полгода. Посторонних людей я не люблю и боюсь.

Работа не в счет. Это совсем другое ощущение. Там посторонние люди преображаются в осажденную крепость, которую мне предстоит завоевать, и чем труднее задача, тем интересней искать ее решение. К тому же, респондентов не приходится пускать к себе в душу.

Размышляя таким образом, я добралась до салона, где работала Лара. Немного постояла в стороне, разглядывая свое отражение в тонированном стекле. Впрочем, я уже пресытилась чувством удовлетворения от своей внешности и удовольствия не испытала.

«Вот еще один человек, который мне неожиданно понравился, — думала я, открывая дверь, — и которого я предаю. Господи, что же мне делать? Продать квартиру и убежать из Москвы? Куда убежать? И потом, квартиру так быстро не продашь. Это процесс длительный. Разве что за копейки… Не хочу за копейки!»

— Привет!

Я очнулась от своих невеселых размышлений и подняла голову. Лара смотрела на меня, и лицо ее было таким же грустным.

— Привет.

— Как дела?

— Средней паршивости, — ответила я. — А у тебя?

— Аналогично, — ответила она коротким емким словом.

Я уселась в кресло клиента, Лара привычно взялась за мою голову. Поворошила волосы, сняла с лица косметику, осмотрела кожу.

И принялась за работу.

В этот раз она была странно молчалива, и в мою душу закралось сомнение: уж не догадалась ли она о том, что казачок-то засланный?

От такого предположения я немедленно утратила дар речи и просидела целых сорок минут молча, как рыба.

— Ну вот, — хмуро сказала Лара, убирая с меня длинную прозрачную накидку. — Стрижку я тебе поправила. Корни пока рано красить, можно еще недельки две подождать. Краситься хочешь?

— Не хочу, — ответила, я испуганная ее неприветливостью.

— Ну и слава богу, — пробормотала Лара себе под нос. Столкнулась с моим взглядом в зеркале и виновато пояснила:

— Прости, ради бога… Просто сегодня такой день…

— Какой? — сделала я вид.

Она немного поколебалась.

— Паршивый. День рождения.

— Господи!

Очень надеюсь, что Станиславский моего фальшивого изумления с того света не расслышал. «Садись, два», — как сказала бы Людмила Константиновна.

— Ненавижу этот день.

На этот раз я удивилась искренне.

Лара хмуро посмотрела на меня:

— А ты любишь свой день рождения?

Я подумала и пожала плечами:

— Не очень… Но сколько мне лет и сколько тебе! Большая разница.

Лара бросила в пустое соседнее кресло снятый халат.

— Двадцать шесть, — задумчиво произнесла она. — Да, конечно, это не срок… И все равно отчего-то муторно на душе. А у тебя когда День рождения?

— В октябре. Седьмого, как у Путина.

— «Весы», значит…

— Ага, недовешенная, — созналась я.

Лара подняла брови:

— В каком смысле?

— Это отец так говорил. Я худая была всю жизнь, вот он меня так и называл.

— И сейчас так же называет?

— Понятия не имею, — ответила я. — Он сбежал, когда мне было восемь лет.

— Прости…

— Да ладно!

Мы снова помолчали.

— Слушай, — с усилием начала вдруг Лара, — ты не торопишься?

— Нет, — ответила я обреченно. Все, что она скажет дальше, я себе уже примерно представляла. Как и то, что я ей отвечу. И от этой определенности хотелось выть.

— Тогда давай выпьем по бокалу шампанского?

— Давай.

— Нет, правда, не торопишься?

Лара оживилась так искренне, что мне стало совсем хреново. Ой! Извините, оговорилась. Я хотела сказать, что настроение стало совсем упадническим.

— Я не тороплюсь. А ты, что, с друзьями не отмечаешь?

— Нет у меня друзей, — ответила Лара.

— Почему?

Она пожала плечами:

— Как тебе сказать… Я, вообще-то, не москвичка, приезжая…

— А-а-а… Понятно.

— Да честно говоря, дома тоже не особенно дружила. В женскую дружбу я не верю, а мужики просто поперек горла стоят… Никого не хочу видеть.

Она спохватилась и виновато посмотрела на меня.

— Не беспокойся, я понимаю, — успокоила я. — Тебе хочется пообщаться со случайным попутчиком. Как в поезде.

— Да, наверное…

Я поднялась с кресла и тряхнула головой:

— Давай, собирайся. Только подождешь меня минут десять. Ладно?

— Слушай, ничего не нужно мне дарить! — запротестовала Лара, правильно уловив мое намерение. — Не выдумывай…

— Ну, цветы-то я могу купить? Просто ради приличия?

Она рассмеялась чуть веселей:

— Ну, хорошо. Иди, я подожду.

Я вышла из салона, перешла дорогу и направилась к небольшому магазинчику, стоявшему особняком среди больших домов.

В магазинчике было немноголюдно. Играла негромкая музыка, продавщицы, собравшись в одну группу, обсуждали новый номер «Бурда Моден».

Я неторопливо прошлась вдоль витрин.

Безделушек было множество. Были совсем маленькие смешные поделки, были игрушки покрупней, например, большой глобус в деревянной корзине со старинной картой, разрисованной белыми пятнами, драконами и фантастическими животными. Нет, это я не унесу.

— Вам помочь? — спросила меня одна продавщица. Она оторвалась от беседы и благожелательно улыбалась мне.

— Помогите, — согласилась я.

Продавщица подошла поближе.

— Вы подарок выбираете?

— Да.

— Мужчине, женщине?

— Женщине. Понимаете, она любит сувениры, связанные с путешествиями. Карты, модели кораблей…

— Вы хотите сделать дорогой подарок?

— Да нет, мы не настолько знакомы. Скажем так, дань вежливости.

— Понятно.

Продавщица в задумчивости пробежала глазами по полкам и витринам.

— Ага!

Она оживилась, торопливо прошла мимо меня и скрылась за стеллажами. Через десять минут вернулась обратно. В руках у нее были сложены листы бумаги.

— Посмотрите, — пригласила она. — Это компьютерные копии с хороших гравюр. По-моему, вполне приличный подарок.

Я стала перекладывать рисунки.

Листы были довольно большие, почти как целая газетная полоса. Кажется, этот формат называется АЗ.

Черно-белая штриховка ничуть не портила общее впечатление красочности и таинственности, исходившие от гравюр.

На одном из рисунков корабль, похожий на испанскую каравеллу, атаковал мифический морской змей. Знаете, такая помесь дракона, динозавра и питона.

На другом листе изображался корабль, плывший мимо острова сирен. Туман стелился над водой и скрывал от очарованных странников острые зубцы подводных скал и останки затонувших судов. Они видели только прекрасные лица женщин, поющих ангельскими голосами. Рулевой бросил штурвал и бежал на нос судна, ближе к товарищу, который указывал остальным на близкую землю.

М-да. Жутковато, но красиво.

— А сколько это стоит?

— Одна копия стоит сто пятьдесят рублей, — с улыбкой ответила продавщица.

— Прекрасно!

Я быстро отобрала четыре рисунка с увлекательными морскими сюжетами.

— Хотелось бы еще что-то…

— Да, я уже подумала. Что-то более осязаемое, да?

— Точно! — обрадовалась я. Не девушка, а умница! Прямо мысли мои читает.

— Вот, посмотрите…

И продавщица поставила на прилавок небольшую модель двухмачтового испанского парусника.

Модель была сделана прелестно. На большой тропической раковине, розовой и перламутровой, в углублении поместили корпус корабля. Деревянная часть борта, таким образом, только наполовину выступала из переливающейся красавицы-раковины и невольно привлекала к ней внимание. Аккуратно сделанные детали. Даже маленькие пушки по обе стороны бортов. Паруса из плотного белого джинса, флаг с католическим крестом на верхней рее…

Красиво!

— Только он дороже стоит, — предупредила продавщица.

— Сколько? — спросила я, как зачарованная, не отрывая глаз от заворожившего меня зрелища.

— Тысячу рублей.

Итого, подарок обходится мне в пятьдесят долларов. И я снова остаюсь почти без наличных. Ничего, наниматель возместит!

— Беру, — решила я. И торопливо попросила, чтобы не забыть:

— Только чек, пожалуйста, мне дайте…

— А как же! — с улыбкой ответила продавщица. — Вам упаковать?

— Упакуйте. Покрасивей.

— Пятьдесят рублей вас не разорят?

— Уже нет, — ответила я и принялась отсчитывать деньги.

Через десять минут я вернулась в салон с красиво упакованными подарками и букетом желтых хризантем. Лара расширила глаза:

— Господи! Что это?

— Не знаю, что ты любишь, — ответила я, стараясь говорить небрежно. — Если не угадала — извини.

Лара приняла упаковку с подарками, неловко повертела их в руках, оглянулась на коллег и тихо предложила:

— Можно я дома посмотрю?

— Конечно! — ответила я. — Только потом скажешь, понравилось или нет.

— Зачем же потом? — удивилась Лара. — Сразу и скажу.

— А мы что, к тебе идем?

— Конечно! Я тебя пригласила на бокал шампанского, забыла?

Я безмолвствовала.

Почему-то мне казалось, что наш культпоход ограничится ближайшей забегаловкой. На приглашение в дом я никак не рассчитывала.

— Да я совсем рядом живу! — начала объяснять Лара, которая по-своему истолковала мое колебание. — Даже ехать не придется…

— Я не поэтому, — пробормотала я.

— Ну что, пошли?

— Пошли.

И мы зашагали по направлению к ее дому.

Не могу передать свои ощущения. Почему-то именно сейчас я ощущала себя змеей в гораздо большей степени, чем полчаса назад. Глупая девочка! Приглашает в дом постороннего, почти незнакомого человека и беды не чует!

Нет, ну как можно обманывать того, кто тебе доверяет?

Оказывается, можно.

Лара, действительно, жила очень близко от салона красоты.

— Я потому на работу сюда и устроилась, — объяснила она мне, открывая сейфовую дверь. — Ненавижу дорогу с пересадками.

— Я тебя понимаю, — ответила я.

Вошла и заскользила взглядом по потолку.

Да, это, конечно, не сталинские хоромы.

Впрочем, дом был совершенно новый, и даже в подъезде все еще пахло краской.

В отличие от моей квартиры, потолки здесь были не такие высокие. Зато квартира Лары раза в два больше, чем моя.

— Сколько здесь метров? — крикнула я хозяйке, которая, едва скинув босоножки, тут же убежала на кухню.

— Шут его знает! — ответила Лара. — По-моему, метров сто тридцать.

— Полезной площади?

— Само собой!

Ну, не так уж и само собой. В моей квартире, например, полезной площади всего семьдесят восемь метров.

Я бродила между огромными полупустыми комнатами. Чувствовалось, что человек сюда въехал совсем недавно, и территория все еще остается для него парком Юрского периода.

Необжитой.

В огромных комнатах там и сям были разбросаны разные коробки. Картонные, деревянные, с книгами, бутылками вина, с какой-то техникой…

В общем, пахло новосельем.

— Ты давно сюда въехала?! — крикнула я.

— Нет! — так же громко ответила Лара. — Примерно месяца три назад.

Понятно. Типичный синдром новосела.

Из жилых помещений полностью оборудованной была только спальня. И то она поражала воображение большим метражом, оставшимся, так сказать, безо всякого употребления.

Ну, кровать. Ну, трюмо. Ну, шкаф.

И все.

Не хватало всяческих мелочей, которые превращают новое пространство в Дом. Именно в Дом, а не в среду обитания.

Торшерчики, подсвечники, цветы, живые и искусственные, картины и картинки, мягкие игрушки… Все это в новом пространстве отсутствовало.

Лара вернулась из кухни, принесла на подносе бутылку французского шампанского, плитку шоколада и два красивых фужера с высокими ножками.

— Ну что, — сказала она, разливая шампанское по бокалам, — давай отметим…

— Давай.

Я взялась за тонкую ножку.

— С Днем рождения!

— Спасибо, — тихо ответила Лара и сделала глоток.

Поставила бокал на поднос и прошлась по комнате, которая, очевидно, будет гостиной.

— Слушай, — спросила я, — тебе не надоело жить на узлах и чемоданах?

— Надоело, — рассеяно ответила Лара.

— Чего ж ты не займешься вплотную…

— А работать за меня кто будет? — перебила меня собеседница. — Ты?

Я промолчала. Конечно, деньги зарабатывать нужно. Это одна из самых неприятных обязанностей взрослого человека.

— И потом, для кого мне стараться? — продолжала спрашивать Лара, и глаза ее были грустными.

— Для самой себя!

— Да меня и так все устраивает!

Она снова измерила шагами комнату:

— Нет у меня ни одного близкого человека.

— А мать? — спросила я машинально, и тут же открестилась от вопроса. — Ой, прости, пожалуйста!..

— Да ладно!

Лара сделала еще несколько шагов.

— Умерла мама. Год назад.

— Понятно.

Я хотела промолчать, но рот раскрылся сам собой и я сказала:

— А моя мама умерла три года назад.

— Прими соболезнования.

— Спасибо.

Я помолчала еще немного для приличия и спросила:

— А твой отец? Жив?

— Папашка?

На губах Лары заиграла ехидная улыбка.

— Ушел от нас. Как Колобок, помнишь? «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел…»

— Сколько тебе было? — спросила я.

— Пятнадцать.

— Он сейчас жив?

— Да нет, — ответила Лара неохотно. — Умер, зараза. В прошлом году.

— Понятно.

Я снова выдержала паузу.

— К другой бабе ушел?

— Что? — не поняла Лара. — А-а-а… Да нет, просто так ушел. Думаю, что моя мать ему просто надоела.

— Вот скотина! — вознегодовала я.

— Не кипятись! — осадила меня приятельница. — У моей мамашки характер был не медовый. Твой-то папашка из-за чего свалил?

Я пожала плечами.

— Из-за маминой подруги. Можно сказать, увела коня из стойла.

— Ну что ж, большому кораблю — большое кораблекрушение, — пожелала Лара.

— Вот именно.

Мы снова замолчали.

— Твой папашка кем был по специальности? — спросила Лара.

— Химию в школе преподавал. А твой?

— А мой не работал.

— Вообще?!

— Нет, последние пять лет. Кем он по специальности был, я уже и не помню.

— Хорош гусь!

— И не говори…

Мы замолчали, допивая шампанское.

— Слушай! — спохватилась Лара и отставила бокал. — Я же не посмотрела, что ты мне подарила!

— Там пустяки…

— Все равно интересно!

Лара вышла из комнаты и зашуршала в коридоре подарочной упаковкой. Я повертела головой, рассматривая комнату.

Да, ремонт здесь явно замышлялся серьезный. Недавно построенный дом имел новую планировку, комнаты соединялись друг с другом и с коридором большими арками, отделанными деревом.

Огромные окна с европейскими стеклопакетами хорошего дизайна. Застекленные балконы, добавляющие пространства к и так излишним жилым метрам. Я имею в виду, излишним для одного человека.

Что в такой огромной квартире может делать одна-единственная женщина? В футбол играть?

Лара вошла в комнату. Присела на корточки, аккуратно разложила мои подарки на красновато-коричневом паркете и начала перекладывать копии гравюр. Каждую из них она рассматривала так серьезно и внимательно, словно сдавала географию на экзамене.

— Вот это да! — сказала она наконец очень тихо.

Я почувствовала себя польщенной.

— Симпатично, правда?

Лара бросила на меня быстрый взгляд исподлобья и начала крутить перед глазами модель парусника, утонувшую в розовой переливающейся раковине. На ее губах появилась слабая, но искренняя улыбка.

Наконец налюбовалась, встала, поискала глазами, куда бы поставить…

Но мебели в комнате еще не было, и модель перекочевала на широкий подоконник.

— Откуда ты знаешь?

— Прости, не поняла? — не сориентировалась я.

Лара обернулась ко мне.

— Откуда ты знаешь, что я люблю все, связанное с путешествиями?

Я запаниковала. Вот так разведчики и прогорают! Теперь главное не торопиться с ответом…

— Просто я сама всю жизнь мечтаю о путешествиях, — начала я выкручиваться, взвешивая каждое слово.

— Правда?

Я посмотрела в ее невозможно распахнутые голубые глаза и в очередной раз ощутила себя Иудой.

— Правда.

Лара прошлась по комнате. Странно, какая мощная энергетика исходит от этой хрупкой маленькой фигурки.

— А где ты была? — спросила она жадно.

Я неловко развела руками.

— Только в Прибалтике. Теперь это заграница.

— Понятно, — ответила Лара с явственными нотками разочарования в голосе.

— А ты?

— В Германии, во Франции, в Англии, — начала перечислять Лара добросовестно.

Споткнулась и развела руками:

— Все…

— Ничего себе! — позавидовала я.

Лара махнула рукой.

— Фигня… Знаешь, кому я по-настоящему завидую?

— Кому?

— Колумбу…

Она быстро посмотрела на меня, не смеюсь ли… Уловила в моих глазах только искренний интерес, удовлетворенно кивнула головой.

— Да только Колумбу… Ну, может, еще Магеллану. Представляешь, из цивилизованной Испании и цивилизованной Португалии они попали в совершенно другой мир: доисторический рай, мир наивных полуголых дикарей, не имеющих представления ни о церкви, ни о боге, ни об истинной ценности золота и жемчуга… Меняли их на какие-то бусинки, просто потому, что никогда раньше такого не видели… Но главным образом, завидую им потому, что они попали в райский мир: белый песок, зеленые лагуны, прозрачные отмели, пальмы… Тишина, безлюдье…

Она мечтательно закинула руки за шею и перевела взгляд на подоконник.

— Господи, найти бы такой остров, — пробормотала Лара себе под нос.

Я посмотрела на маленький двухмачтовый парусник.

Да, как это ни странно, но именно на таких утлых суденышках Магеллан, или, правильно говоря, Франсишку Магельаеш совершил первое кругосветное путешествие. Только сомневаюсь я, что оно было таким уж романтичным. Недаром сам Командор умер на половине дороге, не дожив до своего звездного часа.

А суда все плыли вперед, как игрушки в руках своевольных богов, огибали рифы и мели, пробивались сквозь шторма и ураганы…

И в один день в одной гавани одной вполне цивилизованной страны высадился странный десант. Тихо, без всякой помпы вошли в порт две потрепанные прохудившиеся каравеллы. Медленно, словно обессилев, спустили якоря, и на берег сошли оборванные исхудалые люди, говорившие по-испански и по-португальски.

Едва ступив ногой на землю, они упали на колени и принялись истово и горячо молиться Пречистой Деве, сохранившей им жизнь. Молились за погибших товарищей. Путаясь, по нескольку раз перечисляли их имена. Молились за Командармо-Аделантадо, похороненном на диком бесприютном острове под бедным деревянным крестом.

А потом, ничего не понимая, спрашивали у окруживших их людей, какое сегодня число? И сердились, и убеждали собеседников, что они ошибаются, и что сегодня не седьмое, а шестое июня!

Люди смеялись, а оборванные моряки совали им под нос бортовой журнал, в котором не было пропущено ни одного дня!

И только много позже станет ясно, что правы были и те, и другие. Просто, если гнаться за солнцем и двигаться за ним на восток, то за год погони боги подарят дерзким преследователям еще один день жизни…

Что с тобой?

— Что?

Я очнулась. Лара трясла меня за плечо.

— Я говорю, что с тобой?!

— Прости, задумалась.

— А-а-а.

Лара отпустила мое плечо.

— Слушай, мне интересно, кто ты по образованию?

— Ничего интересного, — ответила я сухо. — Историк.

— Да ну!

Мне уже давно надоело такое ликование в исполнении собеседников, абсолютно не представляющих реальной стоимости моей профессии.

— Что «да ну?» — передразнила я раздраженно. — Что ты понимаешь, глупая? Знаешь, сколько получает старший научный сотрудник в институте археологии? Столько, сколько тебе за день на чай дают, а может, меньше! Ты думаешь, я от хорошей жизни по профессии не работаю?

— А кем ты работаешь?

Я спохватилась:

— Извини. Это неважно. Просто меня уже достали восторги людей, которые видят в моей профессии только голую романтику.

— Скажешь, романтики в ней нет?

— Да нет, почему? Есть, — ответила я устало. — Только романтику эту приходиться есть с большим количеством соли.

— Понятно.

Мы немного помолчали.

— У тебя родные есть? — спросила Лара внезапно.

Вопрос меня огорошил.

— Не знаю, что тебе и сказать, — ответила я и озадаченно почесала затылок. — Братьев-сестер у меня нет, если ты об этом. Мама умерла три года назад.

— От чего? — перебила Лара бестактно.

— Отек легких, — ответила я коротко. — Вообще-то, она заболела пневмонией… А потом все произошло внезапно, за один день. Даже за несколько часов. Ураганный отек легких.

— Понятно.

— Про отца я ничего не знаю. Он от нас ушел, когда мне было восемь лет…

Я пожала плечами.

— Ничего про него не помню, хоть убей! Если встречу на улице, наверное, не узнаю. Хотя вряд ли мы встретимся.

— Это почему?

— А он с новой женой в Германию имигрировал. У нее там какие-то родственники жили…

Я подумала и обобщила:

— Считай, никого у меня нет. А у тебя?

— Аналогично, — ответила Лара, не раздумывая. — Родители умерли год назад, почти одновременно. Хотя отец с нами уже десять лет не жил… Братьев-сестер тоже нет…

— Мне нас жалко, — сказала я откровенно.

— Мне тоже.

Шампанское явно оказалось крепче, чем мы думали. Но мы допили всю бутылку, после чего Лара удалилась на кухню и вернулась в комнату с бутылкой вина.

— Вот! — сказала она и потрясла бутылкой. — Предлагаю продолжить празднование!

Я к этому времени уже слегка назюзюкалась и успела позабыть, по какому поводу сбор.

— А-а-а! У тебя же День рождения!

— Точно! — бодро ответила Лара, которая держалась лучше меня.

— А чего ж мы все о грустном говорим? — поразилась я.

— Меняем галс?

— Меняем!

И остаток дня утонул в пьяном хаосе.

Утро следующего дня настигло меня внезапным ударом.

В стенку спальни со стороны соседей впечатался какой-то тяжелый предмет, послышались запальчивые повышенные голоса.

Я резко присела на кровати. Господи, что происходит?!

«Маргоша, — поняла я через минуту, вспомнив о соседке сверху. — Маргоша выясняет отношения со своим сожителем-алконавтом Сашкой. А в стену, скорей всего, запустили ботинком».

Я поднесла руку ко лбу, взялась за него всей пятерней и застонала.

Господи, до чего же мне хреново!

Во рту расположился филиал пустыни Сахары. Проще говоря, сушняк.

Вот она, оборотная сторона праздника!

Как закончился вчерашний день, я помнила смутно. Вообще-то, пьянею я быстро, и никаких особенно крепких напитков для этого не требуется.

Вполне достаточно половины бутылки шампанского и половины бутылки вина.

Назюзюкалась я вчера знатно. Помню, что мы брели по вечерним улицам, Лара вела меня под руку, а я с нежностью обозревала окрестности.

Помню, что на горизонте вспыхивали и гасли яркие разноцветные искры, попадающие точно в такт медленной мелодии с солирующим саксофоном.

— Цветомузыка! — пошутила я, в умилении указывая рукой на горизонт.

Лара минуту смотрела мне в лицо, словно прикидывала, сильно ли я пьяна.

— Это сварка, — ответила она через минутную паузу.

И я поняла, что у девушки отсутствует чувство юмора.

Что ж, серьезный недостаток, но не принципиальный. Был бы человек хороший…

Я встала с кровати и сразу уперлась рукой в стенку.

Господи, до чего же гадкая вещь — похмелье!

Надо четко знать, что пить, что не пить и что с чем не смешивать.

К примеру, нельзя после хорошего французского шампанского пить какое-то дурацкое вино неопределенной национальности. Результат получается плачевный: головная боль, сухость во рту и пессимистичное восприятие мира.

Держась за стенку, я добралась до ванной и с трудом привела себя в порядок. Умылась, подставила голову под прохладную струю воды и несколько минут стояла, не шевелясь. Потом тщательно вычистила зубы.

С добрым утром, ребята! В эфире «Пионерская зорька!»

Неизвестно почему в моей памяти возник слоган когда-то популярной радиопередачи. Я фыркнула и разбудила головную боль.

Осторожней на поворотах, девочка моя!

Из ванной я проковыляла на кухню. Включила электрочайник, отмела варианты продуктового меню на завтрак.

Только не сейчас!

Чайник вскипел быстро, и я уселась за стол с чашкой растворимого кофе «Нескафе». Кому как, а по-моему, вполне удобоваримый продукт на фоне всех остальных растворимых продуктов.

Держась одной рукой за голову, а второй сжимая кружку с кофе, я завершила свой походный завтрак за пять минут. Есть не было ни сил, ни желания.

Все-таки странно, до чего мне нравится эта девочка Лара. Мне редко бывают симпатичны посторонние люди, а эта малышка понравилась сразу и бесповоротно.

И именно ее я предаю ежедневно и ежечасно… Змея подколодная.

Я застонала.

Перебралась в коридор, сняла телефонную трубку и набрала номер.

— Салон красоты «Фея», — ответил мне сладкий женский голос на другом конце провода.

— Лару Никифорову попросите, пожалуйста, — прохрипела я.

— Лару?

Голос приобрел удивленно-недовольный оттенок.

— По-моему, у нее клиентка…

— Это очень важно! — заклинала я. — Пожалуйста!

— Ну хорошо, хорошо! — снизошел голос.

Прошла минута, другая. Потом голос Лары произнес:

— Слушаю…

— Лара, это я…

— Элька?

Так. Судя по всему, мы вчера перешли на сокращенный вариант имен. Впрочем, ничего не помню.

— Как ты, Элька?

— Хреново, — честно ответила я. И предупредила:

— Будь осторожна.

— В каком смысле?

Лара говорила удивленно-озабоченным тоном, но на самом дне его пряталась некоторая снисходительность. Так взрослые разговаривают с детьми, игры которых видят насквозь. Глупая девочка.

— Лара, отдай своему мужу все, что он хочет!

— Ты нормально добралась? — спросила Лара, проигнорировав мое предупреждение.

— Нормально. Еще раз повторяю: отдай ему все, что он хочет.

— И ключ от квартиры? — уточнила она насмешливо. — Где деньги лежат?

— И ключ. И квартиру. И все, что в ней лежит.

Лара изнуряюще долго молчала.

— Слушай, у тебя есть что-нибудь от головной боли? — спросила она наконец.

— Лара!

— Выпей и полежи минут десять. Все пройдет.

— Лара!

— Эль, извини. Меня клиентка ждет. Ты приходи, ладно?

И мне в ухо понеслись короткие гудки.

Я швырнула трубку на рычаг.

Идиотка!

Но не успела я отойти, как телефон затрезвонил вновь.

— Да! — закричала я.

— Илона?

Чтоб ты сдох!

— Кто же еще? — спросила я злобно.

— Как прошел вчерашний день?

— Лучше не бывает.

— Прекрасно! — ответил наниматель. — Сиди дома, сейчас я буду…

Он прибыл через двадцать минут. По-хозяйски оттеснил меня от двери, миновал коридор и уселся в кресле гостиной.

Не снимая обуви, разумеется.

— Ну? — осведомился юниор.

«Баранки гну!» — хотела ответить я, но не решилась.

— Лара пригласила меня домой.

— Даже так?!

— Даже так.

— И что?

— Сейфа с компроматом не продемонстрировала, если ты об этом, — сухо сказала я.

— Я не о сейфе! Какая у нее квартира?

Я удивилась:

— А ты что, не знаешь?

— Где мне, грешному? — ответил злобно Никифоров-сын. — Ларка ее купила уже после того, как от меня слиняла.

— Хорошая квартира, — признала я. — Метраж большой. Сто тридцать метров полезной площади.

— Не хило, — пробормотал наниматель себе под нос.

— Да. Правда, квартира пустая. Мебели нет, ремонт не окончен… Сплошные узлы и коробки.

— Да она всю жизнь была неряхой! — наябедничал наниматель. — Дома тоже вечно бардак был. Пришлось домработницу искать. Но это не важно. О чем говорили?

— О пустяках, — ответила я уклончиво.

— А все же?

— О родителях.

— А-а-а, — протянул наниматель. — Понятно. Вы же у нас сиротки. Можно сказать, родственные души…

Почему-то это мысль привела его в восторг, и он противно захихикал.

— Не твое собачье дело! — сказала я, не сдержав эмоций.

— Что-о-о?!

Я промолчала.

— Слушай, ты мне действуешь на нервы, — пожаловался наниматель.

— Ты мне тоже.

— Тогда быстро рассказывай, о чем говорили, и гуляй на все четыре стороны.

Я вкратце передала наш разговор. Наниматель потер подбородок.

— Все прекрасно, — оптимистично проинформировал он меня, вставая.

— Да что ты?

— Да. Лучше и быть не может. Держись в том же духе. Здрасте, до свидания, милое создание… Приходи раз в две недели. Будет звать домой или прогуляться — не отказывайся. Но и не навязывайся особо, Ларка навязчивых не любит.

— По себе знаешь? — не утерпела я.

Наниматель молча развернулся и потопал к двери.

— Слушай, — сказал он, взявшись за ручку. — Ты меня достала. Если еще раз услышу хамский возглас — отправишься в тюрьму изучать социальную справедливость. Не веришь?

Я молчала. Кто его знает, может, и вправду достала…

— Проверь! — посоветовал наниматель и мрачно уставился на меня.

Я молчала. Плохо играть с шестерками против козырей.

— Вот так, — подвел итог Никифоров-младший. Его физиономия оттаяла и стала напоминать морду сытого кота.

— Сиди дома, жди звонка.

Он вышел в коридор и хлопнул дверью. Наверху смутно слышалась Риткина ругань и слабое тявканье собак.

— До свидания! — вежливо сказала я в закрытую дверь.

Кажется, мы приобрели прочную привычку не здороваться и не прощаться. Впрочем, оно и к лучшему. Желать здравия такому подонку мне совершенно не хотелось.

Почти так же, как не хотелось изучать социальную справедливость в российских тюрьмах.

Два дня я провела на диване, поедая шоколадки и деградируя. Настроение было муторное, думать ни о чем не хотелось. Несет куда-то по течению, ну и пусть несет. Мне-то какая разница, вправо плыть или влево…

Не успела я подумать о направлении налево, как тут же зазвонил телефон в прихожей.

«Скорей всего, отпрыск Никифорова-отца, — подумала я вяло. — Проверяет, дома я или нет…»

Телефон не умолкал, и мне пришлось приподняться с дивана.

Сгорбившись, я брела в коридор, а телефон все надрывался, переходя на крещендо.

Я постояла перед аппаратом, посверлила его ненавидящим взглядом.

Не замолчал.

Тогда я схватила трубку и громко выкрикнула в нее:

— Дома я, дома, чтоб ты сгорел! Куда мне идти?

— А позвонить, конечно, нельзя было? — заорала трубка в ответ.

Но заорала не противным тенорком Никифорова-сына, а знакомым мне баритоном Родиона Романовича Раскольникова. Тьфу ты, черт, Седельникова!

Впрочем, голос своего соседа по креслу я узнала с трудом. Мы были не настолько близко знакомы, чтобы он его на меня повышал. Сегодня вот в первый раз сподобилась…

— Родион? — спросила я неуверенно.

— Нет! Фидель Кастро!

— Чего ты ругаешься? — возразила я все так же неуверенно.

— А как еще с тобой после такого разговаривать?

— А что я сделала? — спросила я, словно школьница.

Редька захлебнулся негодованием:

— Ну ты клизма!

— Ты выбирай выражения!

— Я и выбрал! — заверил он меня тоном пониже. — Если бы я сказал то, что думаю…

Он вздохнул.

— Ты бы меня послала на математическую комбинацию, — завершил он ворчливо. — Из икса и игрека…

Я радостно засмеялась. Господи, как же, оказывается, я ждала этого звонка!

— Почему ты не звонила? — спросил Редька хмуро.

— Моя мамочка научила меня, что мужчины не любят навязчивых женщин. И вообще, правильней, если инициатива исходит от них. От вас то есть. А ты почему не звонил?

— Потому, что я позвонил в прошлый раз, — ответил он угрюмо. — Могла бы хоть из вежливости перезвонить. И моя мамочка мне говорила, что девушки, если им хочется продолжать знакомство с молодым человеком, перезванивают сами.

Я расхохоталась, ощущая, как напряжение постепенно отпускает собеседника. Редька ответил мне неуверенным похрюкиваньем.

— Как твои дела? — спросила я радостно.

— Как обычно.

— По-прежнему доволен жизнью?

Он снова скис:

— Не знаю. Я все это время такой злой ходил…

— Почему? — притворилась я, что не понимаю.

— Потому что звонка ждал! — ответил он со злостью.

— Не кипятись! — призвала я его к миру. — Выяснили же все…

Он фыркнул, и я поняла, что пора проявить инициативу:

— Слушай, что ты делаешь сегодня вечером?

— Иду на прогулку с дамой, — ответил он немедленно. И подхалимски уточнил:

— Правильно?

— Ну, более или менее, — милостиво снизошла я. — Просто гуляете или с определенной целью?

— Не знаю. А ты что предлагаешь?

— Может, сходим в театр?

— Так сезон еще не открыт!

— А! Ну да…

Мы снова замолчали.

— А нельзя решить по ходу? — с тревогой предложил Редька. — К примеру, гуляем мы с тобой и по дороге соображаем, чего нам больше хочется. Нет?

— Ну ладно, давай так, — сдалась я.

— Тогда в семь на причале. Идет?

— Идет.

Я положила трубку и вернулась в комнату. Ах, как кружится голова, как голова кружится…

Неужели ж у меня роман? Да, похоже на то… Интересно, что, у Редьки кончился запас замужних дам?

Мысль была циничной, и я смущенно фыркнула.

Нет, не похоже, чтобы от меня домогался в этом смысле.

В смысле физиологическом.

И не успела я это подумать, как тут же почувствовала себя оскорбленной.

Интересно, а почему это он меня не домогается в смысле физиологическом?! Я, что, ущербная, какая-нибудь?! Не могу мужику понравиться?!

Я свалилась на диван и захохотала, закрыв ладонями покрасневшее лицо.

Вот ведь загадка природы! Все нам не нравится! Тащит мужик в постель — кобель развратный, не тащит — импотент поганый…

Да уж… Не угодишь женщине.

Отсмеявшись, я поднялась с дивана, пошла в спальню и распахнула створки шифоньера.

В прошлый раз на мне было чудное зелененькое платьице. На этот раз придется надеть…

Я зашарила взглядом по сильно располневшим одежным плечикам.

Нет, нет, это тоже нет…

Ага!

И я вытащила наружу бледно-лимонный брючный костюм.

Костюмчик был одновременно элегантным и простым. Прямые брючки со стрелками, изящный пиджак, зауженный по фигуре с длинным рукавом. Ткань тем не менее была легкой, и длинный рукав ничуть не осложнял жизнь в летнюю жару.

Тем более вечером.

Торфяники за Москвой еще тлели, но уже настолько вяло, что дым перестал утром заползать в квартиры москвичей и позволил нормально отсыпаться.

Вечерами становилось заметно прохладней, чем днем. Так что удлиненный рукав очень даже к месту.

Я облачилась в новый костюм и придирчиво оглядела себя в зеркале.

Шик-блеск, красота! Тра-та-та, тра-та-та…

Да, что ни говори, женщину очень красит симпатичная одежка.

Собралась я быстро. На знакомый причал прибыла по дурацкой привычке вовремя, но Редька не подкачал и уже ждал меня с огромным букетом цветов.

— Ну зачем? — умилилась я, протягивая руки. — Неудобно же гулять с таким букетом…

Редька завел руку с букетом за спину. На его лице застыло затравленное выражение.

— Это не тебе.

— Как не мне? — не поняла я. — А кому же?

Редька шумно вздохнул. Вытащил букет из-за спины и с неприязнью осмотрел лютики-цветочки, завернутые в хрустящий целлофан.

— Ты понимаешь, — пустился он в объяснения, — моя мама отдыхает в Гаграх.

— Рада за нее, — ответила в недоумении. При чем тут его мама?

— А у мамы есть подруга.

— Так.

— И эта подруга меня нянчила, когда я был еще маленьким ребеночком…

— Ужас какой…

— Да. И у этой подруги сегодня День рождения.

— Понятно, — ответила я обреченно. Господи, как же я ненавижу культпоходы в гости к незнакомым людям!

Редька с мольбой посмотрел на меня:

— Элька, я тебя просто умоляю!

— Да ладно, ладно, — ответила я ворчливо. — Вкусим и от этого удовольствия, что ж делать…

— Элька!

Редька расцвел. Но тут же вспомнил какой-то отягощающий фактор и снова скис.

— Эль, ты не обидишься, если я тебя представлю как свою девушку? — спросил он опасливо.

Я порозовела:

— А нужно?

— Очень нужно! — ответил он горячо. — Мне Эльвира Давыдовна постоянно каких-то девиц сватает!

— Зачем? — не поняла я.

— Считает, что сам не способен, — сознался Редька.

— А-а-а… Ну и чем ты недоволен?

— Господи, да ты бы их видела, — тихо-тихо прошептал Редька, и его передернуло.

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно. Одна, например, любит петь хором…

— Понятно.

Редька споткнулся и посмотрел на меня безнадежным взглядом. Потом махнул рукой, призывая предать забвению его ненужную откровенность, и уточнил:

— Так можно? Побудешь моей девушкой сегодня вечером?

— Только сегодня вечером? — пошутила я, и тут же покраснела.

Шутки на подобную тему никогда не были моей сильной стороной.

Но неожиданно для меня покраснел и Редька.

— Я не против, чтобы не только сегодня, — произнес он с вызовом. И по-моему, сам испугался собственной смелости.

— Ладно, замнем для ясности. Что дарить будем? — уточнила я.

— Ничего.

— Как это?

— Так это. Мама привезет Эльвире какие-нибудь ракушки-песчаники, а мы с тобой передадим ее устное поздравление.

— Тебе не кажется, что это будет выглядеть не совсем прилично? — спросила я нерешительно.

Редька шумно вздохнул и ответил вопросом на вопрос.

— Что можно подарить женщине, у которой все есть?

— А у нее все есть?

— Все! — решительно ответил Редька.

— Муж, семья, здоровье, деньги, дети, счастье в личной жизни? — начала перечислять я, не поверив такому везению.

— Милая, у нее все это есть. И даже внучка в придачу, — уточнил Редька ханжеским голосом.

Но смысл уточнения я поняла немного позже.

Эльвира Давыдовна жила в большом уютном доме на Рублевском шоссе. Сказать, что ты живешь на этом шоссе, все равно, что заполнить налоговую декларацию. Окружающие понимают, что жизнь удалась. Во всяком случае, в материальной ее части.

Впрочем, дом был не слишком мещанским и не стремился поразить воображение гостей своими размерами. Архитектору даже удалось как-то деликатно скрыть часть его квадратных метров, в чем я убедилась позже. Когда разгуливала по дому и поражалась количеству комнат.

Эльвира Давыдовна оказалась приятной пожилой дамой, очень ухоженной и подтянутой, очевидно благодаря частым визитам к хорошему косметологу и хорошему визажисту.

Единственное, что, на мой взгляд, ее портило, — это манеры.

Одна популярная дама-писательница написала в своем романе, что у бабушки героини были «манеры вдовствующей императрицы».

Честно говоря, такая характеристика меня поставила в тупик.

Интересно, как дама себе их представляет?

Разные были вдовствующие императрицы. И манеры у них были разные.

Была, например, одна вдовствующая императрица, которая обожала сидеть в подвале возле саркофага с разлагающимся телом мужа и советоваться с ним о текущих делах.

Ну, такая у нее была манера!

Еще одна, например, легко выходила из себя, визжала, впадала в истерику и лупила придворных дам по щекам.

Была и такая манера.

И почти поголовно все они ненавидели своих невесток и азартно цапались с ними из-за фамильных драгоценностей.

Например, последняя вдовствующая императрица Российская Мария Федоровна.

Поэтому у меня такая литературная подробность вызвала, мягко говоря, удивление.

Нет, я понимаю, что литераторша имела в виду нечто аристократически возвышенное, но честно говоря, я ее заподозрила в сильном историческом невежестве.

Меня вообще раздражают разговоры об «аристократизьме», ставшие чрезвычайно модными в наше время. Главным образом, раздражают потому, что говорят об этом люди, имеющие о вопросе такое же представление, какое я имею о квантовой механике.

То есть никакого.

Или люди, судящие о дворянском сословии по мультику «Анастасия».

Редкой наглости мультик, если говорить о его содержательной части.

Очевидно, Эльвира Давыдовна начиталась книг той литературной дамы. И представляли они себе царственные манеры, судя по всему, одинаково.

Эльвира Давыдовна держалась с невыносимой снисходительностью.

Она как бы заранее прощала всем недостаток хороших манер и отсутствие должного воспитания.

«Что с вас возьмешь!» — говорили тонко выщипанные брови, которые время от времени вздергивались на лоб.

Еще Эльвира Давыдовна подавала гостям руку, старательно копируя жест Ее Величества Елизаветы Второй, Английской.

Видели, как это делает королева?

Красиво делает, ничего не скажешь. В том, как пожилая леди протягивает руку своим подданным, перемешано множество оттенков.

Во-первых, любезность. Настоящая, не покупная.

Во-вторых, царственность. Опять-таки натуральная, а не крашеная.

И в-третьих, безупречная дистанция. Никакой оскорбительной снисходительности, никакого панибратства. Жест очень доброжелательный, но никакому человеку, даже самому неумному, и в голову не придет забыться и встать с королевой на дружескую ногу.

Я не знаю, как английская королева добивается такого эффекта, просто протягивая окружающим руку. Но она это делает очень красиво.

В отличие от Елизаветы Второй, Эльвира Давыдовна смотрелась бледной неталантливой копией.

Вроде и руку протягивала с любезной улыбкой, и слова приветливые говорила, но выглядела вся эта царственность ужасно фальшивой. Можно сказать, узурпаторской.

Впрочем, бог с ней. Каждый развлекается, как умеет.

— Илона? — переспросила Эльвира Давыдовна. Окинула меня изумленно-снисходительным взглядом и этим сумела донести до меня множество самой разнообразной информации.

Например, что такими именами в Москве предпочитают называться проститутки.

— Илона, — подтвердила я невозмутимо.

Не знаю почему, но плебеи, косящие под аристократов, у меня, человека закомплексованного, вызывают обратную реакцию. Не дрожь в коленках, а разухабистую наглость.

— Будьте как дома, — подчеркнуто любезно произнесла Эльвира Давыдовна. И опять-таки сумела донести до меня между строк, что таким замарашкам, как я, в костюмах за тысячу пятьсот рублей, не часто доводилось бывать в подобных чертогах. Поэтому очень желательно, чтобы я не разбила какую-нибудь китайскую вазу. А впрочем, даже если и разобью, то бояться мне нечего. Судиться со мной никто не станет.

Ибо что с меня взять?

Все вышеперечисленное подняло мой боевой дух на беспредельную высоту.

Ненавижу плебеев, прикидывающихся дворянами.

Также, как ненавижу плебеев, прикидывающихся интеллигентами.

Знаете, во времена Сервантеса в Испании была популярна поговорка: «Идальго в дырах, но не в бедности».

Смысл этой пословицы никогда не станет понятным людям, вроде Эльвиры Давыдовны.

Дело совсем не в кружевных манжетах и драгоценных украшениях. «Идальго» — это категория нравственная, духовная, независимая от размеров состояния и убранства домов.

Идальго считали постыдным штопать одежду. Штопать — значит смириться с жизнью, покориться ей.

«Одет я всегда прилично, — рассуждал дон Кихот, — чиненного не ношу. Рваное — другое дело. И то, это более от доспехов, нежели от бедности…»

Подобные рассуждения для людей типа Эльвиры Давыдовны — недосягаемая высота. Теория относительности Эйнштейна, рассказанная в первом классе общеобразовательной школы.

Как объяснить нынешним нуворишам, что дворянство — категория не материальная, а моральная?

Духовная, интеллектуальная, образовательная, какая угодно, только не денежная!

Ведь были древние роды, впавшие в бедность, даже в нищету, но не утратившие блеска родового имени, перед которым склонялись головы даже очень богатых людей!

Впрочем, не мое это дело…

Я подавила раздражение и прошествовала в столовую с огромным накрытым столом.

Празднество намечалось широкое. Это я поняла, окинув взглядом убранство стола.

Серебряные приборы, драгоценное венецианское стекло, потрясающий раритетный фарфор, по-моему, китайский…

В общем, застолье, напоминающее времена Владимира Красное Солнышко.

Гостей на этом празднике жизни подобралось немного.

Всего пятнадцать человек.

Конечно, меня познакомили со всеми, но при моей девичьей памяти на имена, отчества и фамилии это было дохлым номером.

Единственный человек, которого я запомнила, был моложавый красивый мужчина, сидевший справа от меня. И то, запомнила я его только потому, что между нами завязался интереснейший разговор.

— Вы юрист? — переспросила я заинтересованно.

— Юрист, — подтвердил сосед.

— Простите, не расслышала вашего имени отчества?

— Владимир Иванович.

— Владимир Иванович! — обрадовано подтвердила я. — Да, конечно! Владимир Иванович, вам ничего не говорит фамилия Никифоров?

Минут пять Владимир Иванович молчал, поглощая консоме из омаров. Потом оторвался от своего увлекательного занятия и снизошел до ответа:

— Почему же не говорит? Говорит… Виталик Никифоров — мой добрый приятель…

— Родился на брегах Невы? — съязвила я, припомнив Пушкина: «Онегин, добрый мой приятель, родился на брегах Невы…»

— Почему на брегах Невы? — невозмутимо ответил сосед справа. — В Москве он родился. Классный юрист, хороший парень…

Я подавилась. Судя по всему, Виталик Никифоров был отцом моего нынешнего нанимателя. А наниматель не мальчик. Лет сорок-сорок два, не меньше. Значит, отцу при всем желании, не может быть меньше шестидесяти.

Парень?

— Ему шестьдесят восемь, — продолжил разговор сосед. — У него собственная юридическая контора. Хотя он, кажется, отошел от дел и передал все сыну.

— Сергею?

— Сергею.

— А давно он отошел от дел?

— Года два-три… А почему это вас интересует?

Теперь замолчала я, поглощая деликатесное угощение.

— Дело в том, что у меня возникла необходимость в юристе.

— Понятно.

— И мне рекомендовали фирму «Никифоров и сын» как самую надежную.

Сосед по столу снова умолк. Несколько минут мы пережевывали закуску.

— Ну, когда фирму возглавлял Виталик, это, действительно, было надежное предприятие.

— А сын? Не столь надежен?

Пауза.

— Не знаю, что вам сказать, — ответил наконец Владимир Иванович.

— Виталик — человек с твердыми принципами. Но он давно отошел от дел.

— Сын на папу не похож?

Еще одна пауза.

— Внешне — похож.

— Ясно.

Пауза.

— Насколько я знаю, — продолжил Владимир Иванович, — Сергей поглощен своими семейными проблемами.

— А у него есть проблемы?

— Есть. Жена.

— Ага!

— Да нет, вы меня не поняли. Жена у него молодая, не совсем нашего круга девочка…

— И что?

— Требует нетрудовых доходов, — обтекаемо выразился Владимир Иванович.

Мы снова замолчали.

— Вообще-то, Сергей никогда самостоятельно делом не занимался. И понятия не имеет о том, как все это сложно.

— Ясно.

— Но он мальчик грамотный и хорошо образованный.

Это хождение по мукам начало меня утомлять.

— Вы бы ему доверили собственные проблемы? — откровенно спросила я.

— Не доверил бы, — так же откровенно выразился сосед.

— Спасибо.

— Не за что.

Несколько минут мы сосредоточенно жевали, наслаждаясь приглушенными звуками праздника.

— Понимаете, Виталик — человек старой закалки, — начал уточнять сосед. Очевидно, его мучило то, что он не смог объяснить мне суть проблемы.

— Это я поняла. А сын, что же, человек демократической формации?

— Он, как бы это сказать…

Владимир Иванович уставился в соседнюю стену и неопределенно пошевелил пальцами, подыскивая подходящее определение.

— Он еще не сформировался как предприниматель. Виталик основал частную юридическую контору очень давно: на заре девяностых. И клиентуру подобрал солидную. Ему доверяли соотечественники, с ним охотно вели дела западные партнеры…

— Это как? — не поняла я.

— Ну, дела о розыске родственников, дела о наследстве, совместные предприятия и тому подобное. Когда Виталик удалился от дел и передал клиентуру сыну, то фирма была в шоколаде.

— А сейчас? — полюбопытствовала я, уловив некоторую заминку.

— Как бы это сказать… Несколько клиентов предпочли другого юриста. Нет, может быть, дело вовсе не в Сереже! — торопливо поправился сосед. — Возможно, они просто предпочли человека с большим опытом работы. Но тем не менее, удержать их Сергей не смог.

Он поднял вверх сухой палец и бесстрастно уточнил:

— А должен был! Как предприниматель, должен был!

И, сочтя свой долг выполненным, углубился в рыбу-гриль под шубой.

Застолье продолжалось недолго. Родион, сидевший слева, в основном помалкивал. И, как я понимала, в основном из-за меня.

Дело в том, что за мою скромную персону вплотную взялась Эльвира Давыдовна.

— Илона, вы москвичка? — спросила она через весь стол.

Ну, конечно! Сакраментальный вопрос любой московской мамочки, которая спит и видит в кошмарах наглую провинциалку, охомутавшую ее бескорыстного мальчика.

— Москвичка, — ответила я так же громко.

В холеных чертах лица хозяйки явственно проглянуло разочарование.

Вообще-то, у меня было сильное желание назвать своей исторической родиной что-нибудь вроде Соловков, но потом я подумала, что праздник кончится, а Родион останется. Несправедливо, если ему придется отдуваться за мое минутное гарцевание.

— Вы живете с мамой? — спросила Эльвира Давыдовна опять-таки через стол.

— Я живу одна.

— У вас собственная жилплощадь?

Как вам нравится эта аристократка хренова?

— Собственная, — подтвердила я любезно.

— Понятно, — окончательно скисла хозяйка. Впрочем, через минуту снова встрепенулась и продолжила допрос:

— А кто вы по специальности?

— Илона по специальности историк, — неожиданно подал голос Редька, до этого мрачно изучавший безукоризненную скатерть. — Тетя Эля, вы не против, если мы поедим? Все очень вкусно.

Эля?! Как, эта мымра тоже Эля?!

Я подавилась маслиной без косточки.

На этом этапе выяснение моей личности закончилось, но меня ждало испытание потрудней.

Редька упомянул, что в качестве основного богатства семейства Эльвиры Давыдовны котируется ее внучка. Дитё лет пяти-шести заскочило в столовую в то время, когда в нормальных семьях детей уже кладут спать, и громко завопило:

— Ба-а-а! Пирожное невкушное!

— Ты моя сахарная, — ответила Эльвира Давыдовна, превращаясь в кусок пластилина на солнце. — Ты моя драгоценная! Иди сюда, возьми, что тебе нравится!

Дитё прошествовало через всю комнату. Излишне говорить, что каждый гость счел своим долгом одернуть на малышке платьице и посюсюкать вслед. Дитё не обратило на эти заигрывания никакого внимания. Мы с Редькой обменялись взглядами.

«Я тебя предупреждал!» — говорили его глаза.

Но я и так догадалась, что из себя представляет третье, подрастающее поколение семьи.

Есть такие ненормальные взрослые, которые просто не понимают, что если они тащатся от своих раскормленных избалованных детишек, то не факт, что от них так же будут тащиться окружающие.

Сколько раз мне приходилось, стиснув зубы, присутствовать на импровизированных утренниках, когда папы-мамы-дедушки-бабушки выводили к гостям своего принаряженного отпрыска и, в волнении хрустя пальцами, слушали, как ребенок читает стишки Агнии Барто.

Что называется, с выражением.

Собственно, к выражениям в конце этого утренника обычно бывала близка я. Но сдерживала свой темперамент и цедила что-то пристойно-приветливое.

Но на этот раз действительность превзошла все мои ожидания.

Дитё наконец пробилось к бабушке, сиявшей бриллиантами, и сердито зашептало ей что-то на ухо.

— Ты моя любимая! — умилилась Эльвира Давыдовна. И объявила собравшимся:

— Машенька приготовила нам сюрприз. Она споет песенку.

— Две песенки, — поправил ребенок.

— Две песенки. Послушаем?

И Эльвира Давыдовна поднялась с места с негромким смехом, намекая гостям, что пришла пора отрабатывать харчи.

Гости побросали салфетки, переглянулись и с тоскливой покорностью судьбе потянулись в гостиную, где стоял большой концертный «Бехштайн» (мечта моей мамочки). За роялем сидела скромная неприметная девушка. Очевидно, гувернантка. Или учительница музыки.

Я посмотрела на несчастную забитую девицу и посочувствовала ей от всей моей понимающей души.

Дитё, капризно поломавшись, приблизилось к роялю. Но ломался ребенок не от волнения. Насколько я поняла, нужно было еще упросить его поиграть на наших нервах.

— Ну, Машенька, — упрашивала бабушка. — Ну, моя сладкая… Давай, порадуй бабулю…

И все семейство, включавшее деда, дочь и зятя, стояло вокруг Машеньки и эхом вторило:

— Порадуй бабулю!

— Пить хочу, — ответила деточка.

Несколько человек одновременно сорвалось с места и понеслось в столовую. Машеньке подали бокал с минералкой.

— Лимонад хочу!

Еще одна серия бодрого галопа. Из столовой вынесли бокал с «Кокой».

— Холодная!

Я начала закипать. Рука Редьки сжала мою ладонь, я очнулась и посмотрела на кавалера.

— Потерпи! — шепнул он мне на ухо.

— Не гарантирую, — ответила я сквозь зубы.

В общем, дитё в конце концов уломалось и исполнило какую-то популярную нынче песенку, содержание которой было ему совсем не по возрасту.

— Ах, какая умничка, ах, какая талантливая девочка! — заахали в экстазе приглашенные.

— Я еще спою! — не объявила, а приказала всем оставаться на своих местах хозяйская внучка.

Разохотилась, значит.

Пела девочка преотвратно. В своем высокомерном пренебрежении она игнорировала темп, тональность, мелодию, слова и ритм. Несчастной гувернантке приходилось то галопом ловить ее на полдороге, то, наоборот, сидеть неподвижно и ждать, когда звездная внучка раскачается и продолжит песню.

— Ах, как великолепно! Какой развитый ребенок! — заахали гости после второй песни.

Эльвира Давыдовна внимала восторгам с благосклонной улыбкой.

Потом Машенька вознамерилась прочесть нам стихотворение. И прочла целых четыре. На этом, к счастью, репертуар ребенка закончился, и мы получили увольнительную до следующего хозяйского каприза.

— Илона, вам понравилось? — громко спросила Эльвира Давыдовна.

Я понимала, что вопрос был тестом. Если бы я ответила правильно, то мне простили бы все. Даже мое ужасное имя.

Но я не смогла сдержаться.

— Понравилось, — ответила я тоже очень громко. — Только вам нужно показать ребенка логопеду. Она же половину согласных не выговаривает!

В комнате воцарилась напряженная тишина.

— И потом, я бы не советовала отдавать Машу в музыкальную школу, — продолжала я, упиваясь откровенностью. И злорадно отчеканила, хотя понимала, что подписываю себе смертный приговор:

— У нее слуха нет.

Занавес…

Когда мы с Редькой вышли на улицу, я разом потеряла свой боевой запал. Я съежилась, как шарик, из которого выпустили воздух, и стала поглядывать на кавалера жалкими умоляющими глазами.

Мне было стыдно.

Вечер завершился скомканно. После моего критического резюме попросить Машеньку продолжить бенефис и повторить на бис исполненные номера стало неудобным.

Но Машенька, вкусив тортика, пожелала снова облагодетельствовать нас своими талантами. Ее пытались увести из гостиной, а ребенок визжал, упирался и голосил так, что я временно оглохла.

При этом все гости укоризненно смотрели в мою сторону, а я немедленно вспотела от напряжения.

«Наплевала в чистую детскую душу!» — говорили бескомпромиссные взгляды приглашенных.

Эльвира Давыдовна за тот час, который мы высидели с Редькой из вежливости, больше не удостоила меня ни взглядом, ни словом. Она скользила мимо меня пустыми очами и просила передать ей тот или иной предмет кого угодно, только не меня и не Родиона. В общем, нас подвергли явному остракизму.

Жалею ли я о том, что не сдержалась?

Нисколько!

Есть категория людей, которая искренне не понимает, что начинает садиться на шею окружающим. И нужно об этом говорить прямо, хотя бы для того, чтобы они распростились с дурной привычкой.

И еще я уверена, что мой жесткий выпад в сторону Машеньки пойдет ей на пользу гораздо больше, чем постоянное сюсюканье родных. Люди, вырастающие из таких вот избалованных детишек, — мука и каторга для всех окружающих. Мне в своей жизни приходилось встречать выросших Машенек, и я помню мучительное желание накостылять этим изломанным рафинированным барышням по заднице.

Хотя бы за тот пренебрежительный взгляд, которым они окидывали мою скромную персону.

Единственное, о чем я жалела, — это о том, что невольно подставила Редьку.

Я заглянула в лицо кавалеру и заискивающе спросила:

— Сердишься?

Минуту Редька сердито хмурил брови, но губы у него предательски дрожали. Потом он бросил притворство и разразился самым настоящим искренним хохотом.

— Королева, я в восхищении! — проговорил он сквозь смех. — Элька, ты молодец… Сколько раз у меня руки чесались взять этого ребенка за шкирку, разложить поперек колена и всыпать по первое число!

— Ты знаешь, ей бы это не повредило, — ответила я, с облегчением переводя дух.

Слава богу! Редька не сердится!

— Не помешало бы, — согласился мой кавалер. — Хотя, знаешь, ребенок, наверное, не столь уж виноват. Скорее всего, накостылять нужно взрослым, которые его вылепили.

— Согласна.

Я подумала и с тревогой спросила:

— Слушай, а у тебя из-за моего хамства проблем не будет?

— Каких?

— Ну, не знаю… С мамой, или с Эльвирой…

— Не будет, — заверил меня Редька. — В моей конторе работает ее двоюродный племянник.

Я содрогнулась.

— Похож на тетю?

— Ничего общего, — заверил Редька. — Отличный парень, грамотный программист.

Мы брели по вечерней улице, игнорируя остановки транспорта.

— Слушай, мы долго пешком будем идти? — спохватилась я.

— То есть?

— То есть до моего дома еще пилить и пилить. Если пешком, часа полтора, я думаю…

— Ты торопишься? — спросил Редька.

— Нет…

— Ты устала?

— Нет.

— У тебя туфли тесные?

— Нет.

— Тогда пройдемся еще немного, — попросил меня кавалер очень робко. Вздохнул и добавил:

— Я на такси не экономлю. Просто время тяну.

Было темно, и я могла краснеть сколько угодно. Господи, просто позор, до какой степени я отвыкла от мужского внимания!

Впрочем, был вопрос, который меня сильно беспокоил.

— Редька… Ой!

Мысленно я теперь называла Родиона Романовича только таким образом. Но вслух прорвалось впервые.

— Извини.

— Да ладно, — отмахнулся кавалер, — я давно привык. Говорю же, все приятели меня так называют. С детства.

— Я пока не настолько близко с тобой знакома.

— Даст бог, познакомишься, — ответил Редька с некоторой долей двусмысленности. Я снова слегка покраснела.

— Ты на что-то рассчитываешь?

Он удивился:

— Элька, что за вопрос? Конечно, рассчитываю! А ты знаешь мужчину, который, ухаживая за дамой, ни на что не рассчитывает? Покажи мне такое чудо природы!

— Ясно, — ответила я ледяным тоном.

— Ничего тебе неясно, — ответил с досадой Редька. — Я не считаю тебя чем-то обязанной мне за мое внимание. И я не собираюсь форсировать события. Если придем к чему-нибудь — прекрасно. Не придем — значит, не судьба.

Он подумал еще немного и вздохнул:

— Знаешь, хочется каких-то нормальных, теплых человеческих отношений, а не просто голого тела.

— Дорос! — сказала я с уважительной иронией.

— И не говори…

— Значит, ты не обижаешься на меня за то, что я… как бы это выразить… не приглашаю тебя на чашку кофе?

— Вот еще! — удивился Редька. — Стыдно, барышня! Что за пошлые мысли? Я бы и сам не пошел, даже если бы ты пригласила!

Я остановилась посреди дороги. Мою шею начала заливать багровая краска гнева:

— То есть как не пошел бы?!

Редька расхохотался, подхватил меня под руку и заставил продолжать движение.

— Зацепило? Нет, не устаю поражаться женской логике. Напрашиваешься на кофе — кобель, отказываешься от кофе — мерзавец…

— Да ладно, — ответила я, остывая. — Эта мысль меня уже посетила несколькими часами раньше.

— И к чему ты пришла?

— Ни к чему, — ответила я мрачно.

Редька сочувственно поцокал языком.

— Элька, давай договоримся. Ты не должна делать ничего, что тебе не нравится. Даже на прогулки со мной ходить не обязательно, если тебе не хочется. Не бойся оскорбить мои нежные чувства. Мужики вообще любят женщин, которые умеют выставлять красные флажки. Так что выставляй. Я не обижусь.

— Договорились, — ответила я. На душе стало легче. Слава богу, одной неопределенностью в наших отношениях меньше.

— Вот и славно, — завершил тему мой поклонник.

Несколько минут мы брели в молчании. Потом я осмелела и спросила:

— Редька, а твоя мама кто по профессии?

— Была учительницей литературы, — ответил он охотно. — А я учился в том классе, где мамочка исполняла функции классного руководителя. Представляешь, ужас какой?

— Что, очень строгая?

— Чрезмерно принципиальная, я бы сказал, — ответил Редька, немного поразмыслив. — Например, она никогда не ставила мне пятерки.

— Почему? — удивилась я. — Ты не учил уроки?

— Да уж, у моей мамочки не выучишь! — в сердцах воскликнул кавалер. Скроил строгое лицо и передразнил чей-то назидательный тон: «Ты должен служить примером для всех остальных!»

Он сбросил маску и покачал головой:

— Ужас…

— Представляю себе.

— Да нет, не представляешь… У нас, как назло, класс был ужасно хулиганистый. Иногда, например, всем скопом отказывались отвечать по какому-нибудь предмету. По истории, например. Вставал староста и объявлял педагогу: «Класс не готов».

— И что?

— Ничего! Раиса Дмитриевна оглядывала всех по очереди, и говорила: «Седельников, встань. Почему ты не готов к занятию? Пригласите сюда Ольгу Ивановну!»

— Это моя мама, — объяснил он, выходя из роли.

— Я догадалась.

— Мамочка приходила, и начиналась работа на лесоповале…

Он издал вздох, шедший из самой глубины души, и покачал головой.

— Веришь, даже сейчас, как вспомню, так вздрогну.

— Я верю.

— «Почему не готов, почему не готов?» — снова передразнил Редька кого-то тоненьким голоском. И с отчаянием добавил, обращаясь ко мне:

— А я всегда готовился! Честное слово! Но не мог же я идти против класса…

— Верю, верю! — повторила я, изо всех сил сдерживая подступающий к горлу смех.

— Настолько хорошо готовился, что даже школу с золотой медалью закончил!

— Верю, верю!

— И в Бауманский поступил после первого же экзамена с пятеркой!

— Верю я, верю!!

Тут Редька спохватился и посмотрел на меня виноватыми глазами.

— Слушай, извини… Накипели, понимаешь ли, детские обиды…

Я не выдержала и громко расхохоталась.

— Чего ты смеешься? — спросил Редька недовольно. — Тебя бы на мое место…

— Побывала! — заверила я поклонника. — Моя мамочка тоже была учительницей.

— Да ты что!

От волнения он даже остановился.

— То-то ты мне сразу приглянулась, — пробормотал он себе под нос.

Мне тоже захотелось сказать парню что-нибудь приятное. Я посмотрела на его лысеющую макушку, вздохнула и проговорила:

— Клен ты мой опавший…

Вот так, незатейливо беседуя о жизни, мы пешком добрались до моего дома. И еще почти два часа бродили по двору, то усаживаясь на скамейку, то поднимаясь с нее. Прощались раза четыре. Редька доводил меня до подъезда, у самой двери спохватывался, что забыл мне сказать то-то и то-то, либо спохватывалась я. Мы присаживались «на минуточку», и процесс повторялся по новой.

В общем, домой я попала в половине второго ночи.

И скажу вам честно, давно мне не было так хорошо.

«Не буду ничего загадывать», — пообещала я себе утром, едва открыв глаза.

Знаете ведь, как бывает? Начнешь раскладывать события, на что-то надеяться, а тут тебя по закону бутерброда — ба-бах! И мордой об стол. Нет, одной все-таки спокойней.

Хотя признаю честно: наличие какого-нибудь поклонника очень украшает жизнь. Мир становится разноцветным, радостным, появляется дополнительный стимул для того, чтобы встать утром с постели и прожить положенные двадцать четыре часа в сутки. И прожить их с удовольствием.

Я умылась, тщательней обычного привела себе в порядок и пошла на кухню. Сегодня должна придти моя домработница Лена и принести продукты. Так, в холодильнике пустота, завтракать придется «с таком», как говорила моя бабушка.

Но и этот факт не испортил моего элегического настроения. Я налила себе в кружку кофе, щедро бухнула три ложки сахара и принялась перемешивать одно с другим.

Надо сказать, что я принадлежу к той счастливой категории женщин, которые могут есть все что угодно и при этом не полнеют. Помню, как в детстве взрослые жалостливо цокали языком, осматривая мое скелетообразное телосложение. Уж не знаю, какие мысли посещали их головы, но помню, что меня постоянно чем-то угощали. Причем угощали калорийными продуктами: пирогами, пирожными, наваристыми супами, котлетами… Самое смешное, что я, ни от чего не отказываясь, молотила все подряд.

И оставалась скелетом.

В детстве меня это страшно огорчало. И только лет в двадцать я смогла оценить выпавшее мне везение. Особенно, когда мои приятельницы-однолетки, закормленные в детстве, начали мучительную борьбу за талию.

Так что не буду кокетничать и ссылаться на диету. Ем я с удовольствием, хотя до последнего времени моя зарплата меня в этом смысле не слишком баловала. Зато последние четыре месяца, которые я прослужила в фирме американских благодетелей, возместили мне нехватку калорий в полном объеме.

Шоколад. Обожаю шоколад во всех его разновидностях. Могу отказаться от чего угодно: от мяса, от молочных продуктов, от овощей, от фруктов, но от шоколада — ни за что! Иначе просто нет смысла жить.

Я побродила по дому и поискала, чем бы себя занять. Нет, не могу понять, зачем нанимателю потребовалось платить деньги домработнице, которой совершенно нечего делать?

Я человек аккуратный, поэтому дома у меня на полу бумажки не валяются. Пыль с мебели я до сих пор протираю самостоятельно, делаю это просто на автопилоте. До книг я вообще запретила Лене дотрагиваться, этого мы домработницам никогда не доверим…

Лена приходила раз в три дня, потому что приходить чаще не имело смысла. Она загружала холодильник продуктами, относила грязное белье в прачечную. Либо забирала белье из прачечной. Уборкой я ее не загружала, только попросила раз в месяц мыть окна.

Вот и вся работа.

Но я подумала и решила, что не стану отказываться от Лены. Потому что триста долларов для нее — серьезные деньги. Лена очень славная женщина, а жизнь у нее нелегкая. Пускай хоть немного передохнет в борьбе за существование. Кто мне такой Никифоров-сын, чтобы я терзалась заботой о его бюджете? К тому же, я уверена, что триста долларов для нанимателя принципиальной суммой не являются.

Зевая, я бродила по комнатам, потом плюхнулась за компьютер. Нет, жить в безделье просто невыносимо. Нужно поскандалить с нанимателем по этому поводу.

Тут в двери заскрежетал ключ.

— Лена, здравствуйте! — громко крикнула я из гостиной.

— Здрасте, Илона Ивановна, — тихо ответила домработница из коридора. Но в комнату почему-то не вошла.

— Как дела? — так же громко вопросила я.

Нет ответа. Не услышала, наверное.

Я отодвинула клавиатуру компьютера и потопала на кухню. Настроение было приподнятым, и мне хотелось с кем-нибудь поделиться хорошей энергетикой.

Лена стояла ко мне спиной и разгружала две объемистые сумки.

— Что вы мне принесли? — спросила я дружелюбно.

Лена явно запаниковала. Это было написано даже на ее спине. Она как-то странно вздрогнула и поджалась. Но ко мне так и не повернулась.

— Так все, что вы просили…

Я почувствовала неладное. Подошла к столу и попыталась заглянуть домработнице в лицо.

Лена повернулась ко мне вполоборота:

— Творожок тут обезжиренный, овощи, ряженка…

— Лена, повернитесь ко мне, — попросила я спокойно.

Домработница опустила голову и застыла.

Я подошла к ней, развернула женщину лицом к себе.

Так я и думала.

На правой щеке у Лены багровела ссадина, под нижним веком расплылся хороший синяк. Это называется, муж учит жену жизни.

Мои кулаки невольно сжались.

— Подонок, — сказала я. — Сволочь.

— Он не соображал ничего, Илона Ивановна, — привычно принялась Лена выгораживать скота, который называет себя мужчиной. — Он пьяный был…

— Да, это серьезное оправдание, — согласилась я. — Лена, почему вы ничего не предпринимаете? Почему позволяете этому ублюдку издеваться над вами и детьми?

— А что я сделать-то могу? — ответила домработница устало. Она упала на табуретку, словно ее не держали ноги, и опустила голову на руку.

— Не советское время. Раньше на работу сходишь, с мастером поговоришь — он месяц держится. Хоть месяц, а живем спокойно. Потом, правда, он опять срывался, но бить-то нас не бил. Боялся. Недавно начал.

— Демократ, наверное, — предположила я, задыхаясь от ненависти.

— Да нет, — совершенно серьезно ответила женщина. — Он за Жириновского голосует.

А, ну тогда все понятно! Как говорится, плох тот ученик, который не желает превзойти учителя! Насмотрелся алконавт, как бледное подобие фюрера тузит за волосы женщину, и решил: во как себя ведут настоящие джентльмены! И чем я хуже?..

А кто может быть безответней, чем женщина, весящая сорок пять килограммов? К тому же, родная жена, которая на мужа не заявит?

— Ненавижу, — сказала я вслух. Посмотрела на Лену и спросила:

— В милицию обращались?

— С участковым разговаривала, — ответила она. — Соседи вызвали.

— Спасибо, хоть соседи о вас позаботились…

— Да нет, он им спать мешал. Напился и орал.

— А-а-а… Понятно. И что вам сказал доблестный служитель закона?

— Сказал, что семейными дрязгами заниматься не станет. Чтоб сами разбирались.

— Где уж ему такой ерундой заниматься, — пробормотала я, чувствуя, что еще немного — и я разревусь. — У него по расписанию борьба с сицилийской мафией. Комиссар Каталкин хренов…

— Он Полозков, не Каталкин, — поправила меня Лена.

— Буду знать.

Я прошлась по кухне, охваченная самым страшным гневом. Гневом бессилия.

Вот что делать простой полуграмотной женщине, без родственников, без поддержки в этой жизни, оказавшейся в подобном положении? Вы знаете? Я тоже не знаю. Но что-то делать обязательно нужно, нельзя же так жить…

— Илона Ивановна, да вы не беспокойтесь, — начала оправдываться Лена. — Я всю работу буду аккуратно делать. Подумаешь, синяк! Что он мне помешает, что ли?

— Э-э-эх!! — сказала я, не найдя, что сказать еще.

Удалилась в библиотеку и стукнулась лбом о корешки книг.

Ну почему у наших женщин почти поголовно синдром мучениц?! Классики, что делать?!

Классики безмолвствовали, и я стукнула кулаком по разноцветным томикам. Но тут же устыдилась этого недостойного жеста.

Они-то тут при чем? Классики в подобной мерзости замечены не были!

— Илона Ивановна, — робко позвала меня Лена, сунув голову в комнату.

— Да? — ответила я устало. Мне было невыносимо стыдно оттого, что я ничем не могла помочь этой хорошей женщине.

— Что мне еще сделать?

— Ничего не нужно, — ответила я. — Отдыхайте.

Она потопталась в коридоре.

— Может, я окна помою?

— Двух недель не прошло с прошлого раза.

— Или занавески постираю?..

Она встретилась со мной взглядом и страшно смутилась.

— Мне уж лучше у вас быть, чем дома, — сказала она тихо.

Я взялась за лоб.

— Хорошо, Лена, — ответила я, стараясь говорить спокойно. — Делайте все, что считаете нужным. Хотите, можете просто посидеть и книжку почитать…

— Да что вы…

— Не хотите — не надо. Придумайте сами, чем тут можно заняться.

— Спасибо, Илона Ивановна, — обрадовалась домработница.

У меня не хватило сил ответить «пожалуйста». Было в этом что-то циничное.

Поэтому я просто собралась, крикнула, что ухожу по делу, и вышла на улицу. Никаких дел у меня не было в помине, но оставаться дома и любоваться на несчастную Лену с изуродованным лицом было выше моих сил.

Я купила себе мороженое и медленно побрела по улице.

Почему мужики такие скоты?

Не все, конечно. Я просто не понимаю, как у здоровенного ублюдка может подняться рука на человека вдвое слабее? Это что, нарушение психики?

Как-то раз я попала в подобное положение. На остановке на меня внезапно бросилась такса, которую вел на поводке здоровенный мужик криминального вида. Нос у мужика был похож на нос Деда Мороза, но на этом сходство с добрым дедушкой заканчивалось. От мужика сильно пахло какой-то алкогольной смесью. И вот, когда они проходили мимо меня, такса вдруг резко рванула в мою сторону и ухватила зубами мой кожаный плащ. Вообще-то, собака планировала цапнуть меня за ногу, но я рефлекторно дернулась, и таксе пришлось довольствоваться подкладкой моего плаща, которую она изорвала.

Несколько минут я пребывала в шоке. Мужик с таксой шествовал дальше как ни в чем ни бывало. Не зная, что предпринять в таком случае, я догнала мужика и, уворачиваясь от таксы, которая все время рвалась к моим ногам, воззвала:

— Мужчина!

Тот даже не оглянулся.

— Послушайте!

Ноль эмоций.

— Посмотрите, что сделала ваша собака!

Тут мужчина остановился, развернулся ко мне, открыл рот и облил меня отборным магом.

— Вы что себе позволяете? — шепнула я онемевшими губами. — Я на вас заявление напишу!

Тут двухметровый стокилограммовый мужчина вытянул вперед руку и послал меня в короткий нокдаун.

Я свалилась прямо в весеннюю грязь, каблук моих единственных сапог противно хрустнул и вывернулся в противоположную сторону.

А мужчина продолжил свое неторопливое движение.

Остается только добавить, что происходило все это на автобусной остановке, посреди бела дня, на глазах у десятка свидетелей. Думаете, кто-нибудь попытался мне помочь?

Если вы так думаете, значит, никогда не оказывались в подобном положении. И слава богу.

Спору нет, мне было ужасно жаль безнадежно разорванной подкладки. Про сапоги просто не говорю — это была катастрофа, пробившая огромную брешь в моем бюджете.

От грязи я отмылась. Снаружи, имею в виду. Гораздо ужасней была грязь, осевшая изнутри.

И чувство абсолютного бессилия.

Поэтому я очень хорошо понимаю эту девочку-журналистку, подавшую в суд на Киркорова. Она, по крайней мере, имела возможность потребовать удовлетворения от всем известной личности. Я такого удовольствия была лишена.

Помню другого певца, вещавшего о том, что девочка по аналогии с Моникой Левински обеспечивает себе раскрутку за счет звезды нашей эстрады.

Не знаю, говорил ли он искренне, или проявлял чувство корпоративной солидарности, но мне очень хотелось ему сказать: «Знаете, Саша, проконсультируйтесь с женой. Не уверена, соприкасается ли она сейчас с грешной землей. Возможно, ваши заработки огородили ее от этого. Но когда-то она, безусловно, имела такую возможность. И ей, наверняка, приходилось сталкиваться с отвратительными проявлениями мужского хамства. Вот пускай она вам и расскажет, как себя чувствует женщина в этом случае. Как ужасно чувство бессилия, которое при этом возникает. Может, хотя бы она сможет вам что-то объяснить».

А уж то, что Филипп Киркоров далеко не Билл Клинтон, по-моему, никому и объяснять не требуется.

Я почувствовала, что впадаю в меланхолию. Вот вам и пример знаменитого закона всемирного равновесия! Порадовалась с утра пораньше, мне головку-то и остудили. Чтобы все было в пропорции.

Я нашла таксофон, достала из сумки карточку-визитку господина Седельникова и решительно набрала его рабочий номер.

— Алло, — пропел приятный женский голос.

— Добрый день, — начала я.

— Здравствуйте.

— Я бы хотела поговорить с Родионом Романовичем.

— Соединяю, — ответила девица так просто, что я даже удивилась.

Очевидно, Родион Романович не страдал комплексом полноценности, как многие начальники даже самого мелкого уровня.

— Слушаю, — рявкнул в трубку мой поклонник через минуту.

На заднем плане послышались оживленные голоса и громкий смех. Праздник какой-то отмечают, что ли?

— Родион Романович? — неуверенно протянула я, смущенная резким тоном.

— Элька, ты?

Голос Редьки немедленно изменился и стал радостным. У меня потеплело на сердце.

— Я. Не вовремя, да?

— Да не то, чтобы не вовремя…

Редька минуту помолчал и вдруг закричал так громко и радостно, что я невольно отдернула трубку от уха:

— Подождите, подождите! Без меня не начинайте!

— Слушай, по-моему, я все-таки не вовремя, — решительно сказала я. — Не буду вам мешать.

— Элька, Элька! — завопил поклонник. — Подожди! Слушай, ты сейчас свободна?

— Свободна…

— Приезжай к нам в офис! Мы тут такую штучку сделали — умереть не встать! Обалдеешь!

— Очень заманчиво, — соблазнилась я. — Точно не помешаю?

— Давай дуй быстрей, — все так же приподнято распорядился Редька. В комнате снова кто-то громко рассмеялся.

— Жду! — крикнул Редька и бросил трубку.

Я прочитала адрес фирмы на визитке, остановила частника и через пятнадцать минут была на месте.

Фирма Редьки занимала четыре комнаты в обычной московской новостройке.

Пространство было заставлено всяческой техникой, и поразило меня то, что стояла она безо всякого присмотра. Распахнутый подъезд, отсутствие охраны, раскрытые настежь двери — заходи, бери, что хочешь!

Впрочем, народ нашелся в последней по коридору комнате. Человек семь, в том числе, одна девушка, видимо секретарша, и двое молодцев в униформе охранников.

Все они сгрудились вокруг Редьки, державшего в руках шлем, похожий на хоккейный.

— Можно я? — упрашивали все по очереди, обращаясь к патрону.

— Элька!

Все обернулись в мою сторону. Наступило настороженное молчание.

— Здрасте, — сказала я неловко.

— Вот молодец, что быстро приехала!

Редька подошел ко мне и чмокнул в щеку. Если бы я не стояла рядом, то решила бы, что поклонник немного пьян. Его глаза сверкали, щеки раскраснелись…

Но пахло от Редьки только хорошим мужским парфюмом.

— Пойдем, я тебя познакомлю с коллегами, — сказал он все так же приподнято.

Мы двинулись навстречу сотрудникам. Черт, ну почему именно тогда, когда нужно хорошо выглядеть, я оказываюсь в старом платье и с немытой головой? Хорошо, хоть немного накрасилась с утра пораньше под влиянием романтического настроения. Жаль, настроения не хватило на то, чтобы вымыть голову…

— Таня, начальник нашей приемной.

— Начальница! — поправила Таня. Улыбнулась мне и сказала:

— Это вы звонили? Я вас по голосу узнала.

— Ромка. Наш ведущий программист.

— Только после вас, Родион Романович.

— Рауф. С его тетей ты уже знакома.

Я вздрогнула. Это племянник Эльвиры Давыдовны? Веселый, смеющийся парень с ослепительными белыми зубами?

— Очень приятно, — пробормотала я.

— Мне тоже, — ответил Рауф. Он еще раз сверкнул зубами и сказал вполголоса:

— Храбрая вы девушка.

Я отчаянно смутилась, сообразив, что он имеет в виду мой вчерашний бенефис.

— С Саней ты уже знакома.

— Здрасте, — широко улыбаясь, сказал молоденький парень, который встречал нас в аэропорту.

— Коля-Толя, — представил мне поклонник двоих охранников.

— Наша ударная сила. Только не спрашивай меня, кто из них кто, я сам не знаю…

Охранники рассмеялись и раскланялись со мной. Парни оказались близнецами.

— Вы, конечно, меня извините, — сказала я неловко, — но у вас все двери нараспашку. Обворуют же…

— Это мы тебя ждали, — объяснил Редька. И вполголоса велел близнецам:

— Чего стоите? Быстро двери на замок!

— Только без нас не начинайте! — снова произнесли парни удивившую меня фразу.

Сначала я подумала, что на фирме отмечается какой-то праздник. Но, оглядевшись вокруг, не заметила никаких праздничных атрибутов в виде бутылок с алкоголем, разнокалиберной посуды и магазинных салатиков в пластиковой упаковке.

На компьютерных столах мой пристальный взгляд обнаружил только чайные и кофейные кружки, покрытые изнутри махровым коричневым налетом.

— Элька, мы с ребятами такое придумали!

— Господи, да расскажи ты мне наконец! — не выдержала я.

— Мы тут по заказу одного издательства начали делать программку… Короче говоря, механизм для написания популярного романа. Скелет, так сказать.

— Это как?

— Это просто. Есть костяк, есть варианты развития сюжета, есть варианты любовной интриги. Всовываешь героев, задаешь программу — и вперед. Машина оживляет схему, выписывает подробности и выдает конечный результат.

— Боже! — сказала я в полной растерянности. — Как это? А творчество? А словарный запас? А метафоричность? А авторская стилистика?

Редька слегка нахмурился. Я уже заметила, что компьютерам в частности и технике вообще он был предан безоговорочно. Поэтому все сомнения в их состоятельности воспринимал как личное оскорбление.

— Не говори ерунды! — сказал он довольно грубо. — У любой машины словарный запас в три раза больше, чем у среднестатистического автора.

— Да, но процесс творчества…

— Ага, ага! — закивал головой Редька ядовито. — Ты еще про авторский стиль вспомни! Спрашиваю тебя, как человека читающего: ты способна отличить язык одного современного автора от другого?

— Господи, конечно! Акунин и Пелевин совершенно разные по…

— Я не про мастеров говорю, — снова перебил меня Редька. — Я говорю про авторов макулатуры, которая заполонила рынок. Акунин и Пелевин — изделия штучные. А я тебя про ширпотреб спрашиваю!

Я прикинула и не нашлась, что ответить.

— То-то, — так же грубо продолжал Редька. — Там в издательствах тоже не дураки сидят. Они нам штамповку гениев и не заказывали. Просто попросили сделать схему продажного среднестатистического романа, не более того…

— Что ж им, авторов не хватает? — удивилась я. — По-моему, пишут сейчас все, издаются тоже все… Чего программы придумывать?

— Автор — существо капризное, — объяснил Редька. — То есть вначале помалкивает, а потом, если не дай бог раскрутится, начинает запросы выдавать: то гонорар его не устраивает, то цвет обложки, то качество бумаги напоминает туалетную… А с компьютером все эти проблемы уходят в безрадостное прошлое.

— Понятно. И вы программу сделали?

— Мы ее сделали! — с ликованием ответил Редька, и все присутствующие поддержали его ликование овациями и шумным свистом.

Я зажала руками уши и переждала несколько минут.

— Ну, молодцы, — неуверенно похвалила я, когда шум смолк.

Редька переглянулся с коллегами.

— Товарищ не понимает, — весело сказал ведущий программист Роман.

— Не понимает! — хором подтвердили остальные.

— Да я и не претендую! — обиделась я. — Я всего-навсего примитивный пользователь…

Редька прервал мой монолог, взял меня под руку и повел куда-то в коридор. Мы приблизились к деревянной двери, которая была плотно закрыта и даже снабжена шпингалетом. С наружной стороны.

— Что там? — спросила я, невольно поддаваясь любопытству.

Редька молча отодвинул задвижку, распахнул дверь и пошарил по стене внутри.

Ярко вспыхнула лампочка.

Помещение оказалось обыкновенной кладовкой, в которой хозяйки обычно сваливают старое или несезонное барахло. Ну, там держат лыжи летом или велосипед зимой… Домовитые женщины заставляют полки банками с домашними соленьями-вареньями.

Пространство этой кладовки снизу доверху было завалено книжками в дешевых бумажных переплетах. Так называемыми покетбуками.

Я присвистнула.

Не знаю, из скольких книжек был сотворен этот литературный Монблан. Может, из нескольких сотен. А может, из нескольких тысяч.

— Господи!

Я стала медленно прозревать:

— И все это вы прочитали!

— Все, — ответил Редька с мрачной гордостью. — До последней буквы.

— Боже!

— Именно. А ты как думала? Чтобы составить компьютерную программку современного кассового романа, нужно было запастись сведениями о нем! И чем полнее будут исходные данные, тем точнее получится программа! Люди мы добросовестные…

— Бедные вы мои! — посочувствовала я невольно.

— По ночам читали, — пожаловался Редька. — Днем-то работать нужно, заказчиков много…

— Ну, покажи, что получилось, — заторопила я.

— Пошли.

Мы вернулись в главный зал.

— Ну, поняли, какой подвиг мы совершили? — спросил Рауф, смеясь.

— Вы просто мученики науки! — искренне высказалась я.

— А что делать? Зарабатывать-то надо…

— Не ври, — сердито сказал Редька. — Сначала туго шло, потом попривыкли. А потом просто интересно стало. Под конец уже ночевали на работе.

— Что, серьезно? — не поверила я.

— Честное слово! — ответил мне Санек. — В другой комнате все еще раскладушки стоят…

Я не выдержала и расхохоталась. Меня начало обуревать нервное нетерпение. До чего же интересно! Сейчас я узнаю формулу кассового успеха! Распечатаю какой-нибудь роман, отнесу его в издательство и получу гонорар. Потому что этот опус любое издательство купит гарантированно.

— Господи, вы же можете миллионерами стать! — сказала я невольно.

Мне было отвечено таким взрывом хорошего здорового смеха, что я съежилась. И даже подумала, не обидеться ли мне.

— Да вы не обижайтесь, — сказала мне Таня, начальница приемной. Она даже заплакала от смеха и сейчас вытирала глаза.

— Они не над вами смеются.

— Слушайте, люди, давайте туда Эльку отправим! — вдруг предложил Редька.

— Да? — с сомнением спросил Рауф. Поджал губы и оценивающе оглядел меня с головы до ног.

— А что? Свежий человек, свежий взгляд… Даже интересно!

— Куда это вы меня отправите? — испугалась я. — Не поеду!

— Дурочка, да никуда ехать не нужно.

Редька взял со стола шлем, похожий на хоккейный, и показал его мне.

— Нахлобучиваешь на головку и отбываешь в виртуальный мир. Просто и надежно. Фирма гарантирует.

— Ну да, а потом у меня из-за излучения опухоль появится…

Программисты возбужденно и негодующе загалдели. Вообще мой вам совет: никогда в присутствии технарей не говорите плохо о компьютерах! Ругайте их внешний вид, манеру одеваться, специфические особенности речи, характер их ближайших родственников… Все, что угодно!

Только ни одного дурного слова о компьютерах.

Загрызут.

— Прямо как моя теща, — высказался наконец Роман раздраженным тоном. — Она тоже прочла в каком-то полуграмотном журнале, что компьютеры излучают. А о том, что излучение излучению рознь, она, конечно, и понятия не имеет!

Он фыркнул и продолжил обличать:

— «Излучают!» Магнитное поле Земли тоже излучает. Что-то я не заметил, чтобы это кого-нибудь беспокоило…

— Ромка, брэк! — остановил его Редька. — Простим даме ее невежество.

— Нет, я теперь просто настаиваю на том, чтобы ее туда заслать! — упорствовал Роман, оскорбленный в своих профессиональных чувствах.

— Ромка, остынь!

Редька обернулся ко мне.

— Эль, все просто, — сказал он рассудительно. — Мы предлагаем тебе побывать в виртуальном мире. В мире современной популярной литературы. Ты наденешь этот шлем, встанешь на это возвышение и будешь смотреть кино. Но в отличие от телефильма, ты сможешь в действии поучаствовать. Мало того: от твоего поведения будет зависеть поведение героев программы.

— Это как? — не поняла я.

— Ну, это как в передаче «спрашивайте — отвечаем». Задавай любые вопросы, твои собеседники будут на них адекватно реагировать.

— Слушайте, я что-то такое читала, — сказала я неуверенно. — Кажется, у Стругацких, в «Понедельнике…»

В комнате прогремел еще один взрыв восторга.

— Правильно, умница! — вскричал Редька, перекрывая все другие голоса. — Мы эту идею и взяли за образец!

— Да?

Мне стало интересно. Уж не стану говорить о том, что «Понедельник…» — одна из моих любимейших книг. Меня просто увлекла затея, претворенная в жизнь.

— Это безопасно? — уточнила я еще раз.

— Абсолютно!

— Там ничего не замкнет?

— Ничего!

— А если замкнет? — настаивала я плаксиво.

— Элька, ты же никуда не денешься. Будешь стоять тут, рядом с нами.

— А если мне там не понравится?

— Если не понравится, мы тебя тут же вернем назад.

— А как вы узнаете, что мне там не понра…

— Мы за тобой будем наблюдать вот в этом мониторе.

И Редька указал мне на огромную плазменную игрушку. «Пять тысяч долларов, не меньше», — подумала я автоматически. И сказала:

— Ну ладно, я согласна.

— Глупая, — ответил Редька вполголоса, надевая на меня шлем. — Да мы все убиться были готовы, только чтобы первыми туда попасть. А ты…

Он скривил физиономию и передразнил:

— «Ну ладно, согласная я…»

Покачал головой и повторил:

— Глупая…

Отступил назад и приказал:

— Крепите датчики.

Не знаю, как они, а я в виртуальный мир не рвалась. Более того, когда чьи-то цепкие руки пристегнули к моей шее и запястьям что-то холодное и жесткое, я испытала сильное искушение отказаться от предложенной чести.

Шлем, который Редька нахлобучил мне на голову, полностью закрыл верхнюю часть лица, включая глаза. Единственное, что я успела разглядеть, это какие-то странные очки, расположенные прямо перед моими зрачками. Стекла в них были непрозрачные и совершенно скрывали от меня перспективу.

Нет, мне было очень неуютно. И я уже собралась оповестить об этом собравшихся, как вдруг голос Редьки отчетливо произнес:

— Поехали…

«Прямо как Гагарин», — восхитилась я и не успела дезертировать.

Что-то негромко щелкнуло в правое ухо, я скорее почувствовала, чем увидела, как осветилось странное возвышение, на котором я стояла. Ногам стало тепло, но приятно, без излишнего жара.

Потом темнота перед глазами стала рассеиваться, и в серой полутьме проступила какая-то колышущаяся масса.

Я сощурилась. Что это?

Пелена перед глазами разорвалась, как облака, и виртуальный мир предстал передо мной во всей своей трехмерной красе.

Я летела на вертолете.

Ощущение было необыкновенно реальным и захватывающим. Я видела внизу под собой море, которое выглядело абсолютно настоящим. Пенились волны серого цвета, по-моему, слегка штормило.

Я огляделась вокруг. Мамочки! Где пилот?!

Кабина была совершенно пуста. Я сидела на заднем сиденье, позади кресла водителя, или пилота, или как там он еще называется… Переливались лампочки на табло, ходила взад-вперед какая-то рукоятка… По-моему, это называется штурвал. Но абсолютно никто машиной не управлял.

— Ай!

— Элька, спокойно.

Голос Редьки заехал мне по уху, как мяч. Кто-то в отдалении проговорил:

— Не усердствуй. Звуковая мощность высокая.

— Уменьши ее! — раздраженно ответил Редька в сторону и вернулся ко мне.

— Элька, ты летишь на автопилоте. Маршрут проложен, бояться нечего. Посмотри на горизонт. Вон цель, видишь?

Я приподнялась на сиденье. Мельком подумала, что, наверное, выгляжу смешно на том возвышении, с шеей, вытянутой как у страуса.

— Да, что-то виднеется, — ответила я немного спокойней. Присутствие Редьки меня ободрило.

— Через три минуты будешь на месте, — спокойно заверил Редька. — Как полет?

— Обалдеть! — сказала я искренне. — Как настоящий!

— Ромка гений.

— Это точно.

— Странно, что ощущения такие реальные. Я на вертолете ни разу в жизни не летала.

— Зато я летал, — вклинился в ухо голос Романа. — Вы пользуетесь моим жизненным опытом.

— Спасибо.

— Не за что.

Я снова посмотрела вниз. Серая вода волновалась в сотне метров подо мной.

— Слушай… Родька, — начала я, вовремя удержавшись от искушения обозвать его Редькой в присутствии подчиненных.

— Да?

— А зачем нужны эти три минуты?

— Понимаешь, сканер должен ввести тебя в программу, — ответил Редькин голос.

— Сканер?..

— Ну, возвышение, на котором ты стояла, является гигантским сканером. С тебя сняли отпечаток, грубо говоря, и теперь компьютер загоняет твой ангельский образ в программу. Не можешь же ты попасть туда в натуральном виде!

В отдалении послышался смех.

— Слушайте, если вы не прекратите смеяться, я сниму с головы вашу шапочку, — предупредила я.

Смех немедленно смолк.

— Элька, не смей! — вознегодовал Редька. — Знаешь, сколько памяти на тебя уже потрачено?!

— А мне плевать. Слушай, почему вода такая серая? Это вы такую нарисовали?

— Нет, это компьютер так переосмыслил качество заложенной в него литературы.

— А при чем тут море?

— Увидишь! — нетерпеливо ответил голос Редьки. — Так, ты уже должна быть на месте.

Я посмотрела вниз и вместо тяжелой свинцовой массы воды увидела серый бетонный прямоугольник.

— Тут посадочная полоса!

— Это крыша здания, — торопливо предупредил меня Редька. — Не пугайся, если посмотришь вниз.

— Ладно.

Моя умница-машина аккуратно опускалась прямо в центр нарисованного круга.

— Сели, — проинформировала я. — Что теперь?

— Командир вертолета и экипаж прощаются с вами, — сладко пропел Редька. Откашлялся и проговорил своим голосом:

— Выходи! «Что теперь?»… Спиноза.

— Шлем сниму! — предупредила я.

— Ладно, молчу.

Я открыла дверь и высунулась наружу. Потянула носом воздух. Пахло макулатурой.

— Слушай, здесь воздух пахнет, как в той комнате, куда мы в школе сваливали собранную макулатуру, — проинформировала я.

— А ты думала? Помнишь, сколько литературы сюда вбухано?!

Я вспомнила переполненную кладовку и вздрогнула.

Пол был совершенно настоящий. Я пошарила по нему ногой, потом соскользнула с сиденья и несколько раз подпрыгнула на месте.

— Не резвись, — сурово осадил Редька. — Сканер сломаешь!

— Зануда! — ответила я.

Вышла наружу и осмотрелась.