Боцман и Паганель, или Тайна полярного острова

Глава 32. «Боцман и Умингмуксуэ»

Бронислав Устиныч достал ещё один длинный свёрток из мешковины и развернул его. В нём оказались два запасных ствола от уже собранного немецкого пулемёта. Воронёное железо было в идеальном состоянии: без малейших признаков коррозии или грязию. «Ай да Верманд, ай да норвежский старичок-рыбачок!» — отметил я про себя — «Мы мирные люди, но наш бронепоезд ухожен и смазан всегда…» Боцман, однако, не удовлетворился осмотром и принялся заново полировать и протирать запчасти МГ-42. После короткой паузы и моего нетерпеливого напоминания он продолжил свою полярную Одиссею, прерванную в момент его эпохальной баталии с косматым полярным циклопом. «Как волосатая, полутонная туша на меня свалилась, это я ещё помню» — продолжил боцман — «Однако упал я неудачно — затылком о валун приложился и как говорится — дальше тишина, но слава Создателю, не окончательная. Очнулся я от доброй порции не тёплой морской воды с ледяной крошкой, которую Миник плеснул мне в физиономию из ковшика, бывшего при каяке. Как оказалась, за минуту до этого он с помощью большой, выброшенной на берег коряги, использовав её в качестве рычага, свалил с меня мёртвую тушу одноглазого гренландского бродяги-урсуса».

Как я не задохнулся, это одному Большому Джуулуту известно, поскольку Миник, по его словам отсутствовал не менее получаса. Присел я на тот самый валун о который башкой треснулся и чувствую, что мутит меня, как салажонка в первом рейсе, а как взглянул на бича полярного, мною из Зауэра убиенного, которого Миник с меня снимая корягой-рычагом на спину перевернул, то совсем худо мне стало. Глаз его единственный (видать от последствий близкого выстрела в голову) из впадины выскочил и на волосатой грязно-серой щеке на глазном нерве висит — картинка та ещё, скажу я вам…

Ну чую опозорится сейчас усатый боцман Друзь. Ещё немного и «смычку бросит» — стошнит, стало быть, как укачавшаяся в школьном автобусе пятиклассница. Но Миник поспел, как всегда вовремя — не дал случится такому позору. Достал он флягу с водой, напоил меня болезного, а голову тугой повязкой перетянул. Принёс с нарт подстилку из шкур и уложил меня на неё. Лежать велел, не двигаться и не разговаривать, а сам отправился добытую нерпу разделывать. Забылся я, на сколько времени точно не знаю, но когда в себя пришёл чую, что полегчало мне здорово. Я ведь тогда моложе был и здоровьем бог не обидел — после всяких передряг быстро восстанавливался. Миник рядом сидит у костра из той самой коряги-спасительницы разведённого и глядя на огонь, как будто тихо-тихо поёт и покачивается при этом.

Слышу мотив этой песни на одинокие, тоскливые завывания ветра в скалах похож и на вечный шум морского прибоя одновременно — захочешь не напоёшь таковскую музыку. Понял я, что это какой-то древний ритуал Калаалит Анори и не спроста выпускник универа, хотя бы и инуит о нём вспомнил. Не иначе случилось что. Тут меня, как обожгло — Нанока то, брата Миникова почему рядом нет!? Подождал я пока он песню свою закончит, а ждать долго пришлось, сел на своей подстилке и тихо так спрашиваю (сам же ответ услышать опасаюсь): «Миник, а Нанок где?»

Миник посмотрел куда то в пространство поверх моей головы и голосом непохожим на свой обычный, глухо так говорит: «Большой Джуулут всегда знает, что говорит. Он назвал тебя, Рони охотником на злых духов и я только сейчас понял, что он имел в виду. Этот одноглазый большой белый, которого ты убил, был проклятием и злым духом нашего племени последние двадцать лет. Два десятилетия назад молодой и горячий инук из нашего рода по имени Иннек, что значит огонь, не внял предупреждению ангакока не выходить на охоту до прихода новой луны. Вездеход с запасом продуктов, который шёл к становищу провалился в глубокую расщелину совсем рядом с ним и водитель едва спасся, выпрыгнув из падающей вниз машины. У вездехода от удара взорвались баки с топливом и он сгорел вместе с грузом. Племя голодало и оставалось всего три дня до окончания запрета, но у Иннека недавно родилась дочь, её назвали Ивало — бабочка или маленькая волна. У жены Иннека пропало молоко от недоедания. Вездеход вёз и датское молоко для младенцев, но не довёз.

И тогда Иннек нарушил запрет и уехал на промысел нерпы никого не предупредив. Иннек добыл трёх нерп и вёз их в племя на собачьей упряжке. Но дорогу ему преградил молодой медведь — большой белый, голодный и злой. Он хотел отнять добычу, а человека только прогнать. Большие белые обычно, чуя запах людей уходят подальше. Они умны и знают, как опасен бывает человек, но и среди них бывают исключения — это людоеды. Раз попробовав человеческой плоти они находят её настолько сладкой, что начинают специально охотится на людей. Медведь-людоед прячется в засаде и подкарауливает человека, затем ударом лапы убивает и выедает у него живот со всеми внутренностями до костей позвоночника. Этот белый не был людоедом, просто был очень голоден и зол.

Иннек тоже был голоден и зол. Он не отведал ни куска добычи — в иглу ждала слабеющая молодая жена с плачущим без молока младенцем. И эти двое охотников сошлись в смертельной схватке за куски нерпичьего мяса. Оба изголодались и ослабели и не один не смог убить другого. В самом начале схватки медведь выбил из рук охотника винтовку и разбил её вдребезги о скалу, тогда Иннек схватил попавшийся под руку гарпун, которым добыл нерпу и вонзил его сопернику в глаз. Молодой большой белый взревел от боли и кинулся в скалы, чтобы избавиться от гарпуна и в одиночестве оплакать потерю. Тут бы Иннеку поступить так, как учит поступать в таких случаях Большой Джуулут — оставить побеждённому треть туши нерпы, чтобы насытить и унять его ревность и злобу, но Иннек был молод и горяч и просто поспешил к семье. Он накормил жену и прежде, чем насытится самому разделил мясо между всеми родственниками, оставив себе лишь равную долю. Его благородство было запоздалым — главные запреты были нарушены и старейшины сказали: „Быть беде!“

Окривевший и оскорблённый большой белый в тот же год выследил Иннека во время охоты, напал из засады и убил его. Напрасно старейшины просили предков во внешнем мире унять злодея. Они лишь получили ответ, что теперь в одноглазом медведе живёт злой дух мщения и он будет преследовать охотников Калаалит Анори пока жив, к тому же не один из племени не сможет победить его. За прошедшие двадцать лет Кривой убил четверых и ранил шестерых охотников, трое из них остались калеками. „Кривым Белым“ матери стали пугать непослушных детей, а мужчины слагали о нём страшные рассказы и хвастались, как им в очередной раз удалось ускользнуть от ревнивого мстителя. Сегодня» — завершил, горько вздохнув, свою притчу печальный Миник — «Мой род принёс последнюю жертву — злой дух живший в кривом белом медведе убил медведя из моего рода — брата Нанока, ведь имя Нанок означает медведь. Ты, Рони — охотник из другого великого племени покончил не просто со старым злобным зверем, а с двадцатилетним проклятием наших инуков».

Назавтра Миник собрал разбежавшихся после гибели хозяина собак и заметил, что вожак упряжки пропал. После недолгих поисков мы нашли останки коренника, бедняга был разорван на части. Видимо пёс пытался защищать Нанока от нападения «Кривого маньяка», но силы были неравны… Собаки нередко погибают, защищая хозяев. Верность и героизм всегда рядом. Не доезжая до становища полукилометра, мы спешились и пошли рядом с нартами. Тело Нанока было завёрнуто в парусину и лежало в них. Разделанные и упакованные в кожаные мешки туши нерп находились тут же под телом. Ничего не поделаешь — у жизни и смерти пути сплетены. Неожиданно от скал впереди нас отделилась какая то тень и медленно стала перемещаться в нашу сторону. Это был ангакок рода Калаалит Анори Большой Джуулут.

После всего происшедшего его сухонькая фигура больше не вызывала у меня легкомысленной снисходительности, напротив от шамана словно веяло непознаваемой, необоримой потусторонней силой. Ангакок поднял руку и мы остановились. Большой Джуулут заговорил и я с трепетом осознал, что понимаю смысл его речей, не внимая словам. Он обращался к Минику, однако желал и моего внимания к сказанному. Шаман говорил странным способом — не размыкая губ: «Печальна ваша добыча, охотники. Ещё один из моих сыновей оставил нас, став последней искупительной жертвой за нарушенные одним из нашего рода заповеди предков. Но грядут такие времена, когда все заповеди теряют смысл, потому что мир, который знал я перестаёт существовать. Идёт новый мир, а с ним меняется и мир внешний — обиталище добрых и злых духов и душ наших прародителей.

Ты, Миник должен был стать моим преемником, ведь духи всегда были благосклонны к тебе. Ты верил в них, а они верили в тебя и готовы были говорить с тобой, но ты услышал более сильный зов — зов идущего к нам Большого мира, мира белых людей. Они приходят всё чаще и их всё больше. Ты ушёл к ним, чтобы познать их великие, но грубые и земные секреты. В Большом мире умеют делать разные удивительные вещи, но разучились смотреть внутрь себя и говорить с духами внешнего мира, не понимая того, что лишают себя общения с большей и величайшей частью мироздания, предпочтя лишь малую, материальную его часть. Это конечно всего лишь детская болезнь роста и люди Большого мира когда то прозреют мучимые вечным ощущением Великой потери, но на это уйдут тысячи и тысячи новолуний. Я не так глуп, чтобы противостоять неизбежному, я всего лишь печален. Мое время уходит, у меня в запасе лишь две полных луны.

Я прошу тебя, Миник. Тебя и твоего нового брата и нашего будущего кровного родственника. Исполните последние просьбы последнего ангакока рода Калаалит Анори. Я прошу тебя, Миник: не возвращай тело твоего погибшего брата в становище живых, ты верно забыл, что у нас инуитов мёртвых хоронят на месте их гибели или увозят умерших в своих жилищах в скалы, где много камней и можно похоронить покойного в недосягаемости для голодного зверья. Жена умершего — Ивало уже извещена о смерти мужа и оплакивает его. Вся родичи будут скорбеть о нём до первой трети луны, а после никто не произнесёт его имени и не выкажет свою печаль об ушедшем, чтобы не смущать его душу, ещё не освоившуюся в новом мире. Позволь мне самому похоронить погибшего. Это первая просьба.

Я ещё прошу тебя, Миник: не ввози мясо добытой на этой охоте нерпы в тень наших иглу и не дели его между родичами. Ты вез мёртвое тело рядом с добычей и дух смерти коснулся будущей пищи. Это мясо не должно отдавать людям. Оставь его мне. Я возьму мясо двух нерп и позову на пир сородичей убитого твоим новым братом. Пусть придут большие белые к ближним скалам и съедят его. Их тела насладятся пищей и дух смирится и они не будут мстить за своего мёртвого. Мясо от последней нерпы я сожгу над могилой усопшего — пусть его дух насытится перед дальней дорогой. Не беспокойтесь охотники, вы не вернётесь без добычи к голодной родне. В наших краях объявились Умингмуксуэ, мускусные быки, которых раньше могли добывать лишь наши братья- инуиты, живущие далеко на севере Гренландии. Их мясо нежнее и слаще мяса нерпы. Оставьте мне нарты и собак в упряжке, чтобы я мог отправить их следом за покойным хозяином — не идти же ему пешком на встречу к духам предков. Собаки видели смерть своего хозяина, который был их богом. Что им делать в этом мире мёртвого бога?

Возьмите моих собак, нарты и немного сушёной рыбы и поезжайте на юг до синих скал, за которыми видно море. Там в зелёной долине пасется стадо быков — три с лишним десятка голов. Добудьте троих и возвращайтесь домой. К тому времени период скорби по умершему истечёт и мы встретим праздник Жизни. Я вижу, сын мой Миник, что ты готов выполнить мои просьбы. Так не медлите, делайте, что должно, а я отдохну от собственного многословия и сделаю то, что должно сделать мне — старому Джуулуту».

Эта встреча и всё сказанное старым шаманом на миг показались мне нереальным событием, болезненным сном вызванным последствиями травмы головы, происшедшей совсем недавно. Я взглянул на своего спутника — лицо инуита было сумрачно. Миник молча правил упряжкой Джуулута, погружённый в свои пасмурные, как низкие серые облака мысли. Я не решился беспокоить его звуками своего голоса и прикрыв глаза, сам углубился в тени печальных раздумий. Течение времени, как будто перестало ощущаться и пространство то ли сжалось в одну точку, то ли разрослось до бесконечности. Я пребывал в этом странном состоянии до той поры, пока мы не преодолели особенно крутой подъём и на спуске я чуть было не вылетел из нарт. Лёгкий стресс оказался полезен и привел меня в чувство, вернув к реальности. Миник озабоченно взглянул на меня и коснувшись рукой моей головы, осведомился, всё ли в порядке.

Я обрадовался возможности покончить с тяготившим меня молчанием и ответил ему почти весело: «Всё в порядке, брат. Далеко ли до Синих скал?» — «Да вот же они» — Миник кивнул на вырастающие из-за горизонта высокие остроконечные нагромождения. Скалы в самом деле были покрыты серо-голубым мхом. При ближайшем рассмотрении это оказался олений ягель. Миник пояснил, что лет десять назад в окрестностях Синих скал паслось довольно большое стадо оленей, настолько большое, что корм вскоре истощился и стадо ушло далеко на Север по восточному побережью, лишая близ живущих инуитов столь желанной добычи. Зато, продолжил он, взамен оленей появились (Джуулут не мог ошибиться) мускусные или овцебыки — Умингмуксуэ по инуитски. Датчане с канадцами и американцами сравнительно недавно проводили эксперимент по переселению овце-быков с севера Гренландии на её юг и эксперимент видимо завершился удачно.

Мы спешились в небольшой травянистой расщелине между нескольких огромных серо — голубых валунов. Неподалёку журчал ледяной водой между камней горный ручей. Собаки были утомлены долгим переходом и мы распрягли бедолаг, накормив их последней сушёной рыбой, благо пресной воды было в достатке. Сами чувствуя себя не менее вымотанными недавними передрягами и дорогой, мы постелили шкуры из нарт и мгновенно уснули. Часы мои разбились, не вынеся встречи с кривым злодеем и неизвестно сколько времени я проспал.

Проснулся я от моросящего прохладного дождика, освежившего мне лицо и прогнавшего остатки сна. Миника рядом не было и я помахав руками, чтобы разогнать кровь отправился на его поиски. Далеко идти не пришлось и я увидел его лежащим на вершине покрытого редкой травой и замшелыми камнями, высокого холма. Я не раздумывая направился к нему и поднявшись наверх увидел внизу между скал узкую долину, поросшую довольно высокой для этих широт сочной и зелёной травой. На этом приволье паслись десятка два самок мускусного быка с несколькими телятами. Крупнотелые, рогатоголовые самцы, словно беспамятные караульные одетые весной в зимние, линяющие тулупы с залысинами между грязно-бурых длинных прядей свисающей до земли шерсти, солидно жевали жвачку из травы, приправленную обильным мохом с камней, не чувствуя наших жадных взглядов. Мне привиделся сочный, пурпурно-кровавый кусок свежего мяса, насаженный на ружейный шомпол, шипящий в языках пламени костра и желудок свело мучительной судорогой.

Предусмотрительный Миник с момента прибытия к Синим скалам уже не расставался со своей винтовкой. Мне же пришлось спустится вниз, чтобы принести свою вертикалку «Зауэр», не так давно спасшую мне жизнь. В схватке с Кривым двустволка несколько пострадала, но не настолько, чтобы нельзя было вести из неё надежную прицельную стрельбу. Приклад от удара о камни всё таки треснул и пришлось перетянуть его прочным сухожилием всё того же поверженного бродяги-злодея. Миник, разделав нерпу, не обошёл вниманием и его тушу (не пропадать же добру). Снятую шкуру, ещё сырую, он скатал валиком и забрал собой. Отрубленную голову зверя он оставил на месте, выпотрошив и водрузив её на вершине невысокой, но острой скалы, с тем, чтобы ветер и солнце довершили дело. Гарантией того, что голова не пропадёт была репутация её бывшего владельца, точнее запах не внушающий живущему в окрестностях зверью ничего, кроме тихого ужаса. Уже в Синих скалах он растянул шкуру рядом с местом нашей стоянки, чтобы просушить её и заодно избавить нас от визитов сородичей убитого и других более мелких вороватых зверей.

Я присоединился к своему товарищу на вершине холма. Лучшей точки для прицельной стрельбы нельзя было и пожелать. Мы договорились, что он берёт на себя ближнего быка с рыжеватой, густой шерстью над мощными полумесяцами рогов. Мне же достался более молодой и менее крупный овцебык — Умингмуксуэ. Он не имел такой львинообразной гривы, как его старший сородич, да рога его были куда скромнее и темнее цветом, напоминая чем-то нелепо насаженные на лоб, подкрученные усы лихого гусара. Мне на миг стало жаль молодого бычка, но жизнь сурова и не всегда оставляет возможность для сантиментов. Миник шёпотом напомнил, что целиться следует под левую лопатку. Стрелять в покрытую мощной костяной бронёй голову практически бесполезно. Выстрелы наши должны были прозвучать одновременно, чтобы поразить обе цели не вспугнув ни одну из них. Мы дождались пока оба быка не подставятся нам левыми боками и на счёт три одновременно нажали на спуски.

Нашей охоте на мускусных быков сопутствовала удача и обе наших жертвы медленно, даже не поняв, что убиты, согнув в коленях передние короткие, но массивные ноги пали на землю. Молодой бычок на бок, а матёрый улёгся на живот, словно желая передохнуть и только тяжёлая, рогатая голова завалилась в сторону с высунутым сизым языком, выдавая отсутствие духа в мощном мохнатом теле. Другие животные отреагировали на звук дуплетного выстрела тем же образом, как в случае любой внезапной опасности. Молодняк и самки сбились в тесную группу, а сильные быки обступили их, образовав оборонительный круг из мощных тел и рогов. Миник подал мне знак и мы стали спускаться вниз, не обращая внимания на стоящих в защитной позиции овцебыков.

Один из них, самый крупный, отделился от группы и наклонив в нашу сторону впечатляющие рога приготовился отражать возможное нападение, но мы вытащив охотничьи ножи принялись свежевать туши добытых животных. Где то через четверть часа стадо, убедившись в отсутствии с нашей стороны агрессивных поползновений, успокоилось и разбрелось по пастбищу, не вспоминая о двух своих только что пасшихся рядом сородичах. Мы с Миником были погружены в своё кровавое дело и разделывая бычка я только покосился на подошедшую совсем близко молодую корову — самку овцебыка. Она спокойно жевала жвачку, подрагивая толстыми губами и густой запах и вид родной крови похоже её нисколько не (смущали. Когда устав от непривычной, тяжёлой работы я присел возле отделённой Миником от туши огромной, рогатой башки с остекленевшими чёрными глазами, я вдруг пожалел, что не догадался прихватить с собой фотоаппарат. Неплохой мог получиться снимок — «Боцман и Умингмуксуэ».