Боцман Корякин

Лев Веселов

Боцман Корякин.

Повесть.

Книга первая

Часть первая

Нежданная встреча

Яркое солнце, чистое небо, умеренное тепло северных балтийских широт, зелень парков, пестрые наряды встречающих превратили приход судна в праздник, который для моряков после долгого рейса всегда дорог.

Боцман Корякин еще с рейда заметил, что Таллин, в котором он не был без малого восемнадцать лет, изменился: район Ласнамяе застроился, а высотные здания в центре, изрядно подпортили вид старого города. Все же вид на город, со стороны Таллиннского рейда в летнее время, один из самых красивых и не только на Балтике.

Ошвартовались на этот раз быстро, отчего настроение и без того хорошее по приходу, еще более улучшилось. С тех пор, как Корякин сменил Таллин на Питер в этом городе он не был ни разу — слишком велика была обида, нанесенная ему здесь администрацией пароходства и парткомом, да и российские судна сюда заходили в последнее время очень редко. Теперь-то все помаленьку забылось, а тогда обида была жгучей, потому как в том, что случилось, Корякин виноват не был.

Он не знал и не ведал, что доведется встретиться со своим отцом, в одной из командировок пропавшим безвести. Гулял себе боцман в составе группы по Гамбургскому зоопарку, потягивал пивко, любовался бегемотами, когда шустрый немецкий кнабе (мальчишка — нем.) перелез через невысокую ограду и направился угощать булочкой детеныша гиппопотама. Что-то подсказало боцману, что толстокожей мамаше это не понравится. Он перемахнул через невысокую изгородь, схватил парня в охапку под носом у проворной гипопотамши и рванул, что было сил, обратно. На беду Корякина, всю эту сцену снял ушлый фотограф и узнал у его товарищей название судна и имя боцмана. Наутро газеты вышли с репортажем о советском моряке-спасителе, снабженным фото со смущенной физиономией Корякина, а к вечеру к судну подошел человек точь в точь Корякин, только значительно старше.

— Дракон — позвал его старпом, — тебя на причале мужик ждет. Фэйс (лицо — англ.) у него — твой, и ноги — колесом, как у тебя. Накинь на него ватник — не отличить. Уж ни дед ли твой?

Нет, это был не дед. Того давно в Сибирь сослали, где он и сгинул. Оказалось — это отец. Не узнал Корякин его сразу, и говорить с ним не захотел, но прочитал в глазах отчаянную мольбу, не свойственную ему ранее тоску и согласился на разговор. Выпили, как положено русским людям, вспомнили мать, поплакали. Передал отец ему письмо для матери, вместе сфотографировались на память.

О себе отец рассказал немного. Совершил ошибку: остался в Германии во время творческой командировки (так и сказал, хотя был всего лишь кузнецом), уж больно хорошую работу предлагали.

А с приходом в Таллин, завертелись у боцмана дела: с предателем Родины обнимался, не отверг отца-иуду, а еще коммунист называется. Погорячился тогда Корякин. Партбилет на стол бросил, и визы естественно сразу же лишился. В довершение всего, скорый на расправу ретивый начальник пароходства, изрек: "Для пособников предателей у меня места и в каботаже нет".

Он уехал из Таллина к знакомому капитану на "спасатель" в Питер. А вскоре эта история стала известна и в Балтийском пароходстве. Вызвали Корякина в партком, послушали, разобрались, восстановили в партии. Послали на новостроящееся судно в Росток и стал он опять плавать за границу. Вроде бы все устаканилось, но при Ельцине флот, в первую очередь большие новые суда, поделили между начальниками и быстро распродали за рубеж.

Пришлось идти работать на иностранцев. Семьей он так и не обзавелся, что было к лучшему при долгом отсутствии на родине. Впрочем, он попал к неплохому голландцу, у которого и суда были отличные — новые, удобные в эксплуатации, и работать на них одно удовольствие, да и платили неплохо. С капитанами тоже везло: один свой, русский, а другой абхазец Мукба, оба мужики веселые, толковые и малопьющие. Корякин долго плавать не собирался, решил подкопить денег, но каждый раз уход на берег откладывал, а после того, как встретил сорокапятилетие, навалилась на него тоска, которая ранее обходила его стороной. До развала Союза экипажи судов были многочисленными, к тому же судно стояло на линии, и у него в каждом порту было много знакомых. А теперь экипаж одиннадцать человек, пятеро из них рядовые "филипки" — филиппинцы, которые держались обособленно и даже питались отдельно. Так что боцману особо дружить было не с кем — с капитаном нельзя, старпомов хозяин подбирал из голландцев, которые за рейс бывало, и слова не скажут. Штурман и стармех оказались лицами нетрадиционной ориентации, и он обходил их стороной, не в силах справиться с брезгливостью. В последнем рейсе они совсем обнаглели и не выпускали друг друга из объятий, а когда подвернулись ему под горячую руку, помял он их немного. Те обещали с приходом в Амстердам подать на него в суд, так что плавание на этом судне для него окончилось, и он сказал об этом капитану.

— Молодэц, — заключил тот, — настоящий мужик. У меня у самого руки чэшутся, да с их голландской полицией лучше не связываться. Там пэдик на пэдике. Засадят, как пить дать. Дэтей тэбе заводить надо, жэнщину искать, дом строить. Руки у тэбя растут, откуда надо, всё умээшь. Я через рейс тоже списываюсь, зачэм мне много дэнег, у мэня дом большой, мандаринов много, граната много, в горах барашки пасутся. Зови. Обязательно на свадьбу приэду, друзэй позову настоящих джигитов. Все братьями тэбе будэм.

— Спасибо Арсен Вахтангович, непременно позову, как только невесту найду.

— Красывую ищи, молодую, здоровую, чтобы много дэтэй тэбе родила. Ты мужик крепкий, полный дом дэтэй будэт.

— Красивые есть и молодых хватает, — подумал Корякин, да вот только не нравились они ему. — Теперь красивые да молодые только и думают, как бы себя продать подороже. Разговоры их только о шмотках, да о "бабках", а как "зеленые" увидят, глаза загораются.

Женщины боцмана любили, да и было за что. От отца он унаследовал силу от ранних занятий кузнечным делом: широкие плечи и развитую мускулатуру. При росте под метр девяносто и мужественным чертам лица Корякин был неотразим. Отказов не знал, что придавало ему ту уверенность в своем превосходстве, против которой женщины оказывались бессильны. При этом он отнюдь не был грубияном, и обходился с женщинами достаточно ласково, не обижая, но и не обещая вечной любви, а расставался с ними, легко забывая о них после отхода в рейс. Однако, как человек начитанный, он понимал, что без семьи прожить всю жизнь, что катить пустую бочку по дороге неизвестно куда, как говорил его последний капитан-абхазец, старый холостяк и большой любитель женщин. Но Корякин дал себе зарок — жениться только тогда, когда влюбится и не ранее пятидесяти. Именно к этому возрасту, он собирался скопить приличную сумму, которой хватит жить на берегу без хлопот. Однако последнее время в душу закралась тревога — время шло, сумма вклада росла, а хорошие женщины не попадались. Да и откуда им было взяться при его жизни? Те, с которыми он знакомился на стоянках в портах или во время отпуска на черноморских курортах, его идеалу не соответствовали, и поутру всегда в душе оставалась пустота, а порою охватывала брезгливость. В такие минуты он почему-то вспоминал только одну, которую при поспешном бегстве из Таллина бросил, да и знал он, что она с ним не поедет, не оставит больную мать. Это сколько же ей сейчас? Если тогда было восемнадцать, выходит, что тридцать шесть. Наверняка замужем, и дети непременно есть. Она ведь тогда в педагогическом училище училась, в детском садике практику проходила. Видел он, как она на детей смотрела. Глянуть бы на нее хоть одним глазком.

Ночью судно поставили в заводской док, а утром прибыл представитель судовладельца, который будет следить за ремонтом. На судне оставались лишь они с капитаном да стармех, остальные разлетелись по домам до окончания ремонта. Сдав ключи от помещений своего заведывания, проверив вместе с капитаном свой расчетный счет, Корякин сел на трамвай и направился на автобусный вокзал. Пока ехали по улицам городского района Копли, казалось, что город совсем не изменился, только вот вывесок на русском языке не стало, но пассажиры говорили на русском, а вот центра он не узнал — все было незнакомым. Когда-то просторную площадь пред универмагом застроили высотными зданиями, и весь район за ним состоял из небоскребов. Казалось эти огромные коробки, словно монстры, наступают на город, захватывают некогда уютные и красивые пространства зеленых скверов и бульваров. Автовокзал был прежним: небольшим, одноэтажным и тесным. Он не без труда нашел в расписании время отправления автобусов на Санкт-Петербург, попросил затем в кассе билет на вечер. Девушка, судя по акценту — эстонка, с бесстрастным лицом и таким же голосом ответила, что билетов на сегодня нет. Он повторил просьбу, на что миловидный робот повторил сообщение и через некоторое время пояснил — сегодня пятница и на этом направлении — это нормально. Взяв билет на вечер следующего дня, он отошел от кассы, еще не зная, что будет делать.

В вокзальном кафе, чуть поодаль, за столиком несколько человек распивали пиво, и он решил к ним присоединиться. Разговор шел на русском, говорили о работе и о том, что хозяева мало платят, на жизнь не хватает.

— Везде одно и то же, — подумалось Корякину и, подвинув начатую бутылку, сказал, — пейте мужики. А где здесь такси?

Самый невзрачный мужичек проворно схватил бутылку:

— Спасибо. Такси там, у входа в вокзал.

Водитель такси, широкоплечий парень, распахнул дверцу, неторопливо сел и, глянув на Корякина, произнес коротко:

— Куда едем?

— В "Нептун".

— Куда? — удивился водитель.

— Я же сказал, что в "Нептун", хочу там ночь перекантоваться.

— Эй, моряк! Ты слишком долго плавал. Давненько уж этот Дом моряка успел накрыться. "Прихватизировали" его ушлые пароходские бюрократы, теперь он реновированый дом с элитными квартирами.

— А где же теперь переночевать бездомному моряку?

— А это зависит оттого, сколько он способен заплатить за ночлег. Теперь выбор богатый: от люкса до ночлежки.

— Ты за кого меня принимаешь шеф? Я и в былые времена номер без ванной не брал, а теперь пусть не люкс, но на меньшее, чем одноместный со всеми удобствами, не согласен.

— Не пузырись, я и так вижу, кого везу, да только деньгами-то ни к чему зря сорить, ты их, поди, не на дороге нашел. Если перекантоваться на один день, отвезу тебя в Маарду. Там гостиница не люкс, но зато кошельком трясти не нужно, а заодно по пути домой заскочу, если не возражаешь.

— Вези, куда хочешь, я сегодня на все согласный.

— Обожди минутку, я только звякну, — сказал водитель и достал мобильный телефон.

— Марта дома? — спросил он. — Я тут, Галина, с интересным пассажиром домой заскочу, ты никуда не уходи.

При слове Марта, что-то вдруг отозвалось в боцманской душе, но он быстро успокоился. Мало ли Март в Эстонии.

Проехали мост через реку Пирита, у кладбища свернули на дорогу к Новому порту. Когда миновали переезд через железную дорогу, громко застучало сердце. Ведь здесь, кажется перед тем поворотом, улочка, на которой стояла дача отца Марты, там он когда-то провел целый месяц. И когда машина свернула именно на ту улицу, он попросил остановиться.

— Что случилось? — спросил водитель, — никак укачался морской волк?

— Ты езжай, а я немного по земле пройдусь, больно тут у вас хорошо.

— А ты как думал! Я потому в городе квартиру продал, чтобы в этой красоте жить. Когда нагуляешься, подгребай вон к тем трем березам, — он указал на три больших дерева, растущих из одних корней.

Возле них в тени кроны сам остановил машину и скрылся во дворе.

— Господи, — подумал Корякин, — ведь это же те самые, что росли у дома Марты. Вон и сирень вдоль забора, которую он сажал, только вымахала она почти до проводов.

Ноги боцмана вдруг отказались слушаться, и он сел на лавочку у калитки, за которой средних лет женщина полола клумбу. Увидев незнакомого мужчину, она поднялась, подошла к воротам.

— Ты, мужчина, не ко мне ли пришел? — спросила она, поправляя руками пышную грудь. — Заходи, гостем будешь, если не разбойник. А если и разбойник, то таких ладных, как ты, я не боюсь. Или тебе нехорошо? — забеспокоилась она.

— Нет спасибо, все нормально… Устал немного.

— А я баньку затоплю, усталость твою мы как рукой снимем.

Только теперь, после слов о баньке он вспомнил имя этой женщины, что еще девчонкой частенько забегала к Марте полуодетой и, стреляя глазами, приглашала к себе на баньку.

— Никак Галина, — произнес он. — Я-то тебя сразу и не узнал.

— Постой, а ты уж не тот ли морячок, что когда-то к Марте швартовался? То-то я смотрю, что лицо уж больно знакомое. Так ты что, к ней вернулся? — она покачала головой. — Опоздал ты морячок, тот водила, что тебя подвез, ее муж.

— Да уже понял. Я ведь к ней не собирался. Получилось так. Он меня в гостиницу вез, да вот решил домой заехать, а дом-то, оказывается знакомый.

— Вот и хорошо. Выходит, он тебя для меня привез. Значит судьба твоя такая. Заходи.

— Спасибо за приглашение. Я здесь посижу, подожду. Вещи у меня в машине, — потянул он время, глядя на симпатичную фигуристую женщину.

После многомесячного отсутствия женской ласки, она была весьма привлекательна и вызывала желание. С такой можно и в баньке побаловаться, и заночевать. А то уже забыл, когда в настоящей бане был. Очнулся он оттого, что ласковая рука женщины легла на плечо. Она вышла из калитки и стояла рядом. Тонкая юбка и легкая полупрозрачная кофта подчеркивали стройность сильного и здорового тела, а запах духов, его любимого ландыша, пьянил и манил обнять и прижаться к ней. Он едва сдержался.

— Так как, морячок, остаешься? — в ее глазах исчезла усмешка, и они засветились обещанием ласки.

— Можно и остаться, — все еще не решив окончательно, произнес он. — Только банькой я займусь сам, не бабье это дело. А ты скажи соседу, пускай мои вещи у тебя оставит, у меня там для баньки пузырек найдется.

— Обижаешь родной. Я женщина не бедная, для такого случая всегда "беленькую" в холодильнике держу.

— И часто такие случаи бывают? — неожиданно для себя спросил он, но она не обиделась.

— Желающих хоть отбавляй, но я привередливая. Мне всякий не подойдет.

Она взяла его за руку и повела во двор. Он покорно шел с ней рядом, касаясь ее бедра своим телом, и понял окончательно, что сопротивляться уже не сможет. Дом в два этажа был свежеокрашенным, сиял чистыми стеклами, небольшой сад и участок хорошо ухожены, Корякин даже усомнился, что в доме нет мужчины.

— Как же ты одна-то справляешься со всем этим? — спросил он для проверки.

— А не одна я, у меня и дочь есть, и сыну семнадцать. Хорошие у меня дети и работящие, очень любят с садом возиться. Да и работа у меня сменная — сутки отдежурю, двое свободна. А ты, никак, о другом подумал?

Она остановилась и резко повернулась к нему, отчего он налетел на нее и обхватил ее руками. Ее лицо со смеющимися глазами оказалось рядом, он почувствовал ее дыхание и горячее тело.

— Погоди, не спеши, — прошептана она и уперлась руками в его грудь. — Скажи хоть как звать-то тебя, медведюшка, а то я что-то никак не припомню?

— Мать Алексеем зовет, а мужики на флоте Корягой называют, — задыхаясь от желания, произнес, и он еще крепче сжал ее в объятиях.

— Перестань, Алеша. Не хочу я так. Вот баньку натопим, я тебе все отдам, приглянулся ты мне, сама не знаю почему.

— Эй, дракон, да ты я вижу ходок, тебя и на минуту нельзя оставить. Едем мы в гостиницу или вещи свои заберешь? — внезапно раздался голос таксиста.

Корякин разжал руки. Галина засмеялась и, слегка оттолкнув Алексея, попросила водителя:

— Принеси, Федя, его вещички, на крыльцо поставь. Мы сегодня баньку натопим. Так ты приезжай пораньше, бери с собой Марту, детишек и приходите вечерком.

— А по какому случаю праздник, Галина, устраиваешь? Уж не жениха ли нашла?

— Куда уж мне женихаться. Просто мужика настоящего встретила, Федя. Чем не праздник по нынешним временам!?

— Да он же только на одну ночь, завтра к вечеру слиняет в свой Питер. Ищи его потом в далеком море, — промолвил Федор, доставая вещи Алексея из машины.

— А зачем его искать. Мне для счастья и одной ночи хватит, только чтобы она была такой, что до конца жизни вспоминать приятно будет.

Водитель поставил вещи на крыльцо.

— Везет же тебе дракон. Пришел, увидел, победил! А ведь Галине понравиться — такого я что-то и не припомню. Везунчик ты, однако, — покачал он головой. — Что на вечер-то взять, времени у тебя для магазина, по всему видно, не будет.

— Не суетись, Федя. У меня для такого случая все найдется, я только забегу к вам, в теплице лучка зеленого нарву, да заодно помогу твоих птенцов покормить.

— Ну, это если от морячка своего сможешь оторваться, — засмеялся Федор и вскоре его "Опель" скрылся за поворотом.

Корякин прошел через двор к гаражу. Баня стояла рядом, добротная, кирпичная. Справа от входа в предбанник небольшая комната с широкой тахтой, уютная столовая с большим окном, с небольшим холодильником и электрической плитой, круглый стол с шестью стульями. Очевидно в летнее время и при банных процедурах здесь собирались для застолья. Слева дверь с мозаичными стеклами, за которой оказался просторный предбанник с тахтой и низким столиком. Вместительная парилка с двумя широкими полками, печкой-каменкой и баком для горячей воды. В помещениях было очень чисто и сухо, в бане пахло березовым веником. Вспомнив, что через открытую дверь в гараж он видел поленицу сухих дров, набрал охапку и принес в баню. Поискал глазами спички, не найдя их, вышел из бани и попал в объятия хозяйки.

— Какой ты быстрый, уже и топить собрался. Какая же я хозяйка, если гостя не накормлю. Сначала пообедаем, рюмочку выпьем.

— А может, голодным сподручней будет знакомиться, — пошутил Корякин, едва сдерживая желание.

— Дай мне сначала тобой полюбоваться, — ответила она, — уж больно ладный ты мужик, давно таких не встречала.

Стол был накрыт на двоих, на столе запотевшая бутылка "Перцовки", ветка белой сирени в красивой вазочке придавала столу праздничный вид.

— По какому случаю праздник, — не удержался Корякин.

— А ты до сих пор не понял? В честь твоего появления. Могу я себе по этому случаю праздник устроить? — без тени кокетства произнесла Галина, и он только сейчас заметил, что она успела переодеться.

Теперь на ней была прозрачная блузка, сквозь которую был виден узкий кружевной бюстгальтер, едва прикрывающий соски, отчего грудь стала волнующей и зовущей. Стройная шея, красивые руки, все в ней было ладным и желанным. Корякин, ошеломленный ее привлекательностью, боялся поднять взгляд на ее лицо, спасительно схватился за бутылку и налил рюмки. Она успела положить ему на тарелку закуску и застыла в ожидании тоста.

— За тебя, — спохватился он и поднял глаза.

Лучше бы он этого не делал. Выпив залпом рюмку, он встал и, подойдя к ней со спины, подхватил ее на руки и, покрывая поцелуями, понес на диван.

— Не туда, Алешенька, лучше в спальню, — расстегивая блузку, шептала она. — Постой не спеши, я сама разденусь и тебе помогу. Ложись, я все сделаю, — покрывала она поцелуями, лежащего в ее власти Корякина.

Люстра под потолком качнулась, потом он увидел над собой ее лицо, ощутил жаркими губами ее грудь, сжал руками упругие бедра. Ее глаза широко раскрылись, счастливый стон вырвался из ее губ и весь мир куда-то исчез.

Затем он был сверху, целовал ее грудь, живот, бедра и все повторялось вновь. Он отдавал ей все, что скопилось в нем за последние годы плавания, когда он долгими месяцами жил без женщин, и брезгливый по натуре, покупая любовь, сдерживался, избегая настоящей близости. Это же было несравнимо ни с чем, она была красива, искусна и желанна. Ее тело было словно рождено для него, он уходил в нее, и она входила в него, доставляя неведомое до сих пор блаженство.

— Так нельзя, милый, — остановила она его. — У нас впереди еще ночь. — Она села на кровати, склонилась над ним, с улыбкой глядя ему в глаза. — Должна же я накормить тебя, уже почти два часа пролетело, как один миг, — и, угадав, что он любуется ею, не одеваясь, прошла в столовую.

— Вот это женщина, — подумал он, — наконец, и тебе повезло Корякин, ты о такой и не мечтал. А главное и ей понравился. Почему бы, не показать ее матери, та так мечтает о хорошей невестке.

Эта мысль показалась ему явно по душе, он вскочил, надел брюки и майку, прошел в гостиную.

— А душ у тебя есть?

— Конечно, — ответила она, — в саду за домом и в бане, да только вода там холодная, я бойлер еще не включала.

— Я и холодной ополоснусь, привычный.

— Если закаленный — валяй, только обожди, я тебе полотенце дам.

Вода и действительно оказалась холодной, словно из родника, но он уже привык холодным процедурам, которые хорошо снимали напряжение. Стоя в душе под струей воды, которая всегда успокаивала и наводила на мысли о будущем, он подумал: "А что же дальше"? Поиск спутницы жизни он постоянно откладывал, и каждый раз в рейсе давал себе слово, что в очередном отпуске он серьезно займется этим, но поискам, как ни странно, что-то мешало. Современные женщины с отсутствием элементарной скромности — пугали. Его возраст и грубоватая внешность их не смущали, они быстро соглашались, а в итоге все сводилось к деньгам или подаркам. А чем Галина отличается от них? Ему не пришлось даже тратить ни слов, ни времени на ухаживания. Ведь фактически она сама затащила его в свой дом и в свою постель. Может быть, это очередное любовное приключение? И все же что-то здесь не так. А может — это его Величество Случай и запоздавшая награда за многолетнее ожидание? Он закрыл кран, обвязался полотенцем и пошел в дом, решив — будь, что будет.

— Да ты замерз, — спохватилась Галина, — я тебе халат приготовила.

— И тапочки мужа? — вырвалось у Корякина.

Галина вздрогнула, словно от удара, опустила руки, но затем собралась и села за стол.

— Не ожидала я от тебя такого хамства. Думаю, что не заслужила, да выходит ты, как все. Если женщине за тридцать, с нею можно как со шлюхой обращаться.

Поняв, что совершил ошибку и расстроившись, он никак не мог найти нужных слов.

— Ну да ладно, — видимо поняв его, сказала она примирительно, — ты мой гость, а гостя накормить нужно, тем более, если он это заработал.

— Прости меня, сам не знаю, как я это сморозил. Все оттого, что отвык от женского присутствия. На иностранных судах одни мужики плавают, а с теми без мата не договоришься.

— Садись, садись. У нас перцовочка осталась. Надеюсь, обойдемся без мата, я его с детства не выношу. Папаша мой владел им виртуозно, особенно если пьяным приходил. Да еще и руки распускал, пока я его однажды сковородкой не огрела — за мать заступилась.

Она взяла рюмку и подняла на него счастливые с тихой грустью глаза.

— Не знаю, что ты там, в бане надумал, а я хочу за тебя выпить, за подарок, который ты мне сделал.

— Это ты мне подарила такое, чего я раньше и не знал, — возразил боцман.

— Не перебивай, пожалуйста. Вот я с мужем десять лет прожила, двоих детей родила, а такого не знала, и слов таких он мне не говорил. Вот за это тебе спасибо, и дай бог тебе здоровья и всего наилучшего.

— Что это я такое говорил в экстазе, — подумал он.

Поскольку припомнить ничего не смог, все еще не поднимая глаз, принялся за щи. Поесть Корякин любил. Не страдая отсутствием аппетита, ел практически все. Любить пищу судовых поваров в принципе нельзя, выбор продуктов у них скудный, овощей и специй не хватает, да и нормально готовить в условиях качки иногда просто нет возможности. Поэтому ел, что дают, не стесняясь попросить добавки. В этот раз щи были, по его мнению, исключительно вкусны, но попросить еще он постеснялся, однако Галина и здесь его удивила:

— Настоящие мужики любят мослы погрызть, а я в этот раз их сохранила. Будешь?

Смущенный Корякин молча покачал головой, но потом отказался.

— Да ты не стесняйся, — она поставила на стол миску с мозговыми косточками. — На меня внимания не обращай, я за это время посуду помою. Скажи мне — ты женат?

— Нет. И никогда не был.

— А что так? Убежденный женоненавистник? Вроде ты не из стеснительных?

— Да так уж получилось. Некогда было. Мать кормить пришлось. Когда отец у нас пропал, я еще малой был, а потом для себя хотел пожить. Отец решил лучшей доли искать. Кузнецом он был, его каминные решетки за границей показывали, в самой Германии, а я решил мир посмотреть, да вот и загляделся.

— А вот мой отец не просыхал, да еще и руки распускал. Тетка меня в двенадцать лет забрала из Харькова в Таллин детей своих нянчить. Мужика у нее не было, а детей троих имела. Пришлось мне с ними вертеться, а очень хотелось учиться. Ты, наверное, не помнишь — на этом месте была у тетки хибара и огород. Ей как многодетной от работы участок выделили. Лето мы здесь у моря проводили.

— Я тебя запомнил, Галина. Ты иногда к Марте забегала, — перебил ее Корякин, — только сразу я тебя не признал, уж больно разница с прежней большая.

— А вот я тебя сразу признала и остановила не случайно. Не нужно, Алеша, тебе туда ходить. У нее детей пятеро. Федор от нее без ума, и отец он хороший.

— Понял я это, Галина. Да и не собирался. Так вспоминал ее иногда, совесть мучила — сбежал, даже не попрощавшись. Это Федор виноват, я его просил в гостиницу отвезти, а видишь, как вышло.

Она закончила мыть посуду, подошла к столу и села рядом.

— А я, Алеша, рада, что так. Я ведь девять лет без мужа, хотя и не вдова.

— Как это, — не понял он

— А вот так — сбежал мой муженек. Письма изредка пишет, обещает вернуться, да никак не решится и развода не дает. На детей, правда, иногда денег немного присылает, да я и сама неплохо зарабатываю.

— Так взяла бы сама и поехала к нему узнать, чего он резину тянет.

— Да как же я к нему в Канаду-то поеду без его приглашения?

— В Канаду? Да что ж он так далеко от тебя сбежал? — удивился он.

— Не от меня он бежал, Алеша, а от советского строя. К своему отцу, который еще во время войны бежал в Швецию, а потом в Канаду, — она посмотрела на часы и встала.

— Пора, Алеша, баньку топить, обещали ведь Федору. За три часа она как раз дойдет.

Каменку он растопил быстро, сухие березовые дрова горели весело. Алексей баню очень любил. Его отец поставил свою на самом берегу Луги за домом, и с детства топить ее было его обязанностью. Парился сожитель матери, подолгу выбивая веником из себя сивушный дух, смывая грязь пьяных похождений, и на время становился нормальным человеком. Мать выходила из бани счастливая, помолодевшая и дня три с ее лица не сходила улыбка. Но потом все начиналось сначала — пьянки, побои, ругань.

Пока он предавался воспоминаньям, Галина застелила чистыми простынями лежаки, достала полотенца и принесла из гаража веники.

— Налей в бадейки кипятку, Алеша. Воду возьми из бойлера в предбаннике, веники запарим. А я добегу до угла, кваску в киоске куплю, люблю хлебный дух в бане.

Он налил воды, перевязал веники, когда хлопнула дверь и в предбанник вошла Галина. Поставив в холодильник квас, она прошла к нему в баню. В ней было уже тепло, и он сидел на скамье в одних трусах.

— Ух, ты, быстро нагревается, — сказала она, расстегивая ворот халата. — Тебе не холодно?

— Пар костей не ломит, — ответил он, глядя на ее грудь, и неожиданно для себя попросил: — Не прячь фигуру, иди ко мне.

— Какой же ты ненасытный, — она села к нему на колени, прижалась грудью. Счастливые ее глаза смотрели на него без стыда. — Что же мы делаем, Алешенька, — шептали ее губы, а руки все крепче и крепче обнимали его шею.

Тело ее напряглось и вдруг стало невесомым. Когда все окончилось, он осторожно положил ее на лежак, обернул простынею. Она лежала, молча, глядя на него широко открытыми глазами, из которых катились невольные слезы.

— Почему ты плачешь, я тебя обидел? — спросил он.

— А ты разве не знаешь, что женщины плачут и от счастья, особенно от мимолетного, ведь уже завтра тебя не будет. Теперь я буду считать не часы, а минуты. Помоги мне, а лучше отнеси меня в дом, я боюсь встать, мне кажется, что я упаду. Меня еще никто не носил на руках. Нужно привести себя в порядок, скоро придут гости.

Пока Галина возилась с прической и переодевалась, он открыл чемодан достал бутылку виски, ликер, и коробку конфет "Макинтош", любезно презентованные капитаном из представительских. Затем побрился, надел любимую рубашку, легкие брюки. Галина вышла из спальной в красивом платье, в туфлях на высоких каблуках, с жемчугом на шее. Она была очень красива, и Корякин поймал себя на мысли, что красивее женщины у него еще не было. Он хотел, было, сказать ей об этом, но раздался стук в дверь и на пороге появился Федор с шампанским в руках.

— Не понял, — застыл он в недоуменье. — Что у нас за праздник? Мы на баню собрались, а тут такие шикарные люди на паркете!

Галина неожиданно смутилась. Корякин бросился на выручку:

— Решил свой приход отпраздновать, как полагается, да еще хозяйка банный день устраивает. Разбаловался ты на берегу и забыл уже, что для моряка приход — праздник.

— Ты что, кореш, думаешь, я совсем деревянный? Понимаю — гостиница откладывается.

— А как ты думал, Федя, что я для хорошего гостя места не найду? — пришла в себя Галина.

— Ну, если он такой хороший тогда другое дело, — улыбнулся водитель. — Значит, я не ошибся, когда его к тебе привез.

Он немного замялся, потом спросил Галину:

— Я помыться своих старших привел. Ты не возражаешь?

Галина растерялась, на лице ее появилось замешательство, она как-то странно посмотрела на Корякина. После некоторой паузы махнула рукой и сказала с отчаяньем в голосе:

— И правильно сделал. Зачем резину тянуть, а Марта не возражала?

— А что ей возражать раз уж так случилось? Рано или поздно, все равно сказать придется.

Федор внимательно посмотрел на Алексея. Еще не понимая, причем здесь он. Корякин насторожился, они говорили, вероятно, о чем-то важном не только для них, но и для него.

— Вы чего кругами ходите, заговорщики? Я с вами в отгадалки играть не собираюсь, так что кончайте темнить.

— А знаешь, Галя, он, пожалуй, прав, что тут темнить, — он открыл дверь со словами: — Пошли знакомиться с нашими сыновьями, — решительно шагнул на порог.

Еще не понимая истинное значение слов НАШИМИ, Корякин почувствовал, как в душе нарастает волнение, словно ему предложили выйти на штормовую палубу или шагнуть в неизвестность.

Войдя в предбанник, Федор вдруг словно оробел, сник и хриплым не своим голосом, открыв дверь в парилку, позвал:

— А ну, мужики, выходи поздороваться с гостем!

Вместе жаром из полумрака вышли два парня ростом с Корякина и с его крепкой фигурой. Что-то словно обухом ударило в голову, в ногах появилась мерзкая дрожь, которая растекалась по всему телу. Он понял все, сомнений не оставалось — это были его сыновья, точные копии, только блондины.

— Познакомьтесь ребята — боцман Корякин, настоящий старый морской волк, — услышал он слова Федора и усилием воли заставил себя подать им руку.

— Алексей, — сказал один из них.

— Михаил, — пробасил другой.

— Поздоровались, ну и молодцы! Как закончите париться — сразу домой. Маманя ждет.

— Хорошо, папа, — сказал Алексей, и они скрылись в парилке.

— Алексей и Михаил, вот как зовут моих сыновей. Отца моего звали Михаилом, а Алексеем Марта собиралась назвать нашего первенца, — подумал Корякин и поднял на Федора глаза,

— Мои?

Тот смотрел на него серьезно и, качнув головой в знак согласия, беззлобно ответил:

— А то не видно? Только запомни — теперь они мои. Когда ты сел в машину, я сразу понял кто, хотя до этого никогда тебя не видел. А ты что, не знал, что она беременна?

— Знал, — неожиданно признался Корякин. — Не то, чтобы знал, догадывался. Ты меня, Федя, прости.

— Прощение ты у Марты да у них просить должен, я здесь не причем, — усмехнулся Фёдор. — Раньше просить надо было. Только ты теперь не мельтеши, пускай Марта им все расскажет, а уж они сами решат. Мужики уже совсем взрослые и как решат, так и будет. У меня кроме них еще трое. Предупреждаю — вот их и Марту я тебе не отдам, за них зубами тебя грызть буду.

Он повернулся и открыл двери на улицу. Неожиданно вошла встревоженная Галина

— Сказал? — спросила она Федора.

— Да он сам догадался, не дурак, разве такой фэйс не узнаешь?

— Так ты с ним в сговоре? — спросил Алексей. — Выходит, он меня к тебе специально привез?

— А ты чего хотел, блудный папаша. Чтобы он тебя так отпустил, а дети так и не увидали родного отца? Такой грех ты можешь на душу взять, а нам и своих хватает. Пошли в дом, не дай Бог, ребята услышат.

— Успокойся, Галина, — Федору внезапно стало жаль совершенно обескураженного Алексея. — Нагрузили мы его выше ватерлинии. Не каждый день узнаешь, что у тебя оказывается, детишки имеются. Не врубился еще наш моряк от такого аврала. Ты, Галя, пацанов проводи, а мы с ним погуляем, пивка выпьем и за жизнь потолкуем. Хочу, чтобы все по-доброму закончилось, раз уж я сам эту кашу заварил.

В небольшой пивной у дороги было шумно и дымно, после окончания работы многие дачники, сойдя с автобуса, заходили сюда выпить вечернюю кружку. Те, кому места не хватило, сидели на травке около пивной по краю дренажной канавы. Они взяли по большой кружке и сели в сторонке под старой березой. Федор достал вяленую плотву, протянул Корякину, не зная с чего начать разговор.

— Бери, — помолчав, добавил, — задавай свои вопросы, чтобы потом при Марте нам с тобою не базарить.

— А она знает?

— У меня от нее тайн нет. Она ведь этой встречи давно ждала, верила, что ты все же вернешься на детей посмотреть. Мы с ней на эту тему не раз говорили. Так что ничего неожиданного не случилось, а как все закончится, зависит от тебя. Поэтому послушай, как я с Мартой встретился и сошелся.

Не знаю, как у тебя, а у меня все было по-хорошему. Я женился рано, еще до армии. Моя, конечно, меня не дождалась и, мало того, со своим хахалем обворовала мою мать. По возвращении помял я их здорово, меня в кутузку упрятали, судить хотели. Адвокат выручил: раз, говорит, его за справедливый самосуд судите, то сажайте их тоже, за воровство. Судья был родственником хахаля, дело закрыл, а маманя не вынесла всего и преставилась, пока я в кутузке сидел. Похоронил я ее, поджег дом и махнул подальше, в Таллин. Кореш у меня здесь в рыбном порту работал, помог устроиться грузчиком. Там и встретил Олева, мужа Галины. Он тогда механиком на СРТ был, они после работы всегда рюмку принимали на судне. Не знаю, чем я ему понравился, пригласил он меня раз, другой, а потом к нему на дачу приехали. Я, конечно, сразу в Галину влюбился. Олев то с нею не очень ласково обращался, жалко мне ее стало, но клин под нее бить не стал, свою лярву вспомнил. Как-то Галина попросила меня помочь Марте с ремонтом дачи: крышу перекрыть, окна заменить. Плотничать я с детства обучен и взялся, уж больно мне ее парни понравились, было им тогда по четыре года. Марта меня не интересовала хотя и одна жила. Каждый день возила она их в детский сад, где работала воспитателем. Садик был эстонским, и парни русский знали плохо — дед Марты запрещал им говорить на языке оккупантов. Он во время войны в дивизии СС воевал, был сослан в Сибирь, но когда вернулся, убеждений своих не поменял. А Марта хотела, чтобы они русский знали, вот и попросила меня говорить с ними чаще. А тут как раз в садике каникулы, и мы с ребятами целый день одни. Поработаем, на пляже покупаемся и опять за работу. Они смышленые. Я приготовлю все внизу, потом скажу, что мне надо, они в ведро сложат, на верёвку привяжут, мне и спускаться лишний раз не нужно. Вскоре я ремонт окончил, а тут Олев ухитрился мои документы тракториста обменять на свидетельство моториста второго класса, и взяли меня мотористом на его СРТ. Так я и стал рыбаком.

Олев до денег не то, чтобы жадным был, а всегда стремился больше заработать. Остались мы в тот год в Северной Атлантике на второй заход. Капитан на новом судне оказался везучим, правда, спать нам не давал. Встречали нас с оркестром, а деньги я получил такие, что крышу сразу снесло. Неделю гулял и, может быть, все бы спустил, да нашел меня Олев, привез к себе. Три дня не выпускал, хмель из меня в бане выгонял. Как отошел я, увидал на улице твоих пацанов, и сердце у меня зашлось. Они ко мне бегут, радуются, а я слова сказать не могу. Потащили меня за штаны к Марте, еле вырвался. "Постойте", — говорю, — "Я вам подарки приготовил, только они у меня на судне остались, мне их привезти нужно". Упросил Галину поехать со мной в город, подарки выбрать. Много мы с ней всего тогда накупили, устроил Марте и пацанам большой праздник. Посмотрела Галина, как ребята от меня не отходят, и говорит мне: "Ты, Федор, мужик хороший, но заводной и без тормозов, потому как ни семьи у тебя, ни подруги, а к друзьям ты слишком добрый. Если так дело дальше пойдет — пропадешь, ведь нет у тебя никого. Посмотри на Марту, такая гулять не станет, всегда будет тебя ждать. А мальчишки? Зачем какое-то счастье искать, если оно рядом". Долго не думал и предложил Марте расписаться, но она притормозила. Расписались мы только после следующего рейса, дала мне время подумать. Через год Марта еще двойню родила, девчата сейчас хорошие помощницы, а семь лет назад последнюю родила — Марию. Как видишь, у нас с ней одни девки, и поэтому решили мы завязать. Я когда в Атлантику ходил дом поднял, да на обучение детей деньжат приберег. И сейчас заработок приличный, обижаться не на что. С Мартой у нас полное согласие, без нее я бы пропал, теперь точно знаю. Об одном тебя прошу — ты пацанов не трогай. Они воспитаны родителями в эстонском духе, а теперь после независимости на них большое влияние оказывается в колледже, где русский на дух не выносят. Какой ты им теперь отец!? Скорее враг. Да именно враг, — увидев, что Корякин встрепенулся, еще раз повторил Федор. — Так теперь учат молодых. Когда-нибудь они разберутся, а сейчас им это трудно понять. Он встал и, помолчав немного, добавил:

— А Марта сама тебе все расскажет. Она ведь тоже эстонка и ты теперь для нее человек оттуда — махнул он рукой на восток. — Да и не отпущу её, у меня кроме нее и детей ничего уже нет, даже Родины. Сжег я за собой мосты, когда дом поджигал.

Вернулись. Не доходя до дома Галины, Алексей остановился.

— Спасибо, ты все мне прояснил Федор. Выходит, я сам виноват, что ни с чем остался. Наверное, это справедливо, и если бы не ты, прошел бы я мимо. Ты вот только скажи мне — Галина свободна?

Федор улыбнулся по-доброму, с легкой усмешкой.

— Зацепила она тебя, значит, а сам-то ты как?

— Не женат я и никогда не был. Из родных только мать осталась, да и та смертельно больна. Болтаюсь, как буек штормом сорванный, а ради Галины я бы хоть сейчас на мертвый якорь встал. Да только думаю, ждет она мужа.

— Ждет, — ответил Федор. — А как не ждать? Вроде замужем, а восемь лет как вдова. Двое детей, которые отца помнят. Олев лет десять назад задумал сбежать. Дед его еще в сороковом в Швецию перебрался, а отец в сорок четвертом туда же сбежал. Когда письмо он получил, что отец умер в Гетеборге и наследство на него оставил, а еще через год и дед в Канаде Богу душу отдал, и часть наследства тоже ему завещал, поехала крыша у него, а как ней не поехать. Деньги немалые и чулочная фабрика, а Олев всегда богатым хотел стать, вот и сиганул за борт у Копенгагена. Без него Галина все своим трудом заработала, он в самом начале только раз посылку прислал. Ждет она его, только я думаю, жить она с ним даже ради детей не станет. Да и женское сердце чувствует, что не нужна она ему. Теперь-то, после независимости, что стоит прилететь? А он все только обещает. А Галина, хотя и не святая, но не гулящая, это точно. Она свободы от него хочет, и боится, что он детей заберет. — Несмотря на смущение Корякина, Федор не меняет тему разговора: — Уж больно счастливая она сегодня, и не помню ее такой. Везет тебе парень, я бы на твоем месте ушами не хлопал. Такой женщины ты нигде не найдешь, на неё мужики поглядывают, не нам чета.

— Вот и я думаю, на хрена ей какой-то боцман.

— Это ты зря. А вдруг она тебя выбрала. Разве женщин поймешь. Во всяком случае, в квартиранты она еще никого не брала. Ладно, вы и без меня разберетесь. Ты баньку подтопи пока я за своей схожу, я жар страсть как люблю.

Не заходя в дом, Алексей отправился в баню. В каменке весело гудел огонь, полки были сухими и чистыми, а в кадушке томились два новых веника.

— Шустрая. Уже успела за пацанами прибраться, — подумал Корякин и, выйдя в предбанник, сел на диван. Что делать теперь, он действительно не знал. Во многом был согласен с Федором — считать детей своими права не имеет, о них раньше думать надо было. Взять и уехать еще раз, тоже нельзя, вроде опять струсил. Да и не сможет он этого сделать без серьезного разговора с Галиной. Что-то в глубине души говорило ему, что она его последняя женщина, с которой он смог бы прожить оставшуюся жизнь. А уж если и матери не станет, зачем ему на берегу оставаться? — Выходит, все решит Галина, — подумал он и почувствовал облегчение от того, что не ему принимать важное решение. Но уже у двери в дом решительность покинула его, он осторожно постучал и услышал, как незнакомый звонкий девичий голос крикнул:

— Входите, открыто!

У накрытого стола хлопотала девушка с лицом Галины, стройная и хрупкая. Увидев входящего Алексея, она с любопытством посмотрела на него синими, словно воды Средиземного моря глазами. Задержав на несколько секунд взгляд, крикнула в кухню:

— Мам, гость пришел.

— Пускай подождет, займи его чем-нибудь, пока я с пирогом разберусь, — ответила Галина.

— Ну вот, — развела руками девушка, — поручение серьезное, только я не знаю, как его выполнить. — Она пожала плечами и, не спуская с Корякина глаз, подошла к нему вплотную. — А давайте я вам наш сад покажу, заодно Арнольда отыщем, он там где-то пропал.

Алексей молча развернулся и покорно пошел за ней, внутренне радуясь неожиданной отсрочке. Корякин много думать не любил. Его жизненный опыт укрепил веру в убеждение, что от размышлений лишь голова пухнет. В море, особенно теперь, когда экипаж состоял из людей во многом ему чуждых, много думать было ни к чему, работа и быт ограничили общение до минимума. Он отвык даже от чтения, кроме старых газет, читать на судах было нечего. Единственным источником информации оставалось телевидение, да и то на неродном языке, потому смотрел только сводки последних известий. Он всегда был немногословен, а теперь давал волю языку только тогда, когда находился в отпуске на родине, да и то если выпивал с хорошими собутыльниками. Сейчас он шел за девочкой, мучительно размышляя, о чем можно с нею говорить. Она, словно понимая, не требовала ответа и отвечала на свои же вопросы сама,

— Вот эта яблоня-антоновка. Яблоки у нее крепкие кисло-сладкие, мы их на зиму оставляем. Знаете, какие с ними вкусные мама пироги печет? И квашеная с ними капуста хорошо хранится зимой и вкуснючая — пальчики оближешь!

Она оборачивается, закрывает глаза от блаженства и облизывает пальцы. Лицо ее становится счастливым и очень похожим на лицо Галины, после его поцелуев.

Корякин уже не слушает девочку. Мысли путаются.

— Что я делаю здесь, — думает он. — Почему здесь Марта, Галина и дети, много детей. Марту я хотел увидеть, хотя не пойму, зачем через столько лет? Откуда столько детей? А мои дети, что сними делать? И зачем Федор привез меня сюда, зачем?

— Дядя Алексей. Вам плохо? — внезапно слышит голос девочки. — Я вам говорю, а вы не слышите. Нас мама зовет, и дядя Федор с тетей Мартой ждут. Идемте.

— Ну, вот, — подумал он, — и дождался.

Марту он не узнал. Перед ним стояла зрелая женщина, погрузневшая от родов и забот, совершенна не та девочка-подросток с голубыми бездонными глазами. Располневшая, в скромном платье и туфлях на низком каблуке она показалась ему маленькой и похожей на его мать. Она не прятала взор, не смутилась, смотрела на него с нескрываемым интересом без видимого волнения.

— Здравствуйте, Алексей, — сказала она глухим и совершенно не тем голосом, который он помнил. Оттого, что назвала его на Вы, ему показалась, что она совсем не рада его видеть.

— Здравствуй Марта. Я это… проездом здесь — пробормотал он, не находя слов.

— Я знаю, мне муж сказал. У меня хороший муж, хорошие дети. Ты уже видел наших мальчиков? Правда, они красивые? Я познакомлю тебя и с нашими девочками, если у тебя будет завтра время.

Ее уверенный и спокойный голос говорил о том, что Марта даже довольна встречей и хочет убедить его, что не имеет к нему претензий. От этого он быстро пришел в себя.

— Марта, я хотел бы все же… — начал он, но она его остановила.

— Не надо. Не говори ничего. Ты не сделал мне ничего плохого и ничего не обещал. Я рада, что мальчики увидали своего отца, нам с Федором не хотелось их обманывать. Теперь все стало на свои места.

— Ну, вот и хорошо, — сказала Галина, которая напряженно прислушивалась к разговору.

— Бери чистое белье и в баньку, там Федор уже заждался, — она ласково подтолкнула его в спину, — а мы с Мартой тем временем стол приготовим.

Федор сидел на верхней полке красный, как рак, в фетровой шляпе на голове, которая прикрывала уши. Глянув на голого Корякина, покачал головой.

— Самец-красавец! — промолвил он с нескрываемым восхищением. — Тебе любой качок позавидует, теперь понятно, почему Галина не устояла.

— Болтун ты, водила, несерьезный человек. Сам ее хвалишь и тут же про нее такое несешь. Ну-ка, ложись — уму разуму тебя учить буду. И что ты уши-то держишь? Лучше свое "хозяйство" прикрой, чтобы ненароком без него оставил.

— Мы дракон так не договаривались! Прошу усердствовать без ущерба здоровью, а то, если жив останусь, шкуру с тебя спущу.

— Договорились, — шутя прорычал Алексей, и принялся обрабатывать крепкое тело таксиста сразу двумя вениками так, как учил его дед.

Федор то кряхтел, то стонал от наслаждения, но, в конце концов, не выдержал, оттолкнул его и пулей вылетел в предбанник под холодный душ. Алексей обтер полку, бросил ковш воды на камни. Через несколько секунд, новый пар обжег кожу, словно зубами впился в уши. Чувствуя, как от жара расслабляется все тело, он растянулся на полке, положил подбородок на руки и закрыл глаза.

— Хорошая баня, — подумал он, — сколько же времени я в такой не был?

Больше года прошло, как в последний раз топил он баню дома. От запустения баня осела, не держала жар, и он хотел привести ее в порядок, да загулял с ребятами, успел только поправить дом, да и то на скорую руку.

— Если уж что с Галиной сладится, то стыдно будет привести ее в свой дом. Она одна и то у нее какой порядок, а ты, Корякин, со своей бродячей жизнью совсем непутевый стал, а еще на Галину позарился.

Федор старался изо всех сил, но Корякин держался, несмотря на то, что в голове загудело и зазвенело в ушах.

— У, чертова Коряга, железяка пароходная, — ворчал Федор, чувствуя, как силы оставляют его. — Подай гудок, а то забью до смерти.

— Считай, что твоя взяла, веселись, танцуй на моих костях, береговой маслопупый. Кончай банить, отойди в сторону, а то зашибу! — крикнул Алексей и выскочил в предбанник под душ.

Следом, отдуваясь и чертыхаясь, вышел Федор и с жадностью стал пить из ковша, приготовленный женщинами квас.

— А ну, мужики, завернулись в простыни и вон из предбанника, теперь наша очередь, — скомандовала Галина. — Тебе Алексей, я спортивный костюм приготовила. Одевай, он новый, неношеный. Рубашку, да белье не ищи, я их уже постирала.

— Вот так, — сказал Федор, когда женщины скрылись в парилке. — Эта Галина, все успевает. У Олева характер был тяжелый, спуску не давал, несмотря на молодость. Ей не было и восемнадцати, когда он ее в дом привел. Тетка померла, как только сожитель её подорвался. Минером он был, какую-то немецкую хреновину разминировал. У нее сердце не выдержало. Военные Галину из квартиры сразу выселили, и она стала жить на даче, но и оттуда ее вскоре поперли. Хочешь, живи у меня на даче, сказал Олев, я все равно в рейс ухожу. А как вернулся, сразу на ней женился, увидев порядок, который она навела. Родственники его против неё, у них своя эстонка была на примете. С тех пор они с Олевом не знались. Как Олев сбежал, попытались дачу оттяпать, да кооператив за неё горой встал, как это от детей дом забрать? А Галина работала и училась, вскоре и в начальницы вышла. Олев ее часто обижал. Ей многие говорили — брось его, ты и так проживешь. Нет, отвечала она, я бы раньше без него пропала, он меня выручил. Не могу быть неблагодарной, а он гад — взял и сбежал. Вот, если заявится, я ему так и скажу.

— Так что, родственники ей не помогают? — спросил Алексей.

— Родственники? Да они уже все померли, одна только Инга, сестра Олева осталась. Она единственная, кто Галину признавал. У нее муж был русский, хороший парень "дальнобойщик". Три года назад зимой в Швейцарии на перевале в ущелье упал и разбился. Поговаривают, что столкнули его — груз был дорогой: компьютеры и медикаменты. Полиция половины не досчиталась. Своих детей у них не было, Инга всегда помогала Галине, оставалась с детьми на время работы по ночам. У нее дом рядом со школой, где она работает, и дети там же учатся. Они ее, как и Галину, мамой зовут, только по-эстонски.

— А школа эстонская?

— Эстонская, — ответил Федор и внимательно посмотрел на боцмана. — Если ты что-то серьезное задумал, имей в виду, что детей к себе не заберешь, им уже поздно на русском учиться, хотя они и владеют свободно тремя языками. Инга в школе английский преподает, и они "спикают" по англицки, как жители Лондона. Хорошие они у Галины, вот и боится она, что Олев их увезет. Наше судопроизводство зарубежным эстонцам готово задницу лизать, если у них денежки водятся.

— А если я их усыновлю? — неожиданно озадачил Федора Корякин.

— Ты сначала Галину спроси, захочет ли она твоей женой стать. На кой черт ты ей? Да и чем отличаешься от Олева? Побудешь дома немного и опять надолго в свое море. Ей еще развестись нужно, только поэтому она его и ждет. — Федор встал и, давая понять, что разговор о детях окончен, произнес решительно: — Подумай хорошенько, прежде чем Галине мозги пудрить. Ты кто — случайный человек из другого мира, другой страны. Ну, понравились вы друг другу, хорошо вам вместе, а завтра тебе уезжать. Вот и уезжай, расстанься по-хорошему, а там видно будет. Впрочем, это мое мнение, а решать тебе. Если ее обидишь, я себе не прощу, что привез тебя к ней. Боялся я тебя, Коряга, сразу Марте показать. Нехорошее про нее сдуру подумал, люблю я ее очень. А она известие о тебе спокойно встретила, испуг в глазах моих сразу прочитала и успокоила. "У нас с ним, — сказала, — баловство было, а ты мой муж и любимый до конца жизни". Вот какие они, наши женщины.

Ужинали вместе с детьми Галины. Федор много шутил. Алексею пришлось поведать о своей жизни с тех пор, как уехал он из Таллина, правда, особо много рассказывать было нечего, море да работа. Выручал Федор, желавший узнать то, чего не досталось на его долю: про жизнь в странах Азии, Австралии, Японии. Корякин рассказывал, стараясь избежать упоминаний о Канаде и Швеции. Рассказчик из него не ахти, и если бы не Федор, было бы скучно. Старался не смотреть на Галину и Марту, но совсем избежать этого было невозможно, и каждый раз, когда его взгляд встречался с глазами Галины, он терял нить разговора, и, если бы не подсказки Федора, продолжать не смог. Первыми из-за стола встали дети, они торопились на автобус и, попрощавшись, обещали прийти на автовокзал проводить Корякина. Марта помогла убрать со стола, вымыть посуду и увела совсем захмелевшего Федора, пригласив на завтра к обеду. Проводив их, Корякин сел на лавочку у калитки, вдыхая полной грудью ночной воздух, напоенный запахом сирени. Светлая майская ночь Эстонии, которая ничем не отличалась от белых ночей в его Луге, и он вспомнил о матери, которую в этот раз очень хотел увидеть.

— Расскажи мне о своей маме, — услышал он голос Галины и вздрогнул, поняв, что они думают об одном.

Галина села рядом, прижалась и положила голову ему на плечо.

— Что же ей рассказать о человеке, — подумал он, — который в его жизни занимал совсем мало места.

Она всегда жила, отгороженная от него глухой стеной молчания, словно за полупрозрачным стеклом или в немом фильме. Маленькая, неспешно суетящаяся женщина, постоянно занятая приготовлением пищи, стиркой, уходом за хозяйством и огородом. С малых лет Алексей был во власти отца, который кормил, поил и развлекал сына, укладывал спать, будил по утрам. Энергичный, жадный до работы и денег, сильный и властный он ограничил до минимума общение сына с матерью. Причиной был алкоголь, мать была тихой запойной и не могла жить без вина. Ни побои мужа, ни попытки лечения не помогали, и со временем он перестал с этим бороться. Отец вырос в семье кузнеца, усвоил все навыки и секреты кузнечного дела, но после окончания металлургического института избрал работу инженера, пока не был выбран в органы местной власти, где проявил себя не плохим хозяином своего города. Появились многочисленные знакомые, особенно среди женщин, власть и деньги. Постепенно именно деньги стали значить для него многое. Кузнечным делом занимался на досуге, достигнув высокого уровня ковки украшений из металла, особенно заинтересовался каминными решетками, воротами, калитками, изгородями. Стал известен даже в Питере, откуда стали приезжать богатые заказчики. Вскоре бросил свой пост и полностью отдался любимому делу. С матерью он встретился на одном из пикников на берегу реки, она накрывала стол, и ночью по-пьяни овладел ею. О рождении Алексея он узнал случайно, кто-то написал донос в райком, и во избежание скандала отец ушел с работы. Матери заранее было определено место служанки, а сына он тщательно оберегал от ее влияния, ограничив до минимума общение.

Отец исчез, когда Алексею было пятнадцать. Ничего не объясняя, он уехал в Питер и сгинул. Поскольку к тому времени он жил работой вольного кузнеца, его хватились только заказчики из Питера, которым в соответствующих органах объяснили, что им лучше молчать — бегство бывшего коммуниста и деятеля власти афишировать не хотели. Небольшой семье нужно было жить. Мытьем полов на автобусном вокзале мать зарабатывала немного, и Алексей попробовал однажды выполнить заказ цыганского барона. Кованые стремена, шпоры, подковы и элементы сбруи из латуни выглядели под золото, и пошли заказы от плутоватых цыган. Появились деньги и немалые, а с ними — компании и первые приводы в милицию. Опомнился Алексей только тогда, когда в однажды увидел дотла сожженную и разоренную кузницу. Каково же было его удивление, когда он узнал, что это сделала мать. В неполных восемнадцать он ушел из дома, так и не поняв ее, и уехал в Питер. Отловили его через год, отправили домой, где пришел милиционер и отвел на сборный пункт военкомата. Определили в стройбат, по дороге он сбежал, а в Питере сам явился на сборный пункт, заявив, что будет служить только на флоте. Подумав, направили в Кронштадт, пояснив, что оттуда не сбежишь. Там, ознакомившись с его документами, решили подстраховаться и отправили еще дальше в море, на один из старых петровского времени форт, приспособленный после войны под хранение трофейных разоруженных мин. Он считался военным объектом, имел номер войсковой части и охрану. Охранять вообще-то было нечего. Кому нужны ржавые железяки, да и сам форт с почерневшими стенами даже рыбаки обходили стороной. Время службы тянулось в нем так медленно, что Корякин был готов к побегу, но смирился, когда хозяйственный комендант по его просьбе добыл горн, наковальню и кое-какой кузнечный инвентарь. Вскоре на форту заработала "артель", прозванная с легкой руки коменданта "перекуем мечи на орала". Дефицитная продукция в эпоху интенсивного строительства дач, уходила за приличные деньги, а время понеслось со скоростью курьерского поезда.

Когда настало время окончания службы, благодарный и ушлый комендант, словно джин из кувшина спросил Алексея — проси, что хочешь.

— Мне бы мир посмотреть, — недолго думая, сказал он.

— Понял, — коротко ответил доброжелатель, и через несколько дней привез аттестат матроса первого класса.

Пахнувший типографской краской документ свидетельствовал о том, что его владелец после демобилизации окончил курсы матросов при Балтийском пароходстве. В корочки был вложен адрес одного из чиновника Управления рыболовного флота в Таллине, и через месяц он уже ловил скумбрию у берегов Западной Африки.

Мира, как собирался, на СРТР-е он толком не увидел, а в деньгах и без рыбалки не нуждался и потому решил непременно попасть в пароходство, что оказалось сравнительно легко, для начала, в каботаж. Долго там не задержался, работы Алексей не боялся и быстро стал боцманом. Работа на флоте Корякину понравилась. Здесь было место всему, что он считал нужным для себя: интересная работа, на которой можно было приложить свою силу, относительная независимость и достаточно свободного времени. Никто не лез тебе в душу, а на берегу с деньгами можно получить в качестве компенсации все, что пожелаешь. Неожиданно для себя он пристрастился к чтению. Читал много и все подряд, пока не встретился один первый помощник, который "открыл" ему Ремарка, Хемингуэя, Киплинга, Паустовского. Все эти годы дома он был наездами, давал матери деньги, гулял недельку и уезжал на юг, к Черному морю, где имел все, что хотел. Женщины в его жизни занимали место лишь на время, были приложением к отдыху и развлечениям, как коньяк, лимон и хороший стол. Несколько раз он почти влюблялся, но каждый раз лишь до перрона поезда или трапа самолета. Стоило ему вспомнить мать и рутинную обстановку в доме, как мысли о семейной жизни улетучивались, унося благие намерения. Успею еще влюбиться, жениться и завести детей, убеждал он себя, словно это — то же самое, что подготовить судно к отходу. Но после сорока мать стала сниться чаще. Такую же, как и в жизни, во снах он видел ее молчаливой и тихой, не поднимающей глаз, но, почему-то теперь, когда просыпался, болело сердце, и долго не уходила из головы мысль, не случилось ли чего с ней, как она там одна, жива ли? Особенно часто он стал думать об этом в последнем рейсе и пришел к выводу, что больной матери нужна невестка, да и ему пора остепениться, завести детей. Обо всем этом, незаметно для себя, рассказал он всё сейчас Галине и спохватился лишь тогда, когда та обняла его и прошептала:

— Жалко мне тебя Алеша. Вот и я ужасно боюсь одиночества, ведь дети все равно скоро уйдут своей дорогой.

— Ну, что говоришь? У тебя хорошие дети, ты молодая и красивая, одна не останешься. А матери моей жить остается мало, да и что за жизнь у нее была. Отец ее не любил, да и я, выходит, бросил. Он в Германии у своей жены участь матери разделил — словно квартирант живет без любви и сострадания. Неужели и мне такая судьба заготовлена?

— Совсем ты расклеился, мой боцман. Ты на себя в зеркало посмотри, такие мужики не каждый день встречаются. Будь я свободной, ни минуты бы не раздумывала. Один денек у нас с тобой остался, подари его мне. Из последних слов понял он, что надеяться ему не на что. Вот и пролетел ты мимо своего счастья, Корякин, как фанера над Парижем, — подумал он, и охватило чувство безнадежности. — Зря, значит, надеялся, — скорее констатировал он, чем спросил.

Галина поняла, поцеловала его в губы.

— Не знаю, как быть, Алеша. Налетел ты на меня как вихрь, закружил и унес страну счастья, о которой я не ведала. А вот улетит вихрь, и что останется? Не готова я решить вот так сразу, дети ведь у меня.

— Дети нам не помеха, они и мне нужны. Я только одно, Галина, знаю — в первый раз у меня такое и я не представляю, как теперь без тебя жить буду.

— А ты меня не бросай, я буду тебя ждать, чтобы не случилось.

В ту ночь они так и не уснули. Галина то смеялась, то плакала от счастья, не скрывая слез, отдавая ему всю нерастраченную за годы одиночества ласку. Он носил ее на руках, покрывал все тело поцелуями, задыхаясь от желания и неведомой нежности. С каждым часом она становилась желанней, ее тело наполнялось необыкновенной красотой. Он тонул в ее глазах, жадно целовал распухшие от поцелуев губы, наливающуюся грудь. Когда они пришли в себя от настойчивого стука в дверь, Галина ахнула:

— Алеша, ведь уже два часа. Это Федя приглашать на обед пришел.

Она спрыгнула с кровати и стала одеваться. Корякину вдруг стало не по себе. Он был доволен тем, что накануне с Мартой все обошлось без объяснений, но вновь предстать перед глазами мальчишек ему не хотелось.

— Может быть, не пойдем, — спросил он Галину.

— Что страшно, блудный папаша?

— Страшно, — признался он. — Не знаю, как им объяснить.

— А ничего объяснять не надо. Пойми же, наконец, они не твои дети. Отец у них Федор и они вовсе не сироты. А вот Федору очень важно, чтобы ты это понял и дал ему веру в то, что никогда не будешь на них претендовать. При всех своих недостатках он очень хороший семьянин и с тех пор, как сошел на берег, семья для него главное. Он всегда был уверен, что ты когда-нибудь вернешься, ждал этого и боялся. Ты должен непременно его успокоить.

На участке Марты изменилось многое — выросли яблони, стояли две теплицы, в углу сада красивая беседка, у изгороди барбекю под навесом. Под ним, накрывая стол, хлопотал хозяин. Ему помогали две девчушки лет пятнадцати и светловолосая девочка-кукла лет десяти, ребят не было.

— Спортом своим по выходным они занимаются, — пояснила Галина, — у одного плавание, а у другой — подающий большие надежды боксер. Придут поздно, и вероятно со своими девушками. Садись в шезлонг, моряк, мы без тебя обойдемся, отдыхай, сил набирайся — пошутила она, и Корякин внезапно покраснел.

— Да я и не устал, — промолвил он, чтобы скрыть неловкость, — а в автобусе будет время прикорнуть, — чем сам выдал себя и от того покраснел еще больше и стал внимательно рассматривать дом, от которого в нем остались только крыльцо, да широкое окно веранды. Первый этаж, обложенный кирпичом, сиял новыми пластиковыми окнами, второй деревянный этаж блестел свежей салатной краской и красной металлической крышей под черепицу. Заметив внимательный взгляд боцмана, Федор оторвался от занятия и пояснил:

— Второй этаж принадлежит детям, мы туда только с проверками поднимаемся. Они говорят, что к ним Карлсон прилетает, а я думаю, они сами варение лопают, а на него сваливают.

— Не правда, папа, — возразила девочка-кукла, — я сама его видела на крыше гаража.

— Мальчишки проказничают, — тихо пояснила Галина, и сказала громко — и ко мне Карлсон тоже прилетал.

— Правда? — встрепенулась девочка.

— Правда, правда, — заверил ее Федор. — И вчера прилетал и сегодня ночью, — он улыбнулся и подмигнул Корякину.

— Мама, мне опять нужно варенье. Раз к тете Гале Карлсон прилетал, значит, и у нас будет.

Девочка скрылась за дверью. Через мгновение на пороге дома показалась Марта.

— Это к тебе, Галина, Карлсон прилетел? — улыбаясь, спросила она.

— К ней, конечно. Хороший Карлсон вот с таким большим пропеллером, — муж широко развел руки.

Настала очередь краснеть Галине, но та быстро опомнилась:

— На счет пропеллера говорить не стану, но варенье он лопает с огромным удовольствием, — с гордостью сказала она и прижалась к Алексею.

— Еще бы не лопать! У тети Гали варенье что надо, дочка.

— Я знаю, — девочка зажмурилась и сказала, — у неё оно сладкое-пресладкое.

Все засмеялись, и Корякину вдруг стало необычайно легко. Было видно, что эти семьи дружны, любят детей и заботятся друг о друге. Корякина, прожившего многие годы в одиночестве, охватило чувство доброй зависти, которое сменилось желанием остаться среди этих счастливых людей.

После обеда отправились на прогулку, прошлись по дачному поселку, любуясь и оценивая новые добротные дома. Корякин отметил, что они не хуже чем у скандинавов, с такими же ухоженными участками, а садов с огородами стало меньше.

Время летело незаметно. Первой домой заторопилась Галина. Федор настаивал на "посошке", но Марта остановила.

— Собраться Алексею еще нужно, — одернула она его, и они попрощались у калитки.

— Ты нас не забывай, — сказал Федор, — а еще лучше, если приедешь. Адрес и номер телефона Галине оставь, если нужно мы тебе приглашение пришлем.

— Пока и без него обойдемся. Мое судно здесь на ремонте месяц простоит. Позвоню капитану, он судовую роль на погранпост всегда пришлет, — ответил Корякин и, смущаясь, добавил, — у меня теперь здесь большой интерес имеется.

Когда они вошли в дом, Корякин понял, что настают самые трудные минуты. Глядя на по грустневшую Галину, он никак не мог решить, что ему делать дальше. Предложить ей стать женой? А если она откажет? От этой мысли его вдруг охватило омерзительное чувство безнадежности, как тогда, когда он стоял на палубе уходящего в воду судна и не мог решиться прыгнуть в пляшущий далеко внизу на волнах спасательный плот.

— Что будем делать? — услышал он вопрос Галины и поднял глаза. Она стояла перед ним, теребя в руках косынку. На ресницах зовущих глаз дрожали слезинки. Он понял, что ей, как и ему, нелегко.

— Галочка, стань моей…, - не договорил он.

— А разве я не твоя, — прошептала она, качая головой, и шагнула к нему. — Твоя, твоя, — повторяла она, крепко целуя в губы, словно в последний раз.

— Ты будешь меня ждать, а лучше поедем со мной, я покажу тебя матери, — сказал он, перед тем как одеться.

— Я бы с удовольствием, но Олев должен вот-вот приехать. Я уже на развод подала. Ты подождешь?

— Конечно. Я влюблен в тебя без ума. И знай — ты у меня первая, кому я сказал эти слова. И больше не скажу их ни кому.

Провожать Корякина до автобусной остановки пошли Марта, Федор и дочери, "трио девушек", как называл их отец.

— Ребята уже ждут тебя на вокзале, — сказал ему Федор и Алексей вновь ощутил беспокойство.

Автобус долго ждать не пришлось, он появился вскоре и Корякин лишь успел пожать всем руки и пригласить Федора к себе, если вдруг какими-то судьбами ему придется пересечь границу.

— Я все же надеюсь на скорую встречу, — произнес Федор, многозначительно посмотрев на Галину.

— Я тоже, — ответил ему Алексей.

Галина ждала в автобусе, он мягко тронулся, и вскоре провожающие скрылись из виду. Недолго музыка играла, пришла в голову Алексея мысль, и он чуть было не произнес её вслух, отвел глаза от окна и перевел взгляд на Галину. Та сидела напротив, положив руки на колени, и смотрела на него с грустной улыбкой. Сейчас она показалась ему испуганной и маленькой, отчего захотелось её успокоить.

— Я непременно приеду, и хочешь, звонить буду каждый день, — произнес он искренне.

— Знаю. Только теперь время будет тянуться долго. Я ждать не люблю, вернее, боюсь. Когда Олев в море уходил, я быстро забывала о нем. Теперь знаю — потому что не любила. Может нехорошо говорить, но это действительно так. Он был для меня мужем, которому я обязана быть благодарным. И я старалась угодить ему и делала все, что он хочет. Мне было совсем неважно, когда он вернется, у меня были дети, работа и дом. Я знаю, что и он ко мне относился так же. Его устраивало то, что я делала, но он никогда не говорил мне, что любит меня, да и я не припомню, говорила ли я ему это. Когда он первый раз пришел в дом с другой женщиной, обиды не было, я этого ждала и просто сказала ему, что если это повториться, уйду. Однажды он сказал мне, что я очень похожа на эстонскую женщину, потому что они никогда не ревнуют своих мужей и не устраивают сцен. Как ни странно, и это меня не обидело, хотя было признанием, что я все же чужая. Когда восстановили независимость и многие эстонцы, особенно состоятельные и чиновники стали бросать русских жен, я поняла, что Олев сделал бы то же самое. Тогда мне стало впервые жалко себя, я ведь считала, что для новой любви мое время ушло, а просто встречаться с кем-то не хотелось. И вот вдруг появился ты. Не знаю почему, но я решила, — она пожала плечами, подбирая нужные слова, — что я ждала именно тебя. Теперь знаю, что такое любить и все отдавать любимому. Если бы не дети, уехала бы с тобой сейчас. Не бросай меня, Алеша!

Вместо ответа он сел рядом, обнял ее и, не стесняясь, стал целовать ее руки.

На автобусном вокзале отъезжающих было немного, и они сразу же увидели ожидающих детей. Они стояли вместе — трое мальчиков и дочка Галины. Ребята поздоровались за руку, девочка, стесняясь, прижалась к матери. Мальчишки взяли его вещи и пошли к перрону посадки.

— Как ваши спортивные достижения, — спросил Алексей.

— Нормально, — как и положено эстонским парням коротко ответили близнецы, а девчушка пояснила подробнее:

— Алекс едет в июне на соревнование в Финляндию, а Майкл — в Россию. Арнольд тоже едет на шахматную олимпиаду в Испанию, так что можете нос не задирать, — с гордостью за брата поведала она. — Вы сильней, а он умней, а что лучше, дядя Леша?

— Я думаю, что и то, и другое неплохо, особенно для мальчиков.

— А все же что бы вы выбрали, — настаивала девочка.

— И то, и другое, — улыбаясь, ответил он.

— А что выбрала бы ты? — спросила мать.

— Я бы… Конечно бы ум, — немного помолчав, произнесла девочка, — и еще бы красоту.

— Считай, что с красотой тебе повезло, — прокомментировал Михаил, — а вот на счет ума можно поспорить.

— Ты не переживай Миша, время есть и она еще поумнеет. Правда, Алекс? — обратилась Галина к молчавшему брату, который явно смутился, и стало ясно, кто неравнодушен к Вике.

— Что касается меня, мальчики, то я уверен, что Вика будет такой же красивой и умной как ее мама, — подвел итог Корякин, увидев, что к перрону подходит автобус. — Предлагаю продолжить спор летом у меня дома, и приглашаю всех вас к себе в гости. А вам, — обратился он к мальчикам, — желаю побед. Я всегда буду думать и помнить о вас, а если что-то не так, прошу меня простить. Он обнял всех ребят и поцеловал девочку.

Ребята ушли, а Алексей все не мог решить, что сказать Галине, на прощание.

— Гражданин, автобус отправляется, садитесь, — обратился к нему водитель.

— Я буду ждать твоего решения, — сказал Алексей, — и не вздумай сказать нет, я не отдам тебя никому, — и, не дожидаясь ответа, он вскочил на ступеньки. Двери закрылись, и автобус бесшумно тронулся.

Часть вторая

Обретение семьи

Границу пересекали ночью. На эстонской стороне пограничные и таможенные формальности на этот раз были удивительно быстрыми и, не выходя из автобуса, Корякин оказался на Родине. Российские пограничники были не столь благосклонными и, задав несколько вопросов о цели прибытия, отправили к таможенникам, которые учинили досмотр с пристрастием. Корякин поинтересовался причиной, на что получил неожиданный ответ:

— Что ж это вы, моряк, домой возвращаетесь без денег, — спросил пожилой таможенник, явно неудовлетворенный таким положением.

— Почему без денег? Честно заработанное храню в банке, чтобы кое у кого соблазна не было их экспроприировать любым способом, — пояснил Корякин. — Уж больно много развелось любителей поживиться на халяву. Таможенник покраснел, усиленно заработал металлоискателем, заставил раскрыть чемодан и рюкзак. Ничего запрещенного не обнаружив, небрежно отодвинул вещи в сторону и попросил пройти в комнату для личного досмотра. Корякин не торопясь, сложил вещи, закрыл чемодан, взял их собой и двинулся в указанном направлении.

— Вещи можете оставить здесь, — сказал таможенник.

— Спасибо, я же моряк и знаю инструкции. Вещи без присмотра оставлять нельзя.

— Здесь их никто не тронет, — успокоил проверяющий.

— Нет, уж лучше пусть будут при мне. Чего доброго еще что-то и подкинуть могут. Береженого Бог бережет, — пояснил Корякин.

— Ну, раз уж ты такой грамотный и бдительный, то свободен, — и таможенник, потеряв интерес к боцману, принялся выискивать очередную жертву.

От границы ехать оставалось с полчаса, а Корякин никак не мог настроиться на предстоящую вскоре встречу. Причиной тому был таможенный досмотр, процедура для моряков загранплавания во все времена неприятная. Во всех странах мира при ее проведении можно было ждать неприятностей, поскольку помимо государственных интересов, многие таможенники заботились и о своих личных. Придраться можно ко всему, помнить и держать в голове требования всех стран бессмысленно, да и времени на доказательство своей правоты мало, и обычно моряк, который торопится увидеть близких, откупается, для чего в запасе всегда есть бутылка или блок сигарет. Удивительно, что проверявший таможенник его не узнал, несколько лет назад он конфисковал у него 120 незадекаларированных долларов и так долго искал бланк расписки, что Корякин махнул рукой, а теперь всегда старался не брать наличных в такие поездки. В этом его убедил один из капитанов, человек большого ума и любитель пофилософствовать в свободное время. Такие люди непременно нуждаются в собеседнике, и поскольку русских на судне было всего двое, то он всегда приглашал к себе Корякина.

— Каждый считает, — говорил капитан после первой рюмки коньяка, — что он человек исключительный и особенный. На практике каждому человеку в обществе определено место соответственно его уровню, который, разумеется, часто его не удовлетворяет. Вырваться выше можно только за счет приложенных усилий, при этом немалых, после которых удовольствие от достигнутого результата не кажется уже столь приятным и удовлетворяющим. Для среднего человека работа по достижению счастья не совсем правильный подход, поскольку не всякая работа может его дать. Обещание красивой и легкой жизни взамен на небольшие и, может быть, не совсем праведные усилия гораздо привлекательнее. Получается не что иное, как разновидность свечки для мотылька, хотя каждый понимает, что это глупость. Нет и не может быть бесплатного сыра, но разум уступает чувствам, которые подсказывают, что плохое может произойти с кем-то, но только не с тобой. И пусть, даже если и случится, то ты достаточно умен и непременно выкрутишься, а в результате желающих рисковать — пруд пруди. И если такой человек попадает на должность, где можно заработать на халяву, он не терзается мучениями совести. Все берут, а я что хуже. Вот поперли иудеев из храма за торговлю, ну и что? Они проценты придумали и берут, деньги за то, над чем и люди не властны — за время. А время нам кем отмерено — всевышним, значит, они наживаются на божьем. И что, наказал он их за это? Нет. Потому-то людей, живущих трудом неправедным, с каждым днем все больше и больше. Теперь за "большие бабки" люди не задумываясь, совесть продают и на самый большой грех идут. Так что зря ты на таможенников бочку катишь. Раз дают, они и берут. Ты сам-то признайся, халявные деньги разве не взял бы? Взял бы, да их тебе не дают. Отсюда вывод — и ты не давай. Я вот уже давно не даю принципиально, хотя это и мало кому нравится.

С тех пор Корякин придерживался этого принципа. Легче жить от этого не стало, но на совести как-то спокойней.

Автобус между тем миновал мост через Лугу, и Корякин решил сойти пораньше, не дожидаясь остановки в городе. Водитель его решение не одобрил — инструкция в ночное время подобное запрещает.

— Раньше утра до дому не доберусь, — подумал Алексей, — может это и к лучшему. Незачем будить мать.

Последний рейс Корякина затянулся. В обход инструкций и требований профсоюза находиться в море не более шести месяцев, хозяин схитрил. В Австралии он поставил судно на рейде на якорь и дал команде месяц отпуска. Корякин вместе с филиппинцами-матросами слетал на их родину, посетил несколько островов Индонезии, отдохнул одну неделю на курорте среди вездесущих китайцев и вернулся на судно. Через месяц команда собралась вновь, и они продолжили плавание.

В России он не был более года, а мать не видел и того больше. После того, как она сожгла кузницу, Корякин с ней почти не общался, и, когда бывал дома, они почти не разговаривали. Мать редко была трезвой и старалась не попадаться сыну на глаза. Он давал ей деньги и, побыв два- три дня, уезжал. Раньше мать снилась редко, а в последних рейсах он видел ее почти каждую ночь, причём трезвой, умоляющей то простить ее за кузницу, то упрашивающей жениться и привезти к ней жену с внуками перед смертью. От этих снов и задумался он об окончании холостяцкой жизни. Перебрал в уме всех знакомых за последние годы женщин и пришел к выводу, что достойной кандидатуры среди них нет.

— В Осетии говорят, что жениться на тех, которых ты оставил не стоит. Это женщина живет прошлым, а для мужчин главное будущее. Твоя женщина еще где-то ходит, а раз ты над этим задумался, искать нужно. Только гадать не надо. Которая понравится, ту и бери, и не смотри, если у нее мужик есть. Главное, чтобы тебе понравилась, — убежал его капитан. — Нам с тобой по годам, как мальчишкам бегать за ними времени уже нет, смотреть лучше надо, искать.

— А что же сами-то не нашли до сих пор?

— Нехорошо говоришь, боцман. Мне всякие женщины нравятся — и шоколадные, и желтенькие, и беленькие, да только у нас на них не женятся. Я по законам гор жену должен из своего рода выбирать, чтобы к старости она тебя не бросила и в барана не превратила. Без уважения к старшим в этом деле не обойтись. А ты человек свободный — у тебя из родных только мать осталась, а материнское сердце любую жену примет.

После этого разговора и решил Корякин, что завяжет он с плаванием, поищет невесту на берегу, посоветуется с матерью, единственным родным человеком. Да и дом нужно привести в порядок, мать вылечить, говорят, теперь от алкогольной зависимости хорошие методы лечения есть, было бы только не поздно.

Дома

С автобуса он сошел глубокой ночью, когда город спал и вокзал опустел. Кассы были закрыты, буфет не работал. По расписанию первый автобус в его поселок отходил через два часа.

— На Лугу ждешь, — спросил его мужчина, разложивший на скамейке нехитрую снедь. — Валяй сюда, чайком побалуемся, — он открыл термос и налил чай в две аллюминевые кружки-колпачки.

Корякин подумал и решил, что отказываться не стоит.

— Бери, чем богаты, тем и рады. Я что-то не припомню, чей ты, а вот с лица уж больно знакомый, аль не здешний?

— Да нет, здешний, только редко дома бываю, — ответил Алексей.

— Ты мне, мил человек фамилию свою скажи, раз здешний.

— Корякин я, Алексей, слыхал про таких?

— Корякин! — удивился мужик. — Как не знать! Шибко громкая фамилия была в наших местах. Сынок, значит, Ивана Алексеевича. Теперь припоминаю, говорили, ты после армии куда-то за границу перебрался. К папане что ли?

— Нет, я моряк, к папане никакого отношения не имею.

— А я вот имел. Возил его, когда тот при должности был, а как слинял он, так меня сразу выгнали.

В этот момент в вокзал вошла шумная компания молодых ребят в явном подпитии. Один из парней, длинноволосый с серьгой в ухе подошел и, не переставая жевать жвачку, произнес сквозь зубы:

— Смотри, ребя, они тут хавку разложили и с нами не делятся. За это дядя, — обратился он к Корякину — штраф полагается.

— А ты, сморчок, почему не здороваешься со старшими, — неожиданно обратился к нему собеседник Алексея и взял в руки лежащую на газете финку.

"Сморчок" движение заметил, сделал шаг назад и обратился за помощью к дружкам:

— Мужик ножичком играет, пугать нас собрался. Придется клизму ему поставить, за плохое поведение.

В этот момент в двери появился цыганского вида человек с большой черной бородой.

— Заглохни шушера и быстро вали все отсюда. Уважаемых людей знать нужно — это же сам Кондрат. Прости их Степан Петрович, сопляки они и живут не по понятиям.

Парней как ветром сдуло. "Борода" подошел к сидящим, и бесцеремонно сел рядом.

— Какими судьбами, в наши края такой человек — спросил он с заискивающей улыбкой.

— А ты будто не знаешь, цыганская твоя душа, что срок мой вышел. Домой я возвращаюсь.

— Так дома-то твоего больше нет — сгорел он. Как только ты нашего кудрявого порешил, так он и сгорел. Жёнка твоя к сеструхе перебралась, неплохо живет, ей братва помогает.

— Ты не дребезжи, я об этом и без тебя знаю. Малявы получал регулярно. Говори, зачем пришел, — Кондрат спрятал финку, обтер руки о газету.

Цыган посмотрел на Корякина.

— А при нем можно?

— Говори, ему базарить не резон, он человек не глупый, у него свой бизнес, — усмехнулся Кондрат.

— Барон прислал. Просил передать тебе амнистию и мира желает. Вы ведь с нами в расчете — он твоего, и ты тем же ответил. Не время сейчас воевать. Новый барон не тот, и цыгане теперь тихо живут, не то, что эта шпана неразумная. Из-за реки теперь только кокс идет, его большие люди через порт тянут, а цыгане лишь продают. Чухонцы больше сюда не суются, они к финнам перебрались. Тихо у нас стало. Отступные за дом тебе барон выплатит при встрече, а пока вот возьми адресок, та половина дома, что на реку выходит — твоя. Ключ спросишь у хозяйки другой половины, клевая деваха, свободная, может слюбитесь.

— Все сказал? — спросил Кондрат. Бородатый кивнул головой. — Тогда слушай и запоминай. Я завязал, так и передай барону. Отступных мне не нужно, я еще в силе и сам заработаю. На моей территории, что бы я ни одного из ваших ни с травой, ни с коксом не видел. И пусть барон ментов своих предупредит, чтобы меня не трогали, я тихо жить буду, мне врачи два года отвели. А теперь иди.

Цыган встал, надел шляпу.

— С ментами сам разбирайся, наши здесь не пляшут, у вас вся ментовка новая, молодые и шустрые. В пограничную зону нас не пускают, там погранцы правят бал. Ну, бывай, Кондрат Степанович, — он поклонился и быстро вышел.

Корякин присмирел, хотя и был не из пугливых, но такому знакомству был не рад. Это не осталось незамеченным собеседником.

— Да ты Алексей не боись, — сказал он с улыбкой. — Я теперь законопослушный гражданин и сбивать тебя с правильного пути не стану. Да и не считаю я себя уголовником.

— За что ж тогда сидели?

Кондрат посмотрел на часы, аккуратно свернул газету с остатками ночного пиршества, положил в стоящую рядом мусорную корзину.

— Вот в этом самом зале пятнадцать лет назад похитили моего сына. Хороший был парень, лучший спортсмен в районе, десятиборец. На него все хорошие ребята равнялись, а нехорошие побаивались. Мы с женой за него молились — долгожданный он, десять лет ждали его рождения. Похитили среди бела дня, люди видели, как ему в шею шприц воткнули, а через месяц нашли его в лесу под Гатчиной. Экспертиза установила, что долго кололи наркотиками. Подозрение пало на цыган, да и тренер сына сообщил, что они хотели, чтобы он на них работал. Подозрения подозрениями, а следователи так и не докопались, дело закрыли как "глухаря". Через полгода один знакомый в КГБ узнал (осведомитель из цыган сообщил), что убийством моего парня руководил сам сынок барона. Достал я пистолет и поехал к барону, надеялся пройти с оружием и застать в доме сына. Барон сразу не принял, ждать два дня заставил, видимо, чтобы я за собой хвост не притащил. Сынка на встрече не было, а барон принял учтиво, сочувствие выразил, помощь предлагал. Сынка своего не выгораживал и вину не отвергал. Сдержался я тогда, только уходя, сказал, что за мной последнее слово. Отпрыск барона все же засыпался на наркоте, но убийство сына отрицал. Адвокат у него известный был из Москвы, рожу его по телевизору часто показывают в передаче "Что, где, когда". Отмыл он его по всем статьям, как я и ожидал. Дали ему условный срок, освободили в зале суда. Я у военных за сотню зеленых КРАЗ одолжил и за углом ждал. Как он только в свою спортивную "Хонду" сел, я его протаранил и в стену впечатал. Охранник выскочить успел, сообразительным оказался, а ему, есть все же Бог, голову оторвало. Меня к двадцати годам приговори, но потом скостили.

— И вас дружки барона не пытались достать? — поинтересовался Алексей.

— Как же. Долго пробовали, но не удалось, мстителей в зоне уважают и берегут. Барон перед смертью амнистию дал. Записку прислал: "Прощаю тебя. Мы — твоего, а ты — нашего. Видимо так было угодно нашим богам". Он простил, а я не могу. Мы, заключенные, в поселке храм построили. Я у батюшки спросил, как мне быть, если я поступок свой грехом не считаю и молиться не хочу?

— Жить, — сказал он. — Если грех совершил и не раскаялся, значит, не очистил ты свою душу, не вразумил тебя господь. Твори добро в оставшейся жизни, может и придет прозрение.

— А я сомневаюсь — придет ли? Барон не только сына у меня отнял, душу мою дьяволу отдал.

Он закинул за плечо рюкзак, поднял чемодан.

— Пошли на воздух, скоро наш автобус подойдет.

Было видно, что он разволновался от рассказа, а может быть от предстоящей встречи с женой. Корякин решил его больше не расспрашивать. В автобусе сели рядом, ехали молча. Вышли на одной остановке. Прежде чем расстаться Кондрат спросил:

— Ты насовсем приехал или только в отпуск?

— Не знаю, может и насовсем, надоело одному по свету мотаться, — неуверенно произнес Алексей.

— Так ты что — холостой? Не нашел, выходит невесты в дальних странах. Так мы тебе такому видному мужику и у нас подберем. Может помочь. Хочешь, я этим займусь.

— Спасибо, Кондрат Степанович, я уже нашел.

— Ну, раз так, приглашай на свадьбу. а если не возражаешь, я к вам забегу. Маманю твою проведаю, и за жизнь поговорим.

Корякин проследил пока его новый знакомый не скрылся за поворотом улицы и стал спускаться переулком ведущим к реке. Дом Корякиных стоял на отшибе у самого берега среди таких же, наскоро построенных после войны, на пепелище предков. Их обитатели не одобряли послевоенных веяний и считали смену на новые квартиры в многоэтажных домах блажью. Их не трогали, поскольку из-за близости к реке считали район не пригодным для строительства многоэтажных домов. После эпохи "перестройки", старые дома начали скупать и строить современные особняки, поэтому, с легкой руки главы администрации города, этот район прозвали "Монте Карло". Дом Корякиных со временем стал одним из самых убогих и Алексей не раз собирался его перестроить, чтобы не стыдиться перед богатыми соседями. По мере приближения к своей улице, его охватывало обычное при этом волнение, которое испытывал с каждым приездом.

Когда он свернул за угол пятиэтажки, то замер от неожиданности. На месте старого полуразвалившегося, потемневшего от времени дома, сиял в лучах восходящего солнца двухэтажный кирпичный особняк с добротной черепичной крышей. Алексей не столько удивился, сколько испугался. Что случилось, пронеслось в голове. Неужели не стало матери? С трудом он заставил себя подойти к дому. Сквозь красивую металлическую изгородь увидел, как на крыльцо из дома вышел высокий мужчина и спустился к дорожке, ведущей к калитке. Что-то знакомое было в его фигуре и движениях.

— Отец! — подумал Алексей, и тут же спохватился: — Откуда ему здесь взяться, да еще в этом чужом доме.

Мужчина подошел к почтовому ящику на решетке калитки, не торопясь, вытащил газету и поднял глаза на стоящего Алексея. Теперь они оба узнали друг друга. Отец выронил газету и стал торопливо открывать замок, но никак не мог попасть ключом в замочную скважину.

— Алёшенька, сынок, — бормотал он, — да как же это? Ты хотя бы позвонил… Вот мать-то обрадуется… — наконец он взял себя в руки и справился с замком. — Проходи, — открыв калитку, смущенно проговорил он, видя, что сын еще не справился с удивлением. — Мы тебя не ждали, мать совсем извелась, думала, уже и нет тебя или где в странах дальних затерялся.

— Куда ж я денусь, — все еще не решаясь произносить слово отец, сказал Корякин, — а ты как здесь оказался?

— Да уж скоро год, как вернулся. Совсем вернулся и видишь, дом заново построил, здесь теперь и помру.

Словно услышав причитания отца, появилась на пороге мать, охнула, схватилась за сердце и опустилась на скамейку у входа. И тут Корякина охватил жгучий стыд, за длительное молчание, за лишенное любви и уважения отношение к матери долгие годы. Он обнял мать, заглянул в ее выцветшие глаза. Маленькая и худенькая она была легка как пушинка, но теперь в ней было что-то новое и неожиданное, такой ее он раньше не видел. Держа ее одной рукой и не выпуская из другой чемодан, пытался понять перемены и вдруг понял — она была совершенно трезвой, впервые за много лет. Словно поняв сына, мать заторопилась:

— Идем в дом, сынок, в наш дом. Смотри, какие хоромы отец нам за год выстроил. Для тебя и твоих детей строил, чтобы не хуже чем у других было. Вот приведешь молодую жену, и заживем мы как все люди, хватит тебе одному по свету мотаться. Вон отец и то вернулся, — причитала она, словно спешила высказаться за многолетнее молчание.

— Ты сына-то отпусти, лучше приготовь нам что-нибудь посущественней, он ведь с дороги. А ты, Алексей, на второй этаж поднимайся, он для вас с внуками. А как сполоснешься — спускайся, я этой минуты долго ждал, по русскому обычаю обмыть твой приезд нужно.

Корякин поднялся на второй этаж по широкой и удобной лестнице. Небольшой холл заканчивался стеклянной дверью ведущей на балкон. Справа и слева по три двери, на тех, что слева, красивые таблички с мордашкой малыша. Алексей открыл среднюю дверь справа и оказался в просторной душевой, с ванной и джакузи. Из нее две двери вели в одинаковые просторные спальные, из окна которых открывался красивый вид на реку и сосновый бор на противоположном берегу. Он не выдержал и с разбегу плюхнулся на кровать, упругий матрац бесшумно принял его, тело расслабилось и сразу же захотелось отдохнуть.

— Размахнулся папаша, — подумал он. — Это сколько же нужно было денег на такие хоромы? Откуда они у него? Вот это сюрприз так сюрприз!

Приняв душ, надев новую рубашку и брюки, Алексей спустился в столовую. Стол был накрыт, отец возился на кухне, раскладывая по салатницам белые маринованные грибочки, соленые грузди и огурцы. Через минуту показался в дверях с подносом и Алексей внезапно заметил, что он прекрасно выглядит, значительно лучше и моложе, чем тогда при встрече в Германии. За ним вышла мать в светлой блузке с вышивным воротничком и пышными рукавами. Такой он видел ее впервые. Его поразили красивая юбка и ее ноги в туфлях на высоком каблуке. Не скрывая удивления, невольно произнес:

— Ну, вы даете! Такими я вас никогда не видел. А мать-то наша оказывается красавица! Это что ж ты с ней сделал, отец?

Лицо матери вспыхнуло в смущенной улыбке, заблестели глаза, которые до сих пор Алексей помнил со всегда опущенными веками. Отец засмущался, но быстро взял себя в руки.

— Это мать сама заново родилась. Я ее тоже раньше другой помнил. Когда вернулся, она меня и слушать не хотела, неделю в бане жил, а потом пришла и сказала — ладно давай попробуем начать новую жизнь. С тех пор и живем, душа в душу.

— Раз так, отец, наливай, я хочу выпить за вас, за ваше запоздалое счастье.

Отец наполнил два стакана, мать налила себе сок, и сын понял, что мать после многих лет запоя смогла переступить черту с прошлым. Оказывается это так просто, если подарить женщине счастье быть любимой, которого она до сих пор не знала. Выпили по второй, затем по третьей. Алексей смотрел на мать, которая впервые не прятала глаз, смотревших на сына с любовью и, как ему казалось, с какой-то надеждой. От этого взгляда ему захотелось попросить прощения за то, что был не справедлив и многие годы совсем не заботился о ней, но он все еще не мог избавиться от прошлого, и что-то удерживало его от признания.

— Как все же ты решился вернуться, отец? Или в Германии теперь хуже, чем здесь, а может, на русских там теперь смотрят по-другому?

— Да нет. В Германии, с тех пор как мы виделись с тобой, многое изменилось к лучшему. На русских стали смотреть без страха и их там теперь много. А я и сам стал смотреть на себя иначе, это верно. Особенно после того, как умерла Хельга. Она оказалась порядочней, чем я считал, и в завещании своем все мне отписала. Родственники, хотя особенно и не требовали, но через нотариуса и адвоката намекали, что если я вернуться в Россию вдруг соберусь, непременно поделиться нужно. Вот и оставил я им дом, землю, ферму в Баварии и мастерские в Гамбурге. За это мне деньги приличные отвалили — до смерти нам хватит, да и пенсию я немецкую получил такую, какую у нас в России академики не получают. Дом настоящий построил, хочу дело свое завести, ко мне здесь относятся как к пострадавшему от советской власти, и препятствий не чинят. Ты-то не забыл наше кузнечное ремесло? Мать сказала, что ты и в армии им занимался. Может быть, вместе и возьмемся?

— Дело знакомое, можно вспомнить, — собрался с ответом Алексей. — Только я, отец, прежде жениться должен, хватит одному болтаться. А уж как женюсь — в море меня не затянешь, хотя скучать по нему буду. Там, отец, я все хорошее узнал, там меня никто не обижал и делал я все, что мне нравилось.

— Вот и мы говорим, сынок, жениться надо, да разве у нас невест не найдется? Отец вон какие хоромы для внуков отвел, — сказа мать и подсела ближе, с улыбкой прижалась к сыну.

— А невесту искать незачем, — улыбнулся Алексей и обнял мать. — Есть у меня уже, и знаешь, какая она красавица? Таких на всем белом свете я не встречал. И за внуками я думаю, дело не станет.

— Так что ж ты ее прячешь, почему не привез? Расскажи хотя бы о ней, — попросил отец.

Корякин растерялся. Ему еще ни разу в своей жизни не приходилось такого делать.

— Ну, красивая очень, ласковая тоже, умная и добрая, — Алексей, не найдя больше нужных слов, замолк.

— Понятно, — бросилась на выручку мать, — Алеша плохую не выберет и хвалить не будет. Ты только скажи, сынок, когда она приедет?

— Скоро мама, скоро. Дела свои закончит и приедет.

— А она случаем не американка, а может, негритянка или мулатка какая, — спросил отец, и мать вопросительно взглянула на сына.

— Да нет, наша она, из Украины, только живет рядом с нами в Эстонии.

— Слава Богу, — перекрестилась мать. — Выходит, и ты ненадолго приехал?

Алексей ответил не сразу и, подумав, успокоил:

— Да нет. Теперь, вероятнее всего, надолго. Я и так чуть мимо своего счастья не прошел.

В тот день Алексей знакомился с домом, осмотрел гараж, а когда они остались с отцом одни, он не выдержал и спросил:

— Кузню будем восстанавливать?

Старший Корякин хитро улыбнулся и ответил на вопрос вопросом:

— А ты как думаешь? Может быть, другую работу найдешь? Я ведь, честно говоря, и не знаю, чему ты на флоте научился.

— Я, батя, на флоте боцманом был. Всем пришлось заниматься: столярничать, слесарить, малярничать, управлять грузовыми лебедками и судовыми кранами, мыть, убирать и людьми командовать. Не много их под моим командованием было, но за их работу с меня спрашивали. Так что умею многое, да только не знаю, пригодится ли все это в работе на берегу. Боюсь, заново учиться придется.

— Все что ты перечислил сын, по моему разумению несерьезная работа для настоящего мужика. Настоящее дело — профессия кузнеца. Для нее талант нужно иметь, металл понимать и обладать художественным вкусом. Ну а уж о силе и здоровье и говорить нечего. Вот двух последних мне уже и не хватает, а все остальное — талант, его не пропьешь и не потеряешь. Мне тут показали, какие вещи ты на кузне перед армией выковал — люди до сих пор помнят и пользуются ими. Может, возьмемся с тобой за старое, наладим семейный бизнес? Сейчас ограничений ремеслу нет, было бы желание работать.

Отец вопросительно посмотрел в глаза Алексея.

— Неужто вдвоем не осилим? — и, не ожидая ответа, схватил его за рукав и повел к калитке.

— Пойдем-ка, я кое-что тебе покажу.

Они немного прошли по улице вдоль реки и спустились на территорию бывшего кирпичного завода, который не работал уже лет пятнадцать. Пройдя полуразрушенную котельную, остановились перед небольшим кирпичным зданием, с выбитыми окнами. Последние годы оно служило автомастерскими у пограничников, но со строительством нового порта и пограничного городка в Луге пустовало.

— Вот, — заторопился отец, отмыкая большой навесной замок.

С трудом открыл тяжелую половину двери и перед ними открылся зев небольшого пустующего цеха с частично разрушенной задней стеной и крышей, без стекол в окнах.

— Ну и что? — как можно безразличнее промолвил сын, не подавая вида, что кое о чем он начинает догадываться. На лице отца отразилось огорчение, он глубоко вздохнул.

— Мы с тобой здесь кузню поставим. Я уже с районной администрацией договорился, они продают цех за небольшие деньги. Вон на том складе, — указал он на охраняемое здание за колючей проволокой, — все оборудование имеется, а нам-то надо кузнечное, электросварку да еще кое-что. У меня деньги на ремонт имеются, если нужно кредит возьмем. Местное начальство, это мои бывшие подчиненные из молодых, они меня поддерживают, ведь это десяток рабочих мест для нашего поселка. Ограды да решетки сейчас в большой цене, вон посмотри — в домах все окна в решетках, заборы у новых домов на хорошие изгороди меняют, каждый хочет, чтобы у него они позатейливей были. Городское начальство тоже на красоту потянуло. Я ведь в Германии время зря не терял и технологию передовую знаю, и каталоги этой продукции с собой привез в избытке. Соглашайся, развернемся с тобой не хуже новых русских.

— Дело говоришь, отец — похвалил Алексей, — но все обмозговать нужно. — Я ведь тоже не зря по морям болтался, кое-что и у меня на счетах имеется. Нам бы еще экономиста хорошего найти, да прораба.

— За экономистом дело не станет, — обрадовался отец. — У меня когда-то водитель был, жена его экономистом работала на механо-сборочном. Я ее недавно встретил, без работы она пока, мужа ждет. Хорошая баба, умная, а прораба среди военных строителей найдем, их демобилизованных сейчас пруд пруди. У меня с бывшим военкомом отношения, хотя и не теплые, да теперь он теперь председатель общества ветеранов и должен заботиться о том, как бы их куда-нибудь пристроить.

Через час мать с улыбкой наблюдала, как отец с сыном опустошают очередную бутылку "Перцовки" за удачу "безнадежного предприятия".

— Господи! — про себя молилась она, — вразуми сына моего, дай мне увидеть внуков в моем доме и умереть счастливой.

Алексей решил позвонить Галине перед сном, но не решился, понимая, что достаточно пьян, хотя и на радостях, но ей это вряд ли приятно. Утром проснулся поздно, отец отправился по делам один, а мать, жалея сына, подняла только к одиннадцати. Первым делом Алексей нашел "мобильник" и позвонил Галине.

— А я уже подумала, что ты забыл про меня, — были первыми ее слова. — Жду, волнуюсь — доехал ли?

— Все в порядке. Правда, у меня навалом новостей и самая главная — отец вернулся. Да и вообще сюрпризов хоть отбавляй, но все приятные.

— Ну и, слава Богу. У меня тоже новость: Олев приезжает, — она сделала паузу, ожидая реакции, но Алексей молчал.

— Ты расстроился? — спросила она. — А я же говорила, что заявление на развод подала, решила не тянуть. Мне сказали, что раз его давно нет, то можно и без него обойтись.

Алексей по-прежнему молчал. Услышав голос Галины, он вдруг вспомнил горячее прикосновение её тела и от этого никак не мог собраться.

— Алёша, почему молчишь, что случилось? — забеспокоилась Галина.

— Не волнуйся, Галочка. Это меня от твоего голоса заклинило. Не могу я без тебя, очень хочу, чтобы ты приехала. Я сказал о тебе родителям, и они тебя ждут.

— Сейчас не могу, Алёшенька, а как разберусь с Олевом, сразу же приеду.

— А может быть, я сам примчусь на денек?

— Не стоит. Я и так ни о чем думать не могу. Дай мне немного отойти, иначе глупостей наделаем. Мне детей жалко, им и так многое решить предстоит. А я о тебе каждую минуту думаю, только ты обо мне не забывай.

За завтраком мать, словно невзначай, спросила:

— Алеша, а у девушки твоей часом детей нет?

— От меня пока нет, есть мальчик и девочка от первого мужа. Только она уже почти десять лет без мужа живет. А дети у нее хорошие и дом хороший.

— Десять лет? Он что ее бросил?

— Он мама сбежал, только не от нее, а от советского строя, примерно как наш отец в свое время, — не зная почему, вдруг ответил Алексей.

— А вдруг он вернется — забеспокоилась мать, — а она его простит?

— Не простит, — ответил Алексей, она меня любит, — закончил он разговор и вышел на крыльцо.

— Хозяин, подойте сюда, — услышал он голос и подошел к калитке. За ней стояла женщина лет шестидесяти с рослым щенком породистой овчарки.

— Вам хорошая собака не нужна? — спросила она, подводя щенка поближе. — Породистый он, шесть месяцев, а умный, все понимает.

Словно в подтверждение ее слов щенок махнул пару раз хвостом и, глядя на Корякина умными глазами, сел. Он был действительно красив и хорошо ухожен.

— А что ж это вы отдаете такую хорошую собаку?

— Да не моя она, а моего соседа. Одинокий он был, умер неделю назад. Я щенка на время к себе взяла. А вчера откуда-то родственники соседа объявились, в квартиру его въехали, а щенка брать не хотят. Веди, говорят, его на мыло, а нам он не нужен. А у меня квартирка маленькая однокомнатная, и от шерсти аллергия, даже кошечку не могу завести. У вас дом вон какой дорогой, щенок вырастет и сторожить будет. Возьмите, пожалуйста, он очень хороший, не пожалеете. У него, — она показала целлофановый пакет, — и паспорт есть и родословная. Хозяин его очень любил.

— Что там, Алеша, — раздался голос матери.

— Подарок нам принесли, смотри какой красавец, — указал на щенка Алексей.

— Так веди гостей в дом, вот уж отец обрадуется. Он собаку-то хотел взять.

— Заходите, — он открыл калитку.

Женщина застыла в нерешительности, а щенок смело вошел и сел у ног Корякина.

— Молодец, хорошо, — он потрепал его за ухо и крикнул матери, — зови нашего нового члена семьи. А вы проходите, — обратился он к женщине, — мы просто так вас не отпустим.

— Скоро хозяин придет, познакомитесь, заодно и пообедаем, — мать взяла гостью под руку и повела в дом.

— Зовут-то его как? — спросил Алексей.

— Рекс, — ответила женщина, а щенок, словно в знак согласия, дружелюбно замахал хвостом.

— Ну что, ваше королевское величество, пошли знакомиться с территорией вашего королевства.

Десять соток "королевских" земель щенок обежал быстро, принюхиваясь и оглядываясь на Алексея, совершенно не волнуясь об отсутствии его прежней хозяйки. Найдя обломок ветви яблони, схватил его и принес к ногам. "Бросай", — говорили его глаза.

— А ты, оказывается, уже многое знаешь, — отозвался Алексей, — хозяин у тебя был хорошим дрессировщиком. Мы с тобой обязательно станем друзьями, малыш, — сказал он и решил, что даже если отец и будет возражать, он Рекса никому не отдаст.

Отец несказанно обрадовался собаке и сразу заторопился в гараж, подбирать материал для изготовления конуры.

— Какая конура, — возмутилась мать, — собака же домашняя, что у нас места для нее нет.

— Собака должна дом охранять, а внутрь входить только с разрешения хозяина. Ты мать своим делом занимайся, почитай лучше, как ему еду готовить.

— А там, в документах есть книжка специальная, — сказала женщина. — Я помогала покойному кормить Рекса, если что зовите, я пенсионерка, всегда помогу.

— А вы кем работали? — спросил ее отец.

— Тридцать лет поварила в столовых, и даже в ресторане приходилось.

— Вот это здорово. Нам как раз повар нужен, у жены экзема от воды на руках. Может, согласитесь, мы хорошо заплатим. Вас звать-то как?

— Мария я, Маша. Не знаю, — неуверенно сказала она. — Подумать нужно, хотя после смерти Петровича, хозяина собаки, оставаться одна боюсь. Я все больше с ним была, домой только спать уходила, а вот теперь страшно оставаться одной, Соседи у меня пьющие и выселить меня очень хотят. Мария замолчала, не сдержав слез.

— С соседями мы быстро разберемся и в обиду вас не дадим. Уж если они вашего Петровича боялись, неужели мы два таких мужика не справимся?

— Пожалуй, я соглашусь, — сказала женщина. — Завтра с утра и приду.

— Вот и хорошо! Вы, женщины, договаривайтесь, а мы пойдем своими делами заниматься, — отец махнул рукой сыну, и они отправились в кабинет.

Сев в кресло, Корякин старший раскрыл папку.

— Предварительное разрешение на строительство я получил, заявку на покупку оформил, о деньгах договорились. Цена приемлемая, но есть одно условие, без которого сделка не состоится, — отец говорил так, будто он всю жизнь занимался бизнесом, и сын невольно усомнился в том, что отец в Германии был лишь наблюдателем у оборотистой супруги. Впрочем, сказывалось его юридическое образование и опыт хозяйственной деятельности в роли главы администрации. — Так вот, главное условие: в списке акционеров должен быть сын мэра, с количеством акций не менее двадцати процентов, — продолжил он. — Представителем акционеров на аукционе будешь ты, торгуйся до суммы в десять тысяч долларов, после нее предложений не будет. Если на этом не остановятся, уходи. Будем искать другое здание или строить новое, но думаю, мэр другим желающим эту развалюху не продаст. Завтра я еду в Питер за проектом мастерских и частью оборудования, остальное найдем здесь у военных. Электросварочные аппараты, газосварку и инструмент купим в Нарве, ближе и лучшего качества. А теперь давай спустимся в гараж.

В просторном гараже за массивной выгородкой находилась котельная. Они прошли в нее.

— Вот здесь, за котлом, стоят два одинаковых бойлера. Оба подключены и оба работают. Теперь смотри сюда, — отец нагнулся к тому, который стоял ближе к стене и нажал скрытую кнопку на днище бойлера, одновременно нажимая левой рукой такую же, на другом бойлере. С легким жужжанием из первого бойлера опустился почти до пола цилиндрический сейф из нержавеющей стали. — Знаменитый "Бош", — уважительно произнес отец. — Умеют немцы делать такие штуки. Код простой — Гринфельд — это фамилия моей немецкой супруги, порядковое место букв ее фамилии по русскому алфавиту и есть цифры кода. Если забудешь, он стоит на номере электросчетчика у входа в гараж, с верхней стороны и не виден без стремянки, но лучше запомнить его. В нем двадцать тысяч зеленых и пол-лимона рублей. Это на крайний случай. В нем так же ключ от сейфа во втором отделении Внешторгбанка в Питере. В банке хранятся все важные документы на дом, завещание и номера счетов. Я очень рад, что ты вернулся, немецкие врачи пугали меня какими-то образованиями в моих почках и печени, но здесь я гораздо лучше себя чувствую и думаю, они просто не хотели меня отпускать. Все же я в таком возрасте, когда всякое может случиться.

— Отец, может быть, я поеду с тобой? Ты же не собираешься быть там долго.

— Нет, ты нужней здесь, привыкай хозяйничать, нечего дурака валять. Это ж сколько лет ты потерял в своем море? Страшно подумать! С невесткой-то не тяни, уж больно хочу ее увидеть.

Стол помогла накрыть Мария.

— Вот мать, и прибавляется у нас семейство, а ты жаловалось, что дом пустой, и мы с тобой за столом в одиночестве. Жить стало лучше, жить стало веселей, как говорили когда-то. Скоро надеюсь, и внуки появятся, а ты помирать собралась. Мать, красивая и счастливая, утирала краешкам фартука уголки глаз, улыбалась сквозь слезы, посматривая на сына, уплетающего за обе щеки аппетитный борщ.

— Как же хорошо дома, — подумал Алексей, — даже не верится, будто во сне и только Галины не хватает.

Отбедав, они с отцом накормили щенка, потом спустились к реке. Многочисленные рыболовы таскали мелкую плотву, окуньков и ершей, хорошая рыба уже прошла. Довольно широкая Луга отсюда до моря глубока, небольшой буксир тащил вниз по течению груженую щебнем баржу.

— Большой порт в устье строят Алеша. Мог бы конечно там место на судах технического флота найти, но я хочу, чтобы ты хозяином настоящим стал, у тебя к кузнечному делу талант. Я в Германии понял, что наш человек, если захочет любого немца переплюнет. Те, у кого свое дело, живут там неплохо, если не дураки и не лодыри.

— Знаю отец. Я ж последние десять лет на хозяина работал, на хорошего хозяина. Он платил неплохо, а я своих сил не жалел. О своем деле мечтал, но и представить себе не мог, что ты меня опередишь.

— Не расстраивайся, у тебя все впереди. Эх, и развернемся мы с тобой сынок — узнают еще нашу фирменную продукцию. Твой прадед изгороди для петербургских дворцов ковал, на мостах через Неву есть его решетки. Дед в годы войны в сибирских лагерях ножи и кортики для армии и флота ладил. Мы с тобой об этом забывать не должны. Богатые теперь множатся и хотят жить красиво. Вот мы и украсим их дома не хуже немцев. Кстати, пока не забыл. Вот тебе адресок, завтра пораньше сходи, там бухгалтер знакомый живет, хочу на работу ее пригласить, Анной Васильевной зовут. Познакомься, поговори о наших планах пока без подробностей. Жалко будет, если она откажется, очень толковая и надежная в деле.

— Хорошо, отец, все сделаю, а ты не забудь в Питере хорошую "сбрую" Рексу купить. Уж больно красивый пес и прибамбасы у него должны быть достойные.

Отец уехал рано и когда Алексей встал, мать мыла посуду.

— Давно уехал? — спросил Алексей

— С полчаса, наверное. Садись за стол, сынок, позавтракай, — мать села рядом.

— Хочу поговорить с тобой, пока отца нет. До сих пор не верю своему счастью, я раньше и подумать о таком не могла. Может быть, ты помнишь — я для него и не существовала раньше. Сама конечно виновата, да иначе не могла, он ведь меня не любил. И пила оттого, что жить не хотелось, а умереть было страшно. А теперь бога молю, чтобы дал ему еще несколько лет жизни. То, что болен он, я знаю и вижу, как он торопится успеть побольше сделать для нас. Себя не жалеет, ни дня отдыха. Знаю, он внуков хочет увидеть, так уж ты поторопись Алеша. Может и отцу полегчает.

— Раз уж об этом разговор зашел, скажу тебе мама, что внуки у тебя будут, а может даже и есть, только… — он замолк, думая, как объяснить ей все подоходчивей.

— Не пойму я что-то, сынок. Как это есть? Так, где ж они?

— В Таллине, мама. Два парня — Алешка и Михаил. Красивые и умные мои сыновья-близнецы. Совсем взрослые восемнадцать лет.

— Что-то не пойму я, — мать совсем растерялась, не зная, радоваться ей или плакать.

— Согрешил я, мать. Бросил свою девушку беременной и даже не вспоминал о ней. А вот сейчас встретил её случайно и узнал про них. И видом наши они, Корякины, не ошибешься. Только вот, что делать теперь я не знаю, она замужем да у нее еще трое детей имеется, и я ей не нужен. А я, мать, последнюю свою любовь встретил, другой уже точно не будет. Вот разберусь тут с делами и поеду за ней. Ты пока отцу ничего не говори, огорчать его не хочу, а внуков вскоре тебе и ему непременно покажу, — он обнял мать и добавил, — а работа здоровья отцу придает. Будем надеяться, что с божьей помощью проживет он еще долго, раз нам так хочется.