Боем живет истребитель

Глава XI Под крылом – Венгрия!

Свободу Венгрии! И загремела битва. Позже историки отнесут ее к числу крупнейших сражений Великой Отечественной войны.

На правом берегу Дуная войскам двух Украинских фронтов противостояли отборные группы армий вермахта – «Юг» и «Ф», руководство которыми осуществлял сам фюрер.

Что касается нашей 17-й воздушной армии, то ей пришлось здесь столкнуться с фашистским 4-м воздушным флотом, он имел 850 самолетов – на 100 машин меньше, чем мы. Однако этот перевес в технике нами подчас не мог быть использован из-за того, что полки нашей армии базировались на совершенно неподготовленных полевых аэродромах, были растянуты в тылу на расстояние до 300 километров, что очень сковывало их боевую активность,

Но, с другой стороны, мы ощущали громадное моральное превосходство над противником. За нами лежал победный путь от Волги до Дуная, мы уже били врага на ближайших подступах к Германии и горели желанием довести наше справедливое дело до конца.

А гитлеровцы? Они дрались с отчаянием загнанного зверя, со злобной тупостью и обреченностью. Правда, фюрер обещал им чудо, которое повернет колесо войны вспять. Но, как признавались взятые в плен немцы, охотников верить в это чудо оставалось все меньше и меньше. И все же сопротивление врага с каждым днем возрастало: приказ фюрера сражаться до последнего вздоха пока еще действовал.

В этих условиях в наших частях и подразделениях требовалось усилить партийно-политическую работу. Мы стали проводить ее под девизом: «Выведем последнего сателлита Германии – Венгрию из войны против СССР и повернем ее против Гитлера!»

Политотдел армии снабдил нас воззваниями к жителям венгерских сел и городов. Армейская газета, партийные активисты, агитаторы разъясняли авиаторам историю венгерского революционного движения, рассказывали о борьбе Коммунистической партии и патриотических сил Венгрии против фашизма.

Парторг лейтенант Прожеев провел в эскадрилье спеиальное занятие, на котором выступил с кратким рассказом о Венгрии. Мы снова оказались как бы за школьными партами. Сравнительно небольшое по площади Венгерское государство возникло в начале XI века, но уже в первой половине XVI века потеряло свою самостоятельность: большая его часть была завоевана турками, меньшая подпала под власть австрийских королей, которые в XVII веке полностью подчинили себе эту страну.

В 1867 году образовалось государство Австро-Венгрия, которое распалось только в 1918 году. Тогда-то и возродилась самостоятельная Венгрия. Под влиянием Великой Октябрьской социалистической революции в стране возникла новая форма государственного устройства – Советская республика. Народная власть героически продержалась несколько месяцев, но была свергнута иностранной интервенцией. Установившийся здесь со временем фашистский режим постепенно превратил Венгрию в сателлита, а затем в союзника гитлеровской Германии.

Реакционное венгерское правительство почти до самого конца своего существования оставалось верным Гитлеру. Политика этого правительства не, могла не сказаться на психологии, а следовательно, и поведении населения страны, тем более что оно долгие годы находилось под воздействием фашистской пропаганды. В Мадоче мы замечали: бедняки тянутся к нам, ищут общения с нами, но делают все это с оглядкой на зажиточных односельчан, которые относились к нам с нескрываемой сдержанностью.

Было ясно, что все изменится, если Венгрия будет освобождена и ее профашистское правительство свергнуто. Это хорошо понимали наши летчики.

На открытом партийном собрании эскадрильи коммунист Кирилюк дал слово сражаться с утроенной энергией, увеличить счет сбитых стервятников. Его поддержали и другие члены партии. Техники и механики вызвались без задержек готовить самолеты к боевым вылетам, в самые сжатые сроки восстанавливать и вводить в строй поврежденные машины. Все это свидетельствовало о высоком боевом духе личного состава. Было приятно сознавать, что в эскадрилье сложился спаянный коллектив, в котором царит атмосфера дружбы, теплоты, сердечности, взаимопонимания и товарищеской выручки. Мы прошли с боями добрую часть Украины, Молдавию, Румынию, Болгарию, Югославию. На этом длинном пути по-разному складывались обстоятельства, были всякие ситуации, встречались всевозможные соблазны, но, ни один человек не сбился с правильного пути, не стал на путь нарушения присяги, уставов и приказов. Правда, был неприятный случай с младшим лейтенантом Кодольским, который объясняется не отсутствием дисциплины, а причинами психологического свойства. Не было у нас «персональных дел», мы никого не привлекали к ответственности. Таков результат ежедневной индивидуальной работы с людьми, партийного влияния на них. Конечно, большую роль играли та те значительные задачи, которые приходилось нам решать. А важность цели рождает великую силу.

…Мадоча недалеко от Дуная. Само село на возвышенности, а вот аэродром – в низинке. Он сырой и ненадежный.

Наша эскадрилья приземлилась здесь первой. Затем привел своих орлов Кравцов. Из БАО здесь оказалось всего несколько человек, мы сами рассредоточили самолеты и организовали их охрану.

Наступил вечер. Никто из местных жителей к нам не пришел. Пришлось выбрать старинное пустующее помещение с метровыми стенами, устроиться в нем на ночлег, продумав на всякий случай систему круговой обороны. В третьем часу ночи нас подняла на ноги вспыхнувшая где-то рядом перестрелка. Мы схватились за оружие, приготовились к бою. Смотрю, к нашему дому подкатывают машины с вооруженными людьми в кузовах. Остановились. Люди поспрыгивали на землю, стали закуривать: крутить самокрутки, высекать кресалами огонь. Стало ясно: наши. Никто другой кресалами не пользовался, этот прадедовский способ добывания огня надежно прижился среди наших солдат, они не отказывались от него даже сейчас, когда у каждого имелись новейших образцов зарубежные зажигалки.

По этому поводу ходил тогда такой анекдот. Сошлись как-то немецкий и советский солдаты, стали спорить, кто из них ловчее. Был сильный ветер. Наш солдат угостил фрица самосадом, сказал:

– Прикури сам.

Немец чиркал-чиркал спичками – все гаснут. Вытащил зажигалку – тоже без толку.

Тогда Иван извлек из кармана кремень, кресало, фитиль. Чирк – заалел огонёк, от ветра еще больше стал разгораться. Вот так дал наш солдат фрицу прикурить…

Мы вышли на улицу, разговорились: оказалось – это прибыла комендатура, да в темноте наткнулась на расставленных нами часовых, что и вызвало перестрелку.

Все хорошо, что хорошо кончается. Мы улеглись досыпать.

Утром приняли остальную часть полка в сразу же приступили к решению боевых задач.

В небе нам часто стали встречаться «мессершмитты» с желтыми коками. Ходили они, как правило, парами, появлялись всегда неожиданно в разгар боя, стремительно, на больших скоростях производили атаки и быстро исчезали, чтобы тут же вновь появиться с выгодной для них стороны.

Нам не удавалось помериться силами с ними в схватке – они ловко увертывались. На земле мы часто обсуждали их коварную тактику, вырабатывали свою.

Вносилось много предложений – серьезных, дельных и таких, что сразу начисто отметались.

У нас наметился свой план действий. Направляясь к новому месту базирования – в Кишкунлапхазу, мы этот план «проиграли». Вначале все шло вроде бы нормально. Затем мы так увлеклись, что даже не заметили, как ревущим клубком повисли над новым аэродромом.

– Прекратите ваши забавы, – загремел по радио голос Онуфриенко, – на подходе вторая эскадрилья… После посадки командир полка спросил:

– Что, опять эксперименты? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Быстрее заправляйтесь – и на задание. Там продолжите…

В Кишкунлацхазе снова занялись своим обычным делом. Но однажды, возвратясь из полета, Петр Якубовский сказал мне:

– Коля, привет от «желтых коков»…

– И тут объявились? Ну что ж, придется заняться ими…

– Да, придется.

Вскоре, сопровождая штурмовиков, я столкнулся с «желтыми коками». Обычно, пока штурмовики обрабатывают передний край противника, ведущий прикрытия находится там, откуда ему все видно, удобно мгновенно, с большим запасом скорости появляться в нужном месте. Так было и на этот раз: мы с ведомым находились сверху, в районе выхода штурмовиков из атаки, а пара Горькова замыкала их строй.

Вдруг из-за облаков выскакивает пара «желтых коков», устремляется к Горькову, с ходу открывает огонь. Борис ныряет под трассы, а «мессеры», не сворачивая, бьют по «илам». Гриценюк заградительной очередью отсекает их, и они тут же снова ныряют в облака.

Пара Горькова занимает свое место в строю, идет домой.

Молодцы ребята, не дали «желтым кокам» сделать свое черное дело. Было бы, конечно, еще лучше, если бы сразили хоть одного «мессера». Но это не так просто – машинами управляют опытные асы.

После посадки обсуждаем подробности боя. Ребята в один голос твердят:

– У «желтых коков» бортовые радиолокаторы.

Действительно, ничем иным нельзя было объяснить их внезапное появление из-за облаков в самый невыгодный для нас момент.

Ладно, поживем – увидим, чья возьмет.

Рано или поздно генеральная схватка должна была состояться. И она состоялась севернее Секешфехервара.

Было это так. Кирилюк, Калашонок, Маслов, Горьков и я вылетели для прикрытия наступающих войск. На станции наведения в это время находился Гриша Онискевич. При нашем подходе к заданному району он сообщил:

– Будьте внимательны – впереди «фоккеры» и «мессеры».

Через несколько минут сталкиваемся с группой в 10– 15 самолетов, Кирилюк вступает в бой. Мы с Горьковым – наверх, связываем боем «мессеров». И тут-то я проморгал: не заметил, что к Маслову уже пристраивается «желтый кок». И откуда он, черт, только взялся! Кричу Маслову:

– Берегись, сзади «желтый кок»!

Маслов вильнул в сторону, но «желтый кок» не таков, чтобы упустить добычу. По всему чувствовалось: хватка у него мертвая.

Бросаюсь на выручку к Маслову. До «мессера» далеко, его не сбить, но пугнуть можно. Даю очередь по ведущему, он взмывает вверх, ведомый – за ним, но через некоторое время плавно отходит вправо вниз.

Приманка! Шалишь, брат, не те времена…

– Горьков, преследуй ведомого! – сказал я, а сам пошел за ведущим пары «желтых коков».

Поняв, что поймать меня на удочку не удалось, тот взмыл свечой вверх. Но просчитался – между нами не такое уж большое расстояние. Оценив обстановку, «желтый кок» совершает левый переворот. Чтобы его не потерять, ложусь на спину, иду за ним. Его ведомый, описав круг, крутой восходящей спиралью пытается зайти мне в хвост. Горьков тянется за ним. Его навскидку обстреливает «желтый кок», а я в это время иду ему наперерез. Чтобы атаковать наверняка, вхожу в боевой разворот, смотрю – «желтый кок» проскальзывает мимо меня. Неужели уйдет? «Карусель» длится минут десять, поднимается все выше, вот мы уже на высоте более девяти тысяч метров, где маневрировать нелегко – разреженный воздух. «Желтый кок» тоже стремится занять исходное положение для атаки. Но это ему, как и мне, не удается.

Дважды сходились в лобовых – безрезультатно. Снаряды прошли мимо. И вот третья лобовая. Прицеливаюсь – перед глазами два самолета. Встрепенулся, встряхнул головой – один. Через мгновенье – снова два. Это наступило кислородное голодание: у меня во рту был мундштук, но разве в такой горячке сумеешь дышать чистым кислородом? А противник мой в маске. Ему хорошо. Мне стало ясно: если я сейчас, собрав все свои силы, не собью «желтого кока», он сразит меня. В лобовой атаке у меня был излюбленный прием. Я и прибегнул к нему: плавно, еле заметно пошел вниз. Фашист решил, что я ухожу. Потянулся за мной. Я перехожу в горизонтальный полет. Иду со скольжением: почти без крена, не выпуская противника из прицела. А ему трудно взять меня в перекрестие: моя машина все время как бы ускользает в сторону, хотя глазом заметить это почти невозможно. Он начинает доворачивать. Чувствую, сейчас придет решающее мгновение. А тут нехватка кислорода… Сердце чуть не выскакивает, кровь стучит в висках, дыхание учащается.

Давно не испытывал такого напряжения. Но надо выдержать. И, главное, не упустить момент: раньше открою огонь – бесполезно, между нами большая дистанция, чуть позже – вражеские снаряды прошьют меня. Сработать точно, в свое время – в этом весь фокус.

То и дело встряхиваю головой, чтобы избавиться от «второго» самолета. Вижу – «мессер» еще ближе подворачивает, стремясь лучше прицелиться.

Расстояние между нами сокращается. Еще, еще, чуть-чуть еще. А вот теперь – палец на гашетку!

Последний кадр, запечатлевшийся в моей памяти: «желтый кок» как-то неестественно вильнул и пошел вниз. А я как будто сквозь сон слышу: «Лавочкин», выводи, выводи машину!» С огромным трудом открываю глаза. И вижу, как головокружительно мелькает земля – самолет в штопоре. Быстро выхожу из него. Снова слышу:

– Кто штопорил?

– «Чайка-19», я – Скоморох!

– Отлично. Смотри: внизу догорает сбитый «желтый кок», а справа спускается на парашюте фашистский летчик.

– Понял. А где остальные? Где Керим (Кирилюк), Горкин (Горьков), Калаш (Калашонок)?

– Иди на юг, они там барражируют.

Лечу туда и думаю: что со мной приключилось? Знал, что кислородное голодание приводит к заболеванию так называемой эйфорией (буквально означает «хорошо переношу»). Не думал, что болезнь эта настолько коварна – погружает тебя в сладкий сон, с которым невозможно бороться.

На земле узнал: взятый в плен пилот «желтого кока» – майор, воевал в Польше, во Франции, в нашей стране, имел на счету 50 сбитых самолетов.

В Кишкунлацхазе у нас настоящий бетонированный аэродром. До чего надоели нам размокшие полевые площадки! Там и машины вечно грязные, обувь и обмундирование – сырые. Другое дело стационарный аэродром – кругом сухо и чисто.

Здесь мы встретились с летчиками генерала И. Д. Подгорного, летавшими на «яках» с красными носами. Это придавало машинам особый шик. Летчики нашей эскадрильи тут же последовали этой моде – покрыли красной краской переднюю часть капотов Ла-5. Строй наших истребителей стал выглядеть на земле и в воздухе наряднее и внушительнее. Это заметили летчики других эскадрилий и сейчас же последовали нашему примеру. Но, оказалось, маленькое новшество ко многому обязывало. Фашистские летчики, встречая самолеты с красными кольцами на носу, настораживались и обходили их стороной. Такое поведение противника психологически объясняется просто: все необычное сначала отпугивает, а на войне – тем более. Потом гитлеровцы осмелели, попытались прощупать «красные носы». Несколько раз они получили хороший отпор, а потом им повезло – напали на одного из молодых, малоопытных летчиков и клевали его до самого аэродрома. Всем нам было очень неприятно наблюдать эту картину: коль уж покрасил нос своему истребителю, так держись на высоте, не подводи. Этот случай заставил некоторых товарищей смыть с капотов красные кольца, ставшие как бы символом особой бойцовской выучки…

Утром 20 декабря началось новое наступление войск 3-го Украинского фронта с целью прорвать сильно укрепленную фашистскую линию «Маргарита», овладеть городом Секешфехервар и, обойдя с запада Будапешт, соединиться с войсками 2-го Украинского фронта.

Наступление поддерживали свыше 800 самолетов – весь действующий парк 17-й воздушной армии.

Это были дни исключительно напряженной боевой работы. Мы буквально висели над черным передним краем и возвращались на забеленную сырым снегом землю лишь для того, чтобы заправиться горючим и пополнить боеприпасы.

Мы беспрерывно обрушивали шквал смертоносного огня на артиллерийские позиции, оборонительные сооружения врага. И тут начались ожесточенные воздушные схватки.

В разгар напряженной боевой работы в полк прибыли давние наши знакомые – журналист Юрий Казьмин и фотокорреспондент Николай Гаврилов, оба капитаны. У них было задание сфотографировать летчиков, отличившихся над батинским плацдармом, рассказать о них в армейской газете.

Пока беседовали, все шло хорошо. Григорию Денисовичу льстило внимание армейской прессы, он охотно рассказывал о каждом из нас.

Но вот пришло время фотографироваться.

Некоторые летчики считали это плохой приметой. Они начали избегать капитана Гаврилова. Заметив это, Онуфриенко сказал:

– Ребята, уже пятый час, дело к вечеру, вылеты вряд ли будут, так что можно запечатлеть себя на пленке.

Прибывший с газетчиками летчик-инспектор майор Н. Ковалев сказал:

– Становитесь, товарищи, становитесь.

Мы быстро выстроились. Гаврилов раз-другой щелкнул лейкой:

– Готово!

И тут Онуфриенко зовут к телефону. Он бежит – и возвращается злой:

– Скоморох, твоя эскадрилья дежурная – надо пару отправить на задание.

Выстраиваю эскадрилью, спрашиваю:

– Кто пойдет?

В ответ – молчание. Такого еще никогда не было.

– Ну, так есть добровольцы?

Молчание. Прошелся вдоль строя, пытаясь заглянуть каждому в глаза, но все опускали их.

Черт бы побрал эти проклятые приметы – Как они действуют на психику!

Но не могут же они быть сильнее здравого смысла! Я вспомнил, как когда-то в Адлере сел стричься, уверенный, что в воздух подниматься в этот день больше не придется. Только парикмахер Оля прошлась раз-другой машинкой – зеленая ракета.

– Ну, Оля, достригут меня, наверное, гитлеровцы,– сказал я и помчался к самолету.

Был тогда бой очень тяжелый для меня. Но все обошлось.

На земле я сказал хлопцам:

– Все эти приметы – чепуха! А они мне в ответ:

– А ты не постригся полностью.

Нет, как видно, с этой «традицией» бороться трудно. Вот и число «13». В нашем, да и в других полках я не видел самолетов с таким номером. Казалось бы, чепуха, ерунда все это, а вот на тебе – имеет силу…

– Значит, добровольцев нет? Ну ладно, кто полетит со мной?

Вперед шагнула вся эскадрилья,

– Полетит Филиппов.

Выбрал я Филиппова не случайно. На его машине – добротный новый мотор. К тому же он мой ведомый.

Мы устремились к самолетам, и я услышал голос Ковалева:

– Скоморох, возьми машину Романова.

Новенький Ла-7 недавно пригнан штурманом дивизии майором Николаем Романовым из учебного центра, где он повышал свое летное мастерство. Управление дивизии находилось рядом с полком, поэтому самолет был у нас на стоянке.

Механик старшина Данило Матвеенко, сменивший Петра Мартюшева, быстро перенес мой парашют в самолет Романова. После Нижней Дуванки я стал с уважением относиться к парашюту, всегда присутствовал при его переукладке, проверял крепление шпилек. Я сел в кабину, ознакомился с ее особенностями.

И вот мы с Филипповым в воздухе. Я выполнил несколько бочек, восходящих свечей. Машина – зверь! На том и закончилось мое переучивание. Станция наведения вывела нас в район Каполнаш-Ниека. Мы думали, рядовой вылет. А случилось необычное.

Впереди показалась десятка ФВ-190. Она стала разворачиваться для удара по позициям наших войск. Медлить нельзя. Врезаюсь в строй и первой же очередью сбиваю замыкавшую его машину. И сразу открываю огонь по другой. Среди «фоккеров» паника, они рассыпались в разные стороны, снизились до бреющего полета и стали уходить на свою территорию.

Но тут появилась новая восьмерка ФВ-190. Она попыталась с ходу отбомбиться. Только ничего у нее не вышло – мы с Филипповым неожиданно свалились на фашистов и молниеносными ударами подожгли по одному самолету. Они рухнули на землю прямо возле станции наведения, чуть было не накрыв ее.

Шестерка «фоккеров» еще пытается прорваться к цели. Откуда такое нахальство? Надо проучить. Подхожу снизу к следующей паре и с короткой дистанции сбиваю еще одного фашиста. Теперь врагу не до бомбежки – по газам и – восвояси.

Все? Конец! Ан нет – появилась еще одна группа ФВ-190. Снова восьмерка.

Мы не позволили ей даже близко подойти к месту бомбометания – стремительно атаковали, заставили куда попало сбросить свой смертоносный груз. Я поджигаю еще одну машину. Потянув за собой шлейф густого черного дыма, она уходит. Но Филиппов бросается в погоню и короткой очередью добивает ее.

– Молодцы, «ястребки», объявляю вам благодарность! – услышали мы в наушниках голос командира корпуса. Оказывается, он находился на станции наведения, наблюдал за боем.

На земле мы сразу попали в объятия Онуфриенко и всех наших товарищей летчиков: они поздравляли нас с высокой наградой – орденом Красного Знамени.

– Недаром я вас сфотографировал! – воскликнул капитан Гаврилов. – Все как надо!

– Выходит, что так, – сказал я и подумал: «Тут уж не скажешь, что не до конца подстригся, все, как говорится, чисто».

Опасная и коварная штука – самовнушение. Скольких летчиков оно подвело и погубило! Вот простой пример. Немецкая «рама» по сути самая обыкновенная, малоскоростная, неуклюжая машина. Но утвердилось мнение, что с ней трудно справиться, – и все побаивались ее, из-за чего нередко страдали.

А сила слова в воздушном бою? Ее невозможно переоценить. Помню, когда я стал водить группы, вначале давал такую команду:

– Справа – «мессеры», слева – «фоккеры». Будьте осторожны!

И мои ребята начинали терять уверенность в себе – отставать, выскакивать вперед, беспорядочно маневрировать, – на них действовала фраза «Будьте осторожны!».

Поняв эту психологическую особенность, я отказался от предостерегающих команд, взял на вооружение только зовущие к действию: «Атакуем, прикройте!» – и поведение летчиков изменилось.

Итак, парой сбили пять фашистов в одном бою.

Филиппов был возбужден, много говорил. Что касается меня, то я уже научился сдерживать свои эмоции. Это тоже искусство. Как и когда оно приходит – понял при одной удивительной встрече, оставившей глубокий след в душе.

Вблизи аэродрома находилась кузница. Оттуда целый день доносились удары молота о наковальню. Как-то на досуге мы с Кирилюком решили заглянуть туда. Кузнец – пожилой мадьяр – как раз подковывал чью-то лошадь. Работал размеренно, сосредоточенно, не отвлекаясь, но и, как нам казалось, без особой увлеченности: во всяком случае, на его морщинистом лице трудно было заметить признаки удовлетворения своим трудом. Но зато как он работал! На него любо было смотреть. Четкость, точность, ни одного лишнего движения. Удар – ухналь вбит. Еще удар – ухналь вбит. Артист!

С невозмутимым видом кузнец подковал три ноги, принялся за четвертую, но, взглянув на нас, улыбнулся и предложил нам закончить начатую им работу. Подобным делом мне никогда не приходилось заниматься, однако руки, с детства знавшие всякие инструменты, сами потянулись к молотку. Поплевал я по-крестьянски на ладони, решил показать, что и сам не лыком шит. Да не тут-то было: удар – ухналь на полу, второй – ухналь согнулся, пришлось его вытаскивать щипцами.

– К любому делу привыкнуть надо, – сказал на ломаном русском языке старый мадьяр и дружески мне улыбнулся. Ему не хватало русских слов, зато я нашел их: привыкнуть, приспособиться, приноровиться. Война приучила, приспособила, приноровила меня к моему ремеслу, она, с ее жестоким и неумолимым законом – выживает сильный и опытный, – заставила хорошенько изучить секреты боевого мастерства.

Любопытно, что раньше, вернувшись с задания, мы, бывало, возбужденно рассказывали о полете.

А сейчас? На второй день после нашего с Филипповым боя встречаю побывавшего со своей шестеркой над передним краем Митю Кравцова.

– Ну, что там? – спрашиваю.

– Да ничего особенного, – спокойно ответил он.

А чуть позже узнаю, что наша шестерка встретила сорок «фоккеров», разогнала их, заставила повернуть вспять. А на земле догорали три вражеские машины.

«К любому делу привыкнуть надо» – вспоминали мы слова старого мадьяра-кузнеца. За этими словами – многолетний опыт труженика-мастера.

…А напряжение боев растет.

Если совсем недавно мы вели бой с двадцатью шестью стервятниками, шестерка Кравцова – с сорока, то 24 декабря восьмерке Петра Якубовского пришлось иметь дело с пятьюдесятью ФВ-190. Финал был тот же: три «фок-кера» уничтожены, остальные ушли, не выполнив своей задачи.

Наши действия вызвали, естественно, одобрение со стороны вышестоящего начальства. И не только одобрение. Некоторые летчики управления дивизии захотели принять участие в воздушных схватках. Был в их числе и майор Ковалев. Он обладал отличной техникой пилотирования, но в боях участвовал редко, опыт растерял.

Попросился Ковалев в нашу эскадрилью.

Мы не особенно радовались, когда у нас появлялся человек, летающий от случая к случаю. А Ковалев – инспектор-летчик. Он, конечно, считает, что больше нашего все знает и все умеет, претендует на самостоятельность в действиях. А мы вынуждены посылать на его прикрытие своих лучших бойцов.

Помнится, как однажды командир дивизии полковник Селиверстов тоже решил испытать себя в бою. До этого он длительное время не летал. И вот, несмотря на то что раньше комдив был превосходным летчиком-истребителем, его поразили несколько раз. Потом он захотел действовать в нашей эскадрилье охотников. Мы прямо ахнули: этого чудесного человека надо было сберечь любой ценой. Мы выделили для комдива лучшего ведомого – Василия Калашонка и еще пару для прикрытия и тем самым ослабили боеспособность эскадрильи.

Теперь Ковалев…

Я без энтузиазма отнесся к его желанию. Чувствовал, что со мной согласны и мой заместитель Виктор Кирилюк, и командиры звеньев Василий Калашонок, Борис Горьков. Мы не были уверены, захочет ли он в дальнейшем летать с нами. Это не то что Маслов, Козлов, Кисляков, Филиппов, Гриценюк, еще в Югославии вернувшийся в строй после ранения… Для них эскадрилья – дом родной. В ней они выросли, закалились, возмужали.

Вот даже Чебаков заметно подтянулся. Он постепенно приобретал необходимые бойцовские качества. Правда, с ним пришлось крепко поработать. Мы с Кирилюком всем уделяли много внимания, работая с каждым летчиком отдельно. В этом нам помогали партийная и комсомольская организации, заботившиеся о том, чтобы в эскадрилье все стали мастерами маневра и огня. Но особенно много пришлось заниматься с Чебаковым. В авиацию он пришел в двадцать семь лет – человеком со сложившимся характером, устойчивыми привычками. Воздушная круговерть поначалу была ему просто не по нутру. Пришлось терпеливо внушать ему то, что нами было основательно усвоено в девятнадцать-двадцать лет. Мы знали, что начинающий истребитель остро переживает первые боевые вылеты. Тут выручает только собственный опыт.

Много раз мне, Кирилюку, Горькову, Калашонку приходилось беседовать с Чебаковым, разбирать его боевые вылеты. Летали с ним вместе и на задания, где, обеспечив надежное прикрытие, давали ему возможность полностью проявить себя. В конце концов он, как говорится, втянулся в наше дело, в нем пробудились активность, инициатива; развивая их, мы помогали ему стать настоящим летчиком-истребителем.

Не хотелось нам брать в эскадрилью Ковалева – и неспроста.

Назначили к нему ведомым Калашонка. Это был наш самый надежный щит. Если прикрывает Калаш – можно ничего не бояться, смело вступать в бой.

Но такому ведомому нужен был и ведущий под стать. А вот этого обстоятельства мы не учли, о чем потом горько сожалели.

Ушли мы на прикрытие наших войск. Патрулировали тремя ярусами: внизу Кирилюк с четверкой, над ним – моя пара, надо мной – Ковалев с Калашонком.

Вначале все шло спокойно. Но вот пронеслась парочка «мессеров», вслед за ними – четверка. Я дал очередь, четверка ушла вниз, где был Кирилюк и его ведомые, тот сразу же устремился за ней.

– Керим, отставить! Это приманка! – передал я по радио, увидев вдали многочисленные точки – сюда шла армада «фоккеров».

И тут взволнованно закричал Ковалев:

– «Мессеры», «мессеры»!

Я ничего не успел ему ответить, смотрю – он уже ввязался в бой, стал пристраиваться в хвост «мессершмитту», тянуться за ним. Калашонок видит: все выходит неладно, их пару враг уводит в сторону, а сделать ничего не может – командир есть командир.

Ковалев, еще не догнав «мессер», кричит:

– Атакую, прикрой!

Где Ковалев – неизвестно, ушел куда-то в сторону, клюнул на приманку.

Наша шестерка вынуждена встретить грудью в несколько раз превосходящую нас группу «фоккеров» и «мессеров». Ребята дерутся смело. Кирилюк поджигает «мессер», от чьей-то меткой очереди задымил «фоккер», а у меня не выходят из головы Ковалев и Калашонок. Где они, что с ними?

А попали они в ловушку. Пока гнались за одним фашистом, их атаковали сзади два других. Калашонок стал отбиваться, а на Ковалева в это время набросилась еще одна пара. Ее увидел ведомый, крикнул:

– Коваль, сзади «мессер»!

А тот и ухом не ведет – стреляет по «своему» фашисту, который, поняв, видимо, с кем имеет дело, просто-напросто играет с ним в кошки-мышки.

Стреляет Ковалев, а сзади к нему тихо, без огня, подкрадывается коварный фашист. Еще мгновение – и сразит командира. Верный Калашонок молнией устремляется к ведущему и, не имея возможности атаковать врага, становится между ним и машиной Ковалева, весь заряд «мессершмитта» принимает на себя. Его «ястребок» заштопорил, пошел к земле. Ковалев, не разобравшись в чем дело, закричал:

– Сбил, сби-и-ил!

А раненый Калашонок с большим трудом поставил машину «в горизонт», как говорят летчики, и поковылял домой.

Ковалев осмотрелся – нет ведомого. Бросился его искать, нашел, пристроился. Они пошли на свой аэродром. С пулей в правом бедре, истекая кровью, Калаш кое-как приземлился. Когда мы вернулись, его уже увозила санитарная машина. Вечером навестили Василия, узнали все подробности их злополучного боя, вызвавшего у нас много раздумий.

: Все, что случилось с Ковалевым, даже отдаленно не напоминало мне действия наших ребят в Адлере. Они были зелеными, неопытными, легко увлекающимися. Но и тогда уже больше всего боялись допустить, чтобы кто-то из-за них пострадал. Они всегда думали о тех, кто был рядом.

Как же мог такой бывалый летчик-инспектор забыть об этом? Объяснение найти было трудно.

Зато в действиях Калашонка узнавалась хватка наших лучших летчиков. Вот уж молодчина – не думал о себе, бросился на выручку ведущему. Не впервые он так поступает. Он много раз был ранен, когда прикрывал еще майора Краснова. Но тогда было совсем иное дело: оба мастера воздушного боя стоили друг друга.

Слава летчику-истребителю дается не легко. Видимо, Николай Ковалев сразу и окончательно убедился в этом. Он ушел от нас, и больше мы его не видели. Человек признал свою слабость, это, как известно, тоже требует мужества. Мы надолго лишились Калашонка. Но не испытывали зла к Ковалеву. Так уж несуразно все получилось у него…

К нам в Кишкунлапхазу прибыл новый заместитель командира дивизии – бывший командир 866-го полка подполковник Степан Никифорович Кузин.

Мы сразу– заметили в нем много общего с Онуфриенко: такой же простой, доступный, человечный, любит побалагурить, но умеет и делу научить.

Во время беседы со мной о том о сем подполковник Кузин вдруг спохватился:

– Да, чуть не забыл, тебе привет передавал Саша Колдунов. Кстати, на его счету уже двадцать девять сбитых. А у тебя сколько?

– Двадцать семь…

– Вот видишь, отстаешь… Подтягивайся, к следующему моему приезду должен обогнать Александра…

Разговор закончился, но в душе моей вспыхнула искра соперничества. Мне захотелось к новому приезду Кузина иметь больший счет, чем у Колдунова.

Через неделю подполковник Кузин снова появляется у нас:

– Как дела, Скоморох?

– Двадцать девять сбил-догнал Колдунова.

– Эге, у него уже тридцать три…

Такие разговоры вел он и с Колдуновым, как бы вызывая нас на соревнование. И постепенно так «завел» нас, что мы стали ревностно следить за боевыми успехами друг друга, что невольно подтягивало, мобилизовывало.

Может быть, этим и объясняется тот любопытный факт, что к концу войны на счету каждого из нас будет ровно по 46 лично сбитых фашистских самолетов.

В конце декабря развернулись ожесточенные бои за Эстергом. На этом направлении действовал и 4-й механизированный корпус генерала В. И. Жданова. В районе Бички продвижение корпуса затормозилось. Меня с Филипповым послали на разведку. Погода пасмурная. Местность под нами разнородная – лощины, овраги, лесистые взгорья.

Мы подошли к переднему краю, связались с КП корпуса. В ответ слышим:

– Скоморох, Скоморох, я – Жданов, пройдись в глубину немецкой обороны, посмотри, что там.

А мы с Филипповым тем временем обнаружили в лощинах немецкие танки.

– Я – Скоморох, впереди вас, километрах в трех,– вражеские танки.

– Много их?

– Более двадцати в одном месте, столько же в другом да около пятидесяти пушек.

– Вас понял. – Но в голосе нет прежней твердости: неужели сомневается в достоверности донесения?

Решили с Филипповым пройтись на бреющем. По нас дали дружный залп вражеские зенитчики. Ну какие могут быть тут сомнения?

В это время слышу по радио голос генерала Толстикова:

– Скоморох, следуйте на аэродром, заправьте баки и повторите все сначала.

Через некоторое время мы снова были над тем же местом. Уже наступило утро, и стали видны как на ладони танки, орудия и другая боевая техника. Все – в боевой готовности.

Доложил Толстикову.

– Штурмуйте артиллерию! – последовал приказ.

Мы устремились вниз, но гитлеровцы успели дать мощный залп по нашим войскам. Это разозлило меня и Филиппова, мы один за другим произвели три захода, обрушив на головы врага весь наш боезапас.

Снова слышим голос Толстикова:

– Скоморох, сможете навести штурмовиков?

Скосил глаз на топливомер – стрелка приближается к нулю.

– Я – Скоморох, горючего маловато.

– Постарайтесь помочь штурмовикам.

И тут слышу голос Георгия Ковалева:

– Я – «Лев-3», скоро будем.

Мы встретили их, навели на цели и кое-как успели добраться домой. В баках моего истребителя бензин закончился на выравнивании.

Штурмовики прекрасно справились со своим делом, помогли механизированному корпусу обойти вражескую группировку с флангов и разгромить ее.

Когда мы с Филипповым вылетели в третий раз и прошлись над теми же лощинами – увидели настоящее кладбище разбитой боевой техники.

Генерал В. И. Жданов, знавший меня еще с той поры, когда на выручку мне пришел Онуфриенко, поблагодарил нас с Филипповым. После войны мы встречались с ним много раз. И всегда генерал Жданов, обращаясь ко мне, говорил «Скоморох», это напоминало ему, да и мне, дни нашего боевого взаимодействия в годину грозных испытаний.

…С напряженными боями войска 3-го Украинского фронта вышли к Дунаю севернее и северо-западнее Будапешта, это привело к окружению 188-тысячной группировки фашистских войск. Венгерское правительство во главе с Ф. Салаши, прячась от своего народа, перебралось в Австрию.

Советское командование, стремясь избежать кровопролития и предотвратить разрушение Будапешта, 29 декабря направило в расположение окруженных вражеских войск парламентеров – капитанов И. А. Остапенко и Миклоша Штейнмеца.

Гитлеровские изверги совершили гнусный акт – расстреляли обоих парламентеров. Еще ничего не зная об атом преступлении, летчики нашего корпуса старшие лейтенанты Н. Шмелев и П. Орлов пять раз прошли на бреющем над городом, сбросив около полутора миллионов листовок, в которых были изложены условия капитуляции.

Враг не внял разумным предложениям нашего командования. Он не терял надежды вырваться из окружения. Гитлер планировал контрудары, чтобы спасти попавшую в западню группировку.

Всем было ясно: Будапешт придется брать штурмом.

Приближающийся новый, 1945 год предвещал нам жестокие и упорные бои.

В связи со злодейским убийством фашистами советских парламентеров во всех частях, в том числе и авиационных, состоялись митинги. У нас митинг открыл замполит майор А. Резников. Говорил он страстно и убежденно, каждое его слово глубоко западало в наши сердца. Авраам Иосифович пользовался большим авторитетом, к нему все охотно шли для решения различных вопросов и выслушивали советы, которые высоко ценили. Наш замполит был воплощением честности, скромности и душевности.

Под стать ему был и секретарь комсомольской организации полка младший лейтенант Виктор Соколов, умевший и личным примером, и словом зажигать сердца не только молодежи, но и всех авиаторов.

– Земля Венгрии станет могилой для многих фашистских стервятников, – сказал на митинге Виктор Кирилюк.

Через день – Новый год. На фронте наступило затишье. Почему-то меня снова потянуло к старому кузнецу-мадьяру. Мы здесь все еще мало общались с местным населением, а очень хотелось почувствовать, как оно настроено, чем дышит. Кузнец как-никак уже мой знакомый. А знакомых, как известно, поздравляют с Новым годом. С этим я и отправился в кузницу, из которой по-прежнему доносились звонкие удары молота.

Когда я вошел в мрачноватое, черное от сажи помещение, пожилой мадьяр ритмично расклепывал прут, который держал клещами черноволосый мальчуган.

– С Новым годом, с новым счастьем! – сказал я громко, переступив порог.

Увидев меня, оба заулыбались, прекратили работу, вытерли о фартуки руки, пошли навстречу. Стало ясно, что о нашем предыдущем визите был в семье разговор, моему появлению рады.

– Спасибо. Будем знакомы, – протянул руку кузнец. – Шандор Далаши, а это, – он показал на мальчишку, – мой внук Ласло.

Шандор предложил мне присесть на скамеечку. Мы закурили.

– Скоро конец Гитлеру? – спросил он.

– Думаем, все кончится в наступающем году…

– И больше это не вернется?

– Как же оно может вернуться?

– Да вот вы разобьете Гитлера, а потом домой уйдете, а фашизм снова голову поднимет. Вы – далеко, а нам что делать? Наш народ напуган. Выжидает. Я вот тоже был в свое время среди поднявших революцию чепельских рабочих. Маркса и Ленина читал. Тогда и русскому немного научился – нужной литературы на нашем языке почти не было. А вот потом нас всех в такие тиски зажали, что мы и жизни рады не были. Особенно хортисты лютовали. Вот с тех пор и живем с оглядкой.

Я понял: это исповедь. Долго и терпеливо ждал старый мадьяр этой минуты, чтобы наконец высказать то, что тревожило, терзало его душу.

Почувствовав в нем товарища по духу, по настроению, я крепко сжал его руку:

– Друг мой Шандор, можете ходить с высоко поднятой головой – фашизм не вернется.

Старик сделал глубокую затяжку, задумался. Я заглянул в угол, где примостился мальчишка, заметил, что он читает какую-то книгу. Меня очень заинтересовало: какую? Поднялся, пошел к нему, потрепал за волосы, взял в руки книгу. И прямо-таки обомлел: Николай Островский! Не поверил своим глазам, открыл титульный Лист. «Как закалялась сталь»? Неужели?! Лихорадочно листаю страницы, нахожу в тексте дорогое, родное имя: Павка Корчагин.

У меня, видимо, был такой взволнованный вид, что мальчик испугался: он-то еще не все понимал. Подошел Шандор, заулыбался:

– Это очень редкая книга. Она еще до войны у нас появилась. Издана в СССР на венгерском языке. Появилась тайно – хортисты любого могли расстрелять за нее. Мне удалось раздобыть. Прочел и спрятал. И только недавно вот извлек ее на свет – пусть внук читает.

Мы с Шандором пристально посмотрели друг другу в глаза и прочли одно и то же: фашизму не бывать на венгерской земле!

А я порадовался поразительной судьбе книги Николая Островского. Второй раз встречаюсь с этим удивительным советским писателем и второй раз вижу, как становится властителем дум Павка Корчагин и влияет на ход различных событий. Мне вспомнился Адлер, и вот теперь – внук мадьяра-кузнеца… А сколько тысяч и тысяч таких же других, о которых мне ничего не известно. Невозможно переоценить то, что сделал для людей Николай Островский своей жизнью, своей книгой.

Долго-долго находился я под впечатлением нахлынувший чувств в дымной кузнице старого революционера-мадьяра. А после войны, посетив Дом-музей Николай Островского в Сочи, узнал, что Мате Залка был первым венгром, с которым еще в 1934 году познакомился автор волнующих книг «Как закалялась сталь» и «Рожденные бурей». А за два года до этого оба «встретились» на страницах журнала «Молодая гвардия», в котором публиковались первая часть «Как закалялась сталь» и роман Мате Залки «Кометы возвращаются». Точно так же, как в образе Павки Корчагина узнавался сам Островский, в образе командира кавалерийского полка интернационалистов Виктора Гара угадывался Мате Залка – участник испанских событий, под именем генерала Лукача командовавший Двенадцатой интернациональной бригадой. В то время, когда Мате Залка сражался в Испании, в хортистскую Венгрию начал тайно проникать Павка Корчагин, с которым так неожиданно свела меня судьба в кузнице Шандора. Я очень жалел, что не попросил тогда у Шандора книгу – она стала бы уникальным экспонатом в Доме-музее любимого всеми советского писателя.

Вот какое необычное событие сопутствовало мне в предпоследний день уходящего 1944 года. Событие волнующее, незабываемое, по-своему знаменательное.

…Еще один год войны уходил. Встретил я его на Днепре Славутиче, а расстаюсь с ним на Дунае. Еще двенадцать невероятно трудных фронтовых месяцев остались позади. На моем счету более тридцати сбитых фашистских самолетов. Я стал старше еще на год, но повзрослел на много лет. Окончательно ушли в прошлое переживания и все страхи перед опасностью. На смену им пришли точный расчет, выдержка, хладнокровие. Все повадки врага хорошо изучены, приемы и методы воздушного боя до тонкостей отработаны и освоены. Правда, каждая новая схватка по-прежнему оставалась для нас непрочитанной книгой, но тем не менее, имея за плечами большой фронтовой опыт летчика-истребителя, можно было рассчитывать на исход поединка в свою пользу.

Подобное можно было сказать о большинстве летчиков полка. В ночь под новый, 1945 год мы собрались в летной столовой, и я впервые за долгое время смог в спокойной обстановке посмотреть на наших ребят. И тут только заметил: у одного преждевременно поседели виски, у другого упрямая складка на лбу появилась, у третьего на лице не свойственное ему ранее жестокое выражение…

А в глазах у всех – огоньки сознания своей силы, решимость сокрушить любого врага.

Вот только жаль, не было за общим столом Василия Калашонка и Бориса Кислякова. Первый только что попал в госпиталь, второй уже вышел из него, но находился в доме отдыха для выздоравливающих. Фашисты не дадут ему пробыть там положенное время, придется Борису досрочно явиться в полк и с еще не совсем зажившей раной приступить к боевой работе.

Новогодний вечер открыл Григорий Онуфриенко.

Статный, подтянутый, тщательно выбритый, весь праздничный, сияющий, наш командир предложил первый тост за наших отцов и матерей, за жен и детей, за любимых невест, которые ждут нашего возвращения с победой.

Вслушиваясь в эти слова, я мысленно побывал на Волге, заглянул в Астрахань, Саратов, в родное село Лапоть, увидел родителей, сестру, Машу. Как давно мы расстались с Машей! В моей памяти даже стали стираться черты ее лица, И только в душе сохранялся, жил, все больше разгорался зажженный ею огонь любви и надежды.

Полковой вечер был недолгим. Вспоминали свою довоенную жизнь, все этапы пройденного нами пути, помянули погибших друзей и товарищей.

Вася Гриценюк, как всегда, пел о Волге и Днепре, о землянке и дивчине-красе… Мы слушали его затаив дыхание, и каждый думал о своем – самом дорогом и сокровенном…