Боем живет истребитель

Глава III Кубанские грозы

2 февраля 1943 года закончилась историческая Сталинградская битва. Много лет спустя после войны на открытии грандиозного мемориального комплекса в Волгограде Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев скажет: «После битвы на Волге война длилась еще более двух лет. Предстояло еще многое вынести, многое совершить. Но исход событий был уже предопределен».

Мы все радовались великой победе, гордились ею, завидовали тем, кто добывал ее своими руками, и понимали: впереди еще много и много испытаний.

Летим в Белореченскую… Перелет этот – лучшее свидетельство успешных действий наших войск. Но почему каждому немножко грустно и тревожно? Не трудно догадаться: многих товарищей потеряли…

Что нас ждет впереди?

Переваливаем через горы – открывается белая, покрытая снегом земля. Из весны – в зиму! В Сочи зелень и солнце, а тут – поднимаем винтами снежные вихри при посадке.

Аэродром в Белореченской только вчера оставили фашисты. Они не успели здесь ничего разрушить и, к нашему счастью, произвести минирование. К счастью – потому, что мы были неосторожны и легко могли попасть в беду. В дальнейшем враг еще проучит нас, но тут все обошлось благополучно.

Нам понравились добротные немецкие землянки: в них все было оборудовано основательно, с комфортом.

Освоение аэродрома прошло быстро. Затем отправились знакомиться с Белореченской. Большая, почти не разрушенная станица. Местные жители – казаки. Увидев нас, они выходили на улицу с яблоками, кринками молока, свежеиспеченными пирогами.

Нас встречали как героев-освободителей. А мы, особенно молодые, смущались и робели перед бурным излиянием добрых чувств. Мне почему-то казалось, что все это происходит в Батайске и вот-вот появится дед Анисим, кинется обнимать нас, целовать… А, собственно, за что? Мы же еще, по существу, ничего не сделали. Только набираемся ума, боевого опыта.

Но белореченцам было абсолютно все равно, что мы думаем о себе. Они видели в нас своих освободителей и оказывали достойный прием.

Ребятишки, девчонки ходили за нами толпами. Женщины и старики умоляли каждого зайти в дом, посидеть, поговорить.

Вскоре выяснилось, что казаки еще толком ничего не знают о Сталинградской битве. Откуда им знать, если только вчера ушли немцы?

Комиссар полка тут же снабдил многих из нас свежими газетами.

– Читайте, рассказывайте людям – лучшей новости им не надо, – сказал он.

Пожилые казаки и казачки, набившись в чей-либо дом, затаив дыхание, слушали наших ребят, а потом долго, возбужденно обсуждали подробности грандиозного сражения.

Вечерами в станице гремела музыка – молодежь веселилась, танцевала. На исконную казацкую землю пришел большой и светлый праздник.

Разделив с местными жителями радость освобождения, мы снова включились в боевую работу.

И вот тут-то судьба свела нас, молодых, с человеком, недолгая, но яркая боевая жизнь которого впервые оставила в душе каждого из нас искру, которая загнала в самые потаенные уголки нашего сознания чувство страха.

Сегодня я могу со всей категоричностью утверждать: нельзя считать себя настоящим летчиком-истребителем до тех пор, пока полностью не избавишься от чувства страха. Думаю, что никто не возразит против этой немудреной истины. Однако познается она лишь при каких-то особых, исключительных обстоятельствах.

Именно таким обстоятельством стала для нас встреча с удивительным человеком – командиром звена 502-го штурмового авиационного полка лейтенантом Ляшенко Варварой Савельевной… Да-да, Варварой Савельевной – отважной летчицей, которую мы узнали еще в Адлере. Наши полки стояли там рядом.

Она запомнилась нам молодой, красивой и… убитой горем.

Ее история поразила нас.

Воспитанница одного из украинских аэроклубов, она служила в 502-м штурмовом авиаполку, летала на связном По-2. Ее муж, летчик Алексей Орехов воевал на истребителях. И однажды не вернулся с задания. Когда стало ясно, что его не дождаться, Варя обратилась к командиру с просьбой разрешить ей летать на «иле». Командир попробовал отказать: у Вари был на руках двухмесячный ребенок. Но Варя от своего не отступалась, да, кроме того, к командиру пришла целая делегация девчонок-парашютоукладчиц:

– За ребенком мы будем смотреть, разрешите Варе летать на штурмовике…

Спустя некоторое время замполит майор Ширанов сообщал в политдонесении:

«Лейтенант Ляшенко Варвара Савельевна, кандидат в члены ВКП(б), имеет 12 боевых вылетов, за проявленное мужество и отвагу в борьбе с немецкими оккупантами дважды награждена правительственными наградами…»

Варя заняла в боевом строю место своего мужа и достойно продолжала его дела.

Нам очень хотелось познакомиться с Варей поближе, поговорить по душам. Но война быстро нас разлучила:

502-й перебазировался в Майкоп.

Однако на этом наши встречи не закончились. Они продолжались в воздухе – мы сопровождали штурмовиков во время боевых вылетов. «Илы», как правило, шли через наш аэродром, мы пристраивались к ним и вместе следовали к линии фронта.

Варя пришлась всем нам по душе – каждый хотел сопровождать именно ее. В первом же вылете, когда я был ведущим четверки, Варя связалась со мной по радио:

– Скоморох, подойди поближе – надежнее будет прикрытие, – полушутя сказала она.

Я немедленно выполнил ее просьбу. Откровенно говоря, ни разу до этого с моей стороны не проявлялось такой бдительности и расторопности, такой готовности пойти на все, чтобы сберечь экипаж штурмовика…

Идя к линии фронта, мы иногда переговаривались с Варей, а когда подоспело время боевой работы, она передала: «Ну, Скоморох, смотри в оба!» – и повела группу на штурмовку,

Земля дыбилась под ногами фашистов, поднимая в воздух обломки дзотов, расшвыривая по сторонам искореженную боевую технику.

Штурмовка была стремительной и дерзкой. Варино звено действовало как единый механизм – четко, слаженно, виртуозно. Я даже боялся, что, засмотревшись на его работу, упущу приближение «мессеров». Но мы замечали стервятников на максимальном удалении, пара связывала их боем, а я с ведомым продолжал бдительно охранять штурмующее звено.

После таких полетов в сознании молодых летчиков происходила переоценка собственных возможностей.

Как много значит иной раз встреча с человеком, о существовании которого раньше даже не предполагал! В нашей школе мужества, сама того не зная, лучшим педагогом стала именно Варвара Савельевна Ляшенко. То, что сделала для нас она, – ничем не измерить, отвага прочно вошла в наши сердца, чтобы сделать нас чище, сильнее, самоотверженнее…

Вскоре воздушные наши встречи с Варей прервались – мы стали решать другие задачи. Но за ее дальнейшей судьбой не переставали следить. И были очень обрадованы, когда 8 марта 1943 года увидели портрет Вари на первой странице армейской газеты, ее красивое лицо, строгое и волевое. Мы с гордостью читали: «Отважная дочь советского народа лейтенант В. Ляшенко успешно громит фашистскую нечисть. На ее боевом счету 41 вылет на штурмовку живой силы и техники противника». Несколько строк было отведено ей и в праздничной, посвященной Международному женскому дню, передовой статье. «В одном из наших подразделений работает замечательная женщина-пилот товарищ Ляшенко. На своем штурмовике Ляшенко делает зачастую по два-три боевых вылета в день на штурмовку врага. Она в совершенстве изучила сложную машину Ил-2».

Это было 8 марта, а 5 мая того же года, как гром среди ясного неба, всех нас поразила трагическая весть: прямое попадание снаряда. «Ил» сбит. Варя Ляшенко погибла. Этому никто не хотел верить.

Мы попросили Мелентьева связаться со штабом дивизии.

Оказалось, все правда. Варя вместе со своим экипажем погибла в районе станицы Крымская.

7 мая в полку штурмовиков состоялся траурный митинг. Мы не были на нем, но траур носили в душе. Каких людей безжалостно забирала война!

Зная привязанность молодых летчиков, да и не только молодых, к Варе Ляшенко, комиссар полка порекомендовал провести в связи с ее гибелью беседы: «Отомстим фашистам за смерть отважной боевой летчицы!» Каждое слово нас обжигало, звало к мщению. Варя встала в нашем сознании в один ряд с Зоей Космодемьянской. И за ее гибель гитлеровцам воздалось сторицею.

Женщина-воин… Наша гордость и слава. Недаром ей посвящаются лучшие произведения искусства, стихи и песни.

Сейчас, всякий раз, когда узнаю о новых подвигах наших женщин, я вспоминаю Варю Ляшенко. Вижу штурмовку. Слышу ее удивительно спокойный голос.

В 1943 году из военных газет нам стало известно имя другой отважной летчицы женского полка ночных бомбардировщиков – Евгении Акуленок. Мы летали тогда с этим необычным полком в кубанском небе. Естественно, нас интересовали все подробности его боевой работы.

Вскоре мы узнали, что Евгения Акуленок стала Героем Советского Союза, потом наши летные пути-дороги разошлись.

Необычна судьба и у этой летчицы, Женя ушла на фронт вместе со своим мужем Григорием, оставив у матери двоих дочерей. Муж был танкистом, она – летчицей.

Последнее письмо от Григория пришло из Берлина. Потом он пропал без вести, и никто не знал, что с ним, где он. Только многие годы подряд уже после войны на имя дочерей приходили денежные переводы из разных мест, от разных людей, выполнявших поручения какого-то инвалида, как писали они.

Однажды семью Акуленок посетил знакомый Евгении еще по фронту – бывший летчик-истребитель, ныне писатель, Герой Советского Союза Василий Бондаренко. Его поразила эта странная история с денежными переводами, а также – что Евгения двадцать два года ждет с войны мужа, не верит, что его нет в живых.

Василий Бондаренко включился в поиски Григория. И нашел – без обеих ног в сапожной мастерской. Двадцать два года герой-танкист, ставший инвалидом первой группы в последние дни войны, не давал о себе знать семье, боясь стать обузой. И двадцать два года жестоко ошибался…

Ошеломленный таким поворотом событий, Василий Бондаренко выразил свои чувства в песне «Я верю: он жив!», которую положил на музыку украинский композитор Владимир Верменич.

В моем представлении Варя Ляшенко и Женя Акуленок – духовные сестры, и, рассказав об одной, я не мог умолчать о другой…

А теперь вернемся в Белореченскую, в наш 164-й полк. Тут происходит событие, мимо которого тоже нельзя пройти.

Выстроен весь полк. Что случилось? Все теряются в догадках.

Зычным голосом майор Мелентьев подает команду:

– Сын полка ефрейтор Калишенко, выйти из строя!

Раз, два – четко печатает шаг всеобщий любимец. Весь он сияющий, радостный. Это успокаивает: значит, не забирают Ваню от нас. А что же будет?

Напряженно вслушиваемся в слова приказа, который читает начальник штаба майор Горнов:

– «Ефрейтор Калишенко И. И., прибыв в полк в ноябре 1941 года, став его воспитанником, за непродолжительное время в совершенстве освоил специальность мастера по авиаприборам, обеспечивает их безотказную работу. Дисциплинированный, исполнительный младший авиаспециалист служит примером добросовестного выполнения своего воинского долга.

За безупречную службу, высокое мастерство, самоотверженное выполнение своих обязанностей ефрейтора Калишенко Ивана Ильича наградить медалью «За боевые заслуги».

Последние слова начальника штаба утонули в громе аплодисментов.

Награждение Вани Калишенко подняло настроение. Весь остаток дня мы поздравляли сына полка, трясли его, обнимали, целовали, чем могли угощали. А девчонки – его сверстницы – где-то раздобыли даже живые цветы, чтобы вручить герою дня.

Мы тогда не думали, что многим из нас предстоит пережить горечь расставания со своей первой боевой семьей.

22 февраля – в канун 25-летия Советской Армии и Военно-Морского Флота – летчиков собрал замполит эскадрильи капитан Кравец. Он сказал:

– Юбилей Вооруженных Сил СССР мы должны отметить новыми победами в воздушных боях. Сбить как можно больше фашистских летчиков – вот наш девиз.

С этим напутствием мы и отправились на задание.

Удастся ли выполнить наказ замполита? Встретим ли врага? А если встретим – сумеем ли вогнать его в землю?

Нас четверо: Кубарев, Шахбазян, Попов и я. Раньше ведомым Попова был Сергей Лаптев… Идем в район Малой земли.

Многострадальная, обильно политая кровью Малая земля! Кто не знает о тебе, кому неведомы твои герои?! По подсчетам самих немцев, они истратили на каждого ее бойца не менее пяти снарядов только одной тяжелой артиллерии. Бывали дни, когда на этот небольшой клочок земли фашисты совершали до двух тысяч самолето-вылетов. Естественно, что в районе Мысхако шли ожесточенные воздушные схватки.

И вот в этот район следуем и мы. Все испытываем волнение – ведь может случиться так, что нам придется выдержать испытание боем прямо над Малой землей, на глазах у ее героических защитников… Согласитесь, что в такой ситуации трудно оставаться спокойным, ведь наши действия должны быть достойными примера мысхаковцев.

Немцы не заставили себя долго ждать. Девятка Ю-87 под прикрытием двух пар «мессеров» уверенно следовала в направлении Новороссийска. Попробуем сорвать их замысел! Выстраиваемся растянутым левым пеленгом. Идем в решительную атаку. Создаем сплошную завесу огня – один уходит в сторону, его очередь продолжает другой, потом третий, четвертый… Еще заход, еще…

Вспыхивает первый «юнкерс». Его сразил Кубарев. Затем от меткой очереди Попова рухнул наземь второй.

Эти победы возбудили у нас бойцовскую удаль, придали решительности. Мы все впервые ощутили, что инициатива боя в наших руках. Оказывается, у этого чувства есть удивительная особенность – оно умножает силы. И ты перестаешь осторожничать, действуешь более свободно и напористо. Так случилось и со мной. Увидев уклоняющегося в сторону «юнкерса», я настиг его, по всем правилам, как учил Микитченко, прицелился и нажал гашетку. «Юнкерс» взмыл вверх и тут же начал переворачиваться. Может, он совершает обманный маневр? Но такое ему не под силу. Через секунду, когда бомбардировщик, кувыркаясь, пошел к земле, все сомнения рассеялись: сбит! Остальные фашисты предпочли ретироваться.

Налет на Новороссийск сорван, на нашем счету – три сбитых. Такого в полку еще не было. Наказ замполита выполнен – мы возвращаемся с хорошим подарком в честь 25-летия наших доблестных Вооруженных Сил.

На земле нас тепло поздравили, за ужином к фронтовым ста граммам Певзнер, расщедрившись, добавил жареного поросенка.

Утром следующего дня всем полком мы держали курс на Краснодар. Немец откатывается.

Краснодар встретил нас взорванной взлетной полосой, мрачными руинами городских кварталов, рвами, В них, в этих рвах, – десятки тысяч расстрелянных советских людей…

Здесь кровожадный фашистский зверь полютовал вволю. Не было такого преступления, которое бы не совершил он. Грабежи, бесчинства, убийства буквально на каждом шагу – вот на чем держалась фашистская власть в городе.

Даже сейчас, спустя тридцать лет, думая об этих преступлениях, невольно сжимаешь кулаки. После того что мы увидели и узнали в Краснодаре, а это было для нас впервые, в полку стал реже раздаваться смех, приумолкла никогда не унывающая гармонь Вани Калишенко. Слишком велико потрясение. Хотелось немедленно в бой.

Мы были в таком состоянии, что могли, казалось, зубами на куски разорвать каждый вражеский самолет. Именно в таком состоянии я сбил первый Ме-109.

Давно я ждал этой схватки, однако настороженность не покидала меня. Грозной машиной казался «мессершмитт», и, конечно, им управляют опытные пилоты – в этом все мы убеждались не раз.

Опасался я этой схватки, но знал, что рано или поздно она состоится и будет моей настоящей боевой проверкой. Как говорится, или пан или пропал!

Каждый раз, взлетая в небо, я ждал решающей встречи, мысленно представляя себе картину схватки.

Сраженный «мессершмитт» мне нужен был до крайности. Чтобы поверить в себя, укрепить свой дух.

Так, наверное, нужны победы спортсмену. Без них ему не закалить волю, характер, не достичь высот мастерства.

И вот наконец эта встреча состоялась. И совершенно в неподходящий момент, когда мы с Кубаревым возвращались с разведки.

В наши планы не входило ввязываться с кем бы то ни было в бой. Мы должны были доставить командованию данные о передвижениях немецких войск на Таманском полуострове. К тому же и горючего у нас было в обрез.

А тут «мессеры». Идут прямо на нас.

– Что будем делать, Скоморох? – спросил ведущий.

– Драться, – ответил я.

– Правильно. Прикрывай, иду в атаку! Машина рванулась навстречу врагу. Я неотступно следовал за ним. Мелькнула мыслишка: «Врежут нам немцы, вон их сколько!» Но тут же в памяти всплыл краснодарский ров, заполненный расстрелянными. И страх уступил место злости, ненависти. Рука крепче сжала штурвал.

Ведя огонь со всех точек, мы проскочили между «мессершмиттами», те шарахнулись в стороны, затем снова сомкнулись, пошли в боевой разворот. Мы проделывали то же самое. И где-то на высшей точке разворотов снова выходим с врагом на встречные курсы.

– Скоморох, иду в лобовую! – предупредил Кубарев.

Словно снаряды, самолеты неслись навстречу друг другу. До столкновения оставались секунды. Странно, но в эти мгновения я ни о чем не думал. Мной владело одно упрямое стремление: не свернуть! Таким я еще себя не знал. Во мне открылось новое качество, и оно выручило меня: ведущий «мессершмитт» отвернул от Кубарева в мою сторону, и я нажал на гашетки. Снаряды и пули прошили плоскости с черными крестами, центроплан. Фриц начал заваливаться набок, пошел к земле…

– Молодчина, Ском… – оборвался вдруг в шлемофоне голос Кубарева.

Я встревоженно взглянул на его машину и увидел впереди на горизонте до десятка приближающихся черных точек. Ясно – тут не до похвал.

Кубарев энергичным поворотом развернулся с потерей высоты, я повторил его маневр, и мы на полном ходу устремились домой. Разворачиваясь, я увидел на земле пылающий факел: это горел мой первый Ме-109. Тот самый, которого я так долго ждал.

Итак, три сбитых: «фоккер», «юнкерс», «мессер». За три месяца войны. Три месяца школы, которую в других условиях не пройти и за годы. Недаром все-таки каждый день войны считался за три дня.

Что изменилось во мне за это время?

Внешне я оставался все тем же желторотиком. Но душа повзрослела. Она ожесточилась, научилась ненавидеть. А это значило, что внутренне я уже распрощался с безмятежной юностью. Война ускорила процесс возмужания, она лишила нас многого, присущего молодости, дав взамен суровое умение постоять в жестоких боях, как подобает воину, за свою Отчизну. И мы без малейших раздумий пользовались им.

…На аэродроме первым встретил меня и поздравил с победой майор Микитченко.

– Ну вот, старший сержант Скоморохов, боевое счастье улыбнулось тебе, – сказал он. – Солнечный луч мелькнул, но впереди грозовые тучи. Смотри в оба.

Командир как в воду глядел.

Через день мне оказали большое доверие – впервые поручили вести на косу Чушка, в район Керченского пролива восьмерку истребителей.

Провожал нас в полет майор Ермилов. Он торопил меня, зная, что вот-вот придет группа на посадку. Мы быстро заняли места в кабинах, стали выруливать на старт. Ермилов, не осмотревшись как следует, не дав осесть пыли, поднятой впереди взлетевшими самолетами, взмахнул флажком: «Пошел!»

Я дал полный газ, отпустил тормоза. Истребитель рвануло, понесло, оторвало от земли – и тут вдруг на высоте 10-20 метров раздается треск, скрежет. Смотрю на капот – цел, перевожу взгляд на левую плоскость – там какие-то клочья болтаются. Самолет еле держится. Садиться не могу – внизу сплошные рвы. Надо прыгать с парашютом. Открыл фонарь, расстегнул привязные ремни, стал выбираться из кабины. Но управление бросать не спешу. Смотрю – на меня движется какая-то труба. Не успею выпрыгнуть. Опустился на сиденье, чуть накренил машину – труба проплыла мимо. Пронесло! Но что делать дальше? Выбрасываться с парашютом бессмысленно – высоты уже нет.

Машина шла с креном, со скольжением. Под крылом – бугристая местность. Неужели вот так глупо можно разбиться?

В этот миг в моей памяти всплыл эпизод, когда я в Сочи выбирался из облаков. Как помогает нам опыт! Хотя бы тем, что учит: из любого тяжелого положения можно найти выход, надо только искать, действовать.

Убрал шасси. Колеса полностью не вошли в свои гнезда. Уменьшаю газ, подхожу к самой земле, выискиваю удобную площадку. С падением скорости самолет все больше теряет устойчивость. С трудом удерживаю его от глубокого крена.

Беда одна не ходит. Неожиданно заглох мотор.

Вот и земля, пропахиваю ее брюхом самолета.

Привязные ремни расстегнуты – Меня резко бросило к приборной доске. Удар был сильный, но я не потерял сознание. Нет ничего худшего, когда судьба человека не подвластна его воле.

Окажись я без памяти – не увидел бы, что надо мной описал несколько кругов Володя Балакин, недавно прибывший в наш полк, не дал бы ему знать, что буду ждать здесь помощи, побрел бы искать ее сам, а время было холодное, ночи длинные, и чем бы все закончилось – трудно сказать.

А так мне все ясно, надо ждать своих. Для начала осмотрел свой ЛаГГ-3. Столкновение нешуточное: левая плоскость, центроплан, часть фюзеляжа порубаны винтом. Пробит бензобак – вот почему заглох мотор.

Да-а, живым остался чудом. Вот тебе и фортуна! Вот тебе и первый вылет восьмеркой! Черт возьми, зачем требовалась такая спешка? Жив ли тот, с кем столкнулся?

День клонился к ночи. Раздосадованный, прихватил парашют, пошел к близлежащему селу. Там меня сразу познакомили с председателем колхоза, тот послал двух мальчуганов охранять самолет. Не успели мы разговориться – возвращаются запыхавшиеся мальчишки.

– Дядя летчик, там с вашего самолета что-то снимают…

Гурьбой бежим к самолету. Вижу, в самом деле кто-то в кабине. Выхватываю пистолет, стреляю в воздух. Две тени метнулись к стоявшему рядом мотоциклу и исчезли в вечерней мгле.

Подошли к самолету, заглянули в кабину: сняты бортовые часы.

Нам с председателем было стыдно смотреть друг другу в глаза. Поняв мое душевное состояние, он, видавший виды, весь седой, сказал:

– Эх, парень, мы здесь не с такими еще сталкивались. Нашлись гады среди нас. Да вот сейчас познакомлю тебя с одним.

Мы вернулись в контору колхоза, туда привели со связанными руками мрачного, пугливо озирающегося мужчину.

– Вот поймали гада. Старостой был. Измучил народ.

Награбил добра и с немцами хотел драпать. Не вышло, судить будем.

Бывший староста принял меня, видимо, за одного из тех, кому дано право решать его судьбу, упал на колени, Начал что-то лихорадочно говорить.

Было мерзко на него смотреть. Я попросил, чтобы его увели.

На следующий день прибыл наш По-2 с авиаспециалистами и запасными частями. На нем я и улетел, тепло попрощавшись с колхозниками и ребятишками.

В части меня ждал «сюрприз» – пять суток ареста за утерю бортовых часов. И это по настоянию Ермилова. Необоснованность наказания была очевидна. Ми-китченко бросился к Ермилову и крепко с ним поговорил. Ребята рассказывали, что между ними то же самое произошло после столкновения самолетов, когда на карту была поставлена жизнь двух летчиков, к счастью, оставшихся в живых. За это ведь никто не понес наказания. А тут пустяк – бортовые часы – и пять суток гауптвахты…

Что-то во всем этом было не так, поэтому командир эскадрильи, обычно очень спокойный, рассудительный, не смог сдержаться.

В этой напряженной обстановке мне, конечно, не пришлось отбывать наказание. Не до этого было – напряжение боев нарастало.

Особенно часто летали мы на косу Чушка, в район Керченского пролива-километров за 150-160 в тыл противника. По пути туда и обратно то и дело сталкивались с «мессершмиттами», вели с ними ожесточенные бои. Это был очень тяжелый период для наших летчиков. Мы несли потери – один за другим не вернулись с заданий Кубарев, Филипповский, Петровский.

Ко всему привыкали на войне. Но с гибелью товарищей примириться никак не могли. Каждый павший в бою навсегда оставлял зарубку в наших сердцах.

…В один из дней к нам на самолете прибыл высокий стройный генерал. Оказалось – командующий 4-й воздушной армией К. А. Вершинин. Не думали, что его прилет будет иметь прямое отношение к нам. Но вот Шахбазяна, Мартынова, Жирякова и меня вызывают в штаб полка. Мы предстали перед нашим командиром и генералом Вершининым, который тут же поставил нам задачу на осуществление разведки переднего края, переправ противника.

Разведка – значит, добывай данные, в схватки вступать не смей. А это не так легко, когда небо кишит вражескими самолетами. Особенно сложно было обнаружить переправы, которые наводились так, что их скрывал слой воды. Сверху смотришь – ничего не видно. И вдруг совершается библейское чудо: танки, автомобили движутся прямо по воде.

Немцы тщательно охраняли переправы. Пробиться к ним без стычек с «мессерами» почти не удавалось. Однако мы свою задачу успешно выполнили, за что заслужили благодарность генерала К. А. Вершинина.

Несколько дней спустя на нашем аэродроме приземлились «аэрокобры», с которыми мы встречались до этого только в небе.

Среди прибывших летчиков выделялся коренастый, с замкнутым, сосредоточенным выражением лица капитан, грудь которого украшал орден Ленина. Это был командир эскадрильи Александр Покрышкин. О нем тогда еще не ходили легенды, но в газетах мелькало его имя. Мы окружили Покрышкина и прибывших с ним летчиков. Начался профессиональный разговор. Нас интересовали буквально все подробности, все детали боевых действий покрышкинцев.

Александр Покрышкин говорил мало, спокойно. Чувствовалось, что он много думает, размышляет, анализирует. За скупыми жестами угадывалась энергия и сила русского богатыря.

От наших гостей мы узнали новость: управлению пятой воздушной армии приказано передать боевые части четвертой армии и убыть в район Курской дуги – на Степной фронт.

– Значит, мы будем воевать вместе?

– Это еще неизвестно,– сдержанно ответил Покрышкин.

Переход в четвертую армию нас не огорчал, даже радовал: ее истребительные части вооружены «аэрокобрами», а это лучше, чем ЛаГГ-3.

Разговор, естественно, перешел на «аэрокобры». Мы подошли к ним, стали осматривать. Удивило устройство кабины: в ней многое было как в легковом автомобиле. Вооружение завидное: 37-миллиметровая пушка, два крупнокалиберных и два малокалиберных пулемета. Гроза!

Покрышкинцы особых восторгов по поводу американских истребителей, поступивших к нам по ленд-лизу, не высказывали, но в целом были довольны ими. От одного из них, встречавшегося с советскими испытателями «аэрокобр», мы узнали довольно интересную историю. Оказывается, первые серии этих машин были неудачными – произошло несколько катастроф из-за «скручивания» хвоста и невозможности вывести «аэрокобры» из плоского штопора. Об этом сообщили американской фирме. Она наспех произвела необходимые доработки и попросила прислать советского летчика и инженера для испытания самолета на месте.

Ответственное задание поручили летчику-испытателю Андрею Кочеткову и инженеру Федору Супруну – брату знаменитого Степана Супруна.

Советские специалисты прибыли в город Буффало, расположенный на берегу Ниагары. Начались испытательные полеты. Центр пилотажной зоны – рядом с Ниагарским водопадом. Пришло время проверки на штопор. И случилось то, что уже не раз происходило в воздушных боях над русскими просторами: машина вошла в плоский штопор и никак не хотела из него выходить. Кочеткову ничего не оставалось, как покинуть ее…

Лишь после этого американцы всерьез взялись за доводку «аэрокобры» и сделали ее такой, какой она сейчас предстала перед нами.

Много любопытного привезли нам неожиданные гости. Жаль только, очень быстро улетели. Расстались мы с ними настоящими друзьями, с надеждой, что впредь будем сражаться с ними крыло в крыло.

Но дальнейшие события пошли совсем по иному руслу.

Во второй половине марта группу летчиков нашего полка на Ли-2 перебросили в Саратов. Оттуда – дальше. По дороге мы попросили пилотов, чтобы они прошли над Сталинградом. Очень уж хотелось посмотреть, что осталось от него после сражения. Тем более что в детстве я бывал в этом городе, ездил в гости к двоюродному брату, работавшему на Тракторном заводе.

То, что мы увидели, потрясло нас до глубины души: черные кварталы сплошных руин, заваленные щебнем улицы, стертые с лица земли парки, разрушенные мосты…

Подумалось, что восстановить город невозможно.

И еще подумалось: а не оставить ли его таким, какой он сейчас есть, как память о великом сражении для всех поколений?

С подавленным, омраченным настроением приземлились на новом месте. Казалось, поднять героический город ничто не в состоянии – такое удручающее впечатление произвели на нас руины Сталинграда.

Тут мы наконец узнаем, зачем нас перебросили в этот район: принимать новейшие советские самолеты Ла-5.

Вот так новость!

Сорок дней – с 17 марта по 27 апреля – мы жили только новыми истребителями. Влюбились в них, так сказать, с ходу.

И не ошиблись. Тупорылый, со звездообразным двухрядным мотором, истребитель развивал скорость у земли более 500 километров в час, имел две пушки, обладал хорошей маневренностью и тяговооруженностью. Смущало лишь то, что он был почти весь из дерева.

Осваивали новые машины интенсивно. Мы страшно уставали, к вечеру буквально валились с ног. Но с утренней зарей снова появлялись на аэродроме. Взлеты, посадки, воздушные стрельбы по конусу. Здесь мне очень пригодились уроки, преподанные Микитченко. Он и сейчас продолжал настойчиво учить нас искусству меткого поражения целей.

– В огне – сила истребителя, – говорил он. Когда Микитченко убедился, что наши пушечные очереди в щепки разносят конусы, стал отрабатывать с нами всевозможные виды маневра. Теперь он внушал всем более совершенную формулу:

– Запомните, сила истребителя – в маневре и огне.

…На местном аэродроме произошла одна приятная для меня встреча. К нам прибыла концертная бригада. Во время представления я узнал в конферансье своего товарища по заводу в Астрахани Толю Кирпичева. От радости чуть было не прыгнул на сцену – товарищи удержали. Дождавшись окончания концерта, пробрался за кулисы. Толя, увидев меня, ахнул от изумления. Мы обнялись, расцеловались, а потом весь вечер вспоминали наш город, общих знакомых. К сожалению, он ушел в армию чуть позже меня. И ничего нового не мог рассказать мне о Маше, переписка с которой, из-за частых смен аэродромов, временно прервалась.

Я так надеялся услышать что-нибудь о ней от Кирпичева!

Это было 26 апреля, а восход солнца следующего дня мы уже встречали в воздухе. Наш курс – в новый незнакомый город Миллерово.

На этот раз эскадрилью ведет новый командир капитан Михаил Устинов – летчик, обладавший исключительной техникой пилотирования. Это все поняли с первого появления Устинова над аэродромом – о своем прилете к нам он известил полупетлей, выполненной с бреющего полета, за что сразу же получил серьезное внушение от Мелентьева. А когда один из нас, знавший Устинова раньше, спросил его, зачем он выкинул такой номер, тот шутливо ответил:

– Вижу на аэродроме беспорядок – дай, думаю, поддержу его…

Шутка шуткой, но иммельман этот дал всем нам почувствовать, что к нам прибыл командир, в совершенстве владеющий машиной.

Пребывание в Миллерово ознаменовалось одним весьма важным событием – переходом нашего 164-го истребительного авиационного полка в состав 17-й воздушной армии.

Это была совсем еще молодая, но уже успевшая прославить себя в боях с фашистами армия.

Она сформировалась 16 ноября 1942 года – за три дня до начала контрнаступления советских войск на Сталинградском фронте.

Она родилась, чтобы тут же включиться в величайшую в истории битву и, пройдя через ее горнило, выйти закаленной, готовой к новым сражениям. Первым ее командующим был генерал-майор авиации С. А. Красовский, ныне маршал авиации. Под его началом армия принимала участие во всех трех этапах контрнаступления под Сталинградом. Об интенсивности действий ее авиаторов можно судить хотя бы по такой цифре: только за время среднедонской операции с 16 по 31 декабря было произведено 3672 боевых вылета.

Армия уже имела богатые боевые традиции. Ее летчики проявили чудеса героизма. Нуркен Абдиров повторил подвиг Николая Гастелло, за что посмертно был удостоен звания Героя Советского Союза. Это же высокое звание заслужили летчики-истребители И. И. Чучвага, И. А. Манойлов, В. А. Зайцев, награжденный в августе 1943 года второй Золотой Звездой…

Вот в какую славную боевую семью привела нас фронтовая судьба! Оставалось только пожалеть, что этого не случилось раньше, в ноябре, – мы бы имели счастье сражаться в крылатом строю сталинградцев…

К моменту нашего перехода в 17-ю воздушную армию ее возглавил генерал-лейтенант авиации В. А. Судец. С ней он пройдет весь путь до победы.

Читатель помнит, наверное, что механик моего самолета Мартюшев когда-то, еще в Монголии, летал с В. А. Судцом в качестве стрелка-радиста.

Мартюшев, хорошо знавший биографию своего командира, рассказывал, что тот начинал службу авиационным механиком и вырос до командира дивизии, освоив 45 типов самолетов, проявив себя героем в борьбе с японцами и белофиннами. В 1941 году В. А. Судец уже командир дальнебомбардировочного корпуса. И вот теперь он принял 17-ю воздушную…

То обстоятельство, что в моем экипаже был близкий командарму человек – бывший его механик и стрелок-радист, не прошло мимо острых на язык товарищей.

– Ну, Коля, теперь тебе недолго оставаться с нами, – съязвил Кирилюк, – вместе с механиком войдешь в личный экипаж командарма.

– Витя, если тебя такая перспектива прельщает, могу составить протекцию, – не остался я в долгу.

Наши словесные перепалки прекратило лишь посещение полка самим командармом. Он оказался человеком суровым, исключительно требовательным, а к тем, кого знал раньше – особенно строгим…

Командарм приказал перебазироваться в Нижнюю Дуванку, за которой начинается многострадальная украинская земля.

Кубанские грозы остались позади, перед нами открывалась новая страница нашей фронтовой жизни. Прочесть ее предстояло в огненном небе Украины.