Бог в городе

3

Оставаться один на один со своим горем было невмоготу. Александр Иванович вымыл сковородку, открыл настежь форточку, из которой немедленно задуло студеным воздухом, колким, словно битое стекло, и отправился в гости к Вите Расческину, заведующему хозяйственной частью 2-й городской больницы, соседу по этажу. Поскольку было еще очень рано, Пыжиков робко нажал на кнопку звонка, и звонок зазвонил робко же, точно прощения попросил.

Несмотря на неурочное время, Расческин бодрствовал; он тотчас отворил дверь, и Пыжиков весь напрягся в ожидании — узнает или не узнает его сосед. Судя по тому, что тот равнодушно посмотрел на него мутными, непроспавшимися глазами, все было как обыкновенно, то есть Расческин его узнал. Они молча прошли на кухню, уселись за стол друг против друга, и Расческин принялся чистить ногти канцелярской скрепкой, а Пыжиков по столешнице пальцами застучал. Какое-то время прошло в молчании, потом Александр Иванович кашлянул и спросил:

— Чего поделываешь?..

Расческин ответил:

— Практически ничего. Впрочем, нет: водочкой занимаюсь... — И он указал канцелярской скрепкой на заварной чайник, из которого действительно несло сивухой, как от похмельного мужика.

— Ты что, осатанел — пить водку в такую рань?!

— Ну, во-первых, обстоятельства так сложились, а во-вторых, она все равно меня не берет.

— Интересно, что это за обстоятельства такие и каким манером они сложились, что ты до света залил глаза?

Расческин сделал губы трубочкой, поводил взглядом из стороны в сторону и сказал:

— Понимаешь, второй день что-то не по себе. Второй день просыпаюсь ни свет ни заря, и на душе такая ужасающая гадость, как будто спьяну зарезал свою жену...

— Тебя и жена-то бросила сто лет тому назад.

— Ну, чужую жену зарезал!

— Чужую жену резать — резонов нет.

— Одним словом, жутко мне и тяжко, хотя, казалось бы, все в порядке, ничего такого не произошло, на здоровье не жалуюсь, деньги есть.

— Так в чем же дело?

— А хрен его знает — в чем! Разве что вот в чем: позавчера к нам в нервное отделение интересного сумасшедшего привезли... Тихий такой, убогий, в допотопном пальто, босой, голова немытая, и это самое... говорит!..

Слово «говорит» Расческин вымолвил чуть ли не шепотом и с чрезвычайно значительным выражением, в котором были и трепет отчасти, и удивление, и испуг.

— Что значит — говорит? — в некотором раздражении спросил Пыжиков и чихнул.

— Будь здоров! — отозвался на чих Расческин. — А то и значит, что говорит! Мы с тобой, положим, разговариваем, а он именно говорит. Ну, например, как речи произносят или про международное положение по радио говорят... И главное, все по делу! Сволочи вы, говорит, столько вам, сволочам, дано, такие открыты перед вами широкие горизонты, а вы существуете как отпетые босяки. Ведь все вам было сказано, до последнего слова: и про соль земли, и насчет того, чтобы не противиться злодейству, и про верблюда, и про родню. И что же?.. А ничего, как о стенку горох вам эти величественные слова, как были вы дикари, так и остались сущие дикари. В общем, говорит, торопбитесь сказать последнее «прости», потому что существовать вам осталось максимум три часа.

Пыжиков подытожил:

— Стало быть, этот псих предсказывает конец света...

— Видимо, так его и следует понимать. Но сначала, по его словам, будут разные знамения — например, объявится монстр, который будет нападать на прохожих средь бела дня.

— Ну, это, положим, не в первый раз. То есть как только где объявится юродивый с даром слова, так обязательно предскажет Последний день. В другой раз газеты нельзя раскрыть без того, чтобы там не писали про идиота, который обещает конец света в ближайшее тринадцатое число.

— Когда в газетах пишут — это одно, — печально сказал Расческин, — а когда своими ушами слышишь такие откровения, тогда впечатление совсем другое, именно жутко и тяжко становится на душе. А ну как и вправду настанет Последний день?! Если бессмертия души нет, то наплевать, конечно, — а если есть? Ведь если душа бессмертна, то с тебя спросится на том свете: что же ты, гад такой, сделал с твоей единственной и неповторимой земной жизнью, которая, как ты хочешь, является пропуском в мир иной?! Не знаю, как тебе, а мне нечего ответить на сей вопрос. Потому что действительно я свою жизнь профукал, что называется, ни за грош. Ведь я в молодости мечтал о настоящей медицине, гнойной хирургией бредил, и, если бы не водка, может быть, вышел из меня знаменитый специалист...

— Спешу тебя успокоить, — сказал Пыжиков. — Не то что бессмертной души нет, а вообще никакой души нет, есть только биохимические процессы в подкорке и мозжечке. И смерть — это очень просто: как будто кто вошел и выключил электрическое освещение, — вот и все!

Расческин прильнул губами к носику своего заварного чайника, крякнул, перевел дыхание:

— Хорошо, коли так, а если совсем не так?! По крайней мере, на мой аршин, вероятность бессмертия души равняется очевидности тех самых биохимических процессов, которые происходят в подкорке и мозжечке. Я из чего исхожу? Я исхожу из того, что человечеству снятся сны!

— То есть?..

— То есть эти самые сны говорят о том, что душа-то как раз и есть! Ведь когда ты спишь, ты, считай, что на время помер — не видишь, не слышишь, не чувствуешь ничего, а между тем тебе снится жизнь.

— Ну, я не знаю... — сказал Пыжиков и механически смахнул со столешницы хлебные крошки на пол.

— А вот давай сходим к Муфелю, он все-таки мудрый человек, не нам чета, пускай Муфель рассудит, есть душа или нету ее...

— Давай.

— А то, понимаешь, мы здесь с тобой разводим ля-ля, а у Муфеля на все вопросы готов ответ!..

— Только я сначала переоденусь пойду...

— Давай.