Божий одуванчик

Глава 6 СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК

— Мне удалось узнать, что перед смертью Антон Малахов звонил человеку по прозвищу Карамболь, — сказал Свиридов, не глядя на сидящего перед ним Анатолия Григорьевича. — Кто это может быть?

— Карамболь? — Анатолий Григорьевич напряженно наморщил лоб, но ничего полезного выдоить из памяти ему не удалось:

— Не припомню такого. Сейчас этих бандюг — как собак нерезаных. Впрочем, можно пошарить по каналам… справиться в УБОПе. Да и у Константина Ильича не мешало бы узнать. Все-таки в гэбэшных архивах можно накопать много интересного.

— Угу…

— Единственное, что я могу сказать по этому Карамболю сразу, так это то, что есть такой клуб, где собираются любители бильярда и приватного общения. Заведение закрытое, элитное, по клубным картам. Так что попасть туда не так просто.

— А где оно находится?

— Я точно не помню. Где-то около Литейного моста.

— На Арсенальной набережной, что ли?

— Вроде где-то там. Что, хочешь проверить?

— Да.

Илюха уже четвертый день безвылазно сидел дома. Причем не один, а с Фокиным. Впрочем, Фокин и так жил в одной квартире с братьями Свиридовыми, так что теперь, можно сказать, он хорошо устроился: работал на дому.

Охранял, так сказать, клиента.

Надо сказать, что за эти три дня характер Ильи существенно ухудшился.

Он то часами мрачно сидел в угловом кресле, гипнотизируя взглядом журнальный столик, то несносно брюзжал, да так, что невыдержанный Фокин разражался взрывом ругательств и уходил в другую комнату.

Свиридов-старший строго-настрого запретил Илье и Афанасию пить: он знал, что, дай им послабление, ни о какой безопасности не будет и речи.

А Анатолий Григорьевич сказал Фокину, что если он выпьет хоть грамм спиртного, то немедленно пойдет под сокращение, как Максимильен Робеспьер с пламенной революционной братией — под гильотину.

Афанасий мученически держался.

Однако, как выяснилось, Илье приходилось куда хуже. Он нервничал все больше, худел, его лицо вытягивалось и бледнело. Было совершенно очевидно, что так долго продолжаться не может.

Первым об этом заявил Фокин:

— Володька, твой брателло меня просто доконал. Рамсует, и все тут. Мой Гарант и то больше на человека похож, чем он. Был нормальный парень, а сейчас гниет просто на глазах.

— Жалуется на тебя Афанасий, — сказал брату Владимир. — Безобразничаешь. В чем дело?

— А в чем тут может быть дело?:

— запальчиво бросил Илья. — Заперли, как маленького мальчика, в четырех стенах… И еще хотят, чтобы я чего-то там это самое… не недоумевв-ва…

— Не дури, Илюха, — перебил его Владимир. — Лучше подумай еще раз: не упоминал ли Малахов когда-либо этого чертова Карамболя?

— А ты что… еще не ходил в бильярдный клуб?

— Думаешь, туда так легко попасть? Сегодня пойду. Но вот что интересно — владеет этим клубом некто Аникин Борис Сергеевич. По наведенным мною справкам, в свое время он жил в одном доме… с Антоном Малаховым. Так что дружба с детских лет тоже не исключается.

Если, конечно, этот Аникин и есть тот, кто мне нужен. Правда, до сегодняшнего момента выяснить это не представлялось возможным. Аникин только сегодня приехал из Москвы. Или вчера поздно вечером.

— Да не знаю я ничего про этого Комарболя… Ромаболя… — пробубнил Илья, яростно потирая лоб. — Не знаю я… ничего!

Свиридов-старший махнул рукой и покинул квартиру, Илья метался по квартире, как дикий зверь, а потом внезапно успокоился. С его бледного лица сошла мина постоянного недовольства, заострившиеся глаза утратили стальной блеск. Он даже начал беспричинно смеяться, а Фокин, глядя на него рассеянным взглядом, бормотал под нос:

— И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды… Эх ты… студент, — протянул он, видя, как Илья подходит к окну и начинает с идиотской ухмылкой один за другим обрывать лепестки с расцветшей белой комнатной лилии.

— Слушай анекдот, — вдруг сказал Илья, все так же смотря в окно — да настолько мрачно сказал, словно не веселую историю собирался рассказывать, а зачитывать некролог. — Студент-раздолбай сдает экзамен по русскому языку. Ничего, естественно, не знает, квакает что-то невпопад. Профессор говорит: ну, братец, вы ни в зуб ногой, увидимся-ка на пересдаче. Студент и говорит:

«Профессор, а можно, я задам вам вопрос по вашему предмету, если вы ответите, то я прихожу на пересдачу, а если не ответите, вы ставите мне „три“.»

«Ну ладно».

«Профессор, вот почему слово „пи…ец“ — мужского рода, а „х…ня“ — женского?»

Профессор в недоумении чешет лысину.

«Ну не знаю…»

Пришлось поставить студенту «удовлетворительно».

Следующей отвечала студентка-отличница.

Все говорит как по писаному, профессор ее прерывает и говорит:

«Достаточно. Я вижу, вы все знаете. Давайте я задам вам один дополнительный вопрос, и если вы на него ответите, то я вам ставлю „пять“, а если нет — то „четыре“».

Та согласилась. Ну, он и говорит: типа почему слово «пи…ец» — мужского рода, а «х…ня» — женского?

Отличница улыбнулась и говорит:

«Ну так это же элементарно, профессор. Вот наглядный пример: мне пять мужиков — это так, х…ня. А вот вам, профессор, пять женщин — это уже п…ец».

Фокин рассмеялся и лениво посмотрел на Илюху.

И в тот же момент зажмурился, потому что в его глаза попал солнечный свет… Словно кто-то играется зеркальцем… Или же окна в доме напротив выпустили со своей гладкой отполированной поверхности сполох веселого сентябрьского света…

И тут недоброе предчувствие против воли забродило в Афанасии. Вероятно, сработали старые защитные рефлексы, отработанные и отлаженные еще в «Капелле», а теперь почти стертые беспорядочным образом жизни и неумеренностью в употреблении спиртных напитков.

Но сейчас они сработали. И напряженные нервы Афанасия зафиксировали это как гипотетический признак угрозы.

Фокин пробежал взглядом по ряду домов с противоположной стороны улицы. Инстинкты бывшего специалиста экстра-класса, штатной единицы спецотдела ГРУ «Капелла», прошедшего огонь, воду и ад, заиграли в нем, разбуженные сигналом тревоги на уровне подсознания.

…Тусклая стена домов нависла над вечереющим проспектом, на который выходили окна свиридовской квартиры, и ни одного лучика света не исходило от молчаливых серых громад. Освещенные заходящим солнцем, стекла окон определенно не могли дать такой яркий отсвет, тем более такой малой площади.

Это что-то вроде зеркальца или…

И тут Фокин увидел это «или». В окне четвертого этажа, за наполовину отдернутой занавеской, виднелась темная фигура. Сполох слетал с чего-то длинного в руках этого человека… Оптический прицел!

Афанасий резко метнулся в сторону…

Огромная фигура Фокина перекрыла собой весь оконный проем, и негромкий хлопок лопнувшего стекла был начисто перекрыт воплем Илюхи, который плашмя полетел на пол, с силой отброшенный Фокиным.

Свиридов-младший врезался в торшер, смял, его и, вцепившись обеими руками в абажур, не-1 уклюже вписался в стену и сполз по ней вниз.

…А Фокин зашатался и едва не упал спиной на ковер. По светло-кремовому однотонному свитеру с модным вырезом у горла стремительно расплывалось темно-красное пятно с эпицентром ближе к плечу и ключице, оно быстро набухало и ширилось, вскоре вобрав в себя всю поверхность правой половины груди.

— Чер-р-рт… — пробормотал Афанасий. — Это надо же…

Он отдернул простреленную занавеску и увидел две маленькие дырочки — в наружном и внутреннем стеклах, — от которых разбегались тоненькие белые паутинки трещинок. Последствия выстрела…

— А вот вам, профессор, пять женщин — это уже п…ец, — проговорил Фокин деревянным голосом и медленно опустился на колени.

Потом с трудом дотянулся до телефона и, судорожно нажимая на ставшие такими неуловимыми и расплывающимися кнопки, быстро, словно боясь не успеть, набрал осоргинский номер.

— Я слушаю, — послышался неторопливый вальяжный голос шефа.

— Это я, — задыхаясь, слабо выговорил Фокин.

— Кто — я?

— Фокин… Афанасий.

— Фокин? Да что у тебя с голосом? Я тебя не узнал. Что-то случилось?

Афанасий отнял ладонь от простреленного плеча — она вся была в крови — и медленно ответил:

— Да пока нет… ведь я еще жив. Но бок мне прособачили. Из дома напротив. Снайпер.

— Что-о-о-о?!

— Ну… вот так.

— Я сейчас буду с врачами из нашей бригады, — быстро заговорил Анатолий Григорьевич. — Ты как? Ничего?

— Да могло быть и хуже… Приезжай.

Фокин уронил трубку и, тяжело и прерывисто дыша, боком опустился на ковер.

У стены, под обломками торшера, слабо пошевелился оглушенный Илья…

Через несколько минут Анатолий Григорьевич, Владимир Свиридов и двое врачей из службы «Ambulance» были на квартире, где произошло покушение на убийство.

Илья уже пришел в себя после неудачного падения и пытался оказать Фокину первую помощь.

Она выражалась в том, что по просьбе раненого он дошел до холодильника, взял оттуда бутылку водки и начал поить ею Афанасия, время от времени выливая ее на рану. Для дезинфекции.

Илью оттеснили в сторону, Свиридов присел возле Фокина и быстро спросил:

— Как ты?

— Нор… нормально. Ничего… бывало и похуже, сам знаешь.

— Ну ничего, старик. Тебя мигом вылечат.

Тут у дяди Толи такие эскулапы, что мертвого на ноги поставят, — с улыбкой говорил Владимир, но лицо его было бледно и взволнованно. — Недавно был вызов от одного богатея… Ему, говорят, взрывом башку едва не оторвало. Так ему по ошибке пришили голову от какого-то дворника. И представь себе — он сразу поумнел и заключил выгодный контракт с немецкой фирмой. Правда, дворник оказался бывшим профессором, доктором экономики и вообще… членом-корреспондентом Академии наук.

Фокин тихо рассмеялся, морщась от боли в боку. Доктор быстро промывал и обрабатывал рану, а Афанасий говорил:

— Это был снайпер. В противоположном доме. Окно укажу. Квартиру вычислим… он у нас попляшет, сука!

— Он меня спас, Володька, — сказал Илья. — Стреляли наверняка в меня. Он оттолкнул меня на пол, а сам… вон там дырка в стекле.

Свиридов рассмотрел двойную дырку в окне и произнес:

— Доктор, когда извлечете пулю, принесите ее мне.

— Хорошо, — отозвался тот. — Давай, Афанасий, сам можешь встать?

— Могу.

— А то мы тебя дотащим…

— Я сам… Сто тридцать килограммов не велика приятность тащить.

Фокин поднялся и, полусогнувшись, пошел к двери, поддерживаемый под руки докторами.

За ними шел Анатолий Григорьевич и слушал отчет доктора:

— Рана не очень серьезная, опасности для жизни не представляет. Внутреннее кровотечение исключено… Возможно, затронута верхушка правого легкого. Одним словом, подробнее скажу после осмотра в клинике.

— Угу, — проговорил Осоргин, — хорошо.

Илья, — повернулся он к племяннику, — поедешь со мной. Поживешь пока у меня. Тут тебе оставаться нельзя. У меня дома будет безопаснее. Приставлю к тебе охрану. Владимир, а ты что думаешь обо всем этом?

Пальцы Свиридова-старшего пробежали по краю пулевого пробоя в стекле, и он произнес:

— Это мог сделать только профессиональный киллер. Так стрелять… через задернутую занавеску — это нужно уметь. Уж я-то знаю. Это тебе не спицей в шею ткнуть.

— Да… работал профессионал, — подтвердил Анатолий Григорьевич. — Значит, все-таки Дедовской?

Он отдернул занавеску и окинул взглядом открывающийся из окна вид.

— М-да, — резюмировал он через полминуты свои наблюдения, — надо проверить квартиру, из окна которой, по словам Фокина, производился выстрел.

— Нет ничего проще, — задумчиво проговорил Владимир. — Если это в самом деле Ледовской, то он или его человек мог просто прийти в квартиру, принадлежащую их фирме… они же риэлтеры. Можно использовать и квартиру, сдаваемую в аренду. Пришел, открыл окно, прицелился и сделал свое дело…

Около десяти часов вечера у клуба «Карамболь» остановилась черная «Волга», и из нее вышел невысокий человек в простом сером костюме и расстегнутой на две верхние пуговицы светлой рубашке.

На входе его встретил рослый охранник в черном пиджаке и стильных золотых очках, с сотовым телефоном в правой руке и пистолетом, болтающимся в кобуре на левом боку.

— Я к Борису, — четко и раздельно произнес человек в сером костюме.

— Ваше имя?

— Мое имя для тебя не имеет значения, — довольно резко ответил мужчина. — Звони боссу.

Верзила смерил его пристальным взглядом, а потом поднес к уху сотовик и произнес:

— Борис Сергеич… к вам тут пришел мужчина. Кто? А он не говорит. Что? Понял. Борис Сергеевич вас ждет, — повернулся он к посетителю. — Позвольте, я вас провожу.

Они вошли в полутемный вестибюль, выглядевший весьма своеобразно благодаря оригинальному освещению: в пол были встроены огромные фосфоресцирующие пластины, переливающиеся тусклыми сине-зелеными цветами, и потому каждому идущему в глубь ночного клуба казалось, что он идет по воде.

По воде, под которой ворочается огромное фосфоресцирующее существо, что-то вроде огромного электрического ската. И потому немедленно захватывало дух.

Само помещение клуба, небольшое, но создающее впечатление просторности благодаря полусферической форме потолка, походило на диковинный грот в скале и светилось изнутри пульсирующим розовым светом.

Посреди него было встроено возвышение в виде беседки, в которой танцевало несколько девушек, затянутых в фосфоресцирующую зеленоватую ткань.

Впрочем, затянутых — это громко сказано, потому что ткани этой было не столь много…

Охранник провел посетителя по узкой спиралевидной лестнице и остановился перед массивной черной дверью. Возле нее, почти слившись со стеной, сидел молодой человек в таком же черном пиджаке, как у первого.

Он вопросительно взглянул на поднявшихся по лестнице мужчин.;

— Это к Борису Сергеевичу, — пояснил верзила в золотых очках.

Молодой человек поднялся, несколькими точными движениями обыскал мужчину в сером и, утвердительно кивнув, снова уселся на стул, переведя взгляд на танцующих несколькими метрами ниже девушек в беседке.

…Все звуки как отрезало, когда за спиной посетителя «Карамболя» и его проводника затворилась дверь.

Они очутились в небольшом помещении, обитом мягкой зеленой материей. Посреди зала стояли два бильярдных стола. Чуть дальше находились стойка бара и стеклянные стеллажи, уставленные разнокалиберными бутылками.

В помещении находился только один человек. Он склонился над бильярдным столом и метил кием в желтый шар.

— Здравствуй, Борис, — сухо сказал вошедший.

Тот поднял голову и жестом приказал охраннику выйти.

— Чему обязан, Константин Ильич? — проговорил он, когда они остались одни.

— Ты не дури, Карамболь, — произнес Малахов (а это был именно он). — Сегодня я узнал, что в день своей смерти мой сын звонил тебе.

Это верно?

Карамболь отложил кий и присел на краешек стола. Это был молодой человек лет около двадцати восьми, с правильными чертами лица и гладко выбритым — вероятно, под бильярдный шар — черепом очень правильной формы.

Владелец клуба выглядел вполне респектабельно.

Ведь даже некоторые академики имеют такие же гладко выбритые — как отполированные — головы.

— Да, — коротко ответил Карамболь на вопрос Константина Ильича.

— Почему же ты не сказал мне?

— Так он не сказал мне ничего существенного. Просил о помощи. Кроме того…

— Что — кроме того? — резко спросил фээсбэшиик.

— Кроме того, он просил, чтобы я ничего не говорил вам. Вот так.

— Теперь это не имеет значения, — горько отозвался Константин Ильич. — Что он говорил тебе конкретно?

— Он просил навести справки… кто может отслеживать его, названивать по телефону с явно угрожающими намерениями. Причем не приводил ни одного конкретного факта. Я сказал, что у него мания преследования, на что он начал орать на меня и говорить, что я заодно с его отцом, то есть с вами, Константин Ильич.

Что все мы хотим его смерти. Вы — якобы за то, что он позорит ваше имя, балуясь наркотиками и периодически попадая к ментам, с которыми вы не в самых лучших отношениях. За то, что пришлось закрыть два уголовных дела — другое на него лично, одно на двоих — Антона и Олега Осокина. И все за наркоту.

— Ты неплохо информирован, Борис, — холодно сказал Малахов.

— Если бы я был плохо информирован, то вряд ли бы жил на белом свете. Я говорю не конкретно по делу Антона, а вообще.

— Понятно. А за что же, по мнению моего сына, ты хочешь его смерти?

Карамболь замялся.

Малахов ждал с каменным лицом и угрюмой складкой на переносице. Углы его жесткого рта опустились, отчего выражение лица приобрело особо мрачный, можно сказать, даже зловещий оттенок:

— Ну?

— Вы понимаете, Константин Ильич, поведение Антона в последние дни его жизни отличалось неоднозначностью. Я бы даже сказал, неадекватностью..

— Ты мне тут мозги не канифоль, Борька, — жестко перебил его Малахов. — «Неадекватностью»! Базар у тебя поставлен, конечно, недурно, дай бог многим из моих подчиненных такой, но только сейчас ты совершенно напрасно расчехляешь мне эту откровенную туфту. Сказать тебе, почему Антон имел основания подозревать даже тебя, несмотря на то что вы знакомы с детства?

— Я…

— Молчи! Ты прав: поведение Антона стало неадекватным. Опасным. А почему? Потому, что он употреблял наркотики. И у меня есть веские основания считать, что толкал ему их именно ты!

— Но…

— Вероятно, — с металлическими интонациями перебил первый зам УФСБ Питера, — он не расплатился с тобой за них и опасался, что ты станешь трамбовать его.

— Конст… Константин Ильич!

— Более того, я уверен, что вся компания Антона: Валентин, Олег, этот новый парень, Илья, — сидели на наркодотациях от тебя. Ты впаривал им наркоту, на которую у них явно не хватило бы денег! Ты не ждал, что они отдадут деньги… значит, ты ожидал, что они вернут тебе должок чем-то иным! Чем?

…Как тогда в кабинете, в разговоре со Свиридовым, степенность и невозмутимость Малахова-старшего как рукой сняло. Его глаза сверкали огнем, в котором не на шутку перепугавшемуся Карамболю почудились отсветы поджидавшей его преисподней.

— Конст… я ничего не… я не убивал их, клянусь! — воскликнул он. — Ни сном ни духом… не угрожал, не звони… Да как же вы так могли подумать! Я же Антона вот с таких лет знаю!

— Каин тоже знал Авеля вот с таких лет, — внушительно проговорил Малахов. — А это не помешало ему сделать сам знаешь что. Ты же у нас образованный.

— Константин Ильич, чем я могу доказать, что непричастен к смерти этих трех ребят?

— Прежде всего ответь на вопрос: где ты был последние дни? Ведь тебя не было в Питере, так?

По крайней мере, у меня такая информация была.

— Я был в Москве, — сказал Карамболь. — Я уехал туда на следующий день после того, как Антон… Но я не думал, что мой отъезд будет так неадекватно воспринят…

— А в Москве что делал?

— Так… — замялся Борис. — Координационные проблемы…, - А, очередной бандитский съезд? Понятно.

А вернулся только вчера, да?

Карамболь как-то странно посмотрел на Малахова, а потом несколько изменившимся голосом произнес:

— Да, вчера. Только… а вы не отметили одну странность, Константин Ильич? Что эта дружная компания в четыре человека повымерла, извините за сравнение, как мамонты, а один мамонтенок уцелел, несмотря ни на что? И это при том, что он, кажется, познакомился с Антоном и другими только около месяца назад.

— Ты об Илье Свиридове? — нарочито равнодушно проговорил фээсбэшник.

— Вот именно, О нем, родимом. А вам известно, товарищ полковник, кто брат этого ребятенка?

— Брат?

— Вам известно, что его брат, в последнее время непомерно прославившийся, теперь живет в Питере? Владимир Свиридов по прозвищу Стрелок, или Робин? У меня в свое время был контакт с саратовским авторитетом Китобоем…

Валерой Марковым, ныне покойным… так он такое рассказывал об этом Свиридове! Просто кино про суперменов. Хотя Китобой всегда был здравомыслящим человеком. Вам известно, кем этот Володя был до момента обоснования в Питере? Киллером!

— Разумеется, мне это известно, — спокойно отозвался Малахов. — Более того, я установил плотное наблюдение за Свиридовым. Ничего предосудительного. Скажу больше: именно он узнал, что Антон в день своей смерти звонил тебе. Карамболь.

На гладком черепе Бориса выступили мелкие, бисерные капельки пота. Он машинально взял с зеленого стола кий, покрутил им промеж пальцев, а потом выдавил:

— То есть как… вы пустили по моему следу этого… Свиридова?

— Не переоценивайте себя.

— Но, Константин Ильич, нельзя же так!

Боже мой…

— А, Боря, ты заговорил о боге? — с каким-то жутким удовлетворением произнес Малахов. — Молодец. Когда нужно, начинаешь думать головой, а не тем местом, которое у тебя, наверно, выглядит примерно так же, как голова. Нет, Боря.

Мне не нужна твоя смерть. Если бы Свиридов согласился отработать тебя, ты бы уже пускал пузыри где-нибудь под Литейным или Кантемировским, а может быть, скромно лежал под канализационным люком.

— Но он же сейчас в Питере!

— В Питере. Только занимается совсем не тем, чем ты думаешь. Человек, находившийся в федеральном, а потом и международном розыске и получивший отпущение грехов по президентской амнистии, не будет глупить. Поэтому сейчас он работает скромным охранником в фирме своего дяди. Время от времени принимает участие в работе детективного агентства «Донар», которое также принадлежит Осоргину. Например, сейчас он выясняет, кто убил моего сына и племянника. А также Олега Осокина.

— Но…

— А два или три дня назад стреляли в его брата, — продолжал Малахов. — И уцелел он только чудом.

— Инсценировать можно все, что угодно, — пробурчал Борис.

— Да, но при этой инсценировке ранен друг Свиридова, тоже известная личность — некто Афанасий Фокин.

— Чер-рт! — вырвалось у Карамболя. — Значит, Константин Ильич… — ты веришь этому Свиридову?

— Я никому не верю, — последовал холодный ответ. — Тебе тоже. В общем, так, Карамболь: подключайся к этому делу и ты. У тебя широкие связи, обширная сеть информационных каналов. И еще: тебе есть за что работать, сам понимаешь. Думаю, и ежу понятно, что, если бы не я, сейчас харили бы тебя паровозиком на нарах и прикармливали с параши.

— Да, Константин Ильич, — поспешно согласился Карамболь.

— Кстати, к тебе в гости собирался Свиридов-старший, — сказал Малахов.

— Это еще зачем? — в трудом сдержав крупную дрожь во всем теле, произнес Карамболь.

— Передать привет с того света. От твоего старого знакомого — Китобоя. А если серьезно — то он занимается тем же, чем будешь заниматься и ты, — розыском ублюдков, устроивших эту кровавую бойню. Так что работай.

И, не подавая владельцу «Карамболя» руки, Константин Ильич вышел.

На выходе он едва не столкнулся с высоким молодым человеком. Молодой человек проводил садящегося в «Волгу» Малахова внимательным взглядом и пробормотал:

— Интересный получается фуршет…

Это был Владимир Свиридов.