Богинями мы были и остались

Я кивнула, хотя не улавливала в ее словах смысла. Уклюйко не станет разменивать квартиру только из-за того, что одна агентша по недвижимости откажет ему в помощи?! Бред!

— Так вы согласны?

Я, конечно, была не против получить от нее энную сумму. Да и подурить эту наивную дамочку казалось привлекательной и выгодной идеей. Но мой голос уже произнес:

— Нет!

— Но почему?

Я подумала о том, что могла бы взять у нее деньги, а уговор не выполнить да заработать еще на обмене. Почему я такая нерешительная? Что меня останавливает — совесть или страх? Хотя какая уж тут совесть — за всю свою риелторскую деятельность я столько раз обманывала и подставляла людей, что говорить о совести просто смешно.

Но на этот раз я отказалась. Быть может, из-за профессиональной гордости. Или мне просто стало жаль продюсера, за спиной которого его собственная жена делает подобные предложения. Ну не хочет мужик с ней жить, ну достала! И я его не виню, кстати. А что делает эта фифочка? Ведь насильно-то мил не будешь — это народная мудрость.

— Так почему же, милочка? — терпеливо переспросила Алла, уверенная в том, что я просто набиваю цену.

— Кстати, а как вы меня нашли? — вдруг призадумалась я.

— Да легко, — отмахнулась она, — отыскала у мужа в записной книжке ваш телефон, а дальше все просто.

— Нехорошо рыться в вещах супруга! — заявила я. Несколько мгновений Аллочка смотрела на меня не мигая. Наконец смысл моих слов дошел до нее полностью, и она подскочила на стуле:

— Ах какие мы правильные! Учить меня вздумала, рвань подзаборная? А я-то думала, мы с тобой по-хорошему договоримся. Ну теперь пеняй на себя!

Выпалив все это на одном дыхании, Уклюйко поскакала к входной двери. Ее прическа возмущенно колыхалась под потолком.

В прихожей еще раз взглянув на меня сверху вниз, Аллочка заявила:

— Дура ты, риелторша, самая настоящая дура! И за это поплатишься!

— Иди отсюда, каланча, — мирным голосом предложила я.

Ее лицо вспыхнуло, но на оскорбление Алла никак не ответила. Разве что моя дверь пострадала от ее крепкого, отчаянного удара каблуком.

Мне нужно было успокоиться. Я сделала еще кофе и с чашкой в руке подошла к окну. В этот момент госпожа Уклюйко садилась в шикарную иномарку, прижимая к уху мобильный. Судя по ее резвой артикуляции, Аллочка была вне себя от гнева.

Когда я более-менее пришла в себя и стала собираться на встречу с Баландиным, зазвонил сотовый телефон.

— Я по объявлению, — отрапортовал мужской голос, — вам нужны две двухкомнатные квартиры?

Я радостно подтвердила, что нужны, и подумала, что есть все-таки справедливость на свете. Госпожа Уклюйко может подавиться своими оскорблениями и своими деньгами! Теперь я, назло ей, проверну эту сделку без сучка без задоринки и как можно быстрее. А на старости лет буду вспоминать, как помогла одному продюсеру освободиться от грымзы-жены!

— Подъезжайте сегодня на Краснопрудную, — между тем скомандовал в трубку незнакомец, — посмотрите.

— Э… А ваши квартиры далеко друг от друга? — вспомнила я одно из условий Уклюйко.

— Ну далековато, — неохотно признались на том конце провода.

— Замечательно! Диктуйте подробный адрес.

Я буквально подпрыгивала от радости и нетерпения. С этого момента меня просто-напросто преследовала удача. Во-первых, я позвонила Уклюйко, и он оказался дома, мало того, согласился сегодня же посмотреть обе квартиры. Во-вторых, у меня был отличный повод отменить встречу с Баландиным, все-таки, какой бы неизбежной она ни была, можно это отложить на завтра. Или на следующий год! Я вздохнула с облегчением, когда Ванька все-таки понял, что сегодняшнее свидание не состоится, и повесил трубку.

Эти два телефонных звонка настолько порадовали меня, что последующий за ними ничуть не убавил настроения.

— Скажи Сене, что я научилась пюре делать, — вместо приветствия попросил уже знакомый женский голос. В нем звучали нотки безысходной тоски.

— Ладно, скажу, — пообещала я, даже не разозлившись.

— Он так пюре любит! — вздохнула моя собеседница.

— И тебя он любит, — ляпнула я, не подумав. Настроение было хорошее, и хотелось, чтобы остальные тоже радовались жизни, как и я. — Он вернется, вот увидишь. Если хочешь, можешь мне пока звонить, поболтаем. Меня Марина зовут, а тебя как?

— Стерва ты, Марина, — констатировала женщина, — мужика увела, а теперь еще и нервы треплешь. Отпусти Сеню, слышишь?

— Да слышу, слышу, только никакого Сени здесь нет — терпеливо объяснила я, — ты не тот номер набираешь.

Дрожавшим голосом она быстро перечислила цифры — это был мой телефон.

— Ну не знаю, — вздохнула я, — может быть, что-то с линией происходит. Это мой номер, только Сени здесь нет. Ты не переживай…

— Про пюре скажи, — напомнила она строго и отключилась.

Обиделась, должно быть. Прокручивая в голове наш нелепый разговор, я не могла понять, что меня настораживало в нем. Что-то было не так. По большому счету, конечно, ситуация вообще была ненормальной, но к этому я уже привыкла. Что конкретно мне не понравилось в ее словах? Номер телефона. Свой домашний я указывала в объявлении. А мужик насчет обмена звонил на мобильный. Как он его узнал?

Одеваясь, я все думала над этим, но ответа найти не могла. Странно, конечно, но, в конце концов, все, наверное, объяснимо. Приеду на место, спрошу.

Жаль, что я снова не прислушалась к своему внутреннему голосу, который робко призывал меня быть осторожной.

Дожди закончились, солнце ласкало первые, тонкие травинки, шелестела ранняя листва, и такая светлая печаль ложилась на сердце, что хотелось петь романсы или кружиться на мостовой в сумасшедшем ритме диско.

Предложение Егора насчет совместных выходных оставалось в силе, и через неделю, вечером в пятницу, мы отправились за город. На этот раз коттедж друзей был занят, поэтому нам предстояло ночевать в палатке на берегу речки, что меня нисколько не беспокоило. С Егором я согласилась бы и на ночевку на Северном полюсе.

Всю дорогу я развлекала любимого байками о работе, радио в машине все равно сломалось, так что альтернативы у Горьки не было. Он слушал меня внимательно и время от времени даже умудрялся вставлять нечто «да, дорогая», «конечно, милая», «несомненно, прелесть моя». Когда он три раза подряд положительно ответил на мой вопрос, нельзя ли остановить машину, при этом не сделав ни единой попытки притормозить, я немного расстроилась. Но, отлучившись в лес и пару минут, забыла о своих обидах и болтала дальше без умолку.

Река, в которой плавали отражения позеленевших уже деревьев и кусочки пушистых облаков, похожих на сладкую вату, поразила меня. Егор ставил палатку, а я носилась вдоль берега, словно радостный жеребенок, и не было на свете никого счастливее меня.

— Давай тут насовсем поселимся, — предложила я во время ужина.

Егор улыбнулся, при свете костра его лицо казалось загадочным и совсем молодым, словно передо мной сидел мальчишка, затеявший бежать в Антарктиду или лететь на Луну.

— Запросто, — сказал этот мальчишка и стал меня целовать.

Мы повалились на холодную землю, но Горе быстро поднялся, подхватил меня на руки и отнес в палатку на плече, словно первобытный человек свою добычу. Для пущего эффекта я повизжала, напугав разве что комаров. Вокруг не было ни души — только мы, звезды и ветер с реки.

А через два дня, успев пару раз поссориться, сломать палатку, утопить фотопленку и потерять крем от комаров, мы возвращались в город, чтобы разбежаться в разные стороны. Его гостиница была на окраине, я жила почти в центре. Да и вообще, мы были разные во всем. Я болтушка, он молчалив, у меня высшее образование, он необразованный, свободный художник, мне нравится целовать его, ему, наоборот, меня. Последнее высказывание, кстати, говорит о моем бедном воображении и своеобразном чувстве юмора. Егор же, как истинный художник, обладает богатой фантазией, к тому же он настоящий хохмач, если в настроении.

Мы расстались дружелюбно, бывало хуже. Но мне казалось, что эти выходные — наш последний совместный поход куда-либо. Два дня наедине многое изменили. Я точно осознала, что хочу быть с ним всегда, постоянно, но, видимо, слишком давила на него: Егор, в отличие от меня, вовсе не стремился к совместной жизни. Даже наоборот, после этих выходных он как никогда рвался на свободу.

— Мариш, у меня на следующей неделе выставка в Питере…

— Милая, я зимой собираюсь во Францию…

— Мне кажется, малыш, тебе неудобно приходить в гостиницу…

И так двое суток подряд, все его разговоры были о том, что нам нужно видеться как можно реже, потому что он много работает, а я, стало быть, его отвлекаю.

Когда я оказалась дома одна, мне даже плакать не хотелось и не моглось. Я знала, слезы не помогут преодолеть одиночество и с горечью не справятся.

Оставалось выть по-звериному, пытаясь заглушить звенящую, бесконечную тоску.

В сутках, как всегда, было двадцать четыре часа, и эта прорва времени бесконечно меня пугала. Почему-то, когда Егор уезжал, понятия пространства и времени смещались, казалось, даже работа не забивает пустоту, не отнимает ни сил, ни мгновений. Свободные часы, которые нечем было наполнить, приводили меня в ужас. Всю неделю я потратила на то, что считала дни и тысячу раз проигрывала в уме нашу встречу. А будет ли она? А какой она будет?

В выходные позвонила Лелька:

— Приезжай давай. Я тут кручусь как белка, хоть пожалеешь меня.

— Больше некому?

— Ну Валерка в отъезде, твой, насколько мне известно, тоже. Чем не повод для девичника? Поплачемся друг другу в жилетку.

Я прихватила в местном супермаркете бутылку вина, симпатичный тортик и покатила, надеясь, что подруга сумеет хоть немного развеять мою тоску.

Лелька мигом определила мое душевное состояние и отправила меня расслабляться в детскую, где на меня тотчас вскарабкался Мишка:

— Майна, ты мине коеноська пиесла?

Пришлось сознаться, что котеночка у меня сейчас нет, выслушать в свой адрес кучу упреков (вполне справедливых, потому как я этого самого котеночка Мишке обещаю второй месяц) и утешать бедного ребенка. Так что свои проблемы были на некоторое время забыты.

Хитрая Лелька заглянула к нам не скоро — только когда была абсолютно уверена, что я уже в состоянии адекватно реагировать на внешний мир.

— Ну рассказывай, — как всегда, сказала она, усадив меня на кухне.

— Давай Мишке котенка купим.

Яростно разминая в кастрюле картофель, Лелька принялась меня отчитывать. Мол, нечего тут ей мозги пудрить всякими котятами. Мол, надо иметь смелость сказать честно о своих проблемах. И вообще, пора уже завести собственных детей, ну на крайний случай — собственных котят. Я молча достала из пакета вино и торт. Лелька смолкла на полуслове, покосилась в сторону комнаты.

— Ваше предложение стоит обдумать, — радостным шепотом сообщила она, — только ребят куда-нибудь отправим — и посидим как следует.

— Чего — ребята? Пусть остаются, — великодушно разрешила я и бессовестным образом стянула с тарелки хвостик селедки.

Лелька шлепнула меня по ладони:

— Не таскай! Как дитя малое, ей-богу, сейчас лучок порежу, пюре уже готово, поедим по-человечески. Достань-ка лучше бокалы.

Я послушно потянулась к полке.

— Так как насчет ребятишек? — спросила Лелька.

— Да что ты пристала, кому они помешают!

— Да не мои, я про твоих спрашиваю.

— А у меня нет! — растерянно ответила я, чуть не выронив бокалы.

— Я и спрашиваю, когда будут? Что там с Егором-то, совсем глухо?

Вот догадалась все-таки. Я рассчитывала на маленькую дружескую попойку, но, кажется, предстоит настоящий душевный стриптиз. Уж если Лелька затронула эту тему, теперь не скоро отвяжется — вынь да положь ей все подробности.

— Нормально все с Егором, — попробовала все-таки отбрехаться я.

— Ага, то-то у тебя на физиономии вселенская скорбь. Рассказывай давай.

— Вот на природу ездили в прошлые выходные, — бодро отчиталась я.

— А потом?

— Потом вернулись.

— Он в гостиницу, а ты домой, так?

— Нет. Он почти сразу в Питер укатил, ты же знаешь, он любит Питер снимать.

— А потом? Ты думала, что будет потом?

— Я живу сегодняшним днем, — гордо изрекла я.

— Ты не живешь, ты тухнешь и разлагаешься, — безжалостно заявила подруга, — что я, не вижу? Он хоть звонил?

Я помотала головой, капли с ресниц разлетелись в разные стороны.

— Кончай реветь. Ты его напрямую спрашивала?.. Ну, как — о чем? О свадьбе или хотя бы о том, чтобы вместе жить. Нет? Ненормально все это, — на Лелькином лице нарисовалась глубокая задумчивость, — тьфу, пересолила все-таки.

Она добавила в пюре бульона, еще раз попробовала, еще раз сморщилась и продолжала рассуждать:

— Взрослые, свободные люди, год встречаетесь, будто подростки неприкаянные. Ну, позови ты его к себе, пусть хотя бы на время переберется.

— Не могу. У меня есть гордость.

— Ой, дура, — загрустила подруга, ловко нарезая лук, — ты же сама себя изводишь, просто поговори с ним, поставь все точки и остальные знаки препинания. Ты же разумный человек.

Она бросила на меня вопросительный взгляд, приглашая к спору. Но вопрос о моей разумности я обсуждать решительно не желала.

— Ладно, за нас, красивых.

Дверь в кухню неожиданно распахнулась. Сначала появилась пушистая темная челка, потом два любопытных глаза, и наконец перед нами предстало конопатое, худое существо в модном джинсовом сарафане.

— Опять подслушиваешь? — уточнила Лелька у дочери, семилетней Аленки.

Та кивнула, переступая с пяток на носки. Несмело шмыгнула носом.

— Хотите, тост стихами скажу? — И дальше зачастила, не дожидаясь нашего разрешения: — «Богинями мы были и остались, сведем с ума безумством наших тел, пусть плачут те, кому мы не достались, пусть сдохнут те, кто нас не захотел!»

Мы с Лелькой сложились от смеха пополам, а Аленка, ужасно довольная, под шумок отхлебнула у матери из бокала вина.

— Эй, это уже наглость, — возмутилась Лелька, отнимая бокал, — марш в комнату, быстро!

— А тост-то вам понравился, — хитро сощурившись, констатировала малолетняя безобразница.

— Откуда ты только этого набираешься? — вздохнула Лелька и, вытолкав дочь за дверь, пожаловалась мне: — Совсем от рук отбились.

Мы выпили еще, потом еще, незаметно подкрадывался вечер, вино кончилось, и Лелька уже дважды спускалась в магазин за пивом. Обсуждение моей личной жизни плавно продолжила тема следующего Лелькиного замужества, потом мы взялись философствовать и в конце концов заговорили о работе. Эта стадия опьянения означала, что пора сворачивать банкет. Лелька, одно время подрабатывающая риелтором, считала себя знатоком в этом деле и, несмотря на то что именно я натаскивала ее, только и делала теперь, что учила меня обращаться с клиентами. Ее советы сильно смахивали на бред сумасшедшего, но обижать подругу мне не хотелось, поэтому приходилось терпеливо выслушивать. Как сейчас, например. Ни с того ни с сего она загорелась идеей обменять квартиру Баландина.

— Звони ему сейчас же! Я хочу эту двушку увидеть. И вообще, ты в своем уме?

— Да что такое, в самом деле? — бормотала я, стараясь не расплескать из кружки пиво и одновременно пытаясь попасть косточками от рыбы в мусорное ведро.

— Это же такую доплату можно получить! Такую!

— Плевала я! Мне жить не хочется, — вспомнила я о Горьке.

— Вот и звони Баландину, он и клиент, и мужик. Ты подумай! А на Егора плюнь. Звони!

Я послушно потянулась к аппарату, даже не подумав о том, что не помню наизусть номера своего воздыхателя. И вдруг телефон зазвонил сам. Мы с Лелькой даже подпрыгнули от неожиданности и переглянулись, как две заговорщицы.

— Бери! — рявкнула она.

— Нет, ты.

— Ты ближе.

— А ты хозяйка.

В двери снова возникла Аленка:

— Вы чего? Телефон же звонит…

— Иди, доченька, иди отсюда, — отмахнулась Лелька.

Я не выдержала и взяла трубку.

— Лелька, — заорали с ходу, — Маришка у тебя? Я даже не сразу узнала голос Егора. Но в голове моментально сложился коварный план.

— Скажи, что меня нет, — прошипела я Лельке, протягивая ей трубку, но та непонимающе пялилась на меня, — просто скажи, что меня нет. Это Горе.

— А… — подруга посмотрела на меня укоризненно и одновременно хитро подмигнула, — алло? Нет, Егор, ее здесь нет. Как там Питер? Как Нева? Да я говорю же, не было ее. Я тебе когда-нибудь врала? Слушай, а белые ночи еще не скоро начнутся? Чего ты кричишь? Не переживай, может быть, по магазинам шляется. Подумаешь, на улице еще светло. Какие фонари? Ну фонари, все равно же светло. У вас там как погода? Наверное, прохладно, да? Что ты говоришь, а я-то думала, прохладно. Не беспокойся, может, она у мамы. А, звонил… Ну я не знаю. Ну честно. Ладно, пока, она тебе привет передает.

Последнюю фразу Лелька ляпнула без злого умысла, просто по глупости, и телефон снова затрезвонил.

— Ты что?! — набросилась я на подругу.

— А ты?! Совсем с катушек слетела. Ты думаешь, что творишь? — Лелька моментально протрезвела и, гневно раздувая ноздри, прочитала мне целую лекцию на тему вранья.

Я сидела совершенно счастливая, бормоча под нос:

— Позвонил, позвонил, позвонил.

— Ты меня слушаешь?! — разъярилась подруга.

— В общих чертах. Лель, он говорил, что соскучился?

— Говорил, — хмуро бросила она. Я радостно задрыгала ногами:

— А когда приедет, сказал?

— Нет. Может, сама ему позвонишь? Или сообщение на пейджер сбрось, а то ведь подумает черт-те что, в ревность ударится.

— Пускай, — весело сказала я, — ему на пользу. Давай, что ли, еще тяпнем?

Будильник и телефон взорвались одновременно. Чувствуя, как в затылке что-то трещит и позвякивает, я выпростала руку из-под одеяла, хлопнула по кнопке и, обнаружив, что звон не прекращается, испытала отчетливый ужас. Так начался понедельник.

Трубка едва не вывалилась из непослушных, сонных пальцев.

— Доброе утро, Мариночка, — услышала я ненавистный голос, — я не рано?

Семь часов, солнце еле ворочается в складках штор, вся Москва еще сладко посапывает. А тут этот малахольный…

— Тебе чего?

— Объявление вышло, тебе еще не звонили? Я сегодня до полудня свободен, могу квартиру показывать, — скороговоркой объяснил Баландин.

— Мне никто не звонил, — по складам произнесла я, — и ты больше не звони, я сама прозвонюсь, ясно?

Я села в кровати, раскачиваясь. Скосила глаза на зеркало, увешанное листками бумаги разного размера. Память у меня никудышная, и я уже привыкла любую мелочь записывать и пришпиливать где-нибудь на виду. Так вот зеркало почти полностью было занято, я себя в нем видела только кусочками. Прядь волос с промелькнувшей серебринкой. Краешек вечно обиженных губ. Сонные веки. И тут же — «Позвонить Кругловым», «Зайти в домоуправление», что-то неразборчивое насчет химчистки, какие-то счета, телеграммы, список клиентов, календарик, где черным обозначены дни командировок Егора.

Егор, милый мой, любимый Горюшка. Что-то и не перезвонил больше…

Ладно, понедельник не слишком подходящий день для сантиментов. Кроме озабоченного Баландина, меня сегодня ждет еще куча дел.

Я не успела как следует сосредоточиться на изучении своего расписания, как снова затрезвонил телефон.

— Привет, — доброжелательно прозвучало на том конце провода.

— Привет, — машинально ответила я, — а кто это?

— Эдик.

Я глубоко вздохнула, собираясь выпалить все известные ругательства сразу. Все-таки что происходит с телефоном? Я не знаю никакого Эдика и знать не желаю в семь часов утра! Может быть, опять мамины штучки?

— Вы свататься? — спросила я без обиняков.

— Ну да, — растерянно ответил тот, кто представился Эдиком.

— Вы ошиблись номером!

Я брякнула трубку на рычаг и поднялась с кровати. Но телефон снова ожил.

— Я не хочу замуж! — заорала я в мембрану что есть сил.

— Вот и хорошо, — обрадованно прозвучал голос Егора на том конце провода и тут же настороженно поинтересовался: — А что, есть желающие?

Сердце у меня тотчас радостно забухало, подкатывая к горлу.

— Я звонил вчера, — сообщил Егор, — ты где была? Выкручивайся теперь, Марина Викторовна. Я прямо чувствовала, как физиономия заалела, брови напряженно сдвинулись к переносице, а рот съехал набок от безысходности. Что же такое придумать?

— Да я прогуляться вышла, — ничего лучшего в голову мне не пришло, незатейливо, конечно, но вполне годится.

— Одна? — удивился Горька.

— А с кем? — в свою очередь удивилась я.

Егор помолчал, а потом буркнул в трубку что-то неразборчиво.

— Что?

— Я сказал, что люблю тебя.

Счастье глупой, широкой улыбкой нарисовалось на моем лице.

— Ты приедешь?

— Да я под твоими окнами, только что припарковался. Если выглянешь в окно, я помашу тебе ручкой.

У меня мелькнуло подозрение, что он неспроста позвонил перед тем, как войти. Неужели не доверяет? Я отогнала прочь глупые мысли и прошлепала на кухню, оперлась на подоконник и увидела маленькую фигурку во дворе. Егор стоял, облокотившись на машину и задрав голову вверх. Сверху он был похож на птичку, которая застыла в ожидании корма.

— Поднимайся, — хрипло приказала я и повесила трубку.

Не успела я отойти от телефона, как снова раздался звонок. Интересно, хотя бы умыться мне сегодня позволят?!

— Это Эдик, нас разъединили…

— Я же сказала, вы ошиблись номером, — спокойно отреагировала я, еще не придя в себя от радости.

— Вы Марина?

— Да, но замуж за вас я не собираюсь.

— А я разве предлагал? — удивились на том конце провода.

— А чего вам надо тогда? Кто вы?

— Эдуард Уклюйко, — представился он вежливо.

— Господи, — выдохнула я и присела, — чего же вы мне голову морочите? Зачем сказали, что свататься собираетесь?

— Э… Так я думал, у вас жаргон такой. Мол, квартиры менять все равно что свататься.

— Ну и аналогия! — поразилась я и услышала звонок в дверь. — Погодите-ка минутку, а еще лучше, перезвоните мне после обеда, ладно?

— У меня времени нет, Мариночка! Вот поужинал и вам позвонил.

— Поужинали?! — не переставала удивляться я по дороге к входной двери.

— Ну, или позавтракал, не знаю. Я по ночам работаю, от этого весь режим сдвинут. Речь не об этом, Марина, я по поводу тех квартир хотел поговорить.

Я его уже не слышала, потому как вошел Егор и мы стали целоваться. Словно пара подростков, сбежавших с уроков.

— Так вы приедете? — На этой фразе я очнулась.

— Куда?

— Ко мне, задаток взять, то есть, наоборот, отдать.

— Почему я должна отдавать вам задаток? — возмутилась я и захихикала — Горькины пальцы, прогуливавшиеся вдоль моего позвоночника, были прохладными и немного шершавыми.

— Марина, что вы смешного видите в том, чтобы разменять наконец мою квартиру?!

— Ничего, — ответила я честно и погрозила Горьке кулаком. Любимый сделал вид, что обиделся, быстро разулся и исчез в ванной. И все-таки сосредоточиться на разговоре мне было тяжело. — Так что там с задатком?

— Я подумал и решил, что те квартиры мне подходят, — медленно произнес он, — так что приезжайте, заберете деньги и как можно быстрее заплатите задаток хозяину.

— Хозяину? — тупо переспросила я, наблюдая, как Горька с влажными, растрепанными волосами, обнаженный по пояс, выходит из ванной. Он отфыркивался, словно котенок, и мне захотелось приласкать его, пригладить отросшую челку, почесать за ушком, чтобы он довольно заурчал. Мой большой, взрослый кот.

— Алло, Марина?

— Алло, алло, — я подула в трубку, постучала об нее ногтем и сказала, с трудом играя голосом сожаление: — Вас не слышно, что-то с линией.

Я отключила телефон без малейшего сожаления.

Горька, дурачась, накинул мне на шею мокрое полотенце и притянул к себе. Наверное, я плохой риелтор, но сейчас мне было на это наплевать.

Егор подвез меня до метро, где мы еще полчаса прощались, не в силах оторваться друг от друга. Никогда еще разлука так не сближала нас.

Свое отражение в вагонном окне я просто не узнала. На меня смотрела молоденькая, очень красивая девушка, и даже в мутном, пыльном стекле было видно, как искрятся ее глаза. Я не выдержала и достала зеркальце, чтобы получше разглядеть эту незнакомку. Конечно, никуда не делись морщинки у глаз, и несколько седых волос в своей соломенной гриве я все же отыскала, но, боже мой, как эти мелочи были приятны моему сердцу! Они придавали даже некий шарм, хотя еще недавно мне казалось наоборот.

Погода была под стать настроению — солнечная игривая весна шумела ручьями, стайки птиц, возвращающихся с юга, казались обнадеживающим многоточием на голубой странице неба. Весь мир вдруг обрушился на меня ласковой, неземной красотой, и каждая мелочь, будь то трамвайный билет или невзрачный, робкий цветок у канавы, вызывала телячий восторг.

Светлана Николаевна была на этот раз в уютном домашнем халатике, и, несмотря на то что в квартире ровным счетом ничего не изменилось, мне показалось, что я здесь впервые. Отсутствие штор меня поразило и сейчас, но только как смелый, оригинальный подход к интерьеру. Неприбранная кухня и надорванные обои в комнате не раздражали. Я чувствовала в себе столько любви, что готова была обниматься с шаткими стульями, грязной раковиной и даже с самой хозяйкой.

— Марина Викторовна, да вы просто светитесь, — заметила та с улыбкой.

И с чего я взяла, что она эгоистичная, расчетливая женщина?

— Давайте к делу, — предложила я весело, хотя работать не хотелось.

— Пойдемте чайку попьем, Мариночка. Вы не против, что я вас так называю?.. Ну вот и отлично, присаживайтесь, — напротив меня возникла огромная чашка и блюдце с печеньями, — собственно, я все вам сказала по телефону. Я готова на все ваши условия, лишь бы поскорее найти покупателей.

— Хорошо, давайте обсудим условия еще раз, — я не стала доставать блокнот, не хотелось портить атмосферу почти семейной беседы, — итак, вы готовы выставить квартиру за ту сумму, которую я называла? — Дождавшись ее смиренного кивка, я ласково продолжала: — Ну тогда вычтите из нее мой гонорар — четыре процента, и, если вас все устраивает, начинаем работу.

— Хорошо, Мариночка. У вас дети есть?

Я радостно закивала, не вдумываясь в смысл вопроса. Мне было так хорошо сидеть в этой большой, светлой кухне, за столом со старой, изрезанной клеенкой, смотреть в окно, где проплывали между веток берез и тополей облака, пить горьковатый чай и хрустеть печеньем, которым впору было бы забивать гвозди.

— Тогда вы меня поймете, — ворковала Светлана Николаевна, подливая в заварку. — Дети — это все, и для них люди идут на любые жертвы.

Она всхлипнула, а я вздрогнула, но от своих прекрасных дум не очнулась. Речь Светланы Николаевны мне казалась чем-то вроде журчания ручейка, беспокойного такого, то жалобного, то возмущенного журчания.

— Понимаете, он пил, так страшно пил! А у меня близняшки на руках да в институте пятый курс! Что я могла? Конечно, я уехала. Он мне за эти годы ни копейки не прислал, да что копейки — Иришку с Анютой ни разу с днем рождения не поздравил. А ведь прожили вместе не год, не два. Пять лет мучилась!

Она подперла рукой щеку, и я, оторвавшись от своих прекрасных видений, вдруг рассмотрела все ее пятьдесят лет, все ее одиночество, всю озлобленность против этого мира. Она, как могла, искала свое место в жизни, как умела, сопротивлялась напастям и несчастьям. И вот очерствела, постарела, хотя еще довольно привлекательна и энергична.

Я чуть уже не плакала, разбередив саму себя, разжалобив. Я готова была сама купить у Светланы Николаевны ее квартиру, причем втридорога. Но у меня не было таких денег.

— А Владик меня жалеет, утешает. Я сначала дочку хотела за него отдать, но потом сама прикипела. Анька-то моя еще найдет себе…

Ее слова органично вписывались в мои тоскливые размышления, я была как под гипнозом. И только тоненький голосок оттуда-то изнутри: «Осторожней! Осторожней!» Я не чувствовала опасности, да ее и не было. Передо мной сидела несчастная баба, которую стоило пожалеть, поддержать, посочувствовать. А внутренний голос все не хотел умолкать. Женщина слишком нагло выставляла напоказ свою бедность. Лелька назвала бы это игрой на публику, фыркнула и сказала бы Светлане Николаевне все, что о ней думает. А я сижу и наматываю на кулак розовые сопли, убеждая саму себя, что человек человеку друг. Да меня же просто используют!

Последняя мысль (догадка!) просто ошеломила меня. Я сосредоточилась и стала исподтишка наблюдать за хозяйкой. Пару раз мне показалось, что на лице ее мелькала злорадная ухмылка, а губы кривились не от жалости к самой себе, а от презрения к моей персоне. Я снова прокололась с этой бабой! Она на сей раз сменила тактику, но, как и в начале нашего знакомства, просто ни во что меня не ставила и всячески пыталась обмануть. Господи, я всегда считала это своей прямой обязанностью — надуть клиента, хоть в чем-то обжулить, чтобы просто-напросто почувствовать свою силу, ловкость, профессионализм, наконец! А эта Светлана Николаевна решила, что может так же вести себя со мной! Юлит, пытается меня разжалобить, врет что-то про детей, ради которых пошла на все. Обидеться, что ли? Вот встану и уйду!

Но я понимала, что не уйду. Слишком сильно во мне было любопытство — и профессиональное, и человеческое. За сколько и как быстро продам я эту халупу?! Встретимся ли мы еще с Владом? Как он будет вести себя с любовницей? Что придумает в следующий раз Светлана Николаевна, чтобы вырулить за квартиру как можно больше?

Понимаю, это не мое дело, но любопытство сильнее логики! И потом, моя мама всегда говорила, что все в этой жизни не зря. Ничего не бывает напрасно — ни слова, ни встречи, ни расставания. Не бывает напрасных улыбок и слез, как не бывает случайных в твоей жизни людей. Что бы сказала мама сейчас?

Зачем мне эта Светлана Николаевна и ее Владуня? Просто клиенты. Но я могла бы не приезжать сюда, могла бы выйти не на той остановке или просто не ответить на звонок Светланы Николаевны. Могла бы встретиться с другими, более достойными или менее противными людьми. Почему все так, а не иначе? И кто скажет, что правильнее?

— Так вы позвоните, Мариночка?

Наверное, Светлана Николаевна уловила перемену в моем настроении и теперь смотрела на меня заискивающе.

— Да, вывешу объявление и, как только появятся покупатели, позвоню, — подробно отчиталась я.

— Я очень надеюсь на вас, Мариночка. Мне скоро уезжать, поэтому все переговоры с покупателями будет вести Влад. Ну показать что-то, рассказать.

Это было для меня полнейшей неожиданностью:

— Вы ему доверенность оформили?

— Да нет, все на словах, — махнула рукой Светлана Николаевна, — я просто оставлю ему ключи от квартиры, чтобы он смог показывать ее, пока я не приеду в следующий раз. Дома девчонки меня заждались…

На последней фразе она напустила туману в глаза и всхлипнула, но я успела заметить, как скептически сжались ее губы, а из-под ресниц взглянули на меня настороженные, цепкие глаза. Аплодисменты! Оскар в студию!

— Значит, ключ от квартиры будет у Влада, а если клиенты созреют, тогда как мне быть? Не проще ли вам оформить на него документы?

Я знала, что она никогда не согласится на это, спросила просто из вредности. Было интересно, как она выкрутится, не теряя достоинства и не поливая грязью своего любовника.

— Ой, я ключи-то ему со страхом доверяю, — засмеялась Светлана Николаевна, — Владунчик постоянно все теряет, он такой невнимательный!

Ну конечно, очень находчивое объяснение.

— И вообще, — продолжала хозяйка, — я же не завтра уезжаю. Возможно, за то время, пока я здесь, мы все решим.

Помимо воли она взглянула на меня просительно. Мол, постарайся, милая, напрягись!

Я вышла из квартиры, наполненная какой-то дикой, необузданной энергией. Я не знала, как применить ее, и поэтому просто пошла быстрее, все быстрее и быстрее, словно опять опаздывала куда-то.

Мама где-то вычитала, что каждая наша фраза, выброшенная в воздух, не исчезает бесследно, а повисает, чтобы в определенный момент упасть нам же на голову — ударить или приласкать. А каждый человек, с которым мы встречаемся, что-то дает нам. Или что-то отнимает.

Я пыталась понять сейчас, что мне дадут или что могут отнять эти два несчастных существа. Быть может, они научат меня смирению? Состраданию? Или, наоборот, внушат презрение ко всем, кто любит деньги так сильно и так безответно?

Я не знаю, не знаю, не знаю! Словно у меня есть связка ключей, но неизвестно, где дверь. И надо ли ее открывать, я тоже не уверена.

Уклюйко принял мои невнятные объяснения насчет телефона и был со мной вполне дружелюбен. Однако отказывался понимать процедуру передачи задатка.

— Ну давайте так, — шумел он, расхаживая по комнате и натыкаясь на аппаратуру, — я напишу вам доверенность, вы отдадите деньги, возьмете расписку с хозяина, и все. Это же проще и быстрее.

— Эдуард, послушайте, я же вам все объяснила! Квартиры оформляются на вас, и задаток и доплату должны вносить вы.

— Так это же в банк ехать! — взвыл Эдуард с таким несчастным видом, словно я предлагала ему смотаться на Северный полюс.

Я мельком бросила взгляд на часы и тоже чуть не завыла. Сегодня в три меня ожидало оформление Прохоренкова — старик наконец-то сломался, — а я между тем уже кучу времени потратила на бесполезные разговоры с Уклюйко. Снова опоздаю, снова придется извиняться, краснеть и неловко шмыгать носом в знак раскаяния.

Представив, что меня ожидает, я решила все-таки пойти на уступки продюсеру. Раз уж ему так приспичило всю тягомотину с задатком и доплатой переложить на меня, так тому и быть. В конце концов, это тоже часть моей работы, просто я не люблю иметь дело с чужими деньгами и всегда стараюсь этого избежать. Но сейчас, видимо, не удастся.

— Хорошо, расписку напишу я, а потом хозяин квартир напишет такую же. Нужно будет найти нотариуса… Только учтите, это не входит в мои обязанности и…

— Мариночка, я все понимаю, — вскинулся Уклюйко и зашуршал купюрами.

Через десять минут я выходила из его дома, набитая деньгами.

На радостях я поймала частника, но все равно опоздала, особенно это было заметно по нервным физиономиям Андрея и Прохоренкова.

— Мариночка, ну где же вы ходите? — бросился ко мне старик, как только я появилась перед банком.

— Простите, извините, пойдемте, — затараторила я, стараясь не встречаться с ним взглядом.

Мы вошли, в предбаннике томился Трофимыч, который встретил меня с вымученной улыбкой на небритом лице.

— Душно здесь, — пожаловался он, ослабляя галстук, — я-то думал, что всего повидал, а вот к такому не привык.

К этому трудно привыкнуть, мысленно согласилась я. В банке царила угнетающая, больничная тишина. Мне приходилось бывать здесь часто, и, несмотря на это, я не могла приноровиться к здешней обстановке. Повсюду были черные зрачки камер, мрачные лица охранников напоминали похоронную процессию.

— Положите на стол металлические вещи, — скрипучим голосом отдал команду аппарат, и мы все вместе, не сговариваясь, попятились.

Черт, даже меня все еще раздражала эта процедура. Трофимыч, криво усмехаясь, первым прошел металлоискатель. За ним последовал Андрей, непривычно молчаливый сегодня.

— А где Дионисиус? — спохватилась я.

— Они уже внутри, деньги готовят, — отрапортовал Андрей.

Дионисиус, или попросту Дуня, и был тем бизнесменом, который приобретал коммуналку.

— Следующий, — проскрипел зуммер, и я, выложив на столик ключи и мобильный, прошла вперед.

Прохоренков смотрел на нас так, словно мы бросили его на поле боя.

— Яков Палыч, мы вас ждем, — напомнил Андрей, нервно переминаясь с ноги на ногу.

— Я не могу, — пропыхтел тот.

— Что такое? Почему? — заволновался добросердечный Александр Трофимович. — Может, сердце прихватило?

— Да нет, — хмуро откликнулся Прохоренков и сделал несмелый шаг мимо аппарата.

Тот сразу же запищал.

— Ключи выложили? — стараясь сохранить спокойный тон, поинтересовалась я, а когда Палыч кивнул, добавила: — И часы тоже?

— А сотовый? — вклинился Андрей.

— Откуда у него сотовый?! — накинулась я на коллегу.

Прохоренков между тем стоял в трех шагах от нас и робко улыбался. Ему было все нипочем, лишь бы КГБ не объявилось по его душу. Зуммер надрывался по-прежнему.

— В карманах посмотрите, — с непроницаемым лицом посоветовал охранник.

Прохоренков послушно засунул руки в карманы и покачал головой.

— Снимите пиджак, — начиная нервничать, приказал страж.

Прохоренков тяжело засопел, стаскивая пиджак, под которым обнаружился довольно теплый, вытянутый свитер.

— Не жарко вам, Яков Палыч? — усмехнулся Андрей.

— Нет, — огрызнулся тот и повернулся к охраннику: — Может, мне еще и разуться?

— Можно, — разрешил он.

— Штаны снимать не буду, — заявил старик, после того как стащил ботинки, а металлоискатель все продолжал пищать.

— И не надо, — хихикнул Андрей, — только стриптиза нам тут не хватало.

— Хватит, а, — попросила я коллегу, хотя сама разделяла его чувства. Париться здесь в ожидании этого чудака уже надоело, нервы у всех были на пределе. И это в день подписания договора! Ну почему именно со мной случается всегда нечто подобное? Почему этот Прохоренков не достался кому-то другому?

— Ладно, повернитесь-ка, — отдал приказ охранник и провел пару раз какой-то штуковиной вдоль и поперек старика. Штуковина тоже запищала.

Охранник развел руками.

— У нас договор, мы деньги пришли забирать и класть одновременно, — засуетился Андрей, испугавшись не на шутку. Я, признаться, была почти в отключке. Надо же, сделка прогорит только из-за того, что у старика где-то металл завалялся. Его самого на металлолом пора за такие шуточки! У него, может, пуля еще с Первой мировой в печенках застряла, а мы тут мучайся!

— Ладно, — сжалился охранник спустя несколько минут, в течение которых мы все стояли неподвижно и с постными лицами, — пойдемте, я провожу вас.

Дионисиус встретил нас без восторга, выразительно покосившись на часы. Я устала извиняться, поэтому промолчала. Достали паспорта, еще раз сверили документы, служащий пресным голосом прочитал договор. Вот сейчас еще съездим в департамент, и прощайте, Яков Палыч с КГБ, Трофимыч с буйными воспоминаниями, Дуня с кучей денег.

Десятки людей проходят сквозь мою жизнь, наследив, будто невоспитанные школьники. Мне остаются скомканные купюры и чужие запахи, чужие, безответные вопросы, чужие голоса, которые иногда будят меня среди ночи. Иногда моя хорошая память мне ни к чему.

…Последовал круг подписей, потом еще один. Дионисиус направился к сейфу. Наконец, когда мы вышли из банка, я закурила. Жадно затягиваясь, слушала, как шумят вокруг мужики.

— Ну что, теперь к нотариусу, — весело объявил Андрей, и мы дружной толпой двинулись к департаменту. Благо было недалеко.

— Мариночка, — позвал меня Прохоренков и шепотом спросил, когда я приблизилась: — А как вы думаете, они догадались, что у меня звенело?

Я во все глаза уставилась на старика. Тот бесхитростно ткнул себя в грудь кулаком и тихо-тихо сказал:

— Бронежилет. Я у своего бывшего соседа позаимствовал.

— О господи! Украли, что ли? Яков Павлович скромно потупился:

— Поносить взял. Знаете ведь, каково мне приходится…

А каково мне с этим доморощенным Штирлицем и Джеймсом Бондом в одном лице! Это же надо — бронежилет!

После удачного и насыщенного трудового дня я позволила себе расслабиться: залезла в ванну, рядом положила томик Франсуазы Саган, стакан сока и сигареты. Не знаю, сколько я так пролежала, когда раздался звонок телефона. Так поздно могла позвонить только мама, а с ней разговаривать не хотелось. Думать о том, что это уже Горька соскучился, я себе запретила. И так все было слишком хорошо сегодня утром, я боялась спугнуть эту нечаянную радость, боялась надеяться. Но все-таки вышла из ванной и, оставляя на кафеле мокрые следы, прошлепала в комнату, ожидая услышать любимый голос.

— Да?

— Марина Викторовна? Здравствуйте, это Анжела.

— Какая Анжела? — не стараясь скрыть разочарования, протянула я.

— Грушевская, дочь Виктора Владленовича.

Да-с, неспроста я все время забывала, как его зовут. С Грушевским вообще все было непросто. То он продает квартиру, то не продает. То согласен на все условия, то снова начинает торговаться. И что интересно, как только я даю ему понять, что окончательное решение за ним, этот старый зануда начинает доставать меня, названивая каждый день и требуя совета.

— Что вы хотели, Анжела? Неужели, ваш папа согласен наконец-то внести залог?

— Нет. — Девушка всхлипнула.

Мне было очень легко ее понять: папа-тиран никак не желал дать дочурке свободу, а с другой стороны квохчущая мамаша стремилась выдать ее замуж повыгоднее. Тут не то что всхлипнешь, тут впору навзрыд плакать.

— Успокойтесь, Анжела. Вашему папе просто требуется время, пусть подумает еще, все тщательно взвесит…

— Папа умер, Марина Викторовна.

— Мы обязательно что-нибудь придумаем, подберем подходящий вариант…

На том конце провода разрыдались, и до меня наконец дошел смысл Анжелиных слов.

— Господи, извини, пожалуйста, — от неожиданности я перешла на «ты», — Анжела, ты слышишь меня? Не плачь, я сейчас приеду. Прямо сейчас, немедленно.

— Не надо сейчас, — сквозь рыдания услышала я, — давайте завтра с утра поговорим.

Я молча повесила трубку и опустилась на постель, не замечая, что с волос льется вода. Ничего особенного не произошло, уговаривала я свое обезумевшее сердце, барабанящее в грудную клетку. Люди умирают, это случается. Да кто тебе этот Грушевский, в конце концов, спрашивала я себя и, вопреки всему, задыхалась от рыданий.

Какой-то посторонний звук проник в мое сознание, распахнулась входная дверь, и я бросилась в объятия Егора.

— Ты извини, я взял без спроса запасные ключи, — сказал он, — хотел тебе сюрприз сделать. Ты не ждала меня? Почему ты плачешь?

— От радости, — соврала я.

— Можно я останусь?

Я быстро закивала, пока он не передумал.

Уткнувшись мокрым от слез лицом в его плечо, я жалобно забормотала о том, что случилось с Грушевским.

— Пойдем-ка, — решительно произнес Горька и отвел меня на кухню.

Он принялся варить кофе, а я наблюдала за ним. Почему-то раньше мне казалось, что Егор неуклюжий во всем, что касается быта: то кастрюлю опрокинет, то заварку нальет через край. Сейчас его движения были выверенны и даже грациозны — настолько, что я невольно залюбовалась игрой пальцев и мускулов. Горька быстро приготовил бутерброды, нарезал зелень, сварил кофе и все красиво расположил на кухонном столе. Откинув со лба взмокшую прядь, он снял с себя рубашку и уселся рядом со мной. Я завороженно смотрела на него.

— Ешь, — строго сказал он, — и признавайся, где у тебя заначка.

— Какая заначка? — спросила я, почти не соображая.

— Вино. Я знаю, у тебя есть вино.

— Ты алкоголик? — Я подозрительно сощурилась.

— Малыш, хватит, давай включайся в эту жизнь. Тебе необходимо выпить.

Я махнула в сторону комнаты, и через некоторое время Горька принес оттуда початую бутылку великолепного вина, которое мне каждый год присылал благодарный клиент с юга.

— Пей, — сказал Егор, наполнив бокалы.

Мы выпили, и я снова почувствовала, как тихие слезы побежали по щекам. Горькина рука тяжело, основательно легла мне на плечо.

Я была ужасно благодарна за то, что он не успокаивал меня и не утешал, не спрашивал, кто такой Грушевский и почему я так реагирую на смерть чужого человека. Я ведь сама не знала ответы на эти вопросы, и Егор, наверное, это понял.

Должно быть, я уснула прямо за столом, утром не могла вспомнить, как оказалась в постели. На подушке белела записка от Егора, что само по себе выглядело странным — мой любимый очень редко обращался к эпистолярному жанру. Я потянулась к бумаге и прочла, сонно улыбаясь: «Звонила Лелька. Звонил какой-то мужик. И еще — твоя мама, спрашивала, кто я такой, пришлось признаться, что — домработница. Кажется, она не поверила. Не слишком напрягайся. Буду вечером. Егор».

Будет вечером, это замечательно. А вот насчет домработницы — зря. Бедная моя мамочка!

Дверь долго не открывали. Потом щелкнул замок, она распахнулась — и я шагнула в просторную прихожую.

— Что-то ты рано, Вадимчик! Я еще не готова, — проворковал девичий голосок, судя по всему из ванной.

Почему меня все время с кем-то путают?

— Анжела, — крикнула я, — это Марина, риелтор. Потоптавшись в коридоре и так и не дождавшись ответа на свое признание, я прошла на кухню. Надо сказать, квартира у Грушевских была отличная, ее оторвали бы в два счета, если бы ныне покойный Виктор Владленович был решительнее и сговорчивее. Трехкомнатные хоромы явно пережили недавно евроремонт и содержались в идеальном порядке. Прихожая под дуб, арочные перекрытия, кухня со стойкой, как в баре, — это сейчас модно и недешево. Видно, у Грушевских все деньги на этот ремонт и ушли, а теперь вот дочь отселять не на что. Нет, а квартира все-таки прекрасная: и большая, и потолки высокие, и в центре почти. Лепота, как справедливо выражался царь Иван Васильевич. Я уселась за кухонным столом, который, как и полагалось в современных квартирах, стоял посреди кухни — круглый такой, добротный столик. В углу ненавязчиво играл маленький музыкальный центр, в другом углу примостился кожаный диванчик. Спинки у стульев, кстати говоря, тоже были обделаны кожей. Впрочем, это неважно, стулья ведь будущим хозяевам не оставят, с собой увезут. А так — лепота. Ни соринки, ни пылинки — кругом идеальная чистота. Газеты и журналы в специальных коробках, на столе только ваза с фруктами (я даже подозревала, что эти фрукты искусственные, бывают же искусственные цветы, вот и тут также), в прихожей тоже ни тебе разбросанной обуви, ни тебе шарфика или платочка. А зеркало! Это же не зеркало, а издевательство какое-то — блестит, как сопля на солнышке, пардон! Каждый прыщик на лице издалека виден, любая точечка заметна. Это ведь безжалостно, в конце концов, демонстрировать и себе и гостям отражение без малейшего изъяна. Или взять туалетную комнату (если не сказать туалетный зал!), я заходила туда всего лишь раз и была до такой степени потрясена, что больше не пойду. Во-первых, очень просторно, хоть танцуй, а человек ведь не танцевать пришел! Во-вторых, музыкальное сопровождение сливного бачка вообще извращение. Смываешь все эти дела, а тут вдруг — Бетховен! Одуреть! Лунная соната! Словом, говорю, извращение. Поэтому все свои визиты в этот дом я старалась сводить до минимума, впрочем, я и была-то тут всего пару раз. Еще пару раз я встречалась с Грушевским в кафе, а однажды имела разговор с его супругой, так та вообще назначила мне встречу на остановке. Проницательная мадам уловила, что в их квартире я чувствую себя неуютно, значит, и разговаривать буду сквозь зубы, значит, и с условиями могу что-то напутать, лишь бы отделаться, как говорится. Но и та встреча на остановке, в непринужденной атмосфере улицы, мало чем помогла дальновидной супруге Виктора Владленовича, вот если бы она действовала как доверенное лицо, был бы другой разговор, ну а так — все документы оставались на руках у ее мужа, следовательно, последнее слово должен был сказать он. Вообще, как я понимала, самым заинтересованным человеком в продаже квартиры являлась дочка, та самая Анжела, которая напугала меня своим звонком, а сейчас ждала какого-то Вадимчика и которую я, кстати говоря, ни разу не видела. Мамочка ее, конечно, поддерживала, понимала, что дочке пора бы уже начать нормальную семейную жизнь, а не встречаться со всякими Вадимчиками кое-как в отсутствия родителей. А папа, наоборот, этого не понимал. Так обычно и происходит, отцы намного наивнее в этих вопросах и долгое время считают своих взрослых дочерей маленькими девочками с бантиком на макушке. Впрочем, я могу судить об этом только как сторонний наблюдатель, мой отец ушел до того, как на моей неоперившейся головенке можно было завязывать банты.

— Замылась совсем, — пробормотала я вслух, чтобы отогнать ненужные воспоминания детства. — Эй, Анжела. — Я постучала в ванную, но там лилась вода, и девушка снова не отреагировала на мою попытку представиться.

Пришлось вернуться на кухню. Главное, чтобы сейчас этот Вадимчик не заявился, а то примет меня за грабительницу. Меня постоянно с кем-то путают, я уже говорила.

От нечего делать я стала мечтать. Сначала о том, как мы с Егором пойдем в загс, потом поедем в свадебное путешествие к нему на родину.

— Очень приятно, я надеюсь, что сделаю вашего сына счастливым, — елейным голоском произнесла я вслух, представив перед собой мать моего избранника. И даже изобразила нечто вроде реверанса.

Надеюсь, она не окажется старой грымзой.

Потом мне пришло в голову, что моя квартира будет в будущем тесновата для нас. Надо, значит, купить побольше. Да, побольше. Я огляделась, должно быть, в сотый раз. Попыталась представить себя владелицей этих хором. Все-таки шикарное место, особенно если убрать этот стол с середины кухни, переклеить обои, вместо дуба в прихожей обить стены тканью с какой-нибудь веселенькой расцветочкой.

— Ой, вы кто?!

Да, замечталась, даже не услышала, как в кухню вошла Анжела. Она была в банном халате, с полотенцем на голове и какой-то зеленой маской на лице. Здорово, я, например, протираю лицо исключительно кожурой от огурцов. Правда, и от Анжелы пахло огурцами.

— У вас маска огуречная? — спросила я ни с того ни с сего.

— Вы, наверное, Марина, — догадалась девушка, и глаза ее засияли доброй улыбкой, — а маска у меня из киви. И еще там какой-то экстракт. Послушайте, а мы с вами раньше не встречались? Мне ваше лицо очень знакомо…

— Вроде нет, — я пожала плечами, — вы извините, что я вот так примчалась, вы меня напугали…

Анжела выключила музыку и присела на диван.

— Это вы меня простите. Мама велела вам позвонить, чтобы рассказать… Теперь ведь все изменится, она тянуть не будет, поэтому и хотела, чтобы вы как можно быстрее с ней связались.

Господи, я, конечно, не знала точно, зачем сюда притащилась, чем-то притягивал меня этот дом, хотя и отталкивал одновременно. Но ведь сейчас умер человек. Человек, который жил здесь, который приходился этой девочке с маской из киви на лице ни больше ни меньше — отцом. Или я слишком много значения вкладывала в это слово — отец?!

— Анжела, я приехала просто так… То есть не просто так, я хотела… Может быть, требуется какая-то помощь? У меня много знакомых…

В глазах девушки мелькнуло недоверие. Ну конечно, кто же поверит акулам квартирного бизнеса? Я готова была отхлестать ее по щекам за этот взгляд! Конечно, конечно, все правильно, я риелтор, следовательно, примчалась сюда из-за жилплощади. Не дай бог, если кто из-под носа уведет такой выгодный вариант.

— Спасибо, Марина, у папы было много друзей, нам помогут. — Девушка сделала нетерпеливый жест рукой. — Вам, наверное, требуются какие-то гарантии, что мы будем иметь дело только с вами, да?

— Таких гарантий никто никогда не предоставляет, — отрапортовала я и поднялась.

— Господи, Марина, вы простите меня, пожалуйста! Я обидела вас, да? Вы извините, я не хотела, правда не хотела. Мама велела вам позвонить, я позвонила, я только не смогла сказать ничего толком. — Она перевела дух и решилась взглянуть мне в глаза. — Я не понимаю, как можно сейчас думать о переезде, о сделках каких-то. Но маме не терпится… Вы извините, я же не думала, что вы будете так переживать.

— Вы не ждали меня, да?

— Я думала, перезвоню, когда немного приду в себя. Дело в том, что мама сейчас занимается похоронами… У нее совсем нет времени… А я, поймите, я просто не в состоянии решать такие вопросы сейчас… Извините. — И она тихо, обреченно заплакала.

— Это вы меня извините.

За несколько минут мы уже, наверное, сотни раз попросили друг у друга прощения. Даже не смешно.

— До свидания.

— Подождите, Марина, — она встала, — давайте чайку попьем, поговорим. Я брата ждала, он должен был отвезти меня к врачу, но время еще есть. Не уходите, пожалуйста!

Я почему-то обрадовалась ее предложению, кивнула и окончательно утвердилась на стуле.

— Я только умоюсь, — радостно сказала Анжела, — знаете, мне все-таки очень знакомо ваше лицо. Вы случайно в Питере не жили? А может быть, в «Ласточке» отдыхали? Нет? Ну ладно, я сейчас.

— Марина, а вы давно риелтором работаете? — спросила молодая хозяйка, когда мы уселись за кухонный стол.

Я крутанулась на стуле, от окна поворачиваясь к ней. И увидела себя. Себя двадцатилетнюю, в банном халате, с полотенцем на голове.

— Что? Маску не до конца смыла? — засуетилась Анжела. — Почему вы так на меня смотрите?

Господи, что же она-то, не видит, что ли? Или просто не хочет верить? Да, в ее возрасте трудно представить, будто однажды ты станешь тридцатилетней неброской женщиной с усталыми глазами. Но ведь глаза-то у нас были одинаковые! Выражение — другое дело, но сами глаза! Да и остальные черты лица тоже! Я почувствовала, что голова идет кругом.

— Вы в порядке? Давайте я вам кофе сделаю.

— Не надо, Анжела, я просто вспомнила, у меня сейчас важная встреча. Я вам обязательно позвоню. Или вашей маме.

— Ну ладно, — протянула она, — если встреча…

— Не провожай меня, — почти прошептала я, все еще вглядываясь в ее лицо.

На улице мне стало чуть легче, все же какой-никакой — воздух. Я закурила, присела на лавочке в чужом, маленьком дворике и, кажется, просидела там целую вечность.

Нет, думала я, так не бывает, просто не может быть — это слишком похоже на дешевую мелодраму и триллер одновременно. В жизни нет места таким совпадениям. Однако мысли мыслями, а я должна была признать правду — сегодня я потеряла своего отца, потеряла второй раз в жизни.

Когда-то мама и некий Виктор жили вместе, не расписываясь, несколько лет. Моего рождения он не хотел, так потом рассказывала мать, а на самом деле — кто его знает? Вдруг она просто недопоняла, недослушала, такое часто случается, мне хотелось думать, что я была желанным ребенком для них обоих. Лет до семи я его еще помнила, помнила крепкие ладони, подбрасывающие меня в небо, серьезные разговоры о будущем, узкие, лукавые глаза. Когда папа разговаривал со мной, он не присаживался на корточки, как остальные, а ставил меня на скамейку или просто держал в воздухе, на уровне своего взгляда. Так мы были равны, так не он снисходил до меня, а я дорастала до него. Все выше и выше. Вот это осталось — ощущение полета и равноправия. Но разве могла трехлетняя малышка понять, почему и куда папа исчез? Разве могла знать, как сберечь в памяти какие-то детали, мелочи, слова или поступки, чтобы потом, в своей взрослой жизни, когда до боли захочется произнести вслух это сладкое слово «папа», выудить со дна души воспоминания детства. Увы, я этого не могла. У детства нет воспоминаний вообще — только образы, картинки, не всегда самые важные и непонятно, почему застрявшие в подсознании. Я, например, отлично помнила, как звали мою воспитательницу в яслях, сколько раз мне доверяли дежурство по комнате, что давали на полдник в праздничные дни. И прочую чепуху. А папино лицо моя память не сохранила, так же как мама не стала хранить его фотографии. Вот так, ни лица, ни фигуры, ни голоса — я ничего не знала о своем отце.

Никогда я не говорила матери, как мне хочется, чтобы он снова появился в нашей жизни. Нет, конечно, первое время хныкала, но она придумала для меня совершенно замечательную версию, что отец уехал на Север зарабатывать деньги, и стала от его имени присылать мне маленькие подарки. Когда я пошла в школу, мама завела серьезный разговор. Таким же тоном и точно с таким же выражением лица — абсолютно безразличным и непробиваемым — она вскоре будет рассказывать мне о физиологическом развитии человека. Умная женщина, она знала, как скудно этот предмет подается в школе, и потому все щекотливые вопросы разъяснила мне сама. Я, красная как вареный рак, сидела перед ней и слушала, а потом мы вместе смотрели картинки в газете «Семья». Мне было девять лет, и до сих пор я благодарна маме за тот разговор. Мои сверстницы получали сведения из этой области от старших подруг или путем собственных проб и ошибок.

Я закурила, должно быть, пятую уже сигарету. Трудно было признаться самой себе, что меня пугают собственные мысли. Трусиха несчастная! Думать о матери и ее методах воспитания значительно проще и даже приятнее, чем попытаться осознать, что случилось сейчас. Тогда, четверть века назад (боже, как это страшно звучит — четверть века!), все было ясно для меня. Сначала папа уехал на Север, потом мама призналась, что это вранье, я накричала на нее, применила свой любимый прием, собираясь уйти из дома, и она клятвенно пообещала мне впредь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. На этом мы помирились, еще немного поплакали вместе и заснули, жарко обнявшись, на узенькой тахте. После этого разговора я редко думала о папе, тем более что среди друзей имели полный комплект родителей только двое ребят, безотцовщина была вполне нормальным явлением. Вот я и не вспоминала о человеке по имени Виктор, но, по мере того как взрослела, на губах у меня все чаще вертелось «папа». И вот теперь я сижу на лавочке в чужом дворе, и все лицо у меня мокрое от слез, и уже кончается пачка сигарет, а я все думаю, что могло бы измениться, если бы мне удалось произнести это слово вслух, обращаясь к человеку, который на самом деле был моим отцом. Почему, почему мы оба ничего не почувствовали? Я пыталась вспомнить лицо Грушевского, этого вертлявого, полного человечка, кровь которого текла во мне, я пыталась посмотреть на него глазами любящей дочери и забыть на миг обстоятельства наших встреч. И я не верила самой себе. Для меня Грушевский был и останется клиентом, хотя сейчас я стараюсь убедить себя в обратном. Я хочу полюбить человека, которого уже нет на свете, а возможно, никогда и не было, и все про него я придумала сейчас, в этот момент. Но как же я хотела его полюбить!

Он был маленького роста, этот Грушевский, с заплывшими, вечно подозрительными глазами-щелочками, лысоватый, тонкогубый, очень болтливый. Он мог болтать часами, и эта привычка у меня, наверное, от него. Боже, не зря он меня так раздражал — я видела в нем отражения своих недостатков и бесилась. Это тщеславие, сквозящее в каждом движении, эти вечные придирки к окружающим, ожидание подвоха — все это было и во мне тоже. Интересно, у Анжелы тоже характер папин?! Во всяком случае, внешне она похожа на него, не знаю чем конкретно, но сразу видно, что одна порода. Или мне кажется это только сейчас? В любом случае, если бы не эта девочка… Я бы тут не сидела. И сигареты были бы еще целы. И косметика на моем лице сохранила свежесть и блеск. Словом, мир до сих пор бы оставался таким, как я его придумала. А теперь он перевернулся вверх тормашками и летит куда-то, и я вместе с ним.

Снова и снова передо мной возникало лицо Анжелы, будто моя фотография десятилетней давности. Те же скулы, тот же рисунок губ, та же родинка на подбородке — уж родинки свои я знала! Но куда же смотрели Грушевские?! Почему, почему мне никто не сказал раньше, почему этого никто не хотел замечать? И что мне теперь делать с этим своим знанием, зачем мне такая правда? Чтобы еще раз похоронить отца, поминки по которому я справила в далеком детстве? Стоп, сказал кто-то во мне, быть может, тот самый пресловутый внутренний голос. Стоп, сказал он, а вдруг все это ты сочинила? Вдруг у тебя переохлаждение, галлюцинация или просто воображение разыгралось? Может такое быть? Может, сказал этот кто-то. Так успокойся и иди работай!

Конечно, ничего такого я не сделала и продолжала сидеть, уставясь в какую-то точку на грязном песке перед лавочкой. Внутренний голос осип и заткнулся, а я все думала, думала. А еще — плакала. Не было у меня никаких сомнений в том, что Виктор Владленович был моим отцом, тем самым дядькой с теплыми, жесткими ладонями, которые так ласково и бережно несли меня, маленькую, к небу. Все выше, выше. У меня не было сомнений, что Анжела — моя сводная сестра и что, возможно, мы обе похожи не столько на отца, сколько на его родню. Допустим, на какую-то троюродную тетку — это совсем неважно. Важно, что я три месяца общалась с человеком через силу, говорила про него за глаза разные нехорошие вещи, злилась на его нерешительность (хотя сама была довольно медлительна в принятии решения) и занудство. А теперь пыталась найти в нем что-то хорошее, чтобы мне не было стыдно перед самой собой за такого отца. Хотя какого это — такого? Откуда я знала, каким отцом был Грушевский?

Теперь я никогда этого не узнаю…

И ни к чему мои размышления, угрызения совести и воспоминания. Все так неожиданно и нелепо в нашей жизни, и надо признать, я поняла это не сейчас, а много раньше.

Так чего же ты ноешь, спросил внутренний голос и даже хрюкнул от удовольствия, что ему удалось меня поддеть.

А я и не ною, ответила я.

Еще немного, и я прямо отсюда отправлюсь в желтый дом, в отдельную палату со всеми удобствами, где мои разговоры с самой собой никого не удивят…

Зазвонил мобильный, я машинально ответила.

— Марина? — позвал незнакомый женский голос. — Вы занимаетесь квартирами?

Я молчала, мне совершенно не хотелось разлеплять губы, произносить какие-то слова, вообще ничего не хотелось.

— Мне вас порекомендовал Эдуард, — сообщила дамочка.

Я упорно хранила молчание. Эдуард так Эдуард.

— Я хочу продать квартиру. На Остоженке. Эксклюзив.

Эта дама явно пребывала в уверенности, что осчастливила меня. Она же не знала, что я предпочитаю иметь дело с обычными домами, с обветшалыми обоями и с бедными, на все готовыми людьми.

— Марина?

— Диктуйте адрес, — зачем-то сказала я. И самое странное — я записала его.

— Приезжайте, не обижу, — заявила моя новая клиентка.

Что ж, деньги мне нужны. Хотя бы для того, чтобы почувствовать себя нормальной женщиной, бродя по бутикам и магазинам. Своего рода психотерапия.

— Я жду вас в четверг, в двенадцать.

— Хорошо, — вяло согласилась я.

Интересное предложение, приятный голос, почему же мне так противно?

Я отключилась и надолго задумалась. Работа должна меня отвлечь. От чего, интересно? И вот еще, почему так раскалывается голова?

Из окна маршрутки я смотрела на снующих взад-вперед пешеходов, на бешеные автомобили, на облака пыли и фонтаны брызг из-под колес. Суетливая бестолковость города вдруг стала раздражать меня. А всегда нравилось вот это — ритм, быстрое движение толпы, сосредоточенные лица… Интересно, с каким выражением лица мой отец выходил из метро. Ах да, он ездил на машине.

Мне нужно разобраться, нужно понять. Но понимание — это всего лишь привычка. Ты смиряешься с тем, что не можешь охватить разумом, и выдаешь это за приемлемое. Ко всему в жизни можно привыкнуть, а значит, все в жизни можно понять, разве не так? Однажды я проснусь, уже привыкнув к мысли о том, что у меня нет отца, которого я никогда не знала. Или это придет постепенно, исподволь. Понимание — всего лишь привыкание, должно пройти время, суета в метро и на улицах вновь закружит меня, чужие квартиры снова станут вызывать любопытство, быть может, и профессиональный интерес.

— Девушка, вам плохо? — услышала я вдруг рядом. Интеллигентного вида пассажир смотрел на меня участливо.

Я отрицательно покачала головой.

— Вы очень бледная!

— Это сейчас модно. — Я прислушалась к своей шутке и внимательнее посмотрела на жалостливого дядьку. Он улыбнулся, стало быть, с юмором у меня пока все в порядке.

Я попробовала улыбнуться в ответ, чувствовала даже, как растягиваются губы, но точно знала — чего-то не хватает. Было ощущение нереальности происходящего, будто меня вынули из привычной среды и запихали в совершенно неподходящее для моей персоны место. Так, наверное, чувствует себя рыба, еще живая, но уже барахтающаяся в кухонной раковине.

Когда я вышла из маршрутки, снова зазвонил телефон.

— Марина, как там наши дела? — не считая нужным даже поздороваться, спросил Эдуард.

— Нормально, — как отрезала я и нажала отбой.

Не очень скоро, но все-таки я оказалась в собственном дворе. Несколько шагов — и дома, в теплой, одинокой постели. Мой взгляд вдруг упал на мужчину в знакомой уже форме.

— Скажите, пожалуйста, — очень ласково начала я, — а ваша работа связана как-то с телефонной линией?

— Че надо-то? — обернулся ко мне рабочий, тот самый бугай, который однажды чуть не убил меня своей огромной киркой.

— У меня что-то с телефоном, — произнесла я, по инерции опасливо отодвигаясь.

— Отключи пока, — буркнул мужик, — и никаких проблем.

— Не могу, — искренне вздохнула я, — у меня работа такая…

— А у меня такая… — Мужик взмахнул рукой, обводя весь двор и всем своим видом говоря о том, что его работа намного важнее моей и, что самое главное, намного труднее. Так что и нечего здесь строить из себя невесть что.

Я поняла и молча побрела дальше.

Плакала я долго, выматывая душу этими слезами, мечтая устать до изнеможения и уснуть прямо здесь, на кухне, куда прошла сразу, как оказалась дома. Больше всего на свете я сейчас боялась, что повернется ключ в замке и на пороге появится Егор. Я никого не хотела видеть.

Однако он пришел. И его лицо было таким же родным, как всегда, и я не могла вспомнить, почему хотела остаться одна. Было в этом что-то мазохистское, что-то похожее на смакование собственных бед. Я не хотела одиночества, но научилась гордиться им, поэтому, наверное, сейчас меня пугала встреча с любимым, как пугает нас любое покушение на независимость.

— Значит, ты выяснила, что он был твоим отцом, — медленно произнес Егор, — был твоим отцом, а вчера скончался, так?

Он говорил сухим, казенным тоном, и это помогло мне сосредоточиться.

— Что ты собираешься делать?

— Плакать, — улыбнулась я вопреки своему заявлению.

— Ну это само собой, — серьезно согласился Егорушка, — а потом?

— Попытаюсь заснуть.

— А потом?

— Ты что-то хочешь сказать? — догадалась я.

— Нет, я спрашиваю. Что ты намерена делать?

— Жить, вот что! — рассердилась я.

Егор улыбнулся. Господи, как я любила эту улыбку — чуть снисходительную, немного смущенную, ласковую, доверчивую, безграничную. Он всегда улыбался открыто, широко, всем лицом сразу. Веселились, щурясь, синие глаза, задорно сверкали зубы, чуть подрагивал от смеха подбородок, а губы, его губы просто танцевали, захлебывались от радости.

— Значит, жить, — продолжая дарить мне свою любимую мною улыбку, сказал Горька.

Мы обнялись и просидели так еще долго, пока оба не проголодались до колик в желудке. А потом, уже на ночь глядя, мы ели горячие, здоровенные пельмени, прямо из кастрюли, руками, облизываясь и хохоча.

Кажется, начиналось лето. Июнь пришел неожиданно — он всегда так. Другие месяцы плавно переходят один в другой, не обращая внимания на четкость календаря: тихнут метели, растворяются в солнце снега, и зеленая дымка плавно окутывает черную землю и остолбеневшие за зиму деревья. Июнь же всегда вдруг: за окном спелое яблоко солнца, готовое брызнуть розовым светом, невесть откуда крупные листья, взметнувшиеся к небу травы и ярая, сумасшедшая жара.

Хотелось к морю.

Вместо этого я парилась в метро, направляясь к очередному клиенту. В моей жизни ничего не меняется, несмотря на календарь. Как в декабре, как в апреле, так и сейчас: «Куплю. Продам. Обменяю». Длинный список имен и лиц, чемоданов и узлов. Кто-то продает, кого-то продают, а я кручусь среди всего этого и совершенно не чувствую времени.

Только жара заставила меня поверить, что уже июнь, и я обреченно вышла в эту жару из метро и налетела на Анжелу.

— Ой, Марина! Вы куда пропали? Мама меня просто достала, говорит, вы были самая лучшая. Мы замаялись с этими агентами! У вас новые джинсы? Классные!

Я машинально схватилась за виски, в прошлую встречу мне показалось, что Анжела не такая болтушка. Хотя тогда я была слишком заморочена нашим сходством, чтобы думать о чем-то еще.

Она настойчиво теребила мою майку.

— Почему вы не позвонили? У вас были проблемы?

Еще бы не проблемы, подумала я, — вновь обретенная сестрица и дважды похороненный в памяти отец. Первый раз за всю свою риелторскую деятельность я поставила свои личные интересы выше дела. Звучит довольно напыщенно, но так и было. Я не могла появиться снова в том доме, как ни в чем не бывало искать подходящие варианты квартир, о чем-то договариваться, суетиться, работать и каждый раз натыкаться на лицо Анжелы — копию своих фотографий в двадцатилетнем возрасте.

— Так вы еще не разменялись? — только и спросила я.

Анжела всплеснула руками:

— Ах, вы же не знаете! У папы ведь были довольно большие сбережения, и мама после него… В общем, она решила не разменивать квартиру, а просто купить мне что-нибудь дешевенькое. Вот ищем до сих пор.

До сих пор, так сказала она, и я мысленно усмехнулась. Еще и месяца не прошло, чего же они хотят? Квартирки вызревают подолгу, иной раз полгода промучаешься, прежде чем купишь или продашь то, что хочется. А потом вдруг ни с того ни с сего — бабах! — созрела, готова недвижимость по приемлемой цене, в подходящем районе, окнами во двор и с раздельным санузлом. На блюдечке с голубой каемочкой.

Я забивала себе голову всякой ерундой, стараясь не думать о том, зачем судьба столкнула меня с Анжелой.

— Марина, а вы сейчас куда? Давайте я вас подвезу, я тут недалеко припаркована. Давайте, а? Поболтаем по дороге. В институт я сегодня все равно опоздала, да и что там делать? Консультация — это ведь не экзамен, правда? Вы учились в институте, Марина?

Я слабо кивнула. Анжела явно пошла в отца, тот мог тарахтеть без остановки на любую тему.

— Ну, что, заметано? Пошли, можно на «ты», да? Тебе ведь ненамного больше лет, правда? Смотри, это мамина тачка. То есть папина, когда он был… когда он ездил… словом, папа мне не разрешал ее брать. А мамочка прикидывается добренькой.

Я заметила, что Анжела каждый раз сбивается, говоря об отце. Но в голосе ее не было ни чрезмерной печали, ни слезливой истеричности, просто ребенок еще не привык к тому, что у него нет папы. Это проходит, по себе знаю.

— Красивая машинка, правда? Да не пристегивайся, ерунда все это. Слушай, может быть, ты все-таки вернешься к нам? В смысле — займешься нами снова. Давай, а? Я тебе доверяю, у тебя лицо такое, ну знаешь, будто родное, знакомое такое. Марин, ты слышишь?

Все-таки моя молчаливость насторожила ее.

— Куда ехать? — спросила Анжела, посерьезнев. Я назвала адрес.

— Ты что там? Продаешь? Покупаешь?

— Продаю.

— Хорошая квартира?

Мимолетные взгляды, которые бросала на меня моя сестра, были полны доброго интереса, и голос у нее был такой искренний. Мол, что за жизнь у тебя, подруга? Расскажи, мол, как ты вертишься, зачем, для чего?

— Нормальная, — ответила я, не поддаваясь искушению ее задушевного тона.

Того и гляди, расплачусь.

— Марин, а ведь можно тысяч за тридцать нормальную квартиру купить, да? Мне мама тридцать дает.

— Анжела, понимаешь…

— Слушай, зови меня Лика, ладно? У меня же полное имя — Анжелика. Меня все Ликой зовут. Папа, правда, звал Ангелочком. Ну это так, иногда…

— Лика, я твоя сестра. Все, приехали.

Она резко затормозила посреди дороги. Со всех сторон засигналили.

— Сверни вон туда, — показала я.

Она послушно свернула. Остановила машину и уставилась на меня.

Мы молчали, глядя друг на друга.

— Ты серьезно?

— Ага. Понимаешь, твой отец сначала был женат на моей матери, а потом уж на твоей.

— Здорово, — протянула Лика.

И стихла. Мне вдруг стало нестерпимо стыдно. Интересно, с какой стати я полезла в чужую жизнь, зачем стала ворошить все это? Напугала и расстроила девочку, ни в чем, кстати, не повинную. Нужна ей сестра, как рыбке зонтик. Эта сестра — я, прошу любить и жаловать, что называется.

— Марин, как же так? Почему он ничего мне не рассказывал?

— Забыл, наверное.

— Чушь какая! — Она достала сигареты: — Будешь?

— Я бросила. — И это было единственное, что изменилось в моей жизни.

— Как же так? — повторяла Лика. — А мама знает? Наверное, знает, да? А твоя мама… они что, развелись?

— Да они и расписаны-то не были…

— Слушай, — Лика нахмурилась, соображая, — так ты специально к нам пришла, да? Хотела с ним познакомиться?

— Нет, представь себе. Случай. Как сейчас с тобой.

— Так не бывает, — не поверила она, — и что же, он тебя узнал?

— Знаешь что? Мне кажется, это долгий разговор, давай-ка мы с тобой вечером встретимся и поболтаем. Мне трудно говорить. Да и клиенты ждут, понимаешь?

— Я тебя довезу. — Лика вцепилась в меня мертвой хваткой.

Не удалось отложить разговор, которого я так ждала и так опасалась. Мне тогда, после нашей первой встречи, казалось самым правильным промолчать, даже матери я ничего не говорила, просто сделала вид, что забыла обо всем. Точка. Потом желание встретиться с Ликой перестало мучить подсознание и вполне оформилось в четкую, навязчивую идею.

Но я привыкла подавлять свои желания. Мои страхи были сильнее, так было с Горькой, так случилось и с сестрой. Если бы не наша случайная, удивительная встреча, я не решилась бы ничего менять. Впрочем, что изменилось?

— Что же ты сразу не сказала?

Лика задавала этот вопрос, кажется, в сотый раз. А я отвечала мысленно, вспоминая свои страхи.

— А что бы тогда изменилось?

— Глупость какая, — задумчиво произнесла она, — мы же сестры, мы должны знать друг о друге. Не скажу, что я мечтала о сестре, но ты мне нравишься. И вообще, как это так, ничего мне не сказать? Почему вы такие? Почему вы предпочитаете жить в полумраке? Все время врете, изворачиваетесь, утаиваете что-то?

— Кто это — вы?

Она будто не услышала.

— Мамочка моя такая же. С виду все прилично, а сама любовника уже водит. Ты думаешь, почему она меня отселяет? Ты думаешь, она заботится о счастье дочери? Как бы не так! Я ей мешаю свое счастье устраивать! Она меня готова в любую халупу запихнуть, лишь бы отделаться. Да и я уже, знаешь, на все пойду. Вот на днях возили меня квартиру смотреть в Новогирееве, мне все равно уже, правда: и что от института полтора часа, и телефона нет, и ремонт там нужен капитальный. Но они запросили тридцать пять, а мама жадничает. Просто разрывается вся: то ли откупиться, то ли сэкономить. Я с ума сойду!

Между тем мы приехали. Я сказала Анжеле, чтобы она заехала во двор.

— Вылезай, — скомандовала я.

— Да я тут подожду, — отмахнулась она, — давай потом закатимся куда-нибудь, а? Я тебе про папу расскажу, он, знаешь, был замечательный.

Что ж, очаровательный, по-детски невинный шантаж. Девочке катастрофически не хватает обыкновенного человеческого общения. Мне, кстати, тоже. Лелька у меня по самые уши увязла в очередной свадьбе, назначенной на конец августа. Мама уехала отдыхать. Я могла бы, конечно, поговорить с Егором, но он предпочитал романтическую тишину. Правда, до этого момента я и не чувствовала острой необходимости ее нарушать. Только послушав Лику, я вдруг осознала, что тоже одинока и что вокруг полно вранья. Я считала, что привыкла к нему, оказалось — нет.

— Пойдем-пойдем.

— Извините, Леонид Григорьевич, я опоздала. Вернее, мы. Всем здрасте.

Кроме Леонида Григорьевича, хозяина квартиры, меня дожидались еще трое. Большеголовый, прыщеватый юноша Антон — покупатель, его риелтор Катерина и какая-то девица, очевидно невеста Антона. Она робко мусолила рукав его рубашки и хлопала ресницами. Мне захотелось отослать ее в магазин, за черешней или молоком или, на худой конец, посадить в самолет до Чикаго. Я знала, такие девицы только с виду зашуганные. Несмотря на робкие движения, в Антона она вцепилась намертво, и в эту квартиру тоже. Ей не терпелось въехать сюда со своим перспективным, большеголовым возлюбленным, быстренько расписаться в ближайшем загсе, и начать рожать детей, и пыхтеть у плиты, и пилить мужа за следы мокрых калош на свежевымытом полу. Мне предстоял тяжелый бой.

— Мы вас прощаем, Мариночка, — великодушно ответил хозяин, пока остальные разглядывали Лику, — познакомьте нас со своей сестрой. Это же ваша сестра, да? Вы удивительно похожи.

Вот тебе на! Наше родство, оказывается, очевидно даже для посторонних. Между тем как папочка в упор его не замечал. И его проницательная супруга тоже.

У Лики был совершенно ошеломленный вид. Да и я, надо признать, была ошарашена так, что не сразу отреагировала.

— Меня Ликой зовут, — представилась самостоятельно моя сестренка.

Остальные тоже назвались и заговорили все разом. Хозяин, очарованный Ликой, совсем забыл, по какому поводу мы пришли, и завел светскую беседу о погоде. Катерина о чем-то шепталась с девушкой Ниной, Антон же пытался выяснить у меня, готовы ли документы.

— Значит, вы точно решили? — спросила я бесстрастно. — Не передумаете?

— Нет, что вы, покупаем. Ниночка уже и с подрядчиком договорилась, стояки будем менять, паркет тоже.

— Как насчет задатка? — Я повернулась к Катерине, призывая ее поучаствовать в разговоре.

— Мы готовы, — бодро откликнулась она.

Ясно, миссия спасения сестры от злобной мамаши может считаться неудавшейся. То раздумывали полтора месяца, а то вдруг — «мы готовы»! Пионеры!

— Ладно. Леонид Григорьевич, можно вас? Извините, мы поговорим на кухне, ладно?

Пришлось тащить хозяина чуть ли не силком, он никак не мог отлепиться от Лики.

— Ну? — нетерпеливо переминаясь, спросил он, когда мы вышли на кухню.

— Я вижу, вам сестра моя глянулась.

— Да вы не подумайте чего, Марина Викторовна! Леонид Григорьевич смущенно замялся. У него был такой смешной вид, что я прыснула, не сдержалась. Стареющий ловелас, но произвести впечатление умеет. Благородная лысина, бульдожий подбородок, умные глаза с хитринкой. И отлично прикидывается дурачком: мол, не подумайте ничего такого. Я рассмеялась в полный голос, и он с удовольствием присоединился. Леонид Григорьевич вообще любил посмеяться, все с прибаутками, с шуточками. И вот стоим как два идиота на кухне и скалимся.

— Она ищет квартиру, — сквозь смех шепотом сказала я.

Хозяин, все еще похохатывая, уставился на меня с недоверием:

— Лика? Постойте, так вы привели ее для этого? Я кивнула и скороговоркой произнесла:

— Она дает тридцать две. Задаток можем привезти сегодня же. Надо вытурить Антона.

Он раздумывал несколько секунд.

— По рукам. Но как? Мы уже договорились.

— Ничего не подписано, и задаток они еще не вносили. Нет задатка, нет покупателя. И плевать на Ниночку!

— Вы ее невзлюбили, — хмыкнул проницательный Леонид Григорьевич.

— Во всяком случае, с удовольствием дам отставку. Хозяин, потирая ладони, снова довольно рассмеялся:

— Вот ведь, Марина Викторовна, как бывает. Два месяца ничего, и вдруг — целая баталия из-за моей квартирки-то, а? Кстати, я готов отдать Лике за прежнюю цену, пусть будет тридцать.

— Вы серьезно? — Теперь я смотрела на него недоверчиво.

Вот это действительно кстати. А то пришлось бы жертвовать своими процентами, да еще и добавлять. У меня сегодня явный приступ мизантропии. Слава богу, обошлось, целыми останутся мои денежки, а сестренка получит квартиру. Поздравляю с успешной операцией, Марина Викторовна! Оля-гоп!

— Ну что, когда задаток? — как ни в чем не бывало спросила я у Катерины, когда мы вернулись в комнату.

— Давайте завтра. И сразу в налоговую, завтра ведь вторник, да?

— Вторник, — пропела я.

Антон и Ниночка недоуменно переглянулись. Ха, будь завтра хоть вторник, хоть четверг, не видать им квартирки, как своих ушей. Позвоню и скажу, что Леонид Григорьевич внезапно умер. Или улетел-таки в Америку на ПМЖ, а квартиру завещал внучатому племяннику. Возлюбил ближнего своего и завещал, то есть передал во владение, и фьюить! Извините, скажу. Или еще что-нибудь придумаю.

— До завтра.

— До завтра.

— А если бы они предложили внести задаток прямо сейчас? — усмехнулся хозяин, когда за покупателями закрылась дверь.

— У вас бы неожиданно случился сердечный приступ. — Я хихикнула якобы от радости.

— Вы, Марина Викторовна, опасная штучка!

Лика недоуменно поглядывала на нас, но молчала. Теперь мне предстояло сообщить ей, что она покупает эту квартиру. Немедленно.

— Знаешь, Марина, если бы я не была уверена, что мы столкнулись случайно, я обязательно подумала бы, что ты все это подстроила, — сказала мне сестренка, когда мы сидели за столиком в ресторане.

Я улыбнулась.

— Да, все выглядело довольно подозрительно. Ты считаешь, я подставляю тебя? Обходительный хозяин, готовые покупатели, операция по перехвату, есть о чем задуматься, правда?

— Я тебе верю, — успокоила меня Лика и заказала еще шампанского.

Меня все-таки задело мелькнувшее в ее глазах выражение. Ожидание подвоха, вот что это было. Нет, сестричка, можешь быть спокойна, тебя не подведу. Вспомнила наш разговор на кухне, где я яростным шепотом убеждала Лику, что все под контролем.

— Я эту квартиру вдоль и поперек изучила, никакой паркет менять не надо, разве что стояки. А остальное сама смотри — отличная звукоизоляция, вентиляция, лоджия, от метро пять минут. Ты пойми, квартиру найти не так-то просто, ведь не зря вы мучаетесь. А тут на блюдечке с голубой каемочкой. Плюс ты не платишь за услуги риелтора. Матери твоей знать об этом необязательно. Смотри, что у нас получается: тридцать она дает тебе на квартиру и еще штуку на агента. За штуку ты делаешь ремонт и живешь себе припеваючи!

— Ладно, — Лика кивнула, — раз у тебя все под контролем. — И все-таки в глазах у нее я уловила ожидание подвоха. Обидно. Я ведь действительно могла ее подставить, могла воспользоваться доверием и продинамить, это мне раз плюнуть. Почему я не пошла на это, а сделала все наоборот, себе в убыток, между прочим? Во-первых, Лика моя сестра, хоть и только что обретенная. Во-вторых, она мне нравится. В-третьих, это был отличный повод к ней подлизаться, ну то есть сблизиться, задобрить ее, что ли… Я честно и откровенно в этом себе призналась. Да, хотелось выглядеть в глазах сестры этакой благородной дамой. Спасителем в юбке. Виват риелторам, освобождающим детей от противных родителей!

Да, себе я призналась честно, но Лике сказать об этом не могла, весь образ рухнет. С другой стороны, так хотелось быть откровенной до конца.

— Марин, я все понимаю, правда-правда, — вдруг сказала Лика, прервав затянувшееся молчание, — спасибо тебе.

— Не за что, — буркнула я, делая вид, что ее благодарность не так уж и важна для меня.

Господи, ну зачем я всегда стараюсь выглядеть хуже, чем есть?

— Значит, завтра вносим задаток? Потом погуляем где-нибудь, а? Слушай, у тебя парень есть? Ой, да ты небось замужем, да? У меня, наверное, племянник уже или племянница? Никогда не думала, что…

Пошло-поехало, больше за весь вечер Лика не дала мне и слова сказать. Все-таки отчаянная болтушка моя сестренка!

Поднимаясь в квартиру, я поймала себя на том, что снова прокручиваю в голове наш разговор с Ликой, теперь уже для того, чтобы пересказать самые интересные и забавные моменты Егору. Но дома ли он, вот в чем вопрос?

Он был дома, сидел на кухне и, мученически хмуря брови, пытался достать занозу из пятки.

— Был в лесу, — коротко отчитался Горе.

— Босиком? — уточнила я, усаживаясь рядом.

— Понимаешь, там такой вид, если на дерево залезть. А без ботинок карабкаться удобней.

— Ты ел что-нибудь?

Горька недоуменно оглядел кухню, припоминая. Иногда он ужасно походил на художника, каким его изображают в кино или в мультфильмах — рассеянный такой, не думающий ни о чем, кроме чистого холста, на котором играет воображение.

— Ты останешься, да?

— Угу. Если вытащу эту гадость, а то ведь «скорую» придется вызывать. — Он снова поморщился.

— Представляешь, я сегодня встретилась с Ликой и сказала ей правду.

— Кто такая Лика? В чем правда?

Я стала рассказывать, но в процессе Горьке удалось все-таки вытащить занозу, внимание его переключилось, и он уволок меня в спальню. Повесть о сестре я продолжала уже на рассвете.

Утром Егор сообщил, что снова уезжает.

— Денька на три, не больше, — бодро добавил он.

— Будешь звонить?

— Обязательно, — небрежный поцелуй в затылок, — не балуйся!

— Егор… — позвала я, когда он уже щелкнул замком, и ни с того ни с сего, вот уж нашла время: — Давай родим ребеночка!

Он вернулся, не разуваясь, прошел в комнату и сел на кровать.

— Прямо сейчас? — Небрежные пальцы на моей щеке.

— Егор! Давай хотя бы поговорим.

— У меня поезд через полчаса.

— Вечно эти твои поезда, самолеты, теплоходы и космические корабли! Ты готов смыться от меня на край земли!

— Мариш, зачем ты меня мучаешь?

— Это ты меня мучаешь!

— Послушай, ну почему именно сейчас? Я уезжаю на несколько дней, мы можем поговорить потом…

— Я ненавижу слово «потом»! И тебя вместе с ним.

— А я тебя люблю. — И небрежное объятие. Почему я всегда затеваю этот разговор, когда он собирается уходить? Откуда именно в такие моменты берутся силы и смелость? Я ведь точно знаю, что он не отложит поездку, не сядет напротив и не станет слушать меня в то время, как его очередной поезд отходит от перрона. Я начинаю этот разговор, когда уверена, что Егор уйдет и говорить будет не с кем. Я так боюсь… Остается только беседовать самой с собой. Примерно так:

— Как ты считаешь, он меня любит?

— Конечно. Еще бы. Сильно. И только тебя одну.

— А почему тогда он не женится? Не переедет ко мне окончательно или не купит наконец квартиру?

— Что ты хочешь? Егора или свадьбу? Любовь или совместное проживание?

— Я хочу счастья.

Лика привезла задаток, но в ресторан мы по этому поводу не поехали, у меня было слишком много дел, да и она спешила. Договорились обязательно встретиться на выходных, оформить квартиру на этой неделе все равно не получалось.

Я спускалась в метро, когда меня настиг звонок мобильного.

— Ты пропала, подруга, — пожурила меня Лелька, — что делаешь вечером?

— Принимаю ванну. Если серьезно, я освобожусь часа через полтора, могу подъехать.

— Давно бы так!

Мне зашагалось веселее, все-таки хорошо, что на свете есть друзья, да?

Я надеялась, что Лелька поможет мне хоть немного примириться с действительностью. Лучше бы я сидела дома и училась справляться со своими проблемами самостоятельно.

Подруга, встретив меня задушевно и радостно, тотчас завела старую песню о моей неудавшейся личной жизни. Очевидно, на фоне своей грядущей свадьбы мое положение казалось ей совсем уж никудышным. Только теперь она не уговаривала меня объясниться с Горькой, наоборот.

— Я тебя умоляю, Марина, брось ты его, — талдычила Лелька, пока я уминала вторую тарелку запеканки. — У моего Валерки такой друг обалденный, состоятельный, симпатичный, очень-очень интересный…

— Это ты дура! — ограничилась я ответным оскорблением, вместо того чтобы выдвинуть подруге какие-то обстоятельные аргументы, касающиеся ее невмешательства в мою личную жизнь. Загну-у-ла! Мне стало плохо от собственных мыслей, поэтому я переключилась на легкие вопросы: — Ты можешь конкретно сказать, что тебя в Егоре не устраивает?

— Да нормальный мужик, — сказала Лелька, — вполне.

— Ничего не понимаю, — пробормотала я себе под нос, — а зачем ты мне тогда предлагаешь еще кого-то?

— Эх ты, — ласково отреагировала подруга, — тебе скоро сороковник…

— Ты чего?! — взбеленилась я. — Мне до сорока еще бегать и бегать!

— Неважно. Замуж тебе надо, — вздохнула она, — а Горе твое — оно и есть горе. Кандидатура бесперспективная.

Лелька отвернулась от меня и уставилась во двор, где шумела детвора. Что-то в поведении подруги настораживало меня.

— Ты от меня ничего не скрываешь?

— Марин, ты меня знаешь, я все как на духу!

— Ну точно что-то случилось. Рассказывай!

— Господи, да о чем?! Чего ты меня глазами буравишь? Тоже мне следователь КГБ!

Судя по ее реакции, я угадала. Лелька слишком уж суетилась, и это наводило на некоторые мысли.

— Рассказывай, — тихо, но грозно повторила я. Она стала ходить по кухне взад-вперед, то и дело натыкаясь на мои ноги.

— В общем, да, ты права, тебе, наверное, надо рассказать, — вымолвила она наконец и торжественным голосом продолжила: — Я видела его с бабой.

Я вежливо округлила глаза, демонстрируя, что внимательно слушаю. Смысл фразы еще не полностью до меня дошел.

— Твоего Егора с бабой, под руку шли, она чего-то ему выговаривала, а он молчал. Старая вешалка, лет за пятьдесят. Польстился, это надо!

Я что-то начинала понимать…

Я села, согнувшись, зажав ладони коленками.

— Нет, ну это как, по-твоему? И я должна после этого молчать? А Игорь, он замечательный парень, скромный, главный инженер, между прочим…

— Кто такой Игорь? — зачем-то спросила я.

— Ну как же! Игорь — друг моего Валерика, замечательный парень… — Взглянув на меня, Лелька осеклась. — Да ты не переживай, не стоит того! Подумаешь, променял тебя на какую-то бабку! Выглядит она, если откровенно, совсем неплохо, но в матери ему годится, это факт! Слушай, Маринка, а может, это ерунда все? Может, это и в самом деле его мать?

— Его мать живет в Краснодаре, двое суток на поезде.

— А… может, приехала неожиданно?

Все-таки странная женщина эта Лелька, сначала выльет ушат грязи на тебя, а потом сама же начинает чистой тряпочкой подтирать лужу.

— Он бы сказал, — хрипло произнесла я, несмотря ни на что цепляясь за Лелькину идею.

— А давай позвоним ему. Ну или как там, сообщение на его пипилку сбрось, пусть сюда перезвонит.

— Как это — позвоним? — Я наконец-то стала нормально соображать. — Стоп, а ты когда его видела?

— Позавчера вечером.

Я истерически захохотала, хлопая себя ладонями по ногам. Бедная Лелька захлопотала вокруг, предлагая мне валерьянку и коньяк одновременно.

— Все нормально, — отдышавшись, заявила я, — это был не Егор.

— Егор! — стояла на своем подруга.

— Нет, — веселилась я, — он уезжал на выставку в Киев, только вчера приехал, мы вместе билет покупали и туда и обратно.

Я смотрела на Лельку так, будто выиграла у нее очень важное пари. Мол, что, съела? Безумно хотелось скорчить ей какую-нибудь смешную рожу.

— Ну поменял, значит, — нерешительно предположила она. — Это точно был он, я же не слепая.

— И все-таки сходи к окулисту, потому что это был не Горька! У него там встречи, съемки, все расписано, понимаешь? Он не смог бы уехать раньше.

Я сразу успокоилась и, пока Лелька сидела, бездумно уставясь в стену, приготовила нам бутерброды и чай. Настроение стремительно улучшалось. Хотя, если уж быть до конца честной, кое-какие сомнения остались. Кое-какие подозрения тоже.

— Я уверена, что это он, — тихо сказала Лелька, — я видела.

— Ладно, — легко согласилась я, — стало быть, приехал, были дела, встретился здесь с коллегой.

— Ну, Марина, это была явно не деловая встреча! — Подумав, Лелька добавила: — Хотя кто его знает, может быть, это его начальница? Бывают такие…

— Ты чего? Какая начальница, он сам по себе!

Теперь она придумывала все более невероятные версии, чтобы его оправдать, а я отметала их, все больше проникаясь идеей Горькиной измены.

— Да ладно, Марина, ерунда все это! Он же тебя любит!

Я уже не слушала ее. Мне вспоминались разные незначительные подробности, какие-то слова, виноватое выражение на лице Егорушки, неожиданное смятение во взгляде. Все стало на свои места, и сейчас меня даже не волновало то, какой слепой я была прежде. Одна мысль била в голову: он меня бросит! Он не мог встречаться с женщиной из-за денег, значит, влюблен по-настоящему, значит, я уже не нужна. Он меня бросит! Ему просто некогда было сделать это, он все время в разъездах… Стоп, может быть, и разъездов никаких не было?

Я неожиданно вспомнила слова сестры. «Почему вы все время лжете, изворачиваетесь?..» Потому что правда жестока, детка, а всем хочется тепла и ласки. Каждому хочется, пусть лживой, но красоты, продажной, но любви, краткого, но мига забвения. Так-то, детка.

— Я не стану уличать его, — тихо произнесла я, не замечая, что размышляю вслух, — я просто буду его любить и никому, никому не отдам!

Лелька успокаивающе гладила меня по голове.

— Правильно, это хорошо, что у тебя такой настрой, — быстро переключилась она, — нечего нюни распускать, надо бороться.

Я вдруг запаниковала:

— А вдруг он больше не приедет? Может, он все давно решил и у меня не будет даже шанса… — В моей голове что-то звякнуло, мысли закрутились, словно русская рулетка.

— Лелька, — завопила я, — у тебя есть знакомая ворожея?

— Кто?! — Глаза у Лельки немедленно полезли на лоб.

— Ну колдунья, вещунья, прорицательница какая-нибудь. Для приворота…

— Брось, неужели ты на это пойдешь? Детский сад, штаны на лямках, ей-богу! И вообще, с каких это пор ты веришь в заговоры-привороты?

Должно быть, выражение моего лица подсказало Лельке, что верить я начала недавно, но безоглядно и неистово. Подруга вновь отшатнулась от меня.

— Может, не надо? — жалобно попросила она. — Может, сами как-нибудь?

— Не справимся. — Я смотрела на вещи реально.

— Знаешь, у меня одна приятельница есть, — издалека начала Лелька, — так от нее муж ушел, а она его любила до посинения, правда. Ну просто жить не могла. Так она поплакала, поплакала и пошла к Ларисе Филипповне. Это женщина такая.

На последней фразе Лелька сбилась, полагая, что мне не все понятно. Но спорить с тем, что Лариса Филипповна — женщина, я не собиралась.

— Так вот, эта Филипповна ей очень-очень помогла, уж я не знаю в подробностях, но приятельница теперь готова молиться на нее.

— А муж?

— Муж у нее неверующий, он молиться не умеет.

— При чем тут вера? Я спрашиваю, он вернулся?

— Еще бы, на коленях приполз, — Лелька вздохнула, — я у них была недавно, так там полная идиллия, на руках бабу носит…

— Так чего же ты сидишь? — разозлилась я, хотя Лелька вовсе не сидела, а бродила по кухне. — Давай адрес этой бабы!

— Хочешь на чужое счастье посмотреть? — Подруга понимающе хмыкнула.

Я покачала головой:

— Лелька, ты притворяешься или на самом деле дура? Мне адрес этой Филипповны нужен, а не твоей счастливой приятельницы.

Ворожея, или как ее там, жила в центре, в старом, добротном доме, где на первом этаже восседала консьержка — румяная баба со спицами в руках.

— О! Никак снова в тридцать седьмую, — заявила она, увидев меня.

— Здравствуйте, — сказала я доброжелательно и, сверившись с адресом, поинтересовалась: — А как вы догадались?

Женщина высунулась в окошко, хитро улыбаясь:

— А сюда только к ней и ходют, остальные-то жильцы сплошь политики да бизнесмены, у них в гостях одни знаменитости… ну или бандиты.

Ясно, в знаменитости я не гожусь, в бандиты тем более. А румяной тетке впору идти работать в детективное агентство.

— Ты иди, дочка, иди, Филипповна всем помогает. Ободренная, я взлетела на третий этаж и позвонила в нужную дверь. Та моментально распахнулась.

— Ой, — вырвалось у меня.

Вместо хозяев передо мной стояла огромная овчарка.

— Есть тут кто? — спросила я, не двигаясь с места.

— Отто, проводи тетю, — донеслось из глубины квартиры.

Собака осторожно вцепилась в штанину моих джинсов и потянула. Сопротивляться было бесполезно, я двинулась вслед за животным, а дверь позади меня сама собой захлопнулась.

Через несколько мгновений мы оказались в большой сумрачной комнате, первое, что бросилось мне в глаза, был сверкающий, старинный рояль.

— Да, играю вот на досуге, — сообщил все тот же голос, и я, вздрогнув, огляделась внимательней.

В комнате никого не было. Голова у меня пошла кругом.

— Отто, ступай на кухню, дружок.

Пес, как мне показалось, неохотно разжал зубы и гордой, неторопливой поступью удалился из комнаты.

— Присаживайтесь.

Я плюхнулась в кресло напротив рояля, в то же мгновение у окна, которое было завешено тяжелыми шторами, зажегся маленький светильник, и мне наконец стала видна хозяйка. Она расположилась в кресле-качалке, укрывшись пледом. Лицо ее оставалось в тени, но, судя по морщинистым рукам, можно было догадаться, что Ларисе Филипповне где-то под шестьдесят.

— Мне шестьдесят четыре года, — сказала она, словно прочитав мои мысли.

Я снова вздрогнула.

— И перестаньте дрожать, это не такой уж страшный возраст.

Я кивнула.

— С чем вы пришли, дорогая?

От растерянности я развела руками, демонстрируя, что ничего при себе не имею. Разве что дамскую сумочку.

Со стороны хозяйки донесся какой-то странный звук, то ли бульканье, то ли шипенье. Я не сразу догадалась, что Лариса Филипповна смеется.

— Да, милочка, вы очень меня позабавили, но теперь к делу. Я имела в виду, что у вас за проблема?

— Вы будете записывать? — вдруг спросила я неизвестно зачем.

— Говорите, — нетерпеливо приказала женщина.

— Да тут и говорить нечего, от меня ушел муж. Вернее, еще не ушел. И еще не муж. Извините, я затрудняюсь. Я лучше пойду.

— Отто, проводи, — равнодушно позвала хозяйка, и мне стало обидно.

— Нет, — я снова присела в кресло, — я расскажу вам.

А то что же действительно получается?! Как я буду бороться за Егорушку, если даже сказать ничего толком не в состоянии? А бороться надо! Даже если я не верю в эту дамочку (а я в нее почти не верю!), все равно у нас с Егором последнее время слишком часто возникают трения. И я готова пойти на что угодно, лишь бы их не было. Я хочу стать для него светом в окошке, единственной надеждой, маяком в пути, глотком воды в пустыне… Ну вот, а то — сказать ничего не могла!

Когда я озвучила свои мысли, Лариса Филипповна томно произнесла только два слова:

— Двести пятьдесят.

— В смысле? — не поняла я.

— Отто, проводи.

«Да что вы заладили, проводи да проводи», — пробормотала я про себя, а вслух сказала:

— Двести пятьдесят так двести пятьдесят.

Я не стала больше корчить из себя дурочку и полезла за деньгами.

— А мои гарантии?

— Вас кто прислал? — вопросом на вопрос ответила старая карга.

— Лелька, то есть ее приятельница, — ляпнула я совершенную чепуху, но, судя по всему, старуху не волновал ответ.

— Вот на нее посмотрите, оцените результат — и поймете, какие гарантии…

— Ах, вот вы о чем, ну ладно. — Я встала и направилась было к хозяйке, чтобы отдать деньги, но та крикнула пса, который моментально унес бумажки. Мне показалось, что в этот момент он брезгливо сморщился.

— Отто не любит деньги, — пояснила гадалка. — Итак, начнем.

Я нервно заерзала в кресле.

— К какому энергетическому типу принадлежит ваш возлюбленный?

— Чего?!

— О боже! Ну, милочка, как же вы живете с мужчиной — и не знаете самого главного о нем! Кто он: бабник, карьерист, верный друг, телепузик или просто козел?

— А, наверное, верный друг.

— Вы уверены? Значит, у него на первом месте интересы друзей, да? Значит, он обожает групповые виды спорта, игры, да? Значит, ему нравятся исключительно мужские компании, а женщин он считает за глупых куриц?

— Нет-нет-нет, — спохватилась я, — просто мне показалось, что среди ваших характеристик, верный друг самая безобидная. А вот телепузик, например, это который телевизор любит, да?

— Почти, — ответила старуха, в руке у нее откуда-то возникла сигара, зажегся маленький огонек, и по комнате поплыл аромат благовоний.

Ох уж мне эти дешевые трюки!

— Так, ладно, — смилостивилась Лариса Филипповна, — давайте выяснять точно, кто такой этот ваш жених.

— Давайте, — кивнула я.

В течение получаса ведьма засыпала меня дурацкими, просто нелепыми вопросами. К примеру, злится ли Горька, если у него вдруг заедает «молния» на гульфике. Или, допустим, как он трогает хлеб в булочной — вилкой или руками? Я ей сказала, что вилки из магазинов давно исчезли, да и магазины сами тоже.

— Как?! — удивилась эта странная женщина. — А где же вы берете продукты?

— Мы ходим в ресторан, — гордо ответила я и, подумав, добавила: — Или в супермаркет.

— А, ну да, ну да, — пробормотала она и задала следующий вопрос.

Потом настала очередь напутствий, за которые, собственно, и было уплачено двести пятьдесят у. е. Честно говоря, ее рекомендации меня разочаровали — это была некая смесь советов из модных журналов для женщин.

— Первое, что вам необходимо, — важно сказала гадалка, — заинтриговать мужчину, превратиться для него в загадку. О, они обожают тайны, поверьте мне, деточка.

— А если конкретнее? — спросила я, удобнее устраиваясь в кресле.

Старуха закурила следующую сигару и медленно произнесла:

— Заинтриговать!

Я ждала продолжения, но бабушка, кажется, заснула. Тихо скрипнула дверь, и в комнате появился Отто с какой-то книжицей в зубах.

— Спасибо, дружочек, — проворковала Лариса Филипповна и стала шуршать страницами, окончательно забыв про меня.

Я кашлянула, напоминая о своем присутствии.

— Ах, милочка, — она отложила книжку, — мне пришлось отвлечься, но только ради вас. Значит, так, записывайте.

— Записывать?

— Именно, а то увидите вашего красавца, и все из головы вылетит. Это дело такое. — Она не стала ждать, пока я достану записную книжку, и принялась диктовать: — Для начала попробуйте измениться внешне, удивите его. Вот, я гляжу, у вас прелестные золотистые волосы, так перекрасьте их. Да-да, милочка, перекрасьте. Допустим, что-то темненькое или, наоборот, более светлое. Главное в этом деле — эффект неожиданности… Далее, — голос ее становился все тише, но слова звучали отчетливо и сильно, — придумайте себе какое-нибудь хобби. Что-нибудь экзотическое, не вздумайте собирать марки или играть в казино. Пусть ваше увлечение поразит окружающих, пусть все о нем знают, особенно ваш мужчина. Он должен будет смириться с ним, более того, нужно, чтобы это увлечение и ему покоя не давало. Он станет уважать ваши интересы, вот таким вот образом. Но и вы не забывайте об интересах своего возлюбленного. Она откашлялась и продолжала:

— Что он любит? Футбол? Ничего не скажешь, оригинальный человек. Милочка, я понимаю, это скучно, это ужасно вульгарно, но вам тоже придется полюбить футбол. Вы должны им бредить, разбираться в этих подачах, голах и так далее. Кем работает ваш жених? Прелестно, вам, конечно, не приходило в голову узнать даже, что такое диафрагма или объектив? То-то, милочка, а ведь вы просто обязаны знать все эти тонкости. Надо же вам о чем-то разговаривать с вашим этим… Ладно, главное — не забывайте о своем увлечении. Это на первом месте! Я уже говорила, да?

Дальше она заговорила быстрее:

— Значит, так. Еще — никаких бигудей, масок и стоптанных тапок. Встречайте любимого в свежем белье, с распущенными, чистыми волосами. В этом есть что-то ведьминское, сексуальное. И варите кофе, запах натурального кофе на кухне — вот что сделает мужчину послушным орудием в ваших руках.

— А как же та женщина? — вспомнила наконец я о сопернице.

— Забудьте о ней, если дело в деньгах, он бросит ее немедленно, как только вы последуете моим советам. Если же он в нее влюблен, поможет только приворот. Этим, увы, я не занимаюсь. Не будем отвлекаться, пишите.

Я послушно приготовилась.

— Теперь о настрое. Что бы ни было у вас на душе, мужчина должен видеть вас только в приподнятом настроении. Хандра и злоба их раздражает.

Интересно, а кого это радует, подумалось мне.

— Так вот, приучитесь быть всегда милой и веселой. Придумайте какую-нибудь свою, оригинальную шутку, пусть она станет вашей визитной карточкой. И ваш мужчина будет гордиться вами.

— Какую шутку? — уточнила я с видом примерной ученицы.

— О господи! Ну, к примеру, возьмите старую присказку о лошади и никотине — банально, да? А если такой вариант: «Изобрели новый сорт „Примы“, в котором содержится на одну каплю никотина меньше, вот радость лошадям!» Понимаете?

— Смешно, — согласилась я, не улыбнувшись.

— Ну или что-то наподобие, — устало произнесла женщина, — главное — помните о хорошем настроении. Смейтесь, кокетничайте, ваше лицо постоянно должно светиться от счастья.

— Да?! — удивилась я и попробовала изобразить это прямо сейчас.

— Ну вот так, — старушка повернула лампу, так что стало видно ее морщинистую физиономию, — похоже?

Ее выщипанные брови взметнулись ко лбу, тонкие губы растянулись в подобие улыбки. Человеку несведущему могло показаться, что бабка страдает запорами. Но я кивнула, чтобы не обидеть старуху:

— Очень правдоподобно, вы прямо олицетворение счастья.

Она удовлетворенно кивнула и вернула лампу в исходную позицию.

— Ну и последнее, — совсем измученным голосом произнесла Лариса Филипповна, — снимите эти джинсы.

Мои руки потянулись к ширинке.

— Милочка! — возмутилась гадалка. — Не сейчас же! Дома снимете, достаньте юбочку или платье. У женщины должны быть видны ноги, ноги — это главное, милочка. Но не переусердствуйте, не оголяйтесь совсем, это отпугивает. Завлекайте, интригуйте, пусть остается какая-то недосказанность.

— Спасибо, я поняла.

— Отто, проводи тетю.

Я поднялась:

— А если не поможет? Что тогда?

— Всем помогает. Не забывайте о хобби и делайте счастливое лицо, это поможет вам стать неотразимой.

— Хорошо, но если…

— Отто, перестань рвать на тете джинсы. Сядь. Я вернулась к креслу.

— Милочка, я не вам, вы идите себе. Отто, я сама провожу, сядь. Хотя ладно, просто захлопните дверь, хорошо?

Я попятилась в коридор, не осмелясь спорить.

А потом рванула к остановке, нужно было немедленно приступить к исполнению плана. Егор никуда от меня не денется.

Первым делом я купила в магазине натуральный кофе, кофемолку и кофеварку. В другом отделе приобрела новый халат, срезала у него нижние пуговицы, дабы при каждом движении он легко и непринужденно распахивался, открывая мои шикарные ноги. У меня ведь шикарные ноги, жаль, я не ношу мини-юбок. Кстати, а почему я их не ношу? Этот вопрос надолго меня озадачил, и в конце концов я купила себе парочку смелых юбчонок, чтобы окончательно ошеломить любимого.

До приезда Егора я только и занималась тем, что меняла имидж. Продажа, покупка, обмен были забыты, телефон отключен. Лика при очередной встрече меня не узнала, а потом долго хохотала, тыкая пальцем в мою сторону и призывая прохожих повеселиться вместе с ней. Лелька тоже не осталась равнодушна к моему новому облику. Сначала она тупо таращила глаза, потом медленно сползла по косяку в приступе хохота. Много они понимали!

Егор приехал спустя три дня, как и обещал, предварительно позвонив с вокзала. Это был хороший знак.

— Я тебе сувениры везу разные-всякие, — сообщил он по телефону. — У тебя как с едой? А то я голодный, как сто китайцев!

Я отрапортовала, что готовлю королевский ужин специально для него. В голосе Егора было такое радостное изумление, такая восторженная благодарность и умиление, что я усомнилась в своих подозрениях. Что я себе напридумывала? Он меня любит!

Напевая, я бросилась готовить ужин. Картошка была уже почищена и дожидалась своего часа. К ней я собиралась подать мясной соус. Значит, картошку я поставила варить, мясо для соуса — жарить. Тут зазвонил телефон.

— Сеня там? — услышала я несчастный голос.

— Нет! Он ушел! Навсегда!

— Так тебе и надо! — обрадовалась моя невидимая собеседница и отключилась.

Только я бросила трубку на рычаг, как телефон вновь затрещал. Прямо-таки раскалился до красноты, бедняга.

— Марина, я хочу отложить нашу встречу, — без предисловий сообщил мне незнакомый женский голос.

— Во-первых, здравствуйте, — напомнила я спокойно.

— Э, здравствуйте…

— Во-вторых, представьтесь!

— Я вам звонила по поводу Остоженки, меня зовут Эльмира. Так вот, я хотела бы отложить встречу.

— Надолго? — сурово поинтересовалась я.

— Не знаю. Я вам перезвоню.

Обидно. Судя по интонациям и адресу квартиры, эта Эльмира была богатой штучкой. И сделка обещала быть выгодной. Так всегда — какая-то гадость типа Владуни сама идет мне в руки, а удачные варианты лопаются как мыльные пузыри. Или в лучшем случае откладываются. А потом выяснится, что клиент нашел другого риелтора. Досадно! Даже очень.

Снова раздался телефонный звонок.

Надоело все. Я решила не подходить. Услышала, как включился автоответчик.

— Маринка, я тебе купила потрясающие тапки, — сообщил мамин голос. — Чем ты там питаешься, несчастный мой ребенок? У нас здесь сплошные витамины. Кстати, я нашла для тебя потрясающий вариант. Солидный мужчина в полном расцвете сил, не пьет, не курит, и глаза у него такие добрые…

Я усмехнулась и сделала звук погромче. Мама могла наговорить целую кассету, но меня сейчас это не раздражало. Наоборот, было даже приятно слышать ее голос, хотя он и сообщал об очередном женихе. Улыбаясь, я занялась картошкой. Увы, было поздно, она разварилась до такой степени, что можно было рассчитывать только на пюре.

— Ладно, черт с тобой, — бормотала я, орудуя ступкой, — пюре так пюре.

Надо было торопиться, Горька мог прийти с минуты на минуту, а у меня еще ничего не готово. В сковородке с мясом что-то подозрительно шипело и булькало, а когда я попыталась проверить, что это, меня так обожгло жиром, что больше я не рисковала. Только уменьшила огонь.

Спустя некоторое время появился Горька.

— Пожарных вызвала? — обеспокоился он с порога.

Я выскочила ему навстречу.

— Это не пожар, милый, — проворковала я, нацепив на лицо идиотскую улыбку, как и велела Лариса Филипповна, — это я ужин готовила.

— Здорово, — обрадовался Егор, но не поверил. А потом и вовсе уставился на меня словно баран на новые ворота. Кашлянул натужно.

— Чего это у тебя с волосами?

— Покрасила. — Я кокетливо взбила прическу.

— А это… брови, они где?

— Выщипала, — докладывала я.

Горе закашлялся основательно, кажется, мне удалось произвести на него впечатление. В кухне он долго оглядывался.

— Ты заодно решила обои сменить?

— Да нет, — засмущалась я, — просто я еще в обед решила торт испечь, со сгущенкой, а когда эту самую сгущенку варить поставила, забыла газ привернуть. Ну на полную включила. Ты знаешь, что самое забавное? Она уже была вареная.

— Кто?

— Сгущенка. Ты переодевайся, я пока на стол накрою.

— Только, если можно, в комнате, а то здесь не продохнешь, — Егорушка посмотрел на меня внимательно, — а вообще ты молодец, не переживай, не сразу Москва строилась.

Похвала вознесла меня до небес, и счастливая натянутая улыбка превратилась в настоящую. Я не могла остановиться и все шире растягивала губы, предвкушая удивительный вечер с любимым. О его измене я не вспоминала.

За столом Горька вел себя как истинный джентльмен, я давно не получала от него таких знаков внимания. О том, что пюре полагается быть молочного цвета, в крайнем случае цвета топленого масла, мы оба забыли. О том, что мясо просто должно прожевываться, тоже пришлось не вспоминать. Ну про сбежавший кофе я вообще молчу.

Зато потом я зажгла свечи, достала из заначки бутылку вина и переоделась в новый халат, тот самый, без пуговиц, потом включила телевизор и нашла канал, по которому показывали футбол. Когда я стала кричать «Судью на мыло!», Егор опасливо отодвинул от меня бутылку и попытался выяснить, с каких это пор я интересуюсь футболом. Мне оставалось только загадочно улыбаться и распахивать халатик. Наконец я добилась желаемого — Горька потянулся ко мне, обнял за плечи.