Богинями мы были и остались

Я знала, что сейчас он выключит телевизор, чтобы в тишине, в отблеске свечей заняться со мной любовью.

— Бедная ты моя девочка, — прошептал Горе, прижимая меня все крепче, — надо тебе новый халатик купить. Хочешь длинный, байковый, а? Вот за выставку получу, купим обязательно!

— Тогда уж и тапочки — белые, — обозлилась я, но вовремя вспомнила о советах гадалки, — иди ко мне!

— А я где, по-твоему? — удивился Егор, однако не отрывая взгляда от экрана.

Мне пришлось уставиться туда же. Ладно, когда-нибудь же закончится этот матч!

— Горе, а ведь есть специальная литература о футболе?

— Угу.

— А можно познакомиться с живым футболистом?

— Не-а, — Горька хихикнул, — только с трупом.

— Да? — удивилась я. — Что так? Они плохо идут на контакт?

— Совсем не идут, — буркнул он, — приходится отстреливать, а потом уж знакомиться.

— Я так не смогу, — покачала я головой и задумалась.

Как же познакомиться с футболистом? Ведь надо же мне чем-то поразить Горьку, а тут такой случай — я в компании с живым футболистом, наверное, вообще войду в Книгу рекордов Гиннесса.

Посреди ночи мне неожиданно пришла в голову идея насчет квартиры Владуни. Я попыталась разбудить любимого, чтобы поделиться радостью, но не тут-то было. Горька храпел не хуже сказочного богатыря.

Прошло несколько дней с возвращения Егора, и он ни разу еще не покинул мою квартиру, чтобы переночевать у себя в гостинице. Рецепты колдуньи, стало быть, подействовали. Я ликовала, хотя то и дело натыкалась в собственном доме на разные неприятные вещи. Грязные носки, например, которые Егор почему-то разбрасывал повсюду. Фотобумага тоже обнаруживалась в самых неожиданных местах. В моей любимой чашке плавали окурки, а подоконник был завален старыми фотографиями. Раздражения я не чувствовала, просто удивлялась. Еще меня поражал тот факт, что мы каждый день завтракаем вместе. Иногда и обедаем, обязательно — ужинаем. Раньше мне казалось это несбыточной мечтой. И еще был домашний, какой-то беспомощный и одновременно уверенный в себе Егор. Странно было видеть его почти целые сутки, наблюдать, как он, фыркаясь, умывается, как топчется у холодильника в полотенце на бедрах. Говорили мы мало, часто я даже ощущала неловкость от этого молчания. Казалось бы, надо обсудить некоторые вопросы, ведь мы жили вместе. Кстати, как он на такое решился? Я чувствовала себя ужасно уязвимой, представляя, что он сделал это из жалости или просто устав со мной бороться. Да, просто сдался. Но такие мысли возникали редко. Ведь я была влюблена, и розовые очки снимала с глаз лишь время от времени. Так что все казалось мне прекрасным. Даже тишина, эта странная тишина в доме, где находились двое, перестала мучить меня. Перманентно возникало чувство умиления. Когда, например, я заставала Егора за работой. Он кромсал, пленку или ползал по полу, раскладывая фотки, или развешивал их по стенам, и вид у него был такой забавный и трогательный, что на глаза наворачивались слезы.

Сегодня я пришла раньше, Егора еще не было. И я устроилась в кресле с книжкой, вздрагивая от каждого шороха и ожидая, что вот-вот распахнется дверь. Так и заснула.

Разбудил меня голос любимого. Егор с кем-то трепался по телефону. Я сладко потянулась, губы машинально сложились в довольную улыбку, но тут я услышала странную фразу Горьки. Что-то вроде «ее надо лечить» или «ей необходим психиатр». Я настороженно замерла, свернувшись клубком, и прислушалась. Неужели он так беспокоится о той своей пожилой мадам, что решил проконсультироваться с кем-то по телефону?! Конечно, старой вешалке нужен психиатр, а как же иначе, но почему мой Горька должен думать об этом? Честно говоря, я начинала верить в то, что он забыл о ее существовании.

— Ты не понимаешь, Лелька, — произнес между тем Егор.

Мне показалось, что земля уходит из-под ног. Значит, моя подруга помогает этому изменщику, и он как ни в чем не бывало советуется с ней по поводу старухи-любовницы?!

Я встала и подкралась к двери, раздумывая, прервать ли этот нелепый разговор скандалом или еще кое-что разузнать.

— Я не знаю, что делать, — пожаловался Горька, — она просто спятила, и мне кажется, что ты знаешь что-то. Как это — что? Это я тебя спрашиваю.

Он у нее спрашивает, господи! Откуда Лелька может знать хоть что-нибудь об этой его бабке? Я фыркнула от негодования, но тут же вспомнила, что Горька не должен меня здесь обнаружить. Конспирация, еще раз конспирация. Пока я выбирала наиболее удобную позу для прослушивания, голос моего любимого наполнился гневом.

— Ну я же тебе говорю, она сошла с ума! Да во всем это выражается, буквально в каждой мелочи! Я уже домой возвращаться боюсь…

Так, значит, эта мымра караулит его у подъезда!

— …новый редактор, я же недавно там работаю… ну решили устроить нечто вроде сабантуйчика, ты ее знаешь, она в общем-то компанейский человек…

Ага, все-таки Лелька с ней знакома! Ну погоди же, подруга!

— …в этом халатике на трех пуговицах, волосы покрашены какой-то фиолетовой дрянью, весь вечер оголяла коленки и вращала глазами словно заведенная…

— Я говорил, я пытался… ты не понимаешь… Хобби тут себе завела, хочет отыскать какую-то народность, то ли мессапийцы, то ли татурийцы…

Урод! Это же осирийцы: по легендам, которые рассказывал мне один спившийся художник (кстати, Горькин товарищ), они были очень хитрыми и богатыми. Нормальное увлечение, по-моему, отыщу народность — отыщу и богатство. Стоп, я что-то недопоняла. Это ведь он обо мне говорил. Это, значит, меня надо лечить?! Это я сошла с ума?!

Пока я успокаивала дыхание и считала про себя до десяти, чтобы привести в порядок нервы и не убить сразу же этого болвана, он уже перешел на крик. Вот кому нужен был психиатр!

— Я так больше не могу, Лелька, я весь извелся, понимаешь? Вчера зашла в редакцию, на что уж все наши люди без комплексов, так все равно офонарели! Мне плевать, конечно, но ведь должны же быть какие-то рамки! Павлу Геннадьевичу, заму главного, она про этих своих папуасов раз пять рассказывала, напросилась сама сварить кофе, испортила электроплитку, потом волосы себе подожгла. Хоть бы в хвостик их собирала, что ли! А то идет вся нараспашку, космы во все стороны фиолетовые, ведьма натуральная…

Ну да, ведьма, согласилась я мысленно. Лариса Филипповна так и говорила, правда, она еще убеждала меня в том, что это мужикам нравится. То ли Горька у меня ненормальный, то ли я чего-то не так сделала.

— А на днях, ты понимаешь, все прояснилось. Я приехал футбольную команду фотографировать, вдруг смотрю — Маришка с этим своим коллегой, Андрей, что ли? Ну, я думаю, может, по делам зашли, хотел уж окликнуть. Так он ее до раздевалки проводил, а она оттуда уже с другим вышла, с нападающим «Динамо», ты представляешь? Ну конечно, просто знакомые, ты скажешь тоже! Сроду у нее таких знакомых не водилось! Тут все становится на свои места — любовь великая и внезапная, я все понимаю… Ну так скажи, чего молчать? А она все ути-пути, как будто я дурак слепой…

Все, на этих словах я не выдержала.

— Ты не прав, Горюшка! — распахивая дверь, заорала я.

— Извини, — шепнул он в трубку и повернулся ко мне. — Что, ласточка? В чем дело? — тоном врача, беседующего с безнадежным больным, обратился ко мне Егор.

— Я все слышала, и ты не прав! — повторила я с нажимом.

— В чем же, дорогая?

Мне мерещится или он на самом деле разговаривает со мной как с умалишенной?

— Я этого футболиста, если хочешь знать, для тебя кадрила!

— Не понял…

В течение последующего часа я пыталась рассказать ему о Ларисе Филипповне, то и дело всхлипывая и повторяя, как я его люблю.

— Ну допустим, допустим, — повторял ошарашенно Горька, — но зачем ты знакомилась с нападающим из той команды, за которую я в жизни не болел? Ведь «Динамо» — настоящее фуфло.

Я кокетливо пожала плечиком и пробормотала:

— Я ради тебя на все готова, а ты сменил меня на какую-то старую вешалку.

Егор явно смешался и не знал, как реагировать. Вот так-то, милый, обвиняешь меня в измене, а у самого тоже скелетик в шкафу.

— Это не то, что ты думаешь, — произнес он наконец.

В общем, еще час мы потратили на выяснение отношений, только теперь оправдывался Горька, а я с видом оскорбленной невинности сидела на подоконнике. И все бы хорошо, только в памяти у меня отложилось виноватое и смущенное выражение его лица, когда я заговорила о другой женщине. Помириться мы помирились, а покоя на душе не было.

Я лежала в постели и думала о том, что моя любовь делала меня безгранично счастливой. Это я понимала не очень отчетливо, но прекрасно чувствовала. С другой стороны, любовь делала меня ужасно уязвимой. Этого я боялась, с детства не терплю боли, даже самой пустяковой. Да, заниматься самоанализом на ночь глядя не очень-то разумно, но я давно уже не претендовала на звание разумного человека. Это Горьку любовь облагородила, у него даже походка изменилась. Если раньше он передвигался нехотя, вразвалочку, словно его переполняла гордость за себя любимого и свои бессмертные творения и одновременно одолевала лень, то теперь его шаг стал быстр, элегантен и тверд. Не говоря уже о том, что исчезли манеры избалованного дитя богемы.

А я, полюбив, разом потеряла самоконтроль. Разумно мыслить не получалось, разговаривать тоже разучилась — одни нелепые вопросы да восклицания типа: «вау! ОХ! ну! ваще!» Полный бздец, как выразился недавно Владуня.

— Горюш, ты спишь? — спросила я, только чтобы прервать поток своего бреда.

— Да, — соврал любимый.

Я обняла его широкую спину, уткнувшись лицом в острые мальчишеские лопатки. Зашептала что-то, какую-то ерунду, любовную, глупую, бабскую чушь. Уже безразлично было, слушает или нет. Вдруг Горька повернулся. Обхватил мое лицо крепкими ладонями и сонно поцеловал в висок. И я подумала, нет, мне показалось, точнее сказать, все стало вдруг на свои места — моя ревность, мои подозрения, мысли о том, когда же наконец он предложит мне пожениться, все это растворилось в нежном касании его губ. Мир не перевернулся, ночь за окном оставалась такой же темной и промозглой, земля — круглой, море — соленым, луна — одинокой. Но будущее уже не пугало меня. Я просто перестала задумываться о завтрашнем дне, Егор всегда учил меня этому, и мне вдруг стало понятно, что он имел в виду. Не знаю, сумею ли я пронести это через всю жизнь или по дороге споткнусь и расплескаю, растеряю все свое знание, но сейчас оно уже мне помогло. По крайней мере, я заснула счастливым человеком.

А утром в который раз убедилась, как наивны люди в своей вере в добро, справедливость и чистую любовь.

Я проснулась раньше Горьки, напевая, приняла душ и поскакала на кухню. У меня было превосходное настроение, несмотря на то что большая стрелка часов едва подползла к шести. Даже яичница у меня не подгорела, а это уже предвещало хороший день.

Когда я вернулась в комнату, чтобы разбудить Егора, запищал его пейджер. Мне пришлось посильнее пнуть любимого, но тот никак не отреагировал. Тем временем противная пищалка все не умолкала.

— Милый, — позвала я в сотый раз, — тут твои друзья уже достали!

И стала вслух читать сообщение:

— Ты слушаешь? Значит, так. «Пусик! Я уже встала! С добрым утром!»

Егор?!

Я посмотрела на безмятежно спящего Горьку и снова перевела взгляд на сообщение. Может, ошиблись пейджером? Интересно, такое бывает? Ну придумали же, «пусик»! Кто такой этот «пусик»?! Я аккуратно положила пищалку на прикроватный столик, вышла в кухню и закурила, хотя обещала никогда больше этого не делать. Плевать на обещания, невозможно быть честной даже с самим собой! Пусик!!! Я! Уже! Встала! Кто бы это мог быть? Голову даю на отсечение, что это сообщение пришло не из Парижа, где выставлялись Горькины друзья. И это явно не Павел Геннадьевич из Горькиного журнала. И даже не алкоголик Санкин, помешанный на осирийцах, вряд ли у него хватило бы фантазии на такую шутку. А шутка ли это, подумалось мне. Я закурила вторую сигарету, в то время как в пепельнице еще тлела первая.

Из дома я ушла, так и не разбудив Горьку. Что делать, я не знала. Вернее, наоборот, знала — работать. Жить стало невозможно, значит, надо работать, только работать. Но было еще совсем рано, полвосьмого. И я поехала к Лике, вернее, к Леониду Григорьевичу, что, впрочем, было теперь одно и то же. Непонятно, что моя сестренка нашла в нем, но, похоже, это было всерьез и надолго. Как-то не верилось, что Лика не могла подождать еще немного и решилась сбежать от мамочки прямо в объятия лысого донжуана. Не иначе — любовь. От этой мысли я содрогнулась, но успокоилась быстро. Если я перестала верить в любовь, это не значит, что ее нет. Другим просто больше повезло, а я с детства была не очень удачлива.

Лика не задала мне ни одного вопроса, что в другое время, наверное, ошеломило бы меня до беспамятства. Но сейчас я ни на что не реагировала. Просто отключился в организме какой-то рычажок, и все.

— Девочки, — раздался в кухне игривый бас Леонида, — пошли завтракать, оладьи готовы.

Я не заставила себя упрашивать, мне было все равно — лопать оладьи, сидеть в кресле, лететь на Луну или гнить где-нибудь в сточной канаве. Во всяком случае, я была уверена, что разницы не почувствую.

— Ты ей сказала? — шепотом поинтересовался у своей юной возлюбленной Леонид.

— Тсс, не до этого сейчас. Видишь, у человека проблемы.

— Мы их враз решим, — Журавлев решительно рубанул крепкой ладонью воздух, — а ты скажи все-таки, а то получится, что таим.

— В БТИ когда пойдем? — спросила я, делая вид, что не слушала их перешептывания.

Невинный, казалось, вопрос привел обоих в смущение. Господи, я начинала понимать, в чем дело. Нет-нет, пожалуйста, только не это. Хотя какая разница?

— Значит, решили не продавать? — уточнила я у Леонида.

Он кивнул, счастливо улыбаясь.

Вот так, я шла к метро и слышала, как в моей голове кто-то разговаривает. Один голос что-то шептал о предательстве, второй завистливо вздыхал, третий призывал заняться делом. Итак, подсчитаем, посмотрим, так сказать, результаты сегодняшнего утра. Я потеряла любимого человека. Я потеряла клиента Леонида Григорьевича. Я потеряла сестру, потому что вряд ли Лика станет общаться со мной после того, что я высказала им обоим на кухне. Проклятая любовь! И вот уже Леонид никуда не уезжает, ничего не продает, а я, получается, два месяца просто так с ним возилась. Дырка от бублика. Не утро, а сплошные потери, и что-то подсказывало — они не последние.

Надо было позвонить Баландину.

Идея продать ему квартиру была, конечно, не так уж блестяща. Сначала я думала о том, чтобы самой вложить деньги, и попыталась посоветоваться с Горькой. Но тот еще не до конца оправился от идеи моего сумасшествия, и, хотя на фоне пресловутого халата на трех пуговицах, розысков племени осирийцев и знакомства с нападающим «Динамо» мое желание купить недвижимость выглядело вполне невинно, Егор проявил твердость.

Сначала он вообще словно ничего не понимал.

— Зачем нам вторая квартира? В твоей полно места…

— Во-первых, у меня однокомнатная, — напоминала я, — нам в любом случае придется расширяться. Дети пойдут, и все такое…

Горька реагировал исключительно на последнее слово:

— Что — такое?!

— Не пытайся скрыть за этим вопросом свое отношение к будущим наследникам!

— Ты сама поняла, что сказала? — радовался он. Я кивала, наглым образом обманывая любимого, и продолжала выдвигать аргументы в пользу своей идеи.

— Значит, во-вторых, мы покупаем эту квартиру вовсе не для расширения…

— Ясно. Все понятно. А главное — очень логично, — издевался Горька, — зачем нужно было говорить о расширении?

— Для массы. В общем, слушай, — я быстренько считала в уме прибыль (уже не по первому разу), — мы можем заработать на этом кучу денег. Начнем сами торговать недвижимостью. То есть я начну.

— Значит, кучу? Мне позволено будет узнать величину этой кучи?

Я назвала примерную сумму.

— Из-за этого весь геморрой? Я больше заработаю на фотографиях Киркорова и Бабкиной.

— Ты станешь папарацци? — возмущалась я.

— А ты — спекулянткой!

— Сейчас такого слова в природе не существует. Тебя испортил совок. И вообще, Егорушка, я не о том, — я сбавила тон и ласково взлохматила жесткие вихры любимого, — давай ты мне денежку дашь…

— На это не дам.

— А на то? — разозлилась я. — Что значит — на это? Я на «этом», как ты выражаешься, зарабатывать буду.

— Не надо, давай зарабатывать буду я, а ты будешь работать.

Перед самой дверью зазвонил телефон.

— Я проспал, — сообщил Горька, — ты почему не подняла меня?

— Мне так жалко тебя стало, — пробормотала я.

— Тебе тут Андрей звонил, сообщение на автоответчике оставил. Они тебя в налоговой будут ждать в три.

Значит, все нормально. С Андреем все нормально, Андрей не подвел. Почему так дрожат руки?

У Кожевниковой тоже дрожали руки. Она открыла мне дверь и стояла теперь в прихожей со своими трясущимися руками. Так противно стало, просто невмоготу.

— Вы чего до сих пор в халате? Мы же договаривались.

Мутным взглядом Татьяна обвела коридор, наткнулась глазами на меня и пролепетала:

— Может, на посошок?

— Быстро! В ванную! Умыться, почистить зубы! Халат долой! У вас пять минут!

Она жалобно застонала, метнулась от меня, закружила по квартире — нелепая, похмельная и несчастная. Я ненароком поймала взглядом свое отражение в пыльном зеркале. Зверское выражение моего лица могло напугать кого угодно. Мне самой стало страшно. Что происходит вообще?

Я вспомнила, сколько сил мне стоило расселить эту коммуналку. Коммуналки — они такие, фиг расселишь, упрутся рогом, и весь разговор. А клиент у меня бешеный, ему подавай эту квартиру — и знать ничего не знает. Ох я намучилась! Андрей подсказал вселить сюда алкаша. Пусть, говорит, обделается пару раз на общей кухне, или там эпилепсия его долбанет при детишках-то. Враз разъедутся, еще спасибо скажут, что избавили.

Нашла я алкаша, подселила, и ничего — даже совесть не мучила. С волками жить… Словом, цель оправдывает средства. Клиент потирал руки и готовился к переезду, а мне оставалось вытащить из коммуналки Таню Кожевникову — юную, но уже беспробудную пьяницу. Ей что алкоголик, она только рада компании. Ладно, утрясли кое-как все вопросы, хотя застать ее трезвой было почти невозможно, но сейчас мы все-таки ехали смотреть квартиру.

У подъезда нас поджидал агент, молодой парень, представившийся Александром. В квартире оказалось чистенько и уютно, кухонный гарнитур было предложено оставить, если нужно.

— Даром?! — удивилась Татьяна до такой степени, что взгляд ее стал почти осмысленным.

Я перебросилась с агентом парой фраз, еще раз договорились об условиях. Я чуть не прыгала от радости — надежда сплавить Таньку из коммуналки давно испарилась, я мучилась с этой пьяницей буквально по инерции. И вот пожалуйста…

— Мариночка, я прямо не знаю! Такая квартирка! — умилялась на улице Татьяна.

— Балкончик! Матрасик! Шкафчики! Это ж надо, это ж как мне вас благодарить?

Она вдруг резко остановилась, осененная какой-то идеей:

— А мы сейчас в магазин, а? И красненькую. А, Мариночка?

— Завтра к девяти я подъеду. И начинайте вещи собирать.

— А как же! — затарахтела она. — Соберу, все соберу.

Не слушая, я ушла вперед.

Я не хотела, чтобы этот день кончался. Пусть бы не было ночи, и мне предстояло без передышки, час за часом, снова и снова уговаривать и лебезить, угрожать и соблазнять, продавать и покупать. Лишь бы не встречаться с Егором.

Однако я точно знала, что скоро это случится. Клиенты Андрея и мой покупатель были сегодня последними, больше дел не предвиделось. А там — домой, где ждет меня мой любимый с ясными, лживыми глазами.

— Марин, да что с тобой сегодня?

Андрей смотрел на меня укоризненно, остальные тоже покачивали головами. То ли я не то подписала, то ли не там, не знаю, с чего они взъелись. Я же специально тянула время, разве непонятно? Я не хочу возвращаться, я боюсь.

— Давай подвезу, — предложил Андрей, когда мы вышли из налоговой.

— Ты торопишься? — неожиданно спросила я. — А то попили бы где-нибудь кофейку, я вымоталась ужасно.

— А когда было по-другому? — Андрей понимающе вскинул брови. — С этой собачьей работой всегда так!

Мы остановились у маленького кафе.

— Слушай, я тебя все хотел спросить, — задумчиво произнес Андрей, когда мы сделали заказ, — а что ты сама квартирой не займешься?

— В смысле?

— Ну чего вам, охота мне платить, что ли?

— За что? — не понимала я.

Андрей прикусил язык. У него был совершенно растерянный вид, мне даже стало жаль его. А потом себя, когда он сказал, в чем дело.

— Я думал, ты знаешь, я думал, что вы квартиру вместе покупаете. Еще на свадьбе мечтал погулять, и на новоселье заодно.

Я тупо размешивала сахар в чашке.

— Какой же я лопух! — сокрушался Андрей. — Так подвел человека, а? Марин, ты уж не проговорись, он ведь тебе сюрприз, наверное, хотел сделать. Вот я мудак!

Сюрприз вкупе с сообщением на пейджер и моими давнишними подозрениями насчет любовницы-старухи выглядел просто потрясающе. У самого Егора денег на квартиру нет, он потратил все свои сбережения на какую-то навороченную аппаратуру. Значит, квартиру ему покупает та дамочка, что годится ему в матери. Андрей, конечно, ничего этого не знал и искренне полагал, что подвел сейчас клиента. Риелтор наивно думал, что Егор хочет сделать мне подарок в виде шикарной двухкомнатной квартиры.

Итак, он покупает квартиру. Втайне от меня. Сначала Лелька видит его в обществе бабульки, потом странные сообщения, а та давняя встреча у дверей чужой квартиры — все в кучу. И теперь он покупает квартиру, еще несколько дней, и его не станет в моей жизни. Как пришел, так и уйдет, решая жилищный вопрос.

Мне вдруг вспомнилась жена продюсера — всклокоченная, нервная женщина, изо всех сил пытающаяся удержать свое счастье. Какой глупой показалась мне ее затея, но сейчас я прекрасно понимала бедную Аллу. Это со стороны легко судить обо всем и давать умные советы, это чужие проблемы кажутся пустяковыми. Но вот теперь мы с Аллочкой были в равном положении, и я почувствовала, должно быть, то же самое, что и она — горечь и отчаяние. Только кого подкупить мне? Андрея? Это нелепо, так же нелепо, как и Аллочкина идея дать мне денег. Я судорожно сцепила пальцы и приказала себе успокоиться. Надо думать, думать, необходимо все тщательно взвесить, а не наматывать сопли на кулак.

Я допила кофе, прочистила глотку и спросила у Андрея:

— Вы задаток уже оформили?

— Пока нет, ты же знаешь, Горька постоянно в разъездах, то-се…

— Квартирка-то хоть стоящая? — стараясь выглядеть заинтересованной, спросила я.

— Обижаешь. Неужто я знакомым буду подсовывать ерунду какую? Все чин чином, у метро, кирпич, лоджия через все комнаты…

— Ладно, не надрывайся. Можешь меня с продавцом свести?

— Зачем? — он недоуменно нахмурился.

— Сама хочу внести задаток, пусть Егорке тоже сюрприз будет.

Главное — тянуть время, непонятно зачем и что от этого изменится, но главное — тянуть! Внесу задаток, квартира Егору обломится, он никуда пока не переедет, и мы…

И что — мы?

Черт, не буду дальше думать.

Первостепенная задача — задержать его. Итак, сколько я теряю в деньгах?

— Какой задаток? — выплывая из раздумий, спросила я у Андрея.

Тот сказал и попытался было меня отговорить, а то Егор может все понять, обидится на риелтора, что тот проговорился.

— Ну сделай вид, что ничего не знаешь, ну что тебе стоит? — упрашивал Андрей. — Пускай он сам свой задаток вносит, что, у тебя деньги лишние?

— Давай так… — Решительности в моем голосе не было, но я продолжала: — Скройся пока, не показывайся ему, я найду деньги и прозвонюсь. Я быстро.

Андрей задумчиво потер переносицу:

— Что за геморрой? Пускай бы сам… Ладно, не смотри ты так, хочешь сюрприз, делай сюрприз! Сколько раз зарекался с сумасшедшими работать!

Теперь где взять деньги? Кое-какие сбережения у меня имеются, но отдавать их в качестве задатка не хотелось. А что, как останусь без Егора и без средств к существованию?! Хотя зачем мне это существование, если не будет Егора?!

Стоп, надо сосредоточиться. Сначала нейтрализовать на сегодня Горьку. Потом я, должно быть, привыкну к тому, что его правдивые глаза лгут и, как видно, лгали всегда. Я смирюсь. Но сегодня слишком трудно, нужно время.

Я послала сообщение ему на пейджер. Просто и ясно: «Не приезжай сегодня, мама возвращается из отпуска». Надеюсь, он послушается. Я смело отправилась домой и принялась думать. А что, если… Завтра моя очередная клиентка из расселяемой коммуналки оформляет сделку, и мы несем деньги в банк. Доступ к сейфу у меня будет. Восемнадцать хрустящих бумажек легко уместятся в кармане. Восемнадцать тысяч… а зачем мне такая прорва денег? Есть ведь еще задаток Уклюйко, все до копеечки лежит у меня дома. Чужие копеечки опять же, но…

Пока опустим угрызения совести. Забудем о риске, о долге и чести. Значит, возьму деньги, внесу задаток — то есть буквально отдам за просто так две тысячи баксов, я ведь не собираюсь на самом деле покупать квартиру. Допустим, внесла задаток и снова тяну время, чтобы покупатели как можно дольше пребывали в уверенности, что я вот-вот расплачусь окончательно, и отказывали Егору. Дальше не придумывалось.

От бессилия я заплакала, впервые за этот день откровений. В двери повернулся ключ, и мне стало совсем плохо. Невзирая на предупреждение, Егор вернулся, наверное горя желанием пообщаться с моей мамой. Как себя вести, я не знала. Просто уткнулась носом в его плечо и заплакала еще громче.

— Что случилось, Мариш?

— Все нормально. Ты голодный? Я ничего не успела приготовить, с ног валюсь. Такой день сегодня сволочной. Устала, просто устала…

Он что-то ласково забормотал, щекоча мне ухо своим дыханием.

— Ну успокойся, ну что ты! Твоя мама приехала?

Я помотала головой, не желая придумывать никаких объяснений. Может, плюнуть? Может, как в омут с головой? Сказать ему все сейчас и посмотреть в любимые глаза, когда он станет изворачиваться и лгать. Или не станет? Наверное, последнего я и боюсь, вдруг Горе со всем согласится, быстро соберет свои вещи, посидит на дорожку и тихо шепнет мне «пока». А потом хлопнет входная дверь, я подбегу к окну и увижу широкоплечую фигуру, размашисто удаляющуюся со двора. С тоскливым воем я разобью стекло и упаду вниз, на раскаленный за день асфальт или, быть может, на клумбы с пионами, и мое скрюченное тело будет валяться в зелени и цветах до приезда «скорой». Красиво?

— У тебя истерика, по-моему. — Егор тряс меня за плечи, а я хохотала не переставая. — Ну-ка рассказывай, что произошло! С мамой что-то? С Никой? На работе?

— Некрасиво!!!

— Что — некрасиво? Кто тебя обидел? Мариша, милая, ответь что-нибудь, а?

Я словно очнулась, отшатнувшись, чтобы лучше его разглядеть, впилась взглядом в Горькино лицо. Оно было изможденным, но каким-то светлым, искрящимся, как будто все в его жизни не ладилось, зато сама жизнь в целом удалась. Словно что-то самое главное, самое важное для него уже свершилось. Это было лицо человека, который устал и счастлив.

Он не отвел взгляда, не подмигнул мне, не улыбнулся и ничего больше не говорил. Он отнес меня в комнату, и я, совершенно обессиленная, уснула, прижавшись к нему. Среди ночи я проснулась. Голова была ясной и требовала работы мысли. Покосившись на мерно похрапывающего Горьку, я прошлепала на кухню, сделала себе кофе и разложила на столе несколько чистых листков бумаги. Надо было все еще раз прикинуть, и я, задумчиво разрисовывая схемами листы, пыталась выйти из ситуации с наименьшими потерями. Этому научила работа — выкраивать, убалтывать (и клиентов, и свою собственную совесть), угадывать и доверять интуиции, а главное — не трусить. Блеф — вот что сейчас мне необходимо, но с такими картами на руках блефовать трудно, почти невозможно, однако я рискну.

Сегодня мне было абсолютно все равно, что он подумает обо мне. Егор стоял надо мной, а я лежала, скрючившись, в кресле на кухне и смотрела на него.

— Почему ты здесь? Что случилось?

Я просто пожала плечами в ответ. Раньше я всегда заботилась о том, чтобы его мнение обо мне и моих поступках было адекватным, сейчас это не волновало. Безразлично было даже то, что я лежу в неудобной позе и, должно быть, выгляжу не лучшим образом.

— Давай я отнесу тебя в постель. — Он вздохнул, протягивая ко мне руки.

Я не потянулась навстречу, но и не отстранилась. Только один вопрос не давал мне покоя: почему Егор до сих пор здесь, со мной? Что его держит — привычка, жалость, нерешительность? Нет, не последнее, точно. Может быть, просто лень?

— Марина, что у тебя с лицом? — серьезно спросил мой любимый, опуская меня на кровать.

Я машинально ощупала лоб, щеки.

— Ты где-то далеко, и тебе там явно нехорошо, — пояснил Горька, — может, объяснишь, в чем дело?

— Все нормально.

Действительно, все нормально, он и она, утренний бестолковый разговор, сонные глаза, сонные губы, солнечные блики на простынях. Неужели это моя жизнь? Я вдруг сказала Егору, что люблю его. Он ответил нежным поцелуем, но на душе не стало спокойней. У меня было такое ощущение, словно я подглядывала за ним в замочную скважину, и еще теперь я знала, что навсегда обречена искать во всех его словах и поступках какой-то подвох. Это было сродни ожиданию обмана, еще не мнительность, не болезнь, но нечто похожее. Так, наверное, чувствуют себя мои клиенты, подозрительно рассматривая мои документы, мое лицо, мои фразы под микроскопом.

— Телефон, — обронил Егор, кивая на аппарат, который назойливо жужжал уже некоторое время. Я просто не в состоянии была реагировать на внешний мир, так как была занята препарированием собственных ощущений.

— Включи автоответчик, — посоветовал он, видимо прочитав на моем лице секундное недовольство.

— Да ладно, — вяло откликнулась я и взяла трубку.

— Привет, Марин, это Журавлев, — бодро прозвучал голос Леонида Георгиевича.

— Привет, — сказала я, даже не удивившись, хотя повода звонить мне у него, на мой взгляд, быть не могло.

— Я тут мучаюсь угрызениями совести, — весело пояснил он, — ты вчера так убежала… Лика переживает…

Ясно, Лика переживает, а сей благородный сэр решил ее утешить, выяснив, что со мной все в порядке.

— У меня все в порядке, — озвучила я свои мысли, — можете не беспокоиться.

— Марина, давай на «ты», а? Я же тебе почти родственник. Ты понимаешь, мы с Ликой решили пожениться.

— Поздравляю.

Я так и знала, кстати. Люди иногда все-таки женятся, да, иногда они делают это, едва познакомившись, не проверяя свои чувства, не загадывая вперед, просто идут в загс, и все. Признаться, я испытала жгучую зависть к сестренке.

— Мы тут подумали вот что, моя квартира слишком маленькая, это для одного нормально, а для семьи надо что-то посолиднее. Как ты считаешь?

— То есть у тебя ко мне профессиональный интерес? — усталым голосом уточнила я.

Журавлев рассмеялся:

— Можно и так сказать. Вообще-то Лика просто не знала, с какого бока к тебе подступиться. Мы же тебя подвели, как ни крути, вот и предлагаем сделку. Ты занимаешься нами, мы получаем прощение. Марин, она правда очень переживает!

Переживет, сердито подумала я, но все-таки согласилась встретиться с этими счастливыми влюбленными. Смотреть на них будет больно, но кто сказал, что в моей жизни больше не будет боли? Будет, то-то и оно, значит, надо привыкать к этому.

Егор подвез меня к дому Тани Кожевниковой, моей клиентки из коммуналки. Сегодня наконец-то мы шли в банк, чтобы положить в ячейку деньги.

Случай был трудный. Татьяна пила, как говорится, не просыхая. Так что я была вся на нервах, ожидая подвоха.

И действительно, увидев на пороге ее фигуру, завернутую в какую-то цветастую тряпку, ее отекшее, размазанное лицо с пьяными глазами, я оцепенела. Хоть и, повторяю, была готова ко всему.

— Татьяна, через полчаса мы должны быть в банке!

— Проходь!

Она попыталась сделать приглашающий жест, но, взмахнув рукой, не смогла удержать равновесия, завалилась на меня, сбила полку с обувью, швабру и медленно сползла на пол. Я стояла как вкопанная. Между тем из глубины квартиры доносился смех и удалое пение русских народных, — видимо, вечерняя гулянка плавно перетекла в веселый утренник.

Таня очнулась самостоятельно, обвела меня мутным взглядом и радостно завопила:

— Ну проходь же! Ты ведь Марина? Щас новоселье с нами справишь!

— Новоселье справляют в новых квартирах, — терпеливо пояснила я, — а вы пока еще у себя в коммуналке, в старой, запущенной, грязной дыре!

— Э! Ты чего? — удивилась Таня.

Я решительно поволкла ее в ванную, она почти не сопротивлялась, только пыталась подпеть компании и, честно говоря, этим ужасно меня раздражала.

— Заткнись, а? — С этими словами я сунула клиентку под холодный душ.

Таня взвизгнула и стала материться, отплевываясь. Потом укусила меня за палец. Мне пришлось отпустить ее, но дверь в ванную я держала под контролем.

— Дура! Так и сгниешь здесь, поняла? Нас в банке ждут, тебе только деньги осталось положить.

— Какие деньги? — насторожилась Таня, аккуратно выжимая на себе порванное в нескольких местах платье.

— За квартиру.

— А у меня нет! Нет никаких денег! Нету! Тра-та-тушечки-та-та! Нету, нету ни хрена!

И пошла вплясовую. Я не знала, плакать мне или смеяться. Хорошо еще, что настоящая судьба этих денег мне была прекрасно известна, иначе я бы просто порешила Татьяну на месте за подобные шуточки. Но парень, который вместе со мной расселял эту коммуналку, предусмотрительно держал наличку за квартиру для Кожевниковой у себя. Он не доверял ни мне, ни тем более законченной алкоголичке, даже задатка за ее долю не вносил.

— Слушай, ты как? — обратилась я к Тане. — Совсем не соображаешь или все-таки попробуешь? Мы сегодня тебе квартиру покупаем, помнишь?

— Не-а, — беспечно зевнула она, — пошли, я тебя с Колькой познакомлю. Колька мужик клевый, на гитаре играет.

Я вспомнила про компанию в комнате у Тани, и мне стало совсем плохо. Их следовало немедленно вышвырнуть отсюда, пока они не устроили пожар или что-то в этом духе. С другой стороны, мы уже опаздывали в банк, а Татьяну еще надо привести в чувство. За что хвататься в первую очередь, непонятно. Я резко развернула Кожевникову лицом к ванне.

— Залезай, будешь отмокать! И не вякай!

— Ишь ты! — удивилась она, но послушно забралась под душ, так и не сняв с себя платье, напоминающее половую тряпку.

Я решительно направилась в комнату. Здесь был важен эффект неожиданности, а еще — наглость, поэтому мне пришлось сразу же показать себя с этой стороны. Пинком ноги я раскрыла дверь. Картина, представшая моим глазам, была довольно комична. Одна из собутыльниц Татьяны мирно посапывала, уткнувшись носом в пепельницу на столе. Двое мужиков в обнимку играли на гитаре, пуская пьяные слезы от умиления. Еще парочка о чем-то спорила, причем оба при моем появлении пытались принять боксерскую стойку. Но безуспешно. В комнате стоял дым коромыслом, всюду блестели пустые бутылки, диван был опрокинут набок. Набрав полную грудь воздуха, я гаркнула:

— Ну-ка все вон отсюда!!!

На секунду повисла тишина, на пьяных физиономиях нарисовалось недоумение. Но тут же все снова разом заговорили. Один из мужиков в углу продолжал допытываться у другого:

— Ты меня уважаешь?!

— Я тобой гордюсь! — ответил другой, поддерживая обеими руками стену.

Я почувствовала, что меня сотрясает смех, скорее всего, истерический. Надо было признать свое бессилие, этот бедлам разогнать мне вряд ли удастся, значит, придется искать помощи. Лихорадочно соображая, позвонить ли Владу — тому самому парню, что покупал квартиру, — я направилась к выходу. Из ванной доносилось сиплое пение Татьяны.

Я зачем-то спустилась во двор, надеясь, наверное, на свежем воздухе немного прийти в себя. И тут чуть не подпрыгнула от радости — машина Егора стояла на месте.

— Ты что тут делаешь? — подлетела я к нему.

— Вас жду, где твоя алгоколичка?

— Совсем плоха, — призналась я, — мало того, у нее там просто вертеп, мне понадобится твоя помощь.

Егор молча вышел из машины и направился к подъезду, я засеменила следом. Мне всегда нравилось ходить позади него, как верной и послушной жене, смотреть на его широкую спину, на движение крепких бедер, на беззащитный стриженый затылок. Сейчас эти мгновения пути подействовали на меня раздражающе. Я залетела в квартиру, чуть не сбив Горьку, и, подбоченясь, встала у двери комнаты.

— Повторяю еще раз, — грозно заявила я, — выметайтесь по-быстрому!

И сделала Егору приглашающий жест ладонью: мол, очередь за тобой, милый. Тот интеллигентно поздоровался с присутствующими и предложил покинуть помещение. Ни его доброжелательный тон, ни внушающая комплекция никакого впечатления на компанию не произвели. Правда, Егора хотя бы пригласили сыграть в карты, а я даже этого не удостоилась.

— Что ты с ними цацкаешься? — прошипела я, выходя на середину комнаты и выбирая жертву. Ею стала спящая за столом женщина. Схватив пьяницу за рукав, я сильно потянула ее, выкрикивая что-то угрожающее. Мужики зашевелились, кто-то даже вспомнил о Тане.

— Ее-то уж, наверное, забрали! — забеспокоились собутыльники.

— Да не, она ученая, небось в ванне отсиживается, — угадал один из них и заискивающе придвинулся к Егору: — Вы в ванне-то смотрели?

Вероятно, компания приняла нас за ментов, все немного утихомирились и даже сделали попытку поставить на место опрокинутый диван.

— Не надо, — пресек Егор, — давайте на выход.

Я все еще старательно трясла пьяную тетку, надеясь, что из квартиры она уйдет самостоятельно, а не придется ее кулем спихивать вниз. Мужики тем временем кочевряжились, выторговывали у Горьки еще минутку, называли его «господин начальник» и стреляли у него сигареты. Он вежливо протягивал пачку. Последнее меня особенно взбесило. Отпустив тетку, я допрыгнула до какого-то тщедушного мужичка, пнула его в бок и стала подталкивать к выходу.

— Давай шевелись! — будто со стороны слышала я свой, по-ментовски сытый и раздраженный, голос.

— Марин, они сами. Марина, остановись, — попытался меня урезонить Егор.

Остальные изумленно пьяными глазами наблюдали за нами. Я пихала свою жертву настойчиво и целенаправленно, мужик только покряхтывал, когда мои тычки и затрещины попадали по назначению.

— Следующий? — тяжело дыша, спросила я, возвратясь победителем.

Почти что невменяемые собутыльники, мало что соображая, выстроились в очередь. Все тот же голос снова забеспокоился о Таньке.

— Как пить, так есть, — невнятно бурчал он, — как менты, так нет Танюхи!

— Пошевеливайся! — с садистским наслаждением командовала я и, хотя в этом уже не было необходимости, удовлетворенно отвешивала пинки.

— Марин, перестань ты драться, — уговаривал меня Егор, — убьешь кого-нибудь ненароком.

— Займись лучше бабой, — распорядилась я, — выкинь ее на площадку, и всех делов!

Когда за алкашами была закрыта дверь, я поймала на себе взгляд любимого. Он был полон горечи, так полон, что казалось, будто она сейчас прольется через край и обожжет кожу.

— Что смотришь?

— Ты была на себя не похожа!

— Ха! Ты плохо меня знаешь! С такой работой нельзя остаться нежным розовым цветком, к тому же таковым я никогда и не была.

— Была. Ты и сейчас такая, просто скрываешь это.

Я демонстративно пожала плечами.

— Самое время устраивать сеанс психоанализа!

— Я остался, думал, тебе будет приятно, думал помочь…

— Ты помог, — резко ответила я.

Егор стоял ссутулившись, я никогда не видела его таким опустошенным и безнадежно усталым. Он прятал глаза.

— Я не знал, что работа тебя так выматывает.

— Не работа! Не работа! — закричала я. — Это люди такие, и я сама такая. Ты думаешь, что я беспомощна, а это не так, я давно научилась бороться!

— С кем? — тихо спросил он.

Я неопределенно махнула рукой в сторону двери:

— С этими, например.

— Марина, это были всего лишь пьяные люди. А ты набросилась на них как на врагов. Ты бы видела себя!

— Что, очень страшное зрелище? — издевательски хмыкнула я.

Егор поднял на миг глаза:

— Ты в самом деле очень устала.

— На-пи-ла-ся-я-я я пья-на-а-а! — донеслось вдруг из ванной.

— Это Татьяна, — пояснила я, — пойду вытащу ее. Ты поезжай, мы сами доберемся. Подобные сцены не предназначены для впечатлительных творческих душ. Уж извини.

— Марина! — Его голос прозвучал отчаянно.

— Иди, Егор, иди.

Горька сердито покачал головой и остался стоять на месте.

Через минуту я выволокла Кожевникову из ванной: я видела, что она уже вполне может стоять на ногах, но теперь ей хотелось покуражиться.

— Это кто у нас такой? Что за мужчинка?

— Тебя сразу убить или дать еще один шанс? — спокойно поинтересовалась я.

Она игриво хихикнула, но, наткнувшись взглядом на мои сжатые кулаки, притворно огорчилась:

— Твой, так и скажи, че нервничаешь? Кольку не захотела… А мне и не надо! Уже одеваюсь, уже. Где брючки мои беленькие? Ты не видела? — Она выглянула из комнаты и призывно улыбнулась Егору: — А ты?

Он отвернулся.

— Ладно. Не видал и не видал, брезгуешь, значит, ладно! А вот моя кофточка.

Терпение мое было на исходе.

Всю дорогу до банка Егор молчал и старательно глушил радио бредни Кожевниковой. Она наконец поняла, что к чему, вспомнила замечательную квартирку и принялась повизгивать от радости.

— Потом на новоселье ко мне, да? Всех приглашаю.

— Потом ты едешь домой и собираешь вещи, поняла? И я не отойду от тебя ни на шаг, пока ты не переедешь.

— Поняла, не дура! — весело откликнулась она, приглаживая пятерней сальные волосы.

— Могла бы и голову помыть, — проворчала я, словно мне было дело до ее головы.

— Шампуня нет, а мыло выскальзывало. Егор прыснул.

Мы опоздали на полчаса, не больше, но Горька задержал меня еще минут на десять. Таня уже вылезла из машины, в стекло я видела ее маленькую нелепую фигурку, нетерпеливо подпрыгивающую у дверей. Она приставала к прохожим, видимо клянча сигареты. Егор что-то говорил, держа меня за руку.

— Я на работе, — пришлось напомнить мне.

— Ты не слушала меня, — констатировал он, — я тебя люблю.

— Это здорово.

— Марина, я уезжаю на неделю, быть может, на две. Я хотел бы, чтобы ты за это время…

— Чтобы я повзрослела? — перебила я, испугавшись, что он договорит и пути к отступлению у меня не будет. — Или, наоборот, поглупела и стала девочкой-паинькой? Или чтобы я научилась подставлять вторую щеку?

— Ты все сказала за меня, — грустно проговорил он.

— Ты эгоист.

— Почему? Ты меня даже не выслушала, а уже делаешь какие-то выводы. Может быть, мне лучше помалкивать, а? Ты всегда сумеешь домыслить, досказать, додумать за меня!

— Ты эгоист в любом случае, потому что ты хочешь меня переделать. А я не желаю меняться.

— Не верю!

— Тоже мне Станиславский! Все, я пошла!

— Марина, я уезжаю сегодня вечером, мы не успеем поговорить. Марина, ты не понимаешь, что… Марина, я тебя… Марина!

Его голос долго звучал во мне, переливаясь и вибрируя, заставляя все тело ныть от боли. Я вдруг поняла, что его сегодняшний отъезд — это не бегство и что возвращение — это не ловушка для него. Я знала, Егор любит меня, знала, и все.

Мы с Татьяной благополучно миновали охрану и поднялись на второй этаж. Сердце колотилось как бешеное. Я и не предполагала, что так буду нервничать. Вот сейчас она положит деньги в сейф, распишется где надо, и у меня появится возможность обхитрить Егора. Я стреножу его, возьму в заложники времени.

Влад расположился в кресле, риелтор, имени которого я не могла вспомнить, замер в напряженной позе у окна. При нашем появлении он только развел руками.

— Время — деньги, — изрек Влад с непроницаемым выражением на лице, — за полчаса я взимаю с вас сотню, Мариночка.

Я едва не поперхнулась. Личный охранник Влада метнул на меня из угла коридора предостерегающий взгляд. Будто я действительно могла наброситься на его шефа из-за этой дурацкой фразы. Не более чем фразы, хоть и похожа она была на угрозу.

— Извините, — твердо сказала я.

— Всех не наизвиняешь, — высказался мой крутой клиент, поднимаясь, — пойдемте.

Молчаливый риелтор двинулся за ним к кабинету. Этот парень мне нравился — такой незаметный, но продвинутый. Знает, чего хочет, раз сумел добиться доверенности на продажу. Его клиенты, видимо, дорожили своим временем больше, чем Влад, который все-таки не поленился сюда сегодня приехать. А ведь мог тоже оформить на меня и горя не знать.

— Таня, что с вами? — услышала я голос коллеги. Кожевникова стояла, прислонившись к стене, и тяжело дышала. Мой коллега остановился на полпути, сбитый с толку ее видом.

— Нормалек, — выдохнула она и попробовала шагнуть, но, покачнувшись, стала оседать на пол.

Я не ожидала такого подвоха, это было в высшей степени несправедливо после всех сегодняшних мучений.

— Что с ней? — лениво поинтересовался Влад, пока риелтор тащил тело Татьяны к креслу.

— Похмелье.

— С похмелья в обморок не падают, — возразил парень, устраивая Таню поудобней и профессионально щупая ее пульс, — кажется, она голодает.

— Кажется? — усмехнулся Влад. — Да это очевидно, тут же только кожа да кости. Зато пьет как лошадь.

— Вы что, врач? — зачем-то поинтересовалась я у Александра — имя подпрыгнуло в памяти, будто заводная игрушка.

— Учился когда-то, — нехотя признался он, водя пальцами по ее шее.

На вид парню было около двадцати с небольшим.

— Надо бы в больницу, — задумчиво сказал он, — хотя там ей только хуже сделают.

— Какая больница? — всполошился Влад, до которого наконец дошло, к чему идет дело, — я что, просто так тут полчаса проторчал.

— Уже сорок пять минут, Владислав Игоревич — уточнил из угла бесцветный голос охранника.

Босс вздрогнул и тихо заматерился, вышагивая из угла в угол.

— Может быть, еще удастся привести ее в чувство? — с тлеющей надеждой спросила я.

В ответ промолчали: у меня зазвонил мобильный. Я отошла в сторонку и услышала голос Андрея. Он не стал тратить время на приветствия, сразу спросил, достала ли я деньги.

— Подожди пару дней, ладно? — торопливо попросила я. — Тут все намази, правда! Тем более Егор уезжает, он тоже не сможет сейчас внести задаток.

— Он звонил мне. Готов хоть сейчас привезти деньги и все оформить.

Я почувствовала, как покрываюсь испариной.

— Ты же обещал! Ты обещал, что не будешь пока с ним разговаривать. Послушай, вы все равно сегодня не успеете. Скажи, чтобы после поездки оформлялся, а? Ну пожалуйста!

— Марина, ты понимаешь, что делаешь?

— Понимаю, — соврала я, — спасибо тебе.

Он отключился, и мне стало немного легче. Во всяком случае, несколько дней форы у меня было. Я, конечно, надеялась провернуть все сегодня, но кто же знал, что Кожевниковой приспичит падать в голодной обморок?

— Ну как она?

— Рафик отвезет вас, — брезгливо сощурился Влад, — Александр останется, а вы как хотите. Имейте в виду, Марина, каждый день отсрочки скажется на вашем кошельке.

— На моем?! — возмутилась я. — Разве это я валяюсь без сознания?

— Прекратите! — неожиданно властно сказал Александр. — Тут женщине плохо, а вы деньги считаете! Успеется еще!

Влад бросил на него презрительный взгляд, должно быть означающий, что счет денег удобен в любое время и при любом количестве жертв. Я побоялась себе признаться, что тоже близка к этому — пренебречь всем, когда речь идет о наживе. Не об этом ли пытался сказать мне Егор? Нет, я тряхнула головой, сбрасывая наваждение, я вовсе не такая. Жесткая, верно, циничная, может быть, но на отморозка я не похожа и делить добычу у свежего трупа не стану. Отойду подальше.

Я знала, в последнем замечании было столько же правды, сколько иронии.

— Откачайте ее до завтра, — приказал Влад, — мне нужна моя квартира как можно быстрее! Раф, вызови мне такси, я буду ждать в ресторане на углу.

Рафик, который дернулся было помочь перетащить Таню до машины, послушно достал телефон. Мы с коллегой подняли Кожевникову. На выходе охрана долго не выпускала нас, в то время как надменный Владислав Игоревич прошел мимо, шелестя банкнотами и поигрывая чисто выбритыми скулами.

Мы прислонили Таню, которая уже пыталась открыть глаза, к стене здания и застыли в ожидании шофера.

— Саш, справишься один? — спросила я заискивающе, когда мы подъехали к дому Кожевниковой. — А то у меня еще сегодня клиенты.

— У меня тоже, — бесстрастно заявил он.

Я пристыженно смолкла, ощущая глухую ярость. Сделки нет, денег нет, к Лике с Журавлевым не успеваю, к отъезду Егора тем более.

— Да иди, иди, — пробурчал Александр, — я пошутил.

Я рванула со двора, не дожидаясь, пока они вытащат Кожевникову из машины. Может, надо было остановиться и помочь, придержать двери, например? Промелькнув в голове, этот вопрос растаял без следа — ли угрызений совести, ни стыдливых оправданий. В моей броне не осталось ни щелки, ни лазейки, самой крошечной, чтобы какие бы то ни было отвлекающие моменты смогли проникнуть сквозь нее. Я вдруг испугалась, что это и есть реальность. Вся правда в том, что я действительно стала такой, не жизнь изменилась, не люди вокруг, это я сама прогнулась и подладилась. И главное, самое главное заключалось в том, что мне почти нравилась моя новая маска. Во всяком случае, я чувствовала, что уже не в состоянии ее снять, даже если захочу!

Я сидела на кухне у Журавлева и купалась в волнах чужой любви. Лучи, пронизывающие пространство, исходили от Лики — теплые, ровные, от Леонида — обжигающие и безоглядно щедрые.

Они смотрелись вместе очень гармонично, и, думая об этом, я невольно отвлекалась от собственных переживаний. Мой взгляд был бесстыдно любопытен, когда я смотрела на Лику, с рассеянной нежностью гладящую Журавлева по волосам, или на его улыбку, обращенную к ней.

Они вовсю старались быть вежливыми и вовлекали меня в разговор, поминутно спрашивая мое мнение о будущей квартире, о расценках, потом — о месте и времени свадьбы, о том, чтобы провести медовый месяц, и даже — о господи — об именах их будущих детей. Я сказала, что мечтала провести медовый месяц в Италии.

— Почему? — спросила Лика, к дотошности которой я уже успела привыкнуть.

И я не могла объяснить (ибо придумала эту мечту минуту назад), как не могла признаться, что на самом деле боялась даже мечтать о медовом месяце. Правда, когда страх этот улетучивался, мне виделись горы, по которым мы с Егором поднимаемся к облакам или слетаем вниз на лыжах, виделись реки, несущие нашу лодку к счастью, виделось море, острые камушки, впивающиеся в голые ступни, песок на зубах, загорелые плечи Егора, на которых я буду сидеть, болтая ногами, словно первоклашка. Но не могла же я признаться своей сестре и ее жениху в том, что медовый месяц для меня это фантом, эдакий единорог. Мечтать о нем больно, не мечтать — невозможно, пережить его — страшно. Я не хочу переживать, я хочу жить. И вместо медового месяца мне представлялась большая пустая квартира, матрас на полу, невыносимая жара, порывы ветра-спасителя в занавесках, сшитых собственными руками. Мы сидим на матрасе, изнывая от жажды, и Егор слизывает капельки пота с моего лба. Мы старимся, не сходя с места, вот так — голышом, в жаре, на полу огромной, гулкой квартиры, где эхом разлетаются слова и движения. Приходят наши дети — умные, славные, чужие ребята, — приходят и уходят, потому что мы никого не ждем, нам хватает друг друга.

Это не было счастливой, идиллической картинкой, просто я так видела нашу жизнь. Или хотела видеть? Что бы я делала без своей работы? Каким бы стал Егор без фотоаппарата? Я прекрасно понимала, что социум давит на нас, что деньги, обязанности, люди, окружающие нас, никогда не исчезнут. Поэтому я предложила Лике поехать в Италию.

— А что с квартирой? У тебя на примете ничего похожего нет? — перешел к более обыденной теме Леонид.

Мне тяжело дался деловой тон, которым я ответила:

— Надо прикинуть. Вы хотите трехкомнатную, этаж любой, район тихий. Я посмотрю, позвоню кое-кому, кое-что есть.

— Хватит о делах, — взмолилась Лика, — вы уже по десятому разу это обсуждаете.

— Хорошо, милая, — послушно отреагировал Журавлев, прикасаясь губами к ее ручке, — я сейчас.

Он исчез в комнате, а сестра зашептала мне доверительно:

— Представляешь, ни на минуту не можем расстаться. Я не согласилась переезжать в Америку, он остался! Я не хожу в университет, хотя именно из-за учебы отказалась от Америки, а Леня забросил работу. Сидим дома, как сурки. Он такой ненасытный.

Глупо хихикнув, она оттопырила ворот рубашки, демонстрируя мне следы страсти — полоску едва заметных поцелуев-укусов вдоль шеи.

— Забывается, впивается так, будто боится меня отпустить…

Я изобразила восхищенное изумление, стараясь не выдать истинных чувств. Обижать Лику не хотелось, но единственным желанием сейчас было наорать на нее. Неужели я сама выгляжу так смешно и глупо, когда говорю о Горьке?! Как это нелегко, если смотреть со стороны. Приторные улыбочки, ласковые прозвища, ежесекундные, властные и неуверенные прикосновения. Будто переслащенный чай, кажется, всего чересчур, всего слишком. Я понимала, что оба искренне влюблены, что им действительно необходимо касаться друг друга и обмениваться нежными улыбками, но выглядело это так, словно они играют в дешевом мыльном сериале и переигрывают.

— Держи аванс, — услышала я.

Журавлев стоял передо мной, протягивая пачку банкнот.

— Сразу оформляй, ладно? А то ведь я знаю, как бывает, — он подмигнул мне, — под расселение нужны же деньги, а? То-то, держи. Мы хотим побыстрее переехать…

— И начать новую жизнь? — хмыкнула я.

— Ага, — радостно подхватила Лика, — затем грандиозный ремонт, я хочу все сделать по-своему, сама сошью занавески, покрывала на кресла.

— Марин, ты знаешь, она потрясающая швея! Я говорю, зачем тебе этот юридический, вышивала бы крестиком! Она у меня умница!

Я определенно опасна для окружающих. Мне нестерпимо хотелось столкнуть их лбами или шваркнуть тарелку об пол, чтобы хоть как-то разрушить эту томную негу, счастливое, глупое умиление на лицах. А ведь еще пару дней назад я радовалась за сестру.

— Я пойду, простите. У меня еще клиенты в три часа.

— Давай мы тебя подвезем, — поспешно, с искренней доброжелательностью предложил Журавлев.

— Спасибо, не стоит.

Я видела, как он обрадовался и как на лице Лики мелькнуло облегчение. Они были рады мне, но мой уход означал для них только одно — уединение. Они останутся вдвоем и будут любить друг друга. А зрители? Они хоть и возбуждают, но как приятно опустить занавес. Итак, прощайте, милые, скучные, глупые влюбленные!

На улице мне в голову пришла неожиданно здравая мысль — попросить денег взаймы у Журавлева. Вот так просто — не искать, не воровать — спросить в долг. Я даже сбилась с шага. Но представить, что сейчас нужно будет вернуться в эту квартиру, пропитанную чужим вожделением, было невыносимо. Позвонить попозже? Тут мне вспомнилась поговорка, мамина любимая, насчет того, что берешь чужие деньги, а возвращаешь свои. Да и вообще, одалживаться я не привыкла. Голосок внутри меня, довольно громкий и противный, вдруг оборвал мои размышления. Конечно, заявил он, одалживаться ты не привыкла, а красть — это для тебя раз плюнуть. Действительно, посмотри правде в глаза, Марина Викторовна, ты собираешься украсть, взять чужое, чтобы купить себе надежду. И пусть, глупо ответила я самой себе. Другая мысль заставила меня снова сбиться. Может быть, проще взять деньги Журавлева? Тоже задаток, даже большая сумма, тот же долг, в конце концов, только он об этом долге не будет знать. Чего уж проще — сказать, что не подобрала пока подходящей квартиры, и тянуть время. Опять это — тянуть время! Сколько можно откладывать час расплаты?!

Пусть это выглядит абсурдно, подумала я, но решение уже принято. Раз я смогла через это переступить, мысленно уже совершив грабеж, значит, надо идти до конца. Тем более что взять у близких значительно труднее, чем у чужих, не стану я усложнять себе задачу!

Зазвонил мобильный, и я услышала голос, который успела уже подзабыть.

— Марина, что-то вы пропали, — посетовал Уклюйко, — как там наши дела?

Вообще-то за последнее время я привыкла думать, что деньги, отложенные на доплату и задаток, принадлежат мне. Я настолько увлеклась, продумывая свой идиотский план мнимой покупки квартиры, что просто забыла, где реальность, а где игра моего воображения. Наверное, я даже специально откладывала тот момент, когда мне придется передать деньги покупателю.

— Так этот Разумов пропал куда-то, — быстро отреагировала я, — секретарша говорит, что на Карибы умотал.

— Как — умотал? — расстроился Эдуард. — Ему, что, квартира не нужна?

— Стало быть, не так срочно, как вам.

— Мне тоже не срочно, но хотелось бы какой-то определенности, — твердо заявил продюсер, — а то что же получается…

— Не волнуйтесь, Эдуард, вот он вернется, и все быстренько уладим. Пара недель ничего не решит.

Уклюйко попрощался со мной недобрым тоном, но меня это не расстроило. Я пришла к решению — не буду брать деньги у несчастной алкоголички, лучше позаимствую их на время у продюсера. А что, неизвестно еще, на самом деле, когда появится его покупатель, быть может, я успею провернуть все свои дела, потом заработаю и отдам. Наверное, звучало это дико, но я верила, что все у меня получится.

Эта Эльмира оказалась просто стервой. Взяла и снова отменила встречу, хотя накануне категорическим тоном требовала, чтобы я занялась ее квартирой немедленно. Раньше я, кстати, ни за что бы не позволила разговаривать с собой в подобном тоне, но клиентка, судя по описанию квартиры и небрежно-властным ноткам в голосе, была чрезвычайно богата. А мне позарез нужны деньги, речь даже не о задатке, я просто-напросто выбилась из бюджета. Каждый месяц обещаю подарить себе машину, что-то даже удается откладывать, но потом всегда приходится потрошить эту заначку. Транспорт, дорогие сигареты, то-се. Я быстро привыкла к хорошим деньгам, которые имела с каждой удачной сделки, я привыкла к хорошей жизни, к ресторанам, такси, к лишней паре колготок, валяющейся просто так в шкафу. Это казалось мне верхом благополучия. Но из бюджета я все же выбивалась довольно регулярно, впрочем, никакого бюджета и не было, просто кончались бумажки в кошельке, потом они кончались в шкатулке на прикроватном столике, потом разводил руками Егор. Мы жили на широкую ногу, и я не видела в этом ничего предосудительного. Но эта «новая русская» меня разозлила. Она позвонила и перенесла встречу на завтра, что в общем-то было не так страшно, но мне почему-то стало жутко обидно. Ненавижу, когда путают мои планы, к тому же я была настроена прямо сегодня выбить из нее немного денег на непредвиденные расходы. Такие дамочки обычно легко ловятся на это, вешаешь им лапшу по поводу тяжелой жизни риелтора, бесконечных передвижений по городу, предоплате за услуги и так далее. Собственно, именно так и обстоят дела, за исключением того, что клиент вовсе не обязан оплачивать работу риелтора до внесения задатка. На деле это называется работать вхолостую, но многие опытные агенты умудряются с каждого нового клиента сорвать куш еще до того, как дадут объявление или найдут покупателя по своим каналам. В каждой профессии есть место творчеству, это непреложная истина.

Благодаря капризной дамочке мне предстояло несколько свободных часов, тоскливых и безнадежно пустых. В квартире плавал тополиный пух и едва уловимый запах одеколона: я поняла, что Егор уехал совсем недавно. Возможно, мы разминулись во дворе. Не знаю, что мне там пришло в голову, я ринулась к окну в кухне, не разуваясь, и наполовину высунулась в городской июль. На остановке жарился народ, от асфальта шел пар, странно, что я не замечала жары, путешествуя по улицам. Сейчас, всматриваясь в прохожих, я ощущала, как солнечные лучи пронизывают их тела, как томный, тяжелый смог ложится на их плечи. Егора не было на остановке. Я отошла от окна, прикрыв уставшие глаза ладонью.

Назавтра я проснулась позднее обычного, вся разбитая, и поспешно вышла из дома. Мне нужно было обмануть себя, загружая работой и всякими отстраненными мыслями. Последнюю крупную купюру я разменяла, добираясь до богатой клиентки на такси.

Квартира оказалась просто шикарной — четверка с евроремонтом, высокие потолки, внушительные двери, консьержка в подъезде.

— Эльмира Анатольевна, — еще раз представилась хозяйка, встречая меня в огромном холле, — проходите.

Мне стало совестно за свои кроссовки и протертые на коленках и заднице джинсы. Эльмира — худенькая, с элегантной прической и крупными губами на узком лице — была одета в стильный брючный костюм из, казалось, невесомого шелка, ее макияж был безупречен, маникюр — свеж, а пальцы унизаны дорогими, но неброскими кольцами.

— Я бы хотела продать эту квартиру, — приступила она сразу к делу и назвала сумму, вполне реальную, я бы даже сказала, скромную. Мне стало ужасно любопытно, почему такая стильная, благополучная женщина продает недвижимость. Забавно, что чужая жизнь вызывала во мне такие сильные эмоции. От нетерпения я даже заерзала в кресле, не в состоянии ни оглядеться как следует, ни усесться поудобней.

Такую — растрепанную, с жадными глазами — увидел меня молодой человек, шагнувший в комнату.

— Добрый день, — хмуро поздоровался он.

— Это мой сын, — обрадовалась непонятно чему хозяйка, — Олег, это риелтор, Марина. Ты очень вовремя поднялся, приготовь нам чайку, пожалуйста.

Он секунду смотрел на мать непонимающе, потом перевел взгляд на меня. У него были светлые глаза, он производил впечатление уставшего от жизни принца голубой крови — тоненький, очень изящный, с выражением скуки на красивом лице.

— Мне кофе, если можно, — сказала я.

Олег кивнул и вышел. Мы с его матерью принялись обсуждать условия продажи. Мои прозрачные намеки на предоплату за услуги она приняла вполне благосклонно.

— Этого будет достаточно?

Несколько купюр оказались у меня под носом на маленьком журнальном столике.

— Вполне, — кивнула я с важным видом и хищно сгребла деньги.

Мне почему-то вдруг стало ужасно весело. Это был милый дом, хозяйка, хоть и капризничала, казалась симпатичной. Вернулся Олег с подносом, на котором стояло три чашки. Эльмира Анатольевна взглянула на него недоуменно, когда он устроился в кресле напротив меня, с деловитым видом поправляя галстук.

— Олег, тебе будет скучно, — медленно произнесла она.

— Ничуть, — по-светски ответил он, улыбаясь. Ему было лет двадцать пять-двадцать шесть, и в глаза сразу бросалось его хорошее воспитание, уверенная манера держаться, прямая осанка и медленная, несколько ленивая речь. Он задал мне пару вопросов, я со смешанным чувством досады и самолюбования пустилась в объяснения. Эльмира Анатольевна безмолвствовала: кажется, ее все это ужасно раздражало, но, как человек воспитанный, она не проявляла своих эмоций.

Очень вовремя раздался телефонный звонок. Я подумала, Олег подойдет, но хозяйка сама решительно встала:

— Я поговорю из другой комнаты, простите.

У меня вдруг возникло такое ощущение, что я попала на светский раут.

— Моя мать ужасно манерна, не правда ли? — осведомился Олег, когда за ней закрылась дверь.

— Вы преувеличиваете, — в тон ответила я. Глядя на него, хотелось спрятать протертые места на джинсах и провести рукой по волосам, успокаивая непослушные пряди. Моя небрежность во внешнем виде никогда еще так меня не смущала. Я не впервые попадала в роскошную квартиру, где привыкли сервировать стол к обеду и говорили друг другу «благодарю» вместо простецкого «спасибо», однако сейчас я чувствовала себя крайне неловко. Этот паренек, в чьих глазах я явственно видела снисходительность вкупе с вялым любопытством, как будто призывал меня переодеться в бальное платье и податься в девятнадцатый век. С другой стороны, было в нем многое от сегодняшней молодежи — цинизм, быть может, или пресыщенность?

Вошла хозяйка. Я неожиданно подумала, что отец Олега, должно быть, настоящий красавец: нелегко было уравновесить банальность ее лица.

— Мам, я тебе нужен? Хочу проехаться до магазина.

— Поезжай, мы только что договорились с Афанасием встретиться. Он подвезет меня.

— До свидания, — откланялся Олег.

Спустя минут сорок я стояла на остановке под проливным дождем. Благословенные, долгожданные капли стекали за воротник, лужи покрылись пузырями, и я едва не плакала. У меня были деньги, чтобы поймать такси, оплатить счет в любом ресторане… Но еще у меня были и опасения: ни тому, ни другому я не верила до конца. Мне предстоял день одинокой женщины, потом вечер, потом ночь, потом все смоет дождем.

Я подняла руку, собираясь остановить такси, как вдруг подкатил маленький, низкий автомобиль, какая-то шикарная иномарка, судя по всему. Олег открыл дверцу:

— Может, я вас подвезу? Я как раз еду на работу.

Я поняла, что он прождал меня почти час, выдумав поездку в магазин, но его заговорщицкий вид растрогал меня.

— Я вас не очень задержу?

— Что вы, у меня уйма времени, — откликнулся он, лихо сворачивая в проулок.

— А как же работа? Кстати, кем вы работаете?

— В одной юридической конторе. Если вам будет нужно обойти закон, обращайтесь, сделаем.

Вид у него был в эту минуту донельзя комичный.

— Спасибо, — как можно серьезнее ответила я. Стоило мне достать сигарету, как Олег протянул зажигалку, не отрывая, впрочем, взгляда от дороги. Кисти рук у него были худые, мальчишеские и забавно вылезали из рукавов пиджака. Я хмыкнула, на секунду представив, как он ведет какой-нибудь бракоразводный процесс, беспрестанно взмахивая тонкими руками.

— Договорились с мамой? — спросил он.

— Да, все отлично. — Я ни с того ни с сего вдруг призналась, что его мать очень помогла мне в финансовом отношении. — Она у вас просто замечательная, — чуть заискивая, добавила я.

— Да ладно, вообще моя старушка жадина, каких свет не видывал! Просто углядела в вас какую-то выгоду, и все, это она умеет.

— Вы снова непочтительно отзываетесь о матери, — мягко пожурила я, стараясь не рассмеяться над его обвинительным тоном, — так нельзя говорить о родителях.

— Мне не пять лет!

— А сколько?

— Двадцать семь. А вам?

— Нескромно, но я отвечу. Тридцать два.

Олег присвистнул так непочтительно, что я всерьез рассердилась. Глупый мальчишка, что он понимает в женском возрасте?! Внезапно он остановил машину и уставился на меня:

— Правда, тридцать два? Я бы ни за что не сказал, но это не страшно, то есть я хочу сказать, что… — Он запутался, и было видно, что такое с ним происходит нечасто. Мне снова стало смешно.

— Он всегда так? — кивая на мое лицо, спросил Олег.

— Кто?! Что? — дрожа от смеха, не поняла я.

— Ваш подбородок, он смеется быстрее вас. Так забавно дрожит.

В голосе, в глазах этого мальчугана было столько нежности, что мне стало неловко. Даже дыхание сбилось. Я отвернулась к окну и попросила, чтобы он следил за дорогой.

— Но мы ведь не едем, — возразил Олег.

— Так поезжайте!

— Хорошо, — сказал с надутым видом и небрежным жестом откинул назад прядь темных волос.

Молчание длилось несколько секунд, Олег вдруг спросил светским тоном:

— Вы не согласились бы поужинать со мной? Давно никто не делал мне таких изысканных предложений. Но мальчик двадцати семи лет? Богатенький сынок «новых русских», с полным набором благ — готовая невеста, престижная работа, загородный дом с искусственным филином на искусственной сосне. Я ответила, что очень занята и что сильно устаю. Просто падаю с ног и засыпаю, не разуваясь.

— И не раздеваясь? — с лукавой усмешкой уточнил он.

Должно быть, Олег пользуется бешеным успехом у женщин, подумалось мне. Броская, изящная красота вкупе с родительскими миллионами делали его неотразимым. На мне этот юный похититель сердец оттачивает мастерство, — видно, кто-то сказал мальчику, что опытные взрослые дамы непросто попадаются в сети.

Я сочла за лучшее не отвечать ему. К тому же мы уже подъезжали к моему дому, о чем я, разумеется, не торопилась ему сообщать.

— Мне сюда. Клиент меня уже ждет, так что я побегу. Удачи вам!

У подъезда я обернулась. Олег смотрел мне вслед, неподвижно стоя у машины.

На всякий случай я позвонила Кожевниковой, хотя вчера вечером Саша категорично заявил мне, что она не поднимется еще несколько суток.

— Пьянство, голодуха, а тут еще недавно аборт был. Сама понимаешь, девочка не новенькая.

— Ты с ней останешься? — спросила я.

— Да, ночку посижу, а завтра к ней тетка приедет. На сей раз мне и ответила та самая тетка.

— Лежит, — коротко отчиталась она, когда я объяснила, кто я такая, — а Сашок убег за продухтами. Я ей травок навезла, теперь подымется.

Господи, мне ведь точно надо знать, когда она «подымется».

— Тут Сашок прибег, — сообщила тетка и передала трубку риелтору.

— Ты чего, еще там? — не удивляясь, спросила я, в последнее время мне все чаще встречались люди, готовые на неожиданные поступки.

Александр что-то пробурчал насчет совести и клятвы Гиппократа.

— Ты риелтор, а не врач, — напомнила я.

— Знаешь, я собираюсь с этим завязать, — задумчиво произнес он, — на фиг, надоела эта собачья жизнь, носишься с высунутым языком, всем стараешься угодить. У меня ведь красный диплом, между прочим.

Тут уж я удивилась:

— Сколько же тебе лет?

— Двадцать пять, представь себе, а что? Выгляжу салагой, да?

Ты и есть салага, подумала я.

— Брошу, — убеждал меня тем временем Саша, — и тебе советую, через год-другой превратишься в Змея Горыныча, будешь на людей бросаться. Видел я таких…

Я знала, что не брошу. То ли силы воли не хватало, то ли, наоборот, было чересчур много. Своей работой и независимостью я давно уже ничего никому не доказывала, но я привыкла к тому чувству комфорта, уверенности, значимости, которое она мне давала. Что мне, крестиком, что ли, вышивать или училкой в школу?

Не успела я повесить трубку, как телефон снова затрезвонил.

— Это номер такой-то? — отрывисто поинтересовались на том конце провода.

— Да, — не стала отпираться я.

— С вами будет говорить Казань. Какая честь!

— Алло? Девушка, вы меня слышите?

Голос был знаком, но кто это, я вспомнить не могла.

— Алло? Мы тут с Сеней решили, что надо вам позвонить…

На мгновение мне показалось, что я сейчас расхохочусь. Все внутри подпрыгнуло, сердце заколотилось словно бешеное. Нет, только со мной происходит такое!

— Вы нас извините, девушка. То есть меня. Это я вам звонила, помните?

Еще бы не помнить! Истерические всхлипывания уже начали сотрясать мое тело, и я ничего не ответила.

— Я первую цифру в номере неправильно записала. Вы представляете, столько денег потратила на эти карточки дурацкие, а все зря! Сеня сказал, что к сестре уехал, а я думала…

— Господи, так вы все это время из Казани звонили?!

— Ну да.

Вот тут меня прорвало на полную мощь! Не знаю, смеялась я или плакала, но делала это долго и громко. Трубка выскользнула из моих вспотевших ладоней, а я все сотрясалась в истерике.

Потом, много позже, уже успокоившись, поужинав, я сидела перед телевизором и размышляла. На экране кипели страсти, кто-то кого-то ревновал, убивал, шантажировал — и все это было почти как в действительности. Или не почти? Мне вспоминалась Алла, которая пошла на унижение ради мужа, угрожала мне и искренне полагала, что деньги смогут решить все ее проблемы. Мне представлялась женщина из Казани, всю зарплату потратившая на переговоры — бессмысленные и бесполезные. Я потешалась над собой — уязвимой и не имеющей представления о том, что делать дальше. Мой план казался глупым, но по-женски логичным, если учитывать опыт моих знакомых. У них же все получилось. Хотя нет, Алле вряд ли удастся вернуть мужа. С другой стороны, если я не отдам вовремя деньги…

Мои размышления прервал звонок в дверь.

— К тебе, как всегда, не пробиться! — обвинила меня Лелька, вместо приветствия тыча мне в грудь длинный накрашенный ноготь. За ее спиной я увидела обеспокоенное лицо матери. Как же я забыла? Именно сегодня я должна была встретить ее в аэропорту: сообщение об этом трижды записано на моем автоответчике, да еще над зеркалом в прихожей висит памятка. Но… бороться со склерозом бессмысленно.

— Прости, мамочка.

Она пихнула Лельку в глубь коридора и вцепилась в меня крепким объятием.

— Ну ладно, ты забыла о дне рождения Мишки, — рассуждала тем временем подруга, — ладно, ты забыла о моей свадьбе, но о родной-то матери как можно?

А главное — оба телефона или молчат, или заняты. Пейджер Егора отключен. Вот что хочешь, то и думай.

— Погоди-ка, — встрепенулась я, — ты что, опять замуж выскочила?

Лелька посмотрела на меня подозрительно, а мама жалостливо.

— Не переживай, я как раз тебе приехала напомнить. Ты еще не совсем потеряла ощущение времени, а? Сейчас конец июня, свадьба назначена на пятое августа, успеешь прийти в себя? Мне понадобится твоя помощь.

Я кивнула, и мы пошли на кухню пить чай и обсуждать планы на будущее. Мне показалось, мама с облегчением констатировала отсутствие в квартире Егора. Они с Лелькой обменялись понимающими взглядами, но я промолчала, не желая портить себе настроение. Не объяснять же им, что любимый уехал в очередную творческую командировку, а не бросил меня окончательно. Последнее, впрочем, очень скоро случится, но зачем страдать заранее? С удивлением я услышала в себе рассудительный и спокойный голос, призывающий к беззаботности. Он звучал убедительно и беспечно, и мне захотелось подчиниться ему.

Лелька с мамой просидели у меня довольно долго, и мне приходилось с трудом сдерживать зевки и делать вид, будто я увлечена беседой о свадьбе подруги. Они, должно быть, и заметили что-то, но ничего не предпринимали, и это меня полностью устраивало. Правда, в какой-то момент меня охватила глухая ярость — моя собственная мать с большим удовольствием рассуждает о Лелькиных проблемах, но то ли брезгует, то ли боится спрашивать о моих.

Выходит, когда мне стало по-настоящему тяжело, все вокруг упорно не желают этого замечать.

Когда они ушли, мной овладела беспредельная тоска. Я корила себя за то, что не задержала ни маму, ни подругу, не повисла у кого-то из них на шее и не разрыдалась. Бессонная, одинокая ночь предстояла мне. За эти долгие, муторные часы я много передумала, но до определенной черты — дальше я думать боялась. А может, просто устала. Всем горестям мира, тревогам и страстям, что захватили меня в последнее время, противостояло мое равнодушие, уже ненамеренное.

Даже звонок клиента не порадовал меня, хотя в другое время от подобной удачи я заплясала бы вокруг телефона. Дело в том, что звонили по поводу квартиры Эльмиры. На моей памяти такое случается впервые — только сегодня я повесила объяву в Интернете — и вот пожалуйста. Покупатель буквально на блюдечке с голубой каемочкой. После недолгих переговоров было решено встретиться завтра вечером — с утра клиент решал какие-то деловые вопросы. Я не настаивала — хоть отосплюсь, а вообще мне все было по фигу, как выражаются Лелькины девчонки. Ясно, что бизнес пошел на лад, ну и что с того? Даже мысль о том, что я могу заработать на этом приличные деньги и не пачкать руки воровством, не радовала меня. Наверное, душа испугалась перегрузки и поспешно спряталась за стеной безразличия. Слишком много всего случилось за последнее время, и эмоции, раньше бившие из меня фонтаном, теперь будто заморозились, покрылись коркой льда.

Возможно, именно поэтому я ничуть не удивилась, когда на следующее утро увидела у своего подъезда Олега. Он стоял, засунув руки в карманы широких белых брюк, и казался очень юным и элегантным. Этакий маленький принц.

— Доброе утро, Марина.

Я кивнула. Я не стала спрашивать, что он тут делает — расскажет сам, мне вообще лень было что-то говорить и уж тем более копаться в душе этого молодого франта.

— Вы завтракали?

Я снова кивнула, хотя ничего еще не ела с утра. Просто кивок был короче, чем отрицательное покачивание. Осознав причины этого глупого жеста, я испугалась не на шутку: неужели моя апатия зашла так далеко.

Я посмотрела на Олега почти умоляюще.

— Давайте я отвезу вас куда нужно, а потом погуляем. Хотите?

Я пожала плечами, чувствуя себя абсолютно беспомощной. Мне ничего не хотелось на самом деле, и этот факт чуть ли не сводил меня с ума. Изо всех сил я старалась испытать хоть какое-то желание, но ничего не получалось: мне было все равно — стоять ли у подъезда с юным красавцем, дожидаться ли звонка от Егора в пустынной квартире или разговаривать с клиентами. Хотя нет, последнее мне сейчас претило. Слава богу, что сегодня у меня почти свободный день. Если только Кожевникова не придет в себя настолько, что будет готова отправиться в банк. А иначе о работе можно и не думать.

— Так что насчет прогулки?

Я встрепенулась. Передо мной стоял один из тех парней, которые уверены, что весь мир у их ног. Прогулка с этим незнакомым мальчиком, должно быть, получится ужасно тоскливой…

— Я отвезу вас домой, как только пожелаете, — быстро произнес он, вероятно заметив скуку на моем лице.

— Дел у меня нет, — задумчиво произнесла я.

Он вдруг подхватил меня под руку, и так мы дошли до его машины. Олег предупредительно распахнул передо мной дверь. Я вспомнила, как Горька делал это раньше — неуклюже и смущенно. Потом и вовсе перестал. Его манеры, вернее, их отсутствие ничуть не обижало меня, скорее мне было бы неприятно, если бы он продолжал только из-за того, что так принято, подавать руку, зажигалку, отодвигать для меня стул в ресторане. Он забывал, и его рассеянность казалась естественней, чем галантность этого мальчика. Должно быть, все дело в проклятом совке, который воспитал меня и долгое время уверял в бесполости советских граждан. Светские манеры в то время, когда я была девчонкой, казались чем-то смешным и вульгарным. А сейчас они входили в моду, Олег шел в ногу со временем, а я нет, вот и растерялась от его предупредительности. Словно желая окончательно сбить меня с толку, он сказал:

— Вам удивительно к лицу эта рассеянная улыбка. Вы сейчас похожи на школьницу у доски.

Оказывается, я улыбалась?

Олег завел мотор, а мне так и не удалось вспомнить, когда я сказала «да», когда согласилась на эту дурацкую прогулку. Всю дорогу я молчала и даже не поинтересовалась, куда мы, собственно, направляемся. Зато Олег болтал без умолку, продолжая строить из себя утомленного жизнью великого грешника. Должно быть, у него масса поклонниц, лениво подумалось мне. Я и не вслушивалась в его лепет.

Мы остановились на окраине города, у небольшого открытого кафе.

— Здесь варят отличный кофе.

— Вашим подружкам нравится? — весело спросила я, опираясь на его руку, чтобы выйти из машины. Я старалась проделать это как можно грациознее. Уж если пустилась в приключения, надо соответствовать.

Он сжал мои пальцы.

— У меня их нет.

— Кого, подружек?

— Да.

— Как же это вышло? — насмешливо спросила я, чувствуя, как меня охватывает безрассудное веселье.

— Не знаю.

Мне захотелось подтрунить над ним. Меня позабавила эта смесь застенчивости и дерзости, остроумия и серьезности, минутами просто смешная. Он сказал «не знаю» низким, таинственным голосом. Я покачала головой.

— Постарайтесь вспомнить. Когда началось это поголовное охлаждение?

— Я сам виноват, — серьезно ответил он, — у меня была девушка, очень миленькая, но чересчур… э… неромантичная, что ли. Этакий идеал для сорокалетних.

Я удивилась его откровенности: было видно, что Олег говорит правду, и это ему нелегко.

— А какой идеал у сорокалетних? — спросила я. — Мне недолго осталось до этого возраста, уж просветите заранее.

— Нет, вы никогда не станете сорокалетней! — запротестовал он, смутился и продолжил тихим голосом: — Вам не грозит старость, я это хотел сказать. Ваше лицо всегда будет ясным и молодым, даже если его покроют морщины.

— О! — Я стояла как громом пораженная. — Вы говорите как поэт, а не как молодой адвокат.

— Пойдемте, — сказал он и взял меня за руку. Мы сели за столик, и я вдруг почувствовала зверский голод. Подошла толстая официантка.

— Доброе утро, Олег Станиславович, — улыбнулась она, уставившись на моего спутника, — вам как всегда?

Он обернулся ко мне:

— Я часто бываю здесь до работы. Обычно беру фруктовый салат и несколько пирожных, здесь очень вкусные пирожные. А вы что будете?

Я, сглатывая слюну, заказала яичницу с беконом, мясной салат, несколько пирожных по совету Олега и большую чашку кофе. С каждой минутой мне становилось все веселее, не такой уж глупой оказалась эта затея с прогулкой. Из окна я видела шоссе, лес, упирающийся верхушками сосен в облака. Жизнь казалась прекрасной.

Олег заметил мой взгляд.

— Там, за лесом, совершенно потрясающее озеро, — сообщил он с лукавым видом, — можно искупаться потом.

— На полный желудок? — ужаснулась я.

— Марина, как вы обычно развлекаетесь? — вдруг спросил он.

Я тщательно прожевала бекон, отхлебнула сока из его бокала. Он следил за мной.

— Читаю, хожу в рестораны, гуляю, пью, треплюсь по телефону…

Он покачал головой. Я не знала зачем, но мне ужасно захотелось, чтобы этот мальчик понял, что моя жизнь полна удовольствий и смысла. У меня было такое ощущение, что я рассказываю учителю, как провела летние каникулы.

— Ладно, оставим.

Во время завтрака он принялся рассказывать мне о своей работе, он оказался весьма занятным в роли рассказчика — изображал в лицах судебный процесс, вскакивал из-за стола, говорил разными голосами. Я хохотала до упаду. Олег, тыча пальцем в мою сторону, воскликнул:

— А вас я обвиняю в том, что вы не выполнили свой человеческий долг. Вы позволили любви пройти мимо, пренебрегли обязанностью каждого живого существа быть счастливым, выбрали путь уверток и смирились! Вы заслуживаете самого жестокого приговора, и я приговариваю вас к одиночеству.

Он замолчал, залпом допил свой сок и сел. В кафе было пусто, только официантка из-за барной стойки захлопала в ладоши. Олег кивнул ей.

— Страшный приговор, — произнесла я с улыбкой.

— Самый страшный, — уточнил он, оборачивая ко мне красивое, серьезное лицо, — лично для меня нет ничего ужаснее, впрочем, как и для всех остальных. Только в этом никто не признается. А мне временами хочется выть: любите меня, любите, любите!

— Мне тоже, — вырвалось у меня.

Мне вдруг представилась моя квартира, угол стены против кровати. Опущенные занавески, старомодная картина, маленький шкаф налево от двери. Все то, что я видела каждый день утром и вечером и на что я, вероятно, буду смотреть еще много лет. Где-то сейчас Егор… Что он делает? Он не вправе, никто не вправе присуждать меня к одиночеству!

— Вы, наверное, думаете, что я решил разыграть перед вами комедию? — негромко произнес Олег. — Захотел растрогать вас?

В его светлых глазах мелькнула тревога.

— Нет, что вы, — поспешно ответила я, — я подумала просто, что вы слишком молоды для всего этого… и слишком любимы.

— Для любви требуются двое, — возразил он, — пойдемте погуляем, такая погода хорошая.

Мы вышли и направились к лесу. Я вдруг почувствовала нежность к этому мальчугану, молча бредущему рядом. Или это была нежность к небу, такому высокому и ясному, к травам, вдоль которых разгуливал ветер?

— Вам грустно?

Обернувшись к нему, я только улыбнулась в ответ.

— Мне хотелось бы, чтобы вы были счастливы, — сдавленно прошептал Олег, — я вас совсем не знаю, но мне хотелось бы… я… да что там, я восхищаюсь вами!

Руки плетьми висели вдоль его длинного красивого тела, взгляд светлых глаз был устремлен на мое лицо — жадный, смущенный, дерзкий взгляд. Мне стало жарко и невыносимо стыдно. Я хотела только одного сейчас — упасть в траву и целовать эти губы, глаза, руки. Я не испугалась своих желаний, но стыд окрасил мои щеки помидорным соком.

— Что с вами?

— Хочу искупаться, — резко сказала я и прибавила шаг.

Я знала, как это бывает, я пару раз изменяла своим официальным любовникам со случайным попутчиком, с неожиданно встретившимся одноклассником. Страсть, внезапные признания или еще что-нибудь толкало нас в объятия друг другу, а потом приходилось лгать, прятать вожделение в глазах и мучиться угрызениями совести. Лелька учила меня быть беспечной в этом отношении, но, видимо, этому нельзя научиться. Я всегда сожалела о случившемся, даже если это было наслаждением, мимолетным, но горячим.

Сейчас плотские желания охватили меня настолько сильно, что стало страшно. Я шагала и шагала, краем глаза улавливая движения Олега за своей спиной, и кусала губы от отчаяния. Я пыталась подумать о Егоре, чтобы разбить это наваждение, но образ любимого отказался спасать меня, словно принуждая действовать самостоятельно. Я была взрослой женщиной, которая вожделела мужчину, вот и все, ничего страшного.

Я обернулась в тот момент, когда Олег протянул ко мне руки, так получилось, что я сразу попала в его объятия. Секунда — и зеленое море приняло наши тела…

Не помню, как мы раздевались, но, когда все было кончено, я увидела на кустике свои трусики, рядом висела майка Олега. Все еще тяжело дыша, я расхохоталась, дергая коленками и шлепая ладонью по его груди. Он не сводил с меня восхищенных глаз.

— Вы замужем? — вдруг спросил Олег и поспешно добавил: — Не подумайте, я вовсе не хочу все испортить. Мне просто нужно знать, как вам живется.

Я нахмурилась:

— Нет, не замужем.

— Я просто вижу, что вы влюблены. Просто знаю, и все…

Он хотел еще что-то сказать, но я перебила:

— Олег, как ты меня нашел?

— Я понял, что это ваш дом.

— Какой понятливый! — Я разозлилась почему-то. — Все знает, все видит, может быть, ты скажешь, что лучше меня разбираешься в моей жизни?

Я резко села.

— Я не говорил этого, Марина!

— У тебя есть сигареты?

Я успокоилась так же внезапно, как вышла из себя, со мной всегда так происходит.

Он протянул мне сигареты, щелкнул зажигалкой.

— Извини, я не… мы не предохранились, — вспомнил Олег, — я потерял голову.

— Не волнуйся, — произнесла я снисходительно, — я пью таблетки.

— Я же говорил, ты влюблена.

— Очень логично, — хмыкнула я.

— Ты бы не стала постоянно спать с мужчиной, если бы не любила его!

— Мальчик мой, не слишком меня идеализируй! Я очень цинична и зла, у меня бывают депрессии. Я хищная, малодушная, расчетливая стерва!

Он рассмеялся и смеялся долго, заливисто, пока я не присоединилась к нему. Резко остановившись, Олег вдруг спросил:

— А почему ты не вышла за него?

— Независимость. Свобода. — Я обвела рукой вокруг.

Я не лгала ему в этот момент, я обманывала саму себя. Неожиданно я стала рассказывать Олегу о своей юности. Мы лежали голышом в траве, и я говорила, говорила. Меня давно так никто не слушал, это было так больно и так потрясающе, что мой чуткий партнер не мог не заметить, что со мной что-то происходит.

— Ты ведь сожалеешь не о том, что прошла юность… Ты сейчас моложе, чем десять лет назад, — сказал он, перебирая мои волосы, — расскажи мне, почему ты цепляешься за прошлое?

— Я не цепляюсь, — возразила я, — мне просто хочется стать кем-нибудь другим.

— Зачем?

— Может быть, тогда все изменится.

— А что бы тебе хотелось изменить?

— Все! Я хочу иметь мужа, детей, мне надоела неопределенность и вечный страх потерять ту малость, которую я имею!

— Хочешь, я женюсь на тебе? — сердитым голосом осведомился он. — Ты родишь мне мальчика и девочку, будешь готовить обеды, выезжать со мной в свет. Все это престижно, а главное — стабильно.

Мне такая перспектива показалась ужасной. Я откатилась от Олега и грустно сказала:

— Извини, ты мне нравишься, но ненастолько.

— Тебе нужен только он? — с ироничной усмешкой поинтересовался Олег.

Я кивнула.

— Только он или его время, его свобода и независимость тоже?

— Перестань изображать из себя консультанта по брачным вопросам! — вспылила я. — Ты просто красивый, самоуверенный сопляк, понял?

— Понял.

— Я переспала с тобой, потому что мне было одиноко, понял?

— Понял.

— Что ты понял?!

— Ты очень несчастна, а могла бы быть счастлива. Прости, но твоя любовь к собственным комплексам абсолютно бессмысленна…

— Как и всякая другая любовь, — возразила я быстро. — Вот ты. Почему ты меня любишь?

— Я не говорил этого! — возмутился Олег, приподнимаясь на локте.

Я возвела глаза к небу:

— Говорить об этом совсем необязательно. Я же вижу, ты влюбился в меня!

— Вот это зрение! — попытался сострить Олег, но голос у него дрогнул, и фраза прозвучала горько.

Я поднялась с земли, стряхнула с себя травинки и стала одеваться. Олег поспешно влезал в мятые брюки.

— Ты сейчас уйдешь, да? Я что-то не то сказал, я совсем не умею вести себя с женщинами, и ты понимаешь, мне трудно… Ты, наверное, права, я тебя люблю. Вот.

У него был мальчишеский вид — такой смущенный, такой виноватый и растерянный. Я замерла, прижимая к груди свою футболку, и глядела на него завороженно. Мне перестало казаться, будто я совершила глупость, и уж тем более — жестокую глупость. Кроме растерянности на лице Олега отчетливо было написано блаженство, и я знала, что стала этому блаженству причиной. Просто сейчас он боялся потерять меня. Как можно потерять то, что никогда тебе не принадлежало?

— Я думаю, мы еще встретимся, — как можно нежнее произнесла я.

— Ну да, когда ты выйдешь замуж, нарожаешь детей, а потом решишь развестись и наймешь адвоката. Им окажусь я! Учти, я возьму за это дело бешеные деньги!

— Ты неудачно шутишь последнее время, — заметила я, хотя понимала, что так он старается защитить себя, — к тому же я никогда не выйду замуж.

— Мне кажется, он любит тебя, — успокоил меня Олег, — тебя нельзя не любить. И что ты мучаешься, он ведь при тебе, вы живете вместе?..

— Люди могут жить вместе по разным причинам, разве ты не знал этого?

Олег посмотрел на меня недоверчиво.

— Но не ты. Ты-то ведь любишь его.

— А он меня — нет! — с каким-то глупым упорством продолжала настаивать я.

— Поговори со мной об этом, — серьезно предложил Олег, снова усаживаясь на траву, — почему ты так решила?

Я заметила ему, что его брюки окончательно испорчены. Но Олег только махнул рукой и, к моему непритворному ужасу, еще и поерзал из стороны в сторону.

— Рассказывай, — приказал он, похлопывая по траве рядом с собой.

Я села около него и прислонилась спиной к его теплому боку.

— Он изменяет мне.

— Ха! Большая половина мужского человечества изменяет своим любимым, но не перестает их любить! И вообще, у тебя есть доказательства?

— Его любви или его измены? Хотя, ты знаешь, есть и то, и другое. — Я рассказала Олегу о звонках, о новой квартире.

Он пожал плечами, и я почувствовал в этом жесте досаду.

— В конце концов, я отказываюсь тебя понимать. Он причиняет тебе боль, тебе с ним неуютно, ты не доверяешь ему. Мало того, у вас разные интересы, нет общих друзей, и твои знакомые ненавидят его, я так все понял?

Я кивнула.

— И что?

— И что? — переспросила я.

— И ты его любишь, и ты все еще хочешь оставаться рядом с ним и мечтаешь даже выйти за него замуж.

— Да! Да! Особенно последнее. Я попытаюсь тебе объяснить. — Мне стало вдруг ужасно смешно.

Вот бы Егор видел эту сцену — полураздетый юный красавец, к которому я прислоняюсь как к брату, с которым только что переспала и испытала от этого настоящее удовольствие и которому я рассказываю свои сокровенные тайны и мечты. Должно быть, все это нелепо. Плевать!

— Так вот, я много об этом думала. Как ни глупо это звучит, я хочу чувствовать себя уверенной в завтрашнем дне!

Олег фыркнул. Действительно глупо.

— Умом я понимаю, — продолжала я, — что штамп в паспорте не даст мне этой уверенности, что это формальность, но я цепляюсь за нее всем сердцем и душой, понимаешь, мне кажется это последней надеждой.

— Роди ему сына. Роди! Не дожидаясь никаких предложений!

— Это будет ловушкой для него, да и для меня тоже.

— Боже, — вздохнул Олег, — как же ты любишь осложнять жизнь и себе, и другим! Зачем придумывать последствия, а? Все само собой разрешится, хочешь ты этого или нет. Давай я поговорю с ним? — Последнюю фразу он произнес чуть ли не с отвращением.

Я толкнула его в бок:

— Совсем сбрендил!

Несмотря на откровенность, я не чувствовала по отношению к Олегу раздражения, как это обычно случается, если неожиданно доверишься человеку. И на беседу со случайным спутником, мнение которого меня не интересует, это не было похоже. Я была благодарна тому, кто придумал эту жизнь, нарисовал это небо, под которым нам сейчас так легко дышится, вырастил эту траву, примятую нашими телами, дал нам слова, мысли, чувства, только не научил, как распоряжаться всем этим. Оттого и казалось, будто ты одновременно властитель и раб. Я знала, что слишком от многого завишу, но сейчас думать об этом не хотелось, на меня нашло какое-то смиренное спокойствие, уверенность в том, что мое решение правильно. Я все-таки куплю эту квартиру, я заставлю Егора задуматься над тем, почему его планы не удаются, и он поймет, что уходить от меня не следует.

Когда я поделилась своими планами с Олегом, он расхохотался, обнял меня и ничего не сказал.

Прощаясь у моего подъезда поздним вечером, утомленные и счастливые, мы оба знали, что увидимся не скоро. Этот мальчик не был для меня чем-то вроде игрушки, которая вовремя попалась под руку, но и откровением юности не стал. Я отвлеклась, я открылась, но самой себе — не ему. Он же стоял передо мной, влюбленный и покорный, и понимание читалось в его глазах.

— Можно я буду звонить тебе время от времени?

— Хорошо.

Я продиктовала номер, он повторил набор цифр тихим, металлическим голосом.

— Когда ты приедешь к нам?

— Как только найду покупателя. Но я не хочу тебя видеть в вашей квартире, мне будет неловко.

— Хочешь, я сам займусь продажей. Я уговорю маму.

Я отрицательно качнула головой. Он заговорил о чем-то убедительным тоном, протягивая ко мне руки. Я не слышала его. Мне представлялась моя одинокая постель, молчаливый телефон на столике, длинная ночь, которую я не желала делить с этим добрым, умным мальчуганом. Он был слишком хорош, для того чтобы так лгать ему.

Я повернулась и открыла дверь в подъезд.

— Марина! Обещай мне, что постараешься… полюби себя!

Его слова ударили в спину с такой силой, с такой тоской, что я задохнулась. И стала подниматься по лестнице, упрямо переставляя тяжелые ноги, хотя больше всего на свете мне хотелось лечь и не двигаться, застыть на холодном полу среди окурков, плевков и пыльных следов чьих-то шагов. Но я шагала, и мне становилось все легче и легче.

Егор не звонил вот уже трое суток, хотя в последние его командировки и я, и он привыкли к долгим междугородным переговорам. Мы часто трепались ни о чем, сюсюкая в трубку какие-то нежности, а после оплачивали километровые счета. Я напрасно ожидала чего-то подобного и в этот раз.

С работой между тем был полный порядок. Во-первых, звонил Сашка и радостным голосом поведал мне, что Танька оклемалась. Стало быть, еще одна сделка подходит к удачному завершению. Во-вторых, покупатель на квартиру Эльмиры оказался сговорчивым малым, несколько театрально закатывающим глаза от восторга по поводу ее хором. Договорились, что он на днях внесет задаток. Риелтора при нем не было, мужик самостоятельно решал все вопросы.

— Жене хочу сюрприз сделать, — басил он, носясь по квартире, — вот вернется из отпуска, а тут ей подарок.

Повезло бабе, вздыхала я мысленно.

Хотя жаловаться на судьбу мне уже надоело. Да и несправедливо это было. Если выписать на листочек все плюсы моего существования, они явно перевесят минусы. Вернее, один здоровенный минус — отсутствие Горьки. У меня есть любящая мама, есть подруга — единственная, пусть и вздорная, бесцеремонная, зато верная. У меня есть юный поклонник, у которого очаровательная, хоть и некрасивая родительница, а она в свою очередь имеет большую, удобную во всех отношениях квартиру. Квартира нашла покупателя. Вернее, я нашла покупателя. А еще точнее, он нашел меня. И все это совершенно неважно, просто мне необходимо найти положительные стороны в своей жизни. Они должны быть! Вот, например, солнышко, жадно слизывающее с моего подоконника пролитое молоко. Или ветер — тихий, робкий, но такой приятный. Все это мое.

А вот еще телефон. Иногда он звонит, и я понимаю, что нужна кому-то. Ну хотя бы самую малость…

— Маринка, мы едем, — пропел Саша в трубку.

— Хорошо. Жду.

— Марин, слышишь? — продолжал радоваться он непонятно чему.

Я прислушалась:

— Что?

— Птички поют, — сообщил Сашка.

Мне представилось, как его юное, розовое лицо растягивает бессмысленная счастливая улыбка. Я с трудом подавила завистливый вздох.

Из трубки уже доносились монотонные гудки. Разозлившись на себя, быстро опустила ее на рычаг. Вдруг Егор звонил, а было занято? Определенно я превращалась в неврастеничку. Он вообще мог позвонить еще вчера или позавчера, когда я занималась любовью с мальчиком Олегом. Нет, это ненормально все время думать, об одном, все время ждать…

Через полчаса, когда я уже довела себя до нервного срыва и, тупо раскачиваясь, сидела за столом, раздался звонок в дверь. Знакомые лица немного меня успокоили, мне необходимо было знать, что в этом мире осталось хоть что-то, к чему я привыкла.

Таня выглядела довольно помятой, но улыбчивой. Александр время от времени бросал на нее обеспокоенные взгляды, и я подумала, что он сменит не только профессию, но и холостяцкий образ жизни. Так случается — мы вдруг чувствуем ответственность за кого-то, а потом благодарность к этому человеку за то, что он дал нам возможность проявить себя с лучшей стороны. Постепенно, совершенно незаметно благодарность перерастает в нечто большее. Откуда я все это знаю, интересно?

— Ну что, едем? Ты чего до сих пор не одета?

— Я одета, — ответила я и указала на свои джинсы и мятую футболку.

Он не удержался и присвистнул, а Кожевникова несмело хихикнула:

— Марина так всегда ходит, ты разве не заметил?

— Я думал, это было случайно, — усмехнулся Александр.

Мы вышли, во дворе нас поджидал джип Влада вместе с ним самим и его Фариком? Джаником?

— Рафик, трогай!

Телефон стал для меня живым существом, ненавистным, злорадно поблескивающим, тупым зверьком. Почему-то звонили не те, не тогда. В голову мне били где-то подцепленные строки: «Все на свете к нам приходит — в день, когда уже не просим». Гениально, так и представляю — я лежу в ванной с перерезанными венами, а тут звонит телефон, междугородка, голос Егора, умоляющий телефонистку подождать еще немного, ведь я должна быть дома… Бред, какой все это бред.

Несколько раз звонил Олег, его голос — смиренный и умоляющий — я слушала будто издалека. Звонила мама, ее я слушала на автоответчике. Потом позвонила Лелька и напомнила, что завтра у нее свадьба, тон подруги не предвещал ничего хорошего. Что ж, постараюсь не опаздывать. Я теперь никогда не буду опаздывать, потому что в принципе уже успела — все, финиш. Я окончательно выдохлась. Деньги Кожевниковой в сейфе, и я прекрасно понимала теперь, что не возьму их оттуда. Это не совесть во мне проснулась, это росло мое равнодушие — ну купит Егор квартиру, ну уйдет, чему быть, того не миновать.

— Марина, возьми трубку, а то я сейчас приеду — и будет хуже! — услышала я Лелькин голос по автоответчику.

— Ну что?

— Ты почему не перезвонила, я же просила! Только попробуй испортить мне свадьбу! Ты моя свидетельница, я буду в розовом платье, поняла?

— Нет.

— В розовом! Стало быть, ты должна быть в голубом, это будет смотреться потрясно, сечешь?

— Боже, как ты разговариваешь! — безразличным голосом заметила я.

— Это все Маринка! Так есть у тебя голубое? Я знаю, есть, тебе мама из Чехословакии привозила, помнишь?

Я ответила, что не помню и вообще хочу спать.

— Погоди, ты с Егором придешь? Нет? Отлично! Игорь будет свидетелем у Валерки, вот и познакомитесь!

— Значит, розовое платье и свидетель по имени Игорь? — смиренно уточнила я.

Лелька насторожилась:

— А что? Между прочим, твоя мама с ним недавно познакомилась, оценила по десятибалльной шкале на девятку…

— А с десяткой вы мне никого не нашли? Отличника, значит, я недостойна?

— Чего ты кипятишься? Если бы тебя можно было застать дома, мы бы все разногласия давным-давно уладили. А так как ты где-то шляешься, пришлось все решать самим. Хочешь, Игорь за тобой завтра заедет?

— Нет. Я приду с другим, — неожиданно для себя заявила я.

Лелька, видимо, проглотила язык от удивления и несколько мгновений молчала, тяжело дыша в трубку. Потом на мою бедную голову посыпался шквал вопросов: кто такой? где познакомились? почему раньше молчала? И так далее, вплоть до величины его достоинства и поз, в которых мы побывали.

Я остудила пыл подруги единственным доступным мне способом — просто повесила трубку и отключила телефон. Теперь уже все равно, будет звонить Егор или нет. Через минуту я включила аппарат и набрала номер Олега, записанный у меня на автоответчике.

— Это Марина, я тебя не разбудила?

— Нет, — отрывисто сказал он, — что-то случилось?

— Да. Завтра моя подруга выходит замуж, мне надо быть в голубом платье и с кавалером. Ты согласен?

— Купить тебе платье?

— Нет, стать моим кавалером.

— Ты серьезно? — Я слышала, как он судорожно сглотнул. — Извини, я сейчас сигарету возьму. Да, Марин, да, конечно!

— Отлично. Завтра в десять у метро «Дмитровская».

— Зачем? Я заеду за тобой, иначе тебя в твоем голубом платье увезет какой-нибудь шустрый малый. Полдесятого я буду у тебя.

Я легла спать с мыслью о том, что Олегу удался тон настоящего мужчины — решительный и немного насмешливый. Мне захотелось подчиниться ему, но я знала, что таким образом просто-напросто подменяю реальность на вымысел. Выдаю, так сказать, желаемое за действительное, ведь мне больше всего на свете хотелось, чтобы на его месте был Егор. Я знала, что на этом заканчиваются мои истинные желания и начинается месть, пусть подсознательная, пусть мелкая, но оттого еще более противная. Однако ничего поделать с собой я не могла, завтра полдесятого в голубом платье я буду ждать парня, моложе меня на семь лет, влюбленного по уши, чужого и ненужного мне.

Олег не опоздал ни на секунду. Когда я открыла дверь, он едва смог справиться с выражением своего лица. Страх сменился надеждой, надежда при виде меня улетучилась, мелькнул ужас вперемешку с восхищением, а затем на его физиономии прочно утвердилась несчастная любовь. Я знала, что выгляжу великолепно.

— Ты просто сногсшибательна! — подтвердил мою мысль Олег.

Впрочем, о нем я могла бы сказать то же самое. Этот юнец прекрасно держался в строгом костюме, хотя обычно парни его возраста кажутся в нем смешными и неуклюжими. Приглаженные темные волосы придавали его лицу строгость, подбородок чисто поблескивал, подчеркивая линию губ. Рот у него был особенно притягателен, но, когда Олег медленно, несмело склонился надо мной, я почувствовала досаду. Мне не хотелось его целовать, так же, как не хотелось, чтобы он целовал меня. Тут до меня окончательно дошло: то, что я задумала, был чистой воды фарс. Красивый, элегантный мальчик войдет со мной под руку в гостиную моей подруги, и гости, включая мою маму и саму невесту, станут перешептываться за моей спиной. Что-нибудь вроде: «наконец-то у нее появился настоящий мужчина!», «оказывается, она еще кое-что может!».

Мне стало так невыносимо противно, что я потянулась к бретелькам своего великолепного голубого платья, дабы стянуть его с себя, словно избавляясь от маски.

— Марина, пойдем, а? — умоляюще прошептал Олег.

У него были такие грустные, такие нежные глаза, что я не решилась сорвать этот дурацкий спектакль. Будь что будет!

…Я увидела наше отражение в огромном зеркале Лелькиной прихожей. Нельзя было сказать, чтобы молодость Олега так уж бросалась в глаза. Мы смотрелись гармоничной парой — с приклеенными улыбочками, оба прилизанные до невозможности, не глядящие по сторонам.

— Марина, познакомь меня со своим молодым человеком! — подлетела ко мне мама.

— Это Олег, это моя мама.

— Что вы?! — Олег галантно чмокнул ей руку. — Я подумал, вы сестры, честное слово.

Мама благодарно захихикала.

— Давайте проходите, уже все собрались. Сейчас выкупят невесту, и мы поедем в ресторан, в «Гвидон», между прочим, — она подмигнула, и мне вспомнился Матвей Петрович — жених-повар, — оттуда на Воробьевы горы, потом куда-то еще, а потом на дискотеку. — Лелька придумала какую-то особенную программу — то ли мужской стриптиз, то ли рулетку для гостей.

— Как интересно, — вежливо произнес Олег, поглаживая мои пальцы.

От мамы этот небрежно-ласковый жест не укрылся, я смело заглянула ей в глаза и прочла там изумление, медленно перерастающее в недовольство. Начинается, подумала я, мама устроит скандал только из-за того, что я не сообщила ей о своем новом любовнике!

— Олег, вы не могли бы оставить нас на пару минут? — нежно прощебетала моя родительница, не спуская с меня мечущих молнии глаз. — Вон там напитки, подкрепитесь пока.

Он вопросительно посмотрел на меня, словно дрессированная собачка. Я едва заметно кивнула, и Олег направился к столикам с напитками. Мне стало смешно — еще вчера он играл партию главной скрипки, а теперь по-настоящему счастлив, выполняя мои указания.

— Послушный, — прокомментировала мама, не пропустившая наш обмен кивками и взглядами, — ну рассказывай.

— Холост. Молод. Богат. Влюблен.

— Ты дура, Марина!

К счастью, я слышу эту фразу на протяжении тридцати двух лет довольно часто, поэтому не обиделась. Хотя было непонятно. Без жениха — дура! С плохим женихом — дура! С красивым, богатым, молодым — тоже, выходит, дура.

— Мам, в чем дело? Олег симпатичный парень, любит меня и даже предлагает замуж. Или ты подозреваешь, что я наняла его, чтобы успокоить вас с Лелькой?

Мама горестно покачала головой.

— Как бы я хотела, чтобы это была твоя свадьба, — очень логично заявила она.

— Успеется еще, — отмахнулась я и помахала Олегу, который настороженно наблюдал за мной из угла комнаты.

— Марина, ты рассталась с Егором? — неожиданно резко спросила мама.

Я поправила прическу. У меня очень непослушные волосы, и хотя я с утра вылила на голову пузырек лака, они все равно умудрялись лежать не так, как надо.

— Марина! Я тебе вопрос задала.

Дурацкие волосы! И я сама дура, это правда!

— Зачем тебе знать, мам?

— Значит, ты ему изменяешь, — удовлетворенно кивнула она, — и давно? Ты понимаешь, что делаешь вообще? Да, вы живете в гражданском браке, но это не повод, чтобы гулять на стороне! У тебя никогда не было совести… Ты никогда не думала о других…

С изумлением я смотрела, как моя мама плачет. Все в голове у меня смешалось — мама встает на защиту Егора, которого терпеть не может, мама ревет как девчонка, моя мама, слезы которой я видела последний раз лет двадцать назад, когда она сожгла утюгом свои любимые летние брюки.

— Мам, что происходит? — еле выдавила я.

— То, что я вырастила законченную эгоистку! Я уже давно смирилась с тем, что ты забываешь о родной матери и можешь запросто не отвечать на звонки, не справляться о моем здоровье, не встретить меня, наконец, хотя мы договаривались… Плевать на то, что свою единственную подругу ты игнорируешь, ты плюешь ей в душу. К этому мы с Лелькой привыкли. Но этот мальчик… Он ведь действительно влюблен в тебя, и ты позволяешь…

— Я не могу запретить ему любить! — вспылила я.

— Дело не в этом, — устало возразила мама.

Я вдруг увидела, что у нее под глазами темные круги, что на ее крутой, высокий лоб наползли морщинки, безжалостно приближая мою мамочку к старости, которой она так боялась. А может быть, вовсе не боялась, не знаю. Да и что я знаю о ней?

— Ты ведь любишь Егора, — утвердительно сказала она.

Я кивнула. Мне было невыносимо стыдно, но из-за этого я еще серьезней настроилась на ту игру, что затеяла, придя сюда с Олегом. Мысль о том, что я поступаю гадко, была невыносима, противна и… недопустима. Я не могу ошибаться, я все делаю правильно, потому что иначе и быть не может!

— Марина, девочка моя, как же ты запуталась! Мама потянулась обнять меня, но этот порыв показался мне неуместным. Мне не нужна была жалость.

— Я в порядке, ма, — сказала я.

Она внимательно, недоверчиво посмотрела на меня, словно не узнавая. Презрение и обида сквозили в ее взгляде.

— Что ты делаешь? Зачем? Я понимаю, мы достали тебя тем, что лезем в твою жизнь, но это была лишь своего рода игра, и ты это прекрасно знала. Зачем ты все рушишь, Марина? Ты же сама себе этого не простишь.

— Да что случилось-то? Чего не прощу?

— Нельзя так поступать с людьми, детка! Ты бесконечно врешь…

— Мам, тебе о чем-нибудь говорит фамилия Грушницкий?

Она мигом постарела, сгорбилась, и я уже проклинала себя за этот вопрос — неуместный, глупый и жестокий.

— Ты встретилась с ним.

— Да.

— Он узнал тебя?

— Нет, не узнал. У него есть дочь, мы жутко похожи.

— Да? А его новая жена? Знаю, знаю, прекрасная, ухоженная стерва! Однажды мы столкнулись в магазине, я и его новая семья. Я не рассказывала тебе…

— Вот видишь, и ты не все мне рассказываешь! Мама осеклась:

— Для этого упрека ты вспомнила об отце?

— Нет, — растерялась я, — просто вспомнила.

— Какая же ты дрянь!

Столько в ее словах было горькой убежденности в этом, что мне стало невыносимо больно. А еще захотелось ответить тем же, я даже открыла рот, я знала, что сказать, чтобы причинить ей боль. Передо мной стояла моя мать, и мне было наплевать на это, лишь бы посильнее ударить, не дать в обиду себя. Но я не решилась произнести это. Мама так отреагировала на его фамилию, что сказать о смерти Грушницкого я не смогла. Я злилась на себя за это, но одновременно чувствовала облегчение оттого, что вовремя опомнилась. Что происходит со мной? Что может произойти с человеком, чтобы он захотел обидеть собственную мать?!

— Марина, тебе очень идет это платье, — металлическим голосом сообщила мама.

— Спасибо. Это ведь ты мне его привезла. Спасибо, мам.

Мама прижала меня к груди и потихоньку отвела на кухню, где усадила за стол и налила валерьянки — себе и мне. Влетевшая в кухню Лелька повела носом, учуяла запах и пробормотала:

— Веселая у меня свадьба! Да, между прочим, чей это красивый мальчик с серыми глазками? Если бы я сегодня не выходила замуж, я бы… ух!

— Это мой. Его Олегом зовут.

Мама вдруг прыснула. Мы с Лелькой переглянулись и засмеялись тоже, и мне показалось на миг, что все прекрасно и так и должно быть.

— Мы там у входа тебе подарки бросили. Помнится, ты мечтала о посудомоечной машине?

— Марина, ты с ума сошла!

— Это Олег, он богатенький.

— Везучая! А что случилось с Егором?

Мама, как я заметила, безуспешно строила Лельке предупредительные гримасы за моей спиной.