Богословское-На-Могильцах

ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой подробно рассказано о долгом жизненном пути князя Гавриила Петровича Гагарина, коего одни современники считали человеком чести и чувства, а другие, напротив, приписывали ему помыслы низменные и корыстные…

Гаврила Державин. Водопад

Князь в лицедействе был многоопытен и весьма искусен. Он загодя вышел на дорогу, выжидая, когда кто- нибудь из дозорных мужиков подаст условный знак.

Еще накануне прискакавший в усадьбу нарочный известил князя, что, возвращаясь из Троицкой лавры, император, возможно, соизволит прибыть к обеду в Богословское-на-Могильцах.

И уже задолго до рассвета потянулся дымок над барскими кухнями, разосланы были за куропатками егеря в барский лес и ошалевшие от грозных окриков дворовые девки опрометью бежали от прудов с отчаянно бьющимися в деревянных бадейках карпами.

Однако же, когда кортеж въехал в усадьбу, Гавриил Петрович сумел натурально изобразить неожиданную и неописуемую радость и даже как бы запыхался слегка, показывая этим, что торопился, увидев из окна императорскую карету.

Трясет напудренным париком князь Гавриил, а сам опытным глазом вглядывается в Павла: в настроении ли, не выкинет ли какое-нибудь коленце, до которого всегда был великий мастер?

Павел Петрович держал на лице выражение, подобающее христианину, только что приобщившемуся к святыням, — был молчалив и благостен, князя не оборвал, сказал негромко: «Ну, полно, полно», притянул голову Гавриила Петровича и поцеловал в лоб всхлипнувшего от умиления князя.

Они были знакомы с детства: Гагарина назначили в «совоспитанники его Императорскому высочеству».

Воспитанием будущего императора занимался граф Иван Панин, часто бывал при дворце и его брат, генерал Петр Панин, — они-то, преследуя дальние цели, и ввели в окружение наследника своего племянника. Гагарин был на девять лет старше Павла. Поэтому составлял он общество великому князю не столько в науках (которые тот, как свидетельствовал придворный учитель Семен Порошин, «слушал не без скуки»), сколько в забавах на плацу, когда под их команду отменно маршировали солдатские цепи и безупречно держал конный строй любезный его императорскому высочеству кирасирский полк.

Не менее охотно «сотоварищ» участвовал в потехах с игрушечными солдатиками, когда, строго по ранжиру выстроив их в безупречные шеренги, они палили с Павлом Петровичем по этим шеренгам из крошечных пушек, доверху наполнив апартаменты наследника сизым пороховым дымом.

На эти забавы мать-императрица не появлялась. Она вплывала иногда на уроки по математике и географии. Слушала ответы учителю и брезгливо оттопыривала губу: наследник российского престола отвечал косноязычно, багровея и покрываясь бисером пота под ледяным взглядом Екатерины. Великовозрастный его приятель отвечал не лучше, а посему из дворца не отчислялся — при юноше, который был бы более искусен, понятлив в науках, Павел Петрович выглядел бы совсем непрезентабельно.

Но князь Гагарин отнюдь не был туп и непонятлив! Вся его последующая жизнь показала, что обладал он изрядными способностями к точным наукам, был памятлив в языках и имел изрядную склонность к словесности и риторике.

«В молодости моей, — писал князь, — учился я прилежно и понятно и почерпнул просвещения, какие только имел случай почерпнуть».

Но более всего он преуспел в тончайшем ремесле придворного политеса и еще, несмотря на сравнительно юный возраст, быстро и досконально изучил переменчивый и злопамятный нрав своего высокого покровителя, сумев, в отличие от большинства других придворных, навсегда сохранить благорасположение будущего императора.

Он искренне считал Павла своим благодетелем, хотя судьбе было угодно распорядиться таким образом, что именно Гавриил Гагарин, а еще более его сын, не желая того, способствовали мученической гибели императора…

Послужной список владельца усадьбы длинен и разнообразен.

«Русский биографический словарь» Александра Александровича Половцева, многолетнего председателя Русского исторического общества, начинает статью о Гаврииле Петровиче Гагарине такой многозначительной фразой: «В юности пользовался расположением Елизаветы Петровны».

Летом 1773 года двадцативосьмилетний князь — волонтер в турецкой кампании. Главнокомандующий Петр Румянцев, заметив гагаринскую смелость и смекалку, производит его в премьер-майоры. Через год он получает и первое придворное звание: камер-юнкер.

О камер-юнкерстве мы нынче знаем только по пушкинской биографии, когда высочайшим указом от 31 декабря 1833 года титулярного советника «всемилостивейше пожаловали» в это звание. И как записал П. И. Бартенев со слов П. В. Нащокина, «друзья, Виельгорский и Жуковский, должны были обливать холодною водою нового камер-юнкера: до того он был взволнован этим пожалованием! Если б не они, он, будучи вне себя, разгоревшись, с пылающим лицом, хотел идти во дворец и наговорить грубостей самому царю».

Но негоже нам со столь высокой меркой подходить к князю Гавриилу: и век иной, и натура иная, и лет ему было, заметим, двадцать девять, так что в отличие от поэта не было у него основания сказать: «…я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам)». Князь Гагарин первым придворным званием должен был быть доволен: карьера его двигалась успешно. В царствование Екатерины каждый, кто получал это звание, сразу же становился обладателем чина статского советника (бригадирское звание по петровской «Табели о рангах»; при Александре I велено было считать камер-юнкерское звание не приносящим никакого чина).

Князю при дворе Екатерины жалуется чин за чином: через десять лет Гагарин уже камергер, а с 1793 года — сенатор. Еще через девять лет он будет заседать в Государственном совете рядом со своим тезкой Гаврилой Романовичем Державиным. Позже сменит знаменитого стихотворца на посту президента Коммерц-коллегии, иными словами — министра торговли. Особой близости между ними не было, но были они оба несдержанны на язык и некоторыми своими суждениями приводили в остолбенение не только чиновничье племя, но и высших сановников империи. Один прилюдно, правда за глаза, обозвал Павла дураком. За это могли и в Сибири сгноить — а Державину сошло с рук. Только был он именным указом отослан из совета в Сенат без права входа во время высших заседаний в кавалергардскую залу.

Недаром у Пушкина: «Державин, бич вельмож!» А поэт пушкинской поры Владимир Сергеевич Филимонов в стихах, посвященных Державину, написал так:

Что касается князя Гагарина, он, казалось бы, и в мыслях не мог произнести хулу на своего благодетеля! Но вот член одной из правительственных комиссий Н. С. Ильинский записал однажды в дневник, что в беседе про то, какими путями появляются на свет божий новые законы, князь Гавриил Петрович изволил заметить, что «в самодержавном управлении, где государь делает что хочет, трудно утвердить законы. Вот сегодня мы поднесем государю, он утвердит, а завтра отменит. Это мы видим сами теперь ежедневно».

В описываемые годы Гагарин почти безвыездно жил в Петербурге, но имение себе он уже приглядел. Произошло это, по всей вероятности, не ранее 1775 года, когда сочетался он законным браком с девицей Прасковьей Федоровной, урожденной Воейковой.

Про нее мы никаких подробностей не знаем, за исключением того, что замуж она вышла восемнадцати лет; и еще в письмах княгини Натальи Репниной к князю Александру Куракину нашлась такая шпилька по поводу молодой Гагариной: «Сколько я могла приметить, то достоинства ее весьма закрыты».

Уж не Федора ли Матвеевича Воейкова, генерал-аншефа и святого Александра Невского кавалера дочь пошла с князем под венец? «Российская родословная книга», изданная в 1857 году Петром Долгоруким, про генерал-аншефа сообщает, что был он «муж ума замечательного и редкой по своему времени образованности», а также подтверждает и нашу догадку. А раз это так, то свояком с 1775 года князя Гагарина стал литератор, позже профессор Дерптского университета Александр Федорович Воейков.

И получается довольно любопытная ситуация, когда за государственным столом князь Гагарин восседал бок о бок с патриархом русского классицизма, главой литературного кружка архаистов, а за столом домашним делил семейную трапезу с членом будущего озорного и остроязычного «Арзамаса». Становится понятно, почему в 1930-х годах тогдашний директор Литературного музея Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич дал указание сделать фотографии и тщательные обмеры усадьбы Богословское-на-Могильцах. Весьма соблазнительна мысль, что в те годы в распоряжении Владимира Дмитриевича имелись не дошедшие до нас документы о том, что чарующая своим голосом Евтерпа — муза поэзии — не раз приводила под сень усадебных деревьев знаменитых своих питомцев…

Эти снимки с немалым трудом отыскались в архиве Литературного музея. Сделал их в 1933 году А. Т. Лебедев — фамилия его хорошо известна подмосковным краеведам. Его работы имеются и в Союзреставрации, и в филиале Музея архитектуры в Донском монастыре (недавно родственники Лебедева сдали сюда несколько альбомов с видами подмосковных усадеб, все они также датированы началом 30-х годов — интересна эта коллекция чрезвычайно!).

Серия снимков с надписью на обороте «Богословское-на-Могильцах» не порадовала нас ни скульптур^ ными группами у пруда, ни изображением барского дома — все это к моменту съемки уже безвозвратно исчезло. А. Т. Лебедев сфотографировал церковь, аллею к прудам и один из прудов. Для дальнейшей реставрации усадьбы, которая, хочется верить, будет успешно завершена, эти снимки имеют немалое значение.

Однако же вернемся в век девятнадцатый.

О Воейкове на страницах воспоминаний его современников много добрых слов не соберешь. Один из первых «арзамасцев», он получил в этом обществе прозвище Дымная печурка.

В «Арзамасе» прозвища были у всех: Пушкин — Сверчок, Вяземский — Асмодей, Батюшков — Ахилл, Жуковский (из чьих баллад были взяты все эти имена) — Светлана. А вот Воейков — Дымная печурка… «Он не имеет довольно постоянства, чтобы держаться одной и той же мысли», — писал о Воейкове Василий Андреевич Жуковский. Воейков принес Жуковскому много горя. Войдя в близкую ему семью Протасовых, он исковеркал жизнь дорогим поэту людям, свел в могилу совсем молодой Сашу Протасову, ставшую по воле властной матери его женой…

Задира и скандалист, особенно когда бывал во хмелю (а с годами это случалось все чаще), он затевал бурные ссоры, и каждый раз посылали за Жуковским, которого Воейков явно побаивался…

А был Воейков далеко не бесталантлив, его поэма «Дом сумасшедших» пользовалась большой популярностью, вошла в историю отечественной литературы, и Пушкин не раз отмечал его стихи. Но… Дымная печурка. Лучше и не скажешь.

Для князя Гагарина близость к литературным кругам не была случайной. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона говорит в биографической справке о нем: «князь-писатель». Правда, в длинном списке произведений большей частью труды богословского характера: различные акафисты и описания житий и чудес. Но были у него, возможно, и другие творения, однако историки литературы приписывают их князю с большой осторожностью.

Считается, что он автор перевода комедии французского драматурга Ж. Ф. Сен-Фуа «Арлекин в серале» (1769). Отдавали ему многие современники и авторство популярной в те годы эпитафии: «Прохожий! Ты идешь, но ляжешь так, как я…»

А что говаривали они о князе?

Упомянутый уже нами Ильинский писал, что был тот «умным и веселым человеком». Князь Николай Репнин, скучая о нем, сетовал в письме князю Борису Куракину: «Князь Гагарин точно в воду канул. Я об нем совсем ничего не слышу». Граф П. В. Завадовский писал о Гагарине в июле 1800 года одному из братьев Воронцовых: «Он мне сделал чувствительное благодеяние. Молви при случае, я тебя прошу, и от себя за то ему спасибо. Я ему благодарен на весь мой век».

В рекомендательном письме, данном Гагарину во время первого его путешествия по Европе, русский посланник в Польше К. Сальдерон так отзывался о нем: «Этот молодой человек, который обещает много; я знаю, что у него есть честь и чувство. Оказывайте ему всевозможное внимание и учтивость: он заслуживает».

П. И. Панин писал А. Б. Куракину о молодом князе: «Он хотя именем не богат, но чувствием истинных добродетелей и прилежанием к познаниям изобилен».

А как проявил он себя на государственной службе?

И здесь имеются у нас довольно обширные свидетельства. Известно, что князь успешно показал себя на дипломатическом поприще: в 1790 году был в составе посольства, подписавшего выгодный для России договор со Швецией. Но еще больших успехов Гагарин достиг в вопросах политики внутренней.

В огромном библиотечном картоне «Указов и распоряжений Павла I» под № 90 подшита записка Гагарина и генерал-прокурора П. X. Обольянинова «О распространении и усовершении шелковичного производства в полуденных губерниях Российской империи». Дотошно обследовав Астраханскую губернию и горную часть Крымского полуострова, авторы записки приводят свои предложения о том, как увеличить выгодное государству дело, какие на это надобны средства и как скоро будет от них отдача.

А за год до этого Гагарин письменно изложил свои соображения о заселении восточных окраин Сибири, опять же скрупулезно подсчитав, какой будет доход казне от возделывания пустующей земли поселенными на ней отставными солдатами, а также семьями крепостных, которые будут зачтены помещикам в рекрутский набор. Сохранили архивы и его выкладки по поводу того, какая имеется разница на железоделательных заводах оттого, что одни заводы отданы коммерческим компаниям и они процветают, а другие — казенные и труд на них только лишь подневольный. Есть и составленный им документ об учреждении страховой конторы. Словом, занимался он коммерцией обстоятельно, с видимым желанием принести посильную помощь отечеству. Впрочем, во всех этих заботах ни на минуту не забывал он и о своем благе…

Имение Богословское-на-Могильцах (чаще называемое в те годы по имени усадебной церкви Иоанна Богослова Богословским) приносило князю немалый доход. Был у него здесь винокуренный завод, который он расширял год от году. Однако успешное занятие винокурением обернулось для него однажды крупной неприятностью. В Петербурге был получен донос, что вино из Богословского разбавляется неведомо чем, а посему дурного качества и пагубно для здоровья. Скандал Гавриил Гагарин старательно тушил, потратив на это, надо думать, немалые средства. Но гагаринские недоброжелатели все-таки сумели довести срамную для него бумагу до канцелярии императрицы, и она назначила весьма суровое для княжеской карьеры наказание: запрет являться ко двору.

Видный сановник, впоследствии министр юстиции Д. П. Трощинский в письме графу А. Р. Воронцову, близкому знакомому Гагарина, тоже пребывавшему несколько лет в должности президента Коммерц-коллегии, писал так: «Если бы тут нашлось какое мошенничество — конечно бы, не удалось князю Гагарину так выпутаться из этого дела… ибо теперь, конечно, никто бы не закрыл виноватого».

В своем письме Трощинский раскрывает подоплеку этой истории: «Граф Алексей Орлов-Чесменский, не любя очень князя Гагарина и желая ему пуще повредить, прислал письмо к Государыне и пробу запечатанного того вина, которое в Москву с дурным духом и пеною подозрительною поставлено было князем Гагариным». Далее автор сообщает, что присланное вино было тщательно исследовано придворными медиками и аптекарями и все они пришли к выводу, что здесь налицо напраслина. Однако же граф продолжал плести интригу, которая и обернулась для князя Гавриила недолгой опалой.

Письмо написано в апреле 1796 года, через полгода с небольшим скоропостижно умирает Екатерина II, на престол восходит Павел и фортуна вновь лучезарно и многообещающе начинает улыбаться князю.

Новый император незамедлительно выплачивает кредиторам гагаринские долги («коих считают до трехсот тысяч» — помечено на одной из бумаг воронцовского архива), да сверх того дает ему 30 тысяч на поездку за границу для поправки здоровья. Но князь в чужие пределы ехать не собирается — сейчас его место при дворе, где щедро раздаются царские милости тем, кто был при Екатерине в опале и забвении. В апреле 1797 года Гагарин получает Александровскую ленту и многие другие знаки благосклонности Павла I.

Князь Гавриил был заботлив к своей репутации. Он хотел, чтобы о нем говорили не только как о близкой ко двору особе, но прославляли его добродетели. Повод для такого прославления был: в 1789 году Гагарин взял опеку над осиротевшим сыном Петра Панина. Любил говорить об этом, проявлял, особенно на людях, беспокойство о его карьере.

В эти годы фамилия князя часто встречается в переписке петербургской и московской знати — отмечаются его успешная государственная деятельность, благосклонное отношение к нему императора, цитируются экспромты и остроты Гавриила Петровича.

Нет оснований сомневаться, что годы, когда Гагарин владел Богословским-на-Могильцах, были самыми заметными в истории села.

Прав оказался архитектор Сергей Васильевич Демидов, когда советовал именно с этой поры начать изучение усадьбы.

Князь жил на широкую ногу. Съезжались в Могильцы гости из Москвы, а то и из Петербурга, взлетал по вечерам, отражаясь в глади прудов, фейерверк, пугая своим треском и многоцветьем красавцев оленей, пасущихся за высоким забором в княжеском зверинце.

Это было поместье богатого барина, но не только. Он был просвещенным человеком, интересовался науками и искусством, в тенистых аллеях, сбегающих от дома к прудам, можно было встретить и известного литератора, и иностранного посла, и чиновника высокого ранга.

Современники отдавали должное его уму и природной сметке, но они, как мы теперь знаем, написали про него и немало дурного.

Впрочем, писалось это уже в годы опалы князя Гавриила Петровича Гагарина, когда многие, еще недавно заискивающие перед любимцем Павла I, торопились отомстить ему, очернив в своем кругу и в глазах потомства.

В 1811 году Ф. В. Ростопчин представил великой княгине Екатерине Павловне «Заметки о мартинистах» (масонах. — Авт.), где немалую часть написанного посвятил князю Гагарину. «Это был один из тех людей, которые высказывали большую привязанность великому князю Павлу и дозволяли себе порицать мероприятия Екатерины II. Это был человек умный, деловой, но низкий, интересан, развратный, кутила, опутанный долгами и потерявший всякую репутацию».

Как видим, черной краски и бранных слов граф для давнего своего знакомца не пожалел. Однако написано это, обратите внимание, через три года после смерти князя. Опальный Ростопчин, удаленный Александром I от двора, сводил последние счеты со своим соперником в постоянной борьбе за близость к Павлу I. Есть в этих «Заметках» не только уничижительные эпитеты, но и серьезнейшее для чести князя обвинение: «Единственно только страх заставил его сделаться предателем…» И далее Ростопчин уверял, что, будучи обер-прокурором, Гагарин выдал императрице Екатерине II тайны русских масонов. А в тайнах этих он был достаточно осведомлен, так как являлся «гроссмейстером главной масонской ложи в Москве».

Надо сказать, что убеждение в предательстве князя разделял не только Ростопчин. В одном из писем современников (а написано оно за десять лет до ростопчинских «Заметок»!) встречалось утверждение, что свою «Записку» Екатерине тогдашний московский главнокомандующий А. А. Прозоровский составил на основе рассказа князя Гагарина. Однако в ряде документов это обвинение оспаривается.

Но не все в запоздалом доносе графа Ростопчина было выдумкой. Гагарин действительно был гроссмейстером. И не только! Полностью его тайное звание звучало так: «Гроссмейстер всех лож, председатель национальной ложи и префект капитула Феникса». А еще в выданном ему дипломе были такие строки: «Высокопросвещенный, свободнопринятый каменщик, рыцарь, брат пурпуровой ленты. Ему предоставляется действо высшего суда над членами Ордена».

А чтобы была понятнее значимость всех этих чинов и званий, приведем всего лишь одну строку из бумаг известного московского масона А. А. Ржевского: «Четыре ложи в России — Петр Татищев, Н. Н. Трубецкой, Новиков и Гагарин».

В этой фразе для нас очень важно появление нового имени — Николая Ивановича Новикова. Неутомимый просветитель, писатель, журналист, человек горькой и трагической судьбы, он по праву должен занять свое место в этом повествовании. В переписке многих известных людей XIX столетия имена Новикова и Гагарина стоят рядом. Несомненно, что начало их знакомству положила общая принадлежность к братству вольных каменщиков — масонам.

В XVIII столетии масонство было повальным увлечением петербургских и московских дворян. Для одних это была всего-навсего великосветская игра, другие преследовали какие-то личные или политические цели, третьи (и к ним в первую очередь относился Новиков) страстно жаждали духовного единения, служения обществу. Рассказывают, что в первые годы своего царствования Екатерина II на вопрос, где тот или иной вельможа, получала обычно ответ: «В ложе, ваше величество». Но это было, повторим, вскоре после ее восшествия на престол, когда Екатерина еще считала необходимым заигрывать со своим окружением. Вскоре она стала неутомимой гонительницей «вольных каменщиков», к каким бы слоям общества они ни принадлежали.

«В то время существовали в России люди, известные под именем мартинистов… — писал А. С. Пушкин в статье «Александр Радищев». — Странная смесь мистической набожности и философического вольнодумства, бескорыстная любовь к просвещению, практическая филантропия ярко отличали их от поколения, которому они принадлежали».

Было бы крайне легкомысленно в рамках этой небольшой книги пытаться, хотя бы бегло, рассказать о религиозно-нравственном учении, имеющем к концу XVIII столетия уже довольно солидную историю. Нам важно сейчас отметить, что человек высочайших моральных принципов, не терпящий никаких компромиссов, Н. И. Новиков поддерживал в течение ряда лет отношения с князем Гагариным. Известно, что Гагарин несколько раз посещал Новикова, когда тот в 1779 году переехал в Москву и усиленно занялся издательской деятельностью.

В журнале «Русский архив» за 1892 год натолкнулся я и на такой любопытный факт. В 1773–1775 годах Николай Иванович Новиков взялся за издание «Древней российской вивлиофики» — библиотеки памятников русской истории, культуры и быта.

С похвалой отозвался об этом издании Николай Михайлович Карамзин: «Господин Новиков в самых молодых летах сделался известен публике своим отличным авторским дарованием… издал многие полезные творения, например, «Древнюю российскую вивлиофику»…»

Такое издание, равно как и выходивший ранее «Опыт исторического словаря о российских писателях», требовало наличия большой домашней библиотеки. И она была у Новикова. Хранились в ней и «Сочинения игумена Ювеналия Воейкова» с посвящением автора: «милостивому государю Гавриилу Петровичу Гагарину подносчик старец Ювеналий Воейков». Книги тогда передаривали редко, и то, что труд, поднесенный князю автором (судя по фамилии, родственником со стороны жены), был затем презентован Новикову — говорит о многом.

…Непросто было столь долгие годы удержаться вблизи престола. Теряли чины и звания сановники, имевшие гораздо более близкое отношение к императорской фамилии, чем сотоварищ в годы учения наследника. Убирается в отставку генерал-прокурор Петр Лопухин, отец фаворитки Павла, через полгода та же участь постигает его преемника на генерал-прокурорском посту Александра Беклешова, изгоняется с дипломатического поприща Семен Воронцов, а уж какая шла чехарда с замещением должностей канцлера и вице-канцлера — сказать невозможно. Федор Васильевич Ростопчин, к примеру, и трех месяцев в этом кресле не продержался, другие — немногим более…

А ведь и вице-канцлер Панин, и Лопухин были ближайшими родственниками Гагарина: князь, как мы знаем, являлся опекуном Панина, Лопухин же, приходившийся Гавриилу Петровичу сватом, был его благодетелем при дворе. Свояки и давние приятели князя попадали в немилость, а он по-прежнему оставался в монаршьем благорасположении. Умен и дальновиден был — умел считать не только казенные доходы и расходы, но и быстро, а главное, безошибочно просчитывал, подобно опытному игроку, ходы фигур, скучившихся возле короля. Одним словом — гроссмейстер…

К Никите Панину Гагарин благоволил постоянно. И не чувствовал приближавшейся беды, не думал, что своими же руками готовит гибель своему благополучию! Все источники безоговорочно называют Никиту Панина в числе первых, кто выстраивал заговор против Павла. «Граф Н. П. Панин… ненавидел деспотизм», — свидетельствует М. А. Фонвизин, а вот и оценка, данная правлению Павла самим Паниным: «Тирания и безумие». Надвигается март 1801 года, меняются действующие лица заговора, и, описывая роковой для Павла день 11 марта, историки и мемуаристы будут каждый раз называть семью князя Гавриила Гагарина. И здесь необходимо коротко сказать об этой семье.

У Гавриила Петровича и Прасковьи Федоровны Гагариных было шестеро детей: пять дочерей и сын, названный в честь императора-благодетеля Павлом.

Почти все дочери сделали хорошие партии: старшая — Мария — была замужем за бригадиром А. Н. Висленевым, Екатерина — за князем Н. С. Долгоруким, Анна — за майором П. В. Головиным, Варвара — за помещиком Елгуновым. Одна лишь Елена осталась в девицах. Она умерла в Могильцах в 1842 году, ее гранитное надгробье можно сегодня увидеть в церкви — одно из немногих, сохранившихся от старого кладбища…

Некоторые сведения о гагаринских дочерях дает нам альбом великого князя Николая Михайловича «Русские портреты XVIII–XIX столетий», который он издал в начале нынешнего века на роскошной бумаге, отпечатав в отличной типографии Экспедиции государственных бумаг. В альбоме приведен отрывок из записок майора Павла Головина о том, как он проживал по соседству с князем Гавриилом Петровичем Гагариным и как угодно было последнему по доброму сговору с почтенным отцом майора принять его «в свое семейство» и «общим родителям сей союз был утешителен».

Этот отрывок явился как бы подписью к помещенному в альбоме портрету Анны Гаврииловны, которую вместе с ее сестрой Варварой запечатлел знаменитый художник и дальний родственник Головиных — Владимир Лукич Боровиковский. Еще одно упоминание об Анне Гаврииловне Головиной. Ей посвящено несколько строк в воспоминаниях Елизаветы Петровны Яньковой «Рассказы бабушки, записанные и собранные внуком Д. Благово», изданных в 1885 году в Петербурге *. Вряд ли кто-нибудь из любителей московской старины обошел эти воспоминания.

Прожившая всю свою долгую жизнь в Москве, Елизавета Петровна, в девичестве (или, как она любила повторять, «сама по себе») Римская-Корсакова, была связана тесными родственными узами со многими известными фамилиями и, обладая отменной памятью, неторопливо пересказала на закате жизни своему внуку множество удивительных историй и преданий. И была среди них история о том, как подмосковный дом Головиных заняли в 1812 году французы. Неприятель заставил хозяина и хозяйку пробовать все блюда, которые подавались незваным гостям, да еще запрещено было звонить в церковный колокол: опасались условного знака…

Об Анне Гаврииловне она говорит так: «Дочь бывшего министра торговли князя Гавриила Петровича была молода, хороша…» К тому времени, когда писались эти воспоминания, Анна Гагарина, принявшая схиму под именем Иоанны, покоилась под алтарем Соборной церкви Влахернского монастыря. Однако бабушка Янькова не обмолвилась ни словечком о том, что привело не старую еще Анну Гагарину в монастырь. И мы тоже вряд ли раскроем теперь эту тайну.

Упоминает Янькова и другую дочь Гагарина — Екатерину. Но — «мы знакомы не были, хотя и были родня».

У нас есть возможность познакомиться с портретом Екатерины Гаврииловны Долгоруковой: он тоже воспроизведен в альбоме великого князя. В примечаниях к нему сообщается, что портрет был писан В. Л. Боровиковским, куплен несколько десятилетий спустя Павлом Михайловичем Третьяковым и помещен в его галерее как «портрет неизвестной».

В 1898 году журнал «Русский архив» опубликовал письма дипломата В. Я. Булгакова к его отцу Якову Ивановичу, литератору и видному чиновнику того же внешнеполитического ведомства при Екатерине Пн Павле 1. В одном из писем, датированном 13 марта 1802 года, сын сообщает сногсшибательную петербургскую новость: «Князя Гавриила Петровича Гагарина дочь ушла недавно, и она наконец нашлась у какого- то Сикунова, служащего в капитуле Мальтийском, в которого она влюбилась; отец, говорят, ее простил и позволил ей за него замуж выйти».

Но к 1802 году все гагаринские дочери были пристроены, за исключением младшей, которая, как уже было сказано, осталась в девицах. И никакой Сикунов в росписях гагаринского рода не обнаружен. Все это, скорее всего, досужая сплетня, пущенная в старого князя его недоброжелателями: в тот год, когда окончательно закатилась его звезда, многие не могли отказать себе в удовольствии потешаться над бывшим сотоварищем покойного императора. И не стоило бы нынче вспоминать об этом, если бы не попали эти строки в солидное издание «Словаря русских писателей XVIII века» (JL: Наука, 1988. Вып. 1), в статью о Г. П. Гагарине.

Статья эта, к слову сказать, отличается обстоятельным изложением непростой биографии князя Гавриила. В ней сведены воедино факты, рассыпанные по множеству источников XIX века, использован ряд зарубежных изданий нашего времени. Настоятельно рекомендую эту статью тем, кто захочет подробно ознакомиться с жизнеописанием одной из колоритнейших фигур времен царствования Екатерины II и Павла I.

Кроме дочерей был у Гавриила Петровича сын — Павел. Медальон с его изображением тоже помещен в «Русских портретах».

Но о Павле стоит рассказать особо.

* Эта книга была переиздана в серии «Литературные памятники» (М.: Наука, 1989).