Болотные робинзоны

Глава 16 ПРОЩАЙ, АНДРЮШКИН ОСТРОВ

Сборы были недолги. Всего больше, как и предполагали, пришлось повозиться с Гришакой: но он сдался, когда ему объяснили, что в их избушке будет партизанская больница, и матери скажут, где искать его и Маринку.

Мальчики натащили в хлев столько сена, что Мишке, Рыжухе и Маньке было трудно повернуться, хотя Сергей Ильич обещал, что их избушку займут под больницу не позже чем через два дня. В последнюю минуту опять всех напугал Гришака: пропал неожиданно. Наконец догадались заглянуть в хлев. Мишка стоял, наклонив лобастую голову, а Гришака, обняв его за шею, что-то шептал ему на ухо.

Вера Николаевна тихо тронула Гришаку за плечо.

— О чём ты шепчешь Мишке? — ласково спросила она.

Гришака опустил руки и исподлобья посмотрел на неё.

— Простился, — отрывисто вымолвил он и, не оглядываясь, вышел из сарая.

На полянке перед домом партизаны увязывали лёгкие санки с провизией и гнёздышком для близнецов. Бабушка Ульяна вышла из дома последняя. Повернувшись к избушке лицом, она низко поклонилась и старательно спрятала на груди какой-то узелок.

— Что это, бабушка? — спросил Саша.

— Угольки от нашей печки. Она нас кормила и грела. Угольки положу в новую печку, которая нас греть будет. — И, обращаясь к детям, бабушка Ульяна сказала: — Поклонитесь же старой хате и вы, детки, она вас честно берегла.

Саша, глубоко взволнованный, снял шапку и наклонил голову. Поклонился хате и дед Никита. Андрейка тоже поддался общему настроению, но вдруг потянул Сашу за рукав и, удерживая смех, шепнул:

— Сашок, глянь, глянь скорее!

Близнецы, закутанные до самых глаз, усердно кланялись избушке и, не разгибаясь, косились друг на друга, сравнивая, кто ниже кланяется. Общий громкий смех разрядил напряжённое настроение. Улыбнулась и бабушка Ульяна и украдкой вытерла покрасневшие глаза. Степан и молодой разведчик подхватили близнецов на руки. Шейка, соскучившаяся на привязи в хате, громким лаем возвестила о начале путешествия.

Бабушку Ульяну долго уговаривали, пока она согласилась сесть в санки: на лыжах ходить она не умела.

— Вы лучше меня покиньте, — в смущении просила она. — Я уж сама как-нибудь доберусь, а то ещё не было вам заботы меня тянуть.

Пришлось вмешаться Сергею Ильичу.

— Бабушка, — сказал он строго, — сейчас не время для разговоров. Что приказано — закон!

Близнецы, завёрнутые в заячьи одеяла, запищали было — им тоже хотелось идти, но быстро успокоились. Гришака шагал молча, опустив голову, точно не видя ничего вокруг. Маринка вела себя странно: на ходу то нагибалась вперёд, то откидывалась назад, тихонько охала и наконец, вскрикнув, заплакала.

— Ты чего? — спросила встревоженная бабушка Ульяна.

— Ой, живот!.. Живот мне съела!

— Мя-у! — глухо послышалось у неё под шубкой. — Мя-ау-у.

Чёрная лапа с растопыренными когтями высунулась между пуговицами шубки и замахала по воздуху. За ней показалась чёрная кошачья голова с открытым ртом: видно было, что и кошке порядочно досталось под тесной, наглухо застёгнутой шубкой.

— Кошка! — воскликнула бабушка Ульяна. — Да на что ты её взяла? Она бы у раненых жила и жила!

— Коска! — в восторге запищали близнецы.

— Жа-а-лко, — всхлипывая, ответила Маринка, тщетно пытаясь запихнуть кошачью голову обратно под шубу. — А она лягается, а когти острые, больно!

Гришака молча повернулся, оттолкнул Маринкину руку, вытащил кошку и, морщась от боли, засунул её себе за пазуху.

— Не реви, — сказал он сурово, — ишь затискала совсем, у тебя там и лягушке тесно.

Шли не по вчерашней дороге — от Малинки, а прямиком, по кратчайшей дороге к озеру. Бойцы тащили санки по очереди, до озера надеялись дойти ещё в сумерках.

— Раньше и не надо, — говорил Сергей Ильич. — Мы, пока светло, сами стараемся сидеть как мыши. Ночь — это наш дом. Сегодня же ночью тебя, Верушка, прямо в воздух со всем выводком пустим и утром уже будете далеко в тылу, в нашем госпитале. А там разберёшь, кого — куда.

— Всех оставлю себе, — просто сказала Вера Николаевна. — Разве их можно разъединить после всего, что они вместе, пережили? И бабушка, я уж знаю, никого от себя не отпустит. Все мои будут.

— На будущей неделе я и сам слетаю в Москву, денька на три, на совещание командиров партизанских отрядов.

Сергей Ильич сказал это так просто, точно речь: шла о чём-то совсем не трудном, обычном, Вера Николаевна поймала восхищённый взгляд Саши и улыбнулась.

— Ему шестьдесят три года, — шёпотом сказала она. — Я у него в отряде полгода и ни разу не видела, чтобы он показал, что устал или ему трудно. Ушёл из города от немцев с двумя товарищами по службе. А теперь у него большой отряд, и Москва с ним советуется об операциях в немецком тылу.

Идти стало труднее. Частые мелкие сосенки мешали лыжам и задерживали санки. Маринка иногда вздыхала, но, покосившись на брата, строго сжимала губы и мужественно шагала вперёд. Сергей Ильич ласково на неё поглядывал.

— Молодец, молодец, девочка! — говорил он. И Маринка радостно вспыхивала и ещё старательнее скользила по свежему пушистому снегу, налипавшему на лыжи.

Короткий зимний день незаметно перешёл в сумерки. Степан уже несколько раз тревожно оборачивался и, наконец, остановившись, дождался Сергея Ильича.

— Опаздываем, товарищ командир, — тихо сказал он. — Не заблудиться бы. Очень уж тут для ночи примет мало.

Сергей Ильич не успел ничего ответить, как дед Никита остановился около них.

— Я, товарищ командир, по любому дереву здесь всё узнал бы, да глаза мои дальше куриного носа не видят!

Сергей Ильич внимательно посмотрел на него и опустил руку в карман.

— А вблизи видишь? — спросил он. — Вроде меня, значит. Ну-ка, надень вот это, дед, да посмотри, не увидишь ли примет?

Дед Никита поднёс к глазам большие очки, такие же, как красовались на носу у Сергея Ильича.

— В жизни не пробовал, — проговорил он неуверенно. — А ну, как оно бывает…

Надев очки, дед некоторое время стоял, не шевелясь, странно вытянув шею и поворачивал голову, точно воротник сделался ему тесен.

— Вижу! — закричал он вдруг таким отчаянным голосом, что Маринка вскрикнула и бросилась к нему. — Вижу! Товарищ командир! Глаза мои! — и повалился на колени.

Проворно наклонившись, Сергей Ильич схватил его за плечи.

— Тише, дед, — сказал он, строго, — ребятишек напугаешь. Вставай, говорю. Ну хорошо, что подошли. Теперь веди, не то плохо нам будет.

Но дед Никита уже поднялся и снова стоял на лыжах. Его трудно было узнать: спина распрямилась, он будто помолодел.

— Вправо ударились, — сказал он, наконец, осмотревшись. — Сюда заворачивай! Постой, я вперёд пройду. И, став во главе колонны, он решительно повернул налево. — Через час на Лебяжьем будем, — уверенно проговорил он.

Все точно подтянулись, подбодрились и двинулись быстрее.

Зоркие глаза Степана заметили, что Маринка уже несколько раз споткнулась, но мужественно, не жалуясь, шагала дальше. Поравнявшись с ней, он молча поднял её на воздух и снял с ног маленькие лыжи.

— Держи, Гришака, — сказал он. — А ты, щегол, садись мне на плечи, да держись крепче, поедешь верхом.

Маринка вздохнула, хотела что-то сказать, но тут же опустила голову и затихла.

Гришака шёл, плотно сжав губы и сдвинув брови.

— Из тебя настоящий лыжник выйдет, мальчуган, — ласково сказал Сергей Ильич, но Гришака ничего не ответил. Одной рукой он придерживал затихшую под полушубком кошку, другой опирался на палку, далеко закидывая её вперёд. Лыжи Маринки он положил на санки.

Последние деревья расступились уже в темноте, впереди забелело широкое ровное пространство — озеро, покрытое снегом.

Дед Никита повернулся и каким-то новым, строгим голосом проговорил:

— Так что дошли, товарищ командир. Лебяжье это озеро.

— К самым нашим землянкам вывел, ну и молодец, дед, — отозвался Сергей Ильич и, подойдя ближе, протянул ему руку.

— А народ ваш где? — удивился дед.

Сергей Ильич тихо рассмеялся:

— А ты думал — часовые «кто идёт» кричать будут? Тут они. Тут. И нас уже увидели. Сейчас птенцов ваших в землянку снесут, отогреть и накормить. Пойдём и мы туда: перед полётом заправишься.

Землянку под старой елью и днём рассмотреть было нелегко: так заботливо прикрыла её метель толстым снежным одеялом. Сергей Ильич вошёл в низкую дверь, немного нагнувшись, дед Никита протиснулся с трудом, выпрямился и осмотрелся. Партизаны, переговариваясь с детьми, осторожно укладывали их на широкие нары. Многие, глядя на маленькие фигурки в смешных самодельных заячьих шубках, вздыхали, отворачивались я проводили ладонью по глазам. Свои дети и внуки, такие же маленькие в беспомощные, вспомнились им.

Дед Никита постоял и кашлянул, раз, другой…

— Товарищ командир, — дед медленно снял шапку, осторожно поправил за ушами крючки очков, точно не решаясь отнять от них руки. — Товарищ командир, — повторил он, — хочу я вас спросить: вы мне эти очки как дали? — голос деда Никиты был таким взволнованным, что все с удивлением обернулись к нему.

— Совсем дал, дедушка, — улыбнулся Сергей Ильич. — Носи на здоровье. А теперь собирайся в самолёт.

Но дед Никита не спешил.

— Я вам так объясню, товарищ командир, — сказал он уже твёрдо. — Я теперь опять как молодой, каждую тропку в лесу вижу. Теперь не то что лапти плести, а вас куда хочешь приведу и выведу. И потому я теперь у вас тут и останусь, как мне дело нашлось. — Дед помолчал и уже весело добавил: — А если надо, то опять же и лапти сплести могу! — И, вынув из кармана кочедык, он взмахнул им и снова спрятал в карман.

Сергей Ильич минуту молчал, испытующе глядя снизу вверх на деда. Затем кивнул головой и серьёзно сказал:

— Спасибо, дед, оставайся. — Обернувшись к бойцам, приказал: — Детей и бабку накормить и вести к самолёту, чтобы через полчаса всё было готово. Детям с собой горячего чая в термосах. Живо!

Бабушка Ульяна, сидевшая на нарах в уголке около детей, встала и подошла к деду Никите.

— Хорошо ты сказал, дед, — вымолвила она, и всё её морщинистое лицо осветилось лаской. — Доброе твоё дело. А мне, видно, и дальше судьба моих пташек греть. Прощай, дед, может, ещё свидимся!

— Прощай, Ульяна, — проговорил дед Никита. Он стоял, держа шапку в руке и то взглядывал на бабушку Ульяну, то со вздохом отворачивался. Не привык он говорить ласковые слова, но сейчас ему трудно было проститься с бабушкой Ульяной, не сказав ей этого ласкового слова. Он переступал с ноги на ногу, попытался засунуть шапку в карман, надел и опять снял её, а бабушка Ульяна, маленькая, закутанная в кусок мешковины вместо платка, всё смотрела на него.

Партизаны стояли вокруг стариков не шевелясь.

— Всех, всех с собой, бабка, вместе… — промолвил наконец дед Никита хриплым, каким-то не своим голосом и замолчал.

Бабушка Ульяна подошла ближе и подняла руки.

— Поцелуемся, дед. А может, и свидимся, — сказала она просто и, обняв седую голову деда, поцеловала его морщинистую щеку. — А теперь помогите, детки, моих птенчиков донести, — обратилась она к партизанам и, отвернувшись, вытерла глаза.

Андрейка, не выпуская руки отца, прижался лицом к его полушубку. Степан наклонился, обнял его за плечи.

— Ну, сын, не надолго расстаёмся, раз я тебя нашёл и другой раз найду. Сашок, бери его за руку.

— Найдёшь… — только успел произнести Андрейка. Степан в последний раз крепко обнял сына, отступил, и темнота закрыла его.

— Идём, Андрейка, — тихо сказал Саша.

На белом снегу озера и в темноте смутно виднелось что-то большое. Самолёт. Около него двигались люди, разговаривая почти шёпотом, приносили и уносили какие-то предметы.

Саша крепко держал руку Андрейки, другой рукой прижимал к груди дрожащую, до смерти перепуганную Шейку.

— Сюда, сюда, — послышался голос Сергея Ильича. — Детей кладите всех рядом, тут подстилка есть, они и не проснутся в пути. Ну, Верушка, ты тут? В добрый час. Бабушка, прощай, скоро увидимся!

Тихий свист прервал его слова.

— Скорей! Скорей! — торопливо прокричали откуда-то из темноты.

— Кончайте!

Шум моторов заглушил остальные слова. Самолёт, вздрогнул и покатился по дорожке. Ещё минута — и он плавно поднялся в воздух. Андрюшкин остров остался далеко позади…

Повесть о болотных робинзонах окончена. Мать Саши стала настоящей матерью упрямого Гришаки и всех малышей Андрюшкиного острова. Бабушка Ульяна всё такая же ласковая и заботливая. И хотя волосы её остались белыми, но морщины на лице заметно разгладились. Так всей большой семьёй и живут они в Малинке, заново отстроенной после войны. Вернулись в Малинку и все жители, которым удалось бежать при нападении немецкого десанта.

Саша и Федоска учатся в одной школе. Они упорно борются за первое место в классе и иногда делят его пополам. Андрейка поленивается, но тоже не очень отстаёт от них.

Дед Никита повоевал со славой: на груди его светятся две медали, которые он старательно чистит мягкой тряпочкой до жаркого блеска. С Сергеем Ильичем у них трогательная дружба, и они часто вечерами беседуют, сидя на завалинке. А плетень вокруг дома Сергея Ильича выплетен руками деда Никиты так плотно и красиво, что хоть на стенку его вешай вместо ковра. Так говорит Сергей Ильич, а дед Никита довольно улыбается.

Сергей Ильич сдержал своё слово: во главе колхозного стада новой Малинки важно выступает огромный чёрный бык, и Гришака всегда забегает перед школой на скотный двор — отнести своему любимцу пару картошек или вкусную корочку.

Андрюшкина топь осушена и теперь на Андрюшкин остров Саша и Андрейка водят своих новых товарищей. Они осматривают избушку, с уважением ощупывают толстые брёвна и, затаив дыхание, не устают слушать об их приключениях на острове.

Нашествие фашистов навсегда останется в памяти тех, кто пережил его. Не забудут его и дети Малинки. Но они твёрдо знают: второй раз фашисты в Малинку не придут.

— Я буду танкистом. Пусть-ка попробуют сунуться! — говорит Гришака.

Павлик и Наталка слушают его и кивают друг другу головами.

— Пускай сунутся! — повторяет Павлик.

— Пускай! — подтверждает Наталка. — Правда, бабушка?

— Правда, правда, — говорит бабушка Ульяна и смеётся.