Боль

Преступление без наказания

Почему-то запомнилась Лидина шапка. Шапка из белого пушистого меха, вся в снегу. Когда она вошла, я подумала — у неё в руках сугроб. А руки дрожали, и, значит, от того мерцали и переливались снежинки. За спиной Лиды стоял Заур, её муж, человек с иссиня-черной бородой и яркими мавританскими глазами. Белый снег и черная борода, ещё чуть-чуть и — появятся гномы. Так и должно быть. Ведь скоро Новый год, хлопушки и подарки.

Два месяца назад, сказала Лида, убили её 13-летнего сына.

Его повесили на чердаке над её квартирой.

С того дня прошло 4 года.

А Димины убийцы опять будут встречать Новый год на свободе.

Пять раз я возвращалась к этому убийству.

В последний раз "МК" опубликовал открытое письмо Генеральному прокурору России. Он распорядился вернуть дело на новое расследование, третье по счету.

Осенью 1992 года следователь прокуратуры Москвы В.Тимохин дело расследованием приостановил ввиду отсутствия подозреваемых, тем самым усладив слух вышестоящей инстанции и полностью парализовав родителей убитого мальчика. С материалами приостановленного дела знакомиться по закону нельзя.

Но родители убитого мальчика обратились к адвокату, тот в свою очередь — в прокуратуру России.

В июне 1993 года из Генеральной прокуратуры России пришел ответ, подписанный заместителем начальника Управления по надзору за следствием и дознанием П. Вилковым. В нем, в частности, говорится: "Оснований для отмены постановления о приостановлении дела не имеется, поскольку в настоящее время не получено сведений, которые необходимо проверить следственным путем.

По делу в соответствии с планом проводятся оперативно-розыскные мероприятия, которые контролируются прокуратурой г. Москвы и Генеральной прокуратурой Российской Федерации".

Что касается оперативно-розыскных мероприятий, которые "проводятся в соответствии с планом", и мне, и, что самое главное, товарищу П. Вилкову доподлинно известно, что ничего подобного не проводится и не может проводиться, поскольку об убийстве Димы Силаева во всей Москве помнят только члены его семьи, а им проводить розыскные мероприятия закон право не предоставил.

Что же касается оснований для отмены постановления о приостановлении дела, которых, как считают в прокуратуре Москвы и России, не имеется давайте наконец называть вещи своими именами.

Дима Силаев ушел из дома в 13 часов 16 октября 1989 года. Он страдал носовыми кровотечениями, занимался по индивидуальной программе и в тот день пошел на дополнительные занятия по географии.

Часам к шести он должен был вернуться: всей семьей собирались поехать в гости. Но ни в шесть, ни в восемь, ни в десять Дима не появился. Сначала обзвонили всех его знакомых и одноклассников, потом пошли по дворам, чердакам и подвалам. Поднимались, конечно, и на чердак в своем подъезде он был заперт на большой висячий замок…

Вечером Димин отчим пошел в милицию. Его оттуда выставили. Наутро он снова пошел в милицию, три часа просидел в очереди и только к вечеру 17 октября от него приняли заявление и спросили: где искать?

Ну прошел вялый милиционер по Мурановской улице, прошел и по соседним — он уж и сам понимал, что там до него все обошли и облазили Димины родные и знакомые.

Восемнадцатого октября А. Гуськов, тот самый, к кому Димина семья собиралась ехать в гости, решил все же попытаться проникнуть на чердак, с которого начали Димины поиски. Но он, мы помним, был закрыт, и А. Гуськов пошел в соседний подъезд. Там дверь не чердак оказалась открытой. Пройдя несколько шагов, он увидел силуэт человека.

Выстукивая эти страшные слова на машинке, я невольно замедляю темп работы. Печатаю по одной букве. Я не хочу, не могу я больше повторять это кровь стынет в жилах. Про Лиду думаю. Знаю её уже 4 года, и говорим мы с ней только об одном, но я никогда не видела её слез. Все выгорело дотла. Время от времени она говорит — не мне, не себе, а так, кому-то: "Как будто его и на свете не было…"

Был.

Вы понимаете, я сижу у неё на кухне, её руки перебирают три макаронины, и в тишине эти несчастные макаронины громыхают по столу, как пудовые. А потом она говорит: "Леша (Гуськов. — О.Б.) вошел в квартиру весь белый и ужасный. Он увидел, что человек висит. Посветил фонариком — Дима… Он только потрогал руки, думал, может, ещё жив…"

Веревка, на которой висел труп, была прикреплена к вентиляционным трубам на крыше. Следователь прокуратуры Кировского района Москвы С.Р. Небритов позабыл изъять эту веревку — около пяти метров — фрагмент же этой веревки с петлей на экспертизу направлен не был, так как Небритов с порога заявил в присутствии понятых, что произошло самоубийство. Когда на другой день за веревкой пришли, её на чердаке уже не было. И кто-то вымыл пол. Чистюли.

Потом-то петля удостоилась экспертизы, но в одном случае её называют левосторонней, в другом — правосторонней. Вопрос, конечно, высокого класса сложности, может, выписать какого-нибудь знатока из Скотланд-Ярда — пусть поможет?..

Но я не об этом, и даже не о том, почему забыли исследовать подногтевое содержимое, не делали смывы, не провели химическое исследование содержимого желудка на наличие наркотических веществ. Следствие долго трудилось над реконструкцией Диминого образа: устанавливались его связи, но не связи вообще, а те, что могли вывести на его наркоманию. Если б вышло, все остальное было бы уже просто. Изучали карманы, опросили множество подростков, и один даже прямо сказал, что видел у Димы травку… Осталось только доказать — но я все-таки не об этом.

Классическая криминалистика знает сотни примеров, согласно которым то или иное преступление было совершено в условиях полной неочевидности. Ни одного свидетеля, ни одной улики — ничего, кроме самого факта. Однако та же классическая криминалистика украшена преданиями, как добросовестные сыщики ухитрялись добывать доказательства и на том свете, и на этом. Потому что они искали.

Очевидно, убийство Димы Силаева тоже войдет в историю криминалистики как пример беспрецедентного надругательства следователя над материалами дела. Генеральный прокурор России, согласившись с доводами автора этих строк о вопиющей некомпетентности следователя городской прокуратуры Романова, поручил новое расследование следователю той же прокуратуры В. Тимохину. И вот В. Тимохин-то и войдет в историю как человек, фотографию которого преступный мир Москвы должен иметь вместе с удостоверением бандита в нагрудном кармане. Потому что следователь Тимохин — удивительный человек.

Несколько свидетелей показали, что около 18 часов возле дома № 8 на Мурановской улице появились трое парней, которые несли Диму Силаева на руках и подошли к подъезду рядом с тем, в котором он жил. Один из свидетелей подивился: голова Димы качалась из стороны в сторону, как это бывает, когда друзья несут бездыханное тело мертвецки пьяного собутыльника. Подивился потому, что знал: Дима из семьи глубоко верующих людей. Неужели напился?

Четвертый участник этого зловещего шествия подошел к двери подъезда и открыл её, поджидая, пока Диму внесут в подъезд. И внесли Диму, никем не остановленные.

Так вот: имя четвертого участника известно. И не приблизительно, а точно. Как вы думаете, этот четвертый, услужливо открывавший дверь, может сообщить что-нибудь существенное?

Долгое время подростка, о котором идет речь, ввиду малой значительности его персоны, вообще не беспокоили. Но вот следователь В. Тимохин начинает осуществлять указания Генерального прокурора. И вызывает этого четвертого, назовем его А.Б., для дачи свидетельских показаний. И ведь он отдает себе отчет в том, что перед ним человек, который знает, кто убил Диму — это по крайней мере.

И что же?

Тимохин сообщает Лиде Силаевой:

— А.Б. приехал с матерью — имел на это право, как несовершеннолетний. Ну что я мог с ним сделать… Так, побеседовали…

Все это кажется вымыслом, оговором. Не может же уважающий себя человек сослаться на маму допрашиваемого, как на единственную помеху в деле достижения истины. И стыдно же говорить о том, что допросить А.Б. следователь Тимохин имел право в присутствии педагога школы…

Второго подростка, осведомленность которого не вызывает сомнений даже у самого ленивого стажера (были в этом деле и такие), Тимохин вообще не допросил. Когда я спросила, почему — он ответил, что смышленый мальчонка почему-то не откликается на приглашение из городской прокуратуры. Ну не с милицией же его доставлять.

Жители квартир, находящиеся в непосредственной близости от места убийства, вообще не попали в поле зрения следствия. Пять метров веревки это не крошечный обрывок шелковой нитки, а тяжелая ноша, и её надо было доставить на чердак. Учитывая, что убийцы принесли Диму к его дому на глазах множества людей, можно предположить, что они особенно не прятались и накануне. В деле есть показания людей, которые жаловались на ужасный шум на чердаке за день до убийства и даже звонили в ДЭЗ, желая понять: что там происходит?

Очевидно, приходится говорить о том, что, проведя массу следственных действий и исписав много бумаги, следователь В. Тимохин фактически не допросил основных фигурантов.

Есть, наконец, и ещё один человек, личность которого оставила следователя Тимохина безучастным, несмотря на прямо-таки кричащие подробности. Человек этот, назовем его В.Г., попал в тюрьму вскоре после убийства Димы по какому-то мелкому делу. Имя его постоянно фигурирует в рассказах Димы о его окружении, и считать, что человек этот вовсе не представляет никакого интереса для следствия, прямо-таки нет никаких оснований.

Следователь Романов, предшественник В. Тимохина, сообщил мне лично следующее. Летом 1990 года он изучал фрагмент веревки с петлей, проводил экспертизы и допросил в связи с этим В.Г., находившегося в следственном изоляторе. Вернувшись с допроса, В.Г. спросил у кого-то в камере (можно узнать, у кого): остаются ли на веревке отпечатки пальцев?

Тимохина и эта беллетристика не тронула. Он послал запрос туда, где В.Г. отбывал наказание, получил дежурный ответ и подшил его к делу.

А хотите, товарищ Тимохин, я вам расскажу то, чего вы не знаете? А может, знаете, да делаете вид, что нет. А может, даже и вида не делаете…

В мае изнасиловали и убили 15-летнюю Кристину Каковневу. Она училась в той же школе № 195, что и Дима Силаев. Убили Кристину на чердаке дома, в котором она жила — улица Лескова, 22. Кто вызвал милицию, неизвестно.

В августе сбросили с крыши дома № 21а на улице Коненкова 15-летнего Максима Пальчуковского. Максим жил в этом доме. Он учился в той же 195-й школе.

А в июне повесился Сева Ушаков. Повесился у входа на чердак в своем подъезде. Сева жил на улице Коненкова, 23. В отличие от Кристины и Максима, Сева ушел из жизни сам — но почему?

Вам, товарищ следователь, фамилия Севы знакома?

Его допрашивали по делу об убийстве Димы Силаева…

Сколько детей ещё должно погибнуть, чтобы ситуацию в Кировском районе Москвы признали чрезвычайной?

…Я понимаю: следователь Тимохин дело приостановил, начальник следственной части прокуратуры Москвы с этим согласился, доложили в управление по надзору за следствием и дознанием Генеральной прокуратуры России — и на стол Генерального прокурора России легла бумага: сделано все возможное. Генеральный прокурор с делом не знакомился и к нему вопросов нет.

Тогда кому же их задавать?

Вползти на коленях в здание Международного суда в Гааге?

Обратиться в ООН?

Не люди мы, что ли? Или это не наших детей убивают средь бела дня на порогах наших домов?

Родная кровь

Ни одного плохого слова не сказал о Тане Панкратовой ни один из 240 человек, допрошенных по делу.

Ни одного.

Может, это пустяк, а может, и нет.

Как посмотреть.

Следствие есть следствие. Тут не приходится придерживаться народной мудрости: о мертвых или хорошо, или ничего.

Разные были люди, при разных обстоятельствах встречались они с Таней, и вопросы им задавали тоже разные. Однако это факт: плохих слов не нашлось ни у кого. Поразительный, если вдуматься, итог короткой жизни.

Таня окончила с красным дипломом философский факультет МГУ. Поступила в аспирантуру. Хотя по нынешним временам аспирантура философского факультета скорее походит на хобби богатой наследницы, чем на путевку в жизнь. Однако богатой наследницей Таня не была. Ее родители, два кандидата наук, всю жизнь проработали в НИИ и прожили в крошечной квартире в пятиэтажке.

Однако хобби у Тани все же было. Она великолепно знала английский язык.

И лучше бы она не знала его вовсе.

После первой неудачной попытки поступить в МГУ Таня пошла работать в "Спутник" — ведь она окончила английскую спецшколу.

В "Спутнике" не могли не обратить внимание на юное существо, без труда владеющее не только английским языком, но и его "американским" вариантом, в том числе и разными диалектами.

Советский комитет защиты мира тоже не остался равнодушен к блестящим возможностям юной переводчицы. Она приняла участие в Марше мира. После Марша мира два человека удостоились специального приглашения в Америку: Таня была одним из них.

"…Дорогие родители Татьяны Панкратовой. Я архитектор и член делегации, которая посетила Советский Союз прошлым летом… Наши самые нежные воспоминания связаны с милой, интеллигентной и веселой Таней, которая в течение двух недель была нашим гидом. Ваша дочь произвела на меня такое впечатление, что моя организация "Далс Аэропорт Ротари Клуб" и миссис Марта Пеннино, руководитель нашей делегации, работали над осуществлением поездки Тани в Вирджинию, чтобы она могла продолжить свое обучение в университете Джордж Мэсон в течение года. Мы были так рады, когда она посетила нас прошлой весной. Таня жила в моем доме… Она вместе с моей дочерью Мишель однажды вечером в Вашингтоне пошла танцевать. Они танцевали с двумя офицерами, которые служили в Белом доме. Эти люди были в шоке, когда обнаружили, что одна из девушек — русская из Москвы. Девушки с озорным юмором рассказывали об этом… Мы навсегда благодарны вам и вашей стране за то, что такой замечательный человек вошел в наши жизни. Майкл Лямей, Рестон, Вирджиния, США".

"…Дорогие родители Тани! Я хочу, чтобы вы знали, каким замечательным человеком была ваша дочь. Я встретил её во время советско-американского Марша мира в 1987 году. Я признаюсь, хотя и боролся за мир и разоружение в США в течение нескольких лет, все же был немного цинично настроен перед приездом… Но Таня стала одной из причин, по которой поездка моя стала такой прекрасной. Она была центром успеха Марша мира. Она была динамичной, творческой, откровенной, старательной, дружелюбной и, что самое главное, доброй. В 1988 году Таня приезжала в Филадельфию — она была совершенно восхитительна… Когда мне будет грустно или я потеряю веру в жизнь, я буду думать о том времени, которое провел вместе с Таней в США и в СССР, когда сумасшедший мир казался немного более разумным, когда мне было ясно, что есть вещи, которые мы можем сделать, чтобы этот мир стал лучше, когда я помнил, что у меня есть очень хороший друг на другой стороне земного шара. Таня была очень особенным человеком. С глубоким уважением, Стив Бригхэм".

…А потом решили создать организацию по безвалютному обмену для молодежи СССР и США. Там-то Таня и познакомилась с Михаилом Торховским.

Если я скажу, что они были разные, — значит, я промолчала. Кому же охота вариться в собственном соку? Другое дело, что они были разные в самом главном, в чем будущим супругам положено быть сообщниками, единомышленниками или просто зеркальными копиями друг друга. Таня была мягкой, доверчивой и бесхитростной. А Михаил, скорей всего, был задуман природой как неограниченный монарх. Возможно, я и ошибаюсь, но вряд ли Таниной маме приснилось словечко "плебеи", которым Михаил любил охарактеризовать нечто, не вполне отвечающее его требованиям к людям.

И Танины бессонницы, и начавшиеся ссоры, и язвительные насмешки, от которых Таня страдала, не будучи в силах однажды ответить так, чтобы отбить желание повторять упражнения в острословии, — все это тоже явь, но помочь в таких бедах мамы не в силах — мама только слушала и старалась успокоить.

Они собирались пожениться, но потом выяснилось, что Михаил считает эту затею несвоевременной: слишком сложная обстановка — не до того.

С другой стороны, он старался подавить Таню и подчинить себе, и некоторое время у него это получалось. Она отказалась от экзотической поездки в Америку на парусниках, ушла с работы. Но ссоры продолжались.

Михаил окончил школу-студию МХАТ, и в Москве стало одним театральным художником больше. После армии пошел работать в райком комсомола — сначала главным художником, потом руководителем творческого центра.

В ноябре 1988 года был создан Творческий центр советско-американской программы "Дети — творцы XXI века".

Директором центра стал Михаил Торховской.

Пятого августа 1989 года Эмма Васильевна Панкратова ждала мужа на Арбате, муж сказал, что нужно позвонить Тане, она просила. Начали звонить, но телефон не отвечал. Дело было около четырех часов дня.

Вечером позвонил Торховской.

Он спросил, нет ли Тани. Ему ответили, что нет и никак не могут дозвониться.

Второй раз он позвонил уже около десяти часов вечера. Танин отец торопился на поезд. Разговор получился сбивчивым. Миша потерял ключ от Таниной квартиры, а телефон молчит целый день. Владимир Алексеевич предложил встретиться в метро по дороге на вокзал, чтобы отдать Мише свои ключи. Торховской от этого предложения отказался и сказал, что будет ждать Таню у себя дома.

Утром 6 августа Эмма Васильевна в 9 часов утра снова попробовала дозвониться до дочери — и снова не получилось. Тогда она стала звонить Торховскому, который сообщил ей, что всю ночь искал Таню и в 2 часа ночи дозвонился до бюро несчастных случаев. Спросил, есть ли у неё ключи, чтобы поехать и посмотреть, нет ли там для него записки.

Договорились встретиться в одиннадцать тридцать.

Когда Эмма Васильевна приехала, Михаил уже ждал её на лестнице.

Оказалось, что ключи она второпях взяла не те.

Стали решать, как быть.

Михаил сразу же предложил взломать дверь. Когда позвонили в соседнюю квартиру, Торховской обратил внимание Эммы Васильевны на огромный букет роз, оставленный им для Тани в ручке двери. К нему была прикреплена записка: "Привет Тане от Миши".

Сосед сказал, что дверь ломать жалко, и пригласил Торховского в свою квартиру: он предложил перелезть на лоджию Таниной квартиры с его лоджии, как всегда делал прежний жилец, если забывал дома ключи. Михаил лезть отказался, сославшись на то, что боится высоты.

Тогда сосед сделал это сам.

Потом он открыл дверь и ушел.

Эмма Васильевна и Михаил вошли в Танину квартиру.

Дверь на кухню была открыта. И там на полу лежала Таня.

Таня лежала ничком с заломленными назад руками.

Все вещи в квартире, включая и дорогую аппаратуру, и дорогую одежду, все было на месте. Порядок нарушала только открытая дверца секретера, из которого были выброшены кое-какие бумаги, да кейс Торховского, бумаги которого тоже были разбросаны на полу. И все.

Михаил не разрешил Эмме Васильевне идти на кухню, и до приезда милиции они сидели у соседей.

— Что же это такое? — спросила Эмма Васильевна. Она ожидала услышать: "Ума не приложу" или что-нибудь вроде этого, однако он вдруг сказал, что уверен: здесь произошло убийство на почве ревности.

И несмотря на то что все, кроме единственного и главного, уже отделилось от сознания, Эмма Васильевна успела возразить Торховскому, что считает такое предположение бессмысленным. Она знала, что цыганских страстей и отвергнутых притязаний в Таниной жизни не было. В ней был один-единственный Миша.

Что обнаружила милиция?

Таня лежала на полу кухни. Руки заломлены назад, рот заклеен лейкопластырем.

"Труп гражданки Панкратовой Татьяны Владимировны, 1964 года рождения, был обнаружен со множеством колото-резаных ранений груди и шеи. По данному факту в тот же день, 6 августа, было возбуждено уголовное дело по ст. 103 УК РСФСР. Согласно заключению судебно-медицинской экспертизы, смерть Панкратовой наступила от острой кровопотери, явившейся следствием колото-резаных ранений шеи и грудной клетки с повреждением сонной артерии, яремных вен, легких и печени в период с 10 часов 35 минут до 14 часов 35 минут 5 августа 1989 года. По заключению медико-криминалистической экспертизы, раны Панкратовой могли быть причинены ножом".

Но ножа не было.

Было только одно символическое обстоятельство, которое могло оказаться концом нити, запутанной в клубок.

Таня была в джинсах. Сзади они оказались распороты по шву. Ровно настолько, сколько могло понадобиться для того, чтобы навести на мысль об изнасиловании. Однако экспертиза отвергла эту подсказку. Значит, то, что лежало на поверхности, — лежало для отвода глаз.

Быстро отказались и от мысли об ограблении, точней, попытки ограбления. Ни одной даже самой пустяковой вещицы не тронул убийца. Да и вошел он в квартиру не с отмычкой — замок был цел, и быстро выяснили, что был в этом замке только свой, "родной" ключ. Значит, Таня открыла убийце сама — или у него был ключ.

Что же касается друзей и знакомых, которых у такого общительного человека, как Таня, было множество, — их стали проверять. Но логично было с самого начала уяснить, где был и что в этот день делал Михаил Торховской человек, который жил в этой квартире на правах будущего мужа и имел ключ от нее.

Несколько мелочей то и дело всплывали в сознании людей, которым надлежало решить эту задачу.

По свидетельствам подруг Тани, Торховской был скуповат. В день рождения цветов ей он не подарил. С чего же вдруг оставил у дверей, без присмотра, роскошный букет роз?

В день убийства он встречался с неким человеком, который назвал время встречи и её окончания, очень близко подходившее ко времени убийства.

Сам же Торховской упорно сдвигал время встречи на час позже. Из чего следовало, что во время совершения убийства он никак не мог находиться в квартире.

И было, наконец, ещё одно необычайное обстоятельство, на которое обратил внимание старший оперуполномоченный Бабушкинского РУВД Сергей Владимирович Толкачев.

Толкачев осматривал труп, Торховской же в этой время находился в коридоре. В таком месте, откуда не могло быть видно, что происходит на кухне. Так вот, когда Толкачев проводил осмотр, Торховской сказал ему, что вот, мол, ножом исколота, да ещё и шея перерезана.

Увидеть никак не мог — проводили специальный эксперимент.

Восьмого августа 1989 года Торховской был задержан по подозрению в убийстве Панкратовой. 11 августа была избрана мера пресечения — содержание под стражей.

Шестнадцатого августа, находясь в изоляторе временного содержания на Петровке, Торховской сделал чистосердечное признание, в котором рассказал, как убил Таню.

Вот оно, это чистосердечное признание:

"После встречи с К., которая произошла приблизительно с 13.05 до 14.20… я поехал на квартиру к гр. Панкратовой. Когда я пришел, Татьяна разговаривала по телефону, с кем, я не знаю, дверь открывала мне она, на минуту оторвавшись от телефона… Я спросил у нее, есть ли что-нибудь на обед. Она ответила, что ничего не готово, и дальше стала говорить мне, что ей надоело быть домашней хозяйкой, что она не хочет больше со мной жить, что она думала дотерпеть "до Болгарии" (куда собиралась уехать к подруге через несколько дней. — О.Б.), а потом расстаться, но у неё кончилось терпение сегодня, что она больше не хочет жить с самодуром и сволочью. Она стала сравнивать меня со своими прежними ухажерами, показывая мне, насколько они были лучше, чем я… потом она сказала, что сегодня же просит меня убраться и больше никогда не звонить и не приходить. Я Таню очень любил и люблю, и это слышать мне было очень тяжело. Я не могу вспомнить точно конец разговора. Я помню только, что просил её одуматься, а она в ответ говорила мне все больше и больше, я никогда раньше не видел её такой. Потом я помню, что схватил на кухне нож и ударил её сначала один, потом ещё несколько раз на полу в кухне и убил ее".

Из протокола допроса подозреваемого Торховского М.В. 17 августа 1989 года:

"…После того как Таня выбросила на пол мой портфель, я схватил её за руки и пытался успокоить, но она вырывалась, говорила, чтобы я к ней не прикасался, и кричала, чтобы я убирался из квартиры. После того, держа Таню за руки, я оттащил Таню на кухню, но она там продолжала кричать… Я пришел в ярость и решил её связать, чтобы она успокоилась и одумалась. Я взял на кухне нож с деревянной ручкой. На кухне отрезал от чего-то кусок провода… Я попробовал стоя связать Тане руки сзади, но она сопротивлялась, и мы в процессе борьбы упали на пол кухни. На полу мне удалось связать… руки. При этом Таня, лежа на полу, пыталась развязать руки, кричала, что я садист, и ничто больше не заставит её жить со мной… От такого поведения, её оскорблений я освирепел и помню, что… в правой руке у меня был нож, которым я отрезал шнур… Таня, когда боролась со мной, видимо, случайно напоролась на нож… После этого я помню, что нанес несколько ударов этим ножом… не отдавая себе отчета в своих действиях и нанося удары куда попало… Сколько именно я нанес ударов — не помню, но, по-моему, около 4 ударов… Я встал и понял, что она убита… Я понял, что должен создать себе алиби и убрать орудие преступления из квартиры Тани. С этой целью я позвонил (из своей квартиры) отцу Тани и сказал ему, что ищу Таню, что забыл ключи от её квартиры и что дома её нет… После этого в тот же день я снова приехал на квартиру Тани… Тем же ножом, которым я наносил удары… я разрезал на Тане брюки сзади… чтобы создать видимость, что с Таней совершена попытка изнасилования…Затем я взял нож… вымыл его в ванной в раковине, завернул его в газету "Московский комсомолец"… Около дома Тани, около помойного бачка я выбросил в картонную коробку, которая лежала около бачка, нож в газете…"

Через неделю он от этих показаний отказался, сославшись на то, что сделал их под моральным воздействием работников милиции.

А через четыре месяца Михаил Торховской был освобожден из-под стражи. 4 января 1991 года старший следователь прокуратуры РСФСР Н. Лысенко постановил: уголовное дело в отношении Торховского М.В. прекратить за недоказанностью. Предварительное следствие по уголовному делу № 18/67042-89 приостановить.

Чем же руководствовался старший следователь по особо важным делам при прокуратуре РСФСР старший советник юстиции Н.В. Лысенко, подписав такое постановление?

Срок предварительного расследования истек.

Орудие убийства найдено.

На носовом платке, изъятом у Торховского, и на джинсах из квартиры Панкратовой обнаружена кровь человека — но определить её групповую принадлежность не смогли.

Что же касается отпечатков пальцев — обнаружены как следы Торховского и Панкратовой, так и следы гражданина К. из Новгорода, который, находясь в командировке, ночь с 31 июля на 1 августа провел в квартире Тани с её разрешения. На сброшенном из шкафа на пол календаре также были отпечатки пальцев рук. Но, кому они принадлежат, не выяснили, несмотря на то что из 240 человек, допрошенных по делу, у 50 были получены образцы отпечатков пальцев и проведены дактилоскопические экспертизы.

Одним из мотивов приостановления следствия было также и то, что показания Торховского, данные в чистосердечном признании, "по ряду обстоятельств не соответствуют фактическим данным".

Что имеется в виду?

Торховской ничего не сообщил о лейкопластыре.

Не сказал, что Таня перед тем, как получила первые ножевые ранения, была придушена шнуром.

На трупе обнаружено 26 колото-резаных ножевых ранений — в чистосердечном признании говорится о четырех.

Не знаю, в какой степени логика используется в качестве инструмента при расследовании такого дела, но если все же используется, — тогда у меня есть вопросы.

Всегда ли считаются достоверными только те факты из чистосердечного признания, которые абсолютно совпадают с картиной места и обстоятельств происшествия? Не могут ли 4 вместо 26 ножевых ранений, забытый лейкопластырь и т. п. объясняться естественным стремлением человека, дающего показания, даже и в такой ситуации представить дело несколько иначе, если ему кажется, что это поможет облегчению участи? Кроме того, профессионал не может не знать, что действия, производимые в состоянии сильного волнения, отпечатываются в памяти отрывочно — о чем и может свидетельствовать как раз цифра 4. А если бы запомнилось, что ударов было 26, - это было бы уже совсем другое состояние.

Если само по себе чистосердечное признание, не нашедшее подтверждения, может считаться самооговором, сделанным в состоянии шока, стресса или под давлением лиц, ведущих дознание, — отчего же расхождение в деталях, расхождение не качественное, а количественное, — прошу прощения за топорную формулировку — не может приниматься во внимание с соответствующими поправками? Здесь я имею в виду опять же только логику, согласно которой можно как оговорить себя, так и стараться приукрасить то, что украшению уже не подлежит. Природа отклонения от истинного изображения одна. Отчего же в одном случае она объясняется так, в другом иначе?

Имеет смысл обратить внимание и на так называемую "виновную осведомленность". Торховской сообщил следствию то, что могло быть ему известно строго в двух случаях: либо он сам это видел (и о чем не знали работники милиции и прокуратура), — либо кто-то ему об этом рассказал.

Если видел сам — нужно делать выводы.

Если кто-то рассказал — следовало установить кто.

Результаты экспертиз дали мало.

Задавался ли Н.В. Лысенко вопросом: отчего так случилось? Ведь такая малая результативность имела место в первую очередь потому, что был избран самый удобный, но самый некачественный порядок назначения экспертиз. Если все делать по науке, экспертизы назначают в порядке, который дает возможность сохранить материал для возможно большего количества исследований. Если же руководствоваться тиканьем будильника, тогда получается то, что вышло по делу об убийстве Тани: когда Светлана Владимировна Гуртовая, лучший российский эксперт-биолог, получила фрагменты с кровью, они оказались так ничтожно малы, что работать с ними было уже бесполезно.

Отказавшись от своего чистосердечного признания, Михаил Торховской сослался на то, что сделал его под давлением работников милиции. Не странно ли, что он не написал ни одной жалобы? Даже и после того, как был освобожден из-под стражи, не говоря уже о времени пребывания в изоляторе. Одно простое и естественное чувство самосохранения, о котором уже так много нами говорилось, отчего оно не подсказало ему, что дело всего лишь приостановлено. Ему может быть снова дан ход. А жалоб нет — при том, что речь идет о тяжком подозрении…

Можно ещё раз вернуться и к факту потери ключей — он был опровергнут показаниями нескольких свидетелей.

Но почему не был дан ход показаниям старшего оперуполномоченного Бабушкинского РУВД С.В. Толкачева о том, что Торховской не мог видеть, что у Тани перерезано горло, но знал об этом?

Я не знаю, кто убил Таню Панкратову. Не знают этого и в прокуратуре России, следователь которой решился поставить многоточие в пятитомном деле.

Но можно ли со всей ответственностью утверждать, что предварительное следствие исчерпало все свои возможности, как о том говорится в постановлении о приостановлении следствия?

У следствия была ещё одна, последняя возможность.

Дело могло быть направлено в суд.

Давайте спросим у первого встречного, что он знает про следствие и суд, — и мы услышим нечто значительное.

Нам скажут — готова спорить, так ответит каждый второй, — что следственные и судебные инстанции являются разными отделами одного и того же департамента. И работу они выполняют одну и ту же.

Это роковое заблуждение владеет не только простыми смертными, но и представителями тех отделов департамента, которым уж непременно следовало бы различить свои и чужие задачи.

Адвокат Генри Резник сформулировал диагноз так: "Совместно борющиеся с преступностью, получающие на совещаниях и "коврах" одни и те же упреки в росте преступности и снижении раскрываемости, суд, прокуратура, следствие, милиция утрачивают основу своих отношений — взаимную независимость — и действительно ощущают себя элементами единой репрессивной системы".

Люди смертны.

Им свойственно ошибаться.

Поэтому человечество, веками стараясь отыскать инструмент, с помощью которого можно установить истину, остановилось на формуле, выдержавшей все мыслимые испытания: предварительное следствие и оперативные службы отыскивают доказательства и предъявляют их государственному обвинителю. Суд же исследует собранное следствием и защитой и только после этого делает вывод. В таком разделении труда содержится наиболее существенная гарантия возможной объективности.

Скажите, что важней, что лучше: день или ночь?

Вы улыбнетесь: дурацкий вопрос… Значит, вряд ли кто возьмется утверждать, что день нужнее ночи или что ночь важнее дня. Они едины, потому что вместе составляют некую меру.

А как же тогда люди, облеченные властью, берут на себя смелость выбрать одну из двух инстанций — только предварительное следствие, на суд не тянет — и при этом всерьез полагают, что такой выбор — в их компетенции.

Так называемые "оценочные" дела имеют лишь одну перспективу, если нас волнует божий суд в понимании неверующих: такие дела должны пройти через поединок обвинения и защиты. Никто не знает и не может знать заранее, что выяснится в суде, какими будут аргументы сторон и как в целом сложится судебное заседание.

Тем не менее дело об убийстве Тани Панкратовой до суда не дошло. А каковы вообще были его маршруты?

Шестого октября Танина мама, Эмма Васильевна Панкратова, пришла к прокурору Бабушкинского района и от него узнала, что сегодня звонили из прокуратуры Москвы и велели срочно привезти дело.

— Странно, — сказал он. — Мы считали, что убийца установлен, собирались дело в суд передавать…

Эмма Васильевна пошла к следователю Герасимову, который вел дело.

— Действительно, странно, — поддержал Герасимов прокурора.

Таким образом, выходило, что дело негласно побывало в союзной прокуратуре, там с ним ознакомились — зачем? — и вот оно отправлено в городскую.

А следователь городской прокуратуры Денисов по истечении четырех месяцев сказал Таниным родителям: Торховского держать под стражей больше нельзя — нет мотивов. И отказался просить отсрочку в прокуратуре России.

Когда мера пресечения была Торховскому изменена и его освободили, Эмма Васильевна и Владимир Алексеевич Панкратовы начали писать письма во все возможные инстанции.

Целый год дело находилось в прокуратуре России.

Оттуда оно вышло с вердиктом, который нам уже знаком.

Странно все-таки: люди месяцами на коленях ползают, умоляют, чтобы вышестоящая прокуратура познакомилась с делом — и все без толку, будь там хоть три трупа, хоть убийство ребенка. А тут никто ни о чем не просил само уехало. И не куда-нибудь, а сразу на самый верх.

Повторюсь: я не знаю, кто убил Таню Панкратову.

Но мне очень хочется знать, отчего так причудлива судьба этого уголовного дела и чем оно смогло заинтересовать инстанции, которые только некстати можно обвинить в излишнем любопытстве.

Рискну произнести вслух предположение, которое ни в коем случае не претендует на то, чтобы считаться истиной в последней инстанции. Это всего лишь предположение — но в отсутствие каких-либо других обратимся к нему.

На допросе 2–3 января 1991 года, который проводил следователь Афанасьев в присутствии Лысенко и адвоката Кисинежского, Торховскому был задан вопрос: кому принадлежит голос на пленке автоответчика, задавший вопрос Михаилу: "Номер рейса, на котором вы летите с бабкой? Дядя Женя".

Торховской ответил:

— Это голос Велихова, моего дяди.

Евгений Павлович Велихов — академик, директор Института имени Курчатова, вице-президент Академии наук России, член ЦК КПСС в 1989–1990 годах, депутат Верховного Совета СССР в 84-89-м годах, народный депутат СССР с 1989 года и член Верховного Совета СССР с 1989 года. Он же председатель попечительского совета советско-американского центра "Дети творцы XXI века".

Можно ли считать категорически невозможным вмешательство известного и влиятельного родственника в уголовное дело, исход которого может оказаться непредсказуемым?

Надеюсь, никто не упрекнет меня в том, что я в угоду профессии, призываю всех пренебречь родственными связями в тот момент, когда хороши любые средства — речь идет о жизни и смерти.

Нет, напротив.

Но если допустить, что Евгений Павлович Велихов и в самом деле интересовался судьбой своего родственника, разве не логично будет предположить и то, что в соответствующих инстанциях отдали должное авторитету и чинам академика Велихова?

Тогда и путешествие дела по кабинетам, не всем доступным, становится не столько загадочным, сколько печально узнаваемым.

Полагаю, своими размышлениями я не оскорбила чести и достоинства Евгения Павловича Велихова. Мне кажется, они находятся на высоте, мне недоступной.

Но Таня Панкратова…

Дело об убийстве Т. Панкратовой направили для дополнительного расследования следователю Генеральной прокуратуры России Виктору Ивановичу Пантелею.

У В.И. Пантелея дело находилось 14 месяцев.

Четырнадцатого июля 1993 года Пантелей подписал постановление о прекращении уголовного дела об убийстве Тани Панкратовой "за недоказанностью участия в убийстве Михаила Торховского". Известный московский адвокат Андрей Муратов и родители Татьяны Панкратовой ознакомились с материалами дела.

Имелись ли основания для его прекращения?

Попробуем представить себе это уголовное дело глазами адвоката. Адвоката подозреваемого, на роль которого "претендовал", как мы знаем, пока только один человек — Михаил Торховской.

Очевидно, одним из главных, если не главным пунктом защиты могло бы стать время, которое было в распоряжении Торховского с того момента, когда он покинул театр "Композитор", откуда поехал к Панкратовой, и до того момента, когда он вернулся к себе домой 5 августа 1989 года.

Михаил окончил школу-студию МХАТ и получил диплом театрального художника. В качестве такового он, вероятно, и приехал в театр "Композитор" к Николаю Ивановичу Кузнецову. На следующий день после убийства Кузнецов на допросе в качестве свидетеля показал, что Торховской приехал в театр между 12 и 13 часами и ушел приблизительно полтора часа спустя (том 4, лист дела 187). На другой день Кузнецов уточнил время и сказал, что Торховской пришел вскоре после 12 часов (том 4, лист дела 188–189). На очной ставке 22 ноября 1989 года Кузнецов остановился на времени появления 12 часов 10 минут — 12 час. 30 мин., время ухода 13 часов 30 мин. — 13 часов 45 минут.

Торховской считает, что Кузнецов ошибается — он появился в театре примерно в 13 час. 10 мин. и ушел в 14 час. 30 мин. Около метро он купил 4 кг помидоров, 4 кг груш, 2 лимона и 2 букета роз. К Тане поехал на метро, маршрут следующий: станция метро "Бауманская" — станция "Курская" "Проспект Мира" — "Щербаковская", оттуда автобусом до улицы Павла Корчагина. Дорога занимает, согласно следственному эксперименту, 48 минут.

Квартира Торховского снята с охраны в 15 часов 50 минут. Стало быть, в распоряжении Михаила было всего-навсего 30 минут, включая время на дорогу домой от Таниного дома. При этом, согласно заключению судмедэкспертизы, Таня была убита между 14 и 15 часами. Не клеится.

Что же касается букетов по 1 руб. 65 коп. — к делу приобщены товарные отчеты магазина № 10 Мосцветторга, из которых следует, что такие букеты около метро в продаже были.

Никаких прямых свидетельств, говорящих о том, что Михаил Торховской совершил убийство Тани Панкратовой, не имеется. Под вопросом и косвенные, так как даже если бы нашелся нож, если бы на джинсах подозреваемого была кровь погибшей — в отсутствие времени, необходимого для совершения убийства, и нож, и кровь, так и остались бы ножом и кровью, не превратившись в доказательства.

Но доводы обвинения, на мой взгляд, находятся там же, где и доводы защиты, иначе говоря, они прикреплены все к той же часовой стрелке.

Позволим себе на некоторое время не считать время ухода из театра, указанное подозреваемым, за истину в последней инстанции, будем помнить, что он защищает свою жизнь, и вернемся к тому, что сказал свидетель Н.Кузнецов: Торховской ушел приблизительно в 13.30–13.45.

Вот он покупает фрукты и овощи, при этом неизбежно стоит в очереди, пусть даже небольшой, вот он покупает цветы и входит в метро.

И фрукты, и цветы, и метро — под вопросом.

Во втором томе дела есть протокол допроса Виктора Петровича Болотова, в 1989 году работавшего старшим оперуполномоченным уголовного розыска Бабушкинского РУВД. Болотов участвовал в выемке вещдоков на квартире Торховского. Ему было поручено допросить Торховского на предмет установления его распорядка дня 5 августа. Читаем: "6 августа начальник уголовного розыска Бабушкинского РУВД поручил мне поехать с Торховским на квартиру последнего и изъять там окровавленные вещи, если такие найдутся… проверить, имеются ли в квартире овощи… Мы осмотрели комнату, которую он занимал, ванную, холл, кухню. Торховской показал нам ящик с овощами, в нем была картошка. Задание изъять овощи мне не было дано, поэтому я ограничился их визуальным осмотром… В поисках окровавленной одежды я зашел в ванную комнату, там в ванной раковине стоял большой таз с сильно концентрированным раствором стирального порошка, похожим на густой кефир. В растворе были замочены полностью джинсы, кончиками пальцев я вытащил джинсы из раствора, поинтересовался у стоящего рядом Торховского, когда он замочил джинсы. Он ответил, что… накануне, то есть 5 августа… В протоколе (который в это самое время вел другой сотрудник милиции. — О.Б.) со слов Торховского записано, что изъятые джинсы он замочил 2 августа, четыре дня тому назад, а 5 августа менял в тазу воду. Так как я этот протокол не подписывал, то не обратил внимания на заявление, сделанное Торховским… Протокол выемки я не читал…я бы обязательно настоял на том, чтобы в протоколе были указаны слова Т. о замачивании джинсов именно 5 августа и о том, что они находились в растворе стирального порошка… Рассказывая о поездках этого дня, Торховской говорил о такси, которым пользовался в одной из поездок, какой именно, я не могу вспомнить…"

Показания Болотова, допрошенного Виктором Ивановичем Пантелеем 10 февраля 1993 года, во всяком случае не дают оснований для безапелляционных заявлений о том, что все сказанное Торховским — правда.

Куда девались овощи, купленные для Тани? По словам Торховского, это 8 килограммов. Выбросил от волнения? В его холодильнике одна картошка.

Пол в Таниной квартире тщательно вытерт полотенцем.

Джинсы, замоченные в кефирообразном растворе стирального порошка именно в день убийства, отчего-то оказались непригодны для экспертизы.

А вот и стрелка часов, за которую держатся и защита и обвинение. Такси! Торховской упомянул о том, что он пользовался не только метро и автобусом. Полагаю, что вряд ли спустя 5 лет в Москве спохватится человек, который подвез Торховского по указанному им адресу. Отчего этого человека не начали искать на другой день после убийства? И почему даже упоминание о таковом исчезло из "дискуссии"?

Ответов на свои вопросы я никому навязывать не собираюсь. Я только хочу сказать, что при ближайшем рассмотрении алиби Торховского оказывается чрезвычайно сомнительным.

Ведь даже о цветах — самой безобидной части исследуемого материала, даже о цветах нельзя говорить с уверенностью. В деле имеются ссылки на то, что на первоначальной стадии расследования было установлено, что таких цветов в указанное Торховским время у метро не продавали. Но некоторые листы дела потерялись. В том числе и с "цветочными" мотивами.

Показания Виктора Петровича Болотова — один из примеров. Есть и другие. Нам сейчас важно, что они есть.

И ещё важно, что с тех пор, как время ухода из театра сдвигается на час назад, у Торховского появляется возможность совершить убийство, скрыть следы и исчезнуть с тем, чтобы спустя несколько часов начать разыскивать внезапно пропавшую Таню.

Ранее я подробно рассказала о том, как дело об убийстве Тани Панкратовой молниеносно переместилось из Бабушкинского района в прокуратуру СССР и через какое-то время вернулось в район без единого замечания. Оттуда оно ушло в город. Я осторожно предположила, что такое путешествие уголовное дело могло проделать только благодаря вмешательству близкого родственника подозреваемого в убийстве — его дяди, академика Евгения Велихова. Но я не рассказала о том, что случилось с делом.

А случилось вот что.

Том 7, листы дела 22–26, фрагмент допроса Валерия Михайловича Герасимова, следователя прокуратуры Бабушкинского района Москвы, который вел дело об убийстве Панкратовой: "Ранние допросы Торховского, проводимые оперативными работниками 21-го о/м, как и другие материалы, кроме тех, что были в моем распоряжении, хранились в сейфе заместителя начальника отделения Артемьева. У него же находились протоколы поиска ножа и ключей от квартиры Панкратовой. Все эти материалы из сейфа пропали (выделено мной. О.Б.).

…В конце сентября 1989 года в прокуратуру Бабушкинского района позвонил сотрудник прокуратуры СССР, фамилию которого я не помню (заканчивается на…ский) и потребовал, чтобы я привез ему имеющиеся у меня материалы дела по обвинению Торховского. В назначенное время я привез ему эти материалы, которые были в неподшитом состоянии. Сотрудник, который представился помощником Генерального прокурора СССР, попросил оставить ему на 2–3 дня материалы, что я и сделал. Он хотел написать мне расписку, но я сказал, что доверяю ему и расписка мне не нужна. (Примечание: очевидно, Герасимов недобросовестно заблуждается, так как матери убитой Тани он рассказал другое: материалы потребовал зам. Генерального прокурора Васильев и что за 12 лет своей работы он впервые увидел "живого зама Генерального прокурора Союза"). Когда через несколько дней мне вернули эти материалы, я не проверил, полностью ли мне все возвращают. (Примечание: вернули и не сделали никаких замечаний. А между тем с 18 августа Торховского перестали допрашивать.) Когда 5 октября я стал подшивать дело для отправки в прокуратуру города, то обнаружил отсутствие дополнения к признанию (4-й лист). К сотруднику прокуратуры Союза я не стал обращаться по поводу пропажи, посчитал это неловким, и ему бы я ничего не доказал, так как отдал дело без описи. Во время допроса 5 декабря 1989 года я следователю Афанасьеву не стал говорить о пропаже и на его вопрос об отсутствии листа № 4 ответил, что в протоколе допроса от 17 августа я, видимо, допустил ошибку. 4-й лист содержал письменное подтверждение Торховского о том, что к нему не применялось никакого давления со стороны работников розыска…

5 октября нами было передано в прокуратуру города дело на 184 листах… Сейчас отсутствует опись, составленная мною, поэтому я затрудняюсь сказать, какие именно документы пропали. В деле отсутствуют 54, 143, 164, 165-я и 184-я страницы из томов 1, 2-го и 4-го".

Том 11, листы дела 128–129, фрагмент допроса Игоря Юрьевича Васильева: "В 1989 году я работал первым заместителем начальника уголовного розыска Бабушкинского РУВД. Вместе с Толкачевым 7 августа выезжал на квартиру Панкратовой. Из разговора с Герасимовым мне стало известно, что дело было затребовано в прокуратуру СССР и по возвращении из него исчезло приличное количество документов. А из разговора с бывшим начальником уголовного розыска района Фроловым мне стало известно, что пропало 78 листов дела. Ему об этом также говорил Герасимов. В деле отсутствуют допросы за 6 и 7 августа".

Пропал первый протокол допроса Торховского на следующий день после убийства. Пропал протокол допроса Таниной подруги, Марии Николаевой, от 7 августа.

Пропали ксерокопии всех материалов по работе оперативной группы с 6 по 17 августа, то есть два с половиной тома.

Исчезла картотека допросов. Исчез и журнал оперативного штаба по раскрытию преступления.

Исчезли главнейшие документы первых дней работы, во время которых решается судьба любого дела. Если они потерялись — странно, что именно они, а не множество других, любых других документов. То есть можно говорить о том, что дело было преднамеренно ограблено с тем, чтобы впоследствии его можно было прекратить за недоказанностью.

И ещё один документ, том 1, лист дела 217. Из прокуратуры РСФСР 4 ноября 1989 года № 15-10460-89 прокурору Москвы Г.С. Пономареву лично: "Возвращается постановление старшего следователя прокуратуры г. Москвы Денисова С.И. о продлении срока содержания под стражей обвиняемого Торховского Михаила Владимировича, который установлен прокуратурой РСФСР до 30 ноября 1989 года.

Прошу осуществлять за ходом расследования постоянный контроль, принять меры к ускорению проведения назначенных экспертиз, тщательно исследовать все доводы о невиновности Торховского (выделено мной. — О.Б.), а также объективно оценить имеющиеся доказательства.

О результатах расследования прошу своевременно информировать прокуратуру РСФСР.

В связи с некачественным расследованием уголовного дела на первоначальном его этапе в прокуратуре Бабушкинского района, проявлением неоперативности и безответственности, низким профессиональным уровнем со стороны следователя Герасимова необходимо рассмотреть данный вопрос на оперативном совещании при руководстве прокуратуры города, о чем также сообщить в прокуратуру РСФСР приняв соответствующие меры.

Заместитель начальника следственного управления старший советник юстиции Г.Р. Лайнер".

Я-то как раз считаю, что с оперативностью и ответственностью все было в полном порядке. Оперативно выкрали из дела нужные листы. Ответственно подошли к вопросу о прекращении дела. Кто, что и когда украл — теперь уже не узнать, что говорит о том, что похититель был профессионалом или выполнял указания профессионала. И разве кого-нибудь пожурили за такие оплошности? Случись такое с любым другим делом, товарищей из уголовного розыска и прокуратуры за ноги повесили бы на первом суку.

Но дело, о котором мы рассказывали, к разряду обыкновенных не относится.

Теперь обратимся к итоговому документу расследования, проведенного следователем Генеральной прокуратуры России Виктором Ивановичем Пантелеем, последовавшему за публикацией в "МК" "Родная кровь".

Как мы уже говорили, расследование продолжалось 14 месяцев. Виктор Иванович Пантелей проявил необычайнейшую тщательность и проделал колоссальную работу, о чем можно судить хотя бы по тому, что к нему дело поступило в 6 томах, а от него ушло в архив в 12.

Второго марта 1993 года В. Пантелей обратился к заместителю Генерального прокурора России с просьбой о продлении срока предварительного следствия по делу об убийстве Панкратовой. В качестве обоснования Пантелей ссылается на то, в частности, что свидетель Кузнецов при повтором допросе подтвердил свое заявление о времени появления Торховского в театре — 12 часов 15 минут. Это время подтверждается и записью на кассете автоответчика, изъятой у Торховского: Кузнецов назначил встречу именно в 12 часов.

Пантелей пишет: "С учетом показаний Кузнецова и проведенных по делу следственных экспериментов у Торховского было достаточно времени для того, чтобы вернуться на квартиру Панкратовой из театра, совершить её убийство и приехать домой в 15 часов 50 минут… О возможной причастности Торховского к убийству свидетельствует факт изъятия у него на квартире 6 августа 1989 года его джинсов, которые были замочены в растворе стирального порошка. На джинсах была обнаружена кровь человека…"

Далее он ссылается на то, что в деле отсутствует ряд процессуальных документов, относящихся к начальной стадии следствия, а в списке следственных действий, которые считает необходимым провести, указывает на необходимость проверить "возможность влияния на ход следствия по делу академика Велихова, находящегося в родственных отношениях с Торховским" (выделено мной. — О.Б.).

И вдруг спустя три месяца Пантелей подписывает постановление о прекращении уголовного дела.

Не может быть!

Ведь оно решительно расходится с материалами дела, не говоря уже о том, что входит в противоречие с документом, который он собственноручно подписал всего три месяца назад.

Что, появились новые факты, о которых до сей поры не было известно, и они решительно повернули ход расследования в принципиально новое русло?

Нет.

Если не факты — может, идеи?

Опять нет.

Ничего нового. Разве что один пустяк: Виктор Иванович Пантелей спутал Россию с Арабскими Эмиратами. Не пугайтесь, все просто. В Арабских Эмиратах нет ни автобусов, ни троллейбусов, ни метро. Только автомобили. То есть один-единственный вид транспорта. И вот Виктор Иванович берет пример с передового и процветающего государства и преобразует московский транспортный парк согласно своим представлениям о прекрасном. В соответствии с этим нововведением по Пантелею теперь выходит, что в Москве автомобилей нет.

"Следственным экспериментом, — пишет Пантелей, — установлено, что при условии пользования автобусами и метро затраты времени составляют… не менее 1 часа 34 минут… Достоверно установлено, что вечером 5 августа Торховской отсутствовал в своей квартире 1 час 36 минут, из которых он на дорогу к Панкратовой и обратно потратил 1 час 34 минуты. За оставшееся время он не мог совершить те действия, о которых он показал 17 августа… Таким образом, заявление Торховского и его показания от 17 и 18 августа 1989 года не соответствуют материалам дела и не могут считаться убедительным доказательством его вины в убийстве".

Виктор Иванович скрупулезно подсчитал, что 2 минут на то, чтобы войти в квартиру, инсценировать попытку изнасилования, замыть следы крови на полу, разбросать бумаги в комнате, написать записку и т. п., - 2 минут ему, безусловно было недостаточно. И кто бы с ним стал спорить, если бы он выполнил свой профессиональный долг и добавил, что с учетом возможности использования автомобиля времени у Торховского было достаточно.

Я проехала на машине в такой же субботний вечер от дома Торховского до Таниного дома и обратно. На дорогу ушло чуть меньше 49 минут. Значит, у Торховского в запасе мог быть час времени. И этого часа вполне достаточно для того, о чем рассказал Торховской в дополнении к чистосердечному признанию.

Следователю известно, что по роковому стечению обстоятельств у погибшей Тани и у Михаила Торховского одна группа крови. Торховской не смог объяснить, как попала кровь на его замоченные в тазу джинсы. Между тем это кровь человека.

Пантелей установил, что Торховской характеризуется знакомыми как личность истеричная. Пантелей установил также, что, согласно дневниковым записям погибшей Тани и показаниям её знакомых, подруг и родителей, она собиралась порвать отношения с Торховским. Конфликт мог разгореться, таким образом, мгновенно, с порога, и убийство могло быть совершено в состоянии аффекта. А если так — 39 минут, о которых говорит Пантелей, на убийство хватит. Не говоря уже о том, что если Торховской после этого поехал домой на машине, то в его распоряжении было как минимум 50 минут, а вовсе не 30.

Никто не знает, какое именно слово в ссоре решило Танину судьбу, никто не возвышал голос в пользу того, что убийство это долго и тщательно планировалось заранее. Все говорит о том, что имело место нечто внезапное. Пантелей сам исследовал всю ситуацию вкупе с предысторией. Как же он мог позволить себе такую грубую натяжку?

Вывод о том, что заявление Торховского и его показания 17 и 18 августа (речь идет о чистосердечном признании) не соответствуют материалам дела, основан только на том, что Торховской ехал на метро и автобусе. Это непрофессиональный вывод. Из него следует ещё один: Виктор Иванович Пантелей по каким-то причинам принял решение, не соответствующее материалам дела и простой логике.

Почему?

А давайте полюбопытствуем, осуществил ли Виктор Иванович намерение проверить "возможность влияния на ход следствия по делу академика Велихова"?

Нет.

А почему?

Матери убитой Тани Виктор Иванович признался, что допрашивать Велихова он постеснялся.

Поистине застенчивость следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры России Виктора Пантелея не знает пределов.

…Но все это, уважаемые читатели, оказывается, не имеет никакого значения. Все это — мелочи по сравнению с тем, что титулованный классный специалист нарушил закон, тем самым подложив мину замедленного действия под хрупкую постройку из 12 томов уголовного дела. Виктор Пантелей допрашивал Михаила Торховского не как обвиняемого, а как свидетеля.

Свидетеля собственного преступления.

Согласно статье 69 УПК России доказательства, полученные с нарушением закона, силы не имеют. Они недействительны. А Виктор Пантелей знал, что отмена предыдущего постановления, на основании которого он приступил к расследованию, автоматически возвращает Торховского в статус обвиняемого. Допрашивая Торховского в качестве свидетеля, Пантелей нарушил закон, и нарушил сознательно. При этом объясняя матери погибшей Тани: Торховской как свидетель несет уголовную ответственность за дачу ложных показаний. Так будет лучше.

Если УПК для В.И. Пантелея не закон, то, может быть, обратимся к российской Конституции? А там в статье 67 прямо говорится: никто не обязан давать свидетельских показаний против самого себя.

Следователь Пантелей прекрасно понимал, что, если дело попадет в суд, все эти допросы будут признаны незаконными. Значит, он был уверен, что дело до суда не дойдет? А главное судебное слушание — теперь единственная и последняя возможность установить истину в этом деле. Особенно после того, как дело так долго и тщательно уничтожалось.

Да, Виктор Иванович, теперь мы точно знаем, — профессионал высокого класса.

Дело об убийстве Татьяны Панкратовой не расследовано.

Говорят, что страдания делают людей похожими друг на друга. Отсутствие улыбки, взгляд, походка… О нет. Если бы у всех болело одинаково, может, и можно было бы найти лекарство от этой боли. Но у всех болит по-своему. Именно поэтому истинная беда и ошеломляет, точно впервые. Ирина Карташева красивая сорокалетняя женщина. В прежней жизни она, очевидно, была очень мягкой, неторопливой, но и умеющей настоять на своем женой и матерью. Я этого уже никогда не увижу, могу только догадываться. Сейчас передо мной сидит полумертвое существо, в глазах которого нет и отблеска света. Знаете, когда в кромешной тьме необходимо хоть как-то передвигаться, сгодится и огарок сальной свечки. И светом не назовешь, и вроде что-то видно. Вот и она смотрит, а глаза точно закрыты, и ловишь себя на мысли, что смотрит не на тебя. Куда же? Под землю, где лежит её сын.

Пятнадцатого августа прошлого года на берегу небольшого ручья, разделяющего садовые товарищества "Отрадное" и "Дружба", возле станции Купавна подростки решили разжечь костер и отпраздновать день рождения Володи Смирнова. Все ребята знали друг друга давным-давно — дачи старые, из прошлых времен, да и родители все знакомы. Среди ребят и девушек был и семнадцатилетний Сережа Карташев. В этом году он окончил школу и поступил в МАДИ. Сережа жил вдвоем с матерью. Мать никогда не разрешала Сереже гулять за полночь, однако в этот день было сделано исключение. Лето торопливо бежало к концу, а сын так и не успел отдохнуть, сдавал экзамены в школе и в институте. Ребята сидели у костра, смеялись, пели песни.

Между тем костер догорал, нужны были дрова. Ваня Тивиков увидел у забора ближней дачи старую калитку. Не долго думая, ребята притащили её к месту праздника, разобрали и бросили в костер.

Вскоре у костра появился хозяин дачи А.И. Боднарчук. Он был в изрядном подпитии и очень недвусмысленно высказал свое неудовольствие по поводу того, что компания без спросу распорядилась его калиткой. Ребята извинились, и Боднарчук отправился домой, на прощание угостив ребят сигаретами.

Около трех часов ночи Сережа Карташев, Ваня Тивиков и Володя Смирнов подошли к заброшенному домику, который стоял рядом с участком Рыжовой. Этот домик уже лет десять стоял без окон, дверь заколочена, и тут нередко ночевали рыбаки да окрестные мальчишки. Вот и на этот раз ребятам не хотелось расходиться, и они забрались в избушку и расположились на ночлег в крошечной комнатенке, где уместились только старенькая раскладушка и узкая кровать, стоявшие впритык друг к другу. Ваня лег на раскладушку, а Сережа и Володя кое-как примостились на кровати.

В девятом часу утра Ваня проснулся от того, что кто-то сильно ударил его по ноге. В дверях комнаты стоял Боднарчук. От Ваниного крика: "Больно!" — проснулся Володя Смирнов. Между тем пьяный Боднарчук закричал, что он полковник спецназа и всех их, хулиганов, посадит в тюрьму. А потом Боднарчук начал стрелять. Сначала — в потолок, а потом — в лежащих на кровати Сережу и Володю.

Сережа застонал, и на груди у него расползлось кровавое пятно. Ваня закричал: "Что вы наделали!" — и хотел помочь Сереже, но Боднарчук взревел: "Лежать, руки за голову!"

Позже Ваня скажет, что Сережа истекал кровью и хрипел. Боднарчук крикнул Борису Яковлеву, местному пьянице, ожидавшему его около домика: "Я убил его, пошел садиться в тюрьму, Борька!" Но прежде чем уйти, Боднарчук не забыл собрать с пола гильзы. Смирнов и Тивиков видели это и запомнили. Да ведь и трудно такое забыть.

Когда Боднарчук с Яковлевым ушли, Ваня бросился к дому Карташевых.

— Тетя Ира, Сережу подстрелили, — это все, что он смог сказать. У Ирины в сознании мгновенно вспыхнуло: нужно заводить "Таврию", ведь придется везти сына в больницу. Как завела, как подъехала — ничего не помнит. Оцепенение прошло, когда она увидела окровавленного Сережу.

Следом за Ириной к домику подошел и Боднарчук с жителем этого поселка, у которого была машина. В двухдверную "Таврию" уложить Сережу не смогли, поэтому повезли на соседской машине. Пока Сережу укладывали, Боднарчук сказал — это слышали многочисленные свидетели: "Я убил ребенка, теперь буду сидеть до конца своих дней".

Сережу привезли в Центральный военно-морской госпиталь в Купавне. Операцию ему делал профессор Александр Львович Левчук. Сережа был в сознании, когда его несли из машины, и успел сказать матери, которая хотела помочь: "Не надо, мама, я тяжелый".

Четыре часа Ирина сидела в холле… Потом кто-то из врачей сказал ей: рана такая, что непонятно, почему он до сих пор жив. Сквозное ранение сердца. Пуля прошла навылет, задев и легкое. Обезумев от ожидания, она поехала в деревню, потому что там осталась её мать, Сережина бабушка… Когда она вернулась, ей сказали, что Сережа умер.

Между тем Боднарчука и Смирнова с Тивиковым прямо из госпиталя забрали в милицию. Спустя некоторое время, когда Сереже делали операцию, в госпитале появились новые посетители. Кто-то был в милицейской форме, кто-то в штатском. Они поинтересовались, где Боднарчук, и, узнав, что его увезли в милицию, исчезли. Так началась битва за полковника милиции, старшего оперуполномоченного по особо важным делам Главного управления по борьбе с экономическими преступлениями МВД А.И. Боднарчука.

Через час после того, как в поселке прогремели выстрелы, к домику прибыли сотрудники милиции, только опять-таки непонятно — какой. Судя по тому, что домик осматривался без понятых, это были друзья Боднарчука. Тем более что на месте происшествия были изъяты гильзы — какие же? Ведь Боднарчук их собрал. Был составлен и протокол осмотра места происшествия, соседок-старушек оповестили, что они должны расписаться как понятые и что как понятых их ставят в известность, что в домике нашли гильзы. Протокол велели подписать не читая — некогда. Особенно это поразило Любовь Григорьевну Рыжову. Она настаивала на том, чтобы записали её показания, ведь её дом стоит буквально в пяти метрах от избушки, в которой произошло убийство. Нет, её показания не понадобились. Милицию интересовал только один вопрос: слышала ли Рыжова выстрелы? А вообще-то её показания интереса не представляют.

Следователю Ногинской прокуратуры Солодовникову сразу стало ясно, что случилось в заброшенном домике. Боднарчук явился туда, чтобы арестовать группу негодяев, которые безнаказанно хулиганили у костра. Да, в руках у него был пистолет. Но стрелять он не собирался. Выстрелил потому, что оступился на бумажке, которая валялась на полу. Следствие потом даже расскажет, какая это была бумажка: мелованная, то есть гладкая, почти как каток. Картину с поскользнувшимся Боднарчуком рисовал Солодовников и Ирине Карташевой. Ну что же неясно? Первый выстрел попал в потолок в первой из двух комнатушек. Ирина видела след в потолке в той комнате, где спали ребята. Нет-нет, она все перепутала. В первой комнате, а не во второй. Сколько же раз выстрелил Боднарчук?

Тивиков и Смирнов неоднократно повторяли: Боднарчук стрелял три раза. Первый выстрел был в воздух, второй — в Сережу, а третий — в лежавшего рядом с ним Смирнова, которому поцарапало колено. В тот злополучный день Володя был в брюках, которые одолжил у Вани. Поэтому именно у бабушки с дедушкой Вани Тивикова милиция изъяла вещественное доказательство — джинсы, простреленные на колене. Пуля прошила брюки, Володя не пострадал, отделался царапинами. Протокол осмотра брюк имеется в деле. Кстати, дед Вани попросил у милиционера, который проводил изъятие брюк, удостоверение. И запомнил его фамилию: Поляков. Но сами брюки — вот странно! — исчезли.

Вообще Солодовников все делал не спеша. Главных свидетелей, то есть Рыжову, Тивикова и Смирнова, он допросил в прокуратуре только в конце октября. Допрос проводился с пристрастием. То, что записали со слов ребят, им прочитать не дали — некогда. Опять некогда, вы что же это, следователю не доверяете, вот здесь распишитесь, и ладно. Записали, как позже выяснилось, вовсе не то, что они говорили. То же самое произошло и с Рыжовой. Она приехала без очков, и ей тоже никто не стал читать то, что записали в протоколе допроса. Велели расписаться — и до свидания.

Что же касается второго выстрела, он оказался каким-то чрезвычайно затейливым. Сначала пуля прошла через Сережино сердце, задела легкие, потом отрикошетила в ногу Смирнова, задела коленку и прошила насквозь брюки. Ирина пыталась выяснить у Солодовникова, что же это за пуля такая и в каком же положении, по мнению следователя, Боднарчук производил выстрелы? Ну что значит — в каком? Объясняли ведь: Боднарчук оступился, едва не упал, вот и выстрелил. А Смирнов с Тивиковым обманывают, потому что боятся. Чего им бояться? Так ведь Боднарчук пришел их арестовать за ночное хулиганство.

Оттянув допросы свидетелей насколько представилось возможным, Солодовников за два дня до окончания трехмесячного срока следствия дело приостановил ввиду болезни обвиняемого. Потом дело возобновили…

И вот следствие закончилось. Ознакомившись с материалами дела, Карташева поняла, почему её держали в сторонке, отсекая любую возможность вникнуть в суть. Солодовников не стал бросать слов на ветер: несовершеннолетние "хулиганы" Смирнов и Тивиков, а также не в меру востроглазая и разговорчивая соседка Рыжова не удостоились чести быть дословно воспроизведенными в допросах. Следователь использовал все имевшиеся в его распоряжении возможности, а они, видимо, были не так уж ограничены. Как мы уже говорили, поразительно своевременно пропали простреленные брюки Смирнова. А тут ещё одно исчезновение. Из Центрального военно-морского госпиталя в Купавне исчез акт о проверке Боднарчука на алкоголь.

Мало того, исчез не только акт, но и журнал регистрации. Таким образом в Ногинском городском суде в июле 1997-го началось слушание дела по обвинению полковника Боднарчука — но не того, который, напившись, ворвался с табельным оружием в домик, где спали трое подростков, и из этого табельного оружия одного из подростков застрелил; нет, слушалось дело слуги закона Боднарчука, который, даже находясь на даче, охраняет покой мирных граждан и который, рискуя жизнью, ворвался в логово малолетних преступников и был близок к победе, уже почти обезвредив их, троих, один на один с опасностью (ведь нельзя же считать помощником алкоголика Яковлева, который, едва держась на ногах, дожидался, пока доблестный полковник выведет из домика всю банду). И лишь нелепая случайность помешала Боднарчуку исполнить свой долг до конца: он оступился, потерял равновесие, и прозвучали роковые выстрелы.

Дело чести судьи спасти от рук подслеповатой Фемиды слугу закона Боднарчука. Поэтому председательствующей в процессе стала председатель Ногинского городского суда Г.Ф. Бурыкина. Согласно обвинительному заключению, Боднарчук обвинялся по статье 106 старого Уголовного кодекса РФ — неосторожное убийство. Напомню, что санкции по этой статье очень щадящие: 3 года или условное наказание.

Состоялось два заседания суда. Бесстыдство, с которым нарушался закон, поражает воображение. Два главных свидетеля — Володя Смирнов и Иван Тивиков — хотели рассказать в зале суда, как следователь переиначил их показания на предварительном следствии и лишил их возможности прочитать то, что было записано якобы с их слов. Какая брань обрушилась на головы подростков! Судья Бурыкина кричала на них в присутствии многочисленных свидетелей — она кричала, что за дачу ложных показаний Смирнов и Тивиков могут быть взяты под стражу и никто не позволит им возводить напраслину на честного полковника милиции, чья грудь украшена правительственными орденами.

Крик судьи попытались остановить родители подростков. Их вывели из зала! Беспристрастие допросов Смирнова и Тивикова лучше всего характеризуется простой деталью: они на допросе заплакали.

Судью нимало не смутило, что на предварительном следствии не проводилась экспертиза пуль и гильз. С одной стороны, это не лишено резона: гильзы Боднарчук на месте происшествия собрал, и, значит, следствию были предоставлены совсем другие гильзы. О пулях и речи нет.

Ведь явно Боднарчук стрелял в Сережу почти в упор. Качественная экспертиза может дать — кто знает! — категорический вывод. Кому же нужна такая экспертиза?

Сколько же выстрелов сделал Боднарчук? Сколько-сколько… Судье это совсем не интересно. Одним больше, одним меньше — стрелял-то случайно. А то, что он показывает, будто первый выстрел произвел не в той комнате, где спали ребята, — конечно, правда. Собственно, с чего вдруг суд должен доверять показаниям многочисленных свидетелей о том, что в комнате, где произошло убийство, в потолке был след от выстрела? Ну и что, что это записано в протоколе осмотра места происшествия? Один Боднарчук говорит правду. Он же полковник милиции. Остальные нагло врут.

И заметьте, как удачно получилось: домик, где Боднарчук застрелил Сережу Карташева, снесли. Теперь на этом месте стоит красивый коттедж. Нет домика — нет и предмета для беседы.

Но самое циничное пренебрежение к закону председатель Ногинского городского суда продемонстрировала тогда, когда, не прерывая заседания, не объявляя перерыва, она дважды покинула зал суда во время допросов важнейших свидетелей — Ивана Тивикова и Любови Григорьевны Рыжовой. Ушла по своим делам. Ненадолго. По закону такое нарушение является безусловным обстоятельством для отмены приговора. Это азбучная истина. Это знает всякий судья. Тем более — председатель суда. Закон нарушается с удалью и отвагой хозяев жизни.

Стоит ли перечислять, сколько было направлено и отклонено ходатайств Сережиной мамы? Стоит ли возмущаться, что Ваня Тивиков и Володя Смирнов не признаны потерпевшими? Стоит ли поражаться, что не определен статус гражданина Яковлева, который вместе с Боднарчуком подошел к домику, слышал выстрелы, дождался, пока он вылезет в окно, и потом давал совершенно чистосердечные показания о том, что в тот день впервые увидел Боднарчука, когда рано поутру, часов в десять, спешил за хлебом. Яковлев в суд явился пьяным. Но на него Бурыкина голос возвысить не решилась.

В заседании суда объявлен перерыв. Судья и безмолвный помощник прокурора ушли в отпуск.

Помните, мы боялись, когда с прилавков исчезли детские колготки и мыло, появились талоны на хлеб и масло. Какие это были пустяки! Мы просто не знали, как были счастливы. Мы продолжали верить в тех, кому положено нас защищать.

Произошло самое страшное. Мы стали бояться милиции больше бандитов. С бандитами хоть все ясно — они бандиты. А с этими, оборотнями в погонах, бороться бесполезно. Они же, в отличие от нас, грамотные. Знают, какие бумажки должны исчезнуть, а какие — появиться. Знают, какую дверь надо открыть ногой. Их защищает могучее ведомство. Наши беды — никакие не внутренние дела. Внутренние дела — это ИХ беды. Такая метаморфоза с милицией не могла произойти за год-другой. Значит, и раньше что-то было такое, о чем мы не знали или не хотели знать. Теперь знаем: милиция смертельно опасна. Не знаем только, как спастись.

Смерть на обочине

Это случилось в ночь на 29 июня 1996 года неподалеку от города Калязина. А могло случиться в другом месте в какое угодно время.

Итак, в полночь ехал на своей "Таврии" Николай Михайлович Гурский. Настроение у Николая Михайловича было очень хорошее, потому что ехал он со своей женой и женой родного брата на дачу. А в это же время им навстречу следовал автомобиль "жигули" девятой модели, за рулем которого находился молодой и веселый Игорь Валерьевич Мальков. В отличие от совершенно трезвого Гурского, Мальков был пьян. Навеселе были и его компаньоны Эдуард Викторович Виноградов и молодые барышни Э. Опалинская и Е. Карпова. Приблизившись к перекрестку с малой дорогой на деревню Иванков, Мальков выехал на встречную полосу прямо перед машиной Гурского. Позабыв включить указатель поворота, он начал поворачивать налево. При этом он не переключился с дальнего света и ослепил Гурского. В результате "жигули" столкнулись с "Таврией". Успевший вывернуть руль Гурский вылетел на своей "Таврии" в кювет.

На языке ГАИ удар называется фронтально-боковым.

На языке обыкновенном человеческом все это можно было определить единственным словом "повезло", потому что и в той, и в другой машине все остались живы. Нельзя, однако, сказать — здоровы. Гурский ударился головой, кроме того, сильно расшиб ноги. Жена брата получила сотрясение мозга. А жена Гурского, Наталья Аркадьевна, отделалась царапиной, потому что сидела на заднем сиденье.

Выбравшись на шоссе, пассажиры "Таврии" ожидали чего угодно перебранки, спора, а может, и смущения… Водитель "жигулей" был виноват и знал это. Однако пьяные Мальков и Виноградов, видно, раз и навсегда усвоили в детстве, что лучший способ защиты — нападение. И Виноградов налетел на Гурского. Виноградову не терпелось выяснить, кто водитель. Уяснив, что за рулем был Николай, Виноградов спросил: что будем делать? Николай ответил, что будет ждать приезда милиции.

Однако Виноградов ждать никого не собирался. С какой же это стати он должен терпеть выкрики Натальи Гурской, что машина ей очень дорога и они, те, кто был в "жигулях", за все будут платить. И Виноградов ударил Наталью Гурскую по щеке.

Николай отвел жену в сторону. Но Виноградов уже почувствовал, что он сильней. Он схватил Гурского на джинсовую куртку и дважды ударил по лицу. Гурский от второго удара увернулся, он пришелся как бы по касательной, однако это ещё больше разъярило Виноградова. Он ударил Гурского ногой в пах. Гурский упал на обочину. Виноградов стал бить упавшего ногами. Бил по голове, по шее, по рукам, которыми Гурский старался закрыть голову. Опалинская и Карпова вроде как смотрели кино — они не сделали никакой, даже вялой попытки остановить Виноградова.

Между тем подошел Мальков — до этого он был занят осмотром своей разбитой машины. Мальков тоже стал бить лежащего Гурского ногами, стараясь попасть по ребрам. Тем временем Наталья и Галина Гурские подошли к барышням из "жигулей" и стали просить их как можно скорей вмешаться в происходящее.

Это, очевидно, показалось Малькову из ряда вон выходящим безобразием. Только женщин ещё не хватало в их мужском "разговоре"! Он подошел к Наталье Гурской и неожиданно ударил её кулаком в висок.

Наталья упала.

Галина Гурская начала кричать — он ударил и её.

Потом, не обращая внимания на то, что Наталья лежит не двигаясь, он вернулся к месту, где лежал Николай Гурский.

Мальков и Виноградов избивали Гурского не менее получаса.

Они продолжали его бить и после того, как приехала милиция. В присутствии работников милиции они били его и по лицу, и по телу, ногами и руками. Они озверели. Уже за полночь, уже после того, как их предупредили, что наденут наручники, они наконец остановились. Однако только после того, как Виноградов подбежал к лежащей Наталье Гурской, ударил её ногой в пах и прокричал: "Вставай, чего разлеглась, сука!"

Но Наталья Гурская не встала.

Она умерла.

Люди, которым можно все, появились не сегодня. Они всегда были, есть и будут. Но совсем не всегда им создаются в обществе условия наибольшего благоприятствования. Когда условий этих нет, у простых смертных нет и ощущения полной беззащитности, отравляющего жизнь. Уровень отпора ощущается в обществе с теми же десятыми долями градуса, как температура тела. Когда за действием неукоснительно следует противодействие, иначе ведут себя все.

Попробуем представить, как чувствуют себя в этой жизни Мальков и Виноградов.

Игорь Валерьевич Мальков уроженец и житель города Калязина. Ему 34 года. Он директор ТОО "Астра", владелец нескольких торговых точек в Калязине и Кашине. Калязин — город маленький. Стало быть, и человек он в городе не последний. Судим.

Эдуард Викторович Виноградов тоже проживает в Калязине. Ему 28 лет, и работает он тоже в "Астре", экспедитором. Дважды судим. И Мальков, и Виноградов были осуждены к лишению свободы с отсрочкой приговора. Дело было несколько лет назад. Понятно, что у директора и экспедитора ТОО "Астра" от общения с правоохранительными органами осталось легкое чувство превосходства.

Полагаю, что чувство это окрепло, когда следователь Калязинского РОВД В.М. Давыдов дал понять Николаю Гурскому, что не он тут главный.

У Гурского и прежде никогда не было ощущения превосходства. Он с детства заикается, а таким людям все победы достаются в десять раз дороже, чем прочим. Этим он не избалован. И росту не богатырского, и нрава спокойного. Гурский работает программистом в "Межтрасбанке", а жена была ведущим инженером-программистом в Центральном банке. Николаю скоро пятьдесят, а жене было сорок два. Единственному сыну 15 лет.

Так вот, изучение обстоятельств дела началось с того, что следователь Давыдов не дал Гурскому разрешения на участие в осмотре места происшествия. Странно, но факт. Не позволил он ему и ознакомиться со схемой ДТП. Отказал в выдаче направления на судмедэкспертизу. В свою очередь, Мальков и Виноградов неведомо как обзавелись домашним адресом Гурского. К Николаю дважды приезжали крепкие молодые люди — поговорить… Но оказалось, что все это сущие пустяки. Главное ожидало Николая Гурского впереди.

Восьмого января следователь прокуратуры Калязинского района О.В. Бородкин подписал обвинительное заключение по обвинению Малькова и Виноградова. Виноградов обвиняется в злостном хулиганстве, Мальков — тоже, но кроме того — в нарушении многочисленных прав дорожного движения и в нанесении Николаю тяжких телесных повреждений. Что правда, то правда. Гурский был доставлен в больницу с переломом поперечного отростка поясничного позвонка и переломом двух ребер, что привело к повреждению легкого. Такая травма опасна для жизни, и именно благодаря ей в обвинительном заключении присутствует статья 108 УК РФ (нанесение тяжких телесных повреждений).

А как же Наталья Гурская? Ведь она убита.

Из обвинительного заключения по уголовному делу № 15096:

"Потерпевшей Гурской Н.А. со стороны Малькова была причинена в результате удара кулаком в лицо закрытая черепно-мозговая травма, вызвавшая ушиб мозга, что привело к появлению мелкоочаговых кровоизлияний в околожелудочковой зоне ствола головного мозга. Ушиб мозга потерпевшей повлек за собой возникновение у потерпевшей менее тяжких телесных повреждений (выделено мной. — О.Б.). Таким образом, Мальков своими умышленными действиями грубо нарушил общественный порядок на трассе Калязин-Кашин, совершил насилие над личностью потерпевших, то есть он совершил преступление, предусмотренное статьей 206 ч. 2 УК РФ".

Всякому, кто впервые сталкивается с такого рода сюжетом, перво-наперво хочется протереть глаза — не показалось ли?

Не показалось.

Медленно и внимательно прочтите заключение судмедэксперта В.Г. Емельянова. Там говорится: "Смерть Гурской наступила от кровоизлияния под мягкие мозговые оболочки и в желудочки головного мозга, возникшие при разрыве ранее имевшейся у неё аневризмы сосудов основания головного мозга. При жизни Гурская страдала врожденной патологией сосудов головного мозга, которая (согласно записям в её амбулаторной карте) протекала у неё бессимптомно".

Аневризма — это растяжение, истончение стенки сосуда. Наталья Гурская ничем не болела и ни на что не жаловалась. Ее медицинские карты на этот счет не оставляют никаких сомнений. Однако известно, что патология сосудов головного мозга может на протяжении длительного времени не давать о себе знать. В буквальном смысле слова никак. Коварство аневризмы состоит в том, что истонченный сосуд может разорваться в любую минуту. Но не просто так, а только в случае каких-нибудь дополнительных обстоятельств.

И человек умрет.

Эксперт Емельянов пишет: "Разрыв болезненно измененного сосуда основания головного мозга у Гурской мог возникнуть не только в результате удара по голове, но и в результате резкого подъема артериального давления вследствие стрессовой ситуации, а также от сочетания двух данных причин".

Да, все так. Кто же знал, что у потерпевшей такая болезнь? Снаружи её не видно, да и сама она о ней понятия не имела. Выходит, Мальков не виноват?

Нет, выходит совсем не это. Емельянов просто немножко не дописал. У него значится: "…разрыв сосуда мог возникнуть не только в результате удара по голове", а следовало бы: "…разрыв сосуда не мог не возникнуть в результате удара".

И эксперт, и следователь, разумеется, очень хорошо знают, в чем состоит "пикантность" сюжета. Российский закон практически не регламентирует взаимоотношение травмы с заболеванием. То есть статьи о причинении вреда здоровью больным людям в российском Уголовном кодексе просто нет. Все остальное имеется. Если тебя просто избили — это злостное хулиганство. Если тебя покалечили — это нанесение тяжких телесных повреждений. Но все это при условии, что потерпевший до происшествия был здоров. Тут законодатель сумел установить прямую связь между причиной и следствием. А в подавляющем большинстве случаев, связанных с нанесением увечья или гибелью больных людей, закон безмолвствует. Слово предоставляется судье. А для судьи это чистой воды провокация. Провокация, запланированная дыркой в законе.

Не каждый удар, скажет нам адвокат Малькова, может повлечь за собой смерть.

Правильно. Если ударить по руке — скорей всего, человек останется жив. Но удар в висок считается ударом сокрушительным, и недаром люди, занимающиеся боевыми искусствами, получают именно на этот предмет дополнительные познания. От того, что человек страдал каким-то заболеванием, удар этот не становится менее опасным. И еще: нужно иметь веские основания для нанесения такого удара.

Разве они были у Малькова?

Разрыв сосуда мог произойти от эмоционального напряжения и в связи с изменением артериального давления. Да. Но эксперт Емельянов знает, как и любой эксперт, что каждый из этих факторов, включая и удар кулаком, усиливает влияние другого. Недобросовестность Емельянова состояла в том, что он об этом не упоминает. И смело пишет: "Между возникновением у Гурской телесных повреждений и наступлением её смерти отсутствует прямая причинная связь".

Каждый раз, вникая в подробности такого рода ситуации, и эксперты, и судьи имеют обыкновение называть это казусом. По Далю, казус — это необычайный судебный случай. Боюсь, что слово "необычайный" в нашей истории неуместно. Почему? Потому что этот пробел в законе невероятно красноречиво характеризует наше правосудие.

Да что ж тут для нашей жизни необычайного? Есть преступление, а больше ничего нет. Ничего за ним не следует.

Нет, следует, конечно. Другое преступление. А за ним третье…

А то, что это не исправили в новом Уголовном кодексе, естественно. Видно, над ним работали совершенно здоровые люди.

На фоне этого "казуса", вероятно, как-то неуместно говорить о совершенно нематериальном вреде, который неминуем, если Мальков, убивший человека, не будет признан виновным в его смерти. Получится, что человек, совершивший тяжкое преступление, не просто не наказан, но — выиграл. Благодаря такому казусу сотни убийц чувствуют себя победителями.

Значит, можно бить женщину в висок. Можно бить и мужчину — за то, что его машина не вовремя подвернулась на дороге. Все можно. Потому что, как написано в книжке моего детства, в "Голубой чашке", недоговорить не значит соврать.

Николай Михайлович знает, что жена спасла ему жизнь. Ее отец, ученый-геолог, тоже погиб, спасая других, — он утонул. Если суд сочтет, что нанесенный ему "моральный ущерб", то есть смертельная тоска, может выражаться в какой-то сумме, он уже решил — перечислит деньги на счет мужского монастыря в Кашине, чтобы монахи построили на деревенском кладбище, где похоронена убитая на дороге женщина, часовню в честь святой великомученицы Натальи.

Он так и написал в письме: "То, что такая святая есть, я знаю".

Кто следующий?

В среду, 14 апреля, маму Антона Фомичева, Светлану, вызвали в школу. Ее пригласил классный руководитель, потому что мальчик, отличавшийся незаурядными способностями, наделенный великолепной памятью и абсолютной грамотностью, стал эксплуатировать то, что досталось ему от природы, и у него появились признаки профессиональной болезни потенциальных отличников он начал лениться. Не ругать Антона собиралась классная руководительница, а подсказать маме, чтобы она обратила внимание: весна, дети устают, надо им помочь. Самого Антона в школе не оказалось.

Этого не может быть, сказала Светлана. Антон знал, что с ночной смены она придет в школу. И кроме того, сын должен был передать ей 500 рублей, взятые у отца на покупки. Но дело было даже не в том, что сын знал, что её вызывает классный руководитель, и не в деньгах, — мама и сын дружили. Он не мог её обмануть. Но в школе он не появился.

Учителя могли найти его отсутствию самое простое объяснение: сегодня самостоятельная работа по алгебре, а он на прошлой неделе схватил двойку. Но Светлану такое объяснение не успокоило. Она пошла домой, и получасом позже они с мужем опять появились в школе, чтобы взять адрес мальчика, который тоже отсутствовал. С этим мальчиком в последнее время Антона видели вместе.

Пришли к нему домой. Дверь открыла мать. Андрей (имя изменено) оказался дома. Родители Антона обратили внимание на то, что у него были влажные волосы — а на улице лил дождь, — и одет он был так, как будто только что пришел и ещё не успел переодеться в домашнее.

Андрей был в явном замешательстве. Он сразу стал говорить, что никого не видел и был в школе, хотя Фомичевы ещё не успели задать ему ни одного вопроса, а в лицо он их не знал.

Когда Светлана сказал ему, что знает о том, что в школе его не было, мать Андрея просто закрыла дверь. А так как разговор происходил на пороге, им ничего не оставалось, как уйти. К двум часам они пришли в милицию. Но там им ответили, что заявление принимается только на третьи сутки.

Накажут ли когда-нибудь хоть одного дежурного, который произнес эти роковые слова: "Приходите через три дня"? Сколько десятков, сколько сотен раз писали о том, что поиски исчезнувшего ребенка должны начинаться тотчас после заявления о его исчезновении!

Но в Лобне, видно, свои законы. И Фомичевы ушли.

Три дня они искали сына сами. Ездили на велосипеде и на машине, обошли все подвалы и чердаки, расспросили всех одноклассников и ребят с курсов Антон учился на курсах английского и французского языков в Центре подготовки авиационного персонала при Шереметьевском аэропорте. Тщетно.

На третий день они пришли в отдел по делам несовершеннолетних. И инспектор отдела Надежда Валентиновна Давыденко сказала: надо было начинать поиски сразу…

Между тем выяснилось, что соседи с 14-го этажа, семнадцатилетние близнецы-браться Мирзоевы, утром того дня, когда исчез Антон, ехали с ним в лифте. Кроме них, там был ещё подросток лет семнадцати. И из дома он шел вместе с подростком.

А потом девочка с курсов французского языка рассказала, что видела Антона по дороге в школу приблизительно без четверти восемь с высоким, коротко подстриженным парнем. И вроде бы они с этим парнем разговаривали. Антон с девочкой поздоровался и пошел дальше.

У лобненской милиции не нашлось машин, чтобы объехать крошечную Лобню. В основном искали сами Фомичевы и их друзья. В субботу, 17 апреля, инспектор Надежда Валентиновна еле отпросилась у начальства — в городе проходил какой-то спортивный забег, — чтобы принять участие в поисках Антона. К тому времени родители обклеили весь город объявлениями о том, что пропал сын. На объявлениях, отпечатанных на ксероксе, была фотография Антона и домашний телефон родителей.

В воскресенье, на четвертые сутки после исчезновения Антона, в квартире Фомичевых раздался звонок. Светлана взяла трубку и услышала мальчишеский голос: "Мы его нашли". И гудки. Трубку повесили.

Они полетели в милицию. Там сказали: ничего не знаем.

Вернулись домой. А к вечеру им сообщили, что тело Антона найдено. И они поехали туда, на заброшенные склады возле железнодорожного переезда. Местные ребята играли возле переезда и решили влезть на склад, у которого полуобвалилась крыша. Вот там-то, в дальнем углу длинного складского ангара, в рассыпавшейся трансформаторной будке, и лежал Антон Фомичев со связанными за спиной руками и проломленной головой. Там же был и его портфель. Исчезли простенькая куртка, купленная на вьетнамском рынке, часы и 500-рублевая ассигнация.

Антон был в одной кроссовке — вторая лежала рядом. Родителей поразило то, что светло-голубые джинсы, в которых был мальчик, носки и кроссовки все было очень чистое. А ведь в тот день, когда он исчез, в 8 часов утра зарядил ливень. Как же он попал на этот заброшенный склад, не запачкав обуви и одежды? Если бы он лез через стену — высокую стену в два человеческих роста, — он бы неминуемо запачкался красным кирпичом, который крошится от легкого прикосновения. Единственным логичным объяснением остается одно: его привезли на машине, причем машина въехала прямо на склад. Кстати, пол на складе был чисто выметен. Только стены и потолок забрызганы кровью. А ещё у Антона были сломаны ребра…

Антона ещё не успели похоронить, а прокурор Лобни уже определил, что это "висяк". Между тем на опознании отец Антона услышал, как сотрудники милиции говорили между собой о том, что это убийство похоже на убийство 14-летнего Дениса Аистова.

Мы со Светланой поднимаемся на последний этаж обшарпанного пятиэтажного дома и долго ждем, пока откроют дверь. Наконец открывают, и по темному коридору проходим в комнату. В полной тишине усаживаемся за стол. Отцу Дениса, Николаю Матвеевичу, 64 года. Денис был поздним и долгожданным ребенком, на коленях выпрошенным у судьбы.

На последних фотографиях отец с сыном выглядят молодцевато. Николай Матвеевич — в костюме и при галстуке, хоть сейчас под венец. Но тут, за круглым столом, на котором лежат тетрадки и учебники по литературе — мама Дениса преподает в школе литературу, — передо мной сидит глубокий старик. Я стараюсь не смотреть на него, потому что мне надо записать то, что он скажет, а рука останавливается. Иногда меня спрашивают, почему я редко включаю диктофон. Отвечаю: потому что я боюсь, что будет слышно, как текут эти беззвучные слезы.

Денис ушел в школу утром 17 ноября 1998 года. Домой он не вернулся. Когда его родители пришли вечером с работы, дверь в квартиру была открыта, исчезли телевизор, магнитофон, ещё какая-то техника — и сын.

Полтора месяца отец Дениса, как и родители Антона Фомичева, искал его по всему городу, пока наконец поиски не привели его к местным наркоманам. Говорят, ни для кого не секрет, где торгуют в Лобне наркотиками, где их колют, курят, пьют и нюхают. Говорят также, что чуть ли не в каждом доме, то ли на чердаке, то ли в подвале, наркоманы вьют свои гнезда, зная, что их не разорят. Так вот, к наркоманам и пошел отец Дениса и сказал, что заплатит за любую информацию о своем сыне.

Днем 31 декабря в дверь позвонили. Николай Матвеевич открыл дверь. На пороге стоял парень. Он спросил: здесь обещали вознаграждение? Ему ответили: здесь. И тогда страшный гость сказал, что может показать, где находится Денис. Николай Матвеевич, уже понимая, что услышит в ответ, спросил: жив Денис или нет? Эти страшные слезы отца, который не помня себя одевался, чтобы идти туда, где его ждет мертвый сын…

Гость попросил за новогодний "сюрприз" 500 долларов. Таких денег у Николая Матвеевича не было. На нет и суда нет. Молодого человека устроила и тысяча рублей. И вот они вышли и пошли. Вдоль железной дороги, по снежной насыпи, пока наконец не свернули в лес, на опушку, заваленную прошлогодним буреломом. Стой, сказал наконец провожатый. Вон шапка его, видишь, под снегом?..

Николай Матвеевич встал на колени, разгреб снег и увидел своего сына. Он был задушен проволокой.

Откуда же таинственный незнакомец узнал, где находится тело убитого подростка? Очень просто, в местной пивной. Подслушал разговор каких-то пьянчуг. Однако в милиции от пивной версии пришлось отказаться, и он назвал фамилию убийцы. Фамилия — Кабанов. Кабанова взяли под стражу, а Белодонова, который показал, где находится труп, отпустили. Говорят, времени под стражей он провел совсем немного. Да и то сказать: ну что такого плохого он сделал? Наоборот, спасибо ему, да и денег за посильную помощь следствию взял немного. Мог бы, кстати, взять больше. Ведь Денис Аистов обидел Кабанова.

Говорят, что в тот самый день, 17 ноября, Кабанов с приятелями пристроился на лестнице в подъезде, где живут Аистовы, и собирался принять очередную дозу героина, как вдруг на лестнице появился Денис. На большой перемене он на несколько минут забежал из школы домой и торопился. Поэтому впопыхах он толкнул Кабанова, и зелье оказалось на полу. Наркоманы потребовали, чтобы он вынес из квартиры телевизор и видеомагнитофон как компенсацию за нанесенный им ущерб. Но этого им показалось недостаточно. За свою неосторожность Денис заплатил жизнью.

И не зря, видно, сотрудник милиции обмолвился, что убийство Дениса Аистова похоже на убийство Антона Фомичева. Говорят, по странному совпадению, родители Кабанова работают сторожами на складах — тех самых, где нашли тело Антона Фомичева.

Между тем дело об убийстве Антона все больше действовало на нервы следователям Лобненской прокуратуры. Русским же языком сказал следователь А. Шварев: дело — "висяк". Поэтому тратить время на всякие пустяки вроде допросов учителей и возможных свидетелей не стали. Даже характеристику на Антона из школы затребовать не сподобились. Мать Антона об этом не знала, но догадывалась, поэтому решила сама наведаться в школу, узнать, была ли милиция, приходил ли кто из прокуратуры.

Приходил.

Но только не из прокуратуры.

Оказалось, что спустя неделю после похорон к директору школы Николаю Мефодьевичу Рябоконю явился мужчина средних лет и сказал, что он от родителей убитого. Мол, родители не доверяют милиции и начали собственное расследование, я им помогаю, расскажите, что знаете. Почему Рябоконь не спросил у незваного гостя документы, он и сам теперь объяснить не может. Растерялся. Мужчина получил ответы на все свои вопросы, пообещал прийти через несколько дней и откланялся, но больше не пришел. Недели через две Рябоконь увидел его на улице, подошел и спросил, почему не приходит, ведь договорились. Приболел, на днях появлюсь — вот что он услышал в ответ. Стоит ли говорить о том, что это была их последняя встреча?

Фомичева пошла в прокуратуру. Там удивились, но посоветовали пойти в милицию. Пошла. Потом ещё раз. Потом снова… И только в начале июля, когда Фомичевы сами привезли директора школы в милицию, там составили фоторобот незнакомца, но сотрудник, который занимался этим, не сумел "состарить" изображение, а того, кто мог бы это сделать, до сих пор не нашли. Лето, все в отпусках. В прокуратуре тоже лето. Директора школы не допросили.

Первого июня Фомичевы отвезли в прокуратуру Московской области заявление о том, как они сами ведут расследование убийства сына. Прокурор Лобни живо отозвался: в торжественной обстановке он сообщил Фомичевым, что нерадивый Шварев от дела отстранен и теперь расследованием будет заниматься Виктор Георгиевич Симаков, заместитель прокурора.

Дело было 25 июня, а 23 июля Фомичевым позвонили из прокуратуры и сообщили, что расследование приостановлено. Нету подозреваемого. Как появится, так расследование возобновят.

Честно говоря, больше всего мне хотелось бы знать: поведал ли кто-нибудь прокурору Московской области об одном феноменальном обстоятельстве в деле Кабанова?

У Кабанова, оказывается, есть алиби.

И подтверждает его — кто бы вы думали?

Заместитель прокурора Лобни Виктор Симаков.

Оказывается, в день, когда произошло убийство Дениса Аистова, Симаков вызвал Кабанова в прокуратуру для проведения очной ставки по старому уголовному делу. И в прокуратуру Кабанов вместе с матерью пришел именно в тот самый час, когда он, Кабанов, согласно обвинительному заключению, увел Аистова из дому в лес.

Правда, Симаков и Кабанов заранее не обговорили детали спасительного алиби, поэтому Симаков утверждает, что Кабанов пришел для участия в очной ставке, которую Симаков проводить почему-то передумал, отчего в деле нет никаких следов присутствия Кабанова в прокуратуре в роковой день убийства Аистова. А Кабанов говорит, что в тот день был вызван в прокуратуру для ознакомления с материалами дела. Симаков поведал следствию, что Кабанов забыл паспорт и пришлось ему бежать за ним домой, — а Кабанов об этом почему-то не знает. Странно, правда?

Следователь Мытищинской прокуратуры, которая вела дело по убийству Аистова, допросил женщину, которая работала в ту пору в одном кабинете с Симаковым. Женщина прекрасно помнит этот день, поскольку он совпал с днем рождения её подруги. Она категорически отрицает то, на чем столь же категорически настаивает Симаков. Кабанова она в тот день не видела. В кабинет он не заходил.

Теперь эта строптивая женщина работает в другом месте. Мытищинская прокуратура признала показания заместителя прокурора Лобни Виктора Симакова ложными, но этот пустяк никак не отразился на его деятельности на посту второго лица в прокуратуре города. И получается, что, с одной стороны, Симаков долго трудился над созданием алиби Кабанова, а с другой стороны, тот же Симаков принял решение о приостановлении расследования по делу об убийстве Антона Фомичева.

Если вдуматься, звучит это так: может, прокуратуре "повезет" и в ближайшее время убьют ещё двух-трех подростков, тогда можно будет сличить, сравнить, проанализировать, и вот уж после тщательного и кропотливого изучения всего, что доставят в прокуратуру родители убитых, можно будет и самим взяться за дело. Но можно и не браться: кто знает, какой ещё сотрудник прокуратуры Лобни захочет помочь обвиняемому и чем готов будет пожертвовать? Кстати, в материалах дела по обвинению Кабанова имеются показания свидетелей, которые следовало бы прочитать повнимательнее. В них речь идет о том, что многие сверстники Кабанова перестали с ним общаться после того, как убили подростка Алексея Магагарова, — многие считают, что Кабанов виновен и в его гибели.

Не слишком ли много совпадений? И сколько все же подростков погибло в Лобне?

Нелишне будет напомнить, что дело по факту исчезновения Аистова сначала возбуждать отказались. Возбудили его за три дня до того, как обнаружили труп подростка. Кто-то может подумать, что это сделали задним числом, а может, прокурору Лобни было какое-нибудь видение… Теперь вот настал черед приостановить дело об убийстве Фомичева.

Почему-то в прокуратуре считают, что родителям убитых очень нравится сюда ходить, сидеть под дверями вечно закрытых кабинетов, терпеливо выслушивать, как их отчитывают за то, что они отрывают людей от работы, молчать, когда на них кричат, — нравится, конечно, потому что зачем бы иначе они сюда ходили?

Почему-то в прокуратуре думают, что родители убитых детей — люди умственно неполноценные, не понимают простых вещей и контакты с ними нужно сводить к минимуму.

Вообще любознательность потерпевших всегда переходит границы разумного. Зачем, например, мать погибшего Антона Фомичева лазила на заброшенный склад через разрушенную стену? Ей, видишь, не дает покоя то, что одежда и обувь сына были необыкновенно чистыми. И для неё это означает, что сына на склад могли привезти на машине, тогда как в прокуратуре уверены, что он мог сам перелезть через стену. Или перелететь. А ещё была у следователей тайная надежда на то, что в крови Антона Фомичева обнаружат признаки употребления алкоголя или наркотиков. Тогда дело можно было бы закрыть и пораньше, потому что наркоманы мертвые лучше, чем живые. Но ни алкоголя, ни наркотиков в крови Антона не обнаружили.

Меня часто спрашивают: почему я не делаю различия между "громкими" уголовными делами и "тихими", вроде бы журналисты предпочитают заниматься тем, что у всех на слуху?

Для меня различия очевидны. "Тихие" дела — это сотни и тысячи уголовных дел, погребенных на полках прокуратур именно в силу своей незаметности. Убитые говорят очень тихо, и то лишь с теми, кто их помнит. Смерть депутата Государственной думы волнует прокуратуру несравненно сильней, чем пустяковенькое убийство подмосковного школьника. Эти дела президент не берет под свой контроль, из-за них не вылетают из своих добротных кожаных кресел генеральные прокуроры — значит, не те это дела, на которые стоит тратить силы одного-двух следователей перегруженных провинциальных прокуратур.

Была я в прокуратуре города Лобни. Разумеется, разговаривать со мной не стали. Заместитель прокурора г-н Симаков посмотрел на меня так, будто его сейчас стошнит.

К таким расстройствам пищеварения у сотрудников прокуратуры я привыкла. Поразило меня не это. Прокуратуру, видно, недавно отремонтировали, обои новые поклеили. На стенах ещё не появились надписи из трех знакомых букв. А прямо у входа в кабинет прокурора Лобни висит единственная картина: снега, снега, и от горизонта — стая пингвинов идет нестройной толпой, видно, кушать очень хочется.

Может, если бы там ещё какие-нибудь батальные полотна висели, я на этих ленивых птиц, которые, говорят, и летать-то не умеют, и внимания не обратила. Но, кроме этих пингвинов, в прокуратуре Лобни просто никого не было.

Следствие ведут пингвины?

Первого апреля в восемь часов утра Оксана Бутырина, как всегда, поехала в МГУ на лекции. Она училась на первом курсе социологического факультета. Мама проводила её до лифта, поцеловала. Прежде чем сомкнулись дверцы лифта, Оксана спросила: "Мама, как я сегодня выгляжу?"

Исчезновения

Как может выглядеть семнадцатилетняя девушка из благополучной семьи? Веселая, жизнерадостная, ещё не вполне повзрослевшая. И внешностью бог не обидел — худенькая, высокая, чернобровая…

В тот день она выглядела хорошо.

Договорились, что, если Оксана освободится пораньше, часам к пяти, поедут с мамой покупать подарок — у отца в воскресенье день рождения.

Ни в пять, ни в шесть она не появилась. И ни разу не позвонила. Все это было странно. Странствования за полночь и безудержные гулянья в семье были не приняты. Оксанин отец, профессор МГУ, неуклонно настаивал на том, чтобы позже одиннадцати Оксана не задерживалась. Если возникали обычные в таком юном возрасте проблемы — чуть позже, ещё чуть-чуть, — Оксана всегда звонила, и её встречали на улице. Правда, нельзя сказать, чтобы Оксану такая "старорежимность" совершенно удовлетворяла. Среди её новых знакомых по факультету были и такие, кому было просто невдомек, как можно не ходить на ночные дискотеки, в модные клубы и что вообще значит — ночью непременно находиться дома. А жить когда?

Однако все это было нечасто. И уж вовсе не бывало такого, чтобы Оксана за весь день ни разу не позвонила.

Тем не менее к одиннадцати часам вечера ни одного звонка.

Оксанина мать начала звонить её подругам. В два часа позвонили по "02". Там ответили, что если человеку 17 лет и он не пришел домой ночевать, это вполне естественно и вовсе не является поводом для звонка в милицию.

Второго апреля утром Оксанин отец поехал в МГУ, чтобы узнать, не пришла ли она на занятия. На занятиях её не было. Снова позвонили по "02" там сказали, что нужно звонить в бюро несчастных случаев. Оттуда направили в "неотложку". А в "неотложке" минут через десять дали телефон "труповозки". Почему? Потому что Оксана была в списках.

Выяснилось, что в 11 часов 40 минут труп Оксаны привезли в морг. Девушка, которая отвечала по телефону, сказала Оксаниной матери, что она вся исколота, "она у вас наркоманка".

В эту минуту надежда на то, что произошла ошибка, вспыхнула в последний раз. Оксана — наркоманка? Нет. Так, может быть, это не она?

Описание одежды, особенно оранжевые джинсы, да все, все было Оксанино. А ещё сообщили, что труп Оксаны привезли с улицы Жуковского, и дали телефон.

Название этой улицы ничего Оксаниной матери не говорило. Никаких знакомых дочери с этой улицы она не знала. Но в морге её твердо заверили, что сейчас там к телефону подойдет мама и все расскажет.

Какая мама? Чья мама?

Станислава Альбиновна набрала номер.

К телефону тотчас подошла женщина. Станислава Альбиновна сказала, что она — мать Оксаны Бутыриной. Первые слова на другом конце провода — какая трагедия, какое несчастье. Рассказ же этой женщины, которую зовут Наталья Андреевна Бонч-Бруевич, начинался с того, что накануне вечером, приблизительно в половине десятого, в дверь позвонили. Она открыла. Перед ней стояла совершенно незнакомая девушка. Девушка сказала, как её зовут, и сообщила, что хочет видеть Андрея Бонч-Бруевича, сына Натальи Андреевны. Они вместе учатся в МГУ, знакомы и все прочее.

Наталья Андреевна сообщила незнакомке, что сына нет дома. Однако девушка решительно "оттерла" её в сторону и вошла в прихожую. Наталья Андреевна от такой дерзости опешила и впустила настойчивую гостью в квартиру. Ей показалось, что девушка ведет себя странно — то ли пьяная, то ли ещё что. Запаха алкоголя не было, однако вела она себя как выпившая.

Наталья Андреевна отвела девушку в одну из комнат и оставила её там одну — девушка настойчиво повторяла, что намерена дождаться Андрея.

В квартире кроме хозяйки, по её словам, находились ещё её муж, бабушка и старая приятельница. Они смотрели телевизор, и как раз закончилась серия "Санта-Барбары" — поэтому Наталья Андреевна и запомнила время. Часов около одиннадцати Наталья Андреевна зашла в комнату, где находилась Оксана, — та сидела, опустив голову на грудь, и как-то странно полусползала-полусклонялась в сторону. Наталье Андреевне даже как будто послышалось легкое похрапывание. Она решила, что девушка засыпает, решила её не будить и ушла спать.

Около пяти часов залаяла собака, и Наталья Андреевна, которую разбудил этот лай, решила, что Оксана хочет уйти. В прихожей никого не оказалось, она заглянула в комнату. Оксана в пальто лежала на полу головой к окну, ногами к двери. Наталья Андреевна испугалась, бросилась к ней, от волнения не поняла, есть ли пульс. Она положила ей в рот таблетку валидола, разбудила мужа, приятельницу и вызвала "скорую".

Врачи "скорой", которая прибыла на улицу Жуковского в 5 часов 40 минут, сказали, что Оксана мертва.

Да, ещё Наталья Андреевна Бонч-Бруевич хотела узнать адрес Бутыриных, чтобы приехать и помочь.

Станислава Альбиновна сквозь туман не доходивших до неё слов так и не поняла, чем именно помочь. Деньгами?

Третьего апреля утром в морге Бутыриным выдали справку, в которой значилось, что Оксана умерла от острой сердечной недостаточности. Попросили, чтобы к ним вышел врач, который только что делал вскрытие. Зачем? Последовал уже знакомый ответ "нет". Однако Станислава Альбиновна и Григорий Николаевич не уходили, и минут двадцать-тридцать спустя, то есть приблизительно в начале двенадцатого, к ним вышла доктор Богачева.

Первые слова Богачевой: "Что вы можете сказать о девочке?"

Бутырины могли сказать о своей дочери много, однако сейчас им казалось уместней, чтобы говорил врач. Тем более что вскрытие было окончено считанные минуты назад.

— Девочка чистая, — сказала доктор Богачева, — только немного увеличено сердце. Чем болела?

Когда Оксане было 2 года, она перенесла скарлатину. Потом было осложнение, функциональные шумы в сердце. Больше ничего заслуживающего внимания врача. Поскольку слова дежурной "она у вас наркоманка" не давали покоя, спросили и об этом. Последовал ответ: у неё есть один синячок на руке, но трудно сказать, укол это или синяк. Больше ни на какие вопросы доктор Богачева не отвечала. Сказала, что можно хоронить, а все остальные вопросы — к милиции.

Вечером этого дня Григорий Николаевич позвонил в милицию участковому Чернийчуку. Григорий Николаевич хотел отнести в милицию Оксанину записную книжку. Она ведь нужна для работы, там телефоны и адреса знакомых. Оказалось, не нужна. Все ясно, бытовая смерть, и встречаться с родителями незачем, разве что после похорон.

Интересные слова — бытовая смерть. Звучит, конечно, неприятно, особенно для родителей, но зато сразу понятно все, что важно для работы милиции. Странно, что Бутырины сразу не догадались, что смерть Оксаны милицию не заинтересует, как не интересует её теперь разбитое стекло в подъезде. Дело житейское.

Мы, конечно, народ привычный, — и зубы лечить, и сапоги покупать, и путевки в дом отдыха, где в комнате не воняет из туалета, — все знаем, что надо делать по знакомству. Всю жизнь так делали. Но вот чтобы дело уголовное заводить по той же схеме — это не всякий знает, а только тот, у кого случилось несчастье. И дело не в том, что профессор Бутырин, буржуй в очках и шляпе, звякнул кому надо и колесо закрутилось, а в том, что, пока он не поднял на ноги всех знакомых своих знакомых, никому и в голову не пришло заводить уголовное дело по факту смерти 17-летней Оксаны при невыясненных обстоятельствах в чужой квартире.

Немногочисленные бумаги, сопровождающие эту бытовую историю, были переданы из милиции в Басманную прокуратуру, и 4 апреля было возбуждено уголовное дело.

Пятого апреля впервые были допрошены Наталья Андреевна и Андрей Бонч-Бруевичи. Андрей сообщил следователю, что обо всем случившемся он узнал от своего друга Михаила Мещерякова. А дело в том, что 31 марта отец выгнал из дома его сожительницу Анну С. На этой почве в квартире на улице Жуковского и произошла ссора, и 1 апреля около полудня Андрей ушел из дома. До 5-го он дома не появлялся — все это время он был у Мещерякова и пил. 2 апреля звонила его мать, но Андрей не стал с ней разговаривать. На другой день она позвонила снова и рассказала Михаилу о том, что у них в квартире умерла девушка. Мещеряков поехал в милицию, узнал, что произошло, и там следователь попросил передать Андрею, чтобы он явился для беседы.

Андрей явился…

Из протокола допроса свидетеля Грушина Николая Гавриловича, врача центральной подстанции "Скорой помощи":

"На центральной подстанции я работаю с 1970 года, в специализированной токсикологической бригаде — с 1972 года.

Второго апреля я находился на дежурстве вместе с фельдшером Косоруковым и Дашковым… Нашей бригаде через диспетчера был передан вызов… поводом для вызова записано отравление наркотиком. Я хорошо помню этот выезд. Мы зашли в нужную нам квартиру. Там находились мужчина и женщина. Женщина провела нас в комнату, расположенную прямо напротив входной двери в квартиру. Там стоял большой стол овальной формы, около которого, ближе к окну, головой к нему на спине лежала молодая женщина. Одета она была в джинсы и ещё во что-то, сейчас не помню. На лице и на одежде у неё были следы рвоты… Я осмотрел девушку и констатировал её смерть. Никаких видимых телесных повреждений, кроме следов укола иглой на локтевом сгибе, я не заметил. В ходе осмотра я обнажил грудь и спину девушки, ниже пояса я её не раздевал…Лично мне данная ситуация со смертью девушки до сих пор кажется непонятной, так как было очень странно, если судить по пояснениям хозяйки квартиры, что пришедшая своими ногами молодая здоровая девушка вдруг умирает. Я просмотрел вещи девушки в её сумке… Была ли в сумке записная книжка, я не помню, но было что-то, кроме зачетки, что содержало листы бумаги, формат этого предмета был маленький, типа записной книжки, в этом предмете я нашел два кусочка бумаги типа марки, размером примерно 0,5х0,8 см. Я обратил на эти марки внимание, так как в настоящее время на таких марках часто переправляют наркотики, одна марка — одна доза… Когда мы осмотрели вещи, то в квартире уже были сотрудники милиции, у которых и остались вещи умершей…"

Допрос Грушина — документ в высшей степени любопытный. В нем одни загадки.

Начинаются они с самого момента вызова. Диспетчер записал адрес Бонч-Бруевичей, фамилию Оксаны, причина вызова — отравление наркотиком, а в графе "кто вызывает" — написано "соседи".

Наталья Андреева категорически настаивает, что это она вызвала "скорую", но причину вызова не называла, поскольку сама не знала и до сих пор не знает, как и отчего умерла Оксана.

Любопытно. Кто же первый произнес слово "наркотики"?

Доктор Грушин работает на "скорой" с незапамятных времен. Он сам пишет, что рассказ хозяйки квартиры о смерти девушки показался ему странным. Как же могло случиться, что он осмотрел Оксану наполовину, до пояса? Ему ли не знать, что в случае чего (а ведь ему самому кажется это "чего") его описание трупа просто не имеет цены, ведь он увидел её первым…

Следующий вопрос: что Грушин сделал с марками? Он передал их сотрудника милиции, обратил их внимание на этот весьма специфический предмет? Да и где сами марки? Не передал, не обратил. Марок нет. Они исчезли.

И, наконец, главное. Грушин утверждает, что Оксана была в брюках и свитере. А прибывшие по вызову врачей сотрудники милиции утверждают, что Оксана была в пальто. Как это понимать?

Протокол допроса оперуполномоченного Силакова: "Примерно в 5 часов 2 апреля я от дежурного получил сообщение о том, что в квартире по адресу… находится труп, в связи с чем я вместе с группой немедленного реагирования в составе милиционера Шелухина, водителя Горбаньчука и инспектора службы или Капелькина, или Кундаева выехал по указанному адресу. Вместе со мной в квартиру вошел Шелухин… В квартире кроме хозяйки находилась и какая-то женщина, её я записал понятой при осмотре. Как сказала хозяйка, эта женщина приходится ей родственницей и приехала в гости… Я заходил не во все помещения квартиры, а только на кухню, в комнату, где был труп, а также в комнату, где находилась бабушка (всего комнат в квартире пять. — О.Б.)… Труп лежал на спине, спереди слева на одежде были рвотные массы… Врачи сказали, что девушка мертва, признаков насильственной смерти нет. Когда наступила смерть девушки, врачи, кажется, не говорили… Потом я произвел осмотр трупа, в ходе которого визуально осмотрел труп, не переворачивал его, не увидел никаких признаков насильственной смерти, также я приподнял голову от пола, осмотрел затылочную часть, никаких повреждений не обнаружил. Я труп не раздевал, кожные покровы не смотрел. Можно сказать, я доверился заключению врачей "скорой помощи", которые не сообщили о признаках насильственной смерти. Карманы трупа я не осматривал…"

Все, что поведал оперуполномоченный Силаков, более приличествует нетрезвому уряднику. Только урядник мог позволить себе взять понятыми хозяйку квартиры и её то ли родственницу, то ли знакомую. Четыре месяца спустя на дополнительном допросе в Басманной прокуратуре Силаков напишет: "Я понимаю, что нарушил правила производства осмотра, могу объяснить это тем, что на должности оперуполномоченного уголовного розыска я состою с ноября 1995 года, не имею достаточного опыта работы, в силу чего не смог правильно оценить ситуацию…"

Какие университеты должен был пройти Силаков, чтобы знать, что квартиру, в которой находится труп постороннего человека, следует осматривать целиком, а не несколько комнат по выбору? Какие магистратуры чтобы отдавать себе отчет в том, что труп нужно осмотреть полностью, а не "визуально", сквозь одежду? А то, что понятыми не могут быть непосредственные участники событий, сказать Силакову, принимая на работу, небось забыли.

Между тем хрустальная шекспировская версия студента юридического факультета МГУ Андрея Бонч-Бруевича о том, что убитый горем, разлученный с возлюбленной, он бросился в объятия Вакха, неожиданно дала трещину.

Опросив знакомых Оксаны и Андрея, следователь выяснил, что некая знакомая Оксаны незадолго до 1 апреля познакомила двух своих приятелей с Бонч-Бруевичем. Приятели же, в свою очередь, 29 марта приехали в МГУ и, разговорившись с Андреем, выяснили, что все трое — наркоманы. Андрей сказал, что у него есть "товар".

Из протокола допроса одного из приятелей: "Потом Андрей передал мне героин, он был упакован в полиэтиленовый пакетик в виде колбаски. Я отдал Андрею за это 50 тысяч рублей и остался должен ему ещё столько же, поскольку всей суммы у меня не было. Договорились о встрече в понедельник, 1 апреля… Приняли героин с З. в аудитории путем вдыхания".

Первого апреля приятели согласно уговору прибыли в МГУ, но Андрея там не нашли. Однако по ходу дела познакомились с девушкой Оксаной. Разговорились. Оказалось, что девушка тоже употребляет героин и знает Андрея Бонч-Бруевича. Она сама вызвалась позвонить ему.

По словам свидетеля, Оксана ходила звонить Бонч-Бруевичу несколько раз, но его не было дома. Наконец она появилась со словами о том, что можно ехать — он дома и ждет их. При этом студент Кузин нарисовал в её большом ежедневнике, как добраться до дома Андрея.

Показания приятелей практически идентичны, они расходятся лишь в некоторых деталях, поэтому, рассказывая, что произошло в квартире Андрея, мы будем ссылаться на оба допроса.

Итак, приехали. Андрей провел их в свою комнату, где они и разделись. На какое-то время Андрей вышел, примерно минут на тридцать. Когда он вернулся, в руках у него был героин, упакованный в целлофановый пакетик. Причем одному из друзей он дал героин, который можно нюхать, а про другой сказал, что его не нюхают — он сжигает слизистую оболочку. Андрей приготовил раствор и сделал инъекцию сначала себе, потом одному из молодых людей, потом Оксане. Когда он сделал первый укол, она сидела, закрыв глаза и без движения, потом попросила сделать ещё один укол. Он сделал. Потом сделал и третий. Во время третьего укола что-то у Бонч-Бруевича не заладилось, было произнесено слово "тромб". Приблизительно в это время в комнате появились две девушки-иностранки, которые гостили у Андрея. Андрей сказал, что они познакомились в Непале. Одна девушка из Греции, другая из Бразилии. Иностранки предложили сфотографироваться. В руках и них был большой аппарат со вспышкой. Сфотографировали Оксану (!), потом всех вместе.

После четвертого укола Оксане стало плохо. Андрей попросил открыть окно. Когда переносили Оксану на диван, одному из приятелей показалось, что у неё потемнели губы. Андрей выгнал их из комнаты и остался с Оксаной.

Минут сорок они с иностранками играли в соседней комнате в карты. Несколько раз в комнату пыталась войти мать, но Андрей запер дверь изнутри и не открывал. Часов около восьми, не дождавшись появления Оксаны, молодые люди сказали Андрею, что им пора уходить. Он приоткрыл дверь, отдал им одежду, сказал, что Оксана ещё долго будет у него, и с этим друзья удалились.

Повторюсь: показания обоих посетителей Андрея Бонч-Бруевича практически идентичны. Разнятся они в деталях. Так, например, один говорит, что шприц Оксана достала из своей сумки, а второй — что Андрей доставал его из компьютерного стола.

Двадцать третьего мая Бонч-Бруевич был взят под стражу.

В момент задержания у него был обнаружен и изъят героин. Сидели с другом, медитировали… Кстати, почти пятьдесят дней Андрей находился в розыске. При этом сессию в МГУ он исправно сдавал, так что учеба, слава богу, не пострадала. Будущий юрист все-таки.

Надо сказать, что Наталья Андреевна Бонч-Бруевич сделала все возможное и невозможное, чтобы оповестить вышестоящие инстанции о том, что её сын, образцово-показательный молодой человек, наследник знаменитой династии, безвинно подозревается в тяжком преступлении. Наталью Андреевну беспокоят не только тень подозрения в убийстве Оксаны Бутыриной, но и "облыжные" обвинения сына в злоупотреблении наркотиками.

Акт специальной медицинской комиссии при наркологической больнице № 17 от 16 июля 1996 г. Амбулаторная наркологическая экспертиза № 252.

"Испытуемый Бонч-Бруевич Андрей Анастасович, 1974 года рождения, наркотики употребляет около года… Употреблял седативные препараты и галлюциногены "для улучшения настроения". Ломки отрицает, тем не менее сформирован абстинентный синдром. Абстиненция протекает тяжело. При задержании изъят героин. Лжив, изворотлив… Страдает опийной наркоманией с лекарственной токсикоманией".

Итак, что же выяснилось по прошествии времени? Бонч-Бруевич подозревается в убийстве Оксаны Бутыриной. Но от чего она умерла? Как мы помним, в справке, выданной в морге, значится: острая сердечная недостаточность. Но, очевидно, это не причина, а следствие каких-то неизвестных нам действий, которые вызвали острую сердечную недостаточность.

Следователь Дмитрий Волк в конце июня выносит постановление о проведении комиссионной судебно-медицинской экспертизы.

Выводы комиссии ошеломительны. Смерть Оксаны "наступила от острой сердечно-сосудистой и дыхательной недостаточности… Отмеченная недостаточность явилась следствием следующих заболеваний и состояний: двусторонняя абсцедирующая бронхопневмония, вялотекущий миокардит. Состояние угнетения дыхания обусловлено введением героина".

Резюме: "При отсутствии у девушки установленных заболеваний введение героина, вероятней всего, не привело бы к развитию необратимой сердечно-сосудистой и дыхательной недостаточности. Изложенное не дает оснований для установления прямой причинно-следственной связи между введением Бутыриной героина и наступлением её смерти".

Иначе говоря, четыре инъекции героина не закончились бы смертью, не будь Оксана такой тяжелобольной девушкой. Заключение комиссии снимает, таким образом, с Андрея Бонч-Бруевича подозрения в совершении убийства.

Шестнадцатого сентября старший следователь Басманной межрайонной прокуратуры Москвы Дмитрий Волк прекращает в отношении Бонч-Бруевича дело по статье 106 (неосторожное убийство). Остаются только наркотики. Но, оказывается, жителей Москвы за ношение и хранение наркотиков до суда под стражу брать не принято, такова судебная практика. И в конце сентября Бонч-Бруевичу изменили меру пресечения: освободили из-под стражи под подписку о невыезде. Деяние вполне богоугодное. Девушку все равно уж не вернуть, а без вины виноватых в тюрьме держать незачем. Остается один вполне пустяковый вопрос: сколько времени потратил Дмитрий Волк на чтение акта судебно-медицинской экспертизы?

Классическое досудебное следствие, разумеется, предусматривает скрупулезное изучение всех обстоятельств дела, в том числе, естественно, и экспертных заключений. Но в ПТУ Пушкиным не зачитываются, и о классике не будем. Однако, если господин Волк прочел впопыхах только результативную часть заключения медиков, отчего он не задался вопросом: как такая тяжелобольная девушка вообще могла передвигаться?

В акте СМЭ упоминаются гнойная пневмония, персистирующий гепатит и миокардит. И следователь искренне полагает, что такой букет заболеваний особенно "гнойная пневмония" или абсцедирующий процесс — мог не сопровождаться, допустим, повышением температуры и ярко выраженным недомоганием?

Между тем Оксанины родители, её сестра и многочисленные знакомые говорят, что накануне 1 апреля да и в этот день она чувствовала себя хорошо. А так быть не может. Кто-то говорит неправду. Кто же?

Начнем с заинтересованных лиц, с родителей и сестры. Допустим, они лгут и Оксана, понуждаемая папой-профессором, ездила на занятия чуть дыша. Тогда обратимся к медикам. И обнаружим, что в заключении судмедэкспертизы отсутствует описание гистологического препарата. Есть только заключение. Но его выводы вступают в противоречие с описанными в заключении же макроскопическими изменениями в легких. Нет там признаков абсцедирующей пневмонии. И гепатита нет. Описан отек легких, только назван он по-другому. Коротко говоря, в заключении СМЭ отек легких "преобразован" в абсцедирующий процесс. И получается, что заключение не заслуживает доверия, хотя и подписано людьми чрезвычайно авторитетными.

Как мы помним, следствие интересует ответ на вопрос: могли ли четыре инъекции героина привести к гибели девушки? Каждая инъекция героина сопровождается отеком легких. Вначале небольшим. Каждая последующая этот отек усугубляет. Поэтому отек легких, искусно замаскированный в заключении СМЭ, говорит как раз именно о том, что наступление смерти Оксаны Бутыриной с большой степенью вероятности связано именно с введением героина.

Кстати, о героине.

Ознакомившись с показаниями двух приятелей, о которых говорилось выше, Андрей Бонч-Бруевич выдвинул следующую версию случившегося. Милиция ни с того ни с сего заподозрила его в употреблении наркотиков (как мы уже знаем, совершенно беспочвенно!) и подстроила появление двух ему прежде незнакомых наркоманов с девушкой, которую он тоже прежде не знал. Наркоманы обкололи девушку и в полубесчувственном состоянии оставили под дверью квартиры Бонч-Бруевича. Она ли позвонила в дверь, или негодяи, которыми воспользовалась милиция, — неважно. Мать Андрея открыла дверь… Ну, дальше вы помните.

Эта версия имеет, конечно, некоторые небольшие недостатки. Во-первых, как быть с более ранними показаниями Андрея, из которых следует, что с Оксаной он познакомился в прошлом году и она бывала у него дома. Если это неправда, для чего Бонч-Бруевич возвел на себя напраслину в начале следствия, хотя это ему вредило, а не помогало?

Во-вторых, двух молодых людей, которые якобы бросили Оксану возле дверей квартиры Бонч-Бруевичей, после того как Андрей дал последние показания, допросили конкретно на предмет знакомства с обстановкой квартиры. Квартира описана каждым из них с той степенью точности, какая говорит о том, что люди там были — не жили там, не заучивали наизусть приметы, подброшенные милицией, а именно были в гостях.

О простодушных волках…

Но все это сейчас, очевидно, уже не имеет значения. Как только Бонч-Бруевич был освобожден из-под стражи, его мать заявила следователю, что он находится на лечении в одной из психиатрических клиник Москвы, поскольку пребывание в тюрьме вконец расшатало его здоровье. Номер клиники Наталья Андреевна назвать отказалась. Можно предположить, что здоровье Андрея Бонч-Бруевича подорвано так основательно, что он выйдет из клиники с документом, освобождающим его от какой бы то ни было уголовной ответственности как лицо недееспособное…

Прокуратура объявила розыск Бонч-Бруевича. Какая дешевая комедия!

На самом же деле трагедия. И в этой трагедии у каждого своя роль. Правда, не так-то просто усвоить, кому какая досталась.

Оксана Бутырина умерла.

Почему? Ответ на этот вопрос интересует только её родителей.

Мать Бонч-Бруевича в прошлом — судья арбитражного суда. Она свою роль сыграла безукоризненно. Ее сын в настоящий момент вне пределов досягаемости правоохранительных органов.

Милиция и прокуратура?

Оперуполномоченный уголовного розыска Силаков пробует себя в амплуа ясновидящего. Умеет осматривать трупы в одежде.

Следователь Волк роль, предписанную ему законом, переписал на свой манер. Ему пришелся по душе герой Вольтера Кандид. В переводе простодушный.

Что произошло в квартире Бонч-Бруевичей, нам неизвестно. Вникнув в обстоятельства дела, реконструированные условно, можно предположить, что Оксана была знакома с наркотиками, как ни страшно это слышать её родителям. Можно предположить также и то, что в квартире Бонч-Бруевичей — наркоманский притон, куда имеют обыкновение заглядывать люди, желающие насладиться наркотиками. Имел ли Андрей Бонч-Бруевич намерение убить Оксану? Очевидно, такого намерения он не имел. Не заманивал, не принуждал, не насиловал. Однако Оксана умерла от передозировки наркотиков. Не молочных ирисок героина. Можно ли было оказать ей помощь? Не оказалась ли она одетой потому, что её намеревались вынести из квартиры?

Надо полагать, роль простодушного в том и состоит, чтобы из всякой там зауми на свет божий выступила во всей своей красе житейская целесообразность. Жизнь у нас какая? Известно какая. Что ни день, людей уничтожают по заказу, грабят, насилуют. Здесь же ничего такого, кажется, не было. Ну, наркотики. Ну, не рассчитали. Так ведь в какое время живем? Конец двадцатого века. Наркотики уверенно входят в нашу жизнь, и не надо громких слов. Ведь нет же тут настоящей уголовщины, правда?

Зачем тогда тратить время на выяснение вещей, уже и так почти что очевидных? Да, следователь Волк однажды позвонил в квартиру Бонч-Бруевича, и там к телефону подошла одна из тех иностранок, которые присутствовали на "празднике". Да, Волк ни эту девушку, ни её подругу в прокуратуру не приглашал и допрашивать намерения не имел. А теперь они укатили домой, в Бразилию и Грецию. Ну и что? Да, Волк не отправил на экспертизу одежду Оксаны. Да, он допросил лишь десятую часть лиц, которые могут дать ответы на вопросы. Они-то, может, и могут, так ведь вопросов-то нет!

Понимаете, эта смерть политического значения не имеет. А то, что студент юридического факультета, сын судьи, наркоман и принимает у себя дома всех желающих "приобщиться" — это частность. А нам сейчас не до этого.

Не усматривает государство ничего особенно заслуживающего внимания в наркотизации населения. Нас пугают, а нам не страшно.

Один старенький доктор сказал мне: "Есть только одно практическое решение этой проблемы. Надо ждать, пока от несвежего наркотика умрет ребенок члена правительства". Или, не дай бог, ребенок какого-нибудь следователя, в сейфе которого пылится такое незначительное дело.

В этой истории есть все: любовь и предательство, смерть и воскрешение. А также то, что именно в этом деле впервые за всю историю советско-российского суда отменяется решение об объявлении человека умершим в отсутствие каких-либо новых сведений о нем.

Доводилось ли вам читать знаменитую книгу М.И. Пыляева "Замечательные чудаки и оригиналы"? Все, что было в старой России этакого, с большой изюминкой, чудаки всех видов и фасонов хранятся на страницах этой дивной книги, как в старинном сундуке. Истории на все вкусы: о военных повесах, силачах, остряках, замечательных скупцах, неряхах и врунах, спорщиках, изобретателях… Есть даже рассказ об игрушечном мастере. Одно всегда меня поражало: как могли не попасть в этот волшебный сундук истории людей, которые бесспорно среди всех оригиналов впереди на целый корабельный корпус? Я говорю о путешественниках и географах. Людях, для которых земля не учебник, не карта, а мольберт. Путешественники — это люди, глаза которых отчетливо видят то, чего не видят наши с вами глаза, — параллели и меридианы, их цель — воображаемая линия, горизонт, их наслаждение нельзя купить и потому невозможно продать — это атмосфера дороги. Я всегда понимала, что произошло с действительным членом Королевского географического общества Жаком Паганелем, для меня было очевидно, отчего он сел не на тот корабль — потому что на самом деле он сел именно на то судно, которое ему было нужно.

О человеке, который родился путешественником, я и хочу рассказать. Беда в том, что я не знаю, что пишу — историю живого или мертвого?

Глеб Круть родился 15 ноября 1968 года. Когда он пошел в первый класс, он уже точно знал, кем хочет быть: географом. В пятом классе он уже точно знал, что будет им.

Это был худенький ясноглазый очкарик, сумасшедший пожиратель книг. Уже в школе он постоянно выступал в Географическом обществе при Академии наук, с географическим факультетом МГУ и юношеским клубом "Планета" было связано все его отрочество. Он постоянно делал доклады в московском филиале Географического общества. Личные впечатления он начал собирать много раньше сверстников, быть может, предвидя, что жизнь коротка. В этом возрасте она считается бесконечной, особенно людьми с мольбертами… Совершенно понятно, что выбор его был предопределен задолго до окончания школы. Его мать говорила, что, поступив на географический факультет МГУ, он выбрал кафедру гляциологии и был счастлив.

В слове "счастье", когда речь идет об этом неистовом очкарике с глобусом в сердце, нет и тени преувеличения. Он был так умен и впечатлителен, что уже знал, о чем здесь идет речь. Сделать его счастливым было непросто, потому что его счастье нигде не продавалось. Его можно было только нажить и оборудовать всем необходимым собственноручно. Так и вышло.

Необходимо сказать и о его отношениях с матерью, Еленой Константиновной Овиновой. Они понимали друг друга с полувзгляда. Елена Константиновна была очень счастливой матерью (я не злоупотребляю словом "счастье", просто оно постоянно необходимо), потому что, во-первых, она сумела воспитать красивую, состоявшуюся уже в детстве личность, и во-вторых, потому, что связь с этой личностью со временем не слабела, что было бы вполне объяснимо, а крепла.

Кто бы мне объяснил, почему его, человека с близорукостью минус 6, взяли в армию? Взяли, однако, хотя годен он был, пользуясь негнущейся армейской терминологией, только к нестроевой службе — сгодился в топографическом отряде в Стерлитамаке. Понятно, как он раздражал сослуживцев. Один из его грехов — куча писем, которые он писал без устали и по разным адресам. Путешественник — армии отъявленный и закадычный враг, он рожден, чтобы ходить по дорогам, которых до него просто не было. А в армии все расчерчено, в первую очередь маршруты следования. Жизнелюб, он думал в Стерлитамаке о самоубийстве. Не потому, что не мог выдержать тягот подневольной и скотской жизни, а потому, что страдал при мысли о том, как далеко отбрасывает служба исполнение его желаний. Попав в госпиталь, он дорвался до чтения, раскопал в библиотеке "книжечку о лавинах, которую нам рекомендовали на лекциях не далее как год назад. Да, жизнь выкидывает такие повороты, что… все-таки совсем не так глупо я сделал, что до сих пор не повесился…". Он спрашивал у матери, не будет ли она возражать, если он по возвращении возьмет академический отпуск. "Если ты не против, то я все-таки утолю сначала эту ненасытную жажду (путешествий. — О.Б.) в течение года, а потом буду совмещать поездки с учебой".

Понимаете? Ненасытная жажда. Первым глотком, утоляющим эту жажду, должен был стать Терек. Едва успев переодеться в гражданскую одежду, Глеб включился в состав экспедиции МГУ, которая отправлялась на Кавказ, на базу МГУ Азау. С 10 по 31 августа он прошел несколько маршрутов по Кабардино-Балкарии. Он намеревался описать реки Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии. Ходок он был отменный, тренированный и неутомимый. Угнаться за ним могли немногие. Удалось забраться на Эльбрус. К 1 сентября все путешественники вернулись в Москву, а Глеб остался в Азау. 8 сентября, когда он отправил матери письмо, перешел в Сванетию. Там тоже прошел несколько маршрутов, а затем из Пятигорска перебрался в Осетию. Во Владикавказе обошел все краеведческие музеи (позже там все узнали его по фотографии) и перебрался в поселок Цей, расположенный на высоте 4 тысячи метров. Там есть гостиница "Горянка" и спасательная альпслужба. Из последнего письма к матери 19 сентября 1989 года: "Не болей, не унывай, а мне хорошо наконец-то".

Из Цея он ушел 21 сентября. Пройдя Мамисонский перевал, пришел в поселок Шови, то есть спустился в Грузию. Через Рокский перевал Глеб вышел к истокам реки Закки, где с ним встретились ребята-водники, которые тоже путешествовали. Был конец сентября. Вместе они направились в сторону Трусовского перевала, спустившись с которого можно было выйти к истокам Терека. "Водяные" за Глебом не поспевали, он шел как заведенный. Расстались при восхождении на перевал, а водники вернулись в лагерь. Глеб же пришел в поселок Реси и оказался у самого начала Терека. Его мечта вот-вот должна была осуществиться. Там его видели пастухи-осетины Светлана и Володя Кудзиевы. День они запомнили: 5 октября. Вечером Глеб спустился с перевала и попросил у них хлеба. Они накормили его и предложили ночлег, поскольку день клонился к закату. Но он сказал: здесь до Терека рукой подать, я выйду на дорогу, доберусь как-нибудь, не стоит беспокоиться. И ушел.

15 октября в нескольких километрах от Реси, у села Кетриси, проезжавшие мимо люди обнаружили около дороги вещи: брюки, туристические ботинки и штормовку. Кто же проезжал мимо? Министр автодорожного транспорта Грузии Глурчидзе, режиссер Резо Эсадзе и местный житель Роин Липертелиани. По их словам, они проверяли состояние дороги для переселения людей из Аджарии, где участились сходы лавин.

Вернувшись в Тбилиси, министр позвонил первому секретарю райкома партии поселка Казбеги и сообщил ему, что на дороге обнаружили вещи. Не случилось ли беды с их хозяином? На место выехали заместитель начальника местной милиции, прокурор Казбеги, оба секретаря райкома и капитан милиции. Вещи доставили в отделение милиции Казбеги. Позже их уничтожили, поскольку сочли, что они принадлежали какому-нибудь чабану, который их выбросил.

Честно говоря, я не очень хорошо понимаю, почему такой пустяк, как чьи-то брошенные вещи, мог вызвать такой переполох, но это замечание в сторону. Местность была тщательно обследована — к сожалению, безрезультатно.

Но только все это было позже, чем стало ясно, что Глеб пропал. Дело в том, что Глеб не позднее 10 октября должен был оказаться в Севастополе у бабушки. Часть вещей он оставил в Пятигорске у знакомой, чтобы на обратном пути забрать. Вот эта знакомая первая и подняла тревогу. Глеб не был человеком, который бросал слова на ветер. Раз он не появился в назначенное время и не дал о себе знать — значит, что-то случилось.

Розыскное дело было возбуждено 17 октября в 116-м отделении милиции Москвы, по месту прописки. Затем дело "переехало" в поселок Алагир в Северной Осетии — по месту отправки последнего письма.

В январе 1990 года в передаче "120 минут" был показан сюжет о Глебе и сообщалось, что его разыскивают. В начале марта стало известно, что найдены документы Глеба. Паспорт, студенческий билет, билет члена Географического общества, удостоверение инспектора по охотхозяйству и пропуск в Севастополь — все это в целлофановом пакете якобы обнаружила маленькая девочка, дочь медсестры из крошечного поселка из трех домов в 20 километрах от Южно-Сухокумска. Поселок расположен в голой степи поблизости от скотопрогонной трассы. Так вот, документы, по словам медсестры, нашла её 5-летняя дочь, играя возле артезианской скважины. Медсестра отдала их случайно заехавшему к ней сотруднику Наурского отделения внутренних дел Чечни, а тот, в свою очередь, передал их в поселок Кочубей капитану милиции Сулейменову.

Надо сказать, что объяснения медсестры со временем претерпели некоторые изменения: вроде бы документы нашел её племянник. Так или иначе, когда в октябре 1990 года мать Глеба приехала в поселок, проделав нелегкий путь длиною в 400 километров от Владикавказа вдоль Терека, медсестра её в дом не пригласила и разговаривала с ней на пороге.

Что же случилось?

Сейчас, спустя много лет после его исчезновения и, главное, во время многочисленных событий на Кавказе, кажется само собой разумеющимся, что Глеб Круть стал жертвой кавказской войны. Однако в то время тучи только сгущались. Исчезновение людей в местах, по которым путешествовал Глеб, тогда считалось чрезвычайным событием, и эхо этого события неизбежно доносилось до самых отдаленных уголков. Можно предположить, что, находясь в районе Рокского перевала, Глеб стал невольным свидетелем подготовки событий, разразившихся на перевале в декабре, то есть всего-навсегда два месяца спустя. Кто знает? Быть может, он сделал неосторожное замечание местным жителям в качестве инспектора охотхозяйства. Нельзя исключать и возможность попадания в рабство, на работы к кому-нибудь из местных богатеев. В таком случае после "выработки ресурса" он мог быть уничтожен как ненужный, вышедший из строя инструмент. Сотрудники правоохранительных органов склонны считать наиболее перспективной версию под условным названием "несчастный случай". Что ж, не исключается и это. Однако последнее было проверено чуть ли не с микроскопом.

Для поисков Глеба были привлечены все структуры, так или иначе способные помочь. Все, начиная от МВД: контрольно-спасательные службы Кавказа, военно-десантное подразделение, спасатели кафедры гляциологии МГУ, вертолеты многочисленных служб, геологические отряды, Географическое общество, институт географии, службы метеорологов и лавинных станций Кавказа, средства связи, телевидение и даже рыцари коротковолновых станций, обменивающиеся сигналами с труднодоступными районами Кавказского хребта. Исхожены сотни километров. Опрошены полсотни свидетелей. Маршрут Глеба с момента, когда он покинул гостиницу "Горянка" в поселке Цей и до места его исчезновения в верховьях Терека возле села Кетриси, восстановлен во всех подробностях. Все действия правоохранительных органов возглавлял заместитель начальника Управления МВД по розыску без вести пропавших генерал В.Н. Федощенко. Этот человек способен поколебать самую застарелую ненависть к милиции у любого человека, включая "заслуженных" уголовников.

Совершенно особая роль в поисках Глеба принадлежит отцу его школьного товарища В. Левину. Он трижды предпринимал собственные экспедиции, не в силах смириться с вестью об исчезновении. Вообще нельзя не сказать, как много прекрасных людей оказалось рядом с Еленой Константиновной в черную пору её жизни.

Что же касается несчастного случая, жертвой которого мог стать Глеб Круть, лично я в него не верю. Терек в тех местах по колено. Нарзанное озеро, возле которого обнаружили вещи Глеба? Оно тщательно обследовано водолазами из Министерства коммунального хозяйства Осетии. Без глубоководного снаряжения два смельчака в пятиградусной воде осмотрели дно и края озера. Все тщетно.

Сделано все, что было в человеческих силах. Мать Глеба и сама пешком обошла чуть не весь Кавказ. Если его нет в живых, эти заметки будут скромным памятным знаком у могилы, которой нет. Если же Глеб жив, до него обязательно дойдут эти строчки, и он поймет, что мать считает себя не вправе умереть. Несмотря ни на что, она все ещё надеется.

Двенадцатого апреля 1996 года умер отец Глеба, Игорь Васильевич Круть. Он был доктором геолого-минералогических наук и тридцать лет проработал в Институте истории естествознания и техники. С матерью Глеба Еленой Константиновной Овиновой Игорь Васильевич расстался и в 1988 году женился на Алевтине Сергеевне Ширяевой. Однако с матерью Глеба его связывала многолетняя научная работа (у них были совместные доклады, статьи), да и многолетнее собирание библиотеки. Библиотека у И. Крутя была воистину уникальная: 50 тысяч томов, собрание, вполне заслужившее в России название национального достояния.

С Еленой Константиновной Игорь Васильевич ежедневно разговаривал по телефону.

Еще 4 мая 1979 года Игорь Васильевич Круть составил завещание, согласно которому все его имущество, в том числе и научная библиотека, после его смерти должно было перейти к сыну Глебу. О том, что такое завещание есть, родственники знали, причем в 1996 году Игорь Васильевич в присутствии сына Игоря подтвердил, что завещание он не менял. К моменту, о котором идет речь, кроме колоссальной библиотеки Круть был владельцем кооперативной трехкомнатной квартиры, построенной его родителями ещё в те времена, когда он был женат на Елене Константиновне.

Как известно, существует особый порядок оформления последнего документа пропавшего без вести человека. В нашей стране по прошествии пяти лет родители или дети имеют право обратиться в суд с иском о признании пропавшего без вести умершим. Днем смерти официально считается день, когда решение суда вступило в законную силу. Такая процедура, как правило, оформляется в случае необходимости вступить в права наследства.

На сороковой день в присутствии родственников, в том числе и Алевтины Сергеевны Ширяевой, Овинова сообщила о своем намерении реализовать свое право на вступление в наследство, поскольку единственной наследницей Глеба является именно она. Ширяева сказала, что считает себя полноправной владелицей квартиры. Овинова показала ещё раз имеющееся у неё завещание и спросила, что есть у Ширяевой, на что Алевтина Сергеевна сказала, что готова выкупить квартиру. Ни о каких документах, которые есть у нее, речь не шла. Запомнилась её растерянные реплика: "Так что же, я вообще ни на что права не имею?" Елена Константиновна ответила, что все, что положено, будет ей передано неукоснительно.

Восьмого августа 1996 года решением Никулинского суда Глеб Игоревич Круть спустя семь лет после исчезновения был объявлен умершим. После чего Елена Константиновна обратилась в 17-ю нотариальную контору к нотариусу с просьбой произвести опись библиотеки И.В. Крутя. 24 сентября нотариус письменно известила Овинову о том, что Алевтина Сергеевна возражает против описи, и что для истребования причитающейся Овиновой доли наследства следует обратиться в суд. А 8 октября, то есть за 4 дня до вступления в права наследования, нотариус сообщила Овиновой о том, что Алевтина Сергеевна принесла новое завещание.

Завещание, предъявленное А.С. Ширяевой, составлено 15 февраля 1994 года и заверено нотариусом 2-й нотариальной конторы Е.С. Блиновой. В нем говорится, что все имущество, в том числе и "художественная и научно-техническая библиотека", завещаются А.С. Ширяевой.

Завещание напечатано на машинке. От руки выполнена только подпись и её расшифровка. Подпись отличается от той, что стоит на первом завещании. Но это не все. На обратной стороне завещания, представленного Овиновой, имеется запись: "Завещание не изменялось, не отменялось, новое не составлялось. 29.05.96 г.". Запись удостоверена печатью 29-й государственной нотариальной конторы. На обратной стороне завещания, представленного Ширяевой, значится: "В связи с пожаром во 2-й ГНК невозможно установить, изменялось ли настоящее завещание".

Странно, правда?

Никто никогда не слышал от покойного И.В. Крутя о том, что он изменил завещание. А вот о том, что он не изменял завещания, оставленного на Глеба, говорил неоднократно. Оба сына, как пропавший Глеб, так и здравствующий Игорь Игоревич, сын от первого брака, беспечно забыты и в "новом завещании" ни строкой не упомянуты. Странно также и то, что библиотека, которую всю жизнь собирал Игорь Васильевич, в завещании Ширяевой названа "художественной и научно-технической". Учитывая, с каким душевным трепетом Круть относился к своей драгоценной библиотеке, собранной, кстати, тремя поколениями ученых, очень трудно поверить, что эта библиотека, создаваемая им именно как библиотека научная, вдруг в главном итоговом документе жизни неожиданно преобразилась в художественную.

Девятнадцатого октября 1996 года Овинова отправила в Головинский суд исковое заявление о проведении почерковедческой экспертизы и установлении подлинности представленного Ширяевой завещания. В начале декабря судьей было вынесено определение о наложении ареста на квартиру и библиотеку.

Когда к Алевтине Сергеевне прибыл судебный исполнитель для описания библиотеки, Алевтина Сергеевна сообщила, что библиотеку она отдала старшему сыну Игорю, а квартиру — приватизировала. Игорь о том, что ему передавалась отцовская библиотека, узнал после визита судебного исполнителя. Как могла А.С. Ширяева приватизировать квартиру, когда в паспортном столе имеются все документы о наложении ареста на квартиру?

Не много ли загадок для одного наследственного дела?

Нет, что вы. Появились и новые.

Во-первых, судья Головинского суда Е.А. Ершова в течение десяти судебных заседаний наотрез отказывается провести почерковедческую экспертизу. Не буду утомлять рассказом о том, в какой "доброжелательной" по отношению к Овиновой атмосфере проходили эти заседания. Конечно, судья человек и имеет право на свое отношение к происходящему. Никто не может запретить ей верить Ширяевой и не верить Овиновой. Однако имеется единственный способ отомкнуть таинственную дверь. Почерковеды могут сделать категорический вывод: подлинная или поддельная подпись стоит на завещании Ширяевой. Больше ничего и не нужно. Если подпись подделана, все вопросы отпадают сами собой, если подлинная — тоже. Судья, как мы полагаем, более всех заинтересована в ответе экспертов-почерковедов. Почему же она так настойчиво отвергает самое разумное средство для доведения дела до логического конца?

И второе. Алевтина Сергеевна Ширяева обратилась с жалобой в порядке надзора в Президиум Мосгорсуда о пересмотре дела об объявлении Глеба умершим.

Вы ничего не понимаете? Думаете, Глеб нашелся?

Сейчас поймете.

Алевтина Сергеевна Ширяева, неутешная вдова скоропостижно скончавшегося известного ученого, желает восстановить истину в пределах своего о ней представления. Она утверждает, что всем известно: Глеб исчез задолго до кончины отца, а её мужа. Это значит, что завещание, которое она предъявила нотариусам и суду, делает её единственной наследницей. Коли Глеба не стало раньше того времени, когда Игорь Васильевич составлял второе завещание, — Глеба как наследника не существует. Соответственно не существует и преемницы его наследственных прав, Елены Константиновны Овиновой. Вы спросите: что это меняет? Ведь все равно нужно провести почерковедческую экспертизу, и все прояснится само собой, кто бы что не предпринимал. А вот и неправильно. Вопрос о проведении экспертизы имеет право — пока что — задавать только Овинова. И только в качестве владельца завещания номер один. Если же Глеб выбывает из игры, выбывает из неё и мать Глеба. И стало быть, больше просто некому просить о проведении экспертизы. Второй человек, который мог бы это сделать не хуже Овиновой, — судья Ершова. А она не усматривает такой необходимости.

В Президиум Московского городского суда был принесен протест по делу об объявлении Глеба умершим. Обоснованием протеста является ссылка на статью 246 ГПК России, то есть Ширяева объявляется заинтересованным лицом, не привлеченным на заседание Никулинского суда. Протест подписан председателем городского суда З.И. Корневой.

Надо думать, председатель Мосгорсуда имеет представление, что лицом, заинтересованным по делу об объявлении Глеба умершим, Ширяева является только в одном случае: если представленное ею завещание — подлинное. Если же нет — кто Ширяева для Глеба? Посторонняя тетенька. Какое она имеет право требовать отмены решения Никулинского суда? Родная мать просит признать его умершим, а тетенька возражает. Что, Глеб вернулся? Он жив? Нет.

Таким образом разрешите засвидетельствовать возникновение прецедента. Впервые за все время существования советско-российского суда отменяется решение об объявлении человека умершим в отсутствие каких-либо новых сведений о нем.

И что поучительно: было бы у нас экспертное заключение почерковедов не было бы и прецедентов, и инцидентов, ничего бы не было, как и судебного очерка, который вы, спасибо, дочитали почти до самого конца.

История с двумя завещаниями была бы вполне рядовой, если бы не одно обстоятельство. Тяжбы по поводу наследства будут существовать до тех пор, пока не перестанет вращаться земля. Для Елены Константиновны Овиновой речь идет не об имуществе. Она хочет использовать последний шанс: заплатить выкуп за сына, если он жив, или — за сведения о его последних днях, если его нет в живых.

В ночь на 25 мая 1996 года из музея Глинки были похищены две скрипки работы Антонио Страдивари (1643–1737) и Якоба Штайнера (1617–1683). Никакие цифры с шестью нулями ни в малейшей степени не соответствуют их истинной ценности.

Имя Страдивари больше известно простым смертным, и потому начнем с него. Украденная скрипка была творением раннего Страдивари. Он создал её в ту пору, когда более всего ценились скрипки тирольского мастера Якоба Штайнера. Скрипок Страдивари в России около полутора десятков, а скрипка Штайнера была всего одна. В 1986 году эта единственная скрипка чуть было не покинула пределы России, но была конфискована таможней и передана в музей. В 1969 году советник бельгийской королевы Мари-Жозе направил Давиду Ойстраху письмо, в котором говорилось, что королева хочет выполнить волю своей матери, королевы Елизаветы, и передать великому скрипачу в дар скрипку Антонио Страдивари. После смерти Давида Ойстраха его вдова передала скрипку музею.

И теперь скрипки были украдены. Дерзко и расчетливо: похитители прекрасно знали, как устроена сигнализация в музее, умело её отключили, проникли в зал через черный ход, разбили стеклянные витрины и растворились в воздухе. Ни мало-мальски "говорящих" следов, ни отпечатков пальцев.

Всё.

Спустя четыре месяца была совершена кража редких книг из Исторической библиотеки. Создали большую оперативную группу: кроме сотрудников 9-го отдела МУРа в неё вошли сотрудники из МВД и ФСБ, а в подмогу выделили ещё и территориальное подразделение — то есть людей, которые могли бы полноценно отрабатывать все выдвинутые версии. Такие силы на поиски книг и их похитителей были брошены потому, что это были очень редкие и ценные книги и в считанные дни они могли разойтись по чужим рукам. А версий было великое множество, включая и участие в организации похищения питерского любителя старины "генерала" Димы Якубовского. Руководителем группы, которая работала и по скрипкам, и по книгам, был назначен подполковник Виктор Государев, заместитель начальника 9-го отдела МУРа. Со скрипками дело продвигалось очень медленно, зато с книгами неожиданно повезло. Буквально через десять дней после кражи из библиотеки оперативная группа вышла на след человека, который продавал украденные книги в московских антикварных магазинах.

Сыщики окружили торговца пристальным вниманием, убедились, что он предлагает действительно те самые книги, дали ему сесть в машину, проводили "в адрес", а по пути следования Виктор Государев простился с беспокоившими его последними сомнениями: в машине, которую вел "антиквар", на заднем сиденье, ничем не прикрытые, были свалены те самые книги — они были хорошо видны в окно.

Взятый под стражу Яков Григорьев оказался бывшим кремлевским курсантом. Григорьев окончил училище имени Верховного Совета в 1989 году, но в погонах ходить не захотел — понял, что его ожидает за жизнь. Прямо с плаца Григорьев пошел работать в фирму своей матери, и началась его полная волнений жизнь. Волнения были все больше по поводу того, где взять денег. И побольше. Очень быстро он пришел к выводу, что зарабатывать долго и много все равно не заработаешь, проще украсть.

А что же скрипки?

Со времени кражи прошло время, и в музей позвонил человек, который сообщил: украденные скрипки у него. Ему их отдали в счет долга. Теперь он хочет их продать. Астрономические цифры, названные незнакомцем, наводили на мысль, что возможен шантаж, хорошо продуманная афера. Сыщики включились в переговоры с незнакомцем. Как узнать, что он предлагает, те ли скрипки или искусные подделки? На связь вышел один из членов оперативной группы, который вел переговоры от имени музея. Рассматривались все варианты, начиная от подделки и заканчивая попыткой получить деньги и расстрелять парламентариев.

Таинственным незнакомцам было предложено предъявить неопровержимые доказательства подлинности скрипок. Были представлены фотографии. По ним невозможно было определить, что к чему, и тогда похитители предъявили видеосюжет. Это отдельная, вполне драматическая история. Таинственные незнакомцы сообщили "сотрудникам музея", что то, что их интересует, находится в такой-то ячейке в камере хранения Белорусского вокзала. Что тут началось! Интересуют ведь скрипки! Оцепили весь вокзал — в ячейке оказалась видеокассета. На ней украденные скрипки. И чтобы устранить последние сомнения в подлинности предлагаемого товара, незнакомцы прислали держатели, то есть приспособления, на которых в музее были укреплены скрипки.

В результате долгих и изматывающих переговоров договорились, что в условленном месте встретятся покупатели и продавцы. Но продавцы на встречу не явились. Почувствовали подвох. Многодневные усилия — впустую. Да нет же, черт возьми. Не так все было. Телефонный роман был записан на пленки, лежал в сейфе и ждал своего часа. И этот час пришел.

Григорьеву объяснили, что для его же пользы следует сделать так, чтоб все похищенные книги были возвращены, и как можно скорей. Григорьев объяснения понял. В МУР позвонил гражданин и поведал, что книги лежат неподалеку на набережной, в гараже на платной автостоянке. Книги и в самом деле были там — семь больших мешков, 250 томов. Позже в Исторической библиотеке схватятся за сердце. Была обнаружена пропажа всего-навсего нескольких редкостей, а тут вот что. Но для сыщиков главное сейчас было растолковать Григорьеву, что напрасно он усыпляет муровцев рассказами о том, что был один. Не мог никакой богатырь вынести семь мешков, возражали Григорьеву. Кто помогал? И Григорьев назвал имя сообщника, Игоря Шайдурова. Шайдуров тоже был кремлевским курсантом. Но, в отличие от сильного и уверенного в себе Григорьева, он был как бы от рождения предназначен на вторые роли. Григорьев и Шайдуров точно дополняли друг друга: один был смелость и инициатива, а второй, преданный ему, — мягкотелость, слабохарактерность, и у обоих — большая жажда денег.

Шайдуров пристрастился к игре в казино. Проиграл большие деньги, вынужден был продать квартиру, и это при том, что был женат и имел ребенка. Однако даже продажа квартиры ничего не изменила в его плачевном положении, срочно требовались деньги. Кражи и грабежи должны были стать радикальным средством от такой головной боли.

Между тем, проделав огромнейшую работу по изучению связей Григорьева, муровцы внезапно получают информацию о том, что Григорьев и его сообщник в какой-то беседе однажды упомянули музей Глинки и скрипки. Воистину, это было как гром среди ясного неба. Никому и в голову не приходило связать книгокрадов с предыдущей кражей. Тут-то и пригодились записи многочисленных бесед с работниками музея. Сличили голос Григорьева с тем, что был записан на пленках. Эксперты сделали категорический вывод: это он. И вот Государев, отправляясь в Историческую библиотеку, выбирает прихотливый маршрут и проезжает по улице Фадеева, мимо музея Глинки.

— Знакомы ли вам эти места? — спросил Государев.

— Вы шутите, — ответил Григорьев.

Но Государев не шутил. Проделав колоссальную работу и отработав жилой сектор вокруг музея, муровцы нашли женщину, которая в ночь кражи скрипок ходила гулять с собакой и видела человека, который перелезал через музейный забор. По приметам это был все тот же Григорьев. Появились и другие доказательства. И, наконец, Григорьев признался, что они с Шайдуровым действительно совершили кражу из музыкального музея, только Шайдуров в музей не заходил, а находился на улице, подстраховывая Григорьева. Оказалось, что похищение скрипок было тщательно продумано и подготовлено. Друзья пять-шесть раз заходили в музей, досконально изучили устройство сигнализации, все входы и выходы. Оставалось получить ответ на главный вопрос: где скрипки?

У Шайдурова. А где Шайдуров? Неизвестно.

И вот начиная с марта огромная оперативно-следственная группа, перелопачивая горы информации, отрабатывая все связи, вынуждена была довольствоваться жалкими крохами: Шайдуров звонил то одному, то другому, приезжал то к родителям, то к брату. И это все. Откуда приезжал? Где он?

Спустя полгода в куче мусора засверкал крошечный бриллиантик: стало известно, что Шайдуров может находиться в Краснодарском крае. По всему Краснодарскому краю и отдельно в Сочи направили дополнительную информацию. Не может молодой парень столько времени сидеть под полом, как крыса. Ему ведь надо на что-то жить. А жить он любит хорошо, обожает казино и бильярд. Вдруг он организовал под южными небесами новый бизнес? Появляется второй бриллиант: господин Шайдуров был оштрафован в Сочи за нарушение правил дорожного движения: ехал в машине, не пристегнувшись ремнем безопасности. Установили, что за машина. Оказывается, Шайдуров познакомился с местным жителем и тот иногда давал ему свою машину.

Нужно было принимать решение, причем немедленно. У начальства главка была своя точка зрения: может, не стоит ехать в Сочи, местный уголовный розыск собственными силами справится с Шайдуровым, а когда его доставят в Москву — тут и поговорим? А вдруг не поговорим? Государев уже бредил этими скрипками, только что во сне их не видел. Все нюансы дела ему были известны досконально. Разве передашь все в двух словах в Краснодарский край? В Сочи у людей своих забот хватает. Надо ехать самому. Не для того он полтора года работал, как каторжный, и так же заставлял работать других, чтобы теперь, в последнюю минуту, все рухнуло. В отделе мало людей? Действительно мало, всего-навсего 12 человек, каждый на вес золота. Значит, он поедет один.

Подполковник Виктор Государев приехал в Сочи 25 сентября, и сразу — к начальнику управления внутренних дел Сочи Владимиру Яковлевичу Малову. Малов с пониманием отнесся к скрипичному сюжету и выделил в помощь Государеву сотрудника, а ещё — подкрепление из РОВД Адлера, поскольку выяснилось, что владелец машины, на которой время от времени ездит Шайдуров, проживает именно там. А ещё подключился аппарат разведки.

Несколько дней Государев провел в портовых кабаках и забегаловках, изучая посетителей. Тоже работа. Шайдуров должен был сидеть за одним из столиков. Оставалось выяснить, за каким именно. И вот наконец поступает информация, что человек, по приметам похожий на Шайдурова, находится в кафе на туристической базе "Монтажник". Сидит и с кем-то разговаривает.

Всё. Тушите свет, включайте музыку. Государев входит в кафе в черных очках и легкомысленных джинсах, проходит мимо столика, за которым сидит Шайдуров. Еще раз проходит. Он.

А задерживать его сейчас нельзя, пусть с приятелем расстанутся. Проходит полчаса, Шайдуров встает и направляется к домику, в котором живет на турбазе. Спустя мгновение снова выходит. Жует хурму. Они с Государевым сталкиваются, что называется, лоб в лоб.

— Здравствуй, Игорь, — сказал ему Государев. — Привет тебе от старых друзей. Я к тебе по делу.

Шайдуров протягивает ему хурму.

— Хочешь?

Нет, хурму Государев съест потом. Сейчас ему нужно знать, где скрипки. Целы они? Все остальное пустяки.

Государев сказал, что скрипки нужны его подельнику, а то следствие вошло в фазу большого напряжения. За этот разговор ему обещали заплатить, вот поэтому он здесь. Шайдуров ответил, что может привезти скрипки только часа через три-четыре. Значит, целы, но за ними нужно ехать. Всё, пора.

Как бы на прощание Государев взял Шайдурова под руку, прижал к себе и сказал:

— Извини, я из уголовного розыска.

Шайдуров дернулся так, как будто в руке Государева было напряжение 220 вольт. Шайдурова с трудом затолкали в машину. Он сопротивлялся, как бешеный.

Именно в этот вечер Государев понял, что в Сочи действительно темные ночи. Подъехали к какому-то деревенскому дому в нескольких метрах от границы с Абхазией. И название у деревни подходящее — Веселое. Темно, как у негра в кармане. А тут ещё злая собака, выходит хозяйка, потом — хозяин. И наконец появляется сумка. Хозяин, передавая её Государеву, строго сказал: "Аккуратней! Там что-то хрупкое!"

Моросил дождь. Позже Государев скажет: я эту сумку держал, как двухнедельного младенца.

Если когда-нибудь я напишу мемуары, там будет и такая история. 30 сентября 1997 года. Я давно сижу в кабинете начальника МУРа В. Голованова. Два часа назад из аэропорта выехала машина, в которой едут Государев, Страдивари и Штайнер. Почему их так долго нет? Начальник МУРа то и дело смотрит в окно. Ну наконец-то, приехали.

И вот открывается дверь и входит начальник 9-го отдела В. Сорокин, а за ним — человек, которого я не знаю, но вижу, что он светится. Это и был Государев. Вот он открывает сумку, достает сверток, укутанный в детское одеяло и старые газеты. И, наконец, вот они, золотые львы Страдивари. Видимо, такое бывает раз в жизни. Я мысленно говорю Государеву, что это счастливый день. Что вся бешеная, очень трудная и никому не заметная работа уже позади, а то, что он сейчас держит в руках, похоже на звезду, которая чуть не упала. Это он не дал ей упасть.