Большая игра Слепого

Глава 1

Олег Иосифович Брусковицкий услышал, как под окнами его дома взвизгнули тормоза автомобиля, с облегчением вздохнул и потер ладонь о ладонь. Руки его – случай исключительный – были чисто вымыты. Он быстро прошел между столами, сбросил халат, надел пиджак, поправил подтяжки и взглянул на себя в зеркало.

"Шестьдесят пять лет – что ни говори, возраст, пора бы и за ум взяться. Хватит водку пить да по девкам шастать. И вообще, надо жить спокойнее. Тем более что средств к существованию теперь хватает, лет пять можно как сыр в масле кататься и забот не знать.

Аванс уже получил…"

Аванс, по теперешним меркам Олега Иосифовича, был небольшой, но и дело, которым он занимался последние полгода, судя по всему, скоро не должно кончиться, будет постоянно приносить доход.

– Курочка по зернышку клюет и наедается, – глядя в свое отражение, пробормотал Олег Иосифович. – Да, да, так и я, по зернышку, по зернышку, по доллару, по сотенке и сколочу приличное состояние.

Уже полтора года Олег Иосифович не пил – завязал в одночасье. Всех его друзей и знакомых подобный поступок реставратора изрядно удивил. Сколько знали Олега Иосифовича, столько он и выпивал. Многие из знакомых даже поговаривали, что Брусковицкий не сможет уснуть, не выпив на ночь стакан водки; ходили байки, что пьет он класса с третьего-четвертого, а то и с детского сада.

Так вот, Олег Иосифович завязал как отрезал и полтора года ни капли в рот не брал. Для гостей в его мастерской стояла дюжина разнообразных бутылок с яркими этикетками, в холодильнике хранилась закуска.

Сам же он к бутылке не притрагивался, хотя любил угощать гостей, обожал наполнять стаканы и рюмки вином и водкой. Даже трясся, потел – на лбу выступали крупные прозрачные капли, такие же, как и на стекле извлеченной из холодильника бутылки.

– Ох, тяжко мне, – бормотал, садясь за стол, Олег Иосифович. – Ну да ничего, переживем и это.

– Чего ты? – интересовались друзья.

– Тяжко.

– Зачем мучаешь себя? Ведь на нервах теряешь больше, чем извлекаешь пользы от воздержания. Бросай бросать пить.

– Не могу.

– Это не ответ.

– Я с вами посижу, посмотрю, как пьете, – вроде и сам пригубил.

Здоровье Олега Иосифовича за полтора года безалкогольной жизни заметно окрепло, даже цвет лица из бледно-серого, землистого стал розовым, а глаза по-молодому заблестели. Правда, волосы уже не вернешь – обширная лысина с длинной волнистой гривой на затылке отливала розовым, как у младенца.

Услышав скрип деревянных ступеней, реставратор заспешил к двери. Гость был важный: кормилец, тот, на кого Олег Иосифович работал днями и ночами.

«Вот когда мой талант стал нужен людям, востребовался наконец. А ведь до этого я прозябал, занимался всякой хренью. Тут иконку подновлю, там копию голландцев намалюю с дичью и фруктами…»

В последнее время на такие картины имелся большой спрос, правда, платили за них не так много – долларов сто-двести. Жить можно, но не разгуляешься – улетали деньги мгновенно. А вот в последнее время Олег Иосифович Брусковицкий занимался очень серьезным делом.

Картины, которые ему приносили, хранились в железном несгораемом шкафу, каждая завернута во фланель.

Картины были без рам и небольшого размера, так что в шкаф они вмещались все.

А в каком жутком состоянии они поступали к реставратору! Олег Иосифович хватался за голову, иногда даже грязными, перепачканными то лаком, то краской, то клеем руками.

– Боже, Боже, – приговаривал он, – где же эта картина хранилась? Она в таком ужасном состоянии.

На некоторых холстах красочный слой отслаивался и был виден грунт, а то и переплетение нитей волокна.

– Боже, кто их так?

– Это не твоя забота, Олег Иосифович, твое дело другое. Эти холсты не тронь, а сделай мне точно такие картины.

– Как, такие же?! – восклицал Олег Иосифович.

– Да, точно такие, – говорил заказчик, поблескивая стеклами очков.

Заказчик никогда не раздевался, он ходил по мастерской в верхней одежде. И ведь что удивительно – странный этот мужчина за полтора года знакомства даже ни разу не испачкался, хотя возможностей для этого в мастерской Брусковицкого имелось предостаточно. Баночки с красками, кисти, грязные тряпочки, бутылочки с лаком, с маслом, всевозможными разбавителями, мастиками стояли открытыми на столах, табуретках, даже на полу.

Гость скорее всего тоже был в прошлом художником, в искусстве разбирался прекрасно. Но его правая рука была спрятана в черную перчатку, и Брусковицкий догадался, что его гость и заказчик работать ею не может, что-то случилось, она перестала служить хозяину.

Деньги гость отсчитывал левой рукой, левой же и указывал на всевозможные изъяны, делая весомые замечания по поводу работы Олега Иосифовича Брусковицкого.

– Вот тут мазок словно из плоскости картины торчит, вы уж его в плоскость верните.

– Не может быть!

– А вы посмотрите не со своего места, а с моего.

– Точно, я-то при таком освещении не смотрел на нее под углом.

Такие разговоры звучали в мастерской реставратора редко, заказчик толк понимал, но по мелочам не придирался.

Хозяин мастерской открыл дверь. Гость пожаловал с абсолютно бесстрастным лицом, в левой руке он держал черный кожаный кейс с кодовыми замками. Его начищенные до зеркального блеска ботинки казались в грязной мастерской реставратора чем-то инородным.

– Добрый вечер, – процедил гость, огляделся по сторонам и, увидев порванное кресло, задрапированное тканью, аккуратно поставил на него свой дорогой кейс. Затем он подал хозяину левую руку. Брусковицкий двумя руками пожал узкую ладонь с тонкими длинными пальцами. Ладонь была бледная, словно сделанная из шлифованного гипса, и такая же холодная.

Гость поправил фетровую шляпу с широкой лентой:

– Ну, как у нас дела?

– Дела как сажа бела, – облизав губы, пробормотал Брусковицкий.

– Это не ответ, Олег Иосифович, я спрашиваю серьезно.

– Прекрасно, Пал Палыч, – сказал Брусковицкий.

Фамилию заказчика Олег Иосифович не знал, и откуда он приезжает, Брусковицкому тоже не было известно. То ли Павел Павлович жил в Москве, то ли в Санкт-Петербурге, а может, и в Екатеринбурге. Брусковицкий даже не мог сам связаться со своим щедрым заказчиком: тот приходил без предупреждения.

– Ну-ка, ну-ка, глянем, что вы нам приготовили.

– Да-да, сейчас. Выпьете, Пал Палыч?

– Нет, не буду, – покачал головой гость, сузив глаза под дымчатыми стеклами дорогих очков.

Он носил шикарное пальто, шикарные ботинки, изысканную шляпу. Лайковые перчатки в руке и тонкий запах одеколона придавали этому мужчине внушительный вид. С таким приятно иметь дело: за полтора года сотрудничества Пал Палыч ни разу не надурил Брусковицкого, платил вовремя, деньги отдавал, не торгуясь.

Все расценки были оговорены заранее; когда дело доходило до расчета, кожаный кейс с кодовым замочком открывался, мягко щелкнув крышкой, и серый конверт с пачкой купюр перекочевывал из кейса на грязный от краски стол или прямо в руки к Брусковицкому.

– Сейчас, сейчас, Пал Палыч, устраивайтесь пока поудобнее.

– Найду чем занять себя, не беспокойтесь. Но и рассиживаться здесь не собираюсь.

Брусковицкий не предлагал гостю раздеться, потому что понимал, тот этого делать не станет, а попусту расточать любезности ему не хотелось. Настроение у реставратора в присутствии такого замечательного ценителя его работы всегда бывало приподнятое. Гость стоял посреди мастерской у большого стола размером с теннисный.

– Сейчас, сейчас. – Олег Иосифович засуетился,. кинулся к несгораемому сейфу, который внешне напоминал обыкновенный платяной шкаф.

Он открыл сначала деревянную дверцу, за ней стальную. Внутри большого, в человеческий рост, шкафа имелась емкость с водой для того, чтобы спрятанные внутри картины находились во влажной среде, не пересыхали. Бережно, одно за другим, Брусковицкий извлек четыре небольших полотна и разложил их на столе.

– Вот, сличайте. Пал Палыч, любуйтесь.

– Свет, пожалуйста, зажгите.

– А, да-да. – Брусковицкий щелкнул двумя клавишами, яркий свет залил стол.

Картины мгновенно ожили, засверкали. В левой руке Пал Палыча, словно он проделывал незатейливый фокус, появился идеально белый носовой платок, сложенный вчетверо. Павел Павлович промокнул пересохшие, подрагивающие губы, чуть-чуть сдвинул фетровую шляпу на затылок и склонился над холстами.

Минут пять или семь он безмолвно созерцал разложенные на столе картины.

Наконец Брусковицкий не выдержал:

– Ну, что молчите?

– Честно признаться, Олег Иосифович, я рад нашему сотрудничеству. Мы с вами поняли друг друга.

Пожалуйста, переверните картину, я хочу взглянуть на нее с обратной стороны.

– Пожалуйста, пожалуйста, – уже без суеты и заискивания Олег Иосифович положил картины лицевой стороной на застланный чистой бумагой стол.

– Можно лупу?

– Пожалуйста. – Увеличительное стекло на костяной ручке легло на край стола.

Павел Павлович небрежно взял лупу и принялся рассматривать оборотную сторону одной из картин.

Затем перешел к следующей и опять к первой.

– Ну, что? – снова не выдержал Брусковицкий.

– То, что надо. И вид у них такой, словно хранились пятьдесят лет в грязном темном подвале, абсолютно не приспособленном для таких шедевров.

– О да, да, я старался, днями и ночами корпел.

Полотно удалось подобрать абсолютно идентичное: мое такое же, как то полотно на оригинале. Скорее всего, оно выткано по той же технологии..

– Похоже, похоже, – кивал Павел Павлович;

Брусковицкому не хотелось расставаться с картинами, и он медлил, хотя прекрасно понимал, что тут он уже не властен: идеально сработанные подделки теперь принадлежат заказчику. Откуда они взялись, из какого музея, из какого хранилища Павел Павлович привозил картины, Брусковицкий не спрашивал, прекрасно понимая, что если заказчик платит деньги, причем хорошие даже по нынешним временам, то задавать лишние вопросы не стоит – себе дороже.

А Павел Павлович продолжал сличать копии с оригиналами.

– Пожалуй, да. Знаете, Олег Иосифович, вы свой талант в землю закопали.

– Да нет, что вы. Пал Палыч, талант – он либо есть, либо его нет. Это как деньги.

– Да, кстати, о деньгах… – холодным голосом бросил гость, – я привез то, что обещал.

– Я в этом не сомневался, – немного возбужденно отозвался Брусковицкий, – вы меня никогда не подводили, да и я вас, Пал Палыч, тоже ни разу не подвел.

– Это хорошо, – кивнул гость. – Значит так, Олег Иосифович, через пару недель, а может и раньше, я вновь появлюсь в ваших краях, привезу еще две картины. Одна сделана на доске, вторая на полотне. Так что вам придется постараться: надо будет отыскать сандаловое дерево середины девятнадцатого века.

– Да, это проблема, – задумался Брусковицкий, спрятав руки в карманы пиджака. – Сандаловое дерево… Кажется, я знаю, где его взять.

– Прекрасно. Я и не сомневался. О гонораре договоримся позже. Я привезу работы, вы посмотрите, мы все обсудим, взвесим, тогда я назову цену.

– Как вам будет угодно, Пал Палыч, вы же знаете…

– Да, я знаю, но работа там кропотливая, и вам придется повозиться.

– Что вы, что вы. Пал Палыч, сказано – сделано.

А с этими картинами я, что ли, не возился? Мы с вами хорошо сотрудничаем.

– Вот и прекрасно. А теперь, будьте добры, запакуйте все это. Копии, пожалуйста, отдельно, оригиналы отдельно.

– Сию минуту, будет сделано, – еще раз взглянув на свою работу, Брусковицкий вздохнул. – Знаете, Пал Палыч, это трогательный момент, когда картины начинаешь запаковывать. Как будто пеленаешь ребенка, которого заберут навсегда.

– Да бросьте вы сентиментальничать, Олег Иосифович! Вы еще всплакните.

– Да нет, что вы, это я так.

– Надеюсь, о работах никто не знает?

– Нет, ни одна собака! – чуть испуганно ответил Брусковицкий и оглянулся по сторонам, по темным углам своей мастерской – словно где-то в углу мог стоять подслушивающий человек и ловить каждое слово, произнесенное здесь, у ярко освещенного большого стола.

Минут десять понадобилось Брусковицкому, чтобы тщательно запаковать картины. Затем он связал их дорожными ремнями.

– Ну вот, все как всегда.

– Замечательно! Эскизы остались?

– Кое-какие есть, правда, чисто рабочие, исключительно под меня сделанные, и никто ничего в них не поймет. Да, Пал Палыч, давно хотел спросить: откуда у вас такие первоклассные работы?

– Мы же договаривались, Олег Иосифович, никаких вопросов. Я вас ни о чем не спрашиваю, желательно, чтобы и вы отвечали мне, по возможности, тем же.

Меньше знаешь – крепче спишь.

– Так-то оно так…

Уже полтора года Олега Иосифовича волновал один и тот же вопрос: откуда этот странный тип Пал Палыч привозит шедевры? Где он их берет? На кой черт ему нужны подделки, абсолютно идентичные имеющимся у него оригиналам? А самое главное – Пал Палыч совершенно не боится, оставляя шедевры в его плохо защищенной мастерской. Всякое же может случиться, ведь, например, даже он, Брусковицкий, может прихватить пару холстов и с ними куда-нибудь смыться. О том, что эти холсты стоят больших денег и принадлежат кисти первоклассных художников, Брусковицкий несомневался ни секунды. Хлеб свой он не зря ел.

– Вот ваш гонорар, Олег Иосифович, – толстый. конверт серой крафтовой бумаги тяжело шлепнулся на середину стола. – Значит, договорились: через пару недель я появлюсь.

– Когда вам будет угодно, – не сводя глаз с конверта, ответил Олег Иосифович, – в любое время дня и ночи.

– Что ж, это приятно слышать. В конверте, кроме гонорара, премия. Не очень большая, но, думаю, она вас обрадует.

– Весьма Иуйз Мателен, – учтиво ответил Брусковицкий.

– Я в этом не сомневался. Рад, что судьба свела нас с вами.

– И я рад…

Павел Павлович подал хозяину левую руку, затем натянул на нее перчатку – светло-коричневую, мягкую. Взял запакованные холсты и неторопливо вышел.

Мастерская Брусковицкого находилась на втором этаже двухэтажного деревянного дома. Вход в нее был отдельный – старая скрипучая деревянная лестница.

Брусковицкий закрыл дверь, защелкнул замки, накинул цепочку и лишь после этого перевел дыхание.

Он напоминал спортсмена, пробежавшего и выигравшего забег на марафонскую дистанцию. Его сердце бешено колотилось, руки подрагивали. Все еще сдерживая возбуждение, он стоял в дверях, не решаясь подойти к столу, наклониться, взять пухлый конверт.

Уже по виду, по тому звуку, с каким конверт упал на стол, Олег Иосифович понял, денег в нем раза в три больше, нежели в тот раз, когда Павел Павлович давал аванс.

"Ну, ну, не волнуйся, не волнуйся, Олег Иосифович, твоя жизнь только начинает налаживаться. Где же ты, Пал Палыч, раньше был, годков двадцать назад?

Тогда бы мне эти деньги, как бы я жил, как бы гудел!

Все мои друзья просто ликовали бы…"

Но все приходит в свое время. В свое время заводятся деньги, появляются любовницы и друзья, рождаются на свет дети. Каждому овощу и каждому фрукту свое время.

Наконец Брусковицкий вытер вспотевшие ладони о полу своего твидового пиджака, наклонился и поднял конверт, взяв его двумя пальцами за уголок. Конверт не был заклеен. Брусковицкий тряхнул его, и на стол выпали три стопки денег, схваченных аптечными резинками.

– Ото! – вырвался вздох из груди реставратора.

На столе лежало двенадцать тысяч. Все купюры были абсолютно новые.

– Сто, сто, сто, сто, сто двадцать раз по сто, – бормотал Брусковицкий, тыльной стороной ладони утирая мгновенно вспотевший лоб.

«Вот как надо работать! Полтора месяца – и столько денег. Это не в музее корпеть над какой-нибудь ерундой, переносить красочный слой с доски на полотно, склеивать, укреплять, подгонять, подбирать каждый кусочек, каждый фрагмент и каждую минуту бояться получить нагоняй от начальства. А здесь я сам себе хозяин, сам себе начальник, хочу – работаю, хочу – отдыхаю».

Брусковицкий разложил банкноты на столе так, как раскладывают пасьянс. Затем собрал деньги, свернул их в увесистую трубку, схватил резинкой. Подбросил на руке, поймал, словно бы взвешивая.

– Да, это деньги!

Уже третий раз за полтора года сотрудничества с Павлом Павловичем Брусковицкий получал такую крупную сумму. Восемь картин прошло через его руки, восемь подделок сработал он за полтора года – сработал, надо сказать, блестяще.

Брусковицкий медлил, не зная куда спрятать деньги.

У него появилось ощущение, что пачка горячая, что она жжет ладони. И как в добрые старые времена у Олега Иосифовича засосало под ложечкой: страстно захотелось выпить.

– Нет! – громко, на всю мастерскую сказал он.

«Нет и еще раз нет! Ни капли алкоголя, иначе все пойдет коту под хвост, иначе меня спишут, и сотрудничать со мной Пал Палыч больше никогда не станет. А так еще и впереди маячит высокооплачиваемая работа».

Брусковицкий подошел к умывальнику, глянул на грязную раковину, открутил кран. В трубах заурчало, кран несколько раз громко фыркнул, и шумная струя ударила в чугунную раковину, ударила так сильно, что раковина завибрировала и тысячи брызг полетели в разные стороны.

– Черт подери! – ругнулся Олег Иосифович, уменьшая напор воды. – Будьте вы неладны!

А затем припал к крану и принялся жадно лакать холодную, пропахшую хлоркой воду. Он пил так, словно неделю блуждал в жаркой пустыне и вот наконец добрел до оазиса, добрался до влаги. Вода лилась по подбородку, разбивалась о раковину, с подбородка потекла по острому, плохо выбритому кадыку и захолодела на груди. Брусковицкий продолжал пить, кадык судорожно дергался, похожий на мышь, попавшую в мешок: туда-сюда, туда-сюда.

Наконец реставратор утолил жажду. Он выпил не меньше литра. Это его немного успокоило.

– Фу, – прошептал Олег Иосифович, – даже если бы захотел выпить водки, в меня не вместилось бы сейчас ни грамма.

Брусковицкому казалось, что вода стоит уже во рту.

Он дернулся. В желудке булькнуло, как в аквариуме.

– Да, выпить я больше не смогу ни капли…

И Брусковицкий рассмеялся – рассмеялся истерично, нервно и в то же время радостно. Он смог обмануть свой организм, и от этого был счастлив. Правый карман пиджака оттопыривали деньги – плотная увесистая трубка, схваченная резинкой.

– Всего лишь половина девятого, – взглянув на часы, констатировал хозяин мастерской.

"До квартиры тридцать минут ходу, но можно заночевать и здесь, в мастерской. Можно вызвать какую-нибудь девчонку, пусть придет, я ее напою, а потом поимею, устрою себе разрядку, окроплю ее спермой с ног до головы.. "

Женщины и деньги – вот две вещи, которые никогда не оставляли Брусковицкого равнодушным. И он даже не мог решить, что ему нравится больше – молоденькие девушки с выбритыми лобками или туго свернутые в трубки пачки денег.

– Что же мне нравится больше? И то и другое, – сам себе ответил Олег Иосифович. – Не будь у меня денег, не было бы и девочек. Да, да, надо позвонить…

На стене у телефона чернел длинный столбик номеров, записанных фломастером прямо на обоях.

– Таня, Ира, Света… Кого? – Олег Иосифович прищурил глаза, затем зажмурился, покрутил пальцем в воздухе и ткнул ногтем в стену.

Когда он открыл глаза, то увидел, что его указательный палец застрял точно между двумя номерами.

– Черт, вот незадача!

А может, рискнуть, тряхнуть стариной и вызвонить сразу двоих – ту, что сверху, и ту, что снизу?

Устроить бутерброд, где начинкой будет он, Олег Иосифович? Это мысль!

И Брусковицкий, сняв трубку, грязной, в пятнах краски и лака рукой, принялся набирать номер.

– Алло, рыбка, – услышав женский голос, проворковал в он трубку, – это я, Олег. Как ты?

– … – Хорошо, говоришь? Месячных у тебя нет?

– … – Кончились? С чем тебя и поздравляю. Как в песне, помнишь" у меня сегодня менструация, значит, не беременная я!

– … – Как это не можешь? Как это занята? Ну, если не можешь, а очень хочется, то все равно можно.

– … – Конечно же заплачу! Как всегда, пятьдесят, если останешься со мной до утра.

– … – Послушай, послушай, рыбка, а что, если мы еще кого-нибудь пригласим?

– … – Нет, нет, не мужчину, за кого ты меня держишь? Я же не садист. Еще одну девочку, а? Ты же у нас блондинка, а мы пригласим брюнетку. Вы вдвоем, я один.

– … – Почему это так дороже? Ты же в два раза меньше будешь работать, рыбка.

– … – Ладно, ладно, договорились. Шестьдесят, идет?

– … – Вот видишь! Деньги хорошие, где еще ты столько заработаешь? Тебе за шестьдесят зеленых экскурсии неделю водить надо, горло надсаживать: посмотрите направо, посмотрите налево.. Зачем тебе это надо? А так сразу, утром, и голосовые связки можешь не напрягать…

– … – Ну, подумаешь, не выспишься один раз! Делов-то? Зато денежки заработаешь. Ну, давай!

– … – Разумеется, такси за мой счет, ясное дело, как всегда.

– … – Через час? Значит, в половине десятого? Хорошо, жду, готовлюсь, надеюсь, верю в тебя, рыбка.

Только у меня в мастерской на часы не поглядывай, не люблю. Давай! Жду!

Брусковицкий говорил, держа трубку в правой руке, левой почесывал волосатую седую грудь, а на губах его блуждала улыбка. Нажав на рычаг, Олег Иосифович сразу же взялся вызванивать еще одну партнершу. Но здесь случился прокол: Иры Веселовской, которую он хотел бы видеть в своей мастерской, дома не оказалось.

Поговорив минуту с ее матерью, Олег Иосифович со злостью шмякнул трубку на рычаг.

– Шалава! Шляется где попало, гонорею хочет подцепить или сифилис! Чтоб ты сдохла!

И тут же рука Брусковицкого скользнула вниз – через один номер. «Наташа» – было написано на обоях толстым фломастером.

«Наташа… Давненько я тебя не имел, давненько…»

– Алло!

– Алло, Наташа, ты? Что делаешь?

– Телевизор смотрю.

– Скучаешь? Ну, так приезжай ко мне, поскучаем вместе.

Наташе месяц назад исполнилось девятнадцать лет.

Это была невысокая, плотная девица с тяжелой грудью и большим ртом. Она одна могла замучить троих молодых мужчин, столько в ней было темперамента и здоровья. А самое главное – ей очень нравился секс, и занималась она им в охотку. А если еще за деньги, то просто чудеса вытворяла… Олег Иосифович даже облизнулся плотоядно.

– Давай, подгребай. Только учти, Наталья, ты будешь не одна. Вас будет двое.

– А мужчин?

– Один я, – пояснил Брусковицкий, по-глупому хихикнув в микрофон трубки.

Обо всем договорившись, реставратор потер вспотевшие ладони.

– Вот и прекрасно, вот и ладненько. Сейчас оттянемся по полной программе.

Он вытащил из портмоне сто двадцать долларов, шесть двадцаток – хоть с Натальей о цене и не говорил, но не давать же ей меньше, чем второй девке. А тугую пачку денег, повертев в руках, решил спрятать. Взял стремянку, подвинул се к стеллажу и, забравшись на предпоследнюю ступеньку, сунул купюры в пыльный кувшин, из которого торчали засохшие кисти. Затем спустился, сложил стремянку и сунул ее под стеллаж, а сто двадцать долларов положил под телефон. Он чувствовал возбуждение, необыкновенный прилив сил.

"Вот я им покажу класс… Ни минуты спать не буду.

Изъезжу их, как утюг пересохшее полотно, измочалю кисок, истерзаю сердечных. Пусть отрабатывают денежки, пусть служба медом не покажется. Я им задам жару и спереди и сзади! Затрахаю, замучаю, как Пол Пот Кампучию!"

Он заглянул в бар и лицо его вытянулось.

"Мать твою… Дожил, Олег Иосифович, у тебя даже девиц напоить нечем! Придется бежать в магазин. Вот незадача, так опростоволоситься. Надеялся, что у меня полный бар, а здесь только виски и джин, и развести-то нечем. Ни «пепси», ни «фанты», минералки и той ни глотка в мастерской. Придется топать на ночь глядя.

Можно бы позвонить, чтобы купили, деньги я заплачу…"

Но звонить Олег Иосифович не стал. Ничего, не рассыплется, возьмет сумку и сходит в магазин, слава Богу, тот работает до полуночи. Нормально затоварится – так, чтобы осталось не только на следующий раз, но и на отдаленное будущее. Сколько могут выпить две девицы «нетяжелого поведения», Брусковицкий прекрасно представлял. Он любил все делать обстоятельно, и самое главное – ему очень нравилось самому ходить в магазин, покупать спиртное, испытывая собственную стойкость к искушению. Нравилось рассматривать бутылки, вертеть их в руках, составлять в корзину и с гордым видом шествовать к кассе. А затем широким жестом расплачиваться, оставляя сдачу кассирше.

Хлопнув в ладоши, Брусковицкий резко повернулся через левое плечо. Его лысина блеснула, седые кудри на затылке разлетелись, как грива старого льва. Он увидел свое отражение в зеркале шкафа.

«Да, я действительно похож на льва. А лев почему царь зверей? Потому что ,он самый лучший трахаль, половой гигант».

Олег Иосифович надел меховую куртку, взял сумку, спрятал лысину под коричневый берет, лихо сдвинув его на ухо и в этом облачении стал похож на художника или артиста, какими их изображают на карикатурах.

В магазине, где он всегда покупал спиртное и продукты, все считали, что Олег Иосифович художник.

Объяснять им разницу между реставратором и художником Брусковицкий не спешил. Одна из девчонок, сидевшая на кассе, время от времени забегала в мастерскую Олега Иосифовича, но она была родом из деревни, довольно стеснительная и абсолютно нераскованная. Зато хозяйственная: всегда приносила с собой еду и мыла пол.

Брусковицкий, охваченный радостным возбуждением, предвкушая долгую ночь, полную телесных наслаждений, направился к двери. Он снял цепочку, оттянул засов, открыл верхний замок и лишь после этого, погасив в мастерской свет, распахнул тяжелую дверь.

Дверь противно взвизгнула, от этого звука холодок пробежал по спине Олега Иосифовича Брусковицкого.

– Будь ты неладна! – буркнул он. – Приду и сразу же смажу, налью масла, чтобы открывалась бесшумно, как в сейфе.

Он ступил в темноту и тут же подумал: что-то не так! Лампочка должна гореть, ведь когда он провожал своего гостя, свет в подъезде был, а сейчас его окружала кромешная тьма.

«Ну, да ладно, Бог с ней», – Олег Иосифович шагнул в темноту.

И в тот же миг тяжелый сокрушительный удар обрушился на его голову. Колени Брусковицкого подогнулись, он взмахнул руками, сумка соскользнула с плеча, упала на ступеньку. Туда же должен был упасть и сам реставратор. Но упасть ему не дали – чьи-то сильные руки подхватили Брусковицкого за плечи.

– Тяжелый, бля! – прошептал мужской голос прямо в лицо Олегу Иосифовичу.

Но реставратор ничего не услышал: он был без сознания. Удар оказался точным и сильным. Мужчина в толстой стеганой куртке заволок Олега Иосифовича в мастерскую и, не давая упасть на пол, включил свет.

Две лампы ярко вспыхнули, мужчина осторожно прикрыл дверь, задвинул засов. И только после этого осмотрелся.

Мастерская была ужасно захламлена. Он подошел" к умывальнику, поискал глазами какую-нибудь емкость.

Нашел большую банку из-под итальянских маслин.

Мужчина наполнил ее холодной водой и поставил на край стола, где еще совсем недавно лежали изготовленные руками реставратора подделки. Несколько секунд он медлил, словно прикидывая, с чего бы начать. Затем обшарил карманы Олега Иосифовича, вытащил портмоне, заглянул внутрь, выгреб оттуда деньги. Посмотрел на телефон и увидел торчащие из-под черного аппарата двадцатидолларовые купюры.

– Сто двадцать, – пересчитал мужчина с трехдневной щетиной на лице.

Затем прищурил глаза, подошел к двери, отодвинул засов и вернулся в мастерскую с двадцатилитровой пластмассовой канистрой, в которой тяжело плескалась жидкость.

– Вот и хорошо. Все ладненько, чики-чики, – прошептал он сам себе и перевернул грузное тело хозяина на спину Лицо Олега Иосифовича заливала кровь, он все еще не пришел в сознание. Мужчина взял банку из-под маслин и всю ее вылил на окровавленную голову хозяина мастерской.

Брусковицкий с трудом открыл глаза, попытался подняться. Но мужчина поставил ногу в замшевом ботинке на горло Олега Иосифовича и негромко произнес:

– Лежи, пень старый, не дергайся, тебе же лучше будет!

– Ты… Ты… Ты кто? Кто вы? – глухо, с присвистом спросил Брусковицкий и попытался тряхнуть отяжелевшей головой.

Подошва ботинка еще сильнее вдавила острый кадык в шею.

– Лежи, я сказал! Где деньги?

– Какие? Что?

– Деньги где, ублюдок? – нога грабителя приподнялась.

– Я… Я не знаю, о чем вы?

– Где деньги за картины спрятал, быстро говори, пока жив!

– Я не знаю, не знаю… Нет у меня денег…

– Ах ты, бля! – и мужчина переместил тяжесть тела на правую ногу.

Брусковицкий захрипел, судорожно дернулся, попытался схватить мужчину за ногу, но тот на это движение даже не прореагировал. Он еще сильнее придавил реставратора к грязному полу.

– Бля, деньги где?

– Не скажу!

– Ты что, жить не хочешь?

– Не скажу!

– Убью – найду!

– Там, там… – дрожащий палец Брусковицкого указал на стеллаж, где стояли позеленевшие самовары, старые чугунные утюги и прочая дребедень, которая, как правило, наполняет мастерские художников, искусствоведов и реставраторов.

– Там, говоришь?

– Да, там, – с трудом выдавил из себя перепуганный Брусковицкий.

– Где?

– Там, в кувшине… В глиняном кувшине…

– В глиняном, говоришь, в кувшине?

– Да, вон в том.

– Ну что ж, хорошо. Теперь вставай.

Брусковицкий приподнялся, упираясь руками. Ладони попали в лужу, но Брусковицкий даже не обратил на это внимание. Он поскользнулся. По лицу текла кровь, берет валялся в стороне, на темени ныла большая кровоточащая шишка, кожа на лысине была рассечена.

– Зачем? Зачем вы так? – пролепетал Брусковицкий.

Мужчина без тени улыбки глянул на свою жертву и отошел на шаг в сторону. Брусковицкий попытался подняться, но не удержал равновесие и завалился на спину.

– Вставай! – мужчина наклонился, схватил Брусковицкого за толстый вязаный шарф и, резко дернув вверх, поставил реставратора на колени.

Откуда ни возьмись в его руке оказалась короткая тяжелая дубинка. Еще один сокрушительный удар обрушился на голову Брусковицкого. Тот ойкнул и обмяк. И если бы мужчина в стеганой куртке и кепке, повернутой козырьком назад, не держал Брусковицкого за шарф, тот наверняка ударился бы затылком об пол.

– Ладно, полежи, а я гляну, есть там деньги или ты соврал.

Мужчина толкнул стол. Тот хоть и был тяжелый, но с места сдвинулся. Еще один толчок, еще одно усилие, и стол оказался у стеллажа. Грабитель взял табуретку за ножку, легко поставил ее на стол, вспрыгнул, забрался к самому верху стеллажа, почти под потолок, посмотрел на пыльные самовары, грязные утюги и увидел кувшин, из которого веером торчали кисти, похожие на растопыренные, усохшие пальцы.

Он вывалил на стол содержимое кувшина – свернутые в трубку доллары упали прямо на середину. На этот раз на лице грабителя появилась улыбка. Он взвесил деньги на руке, подбросив их, как подросток подбрасывает украденное в соседском саду яблоко, сунул в карман стеганой куртки и спрыгнул на пол бесшумно, как сильный хищный зверь.

– Вот так-то будет лучше.

Мужчина взял канистру, отвернул крышку и стал поливать бензином пол в мастерской, большой стол, холсты на подрамниках, рулоны бумаги, свертки полотна, баночки, банки с красками и лаками, а также самого хозяина, без чувств лежащего в луже крови.

Когда канистра стала легкой, и из нее вылилось все содержимое, грабитель небрежно забросил ее в угол, понюхал руки.

«Класс, даже пальцы не пахнут!»

– Ну, вот и все, – тихо сказал он, – пора и честь знать.

Он открыл дверь, несколько секунд постоял, словно бы размышляя, не забыл ли чего-нибудь. Затем вытащил из кармана коробок, стал на пороге, зажег спичку, подержал ее в пальцах и швырнул прямо на Брусковицкого. Пламя вспыхнуло мгновенно. Мужчина едва успел выскочить и плотно захлопнуть за собой дверь, обитую оцинкованным железом.

Он не спеша спустился вниз по скрипучим ступеням и вышел на улицу. Падал снег, крупный, тяжелый, мокрый.

На крыльце дома остались его следы – черные и отчетливые. А наверху, на втором этаже, трещало дерево, корежился в огне металл. Пламя съедало мастерскую, старые, задрапированные холстом кресла, шкафы, стеллажи, столы, два мольберта, подрамники и загрунтованные холсты. Горели картины и рисунки, горели эскизы и копии – все превращалось в пепел, все исчезало в огне.

Мужчина прошел к своей машине – неприметному серому «опель-кадету», сел в кабину, вставил ключ в замок зажигания, повернул его и посмотрел на часы.

– Пришлось немного повозиться, но дело того стоило, – сказал он сам себе.

Машина мягко тронулась с места. В зеркале заднего вида мужчина увидел, как пламя вырвалось из окна второго этажа. Он небрежно сунул сигарету в рот, щелкнул зажигалкой, посмотрел на огонек. Это пламя было ручным и абсолютно не опасным, а вот то, которое бушевало в мастерской Брусковицкого, сорвавшись с цепи, уничтожало все вокруг себя. И уже через пять минут второй этаж, возведенный из дерева над каменным – первым, был охвачен пламенем.

Через полчаса автомобиль грабителя, который даже не знал имени и отчества своей жертвы, был уже далеко от пожара.

Девятнадцатилетняя Наталья приехала к Олегу Иосифовичу Брусковицкому без пяти десять. Уже по дороге, когда таксист сворачивал в переулок, его лицо стало напряженным, и он резко вывернул руль, прижавшись к обочине. Мимо одна за другой, с ревом и воем сирен, промчались три пожарные машины, пугая редких прохожих сполохами синих мигалок.

– Пожар, что ли, где-то? – спросила девушка, закидывая ногу за ногу.

Лицо водителя вытянулось:

– Да, горит, наверное, где-то что-то.

За тремя пожарными машинами пронеслись автомобиль «скорой помощи» и две милицейские машины.

Когда Наташа на такси подъехала к повороту, ее лицо мгновенно сделалось белым, как только что выпавший снег.

– Е мое! – прошептала девушка и толкнула водителя в плечо. – Давайте, давайте отсюда, поехали в центр!

Такси с трудом развернулось в узком переулке и помчалось прочь. Девушка, сидевшая на переднем сиденье, несколько раз испуганно обернулась.

– Тебе туда надо было? – спросил таксист.

– Нет, нет, – соврала Наталья, – я передумала, примета плохая, – она тут же одернула юбку, спрятав под ткань свои соблазнительные округлые колени.

Им встретилось еще одно такси, сворачивавшее в переулок. В салоне, на заднем сиденье, тоже сидела девушка.

– Туда, что ли? – спросил у нее водитель.

– Да, туда. А что там, собственно, такое?

– Пожар, вроде, – поморщившись, произнес таксист, сбрасывая газ и переключая скорость. – Горит что-то, наверное, чей-то дом.

– Дом? – переспросила девушка.

– Да. Вон пламя как рвется в небо!

– Красиво как, – сказала блондинка, мечтательно глядя на свое отражение в зеркальце.

Ей очень нужны были деньги, и она уже придумала, на что их истратить.