Большая игра Слепого

Глава 19

У Сиверова было одно преимущество перед ФСБ.

ФСБ – это организация, массивная и потому неповоротливая. Пока приказ пройдет по инстанциям, уходит время – именно на это и делал ставку Шелковников.

Агент же по кличке Слепой, об участии которого в деле не мог знать Павел Павлович, был свободен в своих решениях, не связан инструкциями и поэтому действовал молниеносно. Если бы он захотел, Шелковников уже оказался бы в его руках. Но не для этого Глеб предупреждал его по телефону о готовящемся захвате. Сиверов рассудил правильно: отставной майор, носивший кожаную перчатку на правой руке, сам выведет его к картинам. Времени было в обрез – до назначенного срока оставались считанные дни. Но скорее всего, это был последний срок не только для Потапчука с его людьми и для Глеба, но и для самого Шелковникова. Глеб еще до конца не понял, какую игру затеял фон Рунге со своей фамильной коллекцией, для чего ему понадобилось такой дорогой и кровавой ценой добывать не лучшие восемь картин.

Шелковников, которого Глеб не выпускал из виду, вел себя как-то странно для человека, уходящего от преследования. Он пробежал три квартала, петляя где улицами, где дворами, а затем зашел в магазин. Сиверов заподозрил было, что у него в магазине знакомые и он хочет, переодевшись, улизнуть через черный ход.

Упускать из виду преследуемого было опасно, и Сиверов рискнул зайти в магазин вслед за Шелковниковым, пока тот еще не понял, кто именно за ним следит.

Сиверов остановился перед отделом канцтоваров и попросил продавщицу показать ему набор для офиса, в котором имелось не меньше двадцати предметов: рассматривая его, он мог достаточно долго постоять, якобы занятый делом, особо не привлекая внимание Павла Павловича. А отставной майор расхаживал в это время по соседнему отделу, присматриваясь к телефонным аппаратам, причем его интересовали не дорогие телефоны, а самые банальные трубки с кнопочным набором, со спиральным шнуром и штеккером-разъемом.

«Какого хрена он задумал?» – Сиверов перебирал абсолютно ненужные ему приспособления для сшивания бумаг, дыроколы, подставки для карандашей.

– Так вы берете или нет? – не выдержала наконец продавщица, не отличавшаяся особой любезностью.

– Я должен все хорошо рассмотреть. По-моему, это никакая не Франция, а самый настоящий Тайвань.

– Мужчина, а какая вам разница, – хмыкнула девушка, – зато деньги сэкономите.

Сиверов, разговаривая с продавщицей, боковым зрением следил за Шелковниковым. Тот приобрел дешевую телефонную трубку и набор инструментов – зажимы-"крокодилы", отверточка, кусачки. Опустив все во внутренний карман плаща, он неспешно двинулся к выходу, но возле витрины остановился и посмотрел на улицу.

В левой руке он сжимал кейс. Затем его губы дрогнули, он чуть наклонился, вороватым движением сорвал с правой руки перчатку и забросил ее в портфель.

«Пора», – решил Сиверов и извинился перед продавщицей:

– Набор мне ваш нравится, но цена больно кусачая.

Похожу по другим магазинам, если не найду ничего, то вернусь.

– Дешевле не найдете.

– Отложите его для меня.

– Мы держим товар только четыре часа.

– Вот и хорошо, я успею.

Сиверов через витринное стекло проследил, куда сворачивает Шелковников, и вышел на улицу. Теперь дистанцию приходилось держать предельную: людей было маловато, не затеряться.

А Шелковников по-прежнему вел себя странно. Он не останавливал ни такси, ни частников. Сиверов даже зауважал его.

«Это какие же крепкие нервы надо иметь, чтобы не поддаться искушению и не рвануть сломя голову из Москвы! Понимает, что уже все перекрыто, что машины проверяют, у всех постовых есть его фото, а таксисты будут сообщать диспетчерам обо всех подозрительных лицах. – Ну, иди же, иди. Хоть куда-нибудь, но ты меня выведешь. Он, похоже, и сам еще толком не знает, куда идет», – решил Сиверов, глядя, как Шелковников без всякой системы сворачивает во дворы, останавливается, оглядывается.

Но каждый раз он чего-то не находил. И вот в очередном дворе Сиверов, прижавшись к стене, заглянул в арку и увидел, как Шелковников остановился возле строительного вагончика, в каких обычно переодеваются рабочие. Дверь была открыта. Шелковников исчез за ней секунд на десять – Глеб успел только пробежать арку и спрятаться за выступом стены.

Павел Павлович появился вновь, сжимая под мышкой грязный ватник, кирзовые сапоги и еще какое-то тряпье. Тут же, не выходя на улицу, отставной майор КГБ зашел за мусорные контейнеры, стоявшие возле дворовых гаражей, и поспешно переоделся в строительную робу. Свою верхнюю одежду он завернул в плащ, подкладкой вверх, и забросил в мусорный контейнер. Испачканный побелкой кейс оставил себе и, водрузив на голову дурацкую вязаную лыжную шапку с помпоном, спокойно направился на улицу.

Если бы Глеб собственными глазами не увидел этой метаморфозы, он вряд ли смог узнать в неприглядном замызганном работяге холеного и респектабельного консультанта нескольких известных картинных галерей, человека, неоднократно бывавшего за границей и в совершенстве владеющего тремя иностранными языками.

«Умеет же, черт! Учись, Глеб, пока есть возможность. Вот только зачем ему трубка?»

И тут Глеба осенило. Ведь он сам не раз проделывал подобные фокусы – зашел в любой подъезд, подсоединился к распределительному щитку и звони куда угодно.

По коду можно выйти в любое место земного шара, а потом пусть разбираются, на чей номер придет счет.

– Хитер, хитер, – бормотал Глеб, осторожно следуя за Шелковниковым.

"Лишь бы он меня не засек, не спугнуть бы. Сейчас мне понадобилась бы помощь Потапчука, но лучше его пока не тревожить. Он человек подневольный.

Взялся делать все сам, так делай, доводи до конца".

Шелковников преспокойно стоял на автобусной остановке и рассматривал номера маршрутов. Он дождался более-менее свободного автобуса, чтобы не пачкать пассажиров, и нырнул в открытую дверь. Последовать за ним Глеб не рискнул, пришлось ловить первую попавшуюся машину, да и то не сразу, дождавшись, пока автобус скроется за углом.

Глеб выскочил на проезжую часть прямо под колеса серой «девятки». За рулем сидела женщина. Взвизгнули тормоза, и Глеб рванул на себя дверцу – слава Богу, та оказалась не заблокированной. Он перевел дыхание и улыбнулся женщине-водителю.

– Только не волнуйтесь, я очень спешу.

– Это не такси, – холодно ответила та, прижимаясь к дверце и ища глазами милиционера. Но постового поблизости не случилось.

– Поехали, по дороге все объясню, думаю, вы намного не опоздаете. Да едем же, вопрос моей жизни решается!

Женщина недоверчиво покачала головой, но все-таки тронула машину с места.

По дороге Сиверов, естественно, ничего объяснять не стал, а только показал, куда нужно сворачивать, и принялся рассуждать о том, какая чудесная погода стоит сегодня в Москве. Женщина, уж было подумавшая, что она приглянулась мужчине, да так, что он, рискуя головой, бросился под колеса ее машины, немного оттаяла, даже временами кивала Сиверову и отвечала улыбкой на его пространные реплики.

– Если хотите, я вам заплачу, – сказал Сиверов, когда «девятка» обогнала автобус, в котором ехал Шелковников.

– Да что вы, бросьте!

– Пропустите, пожалуйста, вперед автобус. Возле остановки тормозните, но не останавливайтесь.

– Так вы за женой следите? – заговорщически улыбнулась женщина.

– Нет, что вы, следить за женщинами – это ниже моего достоинства. Я выслеживаю любовника моей жены.

– А, понятно. И что вы сделаете, когда его догоните? Убьете, да?

– Нет, убивать не стану, а вот морду разукрашу.

Женщина рассмеялась и сбавила скорость. Желтый «икарус», подъезжая к остановке, обошел «девятку», и Глеб увидел, как Шелковников выходит на остановке.

– А вот и он, – Глеб взглядом указал своей попутчице на работягу в испачканной телогрейке.

– Я вам сочувствую, он очень грязный, – ответила женщина, понимая, что встреча с интересным мужчиной окончена.

– Маскируется, гад, под маляра. Только не тормозите тут же, доедем до поворота, там я выйду.

– Успехов вам. Уж вы его не калечьте.

Глеб остался на тротуаре, машина, моргнув стоп-сигналами, исчезла за поворотом.

Задумка Шелковникова и впрямь была высокого класса. Глеб не уставал восхищаться им, хотя самого Сиверова Павел Павлович так и не превзошел – во всяком случае, теперь Слепой уже просчитывал каждый его ход наперед.

Отставной майор КГБ вновь нырнул во двор. Он осмотрел старый дом, построенный еще до революции, все основные коммуникации которого – газовые трубы, силовая электропроводка, телефонные щитки – были вынесены наружу. Шелковников поковырялся отверткой у распределительного щитка, открыл крышку. С минуту ему пришлось повозиться, чтобы укрепить клеммы телефонной трубки на зажимах «крокодилов». Затем кусачками он счистил изоляцию с двужильного провода и замкнул на нем зажимы.

«Умело работает, – подумал Глеб, – хотя и делает лишние движения. Но перестраховка никогда не помешает. Мог бы позвонить из автомата на улице, но тут он путает карты ФСБ. Квартирный номер – пока проверят владельца, пока разберутся, что к чему, пройдет время. А время для Шелковникова дорого».

С большого расстояния Сиверов не мог рассмотреть, какой номер набирает Павел Павлович, да тот и прикрывал трубку ладонью. Но что номер не московский, а с международным кодом, Глеб понял сразу.

Разговор состоялся довольно короткий, Шелковников говорил решительно, не давая своему собеседнику и слова вставить, точно отдавал приказание или ставил ультиматум. За первым звонком последовал второй, уже городской; разговор продолжался не меньше минуты.

Сиверов решил, что второй звонок Шелковников делает сообщнику, но ошибся. Отставной майор КГБ звонил своему бывшему сослуживцу, Владимиру Адамовичу Хохлову. И разговор между ними состоялся следующий:

– Владимир Адамович, ты меня узнаешь?

В трубке повисло недолгое молчание, потом Хохлов отрывисто бросил:

– Да, узнаю.

– Так вот, слушай. Я знаю, что вы меня сейчас ищете, и знаю, что картины вам нужны позарез, сам же мне об этом рассказал. Так вот, передай своему начальству, что я согласен на обмен: вы мне гарантируете жизнь, свободу и беспрепятственный выезд за рубеж, а я вам возвращаю картины. В общем, поставь в известность того, кто над тобой. Я перезвоню через час.

– Погоди, Пал Палыч… – закричал в трубку полковник Хохлов.

Но Шелковников рванул провода и быстро удалился, покидая уютный московский дворик.

Об этом разговоре, естественно, Глеб Сиверов не знал. А вот полковник Хохлов тут же сообщил о звонке начальству. Подобный поворот событий, абсолютно неожиданный для ФСБ, позволил всемогущей организации совершить кое-какие маневры, а самое главное – стало ясно, что Шелковников пока еще в Москве и что картины из коллекции барона Отто фон Рунге находятся у него.

Но если бы не поджимало время! Если бы не был поставлен президентом ультиматум: найти картины любой ценой до девятого числа, – то можно было бы спланировать операцию захвата, взять преступника в кольцо. Но при таких сжатых сроках пришлось всерьез рассматривать и обсуждать предложение отставного майора КГБ Павла Павловича Шелковникова.

Мнения разделились. Одни считали, что следует пойти на компромисс, получить картины и выиграть время, а уж затем попытаться взять преступника. Другие же – и среди них был Потапчук, – стояли на том, что ни на какие сделки с преступником идти нельзя: совершенно очевидно, что он преследует ту же цель – выигрывает время.

Еще пара пересадок, и грязный работяга вышел на троллейбусной остановке неподалеку от мастерской художника Лебедева. Уже смеркалось, и Глеб решил для себя, что если еще полчаса продлится эта безумная гонка, то следует отказаться от мысли вести ее самостоятельно. Он или засветится, или потеряет Шелковникова. И то, и другое было смерти подобно. Слепой сам позволил преступнику бежать и теперь нес ответственность за последствия.

Шелковников сбавил шаг и оглянулся – Глеб едва успел зайти за газетный киоск.

«Наверное, он приближается к цели: стал более осторожным».

И Сиверов не ошибся. Павел Павлович направлялся к мастерской художника Лебедева – туда, где хранились полотна из коллекции немецкого барона фон Рунге. Шелковников зашел в подъезд под кованым козырьком, взбежал на последний этаж и постучал в дверь со знакомой медной табличкой. Никто ему не ответил. Он постучал еще раз для порядка, а затем своим ключом открыл дверь.

Мастерская была пуста. Шелковников плотно зашторил все окна и только после этого зажег свет. Но зоркие глаза Сиверова, уже подоспевшего к подъезду, разглядели узенькую полоску света, просочившуюся сквозь шторы на последнем этаже.

«Значит, вот где ты решил засесть», – подумал Глеб и бегло осмотрел здание снаружи.

Вход, скорее всего, имелся один, черного хода не было. Обойдя дом. Сиверов обратил внимание на старуху в грязном синем халате и сером фартуке, подметавшую двор.

– Вы не подскажете, что это за здание? – равнодушно спросил он.

– Мастерские художников здесь, – отозвалась дворничиха.

– Ах, да, верно! Я ведь слышал об этом доме. Тут на последнем этаже мастерская художника.., как бишь его, дай Бог памяти…

– Лебедева, – подсказала женщина. – Уж не знаю, какой он там знаменитый, а пьяница первостатейный, столько бутылок выносит… – и дворничиха вновь принялась за свою однообразную работу.

А Шелковников тем временем подставил табурет и торопливо сдернул мешок с гипсового слепка. Приподнял голову, запустил внутрь руку и с облегчением вздохнул: сверток с полотнами был на месте.

– Слава Богу, – прошептал Павел Павлович и водрузил все на место.

Тут он почувствовал, как засосало под ложечкой – с утра ничего не ел.

«Есть у него тут какая-нибудь жратва или нет? Черт, не догадался сам по дороге купить, нервничал».

Павел Павлович распахнул дверцу холодильника.

Кроме двух банок тушенки, засохшего куска сыра и бутылки водки там ничего не оказалось. Да и холодильник стоял отключенный от сети.

«Придется довольствоваться этим».

Он отыскал испачканный в масляной краске нож, брезгливо вытер его о кусок холста и принялся вскрывать жестянку.

Но довести дело до конца он не успел. Дверь кто-то сильно дернул и невнятно выругался. Шелковников замер, уже пожалев, что включил свет.

– Эй, Лебедев, мать твою!.. Открывай, мы же договорились! Я тебе подрамники привез, гони деньги, а то я твою мастерскую сейчас разнесу к чертовой матери!

Шелковников лихорадочно соображал, что ему делать. Затем подошел к двери и громко сказал:

– Лебедева нет!

– А ты что тут делаешь?

– Я его друг.

– Ну, так открывай, затащу подрамники, не стоять же мне на улице! Я уже машину отпустил, дурак.

– Ничего не знаю, – сказал Шелковников.

– Ничего не знаю, не знаю… Зато я знаю, открывай дверь! Если ты с бабой, меня это не волнует.

Все было проделано настолько убедительно, что Шелковникову ничего не оставалось, как открыть дверь. И тут же он получил такой удар в голову, что пролетел весь узкий коридор и упал спиной на заставленный хламом стол. Зазвенели разбитые банки с разбавителем, пахнуло скипидаром. Дверь с грохотом захлопнулась.

Если бы Шелковников не ударился так сильно затылком о край мольберта, то, возможно, успел бы выхватить из кармана свою «беретту» и выстрелить. Но Сиверов оказался проворнее. Он быстро перевернул противника лицом вниз и придавил шею коленом. Как Шелковников ни дергался, Глеб связал его, оттащил в угол и тщательно обыскал. Обнаружил портмоне с шестью кредитными карточками и парой тысяч долларов, запасную коробку патронов и еще доллары в купюрах разного достоинства, рассованные по карманам.

В портфеле оказались документы и кожаная перчатка.

Шелковников между тем постепенно приходил в себя.

– Ты кто? – первое, что спросил он, опомнившись после удара. Отставной майор понимал, что если бы это был захват, организованный ФСБ, все прошло бы совсем по-другому: дом окружили бы, и действовал бы не один человек, а группа, как минимум, пятеро в бронежилетах и с автоматами. Значит, был шанс договориться.

Глеб проигнорировал вопрос, продолжая изучать содержимое портмоне.

– Ты из ФСБ?

– Может быть, – ответил Сиверов.

– Что тебе надо?

– А ты разве не знаешь? – спокойно сказал Глеб. – Мне нужны картины, и у меня слишком мало времени.

Мне достаточно позвонить по телефону, и сюда приедут люди генерала Потапчука. Думаю, его фамилию ты знаешь.

Шелковников криво усмехнулся:

– Без меня картины ни хрена не стоят.

– Ты без них тоже ни хрена не стоишь.

– Значит, мы можем договориться, – сказал заветную фразу Шелковников и, облизнув пересохшие губы, попросил:

– Пить.

Глеб взял со стола давным-давно немытую кружку, набрал воды из крана, поднес ко рту Шелковникова.

Тот, стуча зубами о железный край, сделал несколько жадных глотков и перевел дыхание.

– Все-таки, кто ты такой? Какого черта ты все это затеял?

– У меня есть свой интерес.

– Кто тебя послал?

– Ты задаешь слишком много вопросов, Шелковников. Где картины?

– Они не здесь.

– Тогда скажи где.

– Здесь их нет.

И тут Глеба словно током ударило. Картины именно здесь. Слишком уж рьяно отрицал это захваченный им Шелковников.

– Знаешь, – спокойно сказал Глеб, – ты мерзавец, твои руки по локти в крови. Я могу убить тебя прямо здесь, и меня никто не осудит. Я спокойно уйду из мастерской, позвоню «02» из первого попавшегося телефона и назову адрес.

– Ты этого не сделаешь, – криво усмехнулся Шелковников.

– Почему?

– Потому что тебе нужны картины, а их у тебя нет, так и уйдешь несолоно хлебавши. А если и найдешь картины, все равно только я знаю, как можно превратить их в деньги. Если хочешь, я с тобой поделюсь.

– Ну, и какой же мой процент? – спросил Глеб.

Ему уже изрядно надоела возня с отставным майором КГБ. Его удерживало лишь одно: у него не было стопроцентной уверенности, что картины находятся именно здесь. А значит, Потапчуку звонить было рано.

И чтобы сломить Шелковникова, Глеб решил его деморализовать. Он знал, на того не подействуют ни пытки, ни угрозы. Нужно было просто доказать, что он, Глеб, умнее и хитрее своего противника.

– Думаешь, я не знаю, кому ты собрался продать картины?

– Естественно, фон Рунге, – ответил Шелковников. – Но если ты собрался звонить ему, он откажется от своих слов и от картин.

– Мне не понадобится ему звонить. Из того двора ты звонил фон Рунге и договорился, чтобы его человек в ближайшее время приехал в Москву для встречи с собой. Я прав?

Шелковников напрягся, но ничего не ответил.

– Думаешь, я не видел, как ты подключился к телефонной линии и звонил в Германию?

Шелковников мелко рассмеялся.

– Ну, и что тебе это даст? – только сейчас Павел Павлович узнал голос Сиверова: именно этот голос он слышал в телефонной трубке, когда его предупреждали о захвате.

«Значит, точно, он из ФСБ, – решил Павел Павлович, – и ему нужны деньги. Отступать этому парню поздно. Договоримся».

– Сколько ты хочешь?

– Я все могу провернуть без тебя.

Сиверов не обращал больше внимания на Шелковникова, взял телефонную трубку и набрал номер междугородной телефонной станции. Когда ответил женский голос, тон Глеба неожиданно стал мужественно-игривым:

– Алло, девушка, здравствуйте. У меня тут проблемка небольшая. Понимаете, квартиранты мои повадились за границу звонить, а деньги платить за них мне приходится. Сегодня снова звонили, совсем недавно, разорить меня хотят, – и Глеб назвал телефонный номер, подсмотренный им на щитке во дворе старого дома. – Скажите хоть, по какому номеру они в Германию звонили? А то отпираются, такие мерзавцы!

– … – Ну, вот и отлично, я записал. Спасибо вам большое. Если вы не замужем, то хорошего вам мужа, – Сиверов резко ударил ребром ладони по рычагу аппарата и посмотрел на Шелковникова.

– Ни хрена у тебя не получится, – прошипел тот.

– Получится. Тебя этот человек в лицо не знает.

Художник Лебедев поливал на кухне цветы, когда, взглянув в окно, увидел в своей мастерской свет, пробивающийся из-за штор.

«Черт подери, – пробормотал Лебедев, – никак, Пал Палыч явился. Неплохо бы его еще потрясти насчет денег, а то заберет картины, и поминай как звали».

Лебедев быстро оделся и, как был, в спортивных штанах, сунув ноги в зимние ботинки и набросив на плечи меховую куртку, засеменил через двор, боясь, что Шелковников уйдет раньше, чем он поспеет. Художник немного удивился, не увидев у крыльца машины Шелковникова, но особо раздумывать над этим не стал и поспешил наверх. Он дернул дверь, та не поддалась.

– Пал Палыч! Это я!

Сиверов подошел к двери, пряча свой тяжелый армейский кольт за спиной. Он рывком распахнул дверь и, схватив Лебедева за отворот куртки, швырнул его в мастерскую. Хоть Лебедев и был мужчиной довольно-таки грузным и весил под сто килограммов, он полетел, как плюшевый мишка, и едва удержался на ногах, схватившись за стеллаж.

– Ты что? Ты чего? Кто такой?

Но то, что он увидел, заставило его замолчать.

У него подкосились ноги: на полу, окровавленный, сидел сам Павел Павлович Шелковников. Голова его была перепачкана кровью и краской, одет он был в какие-то грязные лохмотья: грязная фуфайка, кирзовые сапоги, вымазанные в побелке.

– Стой спокойно, – грозно сказал Сиверов, наставляя пистолет прямо в лицо художнику Лебедеву.

Тот обезумел от страха. Чтобы Шелковников, его всесильный покровитель, лежал связанный, избитый – такого Лебедев даже представить себе не мог.

– Мне твой дружок задолжал. Где картины? – рявкнул Сиверов, щелкая предохранителем.

Лебедев смотрел на Шелковникова.

– Молчи, – прошипел тот.

Но Борис Иванович трезво оценил обстановку.

Шелковников связан, а этот, с пистолетом, явно церемониться не станет, больно вид у него решительный и злой. Нажмет на курок и всадит пулю в живот. Почему-то именно выстрела в живот художник Лебедев боялся панически: он четко себе представил, как пуля пробьет кишки и застрянет в позвоночнике.

«Боже, это такая боль!»

– Там, – суетливо показал он рукой, и тут же, испугавшись своего резкого движения, съежился и втянул голову в плечи.

– Где – там? Достань, – приказал Сиверов железным голосом.

Лебедев поспешно вытащил из-под стеллажа грязную стремянку, развернул ее и начал взбираться по скрипучим деревянным ступенькам. Едва не свалившись от страха, он залез наверх, стянул мешок с гипсового слепка, снял голову, запустил руку в Дырку и извлек рулон.

– Вот, пожалуйста, это все не мое, – выдохнул он.

Глеб принял картины, тем же ржавым ножом, которым Шелковников вскрывал консервную банку, перерезал веревку и развернул рулон. Быстро пересчитал – восемь старых холстов, знакомых ему по фотографиям.

– Ну, вот видишь, – сказал он, обращаясь к Шелковникову, – теперь картины у меня, и ты в моих руках.

Чего у меня нет, так это денег, но думаю, скоро я смогу получить и их.

И тут же, достав из кармана свой телефон, он набрал номер генерала ФСБ Федора Филипповича Потапчука.

– Алло, это я, – сказал Глеб.

– Черт бы тебя побрал! Ты такого наворотил…

– Ладно, ладно, вы же обо мне никому не рассказали? Короче, я нахожусь на Малой Грузинской, знаете такую улицу? Дом номер семнадцать, вход со двора, последний этаж, мастерская художника Лебедева. Так вот, приезжайте туда. Шелковников привязан к батарее, картины лежат на столе, все восемь. Я не большой ценитель, но, кажется, это те самые. Те? – наведя пистолет на Шелковникова, спросил Глеб. Тот со злостью плюнул в сторону. – Шелковников подтверждает.

– Выезжаю, – услышал Глеб короткий ответ генерала. В голосе Потапчука слышалась шальная радость, и он даже не пытался ее скрыть.

Сиверов подхватил со стола черную перчатку и вышел за дверь, вытолкав еще не пришедшего в себя художника.

Через три дня в гостинице «Украина», в пятьсот пятьдесят третьем номере произошла встреча двух элегантно одетых мужчин – немца и русского. Разговаривали они по-немецки, совсем недолго, минут пять.

Немец, прилетевший в Москву по поручению одного из директоров «Дойче банка» Ганса Отто фон Рунге, во время переговоров то и дело поглядывал на правую руку своего собеседника – неподвижную, затянутую в черную лайковую перчатку. Его все так и подмывало спросить: «Что у вас с рукой, господин Шелковников?».

Этот вопрос ему хотелось задать и барону фон Рунге, когда тот описывал ему Шелковникова, несколько раз упомянув как особую примету перчатку, которую тот никогда не снимает с руки. Но вопрос так и остался незаданным… Плоский атташе-кейс с деньгами лежал на журнальном столике из карельской березы, рядом с ним покоился пластмассовый тубус, в каких обычно носят чертежи.

Обменявшись кейсом и тубусом, оба – и русский, и немец – проверили содержимое. Судя по всему, и тот и другой остались довольны. В кейсе, как и было обещано Шелковникову, когда он звонил из московского двора, лежала половина его гонорара – пятьсот тысяч долларов; половина, поскольку он не сумел вывезти картины из России. А в тубусе были восемь искусно выполненных покойным реставратором Брусковицким копий картин из коллекции барона фон Рунге.

…Через несколько дней посол России в Германии в присутствии канцлера Гельмута Коля, торжественно вручил барону Гансу Отто фон Рунге полную коллекцию из замка его отца, вывезенную советскими войсками в 1946 году и полвека хранившуюся в областном краеведческом музее города Смоленска. И Гансу Отто фон Рунге ничего не оставалось, как принять дар подобающим образом. Он один из присутствующих знал, что его кровные полмиллиона долларов были выложены за восемь поддельных холстов. На другой же день ему пришлось проголосовать на совете директоров «Дойче банка» за выделение внеочередного транша – миллиардного кредита для России, – хотя хитрый барон и рассчитывал, что, подняв скандал вокруг коллекции своего отца, сможет сорвать выдачу кредита.

И дискредитировать Россию.

Генерал Потапчук, оставив машину в соседнем дворе, сидел в беседке с Глебом Сиверовым. Между ними стояла недопитая бутылка дорогого коньяка, а в ногах Сиверов примостил плоский атташе-кейс, проделавший путь из Германии в Москву.

– Даже и не знаю, как тебя отблагодарить…

– Все в порядке, Федор Филиппович, не надо меня благодарить. Я свою работу делал. Лучше подскажите, что делать с этим. – Глеб постучал носком башмака по упругой коже кейса.

– Знаешь, Глеб, я мог бы, в принципе, об этом и не знать. А ты мог бы мне и не говорить…

Наряд из трех омоновцев – два сержанта и капитан – проходил через двор, и младший сержант, покосившись на двух мужчин, сидевших в беседке и распивавших коньяк, предложил:

– Может, тряхнем этих?

Капитан приложил палец к виску и, покрутив им, сказал:

– Ты что, не видел в соседнем дворе тачку с антенной спецсвязи и с темными стеклами, с государственными номерами? Иди, попробуй, если очень смелый.

– Так это что, те самые, что месяц назад…

– А ты думал!

– Один генерал, а второй кто? – прошептал младший сержант капитану.

– Кто, кто.., хрен в кожаном пальто. – И капитан, прибавив шаг, поспешил покинуть двор.