Большая медведица смотрит на город

Два праздника в одном дне

Осенью все чаще и чаще хмурые тучи прогибаются до того, что задевают крыши домов. Тогда между небом и землей остается совсем мало света, день становится похожим на вечер, а вечер на ночь.

Год назад, когда Бориска был еще маленьким, в такой вот темный день мы стояли с ним у окна и смотрели на улицу. Мимо летел желтый лист и на темном фоне казался особенно ярким. Я подумал, что он похож на искру от вечернего костра, улетающую в темноту. Но Бориска вдруг сказал о нем, как о человеке: «Посмотри, дядя Саша, лист хорошо загорел за лето!»

Мне понравились его слова, и я написал маленький стишок о листе. Но все забывал отдать Бориске. А теперь решил: пусть он прочтет и вспомнит, как мы с ним стояли у окна и смотрели на улицу. А там -

Я не забыл о загорелом листе еще и потому, что он, после слов Бориски, показался мне мужественным. Ведь бывают люди, которые любят рассказывать про свои болезни. Придет такой человек к тебе в гости и, вместо того чтобы поддержать веселый разговор, поговорить о разных интересных событиях, начинает жаловаться, рассказывает о прыщике, который вскочил у него на шее. Или о том, как сильно у него болел вчера живот. Или… Впрочем, болезней так много, что перечислять можно бесконечно. Рассказывать о них надо врачу, а не хозяевам, не гостям.

Вот о чем я думал, когда шел к Бориске на день рождения. Он совпал с другим праздником — освобождением Сороки.

Собираясь в гости, я надел свой самый лучший костюм и захватил подарки.

Буку — стакан кедровых орехов.

Сороке — блестящий кругляшок на цепочке.

Бориске — коробку шоколадных конфет и металлического робота высотой в двадцать сантиметров. Робота совсем недавно подарили мне студенты электротехнического института. Я знаю, что подарки передаривать нельзя. Но лучшего подарка для Бориски никак не мог найти. А робот был очень хорош! Стоило включить, поднять вверх небольшой рычажок на его спине, как железный человечек шел вперед, останавливался, поворачивался, двигал руками. Внутри человечка находилась батарейка, что-то слегка гудело, а глаза — светились.

Когда я пришел, Бука и Бориски дома не было. Они уехали искать Машеньку.

А Сорока была дома. Она посмотрела с книжного шкафа без особого любопытства и на мое «здравствуй!» лишь слегка кивнула: «Здравствуй, мол, здравствуй, но я тебя не знаю».

Борискина мама хлопотала на кухне.

— Много гостей придет? — спросил я.

— Никого не ждем больше, — ответила она, раскатывая тесто, — Борискины друзья еще на дачах.

Я предложил помочь, но она сказала:

— Нет, спасибо. Мне осталось только поставить в духовку пирог. Я немного задержалась с ним — хотела, чтобы он был горяченький, с пылу с жару. Вы, мужчины, побеседуйте пока без меня.

И тогда мы с Борискиным папой сели в кресла и поговорили о последних новостях, о погоде и о том, как охраняется природа.

— Здесь нельзя успокаиваться, — сказал он. — Вот если мы решим, что сделали всё, — это опасно. Тогда, боюсь, в один прекрасный день человечество со всей массой изобретенных им машин и написанных книг может оказаться среди пустыни.

Он замолчал, а я представил себе сгрудившееся человечество в тени высоковольтной опоры. А вокруг — автомобили разных марок, шкафы с книгами…

Тут появился Бориска.

— Нашли Машеньку? — спросил папа.

— Бук плохо запомнил дорогу, — сказал Бориска. — Завтра снова поедем. Обязательно найдем!

Я поздравил Бориску с днем рождения и отдал подарки.

— Ого! — воскликнул Бориска, схватив робота и не обращая никакого внимания на коробку конфет.

— Он может ходить и смотреть, — пояснил я. — Надо только перевести в верхнее положение вот этот рычажок…

Бориска моментально щелкнул рычажком.

Глаза у робота вспыхнули зеленоватым светом, и он пошел по полу прямо на Бука — тот лежал, вытянувшись вдоль половицы.

Бук всполошился. Перевернулся через спину, вскочил, хотел отпрыгнуть. Но сзади него была стена. Тогда он прыгнул вперед, налетел на робота и сбил его с ног. После этого он испугался еще больше, метнулся на кровать и спрятался за подушку.

А робот остался лежать на полу. Глаза его горели. Ноги продолжали двигаться. Казалось, будто он выполняет одно из гимнастических упражнений, следя за тем, чтобы равномерно делать вдох-выдох, вдох-выдох…

— Смотррите, смотррите, ха-ха-ха! — затрещала Сорока. — Нам подаррили физкультуррника. Надо поставить его на голову — тогда он еще смешнее станет болтать ногами.

И она подскочила к нему. В этот момент роботу удалось встать.

— Ой! — воскликнула Сорока и попятилась под кровать.

— Уберрите, уберрите его подальше, — стрекотнула она оттуда. — К таким странным существам надо привыкать постепенно.

Бориска выключил робота, поставил на книжную полку и спросил:

— А как его зовут?

Я не был готов к ответу на такой вопрос. У робота — так уж получилось! — не было имени. Когда я выступал у студентов, они подарили мне робота и ничего не сказали насчет имени. И сам я не догадался его как-нибудь назвать.

Об этом я и хотел сказать Бориске. Но меня опередила Сорока.

— Рразумеется, — довольно ехидно произнесла она, выходя из-под кровати на середину комнаты. — Рразумеется, — почти презрительно повторила она, поводя здоровым крылом в сторону книжной полки, — у него нет даже имени! Понимаете, он безымянный! Любую собаку зовут как-то. А у него нет никакого имени. Поэтому он и выглядит так странно, что у него нет даже крохотного имени!

Сорока собиралась продолжать свою ехидную речь. И почувствовал: она хочет унизить робота, отыграться на нем за свой испуг. И сказал:

— Не тарахти понапрасну. У робота есть имя. Его зовут Флаксом. Робот Флакс. Что ты теперь скажешь? Может, тебе не нравится его имя?

— Не знаю… — растерянно стрекотнула Сорока и задумалась.

Надо сказать, что и я немного растерялся. Никак не мог сообразить, почему именно так назвал робота. Просто мелькнуло в голове слово, которое показалось подходящим.

Мы все замолчали. И неизвестно, сколько бы тянулось это странное молчание, если бы его не прервал Бук.

— Флакса-плакса, флакса-клякса, флакс-клякс, — сказал он, удобно привалившись спиной к подушке.

— Ура! — вдруг крикнул он. — Чур, я первый придумал! Когда робот будет ходить, мы, вместо того чтобы командовать по старинке «раз-два, раз-два», можем командовать так: «флакс-клякс, флакс-клякс…» Здорово?

— Пррравильно! — обрадовалась Сорока и от восторга даже клюнула половицу. — Мы будем очень интересно играть в это флакс-клякс!

— Не смейте обижать нашего нового друга! — предупредил Бориска. — Я никому не разрешу дразнить его, запомните.

Бориска так рассердился, что даже топнул ногой.

Бук обиженно отвернулся, всем своим видом показывая, что ему не нравится, как Бориска отнесся к роботу.

А мне показалось, что у робота на мгновенье благодарно вспыхнули глаза зеленоватым светом.

— Хм, — произнесла Сорока, — подумаешь, какой фон-барон выискался. Никто и не собирается его обижать. Повеселиться нельзя. Вот тебе и два праздника в одном дне! Если дальше так пойдет — все мы быстренько умрем от скуки…

— Вряд ли, — сказал я. — Во всяком случае, тебе это не грозит. Тем более, что у меня есть и еще подарок. Кому он предназначается, как ты думаешь?

— Мне, только мне! — встрепенулась Сорока и даже взъерошилась от любопытства.

— Угадала, — сказал я и достал из кармана цепочку с блестящим кругляшком.

— Пррекрасная дррагоценность, какая пррекрасная дррагоценность! — воскликнула Сорока. И набросив цепочку на шею, спросила: — Есть в этом доме зеркало? Почему я нигде не вижу зеркала? Мне срочно надо посмотреться в него!

— Зеркало в коридоре, — сказал Бук. — Оно висит на стене и ждет не дождется, пока ты в него посмотришься.

Бук произнес это так мрачно, что сразу стало понятно: он очень недоволен. Он тоже хотел бы получить подарок. Я высыпал на покрывало, рядом с подушкой, орехи.

— Вот, — сказал я. — Ты, наверное, думал, будто о тебе забыли?

— Спасибо, — вежливо и с достоинством ответил Бук. И скосил один глаз на орехи, что-то соображая. Вдруг он вскочил.

— Мне нужен заплечный мешок, куда бы я мог сложить эти орехи. Мои защечные мешки слишком малы. Ты мне дашь большой мешок? — спросил он у Бориски.

— Надо спросить у мамы, — сказал Бориска. — Мама! — крикнул он. — Сшей Буку заплечный мешок для кедровых орехов. С лямочками. Чтобы он мог носить его на спине!

— Да, — попросил Бук, — пусть он обязательно будет с удобными лямочками.

— Позже, позже, — сказала мама. — Видишь, сколько у меня сегодня забот: надо накрыть на стол, не опоздать бы вынуть из духовки пирог…

— Пирог может подождать. И стол тоже. Ну как вы не понимаете, что мне срочно необходим небольшой заплечный мешок для орехов, — почти простонал Бук.

Маме пришлось выполнить его настойчивую просьбу. Иначе он не отцепился бы. Мама уже знала, что Бук, если ему что-нибудь очень нужно, не только просит — это она еще могла бы выдержать и не уступить, — а вспрыгивает на плечо, может пробежать даже по спине.

Вспрыгиваний мама терпеть не могла. Она боялась, что коготки Бука порвут платье.

Поэтому через пятнадцать минут Буку уже не надо было повторять просьбу. Мама сшила ему заплечный мешок с синими лямочками из кусочка завалявшейся в комоде парусины.

Бук примерил, легко ли заплечный мешок снимается и надевается. И только после этого сложил в него орехи.

— Как я не додумался до этого раньше, — сказал он сам себе. — Такое удобство! Теперь можно будет всегда иметь при себе запас орехов…

Бук не расстался с мешком даже тогда, когда Борискин папа пригласил всех к столу — так и сел, не снимая его с плеч, около Борискиной тарелки.

И сразу же начал вертеться.

Он то заглядывал в салатницу, то ему надо было попробовать яблоки и груши.

Бук тянулся решительно ко всему на столе, задевая мешком тарелки и вазочки.

Если бы не Борискин день рождения, папа ни за что не потерпел бы такого безобразия. Но в этот день у папы и мамы было прекрасное настроение. И папа, посматривая на подаренный сыну фотоаппарат, стал вспоминать о том времени, когда сам ходил в школу.

— Вот когда я был маленьким… — начал папа, поддевая специальной лопаточкой с блюда кусок пирога.

— Когда ты был маленьким… — подхватил Бориска и чуть заметно улыбнулся, — тогда не пекли таких вкусных пирогов и не дарили мальчикам дорогих фотоаппаратов. Ты об этом хочешь напомнить?

— Не насмешничай, — сказал папа, укладывая пирог на тарелку. — Ты еще многого не понимаешь. Тогда я был чуть постарше тебя, но мне уже приходилось работать, спасать урожаи.

— А мы… — вмешалась Сорока, — мы солнце спасли.

— Да! — подтвердил Бук, поворачиваясь к папе. — Сорока правильно заметила. Мы — я, Бориска, Сорока и Машенька — спасли даже солнце. Лохматая туча, которая гналась за ним, так и осталась ни с чем. Мы отманили тучу на себя.

— А помнишь, как туча хотела сбить нас с дерева молнией и ударить громом? — стал вспоминать Бориска. — Машенька так испугалась, что готова была залезть ко мне в карман.

— Точно. Машенька очень хотела залезть в Борискин карман, — подтвердила Сорока. — Это я посоветовала ей не залезать, предупредила, что трудно будет вылезать из кармана. Ах, как нам тогда было страшно и весело!..

— Вот видишь, папа, — сказал Бориска, — и мы совсем не такие бессильные, как тебе иногда кажется.

— Не спорьте, — улыбнулась мама. — Все любят говорить о тех хороших делах, которые они совершили. Ведь не только папа вспоминает. Ты и твои друзья — вы тоже сейчас рассказали о том, как спасли солнце. Разве это плохо? Важно, чтобы побольше было таких хороших дел, о которых не стыдно вспоминать.

— Правильно. Это совершенно правильно, — согласилась Сорока. — И поэтому я хочу сообщить вам, что, пока вы говорили, я уже совершила хорошее дело — сочинила песенку и непременно спою вам ее, если вы не станете возражать.

— Просим! — сказал папа.

— Что за песенку ты сочинила? — спросила мама.

— Быстро же ты успела… — недоверчиво сказал Бук.

— А я все хорошее делаю очень быстро, — заметила Сорока. — Одну минуточку… Перед тем, как петь, мне просто необходимо прополоскать горло.

И она сунула клюв в Борискину чашку с чаем.

— Теперь я готова! — заявила Сорока, вытерев клюв о скатерть.

После этого она слегка напыжилась, набрала полную грудь воздуха и объявила:

— Сейчас будет исполнена песенка о хороших делах и дружбе. Слова Сороки. Музыка народная. Исполнительница не совсем еще здорова и поэтому просит тишины и исключительного внимания.

Объявив свое выступление, Сорока вышагнула на середину стола, распахнула здоровое крыло и запела:

Спев это, Сорока сделала паузу.

Папа хлопнул было в ладоши и хотел крикнуть «Браво!», но Сорока замахала крылом: погодите, мол, еще не все!

— Валяй дальше, — сказал Бук.

— Ииэх! — крикнула Сорока и, притопнув ногой, пошла кружиться, опрокидывая чашки и припевая:

— Пошла выхваляться! — сказал Бук. — Орехи пощелкать, что ли?

И он снял со спины мешок.

А Сорока в это время раскланивалась направо и налево, налево и направо. Она была довольна. Папа с мамой смеялись и громко хлопали ей.

— Спасибо, спасибо за внимание, — повторяла Сорока, шаркая лапкой по скатерти. — Теперь надо сфотографироваться на память! — заявила она, откланявшись. — Пусть новый Борискин фотоаппарат сфотографирует нас.

— Что ж, — сказал папа, — я не возражаю. Давайте только выберем место, где получше освещение.

Место выбирали долго. Передвигали, раздвигали и сдвигали стулья. Наконец уселись.

— Сядьте еще теснее, — сказал Бориска, заглядывая в видоискатель.

— А ты чего? — спросил он Бука, который, не принимая участия во всеобщей суматохе, по-прежнему сидел на столе и щелкал орехи, бросая скорлупки на тарелку.

— Иду, — неохотно сказал Бук и, подхватив мешок, заковылял к группе фотографирующихся.

— Скорее, — поторопил его Бориска, — сейчас начнется съемка!

Он подождал, пока Бук усядется впереди всех на пол, поставил аппарат на край стола, включил автоматический спуск, чтобы самому сняться вместе со всеми, и поспешил занять место между папой и мамой. Торопясь, — фотоаппарат уже жужжал и вот-вот должен был щелкнуть — Бориска толкнул ногой заплечный мешок Бука. Мешок опрокинулся. Орехи рассыпались.

— Мои орехи! — крикнул Бук и вскочил.

В этот момент аппарат громко щелкнул, запечатлев на пленку всех внимательно смотревших в объектив, а также Бука, растерянно стоящего перед рассыпанными орехами.

Прощаясь, я спросил Сороку:

— Как твое крыло, очень еще болит?

— Крыло почти прошло, — ответила Сорока, поблескивая возбужденными глазами. — Борискина мама помазала его каким-то лекарством, и я послезавтра снова смогу летать. А что, — спросила она меня в свою очередь, — вы на самом деле собираетесь писать о нас вторую сказку?

— Конечно, — ответил я. — Меня об этом попросили ребята.

— Тогда не забудьте написать и о том, какую хорошую песню я сочинила и как прекрасно спела ее! — попросила Сорока, поправляя перед зеркалом перья и кокетливо покачивая блестящим кругляшком.