Большое соло для Антона

XVIII Летосчисление по косулям

Зима была чрезвычайно мягкой. За исключением нескольких снежных бурь. С конца октября, то есть еще осенью, снег уже почти не падал до самого февраля. Даже несмотря на то, что Антон Л. из-за того случая через несколько недель после катастрофы больше не знал точно и так никогда и не узнал, какой же наступил день, он все равно не вспоминал ни о Рождестве, ни о Новом годе. И только в тот день в феврале, когда выпал снег, ему пришла мысль: «А у нас уже наступил Новый год. У кого это, у нас?» – Антон Л. запнулся, после чего сказал: «Курфюрст, заяц и я».

Курфюрста он не навещал уже довольно давно, хотя замочек и стоял в каких-то двухстах метрах от его замка. Антон Л. вообще теперь больше никуда из своего замка не высовывался. Он приносил дрова, то есть мебель, из самых ближних домов, брал конфеты и шоколад в новом кондитерском магазине (напротив банковского филиала, который он пустил в топку), стрелял дичь, из которой готовил жаркое. Питание одними консервами он прекратил с тех пор, как консервы, которые он открывал, стали видимо подпорченными. Дело дошло до того, что ему приходилось открывать по шесть банок, чтобы найти среди них одну съедобную. (Кстати, Соня ела и порченые консервы). Поначалу, когда он еще жил в гостинице, то охотился только на небольших животных, в основном на птиц: фазанов, куропаток, перепелов, позднее же от случая к случаю на зайцев. Он научился потрошить животных и снимать с них шкуры. Жарить стало значительно труднее, потому что не хватало жира. Все масло, весь маргарин, все упаковки с жиром для жарки, которые он находил в кишащих мышами, крысами и паразитами продуктовых магазинах, были уже прогорклыми. Лишь только оливковое масло в банках или в бутылках сохранялось дольше. Но и эти запасы, что можно было предвидеть, если не закончатся, то испортятся. Зимой, то есть настоящей зимой, в феврале, когда выпал снег, Антон Л. подстрелил косулю. С высокой позиции на крыше замка он мог следить за животными, забредшими в парк. Сюда приходили косули, дикие свиньи и даже олени, привлеченные корой на деревьях. Это была одна из тех ночей, когда он проснулся от какого-то звука. Вообще-то сон его был спокойным и глубоким, как у Сони. Но в ту ночь он проснулся: раздалось протяжное, душераздирающее завывание. Он встал с кровати и выглянул в окно. Ясная лунная ночь. Голые деревья отбрасывали на снег черные сетеобразные тени. Сквозь эти сети рыскали тени, все время в одном направлении. Одна тень на мгновение приостановилась: сверкнула пара глаз. Не возникало никакого сомнения – это были волки.

«Я был бы счастлив, – подумал Антон Л., – если бы они не сделали ничего зайцу Якобу. Что до меня, то в парке и так достаточно всякой живности».

С наступлением дня волки исчезли, днем Антон Л. еще никогда волков не видел. Заяц же Якоб был слишком хитрым, чтобы волки смогли его отыскать.

То, что зайца звали Якоб, сказал сам заяц.

– Меня зовут Якоб, – сказал он, – с буквой «б».

Антон Л. стоял на маленьком балконе в своей спальне и смотрел вниз на парк. Тогда и пришел заяц, сел на задние лапы, после чего завел разговор, простой разговор о погоде, какие у нее перспективы и так далее.

– Но это же невозможно – сказал Антон Л., – я же не брежу, я не сошел с ума, но это же невозможно, чтобы вы говорили. Или, может, я все-таки рехнулся?

– Разумеется, что ты не рехнулся, – ответил заяц, – Все это имеет совершенно естественное объяснение. Неужели ты не замечаешь, что я не говорю ничего другого, кроме того, о чем думаешь ты сам или о чем ты мог бы думать? С курфюрстом ведь та же история.

– Так значит, на самом деле вы не разговариваете?

– Нет, конечно же, я на самом деле не разговариваю. Где же это слыхано, чтобы заяц разговаривал, или памятник…

– …или игуана.

– Да, или игуана, – сказал заяц, – Во мне ты слышишь себя самого. Это уже давно известный психологический феномен. Помочь тебе разобраться с этой проблемой?

– Вы имеете в виду, когда слышишь голоса?…

– Ты читал об обошедшем на парусах вокруг света Чичестере, который на протяжении долгих недель совсем один был в море на своей лодке.

– Он слышал, как разговаривали водяные дыры.

– Видишь, тебе это известно. Я не могу сказать тебе ничего больше, кроме того, что ты уже знаешь сам и что хранится в потайных уголках твоего сознания. Чичестер был трезвомыслящим британцем, тем не менее он разговаривал с водяными дырами. И ты читал также о замурованных шахтерах, которые тоже слышали голоса и даже видели какие-то картины.

– А откуда берется этот феномен?

– Я не знаю, потому что этого ты не знаешь и никогда не знал.

– Сейчас меня заинтересовало: а не один ли вы из тех зайцев, которых я выпустил из клеток в гостинице?

– Когда это было?

– Прошлым летом.

– Ну, с тех пор у нас, зайцев, прошло уже два поколения.

– Ах так, тогда, наверное, вы происходите от одного из тех зайцев?

– Мы, зайцы, генеалогией не занимаемся.

Антон Л. засмеялся.

– Конечно. Вы не можете этого знать, потому что этого не знаю я.

– Именно так оно, наверное, и есть.

– Лишь одно меня смущает, – сказал Антон Л, – вы сказали, что вас зовут Якоб…

– Ты можешь спокойно говорить мне ты.

– Хорошо: ты сказал, что тебя зовут Якоб. Откуда же взялось это имя? Откуда же я мог это знать?

– Так вот! Твоего прадеда по отцовской линии звали Якоб, Якоб Л., дед твоего отца.

– Ах да, правильно. Так значит, зайцы все-таки занимаются генеалогией?

– Лишь только человеческой.

После этого Антон Л. принял решение в зайцев больше не стрелять. Но и без этого было удобнее и практичнее охотиться на косуль, особенно после того, как он получше осмотрелся на курфюрстской кухне и обнаружил инструмент, который был известен ему лишь понаслышке да еще из всяких исторических фильмов: вертел. Он изучил механизм, затем насадил ободранную и выпотрошенную косулю на вертел, зажег огонь из дорогого банковского оборудования и, медленно поворачивая, принялся жарить животное в собственном соку. Местами оно подгорело, но в общем было вкусным. Кулинарных претензий у Антона Л. не было уже давно. И мишура с тарелками и столовыми приборами тоже была отброшена. Он взял охотничий нож, отрезал себе кусок – внутри он был еще с кровью. Тогда одной рукой он продолжил вращать вертел, а другой держал над огнем нанизанный на охотничий нож кусок. Время от времени он от него откусывал. Очень скоро Антон – Л. почувствовал вкус к мясу с кровью. После каждого откусывания он делал глоток из бутылки. Шампанское, к счастью, не портилось. Насытившись, он прекратил вращать вертел и засыпал огонь золой. Кстати, даже Соня, когда он ей отрезал мелкие кусочки, ела жареное мясо.

Неделю или полторы косуля продержалась на вертеле, причем было заметно, что Антон Л. ел лишь самые лучшие куски. К концу недели мясо стало довольно жестким и по вкусу напоминало угли. «Наверное, это хорошо для пищеварения», – подумал Антон Л.

(Здесь, вероятно, стоило бы сказать об одной проблеме, о которой кто-нибудь из читателей уже явно подумал: пока Антон Л. жил в гостинице, трудностей не возникало. Была вода, а вместе с ней работала и канализация. Апартаменты исчезнувшего господина Пфайвестля имели, конечно же, свой собственный туалет. Принцесса, которая жила в замке, своего собственного туалета не имела. Тогда, в восемнадцатом веке, об этих делах думали совершенно иначе. Но в большом замке, в курфюрстской Резиденции, туалеты, несомненно, были строительными дополнениями двадцатого века – последнего – столетия. Ближайший к замку Антона Л. туалет находился за комнатой портье и билетными кассами музея драгоценностей. Но и этот туалет был для ночной, утренней или просто неотложной соответственной потребности слишком далеко. В таких случаях Антон Л. использовал – как, наверное, в свое время и сама принцесса – посудину из фарфора, стоявшую в незаметном ящике под обшивкой стены возле кровати. На этой скрытой от чужих глаз посудине конструкция не заканчивалась. «Этого в школе не проходят», – подумал про себя Антон Л. В восемнадцатом веке они тоже не были дураками. Потайной ящичек имел своеобразную воронку из эмали, откуда труба вела вниз и за замок. Пока была зима и лежал снег, Антон Л. все время нагребал его на это место, что помогало. Уже весной, а особенно когда по-настоящему наступило лето, от этого места стал распространяться такой запах, который заполонил весь замок. На Антона Л. это никак не влияло, он уже давно перестал воспринимать запахи. Потайной ящичек пах точно так же. В несметных количествах налетели мухи. Но и это не мешало Антону Л. – а еще меньше снова проснувшейся Соне, которая с удовольствием этих мух пожирала, – но когда он однажды при открытом окне зевнул и случайно проглотил при этом целую пригоршню мух, то принял решение эти затруднения устранить. Кстати, и курфюрст во время первого его посещения весной пожаловался на вонь, которая исходила от Антона Л. Курфюрст посоветовал устроить выгребную яму, а кроме того, чтобы время от времени Антон Л. выливал в эмалированную воронку потайного ящичка чан воды.

Таким образом, Антон Л. выкопал позади замочка большую яму в том месте, где заканчивалась труба, идущая сверху. Время от времени он забрасывал в яму некоторое количество вынутой земли. Растительность на этом месте уже ранней весной росла особенно буйно.

В гостинице Антон Л. вел дневник на обоях. В последнее время в замочке он еще вел счет дням: каждый день он делал зарубку на деревянной обшивке своей спальни, но уже в скором времени он сбился, не помня, сделал ли он вчера зарубку или нет. Он так и оставил эту затею. Само собой возникло новое летосчисление: по «косулям».

В то время, когда Антон Л. ел уже шестую косулю – то есть примерно в конце февраля или в начале марта, – он снова проснулся среди ночи. Весь предыдущий день напролет шел снег, и даже тогда, когда он перед тем, как лечь в постель, посмотрел в окно, падали медленные, большие хлопья. Было тихо. Когда Антон Л. проснулся, стояла – эта мысль моментально молнией пронеслась в его мозгу – снова тишина, но тишина совершенно другого рода. Это была тишина после предшествовавшего ей шума. Не этот ли шум разбудил Антона Л.? Или, может, его разбудила наступившая за ним тишина? Несколько минут он продолжал лежать в кровати, затем приподнялся и прислушался. Ничего не было слышно. Он встал с кровати и выглянул в окно. Снегопад прекратился, и было на удивление светло. Антон Л. вспомнил о том бледном свечении, которое, как ему казалось, увидел в полусне. Антон Л. спустился вниз. Соня тоже проснулась и сидела, как сидела почти всегда, на треугольном столике с консолями. Антон Л. снова поднялся наверх, натянул сапоги и втиснулся в набитую ватой охотничью куртку. После этого он поднялся на свой высокий наблюдательный пункт.

Небо было красновато-голубым. От горизонта поднимались четыре языка: один за Резиденцией курфюрста на юге (был виден лишь самый верхний край этого языка), другой за рядом домов, которые отделяли сад замка от Луитпольд-аллее на западе, один позади кавалерских корпусов, служащих границей дворцового сада на севере, и один за высокими, голыми, покрытыми толстым слоем снега деревьями восточнее маленького озерца. Языки были горизонтально прочерчены полосами, словно подернутые тонкими облаками. В первое мгновение Антон Л. вспомнил о таком феномене, как северное сияние. Языки не переливались, спокойно стояли на небе, красновато-желтые, но через несколько минут Антон Л. определил, что они все-таки двигались. Он определил это по южному языку, который в конце концов полностью исчез за высоким черным силуэтом Резиденции. Языки стали более низкими, но при этом и более широкими. У него сложилось впечатление, будто этот световой эффект вышел из какого-то загадочного явления в зените над городом и теперь снова исчезает за горизонтом.

Было очень светло. Толстый, только что выпавший снег блестел красно-желтым отражением от языков на небе. На выступах Резиденции, на карнизах над окнами, на ризалитах и картушах лежал снег. И этот снег отсвечивал красными и желтыми бликами. Фасад выглядел так, словно его украсили гирляндами, кровавыми гирляндами.

«Сейчас оно придет снова, на этот раз оно заберет и меня, – подумал Антон Л., – тогда оно забрало всех. Прошел уже год. Прошел год? Нет, год еще не прошел…»

Не было слышно ни звука, все еще не было.

Языки продолжали опускаться, расширялись по горизонту, края языков, их выбросы, медленно приближались друг к другу. В одном месте, в том самом, где восточный язык должен был встретиться с северным, Антон Л. мог наблюдать (в других местах окружающие дома были слишком высокими): языки вроде как заволновались, изменили цвет с красновато-желтого на бледновато-желтый, стали лизать друг друга. В то самое мгновение, когда языки соприкоснулись, разразилась буря. Но прямо перед этим выскочила лошадь. Наверное, она все это время стояла, плотно прижавшись к стене замочка, поэтому Антон Л. видеть ее не мог. Это была большая светлая лошадь. Она галопом помчалась вдоль озера, так что за ней поднялось облако снега, и исчезла в темноте под деревьями и в непроглядной стене снега, ибо буря поднимала свежий снег на высоту дома и сметала гирлянды с фасадов Резиденции. Это была буря, гудящая, как грозный хор тромбонов. Она ударила по Антону Л., словно доска, такая плотная, даже телесная. Она смела бы Антона Л. с платформы на крыше замочка, если бы была одна, но это было четыре бури. Четыре доски ударили по Антону Л. со всех четырех сторон. На какое-то мгновение Антону Л. показалось, что его сейчас сотрет в порошок. Он на ощупь двинулся назад до выкованных из железа поручней с инициалами «А.Л.» и крепко в них вцепился.

Подобно другому, огромному, но черному коню, на востоке выросла стена из туч, словно табун коней, становившаяся все выше по мере накатывания волн. Небо, после того как языки отошли. стало темным, почти черным. Тучи теперь казались еще более черными, более низкими. Вдруг из тучи ударила молния, сразу же за ней последовал оглушительный раскат грома. Словно оттого, что молния попала в Антона Л., пушистая боль пронзила левую сторону головы сверху донизу, застряла с левой стороны шеи и оставила жгучий след от виска до самой шеи. Левым глазом Антон Л. видел лишь только кровавый огонь, левым ухом он ничего больше не слышал.

Теперь молнии и раскаты грома следовали друг за другом очень быстро. Каждый из них действовал на болезненный след в голове Антона Л. так, словно сквозь голову протягивали раскаленную цепь. Антон Л., прижимая руку к левому глазу, на ощупь пробрался к люку в крыше и спустился вниз. Он снял охотничью куртку, а также сапоги. Затем лег в кровать. Боль обострилась: слева в челюсти. Она наполнялась, словно опухоль, и импульсивно там бушевала. Это болел зуб, тот же, что и тогда, у военного памятника. Обо сне этой ночью никакой речи идти не могло. Тем не менее Антон Л. не мог сказать, когда же улеглась буря и снежный буран.

Утром стоял ледяной холод. Озеро было замерзшим. Еще до того, как взошло солнце, Антон Л., закутавшись в шарф, помчался в аптеку, находившуюся на другой стороне Луитпольд-аллее. Как бывшему ипохондрику ему были известны болеутоляющие средства. Ружейным прикладом он разбил стеклянную дверь, ногами выбил решетку. Он яростно прошелся по всем полкам: принял четыре таблетки аспирина, четыре – тогала, четыре – томапирина и четыре капсулы мелабона. В охотничьей сумке он сделал запас таблеток. (На подставке в аптеке стоял большой аквариум. В протухшей воде лежали скелеты рыб.) Когда Антон Л. снова вышел на улицу, то почувствовал себя очень странно. Он захромал на левую ногу. В животе появился шелковистый жар, на лбу выступил холодный пот. Не доходя до дворцового сада, он вырвал. Антон Л. доковылял до замочка и лег в постель. Боль немного утихла. Когда Антон Л – ему показалось, через продолжительное время – проснулся, зубная боль прошла, лишь в животе продолжало бурлить. Но это был всего лишь голод.

Антон Л. встал, спустился, бледный и заспанный, вниз и отправился в курфюрстскую кухню. Было светло, хмурый день. На дорожках лежал глубокий снег; он больше не смерзался.

В кухне на вертеле висел седьмой олень. Антон Л. был слишком голоден, чтобы разжигать огонь. Он достал охотничий нож и отхватил кусок полусырого мяса, посолил его и съел. Ему стало легче. Он съел еще один кусок, затем еще один. С новыми силами он вышел и снова возвратился к замочку. Заяц сидел перед дверью.

– Вот, – сказал Антон Л., – ты тоже это видел.

– Разумеется, – ответил заяц, – это навряд ли можно было не заметить.

– Что это было?

– Я думаю, – произнес заяц, – северное сияние.

– А ты уже когда-нибудь, я имею в виду раньше, видел северное сияние?

– Нет, – сказал заяц, – никогда. Но я представляю, что северное сияние выглядит именно так.

– Но это было на севере и на юге, на востоке и на западе.

– Я уже говорил, – повторил заяц, – этого не заметить было нельзя.

– Так значит это все-таки было не северное сияние?

– Я тоже над этим размышлял, – сказал заяц.

– А как размышлял?

– По-всякому размышлял.

– Может быть, это была всего лишь зимняя гроза? – спросил Антон Л.

– Зимние грозы случаются редко, – ответил заяц.

– Поэтому они такие призрачные и таинственные, – произнес Антон Л – Вероятно, все это имеет естественное объяснение.

– Вероятно, – подтвердил заяц.

– Поначалу мне стало страшно. Я даже подумал, что на этот раз оно заберет и меня.

– Такие издержки ради одного человека? – спросил заяц.

– Возможно, они кое-что на это израсходуют, подумал я, коль я уж все-таки самый последний.

– Не думаю, – сказал заяц, – все это имеет совершенно простое, естественное объяснение.

– Совсем простое?…

– Разумеется, если бы его понимать, – продолжил заяц, – если бы был, скажем, метеоролог или еще кто-нибудь.

– Гм, – недоумевал Антон Л, – Ты тоже видел лошадь?

– Я видел все, что видел ты.

Антон Л. обошел вокруг замочка. Заяц прыгал за ним. Следы копыт на снегу были уже размыты, но тем не менее проступали еще довольно четко.

– Тебе не привиделось, – подтвердил заяц.

– Нет, – сказал Антон Л., рассматривая следы копыт. – Это была реальная лошадь. Значит и остальное тоже все-таки было – я имею в виду, что все остальное тоже имеет естественное объяснение.

– Я только об этом все время и говорю, – продолжал заяц.

Антон Л. вернулся к двери замочка, заяц вместе с ним.

– Хочешь ко мне зайти?

– Спасибо, нет, – ответил заяц.

– Ну, ладно, – сказал Антон Л – Будь осторожен, чтобы тебя не нашли волки.

Заяц засмеялся и помчался прочь.