- Вопросов нет, товарищ инструктор, - заколебался я, - но, видите ли, боюсь, что эта тема не для нас. В принципе мы специалисты по лошадям.
- Ого! - присвистнул инструктор и с уважением посмотрел на меня. - Но снимки ипподромов мы еще не получили. Впрочем, техника заклада общая, однако, конечно, имеется своя специфика. Думаю, по этому вопросу с вами проведут особый инструктаж. А пока продолжайте курс.
В коридоре курсанты стояли маленькими группами, не смешиваясь. Я уловил итальянскую и немецкую речь. Но большинство курсантов - явно восточного типа говорили на незнакомом мне гортанном языке.
- Почему так много людей из кавказских республик? - тихо спросил я Женю. По-твоему, это армяне или грузины?
- Это - арабы. Я фарцевал когда-то около университета Лумумбы и арабский язык различаю.
Вообще вид у моего лихого Профессионала был жалкий. Может, не оправился еще парень после вчерашнего перепоя?
Следующий час занятий проходил в стрелковом тире. Стрельба стоя и с колена из пистолета. В далекой юности я когда-то посещал стрелковый кружок при районном Доме пионеров. Конечно, глаза да руки были не те. Я попадал почему-то влево от центра мишени, но пули ложились кучно, и инструктор, человек пожилой и тучный, даже меня похвалил.
Но потом были занятия по самбо. Жилистый араб несколько раз крутанул меня и припечатал к земле. Я чуть не взвыл.
- Женя, - сказал я в перерыве, - в гробу я видал эту Францию. Пора сматывать удочки.
- Но как? - тоскливо прошептал Женя.
Действительно, как? Для наших родственников, друзей, знакомых и вообще для всего прогрессивного человечества мы в настоящее время находимся в Сочи, отдыхаем после крупного выигрыша на берегу моря. Так, во всяком случае, я объяснил своему брату, а Женя - своей матери. Говорили, разумеется, по телефону, якобы с главпочтамта Сочи, а на самом деле - прямо из комнаты милиции, естественно, в присутствии Георгия Ивановича. Куда нас потом привезли после ресторана - я не понял. Машина долго петляла по загородному шоссе, а мы были заняты приятной беседой с товарищем полковником. Кажется, он сказал, что мы будем в каком-то спортивном лагере. Был ли назван точный адрес - не помню. Но я хорошо запомнил, что звонить отсюда нельзя и выходить за территорию лагеря "очень не рекомендуется". Полковник повторил это несколько раз таким тоном, что вопрос "почему?" отпал сам собой. Да и если мы бы захотели покинуть территорию? Во время утренней пробежки краем глаза я увидел за деревьями глухую, двухметровой высоты бетонную стену, увитую сверху колючей проволокой.
В обед нас кормили отменно. Подали суп харчо, киевскую котлету, компот. Я все уплел с неожиданным аппетитом. Стало веселее.
Вернувшись в нашу комнату, мы, не произнося ни слова, повалились на кровати и...
- Курсанты Холмогоров и Ломоносов! - словно над ухом раздался голос. - На занятия в восьмую секцию!
Я посмотрел на часы: удалось поспать минут сорок. Женя торопливо причесывался. Молча обменялись взглядами. Кажется, мы входим в ритм новой жизни.
В восьмой секции - крошечной комнатке над столовой - нас ждал очередной "товарищ инструктор". Как он был одет? Догадайтесь! Хватит ломать голову: "товарищ инструктор" был одет в легкий спортивный костюм синего цвета с белыми полосами - униформа советской олимпийской команды.
- Товарищи курсанты! Я буду преподавать вам французский язык. Занятия ежедневные, по три часа после обеда. Холмогоров, вы изучали французский? В школе и в институте? Читаете? Пишете? Забыли? Не страшно. Ломоносов знает английский? Приблизительно? По-французски ни звука? Отлично. С сегодняшнего дня мы говорим только по-французски. Коман але ву?
...Забегая вперед, я скажу, что в "спортивном лагере" мы провели не какие-то вшивые считанные дни или недели, а целых четыре месяца и занимались французским по три часа, включая воскресенье. "Товарищ инструктор" нас здорово натаскал по-французски, однако, несмотря на наши просьбы, мольбы, уговоры, он ни разу больше не произнес ни единого русского слова. Парень попался - кремень!
* * *
Георгий Иванович появился в лагере через неделю. К этому времени я уже выбивал 45 очков пятью выстрелами, а Женя прекрасно проводил "мельницу", то есть кидал соперника на землю. Мои достижения в самбо никуда не годились, но физически я чувствовал себя лучше и не задыхался в конце утренней пробежки. Кроме того, мы узнали массу полезных вещей по части взрывов с дистанционным управлением и, как нам казалось, умели распознавать, ведется ли за нами наблюдение в кафе и на улице (в лагере была стационарная декорация, как в кино, воспроизводящая типичную европейскую улицу).
Однако Георгий Иванович пришел в ужас. Он сказал, что опять семнадцатый отдел напутал и нам надо срочно все это из головы выбросить.
- Вас ошибочно направили, - пояснил полковник, - в группу спортивной подготовки иностранных архитекторов и конструкторов мостов. Но в другой спортивный лагерь вас сейчас переместить сложно. Поэтому утренняя зарядка, вечерний бассейн - хорошо, французский язык тоже крайне необходим, остальное к чертовой матери!
Полковник принес нам ворох прошлогодних французских газет "Пари-тюрф". Он сказал, что эта газета специально посвящена только скачкам и бегам. Отныне нам будут доставлять свежие номера регулярно. Но нам надо изучить характеристики рысаков по прошлогодним результатам.
- Чего изучать? - возразил Женя. - Я привык доверять своему глазу. Я, например, сведения о работе лошадей в программе Московского ипподрома никогда не читаю. Там сплошная липа.
- О Московском ипподроме не мне судить, - мягко возразил Георгий Иванович. - Но французы липы не пишут. К тому же сезон на Венсеннском ипподроме в Париже начинается с середины осени. А именно там разыгрываются крупнейшие беговые призы. Торчать же вам в Париже без дела - не вижу смысла.
Женя заткнулся. Я, чтоб сгладить неловкость, вылез с "пионерским" предложением: составить подробную картотеку на всех рысаков старше трех лет, выступавших в Венсенне. Полковник одобрительно кивнул.
Потом каждый из нас написал заявление по месту своей работы с просьбой предоставить нам полугодовой отпуск за свой счет в связи с необходимостью участвовать в дальневосточной научной экспедиции.
- Какой именно?
- Не надо уточнять, - сказал полковник.
- Но я же классный руководитель, - забеспокоился я, - у меня выпускной десятый "Б"!
- Все уладим, - успокоил полковник.
- А мой аспирантский стаж? - спросил Женя.
- Стаж сохраняется, - ответил полковник. - Кроме того, вам положена зарплата как членам экспедиции - по двести рублей в месяц. Деньги будут переводить на ваш счет в сберкассу.
- Но у меня сроду не было счета в сберкассе! - воскликнул Женя.
- А это что? - сказал полковник и протянул ему новенькую сберкнижку. Теперь, ребята, вы всем довольны? Питание - казенное, бесплатное, кино по вечерам, телевизор в красном уголке, газеты и книги в библиотеке. Чего еще хочет народ?
Я ответил в том смысле, что о лучшем и мечтать не приходится, но Женю словно муха укусила:
- Народ хочет иметь свои законные сто грамм! - со злостью рявкнул он. Иностранцы вечером пиво дуют в кафе, а мы, как последние суки, смотрим "Три сестры" по телевизору...
Георгий Иванович нахмурился:
- Действительно, безобразие! Почему вам не объяснили, что вы можете по вечерам отдыхать в кафе? Пошли, ребята.
Наша столовая после ужина превращалась в кафе. Мы сели за наш столик, и официантка с обворожительной улыбкой спросила у Георгия Ивановича:
- Что будем пить, мальчики?
Странно, почему она обратилась только к нему. Нас она знала, его - нет, и к тому же товарищ полковник был сегодня одет... - угадали? - в синий олимпийский костюм с белыми полосами.
Женя заказал водку, я - виски. Полковник - коньячок.
- Сколько водки? - попросила уточнить официантка.
- Бутылку! - рубанул Женя.
Официантка принесла полковнику и мне по большому стакану, на донышке которых поблескивало что-то жидкое, а Жене - маленький пятидесятиграммовый мерзавчик с зеленой этикеткой "Московская особая".
- Что это такое?.. - заикаясь от обиды, спросил Женя.
- Двойная порция водки. Привыкайте к европейскому образу жизни. Когда вы в западном кафе заказываете бутылку водки, вам именно столько и приносят. Мы с Игорем Михайловичем можем повторить, потому что мы взяли "один коньяк" и "одно виски", а вам повторять не рекомендуется.
- Как же они живут на Западе? - только и смог выговорить Женя.
- Ребята, а кто вам сказал, что на Западе хорошо? - изумился полковник. На Западе очень трудная и сложная жизнь.
- Не знаю, как они там терпят?.. - после некоторого раздумья протянул Женя. - Я бы на их месте уже две революции устроил.
- Волна революционного движения на Западе нарастает, - невозмутимо ответил Георгий Иванович.
- Но пива хоть можно? - взмолился Женя.
- Пива - пожалуйста. Вина сухого - хоть бутылку. Это на Западе принято. Буржуазия хитра, знает, как отвлекать пролетариат от классовых битв.
* * *
Составлять картотеку французских рысаков оказалось делом чрезвычайно трудоемким. Жене было легче - он выписывал резвость, показанную в каждом заезде, то есть возился с цифрами. Я же изучал и сравнивал прогнозы специалистов и описание заездов. Но французские журналисты изъяснялись на диковинном жаргоне, который в наших словарях редко встретишь, и я больше половины не понимал. От нашего преподавателя французского языка тоже было мало толку, ибо он на мои вопросы отвечал, естественно, по-французски и ни одного русского слова я из него не выдавил. Я работал в поте лица, как над кандидатской диссертацией, и у меня даже не оставалось свободного времени, чтобы посидеть вечерком в кафе.
А тут еще Женя начал откалывать номера. После обеда он выгонял меня в библиотеку - дескать, работать со мной в одной комнате он не может, я ему мешаю.
В библиотеке сидели негры и испанцы (сменился контингент архитекторов и строителей), но я заметил, что мои соседи занимались в библиотеке через день, я же торчал за столиком ежедневно. И еще я заметил, что работа у Жени как-то застопорилась, а когда я возвращался в комнату, то находил его в игривом и веселом настроении.
Наконец Женя сжалился надо мной.
- Ладно, Учитель, - сказал он как-то за обедом, - хватит онанизмом заниматься. Сегодня мой черед идти в библиотеку, а ты попроси Тамарку принести тебе кофе в постельку. Только не очень там шумите.
Я разинул рот, а Женя блудливо усмехнулся.
Тамарой звали официантку, которая обслуживала наш столик. Баба молодая, не красивая, но аппетитная. После долгого воздержания у меня от вида ее задницы кружилась голова.
Женя ушел, а я выждал, когда она ко мне приблизится, и с дрожью в голосе заговорил:
- Погода хорошая, Тамара. Сегодня хочу в комнате поработать. Вы мне кофе не принесете?
- А ты форму получил? - деловито осведомилась Тамара.
- Какую форму?
- Спортивную. Олимпийский костюм.
- А зачем он мне? Мы скоро уедем.
- Тебе незачем, а мне подарок. Я его за сотню в комиссионном толкну. Костюм-то румынский.
- Ага, - сказал я, - хоть сейчас.
- После обеда склад закрыт. Но завтра ты получи. Грех добру пропадать. Тебе же положено. А я с посудой управлюсь и через полчаса приду.
И вот Тамарка в комнате. Сидит на Жениной кровати. У меня от волнения зуб на зуб не попадает. Но я же не могу прямо так. Чинно разговариваем про розыгрыш футбольного чемпионата. "Спартаку" не видать первого места. Тамарка позевывает.
И вдруг как будто над ухом голос. Давно его не слышал:
- Тамарка, нечего выебываться. Привыкла арабам отсасывать, а тут свой, русский. Ребятки, да что вы как неродные! Парень, ставь ее раком!
Первым моим движением было выбежать из комнаты, но Тамарка уже стояла на коленях с задранной юбкой.
* * *
Листья падали с кленов. Лето давно кончилось. На утренней зарядке и пробежке мы бодро топали по лужам.
Георгий Иванович приезжал в лагерь раз в две недели. Мы его ни о чем не расспрашивали, он нас сам успокаивал:
- Ничего, ребята, ждать осталось недолго. Дела идут, контора пишет...
Насколько мы понимали, вся задержка была связана с валютой. Но однажды Женя не выдержал и в своей идиотской манере заявил, что, мол, ему все это надоело. Дескать, водят за нос, и нервы есть у людей.
- А мне не надоело? - изменившимся, холодным голосом проговорил полковник.
У меня все внутри оборвалось. Таким я еще Георгия Ивановича не видал. А он продолжал:
- У меня нет нервов? Хоть увольте меня, Игорь Михайлович, но в старые времена было проще. Да, я знаю, там разные ошибки культа личности, нарушение законности и прочее. Но если решение принималось на самом высшем уровне, то никто палки в колеса не ставил. Посмели бы пикнуть! А тут я, полковник Госбезопасности, бегаю как мальчишка по этажам, собираю резолюции, утрясаю, согласовываю, уговариваю. Валюту, сволочи, жалеют. Если бы мне нужны были деньги на привычную акцию, вопрос бы мигом уладился и никто бы этих вонючих бумажек не считал. Но мне же надо объяснить, что мы рискуем. Операция-то оригинальная. Дебет с кредитом не сведешь. Вот и жмутся, бюрократы чертовы!
Неделю мы ходили с Женей как в воду опущенные. Я и "Пари-тюрф" перестал читать. Но в один прекрасный день после обеда Тамарка, обычно равнодушная и ленивая в постели, исполнила мне все по высшему классу, с юношеским пылом и комсомольским задором. А потом сказала:
- Привези мне косметику из Франции. Не забудешь?
Я понял, что дело сдвинулось.
глава третья
- Суки французы! - повторял Женя. - Сволочи! Паразиты! Ты посмотри, какие у них бифштексы, какие отбивные! Ты видел что-нибудь подобное в наших магазинах?!
- Точно, - вторил я ему. - Гады ползучие! Я не знал, что такая колбаса существует в природе.
- Гляди, джинсы "Левис", "Вранглер", "Жан" - лежат навалом, и никто не берет! Ой какие юбки, какие кофточки! Охуеть можно! Да наши девочки в Москве отстрочили бы любому черножопому в подъезде за одну такую тряпку! Колготки два франка штука! А у нас они - по семь пятьдесят, и то не всегда достанешь!
- Восемь сортов ветчины на одном прилавке! Да как же они жрут все это и не давятся, бляди!
- Приемники - "Сони", "Филипс", "Грюндиг", кассетные магнитофоны, цветные телевизоры, стерео- и квадросистемы! Покупай без всякого блата! Ну, не хамство ли это? Форменное блядство!
- Виноград, клубника, апельсины, бананы, груши, сливы - базар в Ташкенте бледнеет! У них что, в Париже, - среднеазиатский климат?
- Ананасы, Учитель, горы ананасов!!
- Помню, в прошлом году, когда я с десятым "А" проходил Маяковского: "Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй!" - один ученик меня спросил: "А что такое "ананасы" - я их никогда не видел".
- А рябчиков ты видел? Вот, подойди к витрине, полюбуйся!
- Виски "Белая лошадь", "Джон Уокер", джин, коньяк "Камю", "Наполеон", да и наша родная "Московская особая" с медалями! Такой в Союзе днем с огнем не сыщешь!
- Скажи, Учитель, только честно: если бы у меня были деньги, мне бы это голубое "Пежо" без всякой очереди завернули?
- Смотри, написано же: "Ключ в руки"! То есть - заплатил и садись за руль. Но ты можешь попросить, чтобы машину тебе завернули в голубой пакет с розовым в горошек бантом. Тогда тебе кое-что припишут в счет за упаковку.
- Ну, не суки ли?
- Форменные бляди! Однако, Женя, француза машиной не удивишь. Любой месье, смотри, едет на своей лакированной таратайке. Город переполнен машинами. Видишь, опять пробка!
- Говори, говори. Это все равно что голодному объяснять, якобы от недоедания человек теряет в весе, а поэтому для соблюдения формы рекомендуется диета...
Этого мне еще не хватало! - Профессионал читает мне нотации! В конце концов, мы в Париже находимся, а не на Московском ипподроме. Я же культурный человек, педагог...
- Женя, мы ведем себя как дикари. Как будто из голодной деревни приехали!
- А то?
- Я хочу сказать, что для всего мира Париж - культурный центр. И в первый день обычно идут в Лувр, в музей импрессионистов...
- Кто идет? Ну, может, и приезжают какие-нибудь мудаки или пидеры гнойные - так пусть идут, в семье не без урода. Ты тоже можешь прямиком отправляться в Лувр, но передай своим импрессионистам, что я их в гробу видел да в белых тапочках. Иди, чего же ты?..
- Смотри, какая красивая улица! И дома опоясаны решетчатыми балконами. Словно палуба на корабле!..
- Улица, балконы... Нет, Учитель, тебе в твоем десятом "А" сидеть и не вылезать. И на хера тебе Париж, когда ты во всем мораль ищешь, темы для сочинения?
- Но ты тоже хорош! Молодой парень, а прилип к витринам, даже на баб не смотришь. А кругом такие девки!
- Плевал я на них! Зачем мне девки, когда в Париже все есть! Понимаешь, все! И почему, почему французам такое счастье?! Почему у них все, а у нас фига с маслом! Нет, мне бы автомат в руки, мой, какой мне давали на военных сборах, я бы их научил свободу любить!
* * *
- Ну, как вам, товарищи, понравился Париж? - спросил нас Эдуард Иванович, когда мы вернулись в Посольство. - Повидали французов?
Эдуард Иванович встречал нас утром на аэродроме. Привез в Посольство, проинструктировал. Накормил в буфете. Потом отпустил на несколько часов погулять по городу. Теперь его явно интересовала наша реакция на первую встречу с капиталистической действительностью. На губах Эдуарда Ивановича блуждала приветливая улыбка, но в глазах светился настороженный огонек. Наверное, он ожидал услышать от нас притворные вздохи, дескать, Париж - город ничего, но в Москве все же лучше...
- Давить их надо, гадов! - заявил Женя с такой мрачной решимостью, что Эдуард Иванович от души расхохотался.
РАССКАЗ ЭДУАРДА ИВАНОВИЧА О ПАРИЖСКОЙ АРХИТЕКТУРЕ
(который я привожу полностью)
- Ну, ребята, если говорить честно, откровенно, то Париж, конечно, красивый городишко. И куда ни плюнь - обязательно попадешь в какой-нибудь памятник архитектуры, не промахнешься! Одних этих памятников перечислять - язык устанет. Первым делом - это Эйфелева башня, ее сразу видно. Ну, дальше там Лувр, Дворец Шайо, Тур Монпарнас - это новый небоскреб, его тоже отовсюду видно. Ну и там - разные соборы Парижской Богоматери, отель Инвалидов, Пантеон... Между прочим, в соборе Парижской Богоматери очень рекомендую обратить внимание на химер - это такие хреновины, что с крыши свисают, а рожи у них - как бы это точнее обрисовать, - ну вот, если вы двенадцать дней подряд с утра до вечера будете глушить водяру, а потом на себя в зеркало посмотрите, вот, точная химера! А отель Инвалидов - это вроде нашего Мавзолея, но малость повыше и получше, там они своего товарища Наполеона держат, не живого, конечно, и не мумию, а прах, даже часть праха, какую именно часть - не помню. Но вообще в отеле Инвалидов - военный музей, а в боковых пристройках - общежитие самих инвалидов, по-нашему это - "отставных военнослужащих". Нет, ребята, я в архитектуре не спец, но кое в чем разбираюсь. Например, когда я впервые попал в Сан-Шапель - это церковь такая на территории Дворца Правосудия, и туда, заметьте, без пропусков пропускают, - так вот, в этой самой Сан-Шапели такие витражи цветные, что меня даже слеза прошибла! Однако с этими памятниками архитектуры надо держать ухо востро. Решил я как-то пойти в Оперу. Здание нарядное, ничего не скажешь, - крыша зеленая, скульптуры, балюстрады... Но билет там стоит - ахнете! Да за эту цену можно фирменные "Левис" купить, и их около любой московской комиссионки за двести рэ у тебя с руками оторвут. Нет, подумал я, пускай лучше французы повесятся на своей опере. Я лучше в Москве в Большой театр пойду, все равно наш балет - лучший в мире...
И все-таки Париж хорош. Будь я вольным туристом да имей в кармане пачку валюты - гулял бы да гулял по Елисейским полям и по Большим бульварам. Да ведь, ребята, мы тут на службе находимся, особо не погуляешь. И потом, не положено нам поодиночке шляться. Официально такого запрета нет, но уйдешь раз, уйдешь два, а на третий тебя к парторгу вызовут и вежливо скажут: "Что же это вы, Эдуард Иванович, от коллектива отрываетесь?" Гулять с коллективом, оно, конечно, сподручнее, да как собьешь этот коллектив? Кто у телевизора сидит, кто в зале Посольства кино смотрит, а если соберется тройка мужиков, то, ей-богу, глупо тащиться куда-то, поллитра сама в руки просится, и как приятно раздавить ее в теплой компании... В воскресенье и в субботу - гуляй где хочешь, но ведь потащат тебя на организованную экскурсию или в культпоход - в большой универмаг "Галери Лафайетт", "Самаритен" или "Тати". В "Тати", кстати, самые низкие цены, там за десять франков пять пар женских колготок можно купить. Но народу - как в нашем родном ГУМе, не протолкнешься! Негры, арабы, азиаты - бегут они из всех развивающихся стран, из своего "третьего мира", - и прямиком в "Тати"! Однако после "Тати" можно как бы ненароком, вроде бы случайно прошвырнуться на Пигаль. А там - на каждом углу, у каждого подъезда, в каждой подворотне - словом, на каждом шагу такие архитектурные сооружения стоят! Закачаешься! Юбка выше пупа, ноги загорелые, подмигивают, зазывают, глазки строят... И еще там секс-шопов видимо-невидимо! - и все это в огне реклам, а аппетитные бабы на фотографиях в таких позах!.. И зазывалы буквально силой внутрь тащат. Но мы народ ученый, знаем, как отбиваться. Скажешь ему - "я совьетик", и он от тебя отпрыгивает, как ошпаренный... В общем, ребята, как сказал Владимир Маяковский: "Я хотел бы жить и умереть в Париже...", если бы Москва нам побольше валюты давала.
- Эдуард Иванович, - не выдержал я, - простите, вы, кажется, отвлеклись от темы. Ведь разговор шел о парижской архитектуре.
- Да что архитектура! Вот, например, витрины магазинов - они тоже, можно сказать, к архитектуре относятся. Витрины! - слов нет, завлекательные, но посмотришь на цены - жить не хочется!.. Ну да ладно, вернемся к архитектуре. Вы знаете, чем меня Париж разочаровал? Копают его, гады, как в Москве, - то одна улица перекрыта, то на другой строительный забор. Нет, это великая иллюзия, будто только Москву перекапывают. И Париж тоже! Правда, канавы быстро зарывают - это уже не в пример нам. И потом - опять же прав Владимир Маяковский, который писал: "Архитектура - она разная, какая пролетарская, какая - буржуазная". В рабочих кварталах - улицы узкие, белье с окон свисает. Правда, настоящие рабочие в "ашелемах" живут, это такие специальные дома-новостройки. А в бедных кварталах - опять же Азия, негры, арабы. Нам туда ходить не рекомендуется. Подальше, говорят, от этих французских коммунистов - все они чистые евреи... пардон, оговорился, не евреи, а еврокоммунисты, да еще с каким-то там непроверенным лицом.
- Эдуард Иванович, снова вы от темы отвлеклись...
- Нет, ребята, я все время об архитектуре талдычу. Архитектура в Париже первое дело. Без понимания архитектуры в Париже пропадешь. Допустим, занесет вас в квартал - солидные, респектабельные дома, с гарсоньерками и узорными решетками, лепные украшения, круглые балкончики... - мой вам совет, ребята: ноги в руки и бегом! Не дай Бог вам в лавку или продмаг заглянуть - там не цены, а грабиловка. А вот там, где дома попроще, без всякого выпендрежа, - там все: яблоки, помидоры, масло, - все значительно дешевле. Да если повезет - и дубленку почти задарма достанешь.
Но если уж говорить совсем начистоту, то больше всего мне нравится новое здание нашего советского Посольства. Хороша архитектура - строгая, выдержанная, прямо как в Кремлевском Дворце съездов. А главное - наше Посольство занимает важное стратегическое место. Ведь с одной стороны - бульвар Переферик, ихняя окружная автомобильная дорога, а с другой стороны Маршальские бульвары, тоже основная транспортная артерия Парижа. Ежели заварушка какая случится и начнем поливать из окон, то весь город вмиг закупорим!..
* * *
Нас поселили в доме, который я назвал "общежитие советского торгпредства". В нем жили только сотрудники советских торговых фирм и представительств, и хотя у каждой семьи была своя отдельная однокомнатная или двухкомнатная квартира, порядок сохранялся, как в обыкновенном советском общежитии студентов или строителей. На ночь входная дверь запиралась, внизу круглосуточно сидела дежурная, которая отвечала на телефонные звонки, соединяла по коммутатору с городом, а также фиксировала в журнале время прихода и ухода всех жильцов. Посторонних, то есть французов, я ни разу в общежитии не видел.
Мы с Женей как будто снова оказались в привычной уже для нас комнате подмосковного "спортлагеря" - те же две кровати, две тумбочки, шкаф, небольшой письменный стол, но плюс к этому мы имели душ, туалет и кухню с электрической плитой, достоинства которой мы оценили впоследствии, когда стало плохо с деньгами. В этой плите, в духовке, мы зажаривали курицу (самую доступную по нашим средствам еду), вернее, курица жарилась сама, надо было лишь нажать соответствующие кнопки, а получалось весьма вкусно.
Однако на ипподром мы попали не скоро. Эдуард Иванович объяснил, что нам надо иметь "крышу", то есть какое-то приличное занятие. Мы числились как консультанты от Министерства сельского хозяйства, и нас возили на какие-то выставки тракторов, комбайнов, крупного рогатого скота, приглашали на вечерние коктейли, где мы вели глупые разговоры о погоде с представителями французских фирм.
Рабочий день начинался с того, что мы приходили в Посольство или торгпредство и направлялись прямехонько в буфет пить пиво. Потом туда заглядывал Эдуард Иванович и сопровождал нас в очередной кабинет, хозяин которого задавал нам дурацкие вопросы о чем угодно, только не о деле! У меня создалось впечатление, что к нам продолжают присматриваться или еще не прибыли окончательные инструкции. Во всяком случае, никто (кроме, естественно, Эдуарда Ивановича) решительно не хотел знать, зачем мы сюда приехали.
Однажды в кабинете Первого секретаря Посольства Женя не выдержал и перевел разговор на ипподромную тему. Лицо Первого скривилось, как от зубной боли, а Эдуард Иванович сделал страшные глаза. Женя заткнулся.
Вечерами, как и большинство советских товарищей, мы смотрели французские и американские фильмы в кинозале Посольства, бесплатно. И все меньше гуляли по парижским улицам. Витрины лавок, огни ресторанов и кафе светились заманчиво, однако мы очень быстро поняли, что товары нам не по карману, а от кафе мы держались подальше. В один из первых дней мы имели несчастье там поужинать, и счет, который нам дали, протрезвил нас надолго.
Конечно, мы пили, но поздно вечером, закрывая на ключ дверь нашей комнаты.
- Как же можно жить в Париже при таких ценах? - спросил я Эдуарда Ивановича.
- А кто вам сказал, что в Париже легко жить? - ответил он.
Я не мог определить - прикидывается ли Эдуард Иванович дурачком специально, или таким является в действительности.
* * *
Но вот кто явно не был дураком - так это Борис Борисович. Даже внешне полная противоположность Эдуарду Ивановичу. Эдуард Иванович - круглая добродушная русская рожа, колобок, облаченный во французский костюм. Борис Борисович - западный деловой человек с властными манерами директора банка. Он словно сразу и родился в рубашке от Пьера Кардена. Подтянутый, элегантный, чем-то напоминающий инструкторов из "спортивного лагеря".
- Ну что, - спросил Борис Борисович, как только мы появились на пороге его кабинета, - давите втихаря водяру?
- А что нам еще остается? - ответил я. - Как же можно жить в Париже при таких ценах?
- В Париже жить можно, - усмехнулся Борис Борисович, - и весьма припеваючи. Французы-гады, вы их так называете? - (мы с Женей переглянулись) так вот, французы получают ежегодно "поправку на вшивость", то бишь прибавку в зарплате, равную проценту инфляции. А мы не получаем этой прибавки вот уже много лет. Ни в Посольстве, ни в торгпредстве. В нашей стране плохо с валютой. Попробуй французам не плати - они сразу объявят забастовку. У них профсоюзы очень свирепые. А наш профсоюз ни мычит ни телится. Так, Эдуард Иванович?
- Зато у нас полная свобода, - ответил Эдуард Иванович. - Недоволен можешь возвращаться в Москву и подыскивать работу получше.
Я покосился на Эдуарда Ивановича. За добродушной маской колобка угадывалось сейчас нечто другое. Пожалуй, он дурак-дурак, а совсем не дурак.
- Но я еще не слыхал, - продолжал Борис Борисович, - чтоб кто-либо из посольских по собственной инициативе торопился из Парижа к родным березкам.
По тону беседы чувствовалось, что между ними продолжается какая-то игра, в которую я предпочел не втягиваться. И Женя (надо отдать ему справедливость) тоже уловил некий подвох или напряженку. Он помалкивал.
Наше молчание было оценено. Не знаю, по какой шкале, но какую-то оценку нам выставили.
- Эдик, - сменив тон, сказал Борис Борисович, - пускай ребята отоварятся в палатке. Отведи их в наш распределитель. А то у ребят финансы поют романсы.
- На кого ссылаться? - бесстрастно спросил Эдуард Иванович. - Ведь они не штатные. Им не положено.
- А сошлись на меня, - сказал Борис Борисович. - Чай, не обеднеем, если ребята приобретут виски и сигареты со скидкой. А потом возвращайтесь, я вас жду.
- Что это за "палатка"? - спросил Женя у Эдуарда Ивановича, когда мы оказались в коридоре.
- Палатка? - Эдуард Иванович многозначительно хмыкнул. - Палаткой Боря называет наше Посольство. А чтобы попасть в распределитель, надо подняться на второй этаж.
* * *
Однако вернулись мы к Борису Борисовичу только через два с половиной часа. Дело в том, что в этом закрытом распределителе толпилась уйма народу, в основном бабы - как мы поняли по разговорам, - сотрудницы Посольства и жены посольских работников. Впустить-то нас впустили - Эдуард Иванович долго шептал что-то на ухо суровому товарищу, караулившему двери, пока тот наконец не смилостивился. Но выходить обратно мы боялись. Эдуард Иванович смылся, а кто нас без него снова впустит? На полках за прилавком сверкали бутылки виски, водки, коньяка, блоки американского "Мальборо", "Уинстона", французские духи, но бабы покупали трусики, бюстгальтеры, ночные рубашки - покупали пачками. Мы пытались протыриться без очереди, объясняя - благо кругом были свои, русские, что нам этого добра не надо, нам лишь виски и сигареты, но бабы подняли такой крик! - прямо как в Москве, в каком-нибудь овощном отделе, - что мы подумали: сейчас нас вытолкают в шею. Пришлось честно выстоять. И дали всего по блоку сигарет и по бутылке виски на рыло. Но скидка была в два раза.
- Где вы так застряли? - раздраженно спросил нас Борис Борисович и, присмотревшись, добавил: - Случайно, не из бани?
Мы устало плюхнулись на стулья.
- Из бани, женской.
Борис Борисович все схватывал на лету:
- Что же там сегодня выбросили?
- Женское нижнее белье, - ответил Женя.
- Видимо, в Париже дефицит трусиков и бюстгальтеров, - добавил я.
Борис Борисович развеселился:
- Да, опозорились наши бабоньки перед московскими гостями. - (В другом, резком тоне.) - Мешочницы вонючие! Тишинский рынок по ним плачет. - (Прежним, веселым тоном.) - Это, ребятки, поступили сольдированные шмотки из фирменных магазинов. Кстати, французские дамы тоже выстраиваются в очередь, когда объявляют дешевую распродажу. - (В другом, резком тоне.) - Но те хоть сотни выгадывают, а наши - копейки. За франк удавятся. - (Прежним, веселым тоном.) С таким народом мы коммунизма не построим!
Мы с удивлением внимали этому театру одного актера. После заключительной глубокой паузы Борис Борисыч перешел на спокойный, деловой тон:
- Ладно, товарищи, как говорится, - ближе к телу. Вам ваше пребывание в Париже пока что кажется идиотизмом. Но и настоящие (слово было подчеркнуто) командировочные проводят время не лучшим образом. Пользы от их поездок - кот наплакал. Кроме, конечно, подарков родным и близким. Командировочная загранка в капстрану в большинстве случаев является наградой за примерное поведение. Мы это знаем, и французы это знают. Поэтому вы должны быть похожи на всех. Ваша деловая активность кой-кого бы насторожила. А я не хотел, чтобы на вас обратили внимание.
- Борис Борисович, - прервал его Женя, - я хорошо усвоил уроки спортивного лагеря. Может, я ошибаюсь, но клянусь, слежки за нами я ни разу не обнаружил.
...Гляди-ка! Женька отличился! А я, признаться, и позабыл про такие тонкости!
Борис Борисович выслушал, подумал и продолжил, не меняя голоса:
- Если верить продажной французской прессе (разумеется, я ей не верю), то, по подсчетам специалистов, в Париже на сегодняшний день находятся четыре с половиной тысячи разведчиков из СССР и стран социалистического лагеря. У них всех различное официальное прикрытие, но для французского ДСТ* род их деятельности загадки не представляет. Таким образом, число людей, которых французская разведка подозревает, превышает личный состав французской службы безопасности. Кроме того, в Париже резвится огромное количество ливийских, палестинских, израильских, латиноамериканских и прочих агентов. Прибавим к ним еще корсиканских и баскских террористов. Все они причиняют французскому ДСТ больше головной боли, чем так называемые шпионы из восточноевропейских стран. Я не завидую французским "товарищам", при такой нехватке кадров им главное успевать следить друг за другом, чтобы кого-нибудь из их коллег не завербовали. Для вас удостоиться персональной слежки - великая честь. Для этого надо, по крайней мере, громко по-французски объявить в кафе, что вы готовите покушение на жизнь президента республики. И то могут не поверить. Позвонят мне и спросят, не сумасшедшие ли господа и не лучше ли вас по-тихому вернуть в столицу нашей родины. Короче говоря, гуляйте, ребята, привольно по Парижу и не поправляйте шнурки у зеркальных витрин. Но... (пауза на полминуты!) каким-то чудом они многое узнают. Вроде бы разведка ни при чем, но желтенькая газетенка типа "Франс суар" или "Либерасьон" вдруг напишет о ваших подвигах, с фотографиями крупным планом. Страшного ничего не произойдет, но мне будет как-то неуютно. В воскресенье ваш первый рабочий день на Венсеннском ипподроме. Штудируйте прессу. Я вам выдам по тысяче франков для пробы. Вопрос чисто личный - вы можете не отвечать, - сами-то верите в ваши грядущие подвиги?
- А иначе зачем мы приехали? - пробурчал Женя.
Борис Борисович посмотрел на Женю, потом на меня. Никаких эмоций на его лице не читалось.
- Лично я вам не верю. То есть я абсолютно не верю в успех вашего абсолютно безнадежного дела. Французы не дураки, чтобы не поднять деньги, если они валяются. Однако я высказал только свое персональное мнение. Кашу с вами заварил другой отдел. Им и расхлебывать. Мое дело - обеспечить вам прикрытие. Всегда к вашим услугам.
глава четвертая
Значит, так: Венсеннский ипподром, конечно, больше нашего, вполне ничего, но какой-то неуютный.
Мы пришли за час до первого заезда и долго бегали по этажам, разбирались в лабиринтах ипподрома. Важно было изучить заранее, где какие кассы, а их было много, и все они разные. В одних играют только экспресс или пару, в других можно ставить на лошадь, взявшую одно из первых мест или выигравшую заезд. Еще одна касса, где принимают ставки на трех первых лошадей, называется трио, но трио играется не в каждом заезде.
Купили мы пачку специальных билетов и металлические щипцы. Нам объяснили, что щипцами отмечаешь номера выбранных тобой лошадей, а потом билетики протягиваешь в кассу. Иначе ставки в паре, экспрессе и трио не принимают. Каждая ставка стоит десять франков. Таким образом, в переводе на наш привычный язык, мы имели каждый по сто рублей - сто ставок. С такой огромной суммой я на ипподроме никогда не играл.
Заездов было всего восемь. Это - по 12 ставок на заезд. Казалось, вскоре все деньги французских банков перейдут в мой карман. Да хватит ли карманов? Не послать ли Эдуарда Ивановича за мешком? Впрочем, это успеется, Эдуард Иванович - вот он, хвостом ходит за нами, почтительно посапывает - понимает: профессионалы вышли "на дело"!
С поля дул холодный ветер. Французы на трибуны почти не высовывались, стояли в залах у касс, изучали газеты. Газеты эти мы проштудировали утром. Конечно, кое-какие интересные подробности в газетах имелись, и французы дураки будут играть, следуя напечатанным прогнозам. Однако, рассудили мы, наездники тоже прочли газеты и заранее знают, на кого будет ставить публика. А если публика разбила лошадь вдрызг, стоит ли наезднику ее трогать? Ехать на фаворите за полтора франка? Короче, мы решили придерживаться нашей испытанной московской системы - играть против фаворитов! Публика верит напечатанному слову, а мы своему глазу. Мы на разминке все увидим.
Странно было лишь то, что лошади на разминку не выезжали. Проплелись несколько упряжек без номеров (кто? из какого заезда? - поди угадай!), и на дорожке медленно двигались машины, ровняя боронами гаревое покрытие.
Женя был, как всегда перед игрой, холоден и сосредоточен, но что-то таинственное мелькало, весело плясало в его глазах. Я же чувствовал радостное волнение, чуть ли не дрожь, которую с трудом сдерживал.
- Старик, - сказал я, - Хемингуэй был прав, когда назвал Париж праздником, который всегда с тобой!
- Хемингуэй имел в виду ипподром, - подмигнул мне Женя.
- Говорят, Хемингуэй тоже выигрывал на бегах, - осмелился вставить Эдуард Иванович.
Я фыркнул. Мне больше всего в этой фразе понравилось "тоже". Но Женя сурово одернул Эдуарда Ивановича:
- Сбегай лучше в кассы, посмотри, кого там бьют!
И тут Эдуард Иванович поразил нас своей информированностью.
- Мальчики, - миролюбиво ответил наш спутник, - видите вот эти циферблаты со стрелками, вон там, на другой стороне дорожки? Над каждым - номер лошади. Чем меньше цифру показывает стрелка, тем больше играют лошадь. Здесь автоматика, все продумано.
Мы быстро достали бинокль. Стрелки на третьем и восьмом циферблатах сделали почти полный круг и застыли на цифре "два". Один к десяти показывали стрелки одиннадцатого и тринадцатого номеров. Стрелки на остальных циферблатах лишь чуть-чуть сдвинулись. Сразу стало ясно, как идет игра. Разбили тройку и восьмерку (один к двум), подыгрывают одиннадцатого и тринадцатого. Остальных не трогают.
- Гады французы! - присвистнул Женя. - Облегчают себе жизнь.
Я даже несколько расстроился. Действительно, если игра как на ладони, если можно выбирать любые варианты ставок - пару, экспресс, победителя, - если ставки на темноту сразу будут замечены (стрелка покажет), то спрашивается: ну как, как люди умудряются проигрывать на Венсеннском ипподроме?! А если никто не проигрывает, то кто же выигрывает?!
Однако нас ждал удар. По темени. Наконец-то выехали участники первого заезда и... спокойненько укатили на другую сторону бегового круга. Перед трибунами никто не разминался. Засечь же резвость на таком расстоянии не представлялось никакой возможности. Мы остановили свои секундомеры. Главное наше оружие было выбито из рук. Строго говоря, как честные люди мы должны были бы немедленно покинуть ипподром и сегодня же вечером вылететь в Москву.
Но...
Можно пропустить этот заезд и приготовиться к следующему. Вдруг там кто-то сразу выделится?!.
Но.
Если ипподром прав и только эти четыре лошади имеют реальные шансы? Если специалисты-прогнозисты, которые целыми днями ошиваются у конюшен, знают точно, кто поедет? В конце концов, за что им деньги платят? Ведь не за обман почтенной публики!
Я взглянул на часы и поспешно помчался к кассам. Лишь бы успеть. До старта три минуты. Почему-то половина касс не работает. У других окошек хвосты. Я нагло ввинчиваюсь в середину очереди. Лихорадочно работаю щипцами. Связать четырех лошадей в паре - это шесть билетов, и повторить четыре раза фаворитную игру 3-8. Итого, на сто франков. Даже в случае прихода фаворитов я остаюсь в некотором выигрыше. За 3-8 заплатят хоть по тридцать франков?
Удивляюсь, как лениво и неторопливо движется очередь. Успеваю сунуть билеты в кассу перед самым звонком (и вот что любопытно: месье, перед которым я влез и который из-за меня не смог сыграть, так вот, этот месье, вместо того чтобы дать мне по шее или обматерить, - еще и извинился, когда я его нечаянно толкнул, отваливаясь от окошка!..).
Когда я появился наверху, лошади кучно проходили перед трибунами, спускаясь в тартарары, в преисподнюю Венсеннского ипподрома, на "просторы родины чудесной"... Огромное поле Венсенна! И открывается вид на дальние пригороды Парижа. А над лесом повисли два аэростата. Синий и зеленый.
Женя стоял угрюмо и недвижимо, как на Волге утес. Хотелось пощупать, не зарос ли он мохом.
- Утопился? - процедил он, не поводя глазом в мою сторону.
- Ага, а ты?
- Женя пропустил заезд! - почти торжественно объявил Эдуард Иванович.
Что тараторил диктор по радио - я не понял. К тому же я не запомнил имена лошадей, на которых поставил. Теперь заезд подымался по дорожке на другом конце ипподрома. Номера я не различал даже в бинокль. Кто-то усилил пейс и возглавил бег. Наездник в красном камзоле. А какие камзолы у моих наездников? Даже этого я не знаю. Кто-то, возглавляющий бег, первым вырулил на финишную прямую. Шел с отрывом. Его догоняли сразу пять упряжек. Кто-то, возглавляющий бег, имел номер восемь! (Наконец-то я увидел.) Рядом подтягивались третий и тринадцатый.
Ну!
По бровке выскочила какая-то серая сволочь!
Восьмой удержал первое место, тринадцатый приехал на третьем, а серая сволочь (второе место) оказалась номером 10.
В паре вывесили: 8-10.
Ста моих франков как не бывало. Сто франков! Это - два мужских свитера. Три кофточки для Райки - если их, конечно, купить в "Тати", но в Москве и они сойдут как дорогой подарок. Однажды в кафе я заплатил 25 и целый день ходил как больной. Сто франков - разом - кобылам под хвост! Опомнись! Нельзя так играть!
А как?
Если бы я поставил на восьмерку как на победителя, я бы получил 15 франков за 10. Если бы играл его в числе первых трех - 12 франков. А вот 10-й потянул на 200 франков! И в паре платят 500!! А ведь просто было угадать: вязать восьмого со всем заездом - 13 ставок, 130 франков ставишь - 500 получаешь. Разве плохо? И что же я на старости лет стал гоняться за фаворитами?
Второй заезд разыгрывался на более короткую дистанцию. Жокеи сидели в седлах. (У нас верховая езда на рысаках почти не практикуется.) Разминались поближе к трибунам. Пятый номер крутился у финишного столба. Несколько раз заезжал весьма резво. Правда, не с кем было сравнивать - остальные, приближаясь к финишному столбу, переходили на шаг. Я развернул газету. По прогнозам специалистов (мать их за ногу!), пятый номер был в шансах. Циферблаты показывали, что ипподром разбил второго и седьмого. Но и стрелка пятого прошла полкруга.
Решено. В заезде двенадцать лошадей. Связываю пять со всеми и добавляю еще два билета ко второму и седьмому. Касса меня облегчила на 150 франков.
Женя по-прежнему исполнял роль утеса из русской народной песни.
- Утопился?
- Угу. А ты?
- Пропускаю.
"На вершине его не растет ничего". Мне показалось, что Эдуард Иванович глянул на меня неодобрительно, как на потенциального расхитителя народного имущества.
И ведь угадал, почти угадал! Если бы пятый номер не запрыгал на последней прямой и не прошел финишный столб галопом...
А пришли седьмой и четырнадцатый. С седьмым я бы отыгрался, а за 5-14 получил бы маленький мильончик...
- Кто победит на парламентских выборах? - спросила кобыла Алиса у жеребца Арчибальда. - Утверждают, что у оппозиции хорошие шансы.
В сущности, Алисе было глубоко плевать на политику, однако она давно косилась на Арчибальда с приязнью, и вот судьба их свела в третьем заезде, нельзя было упустить случай завести знакомство. На конюшне поговаривали, что Арчибальд - горячий сторонник социалистов.
- Положение сложное, - покачал головой Арчибальд, - давай пробежимся до финишного столба, я тебе объясню обстановку.
Резво заехали одиннадцатый и двенадцатый. Причем Алиса (одиннадцатый номер) все время опережала двенадцатого на шею да еще весело крутила хвостиком. Я всадил на Алису 150 франков, опять же связав ее со всеми в паре плюс по дополнительному билету к фаворитам и к Арчибальду. Ни одиннадцатого, ни двенадцатого номеров ипподром не трогал; стрелки на их циферблатах чуть-чуть качнулись, но весь мой прежний опыт мне подсказывал, что так просто у финишного столба не прикидываются. На ипподроме пахло завалом. Алиса должна была принести мне состояние.
- Понимаешь, - продолжал Арчибальд, - настоящие противники социалистов не голлисты, а коммунисты. Опрос общественного мнения дает социалистам преимущество, и в случае победы у них будет парламентское большинство. А если так, то коммунистам придется нюхать хвост Миттерану. Избиратель переметнется к социалистам...
- Может, усилим пейс? - робко предложила Алиса. - Плетемся последними, еще пойдут разговоры...
- Ерунда! - заржал Арчибальд. - Хозяин меня готовит к призу Бретани. Займи я сейчас платное место, пришлось бы давать двадцать пять метров форы. А поедем на приз Бретани - держись плотно за мной. Я тебя выведу в люди! Кстати, тебе нравится мой шаг?
После четвертого заезда (мои лошади притащились, естественно, во втором эшелоне) Женя отвел меня в сторону:
- Сколько продул?
- Пятьсот.
- Твою мать! Ты с ума сошел, Учитель! На сегодня для тебя игра кончена.
- Но ведь нам дали по тысяче!
- На игру - да, но не на проигрыш. Эдуард Иванович мне посоветовал остановить тебя. Он же следит за тобой и понимает, что ты горишь. Если мы продуем все деньги сразу - Борис Борисович отправит нас в Москву. Для посольских мы - дополнительная головная боль. Потеря двух тысяч в первый же день даст им повод отделаться от нас. Такая сумма на кого хочешь произведет впечатление. Если же мы сохраним хотя бы по пятьсот франков и объясним, что сегодня нам не повезло, не наш день, - у нас будет шанс прийти сюда еще раз, в следующее воскресенье. Эдуард Иванович дело говорит, он нам зла не желает.
- А ты почему не выступаешь?
- Я никого не вижу, - и помолчав, Женя с нескрываемой злостью добавил: Четырнадцать - двенадцать лошадей в заезде. На разминке ничего не показывают. Утопить тут можно миллионы.
Азарт игры меня оставлял. На смену пришел ужас от сознания проигранной суммы. В горле пересохло. Я старался не смотреть ни на дорожку, ни на табло выдачи, ни на гадов-французов, которые неторопливо, с удовольствием просаживали свою, никому не подотчетную валюту, так необходимую для страны победившего социализма.
Потом я предложил Эдуарду Ивановичу выпить пива. Мы спустились в буфет, и я заплатил, причем подчеркнув, что это из моих личных денег.
Страсти кипели вокруг нас, тысячи ног топали по лестницам и коридорам, змеились хвостами очередей у касс, взрывались густым ревом на трибунах. Мы пили пиво. И пятый заезд наблюдали в зале, по телевизору.
Эдуард Иванович уже не смотрел на меня как на классового врага. Может, ему понравилось, что я нашел в себе силы резко прекратить игру или что я расщедрился на пиво. (Разумеется, мы заказали еще по бутылке.) Он стал более откровенен и осторожно, полунамеками, обрисовал мне ту, другую картину - схему игры, которая шла вокруг нас с Женей.
Посольство было категорически против всей этой затеи. Настаивали Органы из Москвы. Однако местные, то есть посольские кагэбэшники, тоже не были в восторге. Тем более что содержало нас в Париже Посольство. Выписали нам по тысяче франков из посольских представительских сумм. Таким образом, мы были лишней статьей расхода. Деньги из Москвы для нас еще не поступали. Если мы все профукаем, Посольство умоет руки и быстренько закроет нам командировку. В наших интересах подольше держаться, то есть практически не играть на ипподроме. Чтобы не играть (то есть присутствовать, но не играть), можно найти десятки причин. Пока эти две тысячи окончательно не растаяли - нас вынуждены будут терпеть.
Какую же подлянку кинул нам интеллигентнейший Борис Борисович, выписав всю сумму сразу!
- Парни вы хорошие, - заключил Эдуард Иванович, допивая пиво. - Да и мне с вами приятно... Ведь воскресенье на ипподроме для меня засчитывается как рабочий день. Потом получу отгул. А на ипподроме мне не то что в "палатке" благодать! Дыши свежим воздухом, пей пиво, вот только из-за вас расстраиваюсь. Скажи Жене, чтоб не ставил ни сантима.
В благодушном настроении мы поднялись на трибуну. Нас встретил колючий Женин взгляд.
- Идите в кассу, занимайте очередь!
- Женя, нам лучше не играть, - забормотал я.
- Да и в кассах полно народу, - поддержал меня Эдуард Иванович.
- Идите в кассу! - рявкнул Женя, и мы, как кролики, робко подчинились.
В кассах творилась жуть. Всюду гигантские хвосты. Публики к шестому заезду расплодилось чудовищно. Оставив на месте Эдуарда Ивановича, я решил протыриться к окошку. Группа негров стояла плотной стеной и меня не пускала.
Появился Женя. Разом оценив обстановку, он попытался втиснуть меня в очередь. Мои часы показывали время начала заезда.
Негр в белой меховой шубе зарычал.
- Иди на х...! - улыбаясь, сказал ему Женя.
- Сам ты иди на х...! - на чистом русском ответил негр.
- Друг, откуда ты русский знаешь? - радостно завопил я.
- В Москве, в Лумумбе учился.
- Земляк! - взмолился я. - Пропусти! Последний шанс отыграться. Горим!..
- Ну, - сказал негр, что, видимо, означало "ладно"...
Но где Женя? Исчез.
Зазвенел звонок. Негр, бросив на меня недоумевающий взгляд, сунул свои билетики в кассу. А чем мне было играть? И главное - на кого?
- Женя сыграл? - спросил меня Эдуард Иванович, когда толпа у кассы развалилась.
- Нет, не успел.
- Это хорошо, - облегченно вздохнул он.
Мы нашли Женю на трибуне в позе утеса, правда, утес дымил сигаретой.
- Успел?
- Да, - процедил Женя. - Молись на четвертого номера.
- Сколько?
- Все. На первое место.
Острая боль просверлила мне сердце. Накрылся наш Париж!
Лошади проходили как раз под нами. Четвертый номер (наездник в коричневом камзоле) сразу возглавил бег.
Это был страшный заезд. Четвертого номера настигали, пытались даже обойти на подъеме, но он бровки не уступил. Три лошади пошли голова в голову на последней прямой. И лишь у финишного столба (показалось?!..) четвертый номер высунул нос.
Фотофиниш определил победителя - четвертого номера.
Я держался за сердце. Эдуард Иванович как открыл рот (когда услышал, что Женя поставил все), так до сих пор и не мог его закрыть.
Выплюнув огрызок сигареты, Женя вытащил из бокового кармана толстенькую пачку - сто билетов. Из кармана брюк - пятидесятифранковую бумажку.
- Есть одна касса, я ее сразу приметил, - деловито объяснил Женя, которая принимает ставки только по сто франков и только на победителя. Причем с каждой поставленной сотни тебе пять франков возвращают. То есть десять билетов стоят девяносто пять франков. Я выгадал пятьдесят франков. Учти, в этой кассе не бывает очередей.
Женя нервно улыбнулся, и я увидел, как из-под маски утеса проступает измученное человеческое лицо.
Вывесили выдачу. Четвертый номер потянул на 75 франков за билет.
На ипподроме раздался громовой щелчок - это Эдуарду Ивановичу удалось захлопнуть свою нижнюю челюсть.
* * *
В понедельник мы отчитывались перед Борисом Борисовичем.
Женя торжественно положил на стол две тысячи франков:
- Вот, вы нам давали на игру. Возвращаем. У нас осталось игровых пять с половиной тысяч.
Ожидаемого эффекта не последовало.
- Глупо, мальчики, - пожал плечами Борис Борисович. - Вы не представляете, как трудно выбивать деньги из нашей бухгалтерии. Я выписал вам сразу такую сумму, чтоб облегчить немного и себе жизнь. Ведь приходится оформлять столько бумаг! собирать столько подписей! Бухгалтерия скушает эти деньги с радостью, но в следующий раз все придется начинать с начала.
Я тоже вчера вечером уговаривал Женю не возвращать эти две тысячи. И Эдуард Иванович меня поддержал. Но Женя был непреклонен: играть так играть, надо, мол, утереть нос Борису Борисовичу.
- Следующего раза не будет! - отрезал Женя. - Мы приехали зарабатывать для государства валюту. Достаточно, что нам платят командировочные.
Я посмотрел на Эдуарда Ивановича. Эдуард Иванович, развалившись в кресле, индифферентным взглядом изучал потолок. Все-таки поразительно это самообладание посольских товарищей! Вчера вечером, после ресторана Эдуард Иванович повел нас в стриптиз, и там мы пили шампанское, мешая его, к ужасу официантов, - с виски и пивом; вчера вечером обнаженные бабы вскидывали в такт музыке загорелые ляжки и вертели голой жопой, а нас это, как говорится, не колыхало - мы были заняты своими разговорами; вчера вечером Эдуард Иванович, выжрав алкоголя больше, чем Женя (что было трудно!), клялся нам в вечной дружбе и любви до гроба - и вот сегодня у нас раскалывается голова, а Эдуард Иванович свеж, как огурчик, сидит застегнутый на все пуговицы, и мы для него чужие, как марсиане.
Между прочим, просадили мы вчера вечером с дорогим товарищем пятьсот франков! Моих игровых! Но Женя обещал, что отвалит мне две тысячи на грядущие подвиги, и это, зная его характер, было вполне благородно.
Каким-то образом Борис Борисович угадал, где я блуждаю мыслями, ибо спросил:
- Здорово вчера погудели?
- Чего гудеть? - скривился я (в висках опять застучало). - Скромненько купили бутылку водки...
-...и хвост селедки, - в тон продолжил Борис Борисович.
Я понял, что Эдуард Иванович работает на два фронта.
- Коньячку не хотите?
Коньячку мы хотели. Хозяин кабинета спрятал деньги в сейф, взамен вытащив оттуда начатую бутылку с рюмками. Коньячок пошел славно. И ангел мира спланировал с потолка.
- Одно мне не ясно, - сказал Борис Борисович. - Вы утверждаете, что на разминке они лошадей не показывают и резвые прикидки засечь невозможно. Каким же образом Женя угадал четвертого номера? Пусть герой поделится секретом.
Эту историю я еще вечером слышал три раза, но готов был слушать бесконечно.
- Я обратил внимание, что наездник в коричневом камзоле долго и терпеливо работает рыжего конягу. Четыре круга сделал шагом, потом несколько раз резво послал. Такое случайно не бывает. - Женя помолчал. - У нас в Москве это кое-что бы значило. Но трудность в том, что упряжка была без номера, и главное было определить - из какого заезда жеребец. В шестом заезде он объявился - и сразу на круг, прятаться. Я заглянул в газету - пресса его отметила. Ипподром его подыгрывает. Конечно, играть его на первое место я бы не решился, но кассу, где стоял Учитель, заняли негры, и у меня просто не оставалось выбора, как вломить все "на победителя" в единственно доступной кассе. В принципе нам повезло. Разумнее было бы играть "плясе", то есть на одно из призовых мест. Тогда верняк.
- Угу, - сказал Борис Борисович, и я почувствовал, что какую-то отметку нам опять выставили.
глава пятая
На Венсеннский ипподром мы стали ходить как на работу - во все дни, когда там бывали бега, в будни и в праздники.
Жили мы скудно. Игровые деньги были для нас священны. Мы не только из них не трогали на шмотки или еду, но еще к ним малость добавляли из наших скромных командировочных. Основной нашей задачей было как можно дольше продержаться в Париже. Игровые деньги постепенно таяли. (Чудес, как с четвертым номером, больше не выпадало.) Мы старались сокращать наши ежедневные ставки. Ни я, ни Женя ни разу не угадали в паре, но Женя иногда выигрывал на лошади, занявшей платное место.
Деньги из Москвы на большую игру все еще не поступали, и, откровенно говоря, я лично был этому рад. Для большой игры мы пока не годились.
Кое-что на ипподроме для нас прояснилось. Например, разминка перед заездом зависела не от прихоти наездников, а от дистанции. Они честно разминались там, где давали старт. На обычной дистанции - 2600 метров - старт давали за поворотом. Ни хрена не увидишь. Но вот уже забег на 2200 метров по большой дорожке был для нас почти приемлем, ибо упряжки разминались перед трибунами. Жаль, что бег на короткие дистанции разыгрывался мало. Надо было учитывать фору, которую сильные лошади давали слабым. Фора, как правило, была 25 метров. И борьбу на финише здесь вели не две-три (максимум!) лошади, как в Москве, а пять - восемь упряжек. И езда проходила жестко, сурово, подарков (как у нас) никто никому не делал. Тем не менее фавориты приходили редко. Не исключено, что наездники иногда их придерживали. Однако, когда в московском заезде бегут семь лошадей, - фавориту трудно спрятаться, наездник пускается на явный фальшпейс. Здесь же в заезде от десяти участников, примерно с равными шансами. Достаточно чуть замяться на дистанции, как "поезд ушел" и какая-нибудь кобыла получает по двести франков за первое место в тотализаторе. Получает, разумеется, не кобыла, а игрок, который на нее поставил. Наездник и хозяин кобылы получают весьма приличный выигрыш в свободно конвертируемой французской валюте. Что получает кобыла - я не знаю (может - кусок сахара, может - по шее), однако французские лошади совсем не производили впечатления дистрофиков, значит, морковки и сена им хватало. Да и резвости, несмотря на длинные дистанции, здесь были значительно выше, чем на Центральном Московском ипподроме.
...Вот такие скучные беговые подробности. Извините.
Однажды в будни приезжаем в Венсенн, хотим платить за входные билеты - не берут. Почему? - Сегодня бесплатно. - Почему? - Забастовка. - Кого? Наездников, конюхов, или лошади не хотят бегать? - Бастуют кассиры тотализатора. - Но бега-то состоятся? - Пожалуйста, проходите.
И народ идет. А нам что делать?
- Вот, Ломоносов и Холмогоров, полюбуйтесь на гримасы капитализма. В Советском Союзе такого безобразия быть не может!
Чуть что не так - Эдуард Иванович переходит с нами на официальный тон, это мы уже давно заметили. А тут есть от чего расстраиваться посольскому товарищу: раз нет бегов, не засчитают ему сегодняшний день как рабочий и придется Эдику дежурить в субботу в "палатке".
- У нас такого безобразия быть не может, - подтверждает Женя. - Тотошка мигом бы подожгла и разнесла здание ипподрома.
- Товарищи, только без политических намеков! - протестует Эдуард Иванович.
- Да ладно, Эдик, - говорю я, - проведем сегодняшний день как тренировочный. Потом, кто знает, вдруг через пару заездов откроют кассы? Администрации такие бега в убыток. Глядишь, она и уступит, примет законные требования рабочего класса. А нам лишь пару билетиков для отчета - дескать, решили воздержаться от крупных ставок.
Эдуард Иванович повеселел. Женя, правда, мрачно выразился, в том смысле, что, мол, бега без игры - это все равно как наблюдать половой акт в кино, а не трахать бабу самому.
Но какой другой выход? Не поворачивать же обратно! Тем более что погода выдалась отличная: солнце светит, тепло - лютая парижская зима...
Три первых заезда прошли без тотализатора. И что любопытно - побеждали фавориты прессы. Причем побеждали легко, с отрывом.
- Не везет нам, - злился Женя. - Сегодня была бы простая фаворитная игра сымай штаны, ставь все!
По радио объявляют: в зале на первом этаже открылись некоторые кассы. Ипподром заворковал, а кто-то из публики бросил радостный клич:
- Безработные, к окошкам!
Мы быстро сообразили - бросить сотню на фонаря! Побежали в зал и Эдуарда Ивановича с собой прихватили. А в зале - жуть! У тех касс, что открылись, Бородинская битва! Втроем мы повели атаку по всем правилам Московского ипподрома. Вклинились в центр, продвигаемся. Пуговицы летят, кости трещат, французы выпадают, как подстреленные. У окошка касс рубятся смешанные ряды арабов и негров. Как писал поэт: "Вам не видать таких сражений!" Эдуард Иванович пищит, но мы ему сурово: "Хватит, Эдик, на трибуне груши околачивать настал и твой черед работать в поте лица!" Эх, где русские не пропадали! Пробились, всунули деньги и билеты, да зазвенел звонок, и касса остановилась. Ее здесь отключают автоматически. Кассир руками разводит - рад бы помочь, да не может.
Ругаясь, поднялись на трибуны. Смотрим на дорожку. А там - метаморфоза: фавориты в хвосте плетутся, темнота вперед рвется. Короче - первым приперся какой-то гад, ни в одной газете не указанный, а наш фаворит приехал пятым колесом на седьмое место. Словом, сэкономили мы нашу сотню!
И дальше все заезды так и пошли наперекосяк. Где-то двумя билетиками мы умудрились сыграть - для отчета. Но больше не совались. Поняли: когда местное жулье пытается наверстать упущенное - нам лучше держаться в стороне.
В течение полутора месяцев я поймал всего только пару на тридцать франков. Мои финансы дружно пели романсы. Женя играл крупнее и соответственно просаживал больше. Нам не помогали ни секундомеры, ни наука, ни Бог!
Не пойти ли на поклон к товарищу дьяволу?
* * *
В Париже не соскучишься. Каждый день где-нибудь в городе открывается новая выставка: японских камней, арабской керамики, английской графики, бельгийских ружей, африканских масок, советской живописи. Обегать все это - тут сам черт ногу сломит. Видимо, чтобы уберечь свои конечности, черти посовещались и устроили выставку под неброским названием "Демоническое искусство от рождения до наших дней". Скромненько и со вкусом! И если кто-либо, прослушав арию из оперы "Фауст" - "Сатана там правит бал", - теперь заинтересуется, где именно это происходит, даю адрес: Париж, площадь Пале Ройяль, Лувр антикваров, второй этаж.
При входе продавать душу дьяволу совсем не обязательно. Достаточно заплатить шесть франков очаровательной молодой "ведьме". Впрочем, те, у кого душа болит, могут воспользоваться инструкцией, висящей на стене одного из залов. Вообще-то это не инструкция, а письмо, образец для подражания, написанное в тринадцатом веке юной особой: "Я, колдунья Дидим, отдаю тебе мое тело и душу на вечные времена. Я отказываюсь от Бога и от всех ангелов и святых апостолов на вечные времена. Я буду тебе послушна и верна, пока я живу на земле. Подпись скрепляю кровью".
Правда, сколько стоила душа в XIII веке, не указано. Цены с тех пор выросли - инфляция, - так что желающим есть смысл поторговаться.
Сатана правит бал в полутемном помещении, где посетители ходят по кругу (одному из кругов ада!) и рассматривают подсвеченные атрибуты черной магии: карты для гадания, заколдованные статуэтки, ножи с черепом и костью на рукоятке, демонические куклы, секретные фолианты "Красный Дракон" и "Черная Курица" с каббалистическими знаками. А вот под стеклом окаменевшее сердце барана, проколотое сотнями булавок. Однако мне кажется, что не эти диковинки притягивают любознательную публику, а антикварные предметы, связанные с культом Сатаны: резные трости, круглые столы с инкрустацией, живопись, скульптура. Недаром выставка называется "Демоническое искусство". И бюст Мефистофеля сделан известным мастером на высоком уровне. Убежден, что заказчик был доволен. Мефистофель вылеплен как личность трагическая, значительная, с лукавой усмешкой на губах и добротой во взгляде. Так и хочется цитировать Гете: "Часть той силы, что без числа творит добро, всему желая зла".
Увы, история была не очень благодарна этому творцу добра и его приверженцам. Картины и рисунки на стенах - тому доказательство: вот Сатану изгоняют, он кубарем летит с небесных высот, вот качаются на виселице три пухленькие ведьмочки. Любопытствующие могут пощупать орудия пыток святой инквизиции. Бррр...
Тем не менее интерес к потусторонним силам не утихал. Оккультные науки процветали и в прошлом веке, и в начале нынешнего. Например, в центре экспозиции стоит экстравагантное кресло на козлиных ножках, подлокотники - из рогов буйвола, а спинку увенчивает коварная рожица. "Тьфу, - плюнет добропорядочный посетитель, - и для какого мракобеса это сделано?!" Не торопитесь с выводами. Кресло принадлежало уважаемому писателю Анатолю Франсу, которого в Советской Энциклопедии называют "прогрессивным деятелем культуры". Любил Франс в свободную от прогресса минуту пошалить с нечистой силой!..
И все-таки, по моему мнению, вся эта колдовская наука далеко отстала от современной жизни. Разве может тягаться черная магия с научным прогрессом?! Детский лепет! Демонический смех, который приглушенно звучит из динамиков в зале выставки, кажется шепотом влюбленных по сравнению с ревом японских мотоциклов на улицах Парижа. И по этим улицам фланируют такие ослепительные ведьмочки, каждой из которых сам Мефистофель, наверное, готов отдать себя на заклание...
А рядом с "Демоническим искусством" - сотни обыкновенных торговых лавочек, но в них столько антикварной чертовщины и по таким дьявольским ценам, что невольно задумаешься - не перестали ли люди бояться Бога?
* * *
На Венсеннском ипподроме должны были начаться розыгрыши терсе. В терсе играет вся Франция, делая ставки в кафе. Принцип терсе простой - угадать первых лошадей в заезде. Каждый билетик терсе стоит пять франков. Но если вам удастся угадать лошадей "в порядке", то есть занявших соответственно первое, второе и третье место, то вы получите, по выражению спортивных комментаторов, весьма "кокетливую сумму", иногда достигающую тридцати - сорока тысяч франков (в первом случае платят за билет как минимум сто франков).
Пока терсе разыгрывалось на других ипподромах, где скакали чистокровные лошади, нас оно не интересовало, ибо ни в скачках, ни в стипль-чезе мы ничего не понимали. Однако теперь, когда дело будет касаться рысаков, которых мы в какой-то степени изучили, терсе представлялось мне очень заманчивым.
Женя категорически заявил, что терсе - это глупость. Лошадей надо видеть перед заездом. Лошадь может утром захромать, а ты, ничего не зная, уже утопился на ней в обед в кафе.
Борис Борисыч, напротив, отнесся к терсе с энтузиазмом. Видимо, его впечатлила возможная сумма выигрыша. Он мне посоветовал изучить прошлогоднюю подшивку газеты "Франс суар терсе". Работы мне сразу прибавилось, так что не оставалось времени для прогулок по Парижу и посещения выставок. Но эта работа мне нравилась - я как бы мысленно переживал перипетии розыгрыша каждого приза. Накануне терсе "Франс суар" подробно разбирала шансы всех участников заезда и давала прогнозы пяти своих журналистов, десяти наездников, а также мнения тридцати других газет, радио и телевидения. В следующем номере "Франс суар терсе" я находил результаты этого заезда, суммы выигрышей, описание хода борьбы.
Насколько же прогнозы оправдывались?
Вот мои выводы (предварительно):
1. Никому из журналистов или наездников нельзя было слепо верить. Каждый из них угадывал примерно два терсе в год (повторяю, речь шла только о Венсеннском ипподроме).
2. Если же сам наездник считал свою лошадь в шансах, то это надо было учитывать.
3. Чем крупнее приз, тем точнее прогнозы прессы.
4. Если пресса в своей массе угадывала результат - платили копейки.
5. Незначительный приз, к тому же разыгранный в дождь, снег или сильный ветер, часто приводил к "завалу" на ипподроме и соответственно - к крупной выдаче.
6. Когда журналисты писали, что у лошади логические шансы, ее в большинстве случаев можно было смело выбросить из игры.
7. Рекордная скорость лошадей, показанная в предыдущих заездах, мало что значила.
8. Итоговый список лошадей, составленный газетой на основе журналистских прогнозов, иногда (крайне редко) себя оправдывал.
9. Комбинация из четырех лошадей, рекомендуемая газетой как самая надежная, не выигрывала никогда.
* * *
Скупой рыцарь у Пушкина, спускаясь к своим сокровищам, алчно перебирал золотые дукаты, экю, цепочки, кольца. Мы же, запершись вечером в комнате, извлекали из кармана мелкую французскую монету и печально ее пересчитывали. Бумажные деньги мы оставляли на игру, карманную мелочь - на жизнь.
Мы уже знали, что в "Призюник" (большом магазине) самые дешевые кофе, чай, макароны, сахар. На рынке мы покупали картошку, помидоры и салат. Курицу и обрезки свинины - на поджарку - по дешевке у нашего знакомого мясника. Водку и сигареты - через Эдуарда Ивановича в "палатке" по талонам. Словом, мы химичили как могли, но почему-то даже карманная мелочь сама не плодилась и не размножалась.
К пятифранковым монетам мы относились с большим уважением.
И еще мы часто вспоминали, как в первый ипподромный день после выигрыша кутили в ресторане, а потом в стриптизе, и кляли себя почем зря за то, что сразу напились тогда, не распробовали толком ресторанных блюд, не рассмотрели как следует девочек - а все про четвертого номера талдычили: как он пришел, как он мог не прийти... Нет, мечтали мы, в следующий раз, когда крупно выиграем, деньги себе возьмем, а на игру "капусту" пусть нам Москва присылает. В следующий раз мы сначала в "Галери Лафайетт" отоваримся - купим дубленки, джинсы, блейзеры, брюки, фирменные рубашки, галстуки, носки, ботинки, часы "Сейко", радиоприемник "Сони", магнитофон "Филипс", девкам в Москву - кофточки и свитера, запакуем все в чемоданы (кожаные, фирменные!), отвезем их к себе в общежитие торгпредства, - и уж затем - в ресторан, гулять! Закажем бутылку бургундского, бутылку "Божоле" - вином не перепьешься, - откушаем бланкет, шашлык, эскарго, устрицы, ну, а потом - к ночным красоткам на Сан-Дени. Заждались нас французские мамзели, да и нас в Москве общественность не простит, если девочек французских не попробуем. С крупного выигрыша, считали мы, нам на все должно хватить, и по-дурацки разбрасывать деньги налево и направо не будем! Хватит, поняли почем фунт лиха.
Очень мы стали умными за последнее время.
Правда, однажды нам пофартило (в смысле жратвы) - это когда Борис Борисович нас привел на прием французских промышленников, направлявшихся в Москву с торговой делегацией. Столы ломились от икры и лососины, блюда с крабами нежно прижимались к ледяной "Столичной", но французские капиталисты суки бланкетные! проститутки устричные! мудилы эскаргошные! - на закуску косились индифферентно, хлеб мазали жидким слоем икорки, водку принимали наперстками и все больше про развитие международных отношений, льготные кредиты и взаимовыгодную торговлю рассуждали.
Мы бы их, гадов, научили, как водку пить и с крабами расправляться, мы бы им показали, где раки зимуют, да Эдуард Иванович вцепился в нас мертвой хваткой, шипел на ухо: "Не увлекайтесь, ребята, лососиной! пропустите этот тост! хватит, завязали с икрой! не роняйте достоинства советского человека: в Москву поедете - нажретесь!"
А где в Москве сейчас икру достать?! Нет, если выиграем - фигу пригласим Эдика в кабак! Пусть облизывается, хрен ему в рыло!
Потом откуда-то спланировал Борис Борисович и потащил нас знакомиться с одним французским господином, скромным таким коннозаводчиком - всего у него две конюшни в Венсенне. Сначала поговорили за мир и дружбу, и Эдуард Иванович хотел было за лацканы пиджаков нас оттаскивать, но разговор повернулся на воскресные бега, стали обсуждать шансы фаворитов, у Бориса Борисовича - ушки на макушке, и Эдик сразу завял.
Слово за слово, хером по столу, Женя и француз-миллионер в раж вошли, спорят, за грудки друг друга хватают. Мы стоим, уши развесили, вроде все слова знакомые, а о чем речь - не понимаем.
- Скользящий шаг у жеребца, шея крутая, - твердит француз.
- Задние ноги у него сырые, брюхо волочит, голову задирает, - отвечает Женя.
Так они базарили полчаса (причем Женя пропускал все артикли у существительных, и его собеседник это терпел), а потом француз чуть ли не со слезой в голосе провозгласил:
- Сколько я ни видел ваших работников из Министерства сельского хозяйства, но первый раз встречаю человека, который по-настоящему разбирается в лошадях! Выпьем, господа, за здоровье господина Ломоносова! Истинный профессионал!
Ну, раз француз-капиталист выпить приглашает - кто ж нам запретит? Борис Борисович от похвал в адрес Жени разрумянился, а Эдуард Иванович, хамелеон проклятый, сам бутерброды нам мастерит, журчит в ухо: "Давай, давай, ребята, налегай, водка, она закусон любит!"
Мы, конечно, навалились.
* * *
Жеребца, сыгравшего решающую роль в нашей парижской эпохе, звали Алеша. На самом деле у него было другое имя, из двух слов, плюс в середине артикль "ле", но Эдуард Иванович прочел его неправильно. Получилось - Алеша. Мы посмеялись, однако новое имя нам понравилось, так мы и стали называть жеребца Алешей.
Алешу мы еще в Москве приметили, штудируя в "спортлагере" французские газеты. Алеша был чемпионом своего поколения и в прошлом году, впервые допущенный к призу Америки (неофициальному чемпионату мира), неожиданно занял второе место.
Об Алеше и сейчас много писали в прессе. Весной он не знал поражений. Летом тренировался в Нормандии по определенному плану. В призовых заездах не участвовал. В воскресенье он должен был выступать в Венсенне в Большом призу, первый раз после перерыва. Прогнозисты прессы предсказали ему победу. Приблизительные шансы в тотализаторе у Алеши были два к одному.
Всю неделю Женя ломал голову над проблемой Алеши. Ночью сквозь сон я слышал, как он вставал и уходил на кухню. Утром я обнаруживал полную пепельницу окурков. Я понимал, почему Женя так нервничает. После приема в Посольстве Борис Борисович намекнул - дескать, кое-что пришло из Москвы, и если будет верная лошадь...
Что же касается меня, то я от крупной игры устранился. Я ломал голову над проблемой терсе. Терсе прошло в Венсенне уже несколько раз, но радости мне не принесло. Максимум я угадывал двух лошадей на билет. Я заметил, кстати, что поддаюсь гипнозу газетных прогнозов. Очень уж убедительно доказывали специалисты шансы своих избранников.
В пятницу мы попросили свидания у Бориса Борисовича. Женя был настроен по-боевому. Он сказал:
1. Ипподром разобьет Алешу в копейки.
2. Алеша на первое место не поедет, ибо наездник его готовит к призу Америки.
3. Даже если бы наездник захотел, Алеше первое место не взять - приз крупный, конкуренты сильные.
4. После длительного перерыва в выступлениях любая лошадь не в состоянии выиграть крупный забег - такого в природе не бывает.
5. Наша задача - сыграть против Алеши. Любая лошадь (кроме Алеши) принесет крупную выдачу.
Я нашел план Жени гениальным. Эдуард Иванович сказал, что лучше не придумаешь. Борис Борисович тяжело вздохнул и вытащил из сейфа пять тысяч франков.
В субботу вечером я колдовал над своим терсе. Я решил сыграть на все оставшиеся у меня деньги. Терсе шло за Большим призом, в котором выступал Алеша. В Большом призу Женя сделает свои миллионы - а в Женю я верил, - так что я мог резвиться в своем терсе. Я перевязал лошадей - фаворитов прессы. Я перевязал темноту, которая в прессе не упоминалась. На последнем билетике я отметил три номера: 19-18-11. Девятнадцатый был битый фаворит, восемнадцатого и одиннадцатого пресса в глаза не видела - гастролеры с провинциальных ипподромов. Венсенн им не по зубам. Но там, в провинции, они занимали первые места, а мне запало в голову высказывание Жени, - мол, лошади должны участвовать в бегах и иметь привычку побеждать.
Утром, наверное, мы первыми появились на трибунах Венсенна. Мы засекли Алешу на предварительной разминке. Он ехал шагом. "Хорош, - процедил Женя, - в принципе хорош!" Другого вороного жеребца наездник в зеленом камзоле работал долго и упорно, посылая адом на противоположной от трибуны прямой. "Вот этот выиграет бег, - сказал Женя. - Запомни жеребца".
Когда участники Большого приза выехали на круг, мы узнали вороного красавца. Это был Арчибальд, под четвертым номером.
- Четвертый номер - счастливый для нас! - сказал Женя и скомандовал: - К кассам, старики!
В кассе лупили Алешу - девятого номера. Женя поставил двести билетов на Арчибальда-победителя, а мы с Эдуардом Ивановичем - по сто пятьдесят.
Арчибальд с ходу взял бровку и повел бег. Он делал все правильно, он не тормозил, он не рвал на подъеме, чтоб не задохнуться, - он не пропускал никого по бровке и оттеснял преследователей в поле, заставляя их делать лишние метры дистанции. И резвость была потрясающей. Арчибальд шел легко и ровно, как машина.
- Класс! - бормотал Женя. - Вот как надо выигрывать!
Арчибальд проворно выворачивал на финишную прямую с последнего поворота, но тут на ипподроме стал нарастать гул. С поворота, чуть ли не десятым колесом, сделав немыслимый крюк (лишних пятьдесят метров), вылетела упряжка и буквально в несколько секунд оторвалась от основной группы лидеров метров на двадцать. Это была не лошадь - это была ракета! По ликующему реву ипподрома я понял, кто победил, - конечно, Алеша!
Казалось, последние метры дистанции Алеша проходил шагом. Разумеется, так только казалось. После ошеломляющего посыла на повороте казалось, все вообще остановилось, и наездник бросил вожжи.
И действительно, чего ему было бояться? Соперники ехали на лошадях, он на ракете!!
Ничего подобного я никогда в жизни не видел.
По-моему, Арчибальд проиграл даже второе место, но нас это уже не интересовало.
- Какой заезд! - восторженно повторял Женя. - Увидеть и умереть!
- Все, отмучились? - спросил Эдуард Иванович.
- Заткнись, Эдик! - цыкнул Женя. - Ты ничего не понимаешь в искусстве!
И как ни странно, Эдик заткнулся.
Я упросил ребят не уходить, остаться еще на заезд, посмотреть терсе. И мы продолжали говорить про Алешу и не обращали внимания на разминку, а когда прошел заезд, мы продолжали говорить про Алешу - мол, такой лошади в природе не существовало, плевали мы на проигрыш, едем в Москву, увидеть Алешу и умереть... Говорили мы с Женей, а Эдуард Иванович молча, заткнувшись, сжимал в ладонях кучу проигранных билетов. Потом, когда публика стала орать, я глянул на финишную прямую и тоже заткнулся.
Продолжал говорить Женя:
- Такой заезд! Увидеть и умереть! Алеша - это бог, плевать на все, едем в Москву...
- В Москву мы не едем, - сказал я и указал на табло.
На табло высветили номера: 19-18-11.
- Я угадал терсе. В порядке.
Теперь заткнулся Женя, а Эдуард Иванович всхлипнул:
- Ребята, вы непотопляемы!
* * *
Естественно, в понедельник на летучке у Бориса Борисовича мы заявили, что все три с половиной тысячи выигранных мною франков у нас пойдут на игру, будем биться до последнего сантима.
- А на месте Министерства финансов я бы всю валюту советского государства поставил на Алешу в призу Америки. Алеша проиграть не может!
Мне показалось, что к моему терсе Борис Борисович отнесся достаточно равнодушно, а вот слова Жени на него явно произвели впечатление.
глава шестая
Я когда-нибудь расскажу про парижскую зеленую зиму. Листья в Венсеннском лесу давно осыпались, но деревья были зеленые от какого-то мелкого мха, который покрывал стволы. Снег в Париже я видел один раз, и то в основном на крышах домов. Это случилось под Новый год, когда температура вдруг резко упала с +11 до -5°. Паника в городе была страшная. По телевидению и радио дикторы каждый божий час повторяли сводку погоды в столице и по стране, твердили: "Берегитесь гололеда! Пользуйтесь общественным транспортом!" И действительно, машинами почти никто не пользовался, улицы были пустынными, мы катались по городу на "Жигулях" Эдуарда Ивановича и умирали от смеха. Слабаки французы, испугались легкого холодка!
Московское радио передавало, что в Москве сейчас днем -25°, ночью -32°! Это означало, что Центральный Московский ипподром работал. Бега в Москве отменяли, когда температура днем опускалась ниже -29°.
В сильный мороз хорошо играть на бегах, только надо очень тепло одеться и ноги - перед тем как влезть в носки - обмотать газетной бумагой. Если наездник намеревается выиграть, он должен разогреть лошадь, тщательно ее проработать. Такая разминка сразу засекается на трибунах, поэтому особенно крупных выдач в мороз не бывает. Тотошку не обманешь.
Иногда мне снилось, что я стою в нашей ложе на ЦМИ, а вокруг меня знакомые лица: Профессионал, Корифей, Пижон, Илюша-Овощник, Бакинец, Юрочка-Заправщик, Сал Салыч, Жир Жирович, Пузан Пузаныч - родные лица московского жулья. И мы с Профессионалом придумали прекрасную комбинацию, бежим к кассам, толчемся в очереди и... не успеваем поставить. На этом самом месте я просыпался.
На Венсеннском ипподроме мы всегда успевали ставить, но наши прекрасные комбинации не осуществлялись. Правда, мы играли рискованно, под большие выдачи. Большие выдачи бывали в Венсенне, но получали их не мы.
И ни разу в Париже мне Венсеннский ипподром не приснился.
Как-то Женя просидел со мной вечер, наблюдая, как я готовлюсь к терсе, по какому принципу отбираю и связываю лошадей. А потом сказал:
- Ерунда все это, ты не в терсе играешь, а в "Спортлото". Для тебя цифровые комбинации важнее класса лошадей.
Между прочим, он правильно заметил. Например, я любил номера 5, 7, 15, 18, а вот связать 13 с 12 и 14 - у меня рука не поворачивалась, какой бы логичной эта комбинация ни казалась с точки зрения прогнозов прессы.
Мы вели прежний образ жизни, экономя на спичках и оставляя примерно по двести франков на бегах. Плюс каждое терсе мне стоило пятьдесят франков. Наши игровые деньги таяли стремительно, однако нас это мало волновало. Мы знали, что отыграемся в призе Америки, что Алеша привезет нам в три раза больше, чем мы на него поставим, а вот сколько поставим - это не наша забота, это - головная боль Бориса Борисовича, он за то и зарплату получает.
И вот тогда, после воскресенья, мы и дадим шороху в "Галери Лафайетт", закрутим там танец с "Сейками", "Сонями", джинсами!..
У Бориса Борисовича были сложные переговоры с Москвой. Раз в неделю он вызывал нас на летучку и просил нас "обосновать", "подбросить фактов", "подкрепить аргументы"...
- А чего обосновывать и подкреплять?! - возмущался Женя. - Пусть привозят из Москвы вагон валюты! Обратно отправим три вагона!
Дальше разговор шел по привычному кругу:
- А если Алеша проиграет?
- Алеша проиграть не может!
- Вы сами говорили - любая лошадь может сбиться, споткнуться, сделать проскачку...
- Любая лошадь, но не Алеша. Алеша - это космическая ракета.
- Но если все на ипподроме будут играть только Алешу? Дадут франк на франк - никакого выигрыша.
- Никогда на ипподроме не играют одну лошадь. Публика - дура, ищет темноту. К тому же на приз Америки привезут лучших рысаков из Германии, Италии, Швеции, Бельгии, США. Обязательно их будут играть. Мы подняли подшивку газет за десять последних лет. Посмотрели результаты. Ни разу победитель на приз Америки не стоил меньше трех франков за франк! Конечно, большинство будет ставить на Алешу, но лишь на призовое место. Это копейки. А Алеша возьмет первое место - в этом наш выигрыш.
- Вы даете полную гарантию?
- Полную гарантию дает лишь сберегательная касса. Кладите валюту во французские сберкассы, тогда получите пять процентов годовых.
- Поймите, ребята, Министерство финансов СССР никогда не отважится рискнуть крупной суммой в твердой валюте. Никакой ответственный чиновник такую сумму не подпишет.
- Тогда за каким хреном нас посылали в Париж?! Зачем мы тут мучаемся, ночей не спим и давимся вареной курицей! Мы предлагаем выгоднейшую комбинацию: триста процентов дохода от вложенной суммы.
- Вот если бы вы предлагали рискнуть тысячей и выиграть миллион!.. Есть же теория вероятности. Классический пример, помните, как поспорили, что нельзя встретить на улице разом сто мужчин и ни одной женщины, но прошел военный полк...
- Хватит, надоело, - вопил Женя, - лично я улетаю в Москву!
- Евгений Николаевич, - возражал Борис Борисович, - уезжать вы не имеете права! Приз Америки на носу. Вдруг Алеша на разминке захромает? Кто же это заметит, кроме вас?
- Тогда привозите из Москвы мешок валюты!
...Круг замыкался.
Кончалось тем, что Борис Борисович выставлял нам по рюмке коньяку, а сам принимался сочинять очередное послание в Москву.
* * *
В субботу мы видели Алешу по телевизору, его показывали в "Новостях" по первой программе. Мы выслушали прогноз бегов по всем радиостанциям Франции. Мы скупили все французские газеты, включая "Юманите", и внимательно изучили страницы, посвященные призу Америки. Все комментаторы сходились на том, что Алеша в прекрасной форме. В соперники ему прочили американскую кобылу Глорию, шведского жеребца Свенсена, французских лошадей Арчибальда и Алису, а также ветерана бегов - Заразу (причем двух последних не в победители, а на одно из призовых мест). Глория показала в этом году лучшую резвость в мире, а Свенсен в последних семи выступлениях не знал поражений, занимал только первые места.
- Вот и хорошо, - радовался Женя, - шесть фаворитов прессы! А публика будет еще искать темноту. Вот увидишь, дадут за Алешу тридцать пять франков за первое место, не меньше!
В одиннадцать ночи позвонил Борис Борисович:
- Алеша в порядке?
- Алеша в порядке - спасибо зарядке, - ответил Женя. - А вам чего не спится?
- Я слушал Би-би-си. Английские букмекеры выводят Алешу на первое место.
- Английские букмекеры не дураки. Свенсен выигрывал лишь у финнов и датчан! Их даже наши на Московском ипподроме били! Глория очень резва, это верно, но дорожка Венсеннского с длинным подъемом ей не по зубам. К Венсенну надо привыкнуть, а Глория во Франции впервые. Готовьте мешок валюты и спите спокойно, дорогой товарищ.
Женя повесил трубку.
- Волнуется начальство. Учитель, даю тебе бесплатно четырех лошадей в терсе: первым - Алеша, вторым - Арчибальд, третье или четвертое место - Глория или Свенсен. Давай сыграем два билета по двадцать франков - четыре лошади в каждом, и считай, терсе у нас в кармане.
- Может, подыграем Алису или Заразу?
- Учитель, это последние наши деньги! Резня будет жуткая! Ведь поедут на приз в миллион франков! Кто же даст Алисе высунуть голову? А с Заразой французы ополоумели! Десять лет жеребцу, ни одного первого места за два года! Пора Заразе на завод, на заслуженный отдых. В терсе заплатят копейки, но нам лучше, чем ничего. Райке бельишко купишь.
* * *
Утром за нами заехал Эдуард Иванович и вручил каждому по две тысячи франков.
- Это все? - изумился Женя.
- Ну, у меня еще кое-что есть, - скромно потупил глаза посольский товарищ.
На предварительной разминке мы увидели всех участников приза Америки. Их нельзя было спутать с лошадьми из других заездов - выделялись классом.
- Алеша в порядке? - то и дело приставал к нам с вопросом Эдуард Иванович.
Я случайно оглянулся. За нами плотно стояли четверо субъектов в одинаковых темно-коричневых дубленках. Я не слышал, чтобы они обменялись хоть словом, но советские рожи я способен отличить за километр...
И вот приз Америки. Лошади, накрытые разноцветными попонами, торжественно выезжают на парад.
- Алеша в порядке, не хромает? - не унимается Эдуард Иванович.
- Алеша в порядке, - отмахивается Женя.
- Алеша в порядке, - громко повторяет Эдуард Иванович.
Я оборачиваюсь. Четырех субъектов в темно-коричневых дубленках как ветром сдуло. Исчез и Эдуард Иванович.
- Женя, не мы одни заправляем Алешу, - сказал я.
- Я это давно понял, - усмехнулся Женя. - Посольство играет по крупной.
Мы честно отнесли все наши деньги в любимую кассу Жени, где принимают ставки не меньше чем по сотне франков, точнее, 95 франков за десять билетов и только на победителя. Таким образом, мы купили четыреста билетов и сэкономили каждый по сотне - деткам на молоко...
...Вообще-то такие заезды надо показывать лишь в кино, крупным планом, в замедленном темпе. А на ипподроме все пролетает в мгновения, в такт лихорадочному биению собственного сердца.
Сразу со старта рванулся вперед Арчибальд. За ним успел занять вторую позицию Алеша. Вдвоем они возглавляли бег, оторвались, и началась жестокая рубка.
- Правильно едет Алеша, - услышал я Женины слова, - не хочет рисковать.
Арчибальд и Алеша были заняты только друг другом, попеременно лидировали, навязывая головокружительный темп и, казалось, не обращая внимания на соперников.
Соперники подтянулись на подъеме, на противоположной стороне. Алеша первым вывернул с поворота на финишную прямую. Но где же коронный бросок Алеши? А с поля навалились упряжки, Алешу захватили, он всплеснул передними ногами (как человек, который машет руками от отчаяния), заскакал, а к финишу красиво подходил Зараза.
Все, приехали.
Приз Америки выиграл Зараза. Второе и третье места - у Алисы и Глории.
С Женей была истерика. Он выл и рвал билеты.
Эдуард Иванович как в жопу провалился.
Мне стоило немалого труда успокоить Женю и увести его с ипподрома. Мы вернулись домой на общественном транспорте.
Еще в лифте мы услышали, как разрывается телефон в нашей комнате.
Звонил Борис Борисович. Он сказал, что будет у нас через четверть часа.
* * *
Так как Женя был в истерике, я произнес последнее слово подсудимых. Я сказал, что Алеша не мог проиграть. Проиграл наездник. Нельзя на соревнованиях такого класса вести бег с начала до конца на полном пределе сил, не давая жеребцу ни секунды передышки, к тому же такая манера бега для Алеши оказалась непривычной. Зараза не обыграл Алешу, а обманул. Он отсиделся, гад, за спинами. Алеша сражался, как боец, но наездник - трус и ничтожество. Наездника надо повесить за яйца.
- Вас тоже, - сказал Борис Борисович.
Потом мы сидели молча.
Борис Борисович встал, подошел к своему висящему пальто - мы подумали, что он сейчас уйдет, - но он достал из одного кармана пальто бутылку "Столичной", из другого - сверток с колбасой. Это было так неожиданно, по-домашнему, так по-московски, что даже Женя встрепенулся.
- Вздрогнем, ребята, по маленькой, - сказал Борис Борисович.
Я в темпе достал рюмки и нож. Мы "вздрогнули" по одной, тут же, на голом столе, порезали колбасу, повторили еще по рюмке.
- Так они и жили, - сказал Борис Борисович.
- Спали врозь, а дети были, - подхватил я известную шутку.
- Разговаривали по телефону, - мрачно заключил Женя.
Но контакт восстановился. Третью рюмку мы осушили, заговорщически подмигивая.
- Сколько мы просадили, не будем считать, - начал Борис Борисович. Однако я себя хвалю за то, что правильно сыграл и не поддался на уговоры нашего Профессионала. Не понятно? Из денег, присланных Москвой, я раздал лишь половину. Значит, у нас кое-что осталось. Теперь задача одна: отыграться. Если отыграемся с плюсом, нас ругать не будут. Но отыграться нам надо - кровь из носа! Какие будут предложения?
- Сымай штаны и ставь все на Алешу в призе Франции в следующее воскресенье! - живо прореагировал Женя.
- С Алешей мы наелись сегодня, - отрубил Борис Борисович. - Навалили полные штаны. С Алешей разговор кончен. Хотелось бы послушать Игоря Михайловича, специалиста по терсе. Если мы вдарим в терсе?
Я понял, что Борис Борисович не забыл тот мой выигрыш.
Что ж, считать так считать. Я развернул свою бухгалтерию.
- Итак, в призе Франции будут все те же восемнадцать лошадей. Предпочтительные шансы по-прежнему имеют шестеро: Алеша, Зараза, Глория, Свенсен, Арчибальд, Алиса. Можно связать всех шестерых, но это бессмысленно, так как выдача в терсе (в беспорядке) будет меньше поставленных денег. Надо выбрать четверых, играть терсе в порядке (каждый билет по 120 франков), и тогда есть надежда кое-что заработать, ибо самая малая выдача терсе в порядке потянет за двести франков. Я предлагаю играть Алешу, Заразу, Арчибальда и Глорию.
- Заразу я в гробу видал, - вмешался Женя. - Больше ему подарков не будет. Арчибальд выдохся в борьбе с Алешей. Если брать за основу четверых, то только Алешу, Глорию, Свенсена и Алису.
Борис Борисович чиркал ручкой в блокноте, потом решительно его захлопнул:
- Ерунда получается, ребята. Если играть по крупной - допустим, сотню билетов, - то это надо рисковать двенадцатью тысячами франков, чтобы заработать чистыми восемь тысяч. Причем из шести фавритов вы не можете выбирать четырех. А если какая-то темнота притопает на третье место?
- Двенадцать тысяч лучше поставить в одинаре на Алешу, - сказал Женя. Ипподром напуган его сбоем. За первое место дадут четыре к одному.
- А если снова припрется Зараза?
- Алеша проиграть не может, - настаивал Женя.
- А кто проиграл приз Америки? - возмутился Борис Борисович. - Александр Сергеевич Пушкин? Нет, ребята, мы на мертвой точке. Скажите лучше, возможна ли теоретически ситуация, когда все фавориты не придут?
- То есть как? - удивился Женя. - Как они могут не прийти?
- А так! Перед началом заезда - ураган, землетрясение, наводнение, парашютный десант китайских добровольцев. В общем - что-либо сверхъестественное.
- Понял, - сказал Женя. - Введите в Париж советские танки. Это подействует.
- Танки - это идея! - захихикал Борис Борисович. - Ребята, шутки в сторону. Вопрос ставится чисто теоретически: как поведут себя лошади во время, скажем, стихийного бедствия? во время, скажем, какой-нибудь экстремальной ситуации?
Женька взял программу бегов, задумался.
- Значит, так, - передайте по инстанциям: если высадится танковая гвардейская Кантемировская дивизия...
- Евгений Николаевич! - поморщился Борис Борисович. - Уже не смешно. И потом, стены имеют уши...
- В общежитии советского торгпредства микрофоны? - изумился Женя. Спасибо за предупреждение. Ладно, шучу. Так и передайте. Короче, во время стихийного бедствия, пишите: Алеша заскачет, у Алисы - нервы слабые, Свенсен жеребец капризный, собьется, Арчибальд испугается, Глория к таким забавам не привычна. Итальянец под пятым номером и нормальной борьбы не выдерживает. Эти французские кобылы воспитаны в тепличной обстановке... Кто же остается? Остается чертов Зараза, ему и китайские добровольцы не страшны. Остается Жан, потому что глухой - атомного взрыва не услышит, Вальжан - выиграл в прошлом году в дикую пургу, и Первое Мая - тупой жеребец, но мощный, от него трактора шарахаются.
- Зараза, Жан, Вальжан и Первое Мая, - подытожил я. - Чудная комбинация. Из них терсе в любой комбинации потянет за миллион франков.
- Но если в кафе заметят, что вы играете такой билет, то тут же вызовут "Скорую медицинскую помощь" и увезут в психиатрическую лечебницу.
Мы все трое долго смеялись. Борис Борисович повел нас ужинать в дешевый китайский ресторан.
* * *
Всю следующую неделю Эдуард Иванович не прорезался. А Борис Борисович позванивал и интересовался формой Алеши.
- Один Алеша, - отвечал ему Женя.
Я же, в свою очередь, твердил, что надо играть в терсе, и только мою четверку: Алешу, Заразу, Арчибальда, Глорию.
Впрочем, в моем предложении не было ничего оригинального. Оно полностью совпадало с прогнозом прессы. Пресса, естественно, добавляла еще Свенсена и Алису.
Однако в субботу я раскрыл "Юманите" и ахнул:
- Женя, полюбуйся, в "Юманите" сошли с ума. Угадай, кого они прочат в победители на приз Франции? - Алешу, Глорию, Заразу...
- Ну и что?
-...дальше слушай! - Жана, Вальжана, Первое Мая!..
- А кто тебе сказал, что французские коммунисты отличаются умом? - брякнул Женя.
Тут мы разом притихли и покосились на стены.
Впрочем, другие заботы волновали нас в тот день. Наш телефон молчал, телефоны в Посольстве не отвечали. А мы не знали, дадут ли нам деньги на игру и - сколько?
В воскресенье к двенадцати дня мы поняли, что Посольство нас игнорирует. Видимо, Борис Борисыч получил соответствующие указания из Москвы. "В этом, - с горечью подумал я, - тоже есть своя логика: ведь ничего интересного мы не предложили..."
У нас оставалось по сто франков. Я успел забежать в кафе и поставить в терсе в беспорядке (на двадцать франков) свою любимую четверку лошадей, и мы отправились в Венсенн.
Сойдя с автобуса, мы прошли немного лесом. Солнце светило по-весеннему, дул теплый ветерок. Никакими стихийными бедствиями не пахло.
На предварительной разминке мы засекли Алешу. Он был несокрушим.
Как только начался парад участников приза Франции, я побежал в кассу. Мне с моими 80 франками надо было толпиться в общей очереди, а очереди в Венсенне во время больших призов не уступали московским.
Наконец я поставил свои восемь билетов на Алешу. Последний, но верный шанс. Хватит, чтоб купить кое-какое барахло в Москву.
Я поднялся на трибуну и не узнал поле ипподрома. По дорожке бегали какие-то люди с красными транспарантами. На повороте, где должны были разминаться рысаки, клубилась толпа. Ее с трудом сдерживала редкая цепь полиции.
- Что такое? - спросил я Женю.
- Демонстрация коммунистического профсоюза СЖТ, - буркнул Женя. - Срывают, гады, бега.
Возле толпы крутились репортеры с кинокамерами. Вертолет, наверно тоже принадлежащий прессе, низко рокотал над полем.
- Они так всех лошадей распугают! - возмущались наши соседи.
- Все имеют право на демонстрации и забастовки, - ответили им из другой группы.
Шеренга длинноволосых парней маршировала вдоль трибун. Они несли огромные плакаты с надписями: "35-часовой рабочий день конюхам!", "Узаконить права временных рабочих!", "Деньги буржуазии не лошадям - а детским яслям!"
- Смотри, что делают! - ужаснулся Женя.
Несколько упряжек на противоположной прямой пытались продолжать разминку, но демонстранты совали в морды лошадям плакаты, и рысаки поднимались на дыбы...
Группа пузатых мужчин спустилась с трибун на поле и поспешила к толпе демонстрантов.
Трибуны злорадно свистели.
Лишь через полчаса полиции удалось утихомирить демонстрантов и очистить беговую дорожку.
Я так изнервничался, что мне уже и свет был не мил.
Теперь лошади никак не хотели выстраиваться в линию. Все время кто-то сбоил и сбивал соседей.
С грехом пополам дали старт. Половина лошадей приняла плохо, наездники откидывались назад, натягивали вожжи до предела, чтобы помешать лошадям заскакать. Вперед с отрывом вышли Зараза и Глория. Алеша ехал сзади общей группы, его наездник почти лежал на спине, а Алеша еще и дурил ходом. Внизу на повороте сделал проскачку Свенсен. Зараза и Глория оторвались метров на пятьдесят. Но Алеша наладил ход и прошел мимо основной группы.
- Жми, Алеша, - шептал Женя, - еще не все потеряно!
На последнем повороте, там, где полчаса тому назад бушевала демонстрация, Глория вдруг поднялась и закатила гробовую проскачку. Но, заскакав, она заставила Алешу резко притормозить.
Зараза был уже вне досягаемости. За ним бодро трусили три упряжки. Алеша снова разогнался, обогнал одну упряжку и пулей вылетел на... четвертое место!
На табло вывесили номера: 18-2-3.
Номер 18 - это Зараза. А что за клячи приперлись за ним? Я заглянул в программу. Под номером 2 был записан Вальжан. Под третьим номером - Первое Мая.
В восемь часов мы смотрели по телевизору вечерние "Новости". После международных и французских событий показали ипподром и, конечно, сначала демонстрацию СЖТ. Потом прокрутили забег (все его несчастья), отметили (цитирую) "великолепную победу выдающегося отечественного рысака Заразы" и объявили выдачу в терсе:
терсе в порядке - 37 тысяч франков, терсе в беспорядке - 9500 франков.
- Где же твои миллионы? - спросил Женя. - Смотри, как мало дали.
* * *
Утром я сбегал в киоск и купил на последние деньги четыре парижские газеты. Обозреватели "Орор" и "Паризьен либере" вовсю хвалили Заразу и сожалели о неудаче Алеши. В "Фигаро" писали, что розыгрыш приза Франции практически был сорван демонстрацией СЖТ и, по справедливости, надо было бы отменить его результаты. "Юманите" с гордостью отмечала, что ее прогноз в терсе был единственно верным, что, разумеется, даст повод для недовольства в буржуазной прессе, но пусть рабочие по-прежнему читают и выписывают свою газету, которая стоит на страже интересов трудящихся.
- Ну что, ребята, завтра в Москву? - спросил нас с ослепительной улыбкой Эдуард Иванович в коридоре Посольства. - Счастливчики!
И юркнул в какую-то дверь.
- Пойдите в кассу, получите билеты Аэрофлота и по семьдесят пять франков еще причитающихся вам командировочных, - деловито проговорил Борис Борисович и как бы между прочим добавил: - Надеюсь, вы сыграли в терсе? Ведь вы сами называли эту комбинацию... - Он зыркнул глазом, задержался взглядом на наших лицах. - О Господи! Какие мудаки!..
Я решил поехать в "Тати". На 75 франков я хотел купить свитер и носки, а Райке - колготки и кофточку.
Женя нервно поглядывал на часы и идти со мной отказывался.
- Женя, - догадался я, - не надо! Привези хоть что-нибудь в Москву!
Женя зашипел и побежал в метро.
Я знал, что сегодня на парижском пригородном ипподроме Энгиен беговой день.
Женя вернулся поздно вечером злой как черт. Я не стал ни о чем его расспрашивать.
В десять утра из вестибюля общежития позвонил Борис Борисович.
- Готовы? Тащите барахло ко мне в машину.
Он скептически наблюдал, как мы грузили в машину наши старые московские чемоданы.
И вот мы в машине. Последний круг по парижским улицам.
- Женя вчера небось отправился в Энгиен? - спросил Борис Борисович.
Мы молчали.
- Бабам своим хоть подарки везете?
Я с трудом сдержался, чтобы не послать его куда подальше. В конце концов, это походило на издевательство.
- Беда с вами, - сказал Борис Борисович. - Как малые дети. Ладно, у нас еще есть полчаса. Идем в "палатку", я раздобыл для вас талоны на дубленки, сигареты, виски и женскую косметику. Отоваритесь в нашем магазине. Только живее.
В буфете аэропорта Орли мы распили с Борисом Борисовичем две бутылки шампанского, поклялись в вечной дружбе и любви, обнялись и поцеловались.
Самолет проходил густую облачность. Женя спал, похрапывая, уткнувшись в воротник своей новенькой дубленки. Я лениво просматривал заголовки сегодняшних французских газет. Мои мысли уже приземлились в Москве. Я предвкушал, как позвоню Райке, как она примчится, как я вручу ей духи, кофточку, колготки, как...
Короткая заметка в "Юманите" под заголовком "Очередная провокация" привлекла мое внимание.
"В понедельник днем в кафе "Ротонда", - писала "Юманите", - агенты ДСТ задержали двух рабочих-коммунистов с завода "Рено", которые мирно пили пиво с сотрудником советского Посольства Хреновым Э.И. У советского дипломата в чемоданчике была обнаружена сумма в 3 миллиона 700 тысяч франков. В других обстоятельствах ДСТ воспользовалось бы случаем, чтобы обвинить советское правительство в подкупе французской компартии, но тут произошла путаница в свидетельских показаниях. Свидетели утверждали, что не советский дипломат передал чемоданчик французским рабочим, а, мол, французские рабочие вручили чемодан с астрономической суммой Хренову Э.И. Абсурдность подобных свидетельств заставила агентов ДСТ извиниться перед советским дипломатом и вернуть ему чемоданчик с деньгами Посольства. Даже правая пресса, падкая на подобного рода сенсации, не клюнула на эту утку. Однако само происшествие показывает, что в рядах французских спецслужб еще находятся люди, способные на антисоветские акции..."
Я мысленно разделил эту сумму на сто - получилась точно одна выдача терсе...
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Тусклый желтый свет электрических ламп, пол усеян рваными программками и проигранными картонными билетиками, у окошек касс стоят по одному-два человека. Бега кончились, и мы ждем выдачи в одинаре за последний заезд. Последнюю выдачу всегда почему-то приходится долго ждать. Женя вкатил пятерку на Эпилога под Антоном, но он пришел вроде бы голова в голову с Шиш с маслом. Результатов фотофиниша пока не объявили. И Эпилог, и Шиш с маслом - довольно темные лошади. Публика, в основном игравшая фаворитов - Надежду и Берендея, - разошлась по домам. Впрочем, в будни зимой на ипподроме не так уж много народу.
- Эй, Француз, доехал с Эпилогом? - спрашивает меня Юрочка-Заправщик.
Я отрицательно качаю головой.
- Я знал, что придет один Антон, - говорит Юрочка-Заправщик.
Врет, конечно. Знал бы - сказал бы мне заранее. Между прочим, меня уже давно не называют на ипподроме Французом, вернулось старое имя - Учитель. Однако Юрочка, видимо, еще помнит те времена, когда, после Франции, мы с Профессионалом держали крупную игру и даже заделывали заезды. Да, тогда у нас были деньги, накопленные на сберкнижке, плюс мы поймали несколько крупных дублей. Увы, все проходит. Как воспоминание от Парижа на мне осталась потертая дубленка, а Женя свою дубленку продал тут же, на ипподроме, за сто рублей, когда мы начали сильно прогорать и залезли в долги.
Все проходит, все меняется. И Профессионал наш уже не тот красавец обрюзг, расплылся; а Юрочка-Заправщик вообще выглядит лет на пятьдесят, и лицо у него бледное, отечное, как у тех стариков, моих соседей по больнице, где я лежал недавно и где по вечерам в коридорах загорались такие же тусклые желтые лампы, как и здесь, в кассовом зале.
Иногда я задаю себе вопрос: а была ли у меня Франция? Она промелькнула так стремительно и сразу забылась.
Правда, примерно через месяц после нашего возвращения мне позвонил Георгий Иванович, сказал, что страшно занят, что, конечно, надо бы увидеться, что наше "дело" в ОБХСС еще не закрыто, что, пока он в Органах, мы можем не бояться, но мы должны понять... Мы поняли, на что намекал товарищ полковник. Поэтому всем нашим знакомым и друзьям мы говорили, что были посланы в Париж в командировку на курсы повышения квалификации, изучали язык. Ну, пару раз, втихую, бегали на ипподром. Друзья сначала расспрашивали - про парижские магазины, про Венсеннский ипподром, а потом перестали расспрашивать, да и нам рассказывать стало как-то неинтересно. Было и сплыло. А товарищ полковник больше не прорезался.
Лет десять минуло с тех пор. Умерли Корифей, Бакинец. Завязал с бегами Пижон, посадили Сал Салыча, Илюша-Овощник эмигрировал в Америку и там, по слухам, открыл русский ресторан на Брайтон Бич. С Райкой мы то разводимся, то снова сходимся.
Лишь по ночам, и то нечасто, мне снятся сиреневые парижские улицы, выставка "Демонического искусства" в Лувре антикваров и адский посыл Алеши, но Алеша почему-то всегда финиширует на Московском ипподроме, а поставить на него я не успеваю - с этим и просыпаюсь.
Смешными теперь кажутся волнения тех дней. Лучше бы по парижским русским книжным магазинам походил. Ведь ни разу в них так и не заглянул. Все некогда было! И потом, велика беда - просадили кучу казенных денег! Кстати, эти французские деньги совсем не те, обесценились в два раза, ведь в странах проклятого капитала свирепствует инфляция... А вот на мои личные, советские деньги, которые я оставил на Московском ипподроме за эти десять лет, построена, наверно, вторая колонна у входа в ресторан "Бега".
И вообще, мальчики, я понял одно: здоровье дороже!
- Эй, Учитель! - тормошит меня Женя. - Иди получай свои девять рэ.
Ну, слава Богу, принесли выдачу.
Да, я забыл сообщить вам самое главное: после фотофиниша судейская коллегия признала победителем заезда вместо Эпилога - Шиш с маслом! Я подыграл его, вопреки мнению Профессионала, двумя билетиками. Дают девять рэ.
Значит, по четыре с полтиной за билет. Неплохо. Имеем полное право завернуть с Женей в стекляшку, заказать пельмени и бутылку "чернил".
Москва - Сан-Блез - Париж 1976-1981