Большой вальс

Эпилог

В мае Алисе исполнилось шестьдесят, а Остин отметил пятидесятилетие Победы той большой войны, на полях которой навсегда остался гарный хлопчик лейтенант Остап Гульба. Он вспоминал своих сталинградцев — отца, брата, Марика-очкарика, майора Сергачева, которого возил под обстрелом на союзническом «виллисе», и всех тех, кого помнил живыми — имена, голоса, лица, да и просто — чью-то руку, передавшую кружку с водой, поделившуюся махоркой. Вспоминал и потихоньку плакал у телеэкрана, на котором гремел маршами проходящий в Москве праздник.

Эти дни они провели с Алисой скромно, не собирая «большой съезд», традиционно приуроченный к шестнадцатому июня. Собраться всей большой семьей теперь было нелегко — разлетелись по разным странам дети и внуки, отяжелели друзья. Но вот уже тридцать семь лет с того самого дня, как случай занес на Остров Йохима Динстлера и Дани Дюваля, 16 июня стало днем «Большого съезда», самым большим общим праздником, подводящим итоги и намечающим перспективу. Как и положено «этапному мероприятию».

Алиса заботливо готовила комнаты для гостей, состоящих, в основном, из членов заметно разросшегося семейства. Виктории с Жан-Полем теперь нужна отдельная детская. Дочке исполнилось три, сын Алекс — совсем малышка, только-только начал сидеть. Они-то заезжают на остров чаще других — от «Каштанов» всего несколько часов езды, так что и Брауны порой не вытерпят и нанесут внеочередной визит просто так — «по пути».

Последний раз они были в «Каштанах» в конце мая, когда четырехмесячный Алекс заболел крапивницей. Ничего серьезного, конечно, не было, да и не могло быть при таком отце. Лауреат множества премий, мировая знаменитость, профессор нескольких университетов, почетный председатель научных обществ — а ведь ещё нет и тридцати. На лабораторию Дюваля с надеждой смотрит весь мир — ещё совсем немного, и выделенный здесь ген «молодости» станет достоянием человечества, давая возможность каждому легко преодолеть столетний барьер.

Но молодой профессор застенчив и строг, не позволяя себе хвастаться успехами даже в присутствии любящей тещи. Еще бы — он уже наобещал чудес, заранее предопределив имя будущей дочери. Курс инъекций, сделанный Виктории в период беременности по специально разработанной методе, должен был обеспечить девочке черты наследственного сходства с «генным донором». Когда Виктория родила Алису, члены семьи с любопытством заглядывали в пеленки, где сучило ножками крошечное существо, багровеющее от надсадного ора, и в недоумении переглянулись: никто не мог допустить, что новорожденная Алиса-старшая могла выглядеть так обыкновенно.

Шли месяцы, малышка росла, не ведая о захватывающих генных баталиях, разыгрывавшихся в ядре воспроизведшей её клетки и горячем интересе семейной и научной общественности к каждой черточке её крошечного тела. Жан-Поль вел специальный дневник, фиксируя изо дня в день перемены в блике Алисы, подкрепленные фотографиями. А потом развивал пространные научные дискуссии с привлечением экспертов своей лаборатории. Они спорили, а дочка росла.

И посмотрите — вот она, Алиса! Распахнув ручки, малышка бросилась навстречу приехавшей бабушке: толстые ножки в «перевязочках», забавно косолапя, торопятся по зеленому ковру, усыпанному маргаритками, карие глаза щурятся от смеха, а на круглых щечках чуть заметны пометки «дювалевских» родинок. Бабушка прижимает к груди маленькое тельце, с удовлетворением отмечая густые светлые завитушки на плечах и рисунок пухлых губ, уже обещающий точно повторить материнский, тот, что по алисиному образцу «вылепил» Йохим.

— Но ведь получилось же, получилось? — как всегда Жан-Поль вопросительно всматривался в лаза Браунов, ожидая услышать то, что казалось ему несомненным: девочка унаследовала подавляющее большинство черт «бабушки», именно те, что никак не могла бы передать ей собственная мать.

— В понимаете, — теперь эти волосы, эти губы, этот лоб — уже наша фамильное достояние, запечатлевшееся на века в банке данных каждой её клетки! Ничего, что родинки и цвет глаз мои. Эти признаки могут пропасть в следующих поколениях! — горячился Дюваль, которому уж очень хотелось довершить то, что не удалось Пигмалиону, — сделать нетленным столь дорогой всем облик.

— Почему вы все же не допускаете, что наше с Сильвией «фамильное достояние» — я имею в виду носы и лбы, — присовокупившись к вашему (Даниэль поклонился в сторону Браунов) не может дать некий неожиданный великолепный эффект? Ведь неожиданность, если и не всегда лучше запрограммированности, то, во всяком случае, — интереснее.

— Достаточно с вас, Дювали, Алекса. Насколько помню, маленький Ален Дело выглядел точно так же, а значит внук — весь в деда, — шутливо запротестовал Остин. — Он ведь мог унаследовать что-то и от русского деда, имя которого носит.

— Конечно, уже унаследовал. — Виктория взяла сына на руки и сняла панамку. — У Лешеньки совершенно черные и уже густые кудри! К тому же прекрасный русский язык! А ну-ка, покричи на них на всех, сынок!.. И вообще, довольно разбирательств. На территории лаборатории генетических исследований только и разговору, что о наследовании доминантных признаков, прямо как на научном симпозиуме. Кроме того… чтобы подтвердить все гипотезы мужа, мне придется рожать каждый год.

…Алиса всегда улыбалась, думая о детях. Она давно уже перестала блуждать в лабиринтах кровного и духовного родства, считая их всех — и Дювалей и Дали Шахов — своими детьми. Да разве можно сказать, кого любишь больше — эту золотистую девчушку Виктории или девятилетнего Готтла, серьезного, застенчивого, каждым жестом и интонацией напоминающим об Йохиме?

Во всяком случае, в доме Дали Шахов вопросам генетики не уделяли должного внимания. Значительно чаще здесь разгорались дискуссии по международному праву и проблемам мирового сообщества. Максиму — так дома звала мужа Антония, удалось экстерном защитить диссертацию на степень магистра и он не стеснялся занимать домашних своими проблемами.

Зачастую Антония с Амиром, ставшим уже членом семьи, проводили вечера у политической карты мира, обсуждая перспективы заключавшихся и рушившихся союзов.

Никто не знал, что брачный ультиматум, предъявленный принцем 31 августа накануне двойной свадьбы, был удовлетворен Хосейном во многом благодаря Амиру. Ему было не легко, взывая к мудрости Аллаха и человечности своего господина, убедить его, что Антония Браун в качестве дочери Ванды Динстлер не только мезальянс для принца, с которым можно, скрепя сердце, смириться, но и некий знак свыше, путь к искуплению грехов, открытый эмиру Высшим доброжелателем. И, конечно же, — символический подарок к рождению долгожданного сына. Осчастливленный уступчивостью отца, Бейлим торжественно подписал акт отречения от наследования престола в пользу младшего брата, сына Зухреи, и срочно умчался на остров, чтобы прямо на подступах к месту совершения брачной церемонии вырвать у Картье свою Антонию.

Большую часть года семья жила в парижском доме Грави-Меньшовых. Однако уже в начале мая Антония с детьми перебиралась на флорентийскую виллу под покровительство Доры, души не чаявшей в крошечном Максимилиане. Когда Максу-младшему исполнился год, семья в полном составе нанесла визит эмиру. Теперь Антония с детьми и мужем жила в «английском» особняке на правах хозяйки, не переставая побаиваться тестя.

Подержав на руках годовалого внука, бывшего всего лишь на год младше сына Зухреи, Хосейн понял, что все его затеи с усыновлением Бейлима не так уж и тщетны: этот плотненький смуглый силач — хороший росток на семейном древе. И даже предложил Бейлиму оставить сына на родине, под присмотром Зухреи — пусть племянник и дядя растут вместе. Но не тут-то было двадцатидвухлетний Бейлим проявил основательность зрелого отца семейства, пекущегося о своем потомстве: «Готтлиб слишком замкнут и застенчив, ему нужен жизнерадостный, крепкий брат. Вот каким я, например, был у Виктории». Хосейн довольно улыбнулся и подарил Готтлибу чистокровного арабского жеребенка — «для храбрости».

Вид Антонии заставил Хосейна задуматься. Он не сдержал удивленного возгласа, но заметив предостерегающий жест сына, вовремя удержался от вопросов. Во-первых, Тони стала светловолосой, с тем легким венчиком воздушных прядей, который чаще всего свойственен натуральным блондинкам. Во-вторых, в её ранее рельефно-четком, прекрасно вылепленном лице появилась удивительно милая мягкость, размягченная простота, что-то напоминавшая Хосейну. Он даже недоуменно пожал плечами, когда вспыхнуло неожиданное узнавание: Светлана! Не может быть…

Хосейн опустил ресницы и прошептал молитву. А когда поднял глаза, в них теплело новое, вдохновленное тайным смыслом, понимание.

— Подойди ко мне, детка! — позвал он Антонию, и прижав к груди, поцеловал в лоб. — Прости меня, если я был плохим отцом. И будь хорошей матерью моим внукам.

Покидая отца, Бейлим увез с собой документ, делавший его наследником половины состояния династии Дали Шахов.

…Антония начала резко изменяться после родов Максима. Выпадали волосы, расплывались черты, утрачивая прежнюю чистоту линий знаменитого облика А. Б.

— Все, милый, началось! — обреченно посмотрела она на Бейлима, держащего руку на её семимесячном животе. — Этот малыш сведет на нет все старания Пигмалиона. Он убъет А. Б.

В глазах Антонии, смотрящей на мужа, стояли слезы.

— Прости!

— Ты что? — искренне удивился муж. — Сумасшедшая! Ты никогда ещё не была так прекрасна. Клянусь Богом и будущим сыном!

Когда специалисты пластической хирургии в бывшей клинике Динстлера пересадили Антонии волосяной покров и она стала, наконец, такой, как задумала её при рождении не смущенная генетическими экспериментами природа, Амир понял все. Ему стало ясно, откуда взялся восторженный блеск в глазах Бейлима и даже некоторая торжественность, появившаяся в его отношении к жене. Он показал им фотографии Светланы, выбрав те, где молодая женщина была представлена в подобающем для представления сыну, виде.

— Это твоя мать, мальчик!

— Амир, мне кажется, — или я схожу с ума, что в лице Антонии появилось что-то такое…

— Это действительно так. Щедрость Всевышнего безгранична, — Антония действительно становится очень похожей на Светлану, — ответил Аир, понимая, что никому не сможет объяснить шутку судьбы, сделавшую Ванду копией российской девушки.

— Я давно уже понял, что мне сопутствует какое-то невероятное везение. Даже страшно становится — судьба дает все, о чем я только могу пожелать, и даже то, что мне никогда не пришло бы в голову, — поразился Бейлим. — Недавно я подумал, что хорошо бы стать консультантом в ООН по делам Востока… Ка ты думаешь, это не слишком?

— В самый раз, — успокоил его Амир. — Тем более, что исполняющему сейчас эту обязанность господину Шарпи как раз нужен помощник.

…Шестнадцатого июня стол в доме Браунов был накрыт на двенадцать персон. «Дани, Сильвия, Мэри и, конечно, Кристофер», — в десятый раз пересчитывала Алиса, машинально причисляя младшего Джинстлера к семейству Дювалей. Никто не знал, сколь серьезны нечастые встречи Мэри и Кристофера, но увидев их вместе, все непременно начинали подшучивать — уж очень они были похожи по характеру, не уступая друг-другу ни в спорах, ни в делах. Окончив гимназию, Мэри отправилась в долгосрочную археологическую экспедицию, с увлечением описывая Крису свои далеко не безобидные приключения.

«Так значит, — Дювали — четверо, Дювали-младшие — двое (не считая малышей в детской), и Антония с Максом-старшим — ещё двое, (плюс дети) итак всего, с учетом „стариков“ — десять. Почему же Остин настаивает на двенадцати приглашенных?» — раздумывала Алиса.

Когда за ужином все расселись по своим местам и да прибора остались свободными, Алиса с недоумением посмотрела на мужа — что-то раньше не замечала за ним приверженность к патриархальным традициям, оставлявшим за праздничным столом места для ушедших. К тому же близких, покинувших этот мир, куда больше — Йохим, Алексей, Августа, Александра Сергеевна и уже два года — Елизавета Григорьевна и… ох, — Алиса прекратила печальные подсчеты.

— Не тревожься, Лизанька, они опаздывают, только и всего, — успокоил её Остин, пригласив всех после ужина перебраться на террасу.

— Пожалуйте в исповедальню, господин профессор, вам есть чем блеснуть, — подтолкнул Максим вперед Жан-Поля. — А мне только показать диплом доктора международного права и прихвастнуть кой-какими планами.

— Вот и отлично. Декорации, как всегда, на высоте. Осветители не подкачали, — сказал Остин, усаживаясь на свое кресло и кивнув на распахнувшийся звездный купол. — В небесной машинерии ничего не изменилось за ничтожную крупицу времени, которая была нашей жизнью, Лиза.

— Мы позвали сюда детей не для того, чтобы они оплакивали наши немощи, Остин… Старики ещё хоть куда. И мы хотим, чтобы те, кто следует за нами, всегда помнили этот день, и находили время посмотреть звездное небо. Всего лишь двадцать лет назад мы сидели здесь, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить вас, спавших в детской. Вы набегались и устали. Из-за шиворота Жан-Поля извлекли лягушку, брошенную Антонией, Сильвия прислушивалась к своему животу, где уже началась жизнь Мэри, а Йохим и Ванда…

— Их нет, зато есть я и Максим. А ведь мы росли так далеко, даже не подозревали, что вы уже здесь и мечтали о нас… — сказала Виктория. И добавила грустно: — Мы нашлись здесь, но потерялись там.

— А знаете, где мы были недавно с Антонией? — поспешил переменить грустную тему Максим. — В ресторане под названием «Сувенир из России». Тони теперь не очень любит злачные места и богатые тусовки. Ее все ещё преследуют поклонники и менеджеры, пытаясь вытащить на подиум. Но она держит оборону, хотя стала после замужества ещё прекрасней. Вы слышали? Уже несколько раз мне попадались в прессе намеки, что А. Б. сделала пластическую операцию под нажимом арабского мужа…

— А разве не так? Ведь тебе нравятся пухленькие блондинки. — Антония кокетливо поправила кудряшки и позволила мужу продемонстрировать страстный поцелуй.

— Ладно. — Максим решительно продолжил свой рассказ. — Приходим мы в тихое место, надеясь не встретить ни одного знакомого лица (я ведь не заставляю жену носить паранджу). Нам приносят борщ и запеченого поросенка с хреном. А потом выходит «хозяйка» приветствовать гостей, как это у них, у русских, оказывается, принято. Выходит она в чем-то нарядном, как из оперы «Хованщина» в Ла Скала, улыбка радушная так и светится. «Рада, говорит, встретить здесь наших юных гостей!». А я раздумывать не стал — прямо на шею ей бросился. Это потом уже засомневался, а вдруг ошибка? Тем более, что «хозяин», тот, что за пианино сидел и тихонечко «Гори, гори, моя звезда» наигрывал, уже вскочил и направился к нам. Русская красавица бормочет что-то в ужасе, её сережка за мой свитер зацепилась и никак не отцепится. А я быстренько говорю по-русски: «Катя, ты что, своих не признаешь? Я Максим. А это — моя жена».

Виктория даже вскочила:

— Что-же ты мне об этом раньше не сказал?

— А когда? Мы же с Тони были там в пятницу… Так вот, они уже, оказывается, пять лет, как в Париж из Вены перебрались. Катя и её муж Костя.

— Костя? Великовский?

— Да, кажется, он. Они ещё в Куйбышеве поженились. А потом Августа их в Америку пригласила. Но это длинный рассказ.

— Вот видите, одна чудесная история у нас уже в кармане, — сказал Остин, все время к чему-то прислушивавшийся.

— Конечно, я пообещал, что в ближайшее время мы нагрянем к ним всей огромной семьей, — радостно сообщил Максим и добавил с тщательно скрываемой гордостью. — Только надо поторопиться. В сентябре переезжаем в Вашингтон. Я получил «добро» на консультанта при ООН… — И смущенно потупился, зная, что до красна: — Ох, и люблю же я прихвастнуть!

— Это правда! Но ведь не на пустом же месте! — Виктория обняла Макса. — Подумать только, у меня брат — советник в ООН! И Хосейн порадуется…

— Да и нам, сестра, пора перебираться в свой дом. Лемарти принадлежит Грави-Меньшовым. И, конечно, Дювалям, — сказала Антония. — Ведь мы уже слышали, что тебе дают кафедру в университете и придется часто навещать Париж. Так что, давайте, Дювали, завоевывайте Францию. А мне опять предстоит покорять Америку. — Антония обвела всех загадочным взглядом. — Ну ладно, проболтаюсь, хотела сделать сюрприз. Я прошла конкурс на телестудии КМ. Знаете, кем теперь будет бывшая А. Б.? Комментатором международных новостей. И мой опыт, и русский язык очень пригодились. А главное — школа мужа. Но вы не пугайтесь, дом я не заброшу, у меня эфир раз в месяц — так, для разминки.

— Ну что ты молчишь, сынок? Дали Шахи здесь так расхвастались. Пора поставить их на место, — подал голос Даниэль Дюваль. — Вы с Викторией что-то очень скромничаете.

— Ну, мы больше на виду и чаще отчитываемся, — сказала Виктория. Так сказать, наличными — Алисой и Алексом. Но, конечно, же, под этими звездами хочется вспомнить что-нибудь менее прозаическое, чем «дневник генофонда» Жан-Поля. — Виктория задумалась. — Немного загадочного. Может быть, кто-нибудь помнит Ингмара Шона?

Тони насмешливо улыбнулась:

— Еще бы! Мы все и вся Америка!

— Недавно в «Каштаны» приезжал его адвокат. Ингмар оставил мне плантацию белых роз в Провансе, коллекцию старых ветряных мельниц и некую бумагу, удостоверяющую мою собственность на «двенадцать Мазарини».

— А зачем удостоверять владение копией? — удивился Даниэль Дюваль. Будь внимательней, девочка, этим фокусникам всегда надо смотреть в рукав.

Виктория вздохнула, она так и не решалась сообщить своего открытия, сделанного в день свадьбы. Взяв футляр с ожерельем, она несколько секунд недоуменно моргала глазами — на гладком черном сафьяне появилась маленькая золотая монограмма VD. Не надо было обращаться к экспертам, чтобы понять бриллианты на её шее играли подлинные. Неспроста же Ингмар так многозначительно настаивал на том, чтобы эти камни оказались во владении Виктории. Неспроста, особенно, если иметь в виду последующее…

— А куда же делся сам Маг? — прервала размышления Виктории Алиса. Его имя уже давно не выплывает на свет. Где-то писали, что он скрывается в Гималаях…

— Ингмар ушел в «черное зеркало». Я знаю, я это видела, — нахмурилась Виктория, ожидая насмешливых вопросов.

Но на террасе повисла тишина, которую с наслаждением заполнил стрекот цикад. Минутный провал в многозначительность, которую можно было лишь ощутить, не пытаясь понять. И лишь крупицы в её темной бездне — бесценный подарок Мага, убившего злодея. Кассио не пережил строки завещания сына, предназначавшие «les deuz Masarini» Виктории Дюваль.

— Я благодарна Шону и всегда буду помнить его участие в моей судьбе. — Антония вздохнула и резко переменила тональность. — Зато с моим Шнайдером все обстоит куда веселее. Помните мальчика, с которым он был на свадьбе? Ну, так вот, это его сын, Ромуальдос. А теперь есть и жена Люсия, на которой он женился, спустя семнадцать лет поле пылкого романа. И знаете, прислал семейное фото — в садике, под абрикосами сын, собака и, кажется, кот. Люсия толстая, а смотрит не в объектив, а на мужа такими глазами…

— Ну вот как я на тебя! — Максим, подперев рукой подбородок, изобразил пылкий взгляд. — Зато мой Амир оказался отличной нянькой. Все клеветали про восточных мужчин: воины, охотники, головорезы. Ан-нет нежный, заботливый, преданный, за Максимилиана — всю кровь по капле отдаст, и уже пытается его к лошадям привадить.

— Это муж хвастается своей конюшней, которую завел во Форенции, пояснила Антония. — И вы не поверите, кто к нам зачастил — Лучано, — сын Виченце и внук Лукки Бенцони! Он не унаследовал отцовской страсти к мотоциклам, и Лукка просто в восторге от этого факта. Собирается тоже лошадьми обзавестись — представляете, — фиалки и конюшни, — так аристократично!

— А не съездить ли нам всем осенью во Флоренцию? — радостно предложила Алиса. Я так люблю этот дом… Там со мной приключилось столько невероятного… К тому же Дора скучает и доктор Жулюнас давно зовет. Так решено?

— Отличная идея, Лиза. Тряхнем молодостью, а? Там ты нашла меня в больнице с пластырем на руке, до безумия влюбленного. На нашей вилле состоялась свадьба. А потом… потом появилась Тони…

— В это самое время, мне кажется, родился Крис, — напомнил Жан-Поль. — Ну что ты сам-то притих, каскадер?

— Значит, родился, учился, познакомился с Максимом, ну тогда, однажды летом… Потом стал каскадером. — Лаконично доложил он.

— Чрезвычайно занимательная история, — прокомментировала Мэри. Лучше я скажу. Крис не только замечательный профессионал, — уже два фильма с его участием получили Оскара за постановочные эффекты. Он ещё добрый и мужественный парень… Когда на съемках в Багдаде рухнула декорация, грозя придавить массовку, он ринулся туда и успел подставить спину… Вот. Теперь он не будет больше каскадером, он начнет сам ставить трюки. У Криса уже есть своя группа…

Мэри выпалила все это на одном дыхании, не давая и слова вставить скромно потупившемуся парню.

— Вообще-то я, конечно, хотел сказать. Только не про себя. Я всегда любил потолкаться, побороться, пошкодить… Родители волновались за мои локти и колени… Они были замечательные. Я слишком поздно понял, каким человеком был отец… Если бы я тогда, в детстве, уже знал… я бы стал как он. Это, наверно, самое интересное…

— Договорились, старик. По первому свисту беру тебя в мою команду, обрадовался Жан-Поль. — Начнешь, конечно, как отец — с клистиров и поильничков… А дальше… кто знает, что расскажет нам Кристофер через 10–15 лет на этой вот террасе?

— А я не сомневаюсь, что у меня необыкновенный брат. Только немножко заигрался в детство. Ладно, ладно, Крис, мне на правах старшей сестры можно покритиковать. Вот ещё лет через десять затмишь Жан-Поля! А то он теперь почти так же популярен, как некогда А. Б. «Метод Дюваля», «теория Дюваля», «симптом Ж.-П», и так далее. Такое впечатление, что человечество вымрет или мутирует в монстров, если Жан-Поль Дюваль вдруг передумает и станет каскадером, — сказала Антония и добавила: — Это я от зависти.

— И очень точно меня поймала. Каскадер, конечно, из меня никудышный. Да и поэт — плохонький. Но что-то так потянуло пять бумагу пачкать. Вы не поверите: опыты-опытами, наука-наукой, а в голове будто что-то поет, самое собой складывается и наружу просится. — Жан-Поль поднял лицо к звездному небу. — Ну вот как это все не заметить? «Выхожу один я на дорогу — предо мной кремнистый путь блестит… Ночь тиха, пустыня внемлет Богу и звезда с звездою говорит», — прочитал он Лермонтова по-русски. — Это меня жена научила. Смысл здесь доходит до меня через звучание — и это так красиво!

— Если бы ты ещё слышал свой акцент! — всплеснула руками Виктория. Нет, честное, слово я восторге от этого акцента. Он придает оттенок какой-то чужеродной тоски. Чужеродной — в смысле всеобщей.

— Как ты догадалась, девочка? Ведь эти стихи забрели сюда чуть ли не четыре десятилетия назад, — задумалась Алиса. — Йохима тогда ещё удивило, что «кремнистый путь — блестит». Наверно тогда он понял, что сумеет быть дерзким, сумеет прорваться сквозь личные «тернии» — сентиментальность, деликатность, закомплексованность.

— У Виктории вообще мощная интуиция. Она не только видит меня насквозь, но иногда и по науке такое завернет — весь мой ученый Совет за голову хватается. Уж, думаю, а не присудить ли ей ученое звание?

Жан-Поль, все это время державший жену за руку, нежно поцеловал её ладонь.

Больше всего он боялся признаться кому-то, что вспоминая печальную статистику Динстлера, все больше тревожится о своей жене. Виктория последнее творение Пигмалиона, возможно, по уже несколько измененной методе. Она мать двоих детей, но канонический облик юной Алисы не претерпел изменения ни на йоту. Что это — везение? Временная уступка законам природы, либо, в самом деле, Пигмалион сумел достичь совершенства… Эти вопросы будут неотступно преследовать Дюваля, как бы не был занят его ум наукой. Он знал, что обречен на муку сомнений и поэтому чувствовал потребность уйти опять в поэзию. Почем-то Жан-Поль был уверен, что теперь сумеет писать хорошо.

— Ну что ты загрустил, милый? Твоя жена далеко не фанатик генной инженерии. Так и быть — пиши. Я буду печатать твои сборники за свой счет, когда начну снова работать. Все-таки я — «обещающий социолог». Но вначале выращу Алекса, — сказала Виктория, подмигнув Тони. — Нам с сестрой что-то очень понравилось быть домашними хозяйками.

— Это верно. Особенно, когда у тебя — прекрасный дом, удивительный муж и необыкновенные дети… Вот, кажется, кто-то уже пищит! — поднялась Антония. — Пора наведаться в детскую.

— А мне показалось, это катер в бухте. Пошли-ка, Лизанька, кого-нибудь на причал. Пора гостей встречать.

…Преемник Малло по водному гаражу уже помог высадиться на берег двоим — изящной женщине и немолодому, плотному господину. Они, очевидно, были незнакомы, встретившись в салоне катера в Каннской гавани и промолчали всю дорогу. Мадам деликатно удалилась на нос катера, не мешая мсье погрузиться в какую-то растрепанную рукопись. Она явно нервничала, всматриваясь в очертания Острова, обозначившегося на темном горизонте гирляндами парковых фонарей. Потом стал различим освещенный прожекторами причал и большой дом в вышине с опоясывающей верхний этаж террасой.

Когда мотор заглох и гости очутились на бетонном молу, тишина казалась особенно звонкой, то ли от трелей цикад в темных кустах, то ли от запахов цветения, нежных и сладких, какие бывают только на юге. Женщина с довольствием вдохнула ночной воздух и насторожилась — вместе с тишиной, темнотой и благоуханием откуда-то сверху (или это лишь показалось?) донеслись знакомые звуки…

— Это, кажется «Сказки венского леса», — сказала она на хорошем французском своему хмурому спутнику.

— Да, мадам, — ответил он по-русски с сильным американским акцентом. — Это наш Большой вальс.

— Прошу вас, господа, лифт ждет, — окликнул прибывших слуга, и Бенджамен Уилис, взяв под руку Евгению, шагнув в освещенный квадрат.

P.S. Первым, кого увидела Евгения в доме на Острове, была молодая женщина, держащая в руках двухлетнего смугленького малыша. Ошеломленная иллюзией вернувшегося прошлого, она застыла, как тогда в коридоре полуподвала от голоса Ланки. — «Эй, кто там! Дверь закройте, ребенка простудите!» — рявкнула Светлана, но увидев подругу, с гордой улыбкой сообщила, — «Это мой Макс».

Элегантная молодая женщина в устланном коврами холле улыбнулась гостье светланкиным лицом и любезно представилась: «Антония. А это мой Макс».

P.P.S. Однажды в теплый солнечный полдень в доме Меньшовых-Грави появился пожилой джентльмен.

— Кажется, я не ошибся, — с облегчением сказал он, отбросив летящий мяч в кружок резвящихся детей. — Мне хотелось поздравить вас с десятилетием Алисы.

— Бенджамен! Мы всегда ждали вас, — радостно протянула ему руки Виктория.

— Я лишь хотел напомнить: Вы кое-что должны передать дочери в этот день. На счастье.

Виктория открыла протянутую ей гостем сандаловую коробочку и перстень вспыхнул мириадами лиловых искр.

Шел март 2005 года.