Бортжурнал КСП

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. МАЛЫЙ ГРОТ ПИРАТОВ

Расселина в верхней части была неприступной. Она начиналась неподалёку от валуна с надписью, круто обрывалась и шла вниз уступчатыми карнизами. По обе стороны её вставали крутые гладкие стены утёсов.

Вооружившись прочной верёвкой, юные путешественники приступили к обследованию карнизов. Лезли по скалам, цепляясь за шаткие камни, пробуя каждый выступ, прежде чем ступить на него ногой. Внизу плескалось холодное неласковое озеро: оступись — и поминай как звали...

Вскоре достигли ровной площадки на краю отвесной скалы. Выступ над площадкой, образуя неглубокую нишу, надёжно укрывал её сверху. Разросшийся куст шиповника заслонял от посторонних глаз со стороны берега Джунглей.

Дальше шли отвесные обрывы. Вовка взглянул туда и нахмурился. Показалось, что наверху мелькнул силуэт человека.

«Захаба?» — почему-то подумал он.

Солнце катилось к закату и лучи его скользили по вершинам деревьев. На озере вспыхивали и гасли короткие блёстки волн.

- Может, вернёмся, Вовка? — спросила Танька. — Хватит на сегодня. Скоро смеркаться начнёт, как в темноте возвращаться будем?

Вовка недовольно глянул на девочку, снял лук — чтобы не мешал — и отдал его Андрею.

- Мы у цели, Танька! Я это чувствую, — сказал Вовка и полез на скалу. — Подождите меня на площадке, я...

Он оглянулся, и это едва не стоило ему жизни: нога соскользнула с выступа, Вовка чудом удержал равновесие, плотно прижимаясь всем телом к скале.

Все замерли.

- Не гляди вниз! — бледнея, крикнул Димка.

Вовка и сам хорошо понимал это и старался не смотреть себе под ноги. Медленно повернул напряжённое лицо и, прижимаясь щекой к холодной стене, прохрипел:

- Верёвку! Скорей!..

Но и сам понял, что верёвка не поможет: он попросту не поймает конец.

- Лук давай! Он крепкий, — сказал, впиваясь пальцами в шероховатости скалы.

Таня стояла бледная, испуганная и беззвучно шептала, прижимая к груди руки:

- Вовочка! Вовочка! Держись!.. Ну, что вы стоите? — вдруг накинулась она на растерявшихся товарищей. — Конец лука подайте ему!..

Андрей, ухватив лук за один конец, другим протянул его Вовке.

- Не торопись, Вова, — упрашивала девочка.

Вовка ухватился одной рукой за конец дуги и спокойно сказал:

- Держись, Гроза, прыгать буду. А ты, Димка, будь начеку...

Под ногами у мальчика холодно поблескивали волны озера, темнели острые утёсы. Но Вовка смотрел на площадку.

- Держись! — скомандовал он Андрею и, слегка откачнувшись от стены, схватился за лук другой рукой, делая одновременно стремительный толчок. Ноги ещё не успели коснуться площадки, а его уже подхватили крепкие руки друга и отвели от края.

Вовка сделал два шага и расслабленно опустился на холодную подошву площадки.

Солнце зашло, на озеро упали чёрные тени. Вовка сидел и молчал, слушая, как в груди грохочет сердце и кровь бьётся в висках.

И вдруг грохот усилился. Но теперь это было на сердце. И хотя Вовка не сразу понял, что это такое, он вскочил, как ужаленный.

«Захаба!» — снова мелькнуло в голове.

Увлекая друзей под защиту толстого козырька, он крикнул:

- Обвал! Прячься!

А секундой позже огромная скала с шумом ухнула в озеро, прихватив ту часть площадки, где только что сидели незадачливые путешественники. Следом за первой прогрохотала вторая глыба, увлекая за собой незначительную часть козырька. Посыпались мелкие камни. Каменный поток с грохотом обрушился в расселину, сметая все на своём пути. Через минуту от опасной тропы, приведшей сюда отважную четвёрку, не осталось и следа: только гладкая, как стена дома, выемка. Ребята оказались отрезанными от мира на крошечном пятачке.

Всё стихло так же внезапно, как и началось. Только облака пыли курились над тем местом, где была тропа.

- Ну вот, — сказала Танька. — Что делать будем?

- Устраиваться на ночь, — бодро ответил Вовка.

- Может, попытаемся выбраться? — неуверенно произнесла Танька, оглядывая отполированную расселину.

- Как?

- Ты командир, тебе виднее, — пожала плечами девочка.

- Да-a, попа-али, — протянул Андрей.

Наступила короткая пауза. Вовка осмотрел тесную площадку и перебрался на самый край.

- Вот что, братва, — сказал негромко, — пока не стемнело, нужно нишу малость расчистить: ночь всё-та ки придётся коротать здесь...

Расчищали нишу молча, полулёжа, не разгибая спины. Танька сидела на краю площадки, свесив ноги над обрывом, и смотрела, как летят в чёрную пустоту камни, звонко ударяясь о воду. Беззвучно сыпалась мелкая каменная крошка и глина.

Работать было тяжело. Теснота не давала возможности развернуться. Сильно мешала каменная глыба, торчащая из стены.

- Попробуем вывернуть? — спросил Вовка, берясь руками за камень.

- Давай, — согласился Андрей.

- Взя-а-ли! — приглушенно скомандовал Вовка. — Раз-два!..

Глыба стала медленно отходить и, наконец, вывалилась из стены, открывая чёрную пустоту.

- Пещера! — прохрипел Вовка.

- Пещера! — эхом отозвался Андрей.

- Похоже, — согласился Димка. — Свети, Танька!..

Луч карманного фонарика скользнул по низкому потолку пещеры, прыгнул на бугристую стену, соскочил на пол и выхватил из темноты небольшой металлический ящик.

- Малый грот! — твердо сказала Танька. — А в ящике — бортжурнал... Точно...

Быстро разобрали искусно сложенную из камней и глины стену, и Вовка юркнул в подземелье. Следом залезли все ребята. Фонарь решили беречь, и Танька зажгла свечу, укрепила её на выступе. Колеблющееся неяркое пламя едва освещало пещеру, длинные чёрные тени метались по неровным стенам. Вглубь уходил неширокий лаз.

Вовка взял оцинкованную коробку и поставил себе на колени.

- Тяжёлая? — спросил Димка. — Дай подержать...

Коробка обошла всех путешественников и снова вернулась к Вовке. Мальчик взял у Андрея складной нож, раскрыл и осторожно засунул лезвие в щель, стараясь отогнуть подрезанную крышку.

- Дай я открою, Вовочка, — прошептала Танька.

Вовку била мелкая дрожь.

- Открывать буду я, — сказал он глухо, не поднимая головы.

Крышка легко отошла, открывая слой старых газет. Вовка неторопливо стал извлекать газеты, передавая Димке:

- Читай...

- Сам читай, — ответил Димка, приглядываясь к готическому шрифту газеты. — Они немецкие...

- Фашистские, — поправила Танька.

Под слоем старых газет лежала чёрная подзорная труба, морской компас и газетный свёрток. Вовка взял свёрток. Слетела последняя газета, и в руках у него оказалась жёлтая кожаная кобура.

- Пистолет! — в один голос воскликнули мальчишки.

Дрожащими руками Вовка расстегнул кобуру. В слабом свете свечки тускло блеснула никелированная сталь пистолета.

Трое мальчишек, как зачарованные, глядели на пистолет. Глаза их горели восторгом.

- Дай подержать, Вовка! — наконец смог произнести Андрей.

- И мне, — сказал Димка.

- Только не бабахните, — равнодушно предупредила Танька. — Может, заряженный...

Мальчишки разглядывали оружие, цокали языками, пробовали целиться, направляя ствол в глубину пещеры. Даже Таньку заставили подержать в руках пистолет и прицелиться.

В коробке лежали ещё какие-то свёртки поменьше. Вовка взял тот, что покрупнее, и стал разворачивать, бросая под ноги фашистские газеты. В свёртке оказались пять пионерских галстуков. В другом свёртке — четыре куска резины с самодельным шрифтом листовки «За Родину».

Бортжурнала в коробке не оказалось.

- Был ли бортжурнал? — усомнился Андрей. — Или это легенда?

- Бортжурнал был, — заверил Вовка. — Мы найдём его! Он там...

И все с надеждой глянули в сторону узкого хода.

Шли вперёд медленно и упорно, обшаривая каждую расселину и трещину в стенах. Впереди с фонариком продвигался Вовка. Откуда-то донёсся неясный шум листвы, повеяло слабым ветром. Друзья остановились, прислушиваясь.

- Кажется, недалеко выход, — предположил Андрей.

- Я тоже так думаю, — согласился Вовка, освещая путь.

Ход круто свернул влево, стены раздвинулись, потолок ушёл вверх. И где-то там, далеко-далеко, были видны звёзды. Корни, толщиной в руку, свисали над небольшой площадкой. Вовка направил туда луч фонаря, освещая чахлый куст, растущий в расселине над входом. Дальше, за площадкой, шли отвесные обрывы.

- Виноградная лестница!—разом крикнули Димка и Андрей.

- Бортжурнал где-то здесь, — твердо сказал Вовка.

Путешественники вернулись в просторную часть пещеры, зажгли огарок свечи и стали обследовать стены и потолок. В дальнем углу грота в небольшой нише на деревянном колышке, вбитом в трещину, одиноко висела, будто забытая кем-то кожаная полевая сумка. Вовка передал фонарик Таньке, молча снял сумку и извлёк из нее толстую тетрадь в светло-коричневом переплёте.

На тетради крупными буквами были старательно выведены слова:

БОРТЖУРНАЛ КОМАНДЫ САНДСКИХ ПИРАТОВ

30 марта 1941 года.

Нас предали. Месторасположение пиратского лагеря стало известно старшеклассникам. Форт уничтожен (разгромлены шалаши, потоплена «Арабелла», исчезло имущество. Уцелела только пиратская форма Костьки, Любавы и моя: хранилась в отдельном тайнике.

Предал один из нас. Гадкий и подленький человечишко — Кузька Захаба. И только потому, что за дело Костька накостылял ему по загривку. А ведь кричал всегда громче всех: «Да я!.. Да мы!..»

Нужно срочно искать новое место для лагеря.

6 апреля.

Передовой отряд команды в составе трёх человек: Костька Дубилов, Любава Грозовая и я — Вадим Буркун, — в глухом непроходимом лесу, милях в пяти от нашего села, открыл обширное необитаемое озеро, которое не значится ни на одной карте Советского Союза.

Отличное озеро! Раз в десять больше нашего ставка. Вода холодная и прозрачная, как в родниках, что на краю села.

«Озеро Санд» — назвала его Любава. Мы с Костькой согласились: Санд так Санд.

13 апреля.

Команда пиратов в полном составе (7 человек) прибыла на озеро. Место всем очень понравилось. Есть где разгуляться. Не то что в задрипанном ставке.

Озеро Санд образовали три горные речки, перегороженные у слияния каменной плотиной (вероятно, обвал). Речки назвали: Ближняя, Быстрая, Дальняя. На кручах над обрывами растёт буковый лес, названный нами — Тёмные буки. Исследуя озеро, пираты открыли длинный и узкий полуостров. Назвали — Таинственным. В дебрях полуострова мы с Костькой прорубили ножами тропу и у самой воды поставили шалаш. Здесь будет наш новый пиратский лагерь.

20 апреля.

Проводим первый сбор пиратов. Нужно подтягивать дисциплину. Команда расхлябана. Атаманом команды утверждён я — Вадим Буркун; моим помощником — Костька Дубилов; комиссаром — Любава Грозовая, Мы надели уцелевшую пиратскую форму и выстроили команду на берегу озера Санд: четыре рядовых пирата — Клим Птаха, Яшка Переходов, Лавруха Соколов и Гриня Костров. Кузьку исключили из списков окончательно.

Команду назвали командой сандских пиратов, или сокращённо КСП.

23 апреля.

Смастерил по просьбе Костьки кольцо из старинных 20 коп. На расширенной части колечка выгравировал «Любава». Отличное получилось кольцо! Пусть носит Любава.

27 апреля.

Кто-то посетил наш новый лагерь. Шалаш варварски разрушен и предан огню. Срочно решили перенести лагерь в другое, недоступное место. Построили плот — новую «Арабеллу» — и втроём с Костькой и Любавой, обследовав островок Скалистый, поплыли к таинственным крутым южным берегам.

4 мая.

Нашли у разрушенного шалаша Кузькин нож — значит, он был и здесь. Второй сбор пиратов принял решение — накостылять Захабёнку. Сбор проходил в новом лагере, в пещере. Решено построить ещё два плота и создать сандскую флотилию из трех боевых кораблей.

6 мая.

Пещера отличная! Грот Пиратов — назвали её. Сверху пещеру закрывают отвесные скалы, сбоку — утёс Каменный Клык. С Костькой и Любавой поднимались на обрывы к буковому лесу. Вырубили на валуне тайный знак команды и дату, когда пираты впервые ступили на берега озера Санд.

Любава сделала отличные флаги для кораблей. Молодец, Любава! На флаге буквы КСП пронизаны голубой молнией. Толковый комиссар!

16 мая.

С постройкой кораблей задержались. Ездили в Ульяновск: наш класс держит первое место по успеваемости. Ездили, само собой, в новенькой школьной форме, при галстуках. Видели Дом-музей Ленина. Отличная экскурсия! Пираты в восторге от поездки. Кузька не ездил, видно, нас боится.

18 мая.

День прошёл спокойно. Работали, как черти. Два корвета спущены на воду. Поставили мачты, вывесили флаги, натянули паруса — и под ликующие крики «Ура!» флотилия сандских пиратов покинула бухту Спокойствия.

20 мая.

Делаю из резины печать команды. Вырезал наш боевой флаг в центре. Вышло неважно. У Любавы — куда лучше. Костька добыл ещё одну старинную монету. Просит, чтобы ему колечко сделал. Пообещал сделать. Потребовал за это, чтобы и мне раздобыл старинную деньгу. Костька тоже пообещал.

27 мая.

Ура! Наступили каникулы. До середины июня мы — пираты. Почти целых 20 дней! А потом... Потом будем работать в колхозе. Так постановила дружина. Жалко — флот будет стоять без дела. Ну ничего! Сандские пираты от работы не бегают.

1 июня.

Замечено подозрительное движение на берегу. Наверное, Кузька со своими бандитами. Решили напасть с озера. Паруса и флаги сняли. Мачты — тоже. Наломали веток, поставили вдоль бортов заслоны — и пошли на приступ.

В нашем необитаемом озере ловил рыбу удочкой какой-то рыболов.

Рыбак оказался знакомым лесником — дедом Аникеем. Лесник пригласил всю команду к шалашу. Эх и мёд у деда Аникея!

3 июня.

Разрушен дедов шалаш. Аникей грешил на нас. Разубедили его. Помогли исправить повреждения. Мы-то знаем, чья это работа. Мало надавали ему по загривку.

5 июня.

Поймали на полуострове Кузьку Захабу. Трижды окунали в ледяную воду. Пригрозили в другой раз утопить. Плакал. Просил пощады. Обещал на озере никогда не появляться. Пощадили.

7 июня.

Приступили к изготовлению лестницы из виноградной лозы, чтоб можно было в пещеру с круч спускаться.

9 июня.

Отличные луки делает дед Аникей. И стрелы делает добрые. Вообще дед ещё тот. В команду бы его. Сделал нам арбалет и берестяной рожок сигнальный.

А ещё подарил старую подзорную трубу и морской компас: когда-то на флоте служил дед Аникей.

Обещал ещё лодку построить нам. Вот бы здорово! Напишем на бортах — «Арабелла КСП».

13 июня.

Наши ряды пополнились. Дед Аникей вступил в команду. О флагах сказал:

- Отличные! Всё-таки наши, красные, хоть и команда пиратов...

Теперь в лесной сторожке Аникея — наш штаб. Дед — начальник штаба. И никакой он не дед. Борода только большая, как лопата.

Лесные владения деда теперь под нашу охрану переходят. Аникей подарил нам старое шомпольное ружье без одного курка и пустую пороховницу.

17 июня.

Приступили к обследованию скалистых обрывов. На самой крутизне обнаружили площадку. Под каменным козырьком площадки — отверстие.

Тесное отверстие прорубили. Длинный ход, как барсучья нора, ведёт вглубь и заканчивается просторным гротом. Грот имеет выход по ту сторону утёса.

20 июня.

Снова на берегу Санда появились чужие. Чуть опоздай дед Аникей, остались бы от шалаша одни головешки. Потревожили и наш восстановленный шалаш на полуострове Таинственном.

21 июня.

Захватили в плен Кузьму. Нашли крапиву и отходили по всем правилам. На озеро он больше не ходок.

Любавы не было на поляне. Ловила рыбу с дедом Аникеем.

22 июня.

Война!.. Я один в гроте... Команда пиратов не явилась.

29 июня.

Вчера провожали на фронт отца Любавы. Ушёл добровольцем и папка Гриши Кострова. Завтра будем провожать своих мы с Костькой. Значит, война по-настоящему.

Нас не берут. Ходили в военкомат в Васильевку, просились на фронт — отказали. Сами потопаем, если не возьмут по-хорошему. Провели третий сбор пиратов. Единогласно проголосовали за то, чтобы всей командой на фронт податься. Сбор был без деда.

6 июля.

Получили первое задание от деда: найти браконьера, который срубил в заповедной роще десяток молодых дубков. На поиск ушла вся команда.

13 июля.

Фашисты захватили Латвию, Литву, Белоруссию, почти всю Украину. Прут без остановки. Скорее нужно уходить на фронт, а то будем вот так все дома сидеть — кому воевать?

19 июля.

В Кузькином огороде найдены заповедные дубки. Отец Кузьмы срубил их на ремонт поросятника. Завтра пойдём разоблачать Захабу.

20 июля.

Ох и здорово ругается Кузькин батя! По-всякому. Даже нас, пионеров, не посовестился. Но дед Аникей не из трусливого десятка: не отступил, составил акт.

Мельком видели Кузьку. Кулаком погрозил из окна и спрятался.

25 июля.

Провели четвёртый сбор КСП. Дед Аникей предложил переименовать нашу команду в отряд. «Война, — говорит. — Какие теперь пираты? Патриоты!» Оно вроде и верно, а жаль. К КСП привыкли. Согласились с дедом. Теперь мы — отряд красных сандских патриотов, или сокращённо — отряд КСП.

27 июля.

Насушили целый ворох сухарей. Припасли восемь кусков сала, три круга колбасы, копчёный окорок. У деда выпросили целую кастрюлю сахаристого мёда. Собрали пять рублей денег.

29 июля.

Костька закончил рисовать карту озера Санд. Получилась как настоящая. Малый Грот Пиратов тайным знаком отметили. Окно заделали так здорово, что и не различишь. Теперь только по лестнице ход в Малый.

31 июля.

Завтра уходим! Через месяц мальчишки и девчонки нашего класса сядут за парты, а мы... Кто знает, где будем мы? Может, станем героями, и про нас во всех газетах напишут.

Вот бы здорово!

Последний раз вывели на озеро свой флот и боевым порядком прошли вдоль берегов.

- Прощальный парад! — сказала Любава и запела:

Наверх вы, товарищи, все по местам!

Последний парад наступает...

Все подхватили так громко, что слышно, наверно, было в селе.

1 августа.

Сегодня уходим. Нас пока четверо. Ждём остальных. Почему-то запаздывают: десять часов — на наших солнечных.

Ждали до самого обеда. Не пришли Яха Переходов, Лавруха Соколов и Гриня Костров. Видно, что- то случилось дома. Поход отложен на завтра. Возвращаемся в село.

2 августа.

Струсили, позорники! Сразу трое! Уходим вчетвером. Приняли клятву, составленную Любавой:

«Я, юный патриот отряда КСП, торжественно клянусь: быть храбрым и бесстрашным, до конца преданным делу рабочего класса, делу партии большевиков; свято выполнять заветы Ленина; уничтожать врага беспощадно, не жалея сил и жизни; до последнего дыхания сражаться с фашистами.

А если я нарушу клятву, пусть ненависть и презрение советских людей заклеймит меня позором навеки. Клянусь!»

Мы вскинули вещевые мешки на плечи, выбрались по виноградной лестнице на кручи и обрубили лозу. Последний раз глянули на свои владения и отдали пионерский салют.

Прощай, озеро Санд! Прощай, родное село Светлые Ключи! Красные патриоты идут на фронт!

31 августа.

Снова мы у родных берегов Санда. И ничего геройского не сделали. Даже на фронт не попали.

Обидно. Шли сражаться с врагом, а нас под охраной милиции домой привезли.

Завтра в школу. А Климки нет... Досталось же нам от его мамки. А при чем тут мы? Климка сам потерялся. Когда стали бомбить станцию, мы в сквер побежали, а он вдоль вагонов кинулся... В сквере нас и подловили.

7 сентября.

И сегодня на озере мы втроём. Лавруха, Яшка Переходов и Гриша не приходят в лагерь. И в школе от нас подальше держатся. Около них — Кузька вьюном.

Отрабатываем стрельбу в цель из арбалета. Глаз намётываем. Отличные результаты. Любава от нас не отстаёт. Стрелы её порой ложатся в цель лучше наших.

14 сентября.

Далеко на севере пушки бьют, а может — бомбы рвутся. Гром стоит беспрерывный. Иногда самолёты пролетают.

Сегодня возле сторожки появились люди. На машине приехали, ящики разгружают, по сторонам озираются. И дед Аникей с ними. Разгрузили, сложили в сторонку и укатили. Ящики длинные лежат в избе, на них по-немецки написано.

21 сентября.

Погиб отец Гриши Кострова. Вчера пришла похоронка. Плач стоял на всё село.

А Кузькин батя всё ещё дома. Говорят, больной. Прямо, больной! Вон какие дубки грузил на телегу. Здоровый не осилит. Боится фронта — вот и прикидывается больным.

Снова бегали к сторожке. Ящики лежат. Непонятно что-то.

28 сентября.

Пришёл на озеро Гриша Костров. Принял присягу, что Любава сочинила. От себя добавил: «Не ждите, фрицы, от меня пощады! Кровь —за кровь! Смерть— за смерть!»

Уехали в эвакуацию Яшка Переходов и Лавруха Соколов.

2 октября.

А фрицы, гады, всё лезут. Ленинград окружили, захватили Перекоп. Мы отрезаны. Что дальше будет? В селе объявили о сдаче охотничьих ружей. Мы своё не понесём. Ничего, что с одним курком.

7 октября.

Вчера уехали в эвакуацию ещё восемь семей. Уехал и директор школы. Ура! Школа на замке! А утром сегодня дядя Петя, председатель сельсовета, подогнал полуторку, погрузил какие-то важные бумаги, усадил семью и укатил в Керчь. Только флаг развевается над сельсоветом. Охотничьи ружья остались.

8 октября.

Снова к сторожке грузовая машина приезжала. Что-то затевает дед Аникей. Любава говорит, что он старый большевик, на «Авроре» служил. Ну и что? А большевик, может, не настоящий. Нужно усилить наблюдение за его избушкой. Война. Мало ли что!

9 октября.

Вчера под вечер дед Аникей погрузил в телегу часть ящиков и поехал по старой дороге на перевал, а с ним Кузькин дядя — Фёдор Богуславский. Мы за ними до самого перевала шли. Там их встретили люди с винтовками... Всё это неспроста.

12 октября.

Фашисты рвутся к Москве. Захватили Орёл.

13 октября.

Мы всю ночь не спали: ружья, что в сельсовете были, — теперь в лесу. Восемь патронташей с патронами да россыпью — сотни три. А пороху, пуль и пистонов — целых полмешка. А ещё мы сняли со стен портреты Ленина, Сталина, Маркса и Энгельса...

21 октября.

Всё громче бьют пушки. Над селом пролетают немецкие самолёты, а над перевалом кружит рама. Видно, диверсанты есть в лесу.

Сегодня под вечер дед Аникей снова грузил телегу. Богуславский ушёл в село, а он один отправился на перевал. Решено: захватим деда Аникея и вместе с телегой доставим в село...

24 октября.

Весь день группами и в одиночку шли через село красноармейцы. Жадно пили холодную воду из ключей в конце села. Шли и шли. Тащили на плечах тяжёлые стволы «максимов», волокли по земле маленькие пулемётные двуколки. Когда налетали немецкие самолёты, красноармейцы разбегались по дворам и стреляли из винтовок и автоматов. Пробовали палить из ружей и мы, когда самолёты появились над кручами. Один самолёт развернулся, сделал круг и пошёл прямо на вышку. Как сыпанёт из крупнокалиберных пулемётов разрывными пулями, мы и про ружья забыли. Кубарем летели с бука на землю. По самолётам больше не бьём.

27 октября.

Любава нашла в огороде винтовку. Гриша Костров подобрал три лимонки. С этим вооружением мы пытались проникнуть на передовую. Красноармейцы не пропустили. Винтовку и гранаты отобрали, нас отправили в село.

30 октября.

Снова самолёты бомбят дальний перелесок. Сидим на вышке и ждём, что дальше будет. Из села вырвалась упряжка лошадей с пушкой, понеслась по старой дороге в лес. Потом ещё одна и ещё. Группа красноармейцев пробежала к лесу. Низко пронеслись самолёты. Снаряды стали рваться в селе. Потом на окраинную улицу медленно выполз грязно-зеленый танк, широкий и приземистый, и двинулся к центру села. За ним другой, третий... Из двора во двор, ломая плетни и заборы, цепочками побежали чужие солдаты.

Мы сидели на вышке, вырывали друг у друга подзорную трубу и сжимали в руках бесполезные дробовики...

4 ноября.

У нас в селе новая власть. На заборах и телеграфных столбах грозные приказы: «За одного убитого немецкого солдата будет расстреляно десять русских; за офицера — сто...»

Старостой села люди выбрали деда Аникея. Главным полицаем назначили Степана Захабу. А Кузька и хвост задрал. Нас вроде бы перестал бояться. Позавчера сказал Костьке:

- Тронь только, я тебе всё припомню. Читал приказ небось?

- А ты кто? — спросил Костька. — Солдат или уже офицер?

- Тогда узнаешь, десятым или сотым будешь, — храбрился Кузька.

6 ноября.

Вчера вернулся Клим. Худой, оборванный, грязный, но сияющий и бодрый. Сразу же к нам прибежал. Теперь нас пятеро.

- Отряд партизанский организуем, — сразу же заявил Клим. — Нужно оружие собирать. Там, где передовая была, есть кое-что. Я проходил там. Бинокль и пистолет снял с фрица убитого...

Не знает Клим, что партизанский отряд уже организован. Настоящий отряд! «Истребитель фашистов». А мы — красные сандские патриоты — разведчики и связные отряда.

7 ноября.

Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция! Теперь за эти слова запросто повесят фашисты. И всё же — да здравствует! Не зря мы забрались сегодня сюда и надели красные галстуки. Не зря вырубили ниши для портретов. В Большом гроте пиратов сегодня Советская власть. И всегда здесь власть только Советская!

Были на вышке. Теперь я не сразу нашёл крышу сельсовета. Нет больше флага красного над ней. А чёрный, со свастикой, сегодня ночью мы сорвали. Чтоб не висел в праздники над селом.

15 ноября.

В лес ходить опасно: поймают фрицы — убьют. Партизан боятся. Уже тревожит их наш отряд «Истребитель фашистов». Мы как связные отряда пока ничего не делаем. Шастаем потихоньку по перелескам, выуживаем оружие и боеприпасы, брошенные и нашими и немцами, да в Большой грот тащим.

23 ноября.

Сегодня особенно много фашистов в село понаехало. У нас пшеницу нашли, спрятанную на печи промеж двух стенок. Последние три мешка. Мама плакала, умоляла оставить хоть немного. Не помогло. Выгребли подчистую. Ни одного зёрнышка не оставили.

27 ноября.

Климкина мамка принесла нам ведро муки. Клим догадался запаковать муку в бочонки и зарыл в землю под навозной кучей.

1 декабря.

Притащили к озеру четыре мины. Три взорвали возле старого дуба. Четвёртая не взорвалась. Отбился чёрный пластмассовый носок и раскололся надвое. Так мы узнали устройство минного взрывателя. Мины от миномётов не так уж и страшны.

Отлично придумала Любава: приделываем к хвостовику два проволочных кольца, заводим промеж них ветку дерева и втыкаем в кольца палку, затем палку выдёргиваем длинной верёвкой, мина падает и взрывается. Идея! На фрицев так кидать попробуем.

5 декабря.

Сегодня День Конституции. Любава принесла в грот свой старый приёмник. Батарей электрических нет. Придётся у фрицев «позаимствовать». Приёмник необходим: хотим листовки выпускать.

6 декабря.

Наши полицаи распоясались вовсю. Немцев водят по хатам, и сами под шумок хапают. А Захаба сколько добра натащил! Разъезжает с немцами по дальним сёлам и везёт домой, что подвернётся. И Кузьку с собой таскает: приучает.

7 декабря.

Гром пушек на юго-западе не умолкает. По ночам видно, как полыхают далёкие зарницы: это наши стоят насмерть у Севастополя.

11 декабря.

Снова немцы приехали в село. В нашем доме разместилась группа радистов. Все молодые. Только старший, рыжий и усатый, — старый. Один радист неплохо говорит по-русски. Максом назвался. Чёрный такой, длинноволосый, с голубыми глазами. Вроде добрый, только разве их поймёшь.

14 декабря.

Нашли в лощине ствол от миномёта. Пробовали кидать мины. Здорово летят. И рвутся преотлично. Пять штук запузырили в лес. Немцы в селе всполошились, думали — партизаны.

16 декабря.

Вчера Макс завёл меня в комнату и спрашивает:

- Кто из миномёт стрельял, скажи?

- Н-не знаю, — лепечу чуть слышно, а самого дрожь пробирает.

Немец весело смеётся, глядя на меня:

- Никс знаешь? Я знаю. Их — пять. Один мальчик — девочка...

Макс перестал смеяться, лицо стало строгим:

- Это опасный игра, Вольдемар. Гауптман расстрелять будет...

Я не мог произнести ни слова. Макс улыбнулся:

- Не бойсь, Вольдемар. Хочешь Москав слюшат? Буду включат.

Я торопливо замотал головой.

- Никс хочу! Никс хочу! — завосклицал на его лад, а про себя думаю: «Не проведёшь, Макс! Скажи я тебе — хочу, тут уж точно головы своей не досчитаюсь». А он смеётся, говорит негромко:

- Макс никс фашист. Максу война никс надо. Поньятно?

- Скажу рыжему, — говорю я, чуть осмелев. — Как запоёшь?

Он понял меня, смеётся весело, на окно показывает:

- Запоёшь «Катьюша», как Ганс. Слышишь? Ганс караулен: гауптман никс приди сьюда. Ганс аух никс фашист...

- А рыжий тоже никс фашист? — спрашиваю осторожно.

Макс хватается руками за голову:

- О-о, гауптман шайзе! Старый фашист!

А Ганс всё ходит под окнами, поглядывает на улицу и спокойно насвистывает «Катюшу». Макс слушает и улыбается, настраивает на Москву приёмник.

- Говорит Москва! Говорит Москва! — раздалось тихо-тихо, будто Москва отодвинулась на тысячи километров. К приёмнику меня будто ветром придуло, и про Макса забыл. А диктор говорит сурово и торжественно. Я запомнил каждое слово.

«От Советского Информбюро. Как уже сообщалось, наши войска освободили Клин. Полностью разгромлена калининская группировка противника и освобождён город Калинин. Только в этом районе враг потерял убитыми свыше десяти тысяч солдат и офицеров. В городе захвачены большие трофеи. Враг от Москвы отброшен. Наступление наших войск продолжается...»

- Ура!—чуть не закричал я, но вовремя спохватился.

Макс смотрел на меня строго, затем выключил приёмник:

- Гауптман идьёт... Шнелль!..

Рассказал сегодня своей команде — не поверили.

- Провокация! — сказала Любава серьёзно.

Решили написать листовку. Текст составляли всем отрядом. Нужно рассказать людям о победе нашей Армии под Москвой. Шрифт буду делать из подошвы старых тапочек.

17 декабря.

Батарей электрических добыть негде. Любава посоветовала пошарить у радистов. Вот уберётся гауптман в отпуск — пошарю. При нём опасно, застрелит.

25 декабря.

Что-то сильно стали бить пушки под Севастополем.

Может, и тут наши перешли в наступление, как под Москвой?

31 декабря.

Продолжаю делать листовку. Хотели к новому году выпустить — не вышло. Не так-то просто на резине всё это вырезать. Эх, и листовочка выйдет! Как настоящая. Вот сделаю полностью, припечатаю на странице бортжурнала.

2 января 1942 года.

Радисты где-то поймали маленького зайчонка. Гауптман носится с ним, как дурень с писаной торбой.

- В отпуск идьёт — сыну подарок, — объяснил мне Макс.

И нужно же было сегодня поутру нашему Ваське разнюхать про зайца. Ладно уж — стащил, так хоть бы удрал, а то засел под кроватью и пирует. Как увидел это гауптман, так рявкнул, будто его самого кот драть начал. Ваську тут же поймал, выскочил во двор, кричит, ругается. И пришёл бы Ваське конец, не догадайся он впиться когтями рыжему в руку. Гауптман дёрнул рукой, что было силы, кот взвился чёрной молнией на забор, да и был таков.

Выстроил гауптман свою команду — и ну костерить. Пистолетом размахивает, кулаки под нос сует, потом всех в лес погнал, второго зайца ловить. Думает, под каждым кустом зайчата водятся.

7 января.

Клятву взял у брательника Ваняшки. Дрожащим голоском повторял вслед за мной: «Клянусь своей жизнью, клянусь всем святым, что дороже жизни, унести тайну бортжурнала в могилу...»—а в глазёнках блестят слезы. Выследил меня, чертёнок. Я на чердаке бортжурнал прятал, чтоб на озеро всякий раз не бегать.

11 января.

Пушки не перестают громыхать. Порой кажется, что гул приближается, а порой удаляется. Мы прислушиваемся и ждём.

После отъезда гауптмана старшим команды остался Макс.

17 января.

Молчит Любавин приёмник, как бабкин сундук, хоть и увёл я парочку аккумуляторов у радистов. Любава говорит — из-за плохой антенны, а я думаю, что-то неладное с приёмником.

20 января.

Вчера уехали радисты. Перед отъездом Макс спрашивает меня:

- Ты никс взял аккумулятор, Вольдемар? Два пропал...

Я твёрдо посмотрел ему в глаза:

- А тебе что, жалко?

- Мне нике жалко, — улыбнулся Макс.— Зачем тебе?

- Слушать Москву... — я осекся: всё-таки Макс — немец.

Он покачал головой и глаза его стали грустными. Потом неожиданно спросил:

- Я подарю тебе старый радио, хочешь? И аккумулятор подарю... Пять, шесть, десять. Хочешь? На память...

Я молчал. Я верил и не верил ему. Передо мной стоял человек в форме фашистского солдата. Но трудно было не поверить Максу, его добрым, голубым, чуть грустным глазам.

Он научил меня включать и выключать приёмник, настраивать на нужную волну, заменять аккумуляторы, подключать антенну.

- Слюшай Москва и помни антифашист Макс Новак и Ганс Шварц.

И подал мне руку, как равный равному, как товарищу.

25 января.

Наконец-то листовка готова. Вот она.

«Прочти и передай товарищу. Смерть немецким оккупантам!

Товарищи, час освобождения нашей Родины близок! Враг отброшен от Москвы на многие десятки километров. Победоносное наступление наших войск продолжается. За время зимнего наступления Красная Армия освободила от врага большую территорию. Освобождены города Елец, Клин, Калинин, Волоколамск, Калуга, Феодосия, Керчь...

Но Родина ещё в опасности. Нужно всем стать на защиту своей Отчизны и сражаться с врагом, не щадя жизни. Взрывайте мосты, разрушайте дороги, уничтожайте боевую технику и припасы, пускайте под откос поезда. Становитесь плечом к плечу с теми, кто сражается с оккупантами. Уничтожайте солдат и офицеров, а заодно — предателей Родины, полицаев. Уходите в лес к партизанам. Не верьте немецкой пропаганде. Смерть — за смерть, кровь — за кровь!

Да здравствует наша Родина — Советский Союз!

Штаб КСП».

Напечатаны первые листовки. Получилось отлично. Сегодня разбросаем в Светлых Ключах и соседних сёлах.

29 января.

Листовки наделали переполоху. Главный полицай Степан Захаба бегал по селу и грозился немцами. Перехватил четыре листовки. Остальные исчезли.

4 февраля.

Село все ещё гудит. Подпись «Штаб КСП» люди расшифровывают по-разному. Говорят, что кому в голову взбредёт. Одни — будто это «Штаб красных следопытов»; другие — «Штаб красных соединений партизанских»; третьи—«Штаб крымских советских патриотов»; четвёртые — «Штаб красных советских партизан». А пять звёздочек — будто пять соединении или отрядов партизанских.

10 февраля.

Вчера угнали в Германию взрослых девчонок и мальчишек. Рёв стоял на всё село, как на похоронах. Кузькин отец водил немцев по хатам. Даже у Птахов был. Климка-то вон какой вымахал! Сапоги отцовы не лезут. Пришлось матери Климкиной свидетельство о рождении показывать, а ему ещё и четырнадцати нет.

Клим, само собой, перетрусил, хоть и не признаётся. Один фрицик маленький схватил его за руку и к двери тянет, а Клим упирается, не хочет, басит так это солидно:

- Я маленький! Что, не видишь? Кляйн их!

А солдатик-то сдвинуть с места этого «кляйна» не может. Смотрит на Клима снизу вверх, гогочет:

- Гросс! Давай! Ком-ком!..

Погоготали, погоготали и ушли.

После этого все наши комсомольцы в лес к партизанам ушли.

18 февраля.

Полицаи по одному ходить боятся — листовка подействовала. А ночью и вовсе сидят взаперти: дубовые ставни на тройных запорах. Дед Аникей только посмеивается.

27 февраля.

Сегодня дед вручил нам книжку и сказал, чтоб в тайник отнесли. Задание выполнили: книгу оставили, но сами не ушли, а затаились в кустах. Вскоре с автоматом на груди вышел Кузькин дядя, засунул книжку под шинель и осторожно ушёл.

9 марта.

Животы приходится затягивать всё туже. Едим картофельные лепёшки, чуть разбавленные непросеянной мукой. Вчера уехал с немецкой кухней Витька Шкрум из 8-го класса. Будет чистить картошку, мыть котлы, рубить дрова и кочегарить; будет жрать фрицевские объедки. Позорник! А ещё к Любаве подсыпался...

20 марта.

Беда приключилась с дядей Федей Богуславским. Ранило его в бою, ну, он и вздумал дома подлечиться. Пронюхал это Захаба, и под вечер целая свора полицаев окружила дом Богуславских.

Я видел, как полицаи вели дядю Федю в Васильевку. Он шёл твердо, с высоко поднятой головой, без шапки, в старенькой красноармейской шинели. Раненая рука висела на перевязи. Сзади и по бокам полицаи. Дядя Федя глянул на наше окно, увидел меня, улыбнулся. «Отвоевался я, брат, передай нашим», — будто сказал.

Когда я опомнился и выскочил на улицу, дядя Федя был далеко.

29 марта.

Несколько ночей сидел над листовкой. Позавчера закончил, к утру напечатал восемь штук и разбросал по селу. Вот она:

«Смерть изменникам Родины и предателям!

Берегись, гад фашистский Захаба! Берегитесь все полицейские гады! Ваших жизней поганых не хватит на расплату. Мы отомстим за жизнь Красного Советского Партизана. Страшная смерть ждёт каждого из вас.

Прочитай, полицейский гад, и передай другому гаду.

Смерть — за смерть, кровь — за кровь!

Штаб КСП».

Полицаи притихли. Вчера целый день не появлялись на улицах. Полицейское управление на замке.

11 апреля.

Пропал Степан Захаба. Полицейские драпанули в Васильевку. Нужно быть готовыми ко всему. В гроте объявлено военное положение.

14 апреля.

Пока всё спокойно. Партизанский отряд мы уже известили о последних событиях. В отряде объявлена боевая готовность.

27 апреля.

В село прибыл отряд гестаповцев на двух бронетранспортёрах. Вместе с ним вернулись полицаи. Бегают по селу, людей на допросы вызывают. Захабы нет. Никто не знает, где он.

Пока фашисты не тронули никого. Что дальше будет, не знаем. Начинаются повальные обыски. Хорошо — мы дома ничего не прячем.

30 апреля.

Ночью Любава убила гестаповского офицера. Схватила кухонный нож и, защищаясь, полоснула пьяного гада по горлу.

Срочно провели сбор отряда КСП. Решили отбить Любаву. Держись, комиссар!

1 мая.

Мы опоздали. Пока решали вчера, как быть, гестаповцы казнили Любаву. При обыске у неё нашли пачку наших листовок.

Фашисты повесили Любаву посреди села на сколоченной наспех виселице. Нет больше нашего комиссара.

Ночью мы сняли тело Любавы и похоронили в лесу под развесистым буком, неподалёку от озера Санд. Прощай, Любава! Мы устроим по тебе салют. Мы отомстим за тебя. Клянёмся!

2 мая.

Мы отомстили за Любаву, как могли, если можно отомстить. Больше половины отряда гестаповцев осталось в перелеске на дороге. Метались фашисты, как полоумные, а сверху, с веток, сыпались на их головы мины: мы только успевали выдёргивать палки из колец за провода. Это Любава мстила за себя. По её выдумке мы развесили на дубах вдоль дороги мины и противотанковые гранаты.

Но погиб Клим Птаха. Пуля попала в висок.. И Гриша не вернулся...

Начинает смеркаться, а Гриши всё нет. Неужели и он... В глазах у Костьки слёзы. Хочется плакать и мне. Крепись, Костька!

3 мая.

Ночевали в Большом гроте Пиратов. Спали плохо. Совсем, можно сказать, не спали. Всё ждали Гришу. Лежали молча на шинелях, не зная, о чём говорить.

Гриша не пришёл. На опушке, где оставили его с миномётом, нашли кровь на траве да следы кованых немецких сапог.

4 мая.

Ночью на вершине самого высокого дуба, где громили фашистов, мы вывесили наш флаг КСП. Пусть фашисты знают — это за Любаву.

Были в селе. Видели деда Аникея. Он, кажется, поседел за эти дни ещё больше. Только и сказал с упрёком:

- Были вы пиратами и остались. Разве так делают?

То, что рассказал дед Аникей, я никогда не забуду. В глазах стоит овраг, что за селом, заросший густым ивняком. Там расстреляли всех Гришиных и Климкиных родных. В ушах раздаются короткие автоматные очереди, падают один за другим взрослые и дети. Закрывает собою шестимесячную Светку её мама, старшая Гришина сестра, — и умирает под пулями. Светланка выскальзывает из её рук, скатывается в овраг по сыпучему склону, и густые ветки плакучей ивы заслоняют её от фашистских солдат.

Все это я вижу так ясно, будто меня самого расстреливали там — и я уцелел. Слышу, как в овраге, после короткой паузы, раздаётся звонкий плач ребёнка. Гестаповцы на миг столбенеют, потом гурьбой кидаются к обрывистому склону — и шквальный огонь десятка автоматов обрушивается на иву, начисто срезая ветки.

На рассвете мы покинули село. Прощайте, Светлые Ключи! Прощай, озеро Санд! Прощай, детство! Мы уходим за перевал, к партизанам. Будем мстить врагу, пока носят нас быстрые ноги; пока руки держат боевые автоматы, пока глаза видят фашистских бешеных собак; пока мы дышим и сердца наши бьются в груди. Рука не дрогнет!

24 июля.

Вот уже два месяца и двадцать дней как мы в партизанском отряде «Истребитель фашистов». За разгром карателей нас всех представили к награде.

Сегодня пришли на озеро за нашими трофеями. С нами двое старых партизан. Прихватили телегу, запряжённую дедовским пегашом. Заберём из грота охотничьи ружья. Спрячем только пистолет и бинокль Клима Птахи.

Побывали с Костькой на могиле Любавы, отнесли букет цветов.

25 июля.

Видел маму. Ванёк спал. Не стали будить никого. Пусть лучше ничего не знают обо мне. Спокойнее и им, и мне. Бедная мамочка! Одни глаза у неё остались. Похудела, почернела, согнулась. На лице — только скулы да нос. Всё шептала:

«Сыночек!.. Сыночек!.. Сыночек!..»

2 августа.

Сейчас возвращаемся от деда Аникея. Сообщил, что в деревню Нижнегорскую ожидается прибытие механизированной колонны карателей. А там — отличный перелесок и высокие дубы вдоль дороги. Можно засаду устроить, как у нашего села. Скажем об этом дяде Васе.

7 августа.

Недосчитались фашисты целой роты карателей. Партизанам очень понравилась выдумка с минами. Мы не потеряли ни одного человека. После боя я забрался на самый высокий дуб и укрепил на вершине флаг КСП. Пусть знают фашисты — это месть.

18 августа.

Ходили к партизанскому тайнику — снова пустует. Видно, деду Аникею не так-то просто пробраться в лес незаметно. А может, важных сообщений нет.

24 августа.

Принесли из тайника пакет. Важное донесение деда. Готовимся к выступлению. Мы не знаем куда. Тайна.

25 августа.

Ещё одна засада. Ещё один флаг КСП взвился над местом разгрома фашистов. Только эта операция не была такой удачной. Я был высоко на вязе, вывешивал флаг...

Пуля просвистела у самого уха. Донёсся запоздалый выстрел. За дальним лесом крупная колонна фашистов разворачивалась в боевые порядки, заходила нам в тыл. Я слетел с дерева — и к дяде Васе.

Успели вырваться из клещей. Не удалось фашистам захлопнуть ловушки. Потеряли восемь человек. Похоронили у перевала.

5 сентября.

Нет больше ни Нижнегорской, ни Светлых Ключей. Фрицы спалили дотла. Часть жителей пришла к нам в отряд, часть погибла или попала в неволю, часть разбрелась по степным сёлам. Дед Аникей пропал без вести. В отряд пришёл Кузька Захаба. К нам так и льнёт. Дядя Вася хотел в разведку снарядить его с нами. Мы решительно запротестовали. Дядя Вася удивился:

- Так вы вроде бы дружки: все табунитесь...

- Не верим мы ему, дядя Василь, — вздохнул Костька. — Его батя главным полицаем был на селе...

- Сын за отца не ответчик, — строго сказал командир отряда, но Кузьку не послал с нами.

Возвращаемся с пустыми руками. Ни одной мины не нашли.

12 сентября.

Радиоприёмник Макса работает отлично. Теперь даже не верится, что был такой немец на свете. Когда я рассказал дяде Васе, как попал к нам приёмник, он задумался, потом сказал:

- Может, это наш разведчик? Только вряд ли. Пожалуй, действительно немецкий антифашист. Ведь и Тельман — немец.

Сегодня с нами в разведку идёт Кузя. Сказал — знает, где горы мин лежат в лесополосе. А ещё похвалялся перед дядей Васей, что знает про трофейный склад в Васильевке...

21 сентября.

Про мины Кузька не соврал. Вот уже вторую неделю по ночам из леса выходят люди с телегой и бесшумно идут к дальним лесопосадкам мимо спящих сел и деревень. Но мы всё-таки не доверяем ему.

У нас почти не осталось гранат. С патронами тоже дела неважнецкие. По пять десятков на человека: для одного хорошего боя. А сколько ещё боёв впереди?

Идём на разведку склада трофейного оружия. Кузька говорит, что добра там нашего — горы: и патроны, и гранаты, и мины. Склад будто бы стоит на отшибе от села и почти не охраняется. Полицаи в карауле. А какие они вояки!

26 сентября.

Есть теперь у нас и гранаты, и патроны, и мины. Даже пять ручных пулемётов прихватили. Четыре машины пригнали к сторожке.

И про склад Кузька не соврал. Разведали мы всё, как положено, ночью забрались в склад, просидели день, обходили, обсмотрели, запомнили, где что сложено, а следующей ночью выбрались.

Идём утром по Васильевке, озираемся, чтоб на патруль не налететь, а навстречу машина с чёрным брезентовым верхом. Мы жмёмся к забору, чтоб пропустить, а она вдруг резко затормозила, только пыль столбом из-под колёс, и остановилась. Из кабины выходит немец и направляется к нам. Ну, думаем, всё, крышка. Кузьма хотел было уже деру задать, только я вовремя узнал немца, удержал Кузьку за руку. Он побледнел, трясётся. А немец идёт, улыбается, показывая ровные белые зубы.

- Вольдемар! Сколько лето, сколько зима? — говорит радостно и хлопает меня по плечу. — Ты зачем здесь? В Светлый Ключи, да? Подвезу, хочешь? Я туда ехать... Посмотреть Ключи...

- Нет, Макс, — отвечаю, — не увидишь ты бодльше Светлых Ключей. Фашисты дотла спалили...

Кузьма лупит на меня свои рыбьи глаза и тихонько в бок толкает: что делаешь? А я храбро добавляю:

- В лесу мы живём теперь, Макс. Вроде как партизаны...

- Ах, шайзе, фашист, шайзе, — говорит Макс.— Значит, Светлые Ключи больше никс?

- Никс, — отвечаю, а в голову приходит мысль: «Что если Максу рассказать про склад? Вдруг поможет! Вон какая машина!..»

Вижу — в кабине Ганс за рулём сидит. Значит, можно. И я рассказал Максу о цели нашего похода. Он внимательно посмотрел на меня, потом на Костьку, задержал взгляд на Кузьме и нахмурился:

- Это опасно, Вольдемар...

- А кто говорит — никс опасно? — спрашиваю. — Если вы настоящие антифашисты, то поможете, не испугаетесь.

Макс улыбнулся. Добрая у него улыбка.

- Хитрый ты, Вольдемар... Хорошо, сейчас с Ганс говорить...

Они переговорили с Гансом.

- Гут, Вольдемар. Полезь в машина. Склад знаю где...

Всё вышло лучше и не надо. Всё получилось так похоже на правду, что заспанный полицейский даже не заподозрил ничего. Ганс в кузове складывал ящики, а Макс подгонял нас, как заправский фашист:

- Шнелль! Шнелль! У-у, шайзе!

А мы старались изо всех сил. Пот катил градом. Я замешкался — Макс дал мне настоящего пинка под зад: я чуть не запахал носом. Получил затрещину Костька, не миновала оплеуха и Кузьку, как ни старался он пробегать мимо Макса стрелой, рискуя уронить ящик.

Я понимал — так нужно... Возникнет у полицая малейшее подозрение — и мы пропали. Все. И Макс с Гансом. Значит, нужно терпеть.

И Макс отдавал себе отчёт, насколько опасна игра, но помогал грузить ящики в машину. И полицейского заставил. Сначала тот взялся неохотно за работу, а потом разошёлся, даже мундир снял.

Сделали четыре рейса. Для машины это немногим больше четырёх часов.

- Хватит, — сказал Макс хрипло, вытирая пот с лица. — Генуг. С порох шутить опасно. Передай ваш командир, отряд карательный есть в Васильевке. На операций пойти будет. Сюда, в горы, понятно?

Макс улыбнулся:

- Будешь прийти в Васильевка, к Макс в гости иди. Наш команда, где церква — там...

И они уехали. Макс открыл дверку, высунулся из кабины и помахал на прощанье пилоткой.

Сегодня мы идём на новое задание, снова в Васильевну. Костька и Кузьма ушли вперёд: всё-таки мы не доверяем Кузьке. Он какой-то непонятный. Всё про Макса да Ганса расспрашивал: кто, да что, да как? Я отделывался общими фразами.

Дядя Вася очень огорчился, когда узнал, о чём Макс говорил:

- Эх, мелюзга! Недогады! Всё нужно было разузнать у Макса...

Вот теперь и идём разузнавать. Максу проще разведать, какие силы у карателей: он — немецкий солдат.

А день сегодня такой тёплый и хороший! Поют цикады, синички щебечут, где-то курлычет горлинка. Лес зелёный и приветливый. Стоит такая тишина, будто и войны нет. Как хорошо было в мирное время. Как хорошо было ходить в школу...

Тревожно почему-то на сердце. Скорей бы война кончилась. Будем идти обратно, снова заскочу в Малый грот, чтобы записать, как справились с заданием. Может, последняя это встреча с Максом...»