Борьба и победы Иосифа Сталина

ГЛАВА 3. КРЕЩЕНИЕ

Идея коммунизма, «призрак» которою, по образному выраже­нию Маркса, уже «бродил по Европе», увлекла Джугашвили. В мо­мент вступления на путь профессиональной революционной дея­тельности он уже имел убежденную уверенность в осуществимости теоретических положений марксизма по достижению конечной цели — социалистического преобразования общества. В России на­чало распространения нового учения связано с именем Плеханова. Позже для Иосифа Джугашвили эталоном выверки марксистского метода станет позиция Ленина.

Но выход бывшего семинариста на путь к революции состоялся еще до того, как социал-демократическое движение приобрело ре­альные контуры. Лишь спустя два года, 21 декабря 1900 года в Лейпциге был набран первый номер «Искры». Ее девизом стали слова Пушкина, обращенные к декабристам: «Из искры возгорит­ся пламя». Напечатанный на тонкой бумаге и подготовленный к отправке в подвалах газеты «Форвертс» в Берлине тираж был тайно переправлен в Россию. Сторонники марксистского учения опреде­ленно обозначили класс, опираясь на который они намеревались осуществить революционное изменение общественных отноше­ний. По призыву «Искры» социал-демократические организации России решили провести в 1901 году открытое празднование 1 Мая.

Пламя, разжигаемое «Искрой», получило свою пищу и на взры­воопасном Кавказе. Для срыва этой акции Тифлисское губернское жандармское управление (ГЖУ) наметило аресты революционе­ров, состоявших в РСДРП. В рабочем «Обзоре» принадлежности «к наблюдаемому кружку» указывалось:

«Иосиф Джугашвили, наблюдатель в Физической обсервато­рии, где и квартирует. По агентурным сведениям, Джугашвили — социал-демократ и ведет сношения с рабочими. Наблюдение пока­зало, что он держит себя весьма осторожно, на ходу постоянно ог­лядывается; из числа знакомых выяснены: Василий Цабадзе и Севириан Джугели; кроме того, нужно думать, что и Сильвестр Джибладзе заходил в обсерваторию именно к Джугашвили».

В ночь с 21 на 22 марта были арестованы одиннадцать членов организации. В эту же темную южную ночь жандармы нагрянули и в обсерваторию. Джугашвили избежал встречи с непрошеными гостями лишь случайно. Он обнаружил присутствие жандармов при возвращении в обсерваторию и, уже после их ухода, узнал, что в его отсутствие был проведен обыск. Альтернативы не было. Он решил перейти на нелегальное положение, однако скрыться ему не удалось.

Его схватили на улице, когда он отправился на поиск нового пристанища. Метеоролог-наблюдатель Домбровский видел из ок­на канцелярии, как два уездных стражника провели его от Муштаида в сторону Воронцовского моста.

В рапорте начальнику губернского жандармского управления полковнику Дебилю ротмистр Цысса докладывал: «В ночь с 21 марта на сие число были проведены обыски у Иосифа Джуга­швили, Николая Домостроева, Георгия Авалиани, Петра Каланадзе, Филипа Цхомосидзе... Джугашвили дома не было, почему был подвергнут обыску первоначально проживающий с ним наблюда­тель обсерватории Василий Бердзенов, а за прибытием Джугашви­ли установлено наблюдение, коим он был обнаружен по пути в Муштаид и подвергнут личному обыску».

Хотя обыск результатов не дал, у жандармов были основания подозревать Джугашвили «в политической неблагонадежности» и «пропаганде среди рабочих». В постановлении от 23 марта 1901 г. отдельного корпуса жандармов ротмистр Рунич писал, что, «по агентурным сведениям, изложенным в «Обзоре наблюдения за со­циал-демократическим кружком», служащий наблюдателем в фи­зической обсерватории Иосиф Джугашвили ведет сношения с ра­бочими, принадлежит, весьма возможно, к социал-демократам, а равно, что беглым просмотром отобранной у него по обыску пере­писки обнаружена (книга) «Рабочее движение на Западе» С.Н. Прокоповича без цензурной даты, в каковой книге имеются выписки и ссылки на разные запрещенные издания и приведена программа проповеди социал-демократических идей».

Для бывшего семинариста, уже познавшего одиночество цер­ковного карцера, официальный арест уже не являлся неординар­ным событием. На допросах он держался уверенно, полностью от­рицая свою причастность к противоправительственной деятельно­сти. Вскоре он был освобожден, но с этого момента его фамилия уже «навечно» попала в картотеку Департамента полиции.

Оказавшись вновь на свободе, Иосиф поселился в конспиратив­ной квартире в доме 18 на Нарышкинской улице, в маленькой комнатке, где стояли тахта и этажерка для книг. Вечерами сюда к нему часто приходили товарищи, а днем он уходил на заводы для встречи с рабочими. Человек дела, он стремился к энергичным дей­ствиям. Он продолжал вести занятия в социалистических кружках, и они превращались в центры подготовки к первомайской демон­страции.

Уже на первых шагах революционной работы у Джугашвили проявилась тяга к публицистической практике. Впоследствии эта склонность будет реализована им как редакторская деятельность в органах партийной печати, в том числе в работе основной больше­вистской газеты «Правда». Но на первом этапе он употребил свои способности для подготовки прокламаций. Отпечатанные в неле­гальной типографии листовки появились в городе накануне демон­страции. Они содержали требования политических свобод: свобо­ды союзов и собраний, свободы слова и печати и обобщающие всё лозунги: «Долой рабство! Долой тиранию!»

Одна из типографий располагалась непосредственно в помеще­нии, где он жил. Очевидец вспоминал: «Тесная комнатка, тускло ос­вещенная керосиновой лампой. За маленьким круглым столиком сидит Сталин и пишет. Сбоку от него типографский станок, у кото­рого возятся наборщики. Шрифт разложен в спичечных и папи­росных коробках и на бумажках. Сталин часто передает наборщи­кам написанное».

Власти знали о готовящейся демонстрации, но отменить ее не могли, как не могли отменить весну. Шла весна первого года нового столетия. В парках и садах зелень деревьев соперничала с буйным нарядом цветов, но атмосфера города была наполнена не только цветочным благоуханием В ней расползались противоречивые слухи, и жители ощущали подспудное назревание необычных событий.

Они не заставили себя долго ждать. 15 апреля тишина Тифлиса была нарушена лязгом и шумом. Высовываясь с тревогой в окна, го­рожане увидели на улицах рослых драгун и чубатых казаков на пах­нущих потом лошадях; длинными, раскачивающимися в такт сол­датскому шагу колоннами маршировала пехота, грузные битюги тащили пушки, тяжело громыхавшие по булыжным мостовым. Полиция не давала зевакам насладиться картиной мощи царева войска. Даже маленькие, собравшиеся из трех человек группы энергично разгонялись, а на всех площадях располагались на би­вуаках по две-три роты солдат. Казалось, что город превратился в военный лагерь.

Первоначально городской комитет РСДРП планировал начать демонстрацию рабочих от железнодорожных мастерских, проведя колонну к центру города, но появление солдат заставило изменить планы. Акцию протеста назначили на 22 апреля, со сбора рабочих у Солдатского базара. Предполагалось, что к рядам манифестантов присоединятся и обыватели, собиравшиеся в воскресный день у торговых прилавков. От базара колонна должна была пройти на Головинский проспект, а оттуда — на Эриванскую площадь.

Сначала все развивалось по плану. В разгар воскресного утра, стараясь не привлекать внимания, по одному и небольшими груп­пами рабочие стали собираться на площади возле базара. Люди бы­ли празднично одеты, решительны и нетерпеливо возбуждены. К условному времени собралось более двух тысяч человек. Люди на­чали строиться в колонну; она росла, ширилась, и впереди ее, над головами собравшихся, поднялось кумачом и заколыхалось на лег­ком ветру красное пролетарское знамя.

Назначенный час наступил, но, когда разрозненная толпа офор­милась в солидарный строй, объединенный общим подъемом, по­явились городовые и солдаты. Они хлынули из прилегавших к пло­щади улиц и подворотен, окружая собравшихся бело-фиолетовым барьером. Рокот большой человеческой массы перерос в сплошной слившийся крик; охваченные ужасом, напуганные горожане стали разбегаться, а рабочие пытались организовать сопротивление, раз­розненно вступая в схватки с громившими их ряды защитниками режима. Силы оказались неравными. Через полчаса разгром де­монстрации был завершен. Полиция и солдаты уводили избитых и растерзанных арестованных, их число множилось. Напуганные го­рожане забивались в квартиры, а схваченных людей вталкивали в переполнявшиеся камеры тифлисской тюрьмы.

Город захлестнула мощная волна обысков и арестов. Она захва­тила и убогие рабочие кварталы, и отдельные городские квартиры, в которых, по мнению властей, могли скрываться лица, подозревае­мые в неблагонадежности. Власть, «вооруженная солдатскими штыками», показала свои зубы. Для защиты векового абсолютизма монархия не церемонилась в выборе средств и способов насилия.

Иосиф Джугашвили стал непосредственным участником по­трясших Тифлисе событий. Конечно, он не имел иллюзий, что одна демонстрация может сокрушить самодержавный режим. Это бы­ла лишь первая проба сил, но он был убежден, что настойчивая де­монстрация солидарности станет гарантией будущей победы.

Он писал в эти дни: «Уличная демонстрация интересна тем, что она быстро вовлекает в движение большую массу населения, сразу знакомит ее с нашими требованиями и создает благоприятную широкую почву, на которой мы можем сеять семена социалисти­ческих идей и политической свободы». Конечно, уличные шествия могли стать лишь прелюдией к грядущей революции, акциями, бу­дившими самосознание масс; и самоотверженность их участников была неизбежной общественно необходимой жертвой, приноси­мой на ее алтарь.

Вступая в полемику с противниками массовых действий, в кон­це 1901 года он напишет в своей статье: «Пусть уличные демонст­рации не дают нам прямых результатов, пусть сила демонстрантов сегодня еще очень слаба для того, чтобы силой вынудить власть не­медленно же пойти на уступки народным требованиям, — жерт­вы, приносимые нами сегодня в уличных демонстрациях, сторицей будут возмещены нам».

Он сумел избежать ареста и выехал в Гори. В Тифлис Иосиф вернулся, когда схлынула первая волна обысков и карательных ак­ций. Поздним вечером в конце мая в доме Чхеидзе на Андреевской улице собралась группа членов организации. Обсуждался вопрос о восстановлении нелегальной типографии. Организация конспира­тивной печати стала ближайшей задачей, за которую брался Джу­гашвили. Через С. Джибладзе Ладо Кецховели ведет с ним перего­воры об организации еще одной подпольной типографии — в Баку. Ею станет знаменитая «Нина» — так называлась она в конспира­тивной переписке, — размножавшая «Искру», печатавшая работы Маркса и партийную литературу. В первых числах сентября «Ни­на» начала издавать на грузинском языке нелегальную газету «Брдзола» («Борьба»).

Передовая статья первого номера газеты принадлежала перу двадцатидвухлетнего Иосифа Джугашвили. Она стала первой из­вестной политической публикацией Сталина. Излагая кредо ново­го партийного издания, автор убежденно подчеркивал, что «гру­зинское социал-демократическое движение не представляет со­бой обособленного, только лишь грузинского рабочего движения с собственной программой, оно идет рука об руку со всем россий­ским рабочим движением и, стало быть, подчиняется Российской социал-демократической партии».

Уже только в этом утверждении было заложено существо буду­щих разногласий, разделивших Иосифа с грузинскими меньшеви­ками-националистами, возглавляемыми Ноем Жордания. Джуга­швили была чужда практика, разъедающая рабочее движение на­ционалистической ржавчиной, как и пассивная тактика местных интеллигентов. Он трезво оценивал эволюцию нового пролетар­ского движения.

Этот еще молодой человек совершенно осмысленно вглядывал­ся в будущее. В следующей статье «Российская социал-демократи­ческая партия и ее ближайшие задачи», опубликованной в ноябрь­ских и декабрьских номерах (1901 года) «Брдзолы», он описывает эволюцию рабочего социал-демократического движения России, перешедшего от борьбы за удовлетворение отдельных требований и кружков по изучению марксизма к политической борьбе. Он подчеркивал наступление нового этапа, на котором от экономиче­ских стачек рабочие переходят к более высокой стадии борьбы — к уличным демонстрациям.

В это время его связи приобретают особо конспиративный ха­рактер. Он сближается со своим горийским земляком, готовив­шимся к поступлению в военное учебное заведение, Симоном Тер-Петросяном, ставшим позже знаменитым боевиком, вошедшим в историю революции под именем легендарного Камо. Он сходится с Михаилом Гурешидзе, которому будет поручено создание под­польной разведки партии, и с Александром Цулукидзе, при уча­стии которого в организации была образована группа борьбы с провокаторами среди революционеров в Батуми.

Теперь он напрямую связан с той тайной системой организо­ванного сопротивления, которая станет «подпольем в самом под­полье». Из рядового агитатора нелегального кружка Иосиф пре­вращался в активного организатора движения, приобретая авто­ритет, личные связи и влияние в революционных кругах.

Прочно усвоив правила конспиративной жизни, он осторожен и постоянно меняет места своего пребывания. Какое-то время он живет на квартире М. Бочаридзе, затем на Потийской улице у ра­бочего Мито Гурешидзе; в августе на 20 дней он остановился на Душетской улице в доме 10 у Шахназарова. «Много раз, когда тов. Джугашвили скрывался от полиции, — свидетельствовал владелец книжной лавки Челидзе, — он ночевал у меня в подвальном этаже по Семеновской улице, №23. Я был тогда холостяком, стелил ему на диване. Он приходил поздно, читал еще перед сном, уходил рано утром».

Да, ему удалось стать активным, деятельным членом движения, но в материальном отношении он стал еще беднее, чем раньше. Он ведет жизнь аскета. Денег не хватало, он был вынужден экономить каждую копейку, отказывая себе в самом необходимом. Его трапе­за скромна, а одежда бедна. Он носит каждый день простую рус­скую блузу с характерным для всех социал-демократов красным галстуком Зимой надевает поверх старый коричневый плащ, а в качестве головного убора носит русский картуз.

Бывший соученик Джугашвили, не пылавший к нему симпа­тиями, несколько раз посещавший его в маленькой, убогой, скудно обставленной комнатке на Михайловской улице, вспоминал: «Хотя Коба покинул семинарию отнюдь не в качестве друга всех молодых семинарских марксистов, все они время от времени складывались, чтобы при случае помочь ему в нужде». Впрочем, уже то, что сами «семинарские марксисты» не бедствовали, говорит об особом ас­кетизме его существования.

Но его образ жизни имеет и другую особенность. В отличие от «легальных марксистов» он постоянно ходит по лезвию ножа и вы­нужден ежедневно хорониться от властей. Конечно, он осмотри­тельно осторожен, но даже частая смена места ночлега и изощрен­ная конспирация не защищают его от выискивающих глаз филе­ров. Осенью он вновь попал в поле зрения жандармов; им стал известен адрес его проживания: Семеновская, 16.

В обзоре наблюдения за Тифлисской организацией РСДРП, со­ставленном местным жандармским управлением, появилась за­пись: «Джугашвили... 4 ноября утром был на сходке в Дидубе». 9 но­ября ротмистр Лавров с нескрываемым удовлетворением доносит своему начальнику: «Самый большой из рабочих кружков, именно железнодорожный, агентурою и наблюдением выяснен, и интел­лигент, руководящий этим кружком, обнаружен, и квартира его установлена. Кружок имел три сходки его представителей: 21 ми­нувшего октября в Нахаловке в Дешевой библиотеке, 28 того же октября в винном подвале «Мелани» на Вокзальной улице и 4 сего ноября в частной квартире на Дидубе».

Правда, на этот раз органы сыска не спешили с его задержани­ем. Для этого имелись резонные причины. Ротмистр начинал боль­шую игру. Лавров не хотел довольствоваться малыми результатами. И на основании его информации полковник Дебиль сообщал в пе­тербургский Департамент полиции:

«27 ноября 1901 г. в субботу в духане Мелани была сходка, на коей присутствовали рабочие: Моисей Шангелия, Петр Скоробогатько, Алексей Никаноров, Леонтий Золотарев, Никифор Семе­нов и Сергей Старостенко, руководил сходкой интеллигент Иосиф Джугашвили... Семенов, Никаноров и Старостенко попали на эту сходку случайно».

В этом же донесении помощник начальника жандармского управления информирует, что в воскресенье 4 ноября 1901 г. «в до­ме на Елизаветинской улице была под руководством того же интел­лигента сходка, на которой присутствовали рабочие: Леонтий Зо­лотарев, Петр Скоробогатько, Михаил Гурешидзе, зазванный Скоробогатько Сергей Старостенко».

Перечисленным жандармами «сходкам» предшествовали ша­ги, предпринятые социал-демократами, по созданию нового руко­водящего центра. Арестами прежних руководителей Тифлисская организация была обезглавлена, и на повестку дня встал вопрос об избрании нового комитета. Для выборов руководящих органов И ноября 1901 года состоялась общегородская конференция со­циал-демократов.

В ней приняли участие рабочие железнодорожных мастерских, часть из которых являлась слушателями самого первого кружка, созданного Васо Цабадзе среди грузин, а также члены группы рус­ских рабочих, с которыми Иосиф Джугашвили начинал свою про­пагандистскую деятельность. Все эти люди уже имели за плечами опыт первых забастовок, нелегальных маевок; они составляли часть актива, готовившего майскую демонстрацию.

Выборы были тайными. Членами нового комитета стали Иосиф Джугашвили, Севериан Джугели, Георгий Караджев, Васо Цабадзе и рабочие Калистрат Гогуа, Аркел Окуашвили, Георгий Чехидзе, Захар Чодришвили. Кандидатами избрали М. Бочаридзе, И. Вадачкория, М. Гурешидзе, П. Мачарадзе, Я. Мергелидзе и С.Н. Старос­тенко. Теперь ведущая роль Иосифа Джугашвили упрочивалась. Из активного члена организации он превращается в одного из ее лидеров.

Казалось бы, организаторы строго выдержали все правила кон­спирации. Круг собравшихся был проверенным, и фамилии участ­ников конференции не назывались. Но, несмотря на повышенную секретность, уже через семь дней после собрания вездесущий жан­дармский ротмистр Лавров сообщил своему начальнику:

«11 сего ноября в воскресенье на Авлабаре в конспиративной квартире происходила большая сходка объединенных передовых рабочих железнодорожных мастерских, городских заводов и типо­графий численностью в 25 человек под руководством четырех ин­теллигентов (трех грузин и одного армянина). На сходке состоя­лись выборы центрального комитета в составе четырех членов и че­тырех к ним кандидатов <...> из числа участников известны: один интеллигент-грузин, наблюдался в предыдущих сходках (курсив мой. — К. Р.) и четверо рабочих; из остальных некоторые замечены и ныне выясняются. Из выбранных членов комитета двое известны по фамилиям, остальные указаны».

Докладывая полковнику Дебилю о результатах слежки, Лавров подчеркивает: «Ввиду того, что агентура и наблюдение <...> подхо­дят к центру социал-демократического движения в городе, я полагал бы желательным в отношении наблюдаемых лиц более или менее продолжительное время не производить никаких след­ственных действий за исключением вызываемых по прежней их деятельности, вошедших уже в дознание, дабы не пресечь себе спо­собов выяснения центра».

Осведомленность помощника начальника Тифлисского ГЖУ могла бы поразить, если бы он сам не указал на существование «агентуры» в рядах членов организации. Кто же был этим осведо­мителем? Кто навел службу политического сыска и на след «интел­лигента-грузина»?

Жандармское управление считало, что держит шаги Джуга­швили под контролем. Однако он уже обнаружил установленную за ним слежку и, стремясь избежать ареста, решает исчезнуть из поля зрения агентов, но его замысел удается лишь частично.

Позже в обобщающем обзоре наружного наблюдения будет отмечено: «Джугашвили жил совместно с неизвестным по фами­лии товарищем 4 ноября утром был на сходке в Дидубе, 6 ноября заходил в лечебницу Гедеванова, что на Никольской улице (есть ос­нования думать, что в названной лечебнице был у фельдшера Чачуа). 9 ноября Джугашвили вместе с упомянутыми товарищами ездил на Шемаханскую улицу в дом № 20. 18 ноября Джугашвили был на совещании комитета на Кубинской улице в д. № 9, а 22 того же ноября утром был на квартире Г. Караджава. С первых чисел де­кабря Джугашвили и его товарища в городе уже не видели».

Жандармские чиновники чуть лукавят, они потеряли Иосифа Джугашвили из визуального контроля филеров уже 22 ноября. Свидетельством этому служит то, что в донесении Департаменту полиции об очередном заседании комитета Тифлисской РСДРП, состоявшемся 25 ноября, сообщается о его отсутствии. «В заседа­нии участвовало: три интеллигента, четвертый, Сосо, — по неиз­вестной причине не явился, (и) все четыре члена от рабочих, кассир и библиотекарь».

Правда, уточняя свою информацию, позднее служба политиче­ского сыска сообщила: «25 ноября 1901 г. в доме Аркела Окуашвили в квартире рабочего Николая Ерикова было вновь заседание ко­митета, причем из четырех выбранных интеллигентов не было Иосифа Джугашвили, который в промежуток между 11 и 25 нояб­ря был комитетом командирован в город Батум <...> с целью пропаганды; из членов были: Захар Чодришвили и Аркел Окуашви-ли, кандидат Георгий Чехидзе, хозяин квартиры Николай Ериков и пришедший из любопытства (курсив мой. — К.Р) Сергей Старос­тенко».

Действительно, установив наличие регулярной слежки, Иосиф не имел желания давать повод для новой, вынужденной встречи с царскими церберами. Следуя примеру Ладо Кецховели и известив приватно о своем отъезде лишь Георгия Караджева, он неожидан­но покидает Тифлис по-английски — не попрощавшись.

Его путь вел в Батум. Но отъезд из Тифлиса имел еще одну при­чину: даже будучи избранным в состав комитета, он расходился во взглядах на революционную работу с руководством тифлисской организации, находившейся в финансовой, авторитарной и тради­ционной зависимости от «грузинского национального собрания». В отличие от коллег по партии Джугашвили имел свою позицию в отношении методов, средств и тактики ведения борьбы с самодер­жавием. В столичной среде местных социал-демократов с утвер­дившимися симпатиями и антипатиями, основанными на корпо­ративной поддержке, он оказался «белой вороной».

Он осознал это и понимал, что в Тифлисе не было ни места, ни простора для претворения в жизнь его планов. Человек практиче­ского ума, он ищет возможность для самостоятельных действий; его ближайшая тактическая цель — не «играть в революцию», а ак­тивно и деятельно способствовать ее приближению. Этот кон­фликт между грузинскими националистами и единомышленника­ми Джугашвили, подспудно тлеющий, как угли под слоем пепла, не затухал и дальше.

Позже он трансформировался в антагонистическое идейное противостояние между большевиками и частью грузинских соци­ал-демократов, ставших активными сторонниками меньшевизма. Меньшевизм Грузии сразу и откровенно обряжался в национали­стический мундир.

Впрочем, есть и еще одно свидетельство. «В первые годы рабоче-социал-демократического движения, — писал Г.А. Караджев, — и организационного строительства партии в Тифлисе существовал не один, а два комитета В состав первого входили как «инородцы» социал-демократы, так и грузины, следовательно, он был составлен интернационально. Второй же комитет состоял исключительно из грузин, т.е. по своему составу был национальным; причем в нем преобладающее влияние имели месамедасисты и «квалисты», они же диктовали свою волю остальным членам».

Поясним сказанное. Редакция газеты «Квали», которую состав­ляли Жордания, Махарадзе, Хаситашвили, Чичинадзе и др., до аре­стов 1901 года играла роль руководящего центра Тифлисской орга­низации РСДРП. Но одновременно члены редакции входили в со­став существовавшего в Тифлисе «национального грузинского комитета», состоявшего из бывших участников группы «Месаме даси», от которого зависели не только идейно, но и материально.

«Когда в 1900 г. в Тифлисский социал-демократический коми­тет вошли новые элементы, — продолжает Караджев, — русские, армяне и руководящая роль перешла к большинству «инородцев» (из числа 6—7 членов двое были грузины), то «национальный» ко­митет неистовствовал, прибегал к саботажу, ко всякого рода при­диркам, создавал всевозможные препятствия в функционирова­нии социал-демократического комитета».

Такое положение, при котором пресловутое «грузинское на­циональное собрание» (грузинский национальный комитет), «о существовании которого «инородцы» узнали только позднее», диктовало местным социал-демократам политическую линию по­ведения, сохранялось вплоть до установления в Грузии Советской власти.

Именно этим грузинским национализмом объясняется в по­следующем та значительная фракционная роль, которую играли в Грузии меньшевики, имевшие преимущество в финансовой под­держке со стороны националистически настроенных кругов обще­ства. Желание Иосифа Джугашвили создать в Тифлисе независи­мый комитет РСДРП рассматривалось националистами как поку­шение на их лидерство, ущемлявшее интересы и властные амбиции интеллигентов, привычно сбившихся в клановую кучку, сплоченную взаимной поддержкой и личными устремлениями.

Однако его бестрепетное «прощание» с Тифлисом заслуживает внимания и по другой причине. Этот отъезд подчеркивает, что Ста­лин никогда не имел того азарта игрока, с которым тщеславные на­туры ввязываются в болезненно затягивавшую борьбу за власть ра­ди самой власти. Впрочем, он осознавал и то, что, ввязавшись в ме­стную интригу, дрязги, где в ход шло все: сложившиеся связи, приязни и неприязни, коварство и тайные нашептывания, у него практически не было никаких шансов стать в ней победителем.

Да и во имя чего?! Чтобы его фамилия стояла первой в партий­ном списке грузинской «столичной» оппозиции? Но разве ради та­кой скудной и мизерной цели он вступал в борьбу с самодержавием?

Нет, его воодушевляли другие мысли. И отправляясь в полити­ческую «одиссею», для приложения своих сил он выбрал еще не за­сеянное мятежностью революции поле. То, на котором он мог най­ти действительное применение своим силам, без высокомерных и назойливых поучений партийных «аристократов».

Его путь вел в Батум. Сразу по приезде он отправился на завод, где работал Константин (Коция) Канделаки. Он остановился у него на квартире по Пушкинской улице, которую тот делил с Котэ Калантаровым. Уже на второй день после прибытия в город он позна­комился с батумским интеллигентом Михако Каланадзе, а через него — с Евгенией Согоровой и другими преподавателями мест­ной воскресной школы для рабочих.

Школа располагалась в доме Согоровых, где братья Даспарян снимали для этой цели комнату. Как и Дешевая библиотека в Тиф­лисе, «школа» была организована в середине 90-х годов для просве­щения передовых рабочих, интересующихся социальными про­блемами. Преподававшие здесь интеллигенты имели связи с ради­кально настроенными социалистами в Тифлисе.

Но, как и там, это была лишь просветительская работа Правда, летом 1901 года в Батум приезжал и Влас Мегладзе, пытавшийся сформировать нелегальную профессиональную организацию, но его экспромт не имел серьезного продолжения. Подъему револю­ционных настроений способствовало появление в Батуме социал-демократов, высланных за участие в железнодорожной стачке ра­бочих. К. Калантаров и К. Канделаки были в их числе.

Работавший на заводе Ротшильда Константин Канделаки орга­низовал рабочий кружок — «маленький союз», имевший свою кас­су. Эта небольшая группа сыграла роль в составлении жалобы рабо­чих на администрацию, направленной на имя главноначальствующего на Кавказе. Об организации социал-демократического кружка, в который вошли «фельдшер городской больницы Чучуа, слркивший в городской управе гуриец, наборщик типографии Таварткеладзе — Силевестр Тодрия, литейщик Пасека, Константин Канделаки и человек пять его товарищей», вскоре стало известно властям.

Лежащий на берегу Черного моря и находящийся в непосредст­венной близости от турецкой границы Батум был стратегическим пунктом на юге России. А после строительства железной дороги, связавшей его с Баку, он стал перевалочной базой для транспорти­ровки каспийской нефти в Европу, через Черное и Средиземное моря. Заводы Манташева, братьев Нобель и французских Ротшиль­дов обеспечивали этот вид экспорта, притянув к своим машинам и производствам крепнущий класс пролетариев. Слияние труда и капитала рождало неизбежные противоречия.

В Батуме Иосиф Джугашвили получил реальную возможность проявить на практике свои способности организатора На первых порах молодая революционно настроенная батумская интеллиген­ция, сделавшая дом Согоровых своеобразной резиденцией, встре­тила его доброжелательно и оказала ему поддержку. Но Иосиф

приехал в этот тихий приморский город не для игры в модную «ре­волюционность». Он всегда был человеком дела.

Сразу по прибытии он стал искать непосредственных контак­тов на пролетарских окраинах. Рабочие Батума жили в грязных за­болоченных предместьях с разбросанными беспорядочно хижина­ми, к которым в эти дождливые декабрьские дни приходилось до­бираться, проваливаясь по колено в размякшую почву. В ближай­шее воскресенье Джугашвили встретился с рабочими завода Рот­шильда. Первое собрание состоялось на Барцхане в комнате Порфирия Куридзе.

На собравшихся рабочих приезжий произвел сильное впечат­ление. Этот среднего роста молодой человек с короткими усами и худощавым лицом, покрытым едва заметными оспинками, с непо­слушными пышными волосами, зачесанными назад, с живыми ка­рими глазами, пристально всматривающимися в собеседника из-под крутых вздернутых бровей; не делающий резких движений и постоянно сдержанный, обладал завораживающей способностью привлечь к себе внимание и считаться с его позицией.

Изложенная Иосифом Джугашвили программа предусматри­вала активизацию действий. Он сразу сказал, что группа мала, и предложил каждому участнику встречи «привести еще хотя бы по одному» новому человеку. Уже на первой встрече было решено ор­ганизовать забастовочный фонд для помощи особо нуждавшимся рабочим. «Кассиром» организации был избран будущий депутат российской Государственной думы К. Канделаки.

Приезжий говорил негромко, но сказанное им сразу станови­лось убедительным и почти не подлежащим возражению; это во­одушевляло и располагало рабочих. Его сдержанные манеры свиде­тельствовали о твердой уверенности в обдуманности предложений и мнения. Политическая линия тифлисского «эмиссара» была пре­дельно ясна — Батум необходимо приобщить к революции. Ины­ми словами, это означало создание активно действующей органи­зации, способной поднять рабочих на открытые выступления. Для Иосифа Джугашвили революционная борьба была прежде всего действием, и претворить законы революции в действие могла толь­ко боевая организация. На осуществление такой тактики лидеры местной интеллигенции Рамишвили и Чехидзе были не способны, и появление в Батуме Джугашвили резко изменило городскую ат­мосферу.

Иосиф Джугашвили быстро расширял круг единомышленников. Уже вскоре он знакомится и с рабочими завода Манташева. Этому контакту содействовал Доментий Вадачкория, в комнате которого состоялось «первое рабочее собрание». Однако приез­жий проявил предусмотрительную осторожность. Попросив при­гласить на встречу семерых рабочих, за день до назначенного соб­рания он произвел своеобразные смотрины. Стоя у окна, Джуга­швили наблюдал, как хозяин прогуливался по переулку с каждым из предполагаемых участников совещания. Одного из них он по­просил не приглашать.

Он умел разбираться в людях. Исаак Дойчер в своей работе о Сталине отмечает: «Он обладал исключительным, почти интуитив­ным проникновением в психологию... человека». Правда, Дойчер называет этих людей «отсталыми». Но Дойчер откровенно крапит карты, поэтому можно позволить легкую иронию, что, видимо, «отвергнутый» рабочий показался ему слишком «отсталым».

Но Сталин действительно всегда был великолепным психоло­гом. Впоследствии он без труда сумел вникнуть в психологию Руз­вельта, Черчилля и Трумэна, ведя с ними успешные переговоры. И когда двое последних пытались «напугать» его сообщением об испытании атомной бомбы, по сдержанности его реакции они оп­рометчиво решили, что тот «даже не понял», о чем идет речь. А он в тот же день дал поручение — ускорить работу по атомной про­грамме в СССР.

Осторожность, строгие меры конспирации уже стали состав­ной частью поведения Иосифа Джугашвили, не однажды помогая ему выходить из сложных и опасных ситуаций. Они — следствие образа его жизни, ставшие необходимой нормой. Впрочем, могло ли быть иначе? Любое неосмотрительное знакомство, каждый не­обдуманный шаг могли ввергнуть его на годы в бездействие, в про­должительное заточение в царских казематах.

Работу в Батуме ему пришлось начать с нуля, с обычных шагов по кропотливой вербовке новых активных членов организации. В назначенный час, когда приглашенные рабочие уже собрались в комнате Вадачкория, вместе с Канделаки появился неизвестный — «это был молодой человек, одетый в черную рубаху, в летнем длин­ном пальто, в мягкой черной шляпе...».

Фамилии незнакомца никто не знал. Разговор он начал словами: «Товарищи, я прислан к вам тифлисскими рабочими...» Да, ему приходилось начинать с самого насущного и простого: убедить ра­бочих в необходимости перемен, и он рассказывал о борьбе в другихгородах Кавказа, поясняя, что пришла пора сменить кружко­вую пропаганду книгами на агитацию действиями.

Вскоре круг его единомышленников определился. Наиболее близкие отношения у Иосифа Джугашвили в Батуме сложились с Капитоном Голадзе, Дмитрием Джибути и Никитой Чичуа. Он часто бывал в доме Ломджария. Однако ему требовались деньги и для личных нужд, и перед новым годом через рабочего Мкуриани он устроился на склад досок завода Ротшильда; его оклад составлял 1 руб. 20 коп. в день.

Безусловно, те небольшие группы, которые ему удалось создать на первых порах, не могли стать мощным импульсом для возник­новения волнений в городе с его появлением. Но они стали катали­затором роста самосознания и связующей основой для сплочения рабочих, способствуя их солидаризации в борьбе против произвола «хозяев», трансформируя стихийные протесты в организованное противостояние. Под его воздействием рабочие Батума почувство­вали себя реальной силой.

О его влиянии на развитие Батумской организации РСДРП свидетельствует доклад начальника Кутаисского ГЖУ, который, даже спустя четыре года, в 1906 году «обличающе» писал, что Иосиф Джугашвили сумел завершить формирование социал-де­мократической организации, «будучи поддержан прежними чле­нами этой партии, не проявившими открытой деятельности после вышеуказанного ареста в 1898 г.»

Но это будет позже, а первоначально для дальнейших действий молодого революционера в Батуме большое значение имело зна­комство с семьей Ломджария, состоявшей из братьев Порфирия и Сильвестра и их сестры Веры. Они были детьми крестьянина, еще в 1841 году участвовавшего в народном восстании в Гурии. Силь­вестр уже арестовывался за причастность к бунту, и, перебравшись после освобождения в Батум, он устроился на завод Ротшильда ра­бочим, а позже стал приказчиком.

Все определилось уже с первого посещения дома Ломджария. Иосиф и дети гурийского крестьянина сразу нашли общий язык. Вечером 31 декабря 1901 года на квартире Ломджария, располо­женной на глухой окраине города, собралось свыше двадцати пяти человек. Эта своеобразная «тайная вечеря» революционно настро­енной городской молодежи проводилась под видом встречи Ново­го года, традиционно празднуемого в Гурии как «каланда».

Тамадой национального застолья был Миха Табуния, но воодушевленно говорили многие; речи и призывы собравшихся были дерзки и опасны. Неровный свет керосиновых ламп отбрасывал колеблющиеся тени на стены комнаты; все были возбуждены и ве­селы. Они еще не подозревали о надвигавшихся событиях, которые всколыхнут не только их тихий южный город, но и отзовутся на всем Кавказе как смелый пример борьбы рабочих за свои права.

Иосиф Джугашвили выступил несколько раз. Он говорил об ор­ганизации подпольной работы, стачек и демонстраций, о методах борьбы... Когда в комнату стал проникать утренний свет, он позво­лил себе лирический экспромт: «Вот уже и рассвет... Скоро встанет солнце... Так же светло нам будет, товарищи, в будущем, когда мы добьемся победы. Солнце будет светить для нас!»

Конечно, ни он сам, ни присутствовавшая молодежь даже не могли представить, как далека была эта победа, сколько крови и жертв потребует она на свой алтарь и как пренебрежительно неос­торожно распорядятся ее плодами потомки, почти в одночасье ут­ратившие в конце столетия социальные ценности революции, как легкомысленные наследники, бездумно промотавшие богатство отцов.

1902 год вошел в летопись революционной России Батумским волнением. И, как часто бывает, последовавшим событиям пред­шествовал в общем-то незначительный случай. Вскоре после Ново­го года, 3 января, видимо, по пьяной небрежности загорелся склад досок завода Ротшильда Рабочие дружно приняли участие в туше­нии пожара, но за спасение хозяйского добра «начальство» награ­дило премией только бригадиров и мастеров. Очевидная неспра­ведливость вызвала ропот возмущения. Мастера одергивали «смуть­янов», но это лишь накаляло обстановку, обостряемую агитацией пропагандистов.

Требования рабочих были изложены И. Джугашвили. Они включали не только «оплату за участие в тушении пожара», но и от­мену работы в воскресные дни, кстати, запрещенной законом. Де­путация представителей рабочих, в состав которой вошел и Джуга­швили, посетила недавно назначенного нового директора, фран­цузского гражданина Франца Гьюна. Возможно, национальный либерализм директора обусловил то, что протест сразу получил удовлетворение. Гьюн распорядился выдать по два рубля участни­кам тушения пожара и признал законным требование о праве ра­бочих на выходной день.

Конечно, это был незначительный эпизод в батумском периоде жизни Джугашвили, но он принес ему определенное признание и в какой-то мере способствовал осуществлению его дальнейших планов. Маленькая победа подняла боевой дух пролетариев. Но «просвещение» рабочих делом требовало укрепления уроков сло­вом.

Уже в середине января 1902 года Иосиф обратился к тифлис­ским товарищам с просьбой о предоставлении ему нелегальной ли­тературы. «Было решено послать Сосо одну из четырех брошюр ка­ждого образца», и когда 23 января в кассу комитета поступило 14 рублей 5 копеек, затребованную литературу передали Джуга­швили. Эта, казалось бы, незначительная деталь — расписка об уп­лате денег за пропагандистскую литературу — позже сыграет серь­езную роль в его судьбе как свидетельство, уличающее его в проти­воправительственной деятельности.

Еще до получения нелегальной литературы он пригласил в Ба­тум наборщика Георгия Годзиева, предложив ему быть переводчи­ком в организации, создаваемой на заводе, где работало много ар­мян. Возбуждение справедливого недовольства народа не замедли­ло проявить себя. Уже 11 января батумский полицмейстер с тревогой сообщил губернатору о «до сих пор небывалом беспокойственном поведении рабочих завода Манташева».

Иосиф Джугашвили действовал и словом и делом. Он знал, что волнует массы, и у него не было проблем, чтобы найти убедитель­ные слова. И живительная правда слова проливалась на благодат­ную почву, в которой уже вызревали «гроздья гнева». 31 января ра­бочие предприятия прекратили работу. Они выставили требова­ния о введении воскресного отдыха, запрещении ночных работ и «вежливом обращении со стороны администрации». Последнее требование было для властей совершенно новым явлением.

Как любой человек, Иосиф имел свои «слабости», и его очевид­ным пристрастием стала организация публицистической партий­ной пропаганды. Впрочем, его вера в значимость печатного слова проистекала не только из собственных привязанностей и интере­сов. Иного способа воспитания массового политического самосоз­нания и классового мировоззрения — кроме как «глаголом жечь сердца людей» — в начале того века просто не существовало.

Решая вопрос об организации в Батуме подпольной типогра­фии, он выехал на два дня в Тифлис, где через комитет познакомил­ся с сыном редактора армянского журнала «Нор дар» Суреном Спандаряном, который помог обеспечить революционеров шриф­том и типографскими принадлежностями. Это знакомство пере­растет в крепкую дружбу и прервется лишь со смертью Сурена, вызванной обострением болезни при отбывании ссылки в Туруханском крае.

Забастовка рабочих на заводе Манташева продолжалась. 10 февраля, «не добившись ничего репрессиями, — вспоминал Д. Ва­дачкория, — администрация изъявила желание вступить с нами в переговоры». В их ходе были выдвинуты дополнительные требова­ния: оплатить забастовочные дни, увеличить на 30 процентов зара­ботную плату, вернуть штрафные деньги. Как и на заводе Ротшиль­да, новый директор согласился на выполнение условий бастующих.

Это была еще одна победа рабочих Батума. На следующий день помощник Кутаисского ГЖУ по Батумскому округу спешно доло­жил: «18 сего февраля рабочие завода Манташева в полном составе во всех отделениях завода с 6 ч. утра стали на работу, и забастовка с этого числа считается оконченной», «на других заводах тоже все спокойно».

Появление социал-демократической партии, заявившей о со­лидаризации сил пролетариата, ускоряло ветры классовых стра­стей. Они будоражили атмосферу России. На февраль социал-демо­краты наметили проведение массовых выступлений против само­державия. Но пока Иосиф Джугашвили успешно руководил в Батуме забастовкой, в Тифлисе произошли события иного рода. Стремясь не допустить в городе возникновения волнений, тифлис­ская жандармерия нанесла опережающий удар по местному ко­митету РСДРП.

Казалось бы, собравшись 15 февраля на совещание в доме Заха­ра Чодришвили накануне намечаемой акции протеста, Тифлис­ский комитет принял все необходимые меры предосторожности. Как указывалось в жандармском отчете, «ввиду густой цепи на­блюдавших рабочих, занявших все улицы, ведущие в ту часть Наха­ловки, где происходило совещание», провести унтер-офицеров бы­ло невозможно.

Однако операция по захвату комитетчиков прошла успешно. В докладе ГЖУ сообщалось: «По уходе с него (заседания) двух лиц, не подлежащих задержанию и обнаружению, каковой уход после­довал уже после выхода двух членов-интеллигентов, ротмистр В.Н. Лавров, окружив дом филерами... вошел в комнату совещания, где оказались следующие лица: упомянутый выше Калистрат Гогуа и три постоянных члена комитета: рабочие Георгий Чехидзе, Захар Чодришвили, Аркел Окуашвили».

Разгром организации был впечатляющим. В руках властей ока­зались все части «нового типографского станка», отчеты партий­ной кассы за декабрь 1901 г. с печатью «ЦК РСДРП», нелегальная литература и записная книжка с балансом «расхода» ее экземпля­ров.

В ночь на 16 февраля жандармы арестовали еще 13 человек, а на следующий день прошли новые аресты. Разгром Тифлисской орга­низации привел к большим конфликтам в самой революционной среде, вызвав недоверие, подозрения и взаимные обвинения, но он стал и уроком. Несомненно, что активная антимонархическая дея­тельность требовала особых мер предосторожности, и это обусло­вило, для выявления провокаторов, необходимость организации партийной «контрразведки».

Общественные законы аналогичны физическим — всякое дей­ствие вызывает противодействие. И 18 декабря 1902 года рот­мистр Лавров будет жаловаться в Департамент полиции, что в чис­ле трудностей, возникших в работе слркбы сыска, — «существова­ние среди наблюдаемых своего розыска и наблюдения. Самым вредным агентом такого наблюдения ранее был замечен привле­ченный в начале нынешнего года к дознанию Михаил Гурешидзе».

С целью выявления филеров и секретных агентов, объектом на­блюдения партийной разведки станет и само здание Тифлисского отделения розыска. В этом же сообщении Лавров пишет: «Затем появился без определенных занятий почти неграмотный дворянин Дмитрий Пурцеладзе, в настоящее время в Тифлисе также сущест­вует какая-то невыясненная личность, ежедневно прогуливающая­ся с очевидной целью наблюдения на углу Михайловской и Кироч-киной улиц. В Баку роль наблюдательного агента несет рабочий Роджен Гогичилидзе».

Ротмистр не подозревал, что массовые аресты вызвали в недрах организации даже появление плана расправы над ним самим. Правда, до этого дело не дошло. Вскоре подпольщики установили личность внедренного в их ряды провокатора. Агентом охранки в Тифлисе оказался рабочий, кандидат в члены комитета РСДРП Сергей Старостенко.

Напомним, что, упоминая своего агента в отчетах и указывая на причины его присутствия на тайных встречах, руководители ГЖУ вносили в рапорты откровенно смягчающие «оговорки» и замеча­ния. «Попавший случайно на сходку» в духан Мелани; «зазванный Скоробогатько» в дом на Елизаветинской улице; «пришедший из любопытства Сергей Старостенко». Даже в официальных отче­тах жандармские чиновники, очевидно, защищали репутацию бла­гонадежности своего агента. «Любопытство» Старостенко дорого обойдется подпольщикам; и позже, стремясь осуществить возмез­дие в отношении провокатора, Георгий Лелашвили попытается «зарубить его топором». Однако это будет запоздалая мера.

Арест в середине февраля членов Тифлисского комитета РСДРП обескровил организацию. Угроза ареста нависла и над Иосифом Джугашвили. Квартира, в которой он проживал в Батуме вместе с Канделаки в период забастовки на заводе Манташева, стала свое­образным штабом. Сюда стекалась вся информация, здесь обсуж­далась тактика действий и принимались решения. Канделаки вспоминал, что сразу после окончания стачки «Сосо перебрался в дом армянина на нынешней улице Цхакая, № 100, а я перешел в городок в дом С. Ломджария».

Однако и дом Сильвестра Ломджария вскоре привлек внима­ние полиции. Проявляя навязчивую «опеку», пристав Чхикваидзе начал частые посещения подозрительного дома, и один из его визи­тов совпал с проведением собрания, в котором участвовал Иосиф Джугашвили. Только сообразительность хозяина дома, отвлекшего внимание полицейских, спасла участников встречи от ареста и по­зволила разойтись незаметно.

О разгроме Тифлисской организации Иосиф Джугашвили уз­нал уже после завершения забастовки. В конце февраля он выехал на несколько дней в Тифлис «за типографским станком и шриф­том». Его отъезд совпал с конфликтом на заводе Ротшильда, кото­рый, как снежный ком, повлек за собой цепь новых событий, по­трясших не только тихий город.

Уже с момента зарождения капитализма его хронической бо­лезнью являлось неуемное стремление к получению сверхприбы­лей. Но поскольку удержание высоких цен вызывает спад потреб­ления, то это неизбежно влечет за собой сокращение производства и, как следствие, бесчеловечный бич рыночной цивилизации — безработицу. Так было сто лет назад, так есть и будет до конца су­ществования этого общественно-экономического уклада.

Экономический кризис, охвативший Россию с начала 1900 го­да, тяжело отозвался в нефтяной промышленности. Он вызвал лик­видацию 45 % скважин. Резкое снижение добычи нефти бумеран­гом ударило и по положению рабочих в Батуме.

«Вечером 26 февраля, — сообщал 16 марта 1902 г. в Департа­мент полиции главноначальствующий гражданской частью на Кавказе князь Григорий Голицын, — управляющий заводом Рот­шильда в Батуме вывесил объявление о том, что через 14 дней, т.е. 12 марта, будут подлежать увольнению за сокращением работ 389 рабочих (из общего числа 900). На другой день 27 февраля все ра­бочие завода, узнав о таком распоряжении, прекратили работы и разошлись».

Распоряжение хозяев предприятия вызвало ответную реакцию рабочих и партийного актива. «27 февраля, — вспоминал П. Куридзе, — мы решили объявить забастовку во всех цехах. К тов. Сосо мы немедленно послали человека, но он оказался в отъезде в Тифлисе... На следующий день приехал тов. Сосо, тотчас же созвал нас на со­вещание в доме Ломджария» и «составил план требований».

Забастовка, направленная на недопущение массового увольне­ния, стала организованной, но невольно для властей она приобрела почти международную окраску. Остановившееся предприятие принадлежало иностранным концессионерам, поэтому стачка и протест рабочих привлекли непосредственное внимание высших лиц, управлявших регионом. Власти поспешили «принять меры», но они не дали желаемых результатов.

Князь Голицын сообщал в Петербург: «Попытки со стороны фабричного инспектора и местной администрации собрать рабо­чих для выслушивания их заявления на 28 февраля, 1 и 2 марта бы­ли безуспешными. Утром 2 марта в Батум прибыл кутаисский во­енный губернатор, которому удалось собрать 3 марта около 400 рабочих».

Но прибывший на место событий военный губернатор гене­рал-майор Смагин не намеревался расшаркиваться перед «чер­нью»; его приказы по усмирению «бунтовщиков» были категорич­но крутыми и не оставляли места для либерализма. Информируя Департамент полиции, он сообщил:

«2 марта я приехал вместе с начальником жандармского управ­ления и ознакомился с положением дела. Вновь предложил со­браться рабочим, на 3-е марта удалось собрать около 400 (человек), выслушав заявления, нашел их незаконными, почему предложил на сегодня встать на работу, что ими не исполнено. За отсутствием значительного числа рабочих, 900 человек, сделано распоряжение (по) выяснению и аресту вначале наиболее виновных, <...> затем будут проведены аресты остальных для высылки на родину с вос­препятствованием возвращения в Батум».

Меры были драконовскими. Считая свою миссию завершен­ной, вечером 7 марта генерал-майор отбыл в Тифлис, а в ночь с 7 на 8-е в соответствии с распоряжением Смагина полиция схватила 30 наиболее активных участников забастовки. Узнав об арестах, в пол­день 8 марта более 350 рабочих явились к управлению с требова­нием или выпустить арестованных, или взять под стражу всех. Но получивший соответствующие инструкции помощник военного губернатора полковник Михаил Дрягин тоже не стал «церемо­ниться» с пролетариями — «при помощи роты солдат местного гарнизона к 7 часам вечера он поместил всю толпу в пересыльном пункте».

Власть деспотично демонстрировала силу, и ситуация обостря­лась с каждым часом. Ночью состоялось совещание комитета. Ор­ганизаторы забастовки приняли единодушное решение: товари­щей на произвол властей не бросать, требовать освобождения аре­стованных. Однако власти были настороже, и собравшуюся утром 9 марта у пересыльной тюрьмы толпу, в которой были жены и дети арестованных, — на этот раз встретили солдаты. Атмосфера в горо­де накалялась. К полудню у здания пересыльных казарм под крас­ными флагами невооруженных рабочих собралось уже около трех тысяч. Возмущенные бесцеремонным насилием властей, собрав­шиеся решили освободить товарищей силой. Демонстранты не ве­рили, что солдаты будут стрелять, но когда, взломав двери, аресто­ванные вырвались на волю, царский полковник дал команду от­крыть огонь.

Расколов воздух, многоголосый шум толпы заглушил дружный винтовочный залп ощетинившейся штыками цепи солдат в белых гимнастерках. Толпа безоружных людей замерла, а затем отхлыну­ла и, извергая крики проклятий, стала отступать. Солдаты стреляли боевыми патронами. Стреляли в упор. На опустевшей площади, в расплывающихся кровавых лужах осталось четырнадцать уби­тых — жертвы самодержавного правосудия. Еще 54 человека было ранено. Одетый в рабочую блузу, Иосиф Джугашвили находился в рядах манифестантов. С началом кровавой расправы он вывел из толпы и доставил на квартиру раненого Георгия Каланадзе.

В России снова пролилась кровь. В начале века это было второе кровопролитие такого масштаба. За год до батумских событий царские солдаты расстреляли рабочих Обуховского завода в Пите­ре. При возникновении беспорядков царский режим не обреме­нял себя милосердием, и расстрел батумских рабочих болью ото­звался в сердцах пролетарской России бессильным горьким стоном.

Потрясенный случившимся, город замер. Все стало иным. Но репрессии лишь множили поднимавшиеся в народных массах гнев и возмущение; расстрел демонстрантов не остановил забастовки. Сразу после «цивилизованного» убийства рабочих Миха Ормоцад-зе перенес в дом Мате Русадзе, где в квартире Ивана Шапатава жил Иосиф Джугашвили, части типографского оборудования. В ночь с 9-го на 10-е была набрана и отпечатана первая листовка, посвя­щенная кровавым событиям; уже утром она появилась в городе. 12 марта, в день похорон жертв кровавой расправы, отпечатали еще одну прокламацию. Правда, когда рабочий Георгий Мадебладзе заметил слежку за домом, деятельность типографии пришлось приостановить.

Опасения подпольщиков не были преувеличенными. Через не­которое время пристав Чхикваидзе с двумя городовыми явился но­чью в квартиру Шапатава. Только мгновенная решительность Дес­пины Шапатава спасла Иосифа Джугашвили от ареста, а типогра­фию от захвата. Жена хозяина квартиры проявила почти эпичес­кое мужество: преградив приставу дорогу, она встала в дверях с «ду­биной в руках».

Пристально глядя в глаза служителя закона, тихо, но решитель­но она заявила: «Дети спят, твое появление и шум могут их разбу­дить и испугать». Ошеломленный нескрываемым гневом женщи­ны, но еще более демонстрируемым ею убедительным «доводом», Чхикваидзе принужденно захихикал и ушел. В ту же ночь Ясон Джарнава перевез на фаэтоне печатный станок с принадлежностя­ми к Сильвестру Ломджария, а позже их укрыли в часовне на клад­бище Соук-Су.

Спрятав типографское оборудование, Иосиф Джугашвили и Константин Канделаки 24 марта уехали в Тифлис. Они вернулись на следующий день с Георгием Годзиевым, который привез армян­ский шрифт. 28 марта полиция обнаружила в городе новые листов­ки, но опасность провала усиливалась, и типографию было решено перепрятать. Ее перевезли в селение Махмудия, расположенное в семи верстах от Батума, в дом крестьянина-абхазца — названого отца Сильвестра Ломджария. 29 марта И. Джугашвили вместе с К. Канделаки были уже в Кобулети, где провели собрание, на кото­ром присутствовало около 20 человек. Было принято решение об организации социал-демократического кружка.

События в тихом Батуме получили широкий отклик в стране; о расправе над рабочими писала «Искра». Деятельность Джугашви­ли в Батуме оказалась эффективной, но непродолжительной. Хотя за пять месяцев своего пребывания в городе он сумел оказаться не только в эпицентре всех акций протеста, но и направить их в русло ярко выраженного классового противостояния рабочих с самодер­жавием, он обрел много противников в среде социал-демократиче­ской интеллигенции.

Их раздражала его решительность и организаторская воля, но еще более их напугала активизация открытых массовых выступле­ний рабочих. Это угрожало их личному положению. Из уважаемых в городской среде болтающих «революционеров» они невольно превращались в соучастников открытого бунта, что могло ото­зваться для местных лидеров не только арестами, но и тюрьмой.

На свое размежевание с Джугашвили его противники из мест­ных «тихих» социал-демократов сами указывали жандармам. На­чальник Тифлисского розыскного отделения ротмистр Лавров в докладе Департаменту полиции 29 января 1903 года, назвав ряд лиц, причастных к социал-демократическому движению, «от ко­торых получил информацию», подчеркивал.

«Через перечисленных лиц между прочим выяснилось, что в Ба­туме во главе организации находится состоящий под особым над­зором полиции Иосиф Джугашвили, деспотизм Джугашвили мно­гих наконец возмутил, и в организации произошел раскол, ввиду чего в текущем месяце в г. Батум ездил состоящий под особым над­зором Джибладзе, коему удалось примирить враждующих и ула­дить все недоразумения».

Через некоторое время В. Лавров дополнил характеристику обстоятельств этих разногласий: «Имею честь донести Вашему превосходительству, что во главе Батумского комитета социал-де­мократической партии состоят: находящийся под особым надзо­ром полиции врач Александр Шатилов, находящийся под особым надзором полиции Иосиф Джугашвили, известный под кличкой (полицейской. — К. Р.) Чопур (Рябой), и некий грузин из окрестно­стей Казбека по кличке Мохеве. Раскол, начавшийся было в озна­ченном комитете, о чем упоминалось в моем донесении от 29 ми­нувшего января за № 60, произошел вследствие пререкания между так называемыми старыми социалистами, представителем коих является в Батуме Александр Шатилов (в Тифлисе его поддержива­ли Семен и Прокопий Джугели), и «новыми», упомянутыми выше Иосифом Джугашвили и Мохеве».

Ирония этого доноса об идеологической борьбе в социал-демо­кратической среде состоит в том, что возмутитель спокойствия к этому времени находился не «под надзором полиции». В отличие от остававшихся на свободе своих оппонентов он пребывал в цар­ских застенках. Противники Джугашвили уже «сдали» его в руки властей.

Начавшиеся разногласия не были особенностью только батумских социалистов. Впоследствии они трансформируются в идей­ный раскол, который войдет в историю как борьба между проле­тарской, большевистской, и социал-демократической, меньшеви­стской, тактикой либеральной интеллигенции. Джугашвили не скрывал своего враждебного отношения к зарождавшемуся мень­шевизму.

Обучая рабочих марксизму, он исходил из глубокого понима­ния сути и целей нового пролетарского учения. Смысл которого за­ключался не только в осознании рабочими своего положения, а в объединении их усилий для классовой борьбы. В повышении ее ак­тивности и наступательности, хотя, конечно, это неизбежно было сопряжено с неминуемыми жертвами.

Батумские события стали причиной резкого и стремительного поворота судьбы Иосифа Джугашвили. Круг поисков властями ор­ганизаторов волнений рабочих продолжал сужаться. В документе жандармского управления отмечено, что Джугашвили «является главным руководителем беспорядков, произведенных батумскими рабочими... Руководя делом, Джугашвили держал себя в стороне, и поэтому не все рабочие знали о нем, с рабочими постоянно сопри­касался Канделаки, известный в рабочей среде за «помощника учи­теля».

Над организаторами выступления батумских пролетариев уже почти обжигающе веяли «вихри враждебные».

Поздним вечером 5 апреля 1902 года, около 22 часов, на квар­тире Д. Дарахвелидзе в Лиман-Мелье завершилось собрание ба­тумских рабочих. Участники встречи разошлись, теряясь в темноте наступавшей ночи. В комнате остались лишь хозяин квартиры, его жильцы Джугашвили и Канделаки и пришедший к ним гимназист Вано Рамишвили. Жандармы нагрянули неожиданно. Тяжело сту­ча сапогами и задевая дверной косяк ножнами сабель, они ввали­лись в комнату, еще не проветрившуюся после ухода большого чис­ла пребывавших здесь людей. Обилие окурков в стоящей на столе пепельнице свидетельствовало о том, что каратели опоздали.

Неудача в захвате всех участников нелегального собрания была настолько очевидной, что блюстители порядка не стали утруждать себя тщательным обыском. «При аресте товарища Сталина, — вспоминал Илья Михайлович Дарахвелидзе, — полиция не замети­ла чемодана с его рукописями, листовками и книгами, которые ос­тались в квартире». Правда, добычей жандармов стал чемодан, ос­тавленный в квартире наборщиком Георгием Годзиевым, но в нем ничего предосудительного не оказалось.

Задержанных доставили в полицейский участок. На следую­щий день И. Дарахвелидзе и В. Рамишвили отпустили, а Джуга­швили и Канделаки были допрошены помощником начальника Кутаисского жандармского управления по Батумской области рот­мистром Георгием Джакели.

Арестованные полностью отклонили обвинения в участии в за­бастовке на заводе Ротшильда и причастности к событиям 9 марта. Отвечая на вопросы ротмистра, Иосиф Джугашвили показал, что вместе с Геуром Акоповым сразу после празднования столетия присоединения Грузии к России (т. е. после 20 сентября 1901 г.) он уехал из Тифлиса в Баку, а оттуда — в Гори, где находился до сере­дины марта 1902 года.

Но следователь и не ожидал признания. В сущности, оно его ма­ло интересовало; он мог не спешить с выводами. Тяжеловесная ма­шина политического сыска по расследованию обстоятельств забас­товки на заводе Ротшильда была уже запущена, и ротмистр сразу включил подозреваемых в «переписку», в списке которой уже чис­лилось восемь человек.

Исполняя служебный ритуал, 8 апреля Г. Джакели направил в Тифлисское ГЖУ письмо. В нем он известил об аресте И. Джуга­швили и просил сообщить, «не был ли замечен названный Джуга­швили в чем-либо предосудительном в политическом отношении». Одновременно предлагалось «допросить как его мать Екатерину Глаховну, так его дядю Георгия Глаховича Геладзе».

Конечно, Иосиф не рассчитывал на легковерие следователя, но, убедившись в отсутствии у властей серьезных улик, он не мог не попытаться организовать себе алиби. Медлить было нельзя, и он предпринял попытку через Иллариона Дарахвелидзе — хозяина квартиры, на которой был арестован, обеспечить благоприятные для него свидетельские показания.

Для этого следовало повернуть дело так, чтобы Дарахвелидзе известил его мать и школьного товарища о том, чтобы в случае до­проса полицией они показали, будто бы с лета по середину марта он находился в Гори. Это могло бы подтвердить его версию о не­причастности к волнениям в Батуме. Однако на этот раз удача пе­реметнулась на сторону его противников. Передать нужную ин­формацию ему не удалось.

Более того, о его намерении сразу же стало известно тюремщи­кам. Все развивалось в точном соответствии с правилами построе­ния романтического сюжета, когда обстоятельства приобретают интригующий оборот, в котором положение главного героя усу­губляет неблагоприятный случай.

Правда, оплошность была допущена не им самим, но это не ме­няло дела. И начальник Кутаисского ГЖУ поспешил донести в Де­партамент полиции, что «8 сего апреля арестантом Батумской тюрьмы Замбахидзе были выброшены в тюремный двор к посети­телям две записки на грузинском языке, адресованные на имя Ил­лариона».

Первая из них следующего содержания: «Адрес в городе Гори, Окопская церковь, около церкви приходская школа, и увидите учителя той школы Сосо Иремашвили, этому человеку скажите, что Сосо Джугашвили арестован и просит сейчас же известить его мать для того, чтобы, когда жандармы спросят: «Когда твой сын вы­ехал из Гори?», сказала: «Целое лето и зиму до 15 марта был здесь, в Гори». То же покажут сам Сосо Иремашвили и мой дядя с женою».

Вторая записка гласила: «Илларион, если посланный в Тифлис человек возвратился, то скажи, чтобы привез Георгия Елисабедова и вместе с ним повел (направил) бы дело». Записки эти при сличе­нии почерков с почерком Джугашвили писаны им, Джугашвили».

Удачливый ротмистр Джакели уже предвосхищал начальст­вующее одобрение. На следующий день он информировал Тифлис­ское жандармское управление о том, что ему удалось установить руководящую роль Джугашвили в батумских событиях. Однако коллеги не спешили с ответом. В это время в Тифлисском ГЖУ на­стойчиво «раскручивали» дело «О социал-демократическом круж­ке интеллигентов», которым занимался ротмистр В. Рунич. В со­ставленном им списке отмечается: «Джугашвили Иосиф — подле­жит привлечению обвиняемым (по) подозрению по ст. 318 и по всей, вероятно, 252. Находится в сношениях с большинством обви­няемых по дознанию... Установление деятельности не закончено».

Между тем 4 мая истек месячный срок содержания арестован­ных под стражей, и Кутаисское ГЖУ обратилось в Департамент полиции с просьбой о продлении их «ареста до окончания пере­писки». На основании ответа из Петербурга жандармское управ­ление возбудило дознание по обвинению И. Джугашвили и К. Кан­делаки «в преступлении, предусмотренном 2 ч. 251 ст. Уложения о наказаниях», включавшем «призыв к возбуждению и неповинове­нию против верховной власти».

С начала следствия Иосиф Джугашвили находился в одиночной камере. Грубый деревянный топчан перед зарешеченным окном. Толстая тяжелая дверь с задвигавшимся окошком. Через него стражник наблюдал за арестованным, монотонно шагавшим в замкнутом пространстве, ограниченном каменными стенами. За­тянувшийся период безделья подавлял однообразием, и любая воз­можность смены обстановки казалась благодеянием. Следствие приближалось к завершению, когда Иосифа Джугашвили «с помо­щью врача Элиава поместили в тюремную больницу». Правда, та­кая «роскошь» была непродолжительной, и вскоре он снова очу­тился в одиночной камере 5.

Дознание о причастности Иосифа Джугашвили к батумским событиям, начавшееся 11 мая, закончилось 31 июля 1902 года. Со­бранные следствием материалы не содержали убедительных аргу­ментов для суда. И, передавая завершенное дело председателю Тифлисской судебной палаты, Кутаисское жандармское управле­ние указало на отсутствие «оснований к дальнейшему содержанию под стражей обвиняемых Иосифа Джугашвили и Константина Канделаки». Для узников забрезжила надежда, что их арест может завершиться освобождением под надзор полиции.

Однако царская Фемида не намеревалась выпускать Джуга­швили из своих цепких когтей. Прокурор судебной палаты извес­тил управление, что освобождение «с отдачей под надзор полиции» может касаться лишь Канделаки. Он указал, что Джугашвили про­ходит обвиняемым по делу «о тифлисском социал-демократиче­ском кружке рабочей партии». Правда, в его решении существовал и положительный момент.

Одновременно он вынес заключение: «Что же касается прояв­ления преступной деятельности Джугашвили в г. Батуме, то хотя в этом отношении в произведенном помощником начальника Кута­исского ГЖУ по Батумскому округу дознании имеются некоторые указания на то, что Иосиф Джугашвили был причастен к рабочему движению, возбуждал рабочие беспорядки, устраивал сходки и разбрасывал противоправительственные воззвания, — но все эти указания лишь вероятны и допустимы; никаких же точных и опре­деленных фактов по сему предмету дознанием не установлено, и указание на участие Джугашвили на сходках и на распростране­ние им по г. Батуму революционных воззваний основывается единственно на предположениях, слухах или возбуждающих со­мнение в достоверности подслушанных отрывочных разговорах (курсив мой. — К.Р.). При таком положении дела характер деятель­ности Иосифа Джугашвили за время пребывания его в Батуме под­лежит считать невыясненным».

Такой исход дела не был для арестованного случайным подар­ком судьбы и уж тем более не объяснялся недобросовестностью следствия. Свое «везение» Иосиф Джугашвили подготавливал сам. Осуществляя конспиративную деятельность, он всегда проявлял осторожность и предусмотрительность, не теряя головы в самых критических ситуациях. Л.Б. Красин отмечал, что Сталину были присущи «дьявольская смекалка и хитрость, помноженная на ос­торожность». Он никогда не совершал опрометчивых и необду­манных шагов и поступков.

В середине сентября Канделаки вышел из тюрьмы, но для Иоси­фа Джугашвили ничто не изменилось. Тюремное заточение, в кото­ром он находился уже почти три месяца, продолжалось. Когда 20 февраля 1902 года Тифлисское жандармское управление начало расследование («переписку») по делу «О тифлисском кружке РСДРП и образованном им центральном комитете», то список по­дозреваемых включал 79 фамилий.

21 июня ротмистр Засыпкин представил полковнику Е. Дебилю рапорт по итогам расследования со списком обвиняемых. В тот же день было принято постановление о привлечении к делу Иоси­фа Джугашвили. Основанием послужили показания жандармских агентов Сергея Кравченко и некоего Кишешьянца (Кешиньяна).

Уже на следующий день помощнику начальника Кутаисского ГЖУ С. Шабельскому было предложено допросить Джугашвили по новому обвинению. Допрос оказался безрезультатным И 30 июля полковник Дебиль информировал Департамент полиции, что «се­го 8 июля согласно отдельного требования моего в г. Батуме был до­прошен обвиняемый Иосиф Виссарионов Джугашвили, давший полное отрицание своей вины». Допрошенный 4 августа вторично Иосиф Джугашвили «снова не признал себя виновным».

Расследование по делу «О тайном кружке Российской социал-демократической рабочей партии в г. Тифлисе» было завершено 23 августа. К этому времени под арестом оставались лишь 7 чело­век: Калистрат Гогуа, Иосиф Джугашвили, Севериан Джугели, Ге­оргий Караджев, Аркел Окуашвили, Васо Цабадзе, Захарий Чодри-швили. 29 августа начальник жандармского управления Е. Дебиль направил дело (№ 4602) товарищу (заместителю) прокурора Тиф­лисской судебной палаты Е. Хлодовскому.

Еще через полтора месяца, 12 октября, тот подписал заключе­ние по результатам дознания, содержащее рекомендации о мерах наказания обвиняемых. Для Иосифа Джугашвили предлагалась высылка на два года в Сибирь. 15 октября Тифлисская судебная па­лата направила материалы следствия для утверждения главноначальствующему на Кавказе князю Голицыну.

Пересылая 31 октября документы дознания «о тифлисском со­циал-демократическом кружке рабочей партии» министру юсти­ции, в сопроводительном письме князь указывал: «Я не встречаю препятствий к разрешению означенного дознания согласно с за­ключением прокурора палаты». Однако до окончательного вынесе­ния решения в столице прошло еще более полугода.

Царское правосудие осуществлялось медленно. Иосиф Джуга­швили находился в тюрьме уже более семи месяцев, и, конечно, медлительность течения времени угнетала его. Однако узник не бездействовал. Он зорко следил за тем, что происходило в социал-демократической среде за тюремными стенами. Поддерживая связь с товарищами, он получал от них информацию, писал листов­ки и заочно участвовал во фракционных дискуссиях. Его активное и деятельное влияние на события, на состояние умов создало впечат­ление, будто бы он находится на воле, не только в среде социал-де­мократов.

В этот период ситуация приобрела почти комический харак­тер. Его деятельная энергичность была столь впечатляюща, что да­же сам начальник Тифлисского розыскного отделения ротмистр Лавров пребывал в твердой убежденности, что Иосиф Джугашви­ли находится на свободе «под особым надзором полиции».

И в начале 1903 года в своих докладах в Департамент полиции ротмистр регулярно сообщает о нем как главе Батумского социал-демократического комитета, инициативно участвующего в работе и активно борющегося со «старыми социалистами». В машине ре­жима произошел какой-то сбой. Как лицо, находящееся на свобо­де «под особым надзором полиции», он числится даже в самом Де­партаменте полиции.

Это выглядит почти парадоксально. Кульминацией такого за­блуждения стало то, что, когда в апреле 1903 года Тифлисское ро­зыскное отделение переименовали в «охранное отделение» и город Батум был включен в сферу его ведения, ротмистр Лавров напра­вил грозное предписание «обыскать и арестовать И.В. Джугашви­ли». Такое распоряжение развеселило подполковника С. Шабельского, который 28 апреля информировано уведомил коллегу, что «Иосиф Джугашвили уже год как содержится в тюрьме (ныне Ку­таисской)».

Действительно, накануне он покинул Батумский замок. Причи­ной стала организованная им 17 апреля «демонстрация» протеста заключенных «против экзарха Грузии, пожелавшего осмотреть Батумскую гимназию и места заключения». При появлении главы Грузинской церкви Алексия в тюрьме узники царских застенков устроили обструкцию, вызвавшую скандал. Это заставило тюрем­ное начальство поспешно освободиться от строптивого подопечно­го, и 19 апреля его отправили в Кутаисскую тюрьму.

Среди других российских узилищ Кутаисская тюрьма имела репутацию суровой. По прибытии Джугашвили поместили в «пер­вый секрет» Большой тюрьмы. Этот двадцатичетырехлетний моло­дой человек с бородой и длинными, зачесанными назад волосами вызывал чувство уважения у заключенных, но не потому, что он вы­глядел старше своего возраста. Даже отпетые уголовники, руковод­ствующиеся своими неписаными законами, ощущали его волевое и моральное превосходство. Он ни перед кем не заискивает, и его решительная, смелая манера поведения, его выдержанность за­ставляли их признать в нем лидера, опирающегося не на физиче­скую, а на моральную силу, на неукротимость человеческого духа, закономерно возвышающие его над другими людьми.

Один из меньшевиков-эмигрантов позже отмечал: «Мы про­жили вместе в Кутаисской тюрьме более чем полгода, и я ни разу не видел, чтобы он возмущался, выходил из себя, сердился, кричал, ругался, словом, проявлял себя в ином аспекте, чем в совершенном спокойствии».

Но время шло, и Министерство юстиции сделало заключение по делу о Тифлисском социал-демократическом комитете рабочей партии. Направив его 7 марта в Министерство внутренних дел, оно поддержало рекомендацию Тифлисской судебной палаты о его разрешении в административном порядке, то есть без суда. Но предложило ужесточить меру наказания обвиняемых. Срок ссыл­ки Иосифа Джугашвили предлагалось увеличить с двух лет до трех. Департамент полиции тоже счел карательные меры слишком ли­беральными, он настаивал «выслать обвиняемых в Сибирь на срок до 6 лет».

Правда, это уже совсем драконовское предложение не получи­ло поддержки курировавшего Департамент полиции товарища министра внутренних дел. Он согласился с предложением юсти­ции, и 9 июля доклад Министерства юстиции был представлен Ни­колаю II.

Царь утвердил предложенные меры без проявления к «бунтов­щикам» либерализма и милосердного смягчения наказания. Те­перь-то «лед тронулся». Уже на следующий день утвержденное ре­шение было направлено в Канцелярию главноначальствующего гражданской частью на Кавказе. Тифлисский губернатор получил высочайшее повеление 25 июля.

Проявляя отменное верноподданническое рвение, он наложил на поступившем документе не терпящую отлагательства резолюцию:

«Секретный стол. Сейчас же: а) поехать в губернское жандарм­ское управление, узнать адреса и проверить приставам, сегодня же задержать и направить в Метехинский замок; б) заготовить доку­менты сегодня же». В прилагаемом списке, включавшем 28 человек, И.В. Джугашвили значился под номером «одиннадцать».

Однако исполнить распоряжение «сегодня же» подчиненным губернатора не удалось. Неожиданно выяснилось, что в губерн­ском жандармском управлении не знали, где находится Иосиф Джугашвили. Не знал этого и тифлисский полицмейстер: «Место нахождения Иосифа Джугашвили и Аркела Окуашвили еще не об­наружено», — констатировал он в письме, отправленном в тот же день губернатору.

В высоком кабинете прогремел гром. Получив сообщение Тиф­лисского ГЖУ об отсутствии сведений о местопребывании Джуга­швили, губернатор вновь обратился с запросом к тифлисскому по­лицмейстеру. И 8 августа тот переадресовал его заведующему Метехским тюремным замком: «Предлагаю Вам немедленно донести, содержится ли в заведуемом Вами замке политический арестант

Иосиф Джугашвили, и в утвердительном смысле, когда освобож­ден, по чьему распоряжению и в чье ведение передан».

Но усердный скрип чиновничьих перьев результата не принес Ответ из тюремного замка пришел 10 августа. В нем указывалось, что «здесь И.В. Джугашвили не содержался и не содержится». По­иски Иосифа Джугашвили, порученные в Тифлисе участковым приставам, тоже ничего не дали. Полицейская машина самодер­жавия снова сделала сбой. 29 августа полицмейстер уже сам обра­тился к начальнику ГЖУ с просьбой сообщить, «куда выбыли по освобождении из-под стражи политические арестованные (спи­сок) и Иосиф Джугашвили, состоящие под особым надзором поли­ции, и где теперь находятся». На запрос полиции поступила ин­формация: «Джугашвили в городе Батуме».

Возбуждение приблизилось к апогею. Уже почти панически осознав бесплодность поисков исчезнувшего «политического пре­ступника», губернатор доложил об этом князю Голицыну. Теперь князь был вынужден 13 августа обратиться в Министерство юсти­ции с просьбой «сообщить выписку» из дознания по делу социал-демократического кружка «о местонахождении обвиняемых». Но и это обращение не прояснило ситуации и не ускорило выполне­ние «высочайшего повеления».

Что же произошло? Куда девался царский узник? Бежал? Да ни­чего не случилось — причиной паники стала обычная российская безалаберность. Дело заключалось в том, что, хотя Иосиф Джуга­швили уже четыре месяца находился в Кутаисской тюрьме, в Глав­ном тюремном управлении (ГТУ) он числился среди заключенных в Батуме.

Поэтому 17 августа ГТУ отправило военному губернатору Батумской области письмо с просьбой «сделать распоряжение о вы­сылке упомянутого Джугашвили, содержащегося в Батумском тю­ремном замке, в ведение иркутского военного губернатора через Новороссийск, Ростов, Царицын и Самару с очередной арестант­ской партией». Но когда, руководствуясь поступившим письмом, Батумский губернатор 29 августа дал указание полицмейстеру о высылке И. Джугашвили в Иркутск «с очередной арестантской партией», оказалось, что в Батумской тюрьме названного заклю­ченного нет!

Ситуация приобретала абсурдный характер. В поиски аресто­ванного включалось все больше и больше высоких чинов. Заведую­щий Батумским замком 4 сентября уведомил, что Джугашвили был отправлен в Кутаисскую тюрьму еще 19 апреля. Сразу же по получении ответа полицмейстер информировал об этом своего гу­бернатора, и тот 9 сентября обратился к кутаисскому губернатору с просьбой «о высылке Джугашвили в Сибирь».

Эта почти трагикомическая история, по сути напоминающая сюжет, родившийся под блестящим пером Александра Дюма, об узнике, затерявшемся в казематах замка острова Иф, свидетельст­вует не столько о родстве беспредела тюремных порядков, сколько о вопиющей бюрократической расхлябанности чиновников, об­служивающих всесилие царского режима.

И пока, сбившись с ног, главноначальствующий на Кавказе князь Г. Голицын, три губернатора и три полицмейстера — для «ис­полнения высочайшего повеления» — полтора месяца разыскива­ли затерявшегося в царских застенках российского узника, он сам напомнил о себе.

28 июля 1903 года в Кутаисской тюрьме вспыхнул бунт заклю­ченных. Эта акция протеста приобрела громкую известность. При­чиной волнений стало плохое содержание арестованных и гру­бость тюремной охраны. «Сталин, — пишет свидетель этих собы­тий, — предъявил тюремной администрации следующие требова­ния: устроить нары в тюрьме (заключенные спали на цементном полу), предоставлять баню два раза в месяц, не обращаться грубо с заключенными, прекратить издевательства тюремной стражи и т.д. Вслед за предъявлением этих требований заключенные стали наносить гулкие удары в тюремные ворота».

Эти удары, звучавшие как грозный набат, всполошили весь Кутаис. Тюрьму окружил полк солдат, на место событий спешно приехали губернатор, прокурор, полицейские чины... Вызванный «к начальству» организатор выступления стоял на своем, и требо­вания заключенных были удовлетворены. Он снова учил товари­щей силе солидарности. Однако администрация мелочно отомсти­ла организаторам протеста: «После этой забастовки всех политиче­ских согнали вместе сначала в пятую камеру, а затем в третью камеру нижнего этажа. Это была самая скверная камера».

Но хотя местонахождение Иосифа Джугашвили наконец-то было установлено, он продолжал оставаться в Кутаисе еще месяц. Новая задержка была вызвана тем, что карательная машина режи­ма собирала по Грузии очередной «каторжный этап», и только ве­чером 8 октября группу отправили в Батум.

Константин Канделаки, который 23 августа снова был аресто­ван, вспоминал: «Ночью открылась дверь нашей камеры, и в нее во­шли несколько человек со своими вещами. Среди вошедших ока­зался т. Сосо, Илико Копалейшвили, Севериан Хвичия и несколько человек из Гурии и Имеретии». По свидетельству Канделаки, в Ба­туме он «тоже организовал бунт заключенных, после которого тре­бования были удовлетворены, а И.В. Джугашвили отправлен в ссылку».

Этап отправляли товарно-пассажирским пароходом на Ново­российск. Оттуда он должен был направиться к Ростову-на-Дону, а затем — через Самару и Челябинск — на Иркутск. Уже в Ростове ссыльные почувствовали холод русской зимы, затем начался снег. Белое покрывало тянулось от горизонта до горизонта, а ветер бро­сал в зарешеченное окно арестантского вагона колючую снежную крупу. В Сибири уже свирепствовали морозы — температура упала до 30 градусов. «Из Ростова, — вспоминал Л. Джанелидзе, — на имя Коция Канделаки мы получили телеграмму от товарища Сосо. Он просил выслать денег. Мы послали деньги без промедления».

В Иркутске его уже ждали. Еще 28 августа в канцелярии воен­ного генерал-губернатора было открыто дело о ссыльном И.В. Джу­гашвили, all сентября губернатор известил об этом Иркутское охранное отделение и балаганского уездного исправника. Сразу по прибытии ссыльного отправили в город Балаганск. А оттуда — в Новую Уду, находившуюся в семидесяти верстах от Балаганска и в ста двадцати от ближайшей станции Тыреть Сибирской железной дороги. Селение затерялось в глухой тайге на знаменитом Жига-ловском тракте, по которому этапом сквозь таежные сопки, пере­правляясь через реки и болота, проводили ссыльных. Зимой до же­лезной дороги молено было добраться по санному пути.

Новая Уда состояла из двух половин; в верхней части располага­лись огромный острог, огороженный высоким частоколом, две ку­печеские лавки, деревянная церковь и пять кабаков. В лучших до­мах проживала местная «знать» — купцы, торговцы. В нижней час­ти, называемой Заболотье, на вытянутом мысочке, окруженном с трех сторон болотами, стояло с десяток изб, где жили крестьяне-бедняки. Здесь, в беднейшей части села, у крестьянки Марфы Литвинцевой, в убогой покосившейся избе на краю болота и поселился Иосиф Джугашвили. Он занял одну из двух маленьких комнат, с ве­ликолепным видом — на снег.

Это была сибирская глушь. И знакомство с тремя проживав­шими в Новой Уде евреями-ссыльными не обещало для него при­ятного общения и окрашивания однообразности предстоявшей захолустной жизни. Ссыльные, регулярно ходившие отмечаться в волостном правлении, жили мелкими заботами деревенского быта и старыми воспоминаниями о прошлом, как об ином, надолго ут­раченном и далеком мире. В этом уединившемся среди лесов и бо­лот селении ему предстояло провести три долгих года.

Конечно, такое будущее не могло его устраивать. Едва переведя дыхание и еще не успев освоиться с местными условиями, он сразу же предпринял побег. До станции его подрядился довезти крестья­нин-чалдон. То была своеобразная импровизация, действие, вы­званное скорее нетерпением, чем осмыслением, и он чуть не по­платился за свою поспешность. Он осознал это, когда укачиваемый мерной трусцой лошадей почувствовал, что замерзает в санях, скользящих по плохо проторенной дороге, тянущейся среди бело­го безмолвия погруженного в зимнюю спячку леса. Тонкая кавказ­ская бурка не сохраняла тепло, от дыхания на усах и бороде насты­вали сосульки, и от встречного ветра мерзли лицо и пальцы. К вечеру мороз усилился; в Балаганск он приехал обледеневшим и обморо­зившимся. Ехать дальше было безумием.

«Ночью зимой 1903 г., — вспоминал бывший ссыльный Абрам Гусинский, — в трескучий мороз, больше 30 градусов по Реомюру... стук в дверь. «Кто?» ...К моему удивлению, я услышал в ответ хоро­шо знакомый голос: «Отопри, Абрам, это я, Сосо». Вошел озябший, обледеневший Сосо. Для сибирской зимы он был одет весьма лег­комысленно: бурка, легкая папаха и щеголеватый кавказский баш­лык. Особенно бросалось в глаза несоответствие с суровым холо­дом его легкой кавказской шапки на сафьяновой подкладке и бело­го башлыка (этот самый башлык, понравившийся моей жене и маленькой дочке, т. Сталин по кавказскому обычаю подарил им). Несколько дней отдыхал и отогревался т. Сталин, пока был подго­товлен надежный ямщик для дальнейшего пути к станции желез­ной дороги не то Черемхово, не то Тыреть — километров 80 от Балаганска».

Видимо, другим человеком, причастным к этому побегу, оказа­лась Мария Беркова, отбывавшая в это время ссылку в селении Малышевка, расположенном рядом с Балаганском, на другой стороне Ангары. Она свидетельствовала, что, проходя однажды по улице, встретила знакомого, попросившего ее укрыть бежавшего ссыль­ного. Незнакомец провел у нее более суток, а на следующий день его перевезли на другой берег Ангары и отправили из Балаганска к железнодорожной станции Зима; Марию поразило, что в разгар сибирских морозов он был «не в валенках, а в ботинках с галошами».

Однако в этих свидетельствах есть несовпадение с воспомина­ниями СЛ. Аллилуева. Он утверждал, что Сталин, сделав «первую попытку бежать в средних числах ноября 1903 г., прибыл из Новой Уды в Балаганск с отмороженными ушами и носом, потому что в это время стояли лютые морозы, одет он был по-кавказски. Поэто­му бежать дальше не смог и вернулся в Новую Уду». То есть первая попытка побега оказалась неудачной.

Конечно, его план был несовершенен, и его непродуманность объяснялась не только горячностью и остротой желания обрести свободу после долгого пребывания в застенках, но и неопытностью. Сибирь была не похожа на землю его детства и юности; и прави­тельство не случайно сделало ее местом «захоронения» своих про­тивников. Непредвиденная задержка означала, что он упустил дра­гоценное время и это грозило арестом в дальнейшем пути. Поэто­му беглец вернулся в Новую Уду. Вернувшись, Иосиф Джугашвили, видимо, поселился в доме Митрофана Кунгурова.

Неудача не разочаровала и не «образумила» его. Иосиф не толь­ко пересматривает план побега, он имеет желание и волю к дейст­вию. Наступило 5 января 1904 года. На следующий день праздно­валось Крещение, и это обещало, что его исчезновение не будет об­наружено сразу. Но жизнь с ходу отмела такую «фору». Отсутствие ссыльного было замечено немедленно, и беглецу предстояла игра на равных условиях с его преследователями.

Уже утром 6 января уездному исправнику в Балаганск было со­общено о его побеге. А днем в 12.10 в жандармское управление Иркутска полетела телеграмма исправника Киренского: «Ново-удинское волостное правление донесло, что административный Иосиф Джугашвили 5 января бежал. Приметы: 24 лет, 38 вершков, рябой, глаза карие, волосы голове, бороде — черные, движение ле­вой руки ограничено. Розыску приняты меры. Телеграфировано Красноярскому начальнику железнодорожной полиции». На сле­дующий день Иркутское жандармское управление информирова­ло о его побеге Департамент полиции.

У властей не могло быть сомнения, что поимка беглеца не со­ставит труда. Однако предпринятые поиски результатов не дали. Беглеца не удалось обнаружить ни сразу после исчезновения, ни схватить позже. Он затерялся среди кажущихся бесконечными хо­лодных российских верст. Сбившись с ног, агенты полиции напрас­но обшаривали вагоны поездов, уходящих в глубь России. И 5 мар­та 1904 года начальник Иркутского ГЖУ полковник Левицкий подписал розыскную ведомость, а через неполный месяц, 1 мая, его фамилия была включена в розыскной циркуляр полицейского Де­партамента.

Версию Аллилуева о двойном побеге подтверждает еще один документ. В 1947 году М. Кунгуров писал на имя Генералиссимуса Советского Союза: «В 1903 г., когда Вы были в ссылке, село Новая Уда Иркутской губернии Балаганского уезда, то в то время жили у меня на квартире. В 1904 году я увез Вас лично в село Жарково по направлению (к) станции Тырет(ь) Сибирской железной дороги, а когда стали спрашивать пристав и урядник, я им сказал, что увез Вас по направлению в г. Балаганск. За неправильное показание ме­ня посадили в каталажку и дали мне наказание — 10 ударов, лиши­ли меня всякого доверия по селу. Я вынужден был уехать из села Новая Уда на ст. Зима...»

Вероятно, это и способствовало успешности побега. А также то, что, добравшись до железной дороги, Иосиф Джугашвили выехал не на запад, как предполагали его преследователи, а на восток — в Иркутск. В «столице Сибири» он остановился на квартире «Колотова, раздобыл документы и только после этого пустился в обрат­ный путь на Кавказ».

Но пока «по высочайшему повелению» Иосиф Джугашвили со­вершал одиссею в замерзшую зимнюю Сибирь, на Кавказе про­изошли серьезные изменения. Многие из его товарищей оказались в царских застенках или выехали за пределы региона Школьный друг Иосифа Миха Давиташвили перебрался в заграничный Лейп­циг. Большие аресты политических состоялись в Тифлисе с 5 по 20 января. Н.К. Крупская сообщала в письме Л. Книпович: «На Кав­казе взято около 150 человек». Среди немногих знакомых, кото­рых Иосиф застал в Тифлисе, был Миха Бочоридзе. В эти же дни он встретился и с рабочим С.Я. Аллилуевым, значительно позднее, в 1918 году ставшим его тестем.

Дочь Сергея Аллилуева Александра пишет: «В Баку налаживали подпольную типографию. Тифлисские железнодорожники сдела­ли для типографии печатный станок. Шрифты тоже достали тиф­лисцы. Перевезти это имущество в Баку поручили отцу и В.А. Шелгунову... А накануне отец зашел к одному из товарищей. К Михе Бочаридзе, — в его квартире, в домике у Верийского моста, хранился шрифт. Бабе, родственница Бочеридзе, встретила отца. ...Худоща­вый молодой человек показался из соседней комнаты. Бледное ли­цо с резким изломом бровей, карие испытующе-внимательные глаза кажутся отцу знакомыми. «Познакомьтесь, — говорит Ба­бе. — Это Сосо...» Скупо и коротко Сосо рассказал о том, как из тюрьмы, где он просидел много месяцев, его выслали в Иркутскую губернию, в село Уда. Оттуда решил бежать, сначала не удалось...»

Добравшись до Кавказа и мгновенно оценив обстановку, Иосиф Джугашвили ясно осознал, что оставаться в Тифлисе сразу после побега было небезопасно и единственным приемлемым вариан­том в его положении было возвращение в Батум. «Мы получили письмо, — вспоминал рабочий Федор Гогоберидзе, — нам сообща­ли, что Сталину удалось сбежать из ссылки и что ему необходимы деньги на дорогу. Мы, все рабочие, с радостью собрали нужную сумму и отослали их, а через некоторое время Сталин приехал к нам».

Однако в Батум он приехал чужаком; люди, на которых он рас­считывал, оказались слабее, чем он предполагал, а его противники были настроены агрессивно. Верхушка батумских социал-демо­кратов приняла его не просто неприветливо, а враждебно, и сразу же по пятам за ним устремилось ожесточенное и озлобленное ни­чтожество.

После потрясших Батум два года назад волнений, ареста Иоси­фа Джугашвили и других организаторов выступлений рабочих жизнь здесь снова текла неторопливо, однообразно. Она была за­полнена мелкими дрязгами в среде городской интеллигенции, ос­паривающей друг у друга право первенства как в обывательских, так и в социал-демократических кругах. С мелкими кознями, ин­тригами, сплетнями, «передаваемыми вечером на ухо, чтобы утром об этом уже знал весь город».

Город воспринял его отстраненно, и неожиданно для себя он оказался в сложной, почти драматической ситуации. Первоначаль­но он нашел убежище в семье Натальи Киратава-Сихарулидзе, провожавшей его в ссылку. «На второй день, — вспоминала она, — Сосо дал знать комитету о своем приезде и желании продолжить работу». Однако комитет организации, во главе которого в этот пе­риод оказался меньшевик, некий И. Рамишвили, не только отверг его услуги, но и постановил вообще не допускать его к партийной работе.

Чем объяснялось такое решение? Почему верхушка батумских социалистов не приняла испытавшего заключение в тюрьме и бе­жавшего из ссылки товарища?

Холодный прием имел основания. Еще летом 1903 года, когда Иосиф Джугашвили томился в тюрьме, представители различных групп российского социал-демократического движения встрети­лись в Женеве. 30 июля в Брюсселе в отеле «Coq d'ог» открылся съезд, на котором присутствовали 43 делегата, представлявшие 51 голос. Бельгийская полиция вскоре обнаружила место проведения съезда, и его пришлось перенести в Лондон. На этом съезде, в ходе которого состоялись 24 заседания, произошло историческое раз­межевание социал-демократов на два обособленных мировоззрен­ческих течения, получивших названия большевизма и меньшевиз­ма. Лидером первого стал Ленин, второе возглавил Мартов.

Наиболее острая дискуссия развернулась по вопросу о членстве в партии. Суть разногласий заключалась в том, должен ли член пар­тии активно работать в организации, выполнять ее решения и под­чиняться дисциплине, или же можно, не принимая особых обяза­тельств, ограничиться лишь «сочувствием» и материальной под­держкой движения. Этот, казалось бы, формальный вопрос имел принципиальное значение, и хотя на этом съезде Ленин не добился утверждения своего предложения, в состав руководящего партий­ного органа — газеты «Искра» большинством голосов были выбра­ны его сторонники.

Недовольный таким оборотом событий Троцкий обвинил Ле­нина в «якобинстве, деспотизме и терроризме», заявив, что он хо­чет превратить Центральный комитет в «комитет общественной безопасности», где будет играть роль Робеспьера. Ту часть интелли­генции, которая примкнула к меньшевизму, с ее мещанскими и филистерскими настроениями, с почти природным животным эгоизмом и трусостью, пугала решительность коллективного объе­динения в борьбе с самодержавием, требующая индивидуальной самоотреченности. И Грузия, в которой всегда были сильны нацио­налистические тенденции, не случайно превратилась впоследствии в «оплот меньшевизма».

Иосиф Джугашвили был прирожденный большевик. Он не скрывал непримиримого отношения к меньшевизму. Еще нахо­дясь в тюрьме, он вел острую полемику с социалистами-аграрника­ми и противниками «Искры». Эта полемика была столь сильна, что ее отголоски просочились на волю и, как уже указывалось, даже у жандармского управления создали впечатление его пребывания на свободе, «под надзором полиции».

Направляя очередной доклад в Департамент полиции 29 янва­ря 1903 года, ротмистр В. Лавров перечислял ряд местных социал-демократов и сообщал: «Через перечисленных лиц между прочим выяснилось, что в Батуме во главе организации находится состоя­щий под особым надзором полиции Иосиф Джугашвили, деспо­тизм Джугашвили многих, наконец, возмутил, и в организации произошел раскол, ввиду чего в текущем месяце в г. Батум ездил со­стоящий под особым надзором Джибладзе, коему удалось прими­рить враждующих и уладить недоразумения».

Повторим, что информация Лаврова о пребывании Иосифа Джугашвили на свободе не соответствовала действительности. К моменту его доклада, направляемого в Петербург, заканчивался десятый месяц тюремного заключения руководителя батумских рабочих, но противоречия в среде социал-демократов действитель­но имели место. В этом информаторы Лаврова не ошибались, и по­зиция Иосифа Джугашвили была известна его противникам.

И теперь его неожиданное появление в Батуме вызвало в рядах меньшевиков панику. Необыкновенная энергия, сила воли и та­лант организатора Джугашвили неизбежно должны были вызвать раскол и вырвать из-под влияния комитета активную часть рабо­чих, оставив «националов» у разбитого корыта. Первым травлю идейного противника начал лично меньшевик И. Рамишвили, воз­главлявший в этот период Батумский комитет РСДРП.

Впрочем, Рамишвили защищал не только мировоззрение мень­шевизма. Появление в городе Джугашвили потенциально угрожа­ло самому Рамишвили, предопределяя неизбежное низвержение его с роли лидера и руководителя комитета. Поэтому агрессивно, не считаясь со средствами, он начинает избавляться от опасного «конкурента».

Травлю революционера, бежавшего из ссылки, Рамишвили ве­дет примитивно, но с усердием скандальной бабы, — почти не мас­кируя завистливой личной неприязни. «Меня, — вспоминала Н. Киртадзе-Сихарулидзе, — Рамишвили вызвал в комитет и стал кричать: «У тебя остановился Джугашвили?» — «Да», — отвечаю. «Должна прогнать из дома, в противном случае исключим тебя из наших рядов».

Когда Н. Сихарулидзе сообщила о своем разговоре с формаль­ным главой комитета, Иосиф Джугашвили ушел с ее квартиры. Он обратился к Владимиру Джибути, но тот считал, что его жилье на­ходится в поле зрения полиции, и устроил его у Трифона Джибладзе на Тифлисской улице. Здесь он тоже задержался недолго и вско­ре перешел к помощнику врача Дмитрию Джибути, а затем к его брату С. Джибути.

Рамишвили не стесняется в выборе средств; он суетливо снует по городу, устраивая разносы рабочим, укрывавшим скрывающе­гося от охранки бежавшего ссыльного. Позднее С. Джибути вспо­минал: «И. Рамишвили три раза приходил ко мне и требовал, чтобы я не укрывал тов. Сосо». Это была кочевая жизнь. За неполный ме­сяц пребывания в городе он сменил как минимум восемь квартир.

Словно подчеркивая свое ничтожество, Рамишвили начал рас­пускать слухи, порочащие Иосифа. То был подлый прием. «Чтобы оправдать перед рабочими такое отношение к Сталину, — писал позже Ф. Махарадзе, — по наущению Рамишвили пустили самые нелепые и вместе с тем возмутительные слухи про него».

Странно, но, приняв эту информацию на веру, даже трезвомыс­лящие исследователи не озадачились закономерными вопросами. А только ли корыстолюбивыми целями руководствовался меньше­вик Рамишвили? Не скрыта ли за его агрессивностью другая при­чина преследования Иосифа Джугашвили?

Попытаемся осмыслить факты и вернемся назад, к 5 апреля 1902 года. При этом напомним, что, когда после собрания рабочих, на квартире Джариспана Дарахвелидзе были арестованы Джуга­швили и Канделаки, среди задержанных оказался и гимназист Ва­но Рамишвили. Племянник Исидора Рамишвили, освобожденный на следующий день. Возможно, у полиции не было претензий к гимназисту, но в том, что производившие арест полицейские знали о месте, где скрывался Иосиф Джугашвили, не может быть сомне­ний. Как и в том, что он был очень осторожен. И о его роли в батум­ских событиях знали немногие.

Конечно, явившись для ареста Джугашвили, полицейские дей­ствовали не по интуитивному озарению. Тогда кто же навел поли­цию на след революционера? Кто предал его? Закономерно пред­положить, что это сделал именно Исидор Рамишвили, узнавший о месте пребывания Джугашвили от своего племянника. Совершив предательство, теперь после возвращения Джугашвили Рамишви­ли боялся разоблачения. Страх возмездия жег его, и, бросив все де­ла, провокатор, подобно вору, на котором горит шапка, распро­странял инсинуации.

И стремившийся скрыть факт своего предательства, Рамишви­ли добился своей цели. Оказавшись в фактической изоляции, без средств к существованию, под постоянной угрозой быть обнару­женным полицией, Иосиф Джугашвили осознал дальнейшую бес­смысленность и опасность пребывания в Батуме. Несколько дней он скрывается у Косты Осепашвили, а затем тот перевел его в дом Николая Габуния, но и здесь его начинала выслеживать уже поли­ция. Это тоже не могло быть случайностью. Видимо, Рамишвили снова донес о его присутствии в Батуме.

Беглец стал окружаться со всех сторон. Его скитание не могло продолжаться дальше. Круг мог замкнуться, и он был вынужден снова обратиться к Наталье Сихарулидзе. На этот раз речь шла уже не об убежище; его просьба касалась помощи для отъезда в Тифлис. Разрыв с батумскими меньшевиками заставлял его покинуть го­род. Он оказался совершенно без денег. Положение было почти трагическим. Для отъезда ему требовалось всего полтора рубля, но когда Н. Сихарулидзе обратилась с такой просьбой к Владимиру Джибладзе, то получила отказ.

Уехать из неприветливо принявшего его города ему удалось лишь с помощью мрка Веры Ломджария-Джавахидзе. «В 1904 г., — вспоминала она, — он бежал из ссылки. У нас товарищ Сталин по­явился в солдатской одежде... две недели до отъезда в Тбилиси пря­тался на нашей квартире». Ермиле Джавахидзе свел его со своим знакомым, кондуктором И. Михвидабладзе, который свидетельст­вовал: «Я видел тов. Сталина у Григория Джибладзе в Безымянном переулке... После совещания я надел на него железнодорожную форму и привез в Тифлис». Но при его безденежье пребывание в Тифлисе тоже было невозможным, и он направился дальше — в Го­ри, где нашел убежище у своего дяди Глаха Геладзе.

Враждебный, почти истерический прием, который он встретил в Батуме, был для Иосифа Джугашвили совершенной неожиданно­стью. У него появилось время для обдумывания ситуации, в кото­рой он оказался. Она была далеко не простой. Он полтора года про­вел в тюрьме, длительное время находясь в одиночной камере. Вы­сланный в сибирскую глушь, почти «на край света», он практиче­ски без подготовки, лютой зимой предпринимает отчаянный по­бег. Преодолев множество препятствий и опасностей, он возвра­тился на родину, надеясь встретить товарищескую солидарность, но вместо поддержки наталкивается на откровенную неприязнь и интриганство озлобленных провинциалов.

Наступил момент подвести итоги. За спиной пять лет борьбы, потребовавшей почти полной самоотреченности, полной самоот­дачи; пять лет усилий и страданий в атмосфере постоянного риска. Балансирования на острой грани, по одну сторону которой органи­зация забастовок, агитации, дискуссий, а по другую — неустроен­ность быта, постоянная смена квартир и явок, изматывающее на­пряжение от опасения слежки, никогда не исчезающая угроза аре­ста и новых тюремных застенков.

Итогом этих усилий стало своеобразное «отречение» от него бывших мнимых соратников по партии. Амбиции, заблуждения и откровенное предательство батумских интеллигентов — его поли­тических противников, возомнивших себя «революционерами», людей, играющих в революцию и не понимавших законов револю­ции, обернулись местнической травлей, попыткой его отлучения от участия в дальнейшей борьбе.

Что это, если не поражение? Не неудача? Что он может пред­принять в этих условиях? Он не первый, кто получил удар в спину. Кто столкнулся с непониманием и предательством, самодоволь­ным торжеством заурядностей. Великие революции, потрясавшие историю человечества, приняли на свой алтарь множество жертв — людских судеб, жизней, часто оборачиваясь не только разочарова­нием в идеалах, но и немым воплем утерянных голов. В этом были неизбежная закономерность и логика борьбы.

Но он уже приобрел знания и опыт, утвердившиеся убеждения. Его желание быть на стороне революции, на острие борьбы, готов­ность идти на жертвы и самоотречение ради счастья народа не слу­чайное увлечение, не иллюзии романтизма. Он осознанно избрал свой путь и пройдет его до конца — неукротимо.

Он не упал духом. Он вышел из батумского конфликта не слом­ленным, а еще более закаленным Но мышиная возня меньшевика Рамишвили стала своеобразным тупиком, заставившим его искать другие пути работы в подполье. Главным уроком, извлеченным им из происшедшего, стало усиление действенности и непреклонно­сти в своих позициях по достижению намечаемых целей. Вместе с тем провинциальные меньшевики, устроившие Иосифу Джуга­швили своеобразный бойкот, невольно оказали услугу своему по­литическому противнику. Вынужденно отстраненный от активной работы сразу после побега, он избежал опасности новой утраты свободы.

С другой стороны, конфликт с меньшевиками Батума ускорил

восхождение Иосифа на новую ступень его революционной дея­тельности. Он решил обратиться в высшую инстанцию, руководив­шую всем механизмом подпольной работы. Иосиф Джугашвили находился в тюрьме, когда в 1903 году состоялся первый съезд со­циал-демократов Кавказа, принявший решение об организации Кавказского союза РСДРП, руководящим органом которого стал Союзный комитет. Старшим по возрасту и партийному стажу в комитете был М.Г. Цхакая.

Правда, и теперь проблемы молодого революционера реши­лись не сразу. «В 1904 г., во время Русско-японской войны, — писал Миха Цхакая, — один из моих старых знакомых товарищей (по кружку, где я занимался), незабвенный т. Ростом (Арчил Долидзе), написал мне конспиративное письмо в мое тогдашнее глубокое подполье... В письме он мне сообщал, что вот уже чуть не несколько месяцев и в Батуме, и здесь, в Тифлисе, разыскивает меня и хочет во что бы то ни стало лично видеться сбежавший из Сибири т. Сосо, он же Коба (Джугашвили). Я назначил место и время свидания».

Описывая эту встречу, М. Цхакая вспоминал и ее подробности: «Он мне рассказал тогда всю свою эпопею работы и борьбы в Тиф­лисе, Батуме и в тюрьмах, а равно подробно остановился на удач­ной попытке побега с места ссылки, затем рассказал о своем пре­бывании в Батуме, где надеялся найти старых знакомых работни­ков и вместо этого столкнулся с будущими меньшевиками (Рамишвили, Чхиквишвили, Хомерики и К°) <...> И, наконец, за­явил о своем решении начать сверху, с Кавказского союзного ко­митета (тогдашний краевой комитет партии), для будущей более продуктивной конспиративной работы. Вот почему он хотел ви­деть меня. <...>. И не ошибся. Я ему посоветовал немного отдох­нуть в Тифлисе и за это время познакомиться с нелегальной лите­ратурой, новой литературой о 2-м съезде партии и пр. <...> для об­легчения ему занятия я познакомил его с двумя товарищами — Ниной Аладжаловой и Датушем Шавердовым... и попросил их ока­зать ему всяческое содействие».

Вместе с тем находящийся в «глубоком подполье» член Союз­ного комитета не спешит с проявлением доверия молодому нелега­лу, и возможно, что в отношении его проводилась негласная про­верка. Условия подпольной деятельности не располагали к беспеч­ному благодушию. «На одном из следующих свиданий, — продол­жал Цхакая, — познакомил его с характером принятых 2-м съездом программы и устава, а равно с произошедшим расколом

партии на меньшинство и большинство <...> Я его попросил напи­сать свое credo... Он это сделал через несколько дней. Я посоветовал ему <...> написать статью, хотя бы по параграфу 9 программы пар­тии по национальному вопросу... Через месяц он принес довольно объемистую тетрадь <...> через другой месяц я отправил т. Сосо в Кутаисский район в Имеретино-Мингрельский комитет».

Его своеобразный отпуск не прошел бессмысленно. Написан­ная им в это время статья, опубликованная в 1904 году на страни­цах газеты «Борьба пролетариата», сразу же привлекла внимание Ленина. Впоследствии новое обращение к этой теме закрепит за ним характеристику специалиста по национальному вопросу. Это произойдет значительно позже, а лето 1904 года ознаменовало для Иосифа новый период революционной деятельности.

Участник большевистского подполья в Грузии, сын майора ар­мейской пехоты, Сергей Иванович Кавтарадзе вспоминал, что Иосиф Джугашвили появился в Кутаиси в конце июня как представитель Кавказского союзного комитета. С этого времени его постоянной партийной кличкой на долгое время стало имя «Коба», что означа­ло «неукротимый».

Политическая линия Кобы была подчинена главной цели: при­ближению революции. Как профессиональный солдат революции, он уже прочно усвоил ее законы — действенность, неукротимость, активность в мобилизации сил партии. Свою деятельность в Ку­таиси он начал с реорганизации руководства. В новый состав Коми­тета РСДРП вошли Иосиф Джугашвили, Сергей Кавтарадзе, Н. Карцивладзе, Б. Бибинейшвили, С. Киладзе, Александр Цуклидзе и Михаил Окуджава. Практическая деятельность нового актива организации началась с создания типографии, разместившейся в доме Васо Гогиладзе, где она находилась до февраля 1906 г.

Активность нового руководителя быстро дала результаты. Член Имеретино-мингрельского комитета Б. Бибинейшвили свидетель­ствовал, что когда «для руководства работой к нам приехал това­рищ Сталин», то во второй половине 1904 года началась организа­ционная работа по деревням, и вскоре «вся Кутаисская губерния покрылась революционными нелегальными организациями».

Однако нелегальная деятельность для ее участников была по­добна пребыванию на войне и неизбежно была сопряжена с опас­ностью. Летом 1904 года власти активизировали репрессии против подпольщиков, прокатившиеся волной массовых арестов. И уже вскоре Джугашвили поднялся еще на одну ступень в партийной иерархии. Он стал членом высшего партийного органа — Кавказ­ского союзного комитета.

«После одного из моих подпольных объездов России (Баку, Смоленск, Орел — места тогдашних общепартийных центров), — вспоминал Миха Цхакая, — вернувшись в Тифлис, я оказался един­ственным (оставшимся) членом краевого комитета, — все члены комитета оказались за решеткой. Тогда я один кооптировал немед­ленно моих близких соратников, которым доверял <...> В числе них были т. Коба и т. Каменев».

Конечно, новое положение в руководстве партией создавало новые опасности и для Джугашвили. Они были неизбежным след­ствием его образа жизни. Впрочем, с момента вступления его на путь борьбы с самодержавием охота за ним не прекращалась. В на­чале августа 1904 года при посещении Тифлиса он тоже чуть не оказался арестованным. Г. Бередзеношвили, поселившийся в тот период на Михайловском проспекте, вспоминал, что в квартиру напротив, где жил Иосиф Джугашвили, «нагрянули жандармы и, не застав его, оставили в комнате засаду. Казалось, что арест был не­избежен».

Однако заметившие жандармов соседи дали ему «предупреж­дающий знак», и при возвращении домой он вовремя повернул об­ратно, сумев ускользнуть от преследования. После этого случая Н. Аладжанова отвела его на Авчальскую улицу, 29, в дом к учителю Ашоту Туманяну. То, что ему удалось избежать ареста, не было просто везением, случайной удачей. Скорее это было закономерно­стью. Он знал правила борьбы и никогда не пренебрегал преду­смотрительностью и осторожностью.

Наступил новый этап участия в революционном движении Иоси­фа Джугашвили. С этого момента до осени 1905 года он пребывает в постоянных разъездах, отдаваясь делу с энергией, энтузиазмом и деловитостью действующего политика-организатора. Представляя высшее руководство партии, он не тяготится ни рутиной кропот­ливой работы, ни тяжестью нелегальной жизни. Человек сильного характера, он обладал способностью принятия мгновенных реше­ний, от которых часто зависели как успех дела, так и судьбы това­рищей. И политическая борьба была для него не способом самолю­бования, не оторванными от жизни упражнениями праздного ума самоуверенного интеллигента, а самой жизнью. Без таких дейст­вующих в подполье революционеров, деловых политиков не было бы самой партии.

В отличие от него для эмигрантских лидеров революционность являлась созерцательным процессом, наблюдаемыми со стороны явлениями, не пережитыми на собственном опыте. Их личный контакт с пролетарской средой в лучшем случае сводился лишь к связям «с рабочей элитой, приобщавшейся к социализму». Только «по книгам они были знакомы с теми инертными, отсталыми, пол­ными подозрительности народными массами, разбившими наде­жды народников, когда в 1870—1880 гг., переполненные идеала­ми, они отправились в народ». Характерно высокомерное, но по су­ществу недалекое по уму признание, сделанное, по выражению Лиона Фейхтвангера, «сварливым доктринером» Троцким:

«Мне был ненавистен скучный практицизм, само бесстыдное низкопоклонство перед этим явлением. Главное не факты, а суть. Чем бы я ни занимался, я мог продвигаться и действовать только тогда, когда видел, что ухватил основную нить. Решительность в осуществлении социальной революции, что постоянно являлось смыслом всего моего существа, выросла во мне из духовного не­приятия всякого увлечения тривиальностью, вызывающего праг­матизма, всего того, что не оформлено идеологически и не обосно­вано теоретически».

Если «расшифровать» это отдающее демагогией и нарциссиз­мом рассуждение Лейбы Бронштейна, мнившего себя теоретиком марксизма, то он констатирует, что «увлекся» революцией лишь потому, что не хотел утруждать себя практическим делом, казав­шимся ему обыденным и скучным занятием. До тою времени, по­ка к нему не приходило созерцательное «озарение», он просто без­дельничал. Закономерно, что с подобной обломовской философией он оказался впоследствии политическим банкротом, не пригод­ным к реальным действиям.

Деятельный ум Иосифа Джугашвили не боялся никакой рабо­ты, он стал организатором политических и практических процес­сов. Упорная работа стала стилем его существования, образом его жизни. И «нужны были непомерная вера и надежда, страсть, це­лый спектр страстей», чтобы вести такую полную опасности жизнь революционера. Жизнь в условиях глубокого подполья, повышен­ной конспирации, когда твое имя не известно даже близким сорат­никам; постоянно ощущая необходимость контролировать каж­дый свой шаг, регулярно остерегаясь возможной слежки.

Он стал руководителем закавказского комитета большевиков и редактором нелегальной газеты «Борьба пролетариата». Издавав­шаяся в тысячах экземпляров, эта газета наводнила весь Кавказ. Она появлялась на фабриках и заводах и даже в канцеляриях пра­вительственных учреждений. Энергия Кобы казалась беспредель­ной: он разрабатывал планы, «он вербовал кадры бойцов, он начал доставать оружие, он мечтал о всеобщем восстании на Кавказе...». Результатом его усилий стало появление многочисленных неле­гальных организаций, покрывших во второй половине 1904 года всю губернию.

Теперь образ жизни Джугашвили приобрел разъездной харак­тер. 7 сентября он приехал в Баку, где участвовал в заседании Кав­казского союзного комитета, а оттуда направился в Кутаисский район. Он выезжает в Батум, Чиатуры, Кутаис, Тифлис, в деревни Западной Грузии, создавая новые социал-демократические орга­низации и укрепляя старые. Ею поездки сопровождаются остры­ми полемическими дискуссиями с меньшевиками, националиста­ми и анархистами.

Для создания социал-демократических организаций в сентяб­ре он выехал в селение Джихаши, около двух недель провел в Хони. Затем посетил Кобулети. Здесь он снова чуть не оказался в руках жандармов. Накануне его приезда был убит местный житель, и поднятая на ноги местная полиция усиленно разыскивала пре­ступника. О том, что планируемое собрание пришлось отменить, он узнал уже на месте. Был чуть пасмурный, но мягкий и теплый день. Поскольку до отъезда оставалось много времени, он вместе с товарищем отправился к морю. Присутствие на пустынном берегу двух незнакомых людей привлекло внимание пограничников. «Так как мы, — вспоминал Мшвидабладзе, — не были похожи на мест­ных жителей, то один из патрулей арестовал нас и повел в местечко Цихисдзири к своему начальству». Правда, вскоре задержанных отпустили. Им удалось убедить пограничную стражу, что они приехали к морю лишь на рыбалку.

Размежевание в социал-демократическом движении, проис­шедшее на втором съезде, вызвало острую внутрипартийную борь­бу. Объясняя содержание возникших разногласий, в апреле 1904 года Ленин написал книгу «Шаг вперед, два шага назад». Эта рабо­та вызвала живейший отклик у Иосифа Джугашвили; она отвечала его собственным убеждениям и практическим выводам. Ленин­ские мысли подтвердили и ею мнение о необходимости создания боевой массовой организации, на что он сам постоянно направля­ет свои усилия.

Развивая эти выводы в статье «Класс пролетариата и партия пролетариата», опубликованной 1 января 1905 г., он пишет: «Пар­тия, которая поставила своей целью руководить борющимся пролетариатом, должна представлять не случайное скопление одиночек, а сплоченную централизованную организацию... До се­годняшнего дня наша партия была похожа на гостеприимную патриархальную семью, которая готова принять всех сочувст­вующих. Но после того как наша партия превратилась в центра­лизованную организацию, она сбросила с себя патриархальный облик и полностью уподобилась крепости, двери которой от­крываются лишь для достойных».

Конечно, мотивы, которыми руководствовались люди, вступав­шие в ряды социал-демократов, были различными. И после приня­тия программы партии для ликвидации разброда требовалась вы­работка новой тактики революционных действий. Летом 1904 го­да в Швейцарии, под Женевой, состоялась конференция с участием 22 представителей российских организаций, присоеди­нившихся к Ленину и подписавших воззвание о необходимости созыва нового партийного съезда. К этому времени руководство со­циал-демократическим ЦК и газетой «Искра» оказалось в руках меньшевиков, и поэтому другим итогом конференции стало созда­ние большевистской газеты «Вперед». Боясь утраты приобретен­ных позиций, меньшевики заявили о «несвоевременности» созыва съезда, выступив об этом в печати.

Во второй половине 1904 года вокруг этого вопроса завязалась острая фракционная борьба. Она распространилась и на Россию. ЦК РСДРП направил на Кавказ своего представителя И. Дубро-винского, который убедил Совет Кавказского союза, Тифлисский и Имеретино-мингрельский комитеты в необходимости поддер­жать меньшевистский ЦК.

Но приезд на Кавказ Землячки и Зеликсон, информировавших о позиции большевиков, привел к пересмотру этого решения. Под влиянием Джугашвили первым это сделал Имеретино-мингрель­ский комитет, высказавшийся за проведение съезда

Критикуя позицию лидера меньшевиков Плеханова, в конце сентября Иосиф пишет из Кутаиса своему товарищу Михе Давита­швили, находившемуся в Лейпциге: «Здесь был один из ваших кра­ев, взял с собой резолюцию Кавказского комитета в пользу экс­тренного съезда Напрасно ты смотришь на дело безнадежно, коле­бался только Кутаисский комитет, но мне удалось убедить их». Это письмо попало к Ленину, и, по существу, с него состоялось первое заочное знакомство двух вождей российского пролетариата.

В октябре Иосиф Джугашвили вернулся в Тифлис. Он остано­вился на квартире Артема Торзова, где его постоянно навещают товарищи. Среди них Миха Бочаридзе; здесь его нашел и бежав­ший из батумской тюрьмы Тер-Петросян (Камо).

Он ведет затворническую, почти монашескую, но полную опас­ностей жизнь подпольного нелегала, в которой нет места даже ма­леньким безмятежным развлечениям. Он занят лишь делом, и это дело, требующее полной самоотдачи и альтруистического самоот­вержения, составляет главное существо его интересов, заполняет внутренний духовный и психологический мир, его мысли. Это жизнь аскета. Полная внутренних страстей и человеческих эмо­ций, противоречий и идейных столкновений, сегодняшних такти­ческих удач и веры в достижение далеко идущих целей, являлась отражением его убеждений.

Мир таких «людей, так рьяно отвергавших настоящее, так жив­ших будущим, большинству из нас вообразить невозможно. Нуж­ны были непомерная вера и надежда, страсть, целый спектр стра­стей, делавших их революционерами, чтобы вести такую жизнь», — отмечает Чарльз П. Сноу. Его уделом была «подлинная революция, ставшая его профессией, его ремеслом». В своей книге «Вереница лиц», описывая дореволюционный период деятельности Иосифа Джугашвили, Сноу делает тонкое аналитическое замечание: «Ста­лин работал не просто в подполье, но в подполье подполья».

Сравнивая его жизнь с образом бытия революционеров, нахо­дившихся в эмиграции в Западной Европе и вынашивающих «идеи», Ч.П. Сноу калейдоскопически подчеркивает: «Жизнь Ста­лина, как и других оставшихся в России практиков, была куда суро­вее. Глубокое подполье... Стачки. Распространение литературы. На­леты. — Хлеб насущный кануна революции. Агенты-провокаторы. Тюрьмы. Побеги из тюрьмы. Сибирь».

Из заключения и первой ссылки Иосиф Джугашвили вернулся уже сложившимся полемистом Он умеет находить слабые места в аргументации оппонентов и, обнажив их, разрушать шаткие по­строения убийственным огнем логики и залпами иронии. Большая часть таких споров касалась искажений марксизма. Это требовало с его стороны как глубокого изучения самих работ Маркса и Эн­гельса, так и аналитического увязывания теоретических положе­ний с современными событиями.

К этому времени он приобрел прочные навыки ведения поли­тических диспутов. Он мгновенно находит слабые места в логиче­ских построениях оппонентов и наносит разящие удары, разору­жая их. Его устные и публицистические заключения аргументиро­ваны, резки и часто язвительно насмешливы. Отстаивая в спорах с меньшевиками необходимость превращения партии в боевую ор­ганизацию, способную возглавить грядущую революцию, он пи­шет в своей статье: «Плеханов... знает, что даже если из «Отче наш» вырвать одну фразу и толковать ее оторвано, то автор ее, пожалуй, может даже угодить на виселицу за богоотступничество».

Удерживая в полемике большевистские позиции, он резок, яз­вителен и не стесняется уличить оппонента в глупости, трусости или лживости. В одной из статей, перечислив восемь утверждений своего противника и сопроводив их резкой отповедью: «ложь пер­вая», «ложь вторая» и т.д., Иосиф Джугашвили ниспровергающе заключает: «Я не касаюсь мелкой лжи, которой так щедро автор приправил брошюру». Эти страстные споры, которые социал-де­мократы вели в ту пору на страницах нелегальной прессы и пар­тийных встречах, не были праздным времяпрепровождением. Вред и опасность идейного ренегатства в марксистском движении убедительно подтвердились ходом истории, перечеркнувшим за­воевания народа и поставившим его в конце XX века перед необхо­димостью начинать все сначала.

Оставаясь членом Имеретино-Мингрельского комитета, И. Джу­гашвили вошел в состав Кавказского союзного комитета РСДРП; это изменило характер его партийных обязанностей и выполняе­мых задач. До осени 1905 года он регулярно уезжает из Тифлиса, посещая Баку, Владикавказ, Батум, Кутаис, Гори, Диди Джихаиши, Кобулети, Перевеси, Хони, Чиатуры и другие пункты. В его функ­ции входит: координация действий и контроль организаций на местах; осуществление особо конспиративных контактов между их руководителями; мобилизация и распределение денежных средств.

Это дает ему возможность установить не только деловые, но и дружеские связи в среде революционного актива. Одновременно такая деятельность требует от него и приобретения связей в «око­лопартийных» слоях общества, оказывающих подполью финансо­вую и общественную поддержку. Но есть и еще одна, секретная сторона его работы, требующая повышенной конспирации и со­ставляющая особую тайну подполья.

Уже на III съезде Кавказского союза РСДРП весной 1904 года была создана Комиссия для разработки проекта об организации вооружения. Принятое решение обязывало, «чтобы каждая орга­низация отчисляла известный процент на дело вооружения». Пер­воначально это решение предполагало создание боевых отрядов для охраны демонстраций и митингов. Комиссия представила свои предложения ЦК РСДРП, где эта идея получила поддержку и была признана неотложной. Без «вооружения ядра» вообще не реко­мендовалось устраивать демонстрации. Таким образом, именно Кавказский союз РСДРП стал инициатором перехода к вооружен­ной борьбе с самодержавием.

Летом 1904 года на Кавказе стали создаваться первые боевые дружины. Наиболее активной в этом отношении была Имеретино-Мингрельская организация, опиравшаяся на чиатурских рабо­чих. Однако руководивший ею Иосиф Джугашвили направил свои усилия не только на распространение «кутаисского опыта», но и на организацию при Кавказском союзе особого «бюро вооружения».

Он не считал, что оружием пролетариата может быть только «булыжник». «Комитетами — Батумским, Гурийскими и Имеретино-мингрельским, — отмечалось весной 1905 года на III съезде РСДРП, — единогласно (была) принята резолюция, по которой ор­ганизация бюро вооружения поручается Союзному комитету...» К весне 1905 года боевые дружины были созданы и в других губер­ниях Кавказа. Революция вооружалась.

Одной из текущих задач, занимавших его в середине осени 1904 г., была подготовка к партийной конференции Кавказского союза РСДРП. Она прошла в конце ноября в Тифлисе, в столярной мастерской М. Чодрашвили, при присутствии двенадцати предста­вителей низовых организаций. Круг рассматриваемых вопросов был обширен. Но в широком перечне злободневных вопросов осо­бую важность заняло «отношение к созыву III съезда РСДРП и так называемой земской кампании». Одним из итогов конференции стало образование специального органа — Кавказского бюро, пе­ред которым была поставлена задача «принять все необходимые меры... по подготовке партийного съезда». В состав этого бюро во­шел и Джугашвили.

Конференция завершилась 29 ноября. После разъезда ее участ­ников Джугашвили отправился в Чиатуры. Остановившись в доме марганцепромышленника Бартоломе Кеклидзе, он пробыл в горо­де два дня. Затем срочно направился в Баку. Конечно, любая поли­тическая борьба требует не только идей, но и денег. Для издания газет и книг, брошюр и листовок, организации тайных типографий и содержания партийных функционеров.

Необходимые денежные средства революционеры получали как внутри страны, так и за ее пределами, и почти хрестоматийный Савва Морозов был далеко не единственным предпринимателем, тайно помогавшим политической оппозиции. Таких людей были многие сотни, тысячи, включая и промышленников. Братья Кеклидзе — Бартоломе, Георгий и Датико — находились в их числе; но, помогая партии материально, они сами входили в состав больше­вистской организации и принимали непосредственное участие в революционном движении.

Поспешность отъезда Джугашвили в Баку объяснялась сложив­шейся там взрывчатой ситуацией. 5 декабря 1904 года в городе спонтанно началась забастовка некоторых нефтяных предпри­ятий. Инициатором ее стала группа рабочих, возглавляемых брать­ями Шендриковыми. Однако Бакинский комитет РСДРП считал эту стачку преждевременной. Для обсуждения этого вопроса был собран митинг, где в качестве представителя центра присутствовал Иосиф Джугашвили. Появившаяся во время митинга полиция арестовала некоторых его участников. В ответ на репрессии через несколько дней состоялся новый митинг, принявший решение не только о поддержке начавшейся забастовки, но и о превращении ее во всеобщую.

Баку занимал важное место в деятельности Иосифа Джугашви­ли. К началу XX века Баку становится крупнейшим городом Закав­казья и одним из мощнейших промышленных центров России. Иосиф Джугашвили находился в Баку в июне, ноябре, декабре. Его пребывание здесь было связано с активными действиями бакин­ского пролетариата. Баснословная прибыль нефтепромышленни­ков и низкооплачиваемый тяжелый труд рабочих создавали резкие социальные контрасты, и трудящиеся охотно откликались на со­циалистическую агитацию.

Протест пролетариев Баку обретал размах. Ранним утром 13 декабря остановился завод Каспийско-Черноморского общест­ва, затем стачка перекинулась на предприятия Нобеля и Манташе­ва, и к 18 декабря она распространилась на все промыслы. Власти ввели в Баку войска, но митинги и демонстрации не прекращались. Как представитель центра, Иосиф Джугашвили принял деятельное участие в организации массового протеста

Помимо требований введения 8-часового рабочего дня, отмены сверхурочных работ и штрафов, улучшения жилищных условий, бастующие выдвинули требования о предоставлении одного вы­ходного (воскресенье) дня в неделю. Плюс прекращение работ на­кануне праздничных и воскресных дней на два часа раньше; уста­новление гарантируемого минимума заработной платы различ­ным категориям рабочих; выплаты заработанного не реже двух раз в месяц и т.д.

Вмешательство в ход событий полиции, предпринявшей через десять дней после начала забастовки репрессии и аресты, не при­несло властям желаемых результатов. Хозяева предприятий были вынуждены вступить в переговоры со стачечным комитетом. И 30 декабря, впервые в России, был заключен коллективный до­говор между рабочими и предпринимателями.

Договором был установлен 9-часовой рабочий день для днев­ных смен, 8-часовой — для ночных и буровых партий. Ежедневная зарплата увеличена с 80 копеек до одного рубля с лишним; введен 4-дневный ежемесячный оплачиваемый отдых. Стачка закончи­лась только 3 января 1905 года победой бастующих.

Спустя пять лет Иосиф Джугашвили напишет «Это была дей­ствительно победа бедняков пролетариев над богачами капитали­стами, победа, положившая начало «новым порядкам» в нефтяной промышленности... Установился известный порядок, известная «конституция», в силу которой мы получили возможность выра­зить свою волю через своих делегатов, сообща устанавливать с ни­ми взаимоотношения». Это была победа, которая имела огромное значение для всего пролетариата России. Бакинская стачка стала «как бы предгрозовой молнией накануне великой революционной бури».

В период стачки Иосиф Джугашвили находится в центре собы­тий. Он постоянно встречается с членами забастовочного комитета и с пребывавшим здесь представителем ЦК РСДРП Носковым, но периодически он выезжает в Тифлис, где тоже назревали важные события.

В августе 1904 года новым российским министром внутренних дел стал князь Святополк-Мирский. Его кратковременное присут­ствие на верхних этажах власти, получившее название «либераль­ной весны», позволило интеллигенции выступить с предложением о проведении реформ. Начало этому процессу положил банкет, со­стоявшийся 20 ноября в Петербурге в доме Павловой, где была принята либеральная петиция. Последовавшая за этим «банкетная петиционная кампания» охватила более 30 городов России и выли­лась в проведение по стране свыше 120 собраний.

В начале декабря такое собрание состоялось и в Тифлисе. 20-го числа в городе прошел многолюдный митинг, а на 31 декабря в зда­нии Артистического общества был назначен банкет. Вход для уча­стников банкета был разрешен только по пригласительным биле­там, но в последнюю минуту один из организаторов мероприятия распорядился открыть доступ всем желающим. Их оказалось мно­го. Концертный зал общества не мог вместить всех; люди стояли в проходах и примыкавших к залу коридорах.

Сидячие ряды заняли местная либеральная буржуазия и «цвет» тифлисской интеллигенции, демонстрирующие апофеоз своей «политической зрелости». Рабочие-железнодорожники сгруппи­ровались вокруг Петра Монтина и Иосифа Джугашвили. Подго­товленная и заранее розданная «чистой» публике петиция с либе­ральными требованиями не оставляла сомнений в итогах собра­ния. Огласив петицию, председатель собрания сразу объявил, что ораторы не должны выходить за рамки ее содержания. Это вызва­ло протест. Но, прочитав резолюцию, немедленно переданную в президиум от находившихся в зале большевиков, председательст­вовавший категорически отказался ее огласить. Поднялся шум, и раздались крики: «Цензура не нужна!»

Слова попросил Иосиф Джугашвили. Не получив его, чтобы привлечь внимание, он встал на стул и прямо из зала в окружении рабочих произнес краткую речь, завершив ее призывом: «Долой самодержавие!» Социал-демократы огласили свою резолюцию. В ней были требования политических свобод, отмены сословных, национальных и вероисповедных ограничений, введения народно­го представительства на основе всеобщих выборов, объявления по­литической амнистии.

Банкет превратился в митинг. «Чистая» публика покидала зал. Собрание закончилось исполнением революционных песен; Иосиф Джугашвили вместе со всеми пел «Варшавянку», припев которой кончался словами: «На бой кровавый, святой и правый марш, марш вперед, рабочий народ!» Этим символическим призывом Тифлис встречал 1905 год...

Конечно, активная деятельность Джугашвили не могла остать­ся без внимания властей. К осени через секретного сотрудника «Панцулии» тифлисской охранке удалось установить факт его пре­бывания в городе. В специальной карточке Тифлисского охранного отделения «О лице, состоящем членом партии социал-демокра­тов» 8 октября 1904 года появилась новая запись: «Джугашвили бежал из ссылки и в настоящее время является главарем партии грузин, рабочих».

Запросив 6 ноября сведения о Джугашвили у местного ГЖУ, 16 ноября охранное отделение получило ответ начальника Тифлис­ского охранного отделения Ф. Засыпкина. В нем отмечалось: «Джу­гашвили... разыскивается циркуляром Департамента полиции за № 5500 от 1 мая 1904 г. ...По указанию агентуры, проживает в горо­де Тифлисе, где ведет активную преступную деятельность».