Босиком за ветром

8 глава. Босоногая Шиатид

Второе лето в Старолисовской.

Пять лет назад. Июнь.

Словно не прошло четыре года, даже фонари на мосту горели так же приглушённо и загадочно, несмотря на полдень. Гуси задумчиво брели вдоль дороги, а по обочине на велосипеде ехал мальчишка. Мальчишка был другой, а вот транспорт тот же, только ещё более ржавый и скрипучий.

Крис протёр очки и снова надел на нос. Григорий Николаевич смотрел на дорогу, делал вид, что его не мучает вопрос, почему его сын сам попросил отправить его в ненавистную Старолисовскую, хотя ещё вчера собирался с другом и его родителями на море.

Крис проводил взглядом промелькнувшую за окном сутулую фигуру, очень похожую на повзрослевшего Витька. Не успел рассмотреть, снова плюхнулся на сиденье и скрестил руки на груди.

— Алине не говори.

Григорий Николаевич приподнял бровь.

— А Вадиму?

— Ему тем более.

— Он же твой друг?

Крис вспыхнул.

— Нет у меня больше друга.

— Как ты легко разбрасываешься друзьями.

— А может, это не я разбрасываюсь, а он.

— Всё с тобой ясно, — печально подытожил Григорий Николаевич.

— Пап, не надо только вот этого всего, типа в моё время умели дружить. Помню, как ты мне рассказывал, что любить надо один раз и на всю жизнь. Недолго у вас с мамой продлилось это «на всю жизнь».

Григорий Николаевич хотел возразить, но промолчал, тяжело и протяжно вздохнул.

— Бывает, что любовь проходит. Как вкус… жвачки. Жуёшь по привычке, а потом осознаешь, что вкуса-то уже и нет. Лучше выплюнуть, чем жевать пресную резину.

— И что, у тебя вкус прошёл?

— У мамы.

— Понятно, — размыто согласился Крис, не желая вообще продолжать этот разговор. Он всё ещё злился и на Алину, и на Вадима. А теперь ещё и на себя. Сгоряча придумал сбежать от разбитых надежд и растоптанной первой любви на край света. В его воображении краем света виделась отрезанная от всего мира Старолисовская. Но теперь, оказавшись здесь, он жалел, что поторопился с решением. Кого он наказывает? Получается, себя. Что тут вообще делать, помирать от скуки? Понажимав кнопки телефона, он убедился, что сеть, временно ожившая на центральной улице, снова недоступна.

Как ни странно, деревня из воспоминаний мало отличалась от себя же сегодняшней. За четыре года не изменилось практически ничего. Разве что некоторые деревья стали выше, а окна на домах окосели чуть больше. Тут время текло по-другому и вообще умудрялось обходить стороной достижения цивилизации.

Баба Люба в этот раз была дома. Вышла на крыльцо с кастрюлей, упёртой в бок, бросила на утоптанный пятачок кость с остатками мяса и молча наблюдала, как гости выбираются из машины, не скрывая недовольство.

Григорий Николаевич захлопнул дверцу и неестественно широко улыбнулся, правда, сказать ничего не успел. Его опередила баба Люба:

— Опять? Что в этот раз случилось?

— Ничего. Он сам попросился в Старолисовскую. Привет, мам.

Крис тоже вышел. Встал рядом с отцом и близоруко сощурился, осматривая изменившийся двор. К стенке у крыльца прижалась картонная коробка, накрытая цветастой клеёнкой. Из неё выглядывал щенок-подросток с длиннющими лапами и вислыми ушами. На чужаков он не залаял. Вывалив длинный влажный язык, по-собачьи улыбался, а его хвост подрагивал от подавляемой радости.

Крис поздоровался и вошёл во двор, пёс с заливистым лаем бросился вперёд, дружелюбный хвост уже не сдерживал.

— Фу, Урод! Это чужие! — баба Люба топнула ногой. — Ну что за бестолочь. Сторож, называется.

Она оглядела долговязую фигуру Криса, заметив свободно болтающуюся на нём футболку и очки на носу, скривилась.

— Рот тебе, что ли, зашили?

Раньше Крис бы вспыхнул, но сейчас почувствовал слабое шевеление злости и немного страха. А ведь он был уверен, что перерос его окончательно. Баба Люба заметно постарела, растеряла остатки бровей и ресниц, теперь ещё больше напоминала лысеющего деда, только почему-то в плюшевых тапках и халате с жёлтыми розами.

Крис потрепал пса по загривку, заметил, что вместо ошейника у него висит перламутровый синий галстук, туго затянутый обычным узлом.

— Как его зовут?

— Урод. Отец его породистый, но загулял с дворнягой, вот и вышел ублюдок. Длинный, худой, мозгов нет, зрение тоже ни к чёрту и пасть белая.

Крис погладил неугомонного пса по голове и решил, что придумает ему другое имя.

Григорий Николаевич уехал сразу после скудного обеда, в этот раз и обнял, и попрощался, даже неловко потрепал сына по белобрысой шевелюре.

— Ты звони, если что. Тут в центре, у школы, сеть ловит.

— Хорошо. Если что, позвоню.

Перед тем как сесть в машину, Григорий Николаевич уточнил:

— В общем, Вадиму не говорить, а маме можно?

— Маме можно, но главное, чтобы она не проболталась Даринке. Та точно скажет Вадику.

Проводив отца, Крис долго смотрел вслед автомобилю, потерявшемуся в клубах пыли. Асфальт на улице так и не появился.

Баба Люба вышла на улицу, бросила через плечо:

— Я к Поликарповне. В лес к ночи не ходи, соседа на порог не пускай, опять сало стащит.

Крис едва не спросил: а Маугли пускать? Почему-то вспоминать босоногую и лохматую Славку ему было неловко. То, что в детстве виделось вполне нормальным, сейчас вызывало смущение и удивление. Он действительно убирал чужие могилки на местном кладбище? Собирал крапиву для пряжи и купался чуть ли не нагишом?

И почему вдруг Витёк стащит сало? Его мама стала хуже готовить?

Обдумывая фразу бабы Любы, Крис обошёл двор. За четыре года тут многое переменилось. Исчезла загородка вокруг черешни, а дерево лишилось самой длинной и плодоносящей ветки. Там, где раньше обитали кролики, теперь стояли странные клетки на ножках с существами, похожими на крыс, только крупнее раз в десять. Здоровенные, гладкие, с оранжевыми длинными зубами. Крис вообще сначала решил, что у них во рту что-то застряло, может, кукуруза, или что там они едят. Но оказалось, что такая «кукуруза» застряла у всех. Крис брезгливо оглядел сетчатые избушки и отошёл в сторону. Позже он узнал, что эти крысы называются нутриями, и баба Люба решила, что их разводить проще и выгоднее, чем кроликов.

В птичьей загородке деловито бродили необычные пятнистые курицы, а крапива на границе участка выглядела молодой и жгучей. Часть веранды снесли, теперь ничего не затеняло окно его временной спальни, в конце огорода появился забор. Липа, на которую забиралась Славка, перед тем как исчезнуть в лесной чаще, устремилась куда-то к облакам и по высоте составила конкуренцию ближайшему дубу. Двор выглядел и знакомым, и незнакомым одновременно. Угадывались старые деревья, но при этом многое выглядело по-другому. Грядки клубники уменьшились вдвое, зато разрослась малина. Сарай перекосился и теперь угрожающе нависал над рассохшимся деревянным верстаком. А вот цинковый таз, где обычно плавали внутренности кроликов, всё так же стоял рядом с уличным краном. Правда, пока пустой. Время забоя нутрий ещё не пришло.

Крис вернулся к крыльцу, сел на нижнюю ступеньку и похлопал по бедру, призывая щенка. Тот прискакал, размахивая расклешённой лентой галстука, ткнулся лбом в его ладонь.

Крис задумчиво хмыкнул:

— Блин, как же тебя назвать? Урод точно неподходящее имя. Может, Шарик? Бобик? Джек, — на последнем слове засмеялся, вспомнив, что в селе уже есть свой Джек. — Вадим. Нет, Вадик.

Вадим терпеть не мог эту форму своего имени. Когда Крис на него злился, всегда называл только Вадиком. Потрепав собаку по безродной лохматой голове, он уже увереннее произнёс:

— Ну что, Вадик, будем дружить?

Дружить с тем, в честь кого пёс получил своё имя, Крис точно не собирался. Такой подлости от друга он не ожидал. Сердце ёкнуло от обиды, сразу за которой нахлынула злость. Алина тоже предательница, но на неё он сердился меньше.

Назвавшись лучшими друзьями, они почти всё делали вместе, но у Вадима круг общения всегда был шире и разнообразнее. В свои четырнадцать он уже обзавёлся поцелуйным опытом, бегал на свидания к двум девушкам в разных районах города и снабжал сведениями по части загадочной женской натуры и не менее загадочного женского тела. Но с Алиной Крис познакомился сам.

После развода родителей он жил с папой. Сначала в однокомнатной квартирке, похожей на шкаф, с громко гудящим унитазом и узким окном. Потом они переехали в квартиру-студию, по факту, такую же микроскопическую, как и первая, только название у неё было красивее, потому и содрали с них больше. Совсем недавно Григорий Николаевич взял в кредит двухкомнатную квартиру. Теперь у Криса была собственная спальня и даже замок на двери на случай, если он захочет уединения. Крис грезил об этом, с тех пор как перестал быть единственным ребёнком, и вот через развод и скитания по временным жилищам получил свою мечту.

С соседями он не общался. Видел, что в подъезде живут в основном пенсионеры, и вежливо кивал им, как учил папа, иногда помогал донести сумки, но имён не знал и не хотел знать. Старики до сих пор его пугали и вызывали только одно желание — обходить стороной и не видеть вылинявшие пронзительные глаза со зрачками-иголками.

Алина пришла навестить свою бабушку, их соседку, и не могла попасть в подъезд. Крис открыл ей двери и, как самый настоящий рыцарь, выручивший даму в беде, естественно, влюбился.

Хотя опыта в амурных приключениях у Криса практически не было, если не считать детскую симпатию к Маугли, он сразу почувствовал, что понравился Алине. Они переглядывались, неловко шутили, улыбались загадочно и многозначительно. Мелкими шажками шли навстречу друг другу, как и положено в их возрасте, придавали огромное значение каждому взгляду и оброненному слову. До поцелуев они не добрались, не успели. Появился Вадим и перетянул на себя всё внимание. Он поцеловал Алину на второй день знакомства, угостил мороженым, тронул за коленку, и она забыла, что ещё несколько дней назад была влюблена в Криса.

Злость снова вспенила кровь адреналином. Он несколько минут успокаивал дыхание и рассеянно гладил щенка, пытаясь выбраться из неприятных воспоминаний. Хорошо, что он уехал, сейчас бы точно не смог видеть счастливую рожу Вадима и слегка виноватое и сияющее лицо Алины. Жаль, она не знает, что у Вадима третья, причём первые две ещё не в прошлом и тоже претендуют на регулярное поглаживание коленок.

Крис оглядел часть соседского двора в зарослях смородины и малины. Где-то там пролегала тропинка, по которой он ходил к Витьку на обеды, а иногда и на ужины. Сейчас ухоженный двор превратился в джунгли, а дорожка и вовсе потерялась в спутанных повиликой дебрях.

Мимо калитки прошёл рослый крупный парень с детским и очень знакомым лицом. Крис привстал.

— Миха?

Парень остановился, вернулся назад и приблизился к калитке.

— Крис?

— Привет.

Миха удивлённо оглядел его долговязую и худую фигуру, остановился на блестящих очках.

— Блин, тебя тяжело узнать. Ты… худющий, и очки ещё.

Крис хотел ответить, что и Миху не узнать. Но это было бы неправдой. Миха умудрился повзрослеть, но фрагментарно. Круглые щёки, курносый нос, детское выражение лица — всё осталось прежним, десятилетним, и совершенно не сочеталось с мужицким разворотом плеч и высоким ростом. Голос тоже частично повзрослел. Некоторые слова звучали тонко, как кошачий писк, а некоторые гулко басили, словно эхо от булыжников, брошенных в колодец.

— Не видел Зигогу?

— Кого?

— Витька.

Крис приблизился к забору впритык.

— Нет. Я приехал пару часов назад. Никого ещё не видел. А почему Зигога?

Миха пожал плечами и задумался.

— Кажется, это Машук его так обозвала, когда он только надел брекеты. Он смешно шепелявил, и она придумала слово, которое он не смог выговорить. Так и пошло — Зигога.

Миха рассмеялся таким же странным смехом, как и его голос: гогочуще-визгливым. А потом резко затих. Бросил на соседний двор короткий вороватый взгляд и нахмурился.

— Ты ж не знаешь. Два года назад у него мама умерла.

Крис отшатнулся, тоже посмотрел на запущенный двор.

— Как умерла?

— Авария, — Миха вздохнул. — Как обычно, везла на пазике обед в поля, автобус перевернулся. Все выжили, кроме неё. Тётя Настя головой о термос с борщом ударилась. От сотрясения и погибла.

— Ужас какой.

— Да, ужас. Это чтоб ты знал и не ляпнул чего при Зигоге. Он вроде как оправился, но если кто-то вспоминает о его маме, сразу замыкается в себе.

— Не ляпну, — Крис нахмурился. Никак не мог уместить в голове эту трагедию. Тётю Настю он, как ни странно, хорошо помнил. Уставшую, но довольную. Вина и вызов очень чётко отпечатались на её лице, залегли в складках губ и мелких морщинках. Она знала за собой грешок за то, что столовские остатки оседают в её сумках, поэтому всегда была готова оправдываться или спорить. Даже улыбалась так, будто улыбку вынесла контрабандой через окно и угощать ею можно только родных и хороших друзей. Крис помнил гигантские котлеты, вкусную воздушную «пюреху», фиолетово-красный борщ и рассольник с упругой, словно каучук, перловкой. Таких вкусных супов он даже у мамы не ел. Перед глазами тут же возникла картина аварии. Перевёрнутый на пыльной грунтовке автобус и разлитый по земле борщ, смешавшийся с кровью. И котлеты, много котлет-кораблей, плавающих в слишком красном борще. — Бедный Витёк.

Миха несколько минут молчал, позволяя Крису привыкнуть к печальной новости.

— Увидишь его, скажи, что мы собираемся на поляне. Я сало принесу. Джек гитару припрёт. И ты приходи. Сегодня и Машук должна приехать. Спорим, они тебя не узнают?

— Хорошо, скажу Витьку. А мне что-нибудь принести?

— Баба Люба разве даст?

Крис фыркнул, а потом вздохнул.

— Не даст. Сам возьму.

— Ты с ней поосторожней. У неё за полгода уже третий Урод сменился.

Крис не уточнил, что значит это предупреждение. То, что нарисовало его воображение, скорее всего, соответствовало действительности. Баба Люба вполне могла забить не только кролика и нутрию.

— Его Вадик зовут, — с мстительным удовольствием поправил Крис. — Я хлеб возьму к салу. Пойдёт?

— Пойдёт. И огурчиков мелких надёргай.

Миха ушёл, Крис бродил по двору, время от времени поглядывая на соседний участок, чтобы не упустить Витька. Когда скрипнула калитка, он ринулся к забору. Оказалось, что бредущий по обочине сутулый паренёк не просто так показался знакомым — это и был Витёк, точнее, теперь Зигога. Крис не мог не согласиться, прозвище удивительно точно подходило худому соседу.

Витёк оглядел Криса с недоверием и хмыкнул:

— Ты же такой пухляк был.

— Был, — легко согласился Крис. Из пухляка он превратился в цаплю и, если бы не физические нагрузки, выглядел бы совсем жалко. — Миха к костру звал.

— Хорошо. Воды попью, и пойдём.

Крис заранее подготовил булку и нарвал мелких пупырчатых корнишонов, Витёк взял нож и палку. По дороге вырвал длинный стебель щавеля и, пока они шли к поляне, высасывал из него кислый сок. Крис поглядывал на соседа, боясь показаться излишне любопытным. Он не знал, как говорить и о чём, чтобы случайно не зацепить болезненную тему. Витёк сам поделился тем, что его отец так же работает в Абинске, приезжает на выходные, и они ходят вместе на рыбалку. Предложил пойти и Крису.

— У третьего моста клёв хороший. Таранки жирные такие, их сушить хорошо.

— Там же кладбище.

Витёк рассмеялся.

— Потому и жирные! Пойдёшь?

— Не знаю, — он вспомнил, как они рыбачили со Славкой. Она будила его ещё до рассвета, прибегала бодрая и весёлая, будто и не ложилась спать. А он чувствовал себя словно покойник, поднятый из могилы. Часа два спал, только на ходу, медленно соображал и в упор не видел на речной ряби поплавок. — Если только не очень рано. Но у меня нет удочки.

— Я тебе свою дам. У отца их штук пять.

До поляны добрались быстро. Не иначе, где-то свернули на мерцающую тропинку. Миха уже развёл костёр и деловито нарезал на круглом пне сало, отвлекаясь, только чтобы потыкать в огонь длинной палкой. Джек бренчал на гитаре.

Крис остановился напротив них и поздоровался:

— Привет.

Джек выпрямился и прекратил терзать струны.

— О, кто это приехал? Опять, что ли, родаки в Африку укатили?

Крис едва заметно скривился, он уже и забыл, какую разлапистую брехню пытался повесить на уши ребятам четыре года назад. В отличие от Михи и Зигоги, Джек сильно изменился. Стадию юности пролетел, видимо, на истребителе и сразу превратился в мужика с кустистыми бровями и хриплым басом. Судя по тёмным пятнам на подбородке и щеках, он уже начал бриться. Теперь, чтобы похвастаться бицепсом, ему не нужно было задирать рукав и напрягать руку.

Крис размыто ответил:

— Захотелось отдохнуть в деревне.

— Эту, что ли, потискать? Маугли? — Джек подмигнул кривым глазом. — А там до сих пор нечего тискать. Муравьиные титьки и коленки кузнечика.

Крис вспыхнул и сам же удивился, что так отреагировал на упоминание о Славке. Ещё больше ему не понравился тон и смысл скабрёзности. Он не ожидал от Джека шутки в духе пропавшего когда-то Димы.

Миха дорезал сало и воткнул в пень нож.

— Разбирайте. Потом будем картоху закатывать в угли.

Витёк сразу же схватил оструганную ветку, но несколько кусков сала заглотил так, не зажаривая и даже не жуя, только потом сел у огня.

— Я Кэтти видел у колодца, напрашивалась со мной к костру.

Миха встрепенулся.

— И чё? Придёт?

— Да ну, зачем? Будет строить из себя принцессу. При ней даже слово «жопа» нельзя сказать. А ты что, хотел, чтобы она пришла?

— Нет, конечно, — поспешно возразил Миха и даже фыркнул для наглядности, — нафиг она тут нужна. Другое дело Машук.

Джек прожевал сожжённый до черноты кусок хлеба, потянулся за тающими из-за близости огня ломтиками сала.

— Она сегодня приедет. Может, уже приехала. Я ж не дома. Если что, сама нас найдёт. Я матухе сказал, что мы будем на малой поляне.

Почти час жарили хлеб, откусывали от молодого зелёного лука и заедали горячим скворчащим салом. Крис ограничился хлебом, поглядывал на острый блестящий нож Михи с завистью. Свой «кроличий» он потерял где-то между переездами. Даже чтобы остругать ветку пришлось, просить «бабочку» у Зигоги. А в деревне нельзя без ножа, это как на Диком западе без револьвера.

Когда поползли сумерки, на поляну пришла Машук, со всеми поздоровалась по-мужски за руку. На Крисе взгляд задержала немного дольше и с наигранным изумлением округлила глаза.

— О, кто это в наших краях?

— Так ты тоже приезжая.

— Не сравнивай. Я почти местная, а тебя четыре года тут не было. — Она выхватила у брата ветку с недожаренным салом и сама ткнула её в огонь.

Крис осторожно и незаметно рассматривал Машу. Несмотря на просторную мальчишескую одежду, она больше не напоминала путевой костыль без изгибов. Под чёрной футболкой угадывалась грудь, которую она прятала, старательно сутулясь. Машка больше не вписывалась в их мужскую компанию, и Машуком её теперь сложно было обозвать. Настоящая девушка, только намеренно укрытая под слоями неженственной одежды.

Джек снова схватился за гитару. То, что он играет плохо, было понятно и без музыкального образования. Он никак не мог зажать струны по отдельности, мозолистыми пальцами пережимал сразу две, а то и три. И все аккорды звучали одинаково. В итоге он решил, что достаточно громко бренчать и постукивать по деке, в конце концов, другие и так не умеют.

Крис грыз пересушенный хлеб прямо с ветки, делал вид, что тоже ждёт печёную картошку, хотя есть её не собирался. Наслаждался таким простым, абсолютно не городским развлечением — посиделками у костра. От речки тянуло сыростью, и, если бы не тепло огня, Крис бы точно уже замёрз. Он зябко ёжился и придвигался к костру то одним, то другим боком. Лес шумел, покрикивал птичьими голосами и шелестел листвой. Когда раздавались шорохи, похожие на лёгкие шаги, Крис замирал, но не оборачивался. Ему все время чудилось, что где-то там, в чаще самшитов и дубов, обёрнутых в мшистые изумрудные шубы, бродит Славка. Спросить о ней он стеснялся, хотя Джек пару раз пошло о ней пошутил. Он вообще постоянно рассказывал что-то похабное и сам же хохотал над собственными нелепыми остротами.

В деревню возвращались все вместе. На перекрёстке остановились, всучили Витьку оставшуюся печёную картошку и разошлись. Крису было по пути с соседом, он шёл молча, рассеяно разглядывал первые вылупившиеся звезды, вслушивался в непривычные деревенские звуки. Витёк тоже молчал, сосредоточенно ел тёплую ещё картофелину, пачкая золой щеки.

У калитки он остановился, мрачно оглядел тёмные провалы окон своего пустого дома.

— Спокойной ночи.

Крис качнулся и неожиданно спросил:

— А Славка так и бродит в лесу одна?

— Что с ней сделается? Бродит. — Витёк хмыкнул и больше ничего не добавил.

Славка сразу поняла, что в лесу что-то изменилось. Ещё вчера уловила в песнях соек незнакомые переливы, а в дыхание леса вплелись новые звуки и ожидание. У ожидания был особый аромат, слегка горьковатый и смолянистый, как молодые шишки, и освежающе-кисловатый, как усики молодого винограда. Ночью она не могла уснуть, вскакивала к окну, проверяла, на месте ли новорождённая луна и столетний дуб с качелями.

А сейчас бежала по лесу, цепляясь длинным подолом платья за репейники и колючие колоски. Вчера мама потребовала порвать на тряпки один из её любимых сарафанов, назвала его бесстыжим, хотя подол прикрывал колени, а лиф не так уж и сильно порвался. Правда, ткань истончилась до марли и, пожалуй, местами просвечивала. Славка спрятала сарафан в своём логове — домике лесника. Он давно стоял заколоченный, и, несмотря на хорошо сохранившиеся стены и целую печь, в него никто не совался. Репутация у этого места была недобрая, Кристина пропала, а её отец умер от сердечного приступа, мало ли, что может случиться с желающими переночевать под крышей проклятого места. Но Славка точно знала: никакое оно не проклятое, и Зофья это подтвердила. Обычный деревянный домик, заброшенный суеверными старолисовцами. Правда, местоположение у него было необычное — на пересечении мерцающей и чёртовой тропок, из-за чего дорога к нему то удлинялась в несколько раз, то, наоборот, укорачивалась.

Старый замо́к Славка взломала, купила новый навесной. Один ключ спрятала на развалинах поместья на всякий случай, другой — носила на шее, продев кольцо в плетёную крапивную нитку. В своё логово она принесла новые поделки из пластилина. Но последнее время лепила в основном из глины, сюда же таскала перья для нового роуча, на этот раз чёрного.

На поляне с тлеющим кострищем она остановилась, обошла кучку потухших угольков, замерла в полушаге и задумчиво улыбнулась: Шинук здесь.

Славка дёрнулась в сторону деревни, потом отступила обратно. Она колебалась. Мама просила набрать осыпающегося яблоневого цвета в заброшенном саду и пустырника, пока луна ещё считалась растущей, а её тянуло к изломанной старой черешне, к дому-кладбищу кроликов, Уродов и младенцев. Но в этом жутком доме был Крис. Славка снова побежала. Летела, ловко перепрыгивая кочки и огибая поваленные деревья. На границе заброшенного помещичьего сада резко остановилась и свернула на тропку, ведущую к водопаду Гребень Мавки. Ещё издалека увидела светлую макушку Криса и ускорилась, не в силах сдержать безудержную радость.

Крис тоже её увидел, оглянулся и растерянно замер. А Славка, не останавливаясь, налетела на него и обняла, укутывая чёрным дымом волос.

— Ты приехал! — Она отстранилась, оглядела его серые глаза, спрятавшиеся за стёклами очков, и снова тесно прижалась. — Ты приехал.

Крис неловко улыбнулся.

— Привет.

Он не ожидал настолько радушного приёма.

Славка пригладила его торчащую светлую чёлку, отступила на шаг и уверенно заключила:

— Ты совсем не изменился.

— Да уж. Я, между прочим, догнал тебя в росте и больше не пухляк.

— Но не изменился. — Она схватила его за руку и потащила по тропинке. — Мне нужно в старый сад, пойдём со мной! Мама просила набрать цветков белого налива. А потом я покажу тебе логово.

Славка и себя не оценивала по внешности, по вещам понимала, что выросла, многие платья наконец-то стали ей впору, правда, только в длину, в ширину пока ещё сидели вкривь и вкось, не хватало объёмов. Славка справлялась с этой проблемой просто — завязывала пояс или носила как есть, в виде балахона. Волосы чаще всего скручивала жгутом и перевязывала вышитой тесьмой. Зофья заплетала ей косы и украшала перьями, но любая аккуратная причёска после бега по лесу превращалась в лохматое гнездо. Перед сном Зофья распутывала Славкины длинные пряди, вынимая из них следы приключений: листья, веточки, паутину и вездесущие перья. Славка обожала этот ритуал, за ласку, неспешную беседу и красочные истории, полные жути и волшебства.

В зеркало Славка смотрела редко, привыкла к своему отражению в глазах мамы. А там не было чумазой, лопоухой девчонки с острыми ключицами, лицо Зофьи светилось только любовью и восхищением.

Славка вела Криса по тропке, придерживая свободной рукой подол платья. Оглядываясь, объясняла:

— В этом году весна поздняя, «алебастровая пипка» ещё цветёт.

— Кто цветёт? — усмехнулся Крис.

Славка резко замерла.

— «Пипка», «белый налив» то есть, мама его так называет. У Старолисовых когда-то был сад, они сидр делали, сад давно запущен, тот ещё лес, яблоньки одичали, но цветут каждый год. Ещё нужно пустырник собрать.

— Погоди, я не успеваю за твоими планами.

Славка виновато улыбнулась. Она уже вписала Криса в своё лето и даже не спросила, надолго ли он в деревне и чем хочет заниматься. Вообще вела себя так, будто они только вчера расстались.

Старый сад начался неожиданно. Терпкий смолянистый аромат сменился сладким, почти приторным. Они ступили на белый снег облетающих лепестков и вошли в ряды яблонь — кривых старых и диких новых. Славка заткнула края подола за пояс и принялась обрывать цветки. Крис ей помогал. Набирая полные ладони, приносил Славке и клал в её платье. Она оттопыривала край и отклонялась назад, чтобы не стукнуться лбами. Молча и пристально наблюдала за ним, ловила каждую улыбку и движение. Крис приподнимал брови, взглядом спрашивая её, что она хочет сказать или спросить? Ждал объяснения такой внимательности или каких-то слов, но она качала головой. Не было у неё вопросов, просто хотелось на него смотреть.

Похлопав по раздувшемуся мягкому карману, Славка печально заключила:

— Не успеем в логово.

— Что за логово?

— Домик лесника. Это теперь моё логово.

Крис задумался.

— Давай завтра. Я знаю, где это. Найду.

Славка улыбнулась и, как обычно, не прощаясь, ушла. На границе сада бросила взгляд через плечо и убежала. До конца дня, чем бы она сегодня ни занималась, всё время вспоминала Криса. Блестящие стёклышки, ворующие остроту его серебристого взгляда, выгоревшие добела пряди и острые костяшки на его тонких запястьях. Зофья сразу заметила рассеянность Славки. Расчёсывая волосы, вынула из прядей сморщенные белые лепестки и заглянула в её лицо.

— Ты сияешь.

— Сияю, — легко согласилась Славка, ей казалось, её радость видно на всю Старолисовскую, может, даже на луне и в самом глубоком и загадочном пласте сновидений.

— И летишь.

— Лечу, мам.

Зофья провела редким гребнем по густым волосам, вынула ощетинившийся колосок и клочок паутины.

— Не страшно?

— С ветром не страшно, — Славка перехватила руку Зофьи с расчёской и поцеловала в ладонь. — Радостно, мам.

Славка с трудом дождалась ночи. Едва дрёма склеила веки, она ринулась на поиски чужих снов. Первым попался кошмар Машки. Его не пришлось даже поднимать на поверхность. Её страх, огромный и тяжёлый, словно царь-колокол, занимал все слои подсознания, насытил сон кисловатым запахом мокрых тряпок, разукрасив в оттенки чёрного. Машка откромсала сначала волосы, превратив голову в ободранный чертополох, потом принялась отрезать грудь. С первой справилась быстро, вторую отпилила до самых рёбер и случайно вскрыла грудную клетку. Пришлось заталкивать обратно выпавшее оттуда пульсирующее сердце. Славка смотрела на её окровавленные руки и какую-то механическую старательность. Машку не страшила разверстая грудь, её страшила собственная женственность. Она боялась быть девочкой. Боялась и делала всё, чтобы избавиться от признаков пола.

Славка обошла её по кругу и, наконец, нащупала тонкий ручеёк страха. Исток его находился в больничной палате, где лежала мама Машки. Лысая, худая и безгрудая. Славка не знала, что делать с таким страхом, он был слишком острый и обыденный, слишком взрослый.

Она вышла из сна Маши и нащупала тонкую сиреневую дорожку, ведущую в подсознание Криса. Декорации растворились, словно акварельная картина, на которую плеснули водой, выступили детали непривычной обстановки: город, шумная улица и Крис, делящий красивую куклу с другим парнем.

— Это моя Алина! — он потянул куклу на себя, едва не оторвал ногу.

— Нет. Моя! — возмутился светловолосый парень с кошачьим лицом и тоже дёрнул в свою сторону.

Славка молча наблюдала, как они делят игрушку, осыпая друг друга оскорблениями. Щёлкнула пальцами, и Алина порвалась ровно посередине. Кукла была пластиковая, а кишки из неё выпали самые настоящие: сизые и тёплые. Славка мстительно скривилась и выпрыгнула из сна. Вернулась в свой собственный, но никак не могла забыть куклу. Что ещё за Алина? И почему Крис ссорился из-за неё с другом? Колкая жгучая ревность затопила по самую макушку, Славка попыталась её утихомирить. Эмоции в снах ощущались гротескно и слишком остро, их ни в коем случае нельзя было подкармливать и выпускать на волю.

Домик лесника мало походил на логово, но Славке нравилось так его называть. Даже для снов она выбрала его якорем и, если вдруг тонула в чужих вязких кошмарах, всегда возвращалась туда и выплывала в реальность практически без последствий. Внутри он выглядел почти уютно: ни паутины, ни затхлости. Мебели, правда, не было. Славка притащила покрывало, немного посуды и связку дров. Топила печь пару раз, зимой, но по деревне потом поползли слухи, что Мёртвая дева вызвала из небытия своего отца. Мельник даже надумал взломать дверь топором и предлагал спалить «рассадник нечисти».

Четыре года назад Крис видел домик только снаружи, теперь же рассмотрел изнутри. Славка похвасталась им, будто сама рубила для него бревна, и снова потащила на улицу. Крис наблюдал за ней с обострённым удивлением и немного замешательством. Славка выглядела непривычно смешливой и радостной, постоянно заливалась громким смехом и улыбалась так, что и у него вскоре заболели щёки. Своей необузданной радостью она напоминала щенка с дурацкой кличкой Урод. Никак не лепилось к нему новое прозвище. Крис вскоре заметил, что мысленно называет собаку то так, то так.

Рядом со Славкой Крис чувствовал себя неловко. Он считал, что нельзя так откровенно демонстрировать свои эмоции, вообще, хорошо бы ей быть сдержаннее и тише. И при этом ему нравилось на неё смотреть. Она выросла, но, видимо, сама не понимала, насколько сильно изменилась. Славка увлечённо месила бурую глину для новых фигурок, сидела прямо на траве, задрав до бёдер платье и скрестив ноги. Правую голень пересекал розоватый шрам, коленки пестрели синяками и свежими царапинами. Широкие рукава то и дело сползали по плечам, оголяя ключицы, она отбрасывала волосы назад, дула на лёгкие пряди у висков и продолжала месить склизкую грязь. Крис строгал палку одолженным у Славки ножиком. Строгал без цели, его увлёк сам процесс. Тонкие ленты древесины заворачивались в кудрявые завитки и падали на землю у его ног, солнце искало прорехи в густой листве и бессовестно подсматривало за ними. А Крис занимался абсолютно бесполезным делом и поглядывал на смешливую Славку. Большую часть времени они молчали, будто оба плели крапивные рубашки и сами избрали немоту, как плату за чудо.

Славка потянулась вперёд, взяла ведёрко с водой и плеснула в месиво. Постучала по дну и отбросила в сторону.

— Вода закончилась.

Крис привстал:

— Принести?

— Не надо. На Чичетсоха как раз хватит.

— Новенький кошмарик?

Славка смахнула с лица длинную прядь, случайно испачкала лоб жидкой глиной.

— Ага.

— Всё равно нужно будет за водой идти. Ты вся измазалась.

Он придвинулся к Славке, аккуратно убрал висящие прямо над глиняным месивом волосы и перекинул за её спину, короткие пряди заправил за уши, в который раз отметив, что ему нравится её лопоухость. Вроде недостаток, который даже исправляют хирурги, но он не мог представить Славку без этих трогательно оттопыренных розовых ушей.

Рукава снова поползли по её худым плечам, Крис невольно опустил взгляд и увидел в широком вороте грудь Славки. Никаких выдающихся объёмов, конечно же, не было, бюст едва наметился, и всё же это была обнажённая грудь. Не абы кого, а Славки. Крис отклонился, снова вернулся на своё место и с преувеличенным вниманием продолжил строгать палку. В голове вертелись слова Джека, мерзкие, пошлые и обидные, но Крис никак не мог их выбросить из головы, как и то, что случайно увидел. Он снова посмотрел на Славку. На её голые колени в синяках и едва выпирающую сквозь ткань грудь. Поймал себя на остром желании снова заправить её волосы за уши и заглянуть в оттопырившийся вырез платья.

Славка лепила фигурку быстро и ловко, широко улыбалась, замирала, подставив лицо солнцу, и не видела, как скользил по ней пристальный взгляд. Закончив лепить новый кошмарик, она опустила на траву существо, отдалённо напоминающее жука-носорога, и неожиданно спросила:

— Я красивая, да? Мама говорит, я красивая.

Крис растерялся, будто Славка только что прочитала его мысли и поймала с поличным, но сказал правду:

— Конечно, красивая.

— Красивее её? — она едва не сказала «красивее Алины».

— Кого? — не понял Крис.

— Ну, других.

— Тебя тяжело сравнивать.

Славка резко встала и растопырила грязные пальцы.

— Пойдём отмываться.

У родника за домиком Славка вымыла руки и лицо, а Крис напился воды и недоумённо пробормотал:

— Я думал, вода безвкусная. А эта солоноватая.

Славка сложила ладони лодочкой и тоже наклонилась. Сделав несколько глотков, подняла взгляд.

— Потому что это слёзы. Этот родник впадает в Капиляпу там, где Волосы утопленницы. Это она плачет.

— И кто её утопил?

Славка на несколько секунд задумалась.

— Она сама. От несчастной любви.

— Как Мёртвая дева?

— Про деву не знаю, мама точно знает. Но даже мне не рассказывает.

Когда они вернулись на поляну перед домиком, Славка повернулась к лесу и замерла. Крис проследил за направлением её взгляда и сощурился. С холма хорошо просматривались развалины поместья, но к этому виду он уже привык. Сейчас его удивило другое: среди обломанных, торчащих из пышной зелени стен бродили мужчины. Они водили металлоискателями над землёй, наклонялись и что-то ковыряли.

— Копатели?

— Опять ищут Старолисовские сокровища, — прошептала Славка, будто они могли её услышать.

— Со времён пожара уже больше ста лет прошло. Что там искать? Всё что можно давно нашли.

Славка нахмурила густые брови.

— И всё равно находят и растаскивают проклятие.

Крис несколько минут наблюдал за копателями.

— Ты серьёзно? Миха тоже постоянно говорит о проклятых драгоценностях, но я так и не понял, как оно работает?

— Оно срабатывает в строгой последовательности. Первый слепнет, второй глохнет, третий немеет, а четвёртый умирает.

— Это жутко звучит.

Позже Крис узнал, что выглядит это ещё жутче. С Витьком они тайком ходили к местному самогонщику Водовозову, там частенько проводили свои вечера Проклятые. Упившись до зелёных бесов, они садились на скамейку под цветущей липой и начинали петь. Один не попадал в такт, второй вообще беззвучно разевал рот, пел только слепой, но и у него голос звучал как карканье охрипшей вороны. А четвёртый утонул вместе с украденными ножами в холодной и мутной Капиляпе.

Крис бы и не вспомнил про копателей, если бы на следующий день в магазине не услышал беседу Поликарповны и смотрителя музея. Искатели сокровищ всё-таки что-то накопали, правда, далеко не уехали. Машина слетела с моста, ведущего в Старолисовскую, и тихая размеренная жизнь в деревне закипела свежими слухами.

Поликарповна загибала пальцы и азартно подсчитывала.

— Один должен был умереть.

— Пока все живы. Есть слепой и глухой…

— Но должен быть мёртвый. Тот, который слепой, сейчас в коме.

Домовой тоже задумался. Покопавшись в памяти, уверенно заключил:

— Значит, помрёт. Предыдущий проклятый был немой, потом долго никто не приезжал, проклятие затихло, и вот эти идиоты снова объявились. После немого идёт мёртвый.

Поликарповна бросила взгляд на продавца.

— Полкило ирисок и сахару столько же.

— У нас фасовка по килограмму.

— А ты взвесь! — И снова повернулась к Домовому: — Может, кто-то упёр проклятую бирюльку и помер далеко от развалин. Тогда по новой пойдёт и следующий будет немой.

Домовой треснул по прилавку так, что Крис подпрыгнул, и воскликнул:

— Не пойдёт! Я не пущу!

Чем закончилась беседа. Крис не узнал. Ушёл домой. Но в деревне ещё долго обсуждали улетевшую с моста машину и проснувшееся проклятие старолисовских драгоценностей. Слепой так и не умер, наоборот, пошёл на поправку, но не прозрел.

К концу июня Урод сменил четыре галстука. Ошейники он перетирал в клочья и скакал по двору шальным игривым дураком, топтал клубнику и бросался на клетки с нутриями. А вот галстуки из неубиваемого полиэстера держались дольше. Крис понятия не имел, где их баба Люба берёт в таком количестве, но они не заканчивались. Когда галстук измочаливался до такого состояния, что его уже нельзя было использовать, появлялся новый. Крис привязывал собаку и втихаря избавлялся от последствий его неуёмной энергии, иногда брал вину на себя, лишь бы снять подозрения с Вадика-Урода.

Постепенно Крис перестал вспоминать Алину, а потом и Вадима. Точнее, вспоминал, но без злости. Как и четыре года назад, он почти всё время проводил в компании Славки, только теперь они чаще всего встречались в логове и уже потом придумывали себе приключения. Купались в речке прямо в одежде, дремали на поляне у кривой наклонной ивы, собирали травы и вместе лепили из глины кособокую посуду. Славка всё так же ходила на кладбище и убирала чужие могилки, разносила свежие цветы и выдёргивала бурьян. Крис сначала посмеивался и даже пытался её отговорить от этого странного развлечения, но в итоге присоединился.

Казалось, всё было как в их первое лето, но только смотрели друг на друга они по-другому. Приглядывались, прислушивались и принюхивались. Славка бурно на всё реагировала и неуместно смеялась, вскакивала, вскрикивала и полыхала эмоциями. А Крис, наоборот, временами словно застывал и даже переставал моргать. Но при этом молчали они одинаково громко и уютно.

С Витьком Крис виделся почти каждый день. Поначалу злился на Миху, который постоянно эксплуатировал бедного Зигогу. То звал его в поле, то на мельницу, то душить голубей для курника. Но потом понял, что Михина семья таким замысловатым способом заманивает Витька на обеды и ужины, при этом, не особенно нагружая работой. Они присматривали за ним и подкармливали. Так же делали родители Джека, но Витёк охотнее ходил к Михе. Крис тоже включился в этот марафон и взял на себя завтраки. Баба Люба готовила мало и не очень вкусно. Но в холодильнике всегда были яйца, молоко и хлеб. Каждое утро, как только она уходила на работу, они с Витьком готовили завтрак из трёх ингредиентов. В итоге к концу месяца знали десять блюд из деревенского набора.

Для Криса отец Витька был такой же местной легендой, как Мёртвая дева. Он его не видел и не верил в его существование. Пока однажды не столкнулся в соседском дворе с незнакомым хмурым мужиком. Выходит, отец всё-таки был, но пропадал в Абинске, словно забыл, что у него есть сын. Он забил холодильник продуктами, наловил рыбы у третьего моста, а в понедельник снова растворился в воздухе, будто его и не было.

Ближе к концу июня Крис увидел кое-что пострашнее ошкуренных кроликов и желтозубых нутрий. Витёк уговорил его пробраться на «зады» к Джеку и подглядеть на забой коровы. Они засели в кустах смородины, Витёк шёпотом рассказывал, чего ожидать, для него это был не первый сеанс, но ему очень хотелось посмотреть на реакцию городского и брезгливого Кристиана. Однако тот не порадовал громкими эмоциями. Как обычно в состоянии удивления, он замер и затих, смотрел на кровавое зрелище распахнутыми глазами, но молча. Больше всего его поразил Джек, с размеренной и хладнокровной точностью бьющий кувалдой по голове коровы. Не было в его взгляде особенной кровожадности или удовольствия, скорее усталость и безразличие. Наверное, с таким же выражением он пропалывал картошку или рубил дрова. И в этом равнодушии тоже крылось что-то жуткое. Когда начали разделывать тушу, Крис наконец встряхнулся и досмотрел уже с ожидаемой гадливостью. Он слышал, как отец Джека шпыняет того, заставляя двигаться быстрее, матерится, что тот лезет под руку и мешается. Это было странно: наблюдать, как огромный Джек у кого-то путается под ногами. Это вообще возможно? Разве, что у своего ещё более огромного отца.

После забоя Крис поглядывал на Джека с опаской и недоверием. Не мог понять, чем вызвана эта тревога. Славка, наверное, сумела бы это объяснить. При всей своей кипучей восторженности и эмоциональности она тонко чувствовала людей и видела их если не насквозь, то очень глубоко. Крис до сих пор удивлялся, когда она рассказывала ему о деревенских такое, что в принципе могли знать только очень близкие люди, при этом добавляя: «Я все про всех знаю. Боишься меня?»

Но говорить с ней о Джеке он бы не рискнул. Антипатия была у них обоюдной. Джек постоянно шутил о девчонках, чаще всего очень пошло и очень детально, с такими похабными подробностями, о которых Крису даже многоопытный Вадим не рассказывал. Джеку явно доставляло удовольствие шокировать своими познаниями. А Славка занимала особое место в его остротах. Он строил предположения, какой цвет у её сосков, многозначительно намекал на её пышную гриву и тут же озвучивал эти мысли. Но больше всего он любил фантазировать о позах, в каких лучше всего задирать на ней платье. Крис бесился, но обрывал его не сразу. Было в этом какое-то извращённое удовольствие — обсуждать Славку и вспоминать, как он сам заглянул в вырез её платья. Старательно спрятав постыдное возбуждение, он всё-таки прерывал Джека, и тот временно замолкал, порой переключался на Катьку или других девушек постарше, но постоянно возвращался к Маугли. Крис начал подозревать, что он в неё влюблён. По-другому объяснить его помешанность на Славке не получалось.

Славка же морщилась, стоило Крису упомянуть в разговоре Джека. Ни разу не вышла к костру и вообще практически не появлялась в деревне, он понял, что она избегает местных, а может, одного конкретного местного, помешанного на ней до извращённых фантазий.

Никогда ещё у Криса не было столько свободы. Папа постоянно контролировал, под предлогом ежевечерней беседы выпытывал подробности о друзьях и школе. Бабе Любе на него было плевать, она каждый день озвучивала новое несложное задание, но даже не проверяла, выполнил ли его Крис. А он выполнял. Днём кормил нутрий и менял им воду. Они постоянно купались в корытах или полоскали еду, поэтому вода пачкалась быстро, а грязную эти чистюли не пили. Когда поспела черешня, Крис её собрал, потом оборвал абрикосы. При этом косточки он выколупал и собрал в коробку из-под кофе, чтобы отдать Славке, пытался дрессировать Урода-Вадика, но тот ликующе бросался на него с вываленным языком и ничего не видел и не слышал. Понимал только одну команду: радоваться.

Но его свобода по сравнению с вольной жизнью Славки выглядела ущербной. Она бродила, где хотела и когда хотела, порой они задерживались в домике допоздна и даже зажигали свечи. Славка никогда не переживала, что мама будет её ругать. Иногда они ходили к поездам, смотрели на них и придумывали, куда вместе поедут.

— Давай запрыгнем на крышу! Прямо сейчас! Полетим в Теотиуакан.

— География не самый сильный твой предмет, — усмехнулся Крис.

Славка проводила поезд взглядом, обернулась к Крису и широко улыбнулась.

— Тогда давай поедем в Краснодар! — В принципе, для неё это было такое же далёкое место, как и руины древнего города в Мексике, но она знала, что там живёт Шинук.

Обычно к долине лотосов они ходили, минуя популярную у местных малую поляну. Славка скакала вприпрыжку, то убегая вперёд, то забираясь на дерево, дожидалась Криса, сидя на ветке. Иногда ему не удавалось разглядеть её, настолько хорошо она сливалась с лесом. Позволив ему пройти, она спрыгивала на траву и пугала, подкрадываясь сзади, или бросалась на спину, обхватив руками за шею.

Но в этот раз, соскочив с дерева, Славка громко воскликнула и сразу же осела на землю. Крис кинулся к ней и, опустившись на колени, взволнованно оглядел ноги.

— Стопу подвернула?

Славка вытянула вперёд босую грязную ногу, и он увидел причину.

— Гледичка?

— Гледичка, — подтвердила Славка.

Из её пятки торчал коричневый шип, обломанный у самого основания. Крис положил ногу Славки на своё колено, ласково погладил щиколотку и без предупреждения вынул иголку коварной гледичии. Славка ойкнула и дёрнула подбородком, указывая на край тропы.

— Там подорожник.

Крис потянулся вперёд, не выпуская её ногу, и оторвал полосатый лист. Приложив к ранке, чуть подержал и немного сдвинул в сторону. Снова выступила капля крови, и он вернул подорожник на место.

— Это потому, что ты бродишь босиком, — нравоучительно заметил он.

Славка оперлась на руки и отклонилась назад.

— Это потому, что гледичка обиделась на оленя. Он обещал, что вернётся к ней, она ждала, укуталась в колючки, чтобы буки и грабы её не тронули, а олень не пришёл. Так она и стоит злая, колючая и одинокая. А не потому, что я босая.

Крис усмехнулся.

— А как будет на языке индейцев босоногая?

Славка задумалась, подняла лицо вверх и долго рассматривала небесные кляксы в зелёной листве. Крис уже устал ждать ответ, но она уставилась на него своим немигающим взглядом и сказала:

— Шиатид.

— Прикольно звучит, Шиатид. Тебе нравится?

— Нравится, — она спрятала взгляд, но улыбку не сумела.

Крис встал, помог Славке подняться.

— Идти сможешь?

Она попробовала наступить на ногу, скривилась, но сказала уверенно:

— Смогу, — привстав на носочки, сделала несколько шагов. — Давай к долине лотосов, там моя лодка. Пока не стемнело, успеем посмотреть на кувшинки.

Уже на поляне Крис удивлённо оглядел жёлтые и белые цветки, дрейфующие по Капиляпе, и уточнил:

— Кувшинки? А почему тогда долина лотосов?

Славка села, одну ногу вытянула, а другую закинула на колено и оглядела повреждённую пятку. Потыкала в запёкшуюся ранку и удовлетворённо улыбнулась.

— Тут и лотосы есть, но они ещё не цветут. А кувшинки уже. Вот эти остроконечные цветочки они и есть, а лотосы розовые и на воде не плавают. Да и листья у них другие.

Крис оглядел часть заводи с цветущими кувшинками, действительно рассмотрел гладкие глянцевые бляшки. А вот торчащие над водой листья имели зубчатую кайму и матовую, словно присыпанную пылью поверхность, капли воды на мучнисто-пыльных листья блестели как драгоценные камни.

— Ты столько всего знаешь. Тебе точно нужно на биофак поступать.

— А ты куда будешь поступать?

Крис пожал плечами:

— Ещё не думал, — до расставания родителей он хотел стать кинологом или каскадёром, но мечты выцвели, и сейчас он не мог нащупать в себе хоть что-то определённое. За мыслями о разводе потянулись воспоминания о первом лете в Старолисовской. — Ты так и не сказала, зачем мы целыми днями обдирали крапиву?

Славка не удивилась вопросу.

— Я говорила: для пряжи. Хотела сплести рубашки братьям-лебедям.

— Серьёзно? Как у Андерсена? Я же несколько раз это говорил, а ты злилась.

Славка нащупала в траве камень и забросила в воду.

— Потому и злилась, что верила, будто все взаправду, а ты каждый раз рушил мою сказку. Я не играла, я там жила.

— Прости. Я нечаянно.

Снова замолчали. Какое-то время разглядывали тёмную воду Капиляпы и даже не заметили, как кувшинки попрятались в реке. Славка поднялась и пошла вдоль берега к вытянутой на пологий склон лодке. Когда она забралась внутрь, Крис толкнул лодку и в последний момент тоже в неё запрыгнул.

Славка хмыкнула:

— Уже поздно.

Крис не ответил, взялся за весла. На середине реки Славка остановила его руки и оглядела застывшую воду. В ней отражались пока ещё редкие звезды и большая розовая луна. Крис никак не мог привыкнуть, что в деревне ночь подкрадывается незаметно, а потом просто проглатывает день. Ни фонарей, ни светящихся вывесок, только мерцающие светлячки, зеленоватые гнилушки и яркие звезды.

Славка развернула весла вдоль бортов и сползла на дно лодки. Потянула Криса за футболку, заставляя лечь рядом. Он кое-как уместился на жёсткой поверхности и вытянул ноги поверх скамейки. Она не объяснила, но он понял, что она показывает ему ночное небо.

Вытянув руку, она указывала пальцем то на одну, то на другую звезду, будто касаясь их. Луну погладила ладонью и снова растопырила пальцы. Крис тоже поднял руку, сделал вид, что хватает звезду, а потом отпускает на волю. Славка резко вдохнула и затаилась, выдохнула, когда он освободил звезду.

— Смотри, Чишига.

— Кто?

Славка взяла руку Криса и, оттопырив его указательный палец, направила на ту часть неба, где из звёзд вырисовывался неровный крест.

— Чишига.

— А, лебедь, — вспомнил Крис официальное название созвездия, теперь он взял Славку за запястье и указал её рукой на большую медведицу. — Это кто?

— Бааххаджи.

Он вздохнул и отпустил её руку.

— Всё, больше я не помню. Где-то есть Кассиопея, но не знаю, видно ли её в июне.

Славка придвинулась ближе, легла головой на его плечо и обхватила поперёк груди. Пышные волосы защекотали его подбородок и щёку, но он не отклонился и не обнял в ответ. За этот месяц она обнимала его бессчётное число раз, дурачась, запрыгивала на спину, поправляла его взъерошенную чёлку и разглаживала пальцем складку между бровей. Она постоянно его касалась, даже в обычных разговорах, будто таким образом доносила то, что не могла вложить в слова. Она всегда первая брала его за руку и даже целовала в щёку. Но именно сейчас Крис почувствовал в её прикосновении нежность и острую нужду в ответной ласке. Он растерялся и начал болтать громче и быстрее:

— А луна какая, смотри? Почему она розовая? Румяная шайба. И звёзд рядом с ней почти нет…

Он говорил без остановки, о звёздах, о небе, о кувшинках и о беспородном щенке бабы Любы. Славка молчала и дышала ровно, он даже решил, что она уснула, и тихонько позвал:

— Шиатид?

Она не откликнулась, но он почувствовал, что она улыбнулась и придвинулась ближе, касаясь губами его плеча, попросила:

— Скажи ещё раз.

— Шиатид, — послушно повторил Крис.

— И ты Шиатид.

— Я же вроде Шинук?

— А точно, — легко согласилась Славка. — Шинук.