Босоногая команда

– Кто там? – спросил он тревожно.

– Человек добрый, спасите! – тихонько прохрипел мужской голос.

– Да кто ты? – допрашивал Кравченко, не открывая калитку.

– Вы меня знаете, я техник участка пути, бежал с бронепоезда... Пустите скорее!

– А я тут при чем? Иди, куда знаешь!

– Мне надо скрыться! – что есть силы шептал техник.

– Скрывайся, где хочешь, а я с большевиками-антихристами не связываюсь, будь они трижды прокляты! – яростно проговорил Кравченко.

– Ну, пустите хоть до утра, меня ищут, я истекаю кровью!

Кравченко открыл калитку. Техник рухнул во двор и застонал.

– Искалечили меня, мерзавцы-

Кравченко помог технику подняться и усадил его на заваленку.

– Как же тебе удалось бежать? Ведь оттуда не возвращаются...

Техник рассказал историю побега... Будто ночью его повели в поселок на очную ставку с каким-то железнодорожником. Пока стучали в дверь квартиры, он с высокого крыльца бросился на забор, перемахнул в чужой огород. Японцы думали, что арестованный успел убежать далеко, искали его в дальних дворах и переулках. Помогла темнота...

– Худо твое дело, парень, пропадешь ты теперь, – сказал Кравченко, – но я что-нибудь придумаю!

– Ради всего святого, я буду вам век благодарен! – лепетал техник.

Кравченко спрятал провокатора в стайке, где ночевала корова, и крепко задвинул снаружи деревянный засов. Через полчаса он был в контрразведке.

– И, подумайте, какая скотина, просит приютить! Да я большевистскую мразь и близко к себе не подпущу! А приютил я его добре, он теперь от вас не уйдет! – рассказывал Кравченко.

– Молодец, кондуктор! – притворно восхищался поручик. – Мы его сейчас же заберем, а для вас я буду хлопотать перед атаманом награду.

– Зачем награда, – вертел Кравченко в руках фуражку. – Мы для своей власти ничего не пожалеем...

Уже белел восток, над рекой плыл густой туман. Во двор Кравченко пришли офицер и два японских солдата. Когда техника вывели из стайки, Кравченко плюнул ему в лицо.

– Попался, голубчик!

Техник разразился бранью.

– Предатель! Иуда! Погоди, вот придут наши!..

– Иди, иди! – разгорячился старый Кравченко. – Будешь знать, как с большевиками связываться!

Техника увели, а Кравченко призадумался у ворот: «Значит, прямых улик против меня нет, но ищут ниточку, нельзя ли ухватиться. Зарубим себе это на носу...»

Утром Усатый сообщил, что техник и в поселке Гора стучался к одному мастеровому депо, но там ему намяли бока.

Следующая ночь принесла несчастье...

Сергей Фролов, ни с кем не советуясь, решил отомстить карателям за смерть дяди Фили.

Он где-то достал пироксилиновую шашку подполз к бронепоезду и бросил ее под колеса паровоза. Смельчак не понимал, что пироксилиновая шашка для бронепоезда – все равно что дробинка для слона. Часовой вскинул винтовку, и юноша упал на рельсы с простреленной грудью.

Утром на этом месте нашли разбитые очки и пятна крови.

Сразу двух бойцов проглотила пасть контрреволюции. Костя спрятался на сеновале, чтобы никто не видел, как он плачет. Перед глазами его стоял, как живой, дядя Филя в старой солдатской фуражке, в запачканной мазутом гимнастерке. Карие глаза внимательно смотрели на Костю. На чисто выбритом лице играла улыбка. Шевелились закопченные дымом усы. Косте слышался мягкий голос его. А Сережа Фролов! Костя только недавно узнал, что он с малых лет остался без родителей, жил у тетки-фельдшерицы, хорошо учился. Ведь только вчера утром встречались они у моста. Закинули удочки, лежали на горячем песке. Сергей снял очки. Глаза у него голубые-голубые. И волосы светлые спадают на лоб... «Запомни, Костя, новую частушку»... Частушка отпечатана и сегодня разошлась по поселку... Костя смахнул слезы, спустился по лестнице во двор. Надо было идти к Кузе и Проньке. Отец велел перенести гектограф из бани на свой сеновал.

В ушах звучал голос Сергея:

Картошка цветет

Колокольчиком.

Партизан недалеко –

За бугорчиком...

Глава тридцать третья

БУДЕТ СУД!

Вот так новость! Приехали американцы! Ребятишки сбежались на станцию смотреть заокеанских солдат. Многие школьники знали, что в Забайкалье есть части американской армии, но на своей станции таких гостей еще не видали. Американцы располагались ближе к Байкалу– в Верхнеудинске и в окружающих этот город районах. Из тех мест, должно быть, и прикатил большегрузный товарный вагон, в котором прибыли высшие и низшие американские чины. Высшие ушли в японский штаб на какие-то переговоры. Зачем они приехали? Думают помогать атаману Семенову и японцам бороться с партизанами или сами хотят просить помощи? Их ведь тоже часто беспокоят люди из тайги.

У вагона несколько сухопарых американских солдат играли в мяч, перебрасывая его друг другу одной рукой. На них глазела изрядная толпа мальчишек и девчонок.

Костя, Кузя и Пронька пришли вместе, Индеец был уже тут и успел научиться просить по-английски жевательную резинку. Усердно работая челюстями, он показал товарищам тоненькую, в два пальца шириной, серую пластинку, упакованную в красивую бумажку.

– Сера у них неважная! – давал он оценку американской подачке. – Возьмешь в рот – будто сладко, а потом – как трава. Наша сера из лиственничной смолы вкуснее. Ее можно долго жевать!

Зареченцы попробовали резинку, поспорили между собой, в какую игру играют американцы, а больше и смотреть было не на что: солдаты ничего из себя не представляли. Правда, на голове они носили какие-то ермолки в виде пирожков, штаны у них были короткие – выше колен, а на ногах ботинки с чулками, но то ли еще видывали ребята за это время!

Индеец хотел попросить еще резинки, но Костя запротестовал.

– Идемте домой!

Пронька зашептал Косте на ухо:

– Им бы листовочку подбросить, есть у меня одна.

Костя обошел вагон. С другой стороны никого не было, окна оказались открытыми. Вернулся к Проньке: «Заверни камешек в листок и брось, как раз на постель угодишь». Пронька так и сделал.

Пошли домой. Виднелась Теребиловка, а дальше – Заречье. Маленькие зеленые садики. Высокие одноногие журавли-колодцы. Белые трубы на избах. Все это, залитое солнцем, казалось Косте картинкой из журнала «Жизнь»...

– Костя, а по-русски американцы умеют читать? – спросил Пронька.

– Слово «картошка» им переведут, а «партизан» они хорошо знают! Пусть читают последний подарочек Сергея Фролова!

Кузя заговорил задумчиво:

– Чудно получается! Учим мы географию. Учитель рассказывает про далекие жаркие страны и про чужие народы всякие. А они, иностранцы-то, прямо у нас на ладошке. Смотри их, сколько хочешь, как за границей!

Кузя начал загибать пальцы на руках.

– Пленных немцев видели? Видели! Раз! Австрийцев– два! Сербов – это три! Китайская рота красногвардейцев с прииска на станцию приходила. Четыре! Пятые будут чехи – с осени прошлого года до поздней весны шли их эшелоны. Японцы сейчас у нас – вот вам шесть. Насмотрелись на них – аригато, спасибо! Теперь вот американцы, – Кузя загнул седьмой палец.

– А про мадьяров забыл? – подсказал Индеец, выплевывая американскую жвачку.

Кузя ухватился за восьмой палец.

– Правда! И мадьяров видели.

Остановившись, Кузя потер переносицу.

– А из какой страны они, эти мадьяры?

– Ясно, из какой! Из Мадьярии! – уверенно разъяснил Индеец. Ребята засмеялись. Костя надвинул ему на глаза картуз с поломанным козырьком.

– А вы разве Австро-Венгрию не проходили? Забыл уже? Оттуда они, мадьяры. Говорят, храбрые – прямо жуть!

На мосту встретили бледную после болезни Веру – она недавно поднялась с постели.

– Костя, тебя Тимофей Ефимович ищет и Леньку Индейца тоже!

* * *

Конфорка готовила для контрразведки список неблагонадежных железнодорожников. Писарь назвал Усатому день представления этого списка. Решено было Конфорку незаметно убрать. От Матроса в поселок пришел партизан. В Теребиловке, поблизости от дома, в котором жила Конфорка, приготовили квартиру для встречи с ней. Кравченко крепко задумался: как заманить туда купеческую дочь, чтобы не вызвать подозрений у контрразведки? Тут-то он и припомнил историю с белой шапочкой Веры Горяевой. «Пожалуй, вариант подходящий». Другие подпольщики одобрили его. Вот тогда и потребовались Костя с Индейцем...

Ленька должен был ждать, когда из дома с желтыми ставнями выйдет Конфорка. С утра он пошел в Теребиловку.

Как трудно все-таки ждать! Время не идет, а ползет. Ленька сидел на обрывистом берегу – улица глядела на реку, – побросал в воду камни, дважды прошелся по улице, на углу помог ребятишкам привязать консервную банку к хвосту собаки, а Конфорка все не выходила. Ленька присел на камень у дороги и смотрел на противоположный берег.

Вон Костя ходит с удочкой от моста до переката, он тоже выполняет назначенное дело, ему с той стороны все видно, и если что случится с Индейцем – сообщит отцу...

Но вот наконец-то хлопнула калитка, и Конфорка вышла с вязаным ридикюлем в руке.

Ленька смело пошел ей навстречу, снял с головы помятый картуз.

– Здравствуйте, тетенька!.

– Здравствуй! – Конфорка остановилась. – Что тебе?

– Я вас с утра дожидаюсь... Мамка давно мне говорит: «Ты бы сходил к той тетеньке, может, ей шапочка вот как нужна!».

Ленька провел сломанным козырьком по горлу.

– Какая шапочка? Что ты мелешь?

– А помните... тогда около моста вы у девочек спрашивали, чья белая шапочка с голубой лентой?..

– Постой-постой! – Конфорка оглядела Леньку. – Так это ты?

Она поспешно спрятала за спину ридикюль.

– Теперь я тебя узнала! Зачем ты тогда убежал?

– Фулиганство – и все! Ох, и попало мне от мамки, зачем чужую шапку принес!

Кошачьи глаза у Конфорки забегали.

– Где же та шапочка?

– Да дома у нас на гвозде висит! Я бы раньше ее отдал, да вас не шибко запомнил. А на днях мы в Теребиловку переехали, я увидел вас на этой улице и дом ваш знаю.

– Какой ты славный мальчуган! – нагнулась к Леньке слащаво-ласковая Конфорка. – Где же ты живешь?

– А вот, совсем близко! – Ленька указал на маленькую избушку с покосившимися воротами. – Мы с мамкой снимаем комнату у кочегара водокачки.

– Пойдем к твоей маме! – заторопилась Конфорка.

Она прекрасно понимала: стоит найти белую шапочку с голубой лентой, и контрразведка узнает, кто связан с подпольщиками, с партизанским отрядом.

В полутемных сенях избушки кто-то схватил Конфорку за руки и заломил их назад. Не успела она крикнуть, как в рот ее затолкали тряпку, а руки стянули ремнем. В таком виде и ввели ее в комнату с оконцем во двор.

– Садитесь! – сказал сухощавый мужчина. И лицо и голос его показались Конфорке знакомыми. У дверей стоял здоровяк в кондукторском форменном казакине. Сухощавый раскрыл ридикюль, вытащил список и прочитал его. Конфорка ерзнула, вспомнила: это стрелочник Капустин, когда-то он служил в батраках у ее отца... Его искали осенью. Он задержал на разъезде первый эшелон белочехов. Как бы угадывая ее мысли, Капустин сказал:

– А я вас тоже узнал – по бородавке на правой щеке. Тогда вы совсем были девчонкой...

Конфорка попыталась подняться, но человек в казакине крепко держал ее за плечи. Сухопарый вдруг вскипел:

– Списочек!.. Много крови захотела, много денег! Хватит с тебя дяди Фили! Повезем в лес, на партизанский суд!

Глава тридцать четвертая

ВИХРИ ВРАЖДЕБНЫЕ

Утро было пасмурное. Косматые темные тучи сначала бежали над горами, потом нахлынули на все небо и закрыли его. В поселок ворвался ветер. Вот он подхватил на улицах пыль и закружил ее столбом. Наверное, будет дождь...

По дороге к каменному карьеру быстро катилась небольшая тележка. Везла ее худенькая девочка с белыми косичками. На тележке сидел мальчуган с темным скуластым лицом. Это был Витька. Он взмахивал рукой, как будто держал в ней бич, и слегка покрикивал на девочку, изображавшую лошадь:

– Нн-о! Нн-о, ленивая!

На коленях Витька держал завязанную в платок миску.

Едва тележка свернула в сторону прилепившихся у подножья горы построек, как из-за молодых сосенок вышел японский солдат с винтовкой.

– Руски, нерьзя!

– Везем обед!

Девочка бросила веревку и принялась представлять человека за едой: хлебала воображаемой ложкой воображаемую похлебку. Японец понял, засмеялся и что-то крикнул другому часовому...

В двух-трех саженях от обнесенного дощатым забором склада детей остановил маленького роста солдат. Жестом он показал, что седок должен слезть с тележки. Витька, глядя исподлобья на японца, нехотя спрыгнул на землю, не выпуская из руки платок с миской. Другой он поддерживал штанишки. Часовой обошел тележку, зачем-то пнул ее и вдруг сдернул с головы мальчика фуражку; на дорогу посыпались пустая катушка, медная винтовочная гильза и бутылочная пробка с воткнутым в нее рыболовным крючком. Витька обиженно взглянул на солдата, поставил на тележку миску и стал собирать свои сокровища. Японец сел на тележку, зажал между ног винтовку и бесцеремонно полез в миску. Он вытащил малосольный огурец, откусил половину, захрумкал, прищурив от удовольствия глаза.

– Руски харасё! – сказал он, прожевав огурец. – Иди!

Но дворе ребят встретил пожилой, немного сутулый рабочий с маленькой бородкой, весь осыпанный серой каменной пылью. Девочка подала ему миску.

– Вот ваша тетя прислала и велела спросить, когда можно еще приехать.

Рабочий присел на перевернутый ящик, достал из-за голенища потрепанную записную книжку и, развернув ее, начал что-то писать обломком карандаша. Девочка и мальчик сидели на тележке спиной к нему, разглядывали изуродованные взрывами скалы. Рабочий вырвал исписанный листок, свернул его узкой полоской, распустил одну из девочкиных косичек и вплел в нее бумажку, туго затянув ленточкой. Вера сидела, не обращая на это внимания, и смешила Витьку, чтобы он не заметил, что делает рабочий.

Когда ребятишки выкатили со двора тележку, японец снова обошел ее, заглянул в опорожненную миску, пощупал на голове мальчугана фуражку, огладил его бока, строго посмотрел на девочку и неожиданно засмеялся, блеснув двумя золотыми зубами.

– Руски харасё!

Витька нахально потребовал у солдата:

– Зинта кудасай!

Японец достал из кармана блестящую коробочку, вытряс на ладонь мальчика несколько розовых горошинок, потом протянул коробку девочке.

– Не надо! Аригато! – поблагодарила она солдата, впряглась в тележку, на которой уже сидел Витька. Он плутовато, как закадычному дружку, подмигнул японцу и закричал:

– Нн-о! Поехали! Пошевеливай ногами!

Часовой смеялся им вслед...

Усатый и руководимые им двойки подпольщиков ломали головы над тем, как избавиться от серо-грязного зловещего бронепоезда. Все сходились на одном – разбирать пути нет особого смысла: броневик хоть и сойдет с рельсов, но останется целым и скоро снова будет продолжать свое черное дело. Его надо уничтожить, чтобы показать нарастающую силу партизан. Но где взять взрывчатку? На днях возобновили работы на каменном карьере... Склад взрывчатки охраняли японцы. Они тщательно обыскивали рабочих, вынести из карьера никто ничего не мог. Был единственный выход – налет. Для этого требовалось выбрать удобное время, конечно, лучше днем, когда у склада стояло меньше часовых. В карьере работали свои люди, которые могли дать весточку партизанам. Появление в карьере взрослых вызвало бы у японцев подозрение. Вот старый Кравченко и послал ребятишек с миской...

В доставленной Верой записке сообщалось, что динамит перевезен с центрального склада на подсобный, там раздатчиком работает надежный человек. Днем больше двух японских часовых не бывает...

Через час по Базарной улице, от китайских лавочек к покрытой соснами горе, бежала гнедая лошадь, запряженная в легкую телегу. Сидевший на ней мужчина размахивал бичом, торопил коня. Около больничной ограды на телегу вскочил железнодорожник с фонарем в руках, а против дома лесничества попросился подъехать человек в брезентовом плаще. Отсюда дорога сворачивала к каменному карьеру...

В мелком сосняке подводу остановил японский часовой. Двое сошли с телеги и стали что-то объяснять солдату. Мужчина в плаще взмахнул ножом, японец покачнулся и повалился на руки железнодорожнику. Оставив мертвого часового в зарослях сосняка, люди поехали дальше, к нижнему складу. Второго часового сняли так же тихо и спрятали за камнями. Несколько ящиков с динамитом быстро перенесли на телегу. Раздатчика крепко связали по рукам и ногам, чтобы его не могли заподозрить в связях с партизанами. Мужчина в брезентовом плаще и железнодорожник побежали к горе, а третий человек погнал Гнедого по дороге в лес...

* * *

Дождь так и не собрался. Сильный ветер к полудню разогнал тучи и утих сам. Снова приветливо засияло солнце...

Партизаны заложили взрывчатку на большом уклоне. Слева – скалистые горы, справа – крутой откос, а под ним огромная поляна, еще со времен постройки железной дороги усеянная камнями разных размеров. За поляной – пологий берег реки, поросший тальником.

Храпчук и Капустин думали теперь об одном: только бы хорошо сработала самодельная мина. Они лежали за большим камнем у протянутого от линии шнура и ждали «гостя» со станции. Когда пройдет бронепоезд – никто не знал. Было известно, что он отправится в Читу, но расписания для него не существовало. Матрос решил выманить бронепоезд. Он приказал партизанам подпилить несколько телеграфных столбов.

В гору полезли бородатый казак и Шурка Лежанкин. Первый столб повис на проводах, низко притянув их к земле, второй рухнул на скалу, разрывая железные нити. Когда свалился третий столб, казак подал знак спускаться.

Партизаны с нетерпением вглядывались в сторону станции, выползали на полотно и прикладывали ухо к рельсам: не слышно ли стука идущего бронепоезда.

Матрос приказал Шурке спуститься к реке и ждать всех у лодок. К берегу изобретатель побрел нехотя, часто оглядываясь. Он еще надеялся, что командир изменит свое решение. Но этого не случилось...

Сидя в кустах, Шурка считал себя обиженным Вот-вот подорвут бронепоезд, может быть, начнется обстрел карателей, а он должен торчать тут. на берегу, и смотреть на пустые лодки. Зачем же дали ему карабин? Для чего Лидия Ивановна своими руками пришила красный бантик на его фуражку, подаренную Тимофеем Ефимовичем Кравченко? Будь здесь брат Ваня, он давно бы послал Шурку в самый горячий бой Неужели его, Эдисона, считают мальчишкой и боятся пустить в дело? Нет уж! Дудки!

Шурка прислушался. Как будто вдали грохотал поезд. Больше ждать было невозможно.

Он ползком добрался до левого фланга партизанской цепи и залег за каменной глыбой. Храпчук увидел его, погрозил пальцем.

Броневик показался из-за скалы, весь освещенный розовым закатом солнца. Храпчук замер у шнура. Рядом порывисто дышал Капустин...

Шурка теперь не лежал, а вертелся на земле. Ему казалось, что партизаны медлят, что мина никогда не взорвется, и поезд-каратель уйдет невредимым. Где же Матрос, почему он не подает команды? Можно ведь стрелять по паровозу, прямо в будку машиниста, там должны быть смотровые щели. Хорошо бы сделать это ему, Шурке. Надо только перебежать вон к тому камню и тогда...

«Истребитель» совсем близко. Над рекой эхом отдается перестук колес. Шурка ничего не слышит, кроме биения своего сердца. «Сейчас, вот сейчас...» Не помня себя, он выскочил из укрытия и побежал.

– Назад! Назад! – закричали ему из цепи.

Из крайней бойницы первого вагона застрочил пулемет. И в тот же миг Храпчук дернул шнур...

Хорошо сработала партизанская мина. Серая громадина свалилась под откос...

Партизаны отходили к реке, чтобы на лодках переправиться на другую сторону. Цыдып Гармаев и Капустин несли Шурку. Старый Храпчук держал в руках Шуркину фуражку с малиновыми кантами...

У партизанского костра в ту ночь было тихо. На носилках из свежих березовых палок лежал белокурый паренек. Его накрыли пахнущими ветками листвянок. Храпчук не выпускал из рук кондукторскую фуражку. При свете костра он разглядел на подкладке три буквы – КТК, означавшие имя, отчество и фамилию сердечного Шуркиного друга.

Самого юного партизана хоронили на рассвете. Из-за хребта только-только показалось солнце. Партизаны дали залп. Лидия Ивановна говорила о жизнях, которые отдаются ради грядущего счастья на земле...

* * *

Через два дня связной привез Усатому известие о гибели Александра Лежанкина. Ребята узнали об этом от Костиного отца...

Еще не было забыто горе, еще не высохли слезы, когда босоногая команда пошла в лес за ягодами. Старый Кравченко в их ведра вместе с кусками хлеба и малосольными огурцами положил по нескольку гранат. На известной одному Васюрке тропинке их встретит партизанский разведчик...

Они шли за Лысой горой и пели любимую Шуркину песню:

Вихри враждебные веют нал нами,

Темные силы нас злобно гнетут...

Глава тридцать пятая

КТО ТАКОЙ БЕТХОВЕН?

Начиналась весна 1920 года. Партизанское движение, разлившееся мощным потоком по всему Забайкалью, помогало Красной Армии наступать с запада...

Однажды на уроке закона божия Вера Горяева, увлекшись разговором с подружкой, сказала довольно громко:

– Красная Армия скоро сюда придет. Она уже Иркутск заняла...

Отец Филарет услышал это, но, к удивлению учеников, не возмутился, не выгнал девочку из класса, а только заметил ей:

– Плохо ты знаешь географию, отроковица! Не может Красная Армия прийти сюда скоро... От Иркутска до нас больше тысячи верст!

В классе перешептывались: «От Филаретушки церковным вином пахнет». «Говорят, он в Харбин улепетывает, уже пятки смазал...»

В тот день, как и всегда, Костя шел домой вместе с другими зареченскими ребятами. Около сгоревшего японского склада их остановил Индеец.

– Смотрите! Что это? – закричал он, указывая на видневшуюся вдали ленту реки.

По льду, извиваясь, точно змея, ползла людская колонна. Голова ее уже поравнялась с поселком Заречья, а хвост еще скрывался где-то за кладбищем. Эго была одна из частей разбитой и отступающей армии генерала Каппеля.

Все побежали смотреть...

На первой прибрежной улице школьники увидели интересное зрелище. Шесть высших офицерских чинов несли на плечах красиво отделанный цинковый гроб. Это несли самого Каппеля, погибшего в походе на большевиков. Отступающие каппелевцы везли с собой мертвого генерала, считая, что он продолжает руководить ими. Перед каждым населенным пунктом офицеры снимали гроб с саней и несли его по улицам сами.

В поселке колонна рассеялась по дворам. Каппелевцы очень торопились. Они не распрягали и не расседлывали изморенных до крайности лошадей, наскоро кормили их, отбирая у населения остатки овса и сена. Торопливо ели сами и ехали дальше. В санях лежали обмороженные и больные тифом люди, почти не охраняемое оружие, имущество...

В дом Кравченко вошли два офицера, небритых, с темными впалыми щеками и мутными глазами. Тимофей Ефимович провел их в комнату. Они заказали самовар и, не снимая шинелей, уселись за стол. Денщик принес им небольшой кусок сала, калач и бутылку самогона. Наблюдая за непрошеными гостями, Кравченко присел на, стул в углу перед божницей...

Офицер с зачесанными назад пышными волосами, заметив проходившего с сумкой через плечо Костю, подозвал его.

– Интересно, чему вас учат в такое бурное время?

Костя протянул каппелевцу тетрадь по русскому языку. Офицер полистал ее и бросил на стол.

– Смотри, Ступин, они тут не признают ни буквы ять, ни твердого знака... Какое-то большевистское гнездо, под самым носом атамана Семенова...

Тощий, долговязый Ступин истерически спихнул тетрадь на пол.

– Мне теперь все равно, как здесь пишут! Твердый знак нам не поможет... Жри больше на дорогу, штабс-капитан!

Костя подал штабс-капитану учебник немецкого языка.

– Что же ты знаешь по-немецки?

– Дас фенстер, и вообще много! – бойко ответил Костя, поглядывая на отца.

Штабс-капитан скривил рот.

– Дас фенстер!.. А зачем тебе это? Коров пасти? Вот я знаю, французский в совершенстве. Ты понимаешь, что значит в совершенстве?

– Это значит, что вы знаете здорово!

– Ну приблизительно верно! – трескуче засмеялся штабе капитан и выпил еще самогона. Он покрутил головой, оглядел комнату: низкий и горбатый потолок, покосившиеся окна...

– Живут троглодиты... А зачем живут?

Захмелевший офицер забарабанил по столу, как по клавишам, и запел:

Белой акации гроздья душистые

Вновь аромата полны...

Штабс-капитан резко оборвал песню, ткнул Костю пальцем в грудь...

– Есть у тебя музыкальные инструменты?

– Балалайка трехструнная есть, я на ней играю «Во саду ли, в огороде...»

Штабс-капитан захохотал.

– Симфония!.. А ты знаешь, кто такой Бетховен?

Костя отрицательно покачал головой.

– А Чайковского знаешь?

– Знаю!.. Дорожный мастер в Теребиловке!

Офицер захохотал пуще прежнего, хлопая себя по коленям. Старый Кравченко сказал спокойно:

– Вы не смейтесь, господин штабс-капитан. Мой сын еще будет знать сочинителей музыки!

Каппелевец налил в стакан самогона, тяжело поднялся и, шатаясь, подошел к хозяину.

– Я утверждаю, что твой сын, вот этот шельмец, никогда не овладеет музыкальной культурой. Рылом не вышел! Сам-то ты кто?

– Рабочий! – гордо ответил Кравченко и закусил ус.

Штабс-капитан неуклюже вытянулся, не очень четко щелкнул каблуками.

– А в моих жилах течет голубая дворянская кровь! Не слыхал ли ты, часом, что на юге России живет и здравствует род Орловых? Наше имение славится...

– Не слыхал! – нарочно громко ответил Кравченко. – У нас, в Харьковской губернии, жили паны Залесские. Мой дед был у них крепостным, а мой отец участвовал в крестьянском восстании и поджег барское имение...

Отпрыск Орловых выпил самогон и разбил об пол стакан. Он уже не говорил, а кричал:

– Мой дед таких, как твой, порол на конюшне и живыми замуровывал в каменные стены. Запомни это!

Кравченко поднялся и стоял, держась за спинку стула.

– Я помню, господин штабс-капитан!.. Я знаю, что род Кравченко с давних пор не в ладах с помещиками. И не будет у нас мировой...

– Что? – пьяный штабс-капитан ухватился за кобуру. Долговязый Ступин заломил Орлову руки, приговаривая:

– Брось петушиться! Слишком поздно!.. Наше дело ехать в неизвестность!..

Кравченко, потемнев от гнева, встал на стул, готовый в любую секунду протянуть руку к божнице, на которой хранились гранаты.

В дверях появился вестовой.

– Трогаемся! Собирайтесь, господа!

Колонна выехала на реку, сбросила на лед умерших тифозников и поползла дальше на восток, навстречу своей гибели...

Утром зареченские ребятишки подсчитали, что с каппелевских подвод на чердаки домов перекочевали: цинковая коробка с патронами, две винтовки и ручной пулемет. Это был маленький дар мертвого генерала хозяину тайги – Матросу.

Все чаше и чаше прилетали вести об успешном продвижении Красной Армии на восток, о смелых налетах партизанских отрядов. Однажды перед уроками Кузя вывесил на классной доске листок.

Все пушки, пушки грохотали,

Трещал наш пулемет,

А белые отступали,

Мы двигались вперед.

Да белые отступали, мы двигались вперед...

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

Герои моей книги прошли в пороховом дыму всю гражданскую войну. Они видели бегство и каппелевцев, и семеновцев, и японских интервентов, которые, отступая, улыбались чаше обыкновенного и сладко говорили: «Борьшевику харасё!»

Настал день, когда Матрос и Никифор Андреевич Хохряков откопали в купеческой могиле алое шелковое знамя, а старый машинист Храпчук поцеловал его и поднял высоко над головой. Настал день, когда Костя и его товарищи пришли в огород Лежанкиных, отсчитали от столба восемнадцать шагов и нашли в земле боевой флаг. Костина мать вышила на нем слова: «Да здравствуют дети семьи трудовой!» С этим полотнищем зареченские ребята явились на митинг по случаю восстановления Советской власти. С ними не было их славного товарища и вожака – Шуры Лежанкина. Вера Горяева шла рядом с Костей, и на ее голове красовалась белая шапочка с голубой лентой.

Митинг открыл старый Кравченко. Первое слово он предоставил Усатому. К всеобщему удивлению, на большой ящик поднялся худенький, хромающий на одну ногу начальник станции Блохин. Это он по заданию Верхнеудинского большевистского комитета возглавлял подпольщиков поселка. Усатый был представителем партии коммунистов, которая подняла трудовой люд на борьбу и привела его к победе...

В следующей книге я расскажу о дальнейшей судьбе всей босоногой команды. Это будет повесть о комсомольцах двадцатых годов.

1958-1961 гг.

г. Чита.

Заметки

[

←1

]

Мендэ! – привет.