Боярин

Форс-мажор в ночном лесу

Добравшись до противоположного берега, Меньшиков растворился в темных зарослях. Через минуту снова вышел на лед и замахал мне рукой.

— Следов не нашел, но дымком попахивает ощутимее, — сообщил он, когда я добрался до него. — И вроде как голос слышал.

— В какой стороне?

Алексашка указал вдоль опушки.

Я снова попробовал воздух носом, и опять никаких результатов.

Начали осторожно пробираться в определенном княжеским денщиком направлении. Это оказалось нелегким делом. Ломиться словно лоси через кустарник по понятным соображениям было нельзя — мало ли кто греется у того костерка, к которому мы стремимся. По этой же причине нельзя выйти на открытое пространство. приходилось петлять в зарослях, выбирая проходимые промежутки меж кустов и стволов. Если бы не близкая опушка, то лично я от таких частых поворотов давно потерял бы направление. Опять же, на открытых местах и снега было чуть ли не по колено.

Я было пожалел, что поперся на ночь глядя за неугомонным спутником, но тут почуял запах костра. Да не просто запах дыма, а еще и явный аромат готовившегося на огне мяса. Воображение нарисовало румяные кусочки сочной свинины, чередующиеся на шампуре с маленькими помидорчиками, сморщенными от исходящего от углей жара. Рот наполнился слюной. Однако разум заставил настороженно остановиться.

— Сань, — окликнул я двигающегося впереди парня. — Александр, погоди.

— Чего?

— Это не может быть Петр Александрыч. То кто-то другой.

— С чего ты так решил-то? — нетерпеливо вопросил Алексашка. Ему явно не терпелось скорее двинуться дальше.

— Ну, вот скажи, мог ли кто-то во время нападения догадаться прихватить с собой еды на всякий случай? Типа, вдруг придется по лесу улепетывать да заночевать. Могло такое быть?

Меньшиков некоторое время смотрел на меня, затем повернул голову в сторону доносящегося аромата, и его ноздри расширились, втягивая воздух.

— Все одно надо проверить, — упрямо заявил он.

— Надо, — пришлось мне согласиться, грея надежду разжиться хоть какой-то едой. — Но осторожно.

Далее двинулись еще более аккуратно обходя заросли. Хоть и стемнело уже изрядно, но на фоне белого снега должно было быть отлично видно все движущееся. А вот если бы кто неподвижно стоял в карауле, то мы вряд ли смогли бы отличить темный человеческий силуэт от ствола дерева или густого куста. Потому мы более полагались на слух, нежели на зрение.

Алексашка остановился и поднял руку в предостерегающем жесте.

Я прислушался. Теперь слышались негромкие голоса. Но слов было не разобрать. Вопросительно посмотрел на спутника — может, у него слух лучше. Правильно поняв вопрос в моем взгляде, он пожал плечами, и мы продолжили двигаться еще более аккуратно.

Через несколько шагов путь преградила стена непролазных зарослей какого-то кустарника. Никогда не был особым ботаником, но, судя по колючкам, это терновник. Сквозь хоть и густые, но голые ветки виднелись отблески костра. Запах ароматного варева буквально бил в нос и мутил разум. Я прошел несколько метров вдоль зарослей и, высмотрев, где они растут не очень плотно, опустился на снег и пополз по-пластунски в направлении костра. Сабля мешалась, и появилась мысль оставить ее, ибо все одно не умею пользоваться. Однако остаться совсем безоружным не хотелось. Перехватил ее обратным хватом — так ползти стало сподручнее.

Поначалу несколько раз наст продавливался руками и, провалившись, я утыкался лицом в снег. Постепенно приноровился опираться не на ладонь, а на весь локоть.

Наконец разглядел перед собой освещенную костром поляну и несколько человек, с молчаливой сосредоточенностью черпающих варево из снятого с огня котла. По одетым на них серым кафтанам распознал врагов. Но одна мысль в моей голове затмила все остальные — если они с таким усердием продолжат работать ложками, то через пару минут в котле ничего не останется.

Однажды, я тогда заканчивал одиннадцатый класс, компания с нашего двора что-то не поделила с ребятами с соседнего района. Не помню уже в чем была причина разногласий, но мирное решение вопроса явно не светило. Встречу назначили на небольшом пустыре за одним из городских рынков.

Когда увидел противников, то сразу понял, что дела плохи. Ребята с соседнего района выгодно отличались от нашей компании спортивными фигурами и уверенными выражениями на розовощеких физиономиях. Поджидая нас, они окружили столик у одного из киосков, торгующих снедью быстрого приготовления, и, весело переговариваясь, уплетали хот-доги, запивая их кока-колой. На столике еще оставалась довольно приличная куча начиненных сосисками булочек. Судя по всему, ожидание предстоящей схватки нисколько не портило им аппетит.

Нет, один на один я наверняка смог бы навалять каждому из них. Однако большинство моих приятелей были компьютерными чахликами, знающими о спорте только то, что он есть. В общем, у нас, как говорится, было два пути — либо быть битыми, либо позорно ретироваться.

Не знаю, просто не могу объяснить, что тогда на меня нашло, но вдруг нестерпимо захотелось есть. Отстранив своих приятелей, я решительно двинулся к пожирателям хот-догов. Раздвинув их, взял со стола желанный бутерброд и, откусив добрую половину, принялся с наслаждением пережевывать, смакуя горячий сосисочный сок.

Поначалу на меня не обратили внимание, вероятно решив, что так нагло влезть может только свой. Но когда я взял из рук соседа банку с напитком и, сделав несколько глотков, вставил ее обратно ему в ладонь, последовал вопрос:

— Чувак, ты кто?

— Оно тебе надо? — парировал я, запихивая в рот остатки хот-дога и прицеливаясь к следующему.

— Логично, — спокойно согласился тот и тоже переключил внимание на еду.

Но на меня уже обратили внимание другие члены команды.

— Слышь, мужик, так ты ж с Журавликов! — удивленно узнал меня один.

— Ну и чо? — после этого моего вопроса все кроме меня перестали жевать, вероятно, пытаясь найти достаточно обоснованный ответ. Шамкая набитым ртом, я снова спросил: — Чуваки, вы что не хаваете? Наелись уже? Ну, отойдите тогда. Пусть мои ребятишки перед смертью подкрепятся.

Взоры окружавших меня сотрапезников устремились на кучку чахликов, пытающихся выглядеть грозно, расставляя для этого руки шире, словно их распирают невидимые мышцы.

— Во прикол, — пробасил самый здоровый из наших противников.

Короче, дело до драки тогда так и не дошло.

Похоже, сейчас со мной случился такой же заскок. К тому же, на этот раз я действительно был зверски голоден. А потому выполз из кустов, встал и решительно шагнул к костру.

И опять не могу объяснить спокойную реакцию собравшихся вокруг котла на мое появление. Возможно тот транс, в котором я находился, гипнотически или еще каким-то образом воздействовал на них. Некоторые бросили на меня быстрые взгляды. А некоторые и вовсе не обратили внимания, продолжая выскребать котел ложками.

Присев в круг, я впал в секундное замешательство из-за отсутствия ложки. Затем перехватил руку соседа справа и перенаправил деревянный столовый прибор в свой рот.

— Вкусно, — одобрительно кивнул опешившему мужику. — Это что за бурда такая? Чего смотришь? Черпай еще.

— Це хто? — это мужик уже обратился к сотоварищам.

Меня посетило ощущение некого дежавю. Одновременно вспомнился анекдот про купающегося в Ниле хохла.

— Вот как тебя кличут, товарищ? — спросил я любопытного мужика и отнял у него ложку.

— Серко, — машинально ответил тот и снова перевел взгляд на остальных в надежде на прояснение ситуации. Но те продолжали сосредоточенно жевать. Однако работать ложками перестали и смотрели на меня с начинающим проявляться интересом.

Теперь мне пришлось самостоятельно зачерпнуть странного, но вкусного варева, напоминающего пшенный суп с копченым мясом.

— Значит так, — зашамкал я набитым ртом. — Приехал Серко в Африку и решил искупаться в Ниле. Прыгнул в воду и плывет. Вдруг кто-то дергает его за ногу. «Це хто?» — спрашивает Серко и плывет дальше. И снова кто-то дергает его за ногу. «Це хто?» — снова вопрошает Серко и плывет дальше. И тут — бульк, и нет Серко. А вместо него выныривает крокодил, ложится на спину и, поглаживая лапой раздувшийся живот, говорит: — «Це хто, це хто. Це я, крокОдыл».

Закончив рассказ, я отправил в рот очередную ложку варева и одновременно осознал ситуацию, в которую влип.

— Чого это он гутарит, хлопцы? — непонимающе продолжал смотреть на товарищей Серко.

— Панас! — заорал куда-то в темноту сидевший напротив вислоусый мужик.

Зашуршали кусты, и на поляне появился круглолицый парень с ружьем в руке. Одет он был так же, как и вся компания — в серый кафтан и в серую суконную шапку.

— Чого? — вопросил он. Его взгляд прикипел к котлу. — Можно вечерять? Мыколу позвать? А хто нас сменит? Чи вже можно не караулить? Чи шо?

— Бачишь цьего хлопца? — указал на меня, позвавший его мужик. Судя по его тону, и по тому, что он выглядит старше остальных, этот мужик здесь за главного.

Панас прищурившись, вгляделся в мое лицо.

— Цый чоловик мне незнаком, пан Чинига.

— Ежели вин тебе незнаком, то чого ж ты пропустил его?

— Я? Его? Куда?

И тут с той стороны, откуда появился Панас, послышался короткий, резко оборвавшийся, вскрик.

— Шо це? — вскочил со своего места пан Чинига.

Остальные тоже зашевелились, тревожно всматриваясь в темноту.

— Це Мыкола, чи не? — спросил кто-то.

— Мыкола, Мыкола, — поддакнул я, облизывая ложку, ибо, судя по всему, сейчас мне будет не до еды. — Собственно, господа-товарищи, я пришел к вам, чтобы сказать, что вы окружены контртеррористическим отрядом «Альфа Центавры». Каждый из присутствующих здесь находится под прицелом как минимум троих снайперов. И у вас из сложившейся ситуации есть два пути. Ну, или три. Максимум четыре. Однако я их не знаю. Кстати, у вас есть что-нить попить?

Мой язык молол сам по себе, а я в это время лихорадочно соображал, сколько путей для того, чтобы остаться живым и невредимым у меня самого. Крик в лесу напомнил мне о Меньшикове. Вероятно, он столкнулся с тем самым Мыколой, о котором здесь упоминали. Судя по тому, что крикнувшему словно бы заткнули рот, встреча закончилась не в пользу Мыколы.

И что теперь делать? На поляне, как я успел подсчитать, вместе с подошедшим Панасом, девять человек. Возможно, кто-то еще стоял в карауле. Вдвоем с Алексашкой нам не сдюжить с таким количеством противников.

Кстати, почему их так мало? Это все, что осталось от преследователей? Вряд ли. Возможно, где-то рядом расположились другие отряды.

Кто они такие? В отличие от большинства мужиков, встреченных мною в этом мире, эти носили на лице лишь усы. Говор походил на тот, на котором в моем мире разговаривают старики на юге России, например, на Кубани или на Украине. Может, казаки какие? Однако для казаков одеты слишком по-казенному.

Не поняв ничего из сказанного мною, вислоусый кивнул на меня, и тут же Серко и мужик, сидящий слева, накинулись с двух сторон, заломив мне руки за спину. И в очередной раз, благодаря дядькиным тренировкам, тело сработало раньше, чем разум успел что-то сообразить.

Как только напавшие начали заламывать мои руки выше, пригибая меня к земле, я резким прыжком сделал кувырок в воздухе. Ноги при этом расставил как можно шире, поймав под колени и сжав головы противников. Даже удивительно, как я смог так сигануть в громоздкой дубленке. Раньше такие трюки и налегке в спортзале не каждый раз удавались. Не зря, видать, говорят, что страх высвобождает скрытые резервы организма.

Мы так и упали втроем. Благо подо мной оказались нарубленные ветки. Да и дубленка опять же смягчила удар спиной. А вот под правой коленкой что-то хрустнуло и тело Серко обмякло. Фигасе, я терминатор!

Вислоусый Чинига что-то заорал Панасу и тот направил в меня ствол своей пукалки. Лучше б всем скопом навалились да повязали. А так ведь пристрелит щас ни за что, ни про что!

Уходя с линии огня, я снова сделал кувырок. Серко остался лежать неподвижно. Второй мужик, освободившись от захвата, резко дернулся и опрокинул на себя котел с остатками варева. Грохнул выстрел, и мужик под котлом затих.

— Ты… Це… — пан Чинига переводил взгляд то на Панаса, то на убиенного им.

Панас, похоже сам ничего не понимая, хлопал глазами. Казалось будто он вот-вот заплачет. Правда, непонятно по какой причине — то ли из-за того, что убил товарища, то ли из-за выплеснутого на снег ужина.

Остальные усиленно пытались хоть что-то сообразить, но безрезультатно, и потому лишь молча смотрели на происходящее.

— Я же предупреждал, что вы все на прицеле у снайперов, — нарушил тишину мой язык, притягивая взгляды ко мне.

Где же чертов Алексашка? Народу-то всего семь человек осталось. Выпрыгнул бы щас из темноты, да пошинковал сабелькой двух-трех…

Видя, что вислоусый, указывая на меня, снова открыл рот для очередного приказа, я опередил его, поднимаясь на ноги:

— Пан Чинига, нешто вы меня не узнали? Я ж свой!

Так и не вымолвив ни слова, он по-птичьи склонил голову на бок и внимательно всмотрелся.

— Який свий?

— Так вы меня не узнаете? — деланно удивился я, просто не зная, что еще предпринять.

— Ни.

— Я вас тоже.

И в этот миг у костра за моей спиной раздалось громкое и продолжительное: «пш-ш-ши». Лес вокруг озарился яркой вспышкой, в нос шибануло резким запахом пороховой гари. Тут же пространство вокруг затянуло дымом, но легкий ветерок быстро рассеял его.

Еще во время первого своего кувырка я краем глаза заметил, что к костру отлетел какой-то мешочек. Вероятно, в нем был порох, и какой-нибудь попавший под мешочек уголек прожег ткань и воспламенил содержимое. Это, естественно, лишь мое предположение, но другого объяснения у меня просто не было. А проводить расследование причины образования ярко-шипящего феномена не было возможности.

Почти все находившиеся на поляне на некоторое время ослепли от яркой вспышки. Мне повезло, что я в этот момент стоял спиной к костру. Также остался зрячим горбоносый мужичек, с изъеденным оспой лицом. Я находился как раз между ним и костром, и потому вспышка его не ослепила. А притвориться ослепленным он не догадался и потому получил прямой удар в подбородок и опрокинулся навзничь, давая мне дорогу для бегства.

Наверно, я мог уйти и менее поспешно, но кто знал, как долго продлится слепота собравшихся на поляне? Сбив преграждавшего мне дорогу мужика, нырнул щучкой в кусты и на четвереньках продрался сквозь них в лес. Оказавшись на свободном пространстве, вскочил и ринулся в темноту. Однако, находясь на освещенной поляне, я тоже отвык от темноты, и потому сразу увяз в следующих кустах, напоровшись на них сослепу. Хорошо еще лбом в какое-нибудь дерево не въехал.

Выпутавшись из цепких веток, постарался со всей возможной скоростью удалиться вглубь леса. Общеизвестно, что панический страх отнимает много сил и сбивает дыхание. Нечто подобное произошло и со мной — постоянное ожидание выстрела в спину или удара острой сабли заставляло делать много ненужных движений, метаться из стороны в сторону, натыкаться на сучья и ветки. В конце концов, выбившись из сил, тупо побрел в темноту, кое-как вытаскивая ноги из глубокого снега.

Постепенно успокоился. Эмоциональный сумбур в голове сложился в более упорядоченные мысли. Убедившись, по отсутствию каких-либо звуков сзади, что погони за мной нет, вспомнил о Меньшикове. Куда же он делся? Может, он был где-то поблизости с поляной? Так чего же тогда не помог мне? Хотя, а я сам на его месте рискнул бы кинуться на выручку человеку, окруженному почти десятком головорезов? Ведь реальных шансов не было никаких. М-да…

И куда мне теперь идти?

Да возвращаться в логово под прибрежными кустами.

А в какой стороне река?

Я попытался сориентироваться в темноте. В конце концов, направился в ту сторону, где, по моему мнению, должна была быть скованная льдом река. Но, пройдя довольно приличное расстояние, к берегу так и не вышел. Поняв, что заблудился, остановился и попытался сообразить, в каком направлении все же идти.

И тут до моего слуха донеслись далекие голоса. Кто бы это мог быть? Еще одна группа «серых»? А вдруг наши? Где-то же должен быть князь с гвардейцами.

Направился на звук голосов, стараясь, по мере приближения, двигаться бесшумно и скрываясь за стволами деревьев. Вот и отблески костра из-за густых кустов заметил. Слов пока не разобрать, но было ясно, что там что-то горячо обсуждают, не заботясь о скрытности.

Набрел на чьи-то следы — кто-то шел вдоль кустов. Различил знакомый голос — пан Чинига отчитывал кого-то за нерадивость… Твою мать!

Получается, что я нарезал круг по ночному лесу и снова вышел туда, откуда убежал. Интересно, они посылали за мной в погоню? Если и посылали, то преследователи уже наверняка вернулись. Вот прикольно будет, если утром пойдут по моему следу, отчетливо видному на снегу, и вернутся обратно к своей поляне. Хотелось бы услышать, какие они тогда мысли будут высказывать. Хотелось бы, но еще больше хотелось убраться отсюда подальше и побыстрей.

Значит, мы с Алексашкой вон с той стороны пришли. Точно, вот и наши следы темнеют на снегу. Куда же он-то делся? Ладно, мне сейчас о собственной шкуре думать надо. Эти вон что-то загомонили сильнее.

Теперь уже уверенно побрел к реке по нашим старым следам. Голову мозолила мысль, что утром так же легко могут пойти вслед за мной и противники. Но я просто не знал, куда еще можно отправиться и утешал себя думами о том, что на речном льду след потеряется. Да мне бы только отлежаться в убежище до утра, а там… А что там? Короче, утро, как говорится, вечера мудренее.

Вот только как бы не окоченеть до утра. Сейчас-то, пока двигаюсь, даже взмок. А что будет, когда завалюсь спать? А к утру мороз, наверняка, покрепче долбанет. И никаких реальных способов добыть огонь в голову не приходило.

Так размышляя, добрел до берега. Поскользнувшись на льду, вспомнил, что хотел вырубить себе шест. Тут же дошло, что сабля осталась у врагов. Да и черт с ней. Там, в логове должен валяться мой старый шест, отрубленный от вмерзшего в лед дерева.

Посередине реки остановился и прислушался — показался какой-то шорох в том месте, куда направляюсь. Постояв некоторое время, и ничего более не услышав, решил, что это либо снег съехал с веток, либо проскочил какой-нибудь ночной зверек.

Когда, дойдя до противоположного берега, пригнулся, чтобы проникнуть под нависающие надо льдом густые ветви, мелькнула мысль о том, что Меньшиков, возможно, тоже решил вернуться в убежище. Может, это он и шуршал здесь? Может, окликнуть?

Чужой среди своих

Только я вполз под прибрежные заросли, как мне на голову упала какая-то тряпка. Сзади кто-то навалился и, сопя в ухо, прижал ко льду. Судя по ухватившим меня рукам и по сопению, напавших было двое. Значит, все же выследили.

Силы оставили меня. Я так и лежал, прижавшись щекой ко льду. Хорошо хоть тряпку на голову накинули — не так холодно щеке. Кстати, здесь и так тьма почти кромешная, так зачем было на голову что-то накидывать?

— Вяжи его покрепче, ребята, — услышал голос Алексашки. — Чтоб не убег. А то он шустрый, вражина.

— Так может, срубить голову, и вся недолга? — раздалось у меня над ухом. — Тады точно не убежит.

— Эт точно, — хохотнув, поддержал второй, навалившийся на меня. — Без головы оно не видно будет куды бечь.

— Голову срубить успеется. А щас вяжите, говорю, крепче. Уж больно интересный человек этот Дмитрий. Чую, ежели хорошо повыспрашивать, много интересного от него узнать можно. А Петр Лександрыч дюже любит об интересном послушать.

Услышав голос пропавшего спутника, я даже обрадовался. Еще больше обрадовался тому, что он не один, значит, встретил-таки князя. Но когда до меня дошел смысл разговора Алексашки со схватившими меня гвардейцами, и я понял, что он меня узнал, и именно меня называет вражиной, то со мной случился конкретный ступор. Я даже не попытался заговорить, чтобы узнать причину столь коварного предательства. Да, именно предательства — так мною было воспринято случившееся. Ведь еще днем я спас этому бородачу жизнь, пусть и ценой зарытого в снегу золота. Золота? Неужели это из-за золота он так со мною обошелся? Может, князь наехал на него за утрату, а он спихнул всю вину на меня и теперь выслуживается? Вот гаденыш! Нет ну, долговязый-то адекватный человек. Он наверняка поймет, что если бы я не грохнул бочонком того бандита, то Алексашку там же и прикончили бы. И золото целехонькое, упакованное в бочонок, врагам бы досталось. А я, получается, и Меньшикова-гаденыша спас, и золото от врагов спрятал в снегу. А меня, значит, как какую-то шпану скрутили и вражиной обзывают? Вот она княжеская благодарность! Мало вас, мироедов, в семнадцатом…

Пока я так рассуждал, приходя в себя от неожиданного пленения, мне связали за спиной руки и куда-то поволокли, не снимая с головы тряпки. Сперва тащили волоком, потом, судя по натужному дыханию, приморились и, несколько раз двинув по ребрам то ли кулаком, то ли ногой, приказали двигаться самому.

Поднявшись, я понял, что кусты мы миновали, или же вышли в такое место, где ветви не смыкаются, и можно было идти в полный рост. Подталкиваемый конвоирами, брел увязая в снегу, постоянно спотыкаясь и падая.

— Да снимите вы эту хрень с головы! — воскликнул после того как, в очередной раз упав, получил чувствительный пинок по ребрам. — Боитесь, что ли, что загипнотизирую?

— Савелий, сдерни с него кафтан, — услышал я голос Алексашки. — Не то, разобьет голову о какое дерево раньше времени.

— Это с чего же ты так на меня окрысился, Иудушка? — спросил в спину Меньшикову, когда с моей головы сдернули кафтан.

— Иди, вражина! — поторопили меня чувствительным толчком в спину, от которого я упал лицом в снег. Отплевываясь и думая о том, что с кафтаном на голове падать было комфортней, кое-как поднялся и побрел за княжеским денщиком. Тот даже не оглянулся в ответ на мою реплику.

Впереди показались красноватые отблески костра. Вскоре мы вышли к небольшой утоптанной полянке. У огня сидели четверо. Еще двое направились к нам навстречу.

— Никак поймали? — спросил один из них знакомым голосом.

— Поймали, Федор Савелич, — подтвердил Алексашка. — Сам к нам в руки и приперся, вражина.

— Сам ты вражина! — не выдержал я незаслуженного оскорбления. — Сбежал, бросив меня одного среди…

Не досказав упрек, я снова получил чувствительный тычок и полетел мордой в снег. Ноги зацепились за какую-то ветку, потому упал плашмя, не успев подогнуть колени или извернуться. Лишь пригнул голову, чтобы не расквасить нос, и врезался лбом в плотно утоптанный снег. В голове вспыхнул сноп ярких искр и погас вместе с моим сознанием.

— Экий ты, Савелий, медведь, — словно бы из-за стенки донесся глухой голос Федора. — Нешто убился Дмитрий-то?

Меня перевернули. От неосторожного движения в голове вспыхнула резкая боль, к горлу подступила тошнота. Сознание вновь ускользнуло в вязкую тьму.

Не вяжется здесь что-то, — ворвался в забытье голос Петра Александровича. — Дмитрий конечно человек престранный. И, сдается мне, приврать мастак. Но чтобы он с поганцами заодно был… Он же мне жизнь два раза спас.

— Да я, Петр Лександрыч, самолично слышал, как он кричал тем, на которых мы наткнулись, мол, свой он. И даже по имени некоего пана называл. Мол, нешто тот не узнает его? Я как услышал, так сразу ходу.

— Может, ты, Алексашка, чего не так понял?

— Все я так понял. Ежели он их ранее не знал, то отчего же по именам обращался? Враг он, Петр Лександрыч. Точно тебе говорю — враг.

— Не враг я! — не выдержал я и попытался сесть.

Кое-как приподнявшись, а сделать это со связанными за спиной руками не легко, снова со стоном опустился на снег. Опять закружилась голова и подступила тошнота — видать, неплохо приложился головой оземь.

— Погоди, — раздался властный голос князя, вероятно, предупреждающего какое-то действие ретивого денщика. — Расскажи-ка нам, Дмитрий Станиславович, отчего это ты с такой радостью к вражеской компании кинулся? И откуда тебе эти люди известны? А коли, они тебе известны, то поведай заодно, кто они такие и какого лиха здесь ищут?

Вот и что я должен был поведать этому долговязому? Теперь-то стало понятно, почему Меньшиков принял меня за врага — он услышал, как я обращался к пану Чиниге, призывая того вспомнить меня, и сделал соответствующие выводы. Ну и как мне теперь оправдаться? Как заставить поверить в то, что всего лишь хотел отвлечь вражину, пытаясь сохранить себе жизнь? И самое главное, что ответить на первый княжеский вопрос — за каким я вообще поперся к тому гостеприимному костерку? Сказать правду, которая выглядит полным бредом? Я бы на его месте счел такое объяснение издевательством, со всеми вытекающими отовсюду последствиями.

Наконец, с трудом усевшись и переждав приступ головокружения, я решил, что лучший способ оправдаться — наехать на обвинителя.

— Ты бы, Петр Александрыч, подыскал себе денщика посмышленее. Такой и до беды доведет по глупости.

— Сиди, — скомандовал Светлейший, подняв руку ладонью в сторону встрепенувшегося Алексашки, и обратился ко мне: — Говори яснее.

— Если бы за последние сутки я не успел узнать этого парня, — кивнул на возмущенного денщика, — то сейчас был бы уверен, что он пытается избавиться от меня из-за припрятанного в лесу золота. Типа, убрать ненужного свидетеля, а самому втихаря заныкать золотишко. Или не так уж ты и прост, и я угадал твои намерения? А, Александр?

Меньшиков буквально задохнулся от нахлынувших на него эмоций. И судя по его, выпученным в негодовании, глазам, среди этих эмоций не было ни одной положительной.

То, разевая, то закрывая рот, он медленно встал с кучи веток. Мне стало не по себе, и я отчаянно задергал надежно связанными руками.

— Охолони! Охолони, говорю! — крикнул на денщика князь.

Однако Меньшиков, будто не услышал и продолжил медленно надвигаться на меня. Дорогу ему заступил Федор и, положив руки на Алексашкины плечи, молча толкнул его назад. В свет костра выступили двое гвардейцев, готовые выполнить любой приказ Петра Александровича, или же Федора.

— Да что ж он такое говорит-то, а? Петр Лександрыч, да разе ж я не доказал свою верность? Да разе ж я… Да на кой мне то золото? Я же…

— А ну, сядь да замолчи, — властно скомандовал князь, и Алексашка послушно уселся на ворох веток.

— Теперь говори, о каком золоте вы тут собачитесь?

Как я понял, у Меньшикова до сих пор не было времени рассказать о зарытых в снегу золотых монетах. Да оно и понятно, не до того видать было. Слушая его рассказ, я ждал, что он повернет как-нибудь так, чтобы выставить меня виноватым. Но его рассказ оказался на удивление правдив и лаконичен.

— Ну вот, обратился к рассказчику князь, дослушав до конца повествования. — И чего ж по-твоему Дмитрий спасал тебя да бил врагов, ежели он с ними заодно?

— Дык, я же сам слышал… — Меньшиков озадаченно уставился на меня, будто ища поддержки. Мол, ну сознайся давай, чего тебе стоит?

— Может, развяжете мне руки? — подал я голос, чувствуя некую разрядку в скопившемся вокруг меня напряжении. Все-таки долговязому нельзя отказать в благоразумии. Не зря он в столь молодом возрасте Светлейшим стал.

Князь кивнул на меня. Кто-то тут же завозился за спиной, с сопением распутывая веревку, видать резать пожалел.

Руки действительно затекли и, освободившись, нестерпимо раззуделись от прилива свежей крови. Размяв кисти, я перебрался на свободный ворох веток. Голова все еще кружилась, но тошнота пока отступила. Краем глаза заметил, что сзади подошли и остановились две фигуры. Как говорится, доверяют, но охраняют. Ну и пусть охраняют, секьюрити, блин.

— Рассказывай, — коротко бросил мне Светлейший, дождавшись, когда я окончательно устроюсь возле костра.

Повествование повел издалека, с того места, когда Алексашка почуял запах дыма, надеясь по ходу придумать что-нибудь правдоподобное. По ходу вставлял размышления на тему, что если бы ветерок дул с другой стороны, то мы бы почуяли дым не вражеского костра, а как раз княжеского, и пришли бы куда надо, и не было бы никакого недоразумения.

Дойдя, наконец, до того момента, когда мы подобрались к вражеской стоянке, и так ничего и не придумав, сообщил, будто увидев, что врагов всего-то с десяток, решил сходу напасть на них. Мол, думал, что Алексашка поддержит меня, и мы, неожиданным наскоком, покрошим их в капусту. Однако, когда, пришибив парочку первых попавшихся под руку, заметил, что товарищ, на которого я так надеялся, и не думает нападать на врагов, а позорно ретировался в неизвестном направлении, то понял, что одному мне с эдакой толпой не справиться. Вот и сделал попытку заговорить ихнего главного, имя которого узнал из обращения к нему одного из сидевших у костра. С этого момента я рассказывал чистую правду, а потому повествование пошло более уверенно.

— Ежели вы не напали бы на меня предательски, то можно было бы сообща вернуться, да изничтожить гадов, — посетовал я, закончив рассказ. — Их там осталось-то всего ничего. Заодно провизией разжились бы.

— Экий ты храбрец, — то ли с одобрением, то ли с недоверием покачал головой Федор, так и стоявший рядом. Похоже, это на его ворох веток я приземлился.

— Так говоришь, их там всего с десяток было? — прищурившись, будто что-то обдумывая, спросил князь.

— У костра девять было. Кто-то еще в карауле стоял. Двоих я точно уделал, — о том, что одного из них пристрелил свой же, скромно умолчал.

— Караульного Алексашка зарубил, — сообщил князь и перевел взгляд на денщика. — Верно?

Тот молча кивнул.

— Может, стоит наведаться к ним, как считаешь, Федор Савелич? — обратился Петр Александрович к единственному оставшемуся подле него боярину. — Больно охота мне разузнать, кто они такие, да кем посланы и почто?

— Оно можно, — согласился тот. — Только странно, что мало их так.

— Я тоже об этом думал, — поддакнул я боярину, вспоминая свои размышления. — Возможно, они растянулись вдоль опушки небольшими группами, дабы охватить большую территорию. Но, когда я второй раз на них наткнулся, то не заметил, чтобы кто-то подошел к ним на шум. А выстрел должен был быть далеко слышен.

— Может, не успели? — предположил Федор.

— Вряд ли. Я довольно долго по лесу кружил.

— Вот и нечего гадать. Все узнаем на месте, — князь встал и, наполовину вытянув из ножен саблю, резко вогнал ее обратно, словно герой боевика, передергивающий затвор дробовика перед лихим делом.

— Дык, а… — Алексашка вопросительно перевел взгляд с Петра Александровича на меня, как бы спрашивая, не связать ли этого субчика заново на всякий случай?

— Я ему верю, — отмахнулся князь, но, сделав шаг от костра, снова повернулся к денщику, бросив: — Но ты будь подле него. Мало ли. Так что, ежели что…

Это недосказанное «ежели что», отразившись в суровом взгляде Меньшикова, холодком пробежало по моей спине. Вот и думай теперь, кого больше опасаться — то ли тех парней в серых шинелях, то ли княжеского денщика, воспылавшего ко мне непонятной неприязнью.

Увидев, что князь слегка прихрамывает, вспомнил разговор о его ранении. Из-за долгополой шубы не ясно, куда его зацепили, но рана, скорее всего, оказалась несерьезная, если так легко передвигается.

Боярин Басманов, прихватив пару гвардейцев, ушел по нашим с Алексашкой следам вперед. На полпути он появился и сообщил, что враги исчезли, оставив рядом с местом стоянки три присыпанных снегом трупа.

Подумав, Светлейший все же решил пройти до этого самого места, чтобы осмотреть подробнее, и, может быть, двинуть дальше по вражеским следам.

Когда вышли к окруженной густым кустарником поляне, и я принялся заново рассказывать, как было дело, снаружи послышался шум схватки и на поляну вбежал Федор с обнаженной саблей.

— Мы в западне, Светлейший! — тяжело дыша, крикнул он. — Обложили так, что не вырваться.

Мы затравленно начали озираться на окружающие кусты. За ними раздался выстрел. Отовсюду слышался треск проламываемых веток. Со всех сторон, прямо через заросли вышли люди в серых одеяниях, держа направленные на нас ружья.

Приплыли, блин. Вот что бывает, когда дичь возомнит себя охотником. Видите ли, Светлейшему захотелось спросить у этих серых, чего это они за ним носятся по заснеженным полям и лесам. Интересно, дадут они ему такую возможность, или сразу грохнут?

Окруживших нас оказалось гораздо больше, чем присутствовало на поляне, во время моего дружеского визита. Значит, где-то рядом находилась еще одна группа.

Из-за кустов вышли еще четверо с зажженными факелами и, подняв их повыше, осветили сгрудившихся в центре княжеских людей.

Я заметил, что остался как бы в стороне от общей компании. Князь, Федор, Алексашка и пара оставшихся гвардейцев стояли спинами друг к другу, обнажив сабли, готовые к последней схватке.

А я значит побоку? Ну и правильно. Мне их разборки ни к чему. Вот только как объяснить это серым?

А вот и пан Чинига. Он что-то шептал единственному в этой компании бородачу в черном полушубке и мохнатой папахе, опущенной на глаза. И указывал на меня, словно я являлся целью всего предприятия. А может, жаловался, что я не заплатил за ужин? Ясно одно — в стороне остаться не получится.

В голову пришла мысль, что если вражины сейчас выстрелят, то вместе с нами могут перебить и друг друга, ибо окружили довольно плотным кольцом. А значит стрелять сходу скорее всего не будут. Почему бы не воспользоваться ситуацией? Шестеро против двух десятков? Ну и что? Нам же не побороть их надо, а вырваться и убежать.

Я повернулся к товарищам по несчастью и встретился взглядом с Меньшиковым. Заговорщицки подмигнул ему и обратился к пану Чиниге:

— Давненько не виделись, пан Чинига. Чего это вам не спится? Или мошка лесная одолела?

— Шось? — тот перестал нашептывать черному и уставился на меня. Затем вновь обратился к собеседнику: — Ось, бачите?

— Кто таков? — строго вопросил бородач, задрав голову, чтобы лучше рассмотреть из-под свисающей с папахи длинной шерсти, и сделал шаг в мою сторону.

В моей голове лихорадочно прокручивался вариант, как половчее скрутить этого бородача. Жаль, не было ничего в руках. Приставить бы клинок ему к шее, глядишь, и пропустили бы нас. Он-то, судя по всему, здесь в явном авторитете. Надо только сойтись поближе.

— Дык, я ж говорил уже энтому Чиниге, что свой я, — вспомнилось, что пойманных прошлой ночью абреков послали некие Бельские, и наудачу продолжил: — Я ж от Бельских по душу Светлейшего прибыл. Только вот убивать его они раньше времени запретили, и всем велели передать. Он им зачем-то живой требуется.

Сочиняя на ходу, сделал шаг вперед, но тут за спиной раздался голос Меньшикова:

— Ах ты ж, с-сучье отродье!

Обернувшись, я еле успел поднырнуть под руку с саблей, заблокировав ее локтем левой руки. Но тут же получил сокрушительный удар в челюсть.

В плену

Очнулся от странных ощущений: щека мерзла, а нос пекло, будто сунул его в печку. И что это за треск? Я открыл глаза и увидел в метре от себя жарко полыхающий костер. Смолянистые дрова потрескивали, выбрасывая вверх снопы искорок, гаснущих в морозном воздухе.

Я лежал на снегу. Вокруг была слышна какая-то возня. Чьи-то ноги, обутые в странные сапоги без каблуков, прошли между мной и костром. Прикрыл глаза и попытался вспомнить — что же со мной произошло?

Боль, саданувшая при попытке пошевелить челюстью, подтвердила реальность воспоминаний. Оставалось лишь удивляться тому, что мной так спокойно воспринималось происходящее, действительно веря, будто это не сон и не бред.

М-да, первый день пребывания в этом мире прошел гораздо приятней — поездка на санях, веселое застолье в компании со Светлейшим Князем. Зато второй день как начался со встречи с ночными абреками, так и продолжился в том же русле. В итоге еще и по голове пару раз заработал. Хорош же удар у этого придурка Алексашки — я же теперь пару дней жевать не смогу, пока челюсть не заживет.

Что, кстати, вокруг-то деется? Снова приоткрыл глаза, скосил взгляд мимо костра и увидел смотревшего на меня бородача в черном полушубке.

— Очнулся никак? — спросил он.

Нет, блин. Просто открыл глаза в бреду и разглядываю окружающую обстановку. Я приподнялся, с удовлетворением обнаружив, что не связан, и сел на лежащую рядом толстую ветку, срубленную, вероятно, на дрова.

Небо заметно посветлело. Это сколько же я провалялся в отключке? И где мои товарищи? Товарищи ли? Разве ж товарищи будут так лупить по голове?

Мы все еще находились на той же поляне. Грязный снег вокруг был плотно утоптан и по цвету, и по плотности напоминал старое асфальтовое покрытие.

Кроме бородатого у костра никого не видно. Чуть в стороне у кустов, повернувшись к нам спинами, несколько человек ворошили какие-то мешки. Двое отошли от них и с деловым видом удалились по просеке.

— Так, говоришь, от Бельских прибыл? — вопрос прозвучал так, будто мы уже некоторое время беседовали.

И что мне ему ответить? Я-то, когда упоминал про этих Бельских, не рассчитывал на долгие разговоры. Ладно, надо попробовать взять инициативу в свои руки.

— Где Светлейший? — вопросил я, проигнорировав вопрос бородача. — Надеюсь, с ним все в порядке? Иначе ни мне, ни тебе не сносить головы.

— Ну, ты не заговаривайся! — грохнул кулаком по коленке собеседник. — Нешто мне твои Бельские указ? Сам-то ты кто таков есть?

— Я-то? — поднялся я на ноги и, украдкой оглядываясь, постарался принять гордый вид. — Я Дедиков Дмитрий Станиславович, потомок древнего рода старших научных сотрудников Средиземной Военно-Морской Академии Саурона имени штандартен фюрера Штирлица. Так что Бельские и мне не указ. Но, надеюсь не надо объяснять, что за ними стоят гораздо более серьезные люди? Да-да, уважаемый, не задирай так высоко брови. Бельские являются лишь ширмой. Отвлекают, так сказать, внимание на себя до поры — до времени. Скажу по секрету, милый друг, я уверен, что как только они станут не нужны, так от них избавятся как от отработанного масла, в смысле, материала. Ну, ты, короче, понял. Ты-то сам, кстати, кто будешь?

— Евлампий Савин я, нешто не знаешь? — в голосе мужика слышалось неподдельное удивление. — Так значится, верно то, что о Бельских треплют?

— Слушать треп — прерогатива низших сословий, — заявил я, гордо вскинув подбородок. — Я говорю только о том, что знаю точно. И все же, Евлампий, мне бы хотелось узнать о судьбе Светлейшего Князя и его спутников.

— Ты бы о своей судьбе переживал, — раздраженно посоветовал тот. — али думаешь, я поверил всему, что ты наплел?

— Ты не веришь мне?! — сделал я ударение на слово «мне», будто меня сей факт крайне изумил, и даже встал.

— А ты сядь, сядь, — дважды повторил Евлампий. — Не горячись, боярин, чи кто ты есть. Сгоряча можно и головы лишиться.

— Голов мы с тобой в любом случае лишимся, ежели князь мертв. Уж поверь мне, эти люди и под землей достанут.

Видно, что мои слова все же зародили сомнения у собеседника. Он даже сдвинул папаху на затылок, позволив мне разглядеть прищуренные черные глаза и почти сросшиеся на переносице густые брови.

Похоже, выбранная мною тактика оказалась правильной. Главное вовремя пресекать все его вопросы и молоть нечто важное и непонятное. Эх, сейчас бы на мое место какого-нибудь народного избранника из моего мира, так он бы вмиг забил этому бородачу весь мозг умными непонятностями. Но и перебарщивать нельзя.

— На кой же им Невский живьем сдался? — задал очередной вопрос Евлампий.

— Какой Невский? — не понял я и, судя по взметнувшимся под папаху бровям собеседника, сообразил, что только что сморозил какую-то глупость.

Ё-моё, так это ж Светлейший Невский! Что-то я не помню никаких Невских в моем мире, кроме того Александра, который шведов под лед пустил.

— Пан генерал, — раздался из-за спины голос Чиниги. — Хлопцы зробыли все, як вы повелели. Будем уходить, чи шо?

Бородач, оказавшийся генералом, некоторое время переводил взгляд то на появившегося пана Чинигу, то на меня. Видно, в его голове толкались две мысли, пытаясь завладеть вниманием — мысль о том, что я не знаю, кто таков Невский, и мысль, связанная с сообщением Чиниги.

— Следы хорошо запутали? — наконец спросил он вислоусого, поднимаясь и плотнее запахивая черный полушубок.

— Все як вы приказали, пан генерал.

— Тогда пошли. А этого, — генерал кивнул на меня, — пусть на прицеле ведут. Ежели бежать надумает — стрелять.

— Мабуть, связать ёму руки? Дюже прыткий ций чоловик.

— Нешто быстрее пули? — бросил бородач и, посчитав разговор оконченным, двинулся к просеке в кустарнике.

— Мабуть, быстрее, — пробормотал в усы Чинига, опасливо косясь в мою сторону, вероятно вспоминая, как ночью караульный Панас, целясь в меня, застрелил своего товарища.

Один из сопровождающих постоянно тыкал в спину стволом. Второй, из-за узости, протоптанной в глубоком снегу тропинки, шел позади товарища, но тоже держал ружье наготове. Следующий впереди Евлампий изредка оглядывался, словно убеждаясь, что я все еще не сбежал.

Интересно, если я сейчас схвачу ствол, ткнувшийся в поясницу и направлю в бородача, будет ли шанс у сопровождавшего меня хлопца не пристрелить генерала? До чего же заманчивая идея. Жаль, самоубийственная. Если даже второй конвоир промахнется, то все равно убежать по глубокому снегу не получится. Ночью еще можно было бы рискнуть, но, к сожалению, уже полностью рассвело.

Куда мы идем? И где, в самом деле, князь со спутниками? Неужели все-таки порешили? Жаль, если так. Их компания нравилась мне гораздо больше этой. Эх, протянуть бы до ночи, тогда можно будет попытаться сделать ноги. Вот только куда?

За размышлениями не обратил внимания, долго ли шли. Однако не менее часа — точно. Вот между стволов показалось бревенчатое строение, и вскоре вышли на обширную поляну. В центре стояла небольшая избушка с крытой щепой крышей и каменной трубой, курившейся еле заметным дымком. Рядом находился рубленый сарайчик, у низких дверей которого топтался часовой.

Завидев нас, часовой радостно замахал кому-то из конвоиров.

— Гринька, подь сюды. Покарауль трохи, бо мне до ветру трэба, вже мочи нету.

— Ну и что мне с тобой делать, боярин? — не обращая внимания на перебранку часового с конвоирами, обратился ко мне бородач. — Без присмотра оставить не могу, ибо не доверяю. А к энтим бросить, так забьют ведь, а? Может, расскажешь все как есть, а я тогда и подумаю, как с тобой быть? Как звать-то тебя, запамятовал штой-то? Больно уж длинно ты прошлый раз назвался. Я хоть и в генеральском чине, но люблю по-простому чтоб, без энтих регалий и церемоний.

— Дмитрий я, Станиславович. А ежели по-простому, то господин дженераль-электрик, — я представился именем знаменитой электрической компании. — Так что мы с тобой Евлампий, в некоем роде коллеги.

— Чего? Кто мы?

— Коллеги. Ну, вроде как в одном чине, — со вздохом пояснил необразованному бородачу. — Оно конечно генерал-электрик звание практически маршальское. Но я не заносчив, так что обращайся ко мне без излишних расшаркиваний.

Глядя на окончательно сбитого с толку мужика, снисходительно хлопнул его по плечу и прошел в сторону избушки, бросив на ходу:

— Ладно, Евлампий, пошли в дом. Чего торчать-то на морозе? Чай, уже и позавтракать пора.

Конвоиры машинально двинулись следом, почтительно обходя остолбеневшего генерала.

— А вас, хлопцы, кто приглашал? — я с удивленным возмущением обернулся к ним. — Нарубите-ка лучше дровишек да подмените этого бедолагу, не то обделается в штаны.

Кивнув на часового, увидел, что того и след простыл. Видать, конкретно прижало.

В это время на тропинке показались Чинига и пятеро следовавших за ним подчиненных.

Говорят, наглость — второе счастье. Не знаю, будет ли мне счастье, но я опять не смог остановить прущую из меня наглость и, изобразив гнев, заорал на вислоусого:

— Что за разгильдяйство, пан Чинига?! Почему на посту отсутствует караульный?! Ежели что, головой ответишь! Развел тут бардак! А ну, быстро навел порядок!

Начавший было что-то говорить генерал, вновь заткнулся. Пан Чинига, остановленный моим криком, смотрел на Евлампия Савина, вероятно, пытаясь услышать хоть какие-то объяснения.

— Ось… Ось… Шо це такэ, пан генерал?

— А запри-ка этого говоруна вместе со всеми, — наконец вымолвил бородач.

— Кого? Чинигу? — я сделал последнюю попытку заговорить врагов до смерти, понимая, что хуже уже не будет.

Евлампий лишь недовольно зыркнул и поторопил Чинигу:

— Да пошевеливайся! И караульного поставь. Да всыпь плетей тому засранцу.

Пленение пленителей

М-да, кого-то язык может и доведет до Киева, а меня довел до темного холодного сарая. Не надо было так наглеть. Ведь Евлампий почти уже начинал верить в тот бред, который я нес. Наверняка он и сейчас пребывал в сомнениях. Просто не смог мужик смириться с тем, что я, будучи практически пленником, принялся вдруг командовать. Вот сгоряча и распорядился бросить меня сюда.

Дверь захлопнулась, погрузив помещение в непроглядный мрак. Но я успел заметить людей у противоположной стены.

— Погоди, Алексашка, успеется, — послышался из темноты голос Светлейшего. — Ты, Дмитрий Станиславович, никак соскучился по нашему обществу?

— Не так чтобы очень, — признался я честно. — Оно конечно с вами веселее, но слишком уж часто по голове получаю.

— Нешто напрасно?

— По голове-то? — я собрался возмущенно поведать о несбывшихся планах на освобождение, порушенных Алексашкиным ударом в мою челюсть, но услышал поскрипывание снега за дверью и решил повременить. Может, это просто переминается с ноги на ногу часовой, а может, и кто-нибудь дюже любопытный приложил чуткое ухо.

Глаза постепенно привыкли к темноте, да и сквозь неплотно подогнанные доски дверей проникало немного света. Осторожно подошел к еле различимым силуэтам сокамерников. Разглядел пятерых — значит все присутствующие давеча на поляне остались живыми.

— Благодари Петра Лександрыча, паскуда, — раздался голос Меньшикова. — Не то придушил бы тебя, как крысеныша.

— А мне думается, — прервал денщика князь, — не встрянь Дмитрий, так нас сразу живота и лишили бы.

— Оно еще неизвестно что ждет впереди. Может, ежели сразу, так и лучше было б, — высказался боярин Федор.

Солдаты молчали. Лишь один горестно вздохнул.

Опустившись на колени, я еле слышно прошептал, чтобы Алексашка продолжал меня громко ругать, а Светлейший время от времени его окорачивал. Князь кивнул и толкнул денщика кулаком в плечо, призывая к действию. Под искренние Алексашкины проклятия я рассказал обо всем как есть, в заключении выразив уверенность, что генерал захочет еще со мной пообщаться. Он хоть и не поверил во все, что я наплел, но сомнения наверняка гложут — иначе, почему все мы еще живы? Вот тогда-то постараюсь сориентироваться в обстановке насчет побега, а возможно и воплотить план по захвату бородача в заложники.

— Почему мы должны тебе верить? — спросил Федор.

— Почему? А на кой мне вас обманывать? Вот скажи: зачем мне вас подбивать на побег?

— Ну-у… — протянул боярин, не найдя ответа.

Даже Алексашка прекратил меня костерить, задумавшись над вопросом. А может, просто устал ругаться впустую.

— А вот зачем мне помогать вам? Я-то в вашем мире… в смысле, в вашей мирской жизни человек случайный. Мне что одни, что другие — все едино. Разве что с вами первыми встретился, да вы напоили и накормили меня. Зато те не связывали и по голове не били, несмотря даже на то, что на моих руках кровь их товарищей. Вот убегу один. Одному легче.

— И куда ж подашься, коли один сбежишь? — с усмешкой спросил князь.

— Да в первую попавшуюся деревеньку. Найду там какую-нибудь добрую вдовушку, жаждущую мужской ласки. Я ж всю жисть в монастыре провел. У меня этой ласки знаете сколько нерастраченной? Ого-го!

— Ишь ты, раскатал губищу, — прервал Федор. — Хлебни вон водицы да поостынь.

— При упоминании о водице я ощутил сильную жажду и облизнул пересохшие губы. В стороне, куда кивнул боярин, заметил темный силуэт, напоминающий бочонок. Подойдя на четвереньках, наклонил — действительно водица. Рядом не обнаружил ни ковшика, никакой другой мелкой посудины, поэтому напился прямо из бочонка, наклонив так, чтобы вода была у самого края.

— А кто такой этот Евлампий Савин, — спросил, отерев ладонью губы.

— Лет десять назад государь Федор Борисович лишил его и весь его род дворянского звания, — после некоторой паузы заговорил Светлейший Князь. — Под началом Савина южное порубежье находилось. Так он, вступив в сговор с крымским ханом, продавал в полон русских людей целыми деревнями.

— Это как же так?

— Пропускал крымчаков, а потом отправлял погоню по ложному следу, заранее подготовленному.

— И за это его только дворянства лишили?

— Поймали бы, так повесили, аки вора. Да только не слышно о нем ничего было доселе.

— Ясно. А как же вас-то живьем взяли, после того, как этот, кх-м, Александр врезал мне в челюсть?

— Услышав, что меня нужно взять живым, я договорился с Савиным, мол, сдамся, ежели остальным тоже жизни сохранят, — пояснил князь. — Любопытный я, понимаешь ли. Захотелось очень узнать, зачем это Бельские меня живым видеть захотели. Так это оказывается твоя выдумка?

— Тише ты, Петр Александрыч, — шикнул я, кивая на дверь.

— Ты еще будешь Светлейшему Князю указывать?! — изловчившись, Алексашка пнул меня в плечо, и я кубарем отлетел в сторону.

Князь что-то крикнул денщику, но я не расслышал, ибо мое внимание сосредоточилось на внезапной идее. Идею гениальной не назвать. Она, скорее, крайне авантюрная. Но не ждать же покорно уготованной нам участи, аки овцы неразумные?

Через четверть часа князь с одним из гвардейцев притаился слева от входа, Федор с другим гвардейцем — справа. Меньшиков, встав напротив меня, начал бить кулачищем по левой ладони, сопровождая сочные шлепки громкой руганью. Я же, опершись спиной о дверь и колошматя в нее ногой, заорал классическое:

— А-а! Спасите! Помогите! Хулиганы зрения лишают! А-а!

Снаружи послышались крики и скрип снега под быстрыми шагами. Наконец, кто-то грохнул прикладом в дверь, дабы привлечь внимание.

— А ну, геть от дверей, не то стрелять будем! — послышался крик пана Чиниги.

Мы с Алексашкой отошли в сторону. Он перестал дубасить ладонь, но я продолжил жалобно скулить, будто побитая собака.

С той стороны выбили подпиравшее дверь бревнышко, и та отворилась. В ярко освещенном проеме тут же появились два черных ствола, направленных в глубину сарая ружей. Бандиты слепо щурились, ничего не видя внутри после яркого солнца. Я тоже мало что видел после темноты, но, понимая, что все зависит от скорости действия, всматривался наружу до рези в глазах. Сквозь выступившие слезы все же различил стоящих напротив генерала и пана Чинигу. К ним и шагнул, согнувшись, жалобно поскуливая и слепо шаря перед собой.

— А-а. Они мне глаза выбили-и. А-а-а, — размахивая руками, будто боясь на что-нибудь наткнуться, как бы невзначай отвел стволы ружей в стороны, и за них тут же ухватились цепкие руки товарищей и вдернули ружья вместе с владельцами внутрь сарая.

Я в это время уже сделал шаг к генералу, опять же, словно сослепу оттолкнув Чинигу.

— А-а-а, я ничего не ви-ижу-у. А-а-а, — продолжив изображать слепоту, будто случайно наткнулся вытянутыми руками на Евлампия, схватил левой за правый рукав полушубка, правой — за меховой воротник и, дернув на себя, бросил генерала через бедро в сторону дверного проема, где уже застыл в ожидании гостя княжеский денщик.

Рядом, кроме привычно офигевшего пана Чиниги, никого не было. Однако по всей обширной поляне бродило не менее десятка вражеских солдат. Поэтому я поскорее вернулся в сарай. Уж теперь-то с таким заложником шансов на освобождение всяко будет больше.

Но вот же незадача, как только попытался захлопнуть за собой дверь, в нее тут же вцепился, выпучивший глаза вислоусый.

— Це ж пан генерал, — бормотал Чинига, словно бы пытаясь меня образумить. — Вин же мине голову снесе.

— Да? Ну, заходи и ты, — я отпустил дверь, вовремя схватив за шиворот потерявшего равновесие пана, и затолкал его вслед за генералом в темноту сарая. Там чье-то, скорее всего Алексашкино, хэканье слилось с глухим ударом.

Я наконец-то закрыл дверь, приветливо махнув остановившейся троице бандюков, среди которых узнал незадачливого Панаса.

Глаза отвыкли от темноты, и мне опять ничего не было видно. Только слышалась возня и усердное сопение — это пленники вязали пленителей.

Попытался сообразить, как запереть дверь, но ничего в голову не пришло — она открывалась наружу, значит изнутри не подпереть, а вместо ручки использовался какой-то косой сучок.

К сараю подошли. Судя по звуку шагов, несколько человек. Постучали в дверь.

— Пан Чинига, — послышался чей-то встревоженный голос. — Вы там, чи не?

— Нет его тут, — ответил я раздраженно. — Они с генералом через другой вход ушли.

— А-а, — понятливо протянул голос за дверью, но тут же понятливость сменилась недоумением: — Через який другий? Це хто гутарит? Пан Чинига, вы здесь?

Дверь попытались открыть, но я, вцепившись в заменяющий ручку сучок, уперся ногой в косяк.

— Панас! — заорал, вспомнив, что видел знакомое лицо. — Панас!

— Чого? — парень действительно оказался рядом.

— Пан Чинига наказал, чтобы ты встал у дверей и никого не впускал, покуда они с генералом не выйдут. Понял?

Снаружи начали о чем-то переговариваться. В голосах сквозило явное сомнение. Похоже, никто не заметил, как я бросил генерала, иначе действовали бы решительнее.

— Ну что там? — я обернулся к товарищам, продолжая удерживать дверь.

— Алексашка малость перестарался, — ответил князь. — Не можем Савина в чувство привести.

— А Чинигу?

— Этот вроде стонет, — теперь сообщил Федор.

Глаза уже вновь привыкли к темноте, и я увидел, как боярин склонился над вислоусым. После пары звонких пощечин пленник задергался, засучил ногами. Судя по открывшемуся рту, хотел было заорать, но внушительный кулак, нежно приплюснувший нос, пресек необдуманный поступок.

Растолковав Чиниге, что от него требуется, поставили его у дверей, развязав руки, но привязав за ногу, чтобы не ощутил лишней свободы. Один из гвардейцев упер ему в спину ствол трофейного ружья. Все остальные, дабы не мозолить лишний раз глаза, снова рассредоточились по обеим сторонам от входа.

Федор еще раз поинтересовался, понял ли пан, от чего зависит его жизнь, и тоже отошел в сторону.

Теперь, отпустив дверь, я толкнул ее ногой наружу и скрылся в тени, глядя под ноги на освещенный пол сарая, чтобы дать глазам привыкнуть к свету.

Вислоусый молчал. Из темноты послышалось многообещающее покашливание. Гвардеец сильнее вдавил ствол в спину пленника.

— Мы-мыкола, — промычал Чинига.

— Чого?

— Вже все зробыли, шо я накозав? — в голосе пана наконец-то проявились командирские нотки. — Чи шо?

— Дык, о це…

— Шо, о це?! Зробыли, чи шо, я пытаю? Чи ты вже став атаманом и будешь мэнэ пытати, о моих заботах? Чи шо?

— Дык… Як же… — послышался сконфуженный голос. — Во ций Панас казав, шо…

— А-а так-то Панас ныне атаманом став? О це дило. О це добре. А я як же? Мэнэ можно отдыхаты? — похоже, пан Чинига разошёлся не на шутку. — А ну геть уси готовиться. Панас, стой тут. Да никого не пускай. Уразумив? Зачиняй двери.

Сарай снова погрузился во мрак.

Вот и зачем приучал глаза к свету? Опять ничего не видно…, кроме трех, изгибающихся по присыпанному соломой полу, тоненьких лучиков, проникающих сквозь доски дверей.

— Очнулся гнида, оповестил голос одного из гвардейцев о пришедшем в чувство генерале.

Пана Чинигу снова связали и поместили до поры в компанию к его подчиненным. Те тоже уже пришли в себя, но лежали молча, после увесистого аргумента, предъявленного для наглядности Меньщиковым.

— Долго ж ты, Евлампий Афанасич, змеиная твоя душонка, прятался, — подсел к генералу князь. — Чего ж выполз-то вдруг? Али правосудия перестал страшиться? Кто-то заступничество пообещал?

— Не тебе, сосунок… — не закончив реплику, пленник скрючился и замычал от резкого удара под ребра.

— Пойми, Евлампий Афанасич, — продолжил Светлейший, потирая ушибленный кулак. — Нам чтобы уйти отсюда, хватит и этого атамана. А вот твоя жалкая жизнь зависит только от того, согласишься ли ты поведать обо всем, что здесь творится и подтвердишь ли все это в столице. А ежели ты намереваешься лишь попрекать меня молодостью лет, так я по своей малолетней горячности могу тут же и живота тебя лишить.

Замолчав, князь вынул из ножен конфискованную у генерала саблю и принялся демонстративно рассматривать, опробовав остроту клинка на снятой с плеча пленника соломинке.

Нависшие над Евлампием Алексашка и Федор довершили моральное давление. При чем, неизвестно чья физиономия внушала больший страх: злобная русобородая харя Меньшикова, или поросшая модной в моем мире трехдневной щетиной ухмыляющаяся рожа Басманова. Обрядить бы боярина в спортивный костюм — вылитый браток из старых фильмовы времен распада Советского Союза.

В общем, Евлампий как-то сразу сломался и заговорил. Не то, чтобы принялся говорить без остановки, сдавая всех и вся, но на задаваемые Петром Александровичем вопросы отвечал без лишних понуканий и довольно подробно.

Путь предателя

Оставив вход под присмотром гвардейца, я сгреб в кучу солому и присел к стенке в качестве слушателя. Но стоило только расслабиться, как сказалось экстремальное напряжение последних суток. А тут еще и тихие голоса звучали так убаюкивающе. Так и сидел, то проваливаясь в дрему, то заставляя себя с усилием выныривать из нее и прислушиваться к разговору.

Однако кое-что все же отложилось в голове. Я узнал, что Евлампий Савин, сбежав от правосудия, подался к крымскому хану. Благодушно приняв подельника, хан не дал тому долго бездельничать. Генерал получил под командование казачью тысячу, присягнувшую османскому султану. В нее входил сброд, выгнанный с родного войска своими же собратьями-казаками за различные преступления. Многие и вовсе бежали от справедливой расправы, подобно самому генералу.

За десять лет Евлампий много раз ходил вместе с крымчаками в набеги на русские селения. Во время неудачной попытки турецкой армии оттяпать под руку Османской империи часть русской земли, предатель лишился почти две трети своей шайки. При этом пополнения практически не прибывало. Среди казачьей вольницы произошел окончательный раскол — основная часть присягнула русскому царю, часть ушла на службу в Европу, часть, возглавляемая неким молодым атаманом, поступив на службу к османскому султану, была переправлена на Африканский континент, где империя усмиряла взбунтовавшийся Египет. Вольницы как таковой практически не осталось.

Вовремя этой-то войны и встретился Евлампий с младшим из князей Голицыных.

Ночью полки Русской армии в результате неожиданного стремительного марша окружили часть крымской орды, в составе которой находился и генерал с остатками казачков-изгоев. Крымчаки, бросив обоз и собравшись в единый кулак, хоть и с огромными потерями, но смогли прорваться и уйти в степь. С ними ушла и часть казаков, ведомая, кстати, сотником Чинигой.

Евлампию не повезло. Он с полусотней головорезов, коих именовал личной гвардией, был окружен и зажат в небольшом овражке. Когда последний телохранитель пал от русской сабли, предатель бросил клинок и, подняв руки, опустился на колени. Знай солдаты, кого берут в плен, так, может, и зарубили бы тут же. Но о событиях десятилетней давности помнили лишь старослужащие. Да и те не все знали в лицо генерала-предателя.

Петр же Голицын, под началом которого был один из полков, сразу узнал друга молодости, так глупо попавшегося на пособничестве людокрадам. Как увидел, так виду не подал, отвернулся и ушел прочь. Вечером же повелел надежным людям привести пленника в шатер. Там и сговорились бывшие дружки о взаимовыгодном сотрудничестве на благо их обоих.

После полуночи люди Голицына проводили Евлампия за пределы русского лагеря, дали двух лошадей и отправили с богом.

Месяц назад прибыл от Петра гонец с распоряжением и подробной инструкцией по устранению зарвавшегося молодого князя, успевшего получить титул Светлейшего, а именно тезки младшего Голицына — Петра Невского.

В одном из порубежных лесков ватагу — а как еще назвать этот сброд? — Савина, насчитывающую теперь едва две сотни, поджидали возы с русским пехотным обмундированием и документы, предписывающие некоему воинскому подразделению следовать в определенный район.

Выйдя к месту засады, тщательно подготовились и, не видя смысла торчать здесь постоянно, ушли к расположенному в десяти верстах заброшенному имению разорившегося боярина Жуковского, который подался осенью в столицу. Это место так же было предусмотрено планом, и в имении бандитов поджидали запасы провизии. Располагалось местечко вдали от другого жилья. Две ближайшие деревеньки были сожжены прорвавшейся в начале войны сотней крымчаков. Именовавшие себя атаманами сотники Чинига и Горобец по наказу генерала строго следили за тем, чтобы хлопцы вели себя тихо. Да и не с чего шуметь-то было. Горилки не было — насчет этого командиры строго проверили каждого еще в начале предприятия. Каких-либо селений, чтобы совершить лихой набег малой компанией в тайне от остальных, тоже поблизости не было. Приходилось маяться от безделья, согревая душу думками об обещанном солидном вознаграждении за успешно проведенное дело.

И наконец-то прибыл гонец с известием о приближающемся княжеском обозе, сопровождаемом всего-то сотней солдат. В открытом бою, может, и засомневались бы хлопцы в победе над всего-то вдвое уступающим по численности противником. Но пострелять из засады, да посечь неожиданным наскоком ничего не подозревающих путников казалось делом плевым. Тем более, что целью ставилось уничтожение единственного человека. Так что, в случае чего с остальными в схватку можно и не вступать.

На деле оказалось не так все просто. Хоть неожиданным залпом и удалось выкосить значительную часть сопровождающих обоз гвардейцев, но оставшиеся рубились каждый за двоих. От гвардейцев не отставали и возницы. Что уж говорить о боярах из свиты Светлейшего Князя? Пожалуй, честный бой бандиты не выиграли бы и при троекратном преимуществе. Но и сейчас, при почти пятикратном превосходстве, предатели за первые минуты схватки потеряли половину собратьев. Однако и сопровождение князя истребили почти все.

После того, как на дороге не осталось ни одного выжившего русского воина, Евлампий в сопровождении присланного от Петра Голицына человека, осмотрел трупы у княжеской кареты. Не найдя того, кого искал, собрав остатки ватаги, ринулся в лес на звуки разрозненных стычек. Разослав по десятку в сторону каждой схватки, узнал-таки куда отступил Светлейший. Туда и ринулся с оставшимися тремя десятками. Остальные либо погибли в лесных стычках, либо продолжали сражаться где-то в зарослях. Ждать или искать их не было времени.

В результате устроенной гвардейцами засады, генерал потерял еще несколько человек, в том числе и присланного Голицыным, но преследования не прекратил.

Река скрыла следы беглецов, но, разделившись на две группы и пройдя в обоих направлениях, обнаружили какие-то следы на льду вниз по течению, вероятно, оставшиеся от моего падения. Теперь уже двигались двумя группами по обоим берегам, тщательно осматриваясь в поисках следов.

Когда начало смеркаться, один из казачков, знающих здешние места, сообщил, что недалеко должен быть домишко бортника, обычно пустующий в зимнюю пору. Туда и двинулись на ночлег, отчаявшись найти беглецов.

Ночью на них неожиданно вышел Чинига с шестью уцелевшими хлопцами. После того, как вислоусый поведал о странном человеке, в одиночку напавшем на них, убившем троих и скрывшемся в ночи, а один из казачков сообщил, что видел того человека во время нападения на обоз рядом с княжеской каретой, Евлампий немедленно поднял всех и двинулся к месту описанного Чинигой происшествия.

М-да. Нет ну то, что мне приписали часового, упокоенного Алексашкой, понятно. Но зачем приписывать еще и застреленного Панасом?

Свобода

— Эй, Дмитрий, просыпайся. Нешто не выспался еще?

Открыв глаза, я непонимающе посмотрел на склонившееся надо мной небритое лицо, в глазах которого плясали отражения небольшого костерка. Признав Федора, сел, опершись о стену сарая.

— Что? Обед принесли? — задал ему вопрос мой бурчащий желудок.

— Ага, — кивнул тот, — принесли. Только не обед, а ужин. Тебе что подать, рябчиков, али карасей в сметане?

— Рябчиков для начала, — ответил я и огляделся вокруг.

Костерок горел прямо посреди сарая. Дым поднимался вверх и выходил через дыру в разворошенной соломенной крыше. Через эту же дыру было видно звездное небо. Значит снаружи уже стемнело. Когда только крышу успели разворотить? Днем-то этой дыры не было, иначе было бы светло.

Кроме меня и Федора из сопровождения Светлейшего в сарае находился только один гвардеец, стоявший с ружьем перед тремя сидящими у стены бандитами. Среди связанной троицы узнал Панаса. Интересно, когда этот бедолага ухитрился присоединиться к ним? И где Чинига с генералом? Где, вообще, все?

— А где все? — поинтересовался я у боярина.

Тот что-то в полголоса втолковывал гвардейцу и на мой вопрос не обратил внимания.

Я встал и, шагнув к костерку, протянул к огню озябшие ладошки. Заметив, что Федор отошел от солдата, повторил вопрос:

— Где все? Мы что, уже свободны?

— А ты, Дмитрий, еще бы поспал, глядишь, и вовсе один остался, — ухмыльнулся тот. — Мы уж сомневались, надо ли тебя будить, да вот приглянулся ты Светлейшему. Так что пойдешь с нами.

— Куда?

Боярин вновь оставил вопрос без ответа и, оттолкнув дверь, вышел наружу. Я поспешил за ним.

М-да, похоже я действительно проспал прилично — на улице совсем темно. Темно и тихо. Куда же все подевались?

В домишке, что посреди поляны, тускло светилось маленькое мутное оконце. Туда и направился Федор. Снег под нашими ногами скрипел в ночной тиши невероятно громко.

Уже ступив на невысокое крылечко, я вздрогнул от раздавшихся из сарая криков. Зыркнув в ту сторону, боярин недовольно поморщился и открыл дверь. Крики резко стихли.

Заходя в избушку, я оглянулся и увидел выходящего из сарая гвардейца. Ружье у парня висело за спиной, а в руке сабля, которую он протирал какой-то тряпицей. М-да… Суровый век, как говорится…

— Не выстужай избу, Дмитрий! — раздался сердитый голос княжьего денщика.

Федор уже скрылся внутри, а в дверях стоял собравшийся выходить Алексашка. Я поспешно отступил в сторону, давая ему дорогу, после чего зашел, захлопывая за собой пронзительно скрипнувшую дверь.

— Садись, Дмитрий Станиславович, пожуй, чего бог послал, — сидящий за столом Светлейший кивнул на ломти хлеба и крупно нарезанные куски белоснежного сала с толстыми мясными прослойками.

Сглотнув наполнившую рот слюну, я поспешно направился к столу.

— Да он такое не будет, — насмешливо кинул Басманов. — Он как проснулся, сразу рябчиков да карасей в сметане затребовал.

Князь деланно изумился, и они с боярином продолжили подначивать меня, весело хохоча. Я же, пережевывая жестковатое, но ужасно вкусное сало, пытался запихать в рот еще и кусочек подсохшего хлеба. От напряжения в челюстях заложило уши, потому толком не слышал, о чем они мне говорили, лишь глупо улыбался и на всякий случай кивал.

Кроме нас в комнате находился второй гвардеец, почему-то державший в руках ружье. За ним в темном углу я заметил две фигуры, сидящие на лавке. Лиц было не разглядеть, но по фигурам и по одежке догадался, что это наши недавние пленители — пан Чинига и иудушка Евлампий Савин. Вот ведь как удачно мы поменялись ролями. Что же все-таки произошло? Куда подевались все бандиты? Неужели пока я спал, их всех того…

Донесшиеся с улицы крики прервали мои размышления. Князь и Федор встревожено вскочили и обнажили клинки. Гвардеец, переводя взгляд то на пленников, то на дверь, взял ружье на изготовку.

Я начал с большей скоростью работать челюстями, заглатывая почти не пережеванные куски и обшаривая взглядом помещение в поисках какого-нибудь оружия. Но, увидев деревянное ведро с чистой водицей, вдруг испытал невероятную жажду, заглушающую все остальные чувства. Шагнув к лавке, на которой стояло ведро и, опустившись на одно колено, припал губами к воде. С наслаждением шумно напился живительной влаги.

Заскрипели ступени на крыльце, дверь резко распахнулась, и в избу вошел разгорячено дышащий Алексашка. Отойдя в сторону, он махнул рукой, приглашая кого-то следовать за ним. Послышалось хэканье, и в помещение кубарем влетел человек, судя по одежке из банды наших пленников. Последним зашел тот гвардеец, что оставался в сарае, и закрыл за собой дверь. Значит, снаружи больше никого не было. По крайней мере, живых.

— А ты во дворе покарауль, — сказал ему княжеский денщик. — Чай не замерзнешь. А то мало ли кого еще принесет.

Гвардеец безропотно подчинился приказу и вышел. Заброшенный им в избу мужик поднялся, но, получив от Меньшикова хорошую затрещину, вновь упал на колени и больше не делал попыток встать. Лишь затравлено зыркал по сторонам.

— Кто таков? Откуда взялся? — грозно вопросил Светлейший.

— Ды, я вотета… Гринька ж я, — промямлил мужик. — Я о це… Я пана Чинигу шукав…

Меньшиков пинком отбросил лопочущего пленника к стене и возмущенно заговорил:

— Я только за кусточками пристроился, а этот как заорет из леса: «Пан Чинига, пан Чинига!» — и он вновь пнул бедолагу. — Убью, тварь!

— Охолони, Алексашка, — улыбаясь в бороденку, произнес князь и, уже обращаясь к пленнику, спросил: — Так ты, Гринька, к пану Чиниге? А-а, ну тогда ладно. Вон он, твой пан. Иди, докладывай, зачем пожаловал.

Мужик недоверчиво посмотрел на Князя, который уже уселся на лавку и, будто бы потеряв интерес к нежданному гостю, что-то вполголоса говорил Федору. Продолжая недоумевать, Гринька нашел взглядом пана Чинигу и, опасливо покосившись на Алексашку, не поднимаясь с колен, переместился в угол с пленниками.

— Да погромче докладывай! — неожиданно крикнул ему в спину Светлейший. — Чтобы нам тут хорошо слышно было.

Заикаясь и поминутно косясь на нависших над ним денщика и гвардейца, мужик поведал пану Чиниге, а заодно и всем присутствующим о том, как в заброшенную усадьбу, где они расположились, приехала повозка с какими-то людьми. Видя окруживших их хлопцев, двое мужиков схватились за сабли и были тут же застрелены. Разоравшуюся бабу успокоили несколькими оплеухами и с пристрастием допросили. Оказалось, что хозяин усадьбы, направляясь по каким-то делам в Оскол, решил заглянуть в свое заброшенное имение, а заодно и переночевать в нем. Потому и были посланы вперед холопы с дочкиной нянькой, чтобы растопить печь, да навести порядок в паре комнат.

Вот Панас и послал Гриньку, доложиться пану Чиниге о скором прибытии хозяина усадьбы. И ежели пан сам не прибудет, то узнать, что делать — порешить боярина, али пленить?

— Боярин значит с дочкой едет, — подытожил князь. — А много ль с ним еще народу?

— Баба гутаре, шо двое холопов всего осталось, — доложил слегка осмелевший пленник.

— Что делать будем, Петр Александрыч? — озадаченно спросил Федор.

— Надо выручать боярина. Не оставлять же его на растерзание этим, — князь кивнул в сторону пленников.

— Многовато их. Может, сперва до Оскола доберемся, а там уже местный воевода отряд пошлет… — начал было Алексашка, но его перебил Басманов.

— До Оскола нам дай Бог к рассвету добраться, да назад, ежели не мешкая да на санях, еще полдня. А Митрофан Жуковский уже скоро должен подъехать, — высказался боярин.

— Видел я в прошлом году его дочурку, — вставил князь. — Она тогда уже девка хоть куда была. А нынче, небось, и вовсе красавица. Снасильничают ее, ежели вовремя не поспеем.

— Да и если Гринька скоро не вернется, они наверняка пошлют еще кого-нибудь, — высказал и я свою мысль. — Увидят, что их командиры пропали, найдут тех в сарае и сразу поймут, что что-то тут неладно. Могут и уйти из усадьбы.

— Сколько в усадьбе лихоимцев? — спросил непонятно у кого Петр Александрович.

— Две дюжины без меня, — с готовностью сообщил Гринька.

— Оно понятно, что без тебя, — задумчиво проговорил князь, поставив локоть на стол и опершись подбородком о кулак.

Воцарилась тишина, нарушаемая только слабым потрескиванием лучин да еле доносившимся из-за дверей хрустом снега под ногами караульного. Треска дров и гудение огня в печи не слышалось. Вероятно, все давно прогорело, а затапливать заново смысла не было.

Несмотря на то, что проспал и так значительную часть дня, мои глаза снова начали слипаться. Сказывалась тепло и сытость в желудке. Клюнув было носом, я огляделся — не заметил ли кто? А то опять насмехаться начнут. Но все смотрели на князя.

Встав с лавки, я молча вышел из избы. Под удивленным взором топчущегося у крыльца гвардейца зачерпнул горсть не затоптанного снега и растер лицо.

— У-ух, — передернул плечами, озябнув после теплого помещения, и поспешил назад, а то мокрые щеки уже довольно чувствительно пощипывал морозец.

В доме все уже тоже были на ногах. Меньшиков с гвардейцем уложили Савина спиной на лавку и привязывали ноги предателя. Покончив с ногами, развязали ему руки и, заломив их под лавку, снова связали.

Чинигу подняли, и гвардеец потащил его заворот из избы.

— Ежели что, кто-нибудь обязательно должен вернуться и порешить этого ирода, — князь кивнул на привязанного к лавке.

— Может, сразу? — предложил Басманов.

— Нет, Федор Савелич, — отрицательно покрутил головой Светлейший. — Очень уж я хочу живьем его в столицу доставить, чтобы с тезкой своим Петькой Голицыным лбами столкнуть.

Понимая, что нам предстоит ночной марш-бросок с целью не дать бандитам захватить или убить боярина Жуковского с дочкой, я радости от предстоящего приключения не испытывал, особенно учитывая факт, что на каждого из нас будет по четыре врага. Но ясно, что по-другому мои нынешние товарищи поступить просто не могли. А я теперь с ними в одной компании. Хоть и доставалось мне от этой компании, в частности от несдержанного княжеского денщика, поболее, чем от бандитов…

Тем временем вернулся гвардеец, уведший пана Чинигу, и по его кивку в ответ на взгляд Федора, я понял, что бандитский атаман наверняка присоединился к своим подчиненным в сарае.

Гриньку никто не трогал, и он продолжал стоять на коленях, поглядывая на происходящее каким-то по-детски невинным взглядом. Интересно, сколько людей довелось отправить на тот свет этому простодушному мужичку?

— Сколько до имения? — поинтересовался у него я.

— Пяток верст, — ответил тот с заискивающей улыбкой. — Я проведу.

Как говорится, покой нам только снится

— Веди давай уже! — пинком поднял Гриньку Алексашка, и мужичек сгорбившись и втянув голову в плечи, словно ожидая крепкого подзатыльника, засеменил к выходу.

Мы вышли следом. Через десяток шагов Гринька нагнулся и подхватил с земли суконную шапку.

— Це моя, — сообщил он, натягивая ее так, что та краями смешно оттопырила мясистые уши.

— Прими, боярин, — один из гвардейцев протянул мне ножны с саблей, и я только тут сообразил, что отправился на схватку с врагом с голыми руками.

С благодарностью принял саблю и с сомнением взял ружье, которое снял с плеча гвардеец.

— Заряжено, — предупредил он, поправляя на плече еще два ствола.

Никаких боеприпасов к ружью я не получил, да оно и понятно — времени на перезарядку, скорее всего, не будет. Это если не принимать во внимание тот факт, что я не умею заряжать эти доисторические ружья. Зато в качестве дубинки в моих руках оно будет, пожалуй, эффективнее сабли.

Вопреки моему ожиданию, что снова придется пробираться по колено в снегу, мы шли по хорошо утоптанной тропе.

Интересно, пять верст это сколько километров? По любому не мало.

Что же все-таки произошло, пока я спал? Куда девались все бандиты? Появилась мысль расспросить идущего рядом гвардейца, но из-за быстрого шага я и так уже начал сопеть, как паровоз. Попытался дышать в такт шагам, как когда-то учил дядька — на два шага вдох, на три выдох, и постепенно втянулся в марш.

Примерно через полчаса ходьбы запыхтели уже все, но темпа не сбавили. Еще немного такого марш-броска по вечернему, или уже ночному лесу, и спасители из нас будут, мягко выражаясь, сомнительные.

Однако прошло уже около часа, а мои спутники как пыхтели, так и пыхтели, даже не думая сбавлять шаг.

Но вот потянуло дымком. Вскоре вышли на опушку, и остановились в густом подлеске. Перед нами открылось пространство, поросшее редкими молодыми деревцами. На небольшом взгорке высокий частокол, за которым на фоне звездного неба темнела крыша дома.

Прислушались — никаких звуков не доносилось. Но в этом не было ничего странного — мороз заметно усилился, и это обстоятельство не располагало к ночным прогулкам. А может, бандиты затаились и ждали боярина? Я высказал эту мысль вслух.

— Митрофан Игнатич давно уже приехать должен, — не согласился Федор. — Ну, насколько могли холопы с нянькой его опередить? Ну, на час, не более. А сколько прошло, пока этот Гринька до пасеки добежал, да пока мы сюда добрались? Нет, ежели чего в пути не случилось, то здесь уже боярин.

— Жив ли? — непонятно кого спросил князь.

Стимулируемый Алексашкиными оплеухами, Гринька рассказал о расположении построек внутри усадьбы. Оказывается, заброшенная в последнее время дорога подходила с противоположной стороны. Соответственно с той же стороны были расположены ворота. Но и с этой стороны присутствовала небольшая калитка. К ней и вела протоптанная в снегу тропка, по которой привел нас незадачливый проводник. С той стороны калитка открывалась в длинный сарай, возможно использовавшийся ранее как хлев. На вопрос, есть ли караульный у входа, Гринька пожал плечами и сообщил, что когда он уходил, то стояли двое хлопцев. Но по такому морозу вряд ли кто будет мерзнуть в холодном сарае.

Все же идти к усадьбе в открытую было рискованно. Посовещавшись, решили, что сперва отправятся Алексашка с Гринькой и гвардейцы. Если кто окликнет, то отзовется Гринька. А чтобы у хлопца неожиданно не прорезался героизм, Меньшиков продемонстрировал невесть откуда вытащенный кинжал в локоть длины, коим упер в спину бандита, когда они пошли к усадьбе.

Мы молча наблюдали, как товарищи шли к частоколу. Хорошо, что в темноте все краски превращались в оттенки серого, и кафтаны гвардейцев не отличались от одеяния Гриньки.

Подойдя к деревянной стене, где вероятно находилась неразличимая отсюда калитка, мужики остановились, и некоторое время ничего не происходило. Вот до нас донеслись глухие удары. Я напряг зрение и, кажется, разглядел, как узнаваемый по мохнатой шапке Алексашка стучал кулаком в запертую дверь. Прошло еще немного времени, и к нам бегом направился один из гвардейцев.

— Заперто, — сообщил он запыхавшись. — На стук никто не откликается. Будто вымерли все.

— Странно, — произнес князь и, отодвинув заслоняющую путь ветку, направился к усадьбе. Все последовали за ним. В мыслях я надеялся на то, что бандиты по какой либо причине покинули усадьбу.

Когда подошли, увидели, что второй гвардеец пытается выбить дощатую дверь плечом.

— А ну, Савелий, дай-ка я, — отстранил его Меньшиков, но и его старания ни к чему не привели.

Имя Савелий вызвало у меня какие-то невнятные ассоциации. Я всмотрелся в лицо гвардейца — это тот, что подал мне оружие. Но что мне напомнило его имя? Однако бьющийся в крепкую дверь княжеский денщик сбил с мысли.

— Как запирается дверь? — спросил я у притихшего Гриньки.

— На жердину, мабуть, — пожал тот плечами.

Не поняв, что он сказал, я обнажил саблю и, молча отстранив Алексашку, попытался просунуть клинок в щель между дверью и крайним бревном. Скрывшись сантиметров на пять, кончик сабли во что-то уперся. Ясно — в бревне вырублено что-то типа четверти. Интересно, Гринька не помнил, что дверь открывается наружу, или втихаря ухохатывался над потугами вбить калитку вовнутрь? Просунув клинок между первой и второй досками двери на уровне пояса, я протянул его вверх, но он почти сразу во что-то уперся. Скорее всего это скрепляющая доски калитки перекладина. Но на всякий случай я опустил саблю и с силой ударил вверх. Показалось, будто препятствие подалось, и послышался скрежет по краям дверного проема. Я снова опустил саблю и ударил уже со всей силы. Препятствие теперь уже точно подалось вверх и исчезло. Послышался звук упавшей на землю сухой палки.

Только я извлек из щели клинок, как в дверь врезался неугомонный Алексашка. Отойдя в сторону и не спеша вставляя саблю в ножны, я наблюдал за его потугами, с трудом удерживаясь от того, чтобы посоветовать попробовать ударить головой.

— Погоди-ка, Алексашка, — не выдержал издевательства над собственным денщиком Светлейший и, ухватившись пальцами за выступающую доску, легко открыл калитку на себя.

— Двери в пожароопасных помещениях всегда открываются наружу, — назидательно выдал я в сторону Меньшикова невесть откуда всплывшую фразу.

— Ничего не видно, — сообщил вошедший в калитку гвардеец и добавил: — Лошади, кажись.

Я вошел вместе со всеми и оказался в абсолютно темном помещении. Откуда-то справа действительно слышалось похожее на лошадиное фырканье. Машинально потянулся к заднему карману джинсов, в котором обычно лежала зажигалка с встроенным светодиодным фонариком, но вспомнил, что обнаружил ее отсутствие еще в первую ночь своего попадалова.

Проникающий сквозь открытый проем лунный свет освещал только усыпанный соломой прямоугольник под ногами. В этом свете разглядел валяющуюся полутораметровую жердину. Это и был тот запор, который я выбил. Подобрал палку и прокрутил ее вокруг ладони. Малость толстовата, но все же с таким оружием почувствовал себя более уверенным, чем с саблей или с тяжелым ружьем. Судя по весу, дерево было достаточно крепкое, что-то вроде клена, и высушено хорошо. Так что запросто может противостоять сабельному удару.

Пока оценивал жердину, спутники скрылись в темноте.

Поспешил за ними на звук, шаря палкой по полу перед собой.

Заскрипела открываемая дверь, и впереди прорисовался противоположный дверной проем, частично заслоняемый фигурами моих товарищей. Стало виднее, и я более прытко догнал их.

Федор вновь расспрашивал о чем-то Гриньку. Тот показывал в сторону большого дома, в котором светились несколько окошек, и назвал какие-то имена.

— Ясно, — почему-то вздохнул боярин и кивнул на пленника гвардейцу. Тот схватил бандита за ворот и оттащил в темноту. Послышалась возня, затем хрип и противное бульканье. Беспокойно зафыркали лошади, зацокали, переступая копытами. Раздалось негромкое ржание. В лунном свете вновь появился гвардеец, вытирающий саблю серой суконной шапкой, наверняка снятой с Гринькиной головы. М-да… Как же все просто у этих диких людей…

Я какое-то время остолбенело смотрел в темноту, туда, где с перерезанным горлом лежал незадачливый мужичок Гринька, сам отправивший на тот свет немало народу. Очередное конское ржание вывело меня из ступора. Оглянулся и увидел, что рядом остались только Федор и Светлейший. Успел заметить тени, мелькнувшие в сторону дома, и в следующее мгновение они слились с темной стеной.

— Нешто охромел? — вопросил князь, заметив, что я опираюсь на палку.

— На всякий случай, — ответил я ему неопределенной фразой.

Во дворе усадьбы

— Машут, — сообщил вглядывающийся в темноту Федор.

— Пошли значит, — кивнул князь и вопросительно оглянулся на меня: — Ты идти-то сможешь?

— Смогу, — ответил я коротко. Не вдаваться же в объяснения, для чего мне нужна эта палка.

Пригнувшись, мы гуськом перебежали к дому. Под ногами предательски скрипел снег. Однако судя по доносившемуся из-за промерзших окон приглушенного гвалта и заунывного пения, вряд ли кто-то мог нас услышать.

— Во дворе никого, — доложил встретивший нас Алексашка. — Кто-то есть в сарайке, что подле ворот. Там печь топится. Туда Савелий со Степаном пошли. Посреди двора телега стоит. На ней, похоже, мертвяки навалом лежат. Кто они и сколько их, пока не рассмотрели.

— То обождет, — кивнул Светлейший. — Наперво надо о живых позаботиться.

Инстинктивно пригибаясь под окошками, в которые абсолютно ничего не видно, мы двинулись в обход дома с двух сторон — Петр Александрович с денщиком с одной стороны, мы с Федором с другой.

Обогнув боковую стену, я застыл от открывшегося зрелища. Много смертей повидал я за последние пару суток, но все это было в горячке боя, в борьбе за жизнь. Теперь же передо мной открылась жуткая до нереальности картина — посреди просторного двора, освещенного ставшим вдруг будто бы более ярким софитом луны, стояла телега, заполненная грудой безжизненных тел. Бросались в глаза босые ступни, казавшиеся неестественно белыми.

— О-ой, та кохала мэне ма-ати… — вырвалась вдруг заунывная песня из неожиданно открывшейся двери и тут же оборвалась, оставшись внутри, за той же захлопнувшейся дверью.

С крыльца сбежал мужик и, придерживая накинутый на плечи кафтан одной рукой и пытаясь развязать тесемки на штанах второй, поспешил в нашу сторону. Меня он не заметил только потому, что был увлечен собственными штанами.

Бросив взгляд на телегу, я сжал шест обеими руками до хруста в замерзших суставах. Но тут Федор схватил меня за капюшон и оттащил за угол. Повернувшись к боярину, я приготовился услышать укор в нерасторопности, однако в этот миг прямо на нас выбежал мужик, так и не справившийся до сих пор с тесемками. Находясь к нему вполоборота, я ослабил правую кисть и слегка приподнял ею шест, чтобы направить во вражью харю. Словно бильярдный кий с силой толкнул шест левой рукой. Удивленный возглас не успел вырваться из открывшегося рта. Переносица с хрустом вбилась под череп. Голова мужика резко откинулась назад, хрустом позвонков оповещая о летальном исходе. Я машинально сквозь по-прежнему расслабленную правую ладонь вернул шест в исходное положение. Серый кафтан спал с плеч бандита, безвольной куклой на снег опустилось тело.

Услышав хмыканье Федора, я, уже красуясь, попытался театральным жестом эффектно провернуть шест вокруг ладони. Но конец палки задел за стену, и мое оружие, вырвавшись, полетело в снег, едва не заехав мне же по носу. Боярин снова хмыкнул, обошел меня, переступил через труп и скрылся за углом. М-да… А неча рисоваться. Я сконфуженно присел и поднял палку, тщательно утрамбовывая в голове выползающую наружу мысль о том, что, убив очередного человека, испытал при этом некое удовлетворение. Постарался уверить себя, что это не человек, в доказательство чего, пройдя вслед за Басмановым, снова бросил взгляд на жуткую телегу.

От небольшого строения, из трубы которого изредка вырывались искорки, отделилась темная фигура и двинулась в нашу сторону. Мы приникли к стене, в надежде, что нас не видно на ее фоне, но отступать обратно за угол уже не стали.

— Вроде Савелий, — шепнул Федор, распознав гвардейца.

Тот, обогнув телегу с мертвецами, удалился к противоположной стороне дома, где должны были находиться князь и Алексашка. Вскоре оттуда выбежали две фигуры, одна долговязая, другая коренастая в мохнатой шапке, и прытко проследовали к строению с искрящейся трубой.

Обогнув высокое крыльцо, к нам подбежал Савелий и сообщил, что Светлейший ждет нас в том домишке. Прислушавшись напоследок к доносящемуся через ближайшее окно гомону, мы быстро пересекли двор и зашли в строение, примыкающее к частоколу рядом с большими воротами, запертыми на огромный тесаный брус, поднять который, пожалуй, одному будет трудновато.

Жаркий воздух протопленного помещения вытеснил холод из промерзшей одежды ближе к телу, и меня пробрала зябкая дрожь. Я расстегнул дубленку и распахнул полы, чтобы впустить тепло. Оглядел помещение. Скорчившийся в луже крови труп не вызвал никаких эмоций. Еще один бандит со связанными за спиной руками лежал под стеной. Над ним стоял второй гвардеец. Светлейший уже сидел за столом с таким видом, будто находился в собственном кабинете и как минимум несколько последних часов к ряду принимал посетителей. За его спиной весело потрескивала дровами огромная, почти в половину комнаты, печка. Из-за занавески, отгораживающей помещение за печкой, вышел Меньшиков.

— Располагайтесь, — пригласил нас князь. — Обождем здесь, пока там угомонятся да спать улягутся. Заодно порасспросим человечка — что да как. Подними-ка его, Степан.

Гвардеец схватил за шкирку связанного бандита и, поставив на ноги, подтолкнул к столу.

— Что с боярином? — задал вопрос Петр Александрович.

— З яким боярином? — не понял мужик и тут же согнулся пополам от Алексашкиного удара.

— С хозяином усадьбы, — пояснил Меньшиков.

— Вин наших хлопцев троих порубав, — захрипел согнувшийся пленник.

— Что с ним? — повторил вопрос князя Алексашка, отвешивая очередную оплеуху.

— Его Мыкола Недранец бочонком с возка сбыв. Тот шею и свернул.

В комнате повисла тишина.

— Что с его дочкой? — первым задал я очередной вопрос, думая, что если и дочку убили, то самым простым выходом будет подпереть двери до подпалить дом вместе с разбойниками.

— Дивчина с нянькою в светелке. Панас велел не трогать ее, пока пан Чинига не объявится. Воны с Мыколой чуток не подрались из-за ций дивчины.

— Сколько человек в доме? — последовал вопрос князя.

— Дык, десятка два осталось…

Светлейший кивнул Алексашке, и тот вогнал клинок под лопатку бандиту.

— Если того мужика хватятся, то нас быстро обнаружат, — вспомнив об оставленном за углом дома трупе, обратился я к Федору.

— О чем это ты, Дмитрий Станиславович? — заинтересовался князь.

— Дмитрий Станиславович своим посохом уже упокоил одного лихоимца, — пояснил за меня Федор и кратко, но красочно рассказал о моей шаолиньской выходке.

— Экий ты прыткий, — обратился в мою сторону князь, то ли одобрительно, то ли с укором. — Но прибрать мертвяка надо, дабы не хватились раньше времени. Раз набедокурил, то тебе и прибирать. Возьми с собой Савелия. Да поосторожнее там.

Осталось только тяжело вздохнуть от необходимости снова идти в морозную темноту. Прежде чем выйти, снял с плеча ружье — все равно оно мне только мешалось, и использовать его в качестве дубины, когда есть шест, глупо. Глубоко вдохнув прогретый воздух и задержав дыхание, я шагнул сквозь ворвавшийся морозный пар в открытую дверь.

Мы шустро пробежали через двор за стену дома. Труп лежал, как и лежал, и вполне возможно, что мог бы так и пролежать необнаруженным до рассвета. Однако раз пришли, нужно прибрать.

— Может, в хлев его, боярин? — предложил Савелий.

— Где прячут лист? — выдал я вдруг возникшую мысль.

— Ась? — не понял гвардеец.

— На телегу его, — указал ему без лишних объяснений. Лишь коротко мотивировав: — Туда ближе.

Я схватил мертвяка за ноги, Савелий подхватил подмышки.

— Погоди, — подобрал валяющийся тут же серый кафтан, бросил на труп и, зажав посох подмышкой, снова взялся за ноги.

Подтащив труп к телеге, мы, размахнулись и словно мешок забросили его поверх груды тел.

Подумав, я сдернул с трупа сапоги, чтобы не отличался от остальных, и бросил их под телегу. Снова подобрал слетевший на снег кафтан, и в этот момент раздался скрип открывающейся двери. Савелий шустро спрятался за телегой. Я успел только отвернуться и набросить поверх дубленки кафтан, понимая, что капюшон на голове все равно вызовет подозрение.

— Мыкола, ты, чи ни? Тоби Панас кличет.

— Ни, це не он, — отозвался я, берясь за прислоненный к телеге посох. — Вин у сарайке нужду справляет.

— Це хто? — прозвучало непонимание в голосе, и порожки начали скрипеть под грузными шагами. — Кирьян, ты, чи ни? Ты шо там робишь с мертвяками?

— Лешко, бисов сын, чого хату видчинил? — заорал еще кто-то и следом послышался стук захлопнувшейся двери, отсекший гомон голосов из дома.

А снег под ногами Лешки скрипел уже в паре метрах за моей спиной.

— Чи не Кирьян? — снова вопросил он. — Це хто?

— Це некрофил, — произнес я утробным голосом и с разворота врезал любопытного мужика посохом по голове.

Попал чуть ниже уха. И по звуку, и по отсушенным ладоням ощущение было такое, будто врезал по бетонному столбу. Однако жердина выдержала, не переломилась. Голова бандита, похоже, тоже.

Передо мной стоял практически квадратный бугай с лысой головой, растущей прямо из плеч, без малейших признаков шеи. Он застыл с вытаращенными рыбьими глазами и открытым ртом.

Пришлось поспешно отступить, пока не уперся спиной в телегу, вернее в свисающую через край чью-то руку. Быстро скосил глаза направо и налево, соображая в какую сторону убегать, когда этот боров ринется на меня. Снова бить его этой жалкой палочкой не возникло даже и мысли.

И тут глаза здоровяка закатились, и он, словно опрокинутый шкаф, завалился навзничь. Внутри меня будто отпустили какую-то пружину — руки и ноги ослабли и начали мелко дрожать.

— Савелий, — хриплым полушепотом позвал гвардейца, не узнавая собственного голоса.

— Здесь я, боярин, — он и правда уже стоял рядом с оголенной саблей в руке. Не сводя взгляда с поверженного, кивнул на телегу: — Этого туда же?

— Нет. Этот будет слишком заметен, — отклонил его предложение, думая на самом деле о том, что вряд ли смогу закинуть наверх такую тушу. — Хватай его за ноги и волоки за вон тот сарай.

Проследив, как Савелий тащит здоровяка в темноту, на все еще дрожащих ногах я направился к строению у ворот. И в этот момент из дома раздался истошный женский крик, хорошо слышимый даже через закрытые двери и окна. Кричала явно молодая женщина. Наверняка дочь погибшего хозяина усадьбы.

За честь боярской дочки

Не задумываясь, назвал бы идиотом любого, кто поступил бы так же, как далее поступил я сам.

Сбросив полушубок, я поднял и надел серый кафтан. После полусекундного раздумья зацепил ножны с саблей. взял ставшую родной жердину и решительным шагом направился к крыльцу.

И снова послышался женский крик, сопровождаемый мужской руганью. Кричали в правой половине дома.

— Боярин, — остановил меня окрик Савелия, когда, уже поднявшись на крыльцо, я собрался открыть дверь. — Ты куда?

Действительно, куда это я? Однако гвардейцу повелел:

— Беги к Светлейшему. Доложи, что в доме сильно кричит дочка боярина. Если хотят застать ее живой и непорочной, то пусть поспешат.

Не обращая больше на Савелия внимания, открыл дверь и переступил порог. За порогом увидел просторное помещение, освещенное масляными светильниками. Бросил взгляд вправо, откуда, как мне показалось, доносились крики. Но в той стороне оказалась глухая бревенчатая стена, у которой стоял длинный стол. На лавках сидели несколько человек. Кое-кто уже поворачивался в мою сторону.

Я пригнул голову, надеясь, что так бандитам будет труднее меня разглядеть, и направился к противоположной стене. Передо мной были сразу несколько дверей, ведущие невесть в какие помещения. Логика подсказала, что мне в крайнюю правую. Буквально ощутил пристальные взгляды из-за стола. Потянул за массивную ручку на себя и быстро скрылся за отворившуюся дверь. Закрыв ее за собой, я оказался в кромешной темноте. Куда это я попал?

Грохот и ругань раздавались справа, значит мне туда. Вот и щель вокруг закрытой двери светится. Ни на что, не наткнувшись в темноте, прошел на свет.

— На кой Чиниге ция дивчина? — донесся из-за дверей злой голос. — Вин с паном генералом утек уже мабуть и нас туточки бросил. Видцепись, Панас. Дай хлопцам позабавиться. Може, завтра полягем уси як один. Видцепись, не доводы до греха.

Я бесшумно открыл дверь и увидел троих бандитов, стоявших ко мне спиной. Перед ними топтался невысокий мужичок с грозным выражением на морщинистом лице. Его черные с проседью волосы были всклокочены, глаза недобро блестели. За его спиной стояла кровать, на которой поправляла многочисленные одежки заплаканная девчонка, на вид лет шестнадцати-восемнадцати. Ее толстая рыжая коса была наполовину распущена, не рассыпалась совсем лишь благодаря вплетенной голубой ленточке, завязанной на конце маленьким бантиком. В больших зеленых глазах смешались ужас и непонимание случившегося, словно девушка не верила в происходящий с ней кошмар.

— Где Недранец? — завидев меня, зло заорал заслоняющий девушку мужик.

Но мой взгляд уже остановился на распростертой на полу пожилой женщине. Ее седые пряди волос словно щупальца осьминога разбросаны в луже крови. Рот слегка приоткрыт, в открытых глазах застыла мольба о благоразумии.

Я снова перевел взгляд на бандитов. Трое уже повернули головы в мою сторону. Трое… Как три столба у дядьки на дачи. Три ненавистных столба, о которые я не единожды отсушивал руки, не понимая, зачем мне это надо, но не решаясь перечить родственнику.

Перехватил шест так, будто держал флагшток, и поднял, заводя правую руку за правое ухо. Шагнул вперед и следом нанес удар в вершину среднего столба. Конец шеста врезался в висок повернувшего голову бандита. Намеренно неглубоко вкопанный столб свалился, и я встал на его место, перехватив шест так, словно шел в штыковую атаку.

Будь в моей жердине положенные два метра, сейчас предстояло бы развернуть корпус влево и следом крутануть шест, нанося одновременный удар противоположными концами по столбам. Но я вовремя сообразил, что полутораметровой палкой обоих противников не достать. Благо они еще не успели сообразить, что происходит, и с недоумением смотрели на меня.

Шагнул вправо. Правую ладонь переместил к левой, опер центр шеста на правый локоть, повернул корпус влево, двинул следом локоть, придавая ускорение шесту и ударил под основание черепа ближайшего врага. Тот полетел головой в кровать, а я, толкнув локтем шест дальше, перехватил его словно двуручный меч, с размаху нанес удар по третьему «столбу». Однако тот успел присесть и пропустить жердину над головой, одновременно хватаясь за рукоять сабли.

Пришлось ослабить правую ладонь и продернуть через нее шест, уменьшая крутящуюся лопасть и гася тем самым ускорение. Теперь шагнул навстречу замахивающемуся саблей противнику и, резко протолкнув шест через расслабленную правую ладонь, нанес удар в плавающие ребра. Достал врага только почти полностью вытолкнув жердину, потому удар получился не очень сильным. Но, похоже, я поймал его на вдохе при замахе саблей, и этого хватило, чтобы парализовать работу легких. Без жалости добил бандита ударом по темечку.

Повернувшись к мужику, который, как мне казалось, защищал бедную девушку, я еле успел заслониться жердиной от удара саблей. Сделав изрядную зарубку в центре моего боевого шеста, бандит снова вскинул клинок. Я отскочил назад, заставляя сделать его шаг следом, и выбросил навстречу шест. Однако шустрый мужик увернулся, схватил левой рукой за конец жердины, а я еле успел отдернуть руку — на том месте, где только что была моя ладонь, появилась новая зарубка. Не отводя руку для следующего удара, бандит попытался полоснуть саблей по моей второй руке, а когда я окончательно отпустил шест, бросился вперед, целя саблей в горло. Резко отстранившись, я упал, споткнувшись о тело одного из поверженных ранее бандитов. Пришлось уйти кувырком назад. Больно ударился бедром об угол какой-то низенькой табуретки. Этой же табуреткой запустил противнику в голову. Чернявый опять успел увернуться, но у меня появилась возможность подняться и перемахнуть через массивный стол.

Все-таки хорошо, что сменил полушубок на более легкий кафтан — в дубленке так не покрутился бы.

Схватился за длинную лавку, намереваясь ею прихлопнуть-таки надоевшего мужика. Однако, приподняв ее, понял поспешность решения. Сил хватило только на то, чтобы взвалить слишком тяжелую лавку на стол. Противник по ту сторону стола с удивлением наблюдал за моими действиями, не понимая, для чего я начал городить эту баррикаду. Воспользовавшись его удивлением, я юркнул под стол и, перекатившись под ним, дернул мужика за обе ноги, стараясь задрать их как можно выше. Оторвавшись от пола, он взмахнул руками, и сабля улетела к противоположной стене. Надо признать, что упал бандит умело — поджав подбородок к груди и амортизируя ладошками раскинутых в стороны рук.

Продолжая крепко удерживать его ноги, чтобы не дать подняться, лихорадочно соображал, как выпутаться из сложившейся ситуации.

Неожиданно противник резко поджал колени к животу. Не удержавшись, я упал на него и, получив удар ступнями в грудь, перелетел через стол, сшибив стоявшую на нем лавку. Чернявый, перевернувшись со спины на четвереньки, бросился к отлетевшей сабле. Я нырнул к своей жердине, которая лежала возле мертвой старушки в луже крови, натекшей из пробитой головы. Не сразу решился схватить шест, но, видя, что противник уже поднял саблю, все же взялся за липкое от крови дерево и поднялся ему навстречу.

— Мамочки, — донесся с кровати слабый голосок.

Мой взгляд остановился на девушке, жмущейся к бревенчатой стене. Она смотрела на меня полными ужаса глазами, закрыв ладошками рот. Мелькнула мысль о том, что непонятно зачем люди в шоковых ситуациях закрывают рот ладошками, словно боятся чего-то неконтролируемого и многоэтажного.

Боковым зрением отметил, что чернявый бросился в атаку, заведя клинок для удара со спины, лишая меня возможности своевременно защититься.

Продолжая смотреть в большие зеленые глаза, я развел руки в стороны по жердине, размазывая по ней кровь. Ощутив правой ладонью торец, с силой протолкнул шест сквозь левую ладонь, определяя направление периферийным зрением.

— Мамочки, — снова пропищала сквозь ладошки девушка, когда сабля, выпавшая из безвольной руки, отскочила от моего предплечья и упала на пол, а бандит с перебитой гортанью завалился навзничь.

Капелька пота стекла с брови, попала в глаз и начала щипаться. Машинально провел по вспотевшему лицу правой ладошкой, поздно сообразив, что она густо измазана кровью.

— Мамочки, — в очередной раз услышал полный ужаса возглас, когда отнял ладошку от лица.

— С тобой все в порядке? — спросил зеленоглазку, понимая абсурдность своего вопроса. Какое тут нафиг «в порядке», когда зарубили отца, проломили голову няньке, а саму чуть не изнасиловали? А тут еще какой-то перепачканный кровью псих с палкой задает дурацкие вопросы… М-да…

— Ты меня не бойся, — снова обратился к девушке. — Я пришел тебя освободить.

За дверью что-то упало, послышались крики и топот. Поздно сообразил, что нужно было запереть дверь, задвинув массивный кованный шпингалет. Однако двое вломившихся спинами вперед хлопцев исправили мое упущение. Заперев дверь, они стали затравленно озираться. От вида валяющихся бездыханных тел и меня в кровавой маске нижние челюсти бандитов синхронно опустились вниз, а брови задрались кверху. Эти двое напомнили мне персонажей из некогда популярных «Маски-шоу».

— Вы по какому вопросу, хлопцы?

— Мы?

— Вы-вы. А ну, предъявите документы! — я грозно ударил окровавленным посохом об пол.

— Мамочки, — снова услышал писк за спиной.

— Яки документы? — подозрительно вопросил один из мужиков, сжимающий в руках окровавленную саблю.

Это ж кого он порубать успел? Кого-то из наших? Или они меж собой собачатся? Второй был безоружен. Значит этого с саблей нужно уделать первым.

— Я не понял, гастарбайтер, у тебя что, ксивы с собой нету? — я сделал шаг вперед и попытался шестом подбить руку с саблей. Но неудачно.

Бандиты, поняв, что перед ними враг, шустро обошли меня с двух сторон. Безоружный быстро наклонился и поднял табуретку, которую я несколько минут назад бросал в его предшественника. Рядом валялась сабля, но мужик почему-то схватил именно табуретку и немедленно запустил в меня. Сказалась изрядная усталость, и я увернулся недостаточно шустро. Меня довольно чувствительно чиркнуло по затылку. А метатель табуретки уже схватил саблю.

Поняв, что потерял из виду второго я наугад ударил шестом за спину. Удар попал в цель — жердина врезалась в живот бандиту и тот сдавленно хыкнул. Однако одновременно ощутился хлесткий удар по спине, и от правого плеча по лопатке почти до поясницы будто бы пробежал холодок. Мелькнула мысль, что вражина распорол одежду, но особо задумываться времени не было, ибо приходилось отбиваться от второго бандита. Отмахнувшись шестом, отскочил к кровати, чтобы видеть обоих.

Дверь начала содрогаться от ударов. Из-за нее послышался голос Федора. Перехватив жердину за конец и замахнувшись, я бросился на того, кто полоснул меня по спине. Мужик отскочил, но мне это и было надо. Подбежав к двери, вышиб шпингалет и пнул дверь, одновременно выкидывая ставший вдруг невероятно тяжелым шест в сторону ринувшегося на меня бандита. Тот отмахнулся саблей, и жердина выпала из онемевшей правой руки. Только сейчас ощутил, что по спине текло что-то теплое и неприятное. Джинсы и трусы уже изрядно промокли. Кто-то отстранил меня, но я не смог разобрать кто. В глазах потемнело, в ушах стоял шум — ощущение было такое, будто оказался под водой.

— Боярин ранен, — сквозь толщу воды донесся голос гвардейца Савелия.

Неожиданно понял, почему мне его имя и голос казались знакомыми. Это ж этот самый Савелий навалился тогда под прибрежными зарослями, когда Алексашка обвинил меня в предательстве, и он же потом всю дорогу отвешивал тумаки, и, в конце концов, приложил так, что я звезданулся лбом оземь, и потерял сознание.

Абсолютно ничего не видя сквозь пелену искрящегося мрака, я наклонился, желая нащупать выроненный шест и врезать им по зубам Савелию, и обессилено завалился на пол. Сознание милостиво покинуло меня, одарив напоследок мыслью, что весь этот кошмар всего лишь приснился.

На излечении

Даже сквозь закрытые веки проникал яркий свет. Слышались удивительно знакомые звуки. Что же это такое? Ах да, это же шелест полозьев по зимней дороге, перемежающийся с цокотом копыт. Пару дней назад я так же очнулся под такие звуки в санях, которыми правил Алексашка, а рядом с ним сидел Светлейший Князь. Неужели все началось заново? Может, аппарат этого чеканутого Сэма засунул меня в какую-то временную петлю, и я теперь буду постоянно просыпаться в санях с этими доисторическими персонажами? И буду участвовать в их кровавых разборках, пока меня не убьют?

Убьют?

Меня убили?!

То-то я чувствую себя так хреново… При чем, не так хреново, как с бодуна, а так хреново, как будто умер.

Хотя, если все-таки себя чувствую, да еще и хреново, значит, не умер.

Вот сейчас открою глаза и увижу спины князя и его денщика…

Ух ты, какая милашка! Похоже, в этот раз меня забросило в другой мир, гораздо более прекрасный. По крайней мере, ехать в одних санях с этой милой зеленоглазкой куда приятнее, чем с угрюмым бородачом Алексашкой.

Вот только чего же мне так хреново-то? И невыносимо хочется пить. Попытался попросить водички, но из пересохшего горла вырвалось лишь еле слышное сипение.

— Ой, Федор Савелич, — повернулась в сторону хода саней зеленоглазка. — Дмитрий Станиславович в себя пришел. Кажется, водицы просит.

Девушка склонилась надо мной. Я попытался улыбнуться, но мышцы лица слушались слабо, и на нем, скорее всего, отобразился плаксивый оскал.

Сани остановились. Послышались мужские голоса. Лицо девушки исчезло из виду и вместо него на меня уставились Федор с князем. Они что-то говорили, но в голове начало шуметь, и сквозь этот шум доносилось лишь неясное «бу-бу-бу».

Кто-то приподнял мне голову, и я почувствовал, как в рот начала вливаться живительная влага. С жадностью начал поглощать ее, чувствуя, как каждый глоток отдается тянущей болью в правом плече. Утолив жажду, снова провалился в забытье.

В следующий раз пришел в себя от запаха водки. Я почему-то лежал на животе. Лежал на чем-то жестком, застеленном белой материей. Опять мучала жажда. Кто-то провел чем-то мокрым и ужасно холодным от плеча до низа лопатки, и в этом месте начало нестерпимо жечь и зудеть.

— Вот и хорошо, вот и чудненько, — раздался надо мной чей-то бас, и я почувствовал, как протыкают кожу на плече.

Когда-то, еще в той жизни, решил вставить в форточку на кухне вентилятор. Снял штапик, но стекло выниматься не желало — хоть и болталось свободно, но цеплялось за засохшую замазку. Пришлось спуститься с табуретки за отверткой, которой намеревался соскоблить замазку. И в этот миг стекло вдруг выпало само и, рубанув по плечу, довольно сильно рассекло кожу. Поняв, что сам подобную рану не склею, кое как обмотался эластичным бинтом, который всегда лежал в моей спортивной сумке, и отправился в ближайший травмпункт. И вот тогда так же лежал на животе, а доктор протирал рану каким-то раствором, шипящим мне в ухо, после чего протыкал онемевшую кожу кривой хирургической иглой и щелкал над ухом ножницами.

Но тогда я не обращал внимания на процесс операции, ибо находился под впечатлением выходки молодой медсестрички. Она подкралась сзади, когда доктор только начал промывать рану, резко сдернула с меня трусы и влепила ладошкой по заднице звонкую оплеуху. Я обалдел! И что примечательно, доктор никак на это не отреагировал. Нет, если бы мы с ней были в кабинете одни, то можно было бы расценить выходку, как весьма своеобразную попытку заигрывания. Но при докторе… Я даже предполагал, что это такой прогрессивный способ шоковой анестезии. Не ну, а чего? Вот, к примеру, если бы она передо мной стриптиз танцевала, то наверняка под шумок доктор смог бы мне не только плечо заштопать, но и какой-нибудь аппендицит вместе с гландами вырезать.

Лишь через пару лет узнал от знакомой медички, а вернее увидел, когда пригласил ее к одному неосторожному товарищу, поймавшему «насморк» на свой «пятый элемент», что подобным шлепком просто-напросто вгоняется игла шприца в плоть. М-да, как говорится…

Промелькнувшее воспоминание оборвалось новым уколом иглы и зудящим протягиванием через прокол хирургической нити. Б-р-р-р — почувствовал, как кожа покрылась мурашками. Об анестезии здесь, похоже, не слышали. Даже о шоковой. А о стерилизации-то хоть слышали? Хотя, водкой же протирали.

Щекоча кожу у основания шеи, скатилась капелька влаги. Скосил глаза и увидел расплывшееся по белой материи кровяное пятно.

Дернулся от очередного укола.

— Очнулся боярин, — то ли констатировал, то ли спросил басок надо мной. — Ефрем, положи бинты и поди доложи воеводе.

Заскрипели половицы. Шелохнув неподвижный до этого воздух, отворилась и снова закрылась не менее скрипучая дверь.

С чего этот местный хирург решил, что я очнулся? И какой еще воевода? Куда меня опять занесло?

Сделал попытку приподнять голову, но от усилия в глазах потемнело, и я вновь уткнулся лбом в жесткое ложе.

— Лежи-лежи, боярин, — пробасили сверху, и чья-то тяжелая рука легла мне на загривок.

— Сильно меня порезали? — кое-как собравшись с силами, задал я волнующий вопрос.

— Пустяковина. Только шкуру рассекли, — успокоил лекарь, делая очередной узелок. — Плохо то, что кровушки многовато вытекло. Теперь лежать тебе смирно не меньше недели.

Хотел было спросить, где Светлейший и остальные, но снова дрогнул воздух от распахнувшейся двери и в помещение вошли, судя по топоту, несколько человек.

— Пришел в себя? — спросил кто-то.

— Пришел, — подтвердил лекарь. — Но слаб очень. Ему сейчас даже говорить не след, ибо сил очень мало.

— Ну, так делай все что надо, только чтобы выжил боярин. Очень уж Светлейший Князь о его здоровье беспокоится, — говоривший подошел, наклонился и заглянул мне в лицо.

Скосив глаза, я увидел упитанное лицо, заросшее темно-русой с проседью бородой, и с аккуратно подстриженной челкой.

— Ну, коли слаб и говорить не может, то не буду, и я князя без нужды беспокоить. Хоть и наказывал он сообщить, ежели какие новости о здоровье боярина будут, но сообщу, когда проснется.

Из слов бородача стало понятно, что князь жив и невредим, и этот факт меня порадовал, ибо я осознавал, что его благорасположение может пригодиться еще не единожды.

— Пить, — простонал я, не в состоянии больше терпеть жажду.

— Сейчас, боярин. Потерпи малость. Сейчас перевяжем, и напьешься, — лекарь наложил мне на лопатку что-то липкое и холодное. После чего, вероятно обращаясь к вошедшему, сказал, — Ты бы, Афанасий Егорыч, распорядился, чтобы водицы с медом намешали для питья больному, ему сейчас пить много надо. Да бульончик куриный пусть сварят. И яблочек чтобы терли ему. Только не загодя, а сразу чтобы ел. Не то руда окислится, а она для крови необходима.

— Ты чего это, Илюха, воеводе указания даешь, аки смерду какому? — возмущенно прервал наставления новый голос, доселе молчавший. — Нешто место свое забыл?

— Я свое место знаю, боярин, — спокойно пробасил в ответ местный хирург. — Я лекарь, и в своем деле могу царям распоряжения давать. Вот случится у тебя напасть какая, попробуй тогда возмущаться против лекарских наказов и кому на каком месте быть указывать.

Воевода проговорил что-то примирительное обоим, но я не слушал, ибо пытался вспомнить, где слышал этот надменный голос, который только что наезжал на моего лекаря?

Меня приподняли и начали перевязывать. Я получил возможность обозреть помещение, и первым делом бросил взгляд в сторону говоривших. Однако они уже выходили, и я успел увидеть лишь спины.

— Пить, — снова потребовал пересохшими губами.

На этот раз просьбу удовлетворили и поднесли к губам ковшик с чистой водой.

Пока пил, появилась мысль о том, что в этом мире меня постоянно преследует жажда. В ту первую ночь на постоялом дворе так же сильно хотелось пить. Вспомнив о той ночи, вспомнил и где слышал этот голос. Вышел тогда по малой нужде за угол бревенчатого сарая и случайно услышал, как обладатель этого голоса давал указания кому-то, сообщить какому-то князю, мол, Петька (скорее всего, имелся ввиду Светлейший) знает о причастности к заговору каких-то Бельских. В водовороте последующих событий, я об этом сразу и забыл. Да и не собирался вмешиваться в местные княжеско-боярские интриги. Но теперь-то, думаю, лучше будет сообщить Светлейшему обо всем. А там пусть сам разбирается.

Однако рассказать о таинственном заговорщике не получилось. Когда я очнулся в следующий раз и попросил пить, бородатый мужик поднес к моим губам плошку с медовой водой и крикнул кому-то, чтобы сообщили воеводе.

Вместе с воеводой пришел и Петр Александрович.

Он что-то говорил, но я, в отличии от прошлого пробуждения, чувствовал себя неважно, поэтому лишь тупо пялился на него, не воспринимая большей половины слов. Дошло до меня только, что ему необходимо срочно ехать в столицу, что по пути надо забрать Алексашку, и что со мной он оставляет какого-то старшину. Напоследок князь сжал рукой мое предплечье, пообещал, что мы еще повоюем, и удалился.

Трое суток я провалялся в полубредовом состоянии. Передо мной маячили лица бородатого мужика, лекаря и, почему-то, Савелия. Бородатый мужик был кем-то вроде медбрата. Он постоянно находился подле кровати, подавал мне питье и помогал лекарю. Лекаря все, от Воеводы до прислуги, называли просто Ильей, или Илюхой. Лицом он удивительно был похож на певца Розенбаума. Если бы не густой бас, то у меня могла бы появиться мысль о знаменитом попаданце. Тем более, что тот по образованию врач. А жаль, что не он. Попросил бы его спеть «Вальс-бостон».

А вот что здесь делал гвардеец, и почему он не сопровождал князя со товарищами — непонятно. Небось, подозрительный Алексашка приставил следить за мной. Ну что ж, будет случай, я этому Савелию припомню все оплеухи. Не, я не злопамятный, но обид не забываю.

А куда, кстати, делся сам Меньшиков? Откуда его собирался забрать Светлейший? Остался в разгромленном имении? Для чего? И как там все сложилось в драке с бандитами? То, что мы победили — понятно. Но хочется узнать подробности. Куда, например, делась та зеленоглазая девчонка?

На большинство вопросов дал ответы тот же Савелий после того, как я наконец-то немного оправился и почувствовал в себе силы, достаточные для разговора.

В первую очередь узнал, каким образом удалось освободиться из плена. Все оказалось до неправдоподобного просто. Плененные нами Савин и Чинига отдали приказ своим хлопцам уходить в заброшенное имение и дожидаться там. Чтобы не выглядело слишком подозрительно, оставили шестерых, включая тех, что уже валялись связанными в сарае. После чего одного заманили в сарай и присоединили к пленникам. Второго, что-то заподозрившего, гвардейцы догнали уже на улице и зарубили. На удачу еще двое грелись в это время в избе. Там их и отправили к праотцам без лишних проволочек. Нет ну, я всегда был согласен с кредо, мол, кто с мечом придет и все такое, но все равно, когда вот так, без особых эмоций, словно жуков колорадских…

В усадьбе и вовсе легко справились. Тем более, что половина бандитов спали, и хоть и проснулись из-за поднятого шума, но заскочившие в опочивальню Алексашка со Степаном быстро уложили их обратно, но уже навеки.

Серьезное сопротивление оказали только двое казачков, один из которых позже ранил меня. Они же ухитрились ранить боярина Басманова и Савелия, но несерьезно — боярину слегка полоснули по груди, а Савелия по предплечью. Обоих бандитов зарубили в той же комнате.

Когда рассмотрели еще четыре тела, двое из которых оказались просто оглушены, и их пришлось добить, то подивились, что я один с ними справился. Ну не производил я впечатления воина. Поэтому, когда Савелий сообщил о том, что я бросился один на выручку кричащей девушке, никто меня живым увидеть не надеялся. А когда позже успокоившаяся Алена — так оказывается, зовут зеленоглазку — рассказала, что я побил вооруженных бандитов простой палкой, меня и вовсе зауважали. Светлейший заявил, что если я так дерусь обычной жердиной, то он не хотел бы сразиться со мной, когда в моих руках будет хороший клинок. А еще и Савелий показал на здоровяка, которого я уделал этой же палкой. Здоровяк кстати тоже очнулся, и ползал по двору на четвереньках, что-то мыча. Меньшиков ради эксперимента приложил его по затылку моей жердиной, но та переломилась-таки в месте, где ее рубанул чернявый, а здоровяку пришлось рубить шею более традиционным оружием.

Трупы хозяина усадьбы и холопов занесли в дом, а трупы бандитов складировали во дворе. Я к тому времени уже перевязанный лежал в беспамятстве на кровати, на которой давеча сидела напуганная девушка.

С рассветом князь отправил Алексашку со Степаном за оставленным привязанным к лавке Евлампием Савиным, отдав им двух, оказавшихся под седлами, лошадок.

Еще четырех лошадей попарно запрягли в сани-розвальни и в возок с мягким диваном.

Меня погрузили в сани, поручив уход Алене, которая держалась на удивление достойно, не истерила и не выла в голос, а лишь изредка всхлипывала, вытирая редкие слезы. За вожжи взялся Федор. В возке поехали Светлейший Князь и Савелий.

К обеду уже были в Осколе. Но вот Меньшиков не появился ни к вечеру, ни к следующему утру, отчего Петр Александрович очень переживал.

Утром воевода крепости послал в имение отряд стрельцов для захоронения погибших. С ними, естественно, поехала и Алена, чтобы проводить в последний путь своего батюшку, а также няньку, которая была при ней практически с самого Алениного рождения.

Тем же путем в сопровождении казачьей сотни отправились и князь с Федором Басмановым. Светлейший торопился в столицу и попутно намеревался разведать куда канул его верный денщик, и что стало со связанным изменником.

Савелия князь оставил при мне, как я понял в качестве телохранителя.

Что все же случилось с Алексашкой, гвардеец не знал, как не знал, вернулась ли в крепость Алена после похорон отца, или уехала обратно в столицу. Думаю, что, скорее всего, уехала. Иначе навестила бы меня. Ведь я, как-никак, спас ей жизнь. Хотя, кто их этих зеленоглазых знает?

После моих расспросов Савелий проявил неожиданно настойчивое любопытство по поводу того, где и каким образом я научился так фехтовать жердинами. Пришлось поведать, что к нам в монастырь приезжали по обмену опытом два китайских коллеги Джеки Чук и Чуки Гек, и преподали несколько уроков мастерства взамен на наши отечественные многоэтажные заклинания. Естественно гвардеец поинтересовался, мол, что за заклинания такие? Но я вновь сослался на загадочную амнезию, и посоветовал ему не лезть с расспросами, ибо могу непроизвольно вспомнить одно из заклинаний, последствия чего могут быть непредсказуемы. И вообще сие знание является великой государственной тайной, и с какой целью ее пытается выведать Савелий, мне непонятно. Мужик тут же залопотал что-то про свое невежество и глупое любопытство, и я отпустил его с миром, заявив, что устал и желаю отдохнуть.

Через день Яков со своим помощником Прохором меняли мне повязку. Лекарь зачем-то каждый раз нюхал снятые бинты и удовлетворенно кивал, словно по запаху определяя процесс заживления.

По его рекомендации я пил много жидкостей — в основном медовую воду и разбавленное красное вино.

Еще по рекомендации того же Ильи ежедневно Прохор потчевал меня протертой вареной печенью, смешанной с тертыми яблоками. Ужасное блюдо, что по внешнему ввиду, что по запаху. Я и так-то не был особым любителем печени, а после того, как пожил пару месяцев с одной фанаткой блюд из этого органа, то чуть не стал вегетарианцем. Первое время мне в любом куске мяса чудился запах печенки. Но постепенно при помощи хороших вин и свиных шашлыков на ребрышках снова вернулся к нормальному человеческому питанию и даже мог сжевать несколько кусочков жареной печенки. Но то, что увидел в миске, поставленной передо мной Прохором… Если запах жареной печени напоминал мне сгоревший автомобильный ручник, то запах печенки, протертой с яблоком напоминал именно то, на что это блюдо походило внешне. Я крайне небрезгливый человек, и благодаря этому, вкупе с заверениями лекаря, что в данной массе содержится залог быстрого выздоровления, ежедневно съедал большую миску пахучего светло-коричневого месива.

Крепость

Наконец мой организм окреп настолько, что я смог выйти из дома.

В том мире я часто бывал в Осколе, и было любопытно увидеть его в качестве порубежной крепости. Жаль, что никогда не интересовался историей родного края. Помню только, что изначально существовал некий Усть-ублинский дозор. Затем, кто-то из государей оценил перспективность этого места и велел поставить крепость. Так как для крепости скрытности не требовалось, то поставили ее не на месте бывшего дозора в устье речки Убля, а на возвышенности у слияния рек Оскол и Осколец.

Невысокое крыльцо дома воеводы выходило на большую площадь, вокруг которой без всякого порядка были расположены однотипные рубленые дома в два этажа. Пока я валялся в постели, на дворе значительно потеплело. Снег частично растаял, превратив дороги в неприятное грязное месиво, которое и встретило меня при выходе из дома воеводы. Несколько человек двигались в разных направлениях, хлюпая и чавкая промокшими ногами. Низкое пасмурное небо, давящее сверху серыми тучами, дополняло мрачную картину, словно сошедшую с полотна какого-нибудь Репина. Или кто там рисовал суровую Российскую действительность?

Оценив царящее вокруг безобразие, я потерял желание прогуляться по крепости. Но и сидеть в доме больше было невмоготу. Пересилив себя, ступил с крыльца в мокрый снег. Почва еще не растаяла, потому грязи особо не было. Однако после нескольких шагов ботинки промокли, и проникшая в них влага неприятно охладила ноги. В душе закипело негодование на местную администрацию в лице воеводы и других командиров. Нет, ну что за разгильдяйство?! Неужели нельзя было вовремя почистить снег? Чем у них тут солдаты в свободное от несения караульной службы время занимаются?

— Савелий, — обратился к чавкающему сзади гвардейца. — Когда последний раз снег выпадал?

— Дней десять уже как.

— И что, нельзя было его убрать?

— Как это? — вопросил тот, после долгой минуты раздумья.

Промолчав, я зло зашагал через площадь, высоко задирая ноги, чтобы не загребать ботинками снежную кашицу. Миновав какое-то здание, у крыльца которого толпились солдаты в точно таких же серых кафтанах и войлочных шапках, как у напавших на нас бандитов, остановился, озираясь по сторонам. Почему-то ожидал, что попаду на улицу, которая куда-нибудь да выведет. Но улиц здесь, похоже, не было. По крайней мере, я не увидел никакого порядка в разбросанных как попало деревянных домах.

За окружающими площадь двухэтажными домами находились домишки поменьше, крытые в основном соломой. Из труб курился дымок, растворяющийся в низком сером небе. Вокруг домов отсутствовали какие-либо заборы, огораживающие частную территорию.

В какую же сторону мне прогуляться? Площадь наверняка являлась центром крепости. В моем мире в центре Оскола есть только одна площадь, что около бывшего ДК «Октябрь», в которую упиралась улица Ленина. Но вряд ли это та же самая площадь, ибо от «Октября» начинался резкий спуск по бывшему крепостному валу к Оскольцу и слободе «Ямской». Здесь же никакого спуска не было видно. Да и по краю вала должна стоять крепостная стена. Где, кстати, стена?

— Дмитрий Станиславович, рад тебя видеть в добром здравии, — раздался голос воеводы. — А я вот все никак не мог выбрать время, чтобы зайти к тебе для беседы. Надеюсь, сегодня освободиться раньше. Очень уж любопытные истории о тебе поведали Петр Александрович и Федор Савелич. Хотелось бы самолично послушать.

Воевода, вероятно, вышел из того дома, возле которого топтались солдаты. Рядом с ним шагал какой-то худой человек с крючковатым носом, одетый в долгополую песцовую шубу и высокую меховую шапку.

— Да надоело мне, Афанасий Егорыч, на кровати валяться. Все бока уже отлежал. Решил пройтись, подышать свежим воздухом.

— Нешто в избе воздух не свеж? — прищурил глаз худой, и я сразу узнал по голосу заговорщика с постоялого двора. Странно, но я его там не видел, иначе такого точно не забыл бы. Но голос-то точно тот.

— Где-то мы встречались с тобой, боярин, — решил уточнить на всякий случай.

— Не видывал я тебя доселе.

— А той ночью, когда на Светлейшего Князя покушались, разве не тебя я встретил во дворе?

Худой вздрогнул и еще сильнее прищурил полыхнувшие злобой глаза, подтверждая тем самым мои подозрения.

— Не было меня в яме, — воскликнул он.

— В какой яме? — не понял я.

— Никита Олегович из столицы прибыл аккурат перед вашим появлением. Так что, попутал ты его с кем-то, Дмитрий Станиславович, — развел руками воевода.

— Да? Ну, значит, точно попутал, — пришлось согласиться, не желая раньше времени обострять ситуацию. И, чтобы перевести разговор на другую тему, сказал: — Сыровато у вас тут для прогулки. Наверное, заняты все чрезмерно, оттого и снег в крепости не убирается.

— Куда снег не убирается? — не понял воевода, и тут же посоветовал: — А ты, Дмитрий Станиславович, на стену поднимись. Там хоть и ветрено, зато сухо.

— Непременно поднимусь, — пообещал я воеводе. — Только я ж здесь впервые.

— Так идите к стрелецким воротам, — указал рукой тот. — Ну, так встретимся вечерком за ужином. А мы, Никита Олегович, пойдем, займемся твоим делом.

Воевода с подозрительным боярином направились к ближайшей избе, а я, сопровождаемый Савелием, двинулся обратно через площадь в указанном направлении. Вскоре сквозь висящую в воздухе сырую мгу начала различаться высокая деревенная башня, увенчанная четырехскатной крышей, и примыкающие к ней рубленные стены. В основании башни увидел большие ворота, внутренняя створка которых — огромный щит из бревен — поднята на блоках и удерживалась двумя толстенными цепями. Наружные створки были просто распахнуты. Из любопытства направился в проход между наружными и внутренними воротами. С правой стороны сквозь прямоугольные бойницы на нас уставились огромными темными зрачками три орудийных жерла. В воротах не было ни единого человека. Лишь вниз по склону удалялась группа всадников, проехавшая перед нами. Хотел было спросить сопровождающего меня гвардейца, почему нет охраны в воротах, но сдержался, не желая выказать какую-нибудь глупость. Вместо этого поинтересовался:

— Наверх-то как подняться?

Мы повернули назад, и Савелий указал на двери во внутренней части стены рядом с башней. Через них прошли в помещение, в котором и установлены те три пушки, жерла которых я только что разглядывал. В дальнем темном углу что-то перебирали двое солдат. Глянув на нас, они продолжили заниматься своим делом.

По крутой лестнице, представляющей собой два бревна с врезанными в них ступенями, мы поднялись на следующий этаж. Здесь тоже были установлены три пушки. Только две из них смотрели в боковые бойницы, смотрящие вдоль стен. Перед средней, более крупной пушкой лежала горка ядер.

— Почему один? — спросил у находившегося здесь солдата Савелий.

— Дык, воевода ж распорядился, господин гвардейский старшина, — бодро ответил тот.

Я внимательно осмотрел своего телохранителя и не нашел никаких отличительных знаков, по которым можно определить звание. Может, солдат просто был знаком с Савелием.

— Отчего же так? — решил я тоже проявить озабоченность ситуацией.

— Дык, слободы, порушенные отстраивать надо, боярин. Да и ворога далеко отогнали. Но ежели что, вмиг все войско в остроге соберется.

— Ну, хорошо, коли так, — одобрительно кивнул солдату и ступил на лестницу, ведущую выше.

На следующем этаже так же стояли три пушки, но направлены стволами они были в сторону степи. По бокам открытые проемы выходили на стены.

Поднявшись выше, мы оказались на дозорной площадке. Здесь возле единственной пушки, зябко кутаясь в кафтаны, топтались двое воинов. По периметру высилось примерно по грудь бревенчатое ограждение. Над головой закрывала небо четырехскатная крыша, установленная на восьми столбцах. Метрах в двухстах с обеих сторон возвышались такие же башни.

— Как служба, молодцы? — изобразил я из себя высокий проверяющий чин. Кивнул в сторону степи: — Не видно ли чего подозрительного?

— А чего там нонче можно увидеть? — ничуть не смутившись, ответил тот, что постарше. — Таперича вражина не скоро объявится. Даст Бог, при нашей жизни с энтой стороны больше не припрется.

Немного потоптавшись на пронизывающем сквозняке, я спустился с дозорной площадки и вышел на стену. Стена оказалась шириной метра три. С наружной стороны бревенчатый сруб поднимался по грудь. Через каждый шаг в нем были проделаны небольшие квадратные бойницы со скошенными наружными краями, вероятно, для увеличения угла обстрела. Над головой так же был односкатный навес, установленный на столбах.

Я осмотрел подступы к стене. Сама стена равнялась высотой трехэтажному дому. Под стеной крутой склон опускался в опоясывавший крепость ров. Сейчас ров был засыпан снегом, но все равно угадывался. Через него к воротам белел свежими бревнами наверняка недавно отстроенный мост. Далее еще один мост пересекал русло скованной льдом реки.

— Это река Оскол? — спросил я у Савелия.

Тот утвердительно кивнул.

— А это Стрелецкая слобода? — показал я на раскинувшееся внизу селение, и тоже получил утвердительный ответ.

Появилось примерное представление, в каком месте города из моего времени мы находились, но не смог найти ничего знакомого. Да и не удивительно — несколько веков разницы, да и реальность другая. Фантастика, блин…

Не менее трети стрелецких хат были разорены — из снега торчали обугленные, лишенные крыш срубы, кое-где сугробы и вовсе скрывали остатки былого жилья.

Однако, несмотря на снежную зиму, порубежники уже восстанавливали свое жилье. Повсюду суетились люди, подъезжали груженые бревнами для срубов и стропильным лесом подводы.

От промозглого ветра глаза начали слезиться. Навалилось ощущение сильной усталости. Вероятно, я еще недостаточно окреп для подобных экскурсий.

Держась рукой за стенки, спустился вниз. Савелий ступал следом, громко сопя прямо в ухо.

— Никак тебе худо, боярин? — поинтересовался он, вероятно заметив мое состояние.

— Утомился малость, — пришлось признаться ему. — Пойдем-ка до хаты.

Шальной выстрел

Шлепая по угнетающей слякоти, мы вернулись на площадь. Вдруг сзади грохнул выстрел, и мою макушку словно бы обожгло огнем. Вскрикнув, я завалился лицом в раскисший снег.

Происходящее далее воспринималось как сквозь пелену — что-то кричал Савелий, разбрызгивая грязное месиво, бегали какие-то люди. Меня подхватили подмышки и куда-то поволокли.

— Чепуховина, — донесся голос лекаря Ильи. — Череп цел. Только кожу содрало, так та нарастет, ежели в следующий раз насмерть не застрелят.

Силы окончательно покинули меня.

Проснулся я, судя по темени за окном, уже ночью. Около дверей привалившись к бревенчатой стене, спал сидя на лавке Савелий. От его дыхания огонек свечи, стоявшей на столике, напоминающем скорее гигантскую табуретку, колыхался, наполняя комнату трепещущим тусклым светом.

Я сел. Некоторое время пришлось переждать приступ головокружения. Ощупал перевязанную голову. Пришло осознание того, что чудом остался жив.

Но кто же в меня стрелял? И самое главное — почему? На ум пришел только тот неприятный худой боярин. Впрочем, чего гадать, когда можно спросить.

— Эй, Савелий, — громким шепотом позвал спящего телохранителя. — Савелий.

— А? — встрепенувшись со сна, воскликнул тот. Увидев, что я сижу, сонно проговорил: — Лекарь сказал, что тебе вставать пока нельзя, боярин. Горшок под кроватью, ежели нужду чуешь.

Обдумав услышанное, я прислушался к внутренним ощущениям. Удивительно, но чувствовал себя в данную минуту не в пример последним дням хорошо. Разве что слегка зудела рана на голове. И хотелось есть. Сейчас я с аппетитом замолотил бы даже то неприглядное месиво из протертых морковки и печенки. Но лучше нормального мяса на ребрышках. И чтобы желтая такая разваристая картошечка. А для полного извращения еще мисочку со сметанкой. Такие детали, как ломти свежего белого хлеба и небольшой стожок всяческой зелени, нарисованные расшалившимся воображением, заставили желудок дико заурчать и обратиться к гвардейцу моим голосом:

— Есть чего-нибудь пожрать? А то кушать очень хочется.

— Так вот же, — Савелий схватил со стола ковшик, — остыло уже. Лекарь наказывал, чтобы ты, боярин, непременно выпил, как проснешься. А то, почитай, скоро сутки не емши.

— Что это? — принюхался я с подозрением, но, уловив аромат куриного бульона, забрал ковшик и с удовольствием принялся поглощать густое варево. Не знаю, что там говорил лекарь, но твердо уверен, что чувство голода свойственно только здоровому организму.

Насытившись, вернулся к тревожным мыслям.

— Надеюсь, того боярина, что в меня стрелял, поймали? — задал провокационный вопрос Савелию, откинувшись на подушку.

Гвардеец удивленно воззрился на меня, затем, мотая головой, произнес:

— Не ведаю о ком ты, Дмитрий Станиславович.

— Что значит, о ком? — удивился я в свою очередь. — В меня кто стрелял?

— Дык, то ж энтот, из молодых стрельцов. По баловству и недоразумению. Им давеча ружьишки выдали, а обучать недосуг. Вот и бахнул по неосторожности.

— Хренасе, по неосторожности, — воскликнул я возмущенно, приподнявшись на локте, — Это что ж получается — я нынче мог глупо сгинуть от шальной пули стрельца-недоучки вместо того, чтобы геройски погибнуть от выстрела предателя боярина?

— Дык, плетей всыпали ужу энтому шалопаю, да в поруб заперли до утра, — словно оправдываясь, пожал плечами гвардеец. — Дите он еще совсем. Не убивать же его?

М-да. Получается, что никто на меня не покушался. Почему же я не почувствовал облегчения от осознания сего факта?

Утром чуть свет проснулся от громких голосов за дверью. Показалось, будто бы Савелий препирается с кем-то. Но сон отпустил меня не окончательно, и, повернувшись на другой бок, снова заснул.

В следующий раз разбудил помощник лекаря, заявив, что требуется осмотреть и перевязать рану. Занимаясь моей головой, мужик то и дело горестно вздыхал и что-то плаксиво бормотал себе под нос. Я сперва отнес его стенания к серьезности раны и даже расстроился. Однако если рана столь серьезна, то почему ею занимается не сам лекарь? И где мой телохранитель? За последние дни как-то привык, что Савелий всегда находился рядом.

— Слышь, мужик, обратился к бородатому медбрату после того, как тот наложил на мою голову свежую повязку, — А где мой тело… В смысле, где Савелий? Почему его нет на месте? И почему меня не навестил Илья?

Бородач как-то странно посмотрел на меня, и его телячьи глаза неожиданно наполнились влагой, готовой вот-вот прорваться через веки.

— Ох, сгубил лихоимец благодетеля Илью Абрамыча, — проговорил, словно провыл он и, быстро семеня, удалился из комнаты.

Ничего не понимая я смотрел на закрывшеюся за мужиком дверь. Что случилось с лекарем? И куда запропастился Савелий? И где мой завтрак?

Пришлось обуться и подняться, отыскивая взглядом кувшин с водой и деревянное корытце, над которым гвардеец сливал мне на руки во время умываний. Ополоснув лицо, вышел из комнаты.

С первого этажа доносились тревожные голоса, среди которых различался бас воеводы. Спустился по крутым ступенькам и первым увидел худого боярина, чей голос был похож на тот, что слышал в первую ночь пребывания в этом сумасшедшем мире. Завидев меня, он зло сощурился и поджал верхнюю губу так, что реденькая бороденка смешно выпятилась вперед.

— Ты уж извини, Дмитрий Станиславович, что оставили тебя, болезного, без присмотра, — обратился ко мне воевода. — Да вишь какая беда приключилась. И как только этот злыдень в княжеские гвардейцы затесался? Ну, уж у нас он за все ответит.

Навет

— Да что случилось-то, Афанасий Егорыч? — не выдержал я.

— Так ты не знаешь ничего! — дошло, наконец, до воеводы. — Гвардеец-то, что Петр Александрович подле тебя оставил, злыднем оказался. Лекаря Илюху нынче ночью зарезал.

— Как зарезал? — вопросил я, окончательно опешив.

— А это ты у Никиты Олеговича спроси, — кивнул воевода на крючконосого. — Кабы не он, неизвестно что еще этот злыдень натворил бы.

Я перевел взгляд на боярина. Тот еще сильнее поджал бороду и процедил сквозь зубы:

— Окружил себя Светлейший невесть кем. В энтой его гвардии почитай одни воры да проходимцы собрались.

Вот это наезд!

— Может ты, боярин, и меня за проходимца считаешь? — теперь уже я надменно задрал подбородок и попытался выразить взглядом как можно больше негодования таким бесцеремонным наездом на Светлейшего Князя.

— А я и не знаю тебя вовсе, — ничуть не смутившись, ответил тот. — Появился невесть откуда. Может и проходимец.

— Слышь, чувак, ты за базаром-то следи! А то и ответить можно!

— А мне ответа бояться не пристало!

— Полно вам, бояре! — воевода с силой влупил кулаком по столу, отчего пустая деревянная миска, подпрыгнув, слетела на пол и по дуге, будто бы обходя грозного хозяина, покатилась в угол. — Нешто мало забот, что вы еще меж собой свару учинить решили?

Еще раз окинув меня злобным взглядом, худой вышел из дома, нарочито громко топая. Двое дюжих молодцов, чей вид объяснял смелость заезжего боярина, последовали за ним.

— Не рано ли ты встал, Дмитрий Станиславович? — поинтересовался воевода. — Может, вернешься в кровать, а я сейчас распоряжусь, чтобы тебе завтрак принесли? А то тут вишь какие дела…

— Погоди, погоди, Афанасий Егорыч. Объясни мне толком, что произошло-то? Не поверю я, чтобы Савелий вот так вот просто взял, да и зарезал лекаря. На кой ему это?

— Да я и сам ничего толком не пойму, — развел руками хозяин дома. — Но не будет же врать Никита Олегович? Какой ему резон на какого-то гвардейца напраслину возводить?

Далее он поведал о том, как перед рассветом его подняли по требованию столичного боярина, который рассказал, как поздним вечером прогуливался перед сном в сопровождении своих холопов и возле одного из домов разминулся со спешащим куда-то лекарем. Не прошли и несколько шагов, как раздался крик. Обернувшись, увидели убегающего человека и оседающего на землю Илью, в груди которого торчал нож. Несмотря на темноту, и боярину, и холопам удалось разглядеть лицо убийцы. Если холопам он был не знаком, то московский гость сразу понял, что где-то его видел, но не мог вспомнить где.

Отослав одного из холопов разыскать старшину ночной стражи, боярин отправился в отведенный ему дом и всю ночь не мог уснуть, пытаясь вспомнить, где видел убийцу. А когда наконец вспомнил, то поспешил к воеводе. Вызванного за дверь моей комнаты Савелия опознали и холопы, а опознав, набросились и скрутили.

— Вот такая вот непонятная беда приключилась, Дмитрий Станиславович, — закончив рассказ, покачал головой воевода.

Усевшись на лавку и машинально взяв со стола пирог, я жевал, не ощущая вкуса. Либо я параноик, либо горбоносый задумал убрать именно меня, а Савелия устранил лишь как помеху. Собственно, чем я помешал этому столичному боярину? Только тем, что якобы видел его в ту злополучную ночь, когда было совершено покушение на Светлейшего. И дернул меня черт сообщить ему об этом. Тем более, что в действительности я его вовсе не видел, а всего лишь слышал похожий голос. Но теперь-то, судя по его реакции, ясно, что-то был именно он.

И что мне теперь делать? Рассказать обо всем воеводе. Но тот, как видно, горбоносому полностью доверяет. А то не дай бог еще окажется с этим Никитой Олеговичем из одной антикняжеской коалиции. Может, сбежать из крепости пока не поздно? А куда? М-да…

Может, попросить воеводу, чтобы дал мне возможность поговорить с Савелием? Нет, не попросить, а потребовать. Ведь судя по тому, как Афанасий ко мне относится, он считает меня лицом, особо приближенным к Светлейшему Князю.

Где находится Савелий? — вопросил я, дожевав пирог и решительно поднявшись со скамьи. — Мне необходимо лично с ним переговорить. Не верю я, чтобы старшина личной гвардии Светлейшего Князя мог просто так кого-то зарезать. К тому же, дорогой Афанасий Егорыч, я сплю чутко, а потому точно знаю, что ночью Савелий никуда не отлучался.

— Дык, я как раз собирался присутствовать на допросе этого лихоимца, — сообщил воевода, — Ежели ты, Дмитрий Станиславович, сносно себя чувствуешь, то пойдем вместе.

— На каком еще допросе?! — пришлось вскрикнуть с возмущенным удивлением. — Кто смеет допрашивать гвардейца без ведома Петра Александрыча? Неужто тебе, Афанасий Егорыч, не дорого свое место? Немедленно распорядись, чтобы усилили охрану гвардейца и никого к нему не допускали до особого княжеского распоряжения. Неужели ты не понимаешь, что ежели этот Савелий действительно окажется врагом, то необходимо будет тщательно и осторожно расследовать, каким образом он оказался в личной гвардии Князя? А ежели все это поклеп, и Савелий не виновен, тогда что? Не заговором ли тут попахивает?

Открыв рот, побледневший воевода таращился на меня и не мог сообразить, что ответить. Не дав ему собраться с мыслями, я продолжил наезжать:

— Вчера, значит, в меня якобы по шалости выстрелили, сегодня моего же телохранителя обвиняют в убийстве лекаря, который меня же лечит… А не звенья ли это одной цепи? — прищурил я глаза. — А распорядись-ка, дорогой мой друг, чтобы того охламона стрельца тоже как след охраняли. Пожалуй, я и с ним поговорю чуть попозжа.

Выдохнувшись, обвел строгим взглядом присутствующих. Кроме продолжающего растеряно молчать воеводы, на меня, испуганно зажав рот руками, смотрела его супруга дородная Глафира Еремеевна. Из-за ее пышного тела выглядывала рыжая дочурка, телесами лишь самую малость уступающая маме. У дверей переминались с ноги на ногу двое холопов.

Заметив, что Афонасий наконец-то собирается что-то ответить, я опередил его:

— И об услышанном здесь все присутствующие чтобы молчали до поры, дабы не спугнуть врага, который, быть может, притаился совсем рядом! Считайте это государственной тайной. А потому и ее разглашение будет караться соответственно. Так что, распоряжайся, любезный Афанасий Егорыч. А я сейчас оденусь, и мы с тобой поспешим к арестантам. Может, удастся что прояснить самостоятельно. Тогда, уж будь уверен, Светлейший Князь не обойдет милостью нас обоих. А может, — многозначительно воздев перст, уже тише произнес: — А может, и сама юная Императрица удостоит нас похвалы.

Оставив окончательно сбитого с толку воеводу, схватил со стола пирог и быстро удалился на второй этаж. Оказавшись в своей комнате, шустро сжевал пирог, на этот раз распробовав рыбную начинку, обдумывая походу, что я такого только что наплел. Поверил ли мне Афонасий, нет ли, а лучше не давать ему времени на размышления. Подхватив свой многострадальный полушубок, поспешил снова вниз.

— Я уже отослал холопов с распоряжением, — встретил меня воевода, и я сдержал облегченный вздох — значит поверил. — Может поснедаешь сперва, Дмитрий Станиславович? Негоже с утра непоемши-то.

— Некогда мне чрево набивать, когда государство в опасности, — выдал я напыщенно, но желудок перехватил контроль над телом, и я, остановившись возле стола, быстро захомячил еще один рыбный пирог и опорожнил ковшик горячего еще яблочного компота. Вытерев губы подхваченным со стола рушником, кивнул хозяину дома: — Пойдем уже, воевода, пока какой новой беды не случилось.

За ночь на улице подморозило, и вчерашняя талая каша застыла труднопроходимыми скользкими кочками. Мы кое-как ковыляли, с трудом отыскивая безопасное место, чтобы не поскользнуться и не вывихнуть ногу. Назревало желание отчитать воеводу за непростительное разгильдяйство, мол, а вдруг война? Но я сдержался. Все-таки он не просто так на подобной должности стоит. Может не выдержать, да и послать куда подальше.

От расположенного под крепостной стеной длинного бревенчатого здания навстречу нам ковылял горбоносый со своими холопами. Молодцы поддерживали боярина, однако и сами порой оскальзывались, с трудом удерживаясь на ногах. В голову влетела нелепая мысль, что в случае чего для врага подобное препятствие тоже будет не в радость. А привыкшие к подобным, мягко выражаясь, дорогам русские воины, пожалуй, окажутся даже в более выгодном положении. Возможно, не так уж и неправ был юморист, предположивший, что именно из-за присущей Руси двух бед, она не покорилась ни одному захватчику.

— Пошто меня не пустили допрос лихоимцу чинить?! — возмущенно закричал еще издали горбоносый боярин. — Нешто мы с тобой, воевода, не уговорились заранее?

— Нешто у тебя, боярин, есть право на допрос княжеских гвардейцев? — опередил я с ответом воеводу. — А не покажешь ли удостоверяющую грамотку за подписью Петра Александрыча?

Горбоносый даже топнул ногой от ярости, и непременно упал бы, поскользнувшись, но верные холопы удержали его.

— Нешто у тебя такая грамота имеется? — зло прошипел он.

— Моей грамотой являются слова, сказанные воеводе лично Светлейшим Князем! — гордо поднял я голову, краем глаза косясь на спутника, который в свою очередь удивленно воззрился на меня. Не ну, говорил же ему Светлейший, чтобы он позаботился обо мне? А разве эти слова не означают, что я обличен особым княжеским доверием?

Взяв воеводу под руку, я увлек его мимо исходящегося в бессильной злобе боярина.

— Пойдем, Афонасий Егорыч. Только тебе позволено присутствовать при допросе. Вот только напишешь расписочку о неразглашении на имя Светлейшего Князя.

Окончательно сбитый с толку Афанасий последовал за мной, оглядываясь на горбоносого с каким-то извиняющимся выражением на покрасневшем лице, мол, я бы рад, да вишь какие тут дела, и все такое.

Дознание

В помещении, куда мы зашли, было очень уж жарко натоплено. За столом какой-то красномордый чин, скорее всего начальник стражи, что-то диктовал худосочному лопоухому юнцу, скрипящему пером по желтоватому листу бумаги. Увидев нас, красномордый подскочил и вытянувшись, доложил воеводе о текущих делах.

— Зря разоблачился, Дмитрий Станиславович, — обратил внимание Афанасий на то, что я снял дубленку. — В казематах зябковато будет.

— Нешто ты меня в казематы запереть собираешься? — попытался я пошутить, но, заметив взметнувшиеся брови воеводы, поспешно пояснил: — Да шучу я, шучу. Однако думаю, нечего нам по казематам шастать. Пущай Савелия сюда приведут. Допрашивать в комфорте надо, тогда и не пропустишь никакой мелочи.

— Воля твоя, боярин, — кивнул тот и отдал соответствующие распоряжения.

— И еще, Афанасий Егорыч, — я подошел и тихо заговорил в самое ухо: — Надобно сделать так, чтобы никого кроме нас при допросе не было.

Воевода, почему-то тоже вполголоса, что-то пробубнил красномордому начальнику стражи. Тот в свою очередь зашептал писарю, предварительно толкнув его в бок, отчего тот мазнул пером по бумаге, оставив неприглядную кляксу.

— Чернила и бумагу оставь, — приказал я писарю, видя, что тот заграбастал с собой чернильницу. И в ответ на вопросительный взгляд воеводы развел руками и пояснил: — Расписочку о неразглашении тебе, воевода, написать все же придется. А заодно и протокол допроса собственной рукой составишь, дабы светлейший узрел твое радение.

Не успели красномордый с писарем скрыться за дверью, как через противоположный вход ввели Савелия. Двое угрюмых стражников с саблями наголо крепко держали гвардейца за локти. Руки его оказались связаны за спиной, глаза затравленно зыркали по сторонам, борода всклокочена, в волосах желтели соломинки.

— Напраслину на меня возводят, боярин, — бросил он, заметив меня. — Не убивал я лекаря. Я же подле тебя был все время.

— Можете быть свободны, — кивнул я на дверь стражникам.

Те непонимающе вылупили глаза, то ли не уразумев, что я имею ввиду, то ли соображая, стоит ли мне подчиняться.

— Пошли вон! — перевел на понятный им язык воевода, и мужики скоро покинули помещение.

Продолжая играть великого конспиратора, я поочередно подошел ко всем дверям и, резко открывая их, убедился в отсутствии любопытных ушей. Не обнаружив подслушивающих шпионов, вернулся к воеводе и, предложив ему сесть за стол, начал диктовать текст расписки. Было видно, что лично скрипеть пером тому доводилось нечасто — высунув кончик языка и то и дело вытирая со лба выступающий пот, тот медленно выводил на удивление ровные буквы.

— Так, отлично. Теперь здесь подпись и число, — мой палец ткнул в нижний правый край листа. — Ну вот, теперь можно приступить непосредственно к делу.

Я взял со стола перочинный, в полном смысле этого слова, ножик и подойдя к гвардейцу перерезал веревки на его руках.

— Садись, — указал ножиком на лавку. — Рассказывай.

— Что рассказывать-то, боярин?

— Все рассказывай — где был, чем занимался с того момента, как меня вчера подстрелили, кто может подтвердить.

— Дык, не был я нигде, — растерянно пробормотал Савелий. — Подле тебя неотлучно находился.

— И ночью никуда не выходил?

— Единожды только и вышел по нужде.

— Кто-то видел, как ты выходил?

— Дочка воеводы Полина Афанасьевна как раз из светелки своей выходила. Она может подтвердить. И еще кто-то из холопов дрова в избу заносил, — с готовностью сообщил Савелий, не понимая, что указал на нежелательных свидетелей.

Я бросил взгляд на воеводу. Тот внимательно слушал, забыв о своей обязанности вести протокол допроса. Может, оно и к лучшему, что забыл.

Снова обратился к гвардейцу:

— Когда последний раз видел лекаря Илью?

— Лекаря-то? Дык, как он твою голову перебинтовал, так и ушел. Более не видел я его. И не убивал я…

— Погоди, — поднял я руку ладонью вперед, осаживая вскочившего арестанта. — Ты с лекарем о чем-либо разговаривал? Может, ссорились или спорили, о чем?

— Да и о чем же мне с ним спорить, боярин? Он же лекарь, а я солдат.

— Отвечай по существу! — прикрикнул для порядка на гвардейца.

— Не было промеж нас ни ссоры, ни спора какого. Нешто я буду лекарю перечить? — снова не сдержался бедолага. — Он как наказал тебе покой обеспечить, да еще сказал, чтобы бульон куриный обязательно сварили — от удара головы помогает, так и ушел.

— То и я слышал, — подал голос воевода, — про бульон-то.

— Так я ж и не видел больше Илью, — Савелий переводил взгляд то на меня, то на воеводу и произнес на этот раз тихим поникшим голосом: — Не убивал я лекаря.

Мне было искренне жаль парня. Жаль, несмотря на то, что это он той злополучной ночью под руководством Алексашки накинул мне на голову кафтан и постоянно отвешивал тумаки, пока меня, связанного, вели к князю. И будь на то княжеская воля, снес бы Савелий мою голову сабелькой, не задумываясь, а может, и испытал бы даже некое удовлетворение. А мне вот его жаль. Вот такое я дитя цивилизованного века.

— Я тебе верю, Савелий, — моя рука легла на плечо гвардейца. В его глазах вспыхнула надежда, но я продолжил: — Однако моей веры мало. Твою невиновность необходимо доказать.

— Как же доказать-то? — вопросил воевода.

— Очень просто, — я повернулся к нему. — Необходимо найти настоящего убийцу.

В помещении воцарилось молчание. Лишь гул огня да потрескивание дров в жаркой печке нарушали тишину.

— Как же его найти-то? — на этот раз спросил гвардеец.

— А это уже не твоего ума дело. Тебе, не прочитавшему за свою жизнь ни одного трактата древнегреческих детективов Конан Дойля и этого, как его, Дарьяла Донцова, не понять всей тонкости детективной логики, — бросив взгляд на воеводу, брови которого заползли чуть ли не на темечко, я понял, что тот тоже не понимал не только детективную логику, но и основную часть сказанных мною слов. Впрочем, как и я сам. И вновь вернулся, к Савелию: — Тебе, братец, пока придется посидеть здесь. Тут уж ничего не поделаешь. Ежели тебя отпустить, то истинный убийца сразу насторожится и затаится. Понял? А ты, Афанасий Егорыч, распорядись, чтобы его не связывали и содержали в более достойных условиях. Истинной причины такого послабления не поясняй. Скажи, например, что Савелий обладает какими-нибудь ценными сведениями, а потому должен быть в полном здравии до особого княжеского распоряжения. Ну, или сам что-нибудь придумай более правдоподобное. Не мне же тебя учить, в самом-то деле.

После того, как увели Савелия, я некоторое время мерял шагами комнату, обдумывая дальнейшие действия. Воевода молча сопровождал меня взглядом, вертя в толстых пальцах перо.

— А ты пиши, Афанасий Егорыч, пиши, — кивнул ему. — Пиши все как есть. Мол, зарезали лекаря. Что боярин… Как его?

— Залесский Никита.

— Ага. Значит боярин Никита Залесский утверждает, что зарезал лекаря гвардейский старшина… Нет, не так… Утверждает, будто зарезал лекаря старшина личной гвардии Светлейшего Князя Петра Александровича Невского. Пиши, что никаких мотивов для убийства у старшины не прослеживается, а сам он утверждает, что к убийству не причастен. Чего? Мотивы? Ну, повода к убийству у него нет. Понятно? Да, и подпишись, что дознание вел самолично. Не надо мое имя без нужды афишировать. Известность она, уважаемый Афанасий Егорыч, в тайном сыске лишь помеха.

— Дык, оно понятно, — кивнул воевода, скрипя пером. — Как говоришь про поводы писать-то?

— Про какие поводы? — не сразу дошло до меня. — А-а. Да пиши уже как знаешь. Главное, чтобы суть ясна была. И пусть, пожалуй, приведут того шалопая, что меня давеча подстрелил.

Я распахнул дверь, за которой томился в ожидании начальник стражи, и жестом подозвал его. Получив от воеводы распоряжение насчет непутевого стрельца, тот снова удалился.

Привели провинившегося. М-да, действительно совсем еще стрельчонок. Лет пятнадцать на вид. Кафтан на нем сидел, как папино пальто. Ему бы еще колпак с помпончиком — и вылитый Пьеро. Пьеро с подбитым глазом. Не Савелий ли приложился?

— И чем же я так не угодил тебе, братец, что ты решил подстрелить меня среди бела дня?

— Не нарочно я, боярин, ей богу не нарочно, — приложив руки к груди, парнишка упал на колени. — Я в ворону целился.

— Нешто я так на ворону похож? Да встань ты. Встать, кому говорю!

— Не похож, — растерянно ответил тот, поднимаясь. — Кабы энтот под руку не толкнул…

— Не пререкайся, щенок! Не то снова плетей отведаешь! — гаркнул воевода так, что я вздрогнул, а парнишка испуганно ссутулился и вжал голову в плечи.

Открыл было рот, сказать воеводе, чтобы не вмешивался, но сдержался — кто я такой, чтобы указывать командиру порубежной крепости в присутствии его подчиненных? Снова переключил внимание на юного стрельца:

— Это кто ж тебя под руку толкнул?

— Дык, холоп того боярина, что из столицы наезжает, — пробормотал парнишка, боязливо косясь на грозного воеводу.

— Та-ак. Это уже интересней. Ну-ка, давай поподробней, — положив руку на плечо стрельца, я усадил его на скамью и сам сел рядом. — Тебя как зовут, стрелец-молодец?

— Борька.

— А скажи, Борька, как холоп того боярина рядом с тобой оказался?

Парень, словно не понимая, что от него требуется, растерянно переводил взгляд то на воеводу, то на меня, то снова на воеводу.

— Говори, щенок! — снова заорал Афанасий.

Стрелец с перепугу попытался подскочить со скамьи, но я удержал его на месте, ухватив за шкирку.

— Он к нам с Еремой загодя подошел, — наконец-то заговорил Борька. — Вот как ты, боярин, с гвардейским старшиной в башню прошел, так тот столичный боярин со своими холопами следом показались. Боярин-то мимо прошел, а один холоп к нам направился. Спросил, не из нового ли мы набора, да попросил ружья посмотреть, показать, как заряжаются. Потом сказал, что меткость нужно следя за летящей птицей нарабатывать. Сам в ворон целиться начал. Потом мы с Еремой стали за ними ружьями водить. А как я стрельнул, дык и сам не пойму. Энтот холоп ружье потянул, а оно и стрельнуло. Я и понять ничего не понял, а он мне в глаз как припечатает, — парнишка потрогал опухшую половину лица и поморщился. — Я наземь и брякнулся. А он кричит, мол, пошто, стервец, в бояр стреляешь? И давай меня сапогами по ребрам охаживать. Я уж думал, забьет насмерть. Ежели б мужики не оттащили его, то и забил бы.

Теперь стало понятно, отчего стрелец говорил, будто с силой слова выдавливал, и постоянно локти к бокам прижимал. Похоже, ребра у парня действительно отбиты. А ведь ему еще и плетей всыпали в наказание. Ну, не будет впредь оружие кому попало в руки давать.

Выпроводив парнишку за двери, наказал ждать.

Ситуация все более прояснялась, и все более не нравилась. Я задумчиво поглядывал на воеводу — заодно ли он с этим горбоносым Залесским, или нет? Можно ли ему довериться? И почему он молчит? Будто бы и не сделал никаких выводов из рассказа стрельца.

— Что скажешь, Афанасий Егорыч?

— Надо бы высечь этого холопа, да понимаешь, Дмитрий Станиславович, мне с Никитой Олеговичем ссориться не с руки. Он поставки провианта в порубежные крепости контролирует… — воевода красноречиво замолчал, почесывая шею под окладистой бородой.

Мне оставалось лишь понятливо кивнуть.

Посланец

— Ладно, давай так поступим, — предложил я после короткого раздумья, кивнув на исписанный им лист, — пошлем гонца к Светлейшему Князю с этой грамоткой — пусть он сам решает, что делать со своим гвардейцем. Гонцом пошлем шалопая Борьку…

— Да разе ж можно ему такое доверить? — прервал меня воевода.

— Нужно! — мой указующий перст многозначительно поднялся. — В первую очередь именно доверием нужно воспитывать подрастающее поколение! Воинское умение придет со временем, а вот желание служить Отечеству можно воспитать лишь доверием. А стрелец этот, желая искупить свою вину, будет вдвое радеть за дело. Понимаешь? Тем более, что не в бой его посылаем, и не во вражеский тыл, а всего лишь с донесением, в котором нет особой государственной тайны.

— Мудрено как-то ты изъясняешься, Дмитрий Станиславович, — крякнул воевода по завершению моей высокопарной речи. — Это что ж, этому щенку еще и лошадь дать придется?

— И хорошую лошадь, Афанасий Егорыч. А то какой-то непорядок прослеживается в подопечном тебе воинстве.

— Это какой же непорядок, — возмущенно покраснел собеседник, выпучив на меня глаза. На его лбу выступили крупные бисеринки пота. Вот одна капля покатилась и, соединившись с другой, повисла на густой брови над правым глазом. Воевода смахнул ее и вытер лоб рукавом, продолжая буравить меня взглядом.

М-да, пожалуй, нужно было поаккуратней наезжать на этого бородача. Но теперь-то уже отступать поздно. Потому, поумерив в голосе гонора, я продолжил более спокойно:

— А ты сам посмотри на это дело будто бы со стороны. Что бы ты подумал о военачальнике, который не может доверить стрельцу простейшее задание по доставке донесения, но при этом доверяет ему оружие и ставит стеречь рубежи государства? А? Получается, в армию значит, можно, а водку… тьфу ты, а лошадь доверить ему нельзя? Так что ли?

Воевода продолжал пялиться на меня, но раздражение на его лице сменилось озадаченностью. Он явно пытался осмыслить услышанный довод. Прищурив глаз, я добавил:

— И много ли на вверенном тебе, Афанасий Егорыч, рубеже таких воинов, к которым у тебя доверие отсутствует? — увидев, что собеседник окончательно сбит с толку, совсем уже миролюбивым тоном продолжил: — Ты, дорогой друг, главное такую оплошность в разговоре с Петром Александрычем не допусти. Не поймет он, как можно допускать к охране Отечества не заслуживающих доверия воинов. Да и вообще, давай забудем об этом разговоре, будто и не было его вовсе.

После нескольких долгих минут молчания воевода произнес:

— Досталось ему крепко. Тяжеловато будет на лошади-то скакать.

Я уже думал об этом моменте, однако в моих планах было послать именно этого парня. Во-первых, как я уже говорил, стараясь искупить вину, он проявит надлежащее рвение. И во-вторых, сам не знаю почему, испытывал к этому юному стрельцу доверие. Потому ответил:

— На то он и воин, чтобы терпеть боль и невзгоды. В следующий раз пусть не дает себя бить какому-то холопу.

В конце концов Афанасий поддался моему давлению отправить гонца немедленно и отдал распоряжение приготовить лошадь. На мое замечание, что неплохо бы дать парню еще и заводную, а также снабдить его провизией, отмахнулся:

— Чай не в степь его отправляем. Отпишу грамоту — по ней в яме и лошадь сменит, и покормится.

Я в очередной раз озадачился упоминанием о загадочной яме, но, помня, как ухохатывался князь каждый раз, когда я про эту яму спрашивал, решил не задавать лишних вопросов. Лишь еще раз внушительно предупредил собеседника никого не посвящать в то, с какой целью отправлен гонец, и выразил желание лично проводить парня.

— Коль охота тебе ноги бить, воля твоя, — не возразил воевода, вероятно стремясь поскорей уже отделаться от этого нудного дела, а заодно и от меня, принесшего столько хлопот на его седую голову. Как следует, вдохнув, он заорал в сторону двери: — Петруха!

Вбежал писарь и застыл перед столом, ожидая распоряжения. Видя, что воевода свернул в трубочку грамоту, сообразил немедля растопить над свечой сургуч и залил им края бумаги. Афанасий тут же припечатал невесть откуда взявшейся в руке печатью, безжалостно сплющив свиток, после чего небрежным пассом руки дал понять писарю, чтобы тот отвалил.

Я позвал Борьку, а воевода тем временем написал еще одну бумагу и заверил ее печатью — это оказалась та самая грамота для загадочной ямы.

Задачу стрельцу по праву поставил сам военачальник. Я лишь кивал, когда он посматривал на меня, будто вопрошая, правильно ли говорит?

Ямская слобода, где Борька должен получить лошадь, находилась по другую сторону крепости. Не желая нечаянной встречи с Залесским, я решил идти по стене. Позвал с собой и парнишку. Мы миновали несколько башен и наконец, покинули крепость. По крутому склону спустились к покрытой льдом речушке. В моем мире здесь проходит Комсомольский проспект, а на вал поднимается один из путепроводов. Речушка естественно Осколец. А вот храма Александра Невского не увидел. Возможно, еще не построили, а может, в этом мире его и не будет вовсе.

Если я правильно помнил расположение оскольских слобод, то Ямская слобода находится слева от спускающейся от крепостных ворот дороги, справа Гуменская, а вон те прилепившиеся на крутом склоне домишки по эту сторону Оскольца — слобода Казацкая.

Возле большой рубленой избы, находившейся примерно на месте «Детского Мира», Борька получил лошадку и собрался уже отправиться в путь, но я не дал ему запрыгнуть в седло.

— Давай-ка, братец, пройдемся немного, — похлопал по плечу вопросительно смотревшего на меня парню. — Хочу кое-что передать Светлейшему Князю на словах. Кое-что такое, что нельзя доверить бумаге. Надеюсь на тебя положиться можно?

— Дык, я ж… Да я… — стрелец от волнения из-за оказанного доверия не мог подобрать слова, чтобы в полной мере выразить насколько надежным человеком он является.

— Ладно, ладно, верю. Я в людях разбираюсь, и сразу вижу — кому можно доверять, кому нельзя. Тебе, несмотря на то, что ты попутал меня с вороной, доверять можно. Иначе и разговора никакого не было бы. Тем более, что ты и сам оказался втянут в эту историю в качестве несостоявшегося убийцы.

— Да я…

— Молчи уже! И слушай.

За разговором мы вышли на заледеневшую после вчерашней оттепели дорогу. Где-то здесь в том Осколе находится улица Ватутина, и где-то здесь же проходил Екатерининский тракт, напоминанием о котором остались вытянувшиеся в линию старинные вязы пересекающие заболоченный луг на полпути между городом и селом Незнамово.

— Запоминай, Борис, что необходимо передать Светлейшему Князю, — Я остановился и положил руку на плечо парнишки. — Скажешь, боярин Залесский имеет прямое отношение к покушению на князя. Понял? Действует он в сговоре с Бельскими. Запомнил? Подозревая, что я знаю о предательстве, Залесский хочет меня устранить. Потому оклеветали гвардейского старшину, которого князь оставил при мне. И расскажешь, как холоп Залесского толкнул твое ружье в мою сторону. Понял? Повтори.

Борька повторил все верно, хоть и заикаясь, и спотыкаясь от волнения на каждом слове.

— Да, и вот еще что, — добавил, когда стрелец уже запрыгнул в седло. — Ты, если ребра болят, перетяни их чем-нибудь потуже — ремнем или тряпкой какой. Понял? Ну, давай, скачи.

Новое покушение

Как только всадник скрылся за обвешенными черными кляксами вороньих гнезд вязами, я повернулся, чтобы вернуться в крепость, и тут же растерянно остановился, буквально оглушенный неожиданно навалившейся тоскливой безысходностью. До сих пор с момента моего нелепого попадания в этот мир события вокруг кружили не останавливающимся вихрем, не позволяющим толком задуматься и осознать в полной мере все со мной произошедшее. Даже после ранения из-за большой потери крови я находился в каком-то полубредовом состоянии, не располагающем к размышлениям. А как только встал на ноги, так тут же влип в очередную заварушку и чудом остался жив. Но самое главное, рядом всегда находился кто-нибудь, на кого я мог положиться. Ну, или, вспоминая как под прибрежными зарослями меня мутузили Алексашка с Савелием, по крайней мере я думал, что могу положиться. А тут вдруг один посреди чужого серого холодного мира.

Грязный истоптанный снег, низкие крытые соломой избы, мрачная крепостная стена на взгорке и нависшие над головой тяжелые тучи, готовые обрушиться мокрым снегом — все это угнетающе действовало на мое сознание.

И куда мне сейчас идти? В дом к воеводе? И в качестве кого я там буду находиться. Ладно, пока болел после ранения, но сейчас вроде как здоров. А в качестве гостя вряд ли приглянусь Афанасию. Кому нужен такой гость, приносящий столько беспокойства: лекаря, который меня лечил, убили, в убийстве обвиняют моего же телохранителя, влиятельный столичный боярин из-за меня смотрит волком на хозяина. М-да… От такого гостя всякий захочет избавиться быстрее.

А самая главная проблема вовсе не с жильем. Уж на улицу не выбросят. Ежели не захочет воевода терпеть меня в своем доме, то наверняка определит куда-нибудь на постой — должна же здесь быть хоть какая-то гостиница для командировочных типа меня? Проблемой, если задержусь в Осколе, будет выжить. Наверняка Залесский вновь попытается ликвидировать нежелательного свидетеля.

В очередной раз помянул черта, дернувшего меня за язык, сказать, будто я узнал этого горбоносого.

От князя каких-то действий скоро ждать не стоило. Если ему вообще до меня будет в столичных дворцовых интригах. Вообще-то, почему до меня? Залесский-то в заговоре против него замешан. Так что Петруха Князь Светлейший просто обязан отреагировать. Вот только сколько дней будет добираться до столицы Борька?

Я в задумчивости смотрел на выехавших из крепостных ворот двух всадников, и лишь когда те миновали мост, опознал холопов Залесского. Не по мою ли душу? Отвернулся и поспешил скрыться в подвернувшемся проулке. Сделав несколько шагов, остановился из-за возникшей мысли о том, что эти двое могут отправиться в погоню за гонцом к Светлейшему. Прошло достаточно времени, чтобы столичный боярин узнал о миссии молодого стрельца. Хоть воевода и обещал хранить молчание, но стоит ли ему доверять?

Развернувшись, снова вышел на дорогу и, лишь когда один из всадников указал на меня рукой, сообразил, что сделал глупость. Если они отправились в погоню за Борькой, то вряд ли станут отвлекаться на меня. А я все равно никак не смогу их остановить. Если же они ищут меня, то я сейчас сам облегчил им задачу.

Увидев, как скачущий впереди достал из-за пояса плеть, я снова бросился в проулок, затравленно оглядываясь по сторонам. Вдоль узкой улочки тянулись низенькие плетни, через один из которых я попытался перемахнуть, заслышав стук копыт за самой спиной. Однако пересохшие ореховые прутья с треском рассыпались, когда я неловко оттолкнулся от плетня руками. Не удержавшись, смешно завалился поперек рассыпавшегося заборчика, словно ледокол пробороздив лбом шершавый снежный наст по ту сторону.

Ехидно загоготали всадники. Однако их ржание тут же перекрыл истошный женский крик:

— Вы пошто же плетень-то рушите, окаянные?! Федька! Федька-а! Где ты там есть?! Тут, не ровен час, хату по бревнышку разнесут!

— Чего орешь, дура? — раздался в ответ спокойный мужской голос.

Привстав на четвереньки, я заполз за плетень и осмотрелся. Боярские холопы гарцевали на дороге, не решаясь в присутствии хозяев пересечь границу двора, и вопросительно поглядывали друг на друга. Оравшей бабы я не увидел. А вот у дверей небольшого сараюшки стоял рыжебородый крепыш, державший в руках охапку березовых полешек.

— Чагой-то это? — задрав брови спросил он, глядя на нас.

— Бандиты это, — кивнул я на всадников, вытирая ладонью текущую с расцарапанного лба кровь.

— Сам ты бандит, — возразил тот, что с плеткой. — А ну вылазь сюда! Боярин с тобой поговорить желает.

— Вы никак людишки боярина Залесского? — вопросительно прищурив глаза, подошел ближе мужик.

— Я доверенное лицо Светлейшего Князя Петра Александровича Невского! — прокричал я, поднимаясь на ноги и отступая дальше от пролома в плетне.

— Чье лицо? — мужик перевел взгляд с всадников на меня.

— Доверенное, — многозначительно указал перстом в небо и, пока мужик смотрел на нависшие над головой тучи, продолжил, кивнув на боярских холопов: — а это воры и разбойники!

— Я тебе, сученок, сейчас покажу, кто вор, — прошипел один из всадников и направил лошадь в пролом.

Пришлось заскочить за спину продолжающего ничего не понимать мужика, выхватить у него одно полено и метнуть во всадника. Но полено, прокрутившись в воздухе, врезалось торцом в глаз лошади. Та, заржав, вздыбилась и, переступив, развернулась и обрушила передние копыта на плетень, превратив в щепу очередную часть заграждения.

— Федька! — снова заорала баба, и я наконец разглядел ее.

Она стояла у низенького крылечка хаты, в своем сером одеянии практически не различимая на фоне такой же серой стены.

— А ну, пошто озорничаете?! Вот сейчас на вилы насажу! — послышался хриплый голос и, повернувшись, я увидел выходящего со двора напротив седого мужичка с вилами в руках. За ним следовал похожий на него молодой детинушка, крепко сжимавший отблескивающую отполированным деревом оглоблю.

— Мочи козлов! — заорал я, завидев подмогу и выхватил у рыжебородого еще одно полено.

— Федька! — истошно продолжала орать баба.

— Нут-кась, погоди, — перехватил мою руку с занесенным поленом очнувшийся от ступора мужик и закричал соседям: — Пантюха, погодь! И Данилку свово окороти. Разобраться надо. Не видишь штоль, это ж боярина Залесского людишки. Нешто в обозе их ни разу не видел?

— Знаю я энтих воров, — прохрипел Пантюха, врезав плашмя вилами по лошадиному крупу и еле успев отскочить от взбрыкнувших копыт.

— То они Наську снасильничали, — плаксиво прогудел молодой, примеряясь, как бы половчее сшибить всадника оглоблей.

Поняв, что поддержка мне обеспечена, я вырвал руку у рыжебородого и кинул полено в одного из налетчиков. Однако промахнулся, и оно, перелетев узкую улочку и чиркнув о соседский плетень, упало во дворе седого, заставив взвизгнуть истошно лаявшую не видимую мне собачонку.

Тот всадник, в которого я метился, что-то крикнул товарищу, и они, развернув лошадей, поскакали прочь. Метнул вслед третье полено, но оно упало далеко позади.

— Фух, отбились, — вырвался у меня вздох облегчения. Я вытер с расцарапанного лба пот, перемешанный с кровью, и кивнул на оставшиеся в руках мужика поленья: — Спасибо. Можешь уносить. Больше не нужны.

— Федька! — все продолжала орать баба, мужик, глянув на нее, поморщился, как от зубной боли, а я еле сдержался, чтобы не метнуть в нее полешком.

— Чего ж она орет-то так? — спросил, не удержавшись.

— Дык, он ее вместо пустолайки и держит, — хохотнув, сообщил подошедший сосед.

— Энто кто кого держит-то еще! — визгливо ответила баба, у которой оказался чуткий слух, что очень редко сочетается с громким голосом.

— Эт вы чего ж наделали, мужики? Это ж людишки боярина Залесского, — снова заладил свое рыжебородый. — А нут-ка боярин щас воеводе пожалится, а тот стрельцов пришлет для расправы?

— Да я их за Наську, — Данилка потряс оглоблей, но седой прервал его, хлопнув по плечу.

— Погоди, сын. Федун накаркает — стрельцы и вправду заявятся. А ты кто ж таков будешь, человече? — перевел он внимание на меня.

— Я-а? — протягиваю с деланным удивлением, мол, да меня все знают. — Я доверенное лицо Светлейшего Князя Петра Александровича Невского.

Видя недоверие во взгляде мужика, кивнул на рыжебородого:

— Он подтвердит.

— Я-а? — искренне, в отличие от меня, удивился хозяин разоренного плетня.

— Чего ж тогда ты не поделил с этими иродами, что они не посмотрели на твое это, какое там, лицо? — вопросительно уставился на меня Пантюха.

— Узнал я об одном их нехорошем деле. Вот они и хотят избавится от опасного свидетеля.

— Тю, да про их нехорошие дела все знают, — махнул рукой мужик. — Вона у ламских спроси, они такого порасскажут.

— Не знаю, чего там порасскажут ламские, но ежели я свижусь со Светлейшим Князем, да расскажу ему кое о чем, то живыми вы больше не увидите ни этих холопов, ни ихнего боярина — шпалу горбоносую.

— Ды ну? — седые брови полезли кверху. Мужичок бросил взгляд на рыжебородого и, встав так, чтобы тот не видел его лица, заговорщицки подмигнул. — А иди-ка ты, человече, отсюдова скорее. Не то и взаправду стрельцы нагрянут, да наваляют и нам, безвинным, по шеям из-за тебя.

Вытянув меня за рукав на дорогу, подтолкнул вдоль по улице.

— Иди, человече, иди, не мешкай, — и, сделав несколько шагов рядом со мной, шепотом добавил: — Свернешь направо в проулок, увидишь сарай обгоревший и свежий сруб. Там племяш мой Володька живет. Скажешь, Пантелей обождать велел.

Понятливо агакнув, я ускорил шаг, не обращая внимания на вопли бабы по поводу порушенного плетня.

Ямщики

В дом воеводы вернулся только после того, как наступили вечерние сумерки. На всякий случай меня сопровождали Владимир с Данилой. Однако ни Залесского, ни его подручных мы не встретили, а потому у крыльца я распрощался с парнями, пообещав, что в ближайшее время непременно возьму их к себе на службу. Честно говоря, с этим обещанием я загнул, и теперь чувствовал себя неловко. Но когда в теплой, сухой избе Владимира меня накормили вкусной похлебкой, то, охмелев от умиротворения и уюта, возжелал немедленно сделать что-нибудь хорошее хозяевам. А что я еще мог, кроме как наобещать с три короба? Вот и не уследил за своим языком. Дружески положив руку на плечи хозяина дома, русоволосого здоровяка с простодушным выражением лица, и наблюдая за снующими вокруг детишками, чье количество мне никак не удавалось сосчитать — то ли четверо, то ли пятеро, заверил, что непременно возьму его к себе на службу. Однако, когда тот поинтересовался, что за служба такая? — ответил, мол, пока он официально не оформлен, знать ему об этом не положено. Но в жаловании обижен не будет, и вообще, жить отныне будет, аки у Христа за пазухой.

— Нешто и его так же с плетками холопы столичных мироедов гонять будут? — ехидно поинтересовался присутствующий при разговоре Пантелей, глядя при этом на мой расцарапанный лоб.

— Не баись, Пантелей, — остановил я его недоверие, выставив перед собой раскрытую ладонь. — Дай срок, встречусь со Светлейшим… Да я тебе уже говорил, что как только Петр Александрович узнает ведомую мне информацию, так Залесский вмиг головы лишится.

А то Светлейший Князь поверит тебе, а не Залесскому? — недоверчиво прищурил глаз мужик.

— А кто такой Залесский? — фыркнул я презрительно, не найдя других аргументов.

— Может, и врать ты здоров, Дмитрий, — вдруг тяжело вздохнул седой. — Может, и на беду ты у нас объявился. Да только все одно Данилка мой рано или поздно сгубит свою головушку. Вот как пойдет в обозе с этими ворами, так и натворит бед. Не простит им свою Наську.

Видя, как посмурнели лица всех присутствующих, я решил не уточнять, кто такая Наська, и что с ней случилось. Надо будет, расскажут сами, а еще больше бередить душевную рану добрым людям не хотелось.

— Потому одна надежа на справедливость Светлейшего Князя, да на то, что ты не все врешь, Дмитрий, — продолжил говорить мужик, — Может, и правда знаешь, чего такого, от чего головы у энтих иродов послетают.

— Знаю, Пантелей, знаю. Да вот только отстал я от князя из-за ранения. Теперь не знаю, как и выбраться отсюда.

— Ну, мы чай в ямском приказе служим, — хлопнул себя по колену мужик. — Можем и пособить в энтом деле с первой оказией. А ежели ты действительно на государевой службе состоишь, да еще и к Светлейшему Князю близок, то нехай воевода в наш приказ грамоту отпишет.

— Да в том-то и загвоздка, мужики, — со вздохом развел я руками, — что служба моя тайная, и хоть воевода и знает о большом ко мне княжеском благорасположении, но о моих высоких полномочиях ему знать не положено. Но, что-нибудь придумать придется.

За разговором время пролетело незаметно. С удивлением узнал, что ямщики, это не подобие таксистов из моего мира, а такие же служивые, как, например, стрельцы. Если проводить аналогию, то ямской приказ можно сравнить с автомобильными войсками. Естественно, в открытую я об этом не расспрашивал, но часто и наводящие вопросы вызывали у мужиков удивление моей неосведомленностью. Поэтому, чтобы не пришлось плести им про отрезанный от мира монастырь, перевел разговор на боярина Залесского.

Володька с Пантелеем многое поведали о воровстве столичного боярина с подручными. Например, о том, как по пути следования к порубежью продовольственных обозов, распродавалось на сторону качественное зерно, а взамен за бесценок скупалось порченное сыростью и плесенью. Слушая о подобном беспределе, в очередной раз заверял о том, что всеми силами поспособствую скорейшей расправе над преступниками. Почему-то верилось, что князь ничего не знает об этих делишках, а узнав, не одобрит. Но, как бы то ни было, участие Залесского в заговоре Светлейший точно не простит. Однако и тут оставалось сомнение, высказанное Пантелеем: отчего бы Петру Александровичу доверять мне больше, чем столичному боярину? Из-за того, что я пару раз случайно спас ему жизнь? Дык в том-то и дело, что случайно.

Когда за окошком начали сгущаться сумерки, явился Данила и сообщил, что инцидент с боярскими холопами пока остался без последствий — ни стрельцы, никто другой для разбирательства и расправы не явились. В принципе, этого и следовало ожидать. Даже удивительно, что я поддался страху, посеянному рыжим Федуном. Неужели, зная о благорасположении ко мне Петра Александровича, воевода послал бы на меня стрельцов? Если и допустить, что он в сговоре с Залесским, то в любом случае убрать меня постараются тихо, не привлекая лишних свидетелей. Но в предательство военачальника крепости не верилось, а потому я решил вернуться на ночь в его дом. Надо бы попытаться освободить Савелия и поговорить о возможности моего следования в столицу для встречи с князем.

— Дмитрий, — обратился Пантелей, когда мы дошли до его дома. — Ты это, ну, маво Данилку тоже к себе возьми на службу, а? А то пропадет парень. А так вон Володька за ним присмотрит.

— На какую службу? — не понял Данилка.

Я, уже забыв о своем обещании Владимиру, чуть было не повторил его вопрос, но вовремя опомнился.

— Да не вопрос, — а что еще оставалось ответить?

Ужин с воеводой

Воевода был уже дома и, когда я вошел, как раз ужинал в кругу семейства. Общее беспокойство вызвал мой расцарапанный лоб, но я отмахнулся от расспросов, заявив, что просто неловко поскользнулся.

Вопреки моим ожиданиям, Афанасий Егорыч легко согласился отправить меня в столицу. Более того, было видно, что он даже обрадовался моей просьбе. Причина этого тут же выяснилась.

— Алена Митрофановна непременно срочно хочет в столицу отправиться, — сообщил воевода и прервался, чтобы с громким шипением и хлюпаньем высосать из деревянной ложки горячее варево. — Через неделю Никита Олегович с обозом тронется, так вот жжёшь невмоготу ей ждать. Готова одна в путь отправиться.

Помешивая в миске пышущую паром уху, я пытался сообразить, о ком толкует Афанасий. Наконец до меня дошло, что речь идет о той самой Алене, которую мы спасли от бандитов.

— А я ж, Дмитрий Станиславович, и одну ее отпустить не могу, и в сопровождение дать некого, — продолжил объяснять ситуацию воевода. — Казаки почти все с Петром Александровичем ушли. Не стрельцов же лапотных боярышне в сопровождение давать? А ежели и стрельцов, то под чьим началом? У меня ж в стрелецком приказе почти всех начальных людей повыбивало. Да и самих стрельцов половина всего. Сам видел, каких щенков в приказ принимать приходится. Двое сотников, да один толковый урядник остался…

— Да понимаю я тебя прекрасно, Афанасий Егорыч, — пришлось прервать стенания воеводы, обжегшись-таки ухой. — Я-то чем помочь могу? Попросить у Светлейшего Князя, чтобы направил в твое распоряжение толковых командиров?

— Дык, я ж тебе об Алене Митрофановне толкую, — видя, как я втягиваю воздух в обожженный рот, Афанасий подал мне кружку с холодным компотом. — Ежели ты в столицу собрался, то возьми ее под свою опеку. А я тебе полдюжины стрельцов дам в сопровождение. А? Ну, или десяток. Мало ли кто из энтих недобитков по окрестностям шляется.

Услышав предложение, я даже поперхнулся компотом, отчего немедленно заработал лапищей воеводы по спине и чуть не ткнулся многострадальным лбом в миску с ухой. Сидящая напротив Воеводина дочка и ее малолетний братишка прыснули. При этом у пацана из носа выдулся пузырь, размером с папашин кулак. Супруга Афанасия строго глянула на дочь, одновременно из-под стола донесся глухой удар, вероятно мамаша припечатала каблуком доченькину ноженьку. Полина ойкнула, но тут же замолчала под строгим материнским взглядом, лишь густо покраснела, да глаза наполнились влагой. Снова раздался глухой стук из-под стола — это теперь уже сестра передала материнское нравоучение братцу, который как раз вытирал нос рукавом.

— Уй! — вякнул тот, отдернув руку от носа и, то ли случайно, то ли нарочно, заехал локтем в сестрин бок. Удар пришелся на вдохе, и Полина сдавленно пискнула.

— А ну, цыть! — грохнул кулаком по столу отец семейства, и я от неожиданности снова поперхнулся, но немедля отодвинулся, чтобы не заработать очередную оплеуху по спине.

Поднявший уже руку Афанасий недоуменно глянул на меня, но тут же вернулся к прерванному разговору:

— Ну, так что скажешь, Дмитрий Станиславович?

Откашлявшись, я засунул в рот изрядный кусок хлеба и сделал вид, что тщательно пережевываю, обдумывая меж тем ответ. Я-то не знал, как подъехать к воеводе с просьбой проспонсировать мне дорогу в столицу, а оказалось, что тем самым еще и одолжение ему сделаю. Если бы не поперхнулся от неожиданности, то, наверное, сходу дал бы согласие. Однако стоило все как следует обдумать. Савелия здесь оставлять не хочется. Да и новых знакомых надо как-то к делу приобщить. В случае чего, к ним у меня больше доверия будет, нежели к приставленным воеводой стрельцам.

— В принципе, Афанасий Егорыч, у меня возражений нет, — я наконец закончил жевать, — Отчего бы и не сопроводить боярышню. Но, как говорил один очень древний философ, утро вечера мудренее. Посему, давай обсудим этот вопрос завтра.

— Завтра, так завтра, — согласился собеседник и, как бы про себя, добавил: — А то я думал, может, поутру бы и отправились.

— А Алена Митрофановна будет ли готова с утра выехать?

— Да она бы хоть сейчас отправилась. Очень уж ей невтерпеж вернуться в столицу. Невмоготу боярышне наша убогость.

На этот раз пришлось задуматься надолго, сделав вид, что полностью отдался поглощению выставленной на столе снеди. Периодически нахваливаю то или иное блюдо, вызывая тем самым благодарный румянец на щеках хозяйки. М-да, если они каждый день в таком количестве наедаются на ночь, то нет ничего удивительного в их объемистых фигурах. А может, они тут не обедают? Если удастся свинтить отсюда поутру, то этого я уже не узнаю. Однако не о том я думаю…

— Савелия с собой заберу, — заявил тоном, не терпящим возражений, — Нечего ему тут прохлаждаться, да казенный харч переводить. Ежели виноват, пусть перед князем ответит.

— И то правда, — опять легко согласился воевода, — У меня и без него забот полон рот. Хоть за Илюху я б энтого Савелия самолично вздернул, но ежели княжий суд, тогда да.

— Илюхе я жизнью обязан, потому сделаю все, чтобы убийца понес самое суровое наказание, — искренне пообещал собеседнику.

— Значится так, — Афанасий хлопнул ладошкой по столу, отчего с глухим стуком подпрыгнули пустые миски, — Алена Митрофановна поедет в крытом возке. С нею припасы в дорогу и двое стрельцов на козлах. Ну и когда ты, Дмитрий Станиславович, для беседы ей компанию составишь. Акромя еще двое саней дам. В них восемь стрельцов, убивец под их надзором, и, опять же, ты себе местечко найдешь, когда боярышня отдыхать изволит. А может, всего восемь стрельцов возьмешь, а? Оно и лошадям легче, и доберетесь быстрей, а?

— Да на кой мне вообще твои стрельцы сдались, Афанасий Егорыч? Нешто мы в басурманские степи отправляемся?

— Не-ет, — Замотал головой воевода, — совсем без охраны отпустить не могу. Мне Петр Александрович касательно тебя особо наказывал. Говорил, нужон ты ему шибко. Мало ли что в дороге. Пусть даже не воры, а попросту колесо слетит…

— Какое еще колесо у саней?

— Ну, то я к примеру. Давай так, Крытый возок, одни сани и четверо стрельцов?

— Значится так, — теперь уже я хлопнул ладошкой по столу, — воинских людей в услужении гонять негоже. Потому для этого дела отправь двух ямщиков, коих я сам тебе укажу. Они и с санями управятся сноровистее. А для охраны Савелия двоих стрельцов за глаза будет. Дашь молодых, заодно я их в дороге к дисциплине приучу, чтобы бояр с воронами не путали.

— Энто на каких таких ямщиков ты сам укажешь? — удивился воевода. — Нешто тебе кто знаком в ямском приказе-то?

— Ты, Афанасий Егорыч, думаешь, что я к тебе с бухты-барахты обратился?

— С чего?

— А с того, что я привык к дороге загодя готовиться. Нынче, как гонца проводил, по Ямской слободе прошелся, с народом за жисть переговорил, да и подобрал себе пару хлопцев надежных. Данила и Владимир Горожанкины.

— Родственники?

— Братья двоюродные.

— Ладно, на том и порешим. Грамоты в приказы уже поутру отпишу. Эх, Дмитрий Станиславович, так и не удалось нам с тобой пообщаться за хмельною чаркой. Ну да вишь сам, какие у нас дела тут. И слободы, порушенные восстанавливать надобно, и новобранцев воинской премудрости обучать. А всяких хозяйских забот оно завсегда выше крыши было. И ведь ни на кого положиться нельзя. Чуть проглядел, и все наперекосяк.

— Да вижу я, Афанасий Егорыч, мотаешься ты, аки белка в колесе. Всего себя на службу Отчизне отдаешь, — поддержал я стенания воеводы. — Оттого и не решаюсь обратиться к тебе с одной просьбишкой.

— Отчего ж? Обращайся, Дмитрий Станиславович. Ежели в моих силах, помогу, — заверил польщенный Афанасий.

— Просьба-то сугубо конфиденциальная, — я покосился на сидящее напротив семейство, слушающее нас с открытыми ртами, — наедине бы нам переговорить.

— А ну, — дал команду хозяин, и домочадцы гуськом покинули трапезную.

— Дело это я, дорогой Афанасий Егорыч, никому другому доверить не могу, а самому теперь недосуг будет. Не дает мне покоя вчерашний выстрел. Вроде бы и все ясно, ан вот свербит меня что-то. А я своему чутью привык доверять. Оно меня, веришь-нет, еще ни разу не подводило.

— Дык что свербит-то?

— Чутье свербит, подозрения, так сказать, гложут. В общем, просьба-то такая. Не мог бы ты, Афанасий Егорыч, выкроить завтра время для проверки службы в Стрелецкой башне.

— Пошто?

— А, чтобы между делом поспрашивать пушкарей да стрельцов, что вчера в башне и на стене рядом были, что они видели в тот момент, когда этот Борька в меня пальнул? Пусть расскажут все, что помнят. Кто куда и с кем шел, кто где стоял, чем занимался.

— Для чего ж такое надобно? — изумленно спросил воевода.

— Не могу пока толком объяснить, но чую, что-то не так с этим выстрелом. И главное, ежели вдруг, что интересное узнаешь, сам ничего не предпринимай. Отправь грамоту лично Петру Александровичу, а он уже распорядится о дальнейшем. Вот такая вот просьбишка у меня, уважаемый Афанасий Егорыч.