Боярин

И снова дорога

За ночь мрачные тучи рассеялись, а земля покрылась свежим искрящимся снежным покрывалом. Именно в такой солнечный морозный денек меня волею белобрысого алкогения Сэма занесло в этот мир. И ведь всего-то я здесь пару недель, а кажется, будто прошла целая вечность.

Хитрец воевода забыл сообщить мне, что прежде чем отправиться в столицу, мы завернем в имение Жуковских, дабы Алена Митрофановна последний раз посетила могилки батюшки и нянечки. А так как дороги я не знал, то понял, где мы находимся лишь когда, миновав заброшенную деревеньку в три двора, въехали в усадьбу.

Еще одной неожиданностью оказалось то, что руки Савелия были закованы в металлические браслеты, соединенные короткой, в четверть метра, цепью. Я-то думал, что он будет связан обычной веревкой, и намеревался освободить гвардейца сразу, как отъедем от Оскола. Для того специально попросил воеводу, чтобы тот сделал строгое внушение стрельцам подчиняться всем моим приказаниям беспрекословно. Тот удивился такой настойчивой просьбе, но внушение стрельцам сделал.

На прощание Афанасий Егорыч подарил мне саблю в простеньких ножнах, заявив, что хоть и наслышан о моем умении драться жердинами, но негоже боярину отправляться в дорогу совсем без оружия. Подарок я принял с благодарностью. Хоть фехтовальщик я еще тот, но может пригодиться нарубить веточек на костер, или срубить в случае нужды ту же жердину.

По пути я несколько раз обращался к Алене, мол, удобно ли устроилась в повозке, не надо ли чего? Девушка всякий раз благодарила за заботу и отвечала, что ничего не требуется. И ни разу не пригласила для беседы. Даже про мой расцарапанный лоб ничего не спросила. Небось, решила, что свалился где-нибудь пьяный. Я даже слегка обиделся. Впрочем, я же не знал, что мы едем в их родовое имение, а потому ее мысли наверняка были заняты погибшим отцом.

— Стрельцы-молодцы, — окликнул вояк, когда прибыли в усадьбу и я понял, что придется остаться здесь на ночь. — Наказ воеводы во всем подчиняться мне не забыли?

— Как можно, боярин, начал самый молодой, чем-то похожий на Борьку стрелец.

— Молчать! — я строго прервал его и, видя, как вздрогнула и обернулась направляющаяся в дом Алена, сбавил громкость, — Отвечать нужно «так точно, боярин». Понял?

— Понял, боярин, — кивнул тот.

— Вот и ладно. А теперь слушайте внимательно. Он, — мой перст указал на продолжающего сидеть в санях Савелия, — никакой не преступник, а скован был по ложному обвинению лишь для того, чтобы сбить с толку истинного вражину.

— Какого вражину? — перебил меня тот же стрелец.

— Тебя как звать, воин?

— Звать меня Федькой, боярин.

— Так вот слушай, Федька. Какого вражину — то не твоего недалекого ума дело, — оглянувшись, я убедился, что Алена зашла в дом, и заорал прямо в ухо стрельцу: — Понял?!

Тот отскочил, словно отброшенный моим криком, и, вытаращив глаза, заорал в ответ:

— Понял, боярин, понял! — и уже тише добавил: — нешто я совсем непонятливый?

— А коли понятливый, так слушай и не перебивай! До особого моего, или вышестоящего начальства, коим могут являться лишь воевода Афанасий Егорыч и Светлейший Князь Петр Александрович Невский, распоряжения, вы оба-двое поступаете под начало гвардейского старшины, — указываю стрельцам на удивленно задравшего брови Савелия, и говорю уже ему: — Давай, Савелий, распоряжайся по хозяйству, чтобы печи были затоплены и все такое.

— А как же… — гвардеец поднял скованные руки.

— Это уже твои проблемы. Не я же буду искать, чем расклепать твои цепи?

На крыльцо вышла Алена, и я поспешил к ней.

— Вам что-нибудь требуется, Алена Митрофановна?

— Нет, Дмитрий Станиславович. Я к батюшке.

— Я вас провожу.

Девушка никак не отреагировала на мое заявление и молча пошла к воротам, сетуя на воеводу, что не дал в дорогу какую-нибудь девку в услужение боярышне. Да и я не догадался об этом попросить, направился за ней.

Погост оказался за заброшенной деревенькой. Завидев могилки, я остановился, давая возможность девушке наедине попрощаться с дорогими ей людьми. Не знаю, сколько прошло времени, но продрог я изрядно. Когда начало смеркаться, не выдержал и окликнул Алену.

Возвращались тоже молча. От усадьбы тянуло дымком, и слышался металлический звон. Звон, как, оказалось, доносился от конюшни. Там Владимир сбивал цепи с рук Савелия.

С лошадьми ямщики уже управились, определив их на ночь в конюшню. Сани так и остались посреди двора, на том самом месте, где в ту страшную ночь стояла телега с трупами. Это воспоминание навеяло мысль о том, как же девушка будет ночевать одна в комнате, где убили ее нянечку? Пришлось еще раз посетовать на несообразительность воеводы, что не отправил с нами какую-нибудь девку. Ладно бы нам день в пути быть, а то, по заверениям ямщиков, не менее трех недель.

К моему облегчению как-то само собой получилось, что заботу об Алене взял на себя Владимир. Из всех он один был женатый, а потому имел опыт общения с женщинами в бытовом плане. Да и в пути я несколько раз замечал, как он, управляя повозкой боярышни, перебрасывался с ней парой-другой слов.

Я же, к своему удивлению, не то чтобы робел перед Аленой, а просто не мог найти нужных слов для беседы с ней. Уж там-то, в моем мире я бы ее за пятнадцать минут… Впрочем, там таких не было… А каких таких? Какая она — Алена Митрофановна? Я-то доселе видел ее всего пару раз мельком. Один раз, когда защищал ее от бандитов. Другой, если то мне не померещилось, когда первый раз очнулся в санях после ранения. А пообщаться нам и вовсе не доводилось. И особым желанием общения со мной она, как видно, не горит. Ну да впереди дорога длинная. Думаю, еще пообщаемся.

И снова плен

Ночью меня сбросили с лавки и, заломив руки за спину, связали, попутно несколько раз пнув под ребра.

— Попался, гаденыш! — услышал я злорадный голос Залесского. — Из-за тебя теперь и девку порешить придется. На сук его!

— Погодь, Никита. На сук его завсегда успеется, — раздался еще один знакомый голос, и я, повернув голову, в свете разгорающихся лучин с удивлением увидел живого и невредимого Евлампия Савина. — У меня к этому человеку интерес имеется.

Как только я до конца осознал ситуацию, меня вдруг разобрал неудержимый смех. Тот самый смех, который называют истерическим. До сих пор думал, что подобному подвержены только психически неуравновешенные люди. Себя, естественно, таким не считал. И вот теперь, лежа на грязном полу, ухохатывался до слез и боли в животе, и никак не мог остановиться. А душу меж тем обволакивало чувство безразличия к собственной дальнейшей судьбе. Все! Все надоело! Весь этот бред надоел! Пусть меня либо вылечат, либо убьют, но участвовать в этом балагане я больше не намерен.

Вот только Алену жалко. Получается, что из-за меня теперь и ее убьют. И спасти ее на этот раз у меня не получится — связан крепко, и на помощь прийти некому. А что с остальными? Наверняка тоже в живых не оставят, если уже не порешили. Я-то жив, только благодаря какому-то интересу, имеющемуся ко мне у изменника Евлампия. Интересно, что ему от меня нужно? Эта мысль заставила смех отступить, и я затих, упершись лбом в пол и тупо пялясь в забитую грязью щель меж половых досок.

— Закончил кудахтать? — поинтересовался Евлампий, несильно толкая меня в плечо носком сапога. — Поднимите его, хлопцы. Надобно мне его глаза видеть.

Меня схватили за связанные за спиной руки и дернули вверх так, что хрустнули плечевые суставы.

— Осторожней, черти! — вскрикнул я, морщась от боли. — Руки выломаете, я ж тогда говорить не смогу.

— Сможешь, — заверил Евлампий. — На дыбе все говорить начинают, аки греческий проповедник перед паствой.

— Я не такой, как все. Я больше на ласку поддаюсь.

— И приласкать могем. Сунь-ка, хлопец, кочергу в печь, пусть согреется для ласк.

— Чего тебе надо-то от него? — опередил мой вопрос Залесский.

— Слышал я, когда связанным в бортничей избушке сидел, как Петьке его денщик про какое-то золотишко рассказывал, которое он вместе с этим вот, — кивнул на меня Савин, — где-то в лесу припрятали.

— Так, небось, его забрали уже, то золотишко-то. Невский-то еще когда в столицу подался.

— Думаю, Никита, не забрали золотишко. Нас оно дожидается, — усмехнулся изменник и пояснил: — Знали о захоронке только двое. Того Петькиного холуя я поспрошать не успел. Хлопцы его до смерти забили, когда он по мою душу явился. А этот, ты сам сказывал, в беспамятстве до Петькиного отъезда валялся. Да и спешил сильно гаденыш, вряд ли досуг ему было по лесу шариться. Так что по всему выходит, на месте то золотишко.

Похоже, говоря про холуя, которого зарубили, он имел в виду Алексашку Меньшикова. Жаль мужика. Жаль даже несмотря на то, что, если бы не княжеская рассудительность, Алексашка не раз мог бы отправить меня на тот свет.

— Много золотишка-то? — этот вопрос Залесский адресовал уже мне. Однако, видя, что я не спешу с ответом, обернулся к одному из своих подручных, сующему кочергу в полыхающий жаром зев печки: — Гринька, ты суй так, чтобы в самые угли. Недосуг нам долго ждать.

— Дык, знамо, боярин, — кивнул в ответ холоп.

Такой поворот мне в корне не нравился. Может, минуту назад я и желал смерти, но не мучительной же? Я им что, партизан, что ли? Да на фиг мне это золото?

— Э, мужики, так это что, весь сыр-бор из-за того рыжья, что ли? Да оно мне в нафиг не уперлось. Я же монах, у меня к златофилии стойкий иммунитет с пеленок. Не верите, можете посмотреть на левом предплечье следы от прививок.

— Перекинь веревку через матицу да подвесь этого говоруна на дыбу, — решил прервать мое красноречие Евлампий, обращаясь ко второму подручному столичного боярина.

— Ты, смерд, — подошел ко мне вплотную Залесский, — ежели еще раз мужиками нас назовешь, я тебе язык на раскаленную кочергу намотаю.

Боярин приблизился настолько, что я еле сдержался, чтобы не врезать лбом по его горбатому носу. Лишь сказал в ответ на угрозу:

— Тогда я точно ничего не смогу рассказать.

— Ишо греть? — спросил холоп, достав из печи кочергу, конец которой уже светился зловещей краснотой.

— Добела чтоб, — распорядился боярин.

Тем временем второй холоп привязал к моим рукам просунутую через потолочную балку веревку и потянул ее вверх. Я лихорадочно искал выход из сложившейся нехорошей ситуации, но по всему получалось, что мое положение безнадежное. Как бы чистосердечно я не намеревался рассказать и показать, где зарыл в снегу золотые монеты, бандиты не собирались ничего слушать без так неразумно затребованных мною предварительных «ласк».

Далее я изо всех сил напряг предплечья, не давая вывернуть руки, и тянувший веревку холоп закряхтел от натуги.

— Остап, помоги хлопцу, — позвал Савин, и из какого-то угла появился один из тех бандюков, что напали на княжеский обоз. Видать, какая-то заплутавшая в лесу группа вышла в тот раз к избушке бортника и освободила привязанного к лавке изменника.

Сопротивляться усилиям двоих было не в моих силах. Не выдержав напряжения в мышцах, расслабил руки, но перед этим слегка присел. Бандиты, воспользовавшись послаблением, резко потянули веревку. Когда предплечья вывернулись до предела, и в следующий миг должны были начать трещать суставы, я с силой оттолкнулся от пола, запрокидывая ноги вверх подобно тому, как на турнике выполняется задний подъем переворотом. Только я старался выполнить упражнение в обратном порядке — просунуть зад и ноги между связанных рук. Не тут-то было. Будь мои руки хотя бы на четверть метра длиннее, я легко смог бы вывернуться. Хоть и не знаю, что дало бы мне это в итоге.

Поняв бесполезность попытки, со злостью ударил ногами в балку.

Если бы бандиты не выдержали рывка и сразу отпустили веревку, то я, скорее всего, свернул бы шею, воткнувшись головой в пол. Однако, не ожидая от меня подобного финта, они от неожиданности все же подались вперед. Казачок-изменник споткнулся и выпустил веревку. Я еще раз ударил ногами, теперь в потолок, отчего сквозь щели посыпалась труха, забившая глаза холопу Залесского, продолжающего удерживать меня на весу. Меня тоже осыпало прилично, но глаза закрыть я успел. Зажмурившийся бандит опустил голову, фыркнул точно конь, вероятно труха попала ему и в рот, и начал одной рукой яростно тереть глаза. Второй рукой он уже не мог удержать веревку, и я плавно опустился на пол.

Савин выхватил из ножен саблю. Залесский шустро спрятался за спину поднявшегося от печи холопа. В руках споткнувшегося бандита тоже уже сверкал клинок, и они с Евлампием подступили ко мне с двух сторон.

— Да покажу я вам, где лежит это чертово золото! — заорал я, отступая к стене. — Нешто оно мне дороже собственной жизни.

— Чего ж тогда брыкаешься? — шагнул ближе Евлампий.

— Я пыток боюсь, — последовало мое вполне искреннее признание. — Поубиваю, ежели пытать будете…

Договорить я не смог, потому что, пятясь, наступил на привязанную к рукам веревку и, не поняв, что меня потянуло за руки, попытался обернуться. Оборачиваясь, зацепился за веревку второй ногой и, потеряв равновесие, рухнул на бок.

Подняться мне не дал упершийся под подбородок клинок. Подбежавший Залесский пнул в живот. Пнул, замахиваясь от бедра, потому неумело и не больно. Но все равно я машинально дернулся, скользнув подбородком по остро отточенной стали, и почувствовал, как по скуле за ухо протек теплый ручеек крови.

Я парень не впечатлительный, да и повидал за последнее время всяких кошмаров. Но вид собственной крови, а в данном случае даже не вид, а только ощущение, всегда частично лишал меня рассудка. Еще в детских драках более сильный противник мог запросто меня побить при условии, что не разобьет мне нос. У того, кто пускал из моего носа кровь, шансов на победу не было никогда.

От ощущения стекающей по шее крови слегка потемнело в глазах и одновременно в рассудке. Крутанув в воздухе ногами, попутно заехав Савину по запястью и выбив саблю, подбросил тело в воздух и оказался лицом к лицу с горбоносым заговорщиком. Мне бы, не мудрствуя зафутболить ему между ног, но я почему-то решил повандамить и, крутанувшись на левой ноге и не дотянувшись до челюсти боярина, воткнул пятку ему в предплечье. Все же удар получился хороший, и Залесского снесло на холопа, который все еще тер засыпанные трухой глаза. Вдвоем они завалились под ноги второму холопу, спешащему от печки, и тот, споткнувшись, полетел через них.

Однако во время пируэта я намотал на ногу, волочащуюся сзади веревки, чем не преминул воспользоваться Евлампий.

— Не рубить! — раздался его крик и, оглянувшись, я непроизвольно зажмурился, видя занесенный надо мной клинок.

Повинуясь окрику, бандит отступил, а Евлампий дернул за поднятый конец веревки, и я в очередной раз упал. Тут же со всех сторон посыпались удары. Из-за связанных за спиной рук не было возможности закрыть голову. Получив несколько чувствительных пинков, я потерял сознание.

Побег

— Не могу я ждать. Надобно поспешать в столицу, — услышал я голос Залесского, как только сознание вернулось. — И ты, Евлампий не тяни. Уходи, покуда Петька гвардейский полк для облавы не снарядил.

Через несколько секунд тишины половицы начали содрогаться под шагами выходящих людей. Но кто-то еще остался, ибо я отчетливо слышал недовольное сопение.

Я бы и дальше продолжил притворяться, но тут сопение стихло, скрипнула половица, меня пнули, и раздался голос Евлампия:

— Остап, волоки эту падаль во двор. Там вроде морозец крепчает. Вот и полей его водичкой. Да так, чтобы сухого места не осталось.

Не успел я ничего сообразить, как подчиненный Савина схватил меня за ноги и поволок.

— Эй-эй! — поняв, что притворством не спастись, я решил немедленно прийти в сознание. Дернув ногами, вырвал их из рук, Остапа, и попытался встать. Однако со связанными руками и ногами сделать это оказалось затруднительно. Через мгновение, получив сапогом по ребрам, я был прижат бандитской ногой к полу.

— Очнулся, говорун, — констатировал факт бандитский генерал.

— Да отдам я вам это золото, — поспешил я заверить Евлампия. — Нешто оно мне дороже жизни?

— Ай, не верю. Мыслю, опять что-либо учудишь, бисов сын.

— Ежели пытать не будете, не учудю. Говорю же, боюсь я боли. Как только больно мне делают, так сразу хочется поубивать всех вокруг.

— Погодь, Остап, — распорядился Савин, бандит снял с меня ногу, и я смог отстранить лицо от грязного пола и посмотреть в сторону Евлампия. Тот сидел на лавке и задумчиво смотрел на меня.

— Ну, и где-то золотишко?

— Прикопано в снегу, недалеко от того места, где вы устроили засаду на княжеский обоз. Пока нового снега не навалило, могу легко найти. Только мне нужны гарантии.

— А вот такой гарантии не хочешь? — с металлическим шелестом сабля покинула ножны, и кончик клинка тускло блеснул перед моим носом.

— Да не вопрос, — я постарался изобразить ухмылку, хоть внутри все сжалось от страха, — без головы я наверняка буду менее разговорчив, и молча отведу тебя к кладу.

— Чего хочешь? — Савин все же убрал саблю.

— Жизнь, естественно, — и видя презрительную ухмылку бородача, добавил: — и Алену Митрофановну отпустить.

О том, жива ли девушка, и что с ней сделали бандиты, я старался не думать.

— Ежели золото найдешь, отпущу обоих, — после недолгой паузы заявил Савин и бросил подручному: — Покарауль этого пройдоху.

— От мэне не сбегит, пан генерал, — заверил Остап и, ухватив меня за шиворот, отволок в угол помещения и для вразумления еще раз врезал ногой в бок. — Ось тут сиди, вражина.

Я согнулся от удара и завалился на бок. Влепил он мне действительно крепко, но на самом деле я упал, чтобы накрыть блеснувший в сметённом к стене мусоре осколок зеленого бутылочного стекла. Повозившись и постонав для вида, уселся так, чтобы мусор оказался скрыт от посторонних глаз, а связанные за спиной руки нащупали стекло. Осколок оказался достаточно острым, и я, захватив его пальцами правой руки, тут же порезал ребро левой ладони. Пытаться разрезать стеклом связанные за спиной руки дело и так-то под стать только какому-нибудь Копперфильду, а тут еще и перетянутые веревкой кисти затекли. Но я ухитрился воткнуть осколок в трещину в бревне сруба и, получив еще несколько порезов, приноровился и начал елозить по нему веревкой.

Не знаю, как Алену, а меня, понятно, в живых никто оставлять не собирался. Да и девушку, если она знает об участии Залесского во всем этом беспределе, тоже. Живали она еще? Может как раз в этот момент бандиты насилуют ее, прежде чем убить.

Наконец путы на руках, мокрых от сочащейся из порезов крови, ослабли и спали. Разминая кисти, я размышлял над тем, как на виду у охранника развязать ноги.

В это время бандит достал из-за пазухи сложенный цветастый платок и принялся его разглядывать.

— О це гарный платочек, — бубнил он, — Ось туточки юшка мабудь отмоется, и буде Роське добрый подарочек.

Продолжая разглядывать трофей, мужик вытянул перед собой руки, отгородившись от меня, словно занавеской. Воспользовавшись моментом, я потянулся было к путам на ногах, но понял, что вряд ли бандит долго будет держать перед собой платок. И тогда, сев на ноги, я с силой оттолкнулся и прыгнул вперед. Сбив татя на лавку, с замахом из-за головы врезал ему двумя кулаками в лоб, отчего тот ударился затылком о дубовую столешницу. Глухо звякнула лежавшая тут же обнаженная сабля. Растолковав звяк, как намек, я схватил ее и полоснул хрипящего мужика по горлу.

В глазах потемнело то ли от вида хлынувшей из перерезанного горла крови, то ли от того, что моей отбитой голове были противопоказаны столь резкие движения и тем более прыжки. Едва не потеряв сознание, я упал на коленки и какое-то время так и стоял, приходя в себя. Первое, что увидел, когда зрение прояснилось, собственные окровавленные руки. Не сразу дошло, что это моя же кровь от порезов бутылочным стеклом.

Поднявшись и стараясь не смотреть на запрокинувший голову труп и лежавший на его коленях заливаемый кровью платок, прислушался. Вроде бы, на шум никто не спешил. Я осмотрелся. В помещении две двери. Одна, судя по снежным следам у порога, ведет на улицу. К ней и поспешил, как только перерезал путы на ногах, но, услышав приближающиеся голоса и скрип снега, отпрянул и ринулся к противоположной двери. Но и за ней слышались голоса.

Затравленно осмотрелся вокруг — спрятаться негде. В отчаянии поднял взгляд кверху и увидел лаз под крышу. Собственно, назвать эту щель лазом можно было только находясь в столь отчаянном положении. Потолок в помещении был под наклоном, вероятно доски нашивались прямо на стропила, и вдоль всей внутренней стены под потолком тянулась щель не более четверти метра шириной, выходящая, как оказалось, на чердак дома.

Встав на лавку, ухватился за балку, забросил поочередно ноги в щель и с большим трудом протиснулся сам. Благо был в легком стрелецком кафтане, который мне выдал оскольский воевода.

Скатившись с верхнего бревна простенка вгустую паутину, я утешил себя мыслью о том, что зимой все пауки спят, заныкавшись по щелям, и затих, вспомнив, что нахожусь как раз над теми, чьи голоса слышал за внутренней дверью.

А тут и наружная дверь заскрипела, отворяясь, и сразу прозвучал удивленный возглас:

— Цэ шось такэ? Петро, побачь, це Остап, чи не?

Прогрохотали поспешные шаги, скрипнула дверь подо мной и уже другой голос заорал:

— Пан генерал, цэ шо с Оськой Горобцом такэ? Цэ-ж какая вражина его зарубила?

— Где пленник?! — истошный вопль генерала-ренегата заставил меня вжаться в насыпанную на настил перекрытия сухую землю и затаить дыхание.

— Утек, курва, — ответил кто-то главарю.

— Изловить!

Топот множества ног в направлении выхода, и внизу воцарилась тишина. Я наконец-то смог вдохнуть, но, втянув ноздрями изрядное количество пыли, тут же зажал рукой рот, пытаясь сдержать чих, могущий прозвучать в наступившей тишине слишком громко. Мне это с трудом удалось ценою заложенных ушей и едва не вылетевших барабанных перепонок.

Снова послышались голоса, потянуло холодным сквозняком из открывшейся двери, и я услышал:

— Цэ-ж вин ежели до Оскола побег, хлопцы мабудь и догонют. А ежели нет? Тут же на пятьсот шагов вокруг все истоптано, пан генерал.

Далее последовали долгие и витиеватые излияния из уст Евлампия Савина, в коих поминалась судьба-злодейка, князья-московиты и никчемное отребье, годное лишь просить милостыню на паперти, а не именоваться казаками и ходить в лихие набеги на клятых москалей. А я тем временем молил Бога, чтобы ни у кого из бандитов не возникло желание проверить, способен ли нормальный человек протиснуться в узкую щель под потолком. Выплеснув накипевшее, генерал распорядился немедленно покинуть усадьбу, ибо, ежели беглец, то есть я, все же доберется до крепости, то надо как можно дальше оторваться от возможной погони.

— Полоняников порубать, чи шо? — вопросил кто-то.

— Я тя самого порубаю! — взъярился Савин, — с собой погоним. Продадим османам, хоть какой-то навар получим. И не дай Боже, кто девку пальцем тронет!

В доме вновь поднялась суета, а я, дрожа от холода, размышлял над полученной информацией. Слава Богу, Алена жива и невредима. Сопровождающие нас мужики тоже. Все ли? Но мне-то что делать? Дождаться, когда бандиты уйдут и, если не околею тут окончательно, бежать в Оскол? В лучшем случае доберусь туда к ночи. Погоня, если воевода ее организует, выедет не ранее утра. Плюс, пока домчатся до усадьбы. По любому у банды будет минимум полтора суток форы. То есть, Алену наверняка ждет османское рабство. А ежели Савин за своими бандитами не уследит, то чего и похуже. Ну, и что я могу сделать? Спрыгнуть и всех поубивать? Не смешно.

Дверь наружу теперь не закрывалась, и меня все сильнее трясло от пронзительно-ледяного сквозняка. Во дворе ржали кони, перекрикивались люди. Кто-то говорил, что надо подождать отправившихся в погоню хлопцев. Но Евлампий послал его куда подальше вместе с теми хлопцами и приказал выступать.

И вот все звуки стихли, и я наконец-то расслабился. Дрожь тут же передалась челюстям, и они звонко застучали зубами.

Не в силах больше терпеть холод, я с трудом протиснулся в обратном направлении. Окоченевшие руки соскользнули с балки, но падение оказалось удачным — обошлось без травм. Содрогаясь всем телом, я поспешил внутрь дома в поисках тепла. Обнаружил печку и прильнул к ней, пытаясь впитать исходящее тепло. Увидел торчащий с лежанки край овчиной шкуры, стянул и завернулся в нее. После чего прошел и закрыл обе двери — комната была проходная. Вернувшись, снова прижался к печке, продолжая сотрясаться от не желающего покидать мои внутренности холода. Эх, сейчас бы кружечку простого кипяточка…

Неожиданные шаги за дверью оборвали мысль о кипятке, сменив ее другой — об отправленной за мной погоне. Наверняка это они вернулись.

Дверь заскрипела, открываясь. Паника мгновенно выгнала из меня холод, заставив его выступить липким потом.

В следующее мгновение через порог шагнул стрелец Федька. Парень обнимал себя за плечи и трясся от холода так же, как пару минут назад трясся я. Его взгляд быстро окинул комнату и наткнулся на меня. Стрелец испуганно шарахнулся назад, но уперся во входящего следом Данилу. Тот тоже заметил меня и удивленно взметнул брови.

— Дмитрий? — дрожащим от холода голосом вопросил он. — Так ты не утек?

— Я-а? Да я в жизни ни от кого не убегал!

— Дык, э-э… а… — попытался выразить мысль Данила, припадая к печке.

Федька забрался наверх и простучал оттуда зубами:

— По-по-подбросьте па-па-палешков.

— Охренел, чувак?! — осознание того, что я не одинок, придало мне уверенности, и потому решил сразу определиться с субординацией. — Нешто я тебе прислуга?!

Юный стрелец дернулся было соскочить с печи, но я остановил его повелительным жестом.

— Сиди уже. Данила подкинет. Да и недосуг нам тут долго греться. С минуты на минуту должны бандиты нагрянуть.

Услышав про бандитов, парни встрепенулись и опасливо покосились на дверь. Я в двух словах рассказал об отправившейся за мной погоней. Оказалось, они о погоне знали, но не подумали, что те, не догнав меня, вернутся в усадьбу.

А тут со двора послышался стук копыт по утоптанному снегу и конское ржание. Федьку сдуло с печи, и мы суетливо заметались по комнате. Данила сунулся под печь, заставив меня удивиться, что такой здоровый мужик пытается протиснуться в такую маленькую дырку. Но он всего лишь извлек оттуда топор и переместился к двери, приготовившись снести голову первому вошедшему. Видя такую решимость ямщика, я устыдился своей панической суетливости. Подхватив небольшую, но увесистую лавочку и занеся ее над головой, встал с другой стороны двери. Вот и стрелец вооружился какой-то кочергой, притих за спиной Данилы.

А из соседнего помещения уже неслись перемежающиеся с матершиной удивленные возгласы по поводу отсутствия подельников. Дверь рывком распахнулась, пропуская двоих решительно ворвавшихся хлопцев. Дух, бум, — дуплетом шарахнули по прикрытым войлочными шапками головам обух топора и дубовая лавочка. Тюк, — на всякий случай добавил кочергой слишком медленно падающему бандиту Федька.

Данил бросился в двери. Я за ним. Больше в доме никого не встретили. Выскочив на улицу, увидели третьего бандита. Он стоял к нам спиной и справлял малую нужду в оставленные во дворе сани.

Хрясь! — врубился в затылок зассанца брошенный ямщиком топор. Бандит молча завалился на мокрую солому.

— Ну, ты, блин, Чингачгук, — оценил я Данилин бросок.

Топчущиеся тут же лошади никак не отреагировали на смертельный инцидент. Судя по тому, что кобылы было три, Данила упокоил последнего гостя. А ямщик вместе со стрельцом уже подхватили животных за поводья и отвели к коновязи.

Кроме трех лошадей, итогом засады стали три сабли, два пистолета, ружье и разные боеприпасы к ним, в которых я ничего не соображал. Ружье, естественно, досталось Федьке. Пистолеты пытались навязать мне, но я вручил их Даниле, заявив, что ему они нужнее. Удивленно-вопросительный взгляд проигнорировал, отправившись в дом, искать полушубок, который мне презентовал в дорогу воевода.

Еще через несколько минут мы вновь собрались у печки. Пронырливый Федька притащил откуда-то мешок с вяленой рыбой. Оставалось только мечтать о пиве.

Под рыбку парни поведали мне о том, как перед рассветом вместе вышли из дома. Даниле приснился кошмарный сон, и он вышел проверить лошадей, дабы развеяться. А Федьку погнала малая нужда. И вот, зайдя за поленницу и занимаясь мокрым делом, стрелец увидел многочисленные темные фигуры, вынырнувшие из предрассветного сумрака и метнувшиеся в дом. Затаив дыхание, парень вдоль стенки прокрался в конюшню, где рассказал о налетчиках Даниле. Тот уже и сам расслышал грохот и голоса, доносящиеся из дома. Да и во двор въехали несколько всадников, и чей-то властный голос приказал обыскать всю усадьбу.

Поняв, что в конюшне их непременно обнаружат, парни выскользнули за поленницу и хотели выбраться со двора. Однако вокруг уже было слишком много народу, и с каждой минутой становилось все светлее. Тогда стрелец протиснулся под сторожку, которая была приподнята от земли на нескольких каменных столбцах. Кое как за ним протиснулся Данила. Они проползли за фундамент печки. Здесь валялись прелые тряпки, клочки собачьей шерсти и обглоданные кости. Вероятно, когда-то, в более благополучные для усадьбы времена, под сторожкой обитали местные дворняги.

Так в бывшем собачьем логове ямщик со стрельцом и пролежали несколько часов, пока бандиты не покинули усадьбу. Из доносящихся обрывков разговоров поняли, что всех взяли сонными, а потому живыми, и теперь собирались забрать с собой в качестве живых трофеев, дабы продать в османское рабство. Их не искали, а значит товарищи не сообщили бандитам об отсутствии еще двух человек. Слышали парни и о моем бегстве, и об отправленной погоне. А вот о присутствии боярина Залесского ничего не знали. Вероятно, тот особо здесь не расхаживал, убедился, что меня повязали, и сразу уехал.

Я в свою очередь тоже рассказал о своем освобождении. Мол, владею восточным искусством ниндзюцу, позволяющим делаться незаметным, находясь среди врагов. Не ну, я же действительно оставался в доме, и при этом меня никто не видел…

«Из огня да в полымя»

— Мыслю я, в крепость пусть Федор один отправляется, — заявил Данила, когда пришло время решать, что делать дальше, — а я, Дмитрий, с тобой отправлюсь.

— Э… — отвесил я челюсть, ошарашенный заявлением. — Куда ты со мной отправишься?

— В погоню за людокрадами, — насупился парень, показывая, что его решение окончательное и бесповоротное. — Не могу я без брата вернуться. Что я его жинке и деткам скажу? Хоть убей меня, Дмитрий, а я все одно с тобой пойду. Нешто тебе помощь не потребуется?

М-да… Я задумчиво смотрел на набычившегося ямщика и пытался вспомнить, когда это я мог хотя бы намекнуть, что собираюсь отправляться в погоню за бандитами? Неужели я так сильно похож на идиота, или вообще на какого-нибудь Рембо, чтобы в одиночку гоняться за целой бандой?

С другой стороны, Данила прав, если ждать погони из крепости, то найти банду Евлампия Савина будет крайне сложно. Земли южнее Оскола, как я понял, хоть и считаются частью Российской империи, но по факту являются дикими, мало контролируемыми территориями, в коих очень легко затеряться. Ну, и еще одна мыслишка подтачивала мою совесть. Ведь это на меня навел бандитов Залесский. А значит, из-за меня попали в беду угоняемые в рабство люди. Сиди я в крепости, катила бы сейчас Алена Митрофановна спокойно в возке, любуясь бескрайними Российскими просторами. Правда, меня бы тогда подловили за каким-нибудь углом, или ночью придушили тихонечко. Впрочем, я и тут чудом спасся. Если бы не жадность Савина до золота…

— Ладно, — хлопнул я себя по колену, поднимаясь с лавки, — время дорого. Ты, стрелец-молодец, немедля скачи в Оскол. Пусть воевода шлет отряд вслед за бандитами. Я конечно и сам с ними справлюсь, но мало ли что. Вдруг ногу подверну на бегу. Да хватит тебе грызть эту рыбину! Данила, выдели ему лошадь.

Когда Федька, лихо вскочив в седло, унесся, я обратился к ямщику:

— Ну, ежели решил пойти со мной, то на тебе обеспечение предприятия.

— Э-э?

— Забота о лошадях и провизии, — пояснил я.

— А чего тут заботиться-то? Овес в седельных сумках есть. Нам из провизии только рыба, — развел руками Данила и нетерпеливо добавил: — поспешать надо, Дмитрий.

— Тише едешь — морда шире, — нравоучительно поднял я палец и, кряхтя, полез в седло.

С лошадьми я был на «вы», но маломальские понятия об управлении этим транспортным средством имел. Опять же, благодаря одной из бывших подруг. Ее родственники держали небольшой конный клуб, где за приличные деньги, желающие совершали конные прогулки по огороженному парку. Девушка несколько раз приглашала меня покататься на халяву. Потому лошадей я не боялся и мог уверенно держаться в седле при беге рысью, или, как этот бег называла подруга, при свободном аллюре.

Ориентироваться в направлениях я, сугубо городской житель, не мог и, как только выехали за ворота, пропустил вперед Данилу. Слава Богу, после оттепели на протоптанных участках снег замерз мало проходимыми колдобинами, а по нехоженым местам был достаточно глубок, чтобы пуститься в галоп, не то он наверняка поскакал бы со всей дури, чего я очень даже опасался, все же сомневаясь в собственных кавалерийских способностях. Но, надеюсь, по тем же причинам не могли быстро двигаться и бандиты. К тому же, большой караван всегда движется медленнее.

В лесу дорога сузилась до широкой тропы, и стало понятно, что банда ренегатов движется исключительно верхом, не обременяя себя санями. Впрочем, судя по тому, сколько этих бандитов полегло во время схватки с обозом Светлейшего, лошадей у выживших должно быть с избытком. Данила подтвердил, что слышал многочисленное ржание за пределами двора, когда прятался под сторожкой.

Многочисленные подковы стесали с лесной тропы все неровности, сделав ее более проходимой, и напарник не упустил возможности ускорить темп. Когда доскакали до реки, я чувствовал себя мешком, набитым перемешанными потрохами. Возможно сказывались недавние тумаки, коими меня ласкали подручные генерала и боярина Залесского. Потому я приказным тоном заставил Данилу сбавить скорость, аргументируя тем, что если беглецам вздумается устроить привал, то они услышат топот наших коней издали, а выскочить вдвоем на поджидающую нас вооруженную банду как минимум глупо. А значит ехать надо сторожко, дабы первыми засечь противника. Парень с трудом, но подчинился, хоть и частенько непроизвольно понукал свою лошадь.

Дотемна мы так никого и не догнали. Лишь уже ближе к полуночи, сделав изрядную петлю по полям и подлескам, снова вернулись к реке. Теперь след людокрадов вел по льду вниз по течению.

— Тю-у-у, — с досадой протянул спутник и в сердцах сплюнул на лед.

— Чего ты?

— Да то ж они крепость огибали. Эх, догадаться бы, надо было со стрельцом в Оскол скакать. Давно б уже людокрадов догнали. Да не вдвоем. Небось, воевода отрядил бы казаков. Э-эх…

Я столь досадливое открытие воспринял довольно равнодушно, ибо вымотан был до предела и едва не вываливался из седла.

На автопилоте я собирал сушняк для костра, пока Данила управлялся с лошадьми. Потом ямщик разбудил меня, предложив кружку кипятка, сухарь и вяленую рыбину. Но я отказался и снова провалился в сон под ласковое потрескивание пожираемых огнем дров. Потом меня в очередной раз били. Потом связали и куда-то поволокли. Чей-то надсадный голос кричал, что порубит нечестивцев за сына Ваньку. Другие голоса его успокаивали, говоря, мол, никуда ироды от расправы не денутся, надо только им для начала развязать языки. Потом меня бросили на солому, и я смутно осознал, что лежу в санях рядом с каким-то скарбом. В дороге я периодически то ли терял сознание, то ли просто проваливался в дрему из-за не только физического, но и морального истощения.

Пришел в себя, когда меня снова куда-то волокли, но открывать глаза не хотел, пытаясь таким образом отгородиться от кошмарной реальности.

Скрипнула дверь. Обдало теплом помещения. Меня снова бросили, но теперь вместо соломы я ударился о жесткие доски пола.

— Дмитрий Станиславович? — знакомый голос заставил разлепить веки. Надо мной склонился выпучивший от удивления глаза, воевода крепости Оскол.

В погоню

Сутки напролет я отсыпался, отъедался и приводил в порядок свою изрядно пошатнувшуюся психику. А после баньки, натянув чистое нательное бельишко, я и вовсе окончательно пришел в себя. Побеседовал с воеводой, рассказав о нападении бандитов, но пока умолчав о присутствии с ними боярина Залесского. Узнал о неожиданном столкновении охраняемого десятком казаков обоза с бандитами. Благо те не стали ввязываться в рубку, а, ошеломив казаков неожиданным наскоком, унеслись прочь. В результате столкновения погиб молодой казак, доселе ни разу, не бывавший в сече. Это его отец, приказной казак Григорий Нечаев, рвался ночью порубить нас с Данилой. Почему нас? Потому что, спеша в крепость и наткнувшись на нас, приняли за отставших татей. Самое смешное, все обозные возницы знали Данилу, но в темноте не разглядели его лицо. А подать голос нам не дали налетевшие казаки. Спасибо десятнику, который не дал обезумевшему от горя Григорию нашинковать нас в винегрет.

Впрочем, осознание всей этой информации пришло позже. Весь день, после того, как меня узнал и освободил воевода, я старательно отгонял все мысли, кроме одной, уверяющей, будто все злоключения закончились.

Когда разбудили ранним утром и сообщили, что пора отправляться в дорогу, я старательно пытался вспомнить все вчерашние разговоры. Однако ничего в голове не прояснилось. Куда мне вновь предстоит ехать? Наверняка в столицу.

— Примерь одежку, Дмитрий Станиславович, — воевода протянул мне короткую шубейку из белой дубленой кожи. Такие полушубки я видел в фильмах про Великую отечественную у советских командиров. К полушубку, который оказался впору, я получил мохнатую овчинную шапку. После чего хозяин крепости протянул ножны со слегка изогнутым клинком. — И сабельку прими. А пистоли у сотника спросишь.

— У какого сотника? — не понял я.

— Михайло Волобуева отрядил я во главе полусотни тебе в сопровождение, Дмитрий Станиславович, — пояснил воевода.

Я лишь хмыкнул, подумав о заднем уме Афанасия Егоровича. Отряди он казачков ранее, глядишь, и не случилось бы беды, не угоняли бы сейчас Алену с сопровождающими нас парнями в рабство. Оно конечно я сам от большого сопровождения отказался, но, кто я такой? А воевода он на то и воевода.

— Ну, коли одежа ладна, пора и в путь, — Афанасий Егорыч первым вышел из дома, впустив внутрь морозный воздух.

Снаружи еще царили предутренние сумерки. Зябко передернув плечами, я испытал сильное желание вернуться в тепло, раздеться и забраться под пуховое одеяло. Насмехаясь над моими мыслями, утренний морозец чувствительно щипал кончик носа.

Возле крыльца нас ожидали несколько всадников. Неожиданно легко для своего грузного тела воевода вскочил в седло и выжидательно посмотрел сверху. Я понял, что свободная лошадь предназначена мне. Он что, думает, что я тыщу верст в седле скакать буду? Да я ж себе последние мозги отобью! Однако, протестуя в душе, все же забрался в седло. Кавалькада тронулась.

— Дубль два, — прокомментировал я вторую попытку покинуть крепость.

Воевода вопросительно обернулся на мое восклицание, но я сделал вид, что всматриваюсь куда-то в сумрак.

Первое смутное подозрение шевельнулось, когда я заметил, что мы направляемся не к тем воротам. У башни, которую осматривал в первый день, когда встал после ранения, было людно и, я бы даже сказал, лошадно. Несколько десятков казаков в мохнатых шапках и с ружьями за спиной, горячили коней.

— Михайло, — окликнул воевода.

К нам подскакал казак в таком же, как на мне светлом полушубке, и принялся докладывать о готовности.

— Здрав будь, боярин Дмитрий, — отвлекло меня приветствие еще одного подъехавшего всадника.

С удивлением вылупился на Данилу. Ямщик разве что одет был не как все казаки. На нем стеганый кафтан и войлочная шапка. Но за плечами ружье, а на боку сабля.

— А ты чего это верхом? — спросил я, забыв ответить на приветствие.

— Нешто я б в погоню на санях отправился? — удивился тот.

— Очень уж просился хлопец с тобой в погоню за людокрадами, — словно оправдываясь, пояснил присутствие Данилы воевода. — Ну, да пусть будет при тебе, Дмитрий Станиславович.

— В погоню? — только и смог вымолвить я. Осознание того, что меня отправляют в погоню за бандитами, заставило все остальные вопросы застрять в глотке.

— Я должен освободить брата, — истолковал, как сомнения, мой остановившийся на нем взгляд ямщик.

Лишь когда миновали мост через реку Оскол и ехали через Стрелецкую слободу, ко мне вернулся дар речи, и я попытался наводящими вопросами прояснить обстановку у ехавшего рядом воеводы. Как я уже понял, мы отправляемся в погоню за бандитами. Воевода выехал нас проводить. После нескольких осторожных попыток узнать, с какого перепугу с казачьим отрядом отправили меня, выяснилось, что отправили-то не меня с казаками, а их придали мне в помощь. О-бал-деть! Нет ну, может я вчера и выпил пару бокальчиков вина, но пьяным точно не был. И точно помню, что не только не высказывал, но даже и не испытывал желания отправляться в погоню за кем бы то ни было. Оно конечно мне искренне жаль Алену Митрофановну. Но кто она мне такая, чтобы ради нее бросаться на верную смерть? Да у меня таких Ален было… Я им кто, Рэмбо, что ли? Я обычный мелкий предприниматель, разложенный сумасшедшим алкогением на нуклоны. Меня вообще нет! Это вообще не я!

— Удачи тебе, Денис Станиславович, — оборвал вихрь моего мысленного негодования голос Афанасия Егоровича. — Эх, скинуть бы годков десяток, да не было б на моих плечах заботы о крепости, составил бы я тебе компанию. До чего ж иной раз душа тоскует по лихим походам! Но ты, друг Дмитрий Станиславович зазря головой не рискуй. Мне за тебя перед Светлейшим ответ держать. Ежели уйдут тати на турецкую сторону, значит судьба такая у Алены Митрофановны. Ты туда не суйся. Я и сотнику дал наказ не пущать тебя, ежели что. Не то и девицу не спасешь, и сам голову сложишь.

— Нешто ты, Афанасий Егорыч, думаешь, что я турок испугаюсь? — строго воззрился я на воеводу и вопреки своим мыслям продолжил: — А как же я потом буду в глаза Светлейшему Князю смотреть, когда он узнает, что дочь боярина Жуковского, которую он лично, рискуя жизнью, освобождал из лап бандитов, по моей вине вновь к тем бандитам попала?

Обалдев от собственных пафосных слов, я с подозрением пытался вспомнить вкус компота, которым запивал расстегаи во время спешного завтрака. Может, вместе с сухофруктами в него какую-нибудь веселую травку положили?

— Да понимаю я тебя, Дмитрий Станиславович, — смущенно потупился воевода. — Иначе и не пустил бы вовсе. Но и ты пойми, ежели что, Петр Александрович с меня же голову снимет.

— Не волнуйся, Афанасий Егорыч, — я задорно подмигнул воеводе, как говорят у нас в монастыре, все будет пучком!

— Энто как? — удивленно поднял тот брови.

Я произнес поговорку целиком. Сотник и бывшие рядом казаки сдержанно хохотнули.

— Ну, коли так, то не буду более задерживать, — кивнул воевода. — Пусть воинская удача сопутствует тебе!

Дальнейшие дни слились в одну бесконечную скачку с периодической сменой лошадей на заводных. На ночлег останавливались только в сумерках, а с утренней зорькой вновь пускались в дорогу. Казаки в пути вели себя так, будто выехали на веселую прогулку, а не на опасное предприятие. Они ухитрялись без перерыва переговариваться и шутить, умолкая лишь во сне и в галопе. Угрюмо молчали только Данила и тот казак, чей сын погиб при столкновении с бандитами. Во время первой ночевки Григорий Нечаев подходил извинялся за то, что рвался убить нас с Данилой, приняв за врагов. Несмотря на все еще ноющие после тумаков ребра, я понял его и простил.

Сотник Михайло Волобуев пытался заводить со мной беседы, но на скаку мне было не до того, а как слезал с лошади, так, наскоро поев, засыпал.

В этот раз заночевали с комфортом в оказавшемся на пути крупном поселении с небольшой крепостью в центре. Следы людокрадов вели вокруг. Мы же решили рискнуть и не идти по следу, а срезать путь через селение, заодно и переночевать.

Утром как обычно выехали, едва забрезжил рассвет. Сотник заранее пустил вперед дозор, дабы обнаружить след беглецов. И вскоре в расположенной в трех верстах от поселения дубраве дозорные обнаружили недавно оставленную стоянку. По еще тлеющим углям в кострищах определили, что бандиты опережают нас максимум на час. Последовала короткая остановка — кто-то сменил лошадь на заводную, кто-то подтянул сбрую — и полусотня ринулась в погоню. Пока не в галоп, но аллюром.

То ли я уже стал сносным наездником, то ли так действовал азарт, но седло больше не колотило по отбитому заду. Я вообще забыл обо всех неудобствах, вместе с остальными всматриваясь вдаль, где вот-вот должны показаться беглецы.

Мы почти поднялись на поросшую редколесьем вершину пологого холма, когда заметили скачущего навстречу всадника. То оказался казак из посланного вперед дозора. Он едва держался в седле, припав к лошадиной шее, а из его правого плеча торчало древко стрелы.

— Крымчаки, — прохрипел он, остановив лошадь, — много. Сотни три, а то и более.

— Окстись, Гриня, откуда здесь зимой крымчакам взяться? — удивленно воскликнул сотник, гарцуя на разгоряченном жеребце.

— То ты, Михайло, у ентой стрелы спроси, — раненый казак покосился на свое плечо.

— Точно крымчаки! — воскликнул один из казаков, привстав на стременах и вглядываясь в сторону вершины холма, где из-за деревьев уже вылетали один за другим дико визжащие всадники.

Казаки подняли ружья и пистоли. Я тоже поднял один из вручённых мне пистолетов. А крымчаки все выезжали и выезжали из-за деревьев. Вот уже целая лавина неслась на нас по склону.

— Хлопцы! Стреляем, и тикать! — скомандовал сотник, первым разряжая пистолеты в накатывающих врагов.

Поддавшись общей панике, я тоже выстрелил, никуда особо не целясь, отбросил пистолет и, ничего не видя в пороховом дыму, принялся разворачивать лошадь. Рядом прозвучали еще несколько выстрелов. Один грохнул прямо у морды моей лошади. Та дико заржала и взвилась на дыбы, выбрасывая меня из седла. Хвала Богу, шмякнулся оземь удачно, ничего себе не сломав. Единственной мыслью после падения было, что меня сейчас затопчут. Потому сразу вскочил на ноги, но тут же вновь был сбит наскочившей лошадью.

— Дмитрий! Живой?

Я узнал голос Данилы. Парень помог мне забраться в седло, придерживаемой им лошади, и следом сам вскочил на другую. Лошадей не надо было погонять. Испуганные животные взяли с места в карьер. И в этот миг какая-то сила выдернула меня из седла.

На этот раз падение выбило воздух из легких. На какое-то время темная пелена застелила сознание, и я перестал что-либо видеть и слышать.

Когда сознание прояснилось, вокруг стучали сотни копыт, обдавая меня комьями грязного снега. Сделал безуспешную попытку встать, и обнаружил, что руки плотно притянуты к туловищу. Повернувшись на бок, поднялся на колени. И вновь та же сила, что выдернула из седла, рывком повалила меня на землю и, все ускоряясь, потащила по земле. Теперь все мои усилия были направлены на то, чтобы стараться скользить на спине, но все же несколько раз, наткнувшись на кочки, я переворачивался и обдирал лицо о жесткий ледяной наст, искрошенный конскими копытами.

Полон

Наконец адская гонка закончилась, и я, едва дыша из-за отбитых боков, расслаблено замер на снегу. Благо на мне был надет плотный полушубок. Иначе сомневаюсь, что отделался бы только ушибами.

— Урус, вставай!

Несколько раз, пнув по и так отбитым бокам, меня за шкирку вздернули на ноги. Передо мной стоял классический татарин в лисьей шапке и стеганном халате. На поясе кривая сабля. Ростом на полголовы выше меня. Он стянул мои кисти веревкой, привязанной другим концом к луке седла топчущейся рядом лошади. Только после этого татарин ослабил и снял с меня петлю аркана. Взлетев в седло, он дико завизжал, словно сел на заботливо подставленный кем-то гвоздь. Однако, вопреки моим опасениям, не пустил лошадь в галоп, а удовлетворился легкой рысью. Впрочем, мне удалось пробежать не более пары сотен метров, после чего запнулся и упал, заскользив по насту. Но теперь хотя бы было можно поднять лицо, когда меня переворачивало на живот.

Снова остановились. Снова посыпались тумаки. Снова меня подняли за шкирку и что-то втолковывали на нерусской белиберде.

И вот я снова побежал, теперь подвязанный к общей грозди пленников, подгоняемый окриками и ударами нагаек. Рядом, шумно дыша, бежал кто-то смутно знакомый. Попытался всмотреться в его бородатое лицо, разукрашенное синяками и кровоподтеками, но едва не упал, споткнувшись о подвернувшуюся кочку. Крепкий полушубок в очередной раз смягчил обрушившийся на спину тонизирующий удар нагайки.

— Что, говорун, убег из огня да в полымя? — щербато ощерился сосед.

Я снова споткнулся, узнав в бегущем рядом пленнике бандитского генерала Евлампия Савина.

Нас гнали как скот несколько часов к ряду. По пути я пытался рассмотреть пленников. Рядом, судя по серым кафтанам, бежали подручные Евлампия, ставшие вдруг сами татарской добычей. Сей факт, хоть и не укладывался в моей голове, но грел душу злорадством, придающим сил. Оглянувшись, заметил сзади пленников в другой одежде, но как следует не разглядел, ибо споткнулся и заработал сразу два чувствительных удара нагайкой, отбивших охоту раздражать погонщиков.

Вот один из бегущих впереди бандитов упал и не сделал попытки подняться, а так и потащился по снегу, путаясь под ногами у бегущих следом, вынуждая их спотыкаться и в свою очередь падать. Ехавший рядом татарин что-то заорал. Колонна резко остановилась. От неожиданной остановки пленники натыкались друг на друга. Образовалась куча-мала. Однако засвистевшие нагайки быстро навели порядок, заставив всех подняться на ноги. Я, как и мои соседи, стоял согнувшись, и надсадно дыша. Дыхание после длительного забега скребло по гортани словно наждаком.

Спешившийся татарин подошел к так и оставшемуся лежать бедолаге, накинул ему на шею петлю, кинжалом отсек стягивающую руки веревку и поволок хрипящего и цепляющегося руками за петлю пленника к лошади. Привязав веревку к луке и вскочив в седло, он с визгом и гиканьем проскакал полсотни метров, волоча за собой бывшего бандита. Когда руки у того безвольно повисли, крымчак отрезал веревку от седла, оставив мертвое тело валяться на снегу.

Колонна тем временем двинулась, ускоряясь, пока снова не перешла на бег. Гнали нас почти до вечера, сделав еще всего лишь две короткие остановки, чтобы показательно казнить очередного выбившегося из сил. Я уже готов был стать следующим, приняв сию участь, как избавление от творившегося кошмара, когда колонна вновь остановилась, и на сей раз пленникам позволили повалиться на снег.

— Не знаю сколько времени прошло, прежде чем я восстановил дыхание и стал воспринимать окружающую действительность. К этому времени уже опустились сумерки. Пытаясь согреться, люди жались друг к другу, сбившись в отдельные кучки.

Потирая стертые до крови запястья — я даже и не заметил, когда мне освободили руки — попытался рассмотреть ближайших соседей. В одном узнал Евлампия.

— Слышь, Иудушка, тебя-то сюда за что? — толкнул локтем ренегата.

На меня тут же зашикали соседи, боязливо косясь в сторону ближайшего костра, от которого слышалась возбужденная татарская речь. Кто-то даже пнул исподтишка.

— Тише ты, аспид говорливый! — прошипел Евлампий, вернув мне удар локтем. — Али по татарским нагайкам заскучал?

— Придушить цьёго злыдня, и уся недолга, — предложил один из бандитов, но генерал срезал инициативу грозным цыканьем и объяснением, что крымчаки наверняка обидятся за порчу их имущества.

Решив не накалять обстановку, я умолк и стал прислушиваться к тихому разговору, а вскоре и сам втянулся в него, задавая разные вопросы. Оказалось, многие подручные из шайки Савина понимали татарскую речь. Они прислушивались к разговорам у костра и передавали содержимое остальным.

В общем, из обрывков информации и собственных доводов я сложил примерную картину происходящего. Получалось, что на пиру у крымского хана один из его сыновей поспорил с остальными братьями, что совершит стремительный набег на Русь зимой и приведет, полон в количестве, равному числу его воинов. Разгоряченный насмешками братьев, принц покинул пир и призвал в набег три сотни самых лучших своих нукеров, повелев явиться налегке, взяв лишь оружие, заводных лошадей и немного овса для них в седельных сумах.

Когда пиршественный хмель развеялся, и туманившая разум злость на братьев улеглась, давать обратный ход было уже поздно, ибо это значило покрыть себя славой труса.

Нападать столь малым количеством на более-менее крупные поселения было бы верхом безумия. Но после недавней войны в порубежных районах мелких сел и хуторов почти не осталось. Те же немногие, что сохранились или отстроились за последний год, имели крепостные стены, которые сходу не взять. Впрочем, в один хуторок крымчакам удалось ворваться, застав жителей врасплох. Со следующим вышла осечка, и при осаде, хоть она и была недолгой, потеряли больше воинов, чем взяли пленников. В ярости принц поклялся, что придумает страшную казнь всему полону сразу, как только продемонстрирует его братьям.

Зато утро порадовало татар неожиданно легкой добычей. Более полусотни всадников сами прискакали к ним в руки. Правда, это оказались подданные османского султана казаки-перебежчики, а их предводитель предъявил соответствующую грамоту. Но что крымскому принцу какой-то там османский султан, который вряд ли узнает, где и как сгинули верные ему урусы? Да и верные ли? Если они однажды предали свою родину, разве не предадут они так же султана? Значит принц поступит во благо сюзерена крымского хана, срубив головы этим нечестивцам. Разумеется, после того, как продемонстрирует, полон братьям.

Когда я высказал Евлампию Савину свои соображения о предназначенной ему судьбе, тот посмотрел на меня так, что стало понятно, он и без меня давно пришел к аналогичному выводу. Я бы с удовольствием позлорадствовал, не находись сам в такой же ситуации.

— А чего это ты, говорун, тут пригрелся? — прищурил вдруг глаз генерал. — Чего к своим не ползешь?

Ошарашенный вопросом, я так и застыл с отвисшей челюстью. Мне до сих пор и в голову не пришло, поинтересоваться судьбой пленников, захваченных бандитами в усадьбе убитого ими боярина Жуковского. После остановки колонны я как упал на снег среди тех, рядом с кем бежал в связке, так тут и остался, не подумав, что где-то среди остальных пленников должны находиться гвардеец Савелий, стрелец и брат Данилы Владимир, ради спасения которого ямщик отправился в опасное предприятие. Жив ли он сам? А Алена? Что с ней? И словно в ответ на мой мысленный вопрос от одного из костров донесся женский крик, сопровождаемый грубым мужским хохотом. Я прислушался к женским причитаниям. Нет, голос был низкий, явно не Алены.

— Где мои товарищи? — спросил у Евлампия.

— Где ж им быть? Здесь все, — кивнул он на темные кучки остальных пленников.

Насколько я мог видеть, когда ночная тьма еще не сгустилась окончательно, рядом, судя по серым кафтанам, были только подручные Савина. Значит Савелий где-то дальше.

— Погодь, говорун, — остановил меня шепот Евлампия, когда я собрался переползти к соседней кучке людей, — Ежели мои казачки шум поднимут, ты со своими нас поддержи. Может, и удастся убечь. А ежели нет, так лучше так голову сложить, чем, когда зарежут как овцу.

— Ну, — задумчиво протянул я, — это тебя зарежут как овцу, чтобы с грамоткой твоей османской не засветиться. А меня резать вроде как не за что.

— Не дожидаясь ответа бандитского генерала, я перекатился к другой компании.

— Шось такэ? Сонно вопросил мужик, к спине которого я прислонился, прислушиваясь, как отреагировали на мое перемещение пирующие у костров татары.

Никакой реакции не последовало, и я перекатился дальше.

— Цэ хто скачет, як блоха? — озадачились моими перемещениями тут.

Не удовлетворив любопытства вопрошающего, я двинулся дальше.

— Тебе чего, хлопец? Никак лихо шукаешь?

А вот это уже, судя по разномастной одежке, люди не из банды Савина. Да и лица бородатые в отличие от бритых рож казачков-ренегатов.

— Своих ищу, — сообщил кучерявому русоволосому бородачу.

— Дмитрий, ты што ли? — послышался шепот со стороны. Голос явно знакомый, однако я не смог сообразить, кому он принадлежал. Ясно только, что никому из тех, кого я ищу.

Двинулся на голос и внимательно всмотрелся в заросшее неопрятной всклокоченной бородой худое лицо с темным фингалом под левым глазом. Мы явно встречались с этим бомжеватого вида мужиком. Но где и когда?

— Нешто не признал? — щербато ухмыльнулся тот, и только тут я с удивлением узнал пропавшего без вести Алексашку. Ё-мое, видно досталось бедолаге не слабо!

— Жив, боярин? — потянул меня кто-то за рукав, и я снова удивился, обнаружив рядом Данилу.

— И ты здесь?

— Лошадь подо мной пала, — виноватым тоном сообщил тот.

Все мы тут, боярин, — раздался из недоступной отсветам костров темноты тихий голос гвардейского старшины Савелия.

— И Алена?

— Бабы отдельно. Енто товар дорогой, его на лошадях везут, — сообщил Меньшиков. Заметив мой тревожный взгляд в сторону доносящихся от костров женских вскриков, он пояснил: — То крымчаки початых баб пользуют. Алену Митрофановну не тронут, ибо цена за порченый товар в десятки раз ниже.

Один из сидящих рядом мужиков начал яростно рычать. Соседи тут же заткнули ему рот и навалились, что-то шепча в попытках успокоить.

— У них всех старых баб, кои ценность не представляют, да детей малых, кои пути не перенесут, порубали, — опять прояснил мое недоумение княжеский денщик.

М-да… я смотрел на успокаивающих взбесившегося мужика соседей и не мог разобраться в собственных чувствах к ним. Это ж какое миропонимание у этих здоровых бородачей, если после того, как убили их матерей детей и жен, они покорно плетутся в рабство? А что бы я сделал на их месте?

Решив оставить на потом расспросы Меньшикова, сам коротко поведал товарищам, что узнал о причинах татарского набега, о планах Савина и его предложении поддержать попытку прорыва из плена.

— Мыслю я, не по пути нам с Евлампиевскими татями, — поскреб ногтями заросшую бородой щеку Алексашка. — Ежели с хуторскими считать, нас десятков семь наберется. Даже ежели все разом поднимемся, то с голыми руками три сотни крымчаков никак не одолеем. Оно, может, двум-трем и удастся конем завладеть да ускакать прочь. Токма всех остальных посекут татары. А ежели чудо произойдет, и одолеем татар, то опять же останемся меньшим числом супротив татей продажных. А на хуторских надежи никакой. Не воины они. Токма для обороны за крепостными стенами годны.

— И что делать? — спросил я, продолжая разглядывать исхудавшее лицо княжеского денщика. Грязные растрепанные волосы, всклокоченная борода и пылающие отсветами костров глаза придавали ему демонический облик.

— Мыслю, не нужно спешить, Димитрий, — продолжил шептать Алексашка. — Ежели то, что ты узнал о крымском принце верно, татарам необходимо добавить к полону еще две сотни душ. Ежели среди них мужички крепкие будут, тогда на крайний случай, можно будет и с татарами потягаться, и с татями. Но то на крайний случай. Казачки-то, что с тобой были, ушли от татар. Надо полагать, тревогу подняли и погоню за крымчаками снарядили. Не зря нас нонче гнали весь день. Полагаю, и завтра вдоль порубежья аки табун рысаков нестись будем.

— Невеселая перспектива, — хмыкнул я. — Тот, кто переживет еще один день такого забега, устанет так, что ни на что не будет способен.

— Отчего же? — удивился моему заявлению молчавший доселе Савелий. — Беги и беги себе налегке. Вот мы бывалочи на марше, да с полной выкладкой пуда в полтора, да без отдыху и сразу на османа… Ох и рвали его от злости…

— Полз бы ты, Димитрий, к Евлампию, — сквозь навалившуюся дрему донесся голос Меньшикова. — Эй, Димитрий. Уснул либо?

— А? Чего?

— Да тише ты, — Алексашка тревожно глянул в сторону костров и снова зашептал: — Я чего говорю-то, уболтал бы ты Евлампия, чтобы нынче бечь не надумали. Скажи, мол, то да се. Ну, да ты ж языком молоть горазд. А?

Мне не хотелось никуда ползти, не хотелось ни с кем разговаривать. Хотелось свернуться калачиком прямо так, на затоптанном грязном снегу и забыться до утра, желая лишь одного, чтобы это утро не наступало как можно дольше. Однако какая-то сила заставила встать на четвереньки и перебежками вернуться к генералу. Тот тоже не спал и встретил меня так, будто бы ждал.

— Ну? — прищурил он вопросительно глаз.

— Короче так, пацаны, — привалился я к чьей-то спине, — сегодня шухер отменяется. Ферштейн, чи нихт?

— Чого вин гутарит? — подал голос один из бандитов.

— По-русски изъясняйся, говорун, — нахмурился Евлампий.

Я уселся по-турецки и, авторитетно жестикулируя распальцовкой, привел аргументы, почему нельзя пытаться убежать сегодня. Разумеется, о надежде на организованную оскольскими казаками погоню не сказал, ибо в этом случае для Евлампия с подручными, как говорится, хрен редьки не слаще. Говорил в основном о необходимости дождаться, когда полон по планам крымчаков увеличится втрое, и лишь тогда сколотить надежную боевую команду, с которой не грех будет устроить татарам локальный апокалипсис. Сделав короткую паузу, но не дождавшись, когда кто-нибудь спросит, мол, что такое локальный апокалипсис, завершил речь заявлением, что если братва надумает устроить шухер нынче ночью, то никто их не поддержит.

С последним словом меня покинули последние силы, и я уснул, вновь привалившись к чьей-то спине. Савин вроде бы что-то говорил и даже пытался меня растолкать, но моему организму не было до него абсолютно никакого дела.

Крымский принц

Бег. Грубая веревка стерла кожу на запястьях до крови. Хриплое дыхание соседей. Желание упасть и умереть. Словно в усмешку над таким желанием, всплывающие в сознании слова Савелия о марш-броске с полной выкладкой. Даже и думать не хочется, сколько шагов пробежал бы, если сейчас на меня навьючить полтора пуда груза… Мысли отвлекали и успокаивали. Вспомнилась наука родного дядьки, и я начал дышать в такт бега — на два шага вдох, на два шага выдох…

Колонна как всегда неожиданно остановилась, и мы попадали, натыкаясь друг на друга. Наверное, крымчаки решили казнить очередного бедолагу, не выдержавшего забега. Лучше бы не останавливались. Теперь подняться и снова бежать будет невыносимо трудно…

Зимний день короток, но нас гнали и в темноте. Гнали, пока не послышались возбужденные голоса, и вокруг возникла какая-то суета. Колонна остановилась, полон, сбили в кучу, сняв веревочные петли с рук. Через несколько минут к нам втолкнули новых пленников. Я даже сквозь невероятную усталость удивился тому, что это были только женщины и подростки. До сих пор женщин, как особо ценный товар, везли на лошадях, коих хватало с лихвой. Неужели набрали полонянок с излишком?

Однако все оказалось гораздо хуже. Ситуацию растолковал Алексашка, успевший расспросить подростков. С бабами разговаривать было бесполезно, ибо все они либо выли, либо наоборот находились в ступоре, сквозь который невозможно было пробиться. В общем, налетели крымчаки на очередное селение, застав обитателей врасплох. Вот только оказалось то селение не владением какого-нибудь порубежного помещика, а свободным казачьим хутором. И ладно если бы, застав врасплох, татары порубили взрослых казачков. Но они-то не за головами пришли, а за полоном. А полон на сей раз зубастым оказался. Опомнились хуторяне, да устроили гостям смертельную мясорубку. В итоге, взяв менее двух десятков баб и детей, крымчаки потеряли полсотни убитыми и тяжело ранеными. Раненых сам татарский принц и добил, пообещав по возвращению вырезать и их детей, дабы не поганить род неумелыми воинами, неспособными большим числом одолеть горстку русских.

Алексашка замолчал и посмотрел мне за спину с таким выражением, будто увидел смертельного врага. Так оно и оказалось, к нам подобрался бандитский генерал.

— Плохо дело, хлопцы, — заявил он.

— Тамбовские волки тебе хлопцы, — определил я степень дружественности наших отношений. — что случилось? Неужто запор?

— Слушай, что скажу, говорун, — поморщился Евлампий. — Наказал я хлопцам, кои по-татарски разумеют, слушать, о чем крымчаки говорят. Мыслю, порежут нас, говорун, нынче, аки скот.

— Обоснуй.

Из собранных подручными Савина сведений следовало, что ближники принца конкретно присели тому на уши, уговаривая порубить, полон и во все конские лопатки улепетывать домой. А уж они-то подтвердят и перед ханом, и перед остальными его сыновьями, что он взял полона в два раза больше против обещанного, но потерял его в отчаянной рубке с многотысячным русским полком. И в этом нет ничего позорного, ибо разменял жизни немногим более полусотни своих воинов на жизни тысячи урусов. И каждый воин, побывавший в героическом набеге, подтвердит сей подвиг, если не захочет, чтобы его род вырезали под корень.

Неожиданно гомон среди окружающих нас крымчаков стих. Проследив, куда направлены их взоры, я увидел группу приближающихся татар, выделяющихся среди прочих не только богатым одеянием, но и особой статью. Возглавлял группу высокий юноша с едва пробившимся пушком на верхней губе и на высоко задранном подбородке. Не иначе принц? Сколько же ему лет? Максимум шестнадцать. Поверх длиннополого стеганого халата надета кираса, сверкающий вид которой заставлял сомневаться, что ее владелец участвовал в смертельных рубках. На голове так же сверкал шлем, который то ли отделан меховой опушкой, то ли просто одет поверх шапки. Выдвинутая вперед нижняя челюсть, плотно сжатые губы и сведенные к переносице брови наверняка должны были придавать лицу воинственную свирепость. На поясе у юноши с одного бока болталась сабля в инкрустированных драгоценными камнями ножнах, с другого бока кинжал, не многим уступающий в размерах сабле.

Глава крымчаков подошел ближе и остановился, хмуро осматривая полон. повисла еще большая тишина. Даже бабы перестали выть и лишь тихонько всхлипывали. Судя по тому, что разведал Евлампий Савин, сейчас решалась наша судьба.

Я никогда не считал себя отморозком. Просто в критические моменты вдруг начинал совершать такие поступки, о которых в здравом уме не мог бы даже помыслить. Вот и сейчас поднялся, и направился к татарскому принцу. Он удивленно вскинул брови, глядя на наглеца. Меня тут же сбили с ног. Я успел заметить блеск занесенной сабли и непроизвольно зажмурил глаза и втянул голову в плечи. В следующий миг послышалась каркающая команда, меня схватили за шкирку, поволокли и бросили под ноги принцу.

— Говори, урус, — с презрением пнул меня один из ближников принца.

— Я не урус, — заявил я, поднявшись на четвереньки, — я сын чукотского короля. За меня заплатят большой выкуп.

Татары заговорили на своем. В их голосах послышалась заинтересованность.

— Я не слышал о таком королевстве, урус? — шагнул ко мне принц, решивший общаться лично.

— Я тоже, — сообщил я недоверчивому крымчаку, дернул его за ноги, кубарем накатился на рухнувшее навзничь тело, выхватив кинжал и прижав его к горлу юного воина степей. На миг встретился взглядом с широко открытыми глазами, отражающими одновременно испуг, обиду и растерянность. А вокруг шелест покидающих ножны клинков слился в смертельный шепот.

— Всем отойти! — заорал я, опрокидываясь на спину, но продолжая прижимать лезвие к горлу опешившего принца. Из-под врезавшегося в кожу лезвия стекла капля крови. Косясь на готовые обрушиться на меня сабли нукеров, заорал поверженному в ухо: — Прикажи отойти своим собакам! Иначе я успею отрезать твою башку, прежде чем отрубят мою!

— Ан-нан кит! — сорвавшись на мальчишеский фальцет, дрожащим голосом выкрикнул тот.

— Какой еще аннан? Прикажи отойти, иначе зарежу!

— Аннан кит! — снова заверещал татарин, и окружающие нас нукеры неохотно отступили на шаг.

— Аннан кит! — теперь уже заорал я. — Иначе хан отрежет вам яйца за то, что не уберегли его сына!

Крымский принц выдал какую-то скороговорку, и крымчаки, шипя сквозь зубы что-то злое, отступили еще на пару шагов.

— Чего ты хочешь, урус? — косясь на кинжал у собственной шеи, спросил принц.

— Выкуп, естественно. Ты чего думаешь, я ради развлечения заманивал тебя в эту ловушку? — молол я что приходило в голову, пытаясь сообразить, как выпутаться из сложившейся ситуации.

— В какую ловушку? — не понял крымчак.

— Ты что, до сих пор не уразумел, что это мои люди подстроили так, чтобы ты дал слово отправиться в безрассудный набег? По глазам вижу, что не уразумел. Пожалуй, твой отец не даст большой выкуп за такого тупого барана.

Не стоило мне говорить последних слов. Ханский сын рванулся так, что чуть сам не перерезал себе горло. А его нукеры дернулись к нам, держа наготове сабли.

— Аннан кит! — только и смог заорать я. Интересно, что это значит? Надо будет потом узнать у знатоков татарского. Если конечно это потом будет.

— Ты лжёшь, урус! В окружении отца не может быть твоих людей!

— Моих не может, — согласился я, — а вот человечек Светлейшего Князя присутствует.

— Кто он?

— Не знаю. Мое дело поймать тебя, что я и сделал. Но ты сам подумай, кто подбил тебя на эту самоубийственную авантюру?

Крымчак не ответил. Глаза его сузились, выдавая работу мысли.

Ну что, — я похлопал его по щеке, — теперь еще сильнее захотелось вернуться домой?

— Говори, что хочешь, урус?

— Короче так…

Смена ролей

— Дмитрий, скажи, пусть не тычет ружьем мне в спину. Я теперь не уйду от вас, даже если отпустишь, — крымский принц Девлет зло сощурил глаза. — Не уйду, пока Светлейший князь не назовет имя собаки, которая завелась возле моего отца.

— Нешто сам не догадываешься?

— Догадываюсь. Но хочу, чтобы князь подтвердил.

О чем он говорит? — удивился Меньшиков.

Я сделал Алексашке неопределенный знак рукой, мол, погоди, и обратился к пленнику:

— Я тебе верю, Девлет. Но допускаю, что самые верные твои нукеры, убоявшись ханского гнева, могут следовать за нами, в надежде освободить своего господина. А пара нацеленных в твою спину ружьишек убережет их от опрометчивого шага.

Мы ехали всю ночь, желая, как можно быстрее прибыть в ближайшую порубежную крепость. Погода резко потеплела. В воздухе висела сырая промозглая мга. Под копытами лошадей чавкал подтаявший снег.

Большинство освобожденных полонян дремали прямо в седлах. Лишь пятеро знакомых с воинским делом мужиков под командой гвардейского старшины вместе со стрельцом и братьями ямщиками не спускали глаз с крымского принца и связанного Евлампия Савина. Остальную банду я благодушно отдал крымчакам в качестве утешительного приза. Не знаю, какая участь их ждет, надеюсь достойная свершенных деяний. Евлампий бы мне тоже на фиг не нужен, но Алексашка захотел непременно доставить его пред княжьи очи.

Данила с Владимиром и в правду поверили, что если меня разозлить, то я в одиночку могу зашугать сотню-другую татей. Теперь они обращались ко мне подчеркнуто почтительно и величали либо по имени-отчеству, либо боярином.

А вот Алексашка с Савелием, уже однажды освобождавшиеся подобным образом из бандитского плена, отнеслись к произошедшему, как к должному, и даже спасибо не сказали. Обидно, слюшай, да!

Зато Алена на этот раз оказалась не в пример многословна. Она искренне меня благодарила, обзывала ангелом-хранителем, дважды вырвавшим ее из лап татей. Не, а чо, я такой! Когда хорошенькая девчонка смотрит на меня такими глазами… Да я, может быть даже и еще раз ее спас бы… Не дай Бог, конечно. Хоть Он, говорят, и любит троицу. После того, как тронулись в путь, Алена Митрофановна взяла шефство над бабами и ехала среди них.

К полудню впереди показались всадники, мы насторожились, но это оказались наши казаки. Числом около двух сотен, среди которых была и полусотня Волобуева, они скакали по следам крымчаков.

Наконец-то я вздохнул с облегчением. Теперь можно более-менее расслабиться. Узнав в краце историю нашего освобождения, часть казаков ринулась в погоню за ушедшими крымчаками. Далее нас сопровождала оскольская полусотня. В ближайшей крепости мы расстались с освобожденным полоном, дальнейший путь в Оскол проходил с большим комфортом. Я ехал в санях, с наслаждением расслабившись после нескольких дней, проведенных сперва в седле, а потом в кошмарном забеге. Кроме меня в санях ехали Меньшиков и Алена. Они о чем-то переговаривались, но я не вникал в суть разговора, а лишь дремал под мерный шорох полозьев.

Путь в Оскол затянулся, ибо теперь не было нужды спешить, и мы предпочитали останавливаться на ночлег в населенных пунктах, а не там, где нас застанет ночь.

Алексашка поведал о своих приключениях. Мы в тот раз, когда оставили Евлампия Савинова привязанного к лавке в избушке бортника, полагали, что все оставшиеся бандиты собрались в усадьбе боярина Жуковского. Потому Меньшиков и ехал за пленником без опаски, и сам угодил в засаду. Оказалось, что к избушке бортника вышли еще полсотни уцелевших бандитов. Сопровождавшего Меньшикова гвардейца убили. Его же самого бандиты решили взять в плен, подумав, что княжеский денщик может для чего и сгодиться. Все то время, что я отлеживался в доме воеводы, бедолага Меньшиков провел в погребе на каком-то разоренном войной заброшенном хуторе.

В свою очередь я поведал Алексашке о своих приключениях. Рассказал и про боярина Залесского. Меньшиков долго ругался, говорил, что давно предупреждал Светлейшего, что нельзя доверять этому лису. Но князь все отмахивался, мол, людям надо верить…

Я слушал Алексашку, и у меня возникало двоякое мнение. С одной стороны, Меньшиков прав, Петр Александрович был слишком доверчив, раз уж пригрел рядом с собой такую змеюку, как Никита Залесский. С другой стороны, будь он другим, то по наветам того же, ехавшего сейчас рядом Алексашки, меня давно бы уже и плетьми отходили, и на дыбе вздернули, а то и вовсе голову с плеч смахнули… М-да…

По всему выходило, что надо было как можно быстрее предупредить Светлейшего о предательстве. У заговорщиков и так земля под ногами горит. А если Залесский узнает о моем освобождении, то дальнейшие его действия будут вовсе непредсказуемы. Эти мысли я высказал собеседнику… Высказал на свою голову. Я-то дума подстегнуть его к немедленным действиям. Его-то я подстегнул. Вот только он как само собой разумеющееся заявил:

— Твоя правда, Дмитрий, надобно нам с тобой, не мешкая в столицу мчаться.

— Нам с тобой? — удивленно вопросил я, ожидавший, что Алексашка отлично справится с этой задачей и без моей непрофессиональной помощи.

— А ты думал, я тебя одного отправлю? — в свою очередь возмутился княжеский денщик. — Ты, Дмитрий, не смотри, что я отощал в полоне. Да и как ты мог такое возомнить, будто я отлеживаться стану, когда над головой Петра Александровича беда нависла. Нет, Дмитрий, я всяко с тобой отправлюсь.

Я какое-то время ехал в обалделом молчании. Я им тут кто? Спустившаяся с небес миссия или какой-нибудь супермен в трусах поверх колготок? Чего это они тут все уверены, что я непременно должен хотеть всех и вся спасать? Ну ладно еще беззащитную Алену. Но у князя и своей гвардии вокруг полно. Пусть бдят как следует. Тем более, что всем известно о намерение неких лиц лишить Светлейшего жизни.

Но с другой стороны, оставаться киснуть в Осколе мне тоже не хотелось. В столице всяко веселее будет. Да и от порубежья с бегающими туда-сюда толпами бандитов и крымчаков подальше. Пожалуй, не буду разубеждать Алексашку. Оно и перед князем лишний раз в благоприятном свете предстать не лишнее.

Еще раз проанализировав ситуацию, мы решили в Осколе о предательстве Залесского не говорить. Хоть воевода и вызывал доверие, но береженого бог бережет, как говорится.

Единственной проблемой оставалась Алена. Девушка хотела непременно ехать в столицу с нами. Даже удивительно такое рвение. Нет, что ей хочется в столицу, понятно. Но мы же ей объяснили, что наш путь не будет комфортным. Возможно часть его придется проделать верхом. Да еще и два ценных и особо опасных пленника с нами, в лапах коих она уже побывала. Не лучше бы ей подождать более удобного сопровождения? Нет. Хотела непременно как можно скорее, и непременно с нами. Она и верхом поедет сколько надо, и хоть вообще без остановок до самой столицы. М-да…

Дубль три

В Осколе долго не задержались. День на отдых и сборы, и по утру снова в путь.

— Дубль три, — тихо пробормотал я, когда выезжали из крепостных ворот. Бог любит троицу, как говорится… Оставалось надеяться, что эта попытка покинуть Оскол будет удачной.

На этот раз все ехали верхом. Даже Алена. Девушка без сожаления отказалась от лишнего имущества, оставив узлы в доме воеводы, дабы тот с оказией переправил их в столицу.

Я пытался намекнуть воеводе, чтобы он уговорил Алену остаться. Но то ли тот меня не понял, то ли притворился не понимающим, пытаясь спихнуть лишнюю обузу. В общем, девушка поехала с нами.

При мне снова был Степан, за коего перед воеводой поручился Меншиков. И теперь нас сопровождала полусотня казаков под началом уже знакомого Волобуева.

В злосчастное имение Жуковых не заезжали. Незачем было, да и спешили. Будь на то воля Меньшикова, так мы скакали бы и день, и ночь без остановок. Благо лошади не автомобиль, и сорок верст бодрой рысью для них предел. Останавливались в ямах. Я наконец понял, что это за ямы такие. Это что-то вроде кемпинга для водителей кобыл, относящихся к ямскому приказу. В ямах мы ночевали, и рано утром, еще до рассвета отправлялись далее на отдохнувших и частично замененных лошадях. Меняли лошадей только моих, Меньшикова и Алены. Да еще у пленников. У каждого казака была своя личная кобылка, с которой никто из них не пожелал бы расставаться. Так же на всякий случай при нашем отряде имелось десяток заводных лошадей с легкой поклажей.

Не скажу, что мне эти скачки дались легко. Более того, скажу, я уже к концу третьего дня начал тихо проклинать Алексашку за то, что этот бородатый хрен спровоцировал меня на новую авантюру. Казалось бы, последнее время я практически не слазил с седла и должен был привыкнуть, но вопреки сему каждый новый день давался все труднее и труднее. Однако, видя, как непринужденно держится Алена, я стойко терпел невзгоды верхового пути, и по вечерам, вываливаясь из седла, изо всех сил старался ходить не враскорячку. Иногда даже растягивал губы в улыбке и выдавал какие-нибудь глупые шутки, показывая, что я бодр и могу проехать еще столько же, да жаль, что все остальные люди и лошади такие немощные…

Как я не злился на Алексашку за то, что он вовлек меня в этот верховой поход, однако возможно именно это спасло мою жизнь. Дальнейшие события показали, что останься я в крепости, и судьба моя была бы весьма печальна.

Как-то вечером, въезжая в очередной ямской постоялый двор, мы увидели въехавший туда незадолго перед нами десяток гвардейцев.

— Не за нами ли светлейший своих людей послал? — предположил ехавший рядом Алексашка.

И как оказалось, он был почти прав. Почти потому, что направлялся сей десяток за мной одним. Да и не мог Светлейший знать о спасении своего пропавшего без вести денщика. И ехали они за мной вовсе не для того, чтобы с почестями проводить меня в столицу, а для того, чтобы доставить меня туда как злодея и предателя.

Неладное я почуял сразу. Да и как было не почуять, если узнал поднимавшегося на крыльцо одного из подручных Залесского.

— Погоди-ка, Александр, — придержал я, направившегося было к гвардейцам Меньшикова.

Услышав, кого я увидел, Алексашка на минуту задумался. Затем надвинул на глаза папаху и подозвал Волобуева.

— Значит так, сотник, накажи хлопцам, чтобы в разговоры ни с кем не вступали и лишнего слова не произносили. О том, кто я таков никто знать не должон. Вы сопровождаете в столицу Дмитрия и пленников. Алену Митрофановну надо тоже от посторонних глаз сокрыть… Савелий! Куда направился? Иди сюда… — окликнул он гвардейского старшину.

Как оказалось, Савелий увидел среди гвардейцев знакомого и направился было к нему. Хорошо еще, что благодаря казачьему полушубку и мохнатой папахе, полученных взамен утерянной в полоне собственной одежки, сам остался, не узнан. И теперь получил строгий наказ держаться от гвардейцев подальше.

— Тебе, Дмитрий, мыслю, надо показаться своим знакомцам, дабы узнать, по чью душу они направляются, — повернулся ко мне раскомандовавшийся Алексашка.

Пока казаки обихаживали лошадей, мы поднялись на крыльцо сруба, в котором скрылся подручный Залесского. Кроме Волобуева с нами поднялись пара десятников. Алена тут же ушла в сопровождении сенной девки. Мы же расселись на лавках за длинным столом. С нами сидел и Девлет. Он давно уже ехал свободно, ибо имел желание лицезреть Светлейшего Князя, а если получится, то и русскую Императрицу. Да и куда ему было теперь-то бежать. Евлампия, как обычно, определили под охрану в имеющийся при каждой яме карцер.

Сотник отдавал распоряжения ямскому управляющему. Тот в свою очередь заставлял шустро метаться прислугу.

Послышались шаги, и я увидел спускающегося по ведущей на второй этаж крутой лестнице человека. А когда он показался полностью, узнал второго подручного боярина Залесского. Тот почувствовал мой взгляд, и наши глаза встретились. Несколько мгновений понадобились ему, чтобы узнать меня, и он тут же развернулся и метнулся обратно, едва не спотыкаясь по ступеням.

— Посмотрим, что будет дальше, — поглаживая бороду и прищурив глаз, проговорил Меньшиков, когда я рассказал о метаниях неприятеля.

А дальше снова появился тот же субъект. Старательно отворачиваясь, дабы не привлекать внимания, он прошмыгнул вдоль стенки и выскочил во двор.

— Нешто убег, — удивился княжеский денщик.

— Вряд ли, возразил я, — во-первых, он даже не оделся, а на улице хорошо подморозило. Во-вторых, его собрат остался здесь. Наверняка побежал за подмогой.

Мои предположения оказались верны. Не успел я закончить фразу, как дверь резко распахнулась, и вместе с морозным воздухом в помещение ввалились гвардейцы. Из-за их спин выскочил подручный Залесского и ткнул в мою сторону рукой.

Вот он, тать! Вяжите его, братццы!

В это время по лестнице уже сбежал второй подручный невзлюбившего меня боярина. Он тоже смотрел со злорадной ухмылкой. Вот и чего я им такого сделал?

Закончивший отдавать распоряжения казачий сотник поднял было ногу, чтобы перешагнуть лавку и усесться за стол. Однако быстро сориентировался и встал перед шагнувшими ко мне гвардейцами. Его сабля наполовину покинула ножны. Рядом с ним встали и оба десятника, предупрежденные о возможном конфликте.

Я тоже подскочил из-за стола, хватаясь за рукоять сабли, которая болталась на моем поясе чисто для солидности. Мне бы жердину какую. А этой железякой я могу и сам себе ухо отхватить…

Остался сидеть лишь Алексашка. Казалось, он с интересом наблюдал за развивающейся ситуацией.

Перевес в силе был на стороне гвардейцев. Вместе с подручными Залесского их была дюжина. Но гвардейцы естественно знали о полусотне сопровождающих нас казаков. И тут уже шансов у них не было никаких. Сообразившие это мои враги остановились.

— Прохор, покажь княжескую бумагу, — обратился к подельнику указавший на меня.

Тот с готовностью передал свернутую в рулон грамоту.

Развернув ее перед сотником, но не выпуская из своих рук, первый надменно вопросил:

— Нешто воле Светлейшего Князя воспротивишься, сотник?

Хмуря брови, Волобуев принялся изучать начертанный в грамоте текст. Я тоже хотел приобщиться, но меня бесцеремонно оттолкнул Алексашка, цыкнув, дабы я не лез вперед. Сам он подошел и из-за спины сотника ознакомился с документом. Потом что-то пошептал тому на ухо. Волобуев растерянно глянул на Меньшикова. Затем на меня.

— Ну… коли княжьим указом велено арестовать Димитрия и доставить его в столицу, так мы туда его и сопровождаем.

Фигасе… До меня дошел смысл озвученного казаком приказа… Это за что это князь велел меня арестовать? Или это очередная инсинуация Залесского? И чего это Алексашка надумал меня здать, черт бородатый? Хотя, в плане бороды я теперь мало отличался от аборигенов…

— Теперича это не ваша забота, сотник, — снова ткнул в лицо Волобуеву указом вражина. — Передайте татя нам, а сами возвращайтесь в Оскол.

Прежде чем сотник ответил, ему из-за спины снова пошептал на ухо Меньшиков.

— Дык это… Нам по-любому по пути с вами. У нас акромя Дмитрия еще два пленника Для Светлейшего имеются.

— Кто такие?

— А твоего ли то ума? Кто ты таков, чтобы я пред тобой отчитывался? — теперь уже наступил казак.

— Я Мартын Забродский, доверенный человек боярина Никиты Залесского! А ныне, нешто не зришь, сотник, я порученец Светлейшего Князя!

— Зрю только грамотку, по которой должон передать тебе под арест Димитрия, и более ничего… — тут Алексашка в очередной раз пошептал на ухо сотнику, и тот вдруг разоткровенничался и указал на Девлета: — А везем мы Крымского принца, коего взял в полон Димитрий. Да еще татя Евлампия Савина.

Если на крымчака подручные Залесского лишь с любопытством взглянули, то при упоминании имени бандитского генерала вытаращили глаза, взметнув брови и уставившись друг на друга.

— Ентих татей тоже передашь нам, сотник, — первым отошел от шока тот, которого величали Прохором.

— Да-а? — протянул Волобуев, шагнув к наглецу и поднеся к его носу внушительную фигу, — А вот ентого вот тебе не передать? Чужую славу заграбастать хочешь?

На какое-то время воцарилось молчание. Гвардейцы не понимали, как себя вести. Десятники, взбодренные напором командира, встали по обе его руки, демонстративно сжимая рукояти сабель. Алексашка вновь что-то нашептывал Волобуеву. Девлет с интересом наблюдал, продолжая сидеть за столом.

— А где Евлампий-то? — уже более мирным тоном поинтересовался Прохор.

— А не твоего умишки дело, — раззадорился сотник. — Али знаком с татем?

— Любопытствую и только, — насупился подручный Залесского и в следующее мгновение кивнул гвардейцам на меня: — Вяжите его, братцы!

Я было потянул из ножен саблю, ожидая поддержки казаков. Но мою руку придержал Меньшиков.

— Не ершись, Дмитрий. Потерпи малость. Чай не впервой тебе в полоне быть, — тихо заговорил он. — Я тебя выручу. Но для начала надо замысел вражин выяснить. А сабельку мне отдай от греха.

Карцер

Через пару минут меня со связанными за спиной руками вытолкали во двор и отвели к приземистому строению. Здесь у гвардейцев снова возник конфликт с казаками. Оказалось, это строение выполняло функцию местного КПЗ. И в данный момент оно уже было занято. Судя по находившемуся возле дверей казачьему караулу, нетрудно было догадаться, что здесь-то и заперли Евлампия Савинаб.

Потребовалось вмешательство сотника. Явился он в сопровождении Алексашки. Меньшиков странно горбился и прихрамывал. Мохнатая казачья шапка была надвинута почти до носа. Оно и понятно, среди гвардейцев могли оказаться солдаты, знающие княжеского денщика в лицо. А он хотел остаться не узнанным, дабы сперва понять, что происходит и почему князь отдал приказ о моем аресте. Вот только мне-то на кой все эти интриги? М-да…

Пока Волобуев решал вопрос с карцером, Алексашка незаметно для других подмигивал мне и корчил рожи, вероятно пытаясь сказать, чтобы я не переживал, мол, меня скоро вызволят. Хотелось бы в это верить.

Решено было поместить меня вместе с Евлампием. При этом у дверей выставили двойной караул — из казаков и гвардейцев.

Внутри КПЗ царила кромешная тьма. Помещение было пять шагов на пять. Это я проверил в первую же минуту, пока пробирался наощупь вдоль бревенчатой стены. Понятно, что ни о каком отоплении речи быть не могло. В одном углу была куча соломы, в которой зарылся мой сокамерник.

— Кто таков будешь? — подал он голос из темноты.

— Конь в пальто, — грубо ответил я. Во мне кипела злость из-за случившейся со мной несправедливости, и я был не против, выместить ее на бандите… Ну и потом, как оказалось куча соломы здесь была всего одна. Жаться в ней рядом с этим уродом я не собирался. И замерзнуть к утру в мои планы тоже не входило. А значит придется устроить в нашей камере небольшой переворот.

Услышав мой голос, бандитский генерал долгое время молчал. Затем зашуршал соломой, поднялся и приблизился ко мне. В темноте я различил лишь еще более темный силуэт.

— Нешто ты, балабол? — в голосе Евлампия сквозило искреннее удивление.

Вступать в дискуссию не было никакого желания. Я сжал кулак, дабы скорее определиться с ситуацией хорошим ударом в челюсть. Главное не промахнуться в темноте. Но тут послышались голоса, заскрежетал вынимаемый из петель засов и дверь со скрипом распахнулась. Сперва внутрь просунулась рука с масляной лампой, затем в карцер вошел наряженный в казачье обмундирование Савелий. Старшина с прищуром глянул на стоявшего передо мной Евлампия, после чего перевел взгляд на меня. В его взгляде читался молчаливый вопрос, не угрожает ли мне бандитский главарь. Я лишь презрительно сморщился, показывая свое отношение к этому вопросу.

Следом за Савелием вошли двое казаков. Один нес связанную в тюк солому, в руках у другого ароматно дымилась большая миска с кашей. Солому бросили в противоположный от Евлампия угол. Рядом прямо на землю поставили миску с кашей и еще кувшин.

— Ишь ты… — удивленно произнес Савин. — А меня подчевать будут?

— А ты теперь не наша забота, — буркнул один из казаков, выходя наружу.

— Это как это? — не понял бандит.

Тем временем Савелий отвел меня в мой угол, шепча на ухо:

— Сам вино не пей. Только вид сделай. Поделись снедью с Евлампием. И вино пусть вылакает.

Кроме соломы мне еще занесли огромный овчинный тулуп. Как только посетители вышли, я закутался в него, плюхнулся на распотрошённую солому и с аппетитом принялся поглощать кашу.

— Эй, Дмитрий, — неожиданно по имени обратился ко мне продолжавший стоять Евлампий, — о чем тот казачина гутарил? Чья я теперь забота?

А что я мог ему ответить даже если бы захотел? Это вроде я теперь забота не казаков, а посланных за мной гвардейцев. А может, уже и Евлампия им передали? Да нет, не мог Меньшиков за столь короткий срок поменять решение. Хотя, кто этого бородатого хмыря знает…

Ну ладно, буду продолжать играть амплуа балабола… Несколько раз для вида приложившись к кувшину, я с сожалением отставил ополовиненную миску с кашей и тщательно отер жестким рукавом тулупа смоченные в вине губы. Мало ли, вдруг оно отравлено. Эх, а пить-то после каши захотелось… И что теперь, всю ночь страдать от жажды? Лучше бы вообще ничего не приносили…

— Угощайся, — двинул я в сторону Евлампия миску и поставил рядом с ней кувшин, — и помни мою доброту.

— Дюже часто твоя доброта мне боком выходит, — Савин не стал чиниться, взял миску с кувшином и отправился в свой угол. Из темноты послышались шумные глотки, отчего моя жажда вдвое усилилась. Вылакав не менее половины вина, он снова спросил: — Так поведаешь, о чем речь шла, али нет?

— Да я сам толком ничего не понял. Прискакали какие-то гвардейцы с княжеским указом. Меня схватили и сюда бросили. А про тебя что-то тоже говорили… То ли повесить по утру, то ли еще что, я не расслышал.

Повисла продолжительная тишина. Было бы сейчас лето, наверное, в такой тишине обязана была бы жужжать одинокая ночная муха. Но сейчас даже не скреблась какая-нибудь страдающая бессонницей мышь. Тишину прервали жадные глотки. Похоже на этот раз Евлампий вылакал вино до последней капли. Стукнул о мерзлую землю отброшенный кувшин, но не разбился.

— Брешешь! — прохрипел сокамерник так, будто на его шее уже сжималась петля.

— Может, и брешу, — деланно равнодушно не стал спорить я, завалился на бок и поджал ноги так, чтобы их прикрыли полы тулупа, — утром будет видно.

— Эй, Дмитрий, — минут через пять снова послышалось из противоположного угла, — чуешь, чи не?

Я всхрапнул, показывая, что давно сплю и ничего не чую. Мне со своими бы мыслями разобраться…

Еще минут через пять послышался громкий протяжный зевок.

— Шось дюже в сон клонит, — пробормотал сонный голос. — Ладно, посплю трохи…

Позже я узнал, что напоить Евлампия снотворным была идея Меньшикова, дабы бандит не выдал его присутствие среди казаков. Мало ли кто надумает побеседовать с ним ночью или утром, когда явятся по мою душу. И княжеский денщик даже не подозревал, что таким образом почти приговорил Савина к смерти… А возможно, наоборот спас… Хотя, спас его я в итоге …

А пока я лежал, кутаясь в овчинный тулуп и пытаясь согреться. Мысли путались и не хотели складываться в логическую цепочку. Да и какая тут логика… Я совершенно чужой в этой ненужной мне игре, и логика ее мне недоступна…

Не знаю, как долго я так валялся, но в конце концов, уставший мозг отключился, и я задремал.

Разбудили меня громкие голоса за дверью.

— А неча нам рассвета дожидаться, услышал я голос одного из подручных боярина Залесского. — Нам княжеским указом поспешать доставить татя пред его очи надобно.

Дверь распахнулась. Помещение вновь осветили масляной лампой. Но на этот раз явился не Савелий, а давеча тыкавший княжеской грамотой Мартын Забродский. За ним ввалился и его подельник Прохор.

— Вяжи ему руки, братцы, — последовал кивок в мою сторону и указание явившимся тут же гвардейцам.

Меня вздернули на ноги, вытряхнули из тулупа, заломали руки и связали их сзади. Связали умело, не перетягивая, но вполне надежными узлами.

— Эй, а по нужде дадут отлучиться? — возмутился я.

Несмотря на то, что прошедшим вечером я не сделал ни глотка влаги, мочевой пузырь хоть пока и не навязчиво, но все же намекал на необходимость его облегчить. Однако на мою реплику никто не обратил внимания. Меня подтолкнули к выходу.

Тем временем Мартын заслонял выход от заглядывающих внутрь казаков, а Прохор быстро подошел к храпящему Евлампию и потормошил его за плечо носком сапога. Тот по понятным причинам и не подумал просыпаться. Прохор начал толкать более настойчиво и, в конце концов, пнул довольно сильно. Но Евлампий на это лишь недовольно что-то пробурчал и повернулся со спины на бок.

Подручные Залесского удивленно переглянулись. Прохор подошел к Мартыну. Они быстро пошептались. Мартын наконец-то перестал загораживать проход, пропуская меня и сопровождающих меня гвардейцев. А Прохор снова направился к Евлампию.

Я пригнул голову, проходя под низким косяком. И вдруг краем глаза заметил отраженный металлом свет масляной лампы, которую Мартын продолжал держать на вытянутой руке, освещая мрак карцера. Повернув голову, я увидел длинный клинок, который Прохор доставал из-за голенища высокого сапога. Мгновение понадобилось мне, чтобы сообразить, что Евлампию пришел конец. Благодаря предусмотрительности хитрого Алексашки подручным Залесского не удалось пообщаться с плененным бандитом, и они решили убрать его на всякий случай. Пырнуть по-тихому и убраться восвояси. А потом пусть кто хочет разбирается, кто зарезал пленника. На меня же все и свалили бы. Мол, слегка повздорили, и я походя прирезал оппонента не важно откуда взявшимся ножичком…

До сих пор не пойму, что в тот момент двигало мной. Толкнув плечом одного из сопровождающих меня гвардейцев, я с диким криком бросился назад и, подпрыгнув, ударил обеими ногами в бок уже склонившегося над Савиным убийцу. Того отбросило в темноту. Но и я грохнулся спиной о мерзлую землю так, что внутри все сотряслось, и потемнело в глазах. А из-за связанных за спиной рук, еще и что-то хрустнуло в левом локте.

Когда пришел в себя, внутри стало слишком тесно. Здесь уже были и казаки. И даже появился Волобуев. Его поспешно разбудил один из караульных, когда княжеские посланники пришли забирать меня посреди ночи. А судя по звукам снаружи, подтягивался еще народ. Меня тормошил склонившийся Савелий.

— Ты пошто Евлампия как свинью заколоть намеревался, Дмитрий? — огорошил меня вопросом Волобуев, когда я с помощью старшины поднялся.

— Я-а-а? — моему недоумению не было предела.

— И заколол бы, не выдерни я у него кинжал, — демонстрировал сотнику свой длинный ножик Прохор. — Тать он тать и есть.

До меня начало доходить, что убийца перевернул ситуацию в свою пользу. И главное, мои слова против его слов никто не подтвердит. Если бы не одно, но, которое то ли сгоряча, то ли по слабоумию мой враг не учел.

— И этот тоже тать, — указал на старшину узнавший Савелия Мартын. — Он в Осколе на наших глазах доктора зарезал. Почему он на свободе? Вяжите-ка и его, братцы!

— А вязалка у тебя не порвется, вязать всех, кого не попадя? — раздался из темноты голос Меньшикова. Вот он и сам вышел в свет масляных светильников и обратился к Волобуеву: — Что тут за шум?

Сотник обстоятельно поведал княжескому денщику все, о чем сам успел узнать. При известии, что княжеские посланцы намеревались улизнуть посреди ночи, Алексашка нехорошо прищурил правый глаз. Однако наперво обратился ко мне:

— Нешто и вправду хотел зарезать лихоимца?

— А ты для начала его расспроси, как дело было, — кивнул я на Прохора, — пусть покажет, как я этого подсвинка резать собирался.

— Ну? — повернулся к несостоявшемуся киллеру Меньшиков.

— А ты кто таков будешь? — насупился подручный Залесского. То ли он не знал в лицо денщика Светлейшего, то ли не узнавал его похудевшим за время пленения, да еще и в нахлобученной на глаза казачьей шапке.

— Ну, показывай, как дело было! — гаркнул сотник так, что находившиеся рядом гвардейцы и казаки вздрогнули, а Прохор даже отскочил на шаг назад.

— Дык, все видели, как дело было, — недовольным тоном заговорил он. — Вона Кузьму злыдень оттолкнул и прыг на ентова с ножом. Я нож у него из рук хвать. А он как лягнет меня…

Все что мне надо было из этого представления, это чтобы Прохор показал, как я намеревался заколоть Евлампия. Савин, кстати, так и продолжал валяться на соломе, похрапывая и посапывая во сне. И Прохор мои ожидания оправдал. Он показал, как я подпрыгнул к спящему и замахнулся на того кинжалом. Дальнейшее было уже не важно.

— А теперь, — я вышел на освещенное пространство и повернулся связанными за спиной руками к Меньшикову и Волобуеву, — пусть этот недоумок пояснит, как я мог так лихо размахивать ножичком со связанными руками?

— А-а? — после секундной паузы, прищурился на Прохора Алексашка.

Тот лишь растерянно мычал, переводя затравленный взгляд то на мои связанные руки, то на кинжал в своих руках, то на не менее растерявшегося подельника.

— А татя только связали, — наконец подал голос Мартын.

Брешет! — решительно рубанул я. — Гвардейцы подтвердят мою правоту. Вот они связывали меня сразу, как разбудили.

— Брешет, почти одновременно со мной воскликнул один из казаков. Вероятно, тот, который был в карауле. — Я сразу на шум зашел и видел, как Дмитрий лежал на земле уже связанный.

— А не подметная ли грамотка у вас, — решил я подлить масла в огонь, наперев грудью на Мартына.

— Подлинность грамоты я подтверждаю, — в свою очередь вышел старшина сопровождающих моих пленителей гвардейцев. — Светлейший Князь при мне ее вручал и мне лично отдал распоряжение о твоем аресте, боярин.

— Значит так, — после новой паузы заговорил Алексашка, — княжескому указу мы перечить не будем. Но далее вы поедете под нашим приглядом. И не дай бог с пленниками что случится, лично каждого на дыбе подвешу! А энтих, — его злобный взгляд уперся в подручных Залесского, — к пленным и близко не подпускать.

— Пшел вон! — рявкнул на пытавшегося что-то возразить Мартына Волобуев.

Меньшиков подошел к Савину, толкнул того носком сапога.

— Ишь, как спит хорек… Надо бы и нам, братцы, вздремнуть еще до рассвета.

И не глянув на меня, он направился прочь. Вот ничего себе! После такого-то могли и освободить меня… Скотина все-таки этот Алексашка…

— Савелий, хоть воды напиться принеси, — окликнул я выходившего последним старшину и уже через закрывающиеся двери добавил: — Только не отравленной…

Постояв минуту в темноте, я вдруг сообразил, что мне даже не соизволили развязать руки.

— Эй! — подойдя к двери, пнул ее. — Руки-то мне развяжите! Эй! Слышите там?

— Не серчай, боярин, указаний не было, — ответил сквозь толстые доски глухой голос.

— Охренели! — от злости хотелось начать пинать сладко храпящего Евлампия. Однако вовремя сообразил, что если он проснется, то сам легко отметелит связанного меня. Потому я всего лишь немного попинал бревенчатую стену, отнесшуюся к моему психозу с молчаливым презрением.

Немного остыв, я кое как ногами расстелил на соломе валяющийся тулуп и попытался лечь на нем поудобнее насколько это позволяли связанные за спиной руки. Но тут снова послышались голоса, двери отворились, и с масляным светильником в руке появился Савелий. В другой руке он держал кувшин.

— Воду принес, — сообщил старшина, поставил кувшин и освободил меня от пут. После чего достал из-за пазухи завернутые в тряпицу полкаравая хлеба и кусочек сала эдак на полкило. Прежде чем снова уйти, передал наказ княжеского денщика охранять жизнь Евлампия Савина. Мол, от его жизни напрямую зависит моя.

Вот и что это за денщик такой у Светлейшего? Денщик в моем понимании, это не имеющий права голоса слуга на побегушках… А этот Алексашка ведет себя так, будто он сам и есть князь. Ну да ладно… Стерплю… Главное, чтобы помог мне из этой дерьмовой ситуации выбраться. В принципе он прав. Если Залесский возвел на меня напраслину, то только свидетельствование Савина может уличить этого тайного врага. Но и сам Меньшиков мог бы замолвить за меня словечко. Неужели князь доверяет ему меньше, чем какому-то Залесскому?

Вдоволь напившись, я закутался в тулуп. Сало есть не стал. Какой тут аппетит посреди ночи в холодном сарае…

Разбудил меня непонятный шум снаружи. Слышалось много голосов. Среди них явно возбужденный голос Волобуева. Опять что ли что-то случилось…

В противоположном углу завозился Евлампий.

— Уф… Во рту сухо, как после хорошей пьянки, — прохрипел он. — Нешто вино такое крепкое было… Эй, Дмитрий, спишь?

— Сплю, — отозвался я.

— Ну спи, — не стал возражать Евлампий. Поднявшись, он подошел к дверям и постучал в нее. — Эй, дайте водицы напиться, не то помру!

Снаружи не отозвались. Там по-прежнему о чем-то возбужденно переговаривались. Теперь мне послышался и голос Алексашки.

Я нащупал в темноте кувшин, сделал глоток воды и окликнул сокамерника:

— Чего орешь? На попей, если хочешь.

Тот без лишних слов выхватил сосуд и приложился к нему, шумно и жадно глотая холодную воду. Интересно, с чего у него такой сушняк? С вина, или с того снотворного, что подсыпали? Вспомнилась моя первая ночь в этом мире. Тогда я тоже проснулся от жуткого сушняка… Но я тогда и вина употребил кувшина три таких, наверное…

Мои размышления прервал скрежет засова. Дверь распахнулась, и мрак карцера отступил перед еще бледным утренним светом.

— Выходи, Дмитрий, — позвал вошедший сотник. — Закончилось твое заточение.

— А я? — вопросил Савин, продолжая держать кувшин.

— А ты погодь.

Снова белая полоса

Пока я отогревался в жарко натопленном помещении и уплетал утренние расстягаи с рыбой, запивая их квасом, присевший рядом Алексашка поведал о причине моего освобождения. Оказалось, ночью, никого, не поставив в известность, ускакали, а по сути практически сбежали, подручные Боярина Залесского. Первыми и- отсутствие заметили сопровождавшие их гвардейцы. Их старшина доложил об этом Волобуеву, ибо сам не знал, что предпринять. Мальчишка конюшенный рассказал, что видел, как Мартын с Прохором еще до рассвета выходили, уводя в поводу по два коня. Похоже сейчас они мчатся во весь опор, дабы поставить в известность своего босса о неудавшейся интриге и наличии у нас опасного свидетеля.

— Так, а чего же мы медлим? — удивился я.

— Нам их все равно не догнать, — пожал плечами денщик Светлейшего. — Ну да ничего, разберемся. Для Петра Александровича мое слово весомее будет слова энтих татей.

Немного погодя к трапезе присоединились Волобуев с десятниками и Девлет. Рядовые казаки завтракали отдельно, там же где и ночевали. Надо полагать, в этих ямах были гостиничные постройки разного класса. Мы, понятно, располагались в самых комфортабельных номерах… М-да… Мы… Уж я-то провел ночь в практически в президентском люксе…

С раздражением посмотрел на чавкающего крымского принца. Тот не откусывал от расстегая, а отламывал крошащиеся куски и засовывал в рот. Причем буквально запихивал их пальцами еще до того, как был пережеван предыдущий кусок. Таким образом рот его был постоянно набит под завязку, и из него на стол вываливались куски пирога и рыбы. Так же руками Девлет ел и каши на предыдущих остановках. Алексашка пытался приручить сына степей к ложке, дабы тот не выглядел таким дикарем, когда предстанет перед князем. Девлет честно пытался загребать варево непривычным способом, но держал ложку так, что-то размазывал кашу по губам, то вовсе тыкался в нее носом. В конце концов он приспособился черпать ложкой, а потом соскребать с нее пальцами в рот. Казаки первое время лишь неопределенно хмыкали, глядя на дикого пленника, а потом и вовсе перестали обращать на него внимание. Никого не удивлял и тот факт, что крымчак с удовольствием уминал выловленные пальцами же из каши куски вареного сала. А, впрочем, кто их знает, кочевников этой реальности. Может у них в степях пасутся не стада коров, а стада свиней… Но уточнить сей момент мне было недосуг. Многих нюансов данного мира я еще не знал. Да и времени осваиваться и познавать особо не было.

Вот все поели, и десятники ушли готовить полусотню к выходу. Волобуев послал прислугу поторопить Алену Митрофановну.

Алена всегда трапезничала отдельно. Ямская прислуга носила ей еду в номер. Мне подумалось, что она вероятно и не знает, что меня успели арестовать, продержать ночь в холодном сарае и выпустить на свободу…

И вот сейчас, когда все бодрые собрались в путь, меня, отогревшегося и сытого, вдруг нестерпимо потянуло в сон. Я уже клевал носом, клоня голову к столу. Дружеский шлепок в плечо от Волобуева едва не сбросил меня с лавки.

— Пора в дорогу, Дмитрий, — нахлобучивая на свои рыжие кудри мохнатую шапку, подмигнул он мне.

Я с трудом поднялся. Но обращенная ко мне светлая улыбка появившейся Алены взбодрила и заставила подтянуться.

И снова монотонный путь. Ночевки на ямских станциях чередовались с постоялыми дворами встречающихся на пути городов и городков. Я иной раз пытался узнать, в какой местности мы находимся. Ведь наш путь должен пролегать через Орел и Тулу. Но кто знает, как в это время, да и в этом мире выглядят эти города. Да и есть ли они. Но кого-то расспрашивать мне было недосуг. Бесконечная верховая езда до того утомила, что даже разговор в пути не только не развлекал, но наоборот доставлял дискомфорт. Впрочем, и мои спутники, включая Алену, тоже по большей части ехали молча.

И вот, последний день пути. Как поведал мне Меньшиков за завтраком, уже после полудня мы должны прибыть в столицу.

Ну наконец-то все прояснится и так или иначе закончится.

Яркое солнышко, легкий морозец, невероятно чистый воздух, которым хотелось дышать непременно полной грудью — все напоминало тот день, когда я впервые очнулся в санях в этом мире. И пусть сейчас приходилось ехать в неудобном седле, но душа вдруг наполнилась какой-то легкостью. Даже захотелось затянуть какую-нибудь песню.

Удивившись подобной смене собственного настроения, я все же сдержал порыв.

Встреча

Время близилось к полудню. Дорога стала более наезженной с большим числом ответвлений. Не останавливаясь, мы проехали несколько деревенек. Обогнали крупный обоз. Навстречу тоже часто попадались то всадники, то груженые чем-то сани. Когда из-за пригорка показался скачущий навстречу нам большой отряд всадников в синих гвардейских кафтанах, никто не насторожился.

Неладное почуяли лишь, когда те, приблизившись шагов на полсотни, вдруг растянулись полукольцом, быстро спешились и ощетинились направленными на нас ружьями. Мы остановились в молчаливом недоумении. Если сейчас последует залп, то уцелеть вряд ли кому удастся. Против не менее чем двухсот стволов у нас не было шансов.

— Мамочки… — пискнула Алена, почему-то прижимая свою лошадь к моей, будто веря, что я смогу прикрыть ее от пуль.

Однако залпа не последовало. Гвардейцы расступились, пропуская вперед продолжавшего оставаться в седле человека. Его безбородое лицо показалось знакомым.

— Пошто бунтуем, казаки? С какого рожна вам воля Светлейшего князя не указ? — крикнул он, и я узнал Федора Басманова.

— Пошто напраслину на нас возводишь, боярин? — Подал коня ему навстречу Волобуев. — Какому такому княжескому указу мы противимся?

Федор повернулся и подозвал кого-то взмахом руки. Но вместо того, чтобы подъехать к нему, двое из оставшимися не спешившимися всадников развернули коней и ударились прочь в галоп. Казалось, у Басманова даже шапка приподнялась от удивления.

— Куда это они?

— Они про какую-то девку говорили, — сообщил один из всадников. — Мол она и их узнает, и их боярина. Как сказали, так и бросились прочь.

— Это люди боярина Залесского, — вдруг звонко заявила Алена и выехала рядом с сотником. — Я их узнала. Они и их боярин были вместе с бандитами, которые напали на нас в батюшкиной усадьбе.

— Алена Митрофановна, и вы здесь? — удивился Басманов. — О чем вы говорите? Разве ж они тогда были вместе с татями?

— Ты не о всем знаешь, боярин, — решил и я вмешаться в разговор. — Алена говорит о другом нападении. Они напали на нас уже на пути в столицу, когда мы заночевали в доме Жуковых. Алену хотели продать в рабство крымчакам. Вот и свидетели Это крымский принц Девлет. Ну а этого татя ты и так знаешь.

По лицу крымчака Басманов лишь скользнул взглядом. А вот при виде Евлампия Савина его брови вновь взметнулись вверх.

— Да и я, Федор Савельевич, засвидетельствовать могу, ежели моему слову еще вера есть, наконец-то подал голос Алексашка.

Какое-то время Басманов всматривался в похудевшее лицо Меньшикова. По мере узнавания глаза его расширялись, а нахмуренные брови в очередной раз поднимались.

— Ты ли это, дружище? Не сгинул, значит…

И Федор, и Алексашка одновременно спешились и поспешили навстречу друг другу. Обнявшись, похлопали друг друга по спине.

При виде столь теплого приветствия у всех спало напряжение. Несколько негромких команд, и гвардейцы опустили ружья. Казаки тоже расслабились. Кто-то нервно хохотнул, кто-то облегченно выдал витиеватую непечатную трель.

Я тоже спешился и подошел к Федору. Думал поприветствовать его рукопожатием, но боярин неожиданно тоже обнял меня и с извинениями похлопал по спине.

— Не серчай, Димитрий. Светлейший не особо и верил в навет Залесского. Но на сообщение на взбунтовавшуюся казачью полусотню не мог не отреагировать. Вот и послал меня с гвардейцами.

Далее Алексашка коротко поведал Басманову об участии Никиты Залесского в заговоре против Императрицы И об организации им покушения на Светлейшего Князя. После этого мы снова вскочили в седла и теперь уже с увеличенным впятеро эскортом на рысях поспешили в столицу.

Азарт ожидаемой развязки заставил меня забыть об усталости. Наконец-то закончится эта дурацкая история с невзлюбившим меня боярином. Захотелось непременно самолично заехать кулаком в его крысиную морду. Вспомнились все беды, которые мне довелось пережить из-за этого упыря. Вот почему-то на душегуба Евлампия у меня сейчас не было такой злости, как на этого высокородного мерзавца.

Еще с час пути, и потянулись слободы с низкими хатенками. Маленькие мутные окошки любопытно поглядывали на нас из-под соломенных крыш. Обмазанные глиной трубы курились легкими дымками, таявшими в безоблачном небе. Низенькие плетни почти скрывались под сугробами. Копошащиеся за ними редкие людишки бросали на наш отряд короткие взгляды и продолжали заниматься своими делами. Лишь ватага малых ребятишек весело гомоня некоторое время бежала за нами. За бревенчатым мостом через неширокую скованную льдом речку проехали мимо церквушки. Теперь среди крытых соломой мазанок попадались и дома побогаче: рубленные из крупных бревен, с крытыми тесом, а то и черепицей крышами. Здесь и заборы стояли более крепкие из досок, с обитыми железными полосами воротами. И снова церковь. Теперь уже побольше, с покрытым золотом большим куполом и четырьмя маленькими. И с отдельной звонницей над воротами. Пешего и конного люда здесь сновало изрядно. Да и улица стала заметно шире. И все чаще попадались дома в два поверха.

Проскакали по каменному мосту через более широкую реку. Метров пятьдесят от берега до берега, а то и более. Из-за занесенных снегом пологих берегов точно сказать трудно.

Еще с моста обратил внимание на золотой блеск куполов над раскинувшимся передо мной городом. Да, теперь мы ехали по настоящему городу. Улицы с такими зданиями сохранились и в мое время. Многие из них даже охраняются, как памятники старины. Не раз видел в своем мире на таких домах таблички с информацией, какому купцу или промышленнику принадлежал дом до революции. Все здания каменные и как правило двухэтажные. Некоторые украшали башенки с остроконечными куполами и со шпилем, на котором красовалась какая-нибудь фигура: то скачущий конь, то петух, то какая-нибудь замысловатая вязь из наложенных друг на друга букв. Иные здания стояли фасадами с парадным крыльцом прямо на дорогу, иные отгораживались кованными заборами.

Казаки, как и я вертели во все стороны головами, удивленно присвистывая и цокая языками при виде невиданных ими доселе архитектурных причуд.

А вот я разглядел знакомые кремлевские башни. За свою жизнь я, наверное, всего раза два бывал рядом с Кремлем. Не могу сказать, сколько раз доводилось побывать в столице, но всегда был только проездом, с пересадкой на другой поезд, или на самолет. Почему-то не тянуло в главный город нашего государства. Не могу объяснить, почему… Но характерные силуэты башен все же узнал.

Но направлялись мы явно не в Кремль. Он оставался слева, а наш отряд проехал очередной мост и остановился у кованного густой вязью высокого забора. Исполнявшие роль привратников гвардейцы распахнули огромные ворота, за которыми через зимний парк вела мощеная булыжником очищенная дорога. Дорога выходила на площадь перед трехэтажным мрачным дворцом. Мрачноватый вид придавал темно-красный кирпич. И даже высокие окна, обрамленные белым камнем, не сглаживали мрачное впечатление Большое крыльцо с колоннами белого мрамора охраняли два льва, отлитых, наверное, из чугуна. Прямого пути к крыльцу не было, ибо посередине площади располагался круглый бассейн. В теплое время из него наверняка били фонтаны. Сейчас бассейн был заполнен снегом.

Послышались отрывистые команды. Отряд остановился. Гвардейцы разделились на две колонны по три и растянулись по обе стороны площади. Казаки спешились и остались стоять толпой по ту сторону фонтана. Мы тоже спешились, включая Федора Басманова и даже Алену, и направились в обход фонтана пешком. Впереди решительно вышагивал Басманов. За ним бодро шагал Меньшиков. Затем по два гвардейца конвоировали Савина и крымского принца. Хоть до сих пор Девлет и ехал как свободный человек, но теперь статус пленника все же предполагал наличие конвоиров. Ну и замыкали процессию я, Алена Митрофановна и сотник Волобуев.

По ступеням высокого крыльца навстречу нам уже спускалась группа людей, среди которых высоким ростом выделялся Светлейший князь. Узнал я и крысиное лицо боярина Залесского.

— Доставил татей, Федор Савельич? — обогнав Светлейшего прищурился на нас Залесский.

— Доставил, доставил, Никита Олегович, — подтвердил Басманов, — самых настоящих татей доставил. И не только татей. Посмотри, Петр Александрович, кого я вместе с татями встретил…

Федор хлопнул по плечу вышедшего вперед Алексашку.

Князь грубо отстранил Залесского, подошел к своему пропавшему денщику и крепко сжал его в объятиях.

— Не чаял уже тебя увидеть, друг мой Алексашка. Где же ты пропадал?

— Обо всем поведаю, Петр Александрович, — закивал освободившийся из княжеских объятий Меньшиков, — и как в полон угодил, и как Димитрий сызнова всех из полона выручил.

— Димитрий? — удивленно вскинул брови Светлейший. Опять Димитрий всех выручил? А вот Никита говорит…

— Брешет тот Никита, — перебил князя Алексашка. — Сам он тать.

— Ты умишком либо тронулся, холопье отродье! — возмущенно надвинулся на Алексашку Залесский.

Не обращая внимания на взбеленившегося боярина, Меньшиков махнул гвардейцам, и те вытолкали вперед Евлампия Савина.

— А это подарочек тебе, Петр Александрович, для приятных бесед, прихваченный лично Димитрием, — и Алексашка махнул теперь мне, чтобы тоже подошел ближе.

Я по пути подхватил под локоть Девлета.

— Да я вообще-то два подарочка прихватил на всякий случай. Вот еще вам крымский принц. А в перспективе, если будет на то Ваша, Светлейший князь, помощь, дружественный нам крымский хан.

Князь до того широко открытыми глазами воззрившийся на Евлампия, теперь перевел удивленный взгляд на Девлета.

Я бросил злорадный взгляд на Залесского. Однако тот, не замечая моего торжества вдруг отошел к незнакомому мне мужику, что-то зашептал тому. Мужик достал из-под полы кафтана двуствольный пистолет и направил его в сторону князя…

Вот взведены курки, и палец убийцы нажимает на спусковую скобу…

Внимание всех занято пленниками. А если кто-то и заметил совершающееся покушение на жизнь Светлейшего, то что-либо предпринять точно не успеет. Ибо уже сыпятся искры от кремниевых колесиков и на запальных полках пистолета вспыхивает порох…

Вот и нафиг мне сдался этот светлейший князь со всеми здешними политическими интригами? Да пусть бы они все тут перестреляли друг друга! Мне-то какое дело до всего этого…

За мгновение до извергнувшегося из пистолетных стволов пламени срываюсь в прыжок и заслоняю собой князя. В грудь словно бьют кузнечным молотом, забивая мое сознание в черное непроглядное небытие…

Эпилог

Я проснулся от назойливого звонка телефона.

— Але.

— Ну, ты не передумал? — донесся из трубки нетрезвый голос Сэма. — А то у меня тут идея появилась по фрагментации крупных биологических масс. Можно заодно и проверить.

— Ты, о чем, Сэм? — я действительно напрочь забыл о своем давешнем звонке. В голове яркой картинкой крутился прерванный сон… Сон о том, будто я попал в какое-то альтернативное прошлое, совершил там кучу сумасшедших поступков и в конце концов подставил грудь под выстрел из старинного двуствольного пистолета. Именно в этот момент меня и выдернул из сна звонок белобрысого недогения.

— Ты что, пьяный, что ли? — поинтересовался тот и икнул.

Пока я прислушивался к своему организму, чтобы определиться с ответом на этот вопрос, он продолжил:

— Ты Новый Год с кем встречал?

— С Никитосом. Ты его, наверное, не знаешь. Ну и с его подругой, и с подругой его подруги… — далее я хотел было поинтересоваться, зачем он об этом спрашивает, но при упоминании о Нинкиной подруге все вспомнил. М-да.

— Ну, а спал-то с кем? — Сэм продолжал задавать наводящие вопросы. — С Никитосом, что ли?

— Да все я вспомнил. Слышь, Сэм, а не пошел бы ты со своими фрагментациями крупных тел куда подальше? — я бросил трубку и пошел освежиться в душ. Из головы не выходил небывало реалистичный сон. Сон небывало длинный… И я помнил его во всех мельчайших подробностях. Прямо хоть садись и записывай. И точно получится попаданческий роман, кои я никогда не уважал. Да собственно, как и всю художественную литературу, считая чтение пустой тратой времени.

В ванной с удивлением воззрился на свою физиономию в зеркало. Это ж сколько дней я не брился, что обзавелся почти самой настоящей бородой… М-да… Это что же я и вчера на встречу Нового Года с такой харей явился… Глупый вопрос, не могла же борода вырасти за ночь… Вот что значит нет постоянной девушки. Совсем я перестал следить за своим внешним видом. Да и постричься давно пора. Мои жесткие рыжие волосы торчали во все стороны словно солнечные протуберанцы…

Вздохнув, полез в душевую кабину, однако вдруг зацепился краем взгляда за что-то неправильное в зеркальном отражении. Снова приблизился к зеркалу и через плечо посмотрел на пересекавший от плеча правую лопатку свежий уродливый шрам со следами от неаккуратно наложенных швов…

Это что за бред!

Потянувшись левой рукой, потрогал шрам. Шрам вполне реальный. Розовый такой, свеженький.

Какое-то время простоял в недоумении, пока не заболела шея. С трудом оторвал взгляд от зеркала и с хрустом в шейных позвонках повернул голову. Решительно залез в душевую кабину и на всю открыл холодную воду. Когда кожа посинела и покрылась зябкими пупырышками, начал накручивать горячий кран. Накручивал, пока вода не стала обжигающе горячей, а кабина наполнилась паром. Резко закрыл горячий кран. Через пару секунд разгоряченную кожу обожгли ледяные струи. Наконец вылез и стал неистово растираться полотенцем. При растирании довольно чувствительно ощущал невесть откуда появившийся шрам…

А в голове все это время прокручивался фрагмент сна, где я с палкой отмахиваюсь от вооруженного саблей бандита, на кровати сидит, поджав ноги заплаканная девушка, а на полу в луже крови распростерлась пожилая женщина.

Еще раз бросил взгляд в зеркало — шрам никуда не исчез.

Натянув трусы, прошел на кухню, открыл холодильник, достал бутылку водки. Долгую минуту держал прохладный сосуд в руке, сунул обратно и покинул кухню.

Еще через пятнадцать минут оделся и вышел на морозный воздух. Тихие улицы пережившего новогоднюю ночь города действовали умиротворяюще. Я брел просто так без всякой цели, с наслаждением ощущая пощипывающий щеки морозец.

Впереди звонко смеясь и переговариваясь, шли три девушки. Я постепенно догонял их. Голос одной показался знакомым. Сие обстоятельство отвлекло от мыслей о шраме и собственном сумасшествии. Этот голос я слышал совсем недавно и с ним точно были связаны какие-то приятные эмоции…

Кто же это?

Сзади я не мог опознать никого из впереди идущих. Но вот две девушки свернули во двор. Та, чей голос казался до боли знакомым, попрощалась с подружками и продолжила идти впереди.

Я прибавил шаг. Поравнялся и взглянул в лицо девушки…Наши взгляды встретились. Ее глаза удивленно расширились… Шрам на моей спине нестерпимо зачесался… Мы остановились, пораженно глядя друг на друга…

— Алена Митрофановна?

— Дмитрий Станиславович? — назвала меня девушка, окончательно утверждая в мысли, что я сошел с ума. Ойкнув, она прикрыла запылавшие щечки ладошками. — Извините… Откуда вы меня знаете?

— Оттуда же, откуда и вы меня, Алена… Из новогоднего сна…