Боярыня (СИ)

Глава двенадцатая

Я незаметно заглянула в светлицу. Почти всех девок и баб Марья забрала, оставшихся троих усадила за работу — они кроили, разрезали, судя по всему, не годную для господского платья грубую ткань на рубахи для повитух и рожениц. Марья подошла со всей ответственностью к порученному ей делу. Ай да бабка, восхитилась я, а строит из себя божий одуванчик. Анна сидела за станком, можно было различить полотно, которое она уже успела соткать. Пелагея, как всегда, за прялкой. Так, чтобы меня не видели, я протянула руку, взяла фонарь, выскользнула из коридорчика и стала спускаться по лестнице.

Живот у меня еще не ушел, но был просто отвисшим и дряблым, а не натянутым и огромным, и двигаться мне не мешал. Даже юбки моего платья мне уже не казались неподъемными — привыкаешь ко всему сравнительно быстро, особенно когда выбора нет. При свете фонаря я видела и стесанные сотнями ног каменные ступени, и подкопченный низкий потолок, и все же эта лестница была не такая пугающая и давящая, как та — потайная, по которой меня вела Наталья в первый мой вечер. А может, я привыкла и к лестницам… Я сверилась с чертежами — вот, кажется, дверь, которая мне нужна, и я толкнула ее, осмотрелась. Никого. Все заняты делом — я выбрала, а точнее, создала нужный момент.

Я поставила фонарь на приступочку в стене, вгляделась в чертежи. Я допускала, что в них могли быть неточности масштаба, но что все коммуникации указаны правильно, сомнений не было. Вот одна печь, а вот вторая, и вот комнаты, которые они отапливают, пусть не так жарко, как мои. И если отопление проходит в этом месте… я задержала палец на плане, определила, куда мне идти. Затем постаралась запечатлеть в памяти как можно больше, свернула чертежи, спрятала их в рукав — не врали, однако, народные предания, в такой одежде не только бумаги, стаю лебедей и озерцо припрячешь запросто, — и уверенно направилась к нужным мне помещениям.

Почему-то я ожидала, что это будет комната либо Анны, либо Пелагеи. У кого, кроме дочерей моего мужа от первого брака, девиц-перестарков, был мотив избавиться от наследника, и кто мог пощадить девочку, такую же по факту бесправную, как и они? Но я осматривала комнату и убеждалась — здесь живет кто-то из челяди, не боярышни. Причем бабы — одежда, которую кое-как складывали в углу, обмануть меня уже не могла.

Печи топили давно, утром, но я все равно по памяти пощупала стену. Там, где проходит воздуховод, должно быть тепло, и я действительно почувствовала жар, исходящий от камня, внезапно поняв отвлеченное — вот почему не отапливали деревянные светлицы, это всего лишь мера пожарной безопасности, кто бы мог ждать подобной предусмотрительности от этого времени? Или то уже опыт, оплаченный чьей-то жизнью. Я постучала по камню… Нет, я ошиблась и комната не та. Ни одного отверстия в стене, ни единой щели.

Нужно было начинать все сначала, и передо мной стояла дилемма: либо я изучаю чертежи, либо добираюсь до трапезной. Сознавая, что и там я могу пойти по неверному следу, я все же отправилась вниз.

Дверь на улицу была распахнута, потягивало морозцем. Если свернуть направо, то будет подвал, и его я тоже должна посетить сегодня же. Ноги резал холодный воздух, доносились голоса, ржание лошадей и визжание свиньи. Я догадалась, что у меня будет на ужин, и толкнула дверь, ведущую в трапезную.

Итак?..

Дверь в кабинет, дверь в соседнее с ним помещение. На чертежах оно такое же маленькое, как и кабинет, и печь одна на обе эти комнатушки. Куда запрятали шкатулку до того, как перенесли ее в мою опочивальню, и вот еще интересный вопрос — зачем ее вообще унесли? Разве что как улику — подбросить мне, потому что изъять содержимое можно было и в кабинете. Да, в нашем мире наличие шкатулки в моих покоях само по себе никак не указывало следствию на то, что я убийца, но здесь рассчитывать на здравую оценку улик и событий я не могла. Мне нужно место, где шкатулку спрятали изначально. Здесь? Или здесь? Носиться по всей трапезной с ней бы не стали и вряд ли сунули туда, где случайно на нее мог кто-то наткнуться. Может быть, здесь?

Что ты тут делаешь, матушка, с фонарем в такой позе, мог бы спросить меня любой заглянувший случайно. Ищу человека, честно ответила бы я. Я ведь и в самом деле ищу — настоящего убийцу. Может, здесь, под трапезным столом, есть следы?..

А что если… я выпрямилась, посмотрела на двери комнаток. Затем подошла к двери кабинета, постояла, покачала головой, пошла к соседней. Прелюбопытно, но…

Это была библиотека. Условная, потому что из всех книг на виду там были только три рукописных тома в богатом окладе. Два подсвечника, чернильница, резное кресло, квадратный стол, накрытый — ну без вариантов! — красной с золотом тканью.

— Гриффиндор, — пробормотала я. — И никаких следов Тайной Комнаты…

Тайника. Но все равно — никаких. Я обследовала все тщательно, едва не обнюхав, и, конечно, обнаружила чернильные пятна, но старые. А что если…

…Почему мне сразу это в голову не пришло?

Что если шкатулка и не покидала пределов кабинета до тех пор, пока оттуда не убрались восвояси я и вся челядь?

Чуть не потеряв проклятые мюли, я кинулась в кабинет. В мое время его бы закрыли и опечатали, в эту эпоху вынесли тело — достаточно. На столе икала продрогшая свечка, никто не топил печь, было зябко, но не печь меня интересовала. Сундук. Огромный ларь. Если бы мне нужно было что-то спрятать, я бы сделала это у всех на виду.

Крышка оказалась тяжелой, но я уже представляла ее вес — пару раз залезала в сундуки в моей опочивальне. В ларе лежали здоровенные толстые книги в инкрустированных камнями обложках, на одной из них даже при недостатке света я различила чернильные пятна. Но остались они от того, что на книгу поставили шкатулку, или с книгой небрежно обошлись ранее?

Я наклонилась, кика съехала на лоб. Я раздраженно вернула ее на место, подумав, что мода этого времени уже позволяет женщинам обойтись без нее, но, помня о визите купца, бросать вызов традиционалистам остереглась. Купец был мне нужен, стоит немного потерпеть, прогресс оставлю на потом, пока он преждевременен. После чего я все-таки вынула книгу и, положив на стол, рассмотрела.

Дорогое удовольствие в это время — чтение, библиотека — подтверждение статуса и богатства. Я затруднялась сказать, сколько стоит это произведение искусства, и дело даже не в камнях, которые мне показались драгоценными, не в серебре и не в тщательно выделанной коже. Книга была рукописная — я открыла ее, полистала, все еще удивляясь, что вместе с телом мне досталась и грамота. Грамота! Может быть, знатный, но давно обедневший отец будущей боярыни Головиной обучил ее всему, понимая, что шанс на удачное замужество у дочери призрачный и придется ей идти… в монастырь? А очень похоже, размышляла я, листая книгу и изумляясь, что понимаю, что в ней написано. Я бы назвала это «житиями святых», в книге речь шла о Пятерых и их деяниях. И да, их приключения мне были интересны, и забрать и положить книгу у себя я имела полное право, но — неразумно. Улику надо либо оставить на месте, либо перепрятать…

Улику, да. Я закрыла книгу, от свечи запалила вторую, измерила пальцами расстояние между пятнами от чернил на обложке — все же заметными — и сравнила его с пятнами на столе. Так как будет лучше? Научить дьяка сыскного приказа снимать отпечатки пальцев или сперва узнать, жгут ли тут на костре за колдовство? То, что в моем мире отняло бы время на протоколы и экспертизу и дало бы безоговорочный результат, здесь становилось нереализуемым.

Итак, я знала, где держали шкатулку до того, как сунуть ее в мою печь; я даже догадалась, чем меня ударили по голове… Я вернула книгу в сундук, закрыла крышку, выглянула в трапезную. Когда я выходила сюда в первый день, посуду уже прибрали, но мне все это время подавали еду как в глиняных горшках, так и на металлических блюдах, и в металлических же горшочках. Врезать такой посудиной по голове… эффект будет тот, какой нужно? Но совершенно неважно орудие, все равно ничего с ним не доказать…

Похоже, что теперь мне оставалось выяснить только одно, и приходилось лишь ждать, пока подвернется возможность.

Я потерла глаза. Все так просто, почему же дьяк сыскного приказа не дошел до этого своей головой? А светлейший, который получил титул за ум, как иронизировала императрица, куда у него делся хваленый разум в момент, когда он был необходим? Впрочем, необходим не светлейшему, и что удивляться, что ему никакого дела не было до того, что какую-то благообразную вдовушку обвинят в том, что она не совершала?

Или совершала. Черт бы это все побрал.

Я вернулась в кабинет и даже не успела закрыть за собой дверь, как в трапезной пошло оживление. Кто-то робко поскребся, и я отступила на шаг.

— Кто там, заходи.

Интересно, так ли должна говорить боярыня? Пимен проглотил приглашение без малейших проблем, я попала в самое яблочко.

— Купец Разуваев, боярыня, — прогудел он. — Прикажешь ввести?

— Прикажу, — кивнула я. — Стой. Дверь закрой, иди сюда.

Пимен послушался. Он был непривычно застенчив, я догадывалась, что тому причиной.

— Спросить меня о чем хочешь, Пимен? — усмехнулась я, усаживаясь в кресло. То самое, в котором сидел мой муж. Но какие могут быть предрассудки? — Так спрашивай.

— Марья, боярыня, велела баньку, — замямлил Пимен. — Мол, твоя на то была воля.

— Была, — кивнула я. — Мне она потребна. Бань много.

Истинная правда. Помимо господской бани в самом доме, на территории имения я насчитала еще пару штук кроме той, в которой взял привычку греть кости Пимен.

— Так одна, матушка, бабья, а другая мужицкая, — просительно заглядывая мне в глаза, продудел Пимен. — Как же…

— А ты что, не мужик? — прищурилсь я. Может, и нет. Посмотрим, что он ответит. — Много воли взял, Пимен.

— Так я… — Да, стоило отобрать у него то, что он считал своим по праву, и спесь с него слетела разом. Метод владычицы-императрицы стоит взять на вооружение. — Так мне боярин…

— Нет боярина больше, — вздохнула я. — Я теперь в доме всему голова, Пимен. Мне хозяйство держать, дочь растить, боярышень… ну, — я снова вздохнула, — сам понимаешь. В той бане повивальный дом будет. Не обессудь, — я притворно развела руками. — Но проявишь себя хорошо — не обижу. Попытаешься чудить — снова не обессудь. Я свое имение в обиду не дам и себя не дам. Уразумел?

— Как не уразуметь, матушка!

Любо-дорого глядеть, но доверять не стоит.

— А раз уразумел, скажи, кто в трапезной в ту ночь, когда боярина убили, прибирался? Пуговицу с платья я потеряла, девки мои обыскали уже все, не нашли.

— Уразуме-ел, — протянул Пимен.

— А раз уразумел — держи рот на замке, о чем у нас тут с тобой разговор был, и не вмешивайся! — повысила голос я. — Так кто?

— А Епифанька-Блажной, боярыня. Как Петр слег, Епифанька его и заменяет. От я ему!.. — взревел Пимен, и мне пришлось его осадить:

— Я сказала — не вмешивайся! Сама знаю, что делать. Как купец Разуваев уйдет, пришлешь Епифаньку ко мне. Может, он и не брал ту пуговицу. Как знать?

— А может, и не брал, — согласился Пимен так поспешно, что если бы я эту пуговицу не выдумала только что, почти убедилась бы, что он самолично облазил всю трапезную в поисках дорогостоящей штучки. — Ты, боярыня, сама ведаешь.

— Ведаю. А теперь купца зови да Марью разыщи мне. Живо!

Фока Фокич Разуваев выглядел хрестоматийным купцом настолько, что я едва удержалась, чтобы не протереть глаза, и подумала — а не было ли среди художников по костюмам таких же, как я, попаданцев? Он, казалось, вышел со съемочной площадки перекурить. Но мне не солгали: купец Разуваев оказался на редкость толковым и деловым человеком. Пришла Марья, удивив меня еще больше тем, что у нее был готов полный перечень всего, что ей было нужно, и ведь она не записывала, запомнила все, но с ее-то опытом! Фока Фокич кивал, испросил у меня перо и чернила, записывал, зачеркивал, что-то быстро считал в уме, расспрашивал Марью про ткани, какие нужны, в каком количестве, для чего… Марью я в конце концов отпустила, а Фока Фокич взял два чистых листа, переписал все набело и дал мне подписать.

— Стой, боярыня Екатерина Кириловна, — важно сказал он, когда я протянула руку за пером. — Я тебе все поставлю как просишь, перед Пятерыми как на духу говорю. Хорошее дело ты затеяла, матушка.

Глаза у него алчно блестели. Ах ты хитрый сукин сын, с восторгом подумала я, но что было ожидать от купца — одних поставок?

— Долю хочешь, — усмехнулась я. — И каковы условия твои, Фока Фокич?

— Тридцать процентов в дело даю, — он в подтверждение своих слов зачеркнул сумму, поставил новую. Да как он считает так молниеносно? Но я была уверена, что его расчеты можно проверять на калькуляторе. — Тридцать процентов с дела беру. Согласна?

Если я не соглашусь, ему ничто не мешает стать не партнером по бизнесу, а конкурентом. Залог успеха — очень быстрое принятие правильных решений.

— С таким дельцом как ты грешно одними бабами обходиться, — улыбнулась я самодовольно. — Найду дом еще один, — а не найду — кого-нибудь вытрясу, разных помещений тьма, потеснятся, — купеческое отделение сделаю. Как смотришь?

Фока Фокич задумался.

— Одно для баб, другое для купчих?.. — повторил он. — А что, боярыня Екатерина свет Кириловна, повитуху-то порой не дозовешься. Вона моя Параскева осьмого рожала, так поди… — Он почесал бороду. — Сорок процентов.

Я не могла понять, что меня восхищает больше: купчиха, родившая восемь детей, или хватка ее супруга. Оба лучше.

— Сорок процентов, — согласилась я и выразительно посмотрела на купеческие расчеты. Но Фока Фокич сам напросился — пришлось ему пересчитывать и переделывать все с учетом второго родильного дома. Пока он кряхтел, я вытащила планы и быстро отыскала нужный дом: отличная пристройка, с печью, с окнами, мне ее обозначили как «поминальную трапезную» — да на кой она мне черт, подумала я, главное, чтобы никто из клиенток не узнал о прежнем назначении этого помещения.

Мы покончили с делами, поговорили о том, о сем, верткий дворовый мужичок принес ароматный чай и свежайшую выпечку. Я поблагодарила Фоку Фокича за подарки, он в ответ пожелал молодой боярышне всяческих благ, и на этой дружеской ноте мы расстались.

Я вернулась за стол и, хотя дала себе зарок следить за фигурой, цапнула очередную булочку и принялась ее жевать. Пожалуй, если меня и дальше будут так кормить, я раздобрею. Плохо, что молока у меня от этого не прибавится, да и мускулов тоже. С другой стороны — худосочную боярыню Головину явно считали страшненькой, не понимая, что покойный боярин в ней нашел, и пара-тройка килограммов меня не испортит. От нечего делать, в ожидании, пока Пимен приведет сюда Епифаньку, я проверила расчеты Фоки Фокича. Сначала я потерла руки — поймала на ошибке, но потом, пересчитав все дважды по новой, вынуждена была признать, что оплошала я, а вовсе не он.

Когда я не смогла себя перебороть и уже схватила вторую булочку, а общим количеством четвертую, дверь приоткрылась, и моему взгляду предстала борода Пимена.

— Что жмешься? — недовольно сказала я, возвращая булочку на место. Нет худа без добра. — Епифанька где?

— Там, матушка-кормилица, дьяк сыскной, — выдохнул Пимен. Испуг на его лице я уже видела — сейчас Пимен был не просто напуган, он на глазах седел. — При параде. — Он отер лицо, потом, выпрямившись, совершил ритуальный жест. — Ажно слепит, окаянный. Прикажешь пригласить? Одним Пятерым ведомо, что он хочет. Как бы не арестовывать тебя пришел.

Я машинально выбила пальцами дробь. Пимен от неожиданности клацнул зубами.

— Да арестовывать меня он бы вряд ли так разоделся, — протянула я. По логике вещей, но где эта эпоха и где логика. — Проведи, узнаю, чего ему, окаянному, надобно…