Бойтесь напуганных женщин

Глава десятая

Оказывается, привычка довольствоваться малым вырастает из необходимости, а вовсе не от того, что ты враз переменилась. Едва Надя обмолвилась, что даст ей взаймы денег, как Тоня тут же стала планировать, на что она истратит такую большую сумму.

«Лучше подумала бы, как ты будешь эти деньги отдавать», — пискнул внутренний голос, но хозяйка задавила его в корне.

— Когда-нибудь я расскажу поподробней, что мне пришлось перетерпеть, — продолжала взбудораженная Надя. — А всякое терпение должно вознаграждаться. Теперь признайся, тебе хочется купить что-нибудь для занятий своей… скульптурой или живописью, что-нибудь такое, чего ты не можешь себе позволить?

— Есть у меня одна мечта: я хочу построить второй этаж, типа мансардного, с большими французскими окнами или стеклянным куполом… Одним словом, сделать студию… Ой, представила себе, что это будет, даже сердце захолонуло.

— Слушай, ты и словечки такие стала в речь вворачивать, от которых прежде морщилась. Нет, определенно вольный воздух пошел тебе на пользу. Хочешь мансарду делать? Так делай, пока я жива. Деньги должны приносить пользу людям. Через два дня начнется май, и после весенних праздников…

— Они у нас обычно числа до десятого длятся. Захватываем и День Победы.

— Не важно, после десятого ты будешь строить студию, а я займусь переоборудованием теплиц…

— Ты же восхищалась, что в них все так хорошо устроено.

— Так это для Вениамина Матвеевича, чтобы его самолюбию польстить. На самом деле там еще нужна уйма работы и всевозможных приспособлений… Неужели наконец осуществится моя мечта, и я стану выращивать цветы ничуть не хуже тех, которые мы возим из Голландии! Однако как легко у меня получилось это «мы» — россияне! — Надя вскрикнула и подняла вверх руки. — Я с вами! Я вернулась домой и больше отсюда ни ногой! Я постараюсь украсить вашу жизнь, можно сказать, устлать путь цветами… И при этом не забыть про свою.

Подумав, она вздохнула и сказала уже самой себе:

— Если, конечно, Америка не потребует моей выдачи.

Разговор между Хромым Костей и Виктором Леонтьевым Тоня подслушала нечаянно. Все-таки она решила взять один день за свой счет и съездить с Надеждой в район, чтобы заодно присмотреть кое-что для своих нужд.

А потом убедила себя, что стоит все-таки воспользоваться моментом и взять взаймы у подруги эти самые десять тысяч зеленых. Шутки шутками, но желание украсить свою жизнь, возникшее сразу, в один момент, больше Тоню не покидало.

В общем, она сидела в приемной директора и слышала, как его секретарша Ира Леонтьева как ни в чем не бывало клацает клавишами компьютера. Не то чтобы клацали сами клавиши — длинные ногти Ирины цеплялись за выпуклости клавиатуры.

Кажется, она одной из первых съездила в краевой центр и привезла оттуда накладные ногти. На взгляд Тони, чересчур длинные, так что казалось, будто Ира надела себе на пальцы какие-то огромные костяные приспособления, для того чтобы охотиться на самцов. Как ни в чем не бывало!

Тоню смешили собственные мысли. Что же теперь Ире — залечь в доме, пить антидепрессанты и никуда не выходить? Обычное дело: выяснение отношений с мужем. Правда, он никогда раньше за топор не хватался, но Ира, когда спало напряжение, скорее всего решила, что ничего страшного не произошло. Еще небось посмеялась в душе над тем, сколь много ярости оказалось в таком некрупном мужчине, как ее муж Виктор.

В отличие от женщин поселка, до сих пор удивлявшихся тому, что она вышла замуж за Виктора, Тоня знала, почему так Ира так поступила. Как-то случилось им оказаться вместе в райцентре. Пошли женщины во все тот же ресторан Верещагина, взяли по сто граммов коньяку — гулять так гулять! — и Ира Леонтьева слово за слово все Тоне и рассказала.

Вышла она за Виктора вовсе не от того, что, как злые языки судачили, лишь бы выйти. Мол, другой бы никто не взял. Если бы захотела — взяли!

Когда между ней и Виктором в первый раз случилась близость, Ира даже не поверила своим ощущениям. Если прежде в большинстве случаев ей приходилось имитировать оргазм, то здесь от полыхнувшего в мозгу взрыва она сама едва не занялась огнем.

Отдыхала рядом с этим худым жилистым мужиком и недоумевала: откуда в нем такое? Опять потянулась к нему, и опять чувство повторилось. Она не читала медицинскую литературу и судила обо всем только на уровне своих ощущений, но при этом поняла: Виктор ей подходит. Так, как никто другой до него. Ира не знала, чем это объяснить. Мать всегда говорила, что у нее бешенство матки, когда хотела ее унизить, но вот это и она бы не объяснила.

Когда Ира предложила ему пожениться — сама напросилась, чего прежде никогда не делала, — он ответил не сразу. Некоторое время лежал и молчал, словно бабы одна за другой это ему предлагали, а Ира вовсе не первая красавица поселка.

Раздумывал, видите ли!

— А ты мне родишь ребенка? — спросил он, и от неожиданности у Иры даже брови поползли наверх.

Он еще и пытался торговаться!

— Рожу, конечно, — между тем сказала она, хотя в глубине души побаивалась, что после стольких абортов, даже забеременев, вряд ли сможет доносить.

А после свадьбы началось еще более странное. То есть Ира не считала, будто с замужеством что-то в ее жизни должно измениться. Она так же не отказывала себе в удовольствии переспать с двумя-тремя мужчинами, уверенная, что и мужу ее останется с лихвой. Она не выдержала даже медовый месяц, а если точнее, переспала кое с кем уже через три дня после свадьбы.

Каким-то образом Виктор обо всем узнавал. Об этих ее изменах, которым Ира не придавала значения. И не накидывался на нее вопреки ожиданиям жены, считавшей, что она и так многим поступилась, выйдя за него замуж. Все было наоборот. Он лежал рядом и притворялся, что спит.

Буквально переступив через свою гордость, Ира тщетно пыталась уговорить мужа исполнить супружеский долг, но он лежал как истукан.

— Так ведь стоит же! — кричала она в исступлении.

А муж отвечал ей словами из старого анекдота:

— Так не на голове же у тебя стоит!

Правда, Ира заметила, что подвыпивший муж соглашается на интим куда охотнее, чем трезвый, но тут ей приходилось выбирать: отсутствие секса и покой или секс вместе с приступами ревности. Вот тогда он действительно становился неуправляемым. Под действием алкоголя.

Промучившись так пару лет, Ира вернулась к прежнему ритму жизни: открыто стала спать с мужиками, которые не доставляли ей никаких неприятностей — не душили ее после или даже вместо секса, не били, не обзывали последними словами.

В глубине души она понимала, что долго так продолжаться не может и рано или поздно Виктор ее просто убьет. Что вчера чуть не случилось.

Хорошо, что Хромой Костя вмешался, хотя в ответ на предложение Иры он ничего не сказал и не стал уводить ее от ненавистного мужа. А наоборот, увел Виктора к себе домой, и, оставшись в одиночестве — это замужняя-то женщина! — Ира часа два прорыдала, не в силах справиться с обидой и недоумением: неужели она перестала привлекать мужчин?!

Если бы кто-то сказал Ире, что своего мужа она любит, рассмеялась бы ему в лицо. Да она просто злилась, что какой-то недомерок… Что он себе вообразил? Да такую красотку, как его жена, еще попробуй найди!

Но когда она вот так мысленно хаяла своего супруга и уверяла себя, что он ей сто лет не нужен, внутри ее, где-то в области солнечного сплетения, ощущался холодок. Это у нее с детства. Сделает что-нибудь нехорошее и наврет, будто ей не страшно, а если родители станут ее наказывать, она убежит из дома. Храбрилась, но на самом деле убегать не хотелось, и родителей она любила, а вот признаться, что не права, ей всегда было ох как трудно!

За тонкой перегородкой приемной, где сидела Ира и куда с утра пришла Тоня в ожидании, когда освободится директор совхоза, как раз находился кабинетик начальника охраны. Видимо, из соображений, что он должен постоянно быть рядом с охраняемым телом. Хотя на деле директор крайне редко брал с собой его или кого-то из Костиной службы.

Когда Ира работала на компьютере, она не обращала внимания ни на какие звуки, доносившиеся из коридора или из-за тонкой перегородки кабинета. А Тоня поневоле все слышала.

— Я уже говорил, парень, что тебе лучше уехать из Раздольного. Здесь живут люди спокойные, работящие, им не до того, чтобы бегать по ночам с топорами…

— А я, значит, не работящий? По-пчелиному — трутень?

— Нет, насчет трутня ничего не скажу, — соглашался Костя, — ты мужик не ленивый, и руки у тебя растут оттуда, откуда нужно.

— И чего я стану куда-то ехать? Здесь, между прочим, мой дом. Я в него привел эту… свою жену. А теперь я уеду, а она приведет в мой дом какого-нибудь мужика и будет на моей постели…

— Вот видишь, ты при одной мысли о своей Ирке уже заводишься! Рано или поздно опять за топор возьмешься. Пойми ты, дурак, я хочу как лучше. Или тебе свобода надоела?

— Не поеду! — категорически заявил Виктор. — Хочешь — арестовывай меня прямо сейчас!.. А то давай Ирку уговори, чтобы она куда-нибудь уехала.

— И ты так спокойно ее отпустишь?

Некоторое время в кабинетике царило молчание. Потом опять заговорил Костя:

— Не отпустишь… Вот что странно, ведь она на тебя заявление писать отказалась и вообще так смотрела, что если бы я ее не знал… — Он осекся и поправился: — Такие женщины друг на друга похожи, навидался в своей ментовке. Так вот я бы подумал, что она тебя любит.

Костя и в самом деле с удивлением это понял, но никак не мог при этом взять в толк, зачем ей другие мужики?!

— А ты, значит, думаешь, что такого, как я, полюбить нельзя?

В голосе Виктора прозвучала горечь. Наверное, Костя тоже смутился, потому что, когда он заговорил, в его голосе слышалась жесткость:

— Короче, я тебя предупредил. Хотел тебе помочь по-мужски, а ты прямо нарываешься. Топор! Это же надо такое придумать!

— Рыжего жалко, — проговорил Виктор, видимо, уже от двери, — собака за свою верность пострадала. А жена… Пожалуй, вот что я сделаю: выгоню ее, да и все. Что ты себе думаешь, я так в нее влюблен, что и собой не владею? Да меня просто зло берет: привел в дом, женился. Не гуляю, не пью… почти, деньги отдаю — что тебе еще надо?! А то, может, женюсь на другой — мало у нас хороших женщин, что ли?

— Ну попробуй, — согласился Костя. — Вот только топор я у тебя заберу.

— Куда же я без топора? — засопротивлялся Виктор.

— Сейчас он тебе не нужен. Вон на Первое мая до плюс тридцати обещали, стало быть, дрова тебе рубить не придется. А когда все устаканится, получишь его обратно.

Вообще-то Костя никаких законных прав наводить порядок в Раздольном не имел. Здесь и власти-то никакой не было. По всем вопросам ездили в район. Но Костя Бриз добровольно принял на себя обязанности мирового судьи, и теперь по всяким житейским разборкам ходили к нему.

Выше его был только директор совхоза, а так как почти все мужчины работали под его началом, то он и был высшей властью в поселке. Вроде американского шерифа. Костя, значит, был заместителем шерифа.

А у директора вообще-то был дом в районной станице. Там все же обитали двадцать две тысячи жителей, а потому были и поликлиника, и три школы, и прочие нужные заведения, включая ресторан Димы Верещагина.

Но большую часть времени директор проводил в Раздольном. Здесь он выстроил себе дом, видимо, по своему желанию. Небольшой по площади, в двух уровнях, с винтовой лестницей на второй этаж.

Здесь на участок директор, особенно не афишируя, но увлекшись примером Кости, привез откуда-то виноград элитных сортов и никому не сказал, каких именно. И с некоторых пор, точнее, с тех, как виноград с совхозных виноградников сняли, он во всякую свободную минуту подъезжал на машине к дому и торопился к своему винограду.

Пробовали к нему соваться с жалобами во внерабочее время, но директор всех отшил:

— Кто у нас в поселке за безопасность отвечает? Костя Бриз. Вот к нему и обращайтесь.

Жена директора Раздольный не любила. Наверное, потому, что ее муж любил и всегда при случае старался сбежать от домашних дел и забот в свой «загородный» дом. Директор в шутку называл его своей виллой.

Это независимое присутствие главного в Раздольном человека здорово дисциплинировало местных жителей. Директора уважали, и никто не хотел упасть в его глазах из-за какого-нибудь домашнего конфликта. Один Леонтьев сподобился, но по тому, как Костя говорил с Виктором с глазу на глаз, Тоня поняла, что этот случай от директора постараются скрыть.

В этот момент директор пригласил ее к себе, и больше ничего о Викторе Леонтьеве она не узнала.

— Что это за цидулька у тебя? — пошутил директор. — Заявление на отгул?

— Без содержания, — поправила Тоня.

— Это из-за твоей американской подруги?

Хорошо, что поблизости от Раздольного нет никаких секретных объектов. То-то шпионам было бы раздолье! Может, такой объект когда-то был, а потому поселок так и назвали?

— Из-за нее, — сказала Тоня.

— Ну так иди гуляй, будешь мне должна. До чего дешево у нас бумага стоит — пишут и пишут! — пробурчал директор, над бумагами же и склоняясь.

С приездом Надежды в жизнь Тони… можно было бы сказать — вошла жизнь, но получалось коряво, масло масляное, и потому Тоня так объяснила себе: с приездом подруги ее жизнь наполнилась суетой и, как ни крути, интересом.

В самом деле, Тоня застоялась. То есть она постоянно что-то делала, ходила на работу, даже занималась шабашкой, но душа ее все это время находилась в состоянии некоторой оторопелости.

Когда она выходила замуж за Михаила Страхова по любви, то мысленно всю свою будущую жизнь связывала с ним. Михаил виделся ей человеком простым и понятным, без особых запросов, но с достаточным потенциалом энергии, чтобы обеспечить им обоим достойное существование.

Вся ее прошлая жизнь — типичный пример человека, плывущего по течению. Теперь она даже не была уверена, что любила своего мужа.

Он предложил им пожениться, она подумала… недолго, минут пять, и решила согласиться.

— Ты меня любишь? — жарко выдохнул он.

— Люблю! — с тем же жаром откликнулась она.

А что это, если не любовь?

Тоня всегда торопилась домой, потому что дома был любимый человек, и всю жизнь она строила тогда под него. Если ей подворачивалась работа, кроме основной, — она преподавала живопись в художественной школе, — Тоня старалась выполнять ее так, чтобы вечером успевать домой с работы до прихода Михаила и вовремя приготовить для него ужин.

С подругами она никуда не ходила и не ездила, даже если это сам муж ей советовал. Например, когда он уезжал в командировку и Тоня могла бы его отсутствием воспользоваться.

Чем не хорошая жена? Михаил должен был ею гордиться.

Даже о ребенке она заговорила только однажды, и когда Михаил сказал: «Давай еще немного подождем», — она так же легко с его предложением согласилась.

Просто-таки не женщина, а пластилин какой-то!

Дошло до того, что своей жизни у нее не стало, она жила жизнью мужа. То есть не вникала в то, чем он занимается, но всегда интересовалась, как у него дела, и совершенно успокаивалась, получая дежурные ответы: «Все хорошо, родная, спасибо, у меня все в порядке».

Странно, что уже здесь, в Раздольном, у нее мелькнула мысль: а не скучал ли он с ней, такой положительной и предсказуемой?

И чем больше она о себе думала, тем больше удивлялась собственной самонадеянности. Она ведь осчастливила Страхова своей преданностью. Такая милая, послушная, покорная. Тато, а вовсе не Антонина.

И вдруг — такой кошмар! Только что Михаил ходил чуть ли не в святых, и в один момент его разжаловали в пособники дьявола. И это любящая жена! Почему она не сопротивлялась собственным измышлениям? Если она не могла что-то в его действиях объяснить, это вовсе не значило, что он делал что-то непотребное. Разве нельзя было его просто спросить или потребовать объяснения? Да, по отдельным отрывочным сведениям можно было хотя бы в общих чертах представить себе всю картину…

Почему она обвинила мужа в самых страшных грехах, не дав ему возможности оправдаться? Боялась? Ну тогда ей самое место здесь, в поселке Раздольный, а вовсе не в большом городе, где отношения между людьми совсем другие. Ездить на «Ниве», а не на «мерседесе», жить в этом небольшом домишке и, может, в конце концов выйти замуж за районного ресторатора…

Как она снисходительна! Там внизу — простые неинтересные люди, а здесь наверху… Нет, только что она перепутала верх и низ. Тоня решила, что, спустившись вниз от своих «мерседесов» и многоуровневых домов, она осчастливила тех, что внизу и не могут себе позволить настоящей роскоши, иномарок, яхт и такой особенной женщины, как Антонина Титова…

По какому еще признаку можно определить верх и низ общественной лестницы? Только по уровню благосостояния. То есть наличия денег и возможности тратить их в свое удовольствие.

Еще немного, и она заговорит о классах. Это в обществе, которое много лет объявлялось бесклассовым!..

Чем она заслужила право быть наверху? Своей внешностью? Но она вовсе не была выдающейся красавицей. Тем, что родилась в семье аристократов? Ее отец был управляющим небольшой строительной фирмой, а мама всю жизнь работала в отделе, а потом в департаменте культуры и теперь возглавляла краевой центр национальных культур.

Сказать, что Тоня свое благосостояние как-то заслужила, добыла, выбила, выгрызла — было бы смешно. Не про таких ли, как она, говорят: родилась с серебряной ложкой во рту?

Она никогда в жизни не дралась. Даже в детстве. Из-за игрушки там или конфеты. Кто-нибудь скажет: ну и что же? Разве обязательно девочке или девушке драться?

Но она видела, как некоторые девчонки еще в школе бросались друг на друга с лихим кличем, вцеплялись в волосы, царапали ногтями лица. Ей было страшно не только подумать о физическом воздействии на кого-то, но и смотреть на драку между кем бы то ни было. Она старалась отойти куда-нибудь подальше, а если не было возможности, то съежиться, спрятаться и обязательно зажмуриться, чтобы ничего этого не видеть.

Может, поэтому она так испугалась возможного объяснения отношений между ней и мужем. Она стала бояться мужа даже не столько из-за инстинкта самосохранения, сколько потому, что, как ни крути, подозревать близкого человека в убийстве, не делая попытки с ним объясниться, страшно. А вдруг она ошиблась? Да и стал бы Михаил ей что-то объяснять? Скорее всего отделался бы общими фразами.

Но и сбежать от мужа она долго не решалась. И поначалу даже репетировала свою речь перед ним накануне своего поспешного отъезда. Чтобы сесть за стол переговоров и, глядя ему прямо в глаза, сказать: «Я ухожу от тебя, потому что не считаю возможным жить с человеком во лжи и в страхе…»

Фраза отдавала красивостью. И отсутствием конкретики.

Следовало бы сказать: «Я ухожу от тебя, потому что не могу жить с убийцей!»

Но ее язык не повернулся, чтобы произнести такие слова.

Об этих своих мыслях она никому не говорила. Ни тогда, когда уезжала, — матери, хотя и знала, что та ее поймет и не выдаст, ни теперь — Надежде. Почему? Ведь ей бы стало легче, переложи она кому-нибудь на плечи хоть часть своей нелегкой ноши.

Хорошо, что Надя увлеклась своим будущим домом и стала закупать для него миски-тазики, посуду и постель почти тотчас, как она с супругами Грушко договорилась.

Она все время была чем-то занята, иначе бы заметила, что Тоня все еще не в себе, и непременно добилась бы правды: почему подруга стала такой задумчивой и рассеянной?

Время бежало быстро. Через два дня Надя перебралась в свой новый дом — это было 30 апреля, а на первое мая она уже пригласила Тоню к себе на новоселье.

— Приоденься, — сказала Надя. — У меня будут гости.

— Кто? — удивилась Тоня.

В самом деле, еще недели не прошло со дня приезда Нади в Раздольный, а у нее уже собирались гости. Во множественном числе.

Оказалось, Надежда сразу перезнакомилась чуть ли не с половиной поселка и первым делом выяснила, есть ли в нем холостые мужчины и сколько.

Даже Тоня не знала об этом, хотя жила здесь почти уже год. Но Надя выяснила: вполне достаточно, чтобы имелся кое-какой выбор. И в результате уже через день она стала подругу просвещать:

— Между прочим, ты знаешь, что у твоей соседки Маши живет квартирант?

— Какой квартирант? — чуть ли не заикаясь, спросила Тоня; она не думала, что Маша станет от нее такое событие скрывать.

Да и вообще с того времени, как приехала Надя, соседка ни разу у нее не побывала, и Тоне следовало бы задаться вопросом: почему такое произошло? Но ей все было некогда, тогда чему удивляться, что ей и про квартиранта ничего не известно? Казалось, будто вдруг их взаимная симпатия полетела в тартарары.

— Не знаю. Какой-то мужик. Не то геолог, не то спелеолог.

Спелеолог и поселок Раздольный сочетались примерно как блинная в райцентре и кафе-суши в городе.

На самом деле Тоня слышала от местных, что в пяти километрах от Раздольного в горах имелись какие-то необыкновенные пещеры, то ли с особыми сталактитами, то ли сталагмитами — она путалась в этих названиях. Но она также знала и то, что их посещали только дикие туристы, а у спелеологов руки не доходили, что ли. Или ноги.

Случалось, порой эти дикие туристы уговаривали местного жителя дядю Гаврилу показать им местную достопримечательность — карстовые пещеры.

За деньги тот показывал эти самые пещеры, несколько небольших пещер недалеко от входа. Но ходить в глубь не хотел и громогласно заявлял, что если кто-то собирается пойти и заблудиться, то он не хочет потворствовать таким глупым желаниям и снимает с себя всякую ответственность за несанкционированные перемещения в утробе Земли… Именно так и говорил.

Между прочим, однажды к Тоне в калитку тоже стучались дикие туристы и спрашивали, не сдает ли она квартиру. Им хотелось проникнуть в пещеры, пусть даже и с риском для жизни. Такие были отчаянные ребята.

Но Тоня сдавать квартиру не собиралась. Туристов кто-то в конце концов отговорил: мол, в пещерах случаются обвалы. Вот разрешат их посещать официально, с опытными специалистами, тогда и пойдете.

Впрочем, Тоня этому не удивлялась. В крае было очень много неизученного, интересного, но невероятно медленно раскачивались администрации вот таких удаленных поселков, не понимая, какой доход может приносить туризм.