Бойтесь напуганных женщин

Глава седьмая

— Ну, нашла о чем печалиться! — затормошила ее Тоня. — У тебя еще вся жизнь впереди.

— Думаешь, у меня еще есть шанс?

— А ты думаешь иначе?

— Я вообще-то надеюсь… Погоди, я же еще не дорассказала. Дождавшись очередного запоя любимого муженька — кстати, долго ждать не пришлось, — я привела свой план в исполнение.

— Ты решила убежать?

— Не просто убежать, а сделать так, чтобы он тут же не бросился за мной вдогонку и не поймал меня на подъезде к аэропорту…

— А я еще подумала, почему ты говоришь — план?

— Не перебивай… — Надя обняла себя руками за плечи, чтобы скрыть нервный озноб. Похоже, пережитое крепко держало ее в своем плену. — Грэг совсем по-русски запивал виски пивом. И поскольку я спать еще не легла, гонял меня за ним постоянно и заставлял открывать. Аристократ хренов! Я, понятное дело, приготовилась заранее. Все таблетки снотворного истерла в порошок и стала в каждую банку насыпать понемногу… Наверное, в целом все же получилось очень много. У меня ведь было несколько упаковок.

— Несколько упаковок?!

Тоня смотрела на подругу во все глаза. Она сама бы не смогла привести в исполнение подобный план. Чтобы вот так банку за банкой начинять вовсе не безопасным лекарством!

— А что мне еще оставалось делать?! — Надя, наверное, была не в себе, потому что не слышала, как кричит. — Я не знала, сколько нужно, а вдруг бы он проснулся? На всякий случай я оставила записку на столе: прости, так больше не могу, уезжаю домой. Может, думала, полицейские поверят, что он из-за моего отъезда расстроился и выпил. Пустые банки я все же вынесла в мусорник подальше от дома и заменила их другими — благо они валялись во всех углах!.. Да, а в сейфе оставила пару тысяч долларов разными купюрами, чтобы мой отъезд не выглядел бегством совместно с ограблением. Не тронула и перстень на его руке. Дорогой, между прочим…

Она заметила испуганный взгляд Антонины, которым та невольно смотрела на нее, — Надежда так перечисляла деньги, перстень, словно была разбойницей с большой дороги, — и замолчала.

— Ты боишься меня или того, что сюда нагрянет полиция?

— Милиция, — машинально поправила Тоня.

— Но кто станет меня здесь искать?

— Твоя мама, например.

— А она не знает, что я приехала. Сбагрила меня с рук, в Америку, а сама замуж выскочила. Так что у нее сейчас эйфория. Молодой муж, любовь-морковь…

— Что-то в последнее время я только и слышу о женщинах, которые выходят замуж за мужчин моложе себя.

— А я, между прочим, не осуждаю. Что им еще остается? Сидеть и покорно ждать, пока какой-нибудь старикашка, натешившись юным телом и получив пинок под зад, решит стариться вместе с тобой?

— Ну, тебе-то вряд ли грозит такое. Мы еще даже в средний возраст не вступили. Считаемся молодыми.

— Считаемся! А послушать, две старые тетки, которым только и остается, что жить в этой дыре.

— Тебя сюда никто не звал! — оскорбленно заметила Тоня.

Она вовсе не считала себя старой. В двадцать-то восемь лет!

— Ты обиделась, что ли? Можно подумать, я подняла руку на что-то святое.

— Святое не святое, но мне слушать неприятно.

— Да ладно! Мне, между прочим, вполне нравится этот Раздольный, и я думаю, что здесь можно неплохо жить… некоторое время. А потом выгодно продать дом кому-нибудь, тоже истосковавшемуся по жизни на природе, и уехать в большой город.

— Надя! Ты приехала ко мне в гости, так? Где я живу и как — это мое дело. Я ведь не предлагаю тебе последовать моему примеру. У нас страна большая, и в ней полно мест, где ты будешь чувствовать себя вполне комфортно…

— Ого, как все далеко зашло! — Надя передернула плечами и скосила глаз на Тоню. — Такое впечатление, что я задела тебя не только тем, что с пренебрежением отозвалась о твоем прибежище. Вряд ли тебя держат здесь только прекрасные виды природы… Слушай, а может, у тебя здесь какая-нибудь тайная любовь?

— Не говори глупости.

— А что, вокруг такие парни, просто голова кругом идет. Один топором размахивает, как индеец томагавком, другой сам по себе очень даже ничего, с героическим прошлым. Опер! Такая романтическая профессия!

— Ты хочешь со мной поссориться?

— Молчу-молчу! И сдаюсь! — Надя подняла руки вверх.

— Все-таки давай попробуем заснуть, — после некоторого молчания сказала Тоня и решительно отодвинула от себя Джека, который от ее постоянного поглаживания даже осоловел.

Пес тут же соскочил со ступеньки — посмотрел в сторону калитки.

— Давай-давай, охраняй наш сон!

Надя, не тронувшись с места, тоже взглянула на калитку. Может, ей казалось, что вот сейчас она откроется и ворвется наряд ОМОНа? Тряхнув головой, словно избавляясь от дурных мыслей, она проговорила:

— А ко всему прочему я испугала тебя своим рассказом. Ты же у нас человек творческий, живешь на облаке, наша житейская грязь не для тебя… Теперь ты не захочешь со мной дружить.

— Господи, Надька, ты как маленькая девочка: то дразнишь, то подлизываешься, то выдумываешь невесть что. Может, я и не очень верующая, но один из библейских постулатов исповедую: не судите, да не судимы будете… А что тебе еще оставалось делать? Сдохнуть в рабстве?

На самом деле она думала совсем иначе, но Надежде незачем было это знать.

Жизнь в состоянии испуга не просто изменяет человека, она его корежит. Он невольно начинает пересматривать не только прожитую жизнь, но и свои принципы вообще. Надо же, так совпало, что обе подруги как раз одновременно проходили этот период ломки характеров. Причем не в лучшую сторону…

Итак, они разошлись по своим комнатам, хотя Тоня понимала, что ее гостье хотелось бы поговорить еще. Конечно, они поговорят, но не сегодня. Потому что в какой-то момент ей стало ясно: за сегодняшний день и так поступило информации больше чем достаточно. Тоня из-за этого обилия даже реагировала на все неадекватно.

Для начала полученные сведения следовало обдумать, повертеть в голове и так и сяк и постараться соотнести с нынешней жизнью Антонины Титовой, которая в один момент обзавелась трещиной, словно ветровое стекло автомобиля от хорошего камня.

А ведь было все так хорошо, так спокойно. У нее появился свой дом, о котором не знали люди, каковых ей не хотелось бы видеть. Ей никто не докучал. Никто не пытался ограничить ее свободу. Она никому и ничего не была должна.

Недавно у нее появился даже воздыхатель — директор ресторана в районной станице, где она в свои довольно частые приезды то за материалами для рисования и изготовления скульптур, то за продуктами, которых не было в поселковом магазине, обычно затаривалась.

Например, покупала хорошую деликатесную колбасу или какую-нибудь модную тряпочку, когда у нее появлялись случайные деньги — вроде суммы, полученной за оформление детского садика.

И она никогда себе не отказывала в возможности вкусно поесть в ресторане, оборудованном вполне современно.

Костя, однажды напросившийся с ней на поездку в район, тоже не отказался пообедать в ресторане, о котором отозвался:

— А что, все как у больших.

Кстати, директор — звали его Дима Верещагин — сразу ее заприметил. По его знаку к Тоне в первую очередь подлетали официанты и всегда приносили что-нибудь вкусненькое.

Так и говорили:

— Директор советует вам попробовать то-то.

Или:

— Нашему повару сегодня особенно удалось это.

Однажды она зашла в ресторан с директором совхоза, который оказался знакомым Димы и по просьбе последнего молодых людей познакомил.

А потом, вроде между прочим, шеф рассказал Тоне, что Верещагин вдовец и один воспитывает ребенка. И что станичные бабы наперебой пытаются заманить его в свои сети и уверяют, будто просто мечтают воспитывать такого хорошего мальчика, как его сын. А ребенку, конечно, нужна мать, но еще больше Диме нужна жена, и не какая-нибудь, а любимая.

В общем, они познакомились, а потом Дима напросился к ней в гости, где пришел в полный восторг от ее парка деревянных скульптур.

— Представляю, как бы твои животные понравились Кеше! — сказал он и многозначительно помолчал.

Тоня поняла все как надо, и они договорились, что в следующие выходные Верещагины приедут к ней в гости.

Радостный Дима говорил о том, что хотел бы в зале ресторана произвести небольшой дизайнерский ремонт, кое-что поменять в интерьере, и если Тоня захочет, он ей неплохо заплатит. А жить во время работы она могла бы у него в доме.

— Я не могу, — говорила Тоня, — у меня собака, и потом смешно переходить на жительство в чужой дом, когда на машине двадцать километров — не расстояние. Даже по плохой дороге всего двадцать — двадцать пять минут.

Тоня покормила его обедом, приготовленным на скорую руку — дело было днем. Она вовсе не собиралась поражать его своими кулинарными способностями. Чем можно поразить директора ресторана?

Но он стал горячо ее благодарить, будто отведал у нее невиданного блюда, так получилось, что они поцеловались, а потом Тоня дала увлечь себя в комнату. Маленький Кеша попросил оставить его среди скульптур поиграть. Так что в комнате — это была даже и не ее спальня, но в ней стоял удобный диван — между ними кое-что произошло, и Дима оказался прекрасным любовником…

Когда Тоня провожала его с сыном до калитки, у которой стояла машина Верещагина, Дима намекнул, что его дом мог бы стать ее домом, а ее дом… Тут он чуть не запутался. Например, ее студией. Приехала, собаку покормила, поработала, собаку выпустила во двор, уехала домой.

Были мыслишки на его предложение согласиться. И останавливало Тоню только одно: она слишком мало знала Диму. Тем более что однажды в жизни она уже прокололась. На незнании собственного мужа, с которым прожила в этом самом незнании целых пять лет! И так, наверное, дотянула бы до самой смерти, если бы не нашла тайник, о котором прежде не имела понятия… И если бы до этой ее судьбоносной находки в городе не случилось некое происшествие, каковое она могла соотнести с найденным в тайнике.

Тоня даже подумать не могла, что у них в доме имеется тайник. Когда Михаил успел его оборудовать?

Как бы то ни было, конец ее семейной жизни совпал с обнаружением тайника.

Странно, что раньше Тоня всегда выражала недоумение, почему некоторые женщины ничего не знают о делах своих мужей. А получилось как в басне: чем кумушек считать, трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?..

Оказалось, то, что она осуждала в других женщинах, можно было сказать и о ней самой. Это она ничего не знала! Для нее это было громом среди ясного неба.

Наверное, мама сказала бы, что все от того, что Тоня читала слишком много детективов. Потому истолковала свою находку не так, как нужно. Но мама была бы не права, потому что они, Титовы, предпочитали думать о людях хорошо, пока те не заставляли почему-либо переменить это мнение. Иными словами, наивность, похоже, была их фамильной чертой. И мать, и отец всегда говорили: не может такой-то и такой-то человек совершить плохой поступок. Почему? Да не может, вот и все! Потому что порядочный человек. Производит впечатление порядочного человека.

Для Тони ее открытие — ее муж совсем не тот человек, за которого себя выдает, — можно было бы сравнить с открытием человека, долгое время забавлявшегося, как он думал, с безопасным ужиком, а оказалось, что это гремучая змея. И с этой змей он вдруг оказался лицом к лицу, не умея с ядовитыми гадами обращаться и не имея поблизости человека, которого можно было бы считать змееловом.

Кто мог защитить ее от пусть и бывшего офицера ФСБ? Это, пожалуй, единственное, что она знала о своем муже достоверно. Кому бы она могла на него пожаловаться? И кто бы согласился вступить с ним в единоборство ради красивых глаз Антонины?

В свое время Тонин муж из своего ведомства ушел. Почему он сделал все, чтобы больше в нем не служить? Боялся, что коллеги поймают его на чем-то незаконном? Ничего она не знала наверняка. Отрывки знаний, обмолвки, из которых она потом складывала картину, — этим ей предстояло довольствоваться.

А ведь вначале никакие секреты мужа ее не интересовали. Делает свое дело, и ладно. Хороший муж, не гулена и не пьяница… А потом, когда ей понадобилось узнать о нем если не все, то многое, было уже поздно. Она упустила возможность. Если, впрочем, она вообще имелась. По крайней мере в их медовый месяц Михаил был ею так увлечен, что выполнял все, о чем она его просила…

Потом ее муж стал работать в недавно организованном банке с названием «Первомайский» и считался довольно успешным банкиром. У него имелось десять процентов акций этого банка. А Тоня не знала, десять процентов — это много или мало и сколько это в переводе на рубли?

Кем же Михаил был на самом деле?

Даже тогда, задавая себе этот вопрос, Тоня и думать не думала о нем как о преступнике, шпионе или, еще хуже, безжалостном убийце.

У нее почти ничего не получилось из попыток узнать о муже побольше. Ее робкие вопросы он вышучивал или смотрел недоуменно: мол, что тебе неймется?

А она и не заметила, как о любви между ними не стало и речи. Рядом с ней, оказывается, все годы семейной жизни находился чужой человек. Опасный человек.

Можно было бы с ним разойтись. Но Тоня была уверена, что просто так Михаил ей развода не даст, а станет допытываться, в чем дело, тянуть из нее жилы, а ей вовсе не хотелось признаваться, что она-таки открывала его сейф.

Ну не странно ли такое совпадение: в делах ее подруги важную роль играл сейф, и у Тони в жизни все пошло наперекосяк именно из-за сейфа!

Ну, Надя открыла его понятно зачем, а Тоня? Что она хотела найти в сейфе, о котором прежде даже не подозревала? Деньги? Нет, сейф она открывала не как сейф, а именно как тайник. Там была спрятана ТАЙНА!

Она сама виновата. Вскрывать чужие тайники — все равно что читать чужие письма. Не твое — не тронь! Разве сейчас она жила бы в Раздольном? В этом убогом домике… Но тут же она сама и взбунтовалась против такого определения своего теперешнего жилища. Это ее дом! Здесь она счастлива… Счастлива ли? По крайней мере свободна!

Да, она бежала сюда, на край света. Спряталась в горах, в небольшом поселке, названия которого прежде даже не слышала. Какое-то время она чувствовала себя в безопасности… В безопасности от чего? Ей кто-то угрожал?

Все началось с того, что Тоня открыла тайник, уговаривая себя, будто она просто посмотрит, что в нем, и ничего не станет трогать. Посмотрела, и этого ее одного взгляда оказалось достаточно, чтобы она уже не смогла вернуться в свою былую оболочку покорной наивной жены, которая не понимает самых очевидных вещей. Тато! Глупенькая простоватая домохозяйка!

Михаил в тот день моментально ее вычислил. То есть он едва вошел в дом, едва взглянул в ее лицо, которое она усиленно старалась поддерживать привычно безмятежным, как тут же спросил:

— Что случилось?

— Ничего, — сказала она.

— Как же ничего? — стал раздражаться он. — Я же вижу.

— Ничего, — продолжала настаивать она. Да и что ей оставалось делать?

Как ни странно, он долго ее не мучил вопросами, а просто кивнул своим мыслям. Мол, ну-ну, посмотрим.

А Тоню стали мучить кошмары. Она считала, что муж не поверил ее неуклюжим объяснениям и все остальное время, что они еще жили вместе, исподтишка наблюдал за ней.

Разве не мог бы он с самого начала все ей объяснить? Считал ее дурочкой, неспособной понять самого элементарного? Но тогда ей не пришлось бы додумывать подробности, от которых волосы становились дыбом.

Короче, совершенно случайно — за пианино упала крышка от флакона с духами — Тоня обнаружила этот самый тайник. Пианино было тяжелое, старинное — сейчас, вспомнив, она пожалела, что не имела возможности взять его с собой. Все-таки прежде Тоня могла нет-нет да и сесть за инструмент, побренчать. Попеть для себя. Музицирование здорово поднимало ее настроение.

А тогда, пытаясь достать крышку флакона, она понимала, что отодвинуть пианино никак не сможет.

Не долго думая Тоня взяла швабру и стала выталкивать ею крышку из-под пианино, задела палкой тяжелую картину в раме, та свалилась — кстати, поцарапала пианино, — и тут Антонина увидела этот странный прямоугольник на обоях.

Некоторое время смотрела на него, пытаясь понять, что это может быть.

Потом взяла из кухни табуретку и попробовала ножом отклеить кусочек обоев. Нож стукнулся о металл.

Оказалось, это был даже не сейф, а так, вмурованный в стену металлический ящичек, запертый на ключ.

Кстати Тоня вспомнила, что незадолго до этого видела в серванте странный ключ. Он лежал в коробке, в которой Михаил держал свои документы и ключи от машины.

Она тогда спросила:

— Миша, а что это за ключ? У нас вроде открывать им нечего.

— Это от ящика стола у меня на работе, — ответил он недовольно, всем своим видом давая понять, что она не должна была рыться в его вещах.

Интуиция Тоне говорила: не тронь ключа, тайник и тайник, мало ли, мужчины любят играть в тайны. Но проснувшееся любопытство толкало ее в спину: возьми тот ключ, а вдруг подойдет? Ты только посмотришь, и все. Положишь на место. Картину повесишь, хоть она и тяжелая как зараза. А теперь упала и даже, кажется, рама перекосилась от удара…

Ключ подошел, хотя Тоня очень хотела, чтобы не подошел. Хуже нет вот так разрываться между желанием открыть и боязнью открывать. Как будто ты — жена Синей Бороды.

Открыла, посмотрела, что в тайнике лежит, и вспомнила изречение: как бы ты ни поступил, будешь жалеть. Так и случилось.

Сначала она заметалась. Даже сделала попытку принести молоток, чтобы с помощью его подправить раму. И попытаться вернуть все на место, стереть следы преступления. Пусть остается как есть!.. Не смогла. Такие вещи нужно, видимо, уметь делать. Да и почему она должна прятаться от собственного мужа?! Тоня, помнится, даже разозлилась. Такой показалась себе бесстрашной, чуть ли не крутой.

«Но он же от тебя прятался», — резонно возразил внутренний голос.

Тоня поняла, что даже если бы ей удалось замести следы, он бы догадался. У Михаила было прямо-таки собачье чутье. Муж видел ее насквозь.

Она видела какой-то старый шпионский фильм, в котором американский агент по кличке Трианон убил свою любовницу, потому что та кое-что видела… Неужели и Михаил не посмотрит на то, что Тоня — его жена?

Ее муж всегда был скуповат на ласки и чувства, и Тоня со временем к этому привыкла. Считала, что это работа накладывает такой отпечаток на его характер. А теперь она вдруг подумала, что это от того, что он ее не любит. Просто использует в своих целях. Как? А так: она помогает создать для других образ Михаила Страхова — примерного семьянина, законопослушного гражданина общества. Никто не подозревает, что у него двойное дно, потому что кажется, что Страхов — весь на виду. Никому и в голову не придет, что он способен убить человека. Кроме тех, конечно, кто знаком с его досье… Но если кто-то станет у него на дороге, пусть даже это будет его законная жена…

«Стоп-стоп!» — прямо завопил внутренний голос.

Теперь, как выяснилось, она допускала даже то, что у Михаила не дрогнет рука, если понадобится отправить свою подругу жизни на тот свет.

Он порой посмеивался, какое причудливое воображение у людей искусства. «Богема, — насмешливо провозглашал Михаил, — это нечто!» Служенье муз не терпит пустоты — вот как переиначивал известный афоризм. Иными словами, если личность богемная чего-то не знает, она непременно додумает, сочинит, приукрасит — словом, восполнит отсутствие информации произведением собственного воображения.

Но при чем здесь его предполагаемая жестокость в отношении ее, Тони? Почему она раз за разом все больше взвинчивала себя, рисовала сцены объяснения между ней и Михаилом. Как он заламывает ее руки за спиной, связывая их или, еще круче, застегивая наручники на запястьях. И почему-то скотч, которым Михаил залепляет ей рот. И бьет ее по лицу, так что голова Тони мотается из стороны в сторону. Это он-то, не то что ни разу не поднявший на нее руку, но и не повысивший голос.

«Это ничего не значит, — лихорадочно твердила она себе, — в тихом омуте черти водятся! Он изображает заботливого, любящего мужа, а в тайнике у него вон что!»

В конце концов картину она вешать не стала, оставила все как есть, а когда муж пришел домой — с работы или с задания? — сказала нарочито спокойным голосом:

— Миша, представляешь, я уронила картину…

— Какую? — спросил он, отправляя в рот кусочек отбивной и красиво пережевывая его.

Тоня еле дождалась мужа с работы и момента, когда он сядет за стол, чтобы наскоро проинформировать его об этом и последить — как он отреагирует?

— Ту, в тяжелой раме, пейзаж с рекой и камышами.

— Как так — уронила? — спросил он, опять не выказывая никаких эмоций.

— За пианино упала пробка от пузырька, и я выталкивала ее шваброй.

— Хочешь сказать, что мне надо повесить ее на место?

— Конечно. Она же совершенно неподъемная.

— Хорошо, доем твой вкуснейший ужин и все сделаю.

Она ждала, что муж скажет: «И ты увидела тайник?»

А он спросил:

— Ну как там твои молодые дарования?

— Сегодня у меня не было занятий. Среда. По средам у меня творческий день, ты забыл?

— Ах да…

— Между прочим, оказалось, что за картиной тайник, — весело заметила она.

А с виду умная. Хотела проследить за его реакцией, а вместо этого сама все выболтала.

Но в последний момент она решила: пусть муж видит, что своей находке Тоня не придала никакого значения.

— Слушай, неужели это осталось от бывших хозяев?

Тоня просто-таки собрала свою волю в кулак, чтобы голос не дрогнул и глаза не выдали ее волнения.

— Как это от хозяев? Разве ты забыла, что мы переклеивали обои?

— Но тогда откуда он взялся?

— Ты его открывала? — спросил он, как и прежде, без выражения. Вопросом на вопрос.

Как бы она его открыла, не имея ключа? Уж это она сумеет скрыть, ну то, что ключ подошел. Это он берет ее на пушку. В ловушку загоняет. Как же, признается она!

Потому и сказала удивленно — получилось вполне естественно:

— И как бы я его открыла, если у меня ключей нет?

Нарочно сказала — ключей, а не ключа. И с тайной усмешкой наблюдала, как он демонстративно вынул из борсетки ключи от машины, права, чтобы положить их на привычное место в шкафу. Хотел убедиться, что ключ лежит на месте? А Тоня его тогда же на место и положила. Даже сдуру протерла салфеткой, чтобы не оставлять на нем свои отпечатки пальцев. Как будто Михаил стал бы делать экспертизу!

Кстати, если это тайник, почему ключ валялся на самом видном месте?

Ах да, разведчики же говорят: хочешь спрятаться — стань под фонарем!

А что, если Михаил по-прежнему разведчик, а вовсе не начальник отдела в банке, как он ей всегда говорил?

Вот куда Тоня ему обычно звонила?

На работу — никогда. Она звонила ему только на сотовый, потому что Михаил говорил, что на работу ему звонить нельзя: служебный телефон всегда занят, к тому же он, как начальник отдела, запрещает своим подчиненным звонить по личным делам со служебного телефона.

Что Тоня имеет в виду под словом «разведчик»? Думает, что он так и работает в ФСБ? Но разве он не мог бы в таком случае рассказать об этом ей? Хотя бы в общих чертах. Вместо того чтобы время от времени сообщать ей, что он — юный пенсионер конторы глубокого бурения.

А что, если он совсем другой разведчик? То есть тот, кого называют шпионом?

Нет, это, конечно, сплошная дурь. Какое отношение он имеет к убийству Элины, их общей знакомой? Женщины богатой и эксцентричной.

Как-то Михаил обмолвился, что Элина опасно играет в казино и что у нее долгов больше, чем у государства перед народом.

А потом Элину убили. Квартиру ограбили. Но даже ограбленная, четырехкомнатная, в центре города, в элитном доме, она стоила сотни тысяч долларов.

В тайнике Тоня нашла два пистолета разной формы. Может, какой-то назывался револьвером, однако какая между ними разница, Тоня не знала. А еще там было два паспорта: один на имя Михаила Страхова, заграничный, а другой — с его фотографией, но на фамилию Бойко Ивана Митрофановича. И бумаги, которые она поначалу не стала просматривать, будучи уверенной, что ничего в них не поймет.

Потом все же решила наскоро их пролистать и все поняла. То есть чего там не понять, если это самая обычная дарственная на имя Михаила Страхова от Казакевич Элины на ее четырехкомнатную квартиру!

У нее задрожали руки, и Тоня чуть не свалилась с табурета, на котором стояла, потому что тайник был высоковат для ее роста — метр шестьдесят пять.

— Этот тайник оборудовал я, — сказал ей Михаил.

Во время всего разговора она чувствовала себя партизаном в кабинете следователя, которому никак нельзя было выдать некие тайные сведения, даже несмотря на пытки.

А Михаил ее пытал своим внимательным взглядом. И даже покачивал головой. Как китайский болванчик, мысленно разозлилась Тоня. Качает и качает!

— Но ты мне ничего о нем не говорил, — даже будто возмутилась она.

— А зачем? Там лежат вещи, которые к нашей семье не имеют отношения. Могут у меня быть служебные тайны?

— Могут, — согласилась Тоня.

— И ты непременно хотела бы о них знать?

— Нет, зачем мне это? — жалобно проблеяла она.