Брачный сезон

Глава 12

Я взыграл душой, ведь как раз Тараторка мне и была нужна. Я ухватил ее за локоть, чтобы она не вздумала вдруг ускользнуть, это у нее всегда так ловко получалось.

– Таратора, – сказал я, – мне надо провести с тобой длинный доверительный разговор.

– Не про Голливуд?

– Нет, не про Голливуд.

– Слава Богу. А то про Голливуд я, по-моему, сегодня больше не могла бы произнести ни слова. Я бы ни за что не поверила, – тут же продолжила она эту тему, беря разговор в свои руки, – что кто-нибудь, кроме Луэллы Парсонс и Гедды Хоппер, так разбирается в киномире, как миссис Клара Велбелавед. Она знает эту тему гораздо лучше, чем я, а я уже без малого два года вращаюсь в киношных кругах. Ей точно известно, кто сколько раз разводился и почему, и какие сборы дала каждая картина за последние двадцать лет, и сколько всего братьев в компании «Уорнер бразерс». Она даже знает, сколько раз женился Арти Шоу, хотя этого, держу пари, они сам не мог бы сказать. Меня она спросила, была ли я тоже замужем за Арти Шоу, я ответила «нет», но она решила, что я шучу или что я выходила за него, сама того не сознавая. Я попыталась ей втолковать, что можно работать в Голливуде и не выходя замуж за Арти Шоу, это дело добровольное, но, по-моему, убедить ее мне не удалось. Потрясающая старуха, только немного утомительная на третьем часу общения. Ты вроде сказал, что хочешь поговорить со мной о чем-то?

– Да.

– Ну, так что же не говоришь?

– Потому что ты не даешь слово вставить.

– Я тебя заговорила? Прости, пожалуйста. Что у вас на уме, мой король?

– Гасси.

– Финк-Ноттл?

– Он самый. Финк-Ноттл.

– Достойнейший из людей.

– Бестолковейший из людей. Послушай, Таратора, я только что разговаривал с Китекэтом…

– И он сказал, что в ближайшее время уговорит Гертруду Винкворт бежать с ним и обвенчаться?

– Да.

Она злорадно усмехнулась, как одна из тех женщин в Ветхом Завете, которые занимались тем, что вбивали людям колы в головы.

– Я жду, когда это наконец случится, – произнесла она. – Хочу посмотреть, какое лицо сделается у Эсмонда, когда он узнает, что его Гертруда сбежала с другим. То-то смеху будет. Ха-ха, – добавила она в заключение.

Это «ха-ха», похожее на замирающий кряк утки, погибшей от несчастной любви, сказало мне все, что я хотел от нее узнать. Я убедился, что Китекэт поставил точный диагноз и правильно объяснил, почему его сестрица взялась обрабатывать Гасси. Мне ничего другого не оставалось, как немедленно посвятить ее в тайну. Я похлопал ее по плечу и выложил своевременное словцо.

– Таратора, – говорю, – ну и тупица же ты. У тебя насчет этого Хаддока совершенно неверная информация. Он совсем не влюблен в Гертруду Винкворт. Да пусть бы она подавилась рыбьей костью, он все равно не взглянет в ее сторону, разве только чтоб выразить родственное участие. Путеводная звезда его жизни – ты.

– Что-о?

– Я знаю это с его собственных слов. Он был тогда немного в подпитии, но так даже еще убедительнее, потому что, ты же знаешь, in vino… это самое, забыл, как там.

Взор ее посветлел. Она сглотнула.

– Он так и сказал, что я – путеводная звезда его жизни?

– И еще вставил «по-прежнему» перед «путеводная». «Имейте в виду, – произнес он, подливая себе портвейну, которым был уже полон по уши, – хоть она и дала мне от ворот поворот, а все же она по-прежнему путеводная звезда моей жизни».

– Берти, если это розыгрыш…

– Да нет же!

– Надеюсь, что нет, иначе я нашлю на тебя проклятье Перебрайтов, а это такое страшное проклятье, что тебе не поздоровится. Расскажи мне остальное.

И я рассказал ей остальное. Я все ей рассказал. Выслушав мой рассказ, Тараторка расхохоталась, как гиена, и в то же время – барышень ведь никогда не поймешь – уронила две или три жемчужные слезинки.

– Надо же ему было выдумать эдакую чепуху, вот дурашливый барашек! – еле выговорила она, намекая на блестящую мысль, которую Эсмонд Хаддок подхватил в бейсингстокском кинозале. – Дурашливый такой барашек.

Едва ли я сам воспользовался бы для Эсмонда Хаддока таким определением, как «дурашливый барашек», но я не стал с ней спорить, потому что это не мое дело. Хочет здоровенного парня, имеющего грудь сорока шести дюймов в обхвате и мускулы как стальные змеи, считать барашком – пусть считает на здоровье. Моя задача – начав доброе дело, довести его до конца.

– В данной ситуации, – говорю я, – ты, может быть, рада будешь совету бывалого светского человека? Китекэту, похоже, удалось добиться отличных результатов на Гертрудином фронте исключительно с помощью сердечных излияний в письменной форме, и я тебе рекомендую сделать то же самое. Напиши Эсмонду Хаддоку любезное письмишко, что, мол, так и так, ты тоскуешь по нем дни и ночи напролет, и он перекроет мировой рекорд в спринте, примчавшись в дом священника, чтобы заключить тебя в объятия. Он только и ждет, чтобы ему дали зеленый свет.

– Нет, – вздохнула она.

– Но почему же?

– Потому что мы опять окажемся перед той же проблемой.

Я, естественно, понял, о чем она.

– Я знаю, что тебя беспокоит, – говорю. – Ты имеешь в виду его гражданское неповиновение теткам. Так вот, позволь тебя заверить, что и эту небольшую закавыку скоро удастся преодолеть. Слушай. Эсмонд Хаддок будет петь на концерте охотничью песню, слова его тети Шарлотты, музыка тети Мертл. Ты с этим спорить не станешь?

– Пока все верно.

– Ну, так представь себе, что эта охотничья песня будет иметь бешеный успех.

И я в нескольких точных выражениях передал ей не лишенную правдоподобия теорию Дживса.

– Поняла? – сказал я в заключение. – Одобрительные вопли толпы часто действуют как мощное возбуждающее средство на личностей с комплексом неполноценности. Их только расшевели – например, свистом в два пальца и криками «бис!», – когда они исполняют охотничьи песни, и они просто преображаются. Дух окреп. Хвост морковкой. И на угнетателей, перед которыми они привыкли пресмыкаться, они смотрят как на пыль под колесами собственной боевой колесницы. Если Эсмонд Хаддок сорвет такую овацию, на которую я рассчитываю, то оглянуться не успеем, как его тети, чуть только он взглянет на них искоса, будут со всех ног карабкаться на деревья и подымать за собой мосты.

Красноречие мое возымело действие. Таратора заметно встрепенулась и пробормотала что-то насчет уст младенцев, тут же объяснив, что это она не сама выдумала, а слышала от дяди Сиднея. Я же в ответ объяснил ей, что не лишенная правдоподобия теория, которую я ей только что изложил, тоже не моя, а принадлежит Дживсу. Так мы оба воздали должное по заслугам.

– По-моему, Берти, Дживс прав.

– Еще бы не прав! Дживс всегда прав. Не первый случай. Ты знаешь Бинго Литтла?

– Мы с ним здороваемся, но не больше того. Кажется, он женился на какой-то писательнице?

– На Рози М. Бэнкс, авторше романов «Мервин Кин, клубный завсегдатай» и «Всего лишь фабричная девчонка». И союз их был благословен свыше, в свой срок к их рядам примкнул здоровенький младенец. Вот об этом младенце и пойдет дальше речь. С тех пор как ты последний раз видела Бинго, миссис Бинго, употребив свой немалый вес в издательских кругах, раздобыла для него место редактора журнала «Клопунчики», предназначенного для дома и семьи. Работа очень хорошая во многих отношениях, один только недостаток – платили там меньше, чем хотелось бы. Владелец журнала, некто П. П. Перкисс, оказался редкий сквалыга, у таких в кошельке моль свивает гнезда и выводит потомство. И Бинго постоянно старался выцыганить у этого скупердяя прибавку к жалованью. Все пока ясно?

– Пока – да.

– Каждую неделю он протискивался бочком в кабинет к П. П. Перкиссу и что-то такое мямлил – вроде: «Мистер Перкисс, я тут подумал, может быть…» или «Мистер Перкисс, как вы думаете, нельзя ли мне…». Дальше этого дело не шло. А тот смотрел на него рыбьими глазами и заводил речь о нехватке средств и возрастающей цене на оберточную бумагу. Так что Бинго бормотал в ответ: «Да, мистер Перкисс, я понимаю… Конечно, конечно», – и убирался восвояси. Конец первого акта.

– Но продолжение следует?

– Продолжение, безусловно, следует. Случилось так, что здоровенький младенец Бинго, участвуя в конкурсе на самого здоровенького младенца в Южном Кенсингтоне, при изрядной конкуренции завоевал первый приз, отличную круглосуточную соску. В ходе состязаний его еще поцеловала жена премьер-министра, и все присутствовавшие с ним заигрывали и сюсюкали. И вот на следующее же утро Бинго, со странным блеском в очах, ввалился, не постучавшись, в кабинет П. П. Перкисса, грохнул кулаком по столу и заявил, что впредь желает видеть в своем еженедельном конверте с жалованьем дополнительных десять фунтов и для всеобщего удобства этот новый порядок вводится со следующей же субботы. А когда П. П. Перкисс попробовал было завести прежнюю песню про трудное финансовое положение, Бинго грохнул кулаком по столу еще раз и сказал, что пришел не для того, чтобы спорить. «Да или нет, Перкисс?» – задал он вопрос, и П. П. Перкисс скис, точно мокрый носок, и ответил: «Да, да, конечно, разумеется, мистер Литтл», – и еще добавил, что как раз собирался сам предложить нечто в подобном роде. Так что вот видишь.

На Таратору это, бесспорно, произвело впечатление. Она задумчиво пробормотала: «Вот черт, а?», подпрыгнула на одной ножке и вообще изобразила живую картину «Душа пробуждается к жизни». А я продолжал:

– Поэтому было решено, что мы напряжем каждый нерв и добьемся, чтобы «Охотничья песня» Эсмонда Хаддока стала главной сенсацией вечера. Дживс будет расхаживать по деревне, одаряя направо и налево всех желающих пивом, с целью сколотить так называемую клаку и обеспечить оглушительные овации. Ты тут тоже можешь помочь.

– Конечно! Ко мне в деревне знаешь как относятся. Они у меня будут делать все, что я захочу. Побегу, надо приняться за дело немедленно. Прямо не терпится. Ты не против, если я тебя оставлю?

– Конечно, конечно. Вернее, еще как против. Сначала нам надо уладить это дело с Гасси.

– Какое еще дело с Гасси?

Я пожал плечами.

– Сама прекрасно знаешь, какое дело с Гасси. По определенным причинам, в которые не будем вдаваться, ты сделала из Огастуса Финк-Ноттла временную игрушку на час, и этому должен быть немедленно положен конец. Думаю, нет нужды объяснять тебе еще раз, что произойдет, если ты будешь продолжать в том же духе, как теперь. Во время нашего последнего разговора в моей лондонской квартире я изложил тебе все с ясностью, доступной для самого зачаточного ума. Ты знаешь, что, если не пресечь зло, если в любовную колесницу Финк-Ноттл – Бассет насовать столько палок, что она остановится, Бертраму Вустеру грозит участь пострашнее смерти, а именно: женитьба. Теперь, когда я тебе напомнил об этой жуткой опасности, доброе сердце, я уверен, не позволит тебе и далее поощрять вышеупомянутого Финк-Ноттла, как ты поощряешь его в настоящее время, о чем свидетельствуют все пять теток. Представь себе, как бедный старина Вустер наглаживает жениховские брюки и пакует чемоданы для отъезда на медовый месяц в обществе грозной Бассет, и ты ужаснешься, прислушаешься к велению сердца и окатишь Гасси холодной водой.

Таратору это, кажется, убедило.

– Ты хочешь, чтобы я возвратила Гасси в свободную циркуляцию?

– Именно.

– Расколдовала бы? Выпустила бы из своих когтей?

– Совершенно верно.

– Нет проблем. Будет сделано незамедлительно.

И на этих взаимовыгодных условиях мы расстались. у меня с плеч свалился колоссальный груз забот.

Не знаю, как ваш жизненный опыт, но мне мой подсказывает, что свалившийся с плеч груз забот – это еще далеко не все, так как не успеешь оглянуться, а уже на освободившееся место навалился новый, иной раз много тяжелее. В игре с такими правилами надеяться на выигрыш не приходится.

Едва я, успокоенный и беззаботный, пришел к себе в комнату, как влетает Китекэт, и вид у него такой, что мою веселость сразу смыло, как мокрым полотенцем по глазам. Взгляд Китекэта был мрачным и постановка корпуса – понурой, никак не скажешь, что это человек, который только что играл в джин-рамми с горничными.

– Берти, – произнес он, – держись за что-нибудь. Ситуация очень сильно осложнилась.

У меня под ногами пол заходил волнами, как море на заднике. Мыши, после того любовного письма и последующего объяснения с Тараторой взявшие себе тайм-аут, снова пробудились и приступили к активным атлетическим тренировкам.

– О, моя праведная тетя! – простонал я, а Китекэт прибавил, что вот именно так оно и есть: причина несчастия – в моей праведной тете.

– Случилось следующее, – рассказал он. – Сейчас, когда я был в людской, вдруг является Силверсмит. И знаешь, что ему сию минуту объявили хозяйки? Что сюда приезжает твоя тетя Агата. Когда именно, не известно, но со дня на день. Леди Дафна Винкворт получила от нее письмо, в котором сообщается о ее намерении в ближайшем будущем любезно почтить своим визитом здешний курятник. Что ты на это скажешь?