Брак с другими видами

Брак с другими видами

Однажды я заметила: мы с мужем стали на одно лицо.

Никто не говорил мне об этом. Я поняла это вдруг, сама, когда разбирала фотографии, скопившиеся в стареньком ноутбуке, и невольно сравнила наши холостяцкие фото, снятые пять лет назад, с кадрами последних дней. Где и в чем наше сходство усилилось — сказать не могла, но чем дольше разглядывала эти фото, тем яснее осознавала малоприятный факт: я стала до жути похожа на мужа, а он — на меня.

— Хм-м… То есть вы оба? Взаимно?.. Ну, не знаю. Мне так никогда не казалось! — отзывается на это по телефону мой братец Сэ′нта. Обычно я звоню ему, когда не понимаю чего-нибудь в компьютере, и он всегда болтает со мной мирно и жизнерадостно, как морской звереныш, резвящийся в бурном прибое.

— А что такого? Живете вместе, вот и перенимаете друг у друга всякие ужимки да гримасы! Обычное дело.

— Тогда вы с Ханáко должны быть вообще как близнецы! — отвечаю я, дважды кликая на папку с документами, как велит мне Сэнта.

Мой братец и его девушка, Ханако-тян, неразлучны со школьных лет — вдвое дольше, чем я со своим мужем, за которого выскочила уже через полгода после знакомства.

— Но сожительство и брак — все-таки не одно и то же, верно?

— А в чем, по-твоему, разница?

— Ну, не знаю… Может, в степени поглощения?

И он посоветовал мне перетащить все фото в папку с иконкой фотокамеры.

— Это я уже пробовала, — вздохнула я. — А оно сразу — бом-м-м! — и отпрыгивает обратно…

Разумеется, после нескольких «бомканий» я все-таки сохранила бэкапы. И рассказала ему, что собираюсь выставить на сетевой аукцион наш холодильник. Он дал мне пару советов, как действовать, и мы отключились.

Значит, ему никогда так не казалось? От этих слов братца я вроде бы успокоилась и выкинула мысли о фото из головы.

По просьбе мужа я сходила на почту отправить бандероль. И уже возвращаясь, заметила Китáэ-сан, сидевшую на лавочке в собачьем вольере. Я постучала в стекло, она, обернувшись, поманила меня рукой, и я решила уделить ей немного внимания.

Наша многоэтажка оборудована вольером для выгула собак. На широком козырьке над входом в подъезд настелена деревянная палуба и разбит крошечный садик. Попасть туда можно через пожарный выход из общего коридора на втором этаже.

Толкнув тяжелую дверь, я выхожу в вольер.

— Сан-тян? Сюда-сюда! — подзывает меня Китаэ-сан и хлопает по свободному месту на лавочке. — Давай-ка, составь мне компанию! Все равно ведь ничем не занята…

Придвинув к себе небольшую коляску собственного дизайна, она достает из заднего кармашка банку с кофе, угощает меня. В коляске же, как всегда, на специально шитой подушечке возлежит, свернувшись калачиком, ее любимый кот Сансё, пристегнутый к раме поводком. Китаэ-сан любит повторять, что, раз уж она платит такую же ренту, что и жильцы-собачники, было бы верхом несправедливости не устраивать любимому котику ежедневных солнечных ванн. Хотя нас с нею разделяет почти тридцать лет, выглядит она всегда очень бодро. Спина гордо выпрямлена, кожа свежа и упруга. Если бы не седины — не дашь и пятидесяти. А уж белые джинсы сидят на ней так ладно, что мне остается только завидовать.

Познакомились мы в приемном покое ветклиники, куда я ношу на осмотр свою кошку, — после того, как подробно обсудили недержание мочи у ее ненаглядного Сансё. Наша многоэтажка — огромное здание, каких во всем городе больше не встретишь, — состоит из двух крыльев: западного и восточного. Поток жильцов в ней всегда очень мощный, связи между людьми если и возникают, то совсем размытые. И во всем этом «человейнике» я могла бы назвать своей знакомой разве только Китаэ-сан. Поначалу я немного сторонилась этой дамы из-за ее жутковатой привычки выгуливать кошку насильно. Но она продолжала махать мне рукой при встрече, а меня все интриговал ее Сансё, возлежавший на подушке недвижно, как статуэтка святого Дзидзо[1], и вскоре, завидев друг друга, мы уже останавливались поболтать.

Присев рядом, я откупориваю кофе.

— Чудесная погода! — говорю я, хотя жара стоит такая, что после короткой прогулки майка липнет к телу, точно вторая кожа.

— Как же я ненавижу это жалкое и жаркое японское лето!! — театрально поджимает губы Китаэ-сан, окидывая взглядом залитую солнцем палубу. До того как поселиться здесь, они с мужем жили в Сан-Франциско. Купили там квартиру, когда были молоды, но с годами стоимость тамошнего жилья подскочила до таких небес, что одни лишь налоги на недвижимость вынудили их избавиться от такого жилья и вернуться обратно в Японию.

— Ты только представь, Сан-тян, — пять миллионов иен в год![2] Пять миллионов! За свое же собственное жилище?? Ничего себе шуточки!

С супругом Китаэ-сан я встречалась только однажды, — широко улыбаясь, тот внимал супруге так же безмолвно, как святой Дзидзо или кот Сансё.

Она спрашивает меня, что новенького.

— Я стала точной копией своего мужа, — отвечаю я. И рассказываю о тех давно позабытых фотографиях. Даже не надеясь, что такие мелочи вообще заинтересуют ее. Но Китаэ-сан вдруг перестает обмахиваться ладошкой вместо веера и с явной тревогой таращится на меня.

— Да ты что?! — восклицает она. — И давно вы женаты?

— Скоро четыре года.

— Послушай, Сан-тян. Я, конечно, знаю тебя недолго и могу ошибаться. Но давай-ка ты с этим поосторожней! Как бы тебя с твоей податливостью совсем туда не за…

Окончания фразы я не улавливаю: щенок корги, носящийся по палубе вокруг нас, вдруг громко тявкает на какую-то бабочку. Я надеюсь, что Китаэ-сан повторит сказанное, но она слишком занята, придерживая себе челку одной рукой и судорожно обмахиваясь другой.

— Как-нибудь покажешь мне эти фото?

— А?.. Да, конечно.

Словно потеряв интерес к этой теме, она разворачивает коляску и чешет Сансё под горлом. Пожалуй, мне пора, думаю я и уже собираюсь встать, но Китаэ-сан вдруг достает из того же кармашка пакетик с бисквитным печеньем.

— Знавала я одну женатую парочку… — продолжает она. Спохватившись, я устраиваюсь на лавочке поудобнее. И, угощаясь ее бисквитами, погружаюсь в историю.

Жили-были муж и жена. То есть, конечно, Китаэ-сан прекрасно знала обоих и в лицо, и по имени, все они давно дружили семьями. Но, переехав в Сан-Франциско, она потеряла их из виду почти на десять лет, пока не встретила снова.

Супруги же за эти десять лет успели перебраться в Англию. Оказавшись проездом в Лондоне, Китаэ-сан назначила им встречу в ресторане.

— Сколько лет, сколько зим! — услышала она, едва войдя в ресторан. Обернулась на парочку, поднявшуюся из-за столика ей навстречу, — и не поверила своим глазам.

— Они стали вообще на одно лицо! — отчеканивает моя собеседница и, погружаясь в воспоминания, закрывает глаза.

— Может, у них изначально было какое-то сходство? — уточняю я.

— Не было! В том-то и дело. Раньше — вообще ничего похожего… Сперва я даже решила, что оба сделали себе пластику, представляешь?

За ужином Китаэ-сан то и дело украдкой вглядывалась в собеседников, сравнивая их лица между собой. Она понимала, что многое можно списать на возраст, но сходство, наблюдавшееся между ними теперь, не поддавалось никаким объяснениям. Удивительно: если сравнивать глаза, носы и рты по отдельности, ясно, что эти двое — совершенно разные люди. Но стоит лишь взглянуть на эти лица целиком, как одно тут же кажется зеркальным отражением другого. Заметив это, Китаэ-сан почувствовала себя обманутой и долго не могла успокоиться.

— Может, просто одинаковые манеры за столом? Или одно настроение? — гадаю я, угощаясь очередным бисквитом.

Она склоняет голову набок и задумчиво хмыкает.

— Отчасти, может быть, но… Очень уж они — как бы сказать — взаимно перемешались, что ли? — отвечает Китаэ-сан, озабоченно хмуря брови. — Словно даже состязались, кто кого лучше скопирует…

Еще сильнее удивило ее то, что подруга эта за обе щеки уплетала устриц и лобстеров, которых раньше терпеть не могла. Раньше такие блюда обожал только ее супруг. Едва Китаэ-сан упомянула об этом, глаза подруги округлились.

— Разве? — удивилась она и задумалась на пару секунд. — Да нет, что ты! Я всегда любила устрицы… — И повернулась к мужу: — Правда же?

Муж рядом с нею решительно закивал в ответ.

До конца ужина сомнения Китаэ-сан так и не рассеялись. Выйдя из ресторанчика, они добрели втроем до большой улицы, чтобы поймать такси.

— На прощание договорились, что будем видеться чаще, но потом…

Не договорив, Китаэ-сан сунула кусочек бисквита под нос Сансё.

— Не сложилось?

— Ну да… В следующий раз мы встретились еще через десять лет.

Их следующая встреча состоялась все в том же лондонском ресторане. Явившись туда, Китаэ-сан с дрожью в груди оглядела зал, ожидая увидеть нечто вроде парочки близнецов. Когда же те поднялись из-за столика ей навстречу, она вскрикнула от удивления. Ибо уже издалека заметила: оба вернули себе свой, изначальный облик и больше не походили друг на друга никоим образом.

— Даже немного обидно стало, — добавила Китаэ-сан, закидывая теперь уже в свой рот кусочек бисквита, на который Сансё даже не покосился. — Я-то надеялась, их будет вообще не отличить!

После ужина, как и в прошлый раз, они вышли из ресторана и втроем побрели к большому проспекту ловить такси. Глядя в спину мужа, шагавшего впереди, Китаэ-сан вдруг не удержалась от смеха и призналась жене в подозрениях, терзавших ее все эти десять лет.

— Сама не знаю, что на меня тогда нашло… Померещилось, не иначе!

Тут все решили еще немного выпить, и супруги пригласили Китаэ-сан к себе на вино.

Третью бутылку они допивали уже вдвоем, когда муж осовел и отключился прямо на диване.

— Ну что, Китаэ-тян! Может, выйдем в сад? — предложила жена.

Китаэ-сан в эту минуту разглядывала небольшие круглые камни, которые обильно использовались в интерьере этого жилища. Какой необычный вкус у хозяев, подумала она и, поднявшись из-за стола, нетвердым шагом вышла за хозяйкой наружу. При свете луны они пересекли ухоженный английский сад, полный цветущих дикоросов, переправились по миниатюрному мостику через пруд и остановились перед клумбой с кустиками шалфея.

— Ладно. Тебе одной я, так и быть, расскажу… О том, как я пришла обратно в себя.

Видимо, от выпитого вина ее голос звучал так, будто она с трудом удерживалась от смеха.

— В себя? — переспросила Китаэ-сан. — Ты о чем?

— Ну, ты ведь хочешь узнать, как я вернула свое лицо. Я правильно тебя поняла?

И хозяйка указала пальцем себе под ноги. Китаэ-сан пригляделась.

— Камни?

Земля на клумбе была выложена булыжником — таким же, как и в гостиной.

— Мои заместители. Я решила использовать их вместо себя, — пояснила хозяйка и жестом предложила взять камень в руку. Скептически улыбаясь, Китаэ-сан присела на корточки и подняла с земли первый попавшийся булыжник. Грубый и неприметный — как и те, что украшали дом.

— В каком смысле? — уточнила она.

— Смотри пристальней, — ответила жена. — И увидишь, как они все похожи.

— На что?

— Сама поймешь. Смотри внимательней.

Сбитая с толку, Китаэ-сан поднялась и уставилась на булыжник в лунном свете. Она почти не сомневалась, что ее разыгрывают. Но еще через миг посмотрела на камень чуть-чуть под другим углом — и немедленно протрезвела.

— С ума сойти… — выдохнула она, не сводя с булыжника взгляда. И глаза, и нос — все действительно выглядело точь-в-точь как у него!

— А я тебе о чем? — прошептала в ответ хозяйка.

И рассказала, что все началось с камней из композиции, которую они сложили у изголовья постели в спальне[3].

Отобрав самые похожие на мужа камешки, жена решила заменить их другими. А чуть погодя сделала это еще раз, потом еще раз… И вскоре камней в их доме стало просто не сосчитать.

— Ничего себе! — хмыкнула я. — Прямо как в сказке о трех талисманах.

— Разве? — Китаэ-сан склонила голову к плечу.

— Ну конечно… Горная ведьма Ямамба заманила к себе в хижину монаха и собралась его съесть. Тот перед смертью попросился в туалет, оставил там вместо себя талисман, а сам убежал в окно.

— Хм-м… — отозвалась Китаэ-сан. То ли с интересом, то ли без — не разобрать. И, поднимаясь с лавочки, добавила: — Она предложила мне взять тот камешек на память, но я отказалась… Странный был бы сувенирчик, согласись!

Во всем вольере кроме нас ни души. Я благодарю ее за кофе, она разворачивает коляску. Я спешу к пожарному выходу, распахиваю перед ней тяжелую дверь. Уже в вестибюле слежу, как ее фигурка исчезает в восточном крыле, и бреду к себе в западный.

Вернувшись домой, я включаю румбу и наскоро прибираю в квартире.

Впрочем, грязную посуду я доверяю посудомойке, а грязное белье — стиральной машине с сушилкой. Так что и сама не всегда понимаю, кто же именно выполняет работу по дому. До замужества я служила в компании по обслуживанию водных кулеров. Компания была маленькой, рук не хватало. А работы — такая прорва, что здоровье стало шалить. Тогда-то я и познакомилась со своим будущим мужем.

С первой же нашей встречи я поняла, что доход у него выше среднего. И как только он намекнул, что работать мне, в общем, не обязательно, я ухватилась за этот шанс, как утопающий за соломинку. С тех пор я так и играю роль счастливой домохозяйки, хотя душу порой царапает чувство вины за то, что вся эта благодать досталась мне слишком просто. В таком юном возрасте заполучила собственное жилье? Разве одно это не значит, что я где-то в жизни смошенничала? Конечно, расти я в этом доме детей — возможно, мне было бы чем оправдаться. Но, словно в подтверждение моих корыстных мотивов, зачать у нас с мужем не получается хоть убей.

Второй час дня. Сегодня истекает срок годности фарша, вспоминаю я и решаю запечь его в кисло-сладком соусе с баклажанами.

Когда муж дома, мы ужинаем за столом, но есть в одиночку я люблю на диване перед телевизором. Уплетая говядину с баклажанами, я открываю ноутбук, вижу новое письмо от Сэнты. Без особого смысла. Пробегаю по нему глазами, разгрызаю свежий, чуть подсоленный огурец и невольно вспоминаю о супружеской паре из рассказа Китаэ-сан.

Неужели все это случилось в реальности? И что было с ними потом? Вопросы эти весь день не выходят у меня из головы, и вечером, когда приходит с работы муж, я делюсь этой историей с ним. Вот только в моем пересказе она выходит совсем бессвязной. То, что в устах Китаэ-сан звучало загадочно, у меня получается долгим, запутанным и не производит на него ни малейшего впечатления.

— Это что, какая-то страшилка? — роняет он, скользнув по мне взглядом, и продолжает выуживать кусочки курицы из чашки с мисо. Упорно и сосредоточенно, как птица склевывает зернышки с земли. Каждый раз я прошу его есть несчастный суп как положено, но он повторяет, что доктор велел ему ограничить потребление соли. И от ужина к ужину выклевывает только начинку, а бульон оставляет нетронутым.

Накладывая себе салат из кальмаровых щупалец с зеленым луком в уксусе и мисо, я украдкой разглядываю профиль мужа, сидящего за столом. За ужином он любит смотреть телевизор, так что от вечера к вечеру мое место — справа от него, а совсем не напротив.

На пике блаженства он стискивает в пальцах бокал виски с со льдом и, как завороженный, погружается в очередное эстрадное шоу.

Эту свою зависимость он отчаянно скрывал от меня до самой свадьбы. Лишь когда мы поженились, вдруг усадил меня перед собой и, нервно выпрямив спину, заявил:

— Сан-тян! Я — из тех мужчин, которые должны по три часа в день смотреть телевизор.

Сама я вышла замуж впервые, но у него за плечами уже был один распавшийся брак. Первой жене он, похоже, в своей мании не признался и притворялся как мог, пока это не измотало его окончательно.

— И я бы хотел, дорогая, чтобы ты видела меня настоящего, — добавил он тогда. Так искренне и серьезно, что я лишь доверчиво порадовалась тому, что он захотел мне открыться.

О том, что «телевизор» в устах мужа означает исключительно эстрадные шоу, я поняла в тот же вечер. Как и о том, что «три часа» — не преувеличение: пока оставалось хоть что-нибудь выпить и съесть, его взгляд прилипал к телевизору так, словно слизывал еще и картинку с экрана. А чуть погодя — вероятно, решив, что показал мне достаточно «себя настоящего», — он заявил мне:

— Я из тех мужиков, которые не желают ничем грузиться, когда приходят домой!

Примерно с тех пор его лицо начало как-то странно разглаживаться. Взгляд, если расценивать позитивно, стал очень внимательным, но если судить негативно — подозрительным и скачущим с места на место, как у рептилии. Сутулой спины он разгибать не любил, и окружающим людям то и дело казалось, будто за ними подглядывают исподтишка, так что первое впечатление он, как правило, создавал неприятное. Длинный нос чуть приплюснут внизу, губы узкие, тонкие.

Моя же физиономия с рождения весьма заурядна. Нос лепешкой, как у отца. Губы от матери — пухловатые, но общая бледность кожи словно съедает их, и все лицо в целом выглядит настолько невзрачным, что его отражение в зеркале напоминает пустую, никем не подписанную открытку. А еще у меня разные верхние веки: правое из двух складок, а левое — из трех, и ощущения полноценного взгляда не возникает. В юности мои бойфренды — один, а то и два — говорили, что им моя внешность нравится, так что я особенно не волновалась; но после свадьбы поводов накраситься стало меньше, и проклятое сходство с пустой открыткой, по-моему, только усилилось.

В общем, считать таких разных людей, как мы с мужем, «похожими» обычно никому в голову не приходит. Почему же это кажется мне самой? И отчего всякий раз, косясь на его гладко выбритые скулы, я чувствую себя так странно?

Однажды муж заявил, что хочет устроить небольшое путешествие.

В тот вечер у нас в доме был Сэнта — заглянул по дороге с работы, чтобы подготовить наш холодильник к аукциону. Расстелил в кухне газету, разложил принесенные инструменты и принялся за дело. Оторвав взгляд от его спины, я с удивлением обернулась к мужу в гостиной:

— Чего это вдруг?

— Но мы уже тыщу лет никуда не выбирались!

Он был абсолютно расслаблен, в пальцах — виски со льдом. Всего пару минут назад мы решили заказать пиццу, как только Сэнта закончит с ремонтом, но муж решил откупорить бутылку, не дожидаясь нас. Этим он лишний раз дал нам понять, что ни за что не опустится до столь унылого занятия, как ремонт электроприборов. Он словно вернулся в привычную ему роль младшего ребенка в семье — любимчика, который мог пользоваться чужой добротой до бесконечности, — и перспектива быть снова обязанным своему шурину ничуть его не смущала.

Сэнта, впрочем, оставался самим собой. Этот здоровяк, если нужно, способен постоять за себя, но всегда готов тянуть дальше свою лямку младшего братца — и ладит с таким зятем на удивление отлично. Теперь муж вызывает Сэнту по любой бытовой заморочке, и мы с братцем видимся куда чаще, чем до моей свадьбы.

— Сан-тян, — окликнул меня муж с дивана. — Ты помнишь Увáно? Я недавно приводил его к нам…

— А! Тот, что похож на обезьянку? Он еще собрал нам стеллаж?

Через пару месяцев после свадьбы муж заявил, что хочет соорудить себе стеллаж до самого потолка, и позвал на помощь сослуживца. Эксплуатировать моего братца он тогда еще не решался.

— Ну да, он самый… Хвастает, что недавно купил автофургон для кемпинга.

— Да что ты? Решился все-таки?

— Ну да. Только он так занят, что вообще им не пользуется.

— Ну надо же…

— Вот и сокрушается — зря, что ли, покупал. И хочет кого-нибудь этим порадовать.

— И кого же?

— Меня.

— А сам Увана что, не поедет?

— Ну я же говорю, он слишком занят! И хочет, чтобы я поехал вместо него… Чем ты слушаешь?!

— Но разве автофургоны может водить кто захочет?

— Думаю, да… — ответил муж, склонив голову набок, и я повернулась к брату:

— А ты не знаешь?

— По-моему, обычных прав достаточно, — ответил Сэнта, не отрываясь от тоненькой, похожей на маникюрную, кисти. Если специальный клей наносить вот так, в несколько слоев, — обычный покупатель и не заметит, что товар чинили.

На прошлой неделе, задумавшись об аукционе, я исследовала наш холодильник до последнего уголка и в резиновом уплотнителе дверцы обнаружила пару трещин. Сэнта сказал, что их можно устранить, вот я его и попросила. Теперь же, глядя, как толково он разложил все эти профессиональные инструменты, я так и ловила себя на мысли: уж лучше бы вместо своих режиссерских курсов мой братец учился работать руками!

— И сколько человек туда влезает?

— Шестеро. С туалетом и душем, представь? — добавил он так гордо, словно машина принадлежала ему. — Вот я и подумал… Может, и Сэнта с невестой тоже бы съездили? Места всем хватит!

— Ого… Серьезно? Ну, я спрошу у Хаконэ-тян…

При всей искренности мужа ясно как день: Сэнту он зовет еще и затем, чтобы свалить на него всю возню с обустройством кемпинга.

— Ну, тогда едем в горы! Обязательно в горы!

— Что, и мясо пожарим?

— А как же! Растянем гамаки, откроем пиво и будем оттягиваться по полной!

Мужчины возбужденно обсудили детали. Затем Сэнта объявил, что ликвидация трещин закончена, осталось дождаться, когда высохнет краска. И мы заказали пиццу.

— В последнее время меня так и тянет куда-нибудь в горы… На природу… — заявил муж напыщенно, как барон, хотя сам уже давно не поднимался с дивана. — Вдруг! Внезапно! С чего бы?

А ведь точно, подумала я, вспомнив, как мы заскочили в книжный и он зависал там над «Энциклопедией дикоросов».

— Может, на работе завалы? — предположил Сэнта.

— Завалы?.. Ну да, есть немного.

— Переработки постоянные, так?

— Верно! А куда деваться? — закивал мой муж, слизывая с пальцев остатки сыра.

— Но что вы хотели бы делать в горах? — спросил Сэнта, прихлебывая свою колу.

— Я? Да ничего, если честно… Хочу просто от всего отключиться.

— Подумать только! — воскликнула я, кривя губы. И потянулась за ломтиком «Кватро формаджи», которую мы в тот день заказали впервые. — И это говорит тот, кто еще недавно насмехался над любителями отдыхать на природе?

— Может, годы берут свое? — пожал плечами Сэнта. — Сколько вам лет-то уже, напомните?

— Мне? Э-э… — Муж метнул испуганный взгляд на меня. — Сан-тян, сколько мне уже стукнуло?

— Ты что, сам не знаешь?

— Да замучился всякий раз вспоминать… Вот для таких случаев у меня и есть ты, которая ничего не забывает!

На этом, высказав все, что счел нужным, мой явно объевшийся муж отправился принимать ванну.

Сэнта умял остатки пиццы — включая то, что не доел муж, — и продолжил возню с холодильником. Неосознанно, будто вторя ему, я тоже принялась убирать со стола.

Начался июль.

Как я ни надеялась, что сезон «сливовых дождей» миновал, увы — воздух стал лишь еще влажнее, жарче и неприятнее.

Муж, который планировал работать на выходные, вдруг получил отгул и в кои-то веки выманил меня поужинать где-нибудь недалеко от дома.

Отведав в соседской лапшевне собу и рис с омлетом, мы уже возвращались домой, когда все это и случилось. Все три события одновременно. Муж, шагавший чуть впереди, неожиданно охнул и остановился. Женщина, сидевшая на корточках у электрического столба, закричала ему вдогонку «Эй!» и вскочила на ноги. А меня — за пару метров от них — захлестнуло тяжелое, дурное предчувствие. Неужели он, по своей дурацкой привычке, опять сплюнул на тротуар, а женщина поймала его с поличным? Нервно поежившись, я приблизилась к ним и заметила в руках у женщины совок и щетку для мусора. Ее выражение лица не обещало ничего кроме опасности, и я собралась было пройти мимо них с безучастным видом, но тут мой муж обернулся ко мне и буквально взмолился о помощи:

— Сан-тян, сделай же что-нибудь!

— А что случилось?

— Ну, просто иди сюда!

Подойдя к ним, я встала между мужем и женщиной, сверлившей меня хищным взглядом из-под очков. На вид она была явно старше меня, но моложе моей матери.

— Этой женщине, — начал мой муж небрежно-усталым тоном, — издалека померещилось, будто я плюнул на тротуар. И теперь она меня проклинает… Объясни ей, дорогая, что этого просто не может быть!

— Издалека?! — в ярости огрызнулась женщина. — Ты отхаркивался прямо у меня перед носом, брехло!

— Ох-х… Все! Я больше не могу!.. — Муж, похоже, твердо решил общаться только со мной. И с оскорбленным видом стал массировать переносицу, заодно умоляя меня передать этой женщине все, что он думает о засранцах, которые плюют людям под ноги.

— Послушайте! — вклинилась я, осторожно подбирая слова. — Да, выглядит он необычно. И многие понимают это превратно. Но он не из тех, кто плюется на улице, как верблюд!

— А мне почем знать?! — заявила она, словно не замечая меня, но уставившись прямо в глаза моему мужу. — Да вы, кажется, супруги? И не стыдно вам? Взрослые люди, а что себя позволяете?!

Не переставая кричать, она подозрительно оглядела нас обоих с головы до ног. Муж смотрел куда-то поверх ее головы, не говоря ни слова и делая вид, что ничего не слышит. Я же, не в силах вынести ее взгляда, опустила голову.

— Где вы живете? — спросила она.

— Здесь… неподалеку, — ответила я, и лицо ее скривилось пуще прежнего.

— Назовите адрес!

— Адрес?? — Я вскинула голову от удивления. Это еще зачем?

— Ну а как же? Вы мой адрес знаете, я ваш — нет! Не странно ли?!

Вся наша троица замерла посреди тротуара. Какой-то парнишка, проезжая мимо на велосипеде, изумленно оглянулся на нас. Заметив, что я перехватила его взгляд, женщина возмутилась еще сильней.

— Кто знает, на что вы еще способны!! — завопила она уже на всю округу.

— Но… Да нет же… Мы просто… — забормотала я и, низко кланяясь, попятилась назад. — Уверяю вас, больше такого не повторится…

Я готова была лепетать что угодно, лишь бы закончить этот скандал поскорее. Склонив в поклоне голову, я покосилась на мужа. Он был единственным из нас, кто в ходе беседы укрылся от палящего солнца в тени ограды и теперь следил за происходящим отстраненно, как зритель за телешоу.

— Эй, вы куда это? Сбежать задумали?! — Терпение женщины, видимо, лопнуло. — Ну, все… Я вызываю полицию! — объявила она и достала из кармана мобильник.

— Погодите! Я сейчас все уберу! — воскликнула я, выхватила из сумочки носовой платок и рухнула коленями на тротуар. Залитый солнцем асфальт напоминал раскаленную сковородку. А на нем, у подножия все того же столба, я обнаружила смачный сгусток слюны. Собрала скользкую жижу в платок. Вытерла все следы.

Едва вскочив на ноги, я согнулась перед нею в очередном поклоне, умоляя простить нас. А когда подняла голову, вдруг заметила, что она смотрит на меня совершенно бесстрастно. Дикий контраст с тем, что творилось на ее лице еще полминуты назад, окончательно сбил меня с толку — и я снова рассыпалась в извинениях. Но женщина хранила молчание.

«Чем бы ее разжалобить? Может, еще старательней протереть платком асфальт?» — пронеслось у меня в голове. Но женщина вдруг заговорила.

— Ну ты даешь… — произнесла она неожиданно тихо.

— А?

— Это ведь даже не твой плевок!

Ничего не понимая, я застыла перед нею навытяжку. Она же нагнулась и подняла с земли щетку с совком.

— Ладно, хватит… Брысь отсюда! И чтобы я вас больше не видела! — добавила она. И шваркнула ногой по земле — так, как отпугивают от жилища назойливое зверье.

Сдвинувшись с места, муж зашагал вперед. Я чуть замешкалась и поспешила за ним, но догнала уже за поворотом. И лишь тогда облегченно перевела дух.

— Вот же чертова баба! — ухмыльнулся он так безучастно, словно это никак не касалось его самого. — Жестко тебя заморочила… Не свезло.

Вспомнив пронзительные глаза той женщины, я уронила взгляд на платок, который все еще стискивала в кулаке. И вдруг ощутила, что мое тело каким-то образом то ли переплелось, то ли склеилось с телом моего мужа. Шутка ли! Пока эта женщина не напомнила мне, я и правда была уверена в том, что слюна в этом платке — моя…

Муж шагал дальше, продолжая ворчать.

— Ты столько раз извинилась! Что еще ей надо?!

Слушая этот голос, я снова запуталась, чьей же была слюна, и оглянулась на семенившего рядом мужа. И тут…

— А-а!! — завопила я, себя не помня.

Глаза и нос моего мужа плавно сползали куда-то к подбородку. Но, словно услышав мой отчаянный крик, застыли и уже через секунду вернулись, как ни в чем не бывало, на свои обычные места.

У меня перехватило дыхание.

— Сан-тян, ты чего? — Пораженный моим испугом, муж уставился на меня. — Что с тобой?!

Муж как муж, лишний раз убедилась я. Да, смахивает на рыбу, ничего не поделаешь… Кого же я тогда увидела?

Очень долго слова не выползали из меня. Устав ждать ответа, муж заглянул мне в глаза и проговорил негромко, но внятно:

— Стареешь, дорогая.

Сказав так, он прибавил шагу, свернул в одиночку за угол и скрылся из виду.

Присмотревшись, я понимаю, что лицо мужа меняется, всякий раз подстраиваясь под ситуацию. Когда мы с ним на людях, оно сохраняет свои основные черты, оставаясь для всех узнаваемым. Но стоит нам остаться наедине, как его глаза и нос тут же немного смещаются — туда, где удобнее им самим. Погрешность эту, едва уловимую, всего на пару миллиметров, и не заметить, если не следить специально. Так расплываются контуры у карандашного наброска, если на него попадет вода.

Я придумываю разные поводы, чтобы заставить мужа посмотреть на себя в зеркало именно в тот момент, когда лицо его «поплыло». Говорю ему что-нибудь вроде «Ты, кажется, недобрился» или «Что это у тебя под носом?». И, как только он вглядывается в свое отражение, все расползшиеся черты тут же — р-раз! — возвращаются на свои места. Красота, да и только… Хотя поначалу, что говорить, жутковато. Но если наблюдать это изо дня в день — привыкнуть несложно.

Лишь иногда меня выбивает из колеи, если выражение на его лице вдруг напоминает мое. Видимо, это происходит, когда ему и быстрее, и проще скопировать то, что он видит прямо перед собой. Но как бы то ни было, самым загадочным его лицо становится, когда он с бокалом в руке залипает на своих телешоу.

— Моя бывшая ведет себя странно, — говорит он, когда я, выбравшись из ванны, склоняюсь над лэптопом за обеденным столом.

Проверив за пару кликов, как идут торги по нашему холодильнику, я закрываю компьютер.

— Странно? В каком смысле?

Я никогда не требовала, чтобы он не общался со своей бывшей, и наверняка он поддерживал с нею какую-то связь до сих пор. Но чтобы заговорил о ней сам — такого не случалось ни разу. Незадолго до нашей свадьбы она сообщила ему, что встречается с новым мужчиной и по-своему счастлива.

— От нее стали приходить странные письма, — отвечает он наконец, дождавшись рекламной паузы на экране. Над спинкой дивана громоздятся его спина, уже обрастающая жирком, и коротко стриженный затылок. С бывшей женой он прожил всего два года и расстался якобы потому, что устал постоянно прятать от нее себя настоящего. Но вовсе не потому, что разлюбил ее, так или нет?

— Что за письма?

Я встала налить себе ячменного чаю, который заварила еще в обед.

— Даже не знаю, как описать…

— Но ты сказал «странные»? Вот и опиши, что тебе странно.

— Ну, просто… несет какую-то околесицу.

— И что? Будешь ей отвечать?

— Уже, — кивнул он, ковыряясь в пульте от телевизора. — Послал ей вежливое письмо ни о чем, а она понесла вообще какую-то чушь…

— Может, она хочет тебя вернуть? — уточнила я между прочим, но муж ничего не ответил.

Вытягиваются ли в струнку черты его лица, когда он думает о ней? — гадаю я, потягивая свой чай. Начинается новое шоу, и плечи мужа перед моими глазами ужимаются на размер-другой.

Собравшись в химчистку, я выхожу из подъезда и тут на лавочке за стеклом вольера замечаю фигурку Китаэ-сан, которая в последнее время куда-то пропала. Сидит она, как всегда, гордо выпрямив шею, но в изгибе спины так и чудится некий надлом.

Я наваливаюсь на дверь пожарного выхода, выбираюсь в вольер. Она расслабленно машет мне рукой.

— Как? Сегодня вы без Сансё? — удивляюсь я, не обнаружив с нею рядом неизменной коляски в горошек.

— А! Сансё… — эхом отзывается Китаэ-сан. И переводит взгляд на коричневого пса, задумавшего вскарабкаться на ограду. Будь все как всегда, она бы уже настаивала на том, чтобы я посидела с нею. Что-то не так. Я жду, но она молчит.

Палящее солнце подползает к зениту. Все утро его лучи заливали здание, оставляя эту лавочку в тени, но уже очень скоро они доберутся досюда и выплеснутся на наши лица. Я представляю, как ослепительно вспыхнут тогда седины Китаэ-сан, и просто не смею оставить ее одну.

— Может, сходим в кафе? — предлагаю я. И тут же пугаюсь: не слишком ли я наглею? До сих пор мы с этой почтенной дамой встречались только в ветклинике и в собачьем вольере… Но она вдруг поднимает голову и смотрит на меня снизу вверх.

— Да, конечно… Идем! — кивает Китаэ-сан. И уверенно, ни разу не дрогнув, поднимается на ноги. — Знаю неподалеку местечко, где подают отличное кори-адзуки[4]!

К пожарной двери она шагает так бодро, словно семьдесят скоро стукнет кому угодно, только не ей.

Мы выходим на улицу и вскоре попадаем в заведеньице чуть в стороне от торговых кварталов. Старомодное, с закопченными стеклами и кружевами на окнах. Усевшись за столик под кондиционером в углу, Китаэ-сан достает из кармана белый платок, промакивает лоб и бормочет:

— Ну вот, теперь захотелось наполитан[5]… А ты, Сан-тян, чего-нибудь съешь?

Я на секунду теряюсь, но вспоминаю про кори-адзуки и выбираю десерт из фасоли со льдом, ибо дома только что проглотила жареный плов с яйцом и латуком.

Спрашивать у нее, что случилось, кажется мне излишним. Я молча смотрю, как тает лед у меня в стакане, и прислушиваюсь к телевизору, бубнящему из другого угла, пока вилка, которой Китаэ-сан размешивала лед у себя, не замирает в ее стиснутых пальцах[6].

— Только не считай меня чудовищем, — наконец выдыхает она.

Что на это ответить? Понятия не имею. Заметив мою растерянность, она поправляется:

— Прости, соврала… Нет уж. Лучше считай!

Что так, что эдак — ясно одно: рассказ ее будет нелегким.

— Да что вы… Но я же… Ни то, ни другое… — лепечу я над своими льдинками, размалывая их ложечкой в мелкую крошку.

— Все дело в Сансё! — начала Китаэ-сан обреченно, уткнувшись взглядом в наконец-то поданное спагетти. — Похоже, его недержание вылечить невозможно.

— О-ох… — протянула я. Насколько я помню, мочиться на что попало Сансё начал внезапно и без какой-либо явной причины. И Китаэ-сан начала ездить с ним по ветклиникам с прошлого лета, то есть почти год назад.

— Каким только светилам его ни показывала — никто не знает, что делать!

Она тянется через стол к баночке с натертым сыром, и ее долгий вздох напоминает мне затяжной ураган.

Наша кошка, Дзороми, одно время тоже ходила мимо лотка — видимо, в знак протеста против ее разлучения с матерью. Моча ее воняла невыносимо: как я ни оттирала весь дом, сколько химикатов ни изводила, проклятый запах не исчезал. Но что самое страшное — Дзороми снова и снова гадила там, где раньше уже отметилась. А конкретно — на дорогущем ковре, который мы купили на радостях после свадьбы, но в конце концов — увы! — просто выкинули, замучившись таскать его каждую неделю в химчистку. И хотя наша «уринальная драма» прекратилась всего через месяц, бездонное отчаяние от мысли, что этот ужас не кончится никогда, еще настигает меня порой, доводя до испарины.

С тех пор мы с Китаэ-сан эту проблему не обсуждали, но я почему-то не сомневалась в том, что она разрешилась и у Сансё…

Так, значит, Китаэ-сан сражается с этой напастью уже почти год? Я гляжу на нее с восхищением.

— Ну, и как вы теперь?

Все, что эта женщина сдерживала в себе так долго, вдруг вырывается из нее, точно пробка из бутылки с шампанским.

— Если честно, на грани срыва… Я помню твою жуткую историю с ковром. Но у нас Сансё начал прямо с прихожей. Сперва я решила, ну ладно, пол деревянный, отмою, и убирала за ним с легким сердцем. Да только мочился он всегда в одном и том же углу. И уже очень скоро доски пола в прихожей насквозь пропитались вонью. Такой едкой — хоть из дому убегай! Вот тогда мы прямо там, в уголочке за входной дверью, и устроили ему нормальный лоток. На взгляд снаружи — полная дичь. Но нам, поверь, было уже не до шуток…

Выпалив все это на одном дыхании, Китаэ-сан наконец возвращает на стол баночку с натертым сыром, которую до сих пор сжимала в руке. Толстый слой сыра скрывает ее спагетти, точно огромный сугроб.

— С этого-то все и началось! — продолжает она. — Хотя, может, остановись я вовремя — ничего бы страшного не случилось…

В отместку за то, что его лишили любимого места, Сансё решил пометить в доме весь текстиль. И весьма оперативно умудрился зассать на века все подушки дивана, все кресла, все белье в стирке и всю их с мужем кровать, каждый раз меняя очаг поражения. Ни одна из уловок, предложенных ветеринарами, с этим котом не срабатывала. Они обклеили скотчем и гигиеническими подстилками все поверхности у дивана и кровати, обе подушки и одеяло. В итоге их постель начала омерзительно хрустеть, словно они засыпáли внутри какого-то ящика для посылок.

Но оба терпели. Лишь однажды попытались лишить его свободы, заточив в кошачью переноску. Однако Сансё поднял такой вой, будто у него на глазах убивают родную мать, и слышать эти звуки Китаэ-сан оказалась уже не в силах. Тогда же она услышала от приятеля, что его кошку в такой ситуации излечила полная смена окружающей обстановки. Ухватившись за эту идею, Китаэ-сан начала выносить Сансё на прогулки в вольер.

— Знаешь, сколько теперь в нашем доме кошачьих лотков? — говорит она, провожая взглядом официантку, только что подлившую в наши стаканы воды. — Тринадцать. Три-над-цать!! Вот и поди разбери: то ли я держу в доме кота, то ли кот позволяет мне жить у него в туалете…

Китаэ-сан смеется, но я по-прежнему не знаю, что на это сказать, и молча отправляю в рот фасолину за фасолиной. Наш разговор напоминает мне болотную топь: чем сильнее дергаешься, тем глубже увязаешь.

— Но что же вы решили в итоге? — спрашиваю я.

— В итоге мы… решили его отпустить, — чуть запнувшись, объявляет Китаэ-сан.

Конечно, на самом деле они хотели, чтобы кто-нибудь забрал его к себе. Да только кому нужен питомец с фатальным недержанием мочи? Была идея оставить беднягу во дворике синтоистского храма, но уж слишком не верилось, что одиннадцатилетний Сансё сумеет приспособиться к дикому образу жизни.

— Все пыталась придумать что-нибудь, маялась, маялась, чуть мозги себе не сломала. Какое-то время даже есть не могла. Ну не лез кусок в горло, и все…

Я наконец понимаю, почему так долго ее не видела.

— Вот тогда мы и поняли, — добавляет она. — Наше спасение — горы.

— Г-горы? — повторяю я, вздрогнув под ее повлажневшим взглядом.

— Да! В горах все должно получиться, — кивает она. И наконец принимается за свой нетронутый наполитан. Я же от ледяной фасоли совсем коченею и прошу официантку, задремавшую у телевизора, ослабить кондиционер.

Точно сдувшийся воздушный шар, Китаэ-сан сидит напротив меня, уткнувшись в свое спагетти, и рассеянно ворочает вилкой.

Медовый месяц мы провели в Андах.

Саму идею — махнуть в Южную Америку — предложил муж, который как раз накануне посмотрел передачу о развалинах Мачу-Пикчу.

Ничего толком не зная ни об империи инков, ни о том, что нас ждет впереди, мы доверились турагенту и заказали полный тур. Лишь после того, как мы оплатили все предстоящие расходы, я узнала, что Мачу-Пикчу — это исторические развалины древнего города на вершине горы высотой в 2400 метров над уровнем моря. А чтобы попасть туда, нам понадобятся самолет, автобус, поезд и снова автобус. В такие места не путешествуют налегке, сообразила вдруг я, и что-то во мне задрожало. Все веб-сайты, которые я проверила, наперебой убеждали меня, что такая поездка потребует выдержки и хорошей физической подготовки.

Чтобы привести себя хоть в какую-то форму, мы решили гулять по вечерам. Но после первого круга по ближайшему парку муж, не выдержав и получаса ходьбы, заявил, что с него достаточно.

— Если что, я подожду тебя в отеле, а ты снимешь видео и все мне потом покажешь! — сказал он без тени улыбки, поскольку и правда считал чересчур утомительным шевелиться ради чего бы то ни было.

Каково же было мое удивление, когда мы прибыли в Куско! Члены нашей группы один за другим валились с ног от горной болезни, и только мой муж порхал по горам так легко, будто за спиной у него прорезались крылья. «Надорвется же с непривычки!» — забеспокоилась я. Но на следующий день, уже на развалинах Мачу-Пикчу, он признался: «Здесь я гораздо живее обычного!» — и еще энергичней полез по каменной лестнице вверх.

— А может, мне просто не хватало реально большой высоты? — пробормотал он задумчиво, когда мы вернулись в Лиму. И пока наши попутчики, придя в себя на обычном воздухе, выжимали остатки радости из последнего часа в перуанской столице, я с горечью наблюдала, как мой муж тоже превращается в обычного себя — ленивца, не желающего оторвать зад от табурета в «Старбаксе».

Вот что я вспомнила, когда Китаэ-сан заговорила со мной о горах.

А пару дней спустя моя лучшая подруга Хасэбо́, с которой я знакома еще со школы, попросила меня помочь с организацией вечеринки по случаю ее свадьбы. Сначала я отказалась — мол, для этой роли найдутся кандидаты поудачнее; но она сказала, что ни у кого из тех кандидатов нет столько свободного времени, и я согласилась. На добрых полмесяца я ушла в полный аврал — похлеще, чем когда-то на службе в компании, — и даже не сразу заметила, как сезон дождей сменился разгаром лета.

— Слишком уж ты безотказная! — в сотый раз бурчал муж, глядя, как я с утра до вечера ношусь туда-сюда по жаре с чужими заботами. — Лично я бы на это не согласился, даже если бы мне заплатили!

— Ну а что делать? Это же Хасэбо! — воскликнула я, сглатывая обиду. Да ведь он и правда забыл, кто помогал нам на нашей свадьбе больше всего!

— Хасэбо? Но она уже разводилась однажды! Да еще и ребенок от первого брака. Чего же опять огород городить? Кому они вообще сдались, эти церемонии?

— Вот поэтому церемонии проводят только для членов семьи! А друзей собирают позже, на отдельную вечеринку… — отвечала я как заведенная, прекрасно помня, что и наша свадьба почти полностью легла на мои плечи, а муж тогда и пальцем не пошевелил.

— В общем, начнут напрягать по полной — не забудь потом выставить счет! — посоветовал он невпопад, лишь бы закончить беседу. И, не дожидаясь ответа, уставился в свой телевизор.

Разглядывая лежащего на диване мужа, я вдруг испытала странное чувство, будто живу с существом какого-то нового вида, которое умрет, если хоть как-нибудь напряжется… Даже когда я рассказала ему о злоключениях бедняги Сансё, он лишь обнял сидевшую рядом Дзороми и отчеканил ей прямо в ухо:

— Слышала, Дзороми? Меня так напрягать нельзя! Ты все поняла?

Как он умудряется жить, вообще не мучаясь совестью оттого, что за него все делают другие? Послушала бы я, что он на это ответит. Но могу поспорить, даже отвечать на этот вопрос ему будет слишком напряжно.

Как же случилось, что я вышла замуж за нечто… внечеловеческое?

После того разговора я видела Китаэ-сан за стеклом вольера еще несколько раз, но сама то спешила куда-нибудь, то просто была не в духе, и пообщаться нам больше не удавалось.

«Вы что же, и правда верите, что Сансё выживет в горах?!» — чуть не сорвалось с моих губ тогда, на выходе из кафешки. Но в последний момент эти губы почему-то задергались и произнесли совершенно не то.

— В следующий раз закажу себе наполитан! — ляпнула я неловко, да на том мы и распрощались.

«Смогу ли я задать ей этот вопрос, когда мы встретимся снова? — спрашивала я себя. — Или опять не посмею?» Странное, двойное сомнение будто нависало надо мною в воздухе с того дня и никак не могло разрешиться.

В огромном центре канцтоваров на Синдзюку я закупила оберточной бумаги и настольных салфеток для вечеринки и уже собралась возвращаться, но вспомнила, что зубная клиника, где работает Хаконэ-тян, расположена в двух шагах от меня, и решила ее навестить. В конце концов, пора уже поблагодарить их с Сэнтой за бесценную помощь с продажей нашего холодильника.

Спустившись по лестнице на подземный этаж, я прошла к стойке приема, где и встретилась глазами с Хаконэ-тян. Пока я соображала, отвлекать ее своим визитом или не стоит, она прошептала что-то на ухо своей коллеге и выбежала ко мне наружу через стеклянную дверь.

— Сан? Что-нибудь случилось?! — воскликнула она, ужасаясь скорее тому, сколько я всего накупила.

— Да просто проезжала поблизости, — выдохнула я, опуская на пол сумки с пакетами. — Вы так здорово нам помогли! Когда Сэнта сказал, что все получится, я даже не представляла… Торговать на аукционе — это же крышей поехать можно!

Сфотографировать холодильник со всех сторон большого труда не составило, но это было только началом. Дальше от меня бы потребовалось получить ID продавца и круглые сутки отвечать на вопросы покупателей, соблюдая такую безумную кучу правил, что я просто скинула весь этот бизнес на молодую парочку. Вскоре Хаконэ сообщила мне по мылу, что покупатели хотят знать, где и когда холодильник был куплен. Но я почему-то не побежала сломя голову искать гарантийный талон и страшно удивилась, когда Сэнта уже по телефону в кои-то веки отчитал меня:

— Сестренка! Если не ответить немедленно, мы получим штрафное очко, и наш рейтинг продавца упадет!

Малейшая жалоба покупателя могла привести к тому, что с тобой больше не станут иметь дело. Разумеется, я совсем не хотела, чтобы Хаконэ-тян, так любезно предоставившая нам свой ID, получила удар по репутации, и уже через пять минут отослала ей все нужные данные. Полмесяца эти чертовы торги стискивали мне сердце, и лишь когда статус товара сменился на «доставлен благополучно», я наконец-то перевела дух.

— На самом деле это просто чудо, что такой холодильник купили за семьдесят[7]! — сказала Хаконэ-тян. — Когда мы продавали свой, на него не поставил вообще никто. Полный ноль, представляешь?

— И не говори… Мы-то уже прикидывали, сколько платить, чтоб его забрали и выкинули. А тут на тебе — семьдесят тысяч!

— Может, это какой-то крутой европейский бренд? Хоть я о таком и не слышала…

— Могу поспорить, это выбирала его бывшая. Сам бы он такую безвкусицу не купил ни за что.

— Но ей отказать не смог?

— Ее он хотел впечатлить… Ой, Хаконэ-тян, тебя, кажется, зовут!

Ее коллега махала нам из-за стойки, указывая на телефон.

— Я уже скоро заканчиваю. Если чуть подождешь, убежим отсюда вдвоем!

— Конечно, подожду! Зря приходила, что ли?

Она провела меня в комнату ожидания. «Там вполне уютно», — сказала она. В тесной клетушке пахло дезинфектором, а на одной из скамеек сидела женщина с длинными волосами, уставившись в пол.

— У нас тут много пациентов со странностями, — объяснила мне Хаконэ-тян еще пару лет назад, когда я приходила сюда отбеливать зубы.

— Со странностями? — уточнила я тогда.

— Наш директор помешан на теории о том, что зубы ни в коем случае вырывать нельзя. Книжки всем подсовывает, лекции читает. Поэтому к нам со всей страны съезжаются пациенты, убежденные, что из-за вырванного зуба их жизнь пойдет под откос. Так что атмосфера у нас не совсем такая, как в остальных клиниках… На твоем месте я бы обратилась куда-нибудь еще.

Хаконэ-тян младше меня на шесть лет, а познакомил нас Сэнта лет десять назад, и уж со мной-то она бы не стала «приличия ради» скрывать то, что думает на самом деле. Внешне она очень похожа на куколку для Праздника девочек[8], и хотя, на мой взгляд, ее гладкие, чуть припухшие веки по-своему очаровательны, она всерьез комплексует по этому поводу и даже как-то советовалась со мной, не сделать ли ей пластическую операцию. В прошлый раз я пришла к ней отбеливать зубы, хотя и знала, что квалификации дантиста у нее нет. И когда беспечно пожаловалась на то, что один из передних зубов желтоват, она сказала: «Подбелим, какие проблемы!» — и взялась за сверло. С тех пор в этом зубе у меня почти незаметная дырочка размером с дырочку от зубочистки, словно его умудрились проткнуть зубочисткой.

Я присела на скамейку у женщины за спиной, полистала какой-то журнал. Через несколько минут Хаконэ-тян, сменив униформу на обычное платье, снова появилась в дверях.

— Я готова! — сказала она.

Когда я встала, пакеты с оберточной бумагой оглушительно захрустели, но женщина, сверлившая взглядом пол, даже не шелохнулась.

— А теперь он жалуется, что его бывшая начала присылать ему странные письма, — продолжаю я, усаживаясь за столик у прилавка на минус первом, «кулинарном» этаже универмага. История с холодильником все никак не выходит у меня из головы.

— Серьезно? С ума сойти! — беззаботно чирикает Хаконэ-тян, срывая обертку с одноразовых палочек.

— Эх! Надо было и мне взять такое же! — ревниво вздыхаю я, заглядывая в ее бэнто[9], и стягиваю резинку со своего.

— Ладно… Два кусочка от стейка — твои, если дашь попробовать своих чудо-угрей! — предлагает Хаконэ-тян.

Я привела ее в универмаг, пообещав подарить любую одежду, какая ей только понравится. Но Хаконэ-тян тут же направилась к эскалатору, утянула меня под землю и попросила бэнто.

— Вчера в новостях спецвыпуск показывали, — пояснила она. — «Подземные кухни универмагов». Чего там только не было! Но я сразу запала на бэнто со стейком, «Летние пряности»… Аж слюнки потекли!

Возможно, благодаря и тем новостям, вечерняя «зона гурмэ» исполинского универмага сегодня просто бурлила от покупателей. Ярмарка бэнто «Переживая лето» рекламировалась на плакатах и баннерах по всему этажу.

Наскоро изучив общий план этажа, Хаконэ-тян развернулась.

— Нам туда, сестренка! — объявила она и решительно зашагала в нужную сторону. Я поспешила за ней, от рождения неспособная передвигаться в толпе, я там застряла надолго, сшибаясь с чужими плечами, а когда наконец добралась до нее, она уже стояла в очереди за бэнто. Сперва я рассчитывала просто подождать ее в уголке, но в глаза мои бросилась витрина с иероглифами: Эксклюзивная комбинация! Бэнто о четырех угрях! — и я, не сдержавшись, решила-таки разделить со спутницей трапезу.

Бэнто совершенно фантастическое: угри четырех разных видов — из реки Симанто́, озера Хамáна, провинции Микава и префектуры Миядзáки, обжаренные как с приправами, так и без. Отломив по кусочку от каждого, я бережно переношу их палочками на рис Хаконэ-тян.

— И что же, они приходят к нему до сих пор? — спрашивает она. — Письма с ее околесицей?

— Думаю, да…

— А сам он что говорит?

— Ничего не говорит, но понятно же.

— Хм-м. И тебя это ни капельки не бесит? Ты же вроде говорила, что его бывшая — красавица, нет?

— Сдохнуть какая красавица. Прямо кинозвезда, реально.

— И ноги длинные?

— Очень длинные, да.

— Так чего же он расстался с ней и женился на тебе?

— Отличный вопрос…

Интересно, что бы ты сказала, увидев его настоящего, подумала я.

Зябко поежившись, я посмотрела вверх. Потолочный кондиционер выдувал потоки холодного воздуха прямо на наши головы.

— Вы-то с Сэнтой скоро поженитесь? Или пока не ждать? — спросила я, доставая из сумочки легкую блузку.

Хаконэ-тян протяжно хмыкнула, но ничего не ответила. Похоже, задумалась об этом всерьез. Ее взгляд провалился в дымчатое стекло перегородки между столиками, и только рот продолжал методично пережевывать мясо.

— Боишься на него положиться? — спросила я.

— Нет-нет, что ты! Дело совсем не в этом… Или все-таки в этом? Если честно, сама не знаю. Может, нам просто хочется еще немного… поотличаться друг от друга?

— Поотличаться?

— Ну да. Нормальный брак должен заглатывать все наши качества — и хорошие, и плохие — в равных пропорциях, так? Но что, если он начнет питается только плохими? Тут уж обоим не поздоровится…

Она умудрялась рассказывать внятно, не забывая жевать.

— Да вот, кстати! Ты когда-нибудь слышала про змеиный мячик[10]? Уж не помню, где вычитала. Или кто-то рассказывал давным-давно?.. В общем, представь: две змеи пожирают друг дружку, начиная с хвостов. Глоток за глотком, с одинаковой скоростью. Пока наконец их головы не сцепляются в один плотный мячик. А затем пожираются полностью, без остатка. Понимаешь? Примерно так же, по-моему, и работает брак. И я сама, и тот, кто со мной, постепенно исчезнут, сами того не заметив, так? Хотя не знаю. Возможно, что и не так. Или что… так быть не должно?

— Хм-м… Змеиный мячик, говоришь? — Я представила белый мячик, покрытый чешуйками. И подцепила палочками с горки риса кусочек пряного угря. — Ну что ж. Весьма проницательный взгляд на семейную жизнь!

— Серьезно? — удивилась Хаконэ-тян и глотнула холодного зеленого чая из автомата. — Но, как я и сказала, это работает, только если они пожирают друг друга с одинаковой скоростью. Что же до нас с Сэнтой — боюсь, как бы я не проглотила его за один присест!

— И не говори…

Я отправила в рот очередной кусочек угря, обильно посыпав его душистым японским перцем. И поняла, что угорь из озера Хамана куда влажнее, цельней и крепче угря из Микавы.

История Хаконэ-тян по-своему потрясла меня. Ведь так оно и случалось со мной до сих пор! Каждый раз, когда я начинала с кем-то сближаться, я чувствовала, что понемногу, кусочек за кусочком, меня заменяют на то, чем я никогда не была. Чьи-то мысли и предпочтения, чьи-то слова и поступки постепенно и незаметно становились как будто моими. Но как только я начинала делать вид, что они и правда мои, я пугалась себя до дрожи. А раз уж я сама не могла остановиться — значит, секрет не в искусстве притворства, а в каком-то умении посложней?

Все мужчины, с которыми я была близка, пытались заполнить меня собою — примерно так же, как земля в горшке наполняет цветочные корни питательным веществом. Но с каждым новым мужчиной мой цветок словно пересаживали в другую землю, и все ценное, что я успевала впитать до тех пор, исчезало бесследно. Словно в доказательство этого, из прожитых с ними дней, месяцев, лет я не помню практически ничего…

Но что самое странное — каждый из этих мужчин хотел быть моей землей. Чтобы я росла только в нем. Но в итоге я снова и снова пугалась, что вот-вот начну подгнивать, и, разбив очередной горшок вдребезги, вырывалась из него прочь со всеми своими корнями.

Так что же было тому виной? Земля? Или все-таки корни?

Выходя замуж, я всерьез опасалась, что супружеская жизнь станет еще теснее, чем любой из горшков до сих пор, и не оставит во мне вообще ничего моего.

Однако даже теперь, после четырех лет брака, я совсем не пытаюсь вырваться из той земли, которой стал для меня мой муж. Услышав от Хаконэ-тян байку о змеях, я вдруг отчетливо разглядела в себе то, что до этих пор казалось мне замутненным.

Я просто призрак змеи, которая все это время позволяла другим змеям пожирать ее, снова и снова, — и потеряла свое тело и все, что с ним связано, задолго до того, как меня попробовал заглотить мой теперешний муж.

Разве не поэтому я еще умудряюсь жить так, что вопрос, с кем я живу — с мужем или с кем-то лишь похожим на мужа? — заботит меня в последнюю очередь?

Уже перед самой станцией замечаю, как в лавочке с тофу жгут благовония. Притворившись, что разглядываю витрины с соевым творогом, яйцами и цветами, вдыхаю тот дым. И от давно забытого аромата — или от чего-то еще? — мое сердце успокаивается до самого дна.

— Чем ты там занимаешься? — спрашиваю я, заметив, что муж больше не пялится в бубнящий телевизор, а зависает, как зомби, над айфоном. Я подглядываю в экранчик из-за его плеча.

— М-м?

— Это что, игра?

— Игра.

— Что за игра?

Пару секунд жду ответа. Без толку.

Я убираю со стола, ухожу принять ванну. Но даже когда возвращаюсь, муж сидит на диване в той же позе, не сдвинувшись ни на миллиметр.

— Ванна свободна! — рапортую я.

— Понял… — роняет он приглушенно и в высшей степени безучастно.

Высушив волосы полотенцем, я выхожу на балкон собрать белье, что развесила в полдень. Ветвистая дзельква сразу же за перилами уже сгибается от листвы, так странно похожей на чьи-то буйно отросшие патлы. Я вспоминаю, что в почтовом ящике, вечно забитом бумажной рекламой, мелькал какой-то «График подрезания деревьев на вашей улице».

Я возвращаюсь в комнату, сажусь на пол и начинаю складывать белье, когда муж подает голос снова.

— Ее… присоветовал мне… Увано, — волнами доносится до меня.

— Ах, Увано! Смотрю, сдружились вы с ним.

— Сан-тян… Ты должна попробовать… Это реально круто!

— Ну вот еще! Я игры терпеть не могу.

— Именно так… я и сказал Увано… На, погляди-ка!

— Я собираю белье.

— Поручи это кошке… Эй, Дзороми! Марш собирать белье!

Согнав с дивана мирно спавшую кошку, он расчищает место для меня. Обычно он не назойлив. Может, сегодня ему хочется ласки?

Похоже, мой муж просто из кожи вон лезет, чтобы как можно скорее сыграть со мною в змеиный мячик. Глядя свои телешоу, он то и дело просит, чтобы я посидела рядом — мол, так смотреть веселее. Но я-то знаю — он просто надеется, что холодный взгляд, которым я постоянно сверлю его, наконец-то погаснет. И как только мы сольемся с ним в одно целое, вокруг больше не останется никого.

Делать нечего — сажусь рядом, заглядываю в экранчик его айфона. Я ожидала увидеть там современный дизайн с навороченной графикой, но вижу какую-то древнюю версию игрушек «Нинтэндо». Крупные пиксели складываются в грубый фон: моря, континенты и круглые разноцветные иконки разбросаны там и сям по всему экрану.

— И что это за кружочки? — спрашиваю я.

— А… — оживает он и слегка поворачивается ко мне. — Это монеты.

— И что с ними делать?

— Нажми — увидишь! — говорит он, и я жму на коричневую монету. Дзын-нь! — падает монета в невидимую копилку. Так вот что за трели разносятся по дому весь вечер… Я застываю в ожидании чего-то еще, но ничего больше не происходит.

— И все? Я ничего не сделала?

— Справа внизу… Видишь цифры? Ты положила монету в банк.

— Так это игра, в которой копят деньги?

— Н-н-ну да! — беспечно кивает он, раздирая зубами сушеного кальмара.

— А плохие парни там есть?

— Кто?.. А! Нет, таких нет.

— То есть накопишь ты денег, и что потом?

— Накопишь денег — купишь себе земли.

— Купишь земли? А дальше?

— Будет земля — монетки опять засверкают.

— Засверкают?

— Ну да. Тогда ты их все соберешь, снова положишь в банк. И купишь еще земли.

Я решаю не говорить вслух, что об этом думаю. Но он будто считывает это в воздухе между нами.

— Просто ты у нас сидишь дома, Сан-тян, — говорит, вытягивая недожеванное щупальце изо рта. — А большинство мужиков приходят домой совсем не затем, чтобы грузиться вопросами, от которых хочется убежать.

— От каких же вопросов тебе так хочется убежать?

Обычно я пропускаю эту его присказку мимо ушей, но теперь молчать не желаю. Его выпад насчет домохозяек — явно удар ниже пояса.

— Да вот хотя бы от этого! А я не хочу больше думать, хватит с меня… Не будешь играть — отдавай обратно!

Он отбирает у меня айфон и снова уходит в игру с головой. Спасаясь от звяканья монет и чавканья челюстей над сушеным кальмаром, я убегаю с дивана прочь.

С этого дня муж начинает дзынькать своими фальшивыми монетами по всему дому, где бы ни находился — в туалете, в ванной и даже под одеялом в постели.

— Может, найдешь себе другую игру? — предлагаю я без особой надежды.

— Да мне и с этой хорошо, — только и отвечает он.

Я бы еще поняла, если бы эта игра предлагала ему какой-нибудь фантастический мир — прекраснее и соблазнительнее, чем реальность. Но что может настолько притягивать человека в мирке, похожем на грубую театральную декорацию, где есть только море с материками да нескончаемый звон монет?

«Может, игра начнет усложняться, если играть в нее долго?» — думала я поначалу. Но сколько ни заглядывала мужу через плечо, на экранчике ничего не менялось, а он все сидел в одной позе и механически тыкал пальцем в заветные кружочки на экране.

— Тебя и правда все это развлекает? — спрашиваю я.

— Развлекает, не развлекает — какая разница? Дело совсем не в этом… — безжизненно отвечает муж.

Однажды, в кои-то веки оторвавшись от айфона, он поднимает на меня взгляд, и я едва сдерживаюсь, чтобы с воплем не убежать из комнаты куда глаза глядят. Все его лицо: глаза, нос, губы и остальное — превратилось в полное месиво. И дело уже не в том, что оно больше ни на кого не похоже. А в том, что назвать это лицом уже невозможно.

Но муж, похоже, об этом даже не подозревает.

— А что… те груши, что нам подарили, мы все уже съели? — спрашивает он как ни в чем не бывало, глядя на меня страшными, разъехавшимися до самых висков глазами. — Ни одной не осталось?

— Что-то осталось… — стараюсь я ответить как обычно, но мой голос едва заметно срывается.

— Может, почистишь одну для меня?

— Хорошо.

Я возвращаюсь на кухню. Рука с ножом для фруктов немного дрожит. Существо, которому я позволяю быть похожим на моего мужа, начинает нарушать правила. И все больше забывает самого мужа.

Почищенную и нарезанную грушу я выкладываю на блюдечко и приношу ему.

— О! — восклицает супругоподобное существо и вооружается зубочисткой. — Похоже, из всех фруктов на свете я больше всего обожаю груши, — с блаженством признается оно.

Как ему вообще удается видеть двумя глазами сразу? С дрожью в груди я наблюдаю, как ловко оно впивается зубочисткой в кусочек груши и отправляет лакомство в рот, затерявшийся где-то у самого подбородка. Судя по жизнерадостному хрумканью, проблем с зубами у него, похоже, не возникает.

— А ты что, не хочешь? — спрашивает оно. Я уже не знаю, чего хочу. Но мой отказ, боюсь, прозвучит подозрительно.

Я сажусь рядом с ним. Существо, похожее на моего мужа, берет пульт и начинает перебирать каналы телевизора.

— Ох, какая ностальгия…

Эту рекламу крутили, когда мы только-только поженились. Теперь же ее вытащили из прошлого на викторине — с вопросом о песне, которая там звучала.

— Мы ведь тоже ее напевали, скажи? — говорит существо и тянется к бокалу с виски. Вместо ответа я опускаю голову и жую свой кусочек груши. — А помнишь, — продолжает оно, — как на медовый месяц я разжевывал фрукты, чтобы ты их съела?

— Правда, что ли? — отзываюсь я равнодушно.

— Ну а как же! Ты решила выправить зубы, нацепила брекеты. Все жаловалась, что из-за железяк тебе больно, что не можешь нормально есть. Ну, я и заказал тогда в номер целое блюдо фруктов. Разжевывал их, а потом выплевывал обратно на блюдо и давал тебе.

— Ты кормил меня тем, что уже съел сам??

— Ну конечно. Те фрукты я прожевал, а ты потом съела их все до единого! Улыбаясь и говоря мне спасибо…

Голос существа, похожего на моего мужа, звучит так глухо и отдаленно, словно нас разделяет стена воды.

— Может, поэтому мне так спокойно именно с тобой? — добавляет оно. — По крайней мере, тогда я подумал: а ведь такая, как ты, с милой улыбкой проглотит даже мое дерьмо…

Той ночью мой муж — впервые с тех пор, как начал свою игру, — пришел в постель без айфона. Впервые за долгие месяцы его рука скользнула под мое одеяло. Я притворилась спящей, но он захотел опять зажечь свет, и мои пальцы стиснули его запястье уже машинально.

В кромешной тьме руки мужа ловко стянули с меня пижаму. Лихорадочно пытаясь сообразить — является ли то, что седлает меня и совершает со мною эти движения, моим мужем или только притворяется им?! — я задрожала от ужаса и зажмурилась как можно крепче. Но чем мягче становилась моя кожа и чем жарче распалялось тело, тем назойливее зудел в голове вопрос: а кто же все это чувствует? Я сама или кто-то другой?

Так вот что такое змеиный мячик?! Мне почудилось, будто тело мое начинает свиваться в кольцо, и чтобы не думать об этом, я зажмурилась еще сильней. И от этого его кожа сливается с моей воедино. Мой Муж-Змея распахнул пасть и начал заглатывать меня с головы. Брыкаясь изо всех сил, я пыталась увернуться от склизких желез, но чем глубже меня затягивало в его омерзительное нутро, тем уютнее и приятнее мне в нем становилось. И неожиданно я поняла, что просто скармливаю ему себя. Наслаждение, с которым он пожирал мое тело, оказалось таким заразным, что уже очень скоро и я наслаждалась им так, словно лакомилась собой.

После свадьбы Хасэбо, когда к моим будням возвращается их обычная монотонность, я забегаю в аптеку и уже перед кассой натыкаюсь на Китаэ-сан.

— Никак ты, дорогая? — Ее голос звучит на удивление ровно и внятно. — Давненько не виделись! Надеюсь, у тебя все хорошо?

— Вашими молитвами… — неловко кланяюсь я. Что-то мешает мне встретиться с нею глазами, и я еложу взглядом по гладкому полу, отражающему бледные сполохи от флуоресцентных ламп с потолка.

Китаэ-сан заглядывает в мою корзину.

— О! У меня такой же кондиционер… Правда, хорош? — взмахивает она пальчиком и удаляется в секцию «Гигиена для кухни». Я немного теряюсь, но решаю-таки дождаться ее снаружи.

Цикады стрекочут как сумасшедшие. Как только я подсчитываю в уме, какая туалетная бумага дешевле, стеклянные двери разъезжаются и на крыльце появляется Китаэ-сан с пакетами в обеих руках.

— А ты загорела, Сан-тян! — замечает она, окинув меня внимательным взглядом.

— Разве?

— Ну конечно! Раньше-то была бледная, как бумага!

— Ну да… В последнее время много по улицам бегаю. Столько дел! — оправдываюсь я, невольно отступая назад, в тень аптечного козырька.

— Вот оно что… А я все гадаю, куда ты пропала!

Верит ли она моим словам? Или просто принимает их как извинение? Этого я понять не могу.

— А у вас как дела? — спрашиваю я. Может, лучше спросить, как дела у Сансё? Утопаю в сомнениях, и странная пауза между нами растет.

Китаэ-сан переводит взгляд на магазинчик татами через дорогу от нас. Похоже, она неплохо знает его хозяина.

— Жена у него совсем слегла… Крутится как может, бедолага! — бормочет она. И отправляется вверх по холму к ближайшей торговой улочке. Спохватившись, я семеню за ней.

— Уф-ф… — на ходу переводит дух Китаэ-сан. — А где ты обычно закупаешься?

— Закупаюсь? — Выдохнув вслед за ней, я поднимаю взгляд на новенький супермаркет, венчающий вершину холма. Туда я заглядываю чаще всего: богатый выбор, терпимые цены.

— А, этот? Я так и знала! — говорит Китаэ-сан разочарованно.

— Что, плохой?

— Да я не говорю, что плохой. Просто… — Она прерывается на полуслове. И продолжает, уже слегка напряженно: — Когда эту махину отгрохали, все стали затариваться только там. И о чем эти люди думают? Или никто не знает, что тут же рядом — торговая улочка, на которой тебе сразу же ясно, что ты в Японии?

Она машет рукой какой-то служащей в придорожной химчистке.

— Конечно, я понимаю, какой это соблазн — оплатить все сразу за одной кассой, — бормочет она под нос. — Но человек-то с человеком больше никак не соприкасается!

На середине склона она останавливается:

— Давай-ка передохнем…

Понаблюдав за очередью из покупателей в ожидании бэнто, Китаэ-сан достает свой неизменный белый платок, прижимает ко взмокшему лбу.

— Ну, ты как? Готова сегодня к шопингу?

— О да! — бодро киваю я. Еще выходя из дому, я задумывалась, что бы приготовить на ужин…

— Тогда прогуляйся немного со мной!

— Куда? — удивляюсь я. — По кварталу?

— Я познакомлю тебя со своим зеленщиком, мясником и хозяином рыбной лавки.

Сказав так, она аккуратно складывает платок и шагает вперед так стремительно, что даже обгоняет какого-то юношу на велосипеде.

— …И в конце концов они все-таки решили отвезти его в горы.

То ли слушая меня, то ли нет, Сэнта набивает рот ломтиками ветчины, постанывая от нетерпения. Я не раз уже повторяла ему, что время подхода к блюдам не ограничено, но он все равно торопится опустошить свою тарелку, чтобы сбегать набрать еще. Хаконэ-тян возвращается к нашему столику с тарелочкой, на которой разложено по кусочку от десятка разных блюд, садится рядом с Сэнтой и решительно заносит вилку над едой.

— А здесь совсем не так, как в обычном «ешь-сколько-влезет»! — говорит она и, подперев ладонью щеку, принимается за морских гадов в маринаде. — В той обжираловке, куда мы ходим с Сэнтой, выбор блюд куда больше, но… Я-то думала, главная фишка all-you-can-eat именно в разнообразии блюд! А выходит, все наоборот: вкуснее там, где и блюд-то немного, зато предлагают то, в чем они мастера…

Дежурный официант зависает у нашего столика, и я жестом прошу его подлить в мой стакан минералки.

— Ты нас так балуешь, прямо неловко! — говорит Хаконэ-тян. — Недавно меня бэнто угощала. Теперь привела нас в элитную обжираловку…

— Это называется «буфет», — вставляет сбоку Сэнта. — Бу-фет!

— Расслабьтесь! — усмехаюсь я. — Вы нам холодильник продали аж за семьдесят тысяч! Позвольте уж потратить тысячу на ваше бэнто… Да и Сэнте, я знала, понравится. Должна же я вас как-то отблагодарить!

Хаконэ-тян нырнула уточкой в очередном поклоне и придвинула к себе холодный овощной потаж в суповнице с филигранным орнаментом.

— Зацени, сестрица: чтобы сегодня ты откормила нас как следует, мы голодали со вчерашнего вечера!

— Да ладно вам! — отмахиваюсь я, отхлебывая свеженькой минералки. Пригласить эту сладкую парочку на ланч в ресторане большого отеля я решила, вспомнив, как Сэнта ворчал, что никогда не наедается досыта «во всех этих кабаках».

В отличие от меня, каждый месяц получающей на расходы круглую сумму от мужа, эти двое пока еще неженатики, но уже складывают свои доходы в один котел. Управляет всей бухгалтерией Хаконэ-тян. С экономикой у нее в голове порядок, и обычно перед каждым походом в ресторан она заставляет Сэнту съесть плошку риса. И пока ее доля в домашнем бюджете и больше, и стабильнее, Сэнте возражать не приходится.

— Ну так что? Где-нибудь есть приличные горы? Вы не в курсе?

Душистым карри из серебристой соусницы я поливаю белоснежный рис-шафран. Сначала думала, не взять ли бефстроганов, но перед темным и смачным карри все же не устояла.

— Горы — какие? — уточняет Хаконэ-тян. — Для вашего кемпинга?

— Хм-м… Нет уж, лучше другие.

— Ей нужно от кошки избавиться, — поясняет Сэнта.

— Что-о? — вскидывается Хаконэ-тян. — Ты решила выгнать Дзороми?!

— Да нет, конечно! — утешаю я. — Не Дзороми. Речь о коте моей… хорошей знакомой, скажем так.

— Ах вот оно что… Я уже испугалась!

— Дзороми никто не тронет, не дрейфь. Но у моей знакомой кот зассал уже всю квартиру. Лечила его, лечила — все без толку. И вот они с мужем промаялись так больше года и решили… отпустить его в горы, — объясняю я, подкладывая соусной ложкой еще карри себе на рис.

— То есть просто изгнать? — тихонько поправляет меня Сэнта. — А сказать им правду в лицо ты не хочешь?

— Зачем? Они и так ее знают.

Так вот почему Китаэ-сан все лето не отпускала от себя Сансё ни на шаг? — осеняет меня.

— Она пообещала мужу, что они сделают это, как только спадет жара…

Сказав это, я вспоминаю, как после нашего шопинга в частных японских лавочках, уже по дороге домой, Китаэ-сан вдруг согнулась в поклоне и попросила меня свозить их с мужем в какие-нибудь подходящие горы.

Я вздыхаю.

— Терпеть не могу вопросы без ответов!

Чтобы сбежать от таких вопросов, муж и залипает на игре, проносится в голове.

— Схожу-ка за жареной уткой! — говорит Сэнта, вставая. Тарелка в его руках разве что не вылизана языком. Хаконэ-тян, пытаясь намотать на одну вилку сразу и карбонаре, и пескаторе, даже не глядит на него.

— Ну и ну… Он что, и дома такой же? — спрашиваю я, пытаясь вспомнить, каким Сэнта был дома в наши с ним детские годы.

— Какой? Ах да… Наверно, такой же!

Будто не поняв моего вопроса, она склоняет голову вбок. Интересно, расползается ли ее лицо так же, как у моего мужа? — думаю я про себя. А вслух добавляю:

— Наверно, он просто не берет дурного в голову?

— Это да… — Хаконэ-тян задумчиво кивает. — Зато у него в сценариях сплошные страдальцы. Все время над ним смеюсь! Дома он вечно голоден, так что я набиваю ему брюхо капустой. В любые блюда, какие бы ни готовила, добавляю побольше капусты, чтобы у него живот не пустовал. И всегда думаю: вот бы взял и сочинил кино про капусту! Было бы куда интересней, скажи?

— Да уж, — отзываюсь я, наблюдая, как Сэнта мечется у раздачи между серебряными подносами с едой. — Может, так оно и правда было бы интересней…

После этого Сэнта убегает и возвращается еще дважды.

— Бефстроганов и карри в одной тарелке — это гораздо вкусней, чем вы думаете! — заявляет он, уплетая свое открытие за обе щеки.

Из кондитерской секции Хаконэ-тян приносит целую гору пирожных, но съедает меньше половины и с явным сожалением отодвигает тарелку в сторону. Я ухожу расплатиться, а затем встречаю обоих уже на выходе из отеля.

— Спасибо за угощение! — кричат они хором и, согнувшись в поклоне, замирают, точно пара местных швейцаров.

На прощание я машу им рукой, разворачиваюсь и шагаю своей дорогой, когда Сэнта вдруг догоняет меня.

— Сестрица! Ты спрашивала про горы… Может, Гу́мма подойдет?

— Префектура Гумма?

— Ну да. Я туда ездил недавно, помогал природу снимать. Там все такое дремучее и нетронутое! Наверняка и звери живут!

— Ого, не знала…

— Если хочешь, пришлю координаты.

— Давай, спасибо! — говорю я.

И Сэнта, опять развернувшись, убегает на станцию.

Когда, прогулявшись немного по улицам, я закупила продуктов и вернулась домой, в прихожей меня встретили туфли мужа.

Уже с работы? — изумилась я. В пятом часу дня?

— Я пришла! — закричала я на всю квартиру. Но никто не ответил.

Опустив покупки на пол в коридоре, я прошла в гостиную. На стеклянном столике маячили опустевший бокал и открытый пластиковый контейнер с остатками соте из сладких перчиков, что я приготовила впрок еще вчера и убрала в холодильник. Отправив все это в мойку вместе с сиротливо забытыми палочками, я вышла опять в коридор.

— Ты вернулся? — снова крикнула я. И еще через пару шагов наткнулась на брюки и мужскую сорочку, разметавшиеся по полу так, будто в них еще сохранялись очертания чьей-то фигуры.

Подобрав одежду с пола, я постучала в дверь его комнаты. А едва открыла ее, как тут же поймала на себе взгляд Дзороми, свернувшейся клубочком на мужнем столе. Насмотревшись на меня, она встала и потянулась всем телом. Так ты, подруга, сидела тут взаперти? Ласково мяукнув, Дзороми потерлась о мою голень. Наступив на брошенный тут же пиджак, я повесила его на плечики и прошла вслед за кошкой в спальню.

Мой муж — в майке и домашних штанах — сидел, откинувшись на спинку кровати, и как ни в чем не бывало резался дальше в свою игру. Невзирая на ясный день за окном, шторы задернуты наглухо.

— Что с работой?! — спросила я со сдавленной яростью. — Если ты здесь, почему не ответил?

— Странно я себя чувствую в последние дни… — забормотал он, не поднимая глаз от айфона. Истощенный голос почти не слышен за монотонным звяканьем монет.

— Может, сходишь к врачу? — предложила я, подбирая разбросанные у кровати носки. Но тут же подумала, что никакой доктор тут, скорее всего, не поможет.

— Сан-тян! А что ты почувствуешь, если я умру?

Потянувшись к окну, чтобы раздвинуть шторы, я на секунду застыла и повернулась к нему.

— Ты чего это вдруг?

— Да Увано тут рассказал… У его жены заболел любимый пес. Потребовалась операция. И жена сказала, что если тот умрет, то она, жена, будет убиваться сильнее, чем если бы умер Увано.

Я вспомнила красное, как у макаки, лицо Увано. Наверно, для него это очень болезненный удар.

— Признайся, Сан-тян. Тебя бы моя смерть тоже не особенно огорчила?

Ничего не ответив, я со всей силы раздвинула шторы. Солнце, прорвавшись через оконные стекла, затопило всю спальню. Мой муж обернулся ко мне лишь на миг, но за постельной пылью и столбами яркого света я так и не разглядела толком его лица.

— Это все от жары… — пробубнил он, опуская лицо к экрану.

— Это все от жары, — повторила я.

— Надо что-нибудь съесть, и все пройдет…

— Надо что-нибудь съесть, и все пройдет, — опять повторила я и ушла вон из спальни, пропахшей его потом насквозь.

Но лучше ему не стало. Наоборот, день ото дня он выглядел все ужаснее. На работу еще как-то ходил, но почти не спал по ночам, потерял свой некогда звериный аппетит и худел на глазах. Врач, к которому он все-таки обратился, долго бубнил что-то невнятное про тепловой удар, да на том его диагностика и завершилась.

Уговорить мужа бросить игру у меня не вышло. Всякий раз, когда я пыталась, он заявлял, что от этого ему станет только хуже, и продолжал коллекционировать свои дзынькающие монеты как одержимый.

— Это мантра, — сказала Китаэ-сан, откупоривая кофейную банку.

— Что именно? Сама игра? — спросила я, пытаясь устроиться поудобнее, но лавочка подо мной была скользкой — видимо, со вчерашнего дождя.

— Да. Похоже, твой муж просто хочет выгнать из своей головы все, что связано с болью, страданием, все, что ему не по нраву. А чтобы это у него получилось, он должен сидеть как прикленный и постоянно тюкать в экранчик — тюк-тюк-тюк, тюк-тюк-тюк…

— Как безухий Хоити?[11] — вспомнила я.

Китаэ-сан на секунду задумалась, затем кивнула.

— Вообще-то я не о том, но, возможно, да. Так или иначе, похоже, твой муж убегает, себя не помня, от какого-то искушения.

— Искушения? — удивилась я.

— Искушения, соблазна… Ничего не напоминает?

Если что и напоминает мне об «искушении и соблазне», подумала я, так это странные письма от его бывшей. После того разговора муж больше не заговаривал о ней, и мне уже стало казаться, что нелепая ситуация рассосалась сама собой. Но так ли это на самом деле?

Собаки в вольере забегали наперегонки. Оглянувшись на них, Китаэ-сан глубоко вздохнула.

— Ох, хотела бы я помочь, не будь я в таком раздрае. Тебе и самой сейчас не позавидуешь, как я погляжу… Ты уж меня прости! — извинилась она уже в четвертый раз.

Пора было решить, в какой день лучше бросить Сансё.

Этот призрачный день воскресенье за воскресеньем Китаэ-сан все оттягивала — дескать, станет чуть прохладней, тогда и съездим. Но жизнь с Сансё завела их в такой тупик, что ждать было больше нельзя. В их доме стало уже совсем невозможно дышать, а ближайшие соседи подали на них жалобу.

— Так, значит… Гумма? — выдавила она устало, с явным усилием над собой.

— Да. Сама я в тех горах не была. Но, судя по интернету, там даже обитают всякие звери.

— Что… и медведи есть?!

— Ну, это же горы. Почему бы и нет?

— Да, конечно… — Она снова вздохнула. — Прости. Ты так здорово все проверила!

Оттого ли, что к вечеру стало прохладней, собак в вольере было больше обычного. Китаэ-сан замолчала, и я рассеянно изучала животных, допивая уже совсем потеплевший кофе.

Вдалеке засмеялись дети.

— Поразительно, как мало нужно, чтобы разрушить счастье… Просто с ума сойти, — призналась она, когда засмеялись дети. — Знала бы я, каким кошмаром это закончится, когда заводила его! Я же просто хотела жить с мужем и любимым котом. Больше ни о чем не мечтала. И что же? Как только я решила, что вроде бы счастлива, все это счастье — о, боги! — изъела кошачья моча? Так и свихнуться недолго…

Какая-то псина громко залаяла; ее хозяин, болтавший с кем-то неподалеку от нас, ткнул пальцем в объект ее возбуждения и закричал: «Стрекоза, стрекоза!»

Китаэ-сан подняла голову.

— Может, мне тоже спрятаться в какую-нибудь игру? — вроде бы пошутила она. Слова эти отдавались эхом в ушах, но улыбки не вызывали.

Попрощавшись с Китаэ-сан, я вышла из подъезда и отправилась за продуктами.

После ее чудесных рекомендаций я тоже начала запасаться продуктами от частных лавочек в старом торговом квартале. Да, цены у них повыше, чем в супермаркетах, да и платить в каждой лавке отдельно — та еще морока. Но эти люди тратили на меня свои личные время, внимание, силы, и уже это придавало моей опустевшей жизни какую-то новую глубину. Для меня — бездетной, нигде не работающей, в чем-то изнеженной домохозяйки — такое отношение и правда было в диковинку.

Моя нынешняя жизнь мало отличается от ссылки на затерянный остров. Когда ведешь настолько гладкую, бесшовную жизнь, свободного времени у тебя столько, что невольно улетаешь в какие-нибудь нелепые фантазии. Я гуляю среди фруктовых деревьев, играю с местными животными и развлекаюсь на острове, пока не надоест; и, в общем, все это похоже на рай, но сердце мое постоянно стремится туда, откуда меня изгнали. В первые месяцы после свадьбы я часто боялась, что остров уничтожит меня, и всерьез подумывала о побеге. Но едва вспоминала, что там мне придется снова драться за фрукты и сражаться за место под солнцем, как моя решимость ослабевала. Явных причин убегать оставалось все меньше, — и в итоге, даже ощущая свою отрезанность от мира, я превратилась в постоянного резидента этого райского островка.

У цветочного магазинчика я свернула за угол. В глаза бросились ярко-розовые лепестки портулака. Сентябрь начался, и от травоцветов в горшках и букетах у выхода так и веяло дыханием осени. Слово «соблазн», озвученное Китаэ-сан, странным образом возродилось уже во мне.

— Соблазн? — повторила я вслух. В последнее время у меня перед глазами только одно: лицо мужа, на котором ни черточки не разобрать. Так не оттого ли я не понимаю, что вообще происходит?

Выбирая в лавке помидоры, воскрешаю в памяти образ его бывшей, которую до сих пор видела только на фото, и зачем-то пытаюсь представить, как она его соблазняет. Но лицо моего мужа, соблазняемого ею, вдруг разъезжается в разные стороны — и ничего страшного не происходит…

Вопрос, вернется он к ней или нет, мне больше не интересен. Куда уютнее думать о том, что, возможно, когда-нибудь и меня смерть любимого питомца расстроит сильнее кончины собственного мужа.

В ящике с редькой я выбирала себе корнеплод поизящней, когда под моим локтем прошмыгнул мальчонка лет восьми. Подскочив к прилавку, он протянул хозяину какую-то записку и купюру в тысячу иен.

— Вот список, дяденька!

— Сделаем! — кивнул лавочник и вручил ему приготовленный заранее сверток. — А это им на сегодня… Каждый день по монетке откладываешь? Герой!

Пацан прижал сверток к груди, сгреб с прилавка звонкую сдачу и выскочил из лавочки с таинственным видом. Смотри-ка, подумала я, занятная форма шопинга… Хозяин перехватил мой заинтригованный взгляд, и я смутилась.

— Мне вон те соленья, пожалуйста… — попросила я тут же. — И баклажан!

А что, если мужа морочит вовсе не его бывшая? А какой-нибудь Голос, который всю жизнь твердит ему: «Зачем ты уподобляешь свою жизнь человеческой?.. Прекрати…»

Эта странная мысль поразила меня при взгляде на бейсбольную кепку старого лавочника, присевшего на корточки, чтобы набрать мне солений.

— Хвост от дайкона прилагаю бесплатно. Только для вас! — объявил старик, поднимаясь с пакетом в руках. И ноздри мои защекотало от пряной рисовой закваски.

Когда я возвращаюсь домой, муж стоит у плиты и обжаривает что-то в кипящем масле.

Ни до свадьбы, ни за все годы супружества он не приготовил еды ни разу.

— Что с тобой? — поражаюсь я.

— Увидел, как это делают в телевизоре… Подумал: может, и у меня получится? — отвечает муж, не оглядываясь. В последнее время он подолгу не вылезал из постели. Значит, ему уже лучше?

— Получается вроде неплохо! — говорю я, окинув взглядом кулинарный термометр и новехонькие поддоны для слива масла, расставленные у плиты.

— Я не знал, где что лежит… Пошел да купил весь набор в супермаркете! — отзывается он без тени смущения.

— А как же работа?

— Ушел пораньше.

— Хм-м…

С видом, что особо не слушаю, я бегаю по кухне, перекладывая все, что купила, в холодильник и на полки с продуктами. Что же случилось с его «мантрой от искушений»? Вопрос подкатывается к самому горлу, но шкворчание масла с гудением кухонной вытяжки окутывают мужа так плотно, что для моего голоса не остается ни щелочки, ни просвета.

— Присядь, дорогая! Сегодня у нас — фритюрная вечеринка… Да расслабься ты уже! — настаивает он, явно задетый моей рассеянной беготней.

И я устраиваюсь на диване — в той же позе, в какой вечно разваливается он. Поглаживаю Дзороми, тут же прижавшуюся ко мне, но все никак не успокоюсь:

— А где у нас полотенца, ты в курсе?.. Масло, кстати, можно сливать через сетку для гриля от микроволновки, але!

Наслушавшись моих добрых советов до упора, муж схватил стакан, налил в него виски, добавил льда и с отчетливым стуком поставил на столик передо мной.

— Давай-ка, выпей вот это. И посмотри телевизор.

Дотянувшись до пульта, он включил телешоу, которое записал накануне. Не произнося больше ни словечка, я послушно сижу и потягиваю свой хайбол, хотя виски и не люблю. И пытаюсь отслеживать шоу, которое меня никак не цепляет. А где-то через полчаса слышу его голос: «Ну, вот и готово!» — и оборачиваюсь к столу, на котором со всей торжественностью момента выстроены огромное блюдо с горой дымящегося фритюра, только что купленные мной соленья, нарезанные ломтиками впопыхах, и пара чистых бокалов. И это не считая блюдец для соусов и скляночек с солью, перцами и лимонным соком.

— Сан-тян! Иди скорей! — торопит меня муж. Поднявшись с дивана, я занимаю свое место за столом, беру в руки палочки.

Муж садится рядом, откупоривает бутылку с пивом, наливает мне.

— Что происходит? — повторяю я, поднимая бокал и чуя в воздухе что-то пугающее.

— Иногда неплохо сменить пластинку! Разве нет?

Он наливает пива себе. Мы чокаемся, и от долгожданного наслаждения его кадык, точно поршень, начинает ходить вверх-вниз перед моими глазами. Свой бокал он осушает стремительно — будто пиво, минуя горло, впитывается во все его тело сразу.

Вдогонку за ним глотаю и я. Мягкая хмельная горечь освежает и успокаивает.

— Ну? Кусай, пока горячо! — командует он, и я хищно впиваюсь палочками в кусочки потрескивающей плоти. Слегка расползшихся форм, но аппетитных рыжеватых оттенков. Запах лакомства пропитывает кухню, возбуждая просто звериный аппетит. Чуть подсолив нежную корочку, я впиваюсь в него зубами.

Божественно. Я боялась, что внутри него все останется непрожаренным, но ингредиенты, как и кухонные инструменты, не подвели, и упругие до самой сердцевины кусочки так и похрустывают на зубах. Глаза мои округляются.

— Где ты… этому… научился? — поражаюсь я, терпеливо катая жаркую плоть на языке.

— Говорю же, это первый раз! — отзывается он, сражаясь со своей добычей не менее упорно.

— Ну просто… невозможно остановиться!

И это правда: впервые за долгое время мы наслаждаемся тем, что едим.

— У-гум-м… — только и мычит он, подцепляя палочками следующий кусок. Я хочу спросить его много еще о чем, но он подгоняет меня: «Давай-давай, пока не остыло!» — и я исправно продолжаю пожирать одно за другим все нажаренное. Лук. Кальмар. Креветка. Батат. Цыпленок. Все буквально тает во рту. Добавляю соли, лимона и продолжаю с нарастающим аппетитом. И вот уже гора, которую вдвоем, казалось, не покорить, почти растаяла у нас на глазах. В затянувшейся паузе подливаю себе еще пива. Когда я в последний раз столько пила, припомнить уже не могу.

— Значит, тебе уже лучше? — уточняю я. Язык мой слегка заплетается, а глаза чуть припухли и наверняка покраснели.

Муж, позабыв о палочках, хватает кусок за куском уже голыми руками и, не отвечая ни слова, опять набивает рот.

— Но что, по-твоему, с тобою случилось? — продолжаю я. — Не тепловой же удар, в самом деле!

Он склоняет голову вбок, будто передразнивая меня — мол, и правда, что это было-то? Напряжение, копившееся во мне, наконец-то спадает, и я тихонько смеюсь.

— Кстати, сегодня я рассказала Китаэ-сан про твою игру. И она решила, что ты, возможно, убегаешь от какого-то искушения.

— Какого?

— Ну, она не сказала конкретно… Жуть какая впечатлительная!

Я снова смеюсь, уже чуть громче. Но не встречаю у него на лице ни тени улыбки и опять становлюсь серьезной.

— Так ты уже выздоровел? — повторяю я снова.

Он не отвечает. Рептильи глаза перескакивают на остатки фритюра. Хвать! — и его челюсти работают с новой силой.

Разглядывая профиль мужа, я думаю, что уже очень давно не видела это лицо анфас. И заливаю долгую паузу очередным глотком пива.

— Может, мне стоит открыть свою фритюрную? Как думаешь? — бормочет он, слизывая с пальцев остатки масла.

Я слушаю этот голос, принадлежащий то ли мужу, то ли кому-то еще, и рассеянно приканчиваю свое пиво, потерявшее всякий вкус.

Навестив Хасэбо с супругом в их новой квартире, я возвращаюсь домой уже к вечеру. Муж, и сегодня ушедший с работы пораньше, медитирует у плиты над кастрюлей с уже остывающим маслом, перебирая в воздухе огромными кулинарными палочками.

— Хоть бы окно открыл!

Фритюрный зной растекается по квартире — не продохнуть. Но муж все буравит взглядом масло в кастрюле — так пристально, будто надеется выудить оттуда еще и родную мать, с которой его разлучили в детстве. И лишь когда пульт кондиционера пищит, реагируя на перегрузку, он наконец-то вздрагивает и замечает меня.

— С возвращением, — бубнит он безжизненно и глухо, словно заблудился во сне и никак не выберется наружу.

Поддоны для масла полны почерневших ошметок фритюра… Как? И сегодня опять?? Я представила, что буду есть это снова, и все, что оставалось во мне со вчерашнего вечера, тут же запросилось наружу.

На самом деле мои желудок и пищевод уже давно посылали сигналы тревоги — хватит, мол, остановись. Но что вы будете делать, если человек, заболевший неведомо чем, уверяет, что поможет ему только нажаренный для вас же фритюр?

Вот как? Значит, фритюром он просто-напросто замещает любимую игру в монетки? И до выздоровления больному как до Луны?

— Итак…

Как и вчера, он усаживает меня на диван, угощает ледяным виски. Обезоруженная его галантностью, я, как и вчера, покорно потягиваю хайбол и рассеянно пялюсь в экран. Как и прежде, смотреть там не на что.

Но вскоре шкворчание за спиной перемешивается с бормотанием телевизора перед глазами, и словно бы легкий туман накрывает меня с головой. Моя усталая поясница, похоже, пустила корни в диван, и подняться с него будет уже не под силу.

— Ну что, дорогая? Расскажи, где сегодня была! — говорит он, помогая мне перебраться за стол, и тут же наливает пива.

Кудахчет, как примерная женушка, думаю я. А вслух отвечаю:

— В новой квартире у Хасэбо…

— А-а!

Он как будто кивает. Или мне кажется? Я беру в руки палочки, чувствуя, как правая сторона моего тела начинает легонько похрустывать. Передо мною звонко пенящееся пиво и, как обещано, нежно хрустящий фритюр. А к нему — ни риса, ни супа мисо, ничего. Глубокая прожарка в кипящем масле — единственное, что интересует моего мужа.

— А, это? Росток бамбука… А вон там — осенний лосось с черенками батата, — с гордостью объясняет мне муж. — Сегодня я приготовил слабенькое пондзу[12], попробуй макать сюда…

Словно бы вскользь он сетует на то, что в последние дни страдает от легкого несварения.

— Так что ем я теперь мало… Все это — тебе одной!

Пересиливая себя, я кладу на язык самый первый кусочек. Но как только надкусываю — аппетит вскипает во мне, да такой, что сама себе удивляюсь: я не успеваю проглотить и того куска, что во рту, как палочки уже сами вцепляются в следующий… Кажется, мое тело начинает требовать масла? Не в силах остановиться, я загружаю в рот кусок за куском. Потоки пива сметают их в мое чрево, и они согревают меня изнутри, и мне хочется еще и еще. Да, да, больше всего на свете я обожаю работать челюстями, не задумываясь вообще ни о чем…

— Рад, что ты стала походить на меня, — замечает муж, наливая пива уже себе.

«Что-о?!» — взрывается у меня в голове, но рот до отказа набит фритюром, так что ответить мне попросту нечем. Я спешу это проглотить, но…

— Но следующую попробуй вот с этим! — говорит он, протягивая мне соус чили с юдзу[13], и, вцепившись зубами в следующую, я уже напрочь не помню ни то, что сказал мне он, ни то, что я собиралась ему ответить.

Набив до предела живот, я опираюсь на руку мужа, позволяю отвести себя на диван и смотрю вместе с ним телешоу.

— Как же здорово с тобой расслабляться, дорогая… — произносит он, будто некое заклинание.

— И не говори! — отзываюсь я. Не раздумывая ни секунды. Само с губ слетает, и все.

Утром, проснувшись, я глянула в зеркало и увидела, что мое лицо понемногу забывает меня.

С этого дня черты моего лица и начали разбегаться. Стоило мне появиться в зеркале, как они сразу же — неохотно и как попало, будто стеная: «О, нет!» — подтягивались обратно друг к дружке. Вот только на свое место, увы, встать уже не могли, и то, что получалось в итоге, выглядело жутковато.

Я вновь, еще пристальней, вгляделась в свое отражение в зеркале. Глаза расползлись к вискам, и само лицо напоминало лепешку, растянутую в разные стороны.

Я действительно все сильнее походила на мужа.

Взяв себя в руки, я тщательно умылась. Еще пару раз сполоснула лицо холодной водой. Наложила тональный крем темнее обычного. «Какой смысл так возиться с лицом, которое все равно продолжает меняться по сто раз на дню?» — повторял голос в моей голове. Но я заглушила его как могла и, закончив что нужно, вышла из дому вовремя.

Сев в машину, я вырулила с подземной стоянки и подъехала к выходу, где Китаэ-сан с супругом уже дожидались меня, как условлено.

— Буду рада вам пригодиться! — прощебетала я с легким поклоном, выйдя к ним из машины. Слово «пригодиться» сейчас было явно не к месту, но других стандартных приветствий мне на ум не пришло.

Их старший, похоже, оказался в той же ловушке.

— Просим любить и жаловать! — отчеканил он, замирая в ответном поклоне явно вежливей моего.

Китаэ-сан с ним рядом не кланялась. А обнимала, точно родное дитя, кошачью переноску, закрепленную ремнями у нее на груди.

Вблизи ее муж оказался миниатюрней, чем я ожидала. Его волосы, как и локоны Китаэ-сан, давно и красиво растеряли последний цвет. А поскольку и одет он был во все белое, его крохотная фигурка напоминала каменного Дзидзо у обочины деревенской дороги.

— Сан-тян! Это мой муж Арáи, — сказала она почти небрежно и повернулась к нему: — Араи! Это моя подруга Сан-тян… Она занимается кошками с раннего детства. И понимает их куда лучше, чем мы. Доверимся ей, и все будет в порядке, поверь мне.

Сказав так, Китаэ-сан наклонила голову к своей ноше.

— Ты тоже не должен бояться, Сансё. Сан-тян найдет для тебя просто шикарную гору! — сообщила она в боковую сетку на переноске.

Слегка опешив от навалившейся ответственности, я усадила их в машину, села за руль, сказала: «Ну, поехали?» — и забила в навигатор адрес, что прислал мне Сэнта: Национальный экологический парк «Дикий дом», префектура Гумма. До цели — два с половиной часа.

— Смотри-ка! Ближе, чем я думала, — сказала Китаэ-сан и, наклонившись вперед, заглянула в экранчик. — А значит, мы всегда сможем его навестить, если что…

Смогут ли? — засомневалась я. Да одна лишь дорога туда-обратно — уже пять часов! Я ожидала, что муж как-нибудь возразит ей, но он молчал, и я тоже притворилась, что последней ее фразы не расслышала. Как, впрочем, и горестного мяуканья, донесшегося из переноски, когда машина тронулась с места.

Мы несемся по магистрали Дзёэ́цу, когда на горизонте прорезается цепочка далеких гор. Под свежим, безоблачно-бездонным осенним небом их зубчатые контуры растут на глазах, приближаясь с каждой минутой. Пейзаж такой фантастический, что в другой ситуации я бы точно захлопала в ладоши.

Спустившись с хайвэя на местную трассу, мы сверяемся с навигатором и мчимся к горам напрямую. Стайки домишек по обе стороны мелькают за окнами все реже и реже, а потом исчезают совсем.

Поднимаясь все выше по виражам серпантина, мы заезжаем в такую глушь, что я начинаю бояться, как бы на дорогу не выскочил какой-нибудь зверь. И хотя, согласно навигатору, до экопарка еще далеко, асфальт на дороге под нами кончается, а вот поймать на горной грунтовке провожатого — большая удача, и я пристраиваюсь в хвост к какому-то грузовику, перевозящему гравий.

Еще в самом начале пути я разрешила Китаэ-сан выпустить из переноски кота. И похоже, всю дорогу она так и прогладила его у себя на коленях.

— Ну как тебе? Вот они, твои горы… Видишь? — бормочет она у него над ухом.

Когда грунтовая трасса превращается в подобие звериной тропы, я останавливаю машину. Никакой дороги дальше навигатор не считывает, а красная стрелочка на экране показывает: поворачивайте назад.

Они долго молчат.

— Приехали, — несмело выдыхаю я.

И пока решаю, глушить ли мотор, Араи напоминает жене полушепотом:

— Слышь? Приехали…

— Угу, — отзывается она и продолжает обнимать Сансё, опустив голову, но не двигаясь с места.

— Может, вы ожидали чего-то другого? — поворачиваюсь я к Араи, извиваясь под ремнем безопасности.

Грустно улыбаясь, Араи качает головой.

— Смотри, Китаэ… Ты все решила, назад уже не повернуть.

— Да… Да, — повторяет Китаэ-сан, но так и не поднимает головы.

— Пойду проверю, что вокруг, — говорю тогда я и выхожу из машины. Но не успеваю захлопнуть за собой дверь, как все мое тело обволакивает холодный воздух, которым я еще и захлебываюсь, невольно вдохнув полной грудью. Влажный и липкий, этот холод целует кожу, чуть не впиваясь в нее. Затянув покрепче шнурки на кроссовках, я бормочу себе: «Вперед!» — и двигаю дальше по той же тропе.

Над головой не смолкают птицы. Видимо, щебечут, сидя на вершинах больших деревьев. Правда, где именно, я уже разобрать не могу. Конечно, я представляла себе холод в осенних горах. Но и подумать не могла, что, едва солнце скроется за верхушками деревьев, начнется такой колотун.

В высокой траве меж кустов и деревьев буйно цветут шалфей и горечавка. Видимо, на их листьях еще осталась влага, — я замечаю, что промочила ноги, и возвращаюсь к машине.

Араи, похоже, отчаянно пытается успокоить супругу. Издалека, хотя и с трудом, я различаю, как Китаэ-сан все прижимает к себе кота, не желая поднимать голову, а муж, тряся головой, все пытается в чем-то ее убедить.

Ну, а я в душе все надеюсь, что кто-нибудь из нас сейчас скажет: «Ладно, поехали домой!» Выжить в горах бедняга Сансё не сможет просто никак. Теперь, на каменных склонах, я убедилась в этом окончательно. Бросить его на ступеньках храма было бы гуманней — все какая-то надежда. Но Китаэ-сан сказала: «Если оставим на улице, его задавит машина». Что поделаешь, если в детстве ей пришлось наблюдать, как соседскую кошку размазало колесами автомобиля…

Слушая, как Китаэ-сан повторяет, как мантру: «Горы — наше спасение», я и сама понемногу уверилась в том, что Сансё отлично приспособится к дикой жизни. Но если подумать трезво — это же бесполезно. Ничего не выйдет вообще.

«Если уж кого и засылать в горы для выживания, так моего мужа!» — думаю я, вспоминая, как тот буквально переродился, оказавшись на склонах древнего Мачу-Пикчу.

Стараясь не поскользнуться меж деревьев, я возвращаюсь к автомобилю и вижу, что рядом на пеньке сидит Китаэ-сан с кошачьей переноской на коленях.

— Ну, как Сансё? — спрашиваю я. Неужто муж уговорил ее?!

— Сансё? Н-ну… Он на удивление спокойный.

Проговорив это, она расстегивает на крышке у переноски длинную молнию и через тонкую нейлоновую сеточку подглядывает внутрь.

— Сансё! — подзывает она. Кот шипит, задирая голову. — Ну, видишь? Это горы… Го-ры! Твой новый дом. Можешь пи́сать везде, где душа пожелает… All-You-Can-Pee, представляешь? Везет же тебе!

Уши Сансё нервно дергаются, а осторожный взгляд начинает перескакивать с места на место. Так он выжидает несколько секунд, а затем резко бросается вверх и вырывается из проема верхней половиной тела наружу.

Сейчас убежит! — пугаюсь я, но Китаэ-сан тут же хватает беглеца за голову и запихивает обратно в темницу.

— О нет, о нет, о нет… — причитает она, качая головой, того и гляди разрыдается.

Почему бы нам просто не поехать назад?! Слова эти подступают к самому горлу, но я все-таки умудряюсь сдержать их. Сказать — дело нехитрое. А дальше-то что?

Араи, вернувшись с обхода по окрестностям, обводит взглядом жену, скорчившуюся на пеньке, потом меня, столбом стоящую рядом, и, похоже, сразу все понимает.

— Дорогая, давай я все сделаю. Прогоню его сам, — предлагает он ей так спокойно, будто речь идет о мытье посуды.

— Ты сказал… прогоню?! — вскрикивает Китаэ-сан, но таким растерянным голосом, какого я у нее и представить себе не могла. В этот крик она вкладывает последние силы, а дальше уже просто открывает рот и тихонько воет: — А-а… А-а!.. А-а-а!!

Осторожным движением Араи снимает переноску с ее колен. И поворачивается ко мне.

— Я скоро вернусь, — говорит он.

— Д-да, хорошо… — отзываюсь я. И тут же поправляюсь: — Я с вами!

Озадаченно хмурясь, он переводит взгляд на затылок жены.

— Все в порядке. Идите… Для этого она и здесь, — говорит Китаэ-сан, не поднимая головы. Муж едва заметно кивает и, развернувшись, шагает прочь.

Уже удаляясь с ним в чащу, я вроде бы снова слышу, как она кричит. Странным криком: то ли воет от ярости, то ли облегченно хохочет.

Миниатюрный Араи поднимается по горной тропе впереди. Переноска оттягивает его плечо. Кот внутри ящика должен весить не меньше пяти кило, но Араи бредет так уверенно и спокойно, будто гуляет в городском парке.

За моими же плечами — рюкзак, который Китаэ-сан так старательно запихивала в багажник перед отъездом. От непривычной для бедного тела нагрузки я ловлю воздух губами, как рыба, вынутая из воды.

Шаг за шагом подошвы моих кроссовок утопают в мягкой земле. И чем выше мы поднимаемся, тем острее ощущается кислород. Я наконец-то осознаю, что вдыхаю не просто воздух, а сами эти деревья, эту землю и все, чему стать снова землею еще предстоит.

Не сбавляя шага, я отвлекаюсь на зуд мошкары, когда Араи впереди меня вдруг резко, по-звериному дергает головою вбок. Словно что-то учуяв, он сворачивает с тропинки и начинает карабкаться вверх по склону, лавируя меж деревьев. Я кое-как взбираюсь за ним, и вскоре подъем обрывается. Мы стоим у подножия скальной расщелины, из которой вытекает вода.

— Родник? — соображаю я, переводя дух. — Но как вы узнали?

— Вырос в горной деревеньке… — отвечает он, и в его приглушенном голосе будто звякает колокольчик. Оглядевшись по сторонам, он бережно опускает переноску с плеча на землю. — Ну, что скажешь? Может, здесь?

Ну и вопрос. Спохватившись, я обвожу взглядом окрестности. За скалами хорошо прятаться и наблюдать, и потому здесь вроде бы безопаснее. Но нельзя забывать, что такое укромное местечко может привлечь и других зверей.

— Ну… можно и здесь, — с опаской говорю я. Как ни крути, а безопасности в таких местах не бывает нигде.

Араи легонько кивает.

— Ну, тогда решено! — объявляет он и, заметив, как я взмокла, предлагает привал. — Давай-ка присядем. Здесь так красиво!

Тяжеленный рюкзак Китаэ-сан оказывается набит какими-то совершенно безумными аксессуарами. Чего тут только нет! Сухой корм. Кошачьи консервы. Блюдца. Любимое шерстяное одеяло Сансё. Его игрушки. Пластиковые бутылки с водой. Складной кошачий домик из пластмассы.

— Разложи это на полянке — все звери тут же и сбегутся! — мрачно усмехается Араи, словно прочитав мои мысли, и присаживается на ближайший кусок скалы. — О чем же она думала? О пикнике, не иначе…

— И сколько уже лет вы женаты? — интересуюсь я. Вопрос, конечно, бесцеремонный, но лучше уж думать о чем-то подобном, чем о Сансё в переноске на голой скале.

— Сколько? Ну, когда это было-то! В этом году вроде стукнет лет сорок пять…

— То есть вы женились еще совсем молодыми?

— Точно! Мне двадцать пять, ей — двадцать два, где-то так. Сам я считал, что можно повременить, но Китаэ… Уж если что задумала, горы свернуть готова!

— Вы с нею так непохожи! — удивляюсь я, и Араи смеется. Без голоса, одними глазами. Да от такого никаких секретов не спрячешь! — проносится вдруг в голове.

— А вас с мужем я когда-то уже встречал, — вспоминает он.

— Что, серьезно?

— Ну да… Правда, вы тогда выглядели чуть по-другому.

— Я растолстела на семь кило! — смущенно признаюсь я. Но Араи глядит на меня очень пристально, а затем произносит:

— Да, но дело не в этом. Может, просто в тебе было чуть больше… человекоподобия?

— Человеко… подобия?! — Чтобы скрыть замешательство, я нервно хихикаю над этим небывалым словцом. — А сейчас, стало быть, во мне его нет?

— Ох! Прости, что болтаю такое при первой встрече… Пожалуйста, не бери в голову! Просто я вспомнил кое-что личное, вот и все.

— Нет-нет! На самом деле… я сама частенько об этом думаю.

— Ах вот как?

Он снова пристально глядит на меня. Я же изо всех сил стараюсь не заглядывать зверю в глаза и таращусь на воду, мирно бьющую из скалы.

— Значит, Китаэ уже рассказала тебе про жену и мужа, которые стали на одно лицо? Та жена приходила за советом ко мне. Я-то и посоветовал ей положить первый камень… Так, может, и тебе с твоим мужем лучше заполнять зазоры между вами какими-нибудь камешками? Кто знает…

Закончив на этом, Араи поднялся на ноги. Взглянув на его белую сорочку — без единого пятнышка даже после такой прогулки, — я тут же вскочила за ним.

Увидев, что мы вернулись, Китаэ-сан пулей вылетела из машины.

— Араи? Ну что, далеко забрели? Хорошее место нашли? Медведей там точно нет?

Глаза ее припухли и покраснели.

— Не волнуйся. Выпустили там, где лучше всего, — медленно произнес Араи, похлопав жену по плечу — так легонько, словно смахивал пылинку с ее пальто.

— Это правда? Сан-тян, скажи, это так??

— О да! — ответила я, стягивая с плеч рюкзак. — Там можно отлично прятаться. И вообще все очень уютно.

Я сказала так, хотя самой сцены, в которой Араи выпускает на волю ее кота, не увидела. Все отведенные для этого минуты я прождала в сторонке от родника, блуждая меж корневищ огромных деревьев и прикидывая, как выйти сухой из воды.

Даже после того, как мы сели в машину, Китаэ-сан молчала как убитая и всю обратную дорогу не отнимала головы от мужнего плеча. Сжимая баранку, я только и слышала что ее судорожные всхлипы да редкое бормотание Араи, хотя что именно он бормотал, было не разобрать.

Не представляя, чем ее утешить, я выруливала вниз по серпантину, то и дело сверяясь с навигатором, пока впереди не замаячил деревенский мини-маркет. Доехав до первого перекрестка, я встала на светофоре, когда Араи вдруг поднял взгляд в небеса и шумно вздохнул.

— Ох! Что-то живот опустел… — пробубнил он. — Китаэ? Ты еще не голодна?

— Го-лод-на… — просипела в знак согласия Китаэ-сан, не отнимая головы от его плеча.

А вскоре мы нашли ресторанчик, все стены внутри которого почему-то были украшены куколками кокэси[14]. Из тамошнего меню мы дружно, не сговариваясь, выбрали тушеные потрошки. За столом Китаэ-сан не упомянула о Сансё ни разу. С мученическим выражением, словно ей очень хочется в туалет, она сидела за столом и уплетала куриную требуху.

— Сегодня я не хочу фритюра, — объявляю я, вернувшись домой. Еще поднимаясь в лифте, я размышляла: чем же можно заполнить пустоту между мужем и мной? Но так ничего и не придумала.

— Да ну? И почему же? — меланхолично уточняет муж, который уже поставил кастрюлю с маслом на газ и приготовился к жарке.

— От него у меня кружится голова.

— Точней, закружилась разок?

— Когда у меня кружится голова, я не могу говорить с тобой ни о чем важном.

Он обмакивает кончики палочек в болтанку из яиц и муки, потом заносит их над кипящим маслом.

— А зачем говорить дома о чем-либо важном? — повторяет он свою любимую присказку.

— А где еще, по-твоему, об этом следует говорить? — тут же переспрашиваю я. Я должна успеть — и расспросить его обо всем, пока не утратила свое «человекоподобие».

Но чем больше я распаляюсь, тем небрежней становится он.

— В том-то и беда, Сан-тян, — продолжает он, регулируя силу пламени у конфорки. — Ты все время повторяешь: нам нужно поговорить о чем-то важном. Но действительно ли это так важно и настолько ли нужно? Может, тебе просто хочется поговорить, но ты не знаешь о чем?

Я уже не так уверена в себе. Слушая его болтовню, я начинаю чувствовать себя беспомощной. Уже почти загипнотизированная им, я взываю откуда-то из своего нутра:

— А как насчет детей? О том, что надо подождать, ты говорил уже давно — и больше не заикался. Так чего ты хочешь, дорогой?

— А чего хочешь ты, дорогая? — передразнивает он, и я опять не нахожу что ответить.

— Видишь, Сан-тян? Тебе просто не о чем со мной говорить!

— Даже насчет твоей бывшей? — швыряю я уже в отчаянии. Да тут же и осекаюсь, ведь как раз на эту тему рассуждать с ним не больно-то и хотелось…

— Ты — моя копия, Сан-тян! — говорит он невозмутимо, сметая с доски в кастрюлю ломтики имбиря. — На самом деле ты ведь тоже не хочешь ни о чем рассуждать. Так зачем притворяться? Что ты, что я — мы оба всю жизнь стараемся не встречаться со зверем глаза в глаза. Вот почему с тобой я всегда расслабляюсь…

Ошибаешься! — хочу крикнуть я, но голос вдруг пропадает.

— Иначе как бы ты протянула в этих стенах аж четыре года? — будто вдогонку добавляет он.

Дикая стужа пробегает по моим позвонкам. В этих стенах? Что он хочет сказать?

— Разве за все эти четыре года ты хоть раз сказала, что хотела бы поработать? — вопрошает он вкрадчиво, не сводя глаз с кипящего в кастрюле масла.

Пых!! — ныряет в масло разбитое перепелиное яйцо.

— О чем ты подумала, когда узнала, что эта квартира — моя?

Жах-х!! — шипит следом еще одно.

— Я-то с самого начала знал: ты, Сан-тян, уже не уйдешь отсюда, что бы с тобой ни случилось…

Этот голос — больше не голос моего мужа. Но и как звучал голос мужа, я толком не помню.

— На самом-то деле ты все понимаешь, правда? И зачем за меня выходила. И зачем нужна была мне…

О ч-черт! — хочу крикнуть я, и волоски на коже встают дыбом по всему телу. Я распахиваю рот, чтобы закричать, но он тут же забивается чем-то горячим.

— С пылу с жару — как раз самый смак…

Горячо. Обжечься вполне реально. Но чем больше я мечусь на месте, пытаясь все это выплюнуть, тем аппетитнее кажется то, чем забит мой рот. Пряный дух имбиря освежает.

— Вот так, вот так… Сейчас все будет вкуснее! — приговаривает мой муж. И поворачивается ко мне лицом.

Его лицо, которого я не видела уже давненько, теперь совмещает в себе два — его и мое. Вперемежку, пятьдесят на пятьдесят. Да так удачно, что при взгляде на него я не знаю, смеяться мне или плакать.

А муж все подкидывает мне в рот то имбиря, то перепелиные яйца. Это очень страшно. Но прекрасно на вкус. Если катать на языке, быстро дыша через рот, вкус понемногу меняется и становится чем-то знакомым и близким.

— Думала, ты одна готова скормить мне себя?! — шипит он с тонкой усмешкой, обвивая меня кольцом.

— О-ох!..

Я пытаюсь отцепить его от себя, но поздно.

Я не могу дышать. Но отвращение быстро проходит, и вот я уже сама, заливаясь слезами, жадно заглатываю то, что знаю и чего уже не боюсь.

— Объедение… Сейчас язык проглочу… — шиплю я, свиваясь ответным кольцом в покорном обожании и готовая на все, лишь бы вкусить хотя бы еще немного того, что мне так хорошо знакомо.

С Араи после этого я свиделась лишь однажды — мы с мужем наткнулись на него в вестибюле нашей многоэтажки.

Кажется, он спустился за почтой, и уже возвращался, когда вдруг заметил на нас.

— О!

— Сколько лет… — сказала я с легким поклоном.

Вместо ответа Араи окинул нас с мужем долгим пристальным взглядом.

— Во-от оно как? — протянул он без тени удивления в голосе. — Значит, решили зазоров не заполнять?

— Ну да… Подумали, вроде и так неплохо.

— То есть вас они особо не раздражали?

— Думаю, нет.

— Вот как… Вот как… — Еще раз кивнув, Араи перевел взгляд на мужа, который слушал наш диалог с явным подозрением на лице. — Ну что ж! На свете полно супругов, похожих друг на друга, не так ли? И правда… Наверно, можно и так.

Пробормотав все это, он развернулся и быстро зашагал по коридору в восточное крыло.

Я хотела было спросить его, как мы выглядим с его точки зрения, но не успела и лишь молча проводила его фигурку глазами.

Позже я узнала, что Китаэ-сан с супругом опять перебрались в Сан-Франциско.

Наступает октябрь, и на нас обрушиваются один за другим сразу несколько тайфунов. Все, что скопилось в небесах за сентябрь, теперь выливается на нашу голову, только и говорят все вокруг.

Мой муж начинает все больше походить на меня. Он сходил к врачу, взял больничный и, радостно взвалив на себя ярмо домашних забот, начал ублажать меня хайболами, уложив на диване перед экраном.

С утра объявили, что на нас несется самый огромный в этом году тайфун. Давление резко падает, голова раскалывается с утра, и настроение на редкость паршивое. Пытаясь убежать от себя, я уже начала выпивать раньше обычного, за что теперь на себя же и злюсь.

— Сегодня пробежался по старым лавочкам… — сообщает мне муж после ужина.

— А-а… — отзываюсь я с дивана, не поворачиваясь.

То ли от фритюра, которым я снова набила себе желудок, то ли из-за таблеток от мигрени — сегодня моя прострация куда сильнее обычного. Ну вот! Теперь и на старые лавочки перешел… — думаю я, глядя на спину мужа, усердно складывающего белье на полу.

— Мясная лавка закрыта. Хозяина удар хватил. Так мне сказал зеленщик.

— Да что ты! — удивляюсь я чисто из вежливости: мне эту новость сообщили еще до обеда позавчера.

— А еще говорят, наша химчистка скоро поменяет владельца.

Это мне тоже известно.

Заметив, что мой бокал опустел, он тут же встает и приносит еще.

Какая чуткая женушка.

Он терпеливо дожидается, когда мои губы коснутся нового бокала впервые.

— И кстати… Корм для твоей Дзороми в следующем месяце подорожает. На шестьдесят иен! — объявляет он тоном завоевателя.

Но как раз это я же сама рассказала ему вчера. Попался? — думаю я, глядя на мужа, меняющего позу перед бельем на полу.

— Только не на шестьдесят, а на восемьдесят, — поправляю я. И он как ни в чем не бывало повторяет уже исправленное:

— Корм для твоей Дзороми в следующем месяце подорожает на восемьдесят иен!

Ну и наглец! — вскидываюсь я.

— Страданий домохозяйки не понять тому, кто не бывал в ее шкуре! — заявляю я во весь голос, глотнув хайбола для храбрости.

Но муж делает вид, что не слышит. Только расправляет банные полотенца на деревянном полу и складывает уголок к уголку. Просто отпетый наглец! — снова думаю я.

— Вот и тебе никогда ее не понять! — кричу я все громче. А он, не прерываясь ни на секунду, все складывает и складывает белье.

— Цепляться ко мне бессмысленно! — бросаю я мужу в спину. — Тебя это все равно не спасет! Просто ослабит немного твои страдания, а твой соблазн, твое искушение просто так не исчезнут! Так предайся обоим сразу, какие проблемы? Зачем так мучиться, лишь бы остаться подобием человека?

Алкоголь вперемежку с таблетками развязывает мне язык, и я вываливаю на мужа все, что думаю на самом деле. Слова вылетают из моего рта ровно в тех же пропорциях, что и набивавшие его прежде кусочки фритюра.

— Так вот как ты хочешь обмануть своего мужа?! — раздается вдруг резкий, визгливый голос, какого я в жизни не слышала, откуда-то из-под его загривка.

Оцепеневшая от ужаса, я не способна ответить ни слова.

— Уж я-то знаю, чего ты добиваешься! — заливается странный голос. — Просто я тебе уже до смерти надоел, и ты решила бросить меня, признайся!

Его спина продолжает кричать на меня — моими словами, с моими же интонациями, все сильнее дрожа и расплываясь передо мною. Будто в режиме ускоренного просмотра, я наблюдаю, как короткие волосы на его затылке принимаются буйно расти. Точно масса извивающихся гусениц-землемерок, они складываются в подобие моей прически и тянутся к его плечам.

Доказательство его грязных намерений копошится прямо передо мной. Я приношу с кухни ножницы, раскрываю их и заношу над собственными волосами.

— Почему ты так хочешь стать женушкой вместо меня?! — кричу я его шевелящемуся затылку. — Не смей становиться мной! Стань чем-нибудь получше!

Услышав это, мой муж замирает и больше не складывает белье. Я смотрю, как его уши по-звериному дергаются, и командую прямо в них:

— Ступай в горы и стань там чудовищем, муж!!

Тело мужа трясется и расплывается все сильнее, теряя уже всякое подобие человека. Его контуры тают, а спина передо мной начинает пульсировать, то сжимаясь, то раздуваясь, точно огромный шар, снова и снова. Но при этом он по-прежнему не желает повернуться ко мне. Охваченная ужасом, я решаю, что терять уже нечего, и, заходясь от крика, дочитываю свой приказ до конца:

— Тебе больше не нужно быть похожим на моего мужа! Прими ту форму, которую сам захочешь!!

Тело мужа раздувается еще сильней. А затем взрывается. Бабах!! — и мелкие бесчисленные ошметки заляпывают пол и стены.

Выключив бубнивший до сих пор телевизор, я поднялась с дивана и оглядела пространство, заляпанное останками кого-то похожего на моего мужа.

Как вдруг…

— Ва-ау! — вскрикнула я.

На полу, у самого подножия горы из аккуратно сложенных полотенец, расцвел одинокий пион. С тонкими, почти прозрачными лепестками. Совсем никак не похожий на моего мужа.

Неужели такой человек, как он, и правда мечтал превратиться в столь хрупкое, деликатное создание? Чем больше я любовалась им, тем шире распахивала глаза.

Будто в доказательство того, что когда-то он действительно был моим мужем, этот горный цветок пустил корни в его свежевыстиранных трусах.

Все-таки странная штука — супружество. Все эти годы мы с мужем прожили бок о бок, каждую ночь делили постель, но мне даже в голову не могло прийти, что на самом деле он хотел стать белоснежным горным пионом.

Дождавшись рассвета, я отвезла цветок в горы.

Я высадила его на тихой, залитой солнцем полянке неподалеку от родника, где мы отпускали Сансё. Рядом с сиреневыми бутонами горечавки, чтобы ему было не так одиноко.

Вернувшись домой, я приготовила себе ужин, съела его, помыла единственную тарелку, постирала свою одежду, приняла в одиночестве ванну и залезла в постель.

Я закрыла глаза, и мое тело начало возвращаться в себя. С ума сойти, подумала я. У меня было тело, которое не было больше ничьим? — ощутила вдруг я, с блаженством расслабляясь под собственными касаниями.

Год спустя, поздней осенью, я отправилась в горы — навестить своего мужа, который превратился в горный пион.

Он встретил меня в самом цвету, распустив свой героический белый бутон, который сиял, как бумажный фонарик на сельском празднике. И буквально до слез очаровал меня своей изящной осанкой. Горечавка рядом с ним тоже держалась молодцом и цвела ничуть не слабее.

Я посидела с ними, пока сердце не наполнилось до краев, а когда встала, оба цветка стали так похожи, что я уже не понимала, который из них мой муж.

Я стояла и смотрела на них, пока неукротимый озноб не заставил меня развернуться, отойти от расщелины и, ни разу не обернувшись, спуститься с гор.