Бригада (1-16)

Пролог

Белов медленно и неслышно, как это бывает только во сне, ступал по мягкому ковру из белого ягеля и душистых таежных трав. Прохладный ночной воздух был неестественно густым и тягучим настолько, что его приходилось разгребать руками, чтобы продвигаться вперед. Ночную тишину изредка нарушали птичьи голоса. Внезапно они стали громче и тревожнее, словно птицы криками хотели предупредить друг друга об опасности. Воздух пришел в движение, невидимая волна пробежала по лесной поляне. На западе показались яркие сполохи, совсем не похожие на предрассветные зарницы, сияющие на востоке. Они вспыхивали и тут же гасли, но каждая новая вспышка была сильнее и дольше предыдущей.

Вслед за светом пришел гул — низкий и глухой; казалось, он сотрясал землю. Отдельные вспышки превратились в ослепительное сияние, залившее половину неба — от горизонта до зенита. Гул усилился, и затем послышался пронзительный режущий звук, настолько необычный, что ни в одном из языков мира для него не существовало подходящего названия.

Лавина света и жара надвигалась с запада. Налетел сильный ветер, самые высокие сосны с громким треском переломились, как спички. Высохшая лиственница на краю таежной поляны вспыхнула фиолетовым пламенем. От нее странного цвета огонь перекинулся на соседние деревья. В тайге в одно мгновение возник длинный, растянувшийся на много-много верст и прямой, как стрела, коридор фиолетового пламени, который засасывал в себя все, что находилось поблизости: сухие ветки деревьев, опавшую хвою, небольшие камни и мелкую живность, не успевшую вовремя спрятаться.

Через несколько секунд раздался ужасный взрыв; его разрушительная воздушная волна с корнем выдирала из земли вековые кедры, подхватывала, как шарики пинг-понга, огромные валуны и выплескивала таежные речки из берегов. Отблески фиолетового пламени играли на серебристой чешуе рыбы, бьющейся на земле. Рев обезумевших от страха маралов был слышен за много километров. Хозяин тайги, медведь, без оглядки бежал сквозь бурелом, не обращая внимания ни на острые сучья, рвущие толстую шкуру, ни на пару молодых лосей, следовавших за ним по пятам.

После удара гул стих, и режущий звук исчез. Раскаленный воздух медленно остывал. А на берегу небольшого лесного озерца, в глубокой воронке шипел странный камень, упавший с неба. Яма медленно заполнялась водой. Над ней поднималось облако белого пара, подсвеченное слабым фиолетовым сиянием. Впрочем, продолжалось это недолго. С рассветом сияние исчезло: осевшая на дно воронки земля засыпала камень. В камчатской тайге снова воцарилась тишина.

Часть первая ДОМ С ПРИВИДЕНИЯМИ

Лайза выглянула в иллюминатор. В просвете между облаками, напоминавшими клочья белой ваты, вырисовывались величественные очертания Авачинской сопки — действующего вулкана, находившегося к северу от Петропавловска-Камчатского. Самолет заходил на посадку со стороны океана. Внизу, в Авачинской губе, расположился крупный порт — одна из самых больших баз рыболовецкого флота. Справа по борту лайнера показалась диспетчерская башня аэропорта; командир корабля делал выверенную «коробочку», чтобы снизить скорость горизонтального полета и точно зайти на начало взлетно-посадочной полосы.

— Мы подлетаем, — сказала Лайза и осторожно тронула Белова за плечо. — Пристегни ремни.

— Что? — Белов открыл глаза. Картины падения гигантского болида были настолько яркими, что еще несколько секунд стояли перед глазами. — Кажется, я задремал?

Лайза улыбнулась.

— Я заметила: ты всегда спишь в самолете.

— Это от безделья. Меня же не пускают за штурвал.

— Ничего. Осталось недолго. Как только приземлимся, об отдыхе придется забыть.

Колеса шасси коснулись бетонного покрытия; двигатели замедлили бег турбин, тормозя многотонную машину. Белов достал из кармана мобильник и включил его. Телефон, едва отыскав сеть, отреагировал бодрым сигналом. Саша взглянул на дисплей. На нем было изображение потешной рожицы и приписка: «Добро пожаловать!». Казалось бы, эти два слова не должны выражать ничего, кроме доброжелательного приветствия, но… Увидев, от кого пришло сообщение, Саша ненадолго нахмурился. Легкая тень набежала на его лицо и вновь исчезла.

— Что с тобой? — спросила Лайза, всегда очень тонко чувствовавшая перемену настроения у Белова.

Белов убрал телефон обратно в карман.

— Ничего особенного… Оказывается, меня уже ждут.

Лайза знала это. Их приезд в Петропавловск-Камчатский не мог остаться незамеченным. Более того, он и не должен был остаться незамеченным — Лайза сама немало поспособствовала тому, чтобы в аэропорту их встречали журналисты. Ведь это был не визит частного лица, как в прошлый раз, когда Саша с профессором Штернгартом испытывали новый жаростойкий костюм, а прибытие кандидата на пост губернатора Камчатки Александра Николаевича Белова.

Губернатор Камчатки… Сколько раз Лайза слышала от него эти слова! Но даже она, хорошо знавшая неугомонный характер Александра, не могла поверить, что все настолько серьезно.

А когда поверила, идти на попятный было уже поздно, Белов, как всегда, взялся за дело серьезно и основательно. Он проштудировал все бюджеты, отчеты и нормативные документы по Камчатке за последние четыре года; изучил схему завоза топлива к зимнему сезону и досконально проверил положение дел с рыболовным промыслом. То, что он узнал, привело его в ужас.

— Мое место на Камчатке, — сказал Белов Лайзе, оторвав на секунду взгляд от дисплея ноутбука, в который он заносил новые данные по региону. — Я знаю, что нужно сделать, чтобы вытащить регион из долговой ямы.

Лайза не сомневалась, что Белову это по плечу. Но она также знала и то, какой ценой достаются подобные победы.

— Саша, а может, не стоит дергаться? Только все наладилось в Красносибирске? — спросила она.

Белов смерил ее таким взглядом, что Лайза не осмелилась продолжать.

— Ну, хорошо… Губернатором так губернатором, — сказала она. — Потом мы вместе слетаем в космос, а там уж можно будет баллотироваться в президенты США.

Белов оторвался от ноутбука, в задумчивости провел рукой по волосам, встал и нежно обнял Лайзу.

— Тебе тяжело со мной? — спросил он сочувственно.

Тяжело! Это было наиболее мягкое определение из всех, что она могла подобрать. Тяжело — не то слово. Но и по-другому уже не получалось. Она часто ловила себя на мысли, что включилась в бешеный ритм жизни, который задавал Александр — себе и окружающим. Он, подобно звезде, притягивал людей и заставлял их вращаться вокруг себя.

— Нелегко, — прошептала Лайза и нежно поцеловала его. — А без тебя — невозможно.

Белов крепко сжал ее в объятиях, но Лайза игриво ударила его по рукам.

— Эй, полегче на поворотах, молодой человек! Перед вами — будущая первая леди Камчатки!

Они рассмеялись, а потом, как сумасшедшие, принялись отплясывать нечто среднее между танго и рок-н-роллом. Белов отбивал чечетку и вставал перед дамой на колени, а Лайза, подхватив юбку, кокетливо трясла ею, как заправская цыганка.

Танцы — самый верный способ избавиться от негативной энергии и избежать ненужного конфликта. Это было их собственное изобретение, которым они втайне гордились. Вдоволь посмеявшись и успокоившись, Белов опять сел за ноутбук. Лайза устроилась в глубоком кресле и принялась в который раз перечитывать ворох документов. Красной шариковой ручкой она отмечала те моменты, которые, по ее мнению, имели особую важность.

— Посмотри, Саша, — время от времени говорила Лайза и безошибочно выбирала из стопки нужный лист. — Мазут к зимнему сезону закупали по обходной схеме, через подставные фирмы. Мне кажется, это пригодится.

Белов кивал и совал лист в сканер, переводя напечатанный текст в электронную форму.

— А вот это — еще интереснее. Самые большие квоты на вылов камчатского краба достаются одной и той же рыболовецкой компании. Как думаешь, почему?

— Наверное, у ее хозяина очень красивые глаза, — предположил Белов. — Или — правильная фамилия. Одно из двух, но второе мне кажется более вероятным.

Лайза шутливо погрозила ему пальчиком.

— Ты слишком догадлив даже для директора алюминиевого комбината. Прямо какой-то ясновидящий, а не директор. Хозяин компании — сын нынешнего губернатора. И фамилия у него, естественно, правильная.

— Подошьем к делу, — сказал Белов и сунул в сканер очередной лист бумаги.

Компания носила красивое название «Бриз», и ее формальным владельцем действительно являлся сын губернатора. Но это была только верхушка айсберга. Белов даже не предполагал, в чей карман уходят деньги от добычи краба и с кем ему предстоит столкнуться в недалеком будущем.

Самолет пробежал по бетонной полосе и остановился напротив здания аэропорта. Улыбчивая стюардесса взяла микрофон:

— Уважаемые пассажиры! Наш лайнер совершил посадку в Петропавловске-Камчатском. Температура воздуха за бортом — восемнадцать градусов. По прогнозам синоптиков, в течение дня ожидается переменная облачность и небольшой дождь. Экипаж корабля желает вам всего наилучшего и благодарит за пользование услугами нашей авиакомпании.

Белов и Лайза отстегнули ремни. Похоже, предсказания синоптиков оказались верными. Холодные спицы дождевых струй норовили пронзить пластик иллюминатора насквозь; они разбивались и оставляли на прозрачной поверхности длинные тонкие полоски. Саша достал из кейса складной зонт.

— Я предвидел подобную встречу.

— Ну, еще бы! — улыбнулась Лайза. — По-моему, теперь ты — крупнейший специалист современности по Камчатке.

— Губернатор обязан знать все, в том числе — особенности местного климата, — сказал Белов. — Пойдем, в зале прибытия нас ждет Витек.

Виктор Злобин нервно расхаживал по огромному залу, поглядывая то на часы, то на собравшихся журналистов. Репортеры оживленно переговаривались, устанавливая очередность вопросов. Корреспонденты радио лезли вперед, чтобы подсунуть Белову, как только он появится, похожие на ручные гранаты, микрофоны. Двое операторов с конкурирующих телеканалов устанавливали свет, помогая друг другу. Один из них, высокий худой парень в застиранных джинсах, внимательно посмотрел в видоискатель и кивнул второму — грузному мужчине с длинными черными волосами, забранными в конский хвост: мол, все нормально, помех в кадре не будет. Газетчики, самые пробивные представители журналистского цеха, нетерпеливо переминались с ноги на ногу, как застоявшиеся скакуны.

Через огромное, во всю стену, окно они видели, как к бело-голубому лайнеру подъехал автотрап. Люк открылся, и пассажиры стали выходить. Одним из последних на лестнице появился Белов. Он держал над Лайзой раскрытый зонт, оберегая ее от дождевых струй.

Белов с Лайзой спустились по лестнице и направились к зданию аэропорта. С края зонта на плечо Белова капала вода, но он этого не замечал. Шум и нестройные разговоры внезапно стихли. Витек еще раз обвел журналистов пристальным взглядом. Естественно, он не мог знать всех по именам, тем более не мог знать, какие именно вопросы они будут задавать, но очень надеялся на то, что, по крайней мере, не провокационные.

Александр Белов был известной личностью, и аналитики рассматривали его шансы на победу как очень высокие. Кому же из представителей четвертой власти захочется портить отношения с будущим губернатором?

И все же он, Злобин, обязан был учесть все тонкости и нюансы, предвидеть возможные выпады и осложнения. Витек принялся вспоминать, кто из собравшихся какое средство массовой информации представляет. Всего на импровизированную пресс-конференцию приехало четырнадцать журналистов. Двенадцать из них Витек знал в лицо: его разведка славно поработала на ниве сбора информации. Но двое были совершенно ему незнакомы. На всякий случай Злобин подошел к ним поближе: береженого, как известно, бог бережет.

Белов с Лайзой уже подходили к огромным стеклянным дверям аэропорта. Репортеры замерли — наверное, именно так легавая делает стойку, почуяв дичь. Александр открыл дверь, пропустил вперед Лайзу, затем сложил зонтик и широко улыбнулся.

— Добрый день! — сказал он и подошел вплотную к журналистам.

Худая девушка в очках, представляющая местную молодежную радиостанцию, вытянула руку с диктофоном.

— Александр Николаевич, — сказала она, — скажите, что побудило вас выставить свою кандидатуру?

Пресс-конференция началась. Занятый сканированием зала Витек едва слышал ответы своего шефа и уж тем более не прислушивался к вопросам. А они сыпались как из рога изобилия. В основном журналистов интересовали планы Белова на ближайшее будущее. Саша держался непринужденно, улыбался и тонко пошучивал над пишущей братией. Когда пресс-конференция уже подходила к концу, один из незнакомых репортеров вдруг выступил вперед и выкрикнул:

— Господин Белов! Известно ли вам, что один из виднейших политиков кремлевского пула Виктор Петрович Зорин также объявил о своем намерении баллотироваться на пост губернатора Камчатки? Не боитесь ли вы такого серьезного соперника?

Этот вопрос сразу расставил все на свои места. Как всегда, говоря словами Высоцкого, Зорин мутит воду во пруду. Белов пожал плечами.

— Во-первых, я никого и ничего не боюсь, это мое кредо. Во-вторых, Зорина я знаю очень давно и не хочу отзываться о нем ни хорошо, ни плохо. Это было бы некорректно с моей стороны. Пусть наши дела скажут сами за себя. Скажем так, я хочу сделать Камчатку процветающим, экономически развитым регионом, чтобы каждый избиратель почувствовал на себе повышение уровня жизни. Я обещаю создать новые рабочие места и обеспечить полную трудовую занятость населения края. Моя задача — натянуть Европу на Россию, как одеяло. По самый мыс Дежнева. И поверьте, я знаю, как это сделать.

И тут прозвучал очередной вопрос — тоже от неизвестного Витьку журналиста.

— Александр Николаевич, как вы прокомментируете состояние вашей жены Ольги? Правда ли, что вы бросили супругу, когда узнали о ее алкогольной зависимости?

Саша вздрогнул — это был удар ниже пояса. Улыбка медленно сползла с его лица. Повисла тяжелая пауза.

— Бывшей жены, — машинально поправил он журналиста. Затем внутренне собрался и, глядя ему в глаза, добавил: — Да, у нее есть определенные проблемы, но она с ними справится. И я, конечно же, сделаю все возможное, чтобы помочь ей. — Он поднял руку, давая понять, что это и есть ответ, других комментариев не последует. — Спасибо за внимание, мне было очень приятно с вами общаться.

Большинство репортеров смущенно молчало. Игра с самого начала обещала быть грязной, без правил и малейшего намека на джентльменство. Все понимали, что негоже заканчивать первую пресс-конференцию на такой невеселой ноте, но исправить негативное впечатление было уже невозможно…

За те десять минут, что продолжалась встреча с местными журналистами, Ватсон успел получить багаж Белова и Лайзы и погрузить его в машину — праворульную японку «тойоту-лендкрузер».

Белов и Лайза, попрощавшись с репортерами, сели на заднее сиденье джипа, Витек — за руль, Ватсон устроился рядом со Злобиным.

— Привет! — расплылся в улыбке доктор. Его распирало от жажды общения, но, заметив, что Белов мрачен и не расположен к разговору, он поинтересовался: — Что-то случилось? На вас на всех лица нет.

— Случилось, — ответила ему Лайза. — Кое-кто нас опередил и ловко провел подсечку. Как говорил Штирлиц, запоминается последняя фраза. Первый блин вышел комом. Поехали прямо в штаб.

За полгода до выборов Белов принял решение окончательно переехать на Камчатку. Ситуация того требовала — иначе избиратели не восприняли бы его всерьез. Александр передал управление комбинатом заместителям — стоит признать, не без опасений. Однако Лайза его успокоила. Она резонно заметила, что существуют такие изобретения, как телефон и Интернет, поэтому Белов всегда сможет держать руку на пульсе родного Красносибмета.

На разведку в Петропавловск-Камчатский отправился Витек. Он подыскал подходящее помещение для предвыборного штаба, арендовал его на длительный срок и нанял рабочих для проведения ремонта.

Теперь нужно было набрать команду специалистов по PR-технологиям, чьи квалифицированные советы и рекомендации обеспечили бы гарантированную победу. Но Белов воспротивился.

— С какой стати? Мне не нужна дутая репутация! И потом — я не буду давать обещаний, которые не собираюсь выполнять. Нет, пиар — напрасная трата денег. Лучше пожертвовать их на какое-нибудь хорошее дело…

— И это — тоже пиар, — возразила Лайза. — Пойми, у тебя будут серьезные конкуренты…

— Я уже все решил, — сказал, как отрезал Белов. — Не хочу превращать выборы в фарс. Я просто нанимаюсь на работу, а избиратели — мои работодатели.

Лайза задумалась.

— Хорошая фраза. Обязательно вставь ее в какое-нибудь интервью. Мне кажется, это добавит тебе очков.

Как-то незаметно для Белова и самой себя Лайза стала главой предвыборного штаба. Эта работа была ей в новинку и оттого казалась еще более интересной.

Лайза полагала, что штаб должен состоять из надежных, проверенных людей — единомышленников Саши. В круг доверенных лиц вошли Витек, Ватсон и Федор Лукин. Для работы с текущей документацией решено было привлечь Любочку — секретаршу Белова с комбината. Правда, никто из них ни черта не смыслил в политике, но Александр заявил: «Честность — лучшая политика. Это должно стать нашим единственным лозунгом». Лайза скрепя сердце согласилась, хотя и считала предстоящую затею пустым донкихотством. Но с другой стороны… Как знать? Удача любит смелых.

Витек, Ватсон, Федор и Любочка прибыли в Петропавловск-Камчатский на неделю раньше Александра и Лайзы. Сначала собирались лететь все вместе, но накануне рейса возникло печальное обстоятельство, заставившее Белова изменить первоначальное решение.

Позвонил Шмидт из Москвы.

— Саша! — кричал он в трубку, и это было совсем на него не похоже. — Ты должен убедить ее! Она никого не слушает!

Белову даже не стоило спрашивать, кого имеет в виду Шмидт; он и так все прекрасно понял.

— Дима… — начал он. — Я не могу прилететь в Америку… Сейчас…

— Она в Москве! — перебил Шмидт. — Саша, очень тебя прошу!

Белов не мог отказать старому другу и вылетел в столицу. Лайза осталась ждать в Красносибирске.

Шмидт встретил Белова в «Домодедово» и привез в свою московскую квартиру. В комнатах пахло лекарством. Вежливый врач в белом халате открыл дверь и на немой вопрос Шмидта ответил:

— Она спит. Не надо ее беспокоить.

Шмидт поведал Белову следующую историю. Сам он приезжал сюда по делам и был немало удивлен, обнаружив в квартире Ольгу.

— Понимаешь, она никого не предупредила. Просто взяла и приехала. То ли ностальгия замучила, то ли это следствие очередного запоя… Не знаю. Я застал ее лежащей на кровати. Рядом стояло множество бутылок. Из-под водки — она изменила своему любимому бурбону.

Белов молча кивнул, и Шмидт продолжил:

— В раковине на кухне валялась груда немытых тарелок, а вонь стояла такая, будто где-то под плинтусом сдохла крыса. Я быстро, как мог, навел порядок и вызвал врача. После этого сразу позвонил тебе. Надо что-то делать, Саша…

Они сидели на кухне — двое мужчин, некогда любивших одну и ту же женщину. В холодильнике стояло несколько полных бутылок, но сейчас Белов не мог смотреть на них без отвращения. Он встал и вылил водку в унитаз.

— Ну что же… — сказал Белов после недолгого раздумья. — Видимо, настало время платить по старым долгам. Я мог бы увезти ее к Ватсону, но… Мне кажется, Лайзе это будет неприятно. Она, конечно, ничего не скажет, но все же… Да и Ватсону теперь не до того. Какая самая лучшая наркологическая клиника в Москве?

— Судя по рекламе, клиника доктора Наршака, — ответил Шмидт. — Точно судить не могу, ты же знаешь, я тут не часто бываю…

— Значит, завтра туда и поедем, — подытожил Белов. — А пока расскажи мне про Ивана.

— Иван… С ним все в порядке. Вырос на четыре сантиметра и прибавил в весе. Здоровый, как черт! Но скрипку по-прежнему терзает. Скрипит на ней все свободное время.

— Молодец парень… — с гордостью сказал Белов, и в глазах его — или это Шмидту только показалось? — появились слезы. — Знаешь, я сильно по нему соскучился, но все никак не хватает времени, чтобы проведать. Наверное, через полгода…

— А что будет через полгода? — поинтересовался Шмидт.

Белов ответил неопределенно:

— Все. Или — ничего.

Шмидт покачал головой. «Все или ничего». Знакомый лозунг. Беловский. Внезапно послышались шум и ругань. Друзья вскочили и устремились в спальню. Увиденное неприятно поразило Белова. На широкой кровати, покрытой грязными скомканными простынями, лежала Ольга. Рядом была стопка чистого белья, но Шмидт, чтобы не будить Ольгу, не стал перестилать постель.

Ольга выглядела ужасно. Лицо опухло и почернело, глаза ввалились, некогда роскошные волосы свалялись и напоминали паклю. Она кричала и пыталась вырвать из вены капельницу; врач, как мог, удерживал ее руки.

— Сукин сын! — орала она. — Сукин сын, не смей меня лапать!

Врач покраснел от натуги; было странно наблюдать, как он с трудом справляется с хрупкой женщиной. Доктор просительно взглянул на мужчин:

— Помогите мне, пожалуйста! Сейчас я сделаю укол, и она уснет.

Белов и Шмидт подошли к Ольге. Саша со страхом и болью смотрел на это прежде прекрасное тело. Ольга выглядела как развалина — неумеренным потреблением алкоголя она довела себя до пределов саморазрушения, превратившись из молодой цветущей женщины в шестидесятилетнюю старуху.

Белов подумал, что Ольга не узнает его — настолько бессмысленными были ее глаза, — но бывшая супруга вдруг замерла. Она машинально потянула на себя одеяло, словно хотела под ним спрятаться. Из глаз полились слезы.

Саша и Шмидт сели на кровать рядом с Ольгой. Белов поглаживал ее по руке и успокаивал, как мог.

— Мальчики мои… — прошептала Ольга. — Мальчики…

Доктор тем временем набрал из ампулы двухкубовый шприц и впрыснул успокаивающее прямо в прозрачную трубку внутривенного катетера. Ольга судорожно дернулась и сделала непроизвольное движение, будто что-то глотала; затем тело ее обмякло, и зрачки закатились под веки. Дыхание стало ровным и спокойным; она уснула.

Белов и Шмидт, потрясенные этим грустным зрелищем, долго сидели на кровати. Потом Саша поднялся и отправился на кухню. Шмидт поплелся следом. Они закурили. Белов выпустил дым в потолок и долго смотрел на невесомые кружева сизого дыма.

— Знаешь, — сказал он после паузы, — в этом ведь есть и наша вина.

— Да, — согласился Шмидт. — Я бы сказал более определенно: это — целиком наша вина.

— Мне кажется, — сказал Белов, — я понимаю, почему она вернулась в Москву. Она почувствовала что находится у последней черты, и приехала сюда за помощью. Как больная собака, желающая умереть у ног своего хозяина.

Шмидт задавил в пепельнице сигарету.

— Наверное, ты прав. Только вопрос в том, к кому из нас она ехала?

— А ни к кому. Просто ехала туда, где когда-то была счастлива. Дима, мы должны… Обязаны ей помочь.

— Конечно…

На следующий день Белов вызвал из клиники Наршака автомобиль, и друзья под присмотром доктора перевезли Ольгу в стационар. Она уже немного пришла в себя, но не произнесла ни слова. Напротив, старалась не смотреть на бывших мужей. Ольгу положили в уютную одноместную палату. Яков Наршак, владелец клиники, лично осмотрел ее и назначил лечение. Доктор потрепал Ольгу по руке и ласково сказал:

— Ну что вы, голубушка! Все будет хорошо, поверьте. Надо только немного потерпеть, взять себя в руки. Месяц-два, и станете как новенькая. От женихов отбоя не будет.

Ольга недоверчиво посмотрела на Наршака, потом перевела взгляд на Белова и Шмидта.

— Спасибо, — тихо сказала она. — Но мне уже достаточно — и женихов, и мужей…

Александр с Дмитрием украдкой переглянулись. Каждый из них остро ощущал свою вину: обещал сделать женщину счастливой… и не сделал.

Ольга откинула легкое покрывало и прошлась по палате. На ней была белая больничная сорочка из легкого материала. Сорочка не доставала до колен, и Белова поразили ноги Ольги — костлявые, с опухшими лодыжками и синими вздувшимися венами. Она словно почувствовала, куда смотрит Александр: горько усмехнулась и вполголоса произнесла:

— Да уж… Не красавица.

Наршак за ее спиной кивнул Белову: мол, мне пора идти. Он поднялся со стула и направился к выходу, сказав напоследок Ольге:

— Устраивайтесь. Обживайтесь. Кнопка вызова сестры — рядом с изголовьем. Если вам что-нибудь понадобится…

Ольга перебила его:

— Скажите, можно убрать из палаты зеркало?

Она показала на небольшое прямоугольное зеркало, висевшее на стене напротив кровати.

— Мне будет достаточно видеть свое отражение в ванной, — пояснила Ольга.

Доктор понимающе кивнул.

— Ваше право. Как хотите. Зеркало здесь, действительно, ни к чему. Я скажу постовой сестре, она сейчас уберет.

— И еще, — продолжала Ольга. Голос ее постепенно обретал прежнюю звучность. В нем появились металлические нотки, и Белов подумал, что на самом-то деле в жизни не так уж и много меняется. — Может, у вас там дырка на обоях… Не знаю. Давайте повесим какую-нибудь картину.

Наршак рассмеялся.

— Дырки нет, — заверил он. — Но если хотите картину… Почему бы и нет? Какую именно?

Ольга нахмурилась. Она прошлась по палате, вернулась к кровати, присела на краешек и оценивающе склонила голову набок.

— Ну… Учитывая освещение, общий фон и цвет занавесок… Я бы хотела — «Похищение Европы» Серова.

Наршак задумался.

— «Похищение Европы»? Море, бык и девушка, если не ошибаюсь? Э-э-э… Тематика вполне нейтральная. — Он понял, что проговорился, и покраснел. Естественно, если бы Ольга выбрала что-нибудь застольное, доктор обязательно бы воспротивился. Изображения пышных столов и чаш с вином в клинике не приветствовались. — Я хотел сказать, что ничего депрессивного в этом произведении не вижу. И… сочетания цветов должны действовать успокаивающе… Я не против. Очень хорошая картина.

— К обеду привезу, — оживился Шмидт. — Тебе нужен подлинник?

Ольга смерила его уничижительным взглядом. При всех своих очевидных достоинствах Шмидт не слишком разбирался в живописи. Да и вообще в искусстве.

— Подлинник висит в Третьяковской галерее, — отрезала Ольга. — Такие вещи надо знать.

— Да? — Дмитрий растерялся, но только на мгновение. — Тогда — к вечеру. После закрытия. Саша, ты мне поможешь?

— У меня где-то лежала схема охранной сигнализации, — с абсолютно серьезным видом заявил Белов. — Но зачем суетиться из-за одного полотна? Это глупо. Подумай, — обратился он к Ольге. — Может, хочешь что-нибудь еще?

Улыбка — впервые за последние два дня — тронула губы Ольги.

— Мальчишки. Все те же мальчишки, — вздохнула она. — Могу подарить вам свои черные колготки. Разрежете напополам и наденете на голову, чтобы никто не узнал.

— Я скажу постовой сестре, она принесет ножницы, — невозмутимо отозвался Наршак.

Ольга легла на кровать, натянула до подбородка одеяло и отвернулась к стене.

— Достаточно будет и копии, — устало произнесла Ольга.

Она закрыла глаза. В голове звучали собственные слова.

«Мальчишки… Мальчишки…». Ей казалось, время не властно над ними: ни над Беловым, ни над Шмидтом.

Морщины на лбу, глубокие складки у углов рта, седина на висках… Все это было внешнее, наносное, какое-то ненастоящее. Настоящим оставался блеск в глазах и готовность в любой момент прийти на помощь.

— А я — старая, никому не нужная дура, — прошептала Ольга и заплакала.

Она слышала, как трое мужчин на цыпочках вышли в коридор и осторожно притворили за собой дверь. Чувство бескрайнего одиночества и полного отчаяния охватило ее. Оно было таким сильным, что грозило задушить; расплющить, придавить к узкой кровати, как тяжелый могильный камень. Ольга подумала, что стаканчик… или два смогли бы немного изменить жизнь; заставили бы мир засиять яркими и насыщенными красками — такими: как на картине Серова. Выпить хотелось невыносимо. В горле пересохло, тугие комки боли скручивали суставы. На лице и груди выступил холодный пот. Ольгу начал бить озноб.

Пришла сестра, сделала инъекцию и поставила капельницу. Вскоре Ольга уснула. Ей снился огромный рыжий бык, уносящий на широкой спине хрупкую черноволосую красавицу. И невинная девушка — Европа — тоже, наверное, верила, что все будет хорошо. И ей тоже хотелось счастья. Разве можно за это наказывать?

Доктор Наршак сидел в глубоком кресле, откинувшись на спинку. Он о чем-то размышлял, и лицо его хмурилось все больше и больше. На стенах кабинета висели рисунки, сделанные больными: творчество — один из самых действенных способов психотерапии. На рисунках не было подписей, что, в общем-то, неудивительно — у ведущего специалиста страны лечились такие пациенты, которые изо всех сил стремились сохранить свое инкогнито.

Но сейчас речь шла не об очередном государственном муже или эстрадной звезде, а об Ольге Беловой. Наршак подался вперед и положил руки на стол. Ослепительно-белые манжеты и блестящие платиновые запонки отразились в полированной столешнице.

— Кто из вас супруг? — спросил доктор, глядя по очереди то на Белова, то на Шмидта.

— Я, — хором ответили они и так же хором добавили: — Бывший.

— То есть, — пояснил Дмитрий, — он — первый бывший супруг, а я — второй бывший. Вообще-то мы не регистрировались, у нас гражданский брак был.

— Хм, — пробурчал Наршак; по нему было видно, что он собирается задать достаточно скользкий вопрос. Желая скрыть неловкость, доктор взял «Монблан» с золотым пером и принялся вертеть ручку в руках. — А нынешнего, более актуального, случайно, у нее нет?

— Насколько мне известно, — сказал Белов, — нынешнего нет.

— Ну да, понятно, — сказал Наршак. — Получается, вы — самые близкие родственники больной.

— В самую точку, док, — кивнул Саша, встретившись взглядом со Шмидтом.

— Ладно. Тогда приготовьтесь выслушать то, что я сейчас скажу. Положение очень серьезное. У больной — тяжелая форма алкоголизма. Третья стадия. Дальше — только четвертая и заключительная, которая длится очень недолго. Вы понимаете, что я имею ввиду?

— Конечно, — ответили бывшие мужья.

— Женский алкоголизм, в отличие от мужского, практически не поддается лечению. Вы должны об этом знать. Тем более — такой запущенный случай. Но мы все же попытаемся. Я планирую провести стандартный комплекс мероприятий, направленных на выведение пациентки из кризиса. Следующую неделю она проведет в медикаментозном сне, пока организм полностью не очистится от алкоголя. Это — в первую очередь. Далее наступит второй этап. Общеукрепляющая терапия и различные оздоровительные занятия: пешие прогулки, плавание в бассейне, посещение спортзала и так далее. Параллельно мы проведем исследование всех органов и систем; необходимо выяснить, насколько они пострадали от регулярного употребления спиртного. Ну и, разумеется, суггестивная терапия. То есть — внушение. Если совсем просто — кодирование, но на более высоком уровне, нежели предлагают всякие шарлатаны в частных объявлениях. И вот здесь я предвижу основную сложность.

На столе доктора зазвонил телефон. Наршак снял трубку, внимательно выслушал говорившего, бросил отрывистое «да» и добавил, что будет через пять минут. Он положил трубку на рычаги и развел руками: мол, извините, у меня не так много времени. Доктор почесал бровь ухоженным пальцем, словно вспоминал, на чем он остановился.

— Вы сказали, что основная сложность заключается в кодировании, — напомнил Белов.

— Да, — подхватил Наршак. — Можно просто вдалбливать в голову пациента, что пить — очень плохо. Пить — нельзя. Но это приносит результаты только в том случае, если психика больного… Как бы это помягче выразиться? Находится на низком уровне организации. Судя по всему, ваша бывшая супруга, — он обвел мужчин внимательным взглядом, — таковой не является. Ей этого будет недостаточно. Мы должны предложить что-то взамен алкоголя. Нечто такое, что заставит ее навсегда забыть о бутылке. Наверное, вы знаете, что ей особенно дорого.

— Ну… — начал Шмидт. — Сын, Иван… — Он наморщил лоб, будто ничего другого вспомнить не мог.

— Материнская любовь — очень сильная мотивация, — согласился Наршак. — Но, как видите, ей это не помогло. Что-нибудь еще?

— Она всегда хотела стать профессиональным музыкантом, — подал голос Белов. — Ольга — скрипачка. Но… Видимо, и это не помогло.

Наршак криво усмехнулся.

— Не кажется ли вам это странным? Два бывших супруга не могут сказать, к чему стремилась их жена. О чем это говорит? О недостатке внимания и тепла.

Шмидт пожал плечами. Доктор Наршак подвел их к тому выводу, к которому они сами пришли вчера, — ответственность за все, что произошло с Ольгой, лежала на них.

. — Мы виноваты, — тоном раскаивающегося школьника сказал Дмитрий.

— Признать вину — еще не значит исправить ошибку, — назидательно произнес Наршак. — Но это уже немало. Мы постараемся выяснить круг ее интересов и направить энергию в правильное русло. Но вылечить ее без вашей помощи будет невозможно. А самое главное — чтобы она сама захотела себе помочь. Ольга должна почувствовать свою необходимость… Вы понимаете меня?

— Да, — все так же хором ответили Белов и Шмидт.

— Я очень на это надеюсь. — Наршак поднялся из-за стола. — Извините, пора идти. Много Дел. Я освобожусь ближе к вечеру, часам к шести. Если возникнут какие-либо вопросы, обращайтесь.

Он проводил их до двери кабинета. Белов и Шмидт выглядели пристыженными. Они вышли на улицу и сели в черный «мерседес» Шмидта.

— Дима, я должен лететь, — признался Белов. — Меня ждут на Камчатке.

— Покоряешь очередной вулкан? — вяло спросил Шмидт. Он повернул ключ в замке зажигания, и двигатель ожил. В кожаном чреве автомобиля не раздалось ни звука, но стрелка тахометра еле заметно дрогнула.

Белов покачал головой. Он вдруг понял, как это выглядит со стороны: лазать по вулканам, когда, пусть и бывшая, но все же жена, лежит в наркологической клинике. Он хотел было сказать, что едет на Камчатку отнюдь не развлекаться, но это прозвучало бы как оправдание. А оправдываться Белов не собирался.

— Нет. Вулканы тут ни при чем. Смотри телевизор. Скоро сам все узнаешь — из новостей.

Шмидт перевел селектор автоматической коробки передач в положение «Drive», и «мерседес», плавно набирая скорость, помчался вперед. Говорить не хотелось. Настроение было ни к черту.

— Отвезти тебя в аэропорт? — спросил Шмидт.

— Спасибо, сам доберусь.

Москва таяла от июльской жары. Последние залпы тополиного пуха кружились в воздухе. Шмидт включил кондиционер, но к магнитоле даже не притронулся. Не тот был случай, чтобы слушать музыку.

— Когда она проснется, — упрямо сказал Шмидт, — то первое, что увидит, будет картина. «Похищение Европы», правильно?

— Угу…

— И если я не найду ее в художественных салонах, то ограблю Третьяковку. Вот что я сделаю. Смотри телевизор. Сам все узнаешь — из новостей.

Друзья рассмеялись. Белов ни на минуту не сомневался, что так оно и будет. Шмидт на все способен, сорвиголова… Что с него возьмешь?

Машина выехала за ворота аэропорта и помчалась по разбитому шоссе к городу. С непривычки Злобину было непросто управлять автомобилем с правым рулем; он-то как раз предлагал привезти транспортным рейсом тот черный «лексус», которым Белов пользовался в Красносибирске.

Но Лайза настояла на том, чтобы машина была местная, и обязательно с правым рулем. Она сказала, что не стоит противопоставлять себя народу, когда весь Дальний Восток, Камчатка и Сахалин ездят на чистокровных «японках»». И Белов не мог с ней не согласиться, потому что Лайза продумывала каждую мелочь и постоянно просчитывала реакцию избирателей.

Белов задумался. Недавние воспоминания промелькнули перед мысленным взором Александра за какую-то долю секунды. Он улыбнулся, представив Шмидта, тихонько водружающего репродукцию «Похищения Европы» на гвоздик, где раньше висело зеркало. И нахмурился, вспомнив вопрос репортера: «Правда ли, что вы бросили супругу, когда узнали о ее алкогольной зависимости?»

Острый вопрос, как удар под дых, заданный по всем правилам грязной журналистики. Белов чувствовал себя так, словно наступил в большую кучу дерьма; любые попытки выбраться из нее оборачивались дополнительным риском испачкаться. При всем при том репортер выглядел бесстрастным: этакий поборник справедливости, стремящийся рассказать доверчивым избирателям о подлинном моральном облике кандидата в губернаторы.

— Убить гада мало, — сказал Белов вслух.

Витек, как всегда, проявил интуицию, угадав, кого имел в виду его шеф.

— Саш, — Злобин посмотрел на Белова в зеркало заднего вида, — откуда он только взялся, этот журналюга? Я его точно не знаю. У него даже не было аккредитации. Голову даю на отсечение, он не из местных.

— Да ладно… — Белов махнул рукой.

— Шеф, давай, я ему ноги выдерну! — кипятился Витек.

— Прекрати эти разговоры и забудь свои босяцкие привычки, — ответила за Белова Лайза. — Смотри лучше за дорогой.

— Ну, хотя бы одну? — робко попросил Витек.

Белов вздохнул — как объяснить этому человеку, что после драки поздно махать кулаками? Выдернет он журналисту одну ногу или две — вряд ли это хоть что-нибудь исправит.

— Это зоринский киллер, — размышлял вслух Александр. — Школа Виктора Петровича. Пуля убивает человека, а слово — и человека, и его доброе имя. Но меня сейчас гораздо больше беспокоит другое: откуда он мог узнать про Ольгу?

Повисла долгая пауза. Глухо работали рычаги подвески: даже неубиваемой «тойоте» было не по себе на разбитой дороге.

Ватсон повернулся на сиденье и посмотрел Белову прямо в глаза.

— Если формулировать проще, кто из нас проболтался? Ты ведь это хочешь сказать, не правда ли?

Белов промолчал; все и так было ясно. Без слов.

«Кто мог проболтаться? Лайза? Витек? Ватсон? Федор? Шмидт? Доктор Наршак? Сама по себе Ольга не та фигура, чтобы за ней велось постоянное журналистское наблюдение. Хотя… Такой опытный знаток подковерных игр, как Зорин, мог и это предвидеть». Белов решил списать все на случайность. Однако нужно было сделать все возможное, чтобы подобная случайность больше не повторилась.

— Забыли, ребята, — сказал Белов. — Что у нас сегодня на повестке дня?

Лайза достала из сумки портативный компьютер и быстро пролистала записи.

— Сегодня — ничего. Будем обустраиваться.

— Я уже все подготовил, — с гордостью сказал Витек. — Компьютеры, принтеры, факсы. А само здание — закачаешься! Особняк купца Митрофанова постройки начала двадцатого века. Какая там лепнина, шеф! — Он был рад возможности хоть как-то реабилитироваться за досадный промах.

Выбор помещения предвыборного штаба обсуждался долго. Витек считал, что все должно выглядеть супер. Он по сто раз на дню повторял это дурацкое словечко.

Белов, напротив, полагал, что достаточно снять офисное помещение на первом этаже жилого дома, упирая на то, что скромность украшает не только девушек, но и будущего губернатора. Точку в споре поставила Лайза.

— Зачем вообще делать на этом акцент? — сказала она. — Саша должен отреставрировать какое-нибудь историческое здание и поднести его в дар городу. А то, что реставрация совпадет по времени с предвыборной гонкой, только на руку. Причем всем.

Белов подумал, что Лайза с ее американским прагматизмом как всегда оказалась права.

«Тойота» выехала на окраину Петропавловска. В открытое окно ворвался свежий запах моря. Белов полной грудью вдохнул воздух, пропитанный соленым ароматом водорослей. Жизнь обещала новые головокружительные повороты и непредсказуемые события. Саша почувствовал, как его охватывает бойцовский азарт. Борьба предстояла трудная и, судя по всему, не всегда честная. Но ведь чем труднее задача, тем больше кураж.

Адреналин горячей волной выплеснулся в кровь. Ощущение было такое, словно по жилам побежали миллионы крошечных колючих пузырьков. Белов посмотрел налево — туда, где величественной громадой вставала Авачинская сопка. На западном склоне лежал чистый снег; восточный был покрыт серым вулканическим пеплом. Над неровным обрезом жерла курился легкий дымок.

— Задавим всех, ребята! — воскликнул Белов. — Бригада мы или нет?

Белов и Ватсон рассмеялись, только Лайза оставалась серьезной. Черты лица ее вдруг заострились, щеки стали белыми, как снег на западном склоне Авачи. Лайза поспешно отвернулась в другую сторону, и Белов этого не заметил.

Бывший особняк купца Митрофанова сохранился на удивление хорошо. Кое-где серая штукатурка облупилась, обнажив старый бледно-желтый цвет. Когда-то этот дом имел статус исторического памятника и в социалистические времена поддерживался в приличном состоянии — за государственный счет. Однако в лихие годы перестройки памятники старины стали вдруг не в чести. Финансирование прекратилось: слабело с каждым месяцем, словно струйка воды из неисправного крана, а потом — иссякло вовсе.

Если бы не огромный запас прочности, заложенный строителями, дом наверняка бы давно уже обвалился. Но он продолжал упорно сопротивляться разрушительному действию времени благодаря особому составу кирпичей, выпеченных вручную в специальных печах, и несметному количеству куриных яиц, добавленных в раствор.

Загадочный купец Митрофанов сколотил на природных богатствах Камчатки баснословное состояние. Было это всего за несколько лет до революции. А когда на восточную окраину России пришла Советская власть, купец исчез из Петропавловска в один миг; пропал бесследно, будто сгинул.

Особняк грабили несколько раз: сначала — революционные матросы, потом — американские интервенты, после них — японцы, а затем уж — снова красные. И все были сильно разочарованы — ничего, кроме голых стен полутораметровой толщины, в доме не оказалось.

Не было ни сундуков, набитых ассигнациями, ни полов в гостиной, выложенных сплошь царскими червонцами, ни венецианских зеркал с рамами из червонного золота. Ничего из того, о чем судачила людская молва, в особняке не обнаружили. Однако при всем при том дом выглядел, как средневековая крепость, подготовленная к длительной осаде. И этот факт волей-неволей наводил на мысль, что таинственному купцу было что скрывать.

В тридцатые годы чекисты в кожаных куртках решили взяться за утерянное состояние Митрофанова всерьез. Они перевернули горы документов, но не нашли ни одного из потомков дореволюционного олигарха и вообще никого, кто мог бы пролить свет на эту темную историю. Дворецкого вместе с семьей второпях шлепнули еще в двадцатом; спустя пятнадцать лет ненужная спешка вызвала досаду и запоздалое сожаление.

Как бы то ни было, но митрофановские сокровища исчезли. Все подозревали, что они где-то спрятаны; энтузиасты намеревались вскрыть полы в особняке — проверить, нет ли под землей обширных потайных комнат, связанных запутанными узкими коридорами, но, пока дом имел статус памятника старины, делать это было нельзя. А вскоре и энтузиасты утихомирились; в конце восьмидесятых выяснилось, что гораздо легче заработать, незаконно добывая крабов и красную икру, нежели охотясь за мифическими кладами.

Особняк так и остался памятником неразгаданной тайне. Он возвышался на холме, величественный и гордый, обратив к городу изящный фасад, стыдливо замазанный шаровой краской.

Два месяца назад Витек в первый раз летал в Петропавловск-Камчатский и подыскивал подходящее здание для предвыборного штаба. Лайза наказала ему сделать как можно больше фотографий. Изучив снимки особняка, она сразу поняла, что лучшего места не найти.

— Тебя обязательно будут называть олигархом, рвущимся во власть, — доказывала она Белову, — сравнивать с Абрамовичем и Ходорковским. Этого надо избежать. Пусть лучше сравнивают с купцом Митрофановым — но с той существенной разницей, что Митрофанов скрыл свое состояние от людей, а ты, наоборот, вернешь. После реставрации в особняке можно разместить краеведческий музей.

— Отличная идея! — согласился Белов. — Мне это нравится. Конкретное дело, никаких расплывчатых обещаний.

Витек договорился со строительной компанией, а Белов перевел личные деньги на ее счет. Работа продвигалась быстро; Лайза связалась с прорабом и распорядилась, чтобы реставрацию начали с внутренней отделки. Она не хотела слышать никаких возражений: «Мол, обычно делают наоборот — сначала фасад, а потом — помещения». Для подобного упрямства имелась веская причина: во-первых, реставрация должна быть зримой. Идеальный вариант — если строительные леса снимут за неделю до выборов; приходилось учитывать, что у людей короткая память, особенно — на добрые дела. Ну, а во-вторых, им нужно было где-то жить и работать все оставшиеся полгода. Поэтому прорабу ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Витек остановил «тойоту» перед воротами митрофановского особняка. Загнать машину внутрь ограждения Оказалось невозможно — приехал грузовик со строительными лесами, и загорелые рабочие в синих выцветших комбинезонах разгружали ажурные стальные конструкции.

Белов вышел из джипа, взглянул на дом.

— А что? — сказал он. — Очень даже здорово. — Он открыл заднюю дверь, подал Лайзе руку. — Посмотри, в нем есть что-то такое… Я хочу сказать, с первого взгляда безошибочно угадывается, что дом — старый. Какой-то дух времени… старины… Ты не находишь?

— Да, милый… — рассеянно ответила Лайза.

Дождь, встретивший их в аэропорту, прекратился так же быстро, как и начался. Яркое июльское солнце светило вовсю, и температура воздуха мгновенно подскочила до двадцати двух по Цельсию, но Лайза почему-то была бледной, и рука ее была холодной, как мрамор.

Белов обеспокоенно взглянул на спутницу.

— Что с тобой?

Лайза беззаботно отмахнулась и постаралась улыбнуться, будто речь шла о чем-то незначительном:

— Не обращай внимания. Наверное, я просто устала. Сначала — самолет, потом — машина… Немного укачало.

Белов оглянулся, отыскивая глазами Ватсона.

— Ватсон!

Лайза поспешно сжала ему руку:

— Не надо. Не беспокойся. Я чуть-чуть полежу, и мне сразу станет лучше. Где жилые комнаты? — обратилась она к Витьку.

— Все, как при старом хозяине, — ответил тот. — На втором этаже.

Придерживая Лайзу за талию, Белов помог ей подняться по четырем высоким ступенькам крыльца. Они вошли в дом и были поражены некоторыми странностями его архитектуры, незаметными с улицы. Например, оконные проемы только снаружи казались большими; внутри они суживались, как крепостные бойницы, — настолько, что взрослый человек едва ли мог сквозь них протиснуться. Двери отличались особой прочностью и толщиной; все они были кованые, усиленные толстыми полосами железа и снабженные тяжелыми засовами.

— Однако… — задумчиво сказал Белов. — По-моему, этот Митрофанов чего-то сильно боялся. Посмотри, какие стены.

Сопровождавший их Витек охотно взял на себя роль экскурсовода.

— Да, шеф. Насчет стен ты прав. Я специально измерял: нет ни одной меньше полутора метров. Даже перегородки между комнатами, и те — огромные, как в противотанковом блиндаже. Сюда, направо, — сказал он, увидев, что Белов замялся, не зная, куда дальше идти. — Лестницу так просто не найдешь. Она — в дальней правой от входа комнате.

В темной каморке, как и обещал Витек, оказалась витая чугунная лестница. Злобин пошел первым, Лайза и Белов — за ним. Лестница была такая узкая, что Белов с трудом помещался между перилами, поэтому ему приходилось двигаться боком.

Саша все время думал, какая странная прихоть заставила купца Митрофанова построить дом именно так. Во имя чего он пожертвовал комфортом и пространством? Он крутил эту мысль и так, и этак, и всякий раз приходил к единственно возможному ответу: особняк был плохо приспособлен для жизни, зато как нельзя лучше подходил для обороны. «Вот только… что он собирался оборонять?».

Комнаты на втором этаже были чуть просторнее, чем на первом, но казались меньше и уютнее — наверное, за счет низких сводчатых потолков.

— Нечто среднее между монашеской кельей и тюремной камерой, — сказала Лайза, и Белов с ней согласился.

В самой большой комнате стояла широкая двуспальная кровать. Рядом с кроватью — тумбочка, зеркало и платяной шкаф.

— Все пришлось разбирать по винтику и затаскивать через окна, — пояснил Витек.

— Молодцы, — похвалил его Белов.

Витек довольно кивнул и вышел.

Саша откинул покрывало и усадил Лайзу на край кровати.

— Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, мне уже лучше. — Лайза легла на подушку, и Белов накрыл ей ноги покрывалом.

Почему-то снова вспомнилась Ольга — несчастная одинокая женщина, коротающая дни в наркологической клинике. «Как несправедлива бывает судьба… — подумал Белов. — Или это мы несправедливы друг к другу?»

Он нагнулся и поцеловал Лайзу в лоб — словно хотел таким образом возместить то тепло, что не получила от него Ольга. «Признать вину — еще не значит исправить ошибку», — так, кажется, сказал мудрый Наршак?

— Иди, — прошептала Лайза. — Я же знаю, что тебе не терпится осмотреть весь особняк. Иди, я немного посплю… — Она повернулась на бок и закрыла глаза.

Белову действительно не терпелось — такого странного дома он еще не встречал. Но мало того, что дом был странный, очень скоро выяснилось, что вокруг него творятся странные вещи…

Федор в это время был занят не менее увлекательным делом. Ради его благополучного исхода Лукин был готов пойти на крайние меры — сбрить свою знаменитую бороду. Но, поразмыслив немного, пришел к выводу, что не стоит. Жертва может оказаться напрасной, и тогда — жди, пока отрастет новая борода. Нет, бороду Федор решил оставить.

Для конспирации сгодились бы и темные очки. Лукин купил их на развале за тридцать рублей, но вскоре понял, что очки не только не маскируют его внешность, а даже наоборот — привлекают излишнее внимание. Тогда он снял очки и выбрал другую тактику — стал прихрамывать, но в азарте погони забыл, на какую ногу надо припадать, и через пять минут хромота была отвергнута.

— Ишь, супостат, — бубнил Федор, выслеживая сухопарого мужчину с пышной седой шевелюрой. — На один его шаг три моих приходится.

Лукин, чтобы не выделяться из толпы, сменил рясу на партикулярное платье. Своей одежды у него не нашлось, пришлось кое-что позаимствовать у Витька и Ватсона, поэтому Федор был одет не по погоде и не по размеру. Ему то и дело приходилось подтягивать широкие джинсы Злобина, чтобы не путаться в штанинах, а в толстом вязаном свитере, который подарила Ватсону Светлана, возлюбленная боксера Степанцова, Лукин отчаянно потел.

Но хуже всего было то, что неумелую слежку, похоже, заметили. Объект то и дело оглядывался, смотрел на свое отражение в витринах и постепенно прибавлял шагу. Федор мысленно осенял себя крестным знамением и, пыхтя, переходил на легкую трусцу.

Через четверть часа Лукин понял, что объект, видимо, просто над ним издевается: он сделал круг по центральной части Петропавловска и снова оказался в начале улицы Тараса Шевченко, рядом с рынком. Но на этот раз седоволосый мужчина не стал петлять узкими улочками, и крутыми переулками; он нырнул прямо в толпу торговцев и покупателей, заполонивших продовольственные ряды.

В последний раз его шевелюра мелькнула рядом с лотками, на которых лежала квашеная капуста («С яблочком, с морковочкой и с клюквой», — на бегу отметил Федор), и через мгновение супостат пропал. Как в воду канул.

Лукин заметался. Он побежал вперед, расталкивая локтями словоохотливых азербайджанцев, на все лады расхваливавших «съвежий зэлень», и обстоятельных домохозяек, приценивавшихся к сочным персикам и армянским абрикосам. Он добежал до мясного ряда, но увидел там лишь свиную голову с мутными глазами. Седого незнакомца нигде не было.

«Ну, погоди же! — мысленно пригрозил ему Лукин. — Я вот тебя за волосья-то твои оттаскаю…» Его собственные, длинные и не такие густые, намокли под красной бейсболкой и торчали из-под нее неопрятными прядями.

«Я вот тебя… ужо!» — Федор выскочил в центральный проход и подпрыгнул. Впереди — никого. Он повернулся на девяносто градусов и подпрыгнул еще раз. Снова никого, похожего на сухопарого мужчину.

Федор повернулся в другую сторону (на него уже стали оглядываться) и прыгнул изо всех сил. И вдруг — о, чудо! — где-то вдали, между прилавками, на которых стояли огромные аквариумы с живой рыбой, мелькнула седая голова.

— Ну, теперь-то не уйдешь, ренегат! — взревел Федор.

Он мчался, движимый самыми благими намерениями: чувством долга и сознанием того, что, быть может, спасает Белову жизнь. Это окрыляло его и придавало сил.

Объект, наверное, забыл об осторожности — он шел степенно, никуда уже не торопясь. «Подлый лицемер!» — шептал про себя Федор.

Мужчина делал вид, что крайне заинтересован живыми крабами с полуметровыми клешнями, что копошились на эмалированных подносах.

— Стой! — заорал Лукин, схватил седоволосого за рубашку и дернул что было сил.

К несчастью для Федора, рубашка треснула и порвалась, обнажив худую мускулистую спину с синей татуировкой — храмом с пятью куполами. Только сейчас Лукин заметил, что На том незнакомце рубашка была розовая, а эта — голубая, в полосочку.

Федор попятился, бормоча под нос слова извинения. Но мужчина не стал его слушать. Здоровый костистый кулак просвистел в воздухе и врезался Лукину точно под левым глазом, высекая из него россыпь веселых разноцветных искр. Словно фейерверк взвился под высокими сводами бывшего колхозного рынка.

— Мама! — пробормотал Федор и полетел навзничь.

Последнее, что он запомнил, — потоки холодной воды и толстая рыба с красными плавниками, лениво бьющаяся у него на груди.

Белов спустился на первый этаж особняка и решил обойти все здание. Из угловой каморки вели две двери. На этот раз Белов пошел направо, туда, где еще не был.

Он попал в длинную анфиладу из шести комнат, которая изгибалась под прямым углом и продолжалась еще на три комнаты. В последней каморке стояла гигантская печь — такая, что в нее можно было запихивать целые бревна. В стене, прямо над полом, был проделан узкий люк, закрывающийся на толстую железную заслонку. Он был не более двадцати сантиметров в диаметре, и через него вряд ли мог пробраться злоумышленник. Во всем этом угадывалась какая-то неслучайность, продуманность, и Белов мысленно снял шляпу перед купцом, наверняка страдавшим манией преследования. Во всяком случае, оборонительные бастионы Митрофанов возводил грамотно.

— Ну и дела! — покачал головой Белов и пошел обратно.

Через ту же длинную анфиладу, построенную в виде большой буквы «П», Александр попал обратно в центральный зал.

Трудно сказать, для каких целей использовал этот зал прежний владелец особняка. Белов подумал, что просторное помещение не могло быть ни гостиной, ни столовой, — разве можно в суровом российском климате устраивать гостиную напротив входа? Но тогда зачем оно вообще было нужно?

Сейчас здесь стояли столы и удобные вращающиеся стулья. За одним из них сидела Любочка и что-то выстукивала на клавиатуре. Белов поздоровался с ней, Любочка ответила приветливой улыбкой.

За соседним столом, под огромной картой Камчатки, устроился Витек. Он закинул ноги на край стола и старался в чем-то убедить Ватсона.

Доктор не соглашался с ним и все время качал головой. Блики люминесцентных ламп играли на его гладкой, как бильярдный шар, голове и разбегались во все стороны.

Белов подошел ближе и прислушался.

— Натуральный рыцарский замок, — говорил Злобин.

— Сам ты… замок, — отозвался Ватсон. — Скорее уж — подводная лодка.

— О чем спорите, верные опричники? — спросил Белов, присаживаясь рядом.

Витек покряхтел и убрал ноги со стола.

— Да вот, Саша, никак не можем понять, куда мы угодили. Витек говорит, что в рыцарский замок, а мне этот особняк напоминает подводную лодку. — Док для убедительности стукнул крепким кулаком по столешнице. Любочка вздрогнула.

— Интересно, — Белов расстегнул пиджак и ослабил узел галстука. — Ну, рыцарский замок — я еще могу понять. А при чем здесь подводная лодка?

Ватсон оживился — обрадовался новому слушателю.

— Ты когда-нибудь был на субмарине? — спросил док. — Нет? Знаешь, какой там главный принцип организаций помещений? Принцип живучести!

— И что это означает?

— А вот что: отсеки расположены длинной чередой. В каждом отсеке — по два люка, которые в случае аварии задраиваются наглухо.

— Ну, об этом я, положим, догадывался, — усмехнулся Белов. — Но как это вяжется с купцом Митрофановым?

— Посмотри! — Ватсон взял карандаш и чистый лист бумаги. — Вход — один. Черного хода нет. — Он быстро набрасывал схему. — С улицы человек попадает прямиком в центральный зал. Из зала ведет только одна дверь — в правую ближнюю комнату, а уж от нее тянется та же самая череда отсеков.

— Анфилада, — подсказал ему Белов.

— Если угодно, — согласился Ватсон.

— Ну и что?

— Посмотри внимательно на схему. Маленькие комнаты расположены вокруг центрального зала в виде буквы «П»…

— Да, я это уже заметил, — кивнул Белов.

— Заметил… — хмыкнул Ватсон. — А ты заметил, что в каждой из этих комнат, исключая последнюю, где печь, по две двери?

— Естественно, по две, — улыбнулся Александр. — А иначе — как пройдешь в соседнюю? Из зала-то дверей нет.

— Да-да-да… — Ватсон начертил на схеме несколько стремительных штрихов. — Но, похоже, ты упустил самое главное. Эти двери, случайно, не показались тебе странными?

— Странными? — задумался Белов. — Ну, разве что толстые очень… Тяжелые. Такие и динамитом не возьмешь…

— А еще? — не унимался Ватсон.

— Ну-у-у… Не знаю. Сдаюсь. Расскажи нам о своем открытии.

Ватсон победно воздел руку с зажатым в ней карандашом. Электрические зайчики спрыгнули с лысины и заплясали по свежевыбеленным стенам.

— Засовы! — воскликнул Ватсон. — Засовы — только с одной стороны. Внутренней.

— Точно-точно… — Белов вспомнил, что сначала он обратил на это внимание, но потом как-то упустил из виду. — Получается, со стороны зала закрыть двери невозможно; только со стороны дальней комнаты, где печь… Так?

— Именно. — Ватсон отложил карандаш и победно подкрутил усы. — Теперь понимаешь, почему я подумал о подводной лодке?

Когда вода прибывает, команда перебегает отсека в отсек, задраивая за собой люки. И наш купец так же мог закрывать за собой двери, отступая в дальнюю комнату.

— Поближе к печке, что ли? — рассмеялся Витек. — Думаешь, он так дрожал за свои дрова?

Белов подвинул к себе схему. Действительно, все получалось так, как говорил Ватсон. Но почему засовы были только с внутренней стороны? Какой в этом смысл?

— Возможно, — рассуждал Белов вслух, — таким образом он хотел выгадать время, чтобы сжечь какие-то документы. Наверное, в комнате рядом с той, где печка, у него был архив, или библиотека…

— Или сейф с ассигнациями, — вставил Витек. — Деньги тоже неплохо горят.

— Да, какая-то неприятная личность вырисовывается, — сказал Белов. — Готов сжечь все, до последней бумажки, лишь бы никому ничего не досталось.

— Честно говоря, я бы не стал его осуждать, — признался Ватсон. — Вспомните, что случилось с беднягой дворецким. И потом — мне кажется, дело здесь не в архиве. Точнее, не только в нем. Понимаете, в подводной лодке все продумано до мелочей. Отсеки ведут не куда-нибудь в тупик, а…

Договорить он не успел. С улицы послышался басовитый рокот двигателей. Один из рабочих вбежал в центральный зал. Он был явно чем-то напуган.

— Кто из вас Саша Белый? — спросил он, стараясь восстановить дыхание.

Белов поднялся со стула. Это имя, как напоминание из прошлой жизни, заставило его напрячься. Он давно уже был Александром Николаевичем Беловым, законопослушным и добропорядочным гражданином, директором крупнейшего алюминиевого комбината, кандидатом в губернаторы, наконец! Саня Белый остался по другую сторону страшной черты — вместе с Филом, Космосом и Пчелой. Но сейчас он вдруг снова кому-то понадобился. Кому, хотелось бы знать?

Краем глаза Белов уловил мягкое и вместе с тем молниеносное движение: это Витек расстегнул кобуру и, вытащив пистолет, спрятал его сзади, за пояс брюк. Телохранитель выступил вперед, закрывая собой Белова.

Саша улыбнулся и положил руку ему на плечо.

— Не надо, я сам разберусь. Кто меня спрашивает? — обратился он к рабочему.

— Князь, — шепотом ответил тот,

— А кто такой князь? — снова спросил Белов. — Князь тьмы?

Рабочий пожал плечами, словно хотел сказать: ну, если вы не знаете Князя… Тогда дело совсем плохо.

— Будем знакомиться, — сказал Белов и вышел на крыльцо.

За пригорком, неподалеку от поворота к особняку купца Митрофанова, стояла неприметная серая «мазда». Водителя нигде не было видно — наверное, он захотел прогуляться среди окрестных холмов.

На заднем сиденье, прикрытый газетой «Вечерний Петропавловск», лежал кофр из-под дорогого профессионального «Никона». Открытая пепельница была забита расплющенными окурками «Парламента».

Метрах в пятидесяти от автомобиля стоял высокий раскидистый дуб; с его верхушки особняк просматривался, как на ладони.

Человек в одежде, такой же неприметной, как и «мазда», на которой он приехал, сидел на толстом суку, обхватив левой рукой ствол дерева.

О такой удаче он мог только мечтать! Дальняя командировка полностью себя оправдывала. Некие люди, которых он толком и не знал, разыскали его в Москве. Мужчина был фотокорреспондентом, работающим по контракту с десятком самых «желтых» изданий. Жареные снимки — это была его специализация, в которой он достиг весьма значительных успехов. Когда требовалось незаметно снять поп-звезду в неприглядном виде или изобличить в какой-нибудь гадости модного политика, издатели непременно обращались к нему.

Его имя никогда не стояло под фотографиями; редакторы свято хранили тайну своего «охотника». Поэтому он был несколько удивлен, получив анонимное предложение отправиться на Камчатку и там открыть очередную охоту — на Александра Белова. Весомый аванс резко сократил время, отпущенное на раздумья, и уже через пару дней фотограф прилетел в Петропавловск-Камчатский. Незнакомец, не пожелавший представиться, распорядился отслеживать каждый шаг Белова и тщательно фиксировать все контакты кандидата в губернаторы. Он дал целую стопку фотографий с изображением людей, особенно интересующих заказчика.

У корреспондента была превосходная — профессиональная — зрительная память, и сейчас он быстро выделил нужный образ: высокий мужчина с пышной седой шевелюрой.

Седоволосый вышел из черного «мицубиси-паджеро», остановившегося перед воротами особняка. Из второй машины — такого же черного «ниссана» — выскочили здоровенные коротко стриженные парни. Один из них что-то крикнул рабочим, возившимся во дворе митрофановского дома.

Фотограф прильнул к видоискателю «Никона» и положил палец на спуск. Достаточно одного легкого нажатия, и фотоаппарат выстрелит быстрой очередью снимков. В целлофановом пакете, висевшем на руке, лежали запасные обоймы — кассеты с пленкой.

Охотник выцеливал дичь — надо признаться, на удивление глупую и наивную. Он увидел, как на крыльцо особняка вышел Белов. Седоволосый, немного помедлив, направился к нему.

Фотограф, замирая от азарта и мысли о предстоящем гонораре, нажал на спуск.

Белов вышел на улицу и замер, прищурившись от яркого солнца. Напротив него, перед крыльцом, стоял неизвестный мужчина. У мужчины были густые седые волосы и лицо с грубыми и резкими чертами. Колючие серые глаза под кустистыми бровями напоминали две крошечные амбразуры, в глубине которых притаились пулеметы, готовые вот-вот извергнуть ураганный шквал свинца.

«Князь, — промелькнуло в голове Белова. — Вот он, значит, какой — криминальный хозяин Камчатки. По всему видно — из старой гвардии. Настоящий "законник". Только что ему от меня нужно? Хочет взять на испуг будущего губернатора? Ха!»

Он окинул взглядом подручных «авторитета». Шесть здоровых парней, перевес явно на их стороне. Правда, они сами тоже чего-то стоят, и в «машинке» у Витька девять патронов — восемь в обойме и один в стволе, но все же…

Седой мужчина внезапно улыбнулся. Белову показалось, он услышал хруст, с которым разошлись морщины на суровом лице Князя.

— И впрямь — Саня Белый. А я думал — бакланит бородатый, — сказал он и стал подниматься по ступенькам. При этом Князь сделал едва уловимое движение рукой, и шестеро «горилл» обмякли, словно из них выпустили весь воздух. «Авторитет» протянул худую жилистую руку. — Ну, здравствуй. Пустишь в дом?

Белов пожал протянутую руку и отступил в сторону.

— Здравствуй. Проходи.

Князь прошел в зал. Цепкий взгляд скользнул по Витьку.

— Спрячь, сынок. Я с миром. Пусть он нюхает подмышку.

Злобин, поймав утвердительный кивок Белова, убрал пистолет в кобуру.

Князь обошел вокруг стола и замер, ожидая приглашения. Уважение к чужому дому и его хозяину у «законников» в крови. Белов подошел и сдвинул стул — всего на пару сантиметров, но этого было достаточно, чтобы «авторитет» по достоинству оценил оказанное гостеприимство.

Он учтиво кивнул и сел. Белов сел рядом.

— Прости, что не предупредил о визите, — сказал Князь. — Знаю, тебе нельзя. Ты должен быть Белым — во всех смыслах.

Белов молча поднял брови. Встреча с уголовным авторитетом вряд ли может повысить рейтинг, в этом Князь не ошибался.

— Больше мы не встретимся, — продолжал «законник». — Поэтому скажу все сразу. Сейчас. — Он по очереди посмотрел на всех, кто был в зале — Витька, Ватсона и Любочку.

— Это — мои люди, — сказал Белов, и Князь снова кивнул.

— Хорошо. Хочу, чтоб ты знал — нам с тобой делить нечего. Я из-под «папы», то есть у государства, не краду. И наркоту не уважаю, она не подо мной. Если сядешь в кресло, сам во всем разберешься. Зацепки есть, не сомневайся. «Толстых» мы шерстим, скрывать не буду. Да ты и сам за них возьмешься. Обнаглели, вконец, все под себя гребут, словно завтра — конец света. Еще немного — и пустые бутылки у бомжей воровать начнут. О тебе все знаю. Ты — правильный мужик. От тебя людям только лучше станет. В общем, масть воровская — за тебя, хотя, сам понимаешь, — политику мы не хаваем.

Белов наклонил голову в знак согласия.

— Ребята хотели спасибо тебе передать — за боксера, — в серых глазах Князя заметались веселые искорки. — Я знамени не кланяюсь, сегодня оно одно, а завтра — другое. Но за Россию сердце болит. Ты — молодец, и Серега — тоже. Побил америкоса.

Белов улыбнулся, вспоминая, как его подопечный, Сергей Степанцов, одержал заслуженную победу в Нью-Йорке и выиграл титул чемпиона мира.

— Ну вот и все. — Князь снова стал серьезным. — Меньше слов — больше ясности. Напоследок хочу предупредить — накат на тебя скоро пойдет. Пасет тебя кто-то, а кто — разобрать не могу. Ниточка далеко бежит, аж до самой столицы. Я буду у тебя за спиной. За правым плечом.

— Как ангел-хранитель? — спросил Белов.

Вместо ответа Князь повел в воздухе рукой. Между его пальцами, будто из ниоткуда, возникла простая белая карточка. «Авторитет» протянул карточку Белову: на ней был только номер телефона, и все. Ни имени, ни фамилии, ничего больше.

«Законник» поднялся и твердым уверенным шагом направился к выходу. На пороге он обернулся и сказал:

— Да! Я ведь что приезжал-то? Забери своего клоуна, а то мои ребята его чуть не порешили. Виданное ли дело — самого Князя при всем честном народе раздевать. Помяли немного, но ничего. До свадьбы заживет. Не держи зла.

Он коротко рассмеялся — будто скрипнули несмазанные дверные петли — и пошел к машине. Бойцы авторитета ввели под руки Федора. Он держался за живот, левый глаз заплыл, в бороде запеклись сгустки крови.

При виде Лукина у Белова болезненно сжалось сердце, но он понимал — могло быть и хуже. Видимо, Федор опять сделал что-то не то. Непоседливость натуры чуть было не завела его слишком далеко. Во всем этом предстояло еще разобраться, но последние слова Князя звучали, как извинения.

Бойцы «законника» усадили Федора на стул, один из них потрепал Лукина по плечу.

— Брат, не в обиду?

Федор скривился и прошептал:

— Ладно уж, сам виноват. Спасибо, что не убили.

Боец поискал глазами равного себе и безошибочно обратился к Витьку:

— Брат, у вас на дереве — кукушка. Мы ее снимем, но ты тоже не зевай.

Они вместе со Злобиным вышли на крыльцо, парень ткнул пальцем в сторону раскидистого дуба.

— Сечешь?

Между густых ветвей мелькнул солнечный зайчик. Витек сжал кулаки, но парень его успокоил.

— Не напрягайся, сделаем. Мусорить не будем. А за этим, — он показал на Федора, — присматривай. Какой-то он… блаженный.

Многолитровые двигатели ровно зарокотали. Князь и его свита сели в черные джипы и уехали.

Белов стоял и думал о новом союзнике. Но еще больше его беспокоило предупреждение Князя — о тайном и могущественном враге.

Злобин мерил шагами крыльцо, ругаясь на себя за то, что он опять — уже дважды за этот день! — лопухнулся, не заметив скрытого наблюдения за особняком.

Ватсон сбегал в соседнюю комнату за походным чемоданчиком, где хранил медикаменты, и подошел к Федору.

— Горе ты мое! Луковое-лукинское! И как это тебя угораздило?

Федор с трудом раздвинул разбитые губы:

— А долго ли нам? Умеючи-то?

Фотограф дощелкивал третью кассету. Руки приятно дрожали. Еще бы — ему удалось в первый же день снять на пленку, как Белов пожимает руку седоволосому мужчине. Кто этот мужчина, фотограф не знал, но прекрасно понимал, что не тот, с кем позволительно встречаться кандидату в губернаторы. Он нутром чуял — есть компромат! Отличный компромат!

Зная по собственному богатому опыту, что долго в укрытии задерживаться не стоит, он уже хотел слезть с дерева, как вдруг услышал еще один щелчок. Тоже — затвора, но не любимого «Никона».

Папарацци посмотрел вниз. Там, у подножия толстого ствола, стоял типичный браток и улыбался. Улыбка его как бы существовала отдельно от него, как у Чеширского кота, но вот черный глаз «Макарова», не мигая, смотрел фотографу прямо в лоб. И в одноглазом взгляде пистолета не было ни тени доброжелательности.

— Сам слезешь, пока не стал инвалидом, — нараспев спросил парень, — или тебе помочь? Корреспондент был тертый калач, он знал, что постоянное ношение оружия вызывает у людей повышенную нервозность и лишние фразы вроде: «А в чем, собственно, дело?» могут только ухудшить ситуацию. Фотограф, не вступая в пустые пререкания, повесил «Никон» на шею и стал спускаться. Когда до земли оставалось метра два, он немного задержался и бросил незаметный, как ему показалось, взгляд на окрестности. Папарацци прикидывал, успеет ли он спрыгнуть и добежать до ближайших кустов.

Парень будто прочел его мысли. Он расплылся в широкой улыбке — так, что глаза превратились в узкие щелочки.

— Хорошо бегаешь? — спросил браток ласково. — А я и не против. Беги, все равно пуля догонит.

Фотограф еще раз все хорошенько прикинул и пришел к выводу, что лучше не испытывать судьбу.

— И в мыслях не было, — мрачно сказал он, примерился и спрыгнул на землю. — Видишь, стою на месте. — Для убедительности он поднял руки вверх.

Парень одобрительно кивнул. Он весь лучился от счастья, как Мальчиш-Плохиш, только что съевший ящик печенья и бочку варенья. Браток убрал пистолет в карман и подошел к фотографу. Дальнейшее произошло настолько стремительно, что папарацци даже не успел среагировать. Ему показалось, будто нагретый солнцем воздух слегка всколыхнулся, и через мгновение он ощутил сильнейшую боль в паху, самом чувствительном месте у мужчин. Фотограф взвыл от боли, но парень лишь сильнее сжал стальные пальцы — будто закручивал тиски. Папарацци встал на цыпочки и замер, боясь пошевелиться.

— Пожалуйста, очень тебя прошу, покажи мне документы, если есть, конечно, — браток говорил так вежливо, что отказать было невозможно.

Кончиками пальцев папарацци вытащил из нагрудного кармана права и доверенность на «мазду».

— Большое спасибо, — поблагодарил парень и принялся внимательно изучать пластиковую карточку прав. — Ой! — говорил он. — Ой-ой! Ой-ой-ой! Смотри-ка, что здесь написано! Место регистрации — город Москва. А к нам-то тебя каким ветром занесло, дружок?

Еще одно легкое движение пальцев — словно бы он катал в ладони медные шарики — и фотографу захотелось рассказать этому человеку все, поведать самую подробную историю своей жизни, не упустив ни одной мелочи.

— Я… оу-у-у… я… — Но рассказ почему-то не получался. Выходило сбивчиво и путано.

— Ты полез на дерево подглядывать за бабами! — Сделал вид, что догадался, браток. — Ты — извращенец? Любишь мастурбировать на ветке? По-моему, это нехорошо. Как думаешь?

Фотограф кивнул. Из левого глаза выкатилась крупная непрошеная слеза — будто в знак сожаления о нелегкой судьбе извращенца.

— Но ты не бойся, — издевался парень, — я никому об этом не скажу. Мы вообще люди вежливые и радушные. Любим гостей. Особенно — из Москвы… — Он вдруг резко сменил тему — Смотри-ка, какой у тебя красивый фотоаппарат. Наверное, получаются классные снимки?

Папарацци снова кивнул. Да и что ему оставалось делать? Снимки и впрямь получались классные.

— Прошу тебя… — умоляюще сказал парень. — Можно я проявлю твои пленки? Ладно? За свои деньги, ты не беспокойся… — Интонация была такой, что ему впору было молитвенно сложить ладони, но… Но в правой руке братка по-прежнему был «Макаров».

Пленки… Снимки, на которых Белов пожимал руку седоволосому, наверняка стоили немало. Но едва ли дороже, чем причинное место, которое дается раз в жизни.

«Пропади все пропадом», — подумал незадачливый папарацци.

Он вынул кассету из «Никона», бросил в пакет и протянул его братку. Парень для верности похлопал фотографа по карманам — убедился, что пленок больше не осталось. Стальной захват ослаб, «извращенец» смог наконец перевести дух.

— В 20.45 — рейс на Москву, — сказал парень. — Мне бы очень хотелось, чтобы ты летел этим рейсом. Я проверю твою фамилию в списке пассажиров, и если ее вдруг не окажется… Я расстроюсь. Не подводи меня, ладно?

— Да, — выдавил фотограф. — Я улечу…

— Вот видишь. Все вопросы можно решить по-хорошему, правда? — Браток повернулся на пятках и зашагал прочь.

Он обернулся всего один раз и погрозил «извращенцу» пальцем. На лице парня сияла широкая улыбка, но папарацци не обольщался: с той же самой улыбкой он мог разрезать его на куски… или бросить в море, привязав к ногам чугунную батарею. Одним словом, не стоило испытывать судьбу.

Корреспондент бросился к серой «мазде», завел двигатель и помчался в аэропорт, дав себе зарок впредь не появляться на Камчатке без особой нужды.

— Я все видела из окна, — с порога заявила Лайза. — Кто это был? Что это за человек? — Тут ее взгляд остановился на истерзанном Федоре. Лайза всплеснула руками и воскликнула: — Боже мой! Что он с тобой сделал?!

Лукин кряхтел и морщился, пока Ватсон обрабатывал ему синяки и ссадины. Заметив Лайзу, он приосанился и попытался убрать руку доктора от лица, но Вонсовский строго прикрикнул:

— Сиди тихо, юрод! — и Федор подчинился.

— Похоже, наш Фидель умудрился поссориться с местным уголовным авторитетом, — ответил за него Белов.

— Еще неизвестно, что бы с ним было, если бы Князь не узнал, что он — наш человек, — поддакнул Витек.

Лайза решительным шагом подошла к столу.

— Так. Я должна знать, что здесь происходит, — заявила она.

— Да, собственно говоря, мы все очень хотели бы это знать, — вставил Белов.

Взгляды присутствующих обратились к Лукину. Ватсон смочил в перекиси большой ватный тампон и смыл кровь с лица Федора.

— Рассказывай, — велел он. — Говорить-то ты можешь. Это у тебя всегда здорово получалось.

Федор поднял взор к потолку и перекрестился. Несколько секунд он беззвучно шевелил опухшими губами, потом опустил голову и огляделся: Белов, Витек, Лайза и Любочка не сводили с него глаз. Заинтересованность аудитории придала ему сил. Федор зачем-то потрогал свой мясистый нос, будто хотел убедиться в том, что он по-прежнему на месте, и начал свое повествование.

— Так вот, странники мои… — сказал он, — хочу поведать вам страшную тайну, к которой я пришел путем долгих умственных изысканий.

— Оно и видно, Сократ хренов, — пробурчал Витек, но Федор это не услышал.

— Дом сей — вертеп призраков. Пристанище темных сил, восставших из ада… — провозгласил Лукин.

— Восставших из зада? — задумчиво спросил Ватсон. — Ну-ну, это уже что-то из области проктологии.

Белов с Лайзой, несмотря на весь драматизм ситуации, с трудом сдерживали смех. Лукин всегда был не от мира сего, но никто даже представить себе не мог, что он ввяжется в серьезную потасовку.

— Когда я первый раз переступил порог особняка, сердце у меня было не на месте, — пробасил Федор и вдруг крикнул Ватсону тоненьким фальцетом: — Полегче, коновал! — Ватсон лишь пожал плечами. — Бедное сердце мое томилось и рвалось, оно словно говорило: «Зря ты оставил прибежище странников, осененное благодатью Нила Сорского, и прилетел сюда, в забытый Богом край, где огненные языки преисподней; рвутся из-под земли». Но я знал, что так; нужно для дела. В первую ночь я не сомкнул глаз ни на минуту…

— Наверное, поэтому ты так громко храпел, — невозмутимо произнес Ватсон.

— Цыц, басурманин! — прикрикнул на него Федор. — Если говорю, что глаз не сомкнул, значит, так оно и было. Не найдя успокоения телесного — а душа моя давно уже была неспокойна — я спустился вниз, на крыльцо. Вдохнуть полной грудью ночную прохладу. И что же я там нашел, братья? Вместо прохлады? — Лукин понизил голос до свистящего шепота. Он погрозил пальцем кому-то невидимому и молвил: — Демона! Вот кого я нашел. Демона в человечьем обличье.

— Так, может, это и был человек? — Рационально мыслящая Лайза попыталась свернуть со скользкой мистической темы.

Но Федор лишь пренебрежительно усмехнулся.

— Мне ли не знать демонов? О нет, видел я его хорошо — как сейчас вижу вас. Был он ликом бледен, телом скуден, ростом велик и волосами сед и зело обилен.

Белов кивнул — портрет Князя был описан в несколько метафоричной форме, но довольно точно.

— Прятался он в кустах за оградой, — вещал Федор, — и глазья у него горели огнем алчным. Я, твердо веруя в силу святого креста, осенил его Божественным знаком. Мол, изыди, нечистый. Изыди сейчас же и раз-навсегда-совсем. Демон скорбно потупился и побежал прочь.

— Это все? — спросил Витек. — А почему ты мне об этом не сказал?

— Потому что неподготовленное сердце бессильно против чар бесовских, — нашелся Лукин. — Что ты мог сделать?

— Ну-ну, — покачал головой Витек. — Ну-ну…

— А вот не нукай! — напустился на него Федор. — Выслушайте меня до конца и увидите, что я во всем прав. На следующую ночь- демон не объявился, и я спал спокойно. Кстати, может, и храпел, — примирительным тоном обратился он к Ватсону. — Немного. Но храп не мешает мне чувствовать нечистую силу за версту, независимо от стояний атмосферы. А вот третьеводни ночью, если вы помните, разразилась страшная гроза.

— Действительно, был дождь, — заметил | Витек. — И даже пару раз гром гремел.

— Вот! — Федор торжествующе воздел! к потолку заскорузлый палец с грязным ногтем. — Гром-то, поди, слышали все. А голоса демонов могу слышать только я!

— Ты слышал голоса демонов? — насторожился Ватсон.

— Разумеется, — тоном, не допускающим никаких сомнений, ответил Лукин.

Ватсон повернулся к Белову

— Саша, боюсь, дело совсем плохо. Нам надо подумать о срочной госпитализации, — на этот раз доктор был серьезен.

— Да помолчи ты, нехристь! — взвился Федор. — Говорю тебе, были голоса. Один — особенно четкий и громкий. Он все время выл, вот так. — Настоятель приюта Нила Сорского запрокинул голову и тихонько завел: — О-у-у-у! А-у-у-у! О-у-у-у! Выл, словно хотел мне что-то поведать! Но самое главное, — Лукин обвел взглядом друзей, — я снова его видел. Демон стоял в тех же кустах, под широким черным зонтом…

— Зонт ему тоже выдали в преисподней? — перебил Белов. — Однако я чувствую, сервис там налажен неплохо. Может, ад этот не так страшен, как его малюют? Если вообще он существует.

— Не словоблудствуй, Александр, — с видом средневекового миссионера одернул его Лукин. — Отрицая ад, ты отрицаешь муки адские, а значит, и райское блаженство, и жизнь вечную, и воскресение из мертвых. Две сверхдержавы — Рай и Ад — ведут непрестанную борьбу за наши души. Днем и ночью — они не спят никогда.

— И никогда не храпят. Все ясно, — подвел Злобин итог его проповеди. — За нами следят с первого же дня. А ты, голова садовая, молчал! — Это уже относилось к Федору.

— Что значит — молчал? — сварливо отозвался Лукин. — Я же не сидел сложа руки! Я хотел отвести беду! Демон обнаглел до такой степени, что стал являться посреди бела дня! После той ночи, когда была гроза, я его дважды видел в городе и никак не мог догнать. Сегодня я снова его заметил и подумал, что на этот раз он от меня не уйдет. И почти догнал, но… Немножко перепутал.

Белов, кажется, понял, как было дело. Теперь все более или менее стало ясно.

— Значит, ты набросился на Князя? Так?

Федор виновато понурил голову

— Ну, перепутал, говорю же вам… Очень уж похож. Но не он. Это все — происки лукавого. Неужели вы не усматриваете во всем этом дьявольский промысел?

— И что же ты сделал с Князем? — не отступал Белов.

Федор пожал плечами.

— Ну… Рубашку порвал. Я схватил его за шиворот, но то ли рука крепкая оказалась, то ли рубашка слабая…

— Фу-у-у! — Витек шумно выдохнул воздух. — Хорошо, что живой остался, дубина! Если бы кто на шефа набросился и порвал ему рубашку, я бы… Нет, теперь я понимаю этих ребят. Скажи спасибо, что они тебя крабам не скормили… — он скорчил благообразную физиономию и сказал, передразнивая Лукина, — своим бренным телом.

— Ладно, ребята! — вмешался Белов. — Все хорошо, что хорошо кончается. Не будем ссориться. К бойцам Князя у меня претензий нет. Федор сам был неправ. И он за это поплатился.

— Предлагаю надеть на него смирительную рубашку и посадить под замок! — сказал Ватсон.

— И ты… тоже, да? — Лукин затравленно озирался. — Вы все против меня, да?

Помощь пришла неожиданно — со стороны Лайзы. Все это время она молча слушала «ужасную историю», не проронив ни слова. Но теперь решила вмешаться.

— Получается, — говорила Лайза, — что ты несколько раз видел одного и того же человека? Так? — Адвокатское образование давало себя знать. Лайза умела четко поставить вопросы.

— Так, матушка, — обрадовался Федор. — Одна ты меня понимаешь, голуба… Сразу видно, мы с тобой — одного поля ягодки…

Лайза пропустила сомнительный комплимент мимо ушей и продолжала:

— Этот человек следил за домом, а потом ты видел его в городе? Так?

— Точно, матушка, так. В одном и том же месте — неподалеку от рынка. В самом начале улицы Тараса Шевченко.

— Учтем, — сказала Лайза. — А почему ты настаиваешь на том, что это не человек, а призрак?

— Так ведь… — Федор смущенно прокашлялся. — Призрак и есть. Как же он может по земле ходить, коли давно уже мертвый?

— То есть? Что ты имеешь в виду?

— Ой! — Федор втянул голову в плечи. — Не хотел я вам сразу-то говорить, чтобы беду не накликать, но, видно, придется. Ладно, сейчас можно… Я все углы святой водой окропил…

— И под кроватями чашки поставил. Это я уже заметила, — сказала Лайза. — Так что за призрак? Колись, Ван Хельсинг!

Федор округлил глаза.

— Хозяин это бывший, — прошептал он. — Купец… Митрофанов…

В наступившей тишине было слышно, как негромко жужжит компьютер. Все молчали, не зная, что и сказать. Помимо предвыборной борьбы, предстояла еще и война с привидениями. Похоже, дело принимало скверный оборот.

Штаб избирательной кампании Виктора Петровича Зорина размещался в большом современном здании неподалеку от областной администрации. Просторные помещения были отделаны розовым гранитом и белым, в морозных голубоватых прожилках, мрамором.

Кабинет, который занимал Зорин, размерами напоминал футбольное поле. На необъятном столе громоздилась куча разноцветных телефонных аппаратов. Но сейчас они не звонили.

Зорин сидел в глубоком кожаном кресле. Напротив него, на жестком неудобном стуле пристроился Глеб Хайловский, политтехнолог из Москвы, специально нанятый для проведения предвыборной кампании. У него были круглое лицо и маленькие бегающие глазки; казалось, они так и норовили выпрыгнуть из-за узких стекол очков.

Хайловский всегда носил очки. Впрочем, отнюдь не из-за врожденной или приобретенной с годами слабости зрения — они ему были нужны как дополнительное препятствие, отделяющее профессионального вруна-говоруна от собеседника.

Зорин и Хайловский молчали. Виктор Петрович пристально наблюдал за работой двух мужчин в серых костюмах. Мужчины держали в руках какие-то хитроумные приборы и водили ими вдоль стен. Через несколько минут один мужчина снял наушники и сказал, обращаясь к хозяину кабинета:

— Все чисто. — Он собрал аппаратуру и подключил телефоны.

Аппараты тут же разразились настойчивыми звонками. Зорин поморщился и нажал кнопку селектора.

— Переведите все разговоры на секретарей. Я занят, — он откинулся на спинку кресла и придал лицу значительное выражение. — Ну так и что, Глебушка? О чем мы с тобой говорили?

Хайловский подался вперед и подобострастно захихикал.

— Я говорю, очень уж вы все усложняете, Виктор Петрович. Прямо какая-то мания… Ну зачем каждый день проверять кабинет? Думаете, кто-нибудь жучки подсунет?

Зорин нахмурился.

— Ты, Глеб, из молодых, да ранних. Всего два года в Кремле, а уже думаешь, что Бога за… бороду поймал. Покрутился бы с мое на красных коврах и под ними, понимал бы, что к чему.

— Ну да, конечно, — любезно улыбнулся Хайловский. Весь он был какой-то скользкий и приторный; так что даже самому Зорину становилось не по себе. — Вам виднее, Виктор Петрович. И все же, мне кажется, вы перегибаете палку.

Зорин отмахнулся от него, как от надоедливой мухи.

— Это — не твоего ума дело. Занимайся своей работой. Давай, слушаю. С чем пожаловал?

Хайловский открыл потертый кожаный портфельчик и поднялся со стула. Он перегнулся через широкий стол и разложил перед Зориным целую стопку цветных диаграмм, графиков и схем.

Зорин некоторое время смотрел на разрисованные листы бумаги, взял один из них двумя пальцами, поднес к лицу и тут же бросил на стол.

— Ты не показывай, а рассказывай, — устало произнес Виктор Петрович. — А рисунки малевать — это и обезьяна сможет.

Хайловский снова улыбнулся, обогнул стол и стал рядом с Зориным.

— На этих схемах, — начал он, — представлены в процентном соотношении голоса избирателей в зависимости от их пола, возраста, социального статуса и места проживания. Из всех официально зарегистрированных кандидатов наибольший рейтинг у вас и Белова…

При упоминании Белова Зорин скривился, словно у него заныл больной зуб.

— Но ваши шансы выглядят предпочтительнее, — вовремя добавил Хайловский. — Все прочие кандидаты вместе не набирают и десяти процентов…

— А у меня? — перебил его Зорин.

— У вас — чуть больше тридцати. Тридцать три — тридцать четыре, если быть точным. Почти столько же — у Белова, но он пока немного отстает. На вашей стороне — симпатии людей зрелого возраста. От сорока лет и выше. Особенно сильны ваши позиции в среде пенсионеров, что, в общем-то, понятно. Люди старой закалки хотят видеть в кресле губернатора человека опытного… Убеленного, так сказать, сединами…

Льстивый тон Хайловского подействовал на Виктора Петровича ободряюще. Он выпрямился в кресле и задрал голову, отчего двойной подбородок расправился и почти исчез.

— А кто голосует за этого… белобандита? — спросил Зорин.

Хайловский сокрушенно развел руками.

— В основном — молодежь. Я полагаю, что предвыборная агитация за Белова будет строиться на одном-единственном тезисе — вот человек, который «сделал себя сам». Наверняка, он будет говорить о существенных налоговых послаблениях для малого и среднего бизнеса, обещать поднять производство, заняться проблемами молодых семей и демографической ситуацией в целом… Ваш козырь — упор на социальную политику. «Пенсии и пособия — в полном объеме и в срок!» — процитировал он заготовленный лозунг.

— Да?

— Конечно! Не забывайте еще об одном очень важном обстоятельстве. Избирательная активность пенсионеров, как правило, гораздо выше, чем у людей молодого возраста. Старикам все равно нечего делать, они придут к урнам в полном составе. А вот молодежь… Не факт, что они явятся на участки. Особенно если в день выборов состоится какой-нибудь грандиозный рок-концерт… Или пивной фестиваль. Что скажете?

— А что? — просиял Зорин. — По-моему, неплохая идея. Можно даже совместить эти мероприятия!

Хайловский несколько раз мотнул головой, как цирковой конь.

— Не волнуйтесь. Этот вопрос я проработаю детально. Кроме того, мало ли что может случиться за полгода? Вскроются какие-нибудь темные делишки господина Белова, появятся разоблачающие публикации…

— С бывшей женой-наркоманкой неплохо придумано, правда? — Зорин самодовольно рассмеялся.

— Снимаю перед вами шляпу, — Хайловский учтиво поклонился. — Это действительно было здорово. Самое главное — заставить человека оправдываться, что он не верблюд. Удивляюсь, откуда у вас такие сведения?

Улыбка исчезла с лица Зорина. Он стал серьезным и даже угрюмым.

— У меня свои источники, — сказал Виктор Петрович, — но тебе про них знать не обязательно. Вдруг ты — и нашим, и вашим… Всем подмахиваешь, лишь бы деньги платили?

— Ну что вы? — Хайловский изобразил на лице благородное негодование. — Как вы могли заподозрить?..

— Только не надо мне лепить про кристальную честность, — осадил его Зорин. — Честность и целесообразность — разные вещи. Мы с тобой оба это понимаем. Честность, братец, это хорошо, но стоит она не так уж и дорого. Тогда как…

Он не договорил. Раздался тонкий мелодичный писк. Зорин вытащил из кармана пиджака мобильный и прочел полученное сообщение. По мере того, как он читал, лицо его все больше и больше наливалось пунцовой краской. В конце концов он покраснел настолько, что Хайловский стал опасаться, как бы его работодателя не хватил инсульт.

— Ты говорил, что за Беловым следят? — вкрадчиво спросил Виктор Петрович, и по его тону Хайловский понял: ничего хорошего ждать не приходится. Он собрался и приготовился парировать любой удар.

— Да, следят. Но вы не волнуйтесь. Эти люди не обладают всей информацией. Они даже не знают, на кого работают… Они…

— А то, что Белов сегодня встречался с Александром Семеновичем Хусточкиным, они знают?

— Хусточкиным? — Хайловский силился вспомнить, кто это такой. Фамилия определенно была ему знакома, он ее где-то встречал — в собранных досье.

— Хусточкин, он же — Князь, — напомнил Зорин.

— Ах, да. Конечно, Князь! — Хайловский осторожно хлопнул себя по лбу, словно сетовал на досадную забывчивость.

— А почему я узнаю об этом раньше тебя? — с угрозой сказал Зорин.

Хайловскому ничего не оставалось, кроме как пожать плечами. Вразумительного ответа у него не нашлось.

— Я все выясню, Виктор Петрович. В течение часа. Если встреча и впрямь имела место, то репортаж о ней появится уже в вечерних газетах. А утренние выпуски выйдут с обширным комментарием. Учитывая криминальное прошлое Белова, это будет информационная бомба…

Хайловский еще что-то говорил, но Зорин его не слушал. Виктора Петровича терзали дурные предчувствия.

«Этот мальчишка, — думал он о Белове, — так удачлив! Словно ему кто-то ворожит. Хайловский, конечно, на всяких закулисных интригах собаку съел… Но, боюсь, одних интриг здесь будет недостаточно. Надо решать проблему более радикальным образом. Надо…»

Он сам не знал, что именно надо сделать. Легким взмахом руки Зорин отпустил Хайловского, напутствовав его коротким: «Докладывай!».

Мягкой кошачьей лапкой Хайловский сгреб со стола графики, схемы и диаграммы в портфель и, не переставая мелко кланяться, вышел.

Зорин опустился глубоко в кресло. Он словно постарел лет на десять, бравый вид его куда-то исчез; двойной подбородок нависал над воротником рубашки, как зоб. Виктор Петрович понимал, что кресло губернатора Камчатки — его последний шанс. Пост представителя президента в Сибирском округе он потерял два года назад — и во многом благодаря Белову.

Нет, надо отдать этому мальчишке должное — Белов никуда не бегал и не жаловался «большому брату» на постоянные козни и притеснения со стороны полномочного представителя. Он держался достойно, хотя, казалось бы, силы были неравны: ну что такое директор алюминиевого комбината против Зорина, прожженного кремлевского интригана, удерживающегося во власти еще с брежневских времен?

И тем не менее Белов победил. Как это могло произойти? Зорин не находил ответа. Он не понимал, в чем заключалась слабость его позиций. Слава богу, нужные люди прикормлены, и часть выручки от своих финансовых операций он исправно переводил куда следует… За кремлевской стеной есть кому замолвить словечко за Виктора Петровича Зорина. И все же…

«Удача, вот и все! — злился он. — Просто ему везет, как никому другому. Этот сопляк, — даже про себя он не хотел называть Белова по фамилии, — небось, поднимает колоду, а в ней — тридцать шесть тузов. И все — козырные».

Такое объяснение Зорина устраивало. Проблема заключалась в другом. Все это было неправдой, и удача здесь ни при чем. И незачем лгать самому себе, списывая все на отчаянное везение.

Белов являлся ярким представителем новой породы, народившейся за последнее десятилетие. Он не лизоблюдствовал и не ждал милостей; он делал свое дело так, как умел, и так, как считал нужным. Закалившийся в боях характер не позволял ему отступиться от единожды выбранной цели.

В этом и заключалась основная разница между ними: Зорин всегда выбирал легкий и окольный путь, а Белов — прямой и самый трудный, опасный, как военная тропа. Зорин осторожничал и взвешивал каждый шаг, точно рассчитывая силы и средства, а Белов пер напролом, невзирая на синяки и шишки. Зорин заранее видел скользкие места и стелил соломку, а Белов не задумывался и больно падал: один, два, десять, сто раз… И всегда поднимался.

В этом было его главное преимущество: семь раз упасть и восемь — подняться. Зорин так не мог. Поэтому в борьбе с Беловым у него оставалась последняя надежда — что тот заиграется и рано или поздно грохнется оземь так, что разобьется.

В глубине души Виктор Петрович не особенно надеялся на помощь Хайловского — по его разумению, очень уж мудрено действовал Глебушка (хотя правильнее было бы называть его «Иудушкой»).

Но и у Зорина имелся крапленый туз в рукаве — свой человек в близком окружении Белова. «Жучки» — это, конечно, здорово, но по старинке-то оно надежнее. В этом Зорин только что убедился.

Белов встречался с Князем, а шпионы Хайловского — ни сном, ни духом.

— Засранцы! — от души выругался Зорин. — Даром хлеб едят! Ну ничего…

Ничего. Зато у Виктора Петровича есть одно качество, незаменимое для аппаратных игр, — он умеет терпеливо дожидаться своего часа. И он его дождется.

Зорин сладко потянулся. Слабая надежда на то, что когда-нибудь Белов ошибется, постепенно крепла и перерастала в уверенность.

Это было уже слишком. Даже всегда спокойная Лайза не выдержала:

— Знаешь, Федор… По-моему, ты перегибаешь палку. Я еще могу поверить, что за домом кто-то наблюдал… Но почему именно призрак бывшего владельца? Нет, дорогой мой. Прости. Мне кажется, ты просто морочишь нам голову. Я только одного не могу понять, зачем тебе все это нужно? Что это? Шутка? Скажу честно: я и так по горло сыта твоими выходками…

Лукин не мог поверить своим ушам. Лайза, взявшая на себя роль заступницы, вдруг переменила точку зрения и стала на сторону противников?

В глазах Федора показались слезы.

— Матушка… — начал он.

— Никакая я тебе не матушка! — отрезала Лайза.

Все с удивлением посмотрели на нее. Белов недоумевал: откуда такая резкая перемена настроения? Он подошел и взял любимую за руку. Лайза мягко, но настойчиво освободила руку.

— Может, лучше займемся делами? — сказала она. — А Федору… нужно отдохнуть. Доктор, — обратилась Лайза к Ватсону, — отведите его, пожалуйста, наверх. В комнату. Пусть поспит.

Ватсон понял, что ей лучше не перечить. Он испытующе посмотрел на Лайзу, но она выдержала этот взгляд.

Станислав Маркович нежно подхватил Федора под мышки и поставил на ноги.

— Пойдем-ка, проповедник. И не спорь. Ты действительно всех утомляешь.

Лукин пробовал сопротивляться. Он бормотал что-то несвязное, но Ватсон его не слушал. Прихватив походный чемоданчик, доктор увел новоявленного Ван Хельсинга наверх, в спальню.

Федор горячо шептал:

— Я докажу… Я докажу вам, что я прав. — И Ватсон успокаивал его, как мог.

— Конечно, докажешь. Но — завтра. Дело-к вечеру. А завтра проснешься, глядишь, все и переменится. Пошли-ка, охотник за привидениями.

Второй этаж был разбит на шесть отличающихся размерами комнат. Лайза с Беловым занимали самую большую. Любочке досталась самая маленькая, но зато самая светлая каморка в противоположном от беловской спальни конце здания. Одна комната была общей, еще одна — проходной, там находилась винтовая лестница. Первую из оставшихся, выходившую окнами на ворота, занимал Витек, а Ватсон с Федором делили вторую.

Доктор Вонсовский усадил незадачливого искателя приключений на кровать, помог Федору снять ботинки и свитер.

— Ложись, Федор…

Лукин вцепился в руку Станислава Марковича.

— Ватсон, — горячо зашептал он. — Ну хоть ты-то мне веришь? Я тебе покажу. Там, рядом с центральным рынком, на улице Тараса Шевченко… Там…

— Конечно, верю, — ласково сказал Ватсон. — Но только завтра, ладно?

— Прямо с утра, — говорил Федор. — Обязательно пойдем…

— Обязательно, — успокоил его Ватсон. — Дать тебе снотворное?

— Какое там снотворное? — отмахнулся Федор. — Я все равно не засну, даже если выпью целую пачку.

Он без сил повалился на подушку и через мгновение захрапел — сказывались переживания долгого и трудного дня.

Ватсон постоял немного, почесывая гладкую голову.

— Ну как ребенок, ей-богу! За ним — глаз да глаз. Хорошо еще, что не обвешал весь особняк связками чеснока…

Ватсон усмехнулся, тихо закрыл за собой дверь и спустился в центральный зал, где Лайза четким приказным тоном отдавала распоряжения.

— Так, — говорила она, сверяясь с портативным компьютером. — На завтра план следующий. В поселке Ильпырский состоится Праздник лета. Оленеводы пригонят туда свои табуны. Лучшего повода пообщаться с камчадалами не найдешь. Нельзя забывать, что они — тоже избиратели. Нам важен каждый голос. Камчадалы, — назидательно сказала она, повернувшись к Белову, — это коренное население Камчатки, объединяющее ительменов, чуванцев и коряков. Запомнил?

Александр, как прилежный ученик, повторил:

— Ительмены, чуванцы и коряки.

— Хорошо. Постарайся побеседовать как можно с большим количеством людей, вникнуть во все их проблемы и насущные нужды. Учти, что все они — дети природы, кормящиеся в основном оленеводством и охотой. Нынешний губернатор урезал им квоты на добычу рыбы и зверя; это все равно, что запретить европейцу ходить в магазин, понимаешь?

— Угу. — Белов кивнул.

— В твоей программе одним из первых пунктов записана охрана природных богатств. Так вот, нельзя охранять природу от камчадалов, потому что они сами и есть часть этой природы. Запомнил? Очень важный тезис. И вот еще что, — Лайза пролистала несколько электронных страниц и нашла нужную. — Ты обязательно должен встретиться с Иваном Пиновичем Рультетегиным. На Камчатке все еще сильны языческие традиции, а Иван Пинович — самый уважаемый из всех шаманов. Смотри, не перепутай имя — Иван Пинович Рультетегин.

— Хорошо, — ответил Белов.

Солнце клонилось к закату. Огромный оранжевый диск, как циркулярная пила, вгрызался в синюю тайгу.

— Праздник лета будет широко освещаться прессой, — сказала Лайза. — По-моему, самое время озвучить громкое предвыборное заявление. Сегодня на пресс-конференции в аэропорту случился фальстарт. Завтра это не должно повториться. Зачем делать такие роскошные подарки нашим соперникам?

— Согласен, — сказал Саша.

Голос Лайзы слегка смягчился, но очерк губ был по-прежнему жестким. Как-то незаметно она взяла бразды правления в свои руки, но — странное дело! — никто и не собирался с ней спорить.

— На этом — все, — объявила Лайза. — Пора ложиться спать. Если честно, то я устала, а впереди — трудный день. Витек, запирай ворота.

Злобин нехотя поднялся со стула и направился к выходу. Его вид говорил, что сам бы он ни за что не послушал упрямую американку, но если даже шеф не осмеливается ей возражать, то… Что уж тут поделаешь?

Белов пристально наблюдал за Лайзой, пытаясь понять, что с ней происходит? Может, бешеный темп жизни и постоянная нехватка времени начали негативно действовать на его любимую? Может, Лайза не выдерживает этой нагрузки и теперь подсознательно хочет только одного — чтобы затея с выборами как можно скорее завершилась, пусть и неудачно?

«Нет. — Он встряхнулся, отгоняя прочь мрачные мысли. — Этого не может быть. Что бы ни случилось, мы будем вместе. Лайза не подведет».

Но рациональная часть сознания твердила другое: если однажды нечто подобное уже произошло — с Ольгой, то почему это не может произойти с Лайзой?

«Потому что я этого не хочу. Не хочу повторять старые ошибки», подумал Александр. Он решил поговорить обо всем начистоту, но не прямо сейчас, а тогда, когда Лайза сама этого захочет. Надо было выдержать небольшую паузу.

Лайза сосредоточенно листала электронные страницы карманного компьютера. Несколько раз она украдкой ловила на себе внимательные, взгляды Белова, но делала вид, будто ничего не замечает.

Наконец она не выдержала, выключила «палм» и заявила:

— Все. Объявляю отбой. Нам всем надо хорошенько выспаться.

Лайза первая покинула центральный зал и ушла на второй этаж, в свою комнату.

Белов выждал несколько минут. Он покурил, перекинулся парой словечек с Витьком и Ватсоном, затем пожелал Любочке спокойной ночи и поднялся в спальню.

Лайза уже лежала, до подбородка накрывшись легким покрывалом.

— Не включай свет… — попросила она, услышав скрип половиц и тихие шаги Александра. — Я уже сплю.

Белов не стал возражать; он быстро разделся и скользнул в постель, поближе к любимой. В полумраке комнаты угадывались только плавные контуры тела, но они были такими родными… и соблазнительными. Саша поцеловал Лайзу в плечо и медленно провел рукой по талии.

Лайза отстранилась и негромко, но отчетливо произнесла:

— Не надо…

Белов почувствовал, как в груди начала медленно подниматься волна возмущения, но он тут же постарался ее погасить. В конце концов, нельзя же быть таким эгоистом! Разве их желания всегда должны совпадать?

Встреча с Лайзой многому его научила. Раньше он привык только брать, пользуясь правом сильного. Он не считался с желаниями других — полагал, что это ни к чему. Но по прошествии некоторого времени оказалось, что так он теряет близких и дорогих людей. Пример с Ольгой был слишком красноречив.

Да, нужно быть сильным, чтобы отстоять свою точку зрения, но иногда требуется куда больше силы, чтобы подавить собственное самолюбие и уступить. Особенно тому, кто беззащитен перед тобой.

Он аккуратно убрал руку и еще раз поцеловал Лайзу в плечо — легко и нежно, будто просил прощения.

— Что-то не так? — спросил он. — С тобой что-то случилось? Может, нам надо поговорить об этом?

Лайза молчала. Казалось, она колебалась. Белов уже думал, что еще немного и она повернется к нему и расскажет обо всем, что ее беспокоит… Но Лайза только вздохнула и прошептала:

— Не сейчас. Давай будем считать, что на сегодня нерешенных вопросов больше не осталось.

— Как скажешь, — ответил Белов. — Я тебя люблю. Спокойной ночи.

К сожалению, это было неправдой. Нерешенные вопросы остались, и, что еще хуже, их было много. С некоторыми из них им пришлось столкнуться уже через несколько часов.

Виктор Петрович Зорин жил в центральной гостинице Петропавловска, в президентском «люксе». Естественно, гостиница называлась «Камчатка», и, разумеется, в означенном «люксе» никогда не останавливались президенты. Просто небольшой городок, будучи региональным центром (выражаясь старомодно — губернской столицей), страдал тщательно замаскированным комплексом неполноценности. Отсюда и тяга к пышным названиям. Единственное, что было президентским в этом номере, так это размер тараканов.

Зорин считал, что если бы усатые паразиты объединили свои усилия, то наверняка смогли бы выбросить будущего губернатора из окна — настолько они были рослые и мускулистые. Но, видимо, у тараканов была та же извечная проблема, что и у людей — не хватало толкового руководителя.

Нынешний губернатор клялся и божился, что со дня на день, а то и с минуты на минуту Зорину предоставят гостевую резиденцию, построенную специально к визиту Батина. Однако Батин в свое время не пожелал приехать. Губернатор из-за этого не сильно переживал; куда больше огорчало другое — президент не стал утверждать его на повторный срок, выказав тем самым свое недоверие. И сейчас, подозревал Зорин, действующий правитель Камчатки спешно «подчищал хвосты», приводя внутреннее убранство гостевой резиденции в соответствие с суммой, заявленной в строительной смете. Поэтому переезд Виктора Петровича из гостиницы в более пригодное для проживания место постоянно откладывался.

Зорин сидел в кресле, положив ноги на журнальный столик. Было около двух часов ночи. Тараканы бегали под кроватью, шумно сталкиваясь друг с другом. Их жесткие панцири гремели, как крошечные рыцарские доспехи. На журнальном столике горела лампа; она очерчивала на роскошном ворсистом ковре четкий круг света. Нахальные соседи (или — подлинные владельцы? Это еще как посмотреть) остерегались выползать на свет: то ли боялись, то ли скромничали, ожидая приглашения. А скорее всего хранили некий паритет; соблюдали негласное джентльменское соглашение: ты нас не давишь шлепанцами, мы не выбрасываем тебя в окно и вообще не показываемся на глаза. И Зорин был им за это благодарен.

Он еще раз обдумывал события сегодняшнего дня. Ближе к вечеру он несколько раз звонил Хайловскому, чтобы узнать, есть ли документальные подтверждения встречи Белова с Князем, появится ли это в завтрашних газетах. Глебушка делал удивленный голос и заявлял, что он такими сведениями не располагает. Но Зорин-то точно знал, что встреча была. Значит, и Глебушке доверять было нельзя?

Если честно, Виктор Петрович не доверял ему с самой первой минуты. Но что поделаешь? «С волками жить…», как говорится. Тут уж, будь любезен, забудь немецкий, которому с грехом пополам Зорина обучили в школе, и вой по-волчьи. У каждой игры есть свои правила. Вот Зорину и приходилось изображать из себя простачка — хитрого, но недалекого интригана. Пусть Глебушка втайне гордится своим превосходством и постепенно утрачивает чувство реальности. Главное, чтобы Зорин его не утратил. Удара в спину можно ожидать в любой момент и в первую очередь от тех, кто лижет тебе руки.

Анализируя эту абсурдную ситуацию, Виктор Петрович начинал остро завидовать Белову. Тот был окружен настоящими друзьями. Но… Зорин вспоминал кое-что, известное лишь ему одному, и зависть отступала.

«Все-таки мы с тобой не слишком отличаемся, — мысленно поучал Зорин Белова. — И тебя, и меня можно продать. Подороже или за бесценок — это другой вопрос. Но можно. А вот в чем я тебя опережаю, так это в знании людей. Я знаю, чего они стоят на самом деле. А ты до сих пор не снимешь розовые очки. Бригада! Дружба! Верность! Романтик хренов! Больно тебе будет падать, ох как больно!».

Зорин уставился на мобильный телефон, лежавший на столике рядом с лампой. Почему-то он был уверен, что аппарат сейчас запищит.

Но прежде вдалеке послышались раскаты грома. Погода вновь менялась — только за истекшие сутки в четвертый раз. Дождь, солнце, снова дождь, опять солнечные залпы и бешено скачущий столбик термометра. Затем маленький дождик, слабый, словно чихание ребенка, за ним отчаянный приступ жары — до самого заката, чистое небо, как обещание превосходного прогноза на завтра, и вот — на тебе, пожалуйста. Снова гроза, быстро накатывающая на город со стороны суши. Ничего не попишешь — особенности муссонного климата. К этому придется привыкать и мириться следующие четыре года самому Виктору Петровичу и его заслуженному ревматизму.

Тараканы притихли и стали деликатно отступать. Наверное, у них было такое правило — пережидать грозу в укромном местечке, в какой-нибудь тараканьей пивной.

Телефон заиграл первые такты полонеза Огинского. Зорин схватил аппарат и принялся читать поступившее сообщение: сначала быстро, потом более вдумчиво. По условиям конспирации их связь с информатором была односторонней. Даже если Зорин чего-то не понимал, он не имел права переспрашивать, чтобы не подставить под удар своего человека.

Виктор Петрович еще раз перечитал сообщение. «Вот оно что! Я ожидал чего-то подобного. Ну что же? Вот вам, господин Белов, ответный ход!».

Зорин снял трубку стационарного аппарата. Звонить губернатору не имело смысла; тот все дни и ночи напролет был занят только одним делом — как бы прикрыть свою мягкую и нежную попу от возможных наездов прокуратуры. А вероятность этих наездов неуклонно повышалась по мере того, как губернаторский срок подходил к концу.

Зорин позвонил сыну губернатора — генеральному директору рыболовецкой компании «Бриз». Парень понимал, что еще немного и на заступничество папаши можно будет не рассчитывать, тогда как Виктор Петрович — фигура мощная и надежная.

Зорин с ним не церемонился — в двух словах объяснил суть дела и велел выполнять, а на испуганный вопрос «как?» ехидно ответил:

— Каком книзу, дружок. Или кверху — возможны варианты. Выбирай сам, меня интересует результат.

И он знал, что результат будет — независимо от того, какой вариант выберет завравшийся сынок заворовавшегося папаши.

Белову редко снились сны, особенно в последнее время. А может быть, и снились, но он их быстро забывал — сразу после пробуждения.

В ту ночь он проснулся от далеких раскатов, гремевших за окном. Со стороны суши на город надвигалась гроза. В кромешной темноте тучи были не видны; сполохи молний сверкали, как вспышки электросварки. Гром запаздывал — секунд на десять, не меньше. Александр умножил это время на скорость звука — получилось три с небольшим километра; именно столько оставалось до грозового фронта.

С улицы доносился шум листвы; тяжелые, но пока редкие капли дождя гулко ударяли по стеклу.

Белов повернулся на другой бок. Первой неосознанной мыслью было укрыть Лайзу потеплее, спрятать ее от разгулявшейся стихии; он протянул руку, и пальцы нащупали… пустоту.

Легкая дрема, до той поры еще туманившая рассудок, исчезла без следа. Белов рывком вскочил и воскликнул:

— Лайза!

Шум листвы за окном усилился, словно пытался ему что-то сообщить, но любимого голоса Белов так и не услышал.

— Лайза! — повторил он, подходя к выключателю, хотя уже чувствовал, что это напрасно — девушки в комнате не было.

Александр не понимал, что с ним творится, откуда взялось ощущение тревоги и неотвратимо надвигающейся беды? Если разобраться, мало ли кто встает по ночам? И мало ли для каких надобностей?

Белов щелкнул рычажком выключателя, и комната озарилась мягким приглушенным светом. Та сторона постели, где спала Лайза, была смята. Александр машинально провел ладонью по простыне — льняная ткань уже успела остыть.

Белов схватил джинсы и, путаясь в штанинах, натянул их на голое тело. Он выскочил в маленький узкий коридор, соединявший комнаты, — в отличие от первого этажа, где они располагались изогнутой анфиладой, здесь все спальни были изолированы — и увидел белую стремительную тень, мелькнувшую в темноте и тут же пропавшую.

— Лайза! — Белов старался не повышать голос, чтобы не разбудить остальных обитателей митрофановского особняка, но у него это не очень хорошо получалось.

Тень больше не появлялась. Белов прислушался — еле слышно пропели половицы, и стало тихо. Только ветер завыл с новой силой.

Следующий звук, заставивший его насторожиться, донесся снизу. Отчетливый скрип несмазанных петель. Белов бросился к лестнице.

Саша рисковал поскользнуться на истертых чугунных ступеньках и сломать себе шею, но его это не останавливало. Преодолев витой пролет, Белов побежал в сторону центрального зала. Дверь оказалась заперта. Нелепо было предположить, что Лайза потихоньку вышла в зал и каким-то чудом умудрилась заложить за собой тяжелый железный засов — с обратной стороны.

«Значит… Она пошла в другую сторону». Белов двинулся в противоположном направлении, переходя из комнаты в комнату. Под потолками здесь висели слабые электрические лампочки, но сейчас они не горели; общий выключатель находился на распределительном щите, в центральном зале, а у Белова не было времени на то, чтобы включать свет. Через узенькие вытянутые окошки в анфиладу врывались голубоватые отсветы молний. Гроза уже вовсю бушевала над особняком, постепенно смещаясь к морю.

Днем эти комнатки выглядели крошечными, почти игрушечными, но сейчас почему-то казались огромными. Ночью, в отблесках грозы, дом купца Митрофанова никак не напоминал подводную лодку. Витек был прав: сравнение с рыцарским замком напрашивалось само собой. Белов чувствовал себя отчаянным смельчаком, в поисках любимой пробравшимся в грозную крепость.

Молнии сверкали все чаще и чаще; паузы между ними длились не более двух-трех секунд, а гром следовал сразу, без малейшего промежутка. Белову казалось, что некий злобный великан взобрался на крышу и без устали колотит чудовищными кулаками по железу кровли.

Но даже в этом грохоте Саша вдруг безошибочно различил тонкий протяжный вой. Он походил и на стон, и на плач одновременно, хотя не был ни тем, ни другим. В нем таилось что-то еще, помимо жалобы и боли. Что-то… Угрожающее?!

Белов уже достиг дальнего левого угла особняка — места, где анфилада поворачивала в последний раз, чтобы завершиться тупиком.

Гроза уходила, вспышки молний били в спину; всякий раз Белов видел свою гигантскую тень, распластавшуюся на полу.

Внезапно он уловил еле заметное голубоватое свечение, исходившее от левой стены. На ней возникли причудливые светящиеся линии, с трудом пробивающиеся сквозь толстый слой свежей побелки.

Очередная вспышка молнии поглотила слабое свечение. Картинка потонула в мертвящем блеске. Белов зажмурился в надежде, что глаза быстро привыкнут к темноте, и он снова сумеет различить узор на стене. Но ждать было некогда.

Впереди оставалась еще одна комната, а за ней — последняя, с огромной печью. Оттуда послышался шорох, и Белов, на время позабыв про узор, бросился вперед.

Между тем вой усилился. Александр был готов поспорить на что угодно, включая и губернаторское кресло, что тональность этого странного звука изменилась. Он стал ниже и глуше. Угрожающие нотки проявились более отчетливо.

— А-у-у-у! О-у-у-у! А-у-у-у! — завывал голос.

— Лайза! — закричал Белов.

В дальней комнате раздался сдавленный возглас. Белов, очертя голову, ринулся туда. И вовремя — Лайза, опираясь на печь, из последних сил старалась устоять на ногах.

Саша обхватил девушку за талию, просунул руку под плечи, и в этот момент Лайза стала медленно оседать на пол. Она успела прошептать:

— Призрак! — и потеряла сознание.

Белов пытался привести ее в чувство, но все попытки были тщетными. Тогда он взял Лайзу на руки и побежал обратно, по длинной изогнутой анфиладе.

Гроза гремела где-то вдали, теряя свою силу. Света молний уже не хватало, чтобы разглядеть дверные проемы, и Белову приходилось отыскивать их на ощупь ногой.

— Ватсон! Витек! Помогите! — закричал он.

Наверху застучали торопливые шаги, захлопали двери. Луч фонарика выхватил винтовую лестницу, показались ноги в мягких тапочках на войлочной подошве. Ватсон свесился через перила и хриплым от сна голосом спросил:

— Саша? Что случилось?

— Сюда! Скорее! Лайзе плохо! — ответил Белов.

Ватсон не дослушал; он исчез, будто чья-то невидимая рука втянула его в проем. Один тапок сорвался с ноги и мягко упал между перилами на пол. Белов не успел бы досчитать до пяти, а доктор Вонсовский уже мчался на помощь, сжимая в руке неизменный походный чемоданчик, в котором звенели, шуршали и перекатывались инструменты, шприцы, ампулы и облатки с таблетками.

Белов присел на корточки и положил голову Лайзы себе на колено. Ватсон передал ему фонарик и коротко спросил:

— Что с ней?

— Не знаю, — ответил Белов. — Она упала в обморок.

Громыхая по чугунным ступенькам, прибежал Витек. Он кинул быстрый взгляд на Белова и Ватсона, склонившихся над Лайзой, и, не останавливаясь, бросился дальше, к двери, ведущей в центральный зал. Заскрежетал засов, надсадно скрипнули петли, и через несколько секунд по всей анфиладе загорелись лампочки.

Ватсон открыл чемоданчик и достал пузырек с нашатырным спиртом. Он откупорил пробку и несколько раз провел пузырьком рядом с лицом Лайзы. Глазные яблоки девушки под закрытыми веками задвигались, на побелевшее лицо стала медленно возвращаться краска.

Доктор энергично похлопал Лайзу по щекам. Длинные ресницы затрепетали, упругая грудь под тонкой белой рубашкой вздрогнула.

Лайза нахмурилась и вдруг оглушительно чихнула. Она скривилась от запаха нашатыря, открыла глаза и отстранила руку Ватсона с зажатым в ней пузырьком.

Белов принялся покрывать лицо любимой поцелуями.

— Ф-у-у! Лайза! Девочка моя! Как ты меня напугала!

Лайза, опираясь на ладони, села и обвела мужчин недоумевающим взглядом.

— В чем дело? — сказала она.

Ватсон усмехнулся в густые усы и запечатал склянку из темного стекла тугой резиновой пробкой.

— Да, в общем-то, ни в чем. Просто нам не спится. Не обращай внимания.

Белов встал и помог Лайзе подняться.

— Ты сможешь дойти до спальни?

— Конечно, смогу, — Лайза сделала шаг, но тут же покачнулась, и Белов был вынужден ее поддержать, чтобы она не упала.

— Да, действительно, пойдемте наверх, — сказал Ватсон. — Там как-то удобнее.

Из центрального зала пришлепал босоногий Витек. Он был в широких семейных трусах, разукрашенных легкомысленными цветочками. Злобин озадаченно почесывал коротко стриженный затылок.

— Это… Свет выключать? — спросил он.

Белов сначала кивнул, но потом ему в голову пришла мысль, которую необходимо было проверить.

— Нет, пока не надо. Я сам все сделаю.

Он крепко обнял Лайзу за талию и подвел к лестнице.

— Пойдем. Будь аккуратна, не упади.

Лайза с присущей ей самостоятельностью пробовала отбиваться. Она выглядела так, словно хотела сказать: «Полегче, я уже взрослая девочка и научилась взбираться по винтовой лестнице, даже такой неудобной, как эта». Но Белов не обращал на нее внимания. Он вернул фонарик Ватсону и теперь был озабочен только одним — как бы Лайза не оступилась.

Бережно поддерживая любимую, Белов отвел ее в спальню и уложил на кровать. Затем раздался деликатный стук в дверь, и на пороге появился доктор.

— Я не помешаю?

— Господи, да конечно нет, — Саша подвинулся, уступая место Ватсону.

Они, не отрываясь, глядели на Лайзу, а она так же пристально следила за ними. Было видно, что у каждого на языке вертится множество вопросов, но никто не решался начать первым.

Наконец в лице Лайзы что-то дрогнуло и смягчилось, уголки рта задрожали, в глазах показались слезы. Лайза всхлипнула — совсем по-детски — и плаксивым голосом произнесла:

— Ребята… Что вы так на меня смотрите? Что случилось?

— Она ничего не помнит, — вполголоса, почти не разжимая губ, сказал Белов Ватсону. Тот кивнул и, не сводя глаз с пациентки, расплылся в широкой профессиональной улыбке.

— Лайза… — вкрадчиво начал он. — Ты меня знаешь: Я…

Девушка нахмурилась.

— Вы что, принимаете меня за идиотку? Я прекрасно знаю, кто вы такой. Станислав Маркович Вонсовский. А это, — она ткнула пальцем в Белова, — Саша. Он привез нас сюда, потому что хочет стать губернатором Камчатки. Желание дурацкое, но вы почему-то обращаетесь с ним, как с нормальным человеком…

— Она мыслит вполне здраво, — успел вставить Ватсон,

— А там, внизу, рядом с вами, стоял Витек Злобин. И, если уж хотите знать мое личное мнение, то у человека, который носит такие трусы, мало шансов найти себе достойную подругу. Что? Я не права?

— В магазине других не было, — раздался из-за двери голос Витька. — Я забыл взять с собой белье, пришлось покупать прямо здесь…

— Не подслушивай! — прикрикнул на Злобина Ватсон. — Иди спать!

Из коридора донеслось обиженное бормотание и потом — удаляющееся шлепанье босых ног.

— Я все помню, — продолжала Лайза. — Даже то, что мы живем в бывшем особняке купца Митрофанова… — Она замолчала. Повисла долгая пауза. — Единственное, чего не помню — так это почему я оказалась на первом этаже?!

Лайза отвернулась, зарылась лицом в подушку и тихо заплакала.

Белов вскочил с кровати и намеревался броситься к ней, но Ватсон поймал его за руку и силой усадил на место.

— Ничего, — мягко сказал он. Интонация Станислава Марковича напомнила Белову другого доктора — Якова Наршака. — Реактивное состояние после психической травмы. Это пройдет. Знаете, как говорят? «Утро вечера мудренее». Ей просто надо выспаться. Сейчас я… — Ватсон нагнулся и принялся рыться в своем чемоданчике. Лайза насторожилась. — Сейчас я сделаю ей укольчик…

Лайза вдруг села на кровати и натянула на себя одеяло.

— Нет! — воскликнула она. — Никаких укольчиков!

Ватсон, похоже, не ожидал такого поворота событий. За последнее время он привык иметь дело с нервными барышнями, но все они свято верили в чудодейственную силу транквилизаторов. Здесь же был обратный случай.

Опасаясь, что Лайза начнет нервничать и ей станет только хуже, Ватсон поспешно защелкнул никелированные замочки.

— Хорошо-хорошо… — Он поднял руки и показал, что они пусты. — Не буду. Ни за что не буду. Ты только постарайся уснуть.

Лайза сверлила Ватсона недоверчивым взглядом.

— Ну? — сказала она. — Уходите. Тогда я спокойно усну.

Доктор встал, огляделся и увидел бутыль с питьевой водой. Он налил воды в пластиковый стакан и, поколебавшись немного, снова открыл чемоданчик.

— Я же сказала — ничего не надо, — повторила Лайза.

Ватсон досадливо махнул рукой.

— Да Господь, с тобой, голубушка. Это я не тебе, а себе. — Он достал флакончик с экстрактом валерианы и щедро накапал в стакан. По всей спальне разнесся сладковатый запах, способный свести с ума любого кота.

Станислав Маркович одним залпом опрокинул стаканчик, поморщился, затем вытер и подкрутил усы.

— Ну и ночка! — ни к кому не обращаясь, сказал он. — Один храпит, другой кричит, третья разгуливает во сне… Четвертый носится по всему дому в антигуманных трусах, а я, представьте, всего лишь навсего потерял тапочек! Какой напрашивается вывод? Из вас из всех я — самый нормальный. Вот только надолго ли? Буэнос нучас, бамбини, — непонятно зачем сказал он и вышел в коридор.

Ватсон, как всегда, очень кратко и точно обрисовал сложившуюся ситуацию. Он не учел одного — ночь не закончилась. За те несколько часов, что остались до рассвета, произошло еще кое-что.

Белов терпеливо ждал, когда Лайза уснет. Свечение, виденное им в комнате, и непонятный узор на стене, пробивающийся сквозь штукатурку, никак не давали покоя.

Лайза ворочалась с боку на бок и все время что-то шептала. Саше показалось, что он услышал слово «призрак». Белов переспросил:

— Что?

Но Лайза вдруг затихла, вытянулась и через несколько секунд глубоко засопела. Белов выждал еще десять минут и потом тихо позвал:

— Лайза!

Девушка не откликалась и даже не пошевелилась. Она спала, и только тело под покрывалом легко колыхалось в такт дыханию.

Белов осторожно встал с кровати. Рядом с бутылью, откуда Ватсон наливал воду, лежал фонарик. Саша прихватил его, вышел из комнаты и стал осторожно спускаться на первый этаж.

Он прошел в центральный зал, поворотом рубильника выключил свет во всей анфиладе и зажег фонарик.

В эту минуту Белов постарался забыть, кто он такой, и поставить себя на место купца Митрофанова. Может, так он сумеет разгадать загадку таинственной анфилады, где все двери имеют только один засов — с внутренней стороны?

Александр вышел из центрального зала и закрыл за собой тяжелую дверь. Дальше он двигался в сторону угловой комнаты, где находилась винтовая лестница. Оказавшись там, Белов некоторое время смотрел на длинную череду помещений, уходящую словно в бесконечность. Луч фонарика не доставал до дальней стены той комнаты, где анфилада поворачивала еще раз. Уменьшенные перспективой дверные проемы накладывались друг на друга, рождая ощущение, что он смотрит в бездонную дыру.

Белов почувствовал, как между лопатками побежали мурашки. Он подумал, что было бы правильнее исследовать особняк не в одиночку, а, скажем, с Ватсоном. Недаром же он утверждал, что самый нормальный из всех них?

Непонятный страх, природу которого Александр так и не мог объяснить, закрался в сердце.

«Да ладно! Чего я медлю? Неужели боюсь привидений?» — бодрился Белов, но в глубине души он не исключал такую возможность.

Первым, кто сказал про призрака, был Федор. Лайза только посмеялась над Лукиным, а через несколько часов произошло нечто, испугавшее ее настолько, что у девушки случился нервный срыв, и память сама вытеснила страшное воспоминание.

Получается, что призрака видели уже двое? Могло ли это быть простым совпадением?

«Конечно, нет, — решил Белов. — Это вовсе не совпадение. Наоборот, россказни Федора отложились у Лайзы в подсознании.

Она устала, измоталась, плюс еще эта сцена в аэропорту, потом и сам Лукин, побитый и возбужденный. Вот Лайза и убедила себя в том, что видела призрака. Все просто…»

Конечно, вроде бы все сходилось. Но Белов поймал себя на мысли, что скорее не Лайза убедила себя в реальности призрака, а он сам старается убедить себя в его отсутствии.

Ведь он явственно слышал вой, о котором упоминал Лукин. Вой и еще… Эти светящиеся линии на стене. Неужели они ему померещились?

«Да нет же. Они действительно были и складывались в какой-то рисунок. Но в какой?».

Дальше медлить было нельзя. Белов вдруг осознал, что если он не выяснит это прямо сейчас, то потом уже не решится никогда.

Он выключил фонарик. Анфилада погрузилась во тьму. Перед глазами еще несколько секунд бегали разноцветные огоньки, но потом они исчезли, и Белов на ощупь медленно пошел вперед.

«Alone in the dark». «Один в темноте» — так называлась знаменитая «страшилка», одна из любимых компьютерных игр Ивана. Саша никогда не мог понять, что может быть интересного, а уж тем более — страшного, в обыкновенной темноте?

Темнота всегда была для него чем-то сродни пустоте. Но сейчас он чувствовал совершенно другое. Этот густой мрак, заполнявший первый этаж митрофановского особняка, таил в себе нечто зловещее.

— Ах! — Ольга тихонько вскрикнула и открыла глаза.

На стуле рядом с кроватью сидел Шмидт и читал толстую книгу в красном переплете. Увидев, что Ольга проснулась, он улыбнулся и захлопнул книгу.

— Доброе утро! — сказал он, взглянул на часы и поправился. — Точнее, день. Ну, если еще точнее — вечер. Сейчас шесть часов.

Ольга смотрела на него так, словно никак не могла взять в толк, что он тут делает.

Но Шмидта это не смутило. Слова доктора Наршака произвели на него сильное впечатление. «Недостаток внимания и тепла, — на все лады повторял про себя Шмидт. — Кажется, я старею — становлюсь излишне сентиментальным». Самоирония была лишь маскировкой — на самом деле Шмидт был твердо уверен, что все делает правильно. Он, как и Белов, не хотел повторять прежние ошибки.

Шмидт достал из кармана большой клетчатый платок и вытер испарину, выступившую на лбу Ольги. Получилось не очень ловко, зато искренне.

— Хочешь воды? — участливо спросил он.

Ольга спала беспокойно, металась и что-то говорила, но Шмидт не мог разобрать, что именно. На ее губах запеклись белесые корки, волосы спутались, но были и положительные признаки, на которые указал доктор Наршак: дыхание постепенно очищалось от алкогольных паров, а на щеках появился румянец.

«Значит, все будет хорошо, — загадал Шмидт. — Она выкарабкается, и я ей помогу».

— Воды? — Ольга нахмурилась. Она словно силилась что-то вспомнить и не могла. — Да, пожалуй.

Шмидт наполнил пластиковый стаканчик.

— На, — сказал он. — Пей понемножку, не торопись.

Два дня назад они привезли Ольгу сюда. Затем Белов улетел, а Шмидт помчался на поиски картины, переворачивая один художественный салон за другим. За три часа он умудрился поднять на ноги всю Москву. Среди столичных живописцев мгновенно разлетелась весть о том, что какой-то полоумный «новый русский» ищет репродукцию «Похищения Европы». Шмидт везде оставлял номер своего мобильного, и вскоре ему стали поступать разнообразные звонки.

Копию «Девочки с персиками» предлагали пять или шесть раз, «Петра I» — трижды; один и тот же живописец, икая и с трудом подбирая слова, пытался всучить ему рисунок, изображающий Анну Павлову в балете «Сильфида»; наконец, с интервалом менее чем в минуту, Шмидту предложили «Бабу с лошадью» и «Одиссея и Навзикаю», однако «Похищения Европы» нигде не было.

Дмитрий уже всерьез подумывал о том, чтобы ограбить Третьяковку, и прикидывал, как бы половчее это сделать, но вдруг раздался еще один звонок, и писклявая старушка сообщила, что у нее имеется копия «Похищения Европы», сделанная «покойным папа» примерно тогда же, что и оригинал.

— Беру! — проревел в трубку Шмидт и попросил назвать адрес.

— Но вы должны учитывать, мон шер, — не смутившись, продолжала старушка, — что произведения искусства нынче в большой цене. Особенно, произведения дореволюционного искусства.

— Сколько? — спросил Шмидт.

— Три тысячи серебряных долларов, и ни сантимом меньше, — загадочно ответила старушка.

Дмитрий не стал торговаться. Он посулил еще и большой шоколадный торт в придачу, а также букет алых роз, за что был назван «душкой» и «блестящим кавалергардом».

— Мне не терпится поскорее вас увидеть, мон шер, — сказала хозяйка картины, тщетно пытаясь придать голосу интонацию давно забытого девичьего смущения. — Я жду, мон петит поручик! — последнее слово она произнесла, отчаянно грассируя.

Шмидт задал боевому коню овса (попросту говоря, заправил «мерседес» 98-м бензином) и всадил шпоры в его крутые черные бока. По пути на Верхнюю Масловку, где и проживала означенная прелестница, Дмитрий успел заскочить в «Сити-банк» и снять со счета требуемую сумму. С цветами и тортом он тоже не обманул.

Так у него оказалась копия знаменитой картины Серова, удивительно похожая на оригинал. Впрочем, об этом он мог судить только со слов предыдущей хозяйки, поскольку сам никогда раньше картину не видел.

До закрытия салонов оставалось всего ничего, но Шмидт все же успел подобрать подходящую раму — массивную, с яркой позолотой. За раму и работу взяли всего четыреста долларов, и Дмитрий остался очень доволен — по его мнению, рама выглядела на всю тысячу; весила, как пудовая гиря, и вообще смотрелась куда лучше заключенного в ней холста.

Приехав в клинику, Шмидт понял, что мог бы и не торопиться. Ольга спала и, как сказал Наршак, в течение ближайших суток не должна была просыпаться ни на минуту.

— Хорошо. Я подожду, — заявил Шмидт и устроился на стуле рядом с кроватью.

Все попытки Наршака выгнать Дмитрия из клиники успехом не увенчались, и в конце концов доктор махнул на него рукой. Шмидт остался в Ольгиной палате на ночь.

Наутро врач и сестры, дежурившие в ту смену, бросились жаловаться патрону на докучливого посетителя. Оказывается, Шмидт то и дело прибегал на пост и, размахивая руками, кричал громким шепотом:

— Скорее! Посмотрите! Что с ней? Почему она так шумно дышит? Мне кажется, у нее сейчас капельница вывалится из вены! Она слишком долго лежит на одном боку — не будет ли пролежней?

Наршак выслушал жалобы и пригласил Шмидта в кабинет.

— Ваше пребывание в клинике, — сказал он, — напрямую зависит от вашего поведения. Пожалуйста, не терроризируйте медперсонал, иначе я отправлю вас домой.

Дмитрий с мольбой посмотрел на врача.

— Ну не могу же я сидеть сложа руки!

Наршак согласно кивнул.

— Я вас понимаю. — Он ненадолго задумался, а потом поднял вверх указательный палец. В глазах доктора мелькнули лукавые искорки, но Шмидт, охваченный комплексом «курицы-наседки», этого не заметил. — Хочу доверить вам одно серьезное поручение. Видите ли, мы проводим дезинтоксикационную и регидратационную терапию. Вследствие употребления алкоголя вода выходит из кровеносного русла и оседает в подлежащих тканях. Отсюда — отеки…

Шмидт понимающе покачал головой.

— Да, доктор, отеки… Еще какие отеки…

— Сейчас работа почек, — продолжал Наршак, — постепенно нормализуется, и излишки жидкости начинают выводиться через фильтрационную систему. Скажите, — врач стал подчеркнуто серьезен, — могу я доверить вам контроль диуреза?

— Конечно, можете, — горячо заверил Шмидт и после паузы переспросил: — Простите, контроль чего?

Наршак вынул из ящика письменного стола планшет, прикрепил к нему чистый лист бумаги и достал из пластиковой подставки шариковую авторучку.

— Мы поставили пациентке катетер, теперь моча собирается в приемник — специальный пластиковый мешок с делениями. Он подвешен на крючке под кроватью. Ваша задача — каждый час записывать объем скопившейся жидкости.

— Вас понял! — Шмидт схватил планшет и поднялся со стула.

— Да, и еще одно, — остановил его доктор. — «Записывать каждый час» вовсе не означает — «докладывать каждый час». Достаточно будет двух раз в сутки. А пока — сходите в нашу столовую, я распоряжусь, и вас покормят.

Шмидт так и сделал. Пациенты клиники Наршака приняли его тепло и радушно, но Дмитрию не удалось ни с кем пообщаться — возложенная ответственность давила на него тяжким грузом. Шмидт, поглядывая на часы, наскоро заглотал омлет, съел пару тостов и выпил стакан сока. Стрелки на его часах показывали без пяти десять пора было делать первую запись.

С тех пор он сделал тридцать одну запись, честно отмечая уровень жидкости в пластиковом приемнике. Четыре отметки назад он доложил лично Наршаку, что мешок уже полон.

— Отличный результат! Значит, функция почек полностью восстановилась, — веско сказал Наршак, и Дмитрий просиял, словно это была целиком era заслуга. — Продолжайте наблюдение!

Сейчас было три часа дня — время снимать очередные показания. После двух суток, проведенных в клинике, Ольга наконец проснулась.

— Пей понемножку, не торопись, — сказал Шмидт, протягивая стаканчик с водой. — Тебе надо пить.

Он отклонился назад и заглянул под кровать.

— До четырехсот осталось совсем немного, — сообщил он и снова взглянул на Ольгу.

Шмидт был поражен переменой, произошедшей в ее лице. Ольга, не отрываясь, смотрела куда-то ему за спину.

— Что там? — поглощенный наблюдениями, Дмитрий уже успел забыть о картине. Ежечасный контроль диуреза представлялся куда более важным занятием.

— Картина… — сказала Ольга.

— Картина? Ах, да… — Шмидт махнул рукой, будто речь шла о каком-то пустяке. — Эта… Ничего. И, по-моему, рама довольно удачная. Как думаешь?

— Картина, — повторила Ольга, и на лбу ее запульсировала тонкая синяя жилка.

Это было странное чувство, похожее на нежданный визит давнего прошлого. «Кажется, врачи называют это "дежавю"», — подумала Ольга.

В московской квартире, где они когда-то жили с Беловым, стояло несколько телефонных аппаратов, и один из них был с определителем. И каждый раз, когда кто-нибудь звонил, сначала раздавался короткий писк… нежный мелодичный звук, который могла расслышать только Ольга с ее тонким музыкальным слухом; этот звук издавал телефон; висевший на стене в кухне, а потом уже, спустя несколько секунд, механический голос определителя безошибочно называл номер звонившего.

И сейчас она тоже слышала этот нежный мелодичный звук — как предвестник нового, более яркого воспоминания. Она знала, что вскоре оно придет и, быть может, окажется не слишком приятным.

«Похищение Европы»… В левом верхнем углу — дельфин, выпрыгнувший из воды и изогнувший в полете спину. Правее и под ним — огромный рыжий бык с длинными и острыми рогами, сходящимися кверху наподобие лиры. На его спине, подобрав ноги, сидит хрупкая черноволосая девушка в простом темном платье — Европа, дочь финикийского царя Агенора.

Классический сюжет — всемогущий Зевс, пораженный красотой девушки, обратился в быка и украл ее. Унес через море на своей широкой спине.

Полотно, висевшее на стене больничной палаты, в точности повторяло оригинал, написанный Серовым, но Ольгу не покидало ощущение, что она где-то видела и другой вариант. И там все было далеко не так спокойно и безмятежно.

Нет, сама Европа оставалась такой же — грустной и задумчивой. Ее можно понять: любовь богов имеет и оборотную сторону — зависть богинь. А вот сам Зевс… То есть — бык… У Серова он не выражал никаких эмоций — оставался покорным тягловым животным.

А тот бык, чье изображение намертво въелось в сетчатку Ольгиных глаз, был злым. Он недобро ухмылялся, будто хотел сказать: «Ну-ну… посмотрим, чем это все обернется! И если ты думаешь, что будешь счастлива, то зря, девочка… Зря!»

И дельфин, хищно ощерив зубастую пасть, вторил ему: «Зря, девочка! Зря!»

И внезапно оно нахлынуло — видение, явившееся ей во сне. Белов шел по длинному коридору, один, в полной темноте. Он делал шаги на ощупь, выставив перед собой вытянутые руки. В одной Александр сжимал фонарик, но не включал его. Наверное, ему зачем-то нужна была темнота.

Коридор только казался бесконечным; внезапно он повернул под прямым углом, и Белов очутился в следующей комнате. Саша замер; он будто пытался что-то уловить. Во мраке проступили тонкие голубоватые линии; они светились и словно висели в сгустившемся воздухе. Линии обрисовывались все четче и четче; они сложились в изображение дельфина, выпрыгнувшего из воды и выгнувшего спину.

Но дельфин этот не был тем жизнерадостным обитателем морских просторов, каким его привыкли видеть зрители «Подводной одиссеи команды Кусто». Напротив, он хищно ощерился, и пасть его была полна острых, как бритва, зубов.

Ольга вскрикнула. Шмидт перевел взгляд с бывшей жены на картину, но, как ни старался, не мог увидеть в ней ничего пугающего.

— Где Белов? — спросила Ольга.

Дмитрий пожал плечами.

— На Камчатке. — Он сказал это таким тоном, будто подразумевал: «Где же ему еще быть?».

— Который час? — снова спросила Ольга.

— Восемнадцать ноль шесть, — по-военному четко ответил Шмидт.

— Значит, на Камчатке четвертый час ночи… Дима, позвони Александру. У меня нехорошее предчувствие. Мне кажется, ему грозит опасность.

Белов прошел всю длинную цепочку из шести комнат, но нигде не обнаружил светящихся линий. Это не означало, что их не было вовсе — слой штукатурки мог быть неравномерным, где-то тоньше, где-то толще. Может, линии проступили потому, что их плохо замазали? Белов не мог исключить такую возможность.

Он дошел до поворота и, немного помедлив, двинулся дальше, в сторону гигантской печи. И на том же самом месте, что и в первый раз, краем глаза уловил голубоватое свечение.

Белов осторожно повернулся налево. На стене, на уровне лица, вырисовывались дугообразные линии. Саша не видел их полностью — линии прерывались, словно были намечены пунктиром. Поначалу они никак не хотели складываться в цельную картинку, и Белов терпеливо ждал. Прошло несколько минут, прежде чем глаза полностью привыкли к странному свету, и вдруг… Рисунок будто вспыхнул перед ним, предстал во всей своей простоте и лаконичности.

Дельфин, выпрыгнувший из воды и в полете выгнувший дугой спину. Правда, он выглядел не совсем обычно. Наверное, потому, что неизвестный художник сделал его… злым, что ли?

Несмотря на подчеркнутую примитивность рисунка, Белов чувствовал, что он выполнен рукой настоящего профессионала. Нет, скорее — Мастера. Именно так, с большой буквы. Иначе как объяснить поразительную чистоту и четкость линий?

Саша вспомнил легенду о знаменитом Джотто. Когда римский папа выбирал среди множества претендентов самого достойного, Джотто сразил его убийственным аргументом: подошел к холсту и, не отрывая руки, одним взмахом начертил идеально ровную окружность. И сколько потом ни прикладывали к ней циркуль, но так и не смогли найти ни единого изъяна.

Божественное заключается в простом. Пустоту не скроешь надуманной сложностью.

Белов глядел на дельфина; казалось, глаза сами скользили по совершенным дугам — без напряжения и какого-либо неприятия, но все же… с этим рисунком было что-то не так.

Он производил глубокое, сильное и неоднозначное впечатление — будто художник с высоты дарованного ему небом таланта осмелился заглянуть в бурлящую адову бездну.

Белов затруднился бы описать свои чувства; он не хотел больше смотреть на рисунок и вместе с тем не мог оторвать от него глаз.

— Надо проверить, нет ли чего-нибудь похожего, — вслух сказал Александр; он словно побуждал себя отвернуться от стены и пойти дальше.

Впереди были две комнаты: в первой из них Белов обнаружил еще один рисунок — силуэт девушки. Она сидела печальная, подобрав под себя ноги. Длинные волосы закрывали грудь, глаза опущены. В ее фигуре угадывалась обреченность — предчувствие чего-то печального и… неизбежного.

Александр, не желая быть очарованным инфернальной магией неизвестного рисовальщика, не стал задерживаться. Он быстро прошел мимо и оказался в последней комнате, где располагалась гигантская печь.

Белов уже откуда-то знал, что и здесь обязательно будет рисунок. Он встал в центре и медленно поворачивался в надежде, что сейчас ему откроется третья часть этого загадочного триптиха.

К его удивлению, стены оказались чисты. Третьей части нигде не было. Саша уже хотел вернуться в спальню, но внезапно какой-то необъяснимый толчок заставил его подойти к печи, стоявшей в углу.

Он вспомнил, что так толком и не осмотрел ее. Днем, пораженный исполинскими размерами, он бросил лишь один быстрый взгляд и покачал головой от восхищения. Но сейчас, в свете («точнее, в свечении», — усмехнулся про себя Белов) того, что он увидел, печь, безусловно, заслуживала более пристального внимания.

Касаясь ладонями холодных изразцов, Белов принялся обходить печь. И снова — никаких рисунков. Ни малейших намеков на голубоватые линии.

Саша был раздосадован. Он дошел до угла и отправился обратно с твердым намерением завершить на этом свои изыскания. Он ускорил шаг и в темноте больно ударился об ручку, закрывавшую печную заслонку. Белов нагнулся, чтобы потереть ушибленное место, и… замер.

На массивной чугунной плите сочными светящимися линиями проступала морда огромного быка с длинными рогами, сходившимися кверху наподобие лиры.

— Дельфин, девушка и бык, — пробормотал Белов. — Милая компания. Но почему у меня такое чувство, будто я это уже где-то встречал?

Можно было включить фонарик. Саша так и поступил. Рисунки мгновенно исчезли, словно их и не было. Но он-то точно знал, что они — здесь. Рядом, на стенах.

Теперь Александр нисколько не сомневался, что рисунки — настоящее произведение искусства. Ему не давала покоя мысль об их авторе. Художник облек в Божественную форму заведомо бесовское, демоническое содержание. Использовал дар Всевышнего для восхваления нечистого. И это было непростительной ошибкой.

Белов возвращался в спальню, сильно озадаченный тем, что увидел в дальнем конце анфилады.

Пытаясь разрешить одну загадку — с засовами, сделанными только с одной стороны, — он наткнулся на другую, не менее сложную.

Спору нет, Митрофанов был неординарной личностью. Или — просто ненормальным? Ведь сумасшествие тоже нельзя сбрасывать со счетов? Однако Белов прекрасно знал: мало быть сумасшедшим, надо еще уметь выгодно продать свое сумасшествие.

Судя по стоимости особняка и отрывочным рассказам Витька, Митрофанов был богатым человеком. Нет, не так. Он был не богатым, а очень богатым человеком.

Откуда на него свалилось колоссальное состояние? Каким образом он сумел его сколотить? Возможно, ключ к тайне кроется в биографии купца? Как бы то ни было, Белов понимал, что должен узнать про Митрофанова как можно больше.

Завтра (точнее, сегодня) с утра уже не получится. — Александр летел в поселок Ильпырский на Праздник лета. Ему предстояла встреча с чабаном Иваном Пиновичем Рультетегиным.

«Не чабаном, а оленеводом, — поправил себя Белов. — Чабаны пасут овец. Хотя — какая разница? Сейчас меня не интересует ни чабан, ни оленевод — только купец Митрофанов и его зашифрованное послание».

В том, что это было именно послание, Белов не сомневался. Он не допускал даже мысли, что рисунки сделаны просто так„без всякого умысла.

Гипотезу о неслучайности рисунков косвенно подтверждал, как ни странно, вой. Тот самый «ужасный» звук, который напугал Федора, а потом Лайзу. Да и Белову, если признаться честно, он попортил немало нервов.

К счастью, это оказалась самая легкая часть головоломки, предложенной купцом Митрофановым. А помогли ее решить сэр Артур Конан Дойль и сведения о местном климате, почерпнутые из географического справочника.

Когда Белов погасил фонарик и в кромешной темноте отправился на поиски таинственных знаков, начертанных на стене, то обратил внимание, что вой утих; а когда он дошел до последнего поворота анфилады, исчез совсем.

В своей жизни Саше приходилось сталкиваться с мистическими явлениями — такими, как, например, Алатырь-камень, к которому они ходили вместе с боксером Степанцовым. И тем не менее Белов оставался человеком советской закалки; прежде всего он пытался найти рациональное объяснение.

Этот вой, конечно же, не принадлежал никакому призраку. Его сила и тональность зависели от силы и скорости ветра за окном. В одном из рассказов о Шерлоке Холмсе тот же самый эффект достигался с помощью горлышка от разбитой бутылки, вставленного в каминный дымоход.

В особняке купца Митрофанова, как догадывался Белов, инженерная система, издающая звук, была значительно сложнее, чем обыкновенное горлышко от бутылки. Скорее всего, ее сконструировал сам архитектор, построивший особняк. Наверняка, таким образом владелец рассчитывал отпугнуть не в меру любопытную прислугу. Что еще нужно, чтобы навести страх на темных и безграмотных людей? Жуткого воя вполне достаточно, тем более что ветер здесь дул постоянно, поскольку особняк стоял на холме.

Море и земля нагреваются солнцем неравномерно; днем давление над землей меньше, поэтому ветер дует с моря. Вечером же все наоборот; он дует с суши. Проще говоря, он дует почти всегда, но особенно сильно — по утрам и на закате.

После того, как грозовой фронт прошел, наступило временное затишье. Пока Белов смотрел на рисунки, в анфиладе было тихо. Стоило появиться небольшому ветерку, и все началось сначала.

Но теперь Белов не прислушивался к завываниям. Они не отвлекали его от главной задачи. Изображения дельфина, девушки и быка! Вот что было самым интересным.

Александр вернулся к лестнице и поднялся на второй этаж. Он открыл дверь спальни и на цыпочках прокрался в комнату.

Лайза мирно спала. Она больше не вскрикивала во сне; дыхание ее было ровным и размеренным. Каштановые пряди разметались по подушке, из-под покрывала виднелось круглое белое плечо.

Белов поправил покрывало и некоторое время стоял, глядя на девушку. «Интересно, как она отреагирует на мое открытие?» — подумал Саша. Ему хотелось поведать обо всем любимой, но потом Белов решил, что прежде надо посоветоваться с Ватсоном — вдруг известие о загадочных рисунках вызовет у Лайзы новый нервный срыв?

До утра оставалось всего ничего, и Белов мечтал немного поспать — хотя бы пару часов. Однако поспать той ночью ему так и не удалось.

Он стал раздеваться, но в этот момент зазвонил мобильный телефон. Саша сжал аппарат в ладони, чтобы как-то уменьшить громкость сигнала, и выскочил в коридор.

Звонил Шмидт из Москвы. Он задал, по мнению Белова, самый дурацкий из всех возможных вопросов:

— Саша! Ты не спишь?

— Нет, я сплю, — шепотом ответил Белов, — и вижу сон, будто бы я уснул, и мне снится, что кто-то звонит. А я не могу понять, кому это я потребовался в четвертом часу ночи?

Шмидт замолчал — видимо, ответ Белова сильно впечатлил его.

— Саша, — сказал он после паузы. — С тобой все в порядке?

— Да, вполне, — заверил Белов. В самом деле, не рассказывать же обо всем, что случилось? Этак недолго прослыть сумасшедшим. — А у вас?

В голосе Шмидта звучала искренняя радость.

— Она пришла в себя, Саша, — в трубке послышался какой-то шум, потом Шмидт добавил: — Передает привет. Только почему-то очень волнуется. Говорит, будто тебе угрожает опасность.

Белов улыбнулся.

— Успокой ее. Скажи, что все хорошо…

— Эта картина, Саша… — продолжал Шмидт. — Она действует на нее… как-то странно. А чего здесь такого? Море, рыбы и девушка верхом на корове. Без седла.

Белов вдруг почувствовал, как пол уходит у него из-под ног. Все вокруг закружилось и поплыло. Это длилось какую-то долю секунды и прекратилось так же быстро, как и началось.

— Что ты сказал? — спросил Александр. — Дельфин, девушка и бык?

Шмидт не был уверен, что сказал именно так. Он замолчал — видимо, разглядывал картину.

— Ну да, — произнес он. — Без седла.

— Дима, ты прав! — воскликнул Белов. — Все именно так!

— Саша? — обеспокоенно спросил Шмидт. — У тебя действительно… все в порядке?

— Да-да, все в порядке! Спасибо тебе! Я перезвоню. Днем. — Белов торопливо спускался на первый этаж. Он хотел поскорее попасть в центральный зал и очутиться за компьютером.

— Саша, — сказал Шмидт. — Днем не надо. У нас ведь будет ночь.

— Да? Странно. Почему-то сейчас разница во времени тебя нисколько не беспокоит.

— Ты сердишься, что ли? Я бы не стал звонить. Ольга попросила. Ей показалось, что ты в опасности, — оправдывался Шмидт.

— Да все хорошо. Звони, когда захочешь. Отбой!

Белов сунул мобильный в карман и откинул тяжелый засов на двери, ведущей в центральный зал. Подошел к распределительному щиту и включил свет.

«Черт возьми! Вот откуда у меня ощущение, что я уже где-то видел эти рисунки! Бывают же такие совпадения!».

На самом деле, совпадение было нереальным. Его вероятность была настолько мала, что о ней не стоило даже говорить. И тем не менее, как сказал Федор, имея в виду свой богатырский храп, это — научный факт.

Саша подошел к компьютеру и нажал кнопку «Пуск». Ему показалось, что машина грузится непозволительно долго. Секунды бежали, и Белов готов был вот-вот взорваться от нетерпения.

Наконец на мониторе появилась заставка — фотография титульного боя Степанцова: тот самый момент, когда рефери поднял над головой его руку в красной перчатке. Рядом с боксером стоял Белов.

Саша щелкнул по значку удаленного соединения, и модем принялся набирать номер. Связь с Интернетом была установлена, но старая телефонная линия не позволяла компьютеру разогнаться на полную мощь.

Белов набрал в поисковой строке слова «Похищение Европы». Спустя пару минут машина предложила ему многотысячный список сайтов. Александр выбрал официальный сайт Государственной Третьяковской галереи.

На мониторе медленно проступало изображение. Дельфин, девушка и бык. Фрагменты картины напоминали рисунки, сделанные на стенах анфилады, но только напоминали, и Белов понял, в чем заключалось основное отличие.

В картине не было того ощущения зла, что несли в себе светящиеся линии. Легкая печаль — да, наверное, но никак не пугающая безысходность.

Белов сохранил изображение на рабочем столе и открыл справочную статью о картине и ее авторе.

«Валентин Александрович Серов. (1865–1911). Сочетанием графических и живописных средств достигнута выразительность полотна… Так-так-так, дальше… Органичными для художника явились приемы декоративного решения (живописный лаконизм, обобщенность форм) его поздней работы "Похищение Европы" (1910)».

— Вот оно что! Интересно. Получается, он написал картину незадолго до смерти? — Белов еще не знал, стоит ли придавать этому факту большое значение, но на всякий случай постарался запомнить.

Часы в правом нижнем углу экрана показывали четыре утра. Но теперь и речи не могло быть о том, чтобы уснуть, — слишком уж захватила Александра история с рисунками, являвшимися (и в то же время не являвшимися) частью «Похищения Европы».

Новые открытия нисколько не приблизили Белова к разгадке; наоборот, возникали все новые и новые вопросы, которые следовало четко сформулировать и выстроить в порядке важности.

Саша взял чистый лист бумаги, ручку и начал писать.

1) Узнать как можно больше о купце Митрофанове. Биография? Откуда взялся? Куда исчез?

2) История особняка. Дата постройки? Архитектор? Почему такая странная планировка?

Белов немного подумал и добавил во второй пункт: «Печь». Затем последовало:

3) Постараться снять копии с рисунков, сделанных на стенах. Уменьшить и сравнить с фрагментами картины «Похищение Европы». Если потребуется, провести художественную экспертизу на предмет авторства. (В Москве?)

4) Подробнее выяснить о художнике Серове. Не пересекался ли он с купцом Митрофановым?

Саша положил лист перед собой и стал думать, что можно добавить в план первоочередных задач. Наверняка он что-то забыл, чего-то не учел…

«Стоп! — сказал себе Белов. — Ты упустил из виду одну важную деталь. Они же светятся!»

Как человек, посвятивший много времени изучению камней и минералов, Белов понимал, что природа свечения напрямую связана с радиоактивностью излучающего вещества. Значит, радиоактивность состава, нанесенного на стену, должна быть довольно высокой, иначе свет не пробивался бы через побелку.

Правда, это никоим образом не вязалось с представлениями Белова о технологиях, существовавших в начале двадцатого века. Насколько он мог судить, тогда еще не научились производить изотопы в промышленном количестве.

Примерно в то самое время Мария Склодовская-Кюри сумела впервые получить металлический радий, за что и была удостоена Нобелевской премии. Но того количества, которое ей удалось выделить, едва хватило бы на одну крошечную точку, а не на то, чтобы сделать три больших рисунка.

«Значит, их нарисовали гораздо позже. Но когда? И зачем? После революции особняк стоял пустой и никому не нужный. Допустим, после Великой Отечественной войны, где-нибудь в шестидесятых, кто-то раздобыл необходимое количество краски, содержащей изотоп, испускающий видимое излучение в голубом спектре. Но с какой целью, позвольте спросить, ему потребовалось воспроизводить на стенах искаженные фрагменты "Похищения Европы"?»

Все еще больше запутывалось. Белов чувствовал, что продвигается в правильном направлении, но на этом пути его подстерегало такое количество хитроумных ловушек, что он только диву давался.

Каждый поворот грозил закончиться тупиком, каждый след грозил оказаться ложным.

«В любом случае, начинать надо именно с Митрофанова. Анфилада и печь построены по его заказу. Оттуда и потянется ниточка, ухватившись за которую, можно будет размотать весь клубок. Но сначала…»

Белов взял еще один лист бумаги и свернул из него кулек. Затем порылся в ящике письменного стола и нашел ножницы. В подставке для карандашей выбрал желтый маркер.

«Ну, а фонарик по-прежнему со мной. Я готов к первому эксперименту».

Белов выключил свет в анфиладе и снова направился через темные комнаты к первому рисунку.

Там он подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и, когда на стене проступил оскалившийся дельфин, маркером закрасил небольшой участок светящейся линии. Затем включил фонарик и соскоблил побелку вместе со штукатуркой — до самых кирпичей — в бумажный пакетик.

«Надо отдать на анализ, — решил он. — Вот только жаль, что я не смогу это сделать сегодня. Сегодня у меня по плану — оленевод…»

Лететь в Ильпырский совсем не хотелось. Наверное, для камчадалов Праздник лета — важное и радостное событие. Для Белова же после того, что он обнаружил в особняке, — скучная и пустая формальность. Будь его воля, он бы остался в городе и занялся более интересным делом — попытался найти ответы на поставленные вопросы.

Но Александр знал, как отнесется к этому Лайза. Она будет страшно недовольна тем, что Белов отступил от заранее намеченного плана.

Да, Саша это знал. Он не знал другого: на Празднике лета к цепи загадок добавится еще одно, очень важное звено. И произойдет это в юрте Верховного Шамана Камчатки — Ивана Пиновича Рультетегина.

Виктор Петрович Зорин ехал на аэродром не спеша, можно сказать вальяжно. Передвигался он по городу не на какой-нибудь «тойоте» или «ниссане», а на самой что ни на есть российской «Волге». Глебушка заставил. Сказал:

— Не тот у вас электорат, Виктор Петрович! Извольте соответствовать чаяниям избирателей!

Ничего не поделаешь, пришлось сесть в номенклатурное авто и разыгрывать из себя первого секретаря обкома, вызывать ностальгию у наиболее активной части электората.

Время от времени, когда машина останавливалась на перекрестках, Виктор Петрович отрывал спину от кожаных подушек и кому-нибудь сдержанно улыбался. Одним словом, строил из себя молодого Брежнева: Глебушке почему-то казалось, что он — самый удачный образец для подражания.

И одет был Зорин честь по чести: темно-серый костюм, бледно-голубая рубашка и черный, с мелким узором галстук. Все добротное, сшитое на заказ и с большими, бросающимися в глаза лейблами: «Большевичка», «Рассвет», «Московская галстучная фабрика».

Фальшивые бирки были не более чем дань демократичности; на самом деле отечественного производителя Зорин поддерживал только на словах. Рядом с ним, на заднем Сиденье, лежал свернутый в узел камуфляж; в вертолете Зорин рассчитывал переодеться и предстать на Празднике лета молодцеватым и подтянутым, как и положено будущему губернатору.

Для придания фигуре должного вида Зорин натянул корсет, скрывающий раскормленное брюшко. Над густыми, с благородной проседью волосами целый час бился парикмахер, зачесывая их назад и укрепляя каким-то железобетонным лаком. Соорудив сию куафюру, кудесник ножниц и расчески выдал Зорину специальную сетку:

— Вот, Виктор Петрович! Наденете на голову перед сном и с утра снова будете в форме!

Зорин спрятал сетку в карман. Снял с руки золотой «Ролекс» и надел «Полет» Первого часового завода, с потертым кожаным ремешком. В общем, максимально приблизился к народу и очень надеялся, что тот, подлец, оценит это по достоинству.

На переднем сиденье, рядом с водителем, восседал Хайловский. Он все время делал какие-то пометки в толстом блокноте. Что-то черкал, правил и переписывал.

— Над чем трудишься, Глебушка? Уж не мою ли тронную речь строчишь? — спросил его Зорин.

— Что-то вроде того, Виктор Петрович. Оленеводы — народ особенный. Никому не известно, что у них на уме. Вот и пытаюсь произвести на них впечатление.

— А может, надо проще? — Зорин лукаво прищурился. — Выставить этим папуасам водки побольше, вот и все.

— Оно, конечно, так… — закивал Хайловский. — Водка — проверенный способ. Наклеить этикетки с вашей фотографией. И название — «Зорин», чтобы знали, за кого голосовать…

— Ну! Водки — и все дела. За каким хреном я лечу на край света?

— Виктор Петрович, — тоном усталого педагога, поучающего неразумное дитя, начал Хайловский. — Праздник лета — это крупный информационный повод. Вы будете обращаться как бы к папуасам, а на самом деле — ко всем избирателям. Понимаете? Опять же — оленя заарканите, на нартах покатаетесь…

— Глеб, — занервничал Зорин. — Ты слишком хорошего обо мне мнения, если думаешь, что я смогу заарканить оленя. Тараканов в своем номере — еще куда ни шло! Их у меня в избытке, будь он трижды неладен, этот губернатор! Ох, засажу я его, мерзавца! Закатаю годиков на пять…

— Перестаньте, Виктор Петрович! Он будет представителем региона в Совете Федерации — это уже вопрос решенный. Ловить оленя тоже не придется. Вам надо только бросить аркан, остальное смонтируем. Телевидение!

— А нарты? — с опаской спросил Зорин. — Неужели и впрямь придется кататься? По траве?

— Да они по траве идут так же, как по снегу! — отмахнулся Хайловский. — Эти дети природы до сих пор не знают, что такое колесо! И вообще, скажите спасибо, что я не заставляю вас топор метать!

— Это еще что такое? В кого метать?

— Старинное состязание оленеводов, — пояснил Глебушка. — Берут топор со специально вытесанным плоским топорищем и метают на дальность. А топорище служит чем-то вроде крыла.

Зорин покачал головой.

— Господи! Чего только ни придумают от безделья…

— Успокойтесь, Виктор Петрович! Ваша главная задача — сделать сильное заявление. Обставить Белова по всем статьям. Кстати, он, наверняка, тоже будет на Празднике лета. Я бы на его месте не упустил эту возможность.

— Хм… — Зорин хитро прищурился. — Не знаю, не знаю. У меня такое предчувствие, что на этот раз господин Белов будет нюхать мой выхлоп — вот так, вот так! — Он шумно втянул носом воздух.

— Виктор Петрович! — насторожился Хайловский. — Вы обещали! Смотрите, никакого криминала!

— Может, ты меня еще поучишь ширинку застегивать? — Обманчиво-ласковая интонация Зорина таила в себе угрозу. Хайловского даже передернуло. — Не дрейфь, все цивилизованно! Комар носа не подточит!

Глебушка нервно поправил очки, сползающие с бесформенного, похожего на обмылок носа и стал смотреть в окно.

— А все-таки зря я еду! — сказал Зорин. — Надо было послать водки этим туземцам, и все!

— Рано, Виктор Петрович, — не оборачиваясь, ответил Хайловский. — За полгода забудут. Надо поближе к выборам. Примерно за неделю. Чтобы пили, а на избирательном участке похмелялись. Вот тогда…

— Водка никогда не подведет, — заключил Зорин.

Он был доволен. Последнее слово осталось за ним.

Через пару минут вдоль дороги замелькали покосившиеся столбы. Между столбами в четыре ряда была натянута колючая проволока. Они подъезжали к аэродрому.

Зорин не зря говорил про водку: народы Севера перед ней беззащитны. Их организм не вырабатывает нужный фермент, поэтому необратимое привыкание происходит после первого же стакана.

Но он даже представить себе не мог, что цена губернаторского кресла окажется совсем другой. Гораздо более высокой.

Белов объявил подъем обитателям митрофановского дома ровно в шесть утра. Ни у кого не вызвало удивления, что шеф в столь ранний час уже на ногах. Это было совершенно нормально, учитывая его беспокойный характер.

Саша не стал никому рассказывать о своих ночных бдениях — решил отложить это до возвращения в город. Он деликатно постучал в дверь Любочки, растолкал Злобина, подмигнул Ватсону (доктор проснулся от скрипа открываемой двери) и долго пытался привести в чувство Лукина, который никак не хотел принимать вертикальное положение.

Федор мотивировал это тем, что злобный Ватсон скормил ему целую упаковку снотворного, даже не дав как следует запить. Станислав Маркович пожал плечами и снял пробку с графина.

Услышав мелодичный звон стекла, Лукин приоткрыл заплывший глаз:

— Ты что собираешься делать, иудей?

— Окропить православного святой водой, — бесстрастно ответил тот.

— Хорошо хоть — не распять, — пробурчал Федор и сел на краю кровати.

Выглядел он неважно. Белов посмотрел на его опухшее и местами посиневшее (благодаря заботам бойцов Князя) лицо и решил Федора с собой не брать.

— Я сильно опасаюсь за психическое здоровье оленей, — сказал Саша и велел Лукину оставаться в городе, стеречь особняк и руководить рабочими.

Федор согласился, но без особой радости: провести еще один день без верных друзей, в опасном соседстве с призраком ему не очень-то хотелось.

Ватсон заметил, что призраки — такие же люди, как и все, только работающие в ночную смену.

— Должен же он когда-то спать, — мудро заметил доктор. — Если не будешь шуметь, то он и не проснется.

Федор был вынужден признать, что в словах Ватсона есть резон, и пообещал к возвращению команды приготовить какой-то совершенно уникальный плов.

— Самый лучший плов готовится на открытом огне, — заявил он. — Я поставлю медный казан на кирпичи, разведу огонь, нарежу морковь, лук и баранину, обжарю все это…

— Ты просто не хочешь сидеть в доме, — догадался Ватсон. — Хорошо. Сделай плов. Только ты его действительно сделай, а не чеши языком понапрасну.

Лукин, обиженный, насупился.

Белов оставил друзей за привычной беззлобной перебранкой и пошел в спальню Лайзы.

Девушка спала, уютно свернувшись калачиком. Саша нагнулся и осторожно поцеловал ее в плечо. Лайза улыбнулась — еще во сне — и сладко потянулась, выставив из-под покрывала миниатюрные ступни с обворожительными пальчиками.

— Я медленно высвобождаюсь из объятий Морфея, — промурлыкала она.

— Он — единственный мужчина, к которому я тебя не ревную, — сказал Белов и поцеловал ее в чистый высокий лоб.

Лайза по утрам запрещала целовать себя в губы: боялась, что ночной запах изо рта отпугнет Александра. Для Белова она всегда была прекрасной — и днем, и ночью, и по утрам, — но разве можно не потакать маленьким женским слабостям? Он не приветствовал хитрости, не любил глупости и ненавидел подлости, но потакал слабостям, любил шалости и обожал прелести.

— С добрым утром, любимая!

Лайза откинула покрывало; тонкая ночная рубашка задралась, обнажив темный ежик коротко стриженных волос.

— Что с тобой творится? — задумчиво сказал Белов.

Лайза насторожилась.

— О чем ты?

— Ты ложилась спать красивой, а проснулась — прекрасной! Маленькое чудо, которое происходит ежедневно. И оно мне так нравится!

Девушка встала с кровати и подошла к зеркалу.

— Если ты имеешь в виду стоящие дыбом волосы и мешки под глазами, то это скорее не чудо, а кошмар! Не пойму, что здесь может нравиться?! — воскликнула она в притворном ужасе.

— Все! — ответил Белов и снова принялся ее целовать.

Он ласкал шею, плечи, гладил ее талию… Бархатистая спина и великолепная грудь также не могли пожаловаться на недостаток внимания. Белов выплескивал утреннюю порцию нежности и все время ожидал, что Лайза сейчас вздрогнет и скажет:

— Постой-ка! А что там случилось с призраком и этим жутким воем?

Но Лайза ничего не сказала, и Александр успокоился.

«Наверное, она и впрямь обо всем забыла. Прав был Ватсон — сработала защитная реакция организма. Память сама вытеснила ненужное воспоминание».

Однако с Федором ничего подобного почему-то не произошло. Но Белов отнес это на счет более тонкой и нежной организации женской натуры.

«В конце концов, основные различия между полами даже не анатомические, а психологические. Мы по-разному устроены, вот и все. И не надо мудрить».

Но все же Белов опасался — как бы Лайза не забыла слишком много. Поэтому он осторожно сказал:

— Мы сейчас позавтракаем…

— И поедем на аэродром, — закончила за него Лайза. — Сегодня — Праздник лета, помнишь?

— Конечно.

— И ты должен побеседовать с Иваном Пиновичем Рультетегиным. Не забыл?

— Забыть генерального шамана Верхнего мира? — притворно удивился Белов. — За кого ты меня принимаешь?

Александр шутил, но он даже не подозревал, что встреча с этим человеком перевернет всю его жизнь.

После недолгих споров Любочку решили тоже оставить. В помощь Федору или Федора в помощь ей — это уже вопрос формулировки.

Белов, Лайза и Ватсон сели в «тойоту», Витек устроился за рулем.

— Ну что? — Саша взглянул на часы. Была половина восьмого. — Стартуем! К полудню будем в Ильпырском!

Злобин завел двигатель; джип зашуршал широкими колесами по гравию подъездной дорожки и выкатился на трассу.

Аэродром, где базировались вертолеты, обслуживающие местные авиалинии, находился в десяти километрах к северу от города. Он представлял собой огромное поле, огороженное колючей проволокой; на краю скромно притулилась башенка авиадиспетчера.

Вылет в Ильпырский был запланирован на восемь ноль-ноль. Они добрались до аэродрома за четверть часа. Пятнадцать минут оставалось в запасе.

Белов заглянул в бумаги:

— У нас зафрахтован МИ-8, бортовой номер сорок один ноль восемь. Командир экипажа — пилот первого класса Николай Рудницкий.

— Ага! — Злобин свернул с шоссе на разбитую колею, ведущую к белой башенке.

Машину ощутимо тряхнуло. Лайза едва успела поймать портативный компьютер, так и норовивший вырваться из рук.

— Полегче, Витек! — сказал Белов и посмотрел в окно. — О, мы будем не одни!

Рядом с башенкой стояла оживленная толпа. Люди курили и о чем-то нервно разговаривали. Два человека держали профессиональные телекамеры; остальные были с рюкзачками за спиной, но род их деятельности также не вызывал сомнений — почти всех Белов видел вчера утром в аэропорту.

Невдалеке, метрах в ста, лениво раскинув повисшие лопасти, стояли три вертолета МИ-8, выкрашенные в темно-зеленый цвет. Вокруг них суетились техники и пилоты.

Из башенки авиадиспетчера вышел высокий человек в камуфляже. У него были горделивая осанка и красиво зачесанные волосы с благородной сединой.

— Хорошая подбирается компания, — сказал Белов. — Чувствую, скучать не придется.

Лайза повернула голову в том же направлении, — куда смотрел Белов.

— Зорин? — Она нахмурилась. — И он здесь!

— Это выглядит забавно, — заметил Ватсон. — Вы теперь с ним в одной упряжке. Вопрос в том, кто придет первым?

Журналисты подбежали к Зорину, но он шутливо помахал рукой, потом показал на небо.

— Хочет подождать до Ильпырского, — догадалась Лайза. — Правильно, там любое заявление будет выглядеть более эффектно. И эффективно, — добавила она после паузы.

Витек остановил джип рядом с черной «Волгой». Белов вылез из машины; репортеры мгновенно повернулись к нему, но какой-то человек с круглым лицом и бегающими глазками за узкими стеклами очков осадил их. Саша понял, что именно он был дирижером предстоящего действа.

«Ну что же? Пусть так!» — Он взял документы об аренде воздушного судна и зашагал к вертолету, на борту которого белой краской были нарисованы цифры «4108».

Он шел быстро и размашисто; Лайза, Витек и Ватсон едва поспевали за ним. Каким-то обостренным чутьем Белов понимал, что, если поблизости появился Зорин, добра не жди.

Так оно и вышло. Он даже не удивился, когда Николай Рудницкий, грузный мужик с густыми рыжими волосами, мельком взглянув на бумаги, коротко пробурчал:

— Ничего не выйдет. Летное задание отменено.

— Как отменено? — ахнула Лайза. — Но мы же…

— Подожди, — остановил ее Белов. — Николай… Можно на «ты»? — Он получил от пилота утвердительный кивок и продолжал: — Кто отменил летное задание?

Рудницкий пожал плечами. Было видно, что вся эта история ему не по душе, но, к сожалению, от него ничего не зависело.

— Диспетчер, — ответил пилот и, предвидя дальнейшие расспросы, добавил: — А ему позвонили из авиационного комитета. А им тоже наверняка позвонили. И так далее, и так далее. Говорят, что машина нуждается в срочной проверке. Двигатель выработал установленный ресурс моточасов. Но машина в порядке, сам проверял. Хочешь — убей меня. Получается, я оказался крайним… — Рудницкий достал из нагрудного кармана летной куртки мятую пачку «Родопи» и закурил. Сделал несколько быстрых затяжек и с ожесточением затоптал сигарету.

— Нет, скорее крайним в этой ситуации оказался я… — произнес Белов.

Он оглянулся на толпу, стоявшую у башенки. Внимание журналистов было приковано к Саше и его спутникам.

От пилота бесполезно было что-либо требовать. Он просто выполнял приказ старшего, и никто не мог его в этом упрекнуть.

— Знакомый почерк, — сказал Белов. — Ничего, мы что-нибудь придумаем…

Он развернулся и направился к башенке. Человек в камуфляже, не отрываясь, следил за каждым его движением.

— Здравствуйте, Виктор Петрович! — сказал Белов, подходя к Зорину.

— Александр Николаевич! — деланно обрадовался Зорин и сделал вид, словно только сейчас заметил Белова. — И вы здесь!

Зорин протянул руку, и Белов, был вынужден ее пожать. Защелкали фотокамеры; корреспонденты торопились запечатлеть встречу главных соперников в борьбе за губернаторское кресло.

— Вы, случайно, не в Ильпырский собрались? Уж не на праздник ли? — Зорин насмешливо окинул взглядом Белова и его команду.

— Туда, туда, куда же мы денемся, — в тон ему ответил Александр. — Да вот случилась маленькая незадача. Говорят, вертолет мой неисправен.

— Что вы говорите? — Зорин сочувственно покачал головой. — Бывает же такое. Вы заметили, что вертолеты вообще — не самый счастливый вид транспорта для губернаторов? Вспомните генерала Лебедя. Уж на что орел был, а как трагично кончил?

— Да, это уж как повезет, — кивнул Белов, — но я все равно должен быть там. Вы же знаете: если я что задумал, обязательно сделаю.

— Ну-у-у… — Зорин издевательски развел руками. — Тогда желаю вам удачи!

— Так, значит, Виктор Петрович, в вашей вертушке найдется несколько мест для меня и моих людей? — нимало не смущаясь, продолжал гнуть свою линию Белов.

— Александр Николаевич! Что случилось? Неужели вы меня о чем-то просите?

Вокруг Белова и Зорина образовалось свободное пространство. Ни журналисты, ни Лайза, ни Хайловский, — никто не мог слышать, о чем они говорят. К тому же два оставшихся вертолета начали прогревать двигатели, и их гул заглушал все слова.

— Нет, Виктор Петрович, не прошу — спрашиваю.

— Вот как? Тогда отвечаю. Ни для вас, ни для вашей бригады… — Зорин интонацией выделил это слово, — места в моем вертолете не найдется, уж не взыщите. А второй вертолет полностью занят так называемой свободной прессой. Машите крыльями, авось долетите.

Виктор Петрович сделал неприступное лицо, показал Белову свою плешь, резко опустив голову в офицерском поклоне, и весьма невежливо повернулся к нему спиной. Белов рассмеялся в голос, чем слегка отравил настроение победителю.

Хайловский, пробегая мимо, поправил очочки с узенькими стеклами, помахал Белову рукой и ехидно спросил:

— Передать от вас привет шаману? — Он радостно хрюкнул и потрусил к вертолету вслед за Зориным.

Часть вторая ПОБЕГ С ПОДВОДНОЙ ЛОДКИ

Белов направился к Лайзе, Витьку и Ватсону. Еще несколько часов назад он бы только обрадовался такому повороту событий. Говоря откровенно, лететь в Ильпырский ему не хотелось. Александр предпочел бы заняться расследованием тайны митрофановского особняка. Но неуступчивый характер давал себя знать: теперь он должен был попасть на Праздник лета. Во что бы то ни стало!

Белов подумал, что Шмидт на его месте просто угнал бы вертолет. Но что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Для кандидата в губернаторы подобная выходка закончилась бы плачевно. Значит, этот вариант можно даже не рассматривать. Цель не оправдывала средства. Более того, подобные средства делали цель недостижимой.

Лайза смотрела на него с тревогой и надеждой. И он не мог ее обмануть. Проходя мимо группы журналистов, Белов обратил внимание на одного парня. Он был одет в брезентовую куртку, из-под опущенного на голову капюшона торчал длинный козырек бейсболки. Журналист даже не взглянул в сторону Александра, зато Белов сразу узнал его. Это был тот самый, задавший каверзный вопрос об Ольге. Он дрожал, как в лихорадке, и громко говорил соседу:

— Да не полечу я на этом ведре с гайками. Из него на земле болты сыпятся! Что я, смертник, что ли?.

Сосед, судя по одежде и стрижке — столичная штучка, раздраженно ему говорил:

— Полетишь! Куда ты денешься? Отрабатывай, Паша, отрабатывай…

Парень в бейсболке с мольбой смотрел на приятеля:

— Ну хорошо… Две затяжки, и я буду в порядке. А?

Столичный житель покосился на вертолет, раскручивавший лопасти.

— Ладно. Только быстро!

Журналист поддернул куцый рюкзачок, вытащил что-то из-за пазухи, зажал в кулаке и рысцой побежал в сторону дощатого домика, покрытого побелкой. На дверях домика красовались две буквы — «М» и «Ж». Решение созрело мгновенно. Белов подошел к своей команде и, широко улыбаясь, сказал:

— Уезжаем!

— А как же?.. — начал было Витек, но Белов его перебил.

— Все в машину!

Злобин послушно сел за руль, Лайза и Ватсон заняли заднее сиденье, Саша устроился на переднем.

— Поехали! — Джип медленно тронулся с места. — Держи поближе к уборной, я выскочу на ходу, — инструктировал Белов Витька.

— Можно поинтересоваться, что ты задумал? — спросила Лайза.

— Смотрите телевизор, — ответил Белов. — Обо всем узнаете из новостей.

Он достал из кармана куртки ожерелье из медвежьих когтей, надел его на шею и спрятал под рубашкой. Лайза с тревогой следила за этими непонятными приготовлениями.

Когда «тойота» поравнялась с туалетом, Белов сгруппировался, выпрыгнул на траву и махнул Витьку рукой: «Не останавливайся!». Злобин так и сделал. Джип, переваливаясь с кочки на кочку, поехал дальше. Исчезновения Белова никто не заметил. Александр зашел за угол дощатого домика. Ноздри уловили специфичный запах травки. Парень в бейсболке делал торопливые затяжки, и дрожь постепенно проходила.

— Привет! — сказал Белов. — Узнаешь? Я — крупный специалист по лечению от наркотической зависимости. Я вовремя, правда? Люблю помогать людям! Если не будешь дергаться и сделаешь все, как я скажу, будет совсем не больно. Ну, или почти не больно. Разве взрослые никогда не говорили тебе, что наркотики — это гадость?

Журналист оцепенел. «Беломорина» с забитой в нее дрянью выпала из открытого рта.

— Что? Я…

Но Саша не стал его слушать. Носком ботинка он задавил папиросу.

— Раздевайся!

Через пару минут из-за уборной вышел человек в брезентовой куртке. К груди была приколота табличка с аккредитацией. Длинный козырек бейсболки и глубоко надвинутый капюшон скрывали черты лица. Человек поддернул куцый рюкзачок и побежал к вертолету…

— Куда едем? — Витек обернулся к Ватсону и Лайзе.

— Домой, — ответил Ватсон.

Лайза согласно кивнула.

После этого короткого диалога в машине повисла пауза. Это было не то молчание, которое бывает, когда нечего сказать, а то, когда хочется сказать слишком много. И Лайза, и Витек, и Ватсон подозревали, что у каждого из них в голове крутится одна и та же мысль: как это могло случиться? Как Зорин узнает о каждом шаге Белова? Ведь не ясновидящий же он, в самом деле? Что это? Случайность? Совпадение?

Все началось через пять минут после того, как Белов ступил на камчатскую землю. Вопрос о проблемах Ольги был подготовлен заранее. Мало того, он был очень неприятно сформулирован и задан в самый неподходящий момент — под занавес пресс-конференции. Сработал так называемый «Штирлиц-синдром»: слово, сказанное в последнюю очередь; лучше всего запоминается.

После того, как пресс-конференцию в аэропорту показали по телевизору, у зрителей осталось одно-единственное впечатление: а-а-а, это тот самый Белов, у которого жена алкоголичка!

Белов вступил в предвыборную кампанию как претендент, имеющий, мягко говоря, подмоченную репутацию. И это было только начало. Далее, с промежутком в несколько часов, Белов встречался с Князем. Их встречу засняли на пленку. С той же самой целью — дискредитировать Александра. Ну, тут-то, по крайней мере, все было понятно. Засланный казачок. Наблюдение со стороны. Надо привыкать жить под прицелом фото- и телекамер. Хорошо, что Князь помог. Если бы не его люди, Саша имел бы очень бледный вид.

И, наконец, сегодняшнее происшествие. Злобин, Лайза и Ватсон вполне допускали мысль, что Зорин тоже хотел полететь на Праздник лета. Это желание не вызывало подозрений. Почему бы и нет? Все претенденты на камчатский престол в течение последующих шести месяцев будут соваться в любую дырку, лишь бы засветить свое лицо и набрать дополнительные очки.

И Зорин, конечно же, мог предполагать, что Белов тоже соберется в Ильпырский. Но Зорин не предполагал, а знал об этом наверняка, вот в чем дело. Иначе бы он не затеял всю эту возню с авиационным комитетом и вертолетом, якобы выработавшим свой ресурс. Значит?..

Лайза поймала на себе взгляд Злобина. Витек внимательно разглядывал ее в зеркало заднего вида. Лайза сделала вид, что не заметила, и отвернулась. Ватсон по-прежнему хранил молчание, что никак не вязалось с его веселым и общительным характером. Да и поза доктора была какая-то принужденная.

Лайза опасалась, что, если это продлится хотя бы еще неделю, то все начнет разваливаться. Они не смогут жить в атмосфере постоянного напряжения. По крайней мере, внести разлад в стан- Белова Зорину удалось. Еще немного, и все начнут подозревать и обвинять друг друга в смертных грехах…

Джип подъехал к особняку и остановился на подъездной дорожке. Рабочие уже пришли и начали монтировать леса. Лайза обратила внимание, что они вели себя несколько по-другому. Если вчера все с замиранием ожидали, чем закончится противостояние между Беловым и Князем, то сегодня успокоились, убедившись, что конфликта не намечается.

Рукопожатие на крыльце явилось чем-то вроде верительной грамоты, врученной криминальным хозяином Камчатки залетному чужаку из Сибири. Белов, при всех его славе и авторитете, не мог в одночасье стать своим. Для этого требовались время и конкретные дела. Доверие людей надо заслужить.

Лайза не могла сдержать горькой усмешки. «Доверие людей… Как его заслужить, если мы сами не доверяем друг другу?».

Она чувствовала себя подавленной и разбитой. Неожиданно накатил приступ беспричинной раздражительности; почему-то в последнее время они случались все чаще и чаще. Хотелось лечь в постель, залезть под покрывало и никого не видеть. Лайза вздохнула и стала подниматься в спальню. Часы показывали половину девятого.

— О Господи! — Федор воздел руки к небу. — Неужели на всей Камчатке не найдется березовых чурочек?

Лукин постоял, дожидаясь ответа. Но, видимо, Всевышний был в это время чем-то занят. Федор не сомневался, что Бог его слышит. Но в диалог вступает редко. Поэтому придется решать проблему с топливом самостоятельно.

— Хорошо, — пробормотал он. — Сгодится и сосна. Правда, сосновых дров потребуется больше — они горят быстрее.

Начищенный медный казан сиял в лучах утреннего солнца. Федор взял десяток кирпичей и поставил их наподобие мегалитов Стоунхенджа — вертикально, образовав замкнутый с пробелами круг.

Теперь в центре этого круга надо было развести огонь и сверху водрузить казан. Раскалить его добела и залить растительное масло. Потом — обжарить нарубленные лук и морковь, куски баранины, залить все это водой, довести до кипения, а там уж можно засыпать рис.

Технологию приготовления плова Федор знал досконально. В этом деле он был специалист. Единственное, что вызывало опасение — это отсутствие березовых чурок. Лукин не был до конца уверен, что на сосновых можно приготовить настоящий плов.

Из особняка вышел Ватсон — в легких голубых джинсах и белой льняной рубашке навыпуск. Летний наряд довершали стильные рыжие мокасины, надетые на босу ногу. Доктор остановился на крыльце и закурил. Взглянул на поднимающееся солнце и решил перебраться в прохладу. Он сошел с крыльца и остановился в тени, отбрасываемой особняком, невдалеке от Федора, мечущегося вокруг казана.

— Как наш плов? — спросил он.

— Нет березовых чурок, — пожаловался Лукин. — Не знаю, что и делать.

— Это, конечно, проблема, — Ватсон сочувственно покачал головой. — А другие не годятся?

— Настоящий плов, — веско сказал Федор, — готовится только на березовых дровах.

— Ну да, — согласился Вонсовский. — То-то я смотрю, узбеки закупают у нас березу целыми составами.

Он демонстративно отвернулся, но малого зерна сомнения, зароненного в мятущуюся душу Федора, оказалось достаточно. Лукин почесал в затылке и глубоко задумался: растет ли береза в Узбекистане?

Коварный Ватсон не обращал (или делал вид, что не обращает) на него никакого внимания. Он пускал ароматный дым тугими сизыми колечками и потом протыкал их тонкой струйкой.

— Может, — неуверенно сказал Федор, — и сосна подойдет? За неимением гербовой пишут на простой, так ведь?

— Конечно! — подтвердил Ватсон. — И наоборот. Помню, был я как-то в Ташкенте… — Он мечтательно зажмурился. — Красивый город. Вокруг — сплошь березовые рощи. Знаешь, высокие такие корабельные березы.

Федор нахмурился.

— Ты что, смеешься, лепила?! — дрожащим от обиды голосом воскликнул он.

Ватсон беззаботно пожал плечами.

— Сам виноват. Забиваешь себе голову всякой ерундой. Береза, сосна… Какая разница? Взялся готовить плов — готовь хоть на коровьих лепешках! Кстати, думаю, узбеки именно так и делают.

— Но я-то не узбек!

Ватсон наконец соизволил обернуться.

— Правильно, — сказал он, — ты — псих из другого измерения. Живешь в выдуманном мире, виртуальном. А сон разума порождает чудовищ.

— То есть? — не понял Федор.

Ватсон отбросил в сторону окурок, вышел из тени и встал рядом с Федором. Теперь его бритая голова сияла на солнце ничуть не хуже начищенного медного казана;

— Зачем ты выдумал эту историю про демона? К чему? Знаешь, как ты напугал несчастную Лайзу? У нее ночью был нервный припадок. Ну ладно, мы-то люди привычные. Давно тебя знаем, все твои чудачества уже известны. Но посторонним-то невдомек, что ты — не от мира сего. Они-то принимают тебя за нормального человека. Ты же нас чуть под монастырь не подвел! Зачем ты набросился на Князя?

Федор, пристыженный, молчал. Он скорбно потупил взор и чертил носком ботинка в пыли перед собой дугу.

— А что, мэм сильно напугалась? — не поднимая глаз, спросил Лукин.

— Сильно, — Ватсон, увидев столь искреннее раскаяние, немного смягчился. — Обещай, что больше не будешь.

— Буду! — неожиданно сказал Федор. — Потому что я был прав. Призрак купца Митрофанова следит за своим бывшим домом. — Лукин понизил голос до свистящего шепота. — Он где-то здесь. Где-то рядом.

Ватсоном вдруг овладело нестерпимое желание надеть Федору на голову этот блестящий медный казан, но он каким-то невероятным усилием сдержался. Доктор решил сменить тактику. Теперь он взывал к голосу разума.

— Федор, — сказал Ватсон. — Мы с тобой взрослые люди и прекрасно понимаем, что призраков не бывает.

— Ну как же не бывает, когда я его видел? — взмолился Лукин. — Вот этими самыми глазами?! — Для убедительности он растопырил средний и указательный пальцы и ткнул себе в глаза.

Упрямство Федора переходило всякие границы. Ватсон не выдержал и взорвался.

— Кого ты видел? — заорал он. — Купца Митрофанова? Откуда ты можешь знать, как он выглядит, дубина ты стоеросовая! Тебе что, покойная прабабушка прислала по почте открытку с его изображением? — Ватсон несколько раз с шумом втянул воздух в себя и выдохнул. Он взял себя в руки и добавил уже тише: — Скажу Саше, пусть отправит тебя обратно в Красносибирск. Толку от тебя никакого, одна нервотрепка. Плов, и то нормально приготовить не можешь!

Он ожидал от Федора какой угодно реакции, но только не той, которая последовала.

— А вот это ты зря, — совершенно спокойно сказал Федор. — Толк от меня есть, и я это докажу. И как выглядит Митрофанов, я прекрасно знаю. Пойдем со мной! — Он взял Ватсона под локоть и повел к воротам.

— Куда? — удивился Ватсон.

— Пойдем, пойдем, здесь недалеко. А когда вернемся, я приготовлю плов, даже если мне потребуется спалить твою кровать!

Они вышли за ворота. Вместо того чтобы направиться в сторону шоссе, Лукин свернул на неприметную тропинку, вьющуюся по косогору. Тропинка вела в город.

— Так куда мы все-таки идем? — спросил Ватсон.

— Куда-куда? — проворчал Федор. — На улицу Тараса Шевченко!

Занавески на окне были задернуты, но даже того света, что с трудом пробивался сквозь плотную ткань, было достаточно, чтобы вывести Лайзу из себя. Она не могла уснуть: ворочалась с боку на бок, откидывала покрывало, затем снова накрывалась с головой, ложилась поперек кровати и по диагонали, но так и не нашла удобную позу.

«Вот если бы рядом был Саша…» — подумала Лайза, а через секунду с удивлением обнаружила, что вовсе этого не хочет.

Голова была тяжелой — наверное, это от жары. Скорее всего. Лайза налила воды в стакан, сделала несколько глотков и вдруг с отвращением почувствовала, что не может ее проглотить. Вода была теплой, с отвратительным болотным запахом. Лайза выплюнула воду обратно в стакан и поставила его на тумбочку.

«Все дело в этой неудобной кровати, — решила она. — Мне надо выспаться и хорошенько отдохнуть, тогда все пройдет. Я просто устала. А как тут отдохнешь, если матрас набит неизвестно чем?»

С самого утра ее преследовала тянущая боль в пояснице — не такая сильная, но зато постоянная.

«Ну чего я дергаюсь? Почему я постоянно дергаюсь?»

Можно было списать все на волнения прошедших суток, но только… это было бы неправдой. Если разобраться, она не так уж сильно и волновалась. Все доходило до нее будто через мягкую пуховую подушку.

«Я совсем отупела от этой жары», — подумала Лайза.

Мысли были короткими и какими-то незаконченными. Ни одну из них не хотелось додумывать до конца. Но самое обидное было то, что Лайза никак не могла понять, что с нею происходит: то ли она нервничает, то ли, наоборот, слишком спокойна?

— Господи, да что же это творится? — сказала она.

Впечатление было такое, словно у нее вот-вот начнутся месячные, но… и это было неправдой. Они закончились всего неделю назад. Хотя… Эту мазню и месячными назвать было нельзя. Обычно менструация у Лайзы длилась пять-шесть дней, и первые два были очень болезненными. Гинеколог объяснил, что причина — в ее длинном цикле. Целых тридцать пять дней. Чем длиннее цикл, тем продолжительнее сами месячные. Палка о двух концах. Природу не обманешь.

У одной ее подруги по колледжу, Айрис, цикл составлял всего три недели, а месячные длились два-три дня. Лайза поначалу ей завидовала, пока не подсчитала, что на два ее цикла у подруги приходится три. Так что завидовать было нечему, и девушки сообща пришли к выводу, что мужчины всегда умели хорошо устроиться, и, наверное, все-таки лучше всю жизнь бриться, чем каждый месяц мучиться. Это если не принимать в расчет роды, — говорят, тоже процедура не из приятных.

Две предыдущих менструации протекали у Лайзы по сценарию Айрис — быстро, безболезненно и очень скудно. Она даже удивлялась, как мало крови оставалось на тампоне. Последняя закончилась неделю назад, но почему у нее было такое чувство, что она вот-вот повторится?

«Неудобная кровать, — рассуждала Лайза. — Да еще эта протухшая вода. Да еще эта дурацкая Камчатка. Да…» Список грозил оказаться бесконечным.

Она чувствовала, что с ней что-то происходит, но не знала, что. И говорить никому не хотела. И даже — думать на эту тему.

Лайза подошла к кровати и долго смотрела на подушку и откинутое покрывало. Пыталась прислушаться к себе: хочет ли она снова лечь в постель или не хочет? Затем достала из сумочки мобильный телефон и набрала номер, который заблаговременно узнала (словно догадывалась, что он понадобится), еще будучи в Красносибирске.

После короткого разговора Лайза стала собираться. Она оделась и подошла к зеркалу, но вдруг ощутила, что сама мысль о том, что надо бы накраситься, ей противна. На всякий случай (если ей захочется сделать это позже) Лайза бросила тушь, тени и блеск для губ в сумочку, перекинула ее через плечо и тихо вышла из комнаты.

Она старалась не шуметь и шла на цыпочках. Старинный дубовый паркет, оставшийся, наверное, еще со времен купца Митрофанова, не скрипел.

Лайза спустилась на первый этаж и проскользнула через центральный зал к выходу. Сбежала с крыльца и, быстро миновав подъездную дорожку, вышла на шоссе. Здесь Лайза надела темные очки и подняла руку, по американской привычке выставив вверх большой палец.

Первая же машина — белая праворульная «мазда» — увидев голосующую девушку, остановилась. Лайза сказала адрес, водитель назвал цену. Лайза согласно кивнула и села на заднее сиденье.

Она думала, что ее отъезд останется незамеченным, и не видела, как дрогнули занавески на окне в комнате Злобина. Тем более, она не могла видеть, как Витек одним махом перелетел через четыре ступеньки крыльца и бросился к «тойоте».

Черный джип следовал за белой «маздой» по пятам, но Лайза не оборачивалась. Она ехала в город, обмирая от страха, и не могла понять, хочет она услышать то, чего так боится, или все-таки не хочет? И не испугается ли еще больше, если вдруг услышит?

Федор и Ватсон стояли перед центральным рынком. От площади в разные стороны расходились лучи дорог.

— Вот она, улица Тараса Шевченко, — сказал Федор с интонациями гида и сделал широкий жест рукой. — Имени великого кобзаря Малой России, певца униженных и оскорбленных… Ще не вмерла Украина…

Улица Шевченко шла в небольшую горку, примерно на середине достигала наивысшей точки и потом спускалась вниз, к морю.

— Каким ветром твоего кобзаря на Камчатку занесло? — недовольно отозвался Ватсон. — Ему сейчас самое место в незалежной Украине.

— Историческим ветром, — назидательно изрек Федор. — Украинцы участвовали в освоении Сибири наравне с русскими. В отряде Ермака был такой атаман Никита Пан со товарищи, знатный рубака. То, что нынешние гетманы отказываются от украинского вклада в общее дело, не повод для неблагодарности с нашей стороны. Сказал кобзарь: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа…» Тропу эту мы все вместе к нему топтали, понимаешь? Русские, украинцы, финны, калмыки и другие друзья степей Украины…

— Положим, это Пушкин, а не Шевченко сказал, — поправил его Ватсон, — а до него Ломоносов на эту тему писал. Это перевод с латыни вообще-то.

— Знаю, что Пушкин, — не растерялся Лукин, — а мог бы сказать и Шевченко. Я закрываю глаза и слышу перекличку двух великих гениев: Пушкина и Шевченко…

— Ну да, один другому говорит: «Бонжур, брат Шевченко!», а в ответ слышит: «Здоровеньки булы, брат Пушкин!» Скажи лучше, зачем ты меня сюда притащил?

— В библиотеку.

— Что?!

Друзья застыли друг напротив друга. Поза Ватсона выражала крайнюю степень недоумения, Лукин же был благообразен и умиротворен.

— В хранилище мудрости человеческой, приют печатного слова.

— Однако… Молодые годы не прошли для тебя бесследно. Ты сильно ушиблен филологией, приятель. Вот только Пушкина с Шевченко путаешь.

Федор, не отвечая на выпад Ватсона, молча двинулся вперед. Слева показалось четырехэтажное здание с серым фасадом — педагогический институт, единственный вуз в Петропавловске-Камчатском. Проходя мимо стайки голоногих абитуриенток, Ватсон расправил плечи и машинально подкрутил усы. Федор, увидев это, лишь презрительно сощурился — он давно уже твердо решил, что мирская суета не для него.

— Похотливый кобель! — с чувством собственного превосходства сказал Лукин. — Зрю вожделение в твоих бесстыжих глазах!

— Не волнуйся, — посоветовал Ватсон, — на тебя мое вожделение не распространяется! — Он помолчал и добавил: — Вон та грудастая в белом платьице — очень даже ничего!

Федор крепко сжал локоть доктора.

— Пошли! Лучше о душе подумай! Явишься на Суд Божий в рубище грехов, и бесплатная путевка в ад тебе обеспечена.

— С какой стати? — удивился Ватсон. — Я ни с кем судиться не собираюсь и в ад не тороплюсь.

— Вспомни о блуждающей душе великого грешника, купца Митрофанова, — пояснил Федор. — И с тобой будет то же самое, если не покаешься.

— Ладно, каюсь, каюсь. Ты давай веди, куда вел, открывай врата учености!

Они миновали здание института и оказались перед невзрачным двухэтажным домиком. Вывеска над входом гласила, что здесь размещается Камчатская областная библиотека. Федор уверенно толкнул стеклянные двери, и приятели очутились в полутемном прохладном вестибюле. Сюда не долетала городская суета; эхо их шагов гулко разносилось под нависшими сводами. Не желая тревожить тишину, царившую в «хранилище мудрости», Лукин перешел на шепот.

— Ты называешь меня несерьезным человеком, и совершенно напрасно. Из вас из всех один я озаботился узнать историю особняка и его бывшего владельца.

— Не передергивай! Я не называл тебя несерьезным. Я говорил, что ты — сумасшедший. Это разные вещи. А что касается истории, мне самому очень интересно.

— Тогда нам в читальный зал. — Федор свернул направо, даже не взглянув на поясняющую табличку. — Когда я в первый раз увидел призрака, — продолжал он, — то, как и ты, пребывал в преступном неведении. Не знал, что он — призрак, полагая его за человека. Но потом, когда ознакомился с документами, я сразу смекнул, что к чему. И был уже готов.

— Ты покажешь мне эти документы?

— А иначе зачем я тебя сюда привел? — Федор чуть не поперхнулся от возмущения. — Не забавы же ради. Господи, помоги мне вразумить этого упорствующего в заблуждении — для его же пользы!

Они прошли в правое крыло библиотеки и остановились перед массивной дубовой дверью с табличкой «Читальный зал». Лукин покопался в мешковатых штанах и извлек новенький читательский билет в синей корочке.

— Веди себя пристойно! — напутствовал он Ватсона и взялся за витую бронзовую ручку.

Дверь заскрипела, и на приятелей пахнуло застоявшимся воздухом, пропитанным запахом старой бумаги, сырости и чего-то еще, не имеющего названия, но постоянно присутствующего в захолустных библиотеках. Длинные стеллажи, уставленные книгами, уходили в бесконечность. Ватсон зажмурился; это походило на оптический обман — с улицы библиотека казалась совсем маленькой, но внутри помещения выглядели огромными.

С потолка на массивных цепях свисали бронзовые светильники в виде свечей. В центральном проходе стояли приземистые столы красного дерева, на каждом из них была лампа в зеленом абажуре. Слева от входа, за резной конторкой, сидела чахлая особа неопределенного возраста; Ватсон назвал бы ее «престарелой девушкой».

Увидев Федора, она вскочила с места и на цыпочках подбежала к Лукину.

— Отец Федор! — зашептала она. — Как я рада снова вас видеть!

«Давно ли он стал "отцом Федором"? Надо будет спросить», — подумал Ватсон, но вслух ничего не сказал. Молчание, по его разумению, как раз и было тем самым «пристойным поведением», которого требовал от доктора Лукин.

Федор раскинул руки для объятий, и девушка припала к его груди. Лукин поцеловал ее в лоб и спросил:

— Как поживаешь, дитятко?

— Вашими молитвами, — на глазах у девушки выступили слезы радости от счастья лицезрения духовного наставника. Она смахнула их маленьким кулачком и вдруг, внимательно взглянув на Федора, вскрикнула: — Ой! Что это у вас с лицом, отец Федор?

— Это? — Лукин ощупал мясистый нос и заплывший глаз. — Пострадал за веру, дитя мое, — ласково сказал он. — Не дремлет сатана, ох, не дремлет…

— Такова участь всех праведников, — эхом отозвалась девушка. — Нет пророка в своем отечестве… — Она только сейчас обратила внимание на Ватсона. — Кто это с вами, отец? Такой же подвижник, как и вы?

— Странник Ватсон, то есть Станислав, идущий по пути нравственного совершенствования, — представил доктора Лукин.

— Широким шагом, — подтвердил Ватсон эту версию и незаметно ткнул Федора кулаком в бок: мол, не тяни, переходи к делу.

— Дитя мое, — сказал Федор, — можешь ли ты показать нам журнал «Вестник Камчатки»? Нумер шестой за тысяча девятьсот восьмой год?

— Тот самый? — многозначительно улыбнулась девушка.

— Тот самый.

— Конечно. — Она повела Федора и Ватсона в дальний конец зала.

Доктор обратил внимание на то, что, кроме них, в библиотеке никого не было. Девушка подошла к высокому стеллажу, придвинула шаткую лестницу-стремянку и стала на нее взбираться. Лукин стыдливо отвел глаза от ее худых ног в коричневых чулках и перекрестился. Ватсон же взял девушку за руку и остановил.

— Давайте лучше я, — сказал он. — Совершенствоваться так совершенствоваться.

Библиотекарша, с уважением посмотрев на доктора, отступила в сторону.

— Пожалуйста…

Ватсон ловко, как цирковой акробат, залез на стремянку. Папок было много, все они были похожи друг на друга, как близнецы, и он в недоумении замер.

— Вон там, подшивка за восьмой год… Потолще других папка, — направляла его девушка.

Ватсон снял с полки неподъемный фолиант в красном дерматиновом переплете. На корешке синим фломастером было написано: «Вестник Камчатки. 1908».

Станислав Маркович осторожно спустился и положил подшивку на стол; девушка зажгла лампу. Приятный бледно-зеленый свет озарил полутемный зал.

Федор энергично потер ладони.

— Ну вот! Сейчас сам убедишься!

Он увлеченно листал фолиант. С плотных пожелтевших страниц на Ватсона смотрели подтянутые мужчины в модных сюртуках, женщины в широких шляпах и пышных кринолинах, камчатские аборигены в национальной одежде, пухлощекие дети в матросках и коротких штанишках… Был даже генерал-губернатор — с кустистыми бакенбардами и в шитом золотом мундире. Не было только нужной фотографии — Ватсон понял это по реакции Лукина.

— Постойте-ка! — бормотал Федор. — Шестой нумер… Все, как положено… Да где же он, клятый? Куда запропастился?

— А может, его и не было? — строго спросил Ватсон. — Может, тебе все это померещилось?

— Как это померещилось? — возмутился Федор. — Вот статский советник Голощекин с супругой… Вот — объявление об открытии на Морской улице новой кондитерской «Венский шик»… Вот — реклама мехового товарищества «Русская пушнина»… Это я помню.

А здесь, на развороте слева, должна быть фотография купца Митрофанова с небольшой заметкой. Точно! Смотри-ка! — Он ткнул пальцем в левый верхний угол соседней страницы. — Видишь?

Текст на обрывке страницы гласил:

…фанов в приватной беседе поведал нашему корреспонденту о том, что недавно пополнил свою знаменитую коллекцию новым предметом — ювелирным набором, изготовленным господином Фаберже, официальным поставщиком двора Его Императорского Величества. Ювелирный набор представляет из себя…

— Это окончание заметки. Видишь, я ничего не перепутал! Только где же ее начало и фотография? — Лукин был обескуражен.

Ватсон внимательно присмотрелся. Слева в углу журнального разворота стояло число «62», а справа — «65»; вдоль корешка тянулась узкая полоска бумаги — кто-то аккуратно вырвал одну страницу.

«А ведь он, пожалуй, не врет, — подумал Ватсон. — Выходит, зря я на него накинулся?»

Доктор захлопнул подшивку, взлетел по лестнице и положил фолиант на место.

— До свидания! — спустившись, сказал он девушке. — Было очень приятно с вами познакомиться. А теперь нам, к сожалению, пора. — Он схватил Федора за локоть и потащил к выходу.

— А как же?.. — начал было Лукин, но Ватсон не дал ему договорить.

— Отец Федор хочет сказать, что нам пора поститься, — объяснил он удивленной девушке причины своего поспешания. — Уже полдень. Самое время для плотного… я хотел сказать — строгого поста. — И он буквально выволок Федора на улицу.

— Что ты себе позволяешь? — воскликнул Лукин. — Я хотел побеседовать с духовной дочерью.

— В другой раз, — ответил Ватсон. — Ты что, не понимаешь? Если все, что ты говорил, правда, и за домом Мирофанова действительно следят, то все мы подвергаемся опасности. Какой — еще толком не знаю, но лучше нам вернуться в особняк. Там — две женщины и один Витек. Не забывай!

Лукин только теперь осознал масштабы опасности. Он присел, коротко, по-бабьи, охнул и припустил обратно, да так быстро, что Ватсон сумел его догнать только перед самыми воротами митрофановского дома.

Федор и Лукин рысью промчались мимо рабочих, клавших брусчатку перед домом Митрофанова, и одновременно ворвались в особняк. Оба дышали, как загнанные лошади. Витек встретил их взглядом Юпитера. Начальник службы безопасности Красносибмета нервно прохаживался по большому сводчатому залу с таким грозным выражением лица, что Федор втянул голову в плечи и спрятался за Ватсона. В углу, за компьютером, ни жива ни мертва сидела Любочка.

— Где вы шляетесь? — недовольно спросил Злобин Ватсона и Лукина.

— В городе, — виновато потупился Федор, — ты даже не представляешь…

— Представляю, — перебил его Витек. — Я-то как раз очень хорошо себе все представляю.

Он остановился и, подняв голову, прислушался. На втором этаже, в спальне Белова и Лайзы, скрипнули половицы, и снова стало тихо.

— Что-то случилось? — догадался Ватсон.

— Да много чего случилось, — резко ответил Витек. — Значит, так. До приезда Белова особняк никому не покидать. Мы на осадном положении, это ясно?

Любочка не возражала. Ватсон видел, что Злобин в таком состоянии, что с ним лучше не спорить. Только Лукин встрял не вовремя:

— А как же плов? Я хотел…

— Тушенкой перебьешься! — рявкнул Витек. — А ну наверх! Живо!

Не дожидаясь, пока Федор и Ватсон поднимутся в комнаты, он вышел на крыльцо и сказал рабочим, что объявляет выходной. Когда они ушли, запер ворота на ключ и убрал его в карман.

После этого Витек заложил на засов двери центрального зала, поставил рядом стул и сел, охраняя выход.

Особняк купца Митрофанова приготовился к обороне.

Белову очень хотелось прильнуть к иллюминатору и полюбоваться местами, над которыми они пролетали. Однако он не мог это сделать без риска быть разоблаченным. Александр снял со спины куцый рюкзачок, сунул его под голову и устроился в углу, притворившись, будто спит. Козырек бейсболки надежно закрывал его лицо от любопытных взглядов. На втором часу полета он почувствовал сильный тычок в грудь. Кто-то знакомым голосом, перекрывая шум двигателей, проорал ему в самое ухо:

— Эй! Паша! Ты живой?

Белов, не поднимая головы, несколько раз кивнул. Одетый по-московски журналист похлопал его по плечу:

— Ладно, спи! В Ильпырском ты должен быть, как огурчик, иначе Глеб голову оторвет — и мне, и тебе.

Белов, поправив бейсболку, снова закивал. Они летели еще два часа. Путь в поселок Ильпырский по прямой — над морем — был гораздо короче, но полетным заданием это запрещалось. Пилот держал курс вдоль береговой линии — так выходило дальше, зато надежнее. Часы на руке Белова показывали половину двенадцатого, когда машины начали снижение. Обороты упали, двигатель перешел на более низкую ноту.

Белов, немало полетавший в своей жизни, всегда чувствовал этот момент: скорость горизонтального полета падает до нуля, вертолет зависает в воздухе и начинает медленно приближаться к земле. Журналисты засуетились, стали хватать сумки и кофры с аппаратурой, словом, вели себя так, будто собирались выпрыгнуть на ходу.

Белов надвинул на глаза козырек бейсболки и для верности накинул на голову капюшон куртки. Он считал, что пока рано открывать свое инкогнито. Вертолет коснулся колесами травы. Лопасти вращались все медленнее, их блестящие лезвия со свистом вспарывали воздух. Воспользовавшись всеобщей суматохой, Белов осторожно выглянул в иллюминатор и… обомлел.

Вдаль, насколько хватало глаз, простиралось огромное поле, поросшее густой ярко-изумрудной травой. Целое море зелени, подернутое, словно кисеей, легкой белой дымкой. Винты вертолета разгоняли и рвали ее в клочья; белая дымка вскипала, точно гребешки пены на океанских волнах, становилась невесомой и едва заметным паром поднималась ввысь, к бескрайнему куполу неба. От ощущения невиданного простора захватывало дух; две стихии — воздуха и земли — растворялись друг в друге и сходились у горизонта. Впрочем, его линия была настолько тонкой и призрачной, что казалась нереальной. Справа и слева от вертолета стояли нарядные юрты, покрытые ровдугой — замшей из оленьей шкуры. Вокруг них бегали дети в новеньких легких парках, расшитых бисером. Посреди поля высился резной столб, украшенный разноцветными лентами. Возле него топтались люди в странных нарядах. В руках у них были бубны.

Зоринский вертолет приземлился неподалеку — метрах в ста. Второй пилот открыл люк, спрыгнул на землю и торопливо разложил металлическую лесенку из трех ступенек. В проеме показался сам Виктор Петрович. Он остановился на верхней ступеньке и приветливо помахал рукой.

Зорин начал было спускаться, но в этот момент на его плечо легла чья-то рука; круглолицый человек с бегающими глазками за узкими стеклами очков что-то сказал Зорину на ухо. Виктор Петрович нахмурился и поднялся обратно в вертолет.

Белов понял, в чем причина задержки, — корреспонденты еще не успели выгрузиться. Они торопились, бежали и спотыкались, на ходу разматывая шнуры и расчехляя камеры. Наконец, когда они окружили трап плотным полукольцом, Зорин явился «ликующему народу» во второй раз.

Лопасти винтов лениво ползли по кругу; было видно каждую заклепку и полосу, прочерченную красной краской. Дверь, ведущая в кабину пилотов той машины, на которой летел Белов, открылась, и показался командир — угрюмый мужик, похожий на медведя.

— А ты почему здесь? — сказал он Белову. — Беги Зорину зад лизать, а то опоздаешь.

Саша кивнул. Пилот хрипло рассмеялся, и Белов подумал: «Интересно, а про меня они говорили бы то же самое?». Он подошел к люку, спрыгнул на землю и побежал, но не к другому вертолету, а прочь от него, в сторону нарядных юрт.

Там он снял куртку и бейсболку, скрутил в узел и сунул его в куцый рюкзачок. Белов остался в толстом свитере, плотных непромокаемых штанах и армейских ботинках со шнуровкой до середины голени. Он немного подумал, вытащил из-под рубашки ожерелье из медвежьих когтей, висевшее у него на шее, и похлопал по нему ладонью.

До его слуха донеслись громкие крики и смех; Белов выглянул из-за юрты и увидел нарты, запряженные парой оленей. Нарты, нагруженные плавником — деревяшками, выброшенными волнами на берег и высушенными солнцем, — неслись по зеленой траве. Рядом, в легкой парке, бежал невысокий желтолицый человек с черными прямыми волосами. Человек радостно улыбался. В руке он держал длинный шест с круглой шишкой на конце — хорей.

Небольшой олень со свалявшейся шкурой косился на хорей фиолетовым глазом, пытаясь заранее угадать желание погонщика. Второй олень, с одним рогом, бежал спокойно и размашисто, повинуясь направлению, задаваемому ведущим.

Через мгновение на горизонте возникли несколько черных точек. Они стремительно приближались, и вскоре Белов разглядел еще несколько упряжек, так же, как и первая, нагруженных дровами для будущего костра.

Женщины тащили черный закопченный котел, две большие рогатины и поперечную перекладину. Взрослые, но еще не ставшие мужчинами мальчики несли ведра из оленьих шкур, до краев наполненные водой.

Всюду царили радость и веселье. Праздник лета начался.

Хайловский вручил Зорину стопку карточек из плотной бумаги. На них крупными печатными буквами была написана заготовленная речь. Последние карточки Глебушка спешно дописывал на ходу.

Виктор Петрович предупредил его заранее: «Напиши так, чтобы я мог прочесть это без очков», и Хайловский согласился. Строгие очки в золоченой оправе хорошо смотрятся в телестудии или в кабинете, но уж никак не на Празднике лета. Зорин подобрался, расправил плечи и, подглядывая в карточку, начал говорить.

— Дорогие друзья! В этот торжественный день…

— Подождите! — трагическим шепотом произнес у него за спиной Глебушка. — Не здесь! Подойдите к священному столбу, там старейшины и шаманы. Поздоровайтесь с каждым и только потом произнесите речь.

Зорин не смутился — ему приходилось выпутываться и не из таких скользких ситуаций.

— Дорогие друзья! — повысил он голос. — Приглашаю всех подойти к священному столбу.

Процессия двинулась через поле к столбу. Впереди — Зорин, следом — Хайловский, за ними, растянувшись нестройной цепочкой, шли журналисты.

Белов догнал это торжественное шествие и затерялся в задних рядах. Неудобно было оставлять Виктора Петровича без подарка — не очень приятного, но вполне заслуженного сюрприза. Зорин подошел к столбу и, дождавшись, когда подоспеет пресса, начал здороваться с седыми стариками в парках из оленьих шкур. У одного из шаманов был красивый головной убор, сшитый из волчьей шкуры таким образом, что оскаленные клыки обрамляли морщинистое, кирпичного цвета лицо человека. Голову другого украшала выделанная морда моржа — с толстыми жесткими усами и массивными белыми бивнями.

Зорин энергично тряс руки шаманам и старейшинам, но при этом улыбка у него оставалась натянутой. Наконец он обернулся на Хайловского и, получив утвердительный кивок, снова достал карточки.

— Дорогие друзья! В этот торжественный день сама камчатская природа…

Операторы работали в две камеры; один брал крупным-планом лицо Зорина, другой — общий план столба и стоящих вокруг него людей. Они договорились, что во время речи будут оставаться на местах, а потом поменяются особенно удачными кадрами.

Журналисты нацелили на Зорина диктофоны. Глебушка что-то быстро черкал на карточках из плотной бумаги. Шаманы и старейшины понимали едва ли половину из того, что говорил потенциальный губернатор, но тем не менее одновременно из вежливости кивали.

«Кто из них Иван Пинович Рультетегин? — думал Белов, прячась за спинами репортеров. — Волк или морж? Странно… Они выглядят так подобострастно… Неужели они могут обладать хоть каким-нибудь авторитетом? Ни за что бы не подумал».

Зорин, дочитав карточки до конца, посмотрел на Хайловского; тот незаметно сунул ему в ладонь еще одну. Виктор Петрович наскоро пробежал ее глазами и улыбнулся.

— И напоследок хотелось бы добавить еще кое-что. К сожалению, в последнее время появилось множество полукриминальных политиков, которые пекутся о народном благе только на словах, а на деле стараются хапнуть побольше и вывезти деньги за рубеж. Но мы-то с вами понимаем, что руководить таким сложным регионом, как Камчатка… — Зорин выдержал театральную паузу и голосом Левитана произнес: — Это вам не огурцы алюминиевые солить в брезентовой кадушке!

Журналисты, повинуясь невидимой дирижерской палочке Хайловского, организованно засмеялись. Смех продлился положенные по сценарию десять секунд и потом так же организованно оборвался.

Зорин улыбнулся мудрой отеческой улыбкой и снисходительно сказал:

— Я не хочу никого ни в чем упрекать. Как говорится, не судите, да не судимы будете… Понятно, что путь из Петропавловска-Камчатского до Ильпырского неблизкий. Кому захочется лететь на край света, если лучше остаться в городе, где к твоим услугам — теплая ванна и персональный автомобиль? Но, скажу вам откровенно — я даже рад, что сегодня их нет среди нас. Они не помешают нам веселиться. А я счастлив быть с вами! Как говорится, «самолет — хорошо, пароход — хорошо, а олени — лучше»! И мне очень хочется заарканить парочку и прокатиться с ветерком на оленьей упряжке! Кто со мной наперегонки, а? — Журналисты благоразумно молчали. Зорин сцепил руки в замок и воздел их над головой. — С Праздником лета, друзья!

Хайловский зааплодировал, и все присутствующие, как по команде, последовали его примеру. Но задуманного торжественного финала не получилось. И виной тому — невысокий молодой человек с ладной фигурой и открытым лицом. Очень просто, даже можно сказать, невзрачно одетый, он вдруг пробился сквозь толпу и встал рядом с Зориным. Молодой человек аплодировал громче всех. Он выждал; когда крики радости немного утихнут, и заявил:

— Я от всей души присоединяюсь к поздравлениям Виктора Петровича. Праздник лета — большое событие для каждого камчадала. И для меня — тоже. Поэтому я здесь. К сожалению, я — не мастер красиво говорить, а человек дела. По мне, так и впрямь лучше заарканить парочку оленей и прокатиться с ветерком! — Он повернулся к Зорину. — Что скажете, Виктор Петрович?

Зорин сначала побледнел, потом кровь бросилась ему в лицо. Не разжимая губ, он проговорил — так тихо, что только молодой человек мог его услышать:

— Черт тебя побери, Белов! Откуда ты только взялся?

Саша, не переставая улыбаться, продолжал:

— Вы бросили вызов, я его принял. — Он понизил голос и добавил уже тише: — Вас никто не тянул за язык. Согласитесь или пойдете на попятный? Не забывайте о телекамерах! На нас смотрят! Улыбайтесь, Виктор Петрович!

Журналисты видели, что все идет не так, как запланировано. Внезапное появление еще одного кандидата в губернаторы было полной неожиданностью. Ситуация попахивала легким скандалом, который каждый репортер боялся упустить. Чувство корпоративной солидарности в журналистском мире — понятие довольно расплывчатое; если не ты дашь новость в эфир, кто-нибудь другой сделает это вместо тебя. Поэтому камеры продолжали работать, а кассеты в диктофонах крутиться.

У Зорина от волнения пересохло во рту — ситуация явно вышла из-под контроля. Однако кремлевский опыт — он и в Африке опыт. Виктор Петрович внутренне собрался и, расправив плечи, гордо произнес:

— Я от своих слов не отказываюсь. Устроим гонку.

Глебушка пребывал в состоянии, весьма близком к панике: его идеальный сценарий пошел насмарку. Только сознание того, что он находится в кадре, помешало ему схватиться за голову…

Белов в одно мгновение стал центром всеобщего внимания. Теперь камеры были направлены на него. Саша отошел от священного столба и направился к упряжкам, стоявшим невдалеке от места, где местные жители раскладывали огромный костер. Белов ни разу в жизни не ездил на оленьей упряжке; так почему бы не попробовать прямо сейчас? Он был молод и легок на подъем, в крови бурлил адреналин, глаза горели бойцовским азартом.

Первую минуту репортеры дружной толпой следовали за ним, потом начали отставать, но Саша этого даже не заметил. Он сосредоточился на одной-единственной мысли — победить. Он не видел, как Хайловский догнал журналистов, что-то им сказал, и телеоператоры послушно опустили камеры. Белов шагал вперед, ощущая, как играет кровь, и вдруг почувствовал, что кто-то положил руку ему на плечо. Саша резко обернулся. Перед ним стоял тот самый вертлявый человечек с круглым лицом и бегающими глазками за узкими стеклами очков.

— Александр Николаевич! — сказал он. — Мы с вами незнакомы. Позвольте представиться — Хайловский. Глеб Андреевич.

Белов окинул его оценивающим взглядом.

— Чем обязан? — спросил он.

— Александр Николаевич… — вкрадчиво начал Хайловский. — Мы же с вами — взрослые люди. Вот и давайте рассуждать и вести себя, как взрослые люди. К чему эти мальчишества и сумасшедшие выходки?

— Что вы имеете в виду? — не понял Белов.

— Ну-у-у… Все эти гонки. — Глеб хихикнул. — Вы же понимаете, какой из Виктора Петровича ездок? Его от таких забав удар хватит… Не приведи Господь, конечно.

— И что теперь? Гонок не будет? Он послал вас, чтобы вы передали мне это?

— Ну, хватил старик немного через край. С кем не бывает? Конечно, никаких гонок не будет.

— Ничего подобного, — Белов упрямо мотнул головой. — Как говорил геноссе Цезарь, жребий брошен, осталось перейти Рубикон. К тому же было публичное заявление, не так ли?

— Александр Николаевич, — снисходительно сказал Хайловский, — при чем здесь Рубикон? Никакого заявления не было. Оно существует только в вашем воображении. А на пленке ничего этого не останется. Ну что вам, шесть лет, что ли, что я объясняю такие элементарные вещи? А?

— Позвольте. — От такой наглости Белов опешил. — Вы хотите сказать… Это что же получается, что и меня на пленке не будет?

Глеб мерзко улыбнулся. Белову захотелось дать ему хорошенько по физиономии, чтобы тот потом до следующего Праздника лета искал свои очки в зеленой мураве.

— Кто платит, тот и девушку танцует, — с интонацией мудрого наставника произнес Хайловский. — Я лично проверю все телесюжеты, радиоотчеты и черновики статей. Цена вопроса небольшая. Это не Москва. Дам каждому по сотке баксов, и все будут молчать. Виртуального Александра Белова не будет — ни на телевидении, ни на радио, ни в газетах. Вы смелый и ловкий человек, не спорю — до сих пор не понимаю, как вы умудрились оказаться здесь. Но, простите, весьма наивный. Ваш визит на Праздник лета останется незамеченным. Вы вроде как были, и вместе с тем — вас не было.

— А если я сейчас тресну тебе по морде, гнида? — спросил Белов, но на Хайловского это действия не возымело.

— Ваше право, — охотно согласился он. — Я вижу, что вам очень хочется это сделать. Что ж, валяйте. Но тогда, — он предостерегающе поднял палец, — тогда вы в тот же момент окажетесь на телевизионном Празднике лета. Знаете, как будет называться сюжет? «Кандидат в губернаторы Камчатки учинил пьяный дебош». Или что-нибудь в этом роде. А я еще и в суд на вас подам. И тогда — все. Конец предвыборной» кампании. Можете собирать манатки и лететь в свой Красносибирск. Давайте, выбор за вами, — сказал он, заметив, что Белов снова сжал кулаки.

Хайловский махнул рукой; Белов увидел, как оба оператора вскинули телекамеры и взяли их в кадр. Ситуация была безвыходная. Саша несколько раз шумно вдохнул и выдохнул, представляя, что выгоняет из груди скопившуюся там злобу. Так учил его Ватсон: упражнение действовало безотказно. Помогло и на этот раз. Белов взял себя в руки. Он приветливо улыбнулся Глебушке и сказал:

— Вы забываете одну важную вещь.

— Какую же? — поинтересовался Хайловский.

— Я — не виртуальный. Я — живой. Понятно? Не советую сбрасывать это со счетов.

Он развернулся и зашагал вперед, в сторону места, где стартовали оленьи упряжки. Густая трава шуршала под ногами, и Белов подумал, что, наверное, точно так же шуршала трава во время средневековых турниров, готовясь принять честную дымящуюся кровь рыцарей.

Александр подошел и стал рядом с молодыми мужчинами, лениво переговаривающимися в ожидании сигнала. Они были невысокого роста, широкоплечие, с густыми прямыми волосами. Все оленеводы были одеты в легкие парки из ровдуги, на ногах — расшитые торбаса.

— Я хочу принять участие в гонке, — заявил Белов.

Мужчины удивленно переглянулись, а потом громко рассмеялись, будто ничего более смешного им в жизни слышать не доводилось. Белов засмеялся вместе с ними.

— Ты, однако, раньше олешка видал, мельгитанин? — спросил один из них, самый крепкий и коренастый.

— Нет, — Белов покачал головой. — А кто такой мельгитанин?

— Мельгитанин то же самое, что русский. Ты, однако, смелый… — Оленевод подошел к Саше и протянул широкую короткопалую ладонь. — Павел. Тергувье, — представился он.

— Александр Белов, — сказал Саша и пожал руку.

— Хочешь гоняться? Камера снимай, потом телевизор показывать? — Павел подмигнул, давая понять, что ему все известно.

— Нет, — ответил Белов. — Просто хочу гоняться. Победить хочу.

Павел Тергувье оглянулся на приятелей. Они держались за животы и хохотали так, словно к ним в гости приехала Регина Дубовицкая со своим «Аншлагом».

— Кто победит, — объяснил Тергувье, — получит вон тех пять олешков. Хороший олешка, однако. Три коровы и два бычок со звездочкой на лбу. Из табуна дедушки Они, однако.

Остальные мужчины уважительно покачали головами. Видимо, принадлежность к табуну дедушки Они служила лучшим доказательством качества.

— Мне олешков не надо, — сказал Белов. — Я победить хочу.

— Хорошо, мельгитанин, — согласился Павел. — Победить хочу — хорошо. Где твоя упряжка?

— У меня нет упряжки, — честно признался Белов.

— Как же ты ехать? Сам в нарты вместо олешка? — Павел снова зашелся радостным смехом.

— Может, кто-нибудь одолжит?

Павел покачал головой.

— Лишней упряжки нету. Дедушка Они свисти, олешка беги. Каждый мужчина — свой упряжка. Домой ходи, мельгитанин, — ласково сказал Тергувье.

— Одолжи мне свою упряжку, — предложил Белов. — А я тебе за это… — Он подумал, чем бы заинтересовать Павла. — Часы подарю.

Тергувье пригляделся к золотой «Омеге», красовавшейся на запястье Александра, и покачал головой.

— На что мне часы, однако? Солнце есть, моя смотри, живот бурчи, олешка спи… Зачем часы?

— Хорошо. Ну, тогда… — Белов вытащил из кармана мобильный телефон, но тут же убрал его обратно. К чему Павлу мобильный, если здесь нет базовых станций? А в тундре и обыкновенной розетки нет — как заряжать телефон? — Ну, тогда…

Внезапно его осенило. Белов скинул рюкзачок, принадлежащий журналисту, и достал из него бейсболку.

— Как тебе это?

Павел сделал нарочито безразличное лицо, но от Белова не укрылось, что бейсболка произвела на Тергувье сильное впечатление. Оставалось только дожать его.

Саша вытряхнул содержимое рюкзачка на траву. Зубная щетка, диктофон, запасные батарейки, блокнот… Все не то. Под курткой что-то мелькнуло. Белов увидел серебряный портсигар старинной работы — большой, рассчитанный на папиросы.

Он открыл портсигар и обнаружил в нем несколько забитых косячков.

— Это тебе ни к чему, — пробормотал Саша, вытащил и разломал папиросы. — А портсигар забирай!

Остальные оленеводы обступили их полукругом.

— Эй, мельгитанин! — подал голос один. — Павел не хоти, бери мой упряжка!

Этот довод помог Тергувье решиться.

— А, Белова, не слушай! — сказал Павел. — Мой упряжка — самый быстрый. Сэрту — лучший бык в тундра. Шибко беги!

Боясь, что Белов передумает, Тергувье схватил портсигар.

— Шапка, шапка давай!

Саша отдал ему бейсболку, и Павел тотчас надел ее на голову. Среди его приятелей пронесся вздох восхищения и сдержанной зависти.

Совершив нехитрый обмен, Белов подошел к упряжке. Коренной олень — Сэрту — был заметно крупнее остальных. Его короткая серебристая шерсть лоснилась, тогда как у других оленей была грязная и свалявшаяся от линьки.

— Ну что же? Посмотрим, как действует этот агрегат, — сказал Белов.

Он подошел и сел в нарты. Устроился поудобнее и крикнул «Но!». Олени не реагировали, и в душу Белова закралось сомнение: может, ему попались глухие олени?

— Хорей бери, однако! — крикнул Павел.

Белов пробовал дотянуться до шеста, но он лежал слишком далеко. Тогда он встал, одной рукой оперся на нарты, а другой — попытался взять хорей. Не успел Саша опомниться, как Сэрту издал короткое мычание и, наклонив рогатую голову, помчался вперед. Из-под широких копыт полетели комья мягкой земли. Белова протащило за нартами и отбросило в сторону.

Все произошло очень неожиданно, поэтому он не смог среагировать, но, к счастью, Саша отделался лишь парой синяков и несколькими ссадинами.

Упряжка пробежала еще несколько десятков метров и остановилась.

Павел подбежал к Белову и помог ему подняться.

— Плохо, мельгитанин! — ругался он на Александра. — Хорей в руки — олешка беги! Олешка беги!

Затем Тергувье, передвигаясь едва ли не быстрее оленя, добрался до упряжки и, взяв Сэрту за веревочные постромки, привел обратно.

Белов отряхнулся и недоуменно посмотрел на оленевода. Он не мог понять, как ему справиться с этой задачей — взять хорей и сесть в нарты? Что нужно сделать в первую очередь? Если шест оказался в руке, то олени бегут, как угорелые. Но если сначала сесть в нарты, то как взять хорей?

Павел хитро улыбнулся.

— Моя делай, твоя смотри, мельгитанин.

Тергувье положил хорей на землю. Затем подвел к нему упряжку — так, чтобы шест лежал справа. Потом Павел осторожно поддел хорей ногой, положил его на носок.

Сэрту косился на хозяина, внимательно наблюдая за каждым его движением.

— Оот! — закричал Тергувье и подбросил шест ногой,

Сэрту рванул что было сил; Павел на ходу поймал шест и несколько секунд бежал вровень с упряжкой. Когда олени набрали скорость и стали вырываться вперед, Тергувье запрыгнул в нарты и снова закричал: «Оот!».

Хорей он зажал под мышкой; округлый наконечник бил оленя по голове между рогами. Затем Павел чуть сместил шест, теперь он был слева от головы Сэрту. Бык стал забирать вправо, и упряжка описала пологую дугу.

Поравнявшись с Беловым, Тергувье отбросил хорей и натянул постромки. Сэрту, не видя больше шеста, который терзает любого ездового оленя в самых страшных снах, успокоился и остановился.

— Твоя понимай, мельгитанин? — спросил Павел.

— Моя понимай, — кивнул Белов.

— Больше езжай нету, — строго сказал Тергувье. — Сэрту шибко устал, однако. Надо жди, тогда побеждай.

— Хорошо. — Белов приготовился ждать.

Настроение сразу улучшилось. По крайней мере теперь ему было не скучно — вскоре предстояла настоящая мужская забава.

Но сначала ему пришлось вытерпеть небольшой спектакль: Зорин пытался заарканить оленя.

Виктор Петрович со свитой расположился немного поодаль. Хайловский бегал и суетился, расставляя всех по местам. Одного оператора он поставил за спиной и чуть справа от Зорина, второй сместился влево, чтобы снять все со стороны. Табунщики привели несколько оленей — самых старых и спокойных коров. Они флегматично жевали траву; с морд свисали нитки зеленоватой слюны. Табунщики предусмотрительно стреножили коров, и они стояли, не двигаясь с места.

Зорину вручили аркан из сыромятной кожи, с большим медным кольцом на конце — чаут. Виктор Петрович продел ремешок в кольцо, и получилась петля. Зорин раскрутил аркан над головой и бросил, но петля затянулась еще в полете. Следующие четыре попытки также оказались безуспешными.

Олени, завидев взлетающий чаут, вздрагивали, но убежать не могли. Они жалобно мычали, но, как только понимали, что опасность миновала, тут же принимались снова жевать.

— Да что я тебе? Ковбой, что ли? — рассердился Зорин на Глебушку. — Иди сам кидай свой дурацкий аркан!

— Виктор Петрович! — Хайловский молитвенно сложил руки. — Ну, пожалуйста! Еще несколько кадров. Знаете, какой получится предвыборный клип? — Он поднес к губам пальцы, сложенные в щепоть, и причмокнул. — Конфетка!

— Да? Ну разве что… — пробурчал Зорин. — Пусть кто-нибудь научит меня обращаться с этой штуковиной.

Подошел табунщик. У него все получалось быстро и ловко. Чаут над головой — свист — и вот уже петля затягивается на рогах оленя.

— Чувствую я, здесь нужна сноровка, — проворчал Виктор Петрович.

Он попробовал еще несколько раз и вдруг… Получилось! Петля тяжело упала на рога ближайшей оленихи, и Зорин, опасаясь, что корова мотнет головой и сбросит чаут, резко натянул сыромятный ремешок.

Олениха покачнулась; Зорин покраснел от натуги и заорал:

— Видели? Все видели?

Хайловский подошел к нему и захлопал в ладоши.

— Прекрасно, Виктор Петрович! Просто великолепно! — Он сделал паузу и добавил: — Последний план надо бы переснять. Больно уж у вас лицо… того…

Зорин отбросил в сторону аркан.

— Ты что, издеваешься надо мной? Лицо как лицо! У меня другого нет!

— Да я все понимаю, Виктор Петрович, — извиняющимся тоном сказал Глебушка. — Но только избирателям это не понравится…

Зато гонка на оленях точно понравилась бы избирателям, но Белов сильно сомневался, что ее будут снимать. За те полчаса, что Зорин изображал из себя табунщика, Павел Тергувье объяснил Белову правила предстоящего соревнования. Старт — совместный, по сигналу дедушки Они. Погонщики должны разогнать упряжки, домчаться до священного столба, обогнуть его и вернуться обратно.

Казалось бы, все просто — побеждает тот, у кого самые быстрые олени. Но Павел успел посвятить Белова в некоторые тонкости, недоступные стороннему наблюдателю. Во-первых, очень важно правильно выбрать момент поворота. Молодые, не слишком опытные погонщики будут стараться повернуть как можно раньше, едва их упряжки минуют столб. Тергувье сказал, что этого делать не стоит — наверняка парочка нарт сцепится друг с другом, и гонка для них будет закончена.

Павел посоветовал Белову поворачивать позже всех; пусть по самой большой дуге, зато в полной безопасности. Учитывая то, что Сэрту — самый быстрый бык в тундре, можно себе позволить потерять несколько секунд. Во-вторых, важна техника прохождения поворота. Нарты обязательно накренятся наружу, и погонщику надо свеситься внутри дуги. При этом он должен погонять оленей, направляя их по кратчайшему пути к финишу.

Ну и, в-третьих, после того, как нарты выйдут из поворота на прямую, надо будет податься вперед и лечь на живот; тогда вся тяжесть тела придется на переднюю часть полозьев, и они будут легче скользить.

— И не жалеть олешка, однако, — добавил Тергувье.

Олени в тундре — расходный материал. Мясо, шкура и средство передвижения. Даже не автомобиль — с автомобилем уместнее сравнить целый табун, — а просто литры бензина.

Хотя… И из этого правила бывают исключения. Наглядный пример — Сэрту. Он был единственный, кому Павел дал кличку; остальные оставались безымянными «олешками».

Белов кивнул, но про себя решил, что жалеть Сэрту будет. Все-таки не свой, а взятый напрокат. Серебряный портсигар и бейсболка какого-то идиота, травящего себя «дурью», — слишком незначительная цена за жизнь оленя. Даже если его хозяин так не считает.

Саша подошел к оленю, погладил по морде. Его поразили глаза Сэрту — умные и печальные; почему-то сразу вспомнился Федор.

Белов рассмеялся, олень пугливо отпрянул от человека.

— Извини, друг, но у меня нет даже морковки. Обещаю, что в следующий раз обязательно привезу тебе целый мешок.

Александр вернулся к стартовой черте и спросил у Тергувье:

— Что означает «Сэрту»?

Павел задумался, стараясь поточнее перевести на русский.

— «Огонь падай небо», — после долгого размышления выдал он.

Белов так ничего и не понял: что именно должно было падать — огонь или небо? Но для дальнейших расспросов времени не оставалось. К погонщикам подошел высокий худой старец с волосами, как шкура у Сэрту, — такими же густыми и белыми. Это был дедушка Они.

Он обвел неторопливым взглядом стартовую шеренгу и задержался на Белове.

Дедушка Они погрозил ему пальцем и широко улыбнулся, обнажив десны, розовые и беззубые, как у младенца. Потом он стал серьезным и поднял левую руку.

Тергувье толкнул Белова в спину:

— Твоя хорей иди! Клади на нога!

Белов увидел, что остальные погонщики уже стоят рядом с нартами, готовые по сигналу подбросить носком ноги длинный шест. Он сделал то же самое.

Армейские ботинки не шли ни в какое сравнение с легкими и удобными торбасами, но выбирать не приходилось. Саша слегка поддел хорей и согнул ногу в лодыжке.

Дедушка Они дождался когда мельгитанин будет готов, и одобрительно кивнул. Он смотрел только на Белова, а Белов, не отрываясь, следил за дедушкой Они.

Старец сложил большой и указательный пальцы в колечко, сунул в рот и свистнул лихим разбойничьим посвистом.

Теперь Белов ни на что больше не отвлекался. Он видел только цель — священный столб, стоявший вдали. Ветер чуткими пальцами перебирал разноцветные ленты; возле столба стоял шаман в уборе из головы моржа.

Саша молниеносным движением подбросил хорей; пальцы вцепились в отполированное ладонями древко; конец шеста он зажал под мышкой.

— Оот, Сэрту оот! — закричал Белов, сознавая, что вряд ли это может придать оленю скорости: бык рванул с места, как гоночный болид, с той лишь разницей, что он не визжал покрышками и не пробуксовывал.

Широкие копыта взрывали податливую землю; под шкурой, на загривке, перекатывались бугры упругих мышц; Сэрту мчался легко и свободно. В отличие от остальных оленей, в том числе и своего напарника по упряжке, он даже не пригибал голову к земле.

Белов едва ли мог подобрать точное название этому сумасшедшему аллюру — не рысь, не галоп и не карьер; что-то совершенно особенное, ни на что не похожее.

Скорее, это напоминало полет; Сэрту словно парил над травой. Тонкие изящные ноги оленя мелькали так быстро, что их невозможно было разглядеть.

Краем глаза Белов успел заметить, что они бегут наравне с прочими упряжками. Александр собрал все силы и заставил себя ускориться. Вот он обошел соперников на шаг… Еще на один…

Теперь он не видел соседних упряжек даже периферическим зрением. Значит, ему удалось немного вырваться вперед.

Полозья нарт издавали тонкий протяжный свист. Белов пробежал еще несколько шагов и увидел, что упряжка стала его обгонять. Тогда он покрепче сжал хорей и запрыгнул в нарты; свист тут же сменился надсадным скрипом.

Чуткое ухо Белова уловило перемену звука справа и слева; его соперники тоже запрыгнули в нарты, и теперь все зависело от быстроты оленей.

— Оот, Сэрту, оот! — кричал Саша, поместив круглый набалдашник шеста точно между рогами оленя. Но он старался не бить быка, а лишь слегка касаться хореем его выпуклого лба.

Расстояние до священного столба, точно по мановению волшебной палочки, стремительно сокращалось. Белов уже ясно мог различить тонкую резьбу, разноцветные ленты и даже короткие жесткие усы на морде моржа. Шаман размахивал руками и что-то кричал, но Белов, не зная языка, не мог понять, что именно.

Помня наставления Тергувье, Белов решил не разворачиваться вплотную к шесту. Он быстро обернулся — ближайший погонщик отставал метра на три, не больше.

Саша увидел на дне нарт веревочную петлю; он натянул ее на левую руку и приготовился к повороту.

Когда священный столб, словно пейзаж в окне скорого поезда, промелькнул мимо, Белов перенес хорей влево и, вцепившись в веревочную петлю, отклонился назад и вправо.

— Оот, Сэрту! — погонял он быка.

Олень взял слишком круто вправо; казалось, столкновение с преследователем неизбежно. Белов быстро поднял шест, и Сэрту, потеряв из виду раздражающий набалдашник, выровнял бег.

«Оказывается, здесь все, как в автомобиле, — догадался Белов. — Поворот можно четко дозировать, показывая и вновь убирая хорей».

Остальным гонщикам повезло гораздо меньше. Как и предсказывал Павел, они, стараясь выгадать расстояние, сбились в кучу около священного столба. Крики слились в один, затем раздался громкий хруст деревянных саней и отчаянный вопль — кто-то сошел с дистанции.

Белову некогда было оглядываться — держась за петлю, он сел на край нарт и, подобно заправскому яхтсмену, свесился в сторону поворота. Одновременно он старался точно действовать хореем, заставляя Сэрту описывать идеально ровную дугу.

Пользуясь терминами «Формулы-1», Белов проходил поворот по внешнему радиусу, тогда как остальные — по внутреннему.

Наконец Саша увидел вдалеке цепочку людей — оленеводы собрались у финишной черты и с интересом ждали окончания гонки.

Справа от упряжки Белова бежала пара оленей красивой шоколадной масти; погонщик нещадно бил коренного быка между рогами. Еще немного и его упряжка стала вырываться вперед.

Белов закинул тело в нарты и лег: на живот.

— Оот, Сэрту, оот! — кричал он, не жалея легких, но оленя все же щадил. Хорей в его руках еле касался лба быка.

Умное животное словно почувствовало доброе отношение человека. Сэрту напрягся изо всех сил; несколькими мощными скачками он догнал соперника, и некоторое время упряжки мчались вровень, почти касаясь друг друга.

Выражаясь образно, Белов вдавил педаль газа в пол и уже не отпускал; но он даже не представлял, что нужно сделать, чтобы ускорить бег оленей.

— Оот, Сэрту! — отчаянно воскликнул Саша. — Давай, вперед!

И… случилось чудо. То ли олень хотел помочь человеку победить, то ли испугался незнакомого языка, но он стал медленно, сантиметр за сантиметром, вырываться вперед.

Шкура на его спине трещала от напряжения, казалось, еще немного и она лопнет, обнажив бьющиеся мышцы. Белов опасался, что второй бык, не выдержав бешеного темпа, заданного Сэрту, внезапно собьется с шага и, обессиленный, упадет. Однако Сэрту шел коренным, и большая часть нагрузки ложилась именно на него.

«Огонь-падай-небо» мчался, как вихрь; широкие ноздри раздувались, разбрасывая в стороны клочья белой пены, и вновь опадали.

И Белов вдруг понял, что означает кличка оленя — Сэрту. «Огонь, упавший с неба». Метеорит!

И, наверное, это было действительно так. Бык летел, и земля глухо дрожала от его бега.

Упряжка, ведомая Сэрту, обошла пару оленей шоколадной масти уже на половину корпуса. Финишная черта быстро приближалась.

Мужчины, женщины и дети, собравшиеся для чествования победителя, разбежались в разные стороны. Только высокий человек в красной кухлянке с черным воротником собачьего меха остался стоять неподвижно. В руке у него был длинный посох, через плечо перекинут тонкий кожаный поводок. У ног спокойно сидела молодая собака.

— Стой! — услышал Белов крик Павла. Тергувье произнес это слово, как «стои».

Саша откинул хорей и натянул постромки. Сэрту, увидев своего заклятого врага лежащим на земле, сделал еще несколько шагов и остановился.

Высокий человек в красной кухлянке двинулся навстречу Белову. Что-то в его походке и манере держаться показалось Александру странным. Мгновение спустя он догадался, что именно.

Веки у человека не поднимались, лицо оставалось неподвижным.

Мужчина остановился в нескольких шагах от Белова и замер. Саша бы решил, что он его внимательно изучает, если…

Если бы только слепой мог видеть.

— Победа тебя любит, мельгитанин, — глубоким низким голосом произнес человек в красной кухлянке. — Потому что ты любишь победу.

Белов вылез из нарт. Ноги и все тело дрожали; Белов спотыкался, делая неверные шаги.

«Должно быть, я смешно выгляжу со стороны, — подумал он. — А, да какая разница, как я выгляжу? Главное, что я победил».

Александр подошел к высокому человеку. Собака навострила уши, оглядела Белова и коротко зарычала, обнажив белые клыки.

— Свои, Тума, — сказал мужчина. — Я — Рультетегин Иван Пинович.

Он протянул широкую ладонь.

Саша подошел к Рультетегину и замер от восхищения. Иван Пинович был настолько высок, что Белов едва доставал ему до груди.

— А я — Белов, — сказал он, пожимая руку. — Александр.

Время близилось к обеду. Пустой желудок Ватсона сигнализировал об этом лучше всяких часов. Доктор Вонсовский встал и вышел в коридор — с твердым намерением объявить Витьку о том, что жители осажденного замка в его лице не прочь чего-нибудь перекусить. Он нашел Злобина на первом этаже, в центральном зале. Витек восседал за столом, перед ним лежали два мобильных телефона и пистолет. Услышав шаги за спиной, Витек обернулся и протянул руку к оружию, но, увидев Ватсона, снова расслабился.

— А, Минздрав! Чего надо? — недружелюбно спросил он, когда доктор подошел ближе.

— Мы хотим есть, — ответил Ватсон. — Может быть, это покажется тебе странным и даже нескромным, но мы хотим есть.

Злобин сидел, не сводя глаз с изящной ультрамодной «Моторолы», лежавшей на столе рядом с его собственным «Сименсом».

— Ну так и ешьте, — не оборачиваясь, ответил он. — Меня не ждите, я не хочу.

— Ты не понял, — сказал Ватсон. — Я пришел вовсе не за тем, чтобы пригласить тебя отобедать. Честно говоря, мне совершенно наплевать, хочешь ты есть или нет. Но ты запретил выходить на улицу, и поэтому Федор не приготовил плов. Консервы хранятся в кладовке, а ключи — у тебя.

— А-а-а… — Витек выдвинул ящик письменного стола, достал оттуда целую связку ключей и, выбрав нужный, отдал Ватсону. — Грабь! Только проследи, чтобы Федор не съел весь персиковый компот.

Ватсон взял ключ, но уйти не торопился: Он видел, что Злобина что-то гложет, причем так сильно, что он даже изменился в лице.

Ватсон колебался. Он полагал, что сейчас не самый подходящий момент для выяснения отношений, но потом все-таки решился.

Доктор отодвинул стул и сел рядом с Витьком.

— Послушай! — сказал он. — Ты можешь объяснить мне, что происходит?

Злобин посмотрел на него оценивающим взглядом. Непонятно почему, но этот взгляд заставил Ватсона смутиться, словно он и впрямь был в чем-то виноват. «В самом деле, не из-за библиотеки же это?» — подумал Вонсовский.

— А происходит то, — сказал Витек, — что кое-кто из нас ведет двойную игру. Неужели ты ничего не замечаешь? Вспомни пресс-конференцию в аэропорту: Саша только прилетел в город, а журналист уже откуда-то знал о проблемах с Ольгой. А сегодня? С вертолетом? Это ведь тоже не случайность, кто-то по наводке из нашего дома действовал! Утечка информации это называется по-научному!

— И ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что догадываюсь, кто это. У меня пока нет стопроцентных доказательств, но я их получу, — Злобин покосился на «Моторолу».

Ватсон взглянул на мобильный. Тонкий легкий аппарат в серебристом корпусе. Такой сразу бросается в глаза. Он его где-то уже видел. Но где? Доктор еще раз посмотрел на сотовый и похолодел. Без сомнений, «Моторола» принадлежала Лайзе.

— Ты же не думаешь, что это Лайза? — удивился Вонсовский.

Витек скептически ухмыльнулся.

— Думаю, — сказал он, — еще как думаю. Сам посуди: кто лучше всех знает о планах Белова? Кто постоянно находится в курсе всех его дел?

— Витек, — ошеломленный Ватсон развел руками. — Жена Цезаря, как известно, вне подозрений…

Злобин лишь презрительно отмахнулся.

— Она — не жена. Какого черта она, спрашивается, делала среди ночи на первом этаже особняка?

Вопрос поставил Ватсона в тупик. Он и сам не знал, как прокомментировать ночное происшествие.

— Ясно даже и ежу, она хотела предупредить Зорина, — веско сказал Витек. — И она его предупредила, больше некому. А потом, когда Саша заметил ее отсутствие, разыграла целую комедию. А тут Федор подвернулся со своим призраком отца Гамлета. Призрак, призрак! Вот она и уцепилась за эту идею. Мол, был призрак, и все тут. Так ведь? Провал в памяти, и взятки гладки! Так?

Ватсон был вынужден согласиться. Он вспомнил, как Лайза отказалась от успокаивающей инъекции. С чего бы это? Может, она прекрасно понимала, что транквилизатор ей ни к чему, потому что симулировала нервный приступ?

— А сегодня, — безжалостно продолжал Витек, — она потихоньку выскользнула из дома и поехала в город. Наверное, считала, что никто этого не заметит. Но я заметил! И проследил.

— И что? — упавшим голосом спросил Ватсон.

— Она провела целый час в каком-то здании. На дверях — ни вывески, ни таблички. Здание хорошо охраняется, но на все мои вопросы: «Что здесь находится?» никто не ответил. Ну? Где же она была? По-твоему, это сложная задачка?

— Давай все-таки не будем спешить с выводами, — робко сказал Ватсон. — Может, это — просто совпадения?

— Прекрати! — поморщился Витек. — Совпадения! Они бывают только в кино. В общем, так. До возвращения Саши я никого из особняка не выпущу. Приедет Белов — будем разбираться. А пока ешьте консервы. А я хочу проверить, кто звонит нашей дамочке. — И он снова уставился на телефон, точно с минуты на минуту ожидал звонка, который подтвердит (или опровергнет, но на это Злобин даже не надеялся) его худшие подозрения.

Бедный Ватсон, совершенно сбитый с толку неожиданным поворотом событий, не сразу нашел, что сказать. А ведь он хотел что-то сказать. По крайней мере, когда Станислав Маркович спускался по лестнице, в голове его (помимо голода, разумеется) крутилась еще какая-то мысль.

— Проверить… проверить… — задумчиво пробормотал Ватсон. — Да! Вспомнил! Я тоже хочу кое-что проверить!

— Что именно? — насторожился Витек.

— Понимаешь… — Ватсон боялся, что Злобин не дослушает его до конца, поэтому говорил быстро и путано. — Мы с Федором ходили сегодня в библиотеку. Он уверял, что там, в подшивке старых журналов видел фотографию призрака… То есть купца Митрофанова…

— Ну и что? — Это сообщение не произвело на Витька никакого впечатления.

— Мы не нашли эту страницу…

— Неудивительно!

— Ее кто-то вырвал.

Витек с недоверием посмотрел на доктора и тут же отвел глаза.

— Я ожидал чего-то подобного. Может, это сделал сам Федор? С него станется.

— Да Федор тут абсолютно ни при чем! Я хочу узнать, что на этой странице? Почему ее вырезали?

— И что же ты собрался делать?

— Думаю позвонить Шмидту в Москву. Пусть сходит в Ленинскую библиотеку, разыщет нужный номер и снимет ксерокс. А ксерокс пришлет мне по факсу.

Витек пожал плечами.

— Да. Близкое общение с Федором не пошло на пользу. Ты занимаешься полной ерундой. Вот что сейчас важнее всего, — Злобин показал на телефон Лайзы, — а не выдуманный призрак. Но если ты так хочешь… Почему бы и нет? Звони.

— Попозже, — сказал Ватсон. — У нас разница во времени — девять часов. Позвоню, когда у них будет раннее утро.

— Валяй, — отозвался Витек.

Ватсон, звеня ключами, направился в кладовку. Если честно, он и сам не придавал большого значения вырезанной странице. То, что в их рядах находится вражеский лазутчик, было, безусловно, куда важнее. Правда, доктор так и не мог до конца поверить в предательство Лайзы.

Он еще не знал, что пройдет несколько часов, и все изменится. И то, что прежде казалось несущественным, неожиданно выступит на первый план.

Белов с восхищением смотрел на великана в красной кухлянке. Раньше он почему-то думал, что чукчи, эскимосы, эвенки, ханты, манси, словом, все народности, населяющие Крайний Север, не очень-то высокого роста. Расхожее представление, тиражированное кино и телевидением.

Но Иван Пинович выглядел настоящим гигантом. Сухой, жилистый, с необычайно широкими плечами и длинными руками, он смотрелся, как мощный раскидистый дуб, непонятно каким образом выросший посреди тундры.

Рультетегина невозможно было не заметить, а заметив, нельзя было оторвать от него глаз. Всё было в нем необычно: и рост, и яркая кухлянка, далеко заметная на фоне зеленой травы, и длинный посох, и собака на поводке… Но более всего поражало его лицо. Казалось, на нем навсегда застыло спокойное величественное выражение.

Из кратких сведений, собранных Лайзой, Белов знал, что Рультетегин — чукча по национальности. Он был родом с той части материка, что непосредственно прилегала к полуострову и формально входила в состав Камчатского региона. Еще Белов знал, что Иван Пинович был оленеводом и являлся одним из самых уважаемых среди аборигенов людей.

Но у Лайзы почему-то нигде не было записано, что Рультетегин — слепой. «И как он может пасти оленей? — подумал Саша. — Как, если это и зрячему нелегко?» Лайза упомянула, что Иван Пинович Рультетегин — самый почитаемый среди шаманов Камчатки. Однако высокий мужчина был одет в простую (пусть и очень яркую) кухлянку, а не в наряд из волчьих шкур; и стоял он не у священного столба, а рядом с финишной прямой. Одним словом, ни внешний вид, ни поведение Рультетегина не вязались в сознании Белова с обликом и поведением настоящего шамана.

И тем не менее Белов не мог отделаться от странного, почти мистического ощущения, что его внимательно рассматривают, хотя… Как может рассматривать незрячий? Но Рультетегин был подобен мощному радару, и Саше казалось, будто его просвечивают насквозь.

Гигант вдруг положил руку на плечо Александра. Белов ни за что бы не подумал, что она может быть такой тяжелой; у него даже подогнулись колени. Чуткие цепкие пальцы, перебирая вязаную материю, двинулись по ключице в сторону шеи и нащупали ожерелье из медвежьих когтей. Рультетегин застыл. И Белов молчал. Затем глубокий низкий голос произнес:

— Видели Хозяина Тайги? И не побежали? Только рогатина и нож? Молодцы!

Великан еще раз почтительно ощупал медвежьи когти и убрал руку.

В первую секунду Саша воспринял его слова как нечто само собой разумеющееся. Стереотип мышления городского человека говорил, что тайга и тундра — это где-то рядом.

Но потом Белов вдруг сообразил, что между Алатырь-Камнем и Камчаткой сотни и сотни верст. Стало быть, Иван Пинович никак не мог знать, что произошло тогда в тайге.

У Саши была рогатина, а у Степанцова — острый нож с широким лезвием. И те самые когти, которые Белов носил сейчас на своей шее, оставили на груди боксера несколько глубоких отметин.

Все было именно так, но… Откуда Рультетегину стало об этом известно?

Словно опережая возможный вопрос, Иван Пинович сказал:

— Каждый человек знает то, что должен знать. Надо только открыть свое сердце и внимательно слушать.

Рультетегин сделал несколько движений посохом, словно выбирал твердую почву для следующего шага, и сказал:

— Уже два часа. В четыре начнет темнеть. Мужчины соберутся у костра, и женщины будут варить оленье мясо. Я хочу, чтобы ты открыл сердце для моих слов, мельгитанин…

Белов машинально взглянул на часы. Было без пяти два. «Ну хорошо, допустим, он сориентировался по солнцу, — предположил Белов и осекся. — Как? Он же не видит солнца!» Внезапно ему показалось, что все это — тщательно разыгранный спектакль, имеющий целью одурачить его и выставить в неловком свете.

В последнее время постоянно происходила утечка информации, и вполне возможно, что о приключении в тайге Рультетегину рассказал некто из беловского окружения. Тот самый некто, что поведал журналистам об Ольге, а Зорину — о намерении Белова лететь на Праздник лета.

— Иван Пинович, — спросил Белов, — откуда вы узнали, который сейчас час?

— Я вижу, — сказал великан; лицо его по-прежнему было застывшим, но в голосе прозвучала усмешка, — твое сердце еще не открыто. Трава всегда знает, где солнце. Она поворачивается к нему даже под снегом. Я чувствую посохом, куда смотрит трава, поэтому знаю время. Ты доволен моим ответом, мельгитанин?

Белов молчал.

— Чтобы знать, не обязательно видеть, — продолжал Рультетегин. — Чтобы видеть, не нужны глаза. Когда тебе всего пять лет, и окружающий мир вдруг погружается во мрак, тяжело постичь эти простые истины. Но когда ты их постигаешь, краски снова возвращаются, и мир становится богаче, чем был прежде. Я должен показать тебе свой мир. Ты готов открыть сердце для моих слов?

«В конце концов, — подумал Белов, — все религии мира и даже язычество, держатся на одном-единственном краеугольном камне — вере. Значит, вопрос сводится к одному — готов ли я поверить?»

— Я… — Саша замялся; еще не решил, готов ли он.

— Ни о чем не думай, — сказал Рультетегин. — Просто слушай. Тума, вперед! — окликнул он собаку, и пес послушно натянул поводок. — Мы будем бороться, — пояснил Иван Пинович и направился к священному столбу.

Белов пошел следом. Он заметил, что люди почтительно расступались перед Рультетегиным. Они не то чтобы избегали его, но опасались приближаться. Наверное, не только у Белова было это странное чувство, что незрячий видит человека насквозь.

Рядом с большим котлом вовсю шли приготовления. Мальчики кидали плавник в огонь, женщины, растирали в деревянных чашках ягоды шикши и голубикы, подкладывали рыбу и желтые коренья.

Собака, оглядываясь на хозяина, вела Ивана Пиновича к священному столбу, где уже вовсю проходили соревнования в метании топора.

Сам топор выглядел обычно — остро заточенное блестящее лезвие, но топорище было не таким, как принято его делать в российских деревнях. Плоская деревяшка служила крылом, и благодаря этому дальность полета превышала сотню метров.

Белов обратил внимание, что каждый участник метал свой собственный топор; мужчины состязались не только в силе броска, но и в умении правильно сделать топорище.

Рультетегин подошел к столбу и остановился. Он чутко прислушивался к происходящему. Когда очередной соревнующийся раскрутил и метнул топор, Иван Пинович только покачал головой:

— Плохой бросок. Полторы сотни шагов, не больше…

Белов оглянулся. Он ожидал увидеть на лицах мужчин косые усмешки, но все были серьезны, а больше всех — метатель. Видимо, он и сам понимал, что хорошего броска не получилось.

Саша увидел Тергувье. Павел был сосредоточен — как раз наступила его очередь. Заметив в глазах Саши немой вопрос, Тергувье с улыбкой пояснил:

— Рультетегин обмани нельзя. Ветер свисти прямо в его уши.

Затем он снова стал серьезным, скинул на траву парку и поднял с земли тяжелый топор с длинным изогнутым топорищем. Это орудие напоминало индейский томагавк и австралийский бумеранг одновременно.

Павел взялся за самый конец древка и отставил руку далеко в сторону. Он принялся неторопливо раскручивать метательный снаряд над головой. С каждым оборотом его движения ускорялись; вдруг Тергувье издал короткий вскрик и, как волчок, резко крутанулся на пятках, в завершающей точке дуги подав тело вперед. Пальцы разжались, топор вырвался из рук так стремительно, словно стрела покинула натянутую тетиву лука.

Рультетегин одобрительно кивнул:

— Молодец, Павел! Ты победил, как и в прошлом году. А дедушка Они потерял еще одного оленя.

Мужчины уважительно загудели. Молодым оленеводам не было нужды вбивать колышек и отмерять расстояние; слову Ивана Пиновича доверяли безоговорочно.

— А теперь будем бороться, — посмеиваясь, сказал великан.

Мужчины расступились, и Рультетегин остался в центре образовавшегося круга наедине с Беловым.

— Никто не хочет бороться со мной, мельгитанин. — В голосе Ивана Пиновича сквозила грусть. — Может, хоть ты осмелишься?

Круг был широк — более двадцати метров в диаметре. Внезапно Белов понял, что давно уже не видит Зорина с его приспешниками. Они куда-то подевались, словно почувствовали себя лишними на Празднике лета.

Солнце садилось в серой дымке. На траве крупными каплями выступила вечерняя роса. От земли исходило ощущение силы и покоя. Казалось, оно наполняло саму душу до краев.

Саша почему-то решил, что бороться со слепым — не совсем ловко. «Неприлично», — всплыло в памяти словечко из городского лексикона.

Но оленеводы молчали; они не осуждали Белова, а, наоборот, сочувствовали ему.

— Ну что ж? Давайте поборемся, Иван Пинович, — сказал Александр.

Последние слова потонули в громких криках — мужчины предвкушали предстоящую забаву.

Рультетегин положил посох на землю, поймал за ошейник пса и велел ему сидеть рядом. Затем он снял несколько плоских коробочек, висевших на груди, и распахнул кухлянку.

Белову почудилось, будто из-под одежды великана брызнула россыпь голубоватых искр. Но это длилось лишь одно короткое мгновение. Под кухлянкой оказались ножны, в которых покоился короткий нож; голубоватое свечение, наткнувшись на свет умирающего дня, тут же погасло.

Рультетегин бережно отцепил ножны от пояса и завернул их в кухлянку.

— Не бойся, мельгитанин, — сказал он. — Я буду осторожен. Твои кости еще не готовы к настоящей борьбе.

«Не готовы к настоящей борьбе? Тогда чем, по-твоему, была вся моя предыдущая жизнь?» — возмутился Белов, но вслух не сказал ни слова.

Саша закатал рукава свитера, хрустнул суставами пальцев, предупреждая возможные вывихи, и двинулся на соперника. Он ожидал, что незрячий займет какую-нибудь боевую стойку или хотя бы выставит руки вперед; однако Рультетегин стоял неподвижно, как священный столб.

Белов мысленно проигрывал возможные варианты.

«Захвачу руку и поведу ее на себя. А там, в зависимости от ситуации, сделаю заднюю подсечку или приму его на бедро. Бросать сильно нельзя, придется аккуратно положить его на траву, чтобы…»

Он не успел додумать. Стоило его руке оказаться в пределах досягаемости клешней Ивана Пиновича, как случилось нечто странное.

Пальцы Рультетегина легко, словно играючи, обхватили его запястье; Белов круговым движением, называемым в айкидо «со таи доса», попытался освободиться, но этот номер почему-то не прошел.

Великан не держал его изо всех сил; он послушно позволил Белову разомкнуть захват и провести движение до конца. Потом последовал легкий толчок в грудь именно в тот момент, когда Саша перенес всю тяжесть тела на одну ногу и на долю секунды потерял равновесие, и Белов упал навзничь.

Раздался радостный смех. Белов вскочил на ноги.

— Ты еще не начал бороться, — сказал Рультетегин. — Тебе не дает покоя глупая мысль, что я тебя де вижу. Но я вижу гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Борись!

«Ах так?!» — Саша почувствовал, что начинает заводиться. На этот раз он решил действовать активнее.

«Обозначу атаку в верхнем ярусе, в последний момент уйду в ноги. Обхвачу обеими руками подколенные сгибы, и тогда посмотрим…»

Но стоило ему только сблизиться с Рультетегиным, как словно мягкий, но очень сильный вихрь подхватил его и закружил в быстром водовороте.

Белов даже не успел отметить момент, когда инициатива полностью оказалась на стороне Рультетегина.

Великан по-прежнему не двигался с места; одни только руки, как широкие крылья исполинской птицы, плавно взмывали вверх и так же плавно опадали.

Со стороны казалось, будто высокий человек нежно облекает другого в кокон; словно заботливая мать, пеленает, укутывает и убаюкивает ребенка.

Белов понял, что тут уж не до приличий; он напряг все мышцы, но — странное дело! — его сила неизменно оборачивалась против него самого. Бороться с Рультетегиным было все равно, что пытаться прожечь фонариком дырку в зеркале.

Саша снова потерял равновесие и был вынужден сделать несколько шагов, чтобы не упасть. Однако он не только не сумел восстановить равновесие, но, наоборот, делал все новые и новые шаги, которые становились все быстрее и быстрее.

Пальцы Рультетегина разжались, и Белов стремительно полетел в сторону, как тот самый топор, что метал Тергувье.

Он растянулся на траве, не в силах понять, что происходит.

— Ты очень любишь победу мельгитанин! — сказал Иван Пинович. — Это хорошо. Все ее любят. Но этого недостаточно, чтобы всегда быть победителем. Надо любить саму борьбу. И забыть о победе. Потому что она ничем не отличается от поражения. И то, и другое — лишь стоянка на бесконечном пути. Попробуй еще!

Белов поднялся.

«Не зря же меня называют ванькой-встанькой. Я все равно поднимаюсь, и…»

Он буквально набросился на Рультетегина. Белов больше не планировал схватку, надеялся, что тело само найдет нужную комбинацию. Он мысленно отключил некоторые запреты и решил задействовать более эффективные приемы, относящиеся к боевому разделу самбо. Иван Пинович был не тем бойцом, к которому следовало относиться снисходительно.

«Отбиваю его руку, сближаюсь, делаю захват за одежду. Толчок в грудь — он пойдет на меня, в обратную сторону. Тогда резко вытягиваю его на себя, упираю ногу в живот, и — бросок в падении через голову!»

Все происходило настолько быстро, что у Белова не было времени обдумать эту мысль; она явилась ему в виде зрительных образов и мышечных импульсов.

Рультетегин почувствовал его приближение; предплечье великана стало описывать неторопливую дугу. Белов резко отбил руку соперника, но ожидаемого результата не последовало. Удар пришелся словно в подушку, и дальше все пошло по сценарию Ивана Пиновича — Белов снова ощутил себя топором, который хорошенько раскручивают перед тем, как бросить.

Этот бросок оказался куда жестче предыдущих. Сработал эффект «зеркала» — атака Белова была мощнее, и противодействие Рультетегина оказалось соответствующим. Саша несколько метров пролетел по воздуху, и, если бы он вовремя не убрал голову на грудь, то последствия могли бы оказаться плачевными. Еще в полете Белов сгруппировался и пришел на землю с кувырком. Спина спружинила силу касания, а трава была мягче, чем борцовский ковер.

Охваченный горячим азартом, Саша вскочил на ноги.

— Уже лучше, мельгитанин! — похвалил его Иван Пинович. — Ты начал бороться по-настоящему. Но ты пока не знаешь самого главного в борьбе. Ты живешь одним моментом, не понимая, что этот момент — лишь малая доля твоей жизни. Он напрямую связан с прошлым, и от него зависит будущее. Постарайся взглянуть на себя со стороны, почувствуй, как само Время медленно течет через твое тело. Не препятствуй его течению. Бессмысленно ставить на его пути плотину, но ты можешь выкопать новое русло… Здесь. — Рультетегин коснулся длинным пальцем виска. — Ты должен увидеть это русло. Но не глазами, а сердцем.

Все это сильно смахивало на какие-то буддистские наставления. Белов как человек православный не мог до конца принять языческую точку зрения. Христианская доктрина утверждала, что «все в руце Божьей», и утешала пытливый человеческий ум расплывчатым «неисповедимы пути Господни».

Но сейчас Верховный Шаман Камчатки (который и на шамана-то не был похож) Иван Пинович Рультетегин предлагал Белову самому определить дальнейший ход событий, «выкопать новое русло» в своей голове. И Саша чувствовал, что он еще не готов.

С другой стороны, видимые противоречия между двумя религиями только казались противоречиями. Если разобраться, то учение Христа никоим образом не отвергало свободу выбора. Отсутствие выбора означало бы невозможность совершенствования. Если бы это было так, то христианство в целом и православие в частности утратили бы свою привлекательную гибкость, превратились бы в свод окостеневших правил, вроде таблицы умножения.

Внезапно Белов осознал, что все в мире так и происходит. Река Времени течет сквозь каждого из нас; ее нельзя остановить, но можно сделать свой выбор — «выкопать новое русло». Время непрерывно; человек не знает, что произойдет с ним в следующий момент, «ибо неисповедимы пути Господни», но вместе с тем будущее целиком зависит от настоящего. Эту связь не обязательно понимать, но ее надо чувствовать. Поэтому выбор пути всегда должен быть продуманным и ответственным.

Нельзя выбирать заведомо ложный путь; он ведет в никуда. Для того чтобы облегчить человеку выбор, в каждой религии существует свод нерушимых правил. Они все приблизительно одинаковы: «не убий, не укради, не возжелай жену ближнего своего…», Многие идут неверным путем и потом горько в этом раскаиваются. Но мудрость сильных и сила мудрых в том и заключаются, чтобы не «копать русло» в направлении, ведущем к водопаду. Свою реку надо устремлять к Великому Океану, который и есть Бог.

Сознание больше не вмешивалось. Оно не отключилось, напротив, перешло на какой-то более высокий уровень. Белов вдруг смог разглядеть себя со стороны — крошечную песчинку, затерянную в бесконечных просторах Вселенной и Времени. И вместе с тем он видел эту песчинку так ясно, словно весь свет мира преломлялся в ней.

Произошла странная штука — секунды растянулись в столетия. Белов боролся с Рультетегиным и ощущал себя пылинкой, танцующей в солнечном луче.

Он знал наперед все действия Рультетегина, чувствовал каждое движение, будто тело великана являлось продолжением его собственного. От этого пьянящего чувства захватывало дух, хотелось, чтобы оно длилось вечно.

Агрессия куда-то испарилась, и Белов больше не стремился атаковать. Он не жаждал победы любой ценой — просто наслаждался борьбой, танцевал, как матадор во время корриды.

Он не видел и не слышал того, что творилось вокруг, до тех пор, пока властный окрик Рультетегина не заставил его вернуться на землю:

— Довольно, мельгитанин! Теперь твое сердце открыто. Ты готов слушать. Пойдем, я расскажу тебе все, что ты должен знать.

Белов очнулся. Они с Рультетегиным стояли в центре большого круга; десятки внимательных глаз напряженно ловили каждое их движение.

Все было таким же, как и несколько секунд назад, и в то же время совсем другим, более загадочным и значительным. Любая травинка заключала в себе некую тайну, любой вздох становился звеном в общей цепи событий.

— Тума! — позвал Рультетегин собаку.

Пес коротко тявкнул. Слепой обернулся на звук, подошел к своим вещам и стал одеваться.

Он надел кухлянку, повесил на грудь плоские коробочки (Белов так и не знал, что в них) и взял посох. Он не стал цеплять к поясу короткий нож в ножнах, сунул его за пазуху и сказал, обращаясь к Тергувье:

— Павел! Покажи Туме, где твоя юрта.

Тергувье подошел к собаке и махнул рукой в сторону дальнего шатра:

— Тума! Туда ходи!

Четвероногий поводырь, казалось, прекрасно понял, что следует делать. Он натянул длинный поводок и повел хозяина к жилищу Тергувье.

Тума вел за собой Рультетегина, Рультетегин вел за собой Белова. Наверное, со стороны это выглядело забавно: собака — слепой — и Александр… Но Белов нисколько не сомневался, что они идут правильным путем.

Едва часы показали шесть вечера, Ватсон отложил книжку и спустился на первый этаж, в центральный зал.

Витек, как и прежде, сидел за столом, уставившись на мобильный Лайзы.

— Ну? Что? Никто не звонил? — спросил Ватсон.

Злобин озадаченно почесал в стриженом затылке.

— Да нет. Звонил какой-то мужик. С американским акцентом. Спросил мисс Донахью. Я говорю: «Она отдыхает. Кто ее спрашивает? Что передать?»

— А он?

— А он… Говорит: «Пусть отдыхает. Передайте ей, чтобы ни о чем не беспокоилась. Все идет очень хорошо».

— И что это, по-твоему, означает? — Теперь настала очередь Ватсона озадаченно чесать голову.

— Понятия не имею… — Витек наморщил лоб. — Он еще добавил: «Все даже в два раза лучше, чем она предполагала».

— В два раза?

— Да. Он почему-то выделил это особо. «В два раза лучше».

— Странно… — Ватсон принялся размышлять над этой фразой. Почему именно в два, а не, скажем, в полтора или два с четвертью?

Если предположить, что догадки Злобина о предательстве Лайзы (о чем Ватсону, естественно, даже и думать не хотелось) недалеки от истины, значит ли это, что ее гонорар увеличился вдвое? И почему голос с акцентом? Что за акцент?

— Витек, ты уверен, что все делаешь правильно? — осторожно спросил Ватсон. — Может, дела обстоят несколько не так, как ты думаешь?

— Да я и сам уже не знаю, что думать, — сказал Злобин. — И главное — не знаю, на кого думать. Кто из нас дятел? Кто стучит Зорину?

Ватсон пожал плечами.

— Боюсь, мне нечего тебе ответить. Давай пока оставим все, как есть. Дождемся Сашу, и вместе все выясним. Хорошо?

— Разве есть другой выход? — мрачно отозвался Витек. — Ну, а ты чего? Будешь звонить Шмидту?

— Конечно. Я для этого и пришел.

— Звони. — Витек подвинул Ватсону телефон.

Доктор набрал номер мобильного Шмидта и некоторое время вслушивался в длинные гудки. Трубку никто не брал. Наконец, когда Ватсон уже почти отчаялся, гудки прекратились, и сердитый голос произнес:

— Да! Слушаю!

— Дима, привет! Это Станислав. Вонсовский, — представился Ватсон.

— А! — обрадовался Шмидт. — Привет, док! Как у вас дела?

Ватсон переглянулся с Витьком. Дела были не то чтобы уж очень хороши, но распространяться об этом не стоило. Тем более, по мобильному.

— Все нормально. А у вас?

— А у нас — полтора литра за сутки! Полный мешок! — гордо заявил Шмидт и, понизив голос, добавил: — Ну, ты-то как доктор, должен понимать?

Честно говоря, Ватсон не понял ни слова, но на всякий случай согласился.

— Полтора литра — это здорово… А как Ольга?

— Ватсон, ты чего? — искренне удивился Шмидт. — Чем слушаешь? Говорю ж тебе — полтора литра за сутки! Наршак ее очень хвалит!

— А-а-а, ну теперь понятно! — воскликнул Ватсон, хотя он так и не мог взять в толк, что имеется в виду. Но и выяснять все в подробностях не очень-то хотелось. — Дима! Ты можешь сделать одну вещь? Это… очень важно, — «почти как для тебя — полтора литра в сутки», — чуть не добавил он, но вовремя сдержался.

— Разумеется. Но только если быстро. Я должен дежурить у ее кровати, каждый час снимать показания.

— Какие показания?

— Станислав Маркович, — радость куда-то улетучилась из голоса Шмидта, — ты что, надо мной издеваешься? Повторить еще раз? -

Только теперь Ватсон догадался, чем занимается Шмидт. Смысл таинственного заклинания «полтора литра в сутки» наконец-то стал понятен.

— Так ты измеряешь…

— Контроль диуреза, — важно подтвердил Шмидт. — Если ты не купил свой диплом в переходе метро, то должен знать, что это такое.

— Прости, Дима, — с трудом сдерживая смех, сказал Ватсон. — До меня не сразу дошло. Вообще-то, это — врачебная процедура, я даже представить себе не мог, что такое важное дело доверят непрофессионалу.

— Ничего, — Шмидта распирало от скромности. — Я справляюсь.

— Дима, и все-таки… Я могу попросить тебя об одном одолжении?

— Ну конечно. Говори, что нужно!

Ватсон вкратце объяснил задачу. Шмидт пообещал выполнить — сразу, как только сделает следующую отметку.

Сумерки опустились на тундру очень быстро, словно кто-то повернул невидимый рубильник. Когда Саша с Рультетегиным стоял у священного столба, он еще мог различить каждую травинку, но когда они дошли до юрты Тергувье, все вокруг сделалось густого синего цвета — и трава, и небо.

Иван Пинович нащупал посохом дверной проем, откинул полог и вошел первым; Белов последовал за ним.

Посреди юрты тлел догорающий костер. Рультетегин, скрестив ноги, сел на потертые шкуры. В отблесках багрового света углей его лицо казалось еще более величественным. Саша устроился напротив великана и приготовился слушать.

— Твои соотечественники, мельгитанин, — сказал Иван Пинович, и в его голосе Белов уловил оттенок презрения, — сейчас пьют водку со старейшинами и едят мясо, которое привезли с собой. Странные гости — воротят нос от нашего угощения…

Он замолчал, и Белов не знал, что ему ответить. Вошел Тергувье и поставил перед мужчинами две большие деревянные тарелки, до краев наполненные дымящимися кусками оленины. На плоском блюде была подлива из ягод шикши и голубикы с маленькими кусочками рыбы.

Рультетегин поблагодарил его кивком головы; Тергувье поклонился и вышел.

— Я объясню тебе, в чем дело, — продолжал шаман. — Они не считают себя гостями. Они думают, что они — хозяева.

Иван Пинович взял двумя пальцами кусок мяса, обмакнул в подливу и отправил в рот. Проглотив, неторопливо вытер густые черные усы.

Белов вдруг вспомнил, что с самого утра ничего не ел. Он выбрал кусок пожирнее, сдобрил соусом из ягод и рыбы и с удовольствием стал жевать.

Мясо было немного жестковатым и имело странный привкус. Однако соус был хорош: голубика придавала ему сладость, шикша — умеренную кислинку, а рыба — неожиданный, но вполне уместный аромат.

Саша сосредоточенно работал челюстями, но мясо так и не становилось мягче.

— Мельгитанин, мы оленину глотаем, — подсказал Рультетегин. — Человек в тундре никогда не знает, когда будет есть в следующий раз. Если глотать мясо, не жуя, получается сытнее.

Белов решил прислушаться к его совету; он напрягся и протолкнул кусок в пищевод.

— Ты думаешь, это — Праздник лета? — вдруг спросил Рультетегин. — Нет. Когда-то он назывался по-другому. Праздник Сэрту.

Хорошо, что Саша уже проглотил мясо. Если бы он не успел это сделать, то наверняка бы подавился.

«Сэрту»… Он уже слышал сегодня это слово. «Огонь-падай-небо», — перевел Павел. «Метеорит», — догадался Белов. Теперь ему предстояло проверить, насколько верна эта догадка.

— «Сэрту» означает «Божественный огонь, сошедший с небес», — сказал Рультетегин. — Давным-давно, когда Те-Кто-Незримо-Живет-Среди-Нас были еще безусыми мальчиками и не заарканили своего первого оленя, на нашу священную землю сошел огонь, посланный великим Божеством.

Он вызвал большой пожар… Много деревьев — молодых и старых — сгорели тогда. Сэрту отдал свой жар дереву и стал холодным. А людям он оставил свет — ясный и чистый, как свет Великой Истины.

Сэрту стал нашим покровителем, и наша жизнь изменилась. В тундру пришли бесчисленные стада оленей, в реках никогда не переводилась рыба, ягоды устилали землю густым ковром…

Мы думали, что так будет всегда — до тех пор, пока Сэрту будет с нами. Мой предок, живший так давно, что я с трудом могу различить его образ, стал первым Хранителем.

Сэрту помогал в охоте и в бою, он излечивал раны и болезни, но самое главное — он следил, чтобы женщины нашего народа разрешались от бремени легко и без боли. Ни одна мать не погибала во время родов, ни один ребенок не умирал от голода и хворей.

Вот что такое был для нас Сэрту…

Белов слушал шамана с интересом, хотя в глубине души считал рассказ Рультетегина не более чем красивой сказкой.

Иван Пинович замолчал. Он пошарил в темноте протянутой рукой и нащупал медный закопченный чайник. Рультетегин снял с него крышку и высыпал в воду содержимое плоской коробочки — по виду какие-то сушеные корешки. Шаман поставил чайник на раскаленные угли и, ожидая, когда он закипит, принялся набивать короткую глиняную трубку табаком — его он достал из второй коробочки.

— Сэрту… — задумчиво повторил Рультетегин. — Его свет согревал наш народ в самые лютые зимы. Он хранил наших оленей от жадных волков. Он приносил нам мир и удачу. Но потом… — Иван Пинович взял пальцами уголек из костра. Белову показалось, что он сейчас обожжется; Саша даже подался вперед, но Рультетегин раскурил трубку и затем так же аккуратно положил уголек на место. — Некоторые мужчины, болтливые, как сойки, стали хвастаться перед мельгитанами нашим сокровищем. Солнце дважды приносило на нашу землю весну, а в третий раз вместе с весной пришли белые люди. Они называли себя экспедицией и просили показать им Сэрту.

Мой предок, первый Хранитель, показал, надеясь, что они успокоятся. Но тогда мельгитане захотели получить маленький кусочек камня. Хранитель ответил отказом. Он велел племени ночью тихо свернуть стойбище и уйти в тундру. Ха… Мельгитане, наверное, сильно удивились, когда утром обнаружили, что остались одни.

Хранитель увел племя и унес Сэрту. Так было…

Чайник на углях забулькал. Рультетегин достал две чашки и налил в них крепкий тягучий настой. Одну чашку он оставил себе, другую отдал Белову.

— Пей, мельгитанин! Ты должен это видеть…

Саша, не смея ослушаться, поднес чашку к губам. Напиток оказался очень горьким; от него сильно щипало нёбо и язык, но Белов заставил себя сделать большой глоток.

— Пей, мельгитанин!

Голос Рультетегина теперь напоминал громовые раскаты; он наполнял собой всю юрту, и Белов не на шутку опасался, что шатер сейчас сорвет и унесет куда подальше.

Саша отхлебнул еще раз и посмотрел на шамана. То ли это было на самом деле, то ли ему так показалось, но образ Рультетегина вдруг стал расплываться и дрожать. Отблески огня из багровых сделались ярко-алыми; они бегали по фигуре и лицу великана, как стая проворных леммингов.

Рультетегин глубоко затянулся и выпустил плотное облако сизого дыма. Саша, как зачарованный, смотрел на это облако; оно распалось на множество тонких струек, из которых, как из нитей, стали ткаться зыбкие образы.

Рультетегин продолжал говорить, но Белов не слышал его. Точнее, слышал, но слова, казалось, миновали уши и попадали в самое сердце.

— Первый Хранитель был смел и умен, но — увы! — ему недоставало хитрости. У него была чистая душа, и он не знал, на какое коварство способен белый человек. Это так, мельгитанин! Прошло еще две весны, и однажды к стойбищу вышел мужчина. Он еле стоял, и все тело его было покрыто струпьями и язвами. На ногах у него болтались обрывки цепей; они въелись в тело до самых костей; от этих ран исходило зловоние. Мой предок, первый Хранитель, знал такие раны. Он думал, что мужчина никогда больше не будет ходить по земле, потому что ноги его почернели до самых коленей.

Человек не мог говорить; он тихо скулил, как скулит слепой щенок, когда ищет сосцы матери. Его десны распухли, а зубы шатались. Он не ел мяса, и Хранитель поил его молоком оленихи.

Если бы не Сэрту, этот человек никогда не увидел бы нарождающуюся луну. Но мой предок положил камень рядом с мельгитанином и… Раны начали заживать.

Охотники разбили его цепи; вы, белые люди, называете их кандалами. Мужчина быстро пошел на поправку, а потом… Случилось вот что…

Белов вздрогнул — таким ярким было неожиданное видение. Стены жилища внезапно раздвинулись; струйки табачного дыма завязались хитрыми узелками и сложились в пугающую картину.

Мужчина, высокий и худой, с шевелюрой седых волос, пробирался ночью по стойбищу. Он проскользнул между юртами и бросил собакам немного вяленой рыбы — юколы. Псы глухо заворчали и не стали поднимать лай.

Мужчина откинул полог и вошел в юрту, где сидел Хранитель. Рука предка Рультетегина ласкала сверток из оленьих шкур, где хранилось самое дорогое.

— Отдай мне камень, старик! — шепотом сказал мужчина. За спиной он держал короткий нож в ножнах.

Хранитель покачал головой. Легкая улыбка тронула его лицо.

— Ты же знаешь, я не могу. Сэрту принадлежит нам.

— Отдай камень, и я не буду тебя убивать! — прохрипел мужчина, доставая нож из ножен. Лицо его и вся фигура показались Белову странно знакомыми, словно бы он уже их где-то видел. Но где? Он не мог вспомнить.

— Убьешь ты меня или нет — это ничего не изменит. Но Хранитель не должен отдавать то, что призван хранить.

— Ах так, упрямец! — вскричал мужчина. — Ты сам виноват!

Мягким, неуловимым, кошачьим движением он бросился вперед и прежде, чем старик успел поднять руку, чтобы защититься, вонзил ему в сердце нож по самую рукоять.

Из уголка рта Хранителя показалась струйка темной крови; она быстро прибывала и пузырилась на губах.

Убийца схватил сверток и прижал его к груди.

— Сэрту! — алчно сказал он. — Мой Сэрту!

Он коротко рассмеялся и шагнул из юрты в непроглядную черноту ночи. Ноги его были длинны и быстры; мужчина бежал не хуже оленя.

Мягкие торбаса не оставляли на земле даже легких следов, мышцы работали, не зная усталости.

Но Хранитель угасающим взором видел своего губителя сквозь покров темноты; он простер окровавленную руку и, схватившись за рукоять ножа, торчавшую из груди, произнес:

— Будь ты проклят! И ты, и род твой — до последнего колена! — и умер.

У Белова закружилась голова. Он почувствовал, что еще немного и упадет. Перед глазами возник тот самый нож — с коротким лезвием и в ножнах из оленьей шкуры. Но он был не совсем такой, каким предстал в его видении.

Теперь в его рукоять был вделан небольшой камень, размером с ноготь мизинца. Этот камень излучал мягкое голубоватое сияние.

Когда раздался настойчивый стук в дверь, доктор вздрогнул.

— Ватсон, открой! — послышался голос Витька.

Федор быстро сунул ложку в банку с персиковым компотом и спрятал ее под кровать. Затем схватил висевшее в изголовье полотенце и наскоро вытер усы и бороду.

Станислав Маркович открыл дверь; на пороге стоял Витек, и он был чем-то сильно возбужден.

— Что случилось? Очередной звонок? — спросил Ватсон.

Злобин помотал головой.

— Нет. Факс. От Шмидта. — На Лукина он даже не взглянул. — Пойдем скорее, ты сам должен это видеть. — И Витек, грохоча ботинками, стал спускаться по чугунной витой лестнице.

Ватсон бросил книжку на кровать и устремился следом. Федор потянулся было за компотом, но передумал и поспешил за приятелями вниз, в центральный зал.

Витек сунул доктору полученный факс. Черно-белое изображение было смазано, но тем не менее увиденное заставило Ватсона вздрогнуть.

Он перечитал подпись под фотографией: «Митрофанов Николай Васильевич. Купец первой гильдии».

Федор выглянул из-за плеча Ватсона и удовлетворенно произнес:

— Ну? И что я говорил? Разве я был неправ?

Доктор осторожно, словно опасался чего-то, положил бумагу на стол и придвинул лампу. Все трое склонились над нечетким изображением.

— Витек, — шепотом произнес Ватсон. — Поправь меня, если я ошибаюсь. Может, это просто галлюцинация? Может, я сплю? Ой! — вскрикнул он — Федор больно ущипнул его за руку. — Нет, не сплю. Тогда скажите, вы видите то же самое, что и я?

— Конечно, — подтвердил Лукин. — Это — призрак!

— Да, — сказал Витек. — Это — Князь!

С фотографии на них смотрело знакомое лицо с грубыми и резкими чертами. Колючие серые глаза под кустистыми бровями, густая шевелюра, седых волос. Это действительно был Князь, непонятно каким образом попавший на страницу журнала «Вестник Камчатки» за тысяча девятьсот восьмой год.

Белов пришел в себя, когда над тундрой забрезжили первые лучи солнца. Они пробивались сквозь дырки в шатре и проникали в юрту.

Угли давно уже остыли и стали золой. Рультетегина в жилище не было.

Саша ощущал непривычно странную легкость в голове; словно у него на плечах вдруг вырос воздушный шарик, наполненный гелием.

Он относил это на счет настойки, которой напоил его шаман. Мысли очистились; сделались легкими и ясными. Тревоги и волнения отошли на второй план, но рассказанное (и — показанное) Рультетегиным виделось особенно четко.

Вероломное убийство Хранителя, похищение Сэрту, высокий худой человек с пышной седой шевелюрой, очень похожий на… кого?

Белов не помнил. Зато он очень хорошо помнил фразу Ивана Пиновича, сказанную незадолго до того, как Саша погрузился в глубокий спокойный сон:

— Не задавай ненужных вопросов, мельгитанин! Многие загадки только кажутся неразрешимыми. Подожди немного. Пройдет время, и ответы найдутся сами собой.

«Найдутся сами собой…» — про себя повторил Белов и подумал, что неплохо бы еще немного поспать. Он хотел было перевернуться на другой бок, но что-то, лежавшее под грудью, мешало и кололо подмышку.

Он пошарил рукой и нащупал продолговатый сверток из ровдуги. Саша достал сверток и развернул. Из куска выделанной оленьей шкуры выпал нож с коротким лезвием. Рукоять ножа была инкрустирована небольшим — не больше, чем ноготь мизинца, — камнем, испускавшим мягкое голубоватое сияние.

Легкая полудрема, на волнах которой все еще нежился Белов, исчезла в тот же миг. Наверное, потому, что нож удивительным образом напоминал тот самый, что держал за спиной убийца Хранителя. Но самое главное (и Белов готов был в этом поклясться) — свечение было точь-в-точь таким же, как и то, что исходило от рисунков на стенах анфилады митрофановского особняка.

В цепи загадок прибавилось несколько звеньев; Белов чувствовал, что еще немного и цепь замкнется в кольцо, надо только правильно распределить события. «Итак, что мы имеем? Таинственный особняк и его загадочный владелец. Рисунки, сделанные на стенах с помощью светящегося состава.

Светящийся камень — Сэрту. Огонь, сошедший с небес. Талисман, приносивший удачу целому народу. Убийца и похититель метеорита, человек со странно знакомым лицом. Орудие убийства — нож, оставшийся в сердце Хранителя и позже инкрустированный кусочком метеорита. Вот, пожалуй, все, что есть на сегодняшний день. Осталось только правильно сложить эти кусочки паззла в цельную картинку. Ха! Мне кажется, я приблизился к разгадке!».

Саша прислушался. Из-за плотного полога доносилось негромкое пение. Это была одна из тех песен, что поют погонщики оленей во время долгого перехода. Белов вскочил и выглянул на улицу. На траве перед юртой сидел Павел Тергувье. Он курил короткую глиняную трубку. Невдалеке паслись пять оленей из табуна дедушки Они — выигрыш Белове.

— Павел! — хриплым от сна голосом позвал Александр. — Где Иван Пинович?

Тергувье неопределенно махнул рукой.

— Рультетегин тундра ходи. Он долго с люди не живи.

— Когда он ушел? Ночью? — удивился Белов.

Тергувье удивился еще больше — его недогадливости.

— Для Рультетегин нет день и нет ночь. Он не смотри глазами.

Саша огляделся. Над бескрайним простором вставало огромное светило. Солнце было круглым и пористым, как апельсин; от его яркого света болели глаза.

— А это что? — спросил Белов.

— Твои олешка, — ответил Павел. — Теперь ты их с собой забери, однако.

Белов задумался. Вчера в азарте борьбы он поступил не совсем красиво — подарил Тергувье чужую вещь. Нет, хочешь не хочешь, а портсигар надо вернуть.

— Павел, — сказал он, — давай меняться.

Тергувье оживился.

— Однако, давай. Что хочешь менять?

— Этих оленей из табуна дедушки Они — на портсигар.

Павел задумался. Он молча курил и пускал дым колечками.

— И еще — твой ботинки на мой торбаса, — накинул цену Тергувье.

Для Белова это был лучший выход из положения. Он немного поломался — для виду, а потом согласился. В результате обе стороны остались довольны.

Белов получил назад портсигар и удобные торбаса из оленьих шкур, расшитые бисером.

— Рультетегин говори: «Павел, передай мельгитанин мои слова!», — сказал Тергувье, ловко справляясь с длинными шнурками.

— Он велел мне что-то передать? — удивился Белов. — Что?

— Два вещь. Рультетегин говори: «Мельгитанин, снова оседлай Сэрту и тогда будешь победи».

— Снова оседлай Сэрту? — переспросил Белов. Что бы это могло означать? — недоумевал он. Но недолго — «пройдет время, и ответы найдутся сами собой…» — вспомнил Саша. — Что еще?

— Рультетегин говори, ты — отец двух великих воинов, Петр и Павел. Свет Сэрту поможет им.

Белов опешил.

— Отец? Постой, ты, наверное, неправильно понял? У меня есть сын, но один, и зовут его Иваном…

Тергувье снисходительно прищурился и покачал головой.

— Камень падает вниз, птица летит вверх. Солнце уходит — наступает ночь. Приходит весна — тундра оживает. Никто не спорит с Рультетегиным; шаман лучше знает Тергувье. Шаман лучше знает, мельгитанин. Петр и Павел.

В эту минуту Белов сильно пожалел, что река Времени течет так медленно. До того, как проснутся Зорин и его свита, должно пройти еще несколько часов. Потом они похмелятся, загрузятся в вертолеты и улетят. А он вынужден их ждать. Ждать, хотя больше всего на свете в этот момент хотел бы оказаться в Петропавловске-Камчатском, в митрофановском особняке.

Белов взъерошил волосы. Он не представлял, как переживет несколько часов томительного ожидания. «Петр и Павел»… Ну конечно! Ведь он что-то подозревал, чувствовал, но почему-то… А, да какая разница, что он чувствовал?! Теперь Саша хотел только одного — поскорее вернуться в город и поговорить с Лайзой.

Александр не мог усидеть на месте. Ему нужно было что-то делать, иначе он лопнет от нетерпения. Белов двинулся вдоль ряда юрт. Тергувье окликнул его:

— Мельгитанин, меняй обратно коробочка на мой топор?

— Нет, Павел, спасибо… — рассеянно ответил Саша. — Кажется, сегодня мне больше ничего в жизни не надо. Даже твой драгоценный топор — и тот не нужен. Знаешь, бывают такие дни, когда кажется, что тебе больше нечего хотеть?

Тергувье задумался.

— Человек всегда хоти. Если он ничего не хоти, значит, он вчера умри.

Белов рассмеялся.

— Ты прав. Но сегодняшний день — исключение.

Не желая вступать в споры с мудрым табунщиком, Саша побрел к вертолетам. Он еще не знал, что и сегодняшний день — не исключение. Вечером он очень захочет повернуть реку Времени вспять, но, к сожалению, это окажется невозможным. Белов упустил из цепочки рассуждений одно-единственное, но очень важное звено — предсмертное проклятие Хранителя, наложенное на неизвестного убийцу и его род. Оно было сильным. И оно продолжало действовать.

Витек, Ватсон и Лукин не спали всю ночь. Шмидт ничего не знал об их делах; он просто честно выполнил поручение Ватсона. Стало быть, невероятное сходство купца Митрофанова, бывшего владельца особняка, где они жили, с криминальным авторитетом Князем нужно было воспринимать как данность. Упрямый факт, которому следовало найти объяснение.

Первым выступил Федор: он уже имел возможность все хорошенько обдумать.

— Чего тут непонятного? Дом хранит страшную тайну, и его хозяин следит, чтобы кто-нибудь ее не раскрыл. Вот он и присматривает за особняком. Пуще того — чтобы попугать честных людей, он вселяется в любые телесные оболочки. Предлагаю освятить особняк, а заодно уж выгнать нечистого из Князя. «Изыди!» — скажу я ему, и демон…

— Постой! — перебил его Ватсон. — Не части! Давай по порядку. Итак, в первый же день ты заметил, что за домом кто-то наблюдает. Так?'

— Ну?

— Кто-то, очень похожий на Князя и купца Митрофанова одновременно, что неудивительно, поскольку они сами очень похожи друг на друга. Так?

— Да так, так… Говорю же тебе…

— Минутку, Федор, — оборвал доктор. — Отвечай на мои вопросы. Мне непонятно только одно: тогда, ночью, Князь наблюдал за домом или не он? Помнишь, ты сказал, что «немножко перепутал»? Мол, ты почти настиг призрака на рынке и уже схватил его за шиворот, но… Это оказался не призрак, а Князь. Вспомни, это очень важно!

Лукин насупился.

— Рубашка, — наконец сказал он. — Рубашка была другая, это точно. И вообще, он был какой-то… Ну, не такой, что ли?

— Понятно, — вздохнул Ватсон. — Нас преследуют клоны купца Митрофанова. Одного мы, слава богу, уже знаем. А кто другой? Или их несколько?

— Да, — задумчиво сказал Витек. — Я не поверю, чтобы Князь прятался в кустах и сам, лично, следил за домом. Тем более, в грозу. Выходит, он здесь ни при чем?

— Или же это — ловкая игра, — вставил Ватсон.

Все только запутывалось. Происходившее напоминало морской узел — стоило им потянуть за конец веревки, как узел еще больше затягивался.

— Я предлагаю выйти на Князя и заставить его рассказать все откровенно, — заявил Витек.

— Спросить напрямик, нет ли у него брата-близнеца? — подхватил Ватсон. — И кто, по-твоему, может это сделать? Я так думаю, что Князь ни с кем из нас и разговаривать не станет.

— Получается, надо ждать Сашу, — сокрушенно развел руками Злобин. — Все упирается в него. И с Лайзой еще — полный вперед! Где была, что делала?

— А что с хозяюшкой? — заволновался Федор.

— Да ничего особенного, — не желая посвящать его в подробности, уклончиво ответил Витек.

— Поскорее бы Белов вернулся, — подытожил Ватсон.

Никогда еще они не чувствовали себя такими беспомощными без Саши. Каждый шорох заставлял вздрагивать; каждое шевеление за окном казалось пугающим. Витек принес электрический чайник, и все дружно заварили растворимый кофе. Злобин и Ватсон курили, на крыльцо так никто и не вышел. Как знать, кто окажется там, во мраке ночи? Князь? Его двойник? Или же сам купец Митрофанов?

— Виктор Петрович. — Глебушка выглядел обеспокоенным. — Его нет в юрте. Говорят, ушел ночью в тундру.

Зорин сверкнул глазами, но рюмочка в отставленной руке не дрогнула. Она была полна до краев; тем не менее Зорин выпил, не пролив ни капли.

Водка приятно обожгла пищевод. Виктор Петрович подцепил кусок холодного шашлыка, поджаренного накануне (не доверяя оленине, они привезли мясо с собой), и закусил. Только после этого он дал волю чувствам.

— Чертов папуас! — выругался Зорин. — Ищи его теперь свищи по всей тундре! Известно, о чем они говорили с Беловым?

— Ну, приблизительно-то известно, — пожал плечами Хайловский. — Наверняка про этот булыжник… Они, — он показал на старейшин, спавших вповалку в дальнем конце юрты, — подтверждают, что Рультетегин помешан на своем камне.

От старейшин разило перегаром. Костюмы волка и моржа валялись на полу и выглядели частью какого-то нелепого маскарада.

— Этот камень, он что, действительно существует? — спросил Зорин.

— Достоверных исторических свидетельств нет, — ответил Хайловский. — История очень темная и запутанная. В начале двадцатого века наблюдалось падение крупного метеорита, но куда он упал… Кто знает? Спустя год по тундре поползли слухи, что он хранится у одного племени. Профессор Куликов снарядил экспедицию, которая отправилась в отдаленные стойбища на поиски метеорита, однако никто из участников экспедиции не вернулся. Пять человек пропали, как в воду канули. В царские времена здесь хозяйничали лихие люди — беглые каторжники. Нетрудно предположить, что ученых могли ограбить и убить — ради медной полушки. В общем, следы теряются. Но Рультетегин почему-то верит в этот камень, и для нас это самое главное. Только он обладает среди камчадалов реальным авторитетом. Он, а не эти пьяные клоуны, — показал он на шаманов.

В это время один из них проснулся и хриплым голосом потребовал «огненной воды».

— Дай ему похмелиться, — брезгливо поморщившись, сказал Зорин. И добавил: — Пора собираться. Я хочу поскорее отсюда улететь.

— Как мы поступим с господином Беловым? — спросил Хайловский. — Оставим здесь? Пусть выкручивается сам? Как Дэвид Копперфильд?

— Ни в коем случае! — воскликнул Зорин. — Я теперь глаз с него не спущу! Что, если Главный Туземец шепнул ему пару словечек про метеорит? А? Ты недооцениваешь Белова — это такой везунчик! Он найдет камень даже в том случае, если его и в природе нет! Белов приносит булыжник Рультетегину, Рультетегин приводит камчадалов на избирательные участки, они голосуют за Белова, и он — губернатор! Это же яснее ясного! Нет, дорогой мой! Теперь я буду контролировать его еще жестче! Поэтому ты пойдешь и предложишь ему место в моем вертолете! Понял?

— Понял, — скривился Хайловский.

По его лицу было видно, что мысль о предстоящем разговоре с Беловым ему явно не по душе. Но что поделаешь — хозяин приказал, изволь выполнять.

Глебушка вышел из юрты и сразу же увидел Белова; направляющегося к вертолетам. Он выглядел чем-то озабоченным.

— Александр Николаевич! — издалека сказал Хайловский. Телеоператоров поблизости не было, а Глебушка вовсе не был уверен, что Белову не захочется сделать то, чего не сделал вчера — хорошенько врезать ему по морде. — Виктор Петрович предлагает вам место в своей машине. Вы полетите с нами?

Саша размышлял недолго.

— Он спрашивает или просит?

Хайловский решил, что кашу маслом не испортишь. К тому же это вполне согласовывалось с указаниями шефа.

— Просит.

— Передайте, что я не против. Будем изображать мир и согласие.

— Вылет через полчаса!

Белов улыбнулся.

— Меня это устраивает. Хочу поскорее оказаться в городе.

«Он что-то знает, — подумал про себя Хайловский. — Рультетегин ему что-то сказал, поэтому он так и торопится. Надо доложить обо всем Виктору Петровичу».

Глебушка нацепил на лицо самую широкую из своих улыбок и продемонстрировал тридцать два фарфоровых зуба, сверкавших в лучах утреннего солнца неестественной белизной. Не рискуя приближаться к Белову, он помахал ему с безопасного расстояния и поторопился скрыться в юрте, где сидел Зорин.

Саше казалось, что обратный путь — из Ильпырского в Петропавловск-Камчатский — занял куда больше времени. Но, наверное, это только показалось — возвращение всегда бывает долгим. Да и часы говорили обратное.

В полете Зорин несколько раз пытался завести непринужденную беседу, но Белов только загадочно улыбался и отмалчивался. К тому же двигатель ревел так, что ни слова не разберешь. Зорин кипятился, и Саша это видел. Белов смотрел в иллюминатор и не поддерживал разговор ни словом.

В Петропавловске была половина одиннадцатого, когда винтокрылые машины пошли на посадку. Вертолеты приземлились неподалеку от башенки авиадиспетчера. Белов, Зорин, Хайловский и журналисты высыпали на траву — тоже густую и сочную, но все же чем-то неуловимо отличавшуюся от той, что была в Ильпырском. По-видимому, в ней было меньше жизни.

Первым делом Белов включил мобильный (в полете это делать запрещалось) и позвонил Витьку. Злобин несказанно обрадовался, услышав голос шефа, и пообещал через пятнадцать минут быть на месте.

Затем. Саша подошел к журналисту в столичной одежде и с московской стрижкой, отдал ему рюкзак, куртку и портсигар.

— Верни приятелю, — сказал он. — И передай, что в его возрасте мужчине как-то не к лицу баловаться травкой.

Журналист втянул голову в плечи и опасливо обернулся.

— Я надеюсь, — сказал он, тщательно подбирая каждое слово, — что дальше вас это…

— Я никогда ни на кого не стучал, — перебил Белов. — Просто знаю, что вся эта дурь — от безделья. Пусть найдет себе достойное дело, которое захватит его целиком.

Он повернулся и пошел к кромке поля — туда, где начинался щербатый асфальт дороги.

Витек примчался даже на пятнадцать минут раньше, чем обещал. Огромная черная «тойота» возникла на горизонте едва заметной точкой, которая увеличивалась с каждой секундой. Джип с визгом затормозил напротив Белова, оставив на асфальте черные следы.

Злобин выскочил из-за руля и стал преувеличенно бодро трясти Саше руку.

— Шеф, — говорил он, — я так рад. Как съездили? У вас все нормально?

Белов внимательно посмотрел на Витька и, ни слова не говоря, сел в машину. Злобин тронул «тойоту» с места.

— Как поездка? — повторил он. — Вы виделись с Рультетегиным?

— У меня-то все хорошо, — ответил Белов. — А вот у вас, судя по тому, что ты обращаешься ко мне на «вы», что-то случилось.

Витек сделал вид, что целиком поглощен дорогой.

— Ай! — негромко приговаривал он. — Какие ямы… Тут только на тракторе ездить…

— Что произошло? — мягко спросил Белов. — Не тяни, все равно ведь узнаю.

Витек понял, что рано или поздно, но рассказать обо всем придется. Правда, он не знал, с чего начать. Как бы поделикатнее сформулировать мысль, что женщина, которой Белов всецело доверял, оказалась…

— Ох-х-х! — вздохнул Злобин. — Понимаешь, Саша… Ты только не волнуйся. Если разобраться, то ничего страшного… Хорошо, что вовремя это заметили… Теперь уж все будет нормально… Ну, в общем, Лайза…

— Я знаю, — сказал Белов. — Я уже все знаю и очень рад. Давай-ка заедем на рынок и купим ей огромный букет цветов. Ты взял с собой деньги, а то у меня — ни копейки? В тундре эти бумажки не стоят ровным счетом ничего.

— Вы знаете… Ты знаешь? — Витек совсем запутался.

Саша, оказывается, уже в курсе и собирается подарить ей цветы, хотя, по мнению Злобина, Лайза скорее заслуживала хорошей порки. От удивления он чуть было не проехал нужный поворот, но в последний момент выровнял машину и направил ее в сторону города, а не особняка на холме.

— Да, — мечтательно сказал Белов. — Конечно, несколько странно слышать это от постороннего человека, но это — тот человек, которому нельзя не поверить.

— Зорин? — Бедный Витек окончательно перестал что-либо понимать. — Он во всем признался?

Саша расхохотался. Он смеялся так громко и весело, как могут смеяться только по-настоящему счастливые люди.

— При чем здесь Зорин? — с трудом выдавил Белов. — Нет, это не его рук дело. Точнее, не совсем рук… Ну, ты взрослый человек, понимаешь, что к чему. Нет, виновник торжества — я. А сказал мне об этом Рультетегин.

Злобин так сильно вцепился в руль, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Он смотрел на дорогу широко открытыми глазами и никак не мог взять в толк, о чем же они говорят.

— Подожди, Сань, — медленно проговорил он. — Рультетегин сказал тебе…

— Что я скоро буду отцом… — закончил за него Белов.

«Тойота» вильнула в сторону. Она выскочила на встречную полосу, затем — на обочину, съехала в кювет и несколько десятков метров неслась, подпрыгивая на кочках. Белов схватился за ручку, торчавшую из передней панели, и вовремя — иначе он протаранил бы головой потолок и унесся в стратосферу.

Хорошо, что на трассе никого, кроме них, не было. Витек немного пришел в себя, собрался и вернул машину на шоссе.

— Я не понимаю, — отдышавшись, сказал Белов. — Почему такая бурная реакция? Ты что, ревнуешь?

— Боже, шеф! — воскликнул Витек. — Так Лайза… Что?

— Беременна, — кивнул Белов.

Витек не знал, плакать ему или смеяться. У него словно гора с плеч свалилась.

— Беременна?

— Причем — двойней, — уточнил Белов. — Два мальчика — Петр и Павел.

— Конечно… «Все даже в два раза лучше, чем она предполагала», — произнес он почему-то с американским акцентом и вдруг заорал:- Ну что за идиот?!

— Кого ты имеешь в виду? — не понял Саша.

— Не обращай внимания, шеф, — Злобин убрал руки от руля и принялся отчаянно тереть глаза. — Это я от радости. — Не обращай внимания. Сейчас мы приедем на рынок, я сложу задние сиденья и забью весь салон цветами — столько, сколько влезет в эту консервную банку. Господи, — прошептал он. — Как хорошо!

Саша с опаской наблюдал за Витьком. Он не ожидал такой бурной реакции и даже не мог предположить, чем она вызвана.

Белов осторожно принялся задавать наводящие вопросы, на которые Витек отвечал односложно: «Я — идиот, шеф» и «Не обращайте внимания». Время от времени он поднимал глаза к небу и шептал: — «Господи, как хорошо», — фраза скорее из репертуара Федора, чем сурового Злобина.

«Мораль, — подумал Белов. — Их нельзя оставлять надолго одних. Они без меня, как дети малые».

На рынке Витек взял бразды правления в свои руки. Он действительно сложил задние сиденья, прошел вдоль цветочного ряда, тыкал пальцем в самые роскошные букеты и велел грузить их в джип.

Цветы обошлись ему в два месячных жалованья — целую кучу денег, но Витька это не останавливало. Он с трудом захлопнул дверцу багажника; бутоны роз на длинных стеблях торчали из открытых задних окошек. Свернув на подъездную дорожку, ведущую от трассы к особняку, Злобин надавил клаксон и больше не отпускал.

Глаза его блестели, Витек беззвучно шевелил губами и все время повторял: «Ну как же хорошо!». Примерно через полчаса, когда крики радости, поздравления и шутки по поводу предстоящего прибавления в семействе немного утихли; когда Федор торжественно поклялся приготовить-таки невиданный плов (невзирая на полное отсутствие березовых чурок); когда Витек с Любочкой отправились в город покупать вазы для цветов, а Ватсон, вознамерившись («серьезно! Я выясню все подробности!») побеседовать с акушером, пошел наряжаться в свой лучший костюм, Белов с Лайзой остались наконец одни.

— Почему ты мне ничего не говорила? — спросил Белов, покрывая поцелуями ее шею, плечи и голые руки.

— Потому что не была уверена! — ответила Лайза. — Это же у меня — в первый раз. Я думала, что на время беременности месячные прекращаются, но они почему-то продолжались — правда, не такие сильные, как обычно. Вот я и решила наведаться в клинику при американском консульстве. Они сделали все анализы, УЗИ и подтвердили, что плода — два. А небольшие кровотечения в первые два-три месяца беременности бывают. Редко, но бывают. Никакой патологии в этом нет.

— А почему ты не пошла к нашим специалистам?

— Я американская гражданка, не забывай. У меня нет ни российского паспорта, ни полиса — ничего.

Саша нахмурился.

— Получается, и дети будут американцами?

— Это уже зависит только от нас, — ответила Лайза.

Белов взял охапку алых роз, положил ее на руку, согнутую в локте, и встал перед любимой на одно колено.

— Мисс Донахью! — решительно сказал он. — Позвольте, пользуясь как нельзя более удобным случаем, сделать вам одно предложение…

— От которого я не смогу отказаться, — тщательно копируя интонацию неподражаемого Марлона Брандо — «крестного отца», — закончила за него Лайза. — Я — вся внимание, господин Белов!

— Мисс Донахью… — Голос Белова смягчился; он бережно, словно имел дело с национальной святыней, взял край легкого белого платья Лайзы и поднес к губам. — Лайза! Прошу тебя, будь моей женой!

Девушка коварно улыбнулась.

— Я не готова ответить вот так, сразу. Мне нужно трое суток на размышление, — Лайза увидела, что лицо Саши погрустнело. — Однако, учитывая некоторые интересные обстоятельства… — Она погладила себя по животу. Несмотря на срок, поставленный американским акушером, — три месяца — живот еще не начал расти. Врач предупредил Лайзу, что, скорее всего, это произойдет очень быстро, буквально в один день, и тогда уже не останется незамеченным. — Так вот, учитывая кое-какие обстоятельства, я готова сократить раздумья до… Скажем, трех секунд.

— Я жду! — воскликнул Белов. — Один! Два!

Он поднял брови и набрал полную грудь воздуха:

— Три!

— Я согласна! — одновременно с ним вскричала Лайза.

Белов отбросил розы, подхватил любимую на руки и сыграл на губах туш, плавно переходящий в свадебный марш Мендельсона.

Саша с Лайзой на руках кружился по центральному залу митрофановского особняка. Его переполняло ощущение счастья — обыкновенного человеческого счастья, для которого вовсе не обязательно быть губернатором Камчатки. Взгляд его случайно упал на бумагу, лежавшую на столе. Белов аккуратно поставил Лайзу на пол и взял листок с черно-белой распечаткой.

— Что это такое? — спросил он, внезапно становясь серьезным. — Ориентировка? Князя разыскивает милиция?

Лайза пожала плечами.

— Понятия не имею. Я почти целые сутки провела в своей комнате. У меня такое чувство, что Витек меня в чем-то подозревал. Но не в том, в чем следует. Дурачок!

Саша оторвался от печатного портрета.

— Почему же ты не рассеяла его подозрения?

— Потому что об этом, — со значением произнесла она и показала на живот, — в первую очередь должен узнавать отец. А тебя не было, вот я и решила немного подождать. К тому же меня постоянно клонило в сон. Так что от одиночества я не страдала.

— Ну, теперь это уже невозможно, — отозвался Белов. — Вас же — как минимум трое. А если еще и я рядом, так все четверо.

Он улыбнулся, но какое-то тревожное чувство заставило его снова взглянуть на факс. Лицо, изображенное на бумаге, было странно знакомым. Так бывает, когда слышишь шаги за дверью и понимаешь, что знаешь человека, который вот-вот войдет, и силишься вспомнить, но никак не можешь. Это лицо…

Он прочитал подпись. «Журнал "Вестник Камчатки", номер 6 за 1908-й год… Митрофанов Николай Васильевич. Купец первой гильдии».

Белов внезапно услышал легкий мелодичный звон. Все встало на свои места. Полночный убийца Хранителя, похитивший Сэрту. Высокий худой человек с пышной седой шевелюрой. Купец первой гильдии Митрофанов. И Князь, живущий спустя сто лет. Казалось бы, между ними не могло существовать никакой связи, но она была, и причем достаточно очевидная.

Все они были на одно лицо. А если уж быть совсем точным, они выглядели, как листья на дереве, — совершенно одинаково.

— Лайза, — хрипло сказал Белов; у него от волнения пересохло в горле. — Я говорил с Рультетегиным. Уже несколько поколений камчадалов ищут свой священный символ — метеорит, который они называют Сэрту. Когда-то давно его украл один человек. Теперь Сэрту надо вернуть коренным жителям. Я пока не знаю, где его искать, зато знаю, кто его похитил!

— И кто же? — спросила Лайза, подходя к столу.

— Он! — Белов ткнул пальцем в портрет. — Николай Васильевич Митрофанов.

Послышался стук шагов по чугунной лестнице; со второго этажа спускался Ватсон в темно-синем легком костюме, голубой рубашке и бледно-лимонном галстуке, завязанном франтовским узлом. Довершали наряд щегольские ботинки от «Barker» цвета «бургунди».

Доктором невозможно было не залюбоваться. К такому хотелось броситься на грудь и сразу же поведать обо всех своих болячках.

— Хочу выглядеть достойно в глазах американских коллег, — пояснил Ватсон. — Тут уж, как говорится, нельзя «в грязь лицом промахнуться».

Вонсовский заметил, что Саша держит в руках лист с изображением купца Митрофанова.

— Это и есть призрак, о котором говорил Федор, — сказал Ватсон. — Ты заметил, как он похож на Князя? Мы ждали тебя, чтобы разрешить этот вопрос.

— Хорошо. — Белов достал карточку с безымянным номером телефона и набрал на мобильном несколько цифр. — Але? — сказал он.

— Да, слушаю, — раздался в трубке хриплый голос. Князь как будто ждал этого звонка. — Кто это?

— Ты по-прежнему стоишь за моим правым плечом? — спросил Белов.

Послышался скрипучий смех — словно запели несмазанные дверные петли.

— Привет, Белый! — ответил Князь. — Можешь говорить спокойно. Эта линия чистая.

— Наша встреча была очень короткой, — сказал Белов. — Мы не успели обсудить все вопросы.

— Вот как? — удивился Князь. — Ты хочешь что-то спросить?

— Да, — твердо сказал Белов. — Хочу. В частности, хочу спросить, что ты знаешь о своих предках? Например, о купце Митрофанове, бывшем владельце особняка, где я сейчас живу?

Повисло долгое молчание. Белов подумал, что связь нарушилась и собеседник его не слышит. Затем вдруг Князь усмехнулся.

— Ты задел меня за живое, Санек. Приятно, конечно, что ты обо мне такого хорошего мнения, но… — Он снова усмехнулся. — Из всех своих предков я знал только мать, да и то она давно уже умерла… — Голос его стал печальным. — Отца никогда не видел, но, судя по всему, он был честным вором и сгнил где-то на зоне… Дед, наверное, тоже… — Он запнулся, потом голос опять обрел прежнюю жесткость. — А с чего это тебе вздумалось полистать мой семейный альбом?

Белов не знал, что ответить. То, что казалось ему реальной зацепкой, единственной ниточкой, способной привести к желанной разгадке, вдруг обратилось в пыль. В ничто.

Князь либо не хотел говорить, либо действительно ничего не знал о своих предках. В любом случае сути это не меняло. Здесь Белова ожидала неудача. Звонок оказался напрасным.

Саша понимал, что забрался на неприкосновенную территорию, куда камчатский законник не всякого бы еще допустил. Теперь за проявленный интерес надо было отвечать. С таким человеком, как Князь, шутки не проходят — Белов это знал по собственному опыту. Таиться и юлить не было смысла, да и характер у Саши был не тот. Он решил, что лучше сказать всю правду.

— Понимаешь, — Белов старался тщательно контролировать речь; с людьми «в законе» по-другому общаться нельзя — они точно знают цену каждому слову, — у меня в руках снимок из журнала за тысяча девятьсот восьмой год. На фотографии — купец первой гильдии Митрофанов, бывший владелец этого дома. Вы с ним очень похожи. Просто одно лицо. Вот я и подумал, что… Ты сможешь ответить на несколько вопросов. Этот человек был очень богат. Но он взял то, что ему не принадлежит.

— Люди так и становятся богатыми — они берут то, что им не принадлежит, — вкрадчиво сказал Князь.

— Я не имел в виду конкретно тебя, — поспешил заверить Белов.

— Уж не потому ли твой бородатый открыл на меня сезон охоты? — Князь очень точно ухватил суть дела.

— Да, — подтвердил Саша. — Он перепутал тебя с другим человеком, но… — «если бы еще знать, с каким?» — добавил он про себя.

Белов ожидал услышать что угодно, но вовсе не то, что услышал.

— Санек, я все знаю, — сказал Князь. — После того случая на рынке я отдал своим ребятам команду навести кое-какие справки. А я — не последний человек на Камчатке. Так вот, я нашел его — того самого, с кем меня перепутал твой бородатый.

— Нашел? — Белов был ошеломлен. — И ничего не сказал?

— Ты забываешь — я стою за правым плечом. И никогда не лезу вперед. У тебя возник вопрос — я его решил. Обещай мне, что никому не сделаешь зла, и через пару часов я приведу его к тебе. Я проверил — он не при делах.

— Конечно, обещаю. Я и не собирался кому бы то ни было причинять зло. Наоборот. Я хочу только узнать…

— Про метеорит, — спокойно сказал Князь. — Ты узнаешь. Готовься к встрече. Мы скоро будем.

Белов стоял, не зная, что сказать. События развивались столь стремительно, что он отказывался в это поверить. Но поверить приходилось.

— Знаешь, — честно признался Белов. — Кажется, я недооценивал тебя.

— Нельзя недооценивать того, кто стоит за твоим правым плечом, — веско сказал Князь. — Однажды он может спасти тебе жизнь.

Раздались короткие гудки, — Князь повесил трубку. Белов огляделся. Весь центральный зал был завален охапками цветов. Посреди помещения стоял Ватсон; если кто-то здесь и напоминал жениха, так это был он.

— Ну что? — нетерпеливо спросил доктор. — Что он сказал?

— Скоро все узнаем, — ответил Белов. — Поторопи Федора с пловом. У нас будут гости.

Похоже, сумасшедшая суета последних двух суток близилась к завершению. События, внешне никак не связанные друг с другом, складывались в одну стройную цепь. И кто бы мог подумать, что именно Князь найдет недостающее звено в этой цепи. Сбывалось пророчество Рультетегина — «пройдет время, и ответы найдутся сами собой». Саша не знал, что вместо ответов он столкнется с еще одним, быть может, самым главным вопросом.

Без четверти шесть утра Шмидт подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Мужественное лицо, покрытое загаром кирпичного цвета. На висках — седина. На лбу и у крыльев носа — глубокие складки. Глаза блестят азартным стальным блеском.

— Ну, вылитый орел Зевесов… Нет, не орел — сам Зевс! — пробормотал Шмидт и посмотрел на свой хронометр. — Итак, господа офицеры, сверим часы! — Встреча с Ольгой была назначена через сорок пять минут, в половине седьмого.

Он как раз успеет доехать от квартиры до клиники, провести рекогносцировку на месте, организовать отвлекающий маневр и акцию прикрытия… Словом, все идет по плану. Есть еще несколько минут. Шмидт взял ручку, лист бумаги, сел за стол и стал писать записку. Надо же было как-то объяснить свои действия, а то доктор Наршак может не понять его дурацкую выходку.

Приходилось признать: в глазах окружающих то, что он собирался сделать, должно было выглядеть по-дурацки… Наверное, и даже — наверняка, но для Шмидта это было неважно. Куда важнее было то, что Ольга сама так хотела.

Вчерашний день, по мнению Дмитрия, выдался на редкость удачным. Ольга снова стала сама собой. Она вернулась.

Хозяин клиники Яков Наршак, посмотрев утренние анализы крови и восстановившийся диурез, принял решение прервать медикаментозный сон.

— Довольно ей спать под капельницей, пусть привыкает к нормальной жизни.

Пришел врач, удалил катетер и убрал капельницу. Все это произошло за тот час, когда Шмидт был в Ленинской библиотеке. Выполнить поручение Ватсона оказалось совсем несложно — номер журнала нашелся в необъятном хранилище, а уговорить девушку разрешить сделать с него ксерокс не составило особого труда. Шмидт отправил факс на Камчатку и помчался обратно в клинику, где застал Ольгу — посвежевшую и бодрую. Она только что приняла душ и была одета в белый махровый халат; мокрые волосы рассыпались по плечам, на лице блестели капельки холодной воды.

Дмитрий пожалел, что не сообразил купить цветы. Шмидт покраснел и пробурчал: «Я сейчас. Я быстро», но Ольга взяла его за руку и больше не отпустила.

— Не уходи, — сказала она. — Я хочу с тобой познакомиться.

Это заявление слегка озадачило Шмидта. «Она что, не узнает меня?» — подумал Дмитрий и осторожно намекнул, что они вроде как уже знакомы… И достаточно близко. Ну, то есть настолько близко, что ближе уже и некуда.

Ольга рассмеялась. Ее смех снова стал звонким и мелодичным. Он сводил Шмидта с ума.

— Нет, — сказала Ольга. — Все, что было раньше, не считается. Давай начнем заново.

Шмидт подумал и вдруг понял, что именно этого он хотел бы больше всего — начать все заново. Возможно, у них еще есть шанс?

— Расскажи мне о себе, — потребовала Ольга, и Шмидт подчинился.

Он начал излагать свою биографию — сначала скупо и сдержанно, но потом, увидев сияющие Ольгины глаза, разошелся и упомянул факты, знать о которых посторонним людям вовсе не следовало. Но ведь Ольга не была посторонней.

— Как здорово! — воскликнула она и захлопала в ладоши. — А вы — очень интересный человек, Дмитрий Андреевич!

Халат распахнулся — как бы ненароком — и Ольга опять запахнула его, но сделала это несколько небрежно и гораздо медленнее, чем могла бы.

В этот момент Шмидт окончательно понял, что пропал. После стольких лет, проведенных порознь, Ольга показалась ему куда соблазнительней, чем прежде. И в глазах у нее было такое выражение… Не зовущее, но и не отвергающее. Она выглядела, как крепость, приготовившаяся к легкому отпору: ров заполнен водой, и мост поднят, но мы не будем возражать, если вы попробуете преодолеть эти преграды… И мешать не будем.

Шмидт обхватил Ольгу за талию и потащил в ванную: на дверях палаты не было замка, а в ванной имелся — пусть и хлипкий — шпингалет. Через пятнадцать минут, растрепанный и взбудораженный, Шмидт вышел из ванной и наткнулся на медсестру, входившую в палату со шприцем на металлическом подносе. Медсестра, желая скрыть неловкость, остановила взгляд на картине:

— Как самочувствие больной?

— Спасибо, — ответил Шмидт, спешно одергивая пиджак и пытаясь засунуть пуговицу совсем в другую петлю. — Насколько я могу судить, ей уже значительно лучше.

Они с Ольгой целый день провели за болтовней — иначе это и назвать было нельзя. Легкий, ни к чему не обязывающий треп, время от времени прерываемый бурным сексом в ванной. То ли эта комбинация подействовала на Ольгу живительно, то ли инъекции, составленные по рецепту доктора Наршака, но она хорошела прямо на глазах. Шмидт не мог отвести от нее влюбленного взгляда. А Ольга, не отрываясь, смотрела на картину. Дмитрий думал, что ему это только на руку: в конце концов, именно он раздобыл холст. Но Ольга, оказывается, думала о другом.

— Надо же, как бывает… — задумчиво сказала она. — Зевс так сильно влюбился в Европу, что, обратившись в быка, похитил ее. Интересно, способны ли современные мужчины на такие безумства, или это — удел богов?

Шмидт не сразу понял, к чему она клонит, а когда понял, стал что-то бубнить о незавершенном курсе лечения и о том, что нельзя подводить Наршака…

Ольга его не слушала. Она печально покачала головой и сказала:

— Одно из двух: либо я не похожа на Европу, либо ты — не Зевс.

Вот этого Шмидт выдержать уже не мог. Он поднялся со стула, поправил галстук и застегнулся на все пуговицы.

— Сверим часы, — сказал он, переводя взгляд с хронометра, красовавшегося у него на руке, на стенные электронные часы. — Девятнадцать двадцать три. Завтра, в шесть тридцать, я буду у тебя.

— В шесть тридцать? — притворно удивилась Ольга. — Тебя не пустят. В это время клиника еще закрыта для посещений.

— Для быков… То есть, для Зевсов — это не преграда, — отчеканил Шмидт и вышел.

На улице сгущались нежные июльские сумерки. Белые хлопья тополиного пуха собирались вдоль бордюров в снежные дорожки.

Шмидт сел в «мерседес» и поехал домой. Ему хватило пяти минут, чтобы четко спланировать предстоящую операцию — сказалась спецназовская выучка.

Конечно, в московской квартире необходимого снаряжения не оказалось, но Шмидт знал, где его взять. Он позвонил бывшим коллегам, и они снабдили его всем, чем нужно, не задавая лишних вопросов. Шмидт поймал себя на мысли, что они бы и не поверили, вздумай он рассказать всю правду.

Ну и ладно! В конце концов, украсть любимую женщину — что может быть естественнее? Напоследок молчаливый мужик с погонами капитана (Шмидт хорошо знал его по трем совместным чеченским рейдам) сунул Дмитрию продолговатый предмет, напоминавший складной зонтик.

— Универсальный нож диверсанта, — сказал он. — Последняя разработка. Не улавливается металлодетекторами — сплошной карбон, кевлар и углеродный пластик.

Капитан пожал Дмитрию руку. «Ты знаешь, как этим распорядиться», — читалось в его взгляде. Шмидт поблагодарил и ушел. Все это было вчера. А сегодня он писал записку. Сначала Шмидт, действуя машинально, начал писать ее левой рукой, но вовремя спохватился. Он скомкал начатый лист бумаги, взял чистый и старательно вывел:

«Уважаемый доктор Наршак! Прошу Вас, не беспокойтесь. Я украл Ольгу, потому что она сама так захотела. Большое Вам спасибо за труды. Не волнуйтесь, они не пропадут даром — даю слово офицера, что буду следить за ней…»

Он сделал небольшую паузу — прикидывал, как это прозвучит. Потом решил, что Наршак поймет.

«…до конца жизни. Вы были правы во всем — мало признать вину, надо еще исправить ошибку. Надеюсь, у меня это получится. С уважением. Шмидт Дмитрий Андреевич».

Затем он положил записку в конверт, туда же сунул пачку денег, причитающихся клинике за полный курс лечения, и запечатал клейкую полоску.

Он оделся легко — джинсы, хлопчатобумажный свитер темно-синего цвета и кроссовки. Натянул поверх одежды камуфляж и положил в карман маску, скрывающую лицо. Веревки лежали в багажнике «мерседеса». Все шло по плану. Шмидт убрал конверт за пазуху и спустился к машине. Перед тем, как выйти из квартиры, он еще раз подошел к зеркалу, посмотрел на свое отражение и остался доволен.

— Вылитый Зевс!

Хотя Дмитрий и поддерживал тело в отличной форме, он был удивлен, насколько все легко и быстро получилось. Шмидт оставил машину у ограды клиники, достал веревку и повесил на плечо. Преодолеть трехметровый кирпичный забор не составило особого труда: две секунды, и Дмитрий уже сидел на нем, настороженно изучая — не вышел ли кто в столь ранний час на прогулку?

Никого не заметив на территории клиники, он легко спрыгнул на землю и короткими перебежками — от дерева к дереву — двинулся к зданию. Ольгина палата размещалась на третьем, последнем этаже. Шмидт раскрутил веревку с «кошкой» на конце и забросил ее на крышу. Подергал веревку, проверяя прочность зацепа и быстро полез наверх.

Ольга уже ждала его; она открыла изнутри окно и стояла рядом, тихонько хлопая в ладоши от радости. Дмитрий забрался в палату и поискал, где бы ему оставить конверт с запиской и деньгами. Наконец решил, что лучшего места не найти, и засунул его за раму, обрамлявшую холст. Потом он связал Ольгины запястья полотенцем и продел свою голову и правую руку в образовавшееся кольцо: теперь он был спокоен — Ольга не упадет.

— Уходим! — прошептал ей Шмидт на ухо и не удержался — поцеловал Ольгу в нежную ароматную шею.

Он крепко обхватил веревку и стал спускаться. Через пару секунд они уже стояли на асфальтированной дорожке, идущей вдоль всего здания клиники. Шмидт развязал Ольге руки, аккуратно сложил полотенце (все-таки — казенное имущество) и положил его на дорожку. Веревку и «кошку» он оставил висеть на крыше. У кирпичного забора Шмидт встал на четвереньки и скомандовал:

— Полезай мне на спину!

Ольга взобралась на него. Дмитрий медленно выпрямился, и Ольга оказалась на заборе. Шмидт подпрыгнул, подтянулся, перекинул мускулистое тело через ограду.

Вся операция заняла не больше двух минут. Исчезновения пациентки, похоже, никто не заметил, и Шмидт подумал, что, если они потратят несколько секунд на поцелуи, ничего страшного не случится.

Они так и поступили: сидели на заборе и целовались. Потом Шмидт спустился сам и бережно принял Ольгу.

Он сел за руль, снял маску и спросил:

— Теперь куда?

— Знаешь, — ответила Ольга, — Европе хочется на край света. Думаю, Камчатка подойдет.

— Камчатка? — у Шмидта упало сердце. Он резко повернулся на сиденье и посмотрел Ольге в глаза. — Скажи честно, тебе по-прежнему нужен Белов?

— Дурачок, — ласково сказала Ольга. — Мне нужен ты. А мы нужны Саше. Разве не для этого существуют друзья?

— Хорошо, — согласился Шмидт. — Поехали в аэропорт.

Выждав десять минут, доктор Наршак прошел в палату. Он достал из-за рамы конверт, прочитал записку и вызвал охранника, чтобы убрал веревку, пока ее не заметили другие пациенты. Мудрый врач догадывался, к чему все идет, иначе зачем Ольга вчера вечером просила вернуть ей паспорт?

— Ладно, — сказал Наршак. — По крайней мере, кодировать не придется — она сама нашла себе занятие. — Он посмотрел на холст и подмигнул. — Что скажешь? Украл Европу?

Темно-рыжий бык на картине хранил молчание.

Князь был точен. Спустя ровно два часа, как он и обещал, перед особняком затормозили все те же два черных джипа. Открылась дверца, и на гравийную дорожку ступил Князь. А затем… Белов отказывался верить своим глазам — из машины вылез его двойник. Точная копия Князя — худой, высокий, жилистый, с густой седой шевелюрой. Правда, в отличие от оригинала он немного сутулился и одет был чуть похуже. Даже нет, не похуже — подешевле; наметанным глазом завсегдатая дорогих магазинов Белов сразу оценил, что рубашка, брюки и туфли Князя стоят раз в десять больше, чем такой же наряд его двойника. Саша встретил обоих на крыльце особняка. Он пожал Князю руку и повернулся к другому мужчине.

— Кондрашов, Виталий Сергеевич, — представился тот.

— А я — Хусточкин, Алексей Семенович, — вдруг сказал Князь.

— Белов, Александр Николаевич, — завершил процедуру знакомства Саша.

Столы в центральном зале были сдвинуты на середину. Федор, Ватсон и уже успевшие вернуться из города Витек с Любочкой хлопотали, расстилая хрустящие скатерти и расставляя тарелки. Лайза отдыхала наверху, в своей комнате. Плов действительно удался на славу.

Как только все приступили к трапезе, Федор на пять минут оказался в центре общего внимания. Услышав очередную похвалу, он церемонно раскланивался, но на Кондрашова смотрел, настороженно, словно опасался, что тот вот-вот растает в воздухе, оставив после себя лишь несколько капель холодной росы.

Однако Виталий Сергеевич при дневном свете вовсе не походил на призрака. Он с удовольствием выпил рюмку водки, закусил и принялся за главное блюдо — плов, не забывая при этом нахваливать повара. У Лукина немного отлегло от сердца. Он тоже выпил водки и смягчился.

Когда мужчины наелись, подобрели, расстегнули верхние пуговицы на рубашках и ослабили ремни, они стали готовы не только говорить, но и слушать собеседника.

— Николай Васильевич Митрофанов был моим прадедом, — заметно волнуясь, сказал высокий худой мужчина с копной седых волос. Он посмотрел на сидевшего рядом Князя и уточнил: — Точнее, он был нашим прадедом.

Князь одобрительно улыбнулся и кивнул.

— И еще, — добавил мужчина, — Николай Васильевич Митрофанов похитил Европу.

— Европу? Вот те раз, — Белов даже присвистнул от удивления. — Что имеется в виду? Не могли бы вы рассказать подробнее, Виталий Сергеевич?

Кондрашов достал дешевые сигареты местного производства, закурил, положил пачку на стол. В этот момент Князь, сидевший рядом и тайком бросавший на дальнего родственника горделивые взгляды, незаметным движением убрал сигареты Кондрашова и ловко подменил их ультралегким «Парламентом».

Белову это сначала показалось забавным, но потом он вспомнил их сегодняшний разговор по телефону. «Из всех своих предков я знал только мать, да и то она давно уже умерла…» Простые слова, сказанные вполголоса. Отчаянный крик одиночества. Саша подумал, что нелегко живется человеку в этом мире, когда он совсем один. И стер понимающую улыбку, так и просившуюся на лицо. Навыки щипача и трогательное проявление заботы о нежданно-негаданно найденном родственнике. Пусть так. Это лучше, чем ничего.

Кондрашов курил, рассеянно глядя поверх головы Белова.

— Да, — наконец ответил он. — Прадед украл Европу. Он был жестоким, но по-своему наивным человеком… Наверное, он считал, что метеорит принесет ему счастье… На деле же все оказалось не так. Вас может удивить, откуда я это знаю? Законный вопрос. Видите ли… — он замялся, вспоминая имя-отчество Белова, — Александр Николаевич… Ко мне в руки попал дневник прадеда. К нему прилагались обширные комментарии деда, а потом и — страницы, исписанные отцовским почерком… — Он грустно усмехнулся. — Сокровища загадочного предка не давали им покоя. Но…

Взгляд его остановился на бутылке. Князь оказался предупредительнее официанта в ресторане класса люкс. Он мягко, но очень быстро схватил бутылку и наполнил рюмку Кондрашова. Потом подвинул закуску — тарелку с малосольными огурцами. Виталий Сергеевич выпил, не дожидаясь, пока кто-нибудь составит ему компанию, закусил и снова глубоко вздохнул. Похоже, рассказ предстоял невеселый.

— Я начну по порядку, — сказал Кондрашов. — С самого начала. Девятнадцатого августа одна тысяча девятьсот второго года, около полуночи по местному времени, на севере Камчатского полуострова, а точнее, в той части материка, что непосредственно прилегает к нему, наблюдалось странное явление. Описания этого явления дошли до нас со слов очевидцев. Житель поселка Слаутное, что на берегу реки Пенжины, Тимофей Агапов, приказчик меховой артели, а по совместительству — астроном-любитель, показывает, что внезапно послышался громкий низкий гул, который очень быстро нарастал. Небо озарилось яркими сполохами. Они возникли на западе и продвигались на восток.

Кондрашов рассказывал мастерски, перед глазами слушателей возникали, как на экране кино, живые картины прошлого. Жители поселка, несмотря на поздний час, высыпали на улицу, чтобы не пропустить приближающийся конец света. Домашние животные отреагировали еще сильнее. Коровы и лошади в панике метались в стойлах, куры бегали по дворам, свиньи отчаянно визжали, собаки лаяли. Словом, все понимали, что происходит нечто экстраординарное.

Тимофей Агапов составил подробный отчет, который позже отправил в Российскую Академию наук. Отчет удалось найти среди архивных материалов. По словам Агапова, сначала в небе возник светящийся коридор шириной не менее версты. В центре коридора свечение было ярко-белым, по краям становилось нежного голубоватого цвета. От самого коридора исходил низкий и очень громкий гул, от которого у меня дрожали все внутренности. Через две минуты звук стал таким сильным, что заболели уши. Казалось, барабанные перепонки вот-вот лопнут, и все, кто его слышал, вынуждены были закрыть уши руками.

Прямо над поселком появилось небесное тело, с ужасающей скоростью надвигавшееся с запада. Невозможно было оценить, на какой высоте оно находилось; вследствие этого весьма затруднительно определить его геометрические размеры, но оно напоминало колесо от телеги — и по форме, и по диаметру. Объект промелькнул и исчез, скрылся за обрезом тайги. Видимо, он все-таки летел достаточно низко, хотя и не касался верхушек самых высоких деревьев.

Интенсивность свечения пошла на убыль, гул тоже стал стихать. Через полторы минуты горизонт на востоке озарился яркой вспышкой, как это бывает при взрыве снаряда. Агапов начал считать и на счете сто двадцать четыре почувствовал ударную волну. Земля под ним вдруг вздыбилась и покачнулась.

Исходя из разницы скоростей света и звука в газовой среде, Агапов предположил, что место падения небесного тела удалено от поселка Слаутное на сто двадцать — сто тридцать верст, хотя это может быть и не точно, поскольку рельеф в этих местах неоднороден — базальты и граниты чередуются с суглинками и супесями. Агапов предложил назвать не найденный пока болид «Европой», ибо он залетел в наши края оттуда, со стороны Атлантического океана и западной оконечности континента.

Рассказ этот странным образом перекликался со сном Белова, который тот видел в самолете накануне прибытия на Камчатку. Александр не переставал себе удивляться. Обычно наиболее значимые события его жизни предварялись или снами, или знаками судьбы. И в этот раз случилось то же самое.

— Вот видите, как все подробно и вместе с тем — приблизительно? — обратился к нему Кондрашов. — Тимофей отправил бумаги в Академию, но ведь надо знать, сколько времени шла почта из Слаутного в Санкт-Петербург. Это же — начало двадцатого века.

Люди еще месяц судачили о странном явлении, а потом попросту забыли. Однако вскоре поползли слухи, что метеорит стал достоянием племени оленеводов, кочующих по тундре. Слухи распространяли охотники-промысловики, изредка приходившие на фактории, чтобы сдать пушнину. Но сам камень никто не видел; говорили, что племя считает его священным и бережет, как зеницу ока.

Спустя два рода из Санкт-Петербурга в Петропавловский порт прибыла научная экспедиция, возглавляемая профессором геологии Куликовым. К сожалению, ничего больше сказать не могу, потому что экспедиция исчезла. Как в воду канула. В последний раз ее видели в поселке Ильпырский, куда Куликов и его люди заходили, чтобы пополнить запасы продовольствия. Но одно знаю совершенно точно — к ее исчезновению приложил руку наш прадед, Николай Васильевич Митрофанов. Тогда его звали Ерофей Кистенев, и был он лихим разбойником и душегубцем… — Кондрашов замолчал. Князь, услышав исчерпывающую характеристику прадеда, смущенно кашлянул.

— Ерофей Кистенев со своей шайкой ограбили и перебили всех членов экспедиции. Об этом он вкратце упоминает в своем дневнике. Перед смертью Куликов рассказал ему, где надо искать камень, приносящий, по его словам, невиданную удачу. Рассказал и даже дал маленький фрагмент метеорита. С тех пор Ерофей был одержим одной-единственной целью — во что бы то ни стало найти камень. Однако уже через полгода он оказался на каторге — зарезал в кабаке троих собутыльников. За это полагались кандалы и пожизненный срок. Правда, бандит остался на Камчатке — ссылать отсюда было уже некуда. А еще через год, убив двух охранников, он бежал…

— Серьезный был мужчина! — одобрительно воскликнул Князь. — В авторитете! — Но, увидев, что его восхищения никто не разделяет, он замолчал и осторожно потрепал Кондрашова по руке. — Продолжай, Виталя!

— Ерофей Кистенев был очень упрямым и крепким человеком. Он ушел в тайгу. За его голову была назначена огромная награда, но никто не смог его поймать, несмотря на то, что он был в полосатой арестантской робе и с двухпудовыми кандалами на ногах. Как он умудрился выжить в тайге, один, без огня и оружия, осталось загадкой даже для него самого. В своем дневнике прадед пишет: «Каждое утро я просыпался с мыслью, что сегодня сдохну. Но прежде мне хотелось увидеть камень. Я вставал и продолжал идти вперед, а когда железы разбили ноги в кровь, до самых костей, я полз, вгрызаясь в землю зубами». Он скитался по тайге долгих три месяца. Ноги почернели. Началась гангрена. Пальцы на ступнях отваливались один за другим, и ему приходилось карабкаться на четвереньках. Однажды он потерял сознание, а когда очнулся, то обнаружил, что находится в стойбище.

Седой старик по имени Рультетегин с трудом выходил его. Но сам Ерофей считал, что обязан жизнью не старику, а магическому камню, который все время лежал рядом. По его словам, от метеорита исходила какая-то живительная сила, и раны стали быстро заживать.

Он учился ходить заново и вскоре уже бегал, оставляя позади даже камчадалов. У этого человека была невероятная жизненная сила. Он не останавливался ни перед чем; для него не существовало недостижимых целей. По сути, старик Рультетегин был обречен — с того самого момента, как Ерофей пожелал присвоить камень. Однажды ночью он пробрался в юрту Хранителя…

Белов жестом остановил Кондрашова и договорил за него:

— Он убил его. Вонзил нож прямо в сердце.

Кондрашов замолчал и с интересом уставился на Сашу.

— Да, все так и было. Откуда вы знаете?

Саша пожал плечами:

— Просто догадался.

Виталий Сергеевич несколько секунд внимательно изучал его, потом, наверное, решил, что Белов говорит правду, и продолжил:

— А еще через год в Петропавловске объявился Николай Васильевич Митрофанов. Этакий новоявленный граф Монте-Кристо. Сказать, что он был баснословно богат, значит не сказать ничего. Никто не знал, откуда он взял свои богатства. Митрофанов сразу купил себе звание купца первой гильдии. Он сорил ассигнациями, словно это была шелуха от семечек. Он организовывал все новые и новые концессии, открывал фабрики и заводы и там, где другие безнадежно прогорали, имел десять рублей прибыли на каждый вложенный пятак. Поговаривали, что Митрофанов нашел где-то в тайге богатую золотую жилу, но проверить, так ли это на самом деле, никто не мог. Безусловно, он принес народу некоторую пользу: его рабочие получали столько, сколько не зарабатывали и на Путиловском заводе. Савва Морозов по сравнению с ним был мелким галантерейщиком, а Мамонтов — бедным лавочником. Была и другая сторона его деятельности, которую язык никак не поворачивается назвать «добрым делом», но это было. Митрофанов стал планомерно уничтожать бывших дружков-приятелей — всех тех, кто мог опознать в нем бывшего Ерофея Кистенева. Блатные авторитеты пропадали бесследно один за другим, а полицмейстер Петропавловского порта не знал, радоваться ему или печалиться. Да что полицмейстер? Сам генерал-губернатор считал за честь отобедать у Николая Васильевича. В тот же год он начал строить этот особняк, в котором мы сейчас с вами находимся. По отзывам очевидцев, никто из гостей купца не заходил дальше центрального зала — их просто не пускали. Так что судите сами, каким он был — Николай Васильевич Митрофанов. У него не было семьи. Но две женщины родили от него сыновей, еще когда он был Ерофеем Кистеневым.

Вот оттуда-то и пошли два рода: Хусточкиных и Кондрашовых, — Виталий Сергеевич показал на Князя и себя. — Мой дед, Никодим Ерофеевич Кондрашов, никогда не видел своего отца. Мать решилась рассказать о нем только после революции, когда купец Митрофанов исчез, словно испарился. Многие хотели поживиться его сокровищами, но в особняке ничего не нашли. Куда делись груды золота, драгоценных камней и предметы искусства, неизвестно. Долгие годы особняк находился под опекой государства, и доступ в него был закрыт. Недавно я узнал, что вы, — Кондрашов посмотрел на Белова, — решили отреставрировать особняк и устроить в нем свою резиденцию…

— Не совсем так, — поправил его Саша. — Я хотел отреставрировать и передать его городу. Например, устроить музей.

— Да? — Кондрашов испытующе поглядел на Белова.

— Да, — ответил Александр.

— Значит, то, что я о вас слышал, — правда. Вы — бескорыстный человек, но я почему-то сомневался. Согласитесь, меня можно понять. В наше время люди думают только о собственном кошельке и больше ни о чем.

— К сожалению, это так, — подтвердил Белов. — Но, наверное, я — особый случай.

— Я за Белова ручаюсь, — уверенно сказал Князь, — он врать не будет. Точно тебе говорю, Виталий!

— Хорошо, я очень рад. — Кондрашов выглядел немного смущенным оттого, что заранее не доверял Белову. — Признаюсь, я искал встречи с вами, следил за домом…

— А Федор принял вас за призрака, — вставил Ватсон. — А потом и Александра Семеновича — за компанию.

Лукин обиженно фыркнул.

— Все потому, что я привык рассуждать логически, — заявил он. — В первый же день своего пребывания в доме я услышал голоса. Пошел проверил — никого нет. Кто может выть ночью? Это раз. Второе. Меня заинтересовал этот дом. Я тут же отправился в библиотеку, чтобы узнать поподробнее об особняке и его владельце. И увидел фотографию купца Митрофанова, а потом — и вас, прячущегося в кустах. Ведь одно лицо! Не отличишь! И что я должен был думать? Да на моем месте любой нормальный человек с развитыми мозгами пришел бы к тому же выводу. Призрак — он призрак и есть.

Ватсон усмехнулся и подкрутил усы. Заявление о нормальном человеке с развитыми мозгами и об однозначности последовавшего вывода показалось ему сомнительным, но он счел благоразумным промолчать.

— Мы действительно очень похожи, — подтвердил Кондрашов. — Фотографию я вырезал, когда понял, что вы идете по моему следу. А местную библиотеку я знаю вдоль и поперек — больше в ней нет никаких упоминаний о купце Митрофанове. Он остается тайной за семью печатями.

— Давайте попробуем ее разгадать, — предложил Белов. — У меня тоже есть некоторые сведения, и я обязательно поделюсь ими, но прежде я хотел бы услышать вот что: как вы собираетесь поступить с метеоритом? Если не ошибаюсь, его называют Сэрту — «огонь, сошедший с неба»?

— Да, но в научных кругах его принято называть «Европой», — поправил Кондрашов. — Астроном-любитель Тимофей Агапов все-таки вошел в историю. — Он сделал паузу, закурил. — Я бы хотел вернуть камень…

— А стоит ли, Витя? — перебил Князь. — Если он приносит такую удачу?

Кондрашов долго молчал, пуская дым колечками. Потом ответил:

— Моему роду он не принес ничего, кроме горя. Сам Митрофанов исчез одновременно с революцией. Можно было бы предположить, что человек, с таким состоянием обязательно всплывет где-нибудь. В Соединенных Штатах, Европе, Латинской Америке, на худой конец! Но он пропал. Мой дед, Никодим Ерофеевич, очень обрадовался, когда мать передала ему дневник отца. Дед думал, что в одночасье станет богатым. Он даже начертил приблизительную карту с указанием места, где может храниться метеорит. Он пошел искать это место в тайге и не вернулся. Отец, Сергей Никодимович, вырос без него. Однажды он нашел дневник на чердаке своего дома, среди кучи ненужного хлама. Он буквально заболел этой историей — ездил в Москву и Ленинград, посетил все исторические архивы и переворошил кучу документов. Ему удалось уточнить карту, составленную дедом. И что вы думаете? В один прекрасный день он ушел в тайгу…

— И не вернулся, — мрачно завершил за него Князь. — Не знаю, не знаю. Мои дед и отец метеорит не искали, но тоже закончили не совсем хорошо. Словно проклятие какое висит…

Белов вздрогнул. Ни Кондрашов, ни Князь, конечно же, не могли знать о проклятии, наложенном Хранителем на род Митрофанова. Но они его чувствовали, вот в чем дело. И выход представлялся только один — вернуть камень камчадалам.

Саша поспешил увести разговор от опасной темы.

— Я предлагаю свой вариант. Надеюсь, он всех устроит. Метеорит, безусловно, надо отдать. Но не исключено, что вместе с камнем мы найдем сокровища купца Митрофанова. Тогда по закону нашедшему полагается ровно четверть. Я сразу говорю, что ни на что претендовать не буду. Вы — законные наследники, вот и поделите… — Он почувствовал, как кто-то со всей силы двинул его под столом по ноге. Белов осекся и увидел гневный взгляд Федора. Он погрозил Лукину, перевел дыхание и закончил: — Поделите между собой.

Кондрашов оживился.

— Если вы передадите особняк под краеведческий музей, то можно хранить все здесь. Прадед не собирал в кучу ассигнации; он покупал ювелирные изделия, скульптуры, картины. Вы кстати, знаете, что художник Валентин Серов написал «Похищение Европы» по его заказу?

Белов насторожился.

— Я предполагал, но не был до конца уверен… Откуда у вас такие сведения?

— Все оттуда же, — улыбнулся Кондрашов. — Из дневника. В тысяча девятьсот восьмом году, когда особняк был построен, Митрофанов уехал в Москву и там познакомился со многими интересными людьми. В том числе — с Серовым. Благодаря несметному состоянию Николай Васильевич стал вхож в московскую богему. От кого-то он услышал мифологический сюжет, и этот сюжет запал ему в душу. Понимаете, Ерофей Кистенев, скрытый оболочкой купца Митрофанова, не давал ему покоя и рвался наружу. Ему хотелось похвастаться своим главным сокровищем — метеоритом, но заявить об этом во всеуслышание он не мог. Чтобы потешить собственное тщеславие, он выбрал нестандартный ход: заказал художнику картину, которая символизировала бы его преступление. В тысяча девятьсот девятом году Серов написал «Похищение Европы», и прадед увез его на Камчатку. Год спустя, в девятьсот десятом, Серов написал еще несколько вариантов, отличавшихся от начального. Сейчас один из них висит в Третьяковке, другой — в Русском музее, остальные находятся в частных коллекциях. По словам прадеда, первый вариант казался художнику слишком… — он пощелкал пальцами, подбирая нужное слово, — бесовским, что ли? Недобрым… Злым, понимаете?

— Да, понимаю, — согласился Белов. Он-то знал наверняка, что это действительно так.

— Серов словно чувствовал свою вину перед высшими силами и всячески хотел ее загладить, — добавил Кондрашов.

— А где сейчас находится первый, митрофановский, вариант? — спросил Белов.

— Скорее всего, там же, где и метеорит, — ответил потомок. — В тайге.

В центральном зале воцарилось молчание. Довольный произведенным эффектом, Кондрашов обвел присутствующих хитрым взглядом.

— Дело в том, что у Митрофанова был не один, а два особняка. Наверное, он все время чувствовал зыбкость своего положения, вот и построил некий запасной вариант — неприступную крепость, куда можно будет сбежать в случае необходимости. Думаю, именно там он хранил свои сокровища — поэтому здесь и не нашли ничего.

— И где же он находится, этот второй особняк? — крайне заинтригованный, спросил Белов.

— Этого не знает никто.

— Даже вы?

— Я знаю о его расположении весьма приблизительно — почти так же, как астроном-любитель Тимофей Агапов знал о месте падения метеорита. Я не зря упомянул о карте. Ее начал составлять еще дед на основе дневниковых записей. Отец смог уточнить. Смею надеяться, что я еще больше сузил район поиска, но… Все равно это — сотни квадратных километров и никаких ориентиров. Митрофанов специально не прокладывал дорог, чтобы они не выдали путь к особняку. Все рабочие, которые его строили, были убиты. Прадед весьма подробно описывает, как он это сделал.

В глазах Кондрашова мелькнул хищный огонь, и на мгновение Белову почудилось, что он сидит за столом со знаменитым душегубцем — Ерофеем Кистеневым. Даже нет — двумя Ерофеями, неотличимыми внешне.

Наваждение исчезло так же быстро, как и появилось. Саша провел рукой по глазам, словно стряхивал невидимую пелену, и снова взглянул на двух мужчин, удивительно похожих друг на друга.

Теперь он все видел по-другому. За столом напротив Белова сидели два брата-близнеца — вполне представительной и благообразной наружности. В их глазах, жестах и повадках не было ничего разбойничьего; даже Князь больше смахивал на строгого. школьного учителя, чем на криминального авторитета.

И все же незримый облик Ерофея Кистенева витал где-то рядом. Его несокрушимая жизненная сила ощущалась даже спустя сотню лет; и прежде всего это проявлялось в удивительном сходстве, казавшемся совершенно невероятным при столь отдаленной степени родства.

Белов внезапно понял, что отцы и деды Кондрашова и Хусточкина выглядели точно так же — абсолютными копиями Ерофея Кистенева. И уже в этом заключался некий недобрый знак, Каинова печать, лежавшая на всех потомках лихого душегубца. Замкнутый круг, разорвать который можно одним-единственным способом — вернуть метеорит («Европу» или Сэрту — какая разница?) исконным владельцам.

— Вы покажете мне карту? — глядя Кондрашову прямо в глаза, спросил Белов. — Я полагаю, что нам следует объединить усилия.

— Мои ребята будут не прочь пошататься по тайге, — поддержал его Князь. — С такой ватагой мы найдем второй особняк в два счета!

Виталий Сергеевич колебался. С одной стороны, ему очень хотелось довериться Белову, но с другой — что-то его останавливало.

— Дело в том, что… понимаете, я не ношу с собой карту и дневник прадеда. Они спрятаны в надежном месте, — сказал наконец Кондрашов.

Князь расценил его сомнения по-своему. Он положил руку на плечо новообретенного родственника.

— Витя, — ласково сказал он, — не бойся. Я ручаюсь, что ничего плохого не произойдет. Все будет так, как сказал Александр Николаевич.

— Саша, — в тон ему ответил Кондрашов, — я не боюсь. Точнее, боюсь, но не того, что меня обманут.

— Тогда… чего? — не понял Князь.

— Я опасаюсь даже приближаться к этому камню. Что, если мы отправимся в тайгу и… — Он не договорил, но этого и не требовалось. Все прекрасно поняли, что имел в виду потомок купца Митрофанова. — Этот метеорит, он словно камень на шее: жить с ним страшно, а выбросить — еще страшнее. Вдруг он утянет за собой на дно? Я понимаю, что его надо вернуть, но для этого его надо сначала найти и… взять в руки.

— Ну, не ты, так я это сделаю. Я не суеверный, — Князь рассмеялся, однако ни от кого из присутствующих не укрылось, что смех его был немного нервным.

— Нет, Саша! — воскликнул Кондрашов. — И тебе я тоже не позволю! Ты ничем не отличаешься от меня! Тебе — пятьдесят два, и мне — почти столько же. Ты живешь один, и я — один. И, если уж хочешь начистоту, твоя жизнь не кажется мне намного счастливей моей.

— Ну, кое в чем ты ошибаешься, — задумчиво возразил Князь. — Теперь, когда мы нашли друг друга, мы уже не одни. А что касается жизни… Согласен! Тут ты меня даже обскакал. Работать на кафедре в педагогическом институте все же лучше, чем топтать зону. А я занимался этим восемнадцать лет с небольшими перерывами. По глупости, конечно, но… Чего теперь об этом говорить? Сделанного не воротишь… — Он налил себе рюмочку, выпил, аппетитно крякнул. Затем подцепил на вилку маринованный гриб и с хрустом его разжевал. — Так как же нам поступить с камнем-то?

Саша понял, что настал черед главных аргументов. Он должен был сказать решающее слово.

— Вот что, братья! — обратился он к гостям. — Хотите вы этого или не хотите, а вернуть метеорит камчадалам придется. Я только что вернулся из Ильпырского. Летал туда на Праздник лета, который раньше назывался праздником Сэрту. Встречался с Иваном Пиновичем Рультетегиным, потомком первого Хранителя. Любопытнейший человек!

При упоминании имени Рультетегина Кондрашов побледнел. Было видно, что и Князю стало не по себе.

— Я вам кое-что покажу, — сказал Белов, поднялся из-за стола и подошел к большому массивному сейфу, стоявшему в углу.

Сейф притащил Витек; в его понимании офис без сейфа таковым не являлся. Но сейчас этот железный ящик стоял пустой, поскольку прятать там было нечего. Белов с самого начала строил предвыборную политику на принципе полной открытости. Ему не надо было скрывать источники финансирования, потому что он тратил свои собственные деньги; не было никаких компрометирующих материалов, так как Саша не имел порочащих связей. Из оружия на весь штаб был один только табельный «Макаров» Злобина, но Витек предпочитал с ним не расставаться и ночью держал пистолет под подушкой.

Правда, Ватсон держал в сейфе графин с водой — так она не нагревалась. Ключ лежал в ящике письменного стола.

Белов взял ключ, открыл-замок и отворил массивную дверцу. Он достал из сейфа продолговатый предмет, завернутый в кусок ровдуги.

— Так получилось, что теперь я тоже причастен к этому делу, — сказал Саша. — У меня талант — ввязываться в подобные истории. Понимаю, что у вас нет никаких оснований мне верить, но… Что вы скажете на это? Витек, Ватсон! Задерните занавески!

Витек и доктор быстро задернули занавески на окнах. Внутренние оконные проемы были совсем небольшими, как бойницы, поэтому центральный зал погрузился в полумрак.

Белов открыл сверток: из-под тонкой кожи пробивался бледный голубоватый свет. Саша положил на стол короткий нож в ножнах; рукоять была инкрустирована кусочком неизвестного камня, излучавшего нежное сияние.

— На этом ноже, — сказал Белов, — кровь первого Хранителя, отпечатки пальцев Ерофея Кистенева и кусочек метеорита. Сколько всего завязано в один тугой узел! Но если Рультетегин отдал его мне, значит, я должен этот узел развязать. Помогите мне! Покажите карту.

Кондрашов наконец решился.

— Хорошо, — сказал он. — Я отдам вам карту. Но… При одном условии. Вы все сделаете сами: ни я, ни Саша, — он показал на Князя, — в тайгу не пойдем. Вы понимаете, почему.

— Виталий! — вмешался Князь. — Ну ты что? Это ведь как-то…

— Это мое условие, — упрямо повторил Кондрашов, и авторитет был вынужден согласиться.

Князь пожал плечами.

— Могу дать тебе своих ребят, — предложил он Белову.

— Спасибо, думаю, мы справимся. Итак…

— Я принесу карту сегодня же вечером, — сказал Кондрашов. — И сделаю все необходимые пояснения.

— Отлично! — обрадовался Белов. — А я…

Мобильный Князя вдруг зазвонил. Авторитет извинился и, прикрывая трубку рукой, несколько раз сказал короткое «да».

Затем он встал из-за стола.

— Ну что же? Я должен идти. Дела. Спасибо вам, а больше всех — тебе, бородатый, — обратился он к Лукину.

Федор залился краской смущения.

— Вы, это… Александр Семенович… За рубашку-то не сильно на меня сердитесь?

Князь расхохотался.

— Да Господь с тобой! Какая рубашка? Тряпка, и все. Зато у меня теперь есть брат. Подумать только — всю жизнь прожить рядом и не знать друг о друге. А? Ведь это — не Москва, город-то у нас небольшой. Разве не удивительно?

— Ничего удивительного, — мягко заметил Кондрашов. — У нас был разный круг общения.

Все замолчали, ожидая реакции Князя. Он не рассердился — только погрустнел и вдруг сказал:

— Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива… Честно говоря, не хотелось бы мне быть похожим на прадеда. Неприятный тип. Ну да ладно, о покойниках либо хорошо, либо ничего. Поэтому я лучше помолчу. Пока, ребята! До вечера! — и, обращаясь к Кондрашову, добавил: — Витя, тебя подвезти?

Кондрашов засуетился и тоже стал собираться.

— Да-да, мне пора. Я, пожалуй, пойду. Значит, Александр Николаевич… Все остается в силе. До вечера.

Братья (по прикидкам Белова выходило, что — четвероюродные, хотя он мог и ошибаться) вышли на крыльцо и сели в машину. Двигатель загудел, и джип, разбрасывая широкими шинами гравий, сорвался с места.

Следом за ним поехала машина сопровождения.

Белов, Ватсон, Лукин и Витек стояли на крыльце, взглядом провожая кортеж Князя.

— Саша! — сказал Ватсон. — Помнишь, раньше говорили: «Сын за отца не отвечает»?

— Да, было такое.

— А ведь этим двум до сих пор приходится отвечать за то, что сотворил их прадед. По-твоему, это справедливо?

— Кто знает, что такое справедливость? — отвечал Белов. — Это решаем не мы. По крайней мере, я знаю одно. Жить надо так, чтобы детям не пришлось отдуваться за твои ошибки.

— Хорошо сказал! — похвалил его Ватсон. — Пойдем-ка, выпьем за это.

Они вернулись в центральный зал и сели за стол. Налили водки и выпили. Затем Ватсон спросил, показывая на кусочек метеорита, вделанный в рукоять ножа:

— Саня, а почему он светится? Это не опасно?

Белов покачал головой.

— Сначала я тоже думал, что дело в радиоактивности. Но тогда бы камень обладал не живительной, а убийственной силой. Рультетегин ничего про это не сказал. Но на всякий случай уберу-ка я его обратно в сейф. Там такой толстый слой металла, что никакое излучение не пробьет. Кстати, а тебе будет задание. — Белов завернул нож в кусок ровдуги, убрал сверток в сейф и достал оттуда маленький бумажный кулек, где хранилось светящееся вещество, которое он соскреб со стен анфилады. — Здесь — образец. Найди в городе химическую лабораторию, пусть сделают все необходимые анализы.

— Хорошо, — согласился Ватсон. — Но только давай завтра, ладно? А то сегодня как-то лениво…

— И меня в сон потянуло, — поддакнул Федор. — Не устроить ли нам тихий час? До самого вечера?

— Вот черти, — усмехнулся Белов. — Хорошо. Объявляю отбой. Можете поспать.

Он пошел в спальню и застал там мирно посапывающую Лайзу. Из коридора доносились шаги Федора и Ватсона, пробиравшихся в свою комнату. Витек и Любочка остались убирать со стола, и по тому, как рьяно Злобин отвергал какую бы то ни было помощь, Белов догадался, что им, похоже, есть чем заняться, кроме мытья тарелок.

Через несколько минут митрофановский особняк погрузился в глубокий послеобеденный сон. Наступила тишина. Но… Скорее, не тишина, а обманчивое затишье, какое обыкновенно бывает перед бурей.

Зорин нервно расхаживал по необъятному кабинету. Дорога из угла в угол занимала ровно тридцать шесть шагов. За полчаса непрерывного хождения он намотал уже не меньше двух километров.

Притихший Хайловский сидел на краешке стула и следил за шефом. Тридцать шесть шагов на северо-запад — и чуткий нос Глебушки четко поворачивался следом, как стрелка компаса по румбам. Тридцать шесть шагов на юго-восток — и голова его описывала обратную циркуляцию.

Наконец он улучил мгновение, когда складки на лбу у Зорина слегка разгладились. Вместо шести их стало три — это означало, что шеф способен более или менее адекватно воспринимать окружающую действительность.

— Виктор Петрович! — придав голосу нарочитую бодрость, сказал Хайловский. — На вашем месте я бы так не переживал. Ну зачем драматизировать ситуацию? Кто знает, может….

Он осекся, не договорив. Конец фразы застрял в гортани. Зорин в три прыжка преодолел расстояние до Глебушки, что никак не вязалось с дородностью фигуры Виктора Петровича, и больно вцепился в плечо Хайловского. Количество складок достигло критической величины; незадачливый политтехнолог насчитал девять и сбился. На пышных щеках Зорина расцвели нехорошие розы румянца того цвета, что обычно кладут на крышку гроба.

— Заткнись, сморчок! — заорал Зорин, и Хайловский втянул голову в плечи. — Я целыми днями только и слышу от тебя: «Виктор Петрович то, Виктор Петрович се…»! Зудишь над ухом, как надоедливый комар, которого все время хочется… — Зорин размахнулся и припечатал мясистую ладонь к столу, — прихлопнуть!

— Господин Зорин, — промямлил Глебушка. — Зачем вы переходите на такой тон? Я — очень известный в своих кругах специалист. К моим рекомендациям прислушиваются…

— Пусть прислушиваются, — процедил Зорин. — А я предлагаю тебе засунуть их туда, где солнце не светило! «Рекомендации»! — передразнил он Хайловского. — Да что ты еще умеешь, кроме как давать свои дурацкие рекомендации? Чесать языком я и сам мастер. Тут меня учить не надо. Но с Беловым этот номер не пройдет! Понимаешь? Он, в отличие от твоих кремлевских шаркунов, человек дела. И если он сказал, что найдет метеорит, значит, так и будет.

— Ну что такое метеорит? — попытался обратить все в шутку Хайловский. — Кусок камня! Только распорядитесь, и уже завтра у вас будут тонны таких камней. Перевяжете один красной ленточкой и подарите этому слепому. В чем проблема-то?

— Проблема в том, — Зорин внезапно стал совершенно спокойным, и Глебушка расценил это как очень нехороший признак, — что любое, даже самое изощренное вранье имеет свой конец. И если ты хочешь, чтобы люди тебе верили, время от времени надо им подкидывать хотя бы маленький кусочек правды.

— Что-то я не пойму, — удивился Хайловский. — Вы хотите, чтобы вам верили, или же — стать губернатором Камчатки?

— А ты думаешь, это не одно и то же? Времена нынче не те. Все изменилось. За последние десять лет вы наворотили столько всякой лжи, что люди устали. Просто устали. Им нужны какие-то конкретные действия. Что-то, что можно подержать в руках. И Белов это чувствует. Я-то, в отличие от тебя, знаю его очень давно. Этот человек даже поражения умеет обращать в победы. И если уж я имел неосторожность с ним схлестнуться, я должен играть на его поле. И по его правилам. То есть — что-то делать, а не плести кружева из красивых слов.

— Так что же вы предлагаете? — насторожился Хайловский. — Согласно последним сведениям вашего осведомителя, Белов скоро выйдет на след метеорита и принесет его в клювике Рультетегину. Как вы его обойдете?

Зорин молчал. Он сел за стол, ослабил узел галстука и достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку с нужными телефонными номерами — первое и самое главное оружие прожженного аппаратчика. Правда, Виктор Петрович понимал, что годы дают себя знать, — раньше он помнил все нужные номера наизусть, теперь их приходилось записывать.

Зорин потянулся было к телефону, но на полпути остановил руку и выразительно посмотрел на Хайловского.

— Знаешь… А не пошел бы ты… Погулять?

— Виктор Петрович! — встревожился Хайловский. — Что вы собираетесь делать? Я хочу вас предупредить — не следует идти на крайние меры. Это может обернуться против вас!

— Иди погуляй! — тихо повторил Зорин.

— Виктор Петрович! — заголосил Глебушка. — Не забывайте, что поставлено на карту! Некоторые решения, которые сейчас кажутся вам единственно правильными, отзовутся потом…

— Я уже принял решение, — отрезал Зорин. — Именно потому, что слишком многое поставлено на карту! А теперь — пошел вон, чистоплюй!

Хайловский вскочил и принялся поправлять складку на брюках.

— Я уйду! — сказал он. — Но не потому, что вы мне так велели, а потому, что сам не хочу принимать участие в подобных играх! Я — против всяческого криминала!

— Не надрывайся так, — успокоил его Зорин. — Нас никто не пишет, кабинет чист. Вали, или мне придется запустить в тебя чем-нибудь.

Виктор Петрович остановил взгляд на массивном мраморном пресс-папье. Хайловский проследил, куда смотрит Зорин, и поторопился выйти.

— Дикарь! — шипел он, закрывая за собой дверь кабинета. — Варвар! Ему только туземцами править!

Собственно говоря, Хайловский был недалек от истины. Зорин этого и хотел.

Виктор Петрович дождался, когда Глебушка уйдет, и придвинул к себе телефонный аппарат. Он еще несколько минут обдумывал предстоящий звонок, взвешивая все «за» и «против».

— Так не бывает: чтобы и пиво выпить, и пену не сдуть, — наконец сказал он и набрал номер. — Да! Узнал? Слушай меня внимательно. Ты говорил, что у тебя есть бригада лихих бойцов. Так вот, мне нужен… — он посмотрел в свои записи, — Кондрашов Виталий Сергеевич. У него есть одна очень ценная карта. От тебя требуется…

Выбор был сделан. Назад дороги не было. Пусть и не открытое, но очень напряженное противостояние с Беловым достигло той точки, когда отступать уже невозможно. Тут уж — либо пан, либо пропал!

Пропадать Виктору Петровичу не хотелось. Но и другого выхода он не видел.

Дневной сон подобен зыбучему песку — чем дольше спишь, тем больше хочется. Белов знал это очень хорошо; он немного вздремнул, а потом еще целый час лежал рядом с Лайзой, боясь пошевелиться, — опасался разбудить любимую.

Сашу одолевали мысли о предстоящем приключении. «Интересно, — думал он, — сумеем ли мы найти метеорит? Обнаружить особняк в непроходимой камчатской тайге — занятие не из легких. Проще отыскать иголку в стогу сена.

— Конечно, — размышлял Белов. — Очень многое зависит от карты, составленной Кондрашовым. Но насколько она подробна? Вот в чем заключается главный вопрос.»

Наконец он не выдержал, осторожно встал с кровати, взял белую рубашку и джинсы и на цыпочках прокрался к двери. Проходя мимо окна, Белов уловил какое-то шевеление в кустах за оградой.

Заросли дикого шиповника слегка качнулись, и потом снова все стихло.

Саша еще около минуты постоял, пристально вглядываясь в пейзаж за окном. Шевеление не повторилось.

Он подхватил одежду, тихонько вышел из спальни и спустился на первый этаж. Здесь он натянул на себя джинсы, накинул на плечи рубашку и вошел в центральный зал.

Столы уже стояли, как положено. Дверь была закрыта на тяжелый засов.

Саша присел на стул, мысленно перечисляя список оставшихся загадок. Все как-то удивительно совпало — таким образом, что ему не пришлось долго ломать голову над разгадками.

Светящиеся картинки получили свое объяснение — неуемное тщеславие Ерофея Кистенева. Хозяин особняка воспроизвел на стенах части картины, написанной Серовым, используя для этой цели специальную краску, в которую добавил растертый в пыль кусочек метеорита. Гордыня не давала разбойнику покоя. Что ж, дело вполне объяснимое. Нынешние рублевские олигархи тоже из кожи лезут вон, лишь бы покрасоваться перед обнищавшим и голодным народом: смотрите-ка, вот мы какие! Сумели оказаться в нужное время в нужном месте!

Саша подозревал, что самое подходящее для них место — это тюрьма (Батин, кстати, тоже так думал), а нужное время — пожизненное заключение. Шальные деньги никогда не приносят счастья; история купца Митрофанова была наглядным тому подтверждением, однако годы идут, а люди не меняются. И в основе всего лежит безнаказанность. Сколько раз ему приходилось слышать: «Если бы я знал, что мне за это ничего не будет…», и далее следовало какое-нибудь ужасное откровение — начиная от секса с десятилетней девочкой и заканчивая отравлением нелюбимой тещи. Человеческую натуру трудно изменить; индивидууму, не стесненному моральными принципами, необходима огромная дубина в качестве скорого и неотвратимого наказания.

Но если бы наказание всегда было таким зримым и осязаемым. Для Ерофея Кистенева оно растянулось на многие годы и длится до сих пор, нависая над Князем и Кондрашовым. Кстати, как там они?

Мысли Белова вновь вернулись к прошедшему обеду. Кондрашов обещал прийти вечером; на улице уже сгущаются сумерки, скоро задует ветер, разнося по анфиладе «страшный вой», а профессора все нет. Может, тайник, где хранится карта, находится слишком далеко? Все возможно.

Белову показалось, что он услышал осторожные шаги на крыльце. Саша подкрался к окну-бойнице; на улице мелькнула быстрая тень и тут же исчезла.

Но она все же была; Белову это не почудилось. И призрак купца Митрофанова был явно ни при чем.

Саша неслышно переместился к другому окну. Он увидел, как люди в черной униформе, с короткими автоматами на плечах окружают особняк плотным кольцом.

Что за дела? Неужели «за ним пришли»? Но с какой стати? Почему? Единственное, в чем его можно было обвинить, — это в легкой затрещине, которую он отвесил журналисту. Но для того, чтобы предъявить Саше какие-то претензии, вовсе не обязательно использовать штурмовую группу спецназа.

Белов похолодел. Он представил себе, что произойдет через несколько секунд — люди в форме взломают двери, войдут, положат всех на полуофициально предвыборная кампания еще не началась; ни у Белова, ни у других претендентов не было кандидатской неприкосновенности. Саша пока еще оставался частным лицом и не мог рассчитывать на защиту закона. Стало быть…

Он взлетел по лестнице на второй этаж.

— Подъем! Скорее! Вставайте!

Больше всего он боялся, как бы спецназовцы не напугали Лайзу.

Первым в коридор вывалился растрепанный Витек. На сей раз на его трусах были задорные Микки-Маусы, и Белов какой-то дальней частью сознания, не охваченной нарастающей тревогой, отметил, что Микки-Маусы не намного лучше цветочков.

Злобин уже успел нацепить кобуру — прямо на голое тело; в руке он сжимал пистолет.

— Что такое? — проворчал Витек, но Саша оборвал его:

— Не задавай вопросов! Все — в комнату Лайзы, живо! Пистолет — на пол!

— Что? — не понял Витек.

— На пол! — повторил Белов и вырвал оружие из рук Злобина.

Саша понимал, что те, кто устроил эти «маски-шоу», могли иметь вполне конкретный приказ: при малейшем намеке на сопротивление открывать огонь на поражение. Так что лучше не рисковать.

Следом за Витьком в коридоре показались Любочка в домашнем халате, Ватсон с, книжкой в руках и Федор, сильно смахивавший на нечесаного пуделя, — волосы и борода закрывали его лицо.

Белов не стал им ничего объяснять — да он и не смог бы при всем желании — просто приказал сбиться в кучу вокруг Лайзы и ждать, не делая, резких движений. Ссориться со спецназом — себе дороже.

Снизу, со стороны центрального зала, послышался стук в дверь.

— Откройте! — раздался крик.

— Всем оставаться на месте! — скомандовал Белов и стал спускаться.

Краем глаза он заметил, что Витек не послушался и пошел за ним, но вступать в пререкания времени не было.

— Откройте! — кричал грубый голос, и Саша лихорадочно обдумывал, что он еще может сделать в этой ситуации. Что он должен успеть сделать, пока дверь закрыта.

— Ах, да! — Он схватил мобильный и набрал знакомый номер.

На том конце в трубке возник низкий, с хрипотцой голос.

— Слушаю!

— Князь! — Секунды летели, вот-вот, и штурмовая группа начнет ломать двери; теперь Белову было не до конспирации. — Князь, у меня — СОБР. Что происходит, ты в курсе?

— По-моему, ты должен знать это лучше меня, — ответил Князь.

— В смысле? Я ничего не понимаю. Меня захватывают, как особо опасного преступника…

— Я обещал стоять за твоим правым плечом… Как ангел-хранитель. Но теперь я стою за левым, и ты сам во всем виноват.

От неожиданности Белов остановился. Витек, не успев вовремя затормозить, уткнулся ему в спину.

— О чем ты говоришь? Мы расстались каких-нибудь три часа назад, и я ума не приложу, что случилось!

Князь усмехнулся.

— Ты хочешь, чтобы я тебе поверил? Напрасно. Я привык верить в то, что вижу. А слова — это пустой звук.

— Последний раз говорю — откройте! — произнес голос. Затем он замолчал. Через секунду мощный удар потряс дубовую дверь, но засов выдержал первый натиск.

— Тебя возьмут, Белый, — удовлетворенно сказал Князь. — Если не будешь дергаться, то уцелеешь, и тебя доставят в КПЗ. Но я ручаюсь, что ты не выйдешь оттуда живым. На Камчатке будет другой губернатор. Все, что ты скажешь, больше не имеет значения.

Белов был ошеломлен этим заявлением. Он не ожидал удара в спину. Оказывается, все уже решено, и выхода нет.

Его подставили. Но, в отличие от столичного иезуитства, здесь действовали прямо и грубо. Саша оказался между молотом и наковальней: с одной стороны — спецназ, с другой — Князь. Либо пуля от бойцов, либо — удавка от сокамерников.

Белов вдруг стал спокойным, мысли потекли размеренно и ясно. Так всегда с ним бывало в критические моменты, и благодаря этому умению он выкручивался из самых безнадежных ситуаций.

— Хорошо. Пусть так, — сказал он, не обращая внимания на трещавшую дверь. — Но если ничего уже не имеет значения, скажи хотя бы, в чем меня обвиняют?

Князь помолчал. Потом, видимо, решил, что хуже уже не будет.

— Час назад, — сказал он, чеканя каждое слово, — неподалеку от митрофановского особняка нашли Витю. Его убили и забрали карту.

В голосе Князя звучала с трудом скрываемая боль, и Белов удивился, как он сразу этого не заметил.

— Соболезную, — сказал Саша. — Но с чего ты взял, что я к этому причастен?

— Его убили тем самым ножом, — ответил Князь. — А на нем — только твои отпечатки. Как ты это можешь объяснить?

Дверь, ведущая с улицы в центральный зал, дрогнула и подалась. Белов увидел, как огромная кувалда, выломав кусок толстой дубовой доски, застряла в образовавшейся дыре. Медлить было нельзя.

Саша сорвался с места и бросился к сейфу. В ящике письменного стола он нащупал ключ, оглядываясь на вход, быстро открыл дверцу железного ящика и… замер.

Сейф был пустым.

Внезапно он понял все. Кто-то (а кто это еще мог быть, если не Зорин?) решил пойти ва-банк. Единственной целью ставилось физическое уничтожение Белова — под любым предлогом.

Отпечатки пальцев на рукояти ножа лишь повод — для милиции и Князя. Если бы у Саши были в запасе хотя бы несколько часов, то можно было бы все выяснить, во всем разобраться, но штука в том и заключалась, что Белов не располагал ни минутой.

Спецназовцам был отдан приказ стрелять на поражение; а реакцию обезумевшего от горя Князя предсказать было нетрудно.

Конечно, спустя какое-то время все бы поняли, что подстава с ножом шита белыми нитками, но это было бы потом. А посмертное оправдание большой роли не играет.

Кувалда втянулась обратно в проем, и показалась рука в черной перчатке. Еще немного и штурмовая группа ворвется в дом.

Белов не стал дожидаться — он выскочил из центрального зала и, захлопнув за собой дверь, закрыл ее на засов. «Действенная тактика! — подумал он. — Вот на что рассчитывал купец Митрофанов. Через окна не пролезешь, а для того, чтобы сломать двери, требуется время».

Наглухо закрывая двери, они дошли со Злобиным до угловой комнаты, откуда вела лестница на второй этаж.

— Витек! — сказал ему Белов. — Не паникуйте! Отвечаешь за Лайзу головой.

— А ты? — попробовал вставить Витек, но Саша не дал ему сказать ни слова.

— Обо мне не беспокойся, я что-нибудь придумаю. Принеси мне пистолет. Живо!

Злобин помчался вверх по лестнице. Едва он исчез в проеме, Белов поднес мобильный к уху.

— Князь! Ты слышишь меня?

— Дергаешься? — со злобой спросил Князь. — Характер показываешь? Зря.

— Князь! — заорал Саша. — Даю тебе слово, что я здесь ни при чем. Я докажу это. Еще не знаю как, но докажу. А тебя хочу предупредить — если хоть один волос упадет с головы близких мне людей, я стану самым худшим из твоих проклятий. Ты понял? Поэтому не делай глупостей! Стой за правым плечом!

Он нажал на кнопку «отбой», и вовремя. Дверь уже вовсю ходила ходуном, поддаваясь напору мощных ребят с масками на лицах.

Прибежал Витек и сверху кинул ему пистолет. Белов на лету поймал оружие и бросился в анфиладу.

Он слышал, как со второго этажа доносятся крики Лайзы. Она рвалась к Саше, но, наверное, Ватсон или Лукин не пускали ее. И правильно делали.

В комнату ворвались бойцы СОБРа. Спецназовец в черной форме, с маской на лице присел на одно колено и взял Белова на мушку.

— Ни с места! — заорал он.

Саша прыгнул в темноту. Автоматная очередь, кроша штукатурку, впилась в стену. Белов навалился на дверь и щелкнул засовом.

Пули выбивали из прочной древесины острые щепки; одна из них оцарапала Саше лицо.

Белов побежал по анфиладе, захлопывая за собой двери. Он думал, сколько у него осталось времени, и понимал, что ничтожно мало. Рано или поздно он окажется в тупике, откуда нет выхода.

Внезапно вспомнились слова Ватсона, сказанные им в споре с Витьком по поводу анфилады. Доктор тогда сравнил череду проходных комнат с отсеками в субмарине.

«В подводной лодке все продумано до мелочей. Отсеки ведут не куда-нибудь в тупик, а…»

Тогда Ватсон не договорил — его прервал приезд Князя. Но теперь Белов и сам догадывался, что имел в виду Станислав Маркович.

И если архитектор, проектировавший особняк, сам того не подозревая, использовал в строительстве анфилады тот же принцип, что много позже применяли в строительстве субмарин, то у Саши еще есть шанс на спасение.

Потому что «отсеки ведут не куда-нибудь в тупик, а в спасательную капсулу». Вот в чем дело.

— А-у-у-у! О-у-у-у! А-у-у-у! — завывал страшный голос на все лады.

Сильный ветер дул в сторону моря. Устройство, вделанное в стену или в потолок, издавало несколько звуков одновременно, отличающихся по тембру и высоте; сливаясь воедино, они до жути напоминали человеческий голос. Вой был настолько громким, что заглушал треск ломающейся древесины, крики, ругань и топот бойцов милицейского спецназа.

В той комнате, на стене которой был сделан первый рисунок, Белов остановился и перевел дыхание. Он должен был забыть, что в запасе у него остались считанные секунды, и не думать о времени вообще. Иначе в суете и спешке принять правильное решение невозможно.

Свет угасающего дня пробивался сквозь окна-бойницы и не давал разглядеть бледное голубоватое свечение. Но картинка — хищно ощерившийся дельфин — неотступно стояла перед мысленным взором Александра. Белов словно видел ее — яркую и отчетливую.

В следующей комнате должна быть девушка, а в последней, на заслонке печи — бык. Эта загадка митрофановского дома осталась неразгаданной. У Белова было несколько секунд, чтобы найти ответ.

Итак, дельфин, девушка и бык, нарисованные специальной краской, в которую добавлено светящееся вещество метеорита. Но почему они находятся в разных комнатах? Купец Митрофанов — он же Ерофей Кистенев — вполне, мог нанести рисунки на одну и ту же стену. Зачем ему потребовалось расписывать тупиковую часть анфилады целиком?

Может быть, для того, чтобы показать, что это — вовсе не тупик? Переход от одного рисунка к другому волей-неволей заставлял искать недостающую часть картины, двигаться от дельфина к быку.

Вряд ли потайная дверца спрятана под изображением дельфина или Европы; стена была внутренняя, она ограничивала анфиладу от центрального зала. К тому же эту дверцу (если она существовала) невозможно было открыть, не взломав штукатурку. Но тогда бы она перестала быть потайной.

«Значит, бык!» — решил Белов. Все сходилось. Последнее изображение было нанесено на чугунную заслонку, однако грозную морду быка можно было разглядеть, только если подойти к печи вплотную и обогнуть ее ближний угол.

«Так и есть! — подумал Саша. — Ведь Митрофанов делал эти рисунки, еще не зная, что художник Серов напишет второй вариант. Он-то наверняка считал, что является единственным обладателем картины, стало быть, единственным человеком, точно знающим ее основные структурные элементы — дельфин, девушка и бык. Если бы я никогда раньше не видел «Похищение Европы» в Третьяковке, мне бы и в голову не пришло искать быка, тем более на печной заслонке. Первые два рисунка оставили у меня чувство чего-то знакомого и одновременно незавершенного, поэтому я и продолжил поиски недостающего элемента, хотя и не был до конца уверен в том, что он существует».

Белов, не теряя времени, направился в последнюю комнату анфилады. Здесь не было окошек-бойниц, в комнате царил непроглядный мрак, однако свечение не бросалось в глаза, и найти морду быка, не зная наперед, где искать, было очень сложно.

Саша приблизился к печи и ощутил под рукой холодные выпуклые изразцы. Он обогнул острый угол, присел на корточки и увидел рисунок во всей его пугающей простоте.

— Ну что? Украл Европу? — спросил Белов.

Грохот, треск и крики становились все громче и громче. Саша повернул ручку и открыл заслонку. Он пожалел, что на этот раз с ним не было фонарика, но подумал, что на крайний случай сгодится и дисплей телефона.

Белов включил предохранитель и заткнул пистолет за пояс джинсов — сзади, чтобы оружие не мешало ползти. Саша всунул голову и плечи в топочную камеру и нажал кнопку на мобильном. Подсветка дисплея озарила каменный мешок.

Свод печи был таким огромным, что, казалось, здесь могла проехать небольшая машина. На колосниках лежала пушистая зола.

Белов ощупал проем и внезапно обнаружил утопленные в чугунном обрамлении небольшие засовы. Оказывается, заслонку можно было закрыть изнутри. Вряд ли это было случайностью — кому, скажите на милость, придет в голову запирать печь изнутри?

Еще более убежденный в правоте своих выводов, Белов легко оттолкнулся от пола и нырнул внутрь, в печь. Он присел на корточки и развернулся. Подсветки дисплея хватило, чтобы разглядеть круглую ручку, одновременно приводившую в действие четыре засова — по одному на каждую сторону проема.

Саша плотно притворил за собой заслонку и нажал на круглую ручку. Ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы исполнительный механизм, изрядно поврежденный губительным действием времени, сработал. Раздался громкий щелчок, и все четыре засова встали на место.

Белов не стал проверять, насколько надежна заслонка, — пополз вперед, по направлению дымохода.

Спустя некоторое время он обнаружил, что ему совсем не тесно, а дымоход, похоже, вовсе не собирается заканчиваться.

По подсчетам Саши, он прополз около двух десятков метров, когда почувствовал, как стена слева от него содрогается под тяжестью ритмичных ударов. Спецназовцы ломали очередную дверь.

«Значит, — догадался Белов, — дымоход кольцами огибает все здание, а сами стены — полые и служат чем-то вроде батарей».

Он не был сильно удивлен — подобное решение применил Константин Мельников, когда строил свой знаменитый «круглый дом» в Кривоарбатском переулке.

Но тогда это означало, что он может проползти в стенах особняка до самой крыши, а наверху, рядом с трубой, его будут поджидать бойцы с наручниками.

Такая перспектива Белова не устраивала — ради того, чтобы услышать, как защелкиваются «браслеты» на запястьях, не стоило лезть в печь. К счастью, оставалась надежда: Саша продолжал верить, что все это сделано не зря — и рисунки на стенах, и засовы с внутренней стороны заслонки.

Это придало ему сил; Белов пополз быстрее. Видимо, он не рассчитал силы и споткнулся — если про человека, ползущего на четвереньках, можно сказать «споткнулся».

Мобильный упал на дно дымохода, а Белов по инерции проскочил вперед, едва не расквасив нос. Он бы непременно его расквасил, если бы не выставил вовремя руки и не предотвратил падение.

Под мягкой пушистой золой оказалась шероховатая кладка, грубая, как наждак. Саша почувствовал резкую саднящую боль в ободранных ладонях.

Он сдержал невольный вскрик и обернулся. Мобильный светил дисплеем в паре метров позади него, и Белов подумал, что это единственный источник света, которым он располагает. Следовало поскорее вернуться и забрать телефон, иначе дисплей погаснет, и тогда аппарат уже ни за что не найдешь.

Саша стал разворачиваться, но, наверное, немного поторопился — он больно ударился головой об свод, тихонько выругался и схватился за ушибленное место.

Так он потерял еще пару драгоценных секунд. Свечение дисплея вдруг быстро пошло на убыль.

— Нет! — воскликнул Белов, бросаясь к мобильному, но в этот момент экран его «Нокии» погас окончательно, и Саша очутился в абсолютной темноте.

Стало так темно, что он не мог ни рассчитать расстояние, ни правильно выбрать направление.

Саша принялся шарить по дну дымохода. Разбитые ладони по-прежнему сильно болели; они утратили чувствительность, и Белов терялся в тщетных догадках, нащупал ли он то, что ищет, или еще нет.

Любая неровность казалась ему потерянным мобильным. Всякий раз Саша думал, что это телефон, и всякий раз его ожидало разочарование — еще один кирпич, выступающий из неровной кладки.

Наконец ему показалось, что он нашел; Белов сжал пальцы в кулак, но они соскользнули, и в руке осталась только зола.

— Проклятье! — вскричал он. Шансы найти аппарат таяли с каждым мгновением, а без его даже минимального света путешествие по длинному дымоходу превращалось в глупую затею. Нет, скорее, в пустую трату времени. — Проклятье! — Белов в отчаянии стукнул кулаком по неровности и вдруг…

Он почувствовал, как дно уходит из-под ног. Где-то внизу послышалось громкое размеренное тиканье, словно в кладке был спрятан часовой механизм. Воздух сгустился; на Белова пахнуло сладковатой застоявшейся вонью, и он, потеряв равновесие, полетел в узкую шахту, уходившую вертикально вниз.

Она была такой узкой, что Саша с трудом протискивался. Это в значительной степени замедлило падение, но ведь у каждой медали есть и оборотная сторона. Белов сильно ободрал плечи; легкая белая рубашка превратилась в грязные лохмотья, испачканные кровью.

Через несколько секунд он упал на что-то мягкое, хрустнувшее и разбрызгавшееся под тяжестью его тела. Раздался громкий противный визг, в темноте вспыхнули сотни красных точек — жадные крысиные глаза.

Саша поспешил подняться на ноги и отряхнуться — падая, он угодил прямиком в крысиное гнездо, и теперь разгневанные хвостатые твари жаждали мести. Сверху, через открытый люк, на него сыпалась зола; от нее свербило в носу и слезились глаза.

Телефон, оставшийся лежать где-то там, наверху, вдруг зазвонил.

«Очень вовремя, — подумал Белов. — Наверное, меня не нашли в дальней комнате и теперь предлагают объявиться и сдаться. Смешно, ей-богу! На что они рассчитывают?»

Мобильный, светясь и подпрыгивая, подползал все ближе к колодцу.

«Ну же, давай еще немного», — просил Белов. Он уже видел, как где-то там, наверху, мобильный балансирует на самом краю; еще два-три звонка, и он свалится прямо к нему в руки.

Снова раздалось размеренное тиканье. На этот раз оно было громче, потому что механизм находился где-то рядом. Противовес, выждав паузу, стал двигаться в обратном направлении, и люк постепенно возвращался на место.

Белов стал лихорадочно ощупывать стены в надежде найти потайной рычаг или кнопку — что угодно, лишь бы остановить противовес. Ему вовсе не хотелось быть запертым в этом каменном мешке, без света, наедине с полчищами голодных крыс.

Мобильный вдруг перестал звонить, и Белов подумал, что у неизвестного абонента весьма некстати лопнуло терпение. Ну чего стоило подержать трубку рядом с ухом чуть подольше?

За тонкой перегородкой — скорее всего, справа, как ему казалось, — слышались движение шестеренок и гул натянутых тросов. Неумолимый механизм продолжал работать. Еще немного и люк захлопнется. Что тогда? Отбиваться от крыс, пока хватит сил?

— Эй, вы! Там, наверху! — вскричал он. — Вспомните кто-нибудь о Саше Белове! Позвоните мне!

И вдруг… Это было слишком хорошо, чтобы походить на правду, но это случилось. Мобильный зазвонил снова.

Белов задрал голову и смотрел, не обращая внимания на золу, сыпавшуюся прямо в глаза. Аппарат звонил, не переставая. Ход механизма за стеной ускорился; гул натянутых тросов сменился надсадным металлическим скрежетом.

«Нокиа» была уже над самым колодцем. Телефон покачнулся, накренился и полетел вниз, прямо Белову в руки. В тот же момент раздался лязг металла о металл — плита, закрывающая люк, встала на место, отсекая подземелье от дымохода.

Саша поймал телефон и нажал кнопку ответа. Все тщетно. Он находился под землей, в лабиринте, вырубленном прямо в скальной породе; электромагнитный сигнал не мог пробиться сквозь массивную гранитную преграду.

На дисплее высветилось — «Поиск сети». Саша открыл меню и посмотрел, от кого пришли два неотвеченных вызова.

Первым звонил Шмидт. А второй звонок…

«Странно, — подумал он. — С чего бы это?»

Но времени на раздумья не было. Он почувствовал, как цепкие когтистые лапки, прокалывая джинсовую ткань, забираются все выше и выше. Крыса поднялась уже почти до правого колена, на левую ногу прыгнули сразу две.

Белов резким ударом руки смахнул крысу с тела, затем дернул ногой, отбрасывая других. Он решил не дожидаться нападения новых тварей и сам перешел в наступление, отчаянно топча живой визжащий ковер, словно бисером, разукрашенный красными глазками-бусинками.

Поднялся невообразимый вой; голые безволосые хвосты скользили по его лодыжкам, как холодные змеи; еще немного, и крысы стали отступать. Жадные горящие глаза замерли на почтительном расстоянии от человека — там, куда он не мог добраться.

Белов, с трудом сдерживая комок отвращения, подступивший к самому горлу, перевел дух.

— Надо искать выход, — сказал он вслух: громко, чтобы придать себе бодрости. — Обязательно должен быть выход. Он есть всегда, надо только хорошенько поискать.

Саша посмотрел на зарядку батареи. Аккумулятор телефона был почти полон. Белов нажал на кнопку и выставил дисплей перед собой. Слабый неверный свет выхватил длинную черную нору, уходящую неизвестно куда. Размеры ее были таковы, что взрослый мужчина мог пройти, слегка согнувшись.

Белов развернулся на сто восемьдесят градусов. В обратную сторону уходила такая же нора. Он повернулся направо и увидел еще один ход. Налево — то же самое.

Саша стоял в центре, на перекрестке подземных ходов, прорубленных в породе. Надо было выбрать одно из направлений и исследовать ход до конца.

Белов посветил над головой и ребром рукояти пистолета сделал небольшую зарубку, чтобы, если придется вернуться, не перепутать тоннель и не пойти по нему во второй раз.

Покончив с необходимыми приготовлениями, он двинулся вперед, ощущая под ногами противное чавканье и тонкий хруст, словно он ступал по пергаменту. Он задумался только на секунду — что это может чавкать и хрустеть? — и его чуть не вывернуло наизнанку.

Лучше было не думать.

— Ну и что? — спросила Ольга.

Шмидт пожал плечами.

— Не берет трубку. Наверное, чем-то занят. Или спит. Или смотрит телевизор.

Он сбросил вызов и убрал телефон в карман.

Самолет, следовавший рейсом из Москвы, приземлился в Петропавловске-Камчатском пятнадцать минут назад. Шмидт и Ольга стояли в зале выдачи багажа, ожидая, когда резиновая лента транспортера привезет их скромные пожитки — две небольшие походные сумки, собранные в большой спешке.

— Спит? — усмехнулась Ольга. — Смотрит телевизор? У меня такое ощущение, будто мы говорим о разных людях: я — о Белове, а ты — о ком-то еще.

— Ну, тогда я не знаю, — насупился Шмидт. — Честно говоря, мне вообще все это непонятно. Ты ведешь себя, как прилежная жена, — звонишь, предупреждая мужа, что скоро вернешься домой. Чего ты хочешь — чтобы он впопыхах рассовывал любовниц по шкафам? Прятал их под кроватями?

Ольга закатила глаза — иногда Шмидт говорил такие глупости, что ей становилось не по себе.

— Ну при чем здесь это?

— А при том, — повысил голос Шмидт. — Мы и так через полчаса будем на месте. Зачем звонить?

Ольга не нашлась, что ответить. Как объяснить мужчине, что она чувствует? Он же мыслит простыми и ясными категориями, вроде «дважды два — четыре» или «Волга впадает в Каспийское море». Ему невдомек, что такое женская интуиция; в лучшем случае он скажет — «бабьи глупости». А в худшем — презрительно ухмыльнется.

Поэтому, не желая тратить время на пустые препирательства, она достала свой мобильный и набрала номер Саши. Аппарат ответил долгими гудками. Ольга терпеливо ждала, не сбрасывая вызов. Гудок следовал за гудком, но Ольга почему-то чувствовала, что торопиться не следует. Она продолжала ждать, не реагируя на ехидную улыбку. Шмидта.

Затем мембрана пропела мелодичный сигнал, и механический голос произнес: «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети».

Ольга удовлетворенно кивнула, словно и не ожидала услышать ничего другого.

— Ну что, дозвонилась? — спросил Шмидт.

— Позвонила, — поправила его Ольга.

— А зачем звонить, если не хочешь дозвониться? — не понял Шмидт.

— Неважно. Вон наши сумки, бери и поехали. Ты знаешь адрес?

— Бывший особняк купца Митрофанова, — ответил Дмитрий.

Он стоял, поглядывая на подъезжавшую на транспортере сумку, и думал, что капитан его не подвел: универсальный нож диверсанта в «Домодедове» не обнаружили. Правда, для похищения Ольги нож не потребовался, и Шмидт не мог даже представить себе такую ситуацию, в которой бы он пригодился.

«Зато, — подумал Шмидт. — Это хороший подарок для Сашки. Он обожает такие штуки».

Если говорить откровенно, то и сам Шмидт обожал, но не выставлял это напоказ — чувствовал себя неловко, как большой дядя, до сих пор не наигравшийся в «войну».

Расставаться с ножом не хотелось, однако подарок тем ценнее, чем меньше хочется отрывать его от себя. А еще — такая штука, как универсальный нож диверсанта, может когда-нибудь спасти жизнь.

«Правда, — думал Шмидт, — к нашей ситуации это не относится». Он был чересчур рационален и напрочь лишен предчувствий.

— Где Александр Белов? — Командир группы спецназа расхаживал по центральному залу митрофановского особняка, заложив руки за спину.

Лайза, Витек, Ватсон, Лукин и Любочка стояли перед ним, выстроившись в ряд. Бойцы только что выломали последнюю дверь и не нашли в анфиладе никого — Белов словно сквозь землю провалился. Командиру штурмовой группы даже в голову не могло прийти, насколько это близко к истине.

На всякий случай он приказал взломать печную заслонку и проверить дымоход и теперь ждал результатов.

— Позвольте узнать, по какому праву вы врываетесь в частное владение? — спросила Лайза.

Командир с тоской оглядел девушку.

— У нас есть соответствующее распоряжение, — коротко ответил он, надеясь, что других вопросов не последует. Однако Лайза и не думала отступать, напротив, она только начала выяснять все обстоятельства вторжения.

— И этот документ подписан прокурором? — сказала она.

— Можете не сомневаться.

— И применение огнестрельного оружия вы тоже расцениваете как правомочное? — не унималась Лайза.

Спецназовец на секунду задумался. Устно ему сказали, что не следует церемониться — все средства хороши, однако теперь у него почему-то появились сомнения.

— Разве вам было оказано сопротивление? — наседала Лайза.

— Специальная проверка установит все обстоятельства, — пробурчал командир.

— Безусловно, установит, — осадила его Лайза. — Но кое-что я бы хотела узнать прямо сейчас.

— С какой стати?

— Я являюсь личным адвокатом господина Белова, и я имею право знать, в чем его обвиняют.

Командир насторожился. Что-то такое про адвоката он слышал — краем уха.

— Если вы дадите мне несколько минут, я предъявлю все необходимые документы, — сказала Лайза. — Они остались наверху, в моей комнате. Кстати, считаю своим долгом заявить, что подам жалобу на необоснованно грубые действия ваших людей. Мне не дали даже одеться.

Спецназовец раздумывал, как ему быть. «Маленькая победоносная операция» неожиданно захлебнулась, и главный подозреваемый ускользнул. Дальше все могло пойти по совершенно непредсказуемому сценарию. Одно командир знал точно — что бы ни случилось, крайним выставят его. Значит, не стоило быть излишне резким:

Он подвинул Лайзе стул.

— Как вас зовут?

— Лайза Донахью. Я — американская гражданка.

Дело принимало совсем нехороший оборот. Об этом командира никто не предупреждал.

— Вы — американская гражданка и являетесь адвокатом господина Белова?

— Насколько мне известно, это не противоречит российским законам.

Командир почесал в затылке. Противоречий тут действительно не было.

— И что вы хотите знать? — спросил он.

— Я уже сказала — в чем обвиняют господина Белова?

Командир рассудил, что рано или поздно, но сказать все равно придется. И раз уж фактор внезапности утерян…

С улицы в центральный зал вошел боец, весь перепачканный в саже и копоти.

— Проверили весь дымоход, — шепнул он на ухо начальнику. — Его нигде нет.

Командир машинально кивнул и устало взмахнул рукой. Бойцы, топая коваными ботинками, потянулись к выходу. Операция захвата завершилась. Ничем.

— Его обвиняют в убийстве, — обратился спецназовец к Лайзе. — Час назад неподалеку от вашего дома найден труп Кондрашова Виталия Сергеевича. Гражданин Кондрашов был убит ножом, на котором обнаружены отпечатки пальцев Белова.

Такая оперативность говорила о многом. Найти труп, отправить орудие убийства на экспертизу, снять отпечатки, сличить их с компьютерной базой данных, и все это — за один час? Дело было явно нечисто. Лайза покачала головой.

— Я как адвокат не считаю это достаточным основанием для того, чтобы вламываться в дом. Более того, могу заявить, что у господина Белова есть стопроцентное алиби — с тех пор, как убитого в последний раз видели живым, и по настоящий момент он все время находился рядом со мной.

Командир погрозил ей пальцем.

— Вы не можете выступать в роли свидетеля. Вы — лицо заинтересованное.

— Отчего же? — перебила его Лайза. — По законам Российской Федерации свидетелем может быть любой человек, который способен внести ясность в разбираемое дело.

— А что же тут неясного? — спросил спецназовец. — Есть труп, есть орудие убийства и есть отпечатки пальцев.

— Пока рано говорить об этом. Пусть следствие установит все обстоятельства дела. Лично к нам у вас есть какие-нибудь претензии?

Командир колебался. Он получил приказ арестовать Белова. Никаких других распоряжений не было.

— Нет, — сказал он. — Претензий нет.

— Стало быть, мы свободны? — уточнила Лайза.

— Вполне.

— Отлично! — Лайза обвела взглядом

Витька, Ватсона, Федора и Любочку и выразительно показала на бардак, учиненный штурмовой группой. — Пора приниматься за уборку. И вам тоже — пора, — сказала она командиру.

Тот кивнул, четко развернулся на пятках и отправился вслед за своими бойцами к автобусу, поджидавшему на шоссе. Он ругался на чем свет стоит за то, что позволил втянуть себя в эти грязные подковерные игры.

Лайза дождалась, когда он отойдет подальше, и спросила у Злобина:

— Где Саша? Витек развел руками.

— Вот бы узнать…

— Звони ему на мобильный. Постоянно. А я свяжусь с Игорем Леонидовичем Введенским. Чувствую, без его помощи нам не обойтись. Кстати, кто мне может сказать, что это за нож, о котором все время говорят?

— Саша привез его от Рультетегина. Нож, в рукоять которого вделан кусочек метеорита, — вмешался Ватсон. — Саша показывал его за обедом. Ты не видела, потому что спала.

— Стоп! — внезапно сказала Лайза. Все замолчали и посмотрели на нее. — Я не видела этот нож. Я ничего о нем не знала. Версию, что Саша, воспользовавшись этим ножом, убил человека, мы отметаем. Стало быть, остаются четверо: вы, Станислав Маркович, Витек, Федор и Любочка.

— В каком смысле — остаются? — не понял Федор.

— В том смысле, — твердо сказала Лайза, упирая на каждое слово, — что ножи, насколько мне известно, сами по воздуху не летают. Где он лежал?

До Витька только теперь дошло, что она имела в виду. Он залился краской, потом сразу же побледнел. На лбу крупными каплями выступил пот.

— Нож лежал в сейфе, — еле слышно сказал Злобин.

— Кто знал, где находится ключ от сейфа? — продолжала Лайза.

— Все, — ответил ей Ватсон. — У нас там нет ничего ценного, поэтому ключ лежал в ящике письменного стола.

— Значит, любой из вас, — сказала Лайза, — мог взять нож и передать его убийце. Либо — и эту возможность я тоже не исключаю — сам убил несчастного Кондрашова. Ведь так?

— Ну-у-у… — замялся Ватсон.

— Матушка! — всплеснув руками, воскликнул Федор.

Витек потупился. Любочка молчала.

— Один из вас, — Лайза роняла слова, как тяжелые камни, — предатель и убийца. По его вине чуть было не погиб близкий мне человек. Самый близкий. Отец моих детей. И это меня злит. Хуже того, это приводит меня в бешенство. Пусть лучше этот человек признается сразу. В противном случае я за себя не ручаюсь.

Она ни разу не повысила голос, но в ее интонации и лице было столько пугающего, что все невольно замолчали. Такой Лайзу еще никто не видел. Волчица, защищающая свой выводок, рядом с ней выглядела бы очаровательной болонкой, норовящей лизнуть руку.

С улицы через разбитые и распахнутые двери центрального зала донеслось шуршание шин по гравийной дорожке.

Витек дернулся было посмотреть, кто это еще к ним пожаловал, но Лайза сказала:

— Всем оставаться на местах! — И он не смог ослушаться.

Лайза поднялась и вышла на крыльцо. Из подъехавшего такси вышли двое — мужчина, и женщина. Мужчину она знала — это был Шмидт. А женщина была ей знакома по немногочисленным фотографиям, сохранившимся в альбоме Белова, — Ольга, его первая жена.

Лайза хотела спуститься с крыльца навстречу гостям, но перед глазами вдруг все закружилось и поплыло. Нестерпимая режущая боль полоснула внизу живота и разлилась по всему телу, накрыв плечи, словно теплым колючим одеялом.

Лайза прижала руки к животу; взгляд ее упал на доски крыльца. Между домашних шлепанцев, в которые она была обута (штурмовая группа застала ее в ночной сорочке и шлепанцах), упало темно-красное пятно размером с крупную монету. Раздался еле слышный звук — еще одно пятно появилось на полу. Затем еще и еще.

«Боже, это ведь из меня!» — подумала Лайза.

Наверное, она изменилась в лице, потому что Шмидт, отбросив сумку, кинулся ей на помощь.

— Где Саша? — прошептала Лайза и лишилась сил.

Она ожидала, что сейчас упадет и больно ударится об пол, но этого не случилось. Сильные руки подхватили ее и прижали к себе.

— Звони в «скорую»! — услышала она, как через подушку.

И потом все стихло.

Часть третья РУСЛО ВЕРХНЕГО МИРА

Где Белов? Многие задавали себе этот вопрос: и Лайза, и все прочие обитатели митрофановского особняка, и капитан спецназа, возглавлявший штурмовую группу. Но больше всех это интересовало Виктора Петровича Зорина, который сидел в своем кабинете и держал в руках невидимые нити заговора.

Зорин действовал через номинального директора фирмы «Бриз» — сына нынешнего губернатора Камчатки. На самом же деле львиная доля доходов от добычи рыбы и краба поступала прямиком к нему — через нескольких подставных лиц, так что проследить всю цепочку было невозможно. Во всяком случае, так считал сам Виктор Петрович.

Получив известие о том, что Белова взять не удалось, Зорин уточнил:

— Ты хочешь сказать, его там не было?

Собеседник замялся.

— Нет, он был в особняке. Бойцы видели его, но потом…

— Что «потом»?

— Исчез.

— Куда?

На этот вопрос Виктор Петрович не получил ответа. Голос в трубке молчал, ожидая дальнейших распоряжений.

— Вы отслеживаете разговоры с его мобильного? — спросил Зорин.

— Конечно. Мы пеленгуем сигнал, поступающий на базовую станцию. В последний раз он был в районе особняка. А потом…

— Тоже исчез? — подсказал Зорин.

— Да. Неудивительно. Если Белов — человек опытный, то знает, что по сигналу с мобильного можно определить местонахождение абонента.

— Конечно, знает… — Виктор Петрович ненадолго задумался. — Вот что. Карта у тебя на руках?

— Да.

— Отправляй людей в тайгу, пусть найдут этот булыжник и доставят в город.

— Стоит ли так спешить? Может, завтра с утра?

— Завтра с утра может быть поздно, — разозлился Зорин. — Делай, что говорю.

— Хорошо, — согласился собеседник. — А как насчет особняка? Продолжать наблюдение?

— Да. Оставь пару человек. Этот Белов — такой тип… Никогда не знаешь, чего от него ожидать.

— Понял вас. — Собеседник повесил трубку.

Зорин сплел пальцы и хрустнул суставами. «Блицкрига» не получилось. Ну ничего! Еще не все потеряно.

За Беловым ведется настоящая охота. Размноженные фотографии розданы патрульно-постовым группам, Князь со своими опричниками наверняка тоже ищет его повсюду. В конце концов, есть шанс, пусть и ничтожный, что Белов включит телефон, и тогда…

Словом, рано паниковать. Еще не последний раунд.

Виктор Петрович положил руку на сердце. Что-то кололо там, за грудиной. Он подумал, что неплохо бы выпить…

Зорин встал и подошел к бару. Долго вглядывался в череду разнокалиберных бутылок: водка, коньяк, виски, джин, ликер, кальвадос, сливовица, текила…

Наконец он нашел то, что искал, — маленький флакончик корвалола. Щедро накапал в стакан и добавил «Боржоми».

«Господи! — подумал он. — Трубят на всех углах: властные структуры, чиновный аппарат! Кто бы только знал, как это все нелегко дается!»

Он залпом выпил воду и немного постоял, прислушиваясь к сердцу. Вроде бы отпустило. Снова затикало, как старые часы: тик-так, тик-так, тик-так… Пауза, молчание, хрипение, потом опять: тик-так, тик-так, тик-так…

«Когда-нибудь эта пауза затянется, — подумал Виктор Петрович. — Моторчик остановится и не захочет идти дальше. Вот тогда все и кончится».

Где Белов? Никто не знал точного ответа. Да и сам Белов не знал. У Саши было такое ощущение, словно он провалился не в запутанную подземную галерею, а во временную дыру, на добрую сотню лет назад. В самое начало бурного двадцатого века, когда ушлые люди, воспользовавшись царившей в империи неразберихой, сумели сколотить невиданные состояния. То тут, то там объявлялся какой-нибудь клоп, вдоволь насосавшийся народной крови, — жирный, лоснящийся, трескающийся по швам от обжорства.

Да разве что-нибудь с тех пор изменилось? Ничего. Наоборот — воровать стали еще больше, с поистине вселенским размахом.

Ну, почему, он еще мог понять, но зачем? Зачем?

Новоявленные российские нувориши выглядели жалко, как туристы, в первый раз увидевшие «шведский стол» и торопящиеся поскорее наесться, закинуть за пазуху и что-нибудь еще в руках унести.

Зачем? Достаточно было прочитать про купца Митрофанова и понять, что все зря.

Белов это понял.

Первый тоннель закончился тупиком. Саша шел вперед, время от времени подсвечивая дорогу дисплеем мобильного.

Постепенно ход стал суживаться; Белову приходилось все ниже и ниже нагибать голову. Потом он уже шел в полуприсиде, а в конце и вовсе встал на четвереньки. Наконец, когда дальше двигаться было невозможно, Белов вытянул руку и увидел, что ход заканчивается глухой каменной стеной.

Белов попятился, пистолет выпал из-за пояса. Саша поднял его, развернулся и отправился назад, к перекрестку.

Стая самых любопытных и настойчивых крыс бежала перед ним, держась на почтительном расстоянии. Они еще не успели забыть, что нога человека может легко переломить им хребет.

Белов посмотрел на потолок и нашел еле заметную зарубку. Он выбрал другое направление и оставил на неподатливом граните вторую отметину.

Саша исследовал новый проход, но и он привел его в никуда. В тупик.

На этот раз Белов пробирался по тоннелю гораздо дольше, потому что он оказался длиннее первого.

Саша вдруг понял, в чем смысл этих тоннелей. Митрофанов хотел запутать возможных преследователей, выиграть время для отступления.

Белов не знал, помогло ли это купцу, но он блуждал по подземным галереям уже сорок минут — столько прошло со времени последнего звонка Ольги.

Саша снова вернулся на перекресток и сделал третью зарубку. Согласно теории вероятности, шансы найти выход выросли в два раза и стали пятьдесят на пятьдесят. Однако и на этот раз ему не повезло.

Третий тоннель также закончился глухой стеной. Пусть и отрицательный, но это был результат. Значит, оставшийся ход приведет его куда надо.

Саша не стал делать четвертую зарубку — и так все было ясно.

— Пока, ребята! — сказал он визжащему клубку из серых тел, извивавшихся у него под ногами. — Вам бы очень хотелось, чтобы я остался здесь, но… Мне с вами не по пути. Мне надо наверх, к свету.

И уверенно зашагал вперед.

Пройдя два десятка шагов, Белов понял, что он не ошибается. Тоннель повернул под прямым углом направо, потом — налево, но самое главное — он шел немного вверх, и Саша расценил это как добрый знак. Ведь дорога из подземелья на волю должна идти вверх, не так ли?

«Так, — подбодрил он себя и прибавил шагу. — Все время — немного вверх».

Было еще одно обстоятельство, радовавшее его, — этот проход не суживался, он все время оставался одинаковым. Единственное, что было непонятным, — он петлял.

Через каждые десять — пятнадцать шагов следовал новый поворот. Зачем?

Белов как человек, знакомый со скальными породами не понаслышке (все-таки у него за плечами был Горный институт), знал, что каменный массив никогда не бывает однородным; в нем обязательно присутствуют трещины, разломы и участки повышенной плотности. Возможно, тоннель был прорублен по линии наименьшего сопротивления?

Он отмел эту гипотезу. И сам особняк, и подземные галереи были спроектированы очень грамотно; вряд ли архитектор не понимал, что, прорубая тоннель по месту разлома, он тем самым еще больше ослабляет каменный монолит. Нет, объяснение нужно было искать в другом.

Саша в очередной раз, следуя ходу тоннеля, повернул под прямым углом направо. Он заметил выступ, образованный поворотом. За выступом была небольшая ниша, шириной как раз такая, чтобы там мог свободно поместиться человек. Это не могло быть случайностью.

Белов решил потратить пару минут и осмотреть нишу. Каково же было его удивление, когда на уровне пояса он обнаружил углубление. В углублении лежал семизарядный револьвер системы Лефоше — почти новенький, в смазке.

— Ах, значит, настолько все серьезно? — с удивлением произнес Белов.

Ему вдруг стало жаль купца Митрофанова. Саша представил, каково это жить, каждую минуту ожидая погони. Бедняга, наверное, не спал ночами — все боялся пропустить момент, когда его придут убивать. И все ради чего — груды блестящих побрякушек? Да-а-а… Какими же ничтожными кажутся люди и их поступки, особенно, по прошествии многих лет.

Нет, себе бы он не хотел такой участи — дрожать над украденными сокровищами, постоянно ожидая нападения. А потом бежать по подземному лабиринту и отстреливаться из-за каждого угла.

Глупо. Неужели человеческая жизнь — настолько пустячная штука, что ее не жалко потратить на такую ерунду?

Впрочем, у Ерофея Кистенева было совершенно противоположное представление о ценности человеческой жизни — не зря же он прослыл великим душегубцем, на щадившим никого ради медного пятака!

«В конечном итоге каждый получает только то, чего заслуживает», — решил Белов.

Внезапно он почувствовал нечто похожее на прикосновение холодных пальцев к разгоряченному телу. Саша замер, прислушиваясь к своим ощущениям. Странное чувство повторилось.

На миг Белову почудилось, что сейчас из-за поворота выйдет сам Ерофей — седой, высокий и изможденный, с горящими глазами и семизарядным «Лефоше» в руке.

«Призрак — он призрак и есть», — так, кажется, сказал Федор?

Белов рассмеялся, устыдившись минутной слабости.

— Чего это я? — сказал он громко. — Неужели боюсь?

Он двинулся дальше, отмечая, что с каждым шагом воздух в подземелье становился все более свежим и чистым. Сладковатая вонь осталась позади. За следующим поворотом он явственно различил слабое дуновение — значит, выход был уже близко.

Белов ускорил шаги и вдруг…

Под ногой что-то хрустнуло. Ступня будто угодила в капкан; Белов не смог удержать равновесие и упал.

Падая, он выставил перед собой руки; они наткнулись на какое-то подобие решетки. Или клетки — Саша не мог разобрать.

Он поспешил подняться. Подобрал мобильный (к счастью, телефон не разбился от удара) и нажал кнопку.

Слабый свет выхватил из темноты зловещий оскал. Белов мгновенно вскочил и принялся рассматривать то, что лежало под ним.

Скелет, укутанный в обрывки истлевших тряпок. То, что он принял за решетку, оказалось грудной клеткой — перекрестьем побелевших от времени ребер.

На скелете не было ни кусочка плоти, только вокруг черепа остались длинные белые волосы.

Белов попятился. Он уже понял, кто был перед ним. На дне тоннеля лежал сам купец Митрофанов. Или — Ерофей Кистенев, как будет угодно.

Подавив в себе первую вспышку отвращения, Саша оглядел скелет внимательнее. Он заметил какой-то посторонний предмет, торчавший между ребрами с левой стороны.

Белов осторожно взял предмет двумя пальцами. Это было длинное узкое лезвие — штыка или ножа, разобрать невозможно: металл был сплошь изъеден временем и ржавчиной.

Саша представил себе картину того, что случилось почти сто лет назад.

Высокий худой человек с густой седой шевелюрой нервно мечется по особняку. Возможно, он уже понимает, что это — конец, а возможно, на что-то еще надеется.

Но в городе не прекращаются волнения. Прежняя власть свергнута, и порядок навести больше некому.

Толпы людей с оружием рыщут по городу в поисках добычи. Они убивают всех, кто попадается на их пути. Ради денег, или часов, или золотой цепочки, а иногда — просто так, от злобы и от голода.

Электричество не работает; по ночам с холма, на котором стоит особняк, видны мириады огоньков — это горят факелы в руках разбушевавшихся разбойников.

Николай Васильевич Митрофанов, он же — Ерофей Кистенев, хорошо понимает, к чему все идет. Исчезла дубина. На улицах царит полная безнаказанность.

Сладкая вседозволенность, которой он упивался в течение нескольких лет, вдруг стала всеобщим достоянием. И это пугает Ерофея больше всего. Он-то раньше думал, что он такой — один. Сверхчеловек. Человек с несокрушимой жизненной силой. Человек, однажды схвативший Судьбу под уздцы и теперь полагающий, что ему можно все.

Но нет. Теперь он не один. И любой проходимец, у которого нет Сэрту, но есть топор, или кистень, или револьвер в руках, становится равным ему. И это — по-настоящему страшно.

Генерал-губернатор давно уже в Харбине — вместе с семьей. Разодранный в клочья мундир полицмейстера плавает в мутной воде Авачинского залива. Сам обладатель мундира (также разодранный в клочья) уже стал обедом для жадного минтая. Дома зажиточных петропавловцев стоят разграбленные, глядя на изменившийся в одночасье мир пустыми глазницами разбитых окон.

И только Ерофей Кистенев отказывается поверить в происходящее. Как же так? Почему это произошло? Сознание знает ответ. Безнаказанность. Ну хорошо, думает Ерофей. Пусть это случилось, но мне-то уж точно ничто не грозит. Ведь я… Я — тот самый, что похитил Европу. Я — всемогущий Зевс! Я — избранный! Я — сумевший оказаться в нужное время в нужном месте!

«Безнаказанность», — шепчет тот, кто стоит за его левым плечом. И теперь плюй не плюй, все равно уже поздно.

На рейде Авачинской гавани стоит японская эскадра, но японцы не решаются высадиться, опасаясь главного калибра Российского Тихоокеанского флота.

Бывшего флота, но не калибра. Он-то по-прежнему грозен и страшен.

Каждую ночь огоньки, снующие по городу, подбираются все ближе к холму. Митрофанов в смятении бродит по анфиладе и чутко прислушивается к любому шороху, раздающемуся во дворе.

Утро начинается с жуткого воя, и день умирает под те же звуки. Но теперь Ерофею кажется, что этот вой — вовсе не хитроумная придумка умелого архитектора. Это — голоса загубленных им душ. Они где-то рядом. Они жаждут его крови.

Часы тикают, и Кистенев знает, что они отсчитывают его последние… Что? Сутки? Часы? Минуты? А может быть, секунды?

Пытка неизвестностью слишком тяжела, поэтому, когда в центральный зал врываются черные фигуры, Ерофей чувствует что-то вроде облегчения. А потом — резкую обжигающую боль в левой стороне груди.

Он стреляет из своего «Лефоше». Один, два, три, четыре раза…

Черные фигуры с короткими криками и стонами валятся на пол.

Ерофей, зажав ладонью торчащий из груди обломок лезвия, отступает назад, в анфиладу.

Он закрывает за собой все двери и оказывается в последней комнате, где стоит печь. Последние два месяца Кистенев запрещал топить — ждал, что путь отступления может понадобиться в любую минуту. И вот он наконец понадобился.

Ерофей открывает заслонку. Кровь хлещет из него, как из недорезанной свиньи. Вместе с ней уходят силы.

Кистенев даже не закрывает заслонку изнутри. Он ползет по дымоходу, нащупывает выступающий из кладки кирпич и открывает люк.

Он падает в люк, обдирая кожу. Хватает заготовленный факел и спички. Тоннель озаряется радостным пляшущим пламенем.

Кистенев ползет по проходу, оставляя за собой жирный кровавый след. Он оглядывается и видит, как крысы, сбившись в кучу, лижут его кровь. Они бегают и визжат, предвкушая трапезу более сладкую и более сытную.

Ерофей до последнего вздоха не верит, что он умрет. Умереть может кто угодно, но только не он — великий Зевс, укравший Европу.

В «Лефоше» еще остаются патроны. Ерофей приберегает их для преследователей. Наконец он уже не может двигаться и просто лежит на полу, надеясь, что силы сейчас вернутся. Они обязательно вернутся, ведь он — равен самому Богу! Крысы начинают бегать по его ногам. Кистенев пытается их сбросить и понимает, что не может пошевелиться. Руки и ноги наливаются свинцовой тяжестью, но они еще чувствуют. Например, они чувствуют, как тысячи острых зубов начинают отрывать от тела маленькие кусочки.

Ерофей пытается орать, но у него получается лишь слабый вздох. Крупная крыса садится ему на лицо, с интересом заглядывает в глаза и потом вдруг впивается в щеку. Кистенев ничего больше не может сделать — только опустить веки, чтобы не видеть, как мерзкие твари с суставчатыми безволосыми хвостами пожирают его живьем. «Лефоше» холодит правую ладонь, но Ерофей не может поднять руку, облепленную десятками серых тел. Они кусают, разрывают и жрут. Жрут того, кто совсем недавно считал себя хозяином Камчатки, мира, самой Жизни, наконец! Крысы ведут себя, как люди — упиваются своей безнаказанностью и беспомощностью жертвы.

Несокрушимая жизненная сила напоследок играет с Ерофеем злую шутку — он никак не может умереть. Даже плавая в луже собственной крови, истерзанный и наполовину съеденный, он продолжает жить.

Работает только мозг. Он мыслит ясно и четко. Тот, кто стоит за левым плечом, шепчет ему на ухо: «Разве ты не этого хотел? Разве ты не знал, что за все приходится расплачиваться? Не платить — новенькими хрустящими ассигнациями; но расплачиваться — кусочками своего тела и последними минутами жизни, проведенными в полном отчаянии? У каждого следствия есть причина, у каждой причины есть следствие. Ты украл Европу и попирал ногами сирых и убогих. Разве это не справедливо, что теперь тебя жрут крысы?»

Наконец Ерофей умирает: не в теплой постели, окруженный плачущими детьми и внуками, а в темном подземном тоннеле, полностью облепленный пьяными от человеческой крови крысами. Они покрывают его тело наподобие живого колыхающегося ковра.

Кистенев уходит, оставляя после себя не груды сокровищ. И даже не честное имя. А только родовое проклятие, которое не прервется, покуда месть не свершится.

Белов попятился. Между лопатками пробежали мурашки. Непреложный жизненный закон предстал перед ним во всей своей суровой простоте и неотвратимости.

«Какой мерою мерите, такою отмерено будет вам». Если кто-то породил безнаказанность, то ему не следует сетовать на то, что рано или поздно она обернется против него самого.

И всем, начиная от мелких торговцев наркотиками и заканчивая обитателями рублевских дворцов, следует об этом помнить.

Саша еще раз посмотрел на скелет. В правой кисти Митрофанов сжимал револьвер, а в левой — металлический цилиндр с закручивающейся крышкой.

Белов потянул цилиндр; кости руки рассыпались с глухим стуком, как фишки домино. Света было недостаточно для того, чтобы рассмотреть содержимое цилиндра. Саша решил сделать это позже, когда выберется из подземелья.

Он перешагнул через скелет и пошел дальше.

В душе не было ни злости, ни восхищения, ни жалости к этому человеку. Только — досада, что он так глупо сумел потратить единственное сокровище, доставшееся, в подарок от Всевышнего. Собственную жизнь.

Белов миновал еще два поворота и вдруг почувствовал, что слабый ветерок усилился. Саша сделал еще несколько шагов и уперся в преграду.

Но на этот раз стена была не каменной, а чугунной, с ребрами, сделанными в виде шашечек.

Саша решил, что это — дверь, ведущая наружу. Он опять включил подсветку дисплея и, к своему удивлению, обнаружил, что плутал по подземным лабиринтам добрых два часа.

Белов принялся обшаривать стены в поисках какой-нибудь кнопки или рычага. К счастью, рычаг действительно был, и он был очень заметным.

Александр сунул телефон в карман и обеими руками ухватился за рычаг. Сначала ему не удалось даже сдвинуть его с места.

Белов повис на чугунной ручке и уперся ногами в стену. Тогда рычаг стал медленно поддаваться. Саша подпрыгнул и навалился на него всем телом.

В стене что-то затрещало, рычаг задрожал и внезапно опустился. После паузы, показавшейся Белову целой вечностью, механизм пришел в движение. Сработала система хитроумных противовесов, стесненное пространство тоннеля наполнилось скрежетом и лязгом.

Дверь начала медленно подниматься, но Белов понимал, что это еще ничего не значит. Проржавевшие тросы могут в любой момент лопнуть от напряжения, дверь снова опустится, и тогда Белов навсегда останется под землей.

Саша загадал: если он нагрешил в своей жизни не меньше, чем купец Митрофанов, то пусть так и случится. Но если тот, кто стоит за его правым плечом (уж во всяком случае не Князь), еще верит в него, то дверь откроется, и он снова увидит свет, город, своих друзей… И Лайзу — женщину, которую очень любит. Женщину, которая носит в утробе двух его сыновей.

Саша ждал решения Судьбы. Секунды текли мучительно долго. Дверь словно раздумывала: отпускать пленника на волю или нет?

Она приподнялась, впустив в подземелье свежий воздух и вечерний сумрак.

— Ну же! Давай!

Чугунная плита скрипела в пазах, стены тоннеля дрожали, из потолка брызнули куски гранита.

Белов догадался, что Митрофанов приготовил для преследователей последний, самый неприятный сюрприз: одновременно с открытием двери своды тоннеля должны были обрушиться, погребая под градом камней всех, кто решился ступить в подземный лабиринт.

Монолит стонал; от гула у Саши заложило уши.

Наконец расстояние от нижней части проема до края двери стало таким, что Белов смог бы через него протиснуться. Не раздумывая ни секунды, он лег на каменный пол и пополз.

Позади него падали камни; гулкое эхо, путаясь и натыкаясь на само себя, металось по проходам, вырубленным в породе.

Саша выбрался уже наполовину. Место, куда выходила дверь, было для него незнакомо, но разве это хоть что-нибудь меняло?

Белов упирался в мягкую землю локтями, подтягивался и продвигался все дальше и дальше. Прямо перед ним был отвесный склон, заросший густой травой.

Саша собрал все силы, оттолкнулся ногами от проема и покатился вниз, пытаясь не потерять три вещи, которые в настоящий момент составляли все его имущество: пистолет, мобильный телефон и металлический цилиндр, найденный рядом с телом купца Митрофанова.

Ах да! И еще — самое главное! Жизнь. Ведь он все-таки спасся, несмотря ни на что!

Катясь по земле (после каменного мешка она казалась нежнее пуховой перины), Белов успел бросить взгляд назад. Дверь упала, закрыв проход, и теперь уже никто бы не догадался, что здесь находится вход в катакомбы.

Саша раскинул руки, затормозив падение. Он лежал на земле и смотрел, как на небе, одна за одной, загораются звезды.

Затем он осторожно ощупал себя — цел, если не принимать во внимание синяки и ссадины.

Белова очень интересовал загадочный цилиндр, с которым купец Митрофанов не хотел расставаться вплоть до самой смерти. Саша открутил крышку и заглянул внутрь. Там оказался свернутый в трубку лист бумаги.

От подножия склона начинался огромный пустырь; на нем, как пустые спичечные коробки, стояли корпуса заброшенного завода. Между корпусами кое-где торчали фонари, похожие на отцветающие одуванчики, — длинный голый стебель и венчик молочного света, дрожащего во влажном воздухе.

Саша закрыл цилиндр, зажал его под мышкой и направился к ближайшему фонарю — ему не терпелось узнать, что же до последней секунды хранил Ерофей Кистенев.

Вокруг было тихо, ни души. Белов слышал, как под кроссовками скрипит трава. Он огляделся, пытаясь найти митрофановский особняк, и не нашел: видимо, подземный ход оказался значительно длиннее, чем он предполагал.

Внезапно мобильный разразился мелодичной трелью. Саша посмотрел на дисплей — звонила Ольга. Он нажал кнопку «ответ»:

— Привет!

Откровенно говоря, бывшая жена позвонила не вовремя. Ему сейчас было совсем не до разговоров. Белов приготовился выслушать очередные жалобы и капризы, но вместо этого Ольга вдруг сказала:

— Саша, с тобой все в порядке? Ты где?

Белов пожал плечами. Врать не хотелось, а правды он не знал. Поэтому ответил уклончиво:

— Я? На Камчатке. Спасибо, со мной все в порядке. Как у тебя? Ты в клинике?

— Нет, я в больнице, — сказала Ольга.

— Ты хочешь сказать, у Наршака? — уточнил Белов.

— Нет, у Лайзы.

От неожиданности Белов опешил и чуть было не выронил цилиндр.

— Где?

— Мы с Димой сегодня прилетели. Я все знаю. Постарайся пересидеть где-нибудь несколько дней. Введенский уже в курсе дела, он обещал помочь…

— Что с Лайзой? — спросил Белов. Он почувствовал, как к сердцу подбирается холодный липкий страх. «Неужели с ней что-то случилось? Я никогда себе этого не прощу!» — Что с ней? — повторил он громче, опасаясь, что Ольга нарочно тянет с ответом.

— Кровотечение. Была реальная угроза выкидыша, но теперь врачи говорят, что все позади… Саша, спрячься куда-нибудь. Так велел Введенский. Он уже работает, надо только дождаться…

Белов быстро шел к фонарю. Он почти не прислушивался к словам Ольги. Его не покидала уверенность, что сам ход событий направляет его действия, неумолимо толкает в нужную сторону.

Затаиться? Спрятаться? Ждать, пока Введенский бросит ему спасательный круг и вытащит из водоворота приключений в безопасное место? Это даже не смешно.

«Пройдет время, и ответы найдутся сами собой», — так сказал Рультетегин. А еще он передал через Тергувье, что «свет Сэрту поможет». Да! Не зря же метеорит был священным для камчадалов: «Сэрту помогал в охоте и в бою, он излечивал раны и болезни, но самое главное — он следил, чтобы женщины нашего народа разрешались от бремени легко и без боли. Ни одна мать не погибала во время родов, ни один ребенок не умирал от голода и хворей».

Сэрту! Как ни крути, метеорит был той самой осью, вокруг которой все и вращалось.

Белов бегом преодолел расстояние, остававшееся до фонаря. Откинул крышку цилиндра и осторожно извлек лист плотной бумаги.

— Саша?! — насторожилась Ольга. — Ты слышишь меня? Ты меня слушаешь?

— Да, слышу, — ответил Белов. «Но вот послушаю — это вряд ли».

Он развернул лист и поднес к глазам. На бумаге оказался эскиз «Похищения Европы» — того самого, первоначального варианта.

Приглядевшись повнимательнее, он увидел какие-то крестики, кружки и пунктирные линии, проступавшие на фоне рисунка.

В левом верхнем углу, как раз напротив пасти хищно ощерившегося дельфина, Саша разглядел восьмиконечную звездочку. В правом нижнем, рядом с быком — еще одну. Рядом с нижней звездочкой проходила еле заметная линия. Она была причудливо выгнута, и ее очертаний показались Белову знакомыми.

«Если это то, что я думаю, то у меня есть шанс опередить убийц Кондрашова. Допустим, они отправились в тайгу сразу после того, как завладели картой. Тогда у них есть пара часов форы. Но Кондрашов утверждал, что его карта — не слишком подробная, и положение особняка указано весьма приблизительно. Тогда…».

— Оля! — сказал Белов. — С Лайзой действительно все в порядке? Или ты что-то не договариваешь?

— Пока — в порядке, — сказала Ольга. — Но не вздумай приходить сюда. Мало ли что… Ты ведь — в розыске.

— Да-да, я знаю. Где Шмидт?

— Он привез для Лайзы кое-какие вещи и уехал обратно в особняк. А почему ты спрашиваешь?

— Хочу попросить его помочь вырыть землянку. Мне ведь надо прятаться, ты забыла?

— Белов, — укоризненно сказала Ольга, — ты неисправим.

— А может, это не так уж и плохо? — спросил Белов. — Спасибо тебе за помощь. Не волнуйся, скоро все это закончится. Извини, не могу долго разговаривать. Пока. — И он нажал на трубку отбоя.

Саша прикинул: с того момента, как он вылез из митрофановских катакомб на свет божий, прошло около семи минут. Мобильный телефон — чудесная штука, но только очень наивные люди полагают, что сотовый предоставляет дополнительную степень свободы.

Мобильный телефон — это прежде всего тотальный контроль. Прослушать разговоры не составляет особого труда; кроме того, по направлению и интенсивности сигнала, поступающего на базовую станцию, легко вычислить местонахождение абонента.

Семь минут — это слишком много. Пора выходить из сети. Но сначала…

Белов набрал номер Шмидта.

— Дима! Это я! Не задавай лишних вопросов, просто делай, что говорю. Спустись в центральный зал; там, в ящике письменного стола, лежат карты Камчатки разного масштаба. Их не меньше десятка. Возьми все, захвати для меня одежду, садись в машину и поезжай по шоссе на север. Держи телефон включенным, я выйду на связь. Все, пока.

Белов нажал «отбой». На подъездной дороге, ведущей к воротам заброшенного завода, показались огни фар. Большой седан — Белов не смог издалека разобрать марку машины — переключил дальний свет на ближний и сбавил ход.

— Быстро вы, ребята! — пробормотал Белов и ушел подальше от фонаря, в тень.

Кем бы ни были его противники, их не следовало недооценивать. Приходилось признать, что работали они четко и оперативно.

С пассажирского сиденья седана вылез человек и подошел к воротам. Он подергал висевшую на них цепь и что-то сказал водителю.

Саша отключил батарею телефона и, как самолет-невидимка «Стелс», временно исчез с экрана радара. Ему предстояло решить задачку со многими неизвестными. Шмидт должен был добраться до места предполагаемой встречи минут за пятнадцать. За это время и сам Белов должен был оказаться где-то поблизости. Но как? Во-первых, ему надо понять, где он находится, а во-вторых, раздобыть машину.

Ну, с машиной все более или менее ясно. Необходимо действовать грубо и решительно. Ребята, что сидят в седане, считают себя «охотниками», а Белова — «дичью». Они даже не подозревают, что у «зайчика» могут оказаться острые и очень опасные зубки.

Седан медленно двинулся вдоль невысокого заборчика из сетки-рабицы.

Белов стоял за углом заводского корпуса и не думал никуда убегать. Фары седана вновь переключились на дальний свет; теперь дорожка вдоль забора была видна, как на ладони.

«Будут ездить вокруг завода, дожидаясь подкрепления, — подумал Белов. — Интересно, сколько у них людей? Хватит ли на то, чтобы следить за Шмидтом и мной одновременно?»

Если исходить из самого худшего, то хватит. Но в любом случае город уже наглухо заблокирован, и вырваться из него не удастся. «Обычными средствами, — поправил себя Саша. — А мы попробуем необычными. Ну что, пора?»

Седан поравнялся с приземистым двухэтажным зданием, за которым он прятался. Белова отделял от преследователей только этот невысокий заборчик и тридцать метров открытого пространства, освещенного фонарем.

Когда размеренное урчание мотора стало хорошо различимым, Саша вдруг выскочил на свет и заметался. Он увидел седан и остолбенел. Это длилось несколько секунд. В салоне автомобиля мелькнула тень, затем стекло передней двери опустилось.

Ступор, овладевший Беловым, неожиданно прошел. Саша сорвался с места и побежал в сторону следующего корпуса, находившегося в тени. Затем, словно передумав, резко развернулся и побежал обратно — первое здание хоть и было освещено, зато и стояло ближе.

Обостренным слухом он уловил смачное лязганье затвора и еле слышные хлопки — стреляли из пистолета, оснащенного ПБС — прибором бесшумной и беспламенной стрельбы.

Похоже, одна из пуль задела его. Белов неловко подвернул ногу и рухнул на землю, подняв целый столб пыли. Затем он снова поднялся и, хромая, бросился дальше. Теперь он бежал значительно медленнее.

До угла здания оставалось каких-нибудь пять или шесть метров. Пули ударялись в бетонную стену, выбивая из нее острые осколки. Белов закидывал голову и приволакивал ногу; не добежав до спасительного угла пары шагов, он опять упал и пополз.

Он только один раз взглянул на преследователей. Автомобиль остановился, с переднего сиденья выпрыгнул человек в темном костюме и, едва коснувшись верхней перекладины, легко перемахнул через низенький заборчик.

Оказавшись под защитой стены, Белов вскочил на ноги и пробормотал:

— Такая пантомима тянет на «Оскара», не меньше. Не зря же говорят: «Талантливый человек талантлив во всем». А не попробовать ли мне себя в Голливуде?

Но прежде чем попытаться пробиться в кинобизнесе, надо было избавиться от погони. Стараясь оставлять в пыли четкие отпечатки подошв, Белов подбежал к заброшенному зданию и нырнул в оконный проем — и стекла, и рамы давно утащили хозяйственные аборигены.

Он убрал пистолет, прижался к стене и стал ждать.

Шмидт сделал все, как велел Белов. Он нашел в письменном столе не меньше десятка разнообразных карт Камчатки: географических, климатических и даже испещренных какими-то непонятными символами, значение которых не сразу дошло до Дмитрия. Лишь приглядевшись повнимательнее, он понял, что на карте отмечены месторождения полезных ископаемых и места привычного обитания промысловых рыб, — Белов, когда ситуация требовала, умел быть серьезным и дотошным.

Затем Шмидт нашел среди вещей Белова толстовку, джинсы и сунул их в полиэтиленовый пакет. Залез в свою походную сумку и прихватил продолговатый предмет, похожий на складной зонтик: дождя вроде бы не обещали, но предстоящая прогулка могла принести немало неожиданностей.

Дмитрий забрал у Витька ключи от «тойоты», сел за руль и завел двигатель. Шмидт вырулил с подъездной дорожки на шоссе и повернул направо; в зеркало заднего вида он увидел, как от обочины, выждав небольшую паузу, отъехал автомобиль и последовал за ним.

«Меня пасут», — понял Шмидт, но решил не придавать этому факту большого значения. У бывшего спецназовца (хотя они не бывают бывшими) имелся в арсенале богатый запас нетрадиционных приемов вождения, но Дмитрий пока не хотел их применять — во всяком случае до того, как Белов выйдет на связь. Ведь Саша не предупредил, что надо обязательно избавиться от «хвоста».

Он включил музыку и ехал не торопясь, примерно как к "теще на блины. В проигрывателе стоял диск с «классикой» — в ненужные подробности, вроде фамилии композитора, Шмидт вдаваться не желал.

Погода была чудесной, дорога — пустой (если не считать автомобиля, державшегося на расстоянии в полсотни метров), а настроение — бодрым. Встреча со старым другом, как всегда, сулила веселые приключения, и Шмидт был этому рад.

Он стучал пальцами по «баранке», стараясь попадать в такт музыке, льющейся из колонок.

Водитель, сидевший в сером седане «Ниссан-максима», не сразу сообразил, что к чему, а когда сообразил, было уже поздно.

Да, конечно, он видел фигуру, выбежавшую из-за угла заброшенного заводского корпуса. Человек в темном пиджаке быстро бежал к машине, но это не вызывало никаких подозрений — в конце концов, они же не пряники сюда приехали перебирать, надо было поторапливаться. Завалить «алюминиевого короля», рвущегося в губернаторы Камчатки, — дело серьезное, хотя, признаться честно, не такое и сложное. Больно уж малахольным оказался «объект» — занервничал, сам выбежал под выстрел, заметался, схлопотал пулю в ляжку и уполз. Поставить контрольную «точку» в затылок — задачка не бей лежачего: в прямом и переносном смысле.

Водитель уже хотел взять рацию и отрапортовать о выполнении задания (с которым, к слову сказать, не сумели справиться бойцы штурмовой группы), но в последний момент решил повременить и дождаться исполнителя.

Свет от фонаря бил человеку в спину, поэтому водитель не мог разглядеть его лица. Он ориентировался на одежду, а именно — пиджак, и… Стоп!

Что-то шло не так. К пиджаку полагались брюки, а человек был одет в джинсы, и это…

Водитель потянулся к оружию, но прежде чем он успел залезть под мышку, ствол «Макарова» уперся ему прямо в лоб.

— Не делай резких движений, иначе я начну нервничать, и это закончится очень плохо. Я имею в виду — плохо для тебя. Ты меня понимаешь?

Водитель кивнул. Человек достал у него из кобуры пистолет, вытащил обойму и ловким движением снял затворную раму. Оружие, разобранное на части, больше не представляло никакой опасности.

Человек отбросил разобранный пистолет в сторону и сел на переднее сиденье.

— Митрофановский особняк далеко?

— Не очень, — стараясь не щелкать зубами от страха, произнес водитель.

— Тогда поехали туда! — сказал Белов. Это был, конечно, он.

— А? — Водитель выразительно мотнул головой в сторону заводского корпуса.

— Проспится и будет в норме. При условии, что не пожалеет денег на визит к стоматологу, — ответил Саша. — Ты кто таков? Откуда?

Белов ловко обыскал водителя, вытащил из кармана бумажник и просмотрел документы.

— Охранная, фирма «Бриз», — прочитал он. — «Бриз»… — Белов наморщил лоб. — Что-то знакомое… Напомни-ка, кто ваш хозяин?

— Формально — сын губернатора, — разоткровенничался водитель. — А по-настоящему — Зорин.

Он рассчитывал произвести на незнакомца должное впечатление, но добился совершенно обратного эффекта.

— А-а-а, старый лис, — рассмеялся Белов. — Ну конечно, как я сразу не догадался? Выходит, у него здесь уже подготовлен плацдарм? И рыболовецкая компания, и охранная фирма, наверняка, и парочка заводиков имеется… С размахом работает человек, не правда ли?

Они выехали на шоссе, и водитель прибавил газу.

— Ну, признавайся честно, — сказал Белов. — Обложили меня?

Водитель кивнул.

— Город перекрыт. За особняком следят. Вас ищет милиция по подозрению в убийстве. Не делайте глупостей…

— Дружок! — перебил его Белов. — Давай договоримся так. Поверь мне, я вовсе не собираюсь тебя убивать. Напротив, я хочу, чтобы ты вернулся домой и посмотрел «Спокойной ночи, малыши!». Но меня иногда клинит, и тогда я совершаю поступки, о которых потом жалею. Не выводи меня из себя, и расстанемся друзьями. Ну, или почти друзьями. То, что вы с приятелем хотели провертеть во мне пару лишних дырок, пока опустим. Идет?

Водитель снова кивнул. Справа показался митрофановский особняк.

Белов ткнул парню стволом между ребер:

— Прибавь-ка! А то плетешься, как катафалк! Того гляди, нас начнут обгонять велосипедисты!

Водитель послушно нажал на газ. Светящаяся стрелка спидометра лизнула отметку «120» — больше не позволяла разбитая дорога.

Трасса была пустой. За окнами свистел свежий ночной ветер.

Белов выглядел веселым и сосредоточенным одновременно.

Через несколько минут он увидел «мицубиси-галант», висевший на хвосте знакомой «тойоты-лэндкрузер».

— Коллеги? — спросил Саша у водителя. — Тоже из «Бриза»? Любители ветра и моря?

На этот раз парень промолчал, впрочем, Белов все понял по выражению его лица.

— Обгоняй! — сказал он и достал мобильный. Пора было объявиться.

Саша включил телефон и набрал номер Шмидта.

— Дима! Привет! Как себя чувствуешь?

«Ниссан» поравнялся с «мицубиси». Белов знаком приказал водителю сбавить скорость и идти вровень с машиной преследования. Теперь они ехали по двум параллельным полосам.

— Все в норме, — ответил Шмидт. — Ты где?

— Я — рядом, — сказал Белов. — Что это у тебя там играет в машине?

Шмидт поискал пластиковый бокс из-под компакт-диска и не нашел.

— Бетховен, — наобум сказал он.

Белов рассмеялся. Он нажал на кнопку стеклоподъемника, и тонированное стекло быстро заскользило вниз.

Саша высунулся из окна. Упругая струя воздуха отбросила руку назад, но Белов собрался и смог точно прицелиться.

Водитель «мицубиси» заметил угрозу и качнул рулем вправо, но было поздно. Белов дважды нажал на спуск. Звуки выстрелов остались позади. Пробитое колесо быстро оседало; через несколько секунд раздался скрежет диска по асфальту.

— Это — Бах, Дима! Бах! — поправил Белов Шмидта и повернулся к водителю. — За ним!

Шмидт все видел в зеркало заднего вида. Он улыбнулся.

— Саня, это ты палишь?

— Нет, Дима, я не палю. Я обеспечиваю работой шиномонтажников. Предлагаю тебе остановиться и взять меня на борт.

— Вас понял!

Черная «тойота» сбавила ход и стала прижиматься к обочине.

Белов велел затормозить рядом с джипом. Он вытащил ключи из замка зажигания «ниссана» и спросил водителя:

— Пост впереди?

— Да.

— А по этому полю, — он махнул рукой влево, — мы сможем его объехать?

— На джипе-то? Наверное.

— Спасибо, — сказал Саша. — Мой тебе совет — поскорее ищи новую работу. Через неделю концерн «Бриз» лопнет, как мыльный пузырь.

— Посмотрим, — ответил парень.

Белов назидательно поднял палец.

— Послушай меня. Я никогда не говорю зря. К тому же губернатору не пристало обманывать своих избирателей.

— Саша, быстрее! — поторопил Шмидт.

Белов сунул ключи от «ниссана» в карман и сел на переднее сиденье джипа.

— Пока! — крикнул он водителю.

Шмидт утопил педаль газа, массивная «тойота» резко прыгнула вперед.

— О чем ты с ним болтал? — недовольно спросил Дмитрий.

— Я беседовал с народом, — ответил Белов. — Постепенно привыкаю к новой должности.

Шмидт всплеснул руками.

— За нами гонятся, а он беседовал с народом! Ты неисправим!

— Я это уже слышал сегодня. Кстати, не так давно, — парировал Белов. — От своей… твоей… нашей бывшей жены. Приятно, что ваши мнения обо мне совпадают.

По правую руку мелькали покосившиеся столбы. Между ними в несколько рядов была натянута колючая проволока.

— Зачем ты сказал ему, что собираешься ехать через поле? — проворчал Шмидт.

— Я не сказался спросил. Это разные вещи. Кстати, сверни-ка налево и остановись.

Шмидт повиновался.

— Где карты?

Дмитрий показал на ворох бумаг, лежавших на заднем сиденье.

Саша вытащил из цилиндра свернутый эскиз, расправил его и положил на колени.

— Ого! — присвистнул Шмидт. — Да это же «Похищение Европы»! Но… Какое-то другое…

— Точно, — подтвердил Белов. — Я расскажу тебе эту историю, только попозже. Смотри-ка. — Он провел пальцем по линии в правой части рисунка. — Тебе это ничего не напоминает?

Дмитрий вгляделся в причудливый изгиб, но ничего знакомого не увидел. Он пожал плечами.

— Нет.

— Потому что ты не изучал карту Камчатки так внимательно, как я. Это — очертания Авачинской бухты. — Белов показал Шмидту карту.

— Да, ты прав, — согласился Шмидт.

— Наша задача — найти подходящий масштаб и наложить на рисунок. Тогда мы точно узнаем место, куда нам надо попасть. — Белов безошибочно вытащил из стопки нужную карту. — А ну-ка!

Нижняя звездочка совпала с расположением митрофановского особняка — того, что стоял в Петропавловске. Следовательно, верхняя означала таежную крепость.

Белов покопался в бардачке, достал ручку и поставил жирную точку.

— Найдешь это место в лесу? — обратился он к Шмидту.

— Обижаешь, — ответил Дмитрий. — Я по пачке «Беломора» проведу тебя через дебри Амазонки. — Он осмотрел Белова и только сейчас заметил некую странность в его наряде. — Что это за клифт на тебе? Достался от купца Митрофанова? Сними сейчас же; я с тобой в таком виде даже в тайгу не пойду!

— Поэтому я и просил тебя привезти одежду. — Белов снял чужой пиджак и положил его на сиденье. — Погаси фары, оставь только габариты. Сейчас я сделаю последний звонок и буду готов.

Саша взял телефон и набрал знакомый номер.

— Алло? Князь? На рассвете мое правое плечо будет в тайге. Ты без труда найдешь это место. — Он склонился над картой. — Чертова балка, где Лебяжий ручей впадает в речку Комолу. Запомнил? Каждый из нас найдет там то, что ищет. Я — метеорит, а ты — убийц своего брата. Отбой. — Он положил телефон на пиджак.

— Зачем ты это сделал? — встревожился Шмидт. — Тебя же слушают, как пить дать!

— Вот и хорошо, — упрямо сказал Белов. — У них будет бессонная ночь. К утру в тайге соберутся только те, кто успеет туда добраться. То есть — лучшие. Пусть на доске останутся самые сильные фигуры, я хочу сыграть красивую партию.

Саша обошел машину и снял стеклоочиститель. Затем сел за руль, подключил передний мост и поставил раздаточную коробку на пониженную передачу. Потом он перевел селектор автоматической коробки передач в положение «Drive» и нажал на газ.

«Тойота» медленно поползла по полю, переваливаясь с кочки на кочку. Джип уверенно штурмовал бездорожье; проехав метров двадцать. Белов понял, что машина нигде не застрянет, пока не упрется во что-нибудь. Тогда он подвинул водительское сиденье вперед и вставил «дворник» — между подушкой и педалью акселератора.

Саша на ходу выпрыгнул из джипа и некоторое время стоял, провожая его глазами.

— Что ты делаешь? — спросил изумленный Шмидт.

— Автопилот, — пояснил Белов. — Неужели ты решил, что мы поедем по полю? Нет, дорогой, нам в другую сторону.

Прижимая к груди карту, он перебежал через дорогу и осторожно раздвинул ряды проволочной ограды. Помогая друг другу, они перелезли через колючку и оказались на взлетном поле.

— Хочу летать, как птица! — заявил Белов. — И, кстати, очень надеюсь на твою помощь.

Вдалеке, на фоне ночного неба, белела башенка авиадиспетчера. Слева от нее стоял огромный ангар.

— По моим прикидкам, у нас есть минут пятнадцать. За это время мы либо оторвемся от земли…

— Либо? — спросил Шмидт.

— Либо ляжем в нее — метра на два в глубину. Ты что выбираешь? — Саша перешел на легкий бег.

Шмидт, не особенно напрягаясь, держался рядом. Его бег был размашистым и мощным, дыхание — ровным и глубоким.

— Не хочу показаться банальным, но я больше люблю небо, — ответил Дмитрий.

— Я почему-то так и подумал, — кивнул Белов.

— Сигнал ровный, уверенный, — поднеся рацию к лицу, докладывал человек с военной выправкой. — Джип движется через Данилов луг, объезжая пост ГИБДД. Через несколько минут выйдет на Старокировскую дорогу. Думаю, оттуда они двинут на Кировское, а потом — на Мильково. Что? Не понял вас! — Человек поморщился от треска помех, выслушал собеседника и кивнул. — Да, к утру они вполне могут оказаться у Чертовой балки. Километров четыреста, не больше… Нет, до самой балки на машине не проехать, придется верст десять идти пешком… А то и — все двадцать… Так точно! Понял — «любыми средствами»! — Он убрал рацию в карман пиджака, сел в машину и бросил водителю: — На Старокировскую дорогу, быстро!

Князь долго сидел, опершись локтями на столешницу. Перед ним лежал мобильный телефон.

Интуиция подсказывала ему, что все идет совсем не так, как надо. И матерый уголовник чувствовал, что в происходящем есть и доля его вины.

Конечно, все можно было оправдать эмоциями: поддался гневному порыву. Еще бы: на самом закате жизни обрести брата (пусть и черт знает в каком колене!) и через два дня потерять его. Как это могло случиться? Почему?

В самом деле, рассуждал Князь, ну не Белов же убил Виталия! Зачем? Чтобы завладеть картой? Но он бы и так ее получил. И разве не сам Князь успокаивал Кондрашова, говорил ему за обедом: «Витя, этому человеку можно верить!». Можно… И — вот тебе пожалуйста…

А может, надеялся Князь, это сделал не сам Белов? А тот, его охранник: здоровый такой парень с круглым лицом и бритым затылком? Кажется, его зовут Витек?

Ну да, говорил себе Князь, может, и он всадил своему тезке нож в сердце. Тот самый нож… Но опять-таки — зачем?

Как ни крути, ситуация выглядела абсурдно. Ни у Белова, ни у кого-либо из его окружения не было мотива убивать ни в чем не повинного профессора кафедры истории Петропавловского пединститута. Не было…

Тогда у кого он был? Этого Князь, при всей своей информированности, знать не мог. В последнее время структура власти на Камчатке стала меняться. Некий клан — медленно, но верно — подминал все под себя, и Князю вход в этот клан был заказан.

Ниточки тянулись далеко, в Москву.

Кто-то, до последнего момента оставаясь в тени, наладил бесперебойный канал, по которому с Камчатки в столицу утекали огромные деньги. Кто это? Уж не Зорин ли?

Князь усмехнулся. Этот полноватый улыбчивый дяденька с повадками прожженного царедворца не производил впечатления самостоятельной фигуры. Князь слишком хорошо знал, что у любой самостоятельной фигуры есть кукловод, который дергает за невидимые ниточки. В этом и заключается искусство политики: руководить процессом, не показываясь на глаза зрителям.

И уж конечно, законченного романтика Белова стоило только пожалеть — ведь за ним никто не стоял.

Быть марионеткой и плохо, и хорошо одновременно. С одной стороны — от тебя ничего не зависит. Но с другой — в случае опасности хозяин подхватит свою куклу и спрячет в сундук, пропахший нафталином. Темно, зато надежно.

«Витя угодил между жерновами… — подвел грустный итог Князь. — Быть может, в скором времени я и сам туда попаду…»

И все-таки одна вещь не давала ему покоя — нож и беловские отпечатки пальцев. Хотя… Не так уж трудно убить человека, не оставив своих «пальчиков». Для этого существуют перчатки.

Но… Все же Белов неправ. Надо было лучше следить за своим хозяйством. Ведь как-то этот нож попал в руки убийцы?

Князь вздохнул и тяжело поднялся из-за стола. Высокие политические материи — это, конечно, интересно. Но сейчас есть дела поважнее. Как там сказал Белов? Он найдет убийц Виталия у Чертовой балки? Хорошо.

В тайге часто пропадают люди. Обычное дело.

— Лева! — крикнул Князь.

На пороге мгновенно возник высокий крепкий парень. Он улыбался, как Чеширский кот. Все уже давно знали эту особенность, однако его улыбка никого не могла ввести в заблуждение. Улыбаясь, Лева порой творил такие вещи, что и подумать страшно.

— Собирай людей — всех, кто есть на месте, — приказал Князь. — Мы уезжаем.

— Понял. — Лева расцвел. — Скажете, куда, или…?

— В Чертову балку, — ответил Князь, — Кажется, это где-то за Мильково. Не знаю точно, посмотри по карте. На рассвете мы должны быть там. Предстоит охота.

— Сделаем. Что-нибудь еще?

— Нет. Иди. — Князь устало махнул рукой.

Лева исчез, будто растаял в воздухе.

Князь некоторое время стоял, опираясь на стол. Затем посмотрел куда-то в пустоту и пробормотал сквозь зубы:

— Ерофей, мать твою… Наделал же ты дел, прадедушка хренов…

Лунный свет серебрил мокрую от вечерней росы траву. От ангара падала густая темная тень.

Белов и Шмидт возились у ворот, пытаясь справиться с тяжелым навесным замком.

— У меня есть пистолет, — сказал Саша.

— Я уже догадался, — шепотом ответил Шмидт.

— Слабо сбить его выстрелом, или это только в кино получается легко и красиво?

Дмитрий задумался.

— Сбить-то, наверное, не слабо, но только шумно.

— Ты можешь предложить другой вариант?

— У спецназа всегда есть варианты! — Шмидт откуда-то извлек продолговатый предмет, напоминавший складной зонтик.

— Что это? Думаешь, будет дождь? — ехидно спросил Белов.

— Будет толк! — парировал Шмидт.

Он нажал кнопку и повернул рукоять на девяносто градусов. Вытащил из ножен совершенно черное лезвие, покрытое карбоном. На плоскости, противоположной режущей кромке, была сделана насечка из мелких зубчиков.

— Откуда это у тебя? — удивился Саша.

— Такая штука должна быть у каждого Зевса — если он, конечно, хочет украсть Европу, — загадочно отвечал Шмидт.

Он крепко сжал дужку замка и принялся пилить. Железные опилки тонкой струйкой посыпались на землю.

Дмитрий справился с задачей меньше чем за минуту. Он кинул уже ненужный замок на траву и приоткрыл ворота.

— Посмотрим, что там есть, в камчатских закромах. Это, конечно, не мой лондонский аэроклуб, но все же…

— Да уж, на «Шаттл» рассчитывать не стоит, — сказал Белов. — Ну что?

Они старались ступать осторожно, но звук шагов гулким шелестящим эхом разносился по всему ангару.

Ближе всего к воротам стоял спортивный Як, за ним — вертолет МИ-6 со снятыми лопастями, потом — фюзеляж от «кукурузника». На деревянном поддоне лежал наполовину разобранный двигатель от МИ-8. Словом, вряд ли что-нибудь здесь могло им пригодиться.

— Ищи! — сказал Белов. — Он должен быть где-то здесь.

— Что именно искать?

— Не знаю точно, как называется. Видел мельком, когда улетал в Ильпырский. Одним словом, ищи!

— Постой-ка! — вдруг сказал Шмидт и направился в дальний правый угол. Через несколько секунд Белов услышал радостный шепот. — Есть!

Саша пошел на его голос и в темноте наткнулся на странную конструкцию, обтянутую шелком.

— Что это? — спросил Белов.

— Мотодельтаплан «Фрегат», — сказал Шмидт. — Двухместный. Двигатель РМЗ-640.

Саша подумал, что Дмитрий вполне мог бы избавить его от ненужных технических подробностей.

— Точно. Это то, что нужно.

— Все необходимые приборы есть, — веско сказал Шмидт. — Компас, тахометр, альтиметр…

— Барометра, случайно, нет? — поинтересовался Белов.

— А он нам и не нужен, — без тени улыбки ответил Шмидт. — Погоди, я проверю, есть ли топливо. — Он открутил крышку пластмассового бачка и окунул туда палец. — Есть. Туда долететь хватит.

— А обратно?

— Обратно — не уверен.

— Ну ладно, что-нибудь придумаем. — Белов качнул мотодельтаплан. Тележка легко сдвинулась с места. — Что стоишь? Давай теперь его украдем.

— Не украдем, а временно реквизируем для выполнения боевой задачи, — поправил Шмидт.

— Хорошо, пусть так, — согласился Белов. — Только статья все равно будет называться «кража со взломом».

— От кого я это слышу? — изумился Шмидт. — От человека, подозреваемого в убийстве!

— Да… — вздохнул Белов. — Но тебя-то пока ни в чем не подозревают?

— А я скажу, что ты меня заставил. Под дулом пистолета, — невозмутимо ответил Шмидт.

— Точно. Так оно и было. Открывай ворота, Покрышкин!

Они подкатили дельтаплан к выходу. Шмидт распахнул широкие ворота. Белов вытолкал летательный аппарат на траву.

Дмитрий включил зажигание, обмотал маховик тонким тросиком и резко дернул.

Двигатель несколько раз провернул винт и заглох. Шмидт повторил процедуру.

На этот раз движок расчихался, выпустил клубы синеватого дыма и бодро застрекотал, как швейная машинка «Зингер».

— Садись вперед! — уже не таясь, прокричал Шмидт. — Место пилота сзади!

Саша забрался в узкое и не очень удобное пластиковое кресло. Шмидт сел позади него. Белов нащупал ремни и пристегнулся.

Дмитрий поддал газу; моторчик взвыл на высокой ноте, и «Фрегат» начал неспешный разбег.

На втором этаже башенки авиадиспетчера загорелся свет.

— По-моему, они немного опоздали, — сказал Шмидт.

Мотодельтаплан, подпрыгивая, бежал по полю все быстрее.

— Взлетаем! — Шмидт взял штурвал на себя; капроновые тросы подтянули купол, изменив угол атаки, и «Фрегат» легко оторвался от земли.

По мере того, как мотодельтаплан набирал скорость, шум двигателя становился тише; он оставался позади, только ветер свистел в ушах.

Белов подставил лицо набегающей ночной прохладе.

— Хорошо! — закричал он.

— Эта техника делает шестьдесят километров в час! — заявил Шмидт. — Ну, или чуть больше.

Саша кивнул.

— К рассвету будем на месте! Держи курс во-о-он на те огни! Это Кировское. Обойдем его справа, а там сориентируемся.

— Не боись, Санек! — ответил Шмидт. — Все сделаем в лучшем виде! Зачисляю тебя в отряд Зевесовых орлов.

— Спасибо за доверие! Теперь у нас есть, что отметить! — «Если мы, конечно, вернемся», — добавил Белов про себя.

Но вслух это говорить не стоило — Шмидт и так все прекрасно понимал.

Игорь Леонидович Введенский уже два часа был, как на иголках. Получив звонок от Лайзы, он тут же принялся бить тревогу. Первым делом Введенский связался с камчатским отделением ФСБ и затребовал все материалы. Увидев, что материалов — кот наплакал, а меры приняты самые серьезные, Игорь Леонидович сразу смекнул, что к чему, и доложил о происходящем генералу Хохлову

Начальник обещал помочь и договориться об аудиенции у Батина. Хохлов не сказал, что лично доложит президенту, но попросил Игоря Леонидовича подождать. Из этого Введенский сделал вывод, что сейчас судьба Белова обсуждается на самом высоком уровне и, быть может, висит на волоске. А вместе с Сашиной судьбой, коль скоро Введенский за него вступился, — решалась и его собственная карьера. В любом случае — отступать было поздно. Игорь Леонидович решил идти до конца.

Каждый человек, топтавший красные ковровые дорожки в коридорах власти, может допустить ошибку: скажем, проталкивать заведомо провальное решение или поддерживать неугодного сильным мира сего человека.

Многие сгорели на этом, позабыв одну простую истину: в политике не бывает верных друзей, есть лишь временные союзники. Но по отношению к Белову Введенский почему-то не мог так поступить: сначала — помочь, а потом, в трудный момент — отречься.

И если бы ему вдруг намекнули: мол, вы заблуждаетесь, Игорь Леонидович, Белов — фигура уже списанная. Тогда бы Введенский лично спорол генеральские лампасы, но продолжал стоять на своем. Ведь он считал Белова порядочным человеком, вот в чем дело.

Приняв окончательное решение, Введенский успокоился. Тщательно скрываемое волнение, незаметное для посторонних, но все же очень сильное, постепенно отпустило.

Когда Хохлов позвонил Игорю Леонидовичу и сообщил, что Батин примет его в пятнадцать тридцать и уделит пятнадцать минут, голос Введенского вздрогнул. Но затем, когда он повесил трубку, быстро пришел в себя и сконцентрировался на самом главном.

Сначала он хотел взять лист бумаги и написать рапорт на имя президента, но потом подумал, что это будет грубейшим нарушением субординации, чего Батин как человек военный очень не любил. Игорь Леонидович решил ограничиться устным обращением. Действовать, если уместно будет так выразиться, в частном порядке. Тем не менее он взял с собой папку и положил в нее чистый лист бумаги на случай, если сразу после аудиенции придется писать рапорт о досрочном выходе на пенсию, поскольку подобных ошибок в его организации не прощали. Затем, после минутного размышления, он положил в красную папку сообщение военного атташе из Лондона о связях Зорина с беглым олигархом Берестовским.

Введенский, зная, что для беседы с президентом ему отведено только четверть часа, заранее отрепетировал доклад. В четырнадцать сорок пять он вызвал машину и поехал в Кремль. В пятнадцать пятнадцать он уже был в приемной президента России. Кроме него здесь было еще четыре посетителя. Учтивый секретарь, мягко ступая по ворсистому ковру, подошел к генералу и тихо сказал:

— Всеволод Всеволодович примет вас в назначенное время.

Введенский кивнул и опустился на стул, отметив про себя, что сидит «по стойке смирно». Он улыбнулся про себя и постарался расслабиться. Красная кожаная папка лежала у него на коленях. Генерал еще раз обдумал ситуацию, правильно ли он поступает, и решил, что правильно.

Часы, стоявшие в углу, показывали пятнадцать двадцать восемь, когда дверь президентского кабинета открылась, и на пороге появился министр обороны. Он был хмур и сосредоточен. Ни на кого не глядя, министр пересек приемную и вышел.

— Ваша очередь, Игорь Леонидович, — сказал секретарь.

Введенский встал, машинально проверил, все ли пуговицы на мундире застегнуты, одернул китель и уверенным шагом вошел в кабинет. Батин поднялся ему навстречу.

— Здравствуйте, Игорь Леонидович! — сказал он, протягивая Введенскому руку. И добавил теплым дружелюбным тоном: — Чаю не хотите? С лимоном?

— Спасибо, Всеволод Всеволодович, — ответил генерал, осторожно пожимая руку первому лицу государства. — Не откажусь.

— Принесите нам чай, пожалуйста, — сказал Батин секретарю и жестом пригласил Введенского присесть.

Они устроились за столом друг напротив друга.

— Из чиновных кабинетов этот мне нравится больше всех, — сказал Батин. — Только здесь нет портрета президента.

Введенский улыбнулся, давая понять, что оценил шутку по достоинству.

— Ну? — Батин стал серьезным. Он взглянул на часы, и генерал понял, что ему положено ровно пятнадцать минут и ни секундой больше. — С чем пожаловали?

— Всеволод Всеволодович, — начал Введенский. — Камчатский федеральный регион готовится к выборам нового губернатора.

Батин слегка наклонил голову, давая понять, что это ему известно.

— Одним из кандидатов является Белов. Александр Николаевич.

В ответ — еще один кивок.

— По моим сведениям, некоторые политические силы используют в предвыборной борьбе недопустимые средства.

Батин с интересом посмотрел на говорившего.

— Факты можете привести в доказательство?

В этот момент в кабинет вошел секретарь. В руках у него был поднос, на подносе — два тонкостенных стакана в серебряных подстаканниках. На фарфоровом блюдце лежали тонко нарезанные ломтики лимона. Секретарь поставил стаканы на стол и вышел. Впечатление было такое, будто он не касался пола, — по крайней мере, Введенский не услышал даже легкого шороха. Генерал дождался, когда за секретарем закроется дверь.

— Белову предъявлено обвинение в преступлении, которого он не совершал. Я ни минуты не сомневаюсь в его честности и порядочности.

— Это хорошо, что вы можете за него поручиться, — сказал Батин и подцепил маленькой двузубой вилочкой ломтик лимона. — Но есть ли у вас неопровержимые доказательства его невиновности?

— Всеволод Всеволодович, ситуация прямо противоположная. Как раз у соперников Белова нет никаких серьезных доказательств его вины. И потом — разве гражданин обязан доказывать свою невиновность? По отношению к Белову применяются очень жесткие меры, и я считаю, что они имеют целью его физическое устранение.

— Вот как?

Батин сделал глоток душистого чая и ненадолго задумался. Точнее, сделал вид, что задумался — Введенский нисколько не сомневался, что Батин принял решение задолго до того, как генерал пересек порог его кабинета.

— Скажите, Игорь Леонидович… — Батин отодвинул стакан, испытующе посмотрел генералу в глаза. — Вы готовы выехать в регион и детально разобраться со всеми обстоятельствами дела?

— Так точно, — кивнул Введенский.

— Я знаю вашу личную симпатию к господину Белову, — продолжал Батин. — Но, чтобы нас… — генерал моментально отметил это «нас» и расценил как добрый знак, — не обвинили в потакании любимчикам, вы можете обещать мне, что будете абсолютно беспристрастны?

— Конечно, Всеволод Всеволодович, — заверил президента Введенский. — Ничего личного. Я считаю, что Белов с его жизненным опытом мог бы многое сделать для декриминализации камчатского региона. Он местным авторитетам организует укорот, я в этом уверен, потому что он знает как. Помните, чем завершилась одиссея капитана Блада?

— Или Моргана… — задумчиво произнес Батин. — Может быть, вы и правы. Но вопрос не так прост, как вам кажется, именно в силу прошлого. Белова. Надо просчитать последствия такого шага.

Он ненадолго задумался. У него на столе, о чем Введенский, естественно, подозревать не мог, лежала бумага о связях Зорина с беглым олигархом Берестовским.

— Итак, Игорь Леонидович, — подвел итог встречи президент. — Вы сегодня же вылетаете на Камчатку, но по пути на аэродром я прошу вас заглянуть в главное здание на Лубянке. Там, в управлении «К» вам дадут документы, проливающие свет на деятельность некой группы компаний «Бриз». Я хочу, чтобы вы пролистали их в самолете. Думаю, найдете много интересного. Как только проблема с Беловым разрешится — законным образом, я подчеркиваю — немедленно дайте мне знать. — С этими словами Батин встал: аудиенция была окончена.

Он протянул Введенскому руку для пожатия, после чего тот по-военному четко повернулся и направился к выходу.

— Кстати, Игорь Леонидович, — остановил его на полпути президент. — Вы не находите, что ситуация с выборами в стране приобретает несколько странный характер? Пользуясь грязными политтехнологиями, кресла губернаторов занимают не всегда достойные люди? Вам не кажется, что это противоречит тезису об укреплении вертикали власти на всех уровнях?

Это был чисто риторический вопрос. Генерал хорошо знал основной тезис Батина: ни один олигарх, ни один клан не должны быть приближены к региональной или федеральной власти, наоборот, они должны быть от него равноудалены. Введенский понял, что президент ожидает от него однозначного ответа.

— Совершенно с вами согласен, Всеволод Всеволодович! — отчеканил генерал.

Президент его больше не задерживал. Введенский вышел в приемную и через несколько минут уже ехал в главное здание на Лубянке. Красная папка осталась лежать на столе у главы государства.

Вечером того же дня, сидя в самолете и листая бумаги с грифом «Для служебного пользования», Введенский догадался, чего хотел от него президент. Генерал заключил негласную сделку: Батин поддержал Белова, а сам Игорь Леонидович должен был стать исполнительным механизмом в борьбе против могущественного кремлевского клана, чьим ставленником являлся Виктор Петрович Зорин. Документы выявляли схемы увода государственных денег за рубеж, и генерал понял, что гриф «Для служебного пользования» продержится на них недолго — скоро они станут материалами уголовного дела. Но Введенский даже представить себе не мог, что главный козырь президент на стол не выложил, оставил в рукаве…

Как Шмидт умудрился ночью найти в тайге нужное место, осталось для Белова загадкой. Дмитрий вел машину так уверенно, словно курс ему прокладывал опытнейший штурман. Может, он ориентировался по звездам? Или запомнил карту наизусть? А может, просто чувствовал, куда надо лететь? Белов не находил ответа. Тем не менее факт оставался фактом: когда густая синь ночного неба стала постепенно светлеть, и на востоке полыхнули первые рассветные зарницы, Шмидт похлопал Сашу по плечу и прокричал, показывая вниз:

— По-моему, это где-то здесь.

Быстро светало. Из-за горизонта показался оранжевый ломтик солнца. Наступающий день гнал ночь на запад. Мир, до этой минуты бывший сине-черным, снова обрел красочность и яркость. Белов сверился с подробным планом местности и понял, что не может ни подтвердить, ни опровергнуть слова Шмидта.

— Я не знаю, — признался он. — Может, и здесь…

— Следи за рельефом, — сказал Шмидт.

— За каким рельефом? Кругом — тайга!

На многие километры, насколько хватало глаз, простиралось густое море зелени. Бледная хвоя лиственниц сменялась темным оттенком кедрового стланника, длинные иглы сосны чередовались с пушистыми иголочками елей. Все это рождало ощущение неоднородности: словно зеленый ковер, проплывавший у них под ногами, ткали множество мастериц, и каждая — из своего материала.

— Вот и смотри на верхушки деревьев, — поучал Шмидт. — Видишь, прямо по курсу — впадина, и середина ее — светлее, чем края? Это и есть Чертова балка — длинный узкий овраг, дно которого заросло лиственницами. А справа — верхушки чуть раздвигаются. Заметил? Это — речка Комола. А вон там, чуть подальше — будто бы трещина в кронах? Видишь? Даю голову на отсечение, что там ручей Лебяжий впадает в речку. Ну что, теперь узнаешь пейзажик?

Теперь Белов увидел это своими глазами. Оказывается, земля с высоты птичьего полета не слишком похожа на изображение на карте. Топографические символы только обозначают географические объекты, но не воспроизводят их в точности. Если забраться на десять километров вверх, тогда действительно местность напоминает карту. А когда летишь над ней в нескольких десятках метров, все не так.

Шмидт заложил вираж вправо; мотодельтаплан стал описывать пологую дугу.

— Что ты делаешь? — спросил Белов.

— Выбираю место для посадки, — ответил Шмидт.

Саша смотрел вниз, пытаясь найти крышу таежного убежища, но безуспешно. Несмотря на то, что в начале двадцатого века на Камчатке вряд ли был хоть один аэроплан, Митрофанов придавал конспирации немаловажное значение: А может, поляна, на которой стоял дом, уже заросла молодыми деревьями — кто знает? Ведь — подумать страшно — с тех пор прошло почти сто лет!

Наконец Шмидт выбрал подходящую площадку для посадки и устремил аппарат в крутое пике. От вида набегающих верхушек Белову стало не по себе. Еще немного и они бы непременно разбились, но в последний момент Дмитрий выключил двигатель и резко взял штурвал на себя. Нос дельтаплана задрался вверх, колеса коснулись травы, и, пробежав десяток метров по земле, «Фрегат» остановился.

— Приехали! — сказал Шмидт.

Некоторое время они сидели молча: Саша был поражен тишиной, царившей вокруг. Но затишье длилось недолго; по мере того, как поднималось солнце, в тайге усиливались разбуженные птичьи голоса. Шмидт обошел дельтаплан, деловито осмотрел купол и двигатель. Заглянул в топливный бачок.

— Все в порядке, — сказал он. — Посадка была мягкой. У меня есть для тебя хорошая новость.

Саша отстегнул ремни и поднялся с сиденья.

— Какая?

— У нас осталось немного горючего. Хватит, чтобы взлететь.

— И все?

Шмидт пожал плечами.

— Это не так уж мало. А потом что-нибудь придумаем. Давай решать проблемы по мере их поступления.

— Надеешься на дозаправку в воздухе?

— Просто на что-то надеюсь. Пока не думай об этом. Слушай, Лайза, Витек и Ватсон говорили мне про какой-то дом. Мы ведь за этим сюда прилетели?

— Да, — Белов достал карту и расстелил ее на траве. — Если уж ты так хорошо ориентируешься в незнакомой местности, скажи мне, пожалуйста, где он находится?

Шмидт что-то прикинул, взглянул на солнце и верхушки деревьев, повернулся на девяносто градусов вправо и уверенно заявил:

— Там! — Для убедительности он даже ткнул пальцем в направлении небольшого обрыва.

— Это точно? — спросил Белов.

— Саня, — обиделся Шмидт, — ты, похоже, забываешь, что у меня были лучшие в мире инструкторы. Знаешь, чем отличается спецназ от института благородных девиц?

— Чем же?

— В институте благородных девиц учат хорошим манерам и вышивать крестиком. В спецназе обучают всему остальному, а вышивание крестиком проходят факультативно — за полдня.

— Хорошо. Больше не буду задавать глупых вопросов. Пошли.

— Постой! — сказал Шмидт. — Ты не хочешь дать мне пистолет? Все-таки я стреляю лучше, чем ты…

— Нет, — отрезал Белов. — Он записан на Витька. Если у кого-нибудь из черепа достанут пулю с узнаваемыми нарезами, все шишки посыплются на него. Так что забудь про пистолет. Я и сам стрелять не буду, и тебе не дам.

Дмитрий не стал спорить.

— Отлично! — сказал он. — Выходит, пистолета у нас нет, а есть пугач. Ну прямо как в анекдоте: с голыми пятками — да на шашку!

— Если тебе что-то не нравится, можешь улетать, — Белов показал на мотодельтаплан.

— Ну да! — возмутился Шмидт. — Я тоже хочу, чтобы про меня написали в газетах! Может, конечно, я ошибаюсь, но лавровый венок победителя будет мне к лицу. — Он подбоченился и горделиво задрал подбородок. — А? Что скажешь?

— Я прямо вижу эту фотографию! — отозвался Белов. — И подпись под ней: «Дмитрий Андреевич Шмидт, мечта измученных домохозяек и девочек старшего школьного возраста».

— Полагаешь, на большее я не тяну? — встревожился Шмидт.

— Ну, еще тобой грезят почетные члены клуба «Для тех, кому за тридцать», — накинул цену Белов. — С двадцатилетним стажем, как минимум.

— Саша! — обиделся Шмидт. — Ты способен угасить самый прекрасный порыв. Не знаю, зачем я это делаю… — Он вздохнул и развел руками. — Но я все равно пойду с тобой. Оказывается, быть героем — это тяжелая и нудная работа, требующая постоянного самоотречения.

— А ты думал! — поддел его Белов. — Спросил бы у меня, я б тебе в два счета объяснил, что к чему. А знаешь, что самое обидное?

— Что?

— Герои рано выходят на пенсию.

— Надеюсь, нам это не грозит? В обозримом будущем?

— Посмотрим.

Они спустились с обрыва и зашагали на северо-запад. Шмидт все время сверялся с компасом, снятым с панели управления мотодельтаплана. Под ногами шуршала опавшая хвоя, хрустели высохшие ветки.

Непроходимые чащобы, перегороженные валежником, сменялись небольшими опушками, по краям которых росла земляника. Друзья старались не шуметь и не разговаривать — кто знает, может, их уже сумели опередить?

Они миновали Чертову балку — длинный овраг, узкий, как разрез скальпелем. Саша поднялся на крутой склон и вдруг…

— Смотри, вот он!

Белов не договорил. Шмидт сильно пихнул его в плечо — так, что Саша повалился на землю. Дмитрий прыгнул в сторону, откатился на несколько метров от Белова и прижал палец к губам.

Несколько минут они лежали, не двигаясь. Белов рассматривал вросший в землю дом, выстроенный когда-то по приказу купца Митрофанова. Таежное убежище смотрелось внушительно — массивные плахи, вытесанные из лиственницы, складывались в толстые прочные стены. Кое-где, под самой крышей, были прорезаны узкие окошки, закрытые ставнями. Да и сама крыша выглядела странно. Она была выложена дерном и поросла густым невысоким кустарником.

«Нашли, — подумал Саша. — Наконец-то».

Он оглянулся на Шмидта и заметил, что Дмитрий исчез. «Проводит рекогносцировку на местности», — догадался Белов. В самом деле, нельзя же было просто так встать и подойти к дому, не проверив, ждет ли их засада. Саша счел, что самым благоразумным будет немного подождать. В конце концов, Шмидт умеет это делать лучше него: навыки, вбитые инструкторами в спецназовских учебках, не забываются никогда.

Верный панчер не подвел и на этот раз — через несколько минут фигура Шмидта показалась из-за дальнего угла строения. Бесшумно ступая, Дмитрий подкрался к крыльцу, поднялся на две ступеньки и осмотрел дверь. Насколько мог различить Белов с расстояния в добрых полсотни метров, на двери не было замка. Строитель, возводивший лесной особняк, решил ограничиться деревянным запором: для защиты от диких зверей этого было достаточно, а от людей замок все равно бы не уберег. Шмидт убедился, что они будут первыми, кто войдет в таежную крепость (почти за сто лет!), и призывно махнул Белову. Саша, пригибаясь и оглядываясь, подбежал к дому.

— Ну что? — спросил он Шмидта.

— Никаких следов. Мы одни, но, думаю, следует поторопиться.

Белов согласно кивнул. У него внезапно пересохло в горле. Саша пытался представить себе, что они могут увидеть внутри, и никак не мог.

Шмидт откинул толстую щеколду, также вытесанную из лиственницы (ее древесина имеет очень ценную особенность — она плохо горит и почти не гниет), немного помедлил и потянул на себя тяжелую дверь. Проржавевшие петли тревожно заскрипели. Шмидт взял на изготовку нож и отстранил Белова.

— Подожди, я первый. — С этими словами он скрылся в дверном проеме.

Пару минут Саша слышал только скрип половиц, затем Шмидт снова возник на пороге.

— Никого, — сказал он, — пойдем, поможешь открыть ставни.

Света, который проникал через открытую дверь, хватило, чтобы в общих чертах различить устройство дома. У стены стояла стремянка на колесиках; Шмидт залез на нее и скинул крюк, крепивший ставни изнутри. Он обошел все три стены, в которых были прорезаны окошки — узенькие, под самым потолком, больше напоминавшие слуховые окна на чердаке, — и везде открыл ставни.

Изумленному взору Белова открылось зрелище, от которого захватило дух. В четырех углах избы стояли огромные дубовые сундуки, обитые железными полосами. В одном из них лежали россыпи золотых монет. В другом Саша нашел украшения — кольца, браслеты, колье и подвески. В третьем хранились крупные самородки. В четвертом половина была занята аккуратными стопками слитков, а рядом стоял кованый ларец, украшенный крупной зернью. Белов откинул крышку, и в глаза ему ударили разноцветные лучи: ларец был полон драгоценных камней — рубинов, сапфиров и изумрудов потрясающей чистоты и размеров. Отдельно, в холщовом мешочке, лежали бриллианты.

Между ларцами, вдоль стен, были сделаны полки, сплошь уставленные древними фолиантами. Здесь не было ни одной печатной книги, только рукописные. Состояние манускриптов было просто великолепным, и Саша удивился, как они смогли так хорошо сохраниться. Он посмотрел внимательнее на стены и все понял — два нижних венца были обиты соболиным мехом. Грызуны — мыши и крысы — боялись даже близко подойти к дому. Всем известно, что соболь, несмотря на свои невеликие размеры, — самый кровожадный хищник в тайге.

От старых охотников Белов не раз слышал, что соболиная семья, действуя сообща, может охотиться даже на лося. Молодые самцы шипят, визжат и кусают сохатого за ноги, заставляя его бежать в определенном направлении, а старые — с дерева прыгают лосю на спину и вгрызаются мелкими острыми зубами в прочную шкуру, постепенно добираясь до главных артерий. Когда крупное Животное ослабевает от потери крови и уже не стоит на ногах, все семейство набрасывается на него и начинает поедать еще живого, прогрызая внутри туши ходы.

Аким говорил, что видел такие пустые шкуры, натянутые на кости. Со стороны кажется, что вроде бы сохатый цел, а на самом деле он — пустой, как барабан. Неудивительно, что мыши и крысы обходили таежный особняк за версту. На стенах висело старинное оружие; приклады из красного дерева, все в золотых насечках, отделанные филигранью.

На противоположной от входа стене и чуть левее висело старинное зеркало в раме червонного золота, изукрашенной виноградными гроздьями, цветами и крылатыми купидонами. Само стекло смотрелось темноватым и мутным; оно было сделано в те далекие времена, когда только-только изобрели амальгаму. Саша предположил, что это — знаменитое венецианское зеркало, быть может, одно из самых первых. Если это так, то трудно даже представить, насколько оно ценно. Не исключено, что в его зазеркальной памяти хранятся отражения императоров и королевских особ. Белов стоял, потрясенный увиденным. На мгновение он даже забыл, зачем они сюда пришли.

— Дима! — позвал он и не услышал ответа. — Шмидт!

Из угла донесся металлический звон. Белов обернулся. Дмитрий надел массивную золотую цепь, нацепил на голову княжескую корону и крутился перед зеркалом, оглядывая себя со всех сторон; словом, вел себя не как офицер спецназа, а какая-нибудь Мария-Антуанетта.

— Вношу поправку! — сказал он. — Первым делом, когда вернемся в город, пойду в паспортный стол и поменяю фамилию. Не называйте меня больше Шмидтом, теперь я — граф Монте-Кристо! — Он посмотрел на цепь. — Кстати, а что это за барашек тут болтается?

— Это — орден Золотого Руна, граф! — ответил Саша.

Шмидт покопался в сундуке, извлек вторую цепь — точно такую же — и надел поверх первой.

— Неплохо! — заметил он. — Теперь я — дважды орденоносец! Кстати, ты, часом, не знаешь, чья эта корона?

— Понятия не имею. Знаю только, что их обычно снимали вместе с головами! — сказал Белов.

Шмидт поспешно сорвал корону и бросил обратно в сундук.

— Тьфу-тьфу-тьфу! — Он поплевал через левое плечо. — Плохая примета! Не дай бог!

Саша обвел сокровища задумчивым взглядом.

— Шмидт! Ты знаешь, сколько все это может стоить?

Дмитрий беззаботно пожал плечами.

— Смотря как продавать. Если сдать в петропавловский ломбард — это одно, а если толкнуть с аукциона «Кристи»… Ну, тогда султан Брунея покраснеет от стыда со своей мелочью.

Белов еще раз обошел избу. Рядом с входом висело полотно Серова — тот самый, первоначальный вариант «Похищения Европы». Саша смахнул с картины липкие нити паутины и снова поразился, какой мощной, до предела негативной энергией она наполнена. Такое впечатление, что Ерофей Кистенев все время стоял за спиной живописца и злобно ухмылялся.

Картина была на месте. Но вот метеорита они до сих пор так и не увидели. Наверное, Митрофанов понимал, что золото, книги, оружие и драгоценные камни — ничто по сравнению с Сэрту. Если бы не было «Огня, сошедшего с неба», то и богатейшей коллекции тоже не было бы.

Но где же он?

Минуты быстро бежали: еще немного и нагрянет Князь со своими бойцами. Но не это пугало Белова; куда хуже, если бы Князя опередили те, другие — убийцы его брата, завладевшие картой. Надо было торопиться.

— Дима! — сказал Белов. — Ищи камень.

— Уже ищу, — отвечал Шмидт, копаясь в сундуке. — Какой он из себя?

— Если бы я только знал, — пробормотал Белов. — Он должен светиться, но…

Нежного голубоватого свечения нигде не было заметно. Внезапно Сашу осенило.

— Постой! Наверное, сработал стереотип! В том особняке есть подземелье, наверняка и здесь — тоже.

Белов со Шмидтом опустились на колени и принялись исследовать пол: метр за метром, пядь за пядью. Но между плотно пригнанными досками не было даже намека на щель.

— Ничего не понимаю… — сказал Белов. — Где же он?

Он принялся ходить по избе, постепенно суживая круги.

«Дом, — думал он, — это хранилище ценностей. Ценности мы нашли, исключая самую главную — Сэрту. Неужели Митрофанов спрятал его в другом месте? Получается, все зря? Все надо начинать сначала? Но где искать? Где найти хотя бы зацепку, намек на местонахождение метеорита?»

Шмидт так увлекся примеркой королевских регалий, что не замечал ничего вокруг. Он вытащил со дна сундука скипетр и перекладывал его из правой руки в левую.

— Саня! — озадаченно сказал он. — По-моему, — тут неполный комплект. Наверное, твой купец купил эту палку со скидкой, а на шарик денег уже не хватило.

— Этот шарик называется державой, — машинально сказал Белов. Он чувствовал, что разгадка где-то близко, но где?

Саша стоял на середине избы. Он поднял глаза и увидел в зеркале свое расплывающееся отражение. Позади, над его левым плечом, висела картина.

— Похищение Европы, — сказал Саша. — Похищение Европы… Стоп!

Он сместился чуть вправо. Картина была видна, но его отражение пропало. Он вернулся назад и двинулся влево. Теперь его фигура полностью перекрывала полотно. Получалось, что картина висела напротив зеркала таким образом, что все время оказывалась над левым плечом, то есть там, где обычно стоит лукавый.

«Интересно, что он хотел этим сказать? — подумал Белов. — Что его бес попутал?»

Саша вспомнил слова Князя: тот сначала говорил, что будет стоять за правым плечом Белова, как ангел-хранитель. Затем, в телефонном разговоре Князь угрожал, что теперь он стоит за левым. «Как же они похожи! Ведь это не случайно! Ерофей! Всюду Ерофей, словно призрак какой-то! Наверное, Федор был не так уж неправ».

— Дима! А ну-ка, дай мне нож!

Шмидт протянул ему продолговатый предмет, похожий на складной зонтик.

— Пожалуйста. Только я не понимаю, что ты собираешься резать. Здесь… Эй! Что ты делаешь?

Саша его не слушал. Он подошел к зеркалу, размахнулся и ударил в свое отражение. Толстое стекло раскололось с глухим треском. Позади зеркала оказалось углубление. Белов сунул руку и нащупал сверток, заботливо укутанный в кусок ровдуги. Все еще не веря в свою удачу, Белов принялся разворачивать выделанную оленью шкуру. Полутемное помещение озарилось нежным голубоватым сиянием. Саша почувствовал слабое тепло, исходящее от камня.

Метеорит действительно обладал чудесной силой — ободранные плечи и ладони вдруг перестали саднить; Александру показалось, что он помолодел лет на двадцать; тело стало легким и упругим, а сердце наполнилось миром и спокойствием. Наверное, все можно было списать на самовнушение. Саша ждал этого момента, он искренне поверил в рассказ Рультетегина о замечательных свойствах магического камня и нисколько в них не сомневался. По крайней мере, одно было неоспоримым — метеорит был очень легким. Практически невесомым, будто сияющая оболочка, наполненная воздухом.

— Сэрту, — тихо сказал Белов. — Дима! Посмотри! По-моему, он ничего не весит. Или это мне только кажется?

Реакция Шмидта была странной. Он на мгновение застыл, а потом сорвался с места и бросился к двери, выронив из рук скипетр. Дмитрий захлопнул дверь и дернул внутренний засов; щеколда встала в проушину с громким металлическим стуком. И в тот же момент по бревенчатым стенам защелкали пули. Они залетали и в окна, но, к счастью, не могли причинить никакого вреда — пули с жужжанием впивались в потолок, высекая из него россыпь щепок. Затем стрельба прекратилась, и незнакомый голос прокричал:

— Белов! Отдай камень и можешь идти на все четыре стороны!

Саша усмехнулся. Даже самый наивный человек, будучи на его месте, никогда бы не поверил, что эти люди оставят его в живых. Зачем нужны лишние свидетели и политические конкуренты?

— А ты попробуй возьми! — сказал он. Шмидт подошел и шепнул на ухо:

— Саша, отдай пистолет! Белов покачал головой.

— Мы никого не убиваем.

— Тогда убьют нас, — прошипел Шмидт. — А мне бы не хотелось быть дважды награжденным орденом Золотого Руна посмертно! Тс-с! — Он поднес палец к губам. — Отдай пистолет! Обещаю, что никого не убью!

Саша нехотя протянул ему оружие.

— Смотри, ты обещал…

— Тсс! — повторил Шмидт. — Замри!

Он взял пистолет обеими руками, встал в центре дома и закрыл глаза. На улице было тихо. Затем от правой стены донесся еле уловимый шорох — кто-то карабкался, подбираясь к окошку. Все окошки были сделаны в типичном митрофановском стиле — настолько узкие, что человек не мог в них протиснуться. Но просунуть руку и открыть прицельную стрельбу было вполне возможно. Именно этого и боялся Шмидт.

Белов стоял рядом с ним. Им негде было спрятаться, поскольку внутреннее помещение дома представляло собой один большой зал. Саша присел, прижимая к груди Сэрту, — он не хотел мешать быстрому движению Дмитрия. Белов не заметил, как в одном из окошек (их было по четыре на каждой стене) осторожно появилась рука с пистолетом. Шмидт тоже не заметил, но он услышал; Дмитрий резко развернулся на слабый звук, открыл глаза и выстрелил. Руку с пистолетом отбросило в сторону; с улицы раздался отчаянный вопль и стук упавшего тела.

— Одним пианистом в мире стало меньше, — прошептал Шмидт. — Жить будет, но играть — никогда. Сколько у нас патронов?

— Витек обычно снаряжает девять, — ответил Белов. — Восемь в обойме, один в стволе. Два я потратил на колесо, один — ты. Итого — шесть.

— Негусто, — сказал Шмидт и снова встал на изготовку.

Саша не сомневался, что шесть атак он отразит. Но что будет в седьмой раз?

«Не пора ли появиться Князю? — подумал Белов. — Вот он, момент истины. Сейчас выяснится, за каким плечом он стоит: за правым или за левым?»

Но самым странным было то, что Белов совершенно не боялся. Может, события предыдущего вечера и последовавшей за ним ночи выжали из него весь адреналин, а может, так действовал Сэрту, только страха не было и в помине — одна только твердая уверенность, что все не случайно. Все будет так, как должно быть.

— Хорошо, — прокричал голос. — Не хотите по-хорошему, будем действовать по-другому.

Мужчина за стеной что-то негромко сказал. Белов и Шмидт услышали торопливые шаги.

— Что бы ты сделал на его месте? — спросил Дмитрий.

— Сдался, — ответил Саша.

— Боюсь, у него другие планы. Чуть похуже…

Треск сухих веток подтвердил опасения Шмидта. Дом со всех сторон обкладывали хворостом.

— Даю вам последний шанс! — закричал неизвестный мужчина. — Мы все равно до вас доберемся! Хоть в копченом, хоть в жареном виде!

Саша пожалел, что у него нет с собой мобильного телефона. Хотя… Что толку? На всю тайгу — ни одной базовой станции.

С улицы донесся запах горелого. Дым пробирался через окошки, белесыми языками облизывал потолок и медленно оседал на пол. Шмидт посмотрел на Белова. Саша прочитал в его глазах немой вопрос.

— Лиственница плохо горит, — сказал Белов. — Им потребуется как минимум пара часов, чтобы поджечь дом.

— Знаешь, почему я не боюсь сгореть? — спросил Шмидт. — Потому что мы задохнемся гораздо раньше. Ну, и что теперь делать?

Саша улыбнулся. Он выглядел спокойным.

— Ждать, — сказал он.

Игорь Леонидович Введенский успел на рейс «Домодедовских авиалиний», вылетавший из Москвы в 18:15. Лететь предстояло девять часов; девять без четверти, если быть точным. Генерал никогда особенно не любил летать: не из страха высоты и не из-за боязни катастрофы — просто в самолете он чувствовал себя отрезанным от остального мира.

Сидишь в тесном пластиковом пенале, слушаешь напряженное сопение соседей, вздохи впечатлительных барышень, плач младенцев и пьяные выкрики подгулявших мужиков — почему-то редко кому из пассажиров удавалось оставаться нейтральным и держать свои эмоции при себе. На высоте в десять тысяч метров практически никто не оставался равнодушным к тому факту, что до привычной земной тверди ох как далеко! И хотя по статистике гораздо больше людей погибает в автокатастрофах, но ведь статистика — вещь такая… Ее сухие цифры куда лучше воспринимать, сидя на мягком диване перед телевизором. А в самолете все-таки немного по-другому. Над облаками даже такое рядовое событие, как поход в туалет, кажется значительным и рискованным.

Введенский принадлежал к той немногочисленной группе авиапассажиров, которых сам полет совершенно не напрягал. Напрягало другое: теснота, долгое сидение в кресле, разработанном для мифического среднестатистического человека, видимо, напрочь лишенного системы кровообращения, и вынужденное бездействие. Генерал даже не мог связаться с землей и обсудить неотложные вопросы.

Правда, у Введенского имелись документы, почти насильно всученные Батиным. Остановить Зорина, рвущегося во власть, в обмен на спасение Белова — это казалось Игорю Леонидовичу вполне приемлемой ценой. Генерал начал читать листы с грифом ДСП и через некоторое время с удивлением обнаружил, что это чтение захватывает его ничуть не меньше, чем какой-нибудь новомодный бестселлер.

Введенский не делал никаких записей на полях, хотя это было вполне допустимо — ему ведь дали не подлинники, а ксерокопии, — но четкий аналитический ум самостоятельно, без помощи пометок, выстраивал цепочку за цепочкой, схему за схемой.

Блестящее юридическое образование, полученное в Высшей школе КГБ, позволяло наперед угадать, как будут складывать линию защиты многочисленные адвокаты. Генерал видел, какие моменты обвинения могут показаться суду спорными, а какие — несомненными. Он откладывал на время первые и ставил на приоритетные места вторые.

Толстую папку объемом почти в триста печатных страниц Введенский проштудировал за четыре часа. Безусловно, здесь было далеко не все; наверняка, материалы дела составляли несколько десятков томов, а в предложенных бумагах содержалось только самое важное, «выжимка», но и этого Игорю Леонидовичу хватило, чтобы понять — сидеть Виктору Петровичу, и сидеть весьма «плотненько».

Государственная машина, это громоздкое и неповоротливое сооружение, начинала медленно набирать обороты. За последний десяток лет в России случилось невообразимое. Такого масштабного передела собственности не было еще никогда в мировой истории. Богатейшую страну планеты растащили по кусочкам. Размах воровства был таким, что мы оставили далеко позади даже Африку, а уж там, как известно, воруют по-черному — и в прямом, и в переносном смысле.

Но теперь, когда вечно подвыпившего мужика с одутловатым лицом сменил на посту президента Батин, ситуация стала выправляться. Новоявленные миллиардеры, в совершенстве освоившие схемы увода государственных (то есть — народных) денег, притихли и присмирели. Раньше они трубили на каждом углу о своей гениальности, позволяющей зарабатывать колоссальные средства; о том же, что эти средства не заработаны, а украдены, пресса и политики предпочитали стыдливо умалчивать.

С приходом к власти Батина вещи, наконец, стали называть своими именами. Ну невозможно заработать миллиарды, ничего не производя! Билл Гейтс нажил свое состояние, продавая всему миру программное обеспечение, семья Марс торговала шоколадками, Проктор и Гэмбл в поте лица фасовали стиральные порошки и зубную пасту, и только наши новоявленные олигархи умудрялись делать деньги буквально из ничего. Из воздуха!

Но при этом все надували щеки от важности и чувствовали себя равными самому Господу Богу. Прошло десятилетие, и оказалось, что это не совсем так. Государство наконец-то раскачалось, а прокуратура четко объяснила, что к чему. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что олигарх может точно так же сидеть в тюрьме, как и простой смертный, осужденный за кражу чужого белья или пьяную драку.

Тогда-то «величайшие бизнесмены современности», засунули свои амбиции туда, где солнце никогда не светило, и потихоньку, как стая перелетных птиц, потянулись за рубеж.

Заграница! В российском человеке всегда была сильна вера в справедливую и разумную заграницу: мол, там все идет, как надо. Там царит полное благополучие и всеобщее согласие — в отличие от родного безобразия и свинства.

Введенский подозревал, что отток российских капиталов за рубеж был связан именно с этим. Олигархи — они ведь такие же люди, как и все. Они тоже наивно надеются, что умные заграничные менеджеры смогут заставить наворованные деньги работать. У самих-то получается только воровать, управлять капиталами и делать выгодные вложения мы пока не научились.

Отсюда и постоянный треп в газетах, что Россия — «зона рискованного бизнеса». Только вот что странно: крупнейшие западные корпорации (в первую очередь — пищевые и автомобильные) почему-то рисковать не боятся, строят здесь свои заводы и фабрики и заставляют их работать. А у наших — не получается. Может, дело в неумении? Почему «Форд» и «Макдональдс» приносят колоссальные прибыли, а у наших все из рук валится?

Введенский давно заметил: у российских олигархов крайне растерянные лица. Они словно постоянно мучаются двумя вопросами и никак не могут на них ответить: как мне все это досталось и что с этим делать дальше? Разумеется, государственные структуры (например, та, к которой принадлежал Введенский), видя замешательство отечественных нуворишей, сжалились и пришли на помощь.

На коленях у Игоря Леонидовича лежала папка, в которой ясно излагалось, как все это досталось господину Зорину. Ну, а что с этим делать дальше… В общем, тоже понять нетрудно — в стране полно голодных пенсионеров и бюджетников, влачащих жалкое существование на нищенскую зарплату.

Но, при всей своей утробной ненависти к клану высокопоставленных воров, сумевших ухватить толстый кусок пирога, Введенский всегда выделял Александра Белова из этой массы похожих друг на друга, как близнецы-братья в арестантских робах, людей. Он-то как раз сильно отличался от прочих.

Генерал лучше, чем кто бы то ни было, знал, с чего начинал Белов и к чему он пришел в результате. Да, Саша пользовался сомнительными методами; но это было тогда, когда других методов просто не существовало. Так стоило ли его за это винить?

Введенский также знал и другое: в Белове всегда присутствовал некий внутренний стержень, позволявший ему оставаться неизменным, что бы ни случилось и сколько бы денег ни лежало на его личном счете. Александр-то как раз знал, какой ценой заработано его состояние и на что его следует употребить. Но самое главное — он не был поражен вирусом оголтелого противостояния государству. Он признавал существующие правила игры и хорошо видел грань, которую переступать ни в коем случае нельзя. Наверное, поэтому и Батин ему симпатизировал.

У Введенского было хорошее настроение; он чувствовал, что его миссия окажется удачной. Но для этого нужно было хорошенько проанализировать план предстоящих действий. Компромат на Зорина — инструмент давления, не более того. В первую очередь, нужно было снять дикое обвинение, висевшее на Белове.

Из разговора с Лайзой генерал понял, что Сашу обвиняют в убийстве. Неопровержимые улики налицо, но именно поэтому ситуация выглядела такой абсурдной. Ключевым звеном был нож с отпечатками пальцев Белова — орудие убийства, найденное на месте преступления. Разумеется, подстава была слишком уж примитивной, но зато — неотразимой. Вот отсюда и следовало начать — разобраться, как нож, хранившийся в особняке, попал в руки убийцы; мысль о том, что убийцей является Белов, генерал отмел сразу, как несусветную чушь.

Он также исключил из списка подозреваемых Лайзу, хотя на это решение Введенскому потребовалось некоторое время; по собственному опыту генерал знал, что мотивы преступления могут быть весьма запутанными и, на первый взгляд, абсолютно невозможными.

И все-таки… Введенский сбросил Лайзу со счетов, оставив в качестве вероятных пособников Зорина Витька, Ватсона, Лукина и Любочку.

«Один из этой четверки», — решил Игорь Леонидович и откинулся на спинку кресла. Впереди были еще четыре с небольшим часа полета, и генерал хотел немного поспать, чтобы как-то смягчить разницу во времени; все-таки улетал он из Москвы ранним вечером, а прилетит на Камчатку — ровно в полдень. Было бы нелепо сразу заваливаться в гостиницу и храпеть — в то время, как его ожидают важные дела.

Введенский убрал папку под спину, положил голову на подголовник и через две минуты уже спал. Он умел моментально отключаться — привычка, выработанная за долгие годы службы.

Таежную тишину, царившую за стеной и нарушаемую только потрескиванием горящего хвороста, разорвали гулкие выстрелы помповых ружей и длинные автоматные очереди.

— Ого! — встрепенулся Шмидт. — А у них там, оказывается, именины!

— Да, — отозвался Саша. — Но я почему-то не хочу оказаться на месте именинника.

Шмидту не терпелось выглянуть и посмотреть, что происходит, но Белов схватил его за плечо.

— Оставайся на месте! Я не могу ввязываться в бандитские разборки. Это не наше дело, понимаешь?

— А что же тогда наше? — спросил Шмидт.

— Вот, — Белов показал на метеорит. — Тебе мало?

— Ну… — Шмидт пожал плечами. — Ребята стреляют. Бьются. Почему бы им не помочь?

Саша заставил Шмидта развернуться и посмотреть ему в глаза.

— Ты думаешь, я боюсь? Дрожу за свою жизнь, да?

Дмитрий понурился.

— Я этого не говорил.

— Да, боюсь! — внезапно сказал Белов. — Да, дрожу! Но не за себя! Время не стоит на месте, друг мой! Оно идет. И не просто идет — оно уходит. Каждый день приближает нас к черте, когда пора будет подвести итог. И что тогда? Вспомни, мы были молодыми и глупыми. Мы стучались во все закрытые двери, но в большинстве случаев лишь разбивали в кровь кулаки. На что мы тратили силы? На ерунду! Я больше не могу себе это позволить. Я должен что-то сделать; нечто такое, что могу сделать только я, и никто другой. Здесь и сейчас мы заперты в этом доме, сидим и кашляем от дыма, но пока мы живы, есть небольшой шанс, что Сэрту, — он поднял камень, — вернется на свое место. Одна шальная пуля, глупая, слепая пуля — и даже этого шанса не останется. Ну, и какой у меня есть выбор? Попытаться сделать что-то очень важное или наплевать на все и выбежать на крыльцо — лишь бы не прослыть в твоих глазах трусом? Ты что, мало меня знаешь? Разве мне до сих пор нужно тебе что-то доказывать?

Шмидт молчал. На улице шел настоящий бой. Стрельба, стоны раненых, крики, стук, топот ног…

— Прости, — наконец сказал Дмитрий. — Ты во всем прав. Знаешь, когда диверсионную группу забрасывают на оккупированную территорию, в тыл врага, командиру дают приказ — убивать всех, кто их видел. Даже своих. Это жестоко, но это нужно для дела. Если метеорит так для тебя важен…

— В том-то вся и штука, что не только для меня. И от этого ответственность еще больше. А те, что за дверью… Они бьются не за нас. Они решают свои проблемы. Мы здесь ни при чем.

— А этот твой Князь? Тот, что стоит за правым плечом?

Саша невесело усмехнулся.

— Ангелов-хранителей не выбирают. Мне достался такой, что может и пристукнуть под горячую руку. Только знаешь, я бы никогда не стал просить его о помощи. Я только сказал, где он сможет найти убийц своего брата, вот и все. Эта разборка рано или поздно все равно бы состоялась. Так лучше уж в тайге, чем в городе.

— А ты хитрец, Саша! — Шмидт погрозил ему пальцем.

— Нет. Я просто знаю, что должен делать. И знаю, как должен.

Шмидт некоторое время молчал, обдумывая какую-то мысль. Затем' он подмигнул Саше и хлопнул его по плечу.

— А мне-то позвонил! Да? Знал, что я помогу! Его просить не стал, а мне — позвонил!

— Конечно. — Белов не удержался и обнял Дмитрия. — Ты же — друг. В тебе-то я никогда не сомневался.

— Прямо не знаю, что делать, — шутливо проворчал Шмидт. — То ли расплакаться от умиления, то ли — наградить себя очередным орденом Золотого Руна?

Стрельба пошла на убыль. Прозвучала последняя автоматная очередь, затем — четыре одиночных выстрела из пистолета, и потом все стихло.

На крыльце послышались осторожные шаги. Белов сжал нож, Шмидт навел пистолет на дверной проем.

— Игра закончилась со счетом один-ноль, — прошептал он. — Сейчас мы узнаем, в чью пользу.

— Да. — Белов кивнул. — Не исключено, что это была лишь небольшая отсрочка, и нас все-таки поджарят.

В дверь трижды постучали — грубо и требовательно.

— Белов! — раздался голос…

В аэропорту Введенского встречала черная «Волга» — машина регионального управления ФСБ. Раньше она бы выехала прямо на летное поле, но сейчас времена были не те, и, признаться честно, генерал даже был этому рад. Времена всегда не те, особенно — если речь идет о России; более того, они имеют обыкновение очень быстро меняться, но все-таки каждое время хорошо по-своему.

В Москве, в своем кабинете, Игорь Леонидович переоделся в затрапезный летний костюм и теперь сильно смахивал на бухгалтера рыболовецкой артели. Рубашка расстегнута, под мышкой — папка, в руке — старая сумка со сменой белья и зубной щеткой. Но это и к лучшему. По крайней мере, никто не мог заподозрить в этом подтянутом седом мужчине генерала могущественной организации.

Правда, черная «Волга» нарушала всю конспирацию. На Камчатке, где подержанные «японки» составляют девяносто девять процентов всего автомобильного парка, дитя отечественного автопрома выглядело, как елка на тропическом пляже. Введенский прошел через зал прибытия и оказался на улице. «Волга», тщетно пытаясь прикинуться, что она оказалась здесь совершенно случайно, стояла на автобусной остановке.

Игорь Леонидович направился в машине. Наверное, — и он не мог полностью замаскироваться — несмотря на скромный вид, бравая походка и твердый взгляд выдавали в нем генерала. Молодой человек в белых полотняных штанах, цветастой рубашке и сандалиях на босу ногу подошел к Введенскому и представился капитаном Цветковым.

— Где Белов? — первым делом спросил Введенский, едва машина тронулась с места.

— Не знаем, товарищ генерал. Мы не могли сразу получить санкцию на прослушивание его телефона, а когда получили, было уже поздно. Коллеги из ДПС нашли на Даниловой лугу пустой джип. На сиденье лежал мобильный — операторы сотовой связи засекли его по сигналу. Местонахождение Белова в данный момент неизвестно.

Введенский сжал кулаки.

— У семи нянек дитя без глазу, — тихо сказал он. — Знаете такую пословицу, капитан? Белов потому и оставил телефон, что его давно уже слушали. Причем, безо всякой санкции.

— Мы действовали законными методами, — ответил капитан, и Введенский был вынужден признать, что он прав.

— Вчера к Александру Николаевичу прилетели двое людей из Москвы, — продолжал Цветков. — Мужчина и женщина. Так вот, мужчина вечером ушел из особняка и больше не возвращался. Предположительно, он находится вместе с Беловым.

— Личность установили? — спросил Игорь Леонидович.

— Личность интересная. Дмитрий Андреевич Шмидт.

Введенский тихо рассмеялся.

— Бог не фраер, — сказал он, — он все видит.

Капитан Цветков был несколько удивлен такой реакцией, поэтому генерал пояснил.

— Шмидт — это как раз та самая нянька, которой можно доверить семерых детей, и все они останутся с глазами. Ладно, вы меня успокоили. Следующий вопрос. Где Зорин?

— По последним данным — у себя в кабинете.

— Вот его-то мне не терпится повидать, — сказал Введенский. — Поехали к нему.

Через пятнадцать минут «Волга» остановилась у большого серого здания, напоминавшего перевернутую коробку из-под телевизора.

Введенский в сопровождении Цветкова поднялся на третий этаж и без стука вошел в кабинет Зорина.

— Здравствуйте, Виктор Петрович! — сказал он.

Зорин попытался изобразить на лице подобие приветливой улыбки, но у него это не очень-то хорошо получилось.

— Ба! Игорь Леонидович! — Зорин встал из-за стола и, протянув руку, пошел навстречу генералу, но Введенский, даже не посмотрев в его сторону, отодвинул ближайший стул и сел. — Капитан, проследите, пожалуйста, чтобы нас никто не тревожил, — обратился он к Цветкову. Тот кивнул и вышел в коридор.

Зорин внимательно вглядывался в лицо Введенского, словно надеялся прочитать свою судьбу по жестким линиям, перечеркнувшим лоб генерала.

— Чем, так сказать, обязан вашему визиту? — заискивающе спросил он.

Опытный аппаратчик понимал, что непрошеный гость в яйце генерала ФСБ — лишь первый этап. Второй — дальняя дорога, а третий — казенный дом.

Введенский молчал. Он открыл папку и углубился в изучение документов. Зорин начал нервничать. Его тон стал подчеркнуто сухим и официальным.

— Игорь Леонидович, может, потрудитесь объяснить, в чем дело? Что здесь происходит?

Генерал понял, что «клиент дозрел». Он захлопнул папку и накрыл ее ладонью.

— Вы прекрасно знаете, Виктор Петрович, что происходит. И я тоже знаю. — Введенский погладил папку рукой. — Необоснованно завышенные квоты на вылов камчатского краба и ценных пород промысловых рыб… Завоз мазута к отопительному сезону… Покупка судов третьего рыболовного флота по цене металлолома… Продолжать? Или не стоит? Вы ведь человек неглупый — наверняка догадываетесь, что просто так генералы из Москвы не прилетают? Или я ошибаюсь?

Зорин ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Он положил руки на стол и сжал их в кулаки.

— Такими вещами не шутят, Игорь Леонидович. Вы вполне уверены, что взяли ношу по себе? Достаточно одного моего звонка…

Введенский откинулся на спинку стула.

— Конечно, звоните. Я подожду. — Лицо его выражало безмятежное спокойствие.

Руки Зорина разжимались и снова сжимались. Он подвинул пресс-папье, поправил шнур телефонного аппарата, затем взял ручку и принялся вертеть ее в руках. Введенский же, напротив, не шевелился. Он был полным хозяином положения. Партия разыгрывалась по его нотам. Зорин понял, что на самом-то деле все уже кончено. Просто он еще об этом не знает.

— На каком уровне решен вопрос? — сказал он.

— На самом высоком, — ответил генерал. — У меня есть все полномочия. По сути, все сводится к одному — успеете вы отсюда улететь или нет? Я бы на вашем месте поторопился на самолет, улетающий в четырнадцать пятнадцать.

— Если я откажусь?

Генерал поднял брови — выражение его лица говорило: «Вы, конечно, можете это сделать, но я бы не советовал».

— Задержание до выяснения всех обстоятельств дела, обыск в офисах группы компаний «Бриз», изъятие документации, в кратчайшие сроки — предъявление обвинения, установление меры пресечения… Вы же не мальчик, что я вам объясняю?

Зорин вытащил из кармана платок и вытер пот, крупными каплями выступивший на лбу и верхней губе.

— Зачем вы мне все это говорите? — спросил он Введенского. — Чего добиваетесь?

— Только одного, — перешел к предмету торга генерал. — Мне нужна фамилия вашего человека в штабе Белова. Взамен я дам вам улететь в Москву. У вас будут сутки, чтобы встретиться с вашим покровителем, — при условии, что он пойдет на это. Хоть и небольшой, но шанс. Что скажете?

Зорин встал из-за стола и подошел к окну. Он долго смотрел на площадь и здание администрации, в котором он уже никогда не будет хозяином. Наконец повернулся к Введенскому.

— Хотите закрыть беловское дело и перевести все на меня? Недоказуемо.

— Тем более, — кивнул генерал. — Чем вы рискуете?

Введенский понимал, что для Зорина поставлено на карту. В Москве он бы чувствовал себя уверенней. Может быть, рассчитывал успеть сделать кое-какие распоряжения или встретиться с кем-то из нужных людей. Это уже немало. А париться в Петропавловском СИЗО, вдали от тех, кто помогал ему продвигаться вверх по лестнице… Не самый лучший вариант.

К тому же Зорин привык мерить всех по себе и наверняка опасался ответной мести Белова. Нет, ему нужно было срочно «делать ноги», и Введенский не сомневался, что Виктор Петрович этот шанс не упустит.

Генерал посмотрел на часы.

— Ну так что, господин Зорин? Мы с вами пришли к взаимопониманию?

Неудавшийся (это было уже ясно — после такого удара Зорина можно было смело списывать со счетов) губернатор Камчатки криво ухмыльнулся.

— Ладно, банкуйте. Это…

Он назвал фамилию и вышел. Времени на сборы у него не оставалось. Пора было ехать в аэропорт.

В кабинет заглянул Цветков.

— Товарищ генерал, какие будут распоряжения насчет..? — Он кивнул в сторону двери, за которой скрылся Зорин.

Введенский почесал седой висок.

— Никаких. Пусть летит. В Москве его встретят. Ты вот что — отмени ориентировку на Белова. А мы… — генерал отстучал на столешнице замысловатую дробь, — поедем в митрофановский особняк.

Саша заметил, как напрягся Шмидт. Указательный палец — мягким ласкающим движением — лег на спуск, черты лица заострились, и губы сложились в улыбку, не сулившую ничего хорошего тому, кто стоял за дверью.

— Белов! — кричал кто-то за порогом; голос был низкий, со знакомой хрипотцой. — Ты здесь?

— Все в порядке, — сказал Саша. — Это Князь.

Он подошел к двери и откинул засов. На пороге стоял высокий худой человек с пышной шевелюрой седых волос. Белов со Шмидтом вышли на крыльцо. Бойцы авторитета отбрасывали от дома догорающий хворост.

— Так, значит, это и есть таежный особняк, про который говорил Виталий? — спросил Князь.

— Да, — подтвердил Белов.

— И он под завязку набит сокровищами?

— Посмотри и сам все увидишь.

Князь вошел в дом. Белов в это время осматривал последствия побоища.

На земле в разных позах лежали пять человек. Очевидно, они не ожидали нападения. Саша увидел одного, с простреленной рукой. Бойцы Князя добавили в его теле несколько дырок, не предусмотренных природой. Парень лежал лицом вниз, нелепо подвернув ноги. Люди, пришедшие с Князем, сжимали в руках оружие и напряженно смотрели на Шмидта. Дмитрий, наоборот, был расслаблен и спокоен. Руки безвольно висели вдоль туловища, широкая ладонь почти скрывала пистолет.

Шмидт глуповато улыбался и даже насвистывал какую-то песенку, но Белов прекрасно понимал, с каким трудом дается другу это напускное спокойствие. Тонкая психологическая игра, призванная усыпить бдительность противника.

От Белова не укрылось, что Шмидт занял позицию за его правым плечом. Саша знал, что будет делать спецназовец в случае опасности. Левой рукой он толкнет Сашу на землю, резко опустится на колено и откроет стрельбу. Затем перекатится в сторону и еще в кувырке успеет сделать пару прицельных выстрелов.

Бойцы Князя (их было четверо) стояли, словно гости из недавнего прошлого — братки, в спортивных штанах и кожаных куртках. У каждого в руках — помповое ружье или «Калашников» с потертым деревянным прикладом. Похоже, они даже не догадывались, что самым опасным оружием на этой небольшой таежной полянке были не их ружья и даже не прославленный автомат, а вот этот плотный человек с сединой на висках, который стоял и хихикал, как деревенский дурачок, разве что слюни не пускал.

«А вот он — мой настоящий ангел-хранитель», — подумал Белов.

Действительно, со Шмидтом было не страшно. И тот факт, что в обойме у его «Макарова» было всего шесть патронов, не прибавлял бандитам ни единого шанса. Шмидту вполне хватило бы, чтобы разложить четыре трупа аккуратным кружком.

Но Саша также знал и другое: Дмитрий ни за что не станет стрелять первым. Они вообще не хотели никого убивать. Нельзя делать благородное дело руками, испачканными в крови.

Парни Князя не сводили со Шмидта внимательных глаз.

— Ты кто? — сказал один из них и сделал шаг вперед.

— А? — Шмидт широко улыбнулся, показав замечательно крепкие белые зубы.

Парень сжал цевье автомата.

— Я говорю, ты кто?

— Да ведь это… — Левая ступня Шмидта незаметно сместилась чуть вперед, и Саша понял, что произошло — Дмитрий занял боевую стойку, приготовившись к стрельбе. — Просто так…

— Он со мной, — поспешно сказал Белов. — Все в порядке, ребята!

Теперь парень переключил внимание на него.

— А что у тебя в руках?

Саша прижал сверток к груди. Он подбирал правильный ответ и никак не мог найти нужные слова.

— Огонь, сошедший с небес, — наконец сказал он.

Парень озадаченно переглянулся со своими товарищами.

— Что?

В этот момент позади Белова и Шмидта послышались шаги. Князь вышел на крыльцо.

— Оружейная палата отдыхает, — нервно выдохнул он.

Камчатский авторитет, сам человек небедный, видимо, был сильно впечатлен несметными сокровищами, хранившимися в особняке.

— И что мы с этим будем делать? — спросил Князь.

Саша видел, как стремительно тают шансы избежать столкновения. Безусловно, Князь любил говорить красивые слова и был по-своему благороден, вот только благородство это имело четко определенные границы.

Белов понимал, о чем сейчас думает Князь — «а не оставить ли мне их здесь, рядом с пятью трупами? Мол, постреляли друг друга и все такое? Золотишко-то того стоит!».

Несмотря на поразительное внешнее сходство, во всем остальном он нисколько не напоминал Кондрашова. Профессор истории — тот сдал бы драгоценности в музей. А Князь…

Самое странное, что Белов его ни в чем не винил. Он знал, что в этом мире не так уж много людей, которые не потеряли бы голову при виде такого богатства.

— Я должен вернуть метеорит, — сказал Белов. — Остальное меня не касается. — Он помолчал и добавил: — Пока не касается.

Князь спустился с крыльца и подошел к Белову.

— Саня Белый! — сказал он, качая головой. — Когда ты приехал сюда, я думал, мы будем друзьями. Спокойно жить и не мешать друг другу.

Белов сделал шаг в сторону: теперь Князь перекрывал линию огня, как минимум, двум своим бойцам. У третьего был помповый «Мосберг», наверняка заряженный картечью, и парень не стал бы стрелять — из опасения задеть своего босса. Ну, а с четвертым… Словом, Шмидт знает, что делать.

— Я и сейчас предлагаю расстаться по-хорошему, — сказал Саша. — Нам нечего делить. Сдадим сокровища, и ты получишь ровно четверть, как положено.

Князь криво улыбнулся.

— Зачем мне нужна четверть, если я могу взять все? — спросил он.

— Шальные деньги никому еще не приносили счастья, — сказал Белов. — Вспомни Ерофея.

Князь глухо зарычал от ярости.

— Что ты мне тычешь этим Ерофеем? Я не хочу больше слышать эти сказки: «метеорит, проклятие…»! Бред, рассчитанный на слабонервных!

— Как знать? — тихо произнес Белов. — По крайней мере, Виталий был со мной согласен.

— Виталий? — Князь опешил, словно с разбегу ударился о бетонную стену. — Виталий? — повторил он и провел рукой по глазам, будто стряхивал невидимую пелену. — Его больше нет. — Секундное замешательство прошло, — и в душе Князя снова закипела черная злоба. — Знаешь что, Белов? Это ведь ты его убил! Убил, чтобы завладеть картой! А иначе — как ты нашел это место?

— Я здесь ни при чем, — спокойно ответил Белов. — И ты это знаешь. Просто ты ищешь оправдание тому, что собираешься сделать. Я был в подземелье митрофановского особняка и видел скелет Ерофея с лезвием, торчащим между ребер. Проклятие существует, и оно свершилось! Мне очень жаль, что пострадал безвинный человек, но эта кровь не на мне, а на них. — Он показал на лежащие тела. — Один из них убил твоего брата.

— Проклятие… — пробормотал Князь. Он что-то шептал про себя, но Саша не мог разобрать, что именно. — Проклятие! — Князь поднял голову и посмотрел Белову прямо в глаза. — Его нет. И я тебе это сейчас докажу. — Он стал медленно отступать.

Шаг. Еще один… Еще…

Теперь Белов и Шмидт снова стояли под прицелом четырех стволов. Бойцы Князя ожидали сигнала, и он мог последовать в любую секунду. Внезапно Шмидт переменился. Глуповатая улыбка исчезла с его лица, Дмитрий молниеносным движением вскинул руку и взял Князя на мушку.

— Сначала — ты! — сказал он. — Заодно и проверим насчет проклятия.

Ситуация достигла наивысшего напряжения. Хуже всего было то, что она казалась безвыходной. Шмидт и Белов не могли открывать огонь. Оба прекрасно понимали, что это — не выход. Пуля, выпущенная из пистолета Злобина, рано или поздно всплыла бы в материалах следствия, и это только ухудшило бы их положение.

В этом смысле позиция Князя и его бойцов смотрелась более выигрышно: наверняка их оружие не было зарегистрировано в милицейских картотеках.

Белов был связан рамками закона. Но тут уж ничего не попишешь! «Назвался груздем — полезай в кузов». То, что мог себе позволить Саша Белый, для губернатора Камчатки являлось неприемлемым.

И еще… Может, это звучало глупо, но, наверное, так действовал Сэрту, который он держал в руках. Белов чувствовал непреодолимое отвращение к Ерофею Кистеневу и черным делам, которые он творил; Саша просто не мог встать с ним на одну доску.

Выражаясь языком шахматистов, это был мат. Семь человек стояли друг напротив друга с оружием, взятым на изготовку, и боялись пошевелиться, чтобы не спровоцировать стрельбу. Никто не мог двинуться с места, но и опустить стволы тоже не могли. Белов и особенно Шмидт чувствовали, чем все это закончится. У кого-нибудь не выдержат нервы, и палец судорожным движением нажмет на спуск. Тогда…

В наступившей тишине послышался шорох. Затем — слабый сдавленный стон.

Князь обернулся. Мужчина в темном костюме медленно полз, оставляя на земле, покрытой высохшей и пожелтевшей хвоей, темный кровавый след. Князь обрадовался возможности выпустить, как в свисток, накопившийся пар. А может, просто хотел уйти из-под прицела?

— Вы что, его не добили? — грозно сказал он, вытащил из-за пояса пистолет и направился к раненому.

Белов, Шмидт и четверо бойцов остались стоять неподвижно. Дмитрий по-прежнему держал на мушке седую голову Князя.

В движениях Князя без труда угадывалась разбойничья повадка. Саша подумал, что точно так же и Ерофей Кистенев расправлялся со своими жертвами — решительно и жестоко. Авторитет подошел и нагнулся над мужчиной. Левой рукой схватил его за ворот пиджака и резко перевернул на спину. Правую руку с зажатым в ней пистолетом он поднес ко лбу раненого и… Князь внезапно остановился.

— Что это? — сказал он.

Полы пиджака распахнулись, и из внутреннего кармана выпал небольшой блокнот в темно-коричневом кожаном переплете. Князь открыл блокнот и увидел пожелтевшие страницы, исписанные кудрявым замысловатым почерком. На концах некоторых слов стояли давно позабытые «еры».

— Дневник Ерофея? Откуда? — Зрачки Князя сузились до размеров игольного ушка. Он обыскал раненого мужчину и нашел лист плотной бумаги, сложенный вчетверо, — карту. Даже при беглом взгляде на нее бросалось в глаза, что карта исписана тремя различными почерками: дед, отец и сам Кондрашов делали на ней свои пометки.

Князь закусил губу.

— Я хотел тебя пристрелить, — с сожалением сказал он. — И чуть было это не сделал. Нет. — Он убрал пистолет обратно за пояс и достал складной нож. Щелкнула кнопка, и узкое блестящее лезвие выскочило из рукоятки. — Пристрелить было бы слишком просто. Я вырежу тебе сердце. Только очень медленно. По маленьким кусочкам.

Князь разорвал на груди мужчины рубашку и сел ему на живот, придавив коленями руки. Белов хорошо видел его лицо в этот момент. Оно было ужасным. Князь приставил лезвие к загорелой коже и сделал глубокий надрез. Края раны разошлись, хлынула кровь, и вдруг…

Раненый резко дернулся. Все случилось так быстро, что никто не смог ничего заметить, не то чтобы помешать. Мужчина вытащил правую руку, прижатую коленом Князя. Он резко сжал кулак, и из ножен, пристегнутых к предплечью, показался длинный трехгранный штык. Собрав последние силы, раненый всадил штык в левый бок Князя — между ребрами, до упора, в сердце! Князь заревел, изо рта брызнула струйка пузырящейся крови. Он пытался вскочить, но штык прочно засел в его теле. Князь, дергаясь в конвульсиях, стал заваливаться набок. Бойцы бросились к нему, и, пользуясь возникшей суматохой, Белов воскликнул:

— Уходим!

Шмидта не пришлось просить дважды. Друзья, пригибаясь и петляя, бросились к Чертовой балке. Пока парни Князя успели сообразить, что происходит, было уже поздно. Выпущенные ими пули срезали побеги густого кустарника и чиркали по стволам деревьев. Тайга — она ведь, как джунгли: стоит отойти на десять шагов, и тебя уже не видно. На всякий случай Шмидт дважды выстрелил на бегу, чтобы у парней не возникло глупого желания их преследовать. Так оно и случилось — за друзьями никто не гнался.

Саша и Дмитрий спустились по крутому обрывистому склону оврага, сотню метров пробежали по дну и поднялись уже в другом месте. Шмидт без труда нашел дельтаплан. Дмитрий заставил Сашу хорошенько пристегнуться. После этого он завел двигатель и сел за штурвал.

— Ну, с богом!

«Фрегат» начал разбег, с каждым метром набирая скорость. Шмидт выжимал из двигателя все, что мог, до упора выкручивая рукоятку газа. Буквально за пару метров до обрыва дельтаплан вздрогнул всем корпусом, подпрыгнул и оторвался от земли. Шмидт до предела увеличил угол атаки, и маленькая машина стала почти отвесно подниматься в небо.

Дмитрий помнил, что горючего осталось на самом донышке, поэтому хотел набрать максимальную высоту и потом планировать, пока хватит запаса инерции. Саша смотрел на тайгу, проплывающую под ногами. Он, как ни старался, так и не смог увидеть крышу митрофановского особняка. Но он все время помнил о том, что где-то там, внизу, спрятался приземистый бревенчатый дом, хранящий груды блестящего желтого металла. Того самого металла, что заставляет людей сходить сума.

Спустя несколько минут двигатель стал спотыкаться, чихать и вдруг замолчал. Дельтаплан какое-то время держал высоту, а потом стал постепенно снижаться. Шмидт заложил правый вираж, отклоняясь от прямого курса.

— Ты куда? — спросил Белов.

— Там шоссе, — пояснил Шмидт. — Будем садиться на него.

— Зачем?

— Если я ничего не путаю, на шоссе иногда встречаются заправки. А в тайге их точно нет.

И действительно, в паре сотен метров показалась серая лента шоссе. Дмитрий выровнял «Фрегат» и следовал изгибам трассы. Он тянул дельтаплан из последних сил; перед синим указателем «АЗС — 30 км» они приземлились.

— Далековато. — Шмидт почесал в затылке. — Ну ничего, что-нибудь придумаем.

Примерно через четверть часа послышался звук мотора.

— Только бы не дизель, — сказал Шмидт.

Белов подумал о другом: «Только бы не бойцы Князя». Но им повезло. Это оказался дачник-пенсионер, возвращавшийся в город. К тому же в багажнике у него лежала полная канистра бензина. Шмидт быстро заправил дельтаплан, покопался в кармане и вытащил золотой червонец.

— Что ты мне даешь? — насторожился дачник.

Дмитрий пожал плечами.

— Еще у меня есть это. — Он достал из-за пояса на спине пистолет и направил в лоб пенсионеру. — Выбирай!

Дачник схватил монету и поднял руки вверх.

— Ребята! Разойдемся по-хорошему.

— Конечно, по-хорошему! — улыбнулся Белов. — Черная полоса кончилась! Впереди — только белая! — И он показал на длинную разделительную линию, тянувшуюся вдоль шоссе и уходящую за горизонт.

«Фрегат» снова поднялся в воздух и взял курс на Петропавловск.

— Дима, — укоризненно сказал Белов. — Зачем ты сунул ему золотую монету? К чему это пижонство?

— Саша, — совершенно серьезно отвечал Шмидт. — Скажи мне, только честно… Ты видел хотя бы одного кавалера ордена Золотого Руна, расплачивающегося кредитной карточкой?

— Нет, — честно признался Белов. — Не видел.

— То-то и оно. А я, между прочим, дважды кавалер!

И они дружно расхохотались. «Фрегату» тоже было весело; он слегка покачивал крыльями.

Если бы Белов точно знал, где находится петропавловская больница, он бы наверняка заставил Шмидта приземлиться в ее дворе. Но Саша хорошо помнил только митрофановский особняк, поэтому они сели на подъездную дорожку, ведущую к дому. Белова ожидал приятный сюрприз: кроме Витька, Ватсона и Лукина, его встречал старый знакомый — генерал Введенский.

— Как Лайза? — первым делом спросил Саша у Ватсона.

— Нормально. Она в больнице, Ольга — с ней. Мы тоже собирались ехать, но…

— Что такое? — Белов обвел взглядом всех присутствующих.

— Пойдем, Александр, — сказал Введенский. — Я тебе кое-что покажу.

Они прошли в центральный зал. На столе лежала пухлая папка в красной кожаной обложке. Генерал достал из папки несколько исписанных от руки листов и положил перед Беловым.

— Этих показаний достаточно, чтобы снять с тебя все обвинения. Чуть попозже они мне понадобятся еще раз; я приобщу их к материалам дела господина Зорина.

Белов взял первый лист и стал читать. «Я, Любовь Николаевна Фомичева, настоящим свидетельствую…»

— Где она? — спросил Белов, дочитав до конца.

— Наверху. Заперта в своей комнате, — сказал Введенский.

Белов, не говоря ни слова, поднялся на второй этаж и прошел до конца коридора. Перед закрытой дверью он остановился, словно задумался о чем-то, потом решительно повернул в замочной скважине ключ и вошел. Маленькая хрупкая женщина сидела на кровати. Ее большие глаза были красными от слез. Белов взял стул, аккуратно поставил рядом с кроватью и присел.

— Почему? — спросил он.

Любочка снова заплакала, но Белов покачал головой.

— Не надо. — И снова повторил: — Почему ты это сделала?

Любочка достала платок, вытерла глаза, высморкалась.

— Мой брат брал в банке кредит. Хотел открыть свое дело. Он не сумел вовремя вернуть деньги. Зорин выкупил долг и стал его шантажировать…

— Почему ты не сказала об этом мне?

Женщина пожала плечами. Саша вздохнул, встал и отодвинул стул.

— Уходи! — сказал он.

— Я не знала, — оправдывалась бывшая секретарша. — Я даже не предполагала, что он пойдет на такое… Зорин сказал, что ему нужен кусочек метеорита для анализа. Он обещал…

Белов больше не слушал. Он оглядел комнату и увидел, что Любочка уже успела собрать вещи. Два чемодана и сумка стояли запакованными.

— Сейчас приедет такси. Уезжай. — И он вышел из комнаты.

Он спустился в центральный зал и подошел к Витьку.

— Вызови такси, пусть ее отвезут в аэропорт. И еще — дай ей денег, с учетом командировочных.

— Шеф! — возмутился Злобин. — Да я бы ее…

Белов не дал ему договорить.

— Хватит! Все уже позади. Мы это пережили, сделали выводы и забыли. Все!

— Да, — сказал Ватсон, подкручивая усы. — Вот так пригреешь кого-нибудь у себя на груди, а она тебя потом за три копейки… Эх! — Он махнул рукой.

Саша не мог сдержать улыбку.

— Ватсон! Не обобщай. Есть ведь и другие женщины. И я… — Он оглянулся на Шмидта и поправился: — И мы к ним сейчас поедем. Потому что мы их… — Белов замолчал и выжидательно посмотрел на Шмидта.

Дмитрий пожал плечами и заложил руки в карманы — видимо, чтобы скрыть смущение.

— Ну да, — сказал он. — В общем-то, любим, что греха таить…

Через полчаса Белов, чистый, гладко выбритый и переодевшийся в свежую одежду, вошел в больничную палату, где лежала Лайза. Под мышкой у него был какой-то сверток.

— Здравствуйте, девочки! Вы уже успели познакомиться?

Ольга поднялась ему навстречу. Она с опаской покосилась на Лайзу, но потом, решившись, бросилась Белову на шею.

— Ты цел? Слава богу!

Шмидт, стоявший за Сашиной спиной, громко кашлянул.

— Если это кого-нибудь интересует… В чем я, между прочим, сильно сомневаюсь… Так вот, я тоже цел и невредим. Лайза! Давай, что ли, тоже начнем целоваться, если эта парочка не обращает на нас никакого внимания?

Ольга отстранилась от Белова и звонко расцеловала Шмидта.

— Дурачок! Как я могу не обращать на тебя внимания?! Ты же такой… Сильный, мужественный, бравый!

— И — дважды кавалер ордена Золотого Руна, прошу заметить! — добавил Шмидт. — А он, — Дмитрий кивнул в сторону Белова, — так себе. Всего лишь будущий губернатор Камчатки.

Когда Белов остался с Лайзой наедине, он развернул сверток. Палата озарилась бледным голубоватым сиянием.

— Лайза, это — Сэрту! — сказал он.

Девушка тронула камень.

— Сэрту, это — Лайза! — в тон Белову сказала она.

Белов положил руку ей на живот, и вдруг… Нет, конечно, этого просто не могло быть — срок слишком маленький. Наверное, ему это только показалось. Показалось, потому что он очень хотел в это поверить, но… Словно две пары маленьких, но очень бойких ножек принялись колотить одновременно в преграду перед собой.

— Ты… чувствуешь? — спросил Белов Лайзу.

Она улыбнулась.

— Конечно. Я все чувствую. И они тоже чувствуют.

Саша целовал ее пальцы и немного стеснялся непрошеных слез, так некстати навернувшихся на глаза.

— Я… немного устал, — оправдываясь, сказал он.

Этого можно было и не говорить. Лайза все понимала без слов. Она нежно гладила его по руке, и в ее прекрасных глазах отражалось голубоватое сияние, исходившее от Сэрту.

Вечером Введенский отправил шифротелеграмму на адрес Администрации президента. От Батина тут же пришел ответ: «Ждите указаний». Что за указ, Игорь Леонидович не знал. Батин ни словом не обмолвился об этом во время их последней встречи. А ночью события двух последних дней получили свое логическое завершение.

Вернувшись от Лайзы, Белов тут же улегся спать. Он так измотался, что не думал, будто что-то способно разбудить его раньше, чем через пару суток. Но ровно в полночь словно какая-то неведомая сила заставила Белова подняться с кровати и подойти к окну. Внизу, в серебристой дорожке лунного света, он увидел высокую фигуру человека с посохом в руке. У ног человека сидела собака.

Все еще думая, что это — мираж, спотыкаясь и не попадая в штанины, Белов впопыхах оделся и сбежал вниз по лестнице. В руках у него был заветный сверток. Саша спрыгнул с крыльца, не обращая внимания на ступеньки, и бросился к человеку с собакой.

— Иван Пинович! Это вы? Как вы здесь оказались?

Легкая улыбка тронула лицо Рультетегина.

— Пришел, мельгитанин! Чтобы оказаться где-либо, надо идти. Все время идти. Разве ты знаешь другой способ?

— Иван Пинович! Я нашел Сэрту! — сказал Белов, но при этом у него было такое чувство, что Рультетегин уже все знает.

— Ты готов от него отказаться? — спросил шаман.

— Конечно. Ведь это — ваше.

— Молодец, мельгитанин! Я вижу, ты научился копать русло. Вот здесь, — Рультетегин коснулся длинным пальцем виска. — Это важнее, чем обладать Сэрту. Удача капризна и переменчива. Умение не подведет никогда.

Он протянул руку, и Саша, словно загипнотизированный, отдал ему метеорит, укутанный в кусок ровдуги. Рультетегин бережно принял камень и, как заботливая мать баюкает своего ребенка, прижал его к груди.

— Сэрту! — прошептал он.

Затем снял с плеча котомку, развязал ее и положил туда метеорит.

— Какую ты хочешь награду, мельгитанин?

— Награду? — не понял Белов. — Мне не нужна награда. Я уже все получил. Ведь я теперь умею копать русло…

Шаман одобрительно кивнул.

— Петр и Павел, — сказал он. — Они будут великими воинами, не сомневайся. Как ты.

Рультетегин развернулся и широким размашистым шагом пошел прочь от особняка. Белов не мог отпустить его вот так, просто, не попрощавшись. Он пытался найти нужные слова и никак не находил. Сознавая, что он говорит какую-то ерунду, Саша воскликнул:

— Иван Пинович! Давно хотел у вас спросить. Почему вашего пса зовут Тума? Что это означает?

Рультетегин на мгновение остановился.

— Тума — это друг, — сказал он. — Друг помогает тебе найти верную дорогу, даже если ты — слепой. — Он помолчал, потом взмахнул посохом и сказал: — Вперед, Тума! Веди меня, друг!

Шаман шел за псом по лунной дорожке, и Белову казалось, что они вот-вот оторвутся от асфальта и зашагают по ночному небу — туда, откуда сошел на землю Сэрту.

Эпилог

Белов стоял на трибуне и вглядывался в колышущееся людское море, разлившееся у его ног на центральной площади Петропавловска-Камчатского. Говоря откровенно, Саша сильно волновался: все-таки он брал на себя очень большую ответственность. Но как всегда, когда сомнения начинали его одолевать, Белов повторил про себя свою заветную фразу: «Если не я, то кто же?», и на душе стало спокойнее.

Справа от трибуны, на местах для почетных гостей, рядком расположились Лайза, Ольга, Иван, специально ради такого случая приехавший из Англии, Шмидт, Витек, Ватсон, Лукин, Введенский, словом, все те, кто помогал ему в трудную минуту. Белов вспомнил Туму и ее хозяина. Он посмотрел вдаль, на Авачинскую бухту, туда, где шумело море. Море, которое существовало за много миллионов лет до того, как он появился на свет, и которое будет все так же шуметь, когда его тело истлеет и обратится в прах. Море будет всегда. Теплое, голубое, нежное, холодное, ледяное, грозное, ласковое, переменчивое, но — бессмертное.

Саше вдруг показалось, что он видит в голубой дали высокого человека — прямо-таки великана — в красной кухлянке, отороченной черным собачьим мехом. В руке у человека — посох, у ног сидит верный пес. Тума. Друг. Человек смотрит на него, не отрываясь, если только про слепого можно сказать, что он смотрит. Затем еле заметно улыбается и говорит:

— Ты сделал то, что должен был сделать. Кроме тебя этого не сделал бы никто. Ты — один. Ты — избранный. Значит, все не зря! А на большее и не рассчитывай. Делай свое дело и не требуй за это награды. Направляй свое русло к Великому Океану, и однажды он примет тебя. Смысл существования только в этом, и ни в чем другом.

Призрак — великан в красной кухлянке, отороченной черным мехом, — задрожал и растаял в горячем июльском воздухе. Белов почувствовал, что площадь застыла в ожидании, и пора начинать выступление, но… Перед его мысленным взором пронеслись события последних дней. Во всех газетах был опубликован указ президента: Батин отменил выборы губернаторов и теперь назначал их своей властью.

Принимая во внимание, какие средства тратились на предвыборную борьбу противоборствующими кланами, Белов согласился с этим решением президента, хотя всем своим нутром был против отмены выборности. На данном этапе это было разумно. Взять хотя бы Зорина: если бы все пошло по сценарию Берестовского, Виктор Петрович наверняка стал бы губернатором стратегически важного региона России и распродал бы его по кускам тому, кто больше заплатит.

В тот же день параллельно с указом Батин внес на рассмотрение областного законодательного собрания кандидатуру Александра Николаевича Белова, и вскоре камчатская Дума утвердила его большинством голосов. Сам Зорин в это время уже отдыхал от важных государственных дел в Матросской Тишине. У Саши не было возможности поинтересоваться, доволен ли тот своей нынешней жизнью, но почему-то у него возникла уверенность, что не слишком.

Реставрация особняка подходила к концу, и Белов рассчитывал в скором времени сделать там краеведческий музей. Тело Князя так и не нашли, как не нашли и сокровищ купца Митрофанова. Шмидт повел группу захвата в таежный дом, но тот оказался пуст, только осколки венецианского зеркала валялись на полу. Из всего митрофановского золота Шмидту достались два ордена Золотого Руна да несколько золотых монет, в спешке распиханных по карманам. К чести его следует заметить, что оставшиеся ценности Дмитрий беспрекословно сдал по акту в милицию. Ну, вообще-то один червонец оставил: пробил в нем дырку и повесил на шею — на память о пережитом приключении. Саша его за это не винил.

Трупы охранников фирмы «Бриз» и бойцов Князя были найдены в Чертовой балке. Всех, кроме одного — его Белов запомнил хорошо, потому что парень постоянно улыбался, как Чеширский кот. Вывод напрашивался сам собой: дух окаянного Ерофея Кистенева все еще бродит по тайге в поисках похитителя его проклятого золота.

Шмидт сделал Ольге предложение и в доказательство искренности своих чувств, отчаянно потея и ругаясь, целых два дня рисовал акварелью копию «Похищения Европы». Получилось не очень хорошо. По мнению Белова, никак не получилось, но Шмидт сильно гордился неожиданно открывшимся талантом художника, и Саша не хотел его расстраивать. Главное, что Ольга согласилась и даже повесила рисунок над кроватью. Кроватью, в которой, по уверениям Шмидта, они скоро сделают парочку настоящих спецназовцев, отпетых Зевесовых орлов. Саша был рад за него.

Оглядываясь на свою жизнь и анализируя все, что с ним произошло, Белов был недоволен только одним: тем, что ему не дали победить в честной и открытой борьбе. Получалось, будто могущественный покровитель в нужный момент постелил соломку там, где Белову суждено было упасть, и отнял у него радость победы. Эта мысль отравляла ему существование. Саша понимал, что он здесь ни при чем, но тем не менее…

Белов подошел к микрофону, положил руку на толстую книгу в красной обложке — Конституцию Российской Федерации. Он окинул взглядом толпу перед собой. Тысячи глаз смотрели на него с надеждой и ожиданием.

Все было сделано правильно. Полжизни пройдено. Пусть жизнь его не всегда была такой, как хотелось бы. В ней было много ошибок и заблуждений, но все-таки больше было хорошего и даже прекрасного. Того, за что он всегда будет благодарен своей судьбе — до самого конца. Но самое главное — вторая половина жизни. Умная, осознанная, которую надо использовать с толком, на пользу себе и людям.

Белов набрал в грудь воздуха и уверенно произнес в микрофон:

— Я, Александр Николаевич Белов, вступая в должность губернатора Камчатки, торжественно клянусь… — Его недрогнувший голос многократно усилили мощные динамики…