Бриллиант для Слепого

ГЛАВА 1

Николай Михайлович Баневский, тридцатидевятилетний бизнесмен, давно привык к тому, что его называют российским рыбным магнатом. Действительно, дела у него шли как нельзя лучше. Девять лет назад родной дядя взял племянника к себе в дело. Тогда фирма дяди была средней руки, каких по России десятки тысяч, и занималась оптовой торговлей рыбой — небольшими партиями. Николаю Михайловичу дядя доверил финансы, и очень скоро у молодого человека дела пошли. Через пару лет дядя доверял племяннику уже всецело, и они стали компаньонами.

Николай Михайлович наращивал обороты, заключал договора, следил за их исполнением, вел переговоры. Его доля в общем деле увеличилась с пятнадцати процентов до тридцати восьми. А в девяносто восьмом году Николай Михайлович, тогда еще находившийся в тени своего именитого дядюшки, провел сложнейшую операцию — спас фирму от полного разорения. Он умудрился на свой страх и риск обналичить капитал и скупить в российских банках валюту. Тогда соперники и коллеги по рыбному бизнесу попали под дефолт и разорились, фирма же Баневских не просто выстояла, но и избавилась от многих конкурентов, скупив у них склады за бесценок.

Дядя после дефолта, хоть все и закончилось для него благополучно, так переволновался, что оказался в больнице. Сердце не выдержало. Его оперировали лучшие врачи-кардиологи. Затем дядюшку на самолете перевезли в Берлин, потом — в надежде спасти — из Берлина в Цюрих. Там дядюшку прооперировали еще раз, но это не помогло. В Швейцарии он и умер. После его смерти дела окончательно перешли к Николаю Михайловичу — Баневскому-младшему.

Теперь, уже ни на кого не оглядываясь, ни с кем не советуясь, Николай Михайлович развернулся, да так мощно, что стал чуть ли не монополистом. Норвегия, Финляндия, Аргентина, Мурманск, Прибалтика — все работали с фирмой Николая Баневского. В Россию плыли траулеры, рыба перегружалась и развозилась по всей стране и бывшим республикам Советского Союза.

Жизнь Николая Михайловича резко изменилась — он себе ни в чем не отказывал: купил две квартиры в Москве, шикарный особняк в Подмосковье, квартиры в Питере, Мурманске. В Норвегии он всегда останавливался в одном и том же отеле, заказывая шикарный номер. Машины, охрана. Фирма развивалась стремительно. На личную жизнь у Николая Михайловича времени оставалось все меньше и меньше. Жена с двумя детьми жила то в Швейцарии, то в Англии, наезжая иногда в Москву или в Питер.

Баневский, понимая, что жить в одиночестве сложно, а мотаться по Европе и перелетать ради короткого секса из государства в государство слишком обременительно, завел себе женщину, красивую, спокойную, понимающую, — в общем, такую, какой и должна быть идеальная любовница. В ее объятиях он чувствовал себя совсем другим: не жестким и могущественным бизнесменом, а простым уставшим мужчиной, которого просто жалела женщина, которому дарила свое тепло и ласку, которому отдавала всю себя без остатка. Баневский даже подумывал о том, чтобы развестись с супругой, обеспечив ее до конца жизни. Пусть она будет свободной и устраивает свою личную жизнь как хочет. Он же хочет жить так, как ему удобно. Нет, вступать в брак во второй раз Николай Михайлович не собирался, во всяком случае в ближайшие несколько лет.

В Норвегии он провел сложные переговоры, очень выгодные для его фирмы. От этих переговоров во многом зависел следующий финансовый год. В этот же день вечером он прилетел в Питер. Переговоры были изнурительными, и из Питера, проведя там совещание со своими директорами, Баневский улетел в Москву. Вообще, в последнее время большая часть жизни проходила в салоне самолета и номерах отелей. И он чувствовал, что устал невероятно. «Сил нет, я как выжатый лимон!»

В аэропорту его встретили черный джип и серебристый «мерседес». В джипе находились охрана и два его заместителя. Баневский отдал документы и сказал:

— Все в порядке, Олег Ефимович. Просмотри договора, посчитай поточнее, что мы будем иметь, я прикинул лишь приблизительно. И не забудь учесть налоги по максимуму. Я должен знать сумму чистой прибыли. Завтра в десять я буду в офисе, в половине одиннадцатого доложишь. Посади экономистов, пусть работают всю ночь, а ты проконтролируй.

Баневский говорил тихо, заставляя заместителя напрягаться, чтобы слышать босса.

— Все будет сделано, Николай Михайлович, не волнуйтесь, отдыхайте.

Баневский назвал адрес, куда его доставить. Этот адрес водитель знал, там в трехкомнатной шикарной квартире жила Мария Караваева — любовница Николая Михайловича. Именно к ней, русоволосой красавице, и отправился поздним вечером в серебристом «мерседесе» рыбный магнат.

— Я сам возьму сумку, — сказал Николай Михайлович охраннику, уже державшему тяжелую кожаную сумку в руке.

— Я донесу до двери, вы устали, — ответил охранник.

— Ладно, — кивнул Баневский, быстро взбегая на крыльцо и открывая подъезд своим ключом.....

Охранник передал ему сумку у лифта. Кабина старинного лифта остановилась на четвертом этаже. Баневский почти бесшумно всунул ключ в дверной замок. Дверь открылась, и Николай Михайлович увидел счастливое лицо Марии.

— Маша... Здравствуй, — сказал он, ставя кожаную сумку на пол.

— Здравствуй, Николай! Я услышала, как подъехал лифт, но не успела выбежать на площадку. Ты меня опередил.

— А я хотел войти бесшумно, — сказал Баневский нежным голосом.

— Ты думал застать меня с другим мужчиной? — Маша кокетливо улыбалась. — Входи, входи, — она повисла у него на шее, и Баневский вдохнул знакомый запах, родной и любимый.

— Погоди, там сумка с подарками, — сказал он.

— Ну ее к черту! — воскликнула женщина, — благодаря тебе у меня все есть.

— Нет уж, так не пойдет. Я их для тебя из Норвегии вез, а ты говоришь «к черту».

— Ты очень устал... — женщина провела ладонью по глазам и лицу Николая Михайловича.

— Очень, — признался он, — просто невероятно! Норвежцы такие упорные, да еще финны их поддержали. Нам пришлось не сладко.

— Ну и как?

— Ты же знаешь, меня на испуг взять невозможно. Я держался своей линии, и, признаюсь, выиграл. Развел их, сказал, что если не они, то Аргентина мне поможет.

— Аргентина... — произнесла Маша и задумалась, словно пыталась представить себе географическую карту мира.

— Аргентина. Они на все согласны, но чертовски далеко находятся. Связываться с перевозками... — и Николай Михайлович устало махнул рукой. — Ладно, не буду тебя грузить сейнерами, траулерами, фрахтами, квотами и прочей галиматьей, тебе это все ни к чему.

— Почему? Говори, я с удовольствием послушаю. Ты же знаешь, мне все интересно.

— Лучше расскажи, как ты тут без меня?

— Скучала, — сказала Маша, — хотя уже привыкла к тому, что ты вечно куда-то спешишь, летишь, мчишься. К звонкам привыкла из разных городов земного шара. Я даже географию выучила, уже знаю, где находится Аргентина, Канада, Чили, Корея.

— Видишь, сколько пользы от знакомства со мной! — бизнесмен рассмеялся, бросая плащ прямо на диван в большой прихожей.

— Пойдем, ты устал, — женщина взяла его за руку и повела в гостиную, где был сервирован стол на двоих, горели свечи в старинном канделябре и звучала тихая музыка. Шторы были закрыты.

— Хорошо у тебя, — глядя на стол, произнес бизнесмен, — очень хорошо. Я без тебя тоже скучал. Смотрел на норвежцев, финнов, а думал о тебе. Думал, когда же вы, сволочи, наконец, скажете «да», подпишете бумаги и я сяду в самолет и улечу из вашего Осло.

— Там холодно? — спросила Маша.

— Честно говоря, я даже не обратил внимания, холодно там или тепло. Самолет, машина, отель, конференц-зал... Осмотреться времени не было.

— Понятно, — сказала женщина и, взяв пиджак, аккуратно повесила его на плечики.

Николай Михайлович Баневский был слишком занятым человеком, чтобы постоянно думать о своей безопасности. А зачем, собственно, беспокоиться о своей жизни, если у тебя есть специально обученные для этого люди, которым ты платишь очень большие деньги? Есть даже начальник службы безопасности, вот у него пусть и болит голова. Сам же Баневский о себе не думал. Он привык, что деньги в этой жизни решают все.

В последний раз покушение на него было совершено три года назад. В автомобиль подложили бомбу. Бог уберег тогда Баневского. Он задержался при выходе из офиса. Погибли партнер, сидевший в автомашине, и телохранитель. Как водится в наше время, ни убийц, ни заказчиков не нашли. Были предприняты меры по усилению безопасности: наняты новые люди, профессионалы, лучшие из лучших. И Баневский успокоился, расслабился. А зря. Где большие деньги, там и желание эти деньги поделить, присвоить себе, забрать, перехватить инициативу. За ним уже давно следили, очень аккуратно, чисто, тихо, даже профессионалы из службы безопасности слежки не замечали.

Когда серебристый «мерседес» и джип с охраной отъехали от подъезда дома, в котором жила любовница рыбного магната, мужчина в красном «фольксвагене», стоявшем в углу двора, вытащил из кармана кожаной куртки блокнот, сделал пометку гелевой ручкой, затем вышел из машины, пересек по диагонали двор, на несколько мгновений задержался у мусорных контейнеров. Потом подошел к бетонной стене, отделяющей соседний двор, взобрался на деревянный ящик и легко перескочил через стену, даже не испачкав при этом одежды. Красный «фольксваген» стоял в пятнадцати шагах от подъезда, в котором жила Маша Караваева — расстояние, с которого легко произвести прицельный выстрел.

Утром следующего дня Николай Михайлович принял душ, выпил чашку крепкого черного кофе, съел два бутерброда, почистил зубы. Маша подала ему пиджак.

— Ты такая заботливая, Маша! — сказал Баневский, целуя ее в губы.

— Мы сегодня увидимся? — спросила она с надеждой в голосе.

— Обязательно, — ответил Баневский.

— У меня такое чувство, что ради встречи со мной ты теряешь большие деньги.

— Ты хочешь знать сколько? — засмеялся мужчина.

— Нет.

— Хочешь, я же вижу! Каждому интересно узнать, сколько он стоит.

— Мое общество не требует жертв. Я не то имела в виду.

— Сегодня, если я приеду к тебе до полуночи, то потеряю около ста тысяч долларов. Мне придется отменить деловой ужин с владельцем склада-холодильника, сделка с ним снизила бы мои расходы.

— Не отменяй встречу ради меня.

— Я ее отменяю ради себя. Должен же я когда-то жить?

— Ты редко отдыхаешь. Но без работы, без своего дела ты тоже не сможешь жить.

— У меня две встречи во второй половине дня и совещание — в первой. Сейчас я прямо на него и еду.

— Важное совещание?

— Чрезвычайно важное, — сказал Баневский. — По норвежским договорам.

— Успехов тебе.

Во двор въехал серебристый «мерседес». Джипа с охраной не было, Баневский не любил светиться при встречах с Машей, ему не нравилось, когда во двор к любовнице, кроме «мерседеса», приезжал огромный джип с пятью охранниками.

Николай Михайлович защелкнул браслет часов и взглянул на циферблат. Половина девятого, на девять было назначено совещание.

— Все, родная, — сказал он, — до встречи. Они торопливо поцеловались.

Баневский в плаще, с пустыми руками — документы вчера были отданы заместителю — подошел к двери. Маша открыла, послала воздушный поцелуй. Баневский оказался на площадке. Его уже ждал охранник. Он поздоровался с боссом. Кабина лифта была пуста.

— Прошу, — произнес охранник.

Баневский вошел в лифт. Охранник оглянулся и вошел следом. Нажатие кнопки — и лифт медленно заскользил вниз.

С шести часов утра на заднем сиденье красного «фольксвагена», стоявшего недалеко от подъезда, сидел мужчина в серой куртке и такой же серой кепке. Он следил за двором и подъездом, видел, как въехал серебристый «мерседес» с круглыми выпученными фарами, тяжелый и в то же время элегантный, как огромная рыба, быстрая и мощная. Видел и двух охранников, один из которых остался на крыльце, второй поднялся наверх. Секундная стрелка дешевых механических часов на мощном запястье мужчины в «фольксвагене» медленно двигалась по кругу.

— Ну пора, — тихо сказал он сам себе, поправляя тонкие кожаные перчатки и одергивая манжеты куртки.

Он выбрался из машины, надвинул кепку на глаза. По двору шел грузный толстяк в спортивной куртке на теплой подстежке, лыжной шапочке и дорогих кроссовках. Он вел на поводке такого же огромного, как сам, ротвейлера. Пес уже нагулялся, но домой идти не хотел, тряс головой, моргал красными злыми глазами, скалил клыки.

— Лорд, Лорд, — дергая за поводок-цепочку, повторял мужчина, — успокойся, утихомирься. Котов сегодня нет, сегодня не твой день.

Лорд рычал, словно понимал, о чем говорит хозяин. Вчера он загрыз кота на утренней прогулке, бездомного подвального кота. Это развлекло и ротвейлера, и его хозяина. Сегодня же им не повезло: у мусорных контейнеров суетились лишь воробьи и голуби.

Один их телохранителей стоял на крыльце у железной двери с электронным замком. Водитель «мерседеса» протирал белоснежной салфеткой лобовое стекло изнутри. Ротвейлер и его хозяин вперевалку пересекли двор. Мужчина в серой куртке и кепке, держа руки в карманах, двигался по тротуару, поглядывая на ботинки, словно опасаясь, что сейчас наступит на шнурок.

Кабина лифта замерла на первом этаже. Охранник вышел на площадку, бросил по сторонам взгляд, затем кивком головы дал понять хозяину, что тот тоже может выходить. Идя в двух шагах позади охранника босс улыбался: еще были свежи впечатления от ночи, проведенной в постели с Машей.

Охранник толкнул рукой дверь, придержал ее, давая возможность хозяину первым выйти на крыльцо. Водитель, стоявший у двери, тоже посмотрел по сторонам, задержал взгляд на мужчине с ротвейлером и мужчине в серой куртке с развязавшимся шнурком. Баневский вышел на крыльцо, взглянул в небо, втянул носом свежий воздух. Его ноздри затрепетали, на губах сияла все та же беспечная улыбка.

— Хороший денек, — сказал он сам себе. Это были его последние слова...

Все произошло так быстро и молниеносно, что телохранители даже не успели выхватить оружие. Мужчина в серой куртке и кепке, надвинутой на глаза, подошел к крыльцу и остановился в пяти шагах от Баневского и двух его телохранителей. Два ствола появились в его руках. Он сделал шаг вправо, вскинул руки. Пистолет в левой руке выстрелил дважды. Охранники рухнули с крыльца. Бизнесмен, лишенный охраны, опасности уже не представлял. Баневский застыл на месте с широко открытыми глазами. Он попытался прикрыть живот и грудь, скрестив руки на груди и немного присев.

В следующий момент последовали два выстрела из пистолета в правой руке и один — из пистолета в левой. Две пули попали в голову бизнесмена, одна — в грудь.

Дверца «мерседеса» за спиной мужчины в серой куртке распахнулась, но он резко развернулся через левое плечо и выстрелил в голову водителя. Тот ввалился в салон, снаружи осталась лишь нога в черном начищенном до блеска ботинке без шнурков. Мужчина побежал, бросив пистолеты прямо у «мерседеса».

Небритый толстяк в толстой спортивной куртке, с ротвейлером на поводке наблюдал за сценой убийства с таким видом, словно она происходила не у него на глазах, в реальности, а на экране большого телевизора. Он вертел головой туда-сюда и, лишь когда увидел спину убегающего убийцы, пришел в себя.

— Лорд, взять! Фас! — крикнул он срывающимся голосом, показывая коротким пальцем, толстым как сосиска, в спину убегающему мужчине.

Ротвейлер сорвался с места. На нем не было намордника. Волоча за собой поводок цепочки, пес бросился вдогонку. Он настиг убийцу у бетонного забора, когда тот уже пытался вскочить на деревянный ящик. Услышав крик и рычание собаки за спиной убийца остановился и немного пригнулся. Пес, оскалив огромные клыки и сверкая налитыми кровью глазами, с вздыбленной шерстью на загривке, сделал прыжок, тяжело оторвавшись от земли. Но убийца был не из робкого десятка. Щелкнула пружина, и выкидной нож блеснул сталью в левой руке убийцы. Семидесятикилограммовый пес горлом наскочил на острое, как бритва, лезвие и на мгновение завис в воздухе. Короткое движение ножа — и из горла густой пульсирующей струей хлынула яркая, горячая кровь. Мужчина прыгнул на ящик, оглянулся, бросил на землю нож и перепрыгнул через забор.

Пес хрипел, пытался ползти, жизнь быстро уходила из него вместе с горячей кровью. Лишь глаза, маленькие и страшные, еще горели яростью и жаждой мщения.

Когда толстяк добежал до бетонной стены, пес уже был мертв. Рана, протянувшаяся почти от уха до уха, зияла на его шее. Убийца исчез. Четыре трупа и убитый пес остались лежать во дворе дома на Цветном бульваре.

Все происходило именно так, как уже происходило много-много раз. Звонок генерала Потапчука по мобильному телефону, до боли знакомый голос:

— Это я.

— Слышу, — сказал в ответ на утверждение генерала Глеб Сиверов.

— Надо встретиться.

— Хорошо.

— Буду, как всегда.

— И я, как всегда, буду на месте.

Этот разговор по телефону случился во второй половине дня, когда Глеб Сиверов шел по улице. Он взглянул на часы. «Без четверти три. Значит, в двадцать один Потапчук поднимется по лестнице и позвонит в дверь квартиры».

Глеб умел забывать о встречах на время — в голове был «заведен» биологический будильник, который всегда срабатывал безотказно. Хозяин мог гулять, спать, сидеть в гостях, но в назначенный момент в мозгу звучал звоночек: «Глеб, пора. У тебя встреча с генералом».

Весь день Сиверов занимался своими делами, не вспоминая о Потапчуке. Время приближалось к восьми часам вечера. «Глеб, — напомнил о себе будильник, — я не тороплю, но ты знаешь, что опаздывать нельзя».

До встречи оставалось пять минут. Кофе на конспиративной квартире уже варился, негромко звучала музыка. Глеб смотрел на экран маленького телевизора, не вникая в смысл происходящего, просто наблюдал за мельканием лиц и мимикой актеров. Его, как человека умеющего читать по губам, забавляло, что временами в кадре актеры произносили полную бессмыслицу, иногда даже матерились — звук телевизора был отключен.

Генерал Потапчук в это время разговаривал по телефону спецсвязи из своей черной «Волги» с тонированными стеклами. Машина ехала в сторону Арбата. Свернула в переулок.

— Здесь? — спросил водитель, когда генерал положил трубку.

— Да, жди меня здесь.

— Хорошо, Федор Филиппович.

Потапчук взял лежавший рядом на сиденье портфель — подарок Глеба Сиверова, открыл дверь, ступил на землю, быстро вошел во двор, пересек его по диагонали, дошел до подъезда и взглянул на окна квартиры. Окна были темны. Но это генерала абсолютно не удивило. Он знал, шторы плотно сдвинуты — так, что даже тонкий луч света не пробьется сквозь них. Главное, что Глеб не подал ему знак об отмене встречи — тогда бы фрамуга второго окна слева была приоткрыта.

Генерал вошел в подъезд и, переводя дыхание на третьем и пятом этажах, неторопливо поднялся наверх. У железной двери квартиры он постоял с минуту, дождался, когда дыхание станет ровным, и лишь после этого его палец прикоснулся к звонку. Дверь открылась мгновенно. Из квартиры послышалась музыка. Волна запахов медленно выплыла за дверь. Ноздри генерала Потапчука встрепенулись.

— Хороший кофе, — сказал он, — ароматный.

— Угощу, — пообещал Глеб, протягивая руку, — себе я варю дешевый, для вас мне не жаль сварить и кенийский кофе — лучший в мире.

— Ты неисправимый пижон.

Генерал вошел. Глеб запер двери, первую и вторую. Генерал разделся и, не расставаясь с портфелем, прошел к низкому журнальному столику, на котором уже стоял и кофе и две чашки. Рядом с пепельницей лежала пачка сигарет и поблескивала зажигалка.

— Что-то срочное? — приглушив музыку, спросил Глеб. — Вы, кстати, похудели, Федор Филиппович. Худеют обычно от неразделенной любви или от забот.

— Забегался, — сказал и улыбнулся генерал. — Сегодня целый день на ногах.

— Может, хотите перекусить?

— Можно подумать, что у тебя холодильник едой забит.

— Нет, едой не забит, но кое-что есть. Орехи, фрукты, вино, коньяк, водка.

— Нет. Ты же знаешь, ни коньяка, ни водки мне уже нельзя: доктора запретили.

— О! — засмеялся Сиверов, ухмыльнувшись. — Это они умеют. Представляю себе, как вы их слушаетесь! А жить они вам не запретили?

— Жить и работать пока не запретили, но сказали, что, если я буду напрягаться...

— А вы не напрягайтесь, работайте играючи, — вставил Глеб с шутливой улыбкой.

— Что это у тебя идет, новости, что ли? — глядя на диктора, произнес генерал. — Звук можно включить?

— Пожалуйста, — Глеб убрал музыку, включил звук телевизора.

— Ты уже, наверное, видел в дневных новостях?

— Что именно?

— Убийство Баневского.

— Да, — коротко ответил Глеб.

— И что думаешь?

— А что я должен думать? И что можно понять из того, что журналисты показывают? Он, наверное, у любовницы был.

— Откуда ты знаешь? — Потапчук настороженно посмотрел на Глеба, сел в кресло. Опять перевел взгляд на экран телевизора. Сюжет об убийстве Баневского занял две минуты. Ничего нового в нем не прозвучало. Об убитом ротвейлере не было сказано ни слова. Когда сюжет закончился, генерал ФСБ Федор Филиппович Потапчук потер седые виски.

— Тяжело мне, Глеб. Так закурить хочется, что аж скулы сводит.

— Можно подумать, вы сегодня не курили.

— Курил, но мало.

— Тогда закурите.

— Врачи запретили сочетать никотин и кофеин.

— Федор Филиппович, плюньте вы на этих врачей! Давайте я вам налью кофе, вы закурите и все расскажете.

— Кофе пить не буду, лишь пригублю, но с благодарностью приму чашку зеленого чая.

— Не вопрос, — сказал Глеб, — сейчас приготовлю.

Когда чашка и фарфоровый чайничек, маленький и изящный, стояли на столике, генерал поставил на колени портфель, вытащил из него бумаги и водрузил на нос очки в тонкой изящной оправе.

— Очки у вас новые?

— Да, ты знаешь, старые со стола упали. Толкнул рукой, а затем еще и наступил на них. В общем, жалко. К старым вещам, как к старым друзьям, привыкаешь, и, когда что-то случается, чувствуешь себя без них как без рук.

— Знаю, — сказал Глеб, — вредная это привычка.

— Какая?

— Привыкать к вещам и к людям, с которыми не связан работой. Не помню, какой-то старый китаец, возможно, даже Конфуций, сказал: «Не окружайте себя вещами, не привыкайте к ним».

— Ему было, хорошо, а мне без любимых вещей никак нельзя.

Генерал держал в руках папку, старомодную, с белыми тесемками. Папка была не подписана. В таких папках лет тридцать тому назад школьники носили тетрадки в клеточку и в линейку. Сейчас такими папками уже никто не пользуется, разве что генерал Потапчук. Это тоже была привычка, от которой он избавиться не мог.

— На, посмотри, почитай, а я чайку попью. Глеб взял папку, развязал тесемки и принялся смотреть бумаги.

— Что скажешь? — генерал поставил на блюдце чашку.

— Что я скажу? Что вы хотите, Федор Филиппович, от меня услышать?

— Что ты думаешь, Глеб, обо всем этом?

— Думаю, все, что произошло, глупо.

— Ты считаешь, что сработано не профессионально?

— Почему же, вполне даже. Специалист работал. Неплохой специалист, но в голове у него слишком мало извилин. Тренирован, обучен, но не привык думать самостоятельно.

— Почему ты отказываешь ему в умственных способностях?

— Зачем было собаку убивать и охрану валить? Можно было выстрелить в бизнесмена из подъезда соседнего дома или из машины и унести ноги.

— А гарантии, что выстрел будет стопроцентным?

— Ну если ты профессионал, то ты можешь гарантировать результативность выстрела, — Глеб говорил спокойно. — Если бы я делал это, то не стал бы валить телохранителей. Кстати, Федор Филиппович, а у Марии Караваевой, — Глеб вспомнил фамилию любовницы Баневского, прочитанную в материалах, — еще одного любовника не было? Потапчук пожал плечами:

— Она говорит, что нет.

— Супруга бизнесмена что говорит?

— С ней я еще не разговаривал. Она в Англии, прилетит завтра вместе с детьми.

— Хорошее у нее алиби.

— Ты думаешь, из-за женщины Баневского убили?

— Нет, я не думаю, — сказал Сиверов, быстро вертя в пальцах сигарету, — я просто рассуждаю.

— Так вот я тебе, Глеб, другое скажу: помнишь Брагина Семена Ильича сорока семи лет от роду?

— Брагин Семен Ильич, которого убили при выезде с дачи?

— Да, — сказал Потапчук.

— Помню, почему же не помнить? Дело было громкое, по-моему, осталось нераскрытым.

— Да, — подтвердил Потапчук, — я этим делом не занимался, точно так же, как не занимаюсь этим.

— Тогда в чем проблема?

— Вот смотри, — генерал поставил на колени портфель и вытащил пластиковую тонкую папочку, в которой лежали два листа бумаги.

— Я помню это, — сказал Глеб, отдавая бумаги генералу.

— И там, и здесь убийца стрелял из двух пистолетов. Понятно, он не снайпер и не сапер.

— Вы хотите сказать...

— Ты, Глеб, сам все понял. Что мне тебе объяснять, с тобой даже разговаривать не интересно! Я не успеваю воздуха набрать, чтобы задать тебе вопрос, как ты мне уже ответ выдаешь.

— Это вам кажется, Федор Филиппович, — Глеб налил себе еще кофе и закурил. Генерал с завистью смотрел на дымок сигареты.

— Да закурите вы, Федор Филиппович! Плюньте на врачей, снимите сигаретой стресс.

— Думаешь, поможет?

— Поможет, — сказал Глеб, подсовывая пачку.

— Ну ладно, давай испорчу твою сигарету. Глеб поднес зажигалку, и генерал закурил.

На его лице на какое-то короткое мгновение появилось блаженное выражение, он даже глаза полуприкрыл.

— Я к тебе, Глеб, пришел абсолютно по другому вопросу.

— Покурить захотелось, а сами дать себе на это разрешение не отважились.

— Глеб...

— Если оба дела не в вашей компетенции, то почему вы обращаетесь ко мне? Наверное, я догадываюсь.

— Если догадываешься, тогда скажи.

— Вас интересует заказчик. В точку?

— В отверстие, — произнес Потапчук. — Вот видишь, как хорошо с тобой работать!

— Пока не вижу, — ответил Глеб.

— Тогда слушай. Я думаю, что в России это никогда не кончится, олигархи никак не могут поделить сферы влияния. Вроде все уже устоялось, все лакомые куски отрезаны и положены на тарелки. Но ты же понимаешь, всегда кому-то кажется, что у соседа кусок больше, жирнее, лучше.

— Ясное дело.

— Вот из-за этого убийства и продолжаются. Сейчас начнут делить кусок, принадлежавший Баневскому, как до этого делили кусок, принадлежавший Брагину.

— Кому куски достаются?

— По-разному. Кусок Брагина целиком никто себе не присвоил, его разорвали на много частей.

— Ясно, — сказал Глеб. — А отследить можно, что кому досталось?

— В принципе, да, но эта информация будет неточной, потому что действует много подставных фигур. Акции скупаются, предприятия переходят из рук в руки. В общем, ты сам знаешь алгоритм дележки. Назначаются директора, управляющие, а кто реальный хозяин или хозяева, понять сложно. Потому что у этих хозяев могут быть еще хозяева...

— Баневский занимался рыбой? Он был сказочно богат?

— Да, — сказал Потапчук, — он вернулся накануне из Норвегии, где заключил важные договора на следующий год.

— Вы думаете, конкуренты?

— Пока ничего не думаю, — ответил Потапчук. — Вообще, их не так уж много, этих чертовых олигархов, пальцев на двух руках хватит. Но они настолько хитры и изворотливы, что уличить их чрезвычайно сложно. Самое неприятное — у них огромные связи во власти, что делает их неуязвимыми для следствия и суда.

— Вы предполагаете, что тень нашего старого знакомого маячит за последними событиями? Считаете, что большая рыба съедает рыбу помельче?

— Фактов у меня нет, — сказал Потапчук, — бумагами я ничего доказать не могу. Даже если бы и были косвенные улики, что из того? Ну, купил Гусовский часть предприятий Брагина, он на это имеет законное право. Предприятия продавались, искали нового хозяина, вот Гусовский и купил.

— Большую часть? — спросил Сиверов.

— Нет, не очень. Но важную.

— Зачем ему рыба? — задал вопрос Глеб.

— Вот этого я не знаю. Я хочу, чтобы ты вернулся к делу Гусовского, понаблюдал за ним.

— Хорошо, — сказал Глеб, — все равно делать мне нечего.

— Ну, это ты не ври. Музыку бы слушал, по парку гулял, белок кормил...

— Я без работы уже немного заскучал, — сказал Сиверов, — а из серьезной музыки что-то ничего новенького не попадается.

— Сочувствую, — произнес Потапчук, зная страсть своего суперагента к музыке Вагнера. — Вот здесь все, что у меня есть на Гусовского, — генерал сунул руку в портфель и вытащил лазерный диск, — полное досье. Смотри, пользуйся, изучай. Глеб положил диск перед собой и взглянул в его зеркальную поверхность. Потапчук поднялся:

— Поеду. Спасибо за чаек и сигарету. Совратил ты все-таки старика, Глеб!

— Ладно уж, — сказал Сиверов, — не дай я вам сигарету, вы вышли бы на лестницу, спустились во двор и точно бы закурили. У вас в кармане плаща портсигар лежит, а в портсигаре сигареты.

— С тобой невозможно. До встречи, Глеб, — надевая плащ и ощупывая в кармане портсигар, сказал генерал.

Закрыв дверь, Глеб подошел к компьютеру, вставил диск, щелкнул клавишей. На экране монитора появились фотографии Ефима Аркадьевича Гусовского. Лицо олигарха Глебу было знакомо, тот часто появлялся на экране телевизора. Да и без того Глеб его помнил по старым делам. Фотографии были свежие. У олигарха появилась бородка и увеличился животик.

«Толстячок, — подумал Сиверов. — Очень умный толстячок, изворотливый невероятно. Сколько ни пытались прокуратура и ФСБ взять его в оборот, тщетно, выскальзывал из цепких рук. Человек неглупый. Два высших образования, любит живопись, не равнодушен к изящным искусствам, к женщинам. Трижды женат — в общем талантливый человек. Адвокаты у него самые лучшие, своё дело знают. И служба безопасности у него на высоте, из управления по охране высших государственных чиновников набрал парней. Ну, что ж, за деньги кого хочешь нанять можно».

Глеб сидел за компьютером до полуночи. Читал подборку публикаций об олигархе за последние два года. Затем вытащил диск, надежно его спрятал, отключил компьютер.

«Завтра я тобой, Ефим Аркадьевич, займусь вплотную и узнаю о тебе намного больше, чем знают ФСБ и прокуратура. Я изучу тебя так, как изучают клетку под мощным микроскопом. Я буду знать все твои слабые и сильные стороны, всех твоих знакомых, врагов и друзей. Вмешиваться ни во что не стану. Делите и дальше пирог, убивайте друг друга, богатейте. Ведь это ваш образ жизни, вы себе придумали такую жизнь и другой не хотите. Что ж, посмотрим, чем вы дышите, Ефим Аркадьевич».

Глеб отодвинул книжный шкаф, отодвинул одним движением. На роликах шкаф двигался легко, но надо было знать секрет, разблокировать стопор. Глеб вывернул один из шурупов. За книжным шкафом, в нише, под листом гипсокартона стоял рифленый металлический ящик размером с приличный дорожный чемодан.

Глеб взял ящик, смахнул салфеткой пыль. Положил его на пол, присел на корточки, набрал дату своего рождения и четыре цифры. Затем вставил ключик и поднял крышку. В ячейках металлического чемодана лежали несколько фотоаппаратов, набор разнообразной оптики и подслушивающее устройство.

— Так, так, — произнес агент по кличке Слепой, доставая фотоаппарат и навинчивая на него телеобъектив, который давал увеличение в тридцать пять раз. Еще один объектив Глеб подержал в руках и положил рядом с фотоаппаратом.

«Мы запечатлим тебя, родной, на долгую память. Может, генералу Потапчуку и не очень приятно будет видеть ваш фейс, господин Гусовский, но, во всяком случае, интересно, — он взял еще кое-что из подслушивающей аппаратуры: микрофон-пушку, усилитель, цифровой диктофон, наушники. — Вот, теперь порядок». Затем сложил все в кожаный черный кофр, точно такой, с какими ходят господа фотографы, кинематографисты и просто журналисты. Перенес и поставил его на диван. Сиверов понимал, работа предстоит не быстрая, слежка всегда занимает немало времени.

У Глеба Сиверова за долгие годы выработалась своя методика наблюдения за интересующими его субъектами. Он даже придумал математическую теорию слежки, а если быть более точным, то геометрическую.

«В пространстве существуют две точки — охотник и жертва. Обе точки непрестанно меняют местоположение. Их должны связывать прямые линии, постоянно пересекающиеся друг с другом. В точках пересечений прямых линий обычно раздается едва слышный мягкий щелчок камеры, и след того, за кем наблюдают, остается в фотокамере. Эти точки перемещаются в пространстве, но они всегда связаны друг с другом. Точка А — это объект наблюдения, а точка Б связана с точкой А и зависит от нее. Иногда точка Б, то есть охотник, совершает упреждающие движения, передвигается, угадав траекторию точки А. И когда объект попадает в пересечение линий, опять же происходит щелчок... По этой теории, на первый взгляд простой, действует и снайпер-убийца».

Глеб всегда пользовался этой теорией на практике, когда надо было уничтожить убийцу или просто помешать ему нажать на спусковой крючок. Расстояние между точкой А и Б изменялось, но Глеб всегда знал, какое расстояние необходимо для точного выстрела. Он вычислял его безошибочно.

Простая геометрия, с небольшой примесью психологии. Эту теорию легко изложить на бумаге, но реализовать чрезвычайно сложно. Чтобы получить точный результат, слишком много факторов должно сойтись воедино: свет, ветер, скорость автомобиля, блеск оконного стекла. Упустив хотя бы один фактор можно проиграть схватку.

Глеб спрятал в тайник металлический рифленый чемодан, привинтил лист гипсокартона, задвинул книжный шкаф. Повернул в полке неприметный шуруп, и та прижалась к стене намертво — ни сдвинуть, ни оторвать.

Он покидал конспиративную квартиру с кофром на плече, поставил его в багажник машины и отправился к себе домой. Была уже полночь, но город еще не спал. Мчались по улицам машины, гуляли люди, медленно ползли троллейбусы и автобусы. А трамваи иногда празднично рассыпали искры, скользя дугой-токосъемником по влажным от мелкого дождя проводам.