Бриллиант Кон-и-Гута

Глава III. ТАМ, ЗА ГОЛОДНОЙ ПУСТЫНЕЙ СМЕРТИ…

— Мирза Низам! Мы получили тревожные известия от Шедит-Хуземи.

— Что он пишет?

— Англичане снаряжают экспедицию в Кон-и-Гут!

— Как! В Кон-и-Гут? Не может быть!

— Мирза Шедит пишет определенно.

— Когда они выезжают?

— Срок еще неизвестен.

— Успеют ли вовремя прибыть те, кого мы ждем?

— Наши прибудут на днях, господин.

— Кто у них начальником экспедиции?

— О! Этот англичанин — самый известный охотник на всем Востоке.

— Охотник, говоришь ты?

— Да.

— Как зовут его?

— Его зовут — Мэк-Кормик.

— Мэк-Кормик?

— Да.

— Это он, — тихо прошептали губы того, кого голос называл мирзой Низамом.

Говорившие умолкли. Темнота азиатской ночи скрывала их лица, только бледным пятном выделялась длинная белая борода одного из собеседников.

Костер едва тлел. На фоне слабого голубоватого пламени вырисовывалась сухая, жилистая рука старика, отливавшая темной бронзой.

Рука потянулась к костру.

— Откуда узнали они о Кон-и-Гуте? — задумчиво произнес старик, как бы про себя.

— Мирза Шедит сообщает, что они почти точно знают местоположение Кон-и-Гута и, вероятно, найдут пещеру, если только дойдут до вас.

— Не пишет ли он, откуда они собираются двигаться?

— Он предполагает, что они пойдут с севера.

— Через Голодную пустыню?! Они не пройдут ее, — здесь их ждет гибель! Но что они собираются делать в пещере?

— Они хотят тщательно ее исследовать.

— Значит, эта экспедиция состоит из ученых? Мэк-Кормик ведь занимается только охотой?

— В экспедиции есть ученые, но большая часть ее состоит из охотников. Они придут с оружием, мирза Низам!

— Откуда узнали они о Кон-и-Гуте? — снова задумчиво спросил мирза Низам.

— Среди них есть какой-то малыш, который разгадал надпись на том камне, который в давние времена англичане вывезли из Кон-и-Гута.

— Но ведь камень, по приказу нашего хана, мирза Шедит скрыл от взоров чужеземцев! Камня у них больше нет! Невозможно, чтобы они нашли камень. Ты не знаешь, чем это грозит! — воскликнул мирза Низам. — О! Шедит не такой человек, чтобы выпустить из рук такую тайну!

— Да, но в их руках копия надписи на камне!

— Да поможет нам аллах! — с горестью воскликнул мирза Низам.

— Что мы должны предпринять? Наши послали меня к тебе за указания мн.

— Где ваши белуджистанцы?

— В Дакка, у Хайберского прохода.

— Мирза Шедит там?

— Не думаю. Но его ждут.

— Я дам тебе ответ на рассвете следующего дня.

Наступило молчание. На черном бархате неба сверкали брошенные невидимой рукой в пустоту пространства чуждые земле миры — блестящие мерцающие точки. Ночь овладевала подвластными ей чудесами. Великолепие ее казалось мрачным и торжественным. Кругом зловеще дышала пустыня.

Мириады насекомых реяли в воздухе, привлекаемые огнем. Мелкие зверьки, чернохвостые суслики, песчанки, похожие на крыс, земляные зайцы, встревоженные незнакомыми запахами от двух человеческих тел, носились около, устремляясь в свои подземные убежища.

Вот две мыши высунули свои мордочки из норок. Днем они выйдут из них, построят вместе с тысячами сородичей свои колонны и уйдут на работу, организованности которой может позавидовать даже трудолюбивый человек Востока. Длинными ровными лентами растянутся их батальоны у низких порослей, и вы можете увидеть издали невооруженным глазом, как задние шеренги по какой-то команде лягут на лапки, как особи из передней шеренги, по-видимому, начальники, осторожно защемят кончики хвостов каждой рабочей мыши из передней шеренги и передадут эти кончики в зубы собственницам хвостов. Потом вы увидите, как эти мыши начнут срезать зубами колосья поросли, потащат их к лежащим на боку мышам, пучками проденут эти колосья носильщикам в отверстия, образовавшиеся между их спинками и хвостами; затем нагруженные рабочие поднимутся, как один, и, повернувшись по команде, отправятся в свои ямы конической формы, где прячется собранный урожай.

Все это — мирные обитатели! Но рядом с ними есть и другие.

Вот быстро передвигаются на своих симметрично расположенных лапках к заветной цели — крови своих жертв — отвратительные ядовитые тарантулы красно-бурого цвета.

Вот большие жирные фаланги в светло-желтых панцирях, таящие трупный яд в своих щупальцах, выпустив червеобразные брюшки, привлеченные ароматом незнакомых испарений, перебирают по песку своими тонкими ножками, вдвое превосходящими по величине их туловища.

Элегантный и ужасный скорпион в своем светло-зеленом убранстве, тонкий и стремительный, бесстрашно движется вперед, выискивая очередную жертву. Костяным острием изогнутого хвоста он, словно опытный фехтовальщик шпагой, наносит смертоносные удары, действуя поверх собственного тела, сзади наперед, в то время как клещеобразные передние лапы его дробят голову врага.

И вот, наконец, самый страшный из всех этих существ, паучий король, темно-рыжий каракурт. На коротких и сильных ногах несет он свой удивительный смертоносный яд, разлитый во всех решительно соках его существа. Это, незначительное на вид, страшилище всего живого в состоянии молниеносно сразить любого огромнейшего зверя, парализуя укусом деятельность его сердца и нервной системы. Это чудище пустынных мест, этот выродок в собственной паучьей семье, — единственный паук, не ткущий паутины, — может убить самого осторожного человека, который умирает от остановки кровообращения, после невероятных мучений, крича от нестерпимой боли во всех членах своего тела.

Мирза Низам знает редкий случай, когда укушенный каракуртом рокандец не умер, но зато навек лишился своей мужской силы.

Эти пауки водятся во многих местах света, но нигде не бывают они так страшны, как здесь.

Веселые неаполитанцы изобрели тарантеллу, мрачные абиссинцы — астрагаз, в конце концов, исключительно из-за паучьих укусов, так как через испарину тело должно освободиться от яда.

Но от каракурта Голодной пустыни смерти спасения нет. Последний танец человека тут — конвульсии.

Гигантская ящерица касаль, покрытая роговой полосатой чешуей, придающей ей сходство по узору с бенгальским тигром, бесшумно двигая, как маятником, своим саженным хвостом, стережет более мелких хищников.

Буша-джилян, сестра американской гремучей змеи, со своей тупой и толстой мордой, которой вертикальный разрез глаз придает столь гнусное злое выражение, лежит в норе своей жертвы, как всегда, не имея собственной, свивая в кольцо свой короткий, похожий на иглу, хвост.

Вдали слышны тревожащие самое сильное человеческое сердце однотонные звуки. Они протяжны, как будто жалобны, быстро следуют один за другим, замыкаясь тремя-четырьмя короткими. Иногда эту однотонность прерывают звуки горловые, на несколько тонов ниже, которые наш алфавит может изобразить, как нечто среднее между «о-о-ун — ху-аб — вау-гао-гао». Эти звуки то короткие и отрывистые, то длинные и протяжные, в них слышатся и жалоба и угроза.

Стенание, ворчание, хрипение, вой и фырканье прерываются как бы сухим кашлем.

Приближается тигр.

Пылкий, смелый, хитрый барс в роскошном пушистом мехе кремового цвета, с черными кольцами, опускает свой длинный хвост и сворачивает в сторону, чтобы не встретиться с высокомерным двоюродным братом, не признающим своего с ним родства. Могучий исполин-слон, которого природа за его силу наградила большим добродушием и умом, лишенный страха перед самим львом, подымает хобот и трубит, возвещая тигру о своем приближении и нежелании встречи: он не любит крови и тихо уходит к своему стаду. Свирепейший из всех наземных существ, самый страшный из всех зверей, самый глупый и самый злой — носорог, огромное чудовище, кожу которого, похожую на броню, с успехом противостоящую пуле и стали, не берут ни зубы льва, ни когти тигра, — прекращает свой стремительный бег, поднимает свою страшную морду, снабженную костяным стилетом, и обнюхивает воздух. Дикие мощные быки разных пород, которые иной раз один на один справляются со львом, спускают рога навстречу кашляющему врагу задолго до его появления. Только умная пантера, со своим чудесным гибким телом, одна бесшумно продолжает свой путь, — тигр дружит с ласковой хищницей.

— Мирза Низам! Я боюсь за…

— Будь спокоен, — ответил старик гонцу, прибывшему с известием из далекого Белуджистана на своем беговом верблюде. — Твой верблюд под надежной охраной. Еще не было случая, чтобы тигры причинили нам зло.

— Я переведу его ближе к огню.

— Зачем? Но если ты беспокоишься…

Мирза Низам взял тростниковую палочку, приложил к ней губы и издал протяжный пронзительный свист.

Тотчас выросла перед ним обнаженная до пояса рослая фигура рокандца.

— Саид-Али! Спусти гепардов! Пусть ночь успокоится. Наш гость боится за своего верблюда. Утром дай им вареной баранины и хлеба с молоком вдвое против обыкновенного. Завтра праздник!

Рокандец приложил руку к сердцу, наклонил голову и, медленно отступив назад, повернулся и с быстротой порыва ветра исчез во мраке.

Прошло несколько минут. Вдруг сидевший у костра вестник встрепенулся. До его слуха, развитого, как у всех, живущих в пустынных местах, донесся неясный шум… И вот внезапно, тут и там, замелькали низкие прыгающие тени, и он увидел туманные очертания каких-то зверей, которые неслись мимо него в темноту.

— Что это? Мирза Низам! Что случилось?

— Как у вас жеребцы стерегут, ходя на веревке, привязанной за шею, словно сторожевые псы, ваших жен и детей, когда вы в отлучке, так стерегут нас гепарды от нечаянного нападения, — будь то люди или животные — безразлично. Вот смотри!

Вестник невольно вздрогнул, но овладел собою, овладел быстро, как человек, жизнь которого полна подстерегающих его опасностей.

Один из зверей эластичным движением, плотно прижавшись к земле, подполз к мирзе Низаму и затих в ожидании, подогнув под себя свои длинные ноги. Светящиеся зрачки его круглых глаз, окаймленных черными браслетами с большими чернильного цвета зигзагами на углах, были внимательно устремлены на старца. В них виднелись преданность и желание понять, какой услуги от него ждут.

— Ты видишь, сын мой, он не боится даже огня, — произнес мирза Низам и ласково провел ладонью руки по блестящей на свету от костра шерсти, — он не боится огня, потому что он умнее льва и смелее тигра, он только слабее их и не умеет воровски лазить по деревьям, как последний, но зато на бегу он машистее борзой собаки.

— Ты сам его вырастил, мирза Низам?

— Да, сын мой. Я сам его вырастил, сам его выкормил… Он совсем ручной. Как сокол. Ведь его удерживала до сих пор тонкая веревка, которую ему и в голову не приходило перегрызть.

— Гарра! — позвал он гепарда.

Тот оскалился и длинным жестким языком лизнул ему руку.

— Видишь, он как малый ребенок! Бараны и птицы бродят около него в Кон-и-Гуте, но он даже и не взглянет на них. Все гепарды у нас такие. Попадаются злые и трудно приручаемые, — иной раз надсмотрщик жалеет, что у него нет кнута из гиппопотамовой кожи, — но мы добиваемся лаской большего, чем наказанием. И, в конце концов, все они приручаются.

— Неужели?

— Да. Но ты только посмотри на моего Гарра, когда он увидит тигра! Тут он весь преображается… Глаза его выступают из орбит, грива поднимается дыбом, он начинает фыркать и… без оглядки, мужественно бросается на врага даже в том случае, если он один, а тигров двое.

— Значит, он самый смелый из зверей?

— Конечно! Гепарды отличаются непревзойденной дерзкой отвагой. Знаешь, когда Гарра особенно страшен? Когда он сбит своим сильным противником с ног и брошен на землю. Вот когда. О! Гарра бывал не раз в переделках! Лежа на спине, он рвет врага когтями своих четырех лап и, не обращая внимания на раны, с бешеным остервенением кусает тигра, пока тот не оставляет его и убегает, или пока не падает с прокушенным горлом.

Белуджистанец с удивлением посмотрел на Гарра. Тот как будто понял, что говорят о нем. Он подтянул еще ближе к огню свое огромное тело и, положив свою страшную и вместе красивую голову на колени мирзе Низаму, лизнул его прямо в лицо.

— Погладь его, чужеземец, не бойся, и он станет твоим другом.

Раздалось глухое мурлыканье, пересыпанное щелканьем страшных зубов. Гарра потянулся, протянул лапы и обнажил когти.

— Его зубы и когти, — сказал мирза Низам, поглаживая одной рукой свою длинную белоснежную бороду, а другой лаская Гарра, — не так остры, как у тигра, но зато и раны, которые он наносит — ужасны. Он давит и рвет мясо врага, а не только его кусает и царапает.

— Неужели он одолевает тигра?

— Не всегда. Бывает так, что и ему попадет… Иной раз он встает с большим трудом после встряски, которую ему задает тигр. Потом оближет свои раны, почистится и замурлыкает, словно и не случилось ничего особенного!

— Так и наш народ!.. — неожиданно заключил мирза Низам.

Вдали снова послышалось сухое покашливанье бродившего вокруг хищника, по-видимому, уже почуявшего выпущенных на него гепардов, но не желавшего расстаться с мыслью полакомиться этой ночью на кон-и-гутском становище.

— Так вот и враги нашего народа… — добавил мирза Низам, прислушиваясь к раздавшимся звукам.

Гарра, успокоившийся было на своем месте, вскочил и заворчал, весь насторожившись.

Мановением руки мирза Низам отпустил его к стае. Легкими прыжками, снявшись с места, как птица, гепард умчался.

— У меня таких зверей, как Гарра, больше, чем людей…

— Гепарды заменяют вам на охоте ружья? Вы бережете патроны?

— Мы бережем патроны.

— Но, если у вас их мало, то…

— У нас их много, — перебил белуджкстанца мирза Низам, — может быть, больше, чем золота…

Мирза Низам поднял свою голову, увенчанную белоснежной чалмой, взглянул на необъятную черную чащу неба и протянул руку на запад.

— Я берегу их для тех двуногих хищников, которые придут оттуда… Сын мой, не ты ли первый принес мне это известие?

Оба собеседника замолчали и погрузились в свои думы. Первым прервал молчание белуджистанец.

— Ты словно сказал, отец мой, что знаешь начальника тех, кто придет сюда?

Старик нахмурился.

— Что это за человек?

— Я хорошо знаю его. Больше того. Я люблю его, как брата, — со вздохом произнес мирза Низам.

Белуджистанец сделал знак удивления.

— Ты любишь и почитаешь его?! За что? Ведь он наш враг, отец?

Мирза Низам ответил не сразу. Было видно по его лицу, что на него нахлынул рой воспоминаний.

— Если тебе придется узнать его, ты тоже его полюбишь и будешь почитать, хотя бы он и был твоим врагом, — сказал мирза Низам.

— Он наш общий враг, — упрямо возразил белуджистанец.

— Он спас мне жизнь, сын мой, жертвуя своей.

И, видя вопросительный взгляд собеседника, мирза Низам добавил:

— Ты прав, когда назвал его знаменитым охотником. Слава о нем распространилась далеко за пределы его отечества. О нем знают в далеком Сиаме слоны, иные из тигров-людоедов Бенгалии до сих пор боятся выходить из тростников, нося пули Мэк-Кормика под своим сердцем.

Сын мой, этого человека я считаю благороднейшим из благородных. Помыслы его чисты. Сердце его независтливо. Он добр и слово его верно, как удары твоего ножа. Не знаю я человека более храброго. Он храбр так, словно ему и терять на земле нечего… Я видел не раз его храбрость на деле.

Знал белуджистанец, что скуп мирза Низам на похвалы. Все знают про его великодушие и благородство, мудрость и мужество. Много рассказов ходит о нем у рокандского народа. Кому же, как не ему, судить о человеческой доблести и достоинствах.

Было время, — давно это было, — когда мирза Низам сам убивал хищников отважной рукой, вооруженной одним лишь копьем. Много ран насчитывает его старое тело. Многое мог бы порассказать он!

Ни звери, ни гады больше не тревожат мирзу Низама. Тысяча опасностей окружает его. Но никто не нарушает его спокойствия, словно по молчаливому уговору; его власть над Кон-и-Гутом признана всеми здешними живыми существами: сам каракурт спокойно ползает по его руке, не причиняя никакого вреда.

Мирза Низам глядит на огонь и думает. Гнетущие мысли роятся в голове…

— Мэк-Кормик! Человек, которому он обязан жизнью, обязан вечной благодарностью, становится волей судьбы его врагом, которого он обязан уничтожить, как верный слуга своего повелителя. Мэк-Кормик не такой человек, чтобы отступить перед задуманным. Может быть, все его люди погибнут, но он-то дойдет до Кон-и-Гута! Он придет в Кон-и-Гут! Ни пустыня, ни тигры не остановят его. А в Кон-и-Гуте его ждет смерть…

— Но в таком случае, не долг ли его, мирзы Низама, предупредить роковой исход?

Мирза Низам закрывает лицо руками. Перед ним проносятся видения прошлого.

Он обходит горным проходом ледник в Гималаях — высочайших горах мира, двигаясь в Кон-и-Гут из северной Индии. Два его спутника погибли, оборвавшись с едва доступного для пешехода карниза.

Мирза Низам идет один… Идет уже два дня без пищи…

Он не боится своей гибели, но боится, что не выполнит поручения хана: найти путь, никому еще не известный, из Кон-и-Гута через горы в Индию. Задача очень важна. К приказанию, которое было им получено, было приложено перо цапли: это означало, что хан требует исполнения самого срочного.

Мирза Низам сам взялся за дело, не обращая внимания на свои годы.

Несмотря на неисчислимые трудности, нужный путь был найден. Оставалось только вернуться в Кон-и-Гут и дать знать хану о выполнении задачи, как вдруг мирза Низам проваливается в снежную трещину и скатывается под крышей из льда внутрь снеговой горы.

Кажется, все кончено. Ледяная могила навсегда должна скрыть старого храбреца, отважившегося проникнуть в ее тайну.

Мирза Низам читает в последний раз молитву…

Но внезапно к его ногам падает человек!

Этот человек не может выпрямиться: над головой ледяная корка. Он стряхивает с себя снег, окидывает быстрым взглядом мирзу Низама и на чистом фарсидском языке, своего рода интернациональном языке Востока, задает вопрос:

— Разбился ли ты?

Мирза Низам видит перед собой как будто посланца самого аллаха. Чужеземец — молодой человек, несомненно англичанин, лет двадцати пяти, с сухим бритым лицом. Он с ног до головы одет в серую замшу. Движения его быстры и уверенны. В его глазах какое-то особенное выражение: смесь спокойной жалости, бесстрашия и насмешки. С ловкостью врача он прощупывает тело мирзы Низама, попеременно вытягивая и сгибая суставы его рук и ног.

— Все в порядке, — говорит отрывисто незнакомец, каким-то чудом очутившийся около погибавшего, — все в порядке, кроме рук. Обе твои руки сломаны. Остались ноги, — поэтому мы можем попытаться подняться наверх. Это будет потруднее спуска, но делать нечего. Я подвяжу тебя к себе, упирайся ногами.

Мирза Низам, затаив страшную боль, кивнул головой в знак согласия. Он прикоснулся к снегу, чтобы освежиться и вернуть себе часть сил.

Тогда незнакомец поднес к его губам флягу и дал ему выпить несколько глотков. Спирт, этот жидкий огонь, должен был сделать свое дело и поднять силы разбившегося, хотя бы на час.

— Благодарю, — сказал мирза Низам.

— Не за что, — отвечал незнакомец. — Ведь ты сделал бы то же самое, будь я на твоем месте. Впрочем, ты можешь оказать мне взаимную услугу: нет ли у тебя табаку?..

Мирза Низам, не будучи в состоянии двинуть ни правой, ни левой рукой, испытывал жгучую боль при малейшем толчке. Слабость в ушибленных ногах старого тела препятствовала ему упираться в зернистую толщу отвердевшего снега, который приходилось продавливать для упора. Тогда незнакомец схватил мирзу Низама своими могучими руками и взвалил на свои плечи.

В полусогнутом положении, с нечеловеческими усилиями, неимоверно напрягая всю свою волю, незнакомец стал подниматься со своей ношей.

Четыре часа ушло на движение до веревки, конец которой висел в воздухе посредине трещины, в том ее месте, где пологий скат превращался в вертикальный и где нужно было подыматься на одних руках на высоту нескольких саженей. Дальше наверх шел опять пологий спуск. Именно до этого места, где мирза Низам упал и так жестоко расшибся, хватило совокупности всех горных веревок, спущенных незнакомым путешественником. Они были привязаны им к саням, перекрывавшим вверху трещину.

Во что бы то ни стало нужно было преодолеть эти несколько саженей пустого пространства.

Стальные мускулы незнакомца напряглись до последней степени. Фут за футом, как ловкий гимнаст, подымался он вверх, подымая и веревку, к которой он себя крепко привязал.

Привязанный к нему сзади мирза Низам охватил его поясницу ногами, сжав в зубах край воротника одежды своего спасителя. Руки его беспомощно болтались. И вдруг, когда они находились почти у цели, по-видимому, от того, что снег наверху осел, веревка выскользнула из рук незнакомца, и путешественники снова полетели вниз на всю длину ее. К счастью, удар, разложившись на всю поверхность полозьев саней, не подломил снегового моста.

Когда незнакомец несколько отошел от толчка, полученного при остановке падения, он оказался висевшим в воздухе посередине трещины, до стен которой он не мог достать руками и медленно крутился.

Не отдыхая, собрав весь остаток воли, не дав опомниться потерявшему сознание мирзе Низаму, он проделал вновь немыслимо, поднятие вверх. Добравшись до отлогости, он пролежал в изнеможении более часа. Тем временем мирза Низам пришел в себя.

— Незнакомец! — сказал он. — Оставь меня одного умирать и уходи один, если можешь.

— Я не покину тебя, — отвечал англичанин, — и вообще никогда не бросаю начатого дела, — добавил он тихо, с еле заметной улыбкой.

Около полутора суток подымались они вверх.

За это время трещину засыпало снегом, который оледенел. Пришлось охотничьим ножом пробивать лед над головой для того, чтобы выйти из нового плена.

Полная луна осветила изможденные лица несчастных путников, их израненные до крови тела, на которых висели клочья изодранной одежды, когда они оказались на поверхности.

Вскоре они достигла долины, спускающейся к леднику.

Преодолев этот последний с чрезвычайными трудностями, благодаря крутому падению и обилию ледопадин, путники поднялись на материковый лед внутреннего нагорья, где встретили относительно ровную поверхность и где новым препятствием для движения был лишь сильный свежий ветер.

Когда они выходили из опасной полосы, удалившись от отверстия, в которое провалился мирза Низам, всего на пять минут ходьбы, как внезапно, без всякого толчка, широкая полоса ледникового барьера, тысячи тонн по весу, вдруг отломилась и рухнула на ледяное поле, сделав огромный пролом на месте прежней трещины. Место ее теперь заняла целая снежная пропасть…

Вспоминает мирза Низам, как заботливо лечил его англичанин и как, расставаясь, он, мирза Низам, снял с своей груди самый дорогой для себя предмет, — пластинку черного нефрита, подарок его матери в тот день, когда он, еще мальчишка, в первый раз отправился в горы.

— Незнакомец, — сказал мирза Низам, — скажи мне свое имя, чтобы я знал, кого будет отныне охранять этот талисман.

— Я — Мэк-Кормик, охотник, — отвечал тот.

В эти дни судьба связала их крепко накрепко.

Прошел год, и мирза Низам узнал, что Мэк-Кормик спас жизнь еще одному рокандцу при других обстоятельствах.

Ныне этот рокандец, — Рашид его имя, — помощник и заместитель мирзы Низама по охране Кон-и-Гута. Историю своего спасения Рашид рассказал мирзе Низаму сам. Рассказал он ему и многое другое о Мэк-Кормике, о чем узнал благодаря долгой совместной с ним жизни: о его редкостном великодушии, изумительной отваге, почете, которым он окружен у себя на родине.

Спасенный Мэк-Кормиком Рашид пробыл у него более двух лет.

На его глазах произошло событие, благодаря которому жизнь охотника Мэк-Кормика оказалась связанной с жизнью мирзы Низама, всех рокандцев и самого Кон-и-Гута.

Дело было так.

Мэк-Кормик набирал людей в Роканде для одной из своих охот. Пылкий Рашид первый изъявил согласие сопровождать охотника.

Они изъездили много стран, побывали везде, где водятся первобытные дикие звери: на островах Южного моря, в Индо-Китае, на Цейлоне, в верховьях Ян-цзе-Кианга, в Индии и, в конце концов, очутились у подошвы Гималаев, на той узкой полосе земли, которая тянется на восток от Непала до отдаленных областей Ассама. Здесь Мэк-Кормик гостил у раджи Каунпора.

Рашид с признательностью в сердце вспоминает эти годы, может быть, лучшие годы в своей жизни. Помнит Рашид, как под палящими лучами солнца всегда скрывающийся в тени зверь, могучий, как слон, злой, как сама злоба — носорог — готов был пригвоздить его к пальмовому дереву. Словно прутья гнулись толстые деревья, когда он кинулся на охотников. Этот зверь, который с большим удовольствием глотает сучья в палец толщиной, находясь на воле, чем молоко в клетке зверинца, не высказывал никакого желания сдаться живым. Накинутое на него лассо, концами закрепленное за стволы деревьев, он порвал. Не представлялось возможным повторить ту же операцию и спутать зверя: лассо не хватало. Рокандцы разбежались, побросав свои копья, видя, что им не удастся перерезать ахиллесово сухожилие зверя, как они всегда это делают после того, как он пойман.

Уйти от носорога было не трудно, ибо он уже выбрал цель и мчался в ярости, не видя ничего окружающего, как это всегда с ним бывает.

Носорог пронесся, как ураган, с несколькими десятками торчащих дротиков на теле, и бросился на слона, принадлежащего к охотничьему отряду Мэк-Кормика.

У хобота этого слона и стоял Рашид.

Если бы чудовище было так же проворно, как безобразно, и если сам бы Мэк-Кормик не был так же хладнокровен, как проворен, — Рашид уже давно простился бы с этим миром.

Мэк-Кормик не любил стрелять, в подобных же случаях ружью он определенно предпочитал копье. Даже на львиной охоте он не хотел пользоваться преимуществом и предпочитал сражаться с зверем один на один. Так, он не сидел, как другие, в безопасной двойной бамбуковой клетке и не ждал, пока лев бросится на гнущиеся под его тяжестью прутья крыши этой клетки, чтобы быть расстрелянным хитрыми охотниками, находящимися за бамбуком почти в полной безопасности, но смело шел на льва, чтобы застрелить его в честном бою или самому быть растерзанным.

Мэк-Кормик видел смятение в рядах рокандцев, видел беспомощное положение Рашида, который должен был оказаться единственной жертвой всей охоты. Молниеносным движением всадил он свое длинное, широкое и острое копье в спину, между вертлугом и хвостом, «рогатому льву», как зовут здесь носорога туземцы.

Помнит Рашид, как взял он руки Мэк-Кормика и прижал к своему лбу в знак постоянной любви и преданности и как Мэк-Кормик, улыбаясь, приказал ему из самоотточенного зверем рога, которым носорог мог подбросить в воздух льва или быка, как мяч, сделать походный стакан. Ведь существует поверье, что рог носорога предохраняет от отравления!

— У меня будет на память о тебе, Рашид, — сказала Мэк — Кормик, — вещь, которой позавидовал бы сам Абдул-Гамид!

Знает мирза Низам от Рашида и другое. И это другое встает теперь перед ним во всей своей ясности.

Когда Мэк-Кормик гостил у каунпорского раджи, то именно Рашид был вестником любви между ним и внучкой великого рокандского хана — Рау-Ру, сестрой нынешнего властителя последней пяди Роканда — Кон-и-Гута — Ораз-хана.

Рашид был любимым слугой Рау-Ру. Мэк-Кормик увез молодую красавицу в Англию. Но их счастье длилось недолго.

Прекрасная Рау-Ру внезапно умерла. Возвратясь однажды с охоты, Мэк-Кормик нашел ее уже в агонии. Она еще успела слабеющим голосом сказать ему несколько бессвязных слов, из которых он понял, что Рау-Ру отравлена.

Кто был причиной гибели цветущей молодой женщины?

И часто думает мирза Низам:

— За что умертвил Ораз-хан Рау-Ру? Разве она виновата в том, что полюбила врага своей родины?

С тех пор охотник Мэк-Кормик не находит покоя ни днем, ни ночью. Все свои надежды сосредоточивал он на сыне и дочери, но… погибли и они. Безжалостной, неизвестной ему рукой были они исторгнуты из-под родного крова и бесследно исчезли. Не было сомнения, что они погибли, как и их мать. Бесплодны были поиски. Долго продолжались они без всякого результата. Но однажды глазам Мэк-Кормика, бродившего по аллеям своего оленьего парка, в котором гулял он когда-то с Рау-Ру, представилось страшное зрелище: он увидел разложившиеся тела двух детей. Очевидно, трупы были кем-то подброшены. Их нельзя было опознать по внешнему облику, но знак — полумесяц со звездой — отличительный знак членов рокандского дома, который выжгла Рау-Ру, по примеру своих предков, на груди своих детей, не оставил сомнения, что это трупы его сына и его дочери.

Мэк-Кормик обезумел от горя. Теплившаяся в нем надежда погасла. Отныне его жизнь — томительное унылое одиночество, которого не могли скрасить даже воспоминания, — настолько трагичны они были. Он не мог сделать ни одного предположения, объяснявшего странные случаи, происшедшие в его жизни. Все казалось таинственным, как следствие без причины, и мрачным, как преступление без цели.

Чья мстительная рука срезала цветы его счастья? Этого никогда не узнать ему. Тайна останется тайной.

Рашид все это знает, он видел собственными глазами Рау-Ру, ее детей и дом, в котором они жили.

Он покинул Мэк-Кормика в тот день, когда тот сказал ему:

— Рашид, мы расстаемся! Отправляйся к себе домой, в Роканд. Я нуждаюсь в одиночестве, ты же слишком сильно тоскуешь в чужих для тебя местах.

Со слезами на глазах расстался Рашид с охотником.

С тех пор прошло 10 лет.

Рашид живет теперь в Кон-и-Гуте. Из полумиллиона рокандцев, могущих носить оружие, он выбран сюда первым в числе десяти человек. Он сидит, поджав под себя по восточному обычаю ноги, и вспоминает прошлое, как и мирза Низам.

— Что-то готовится! — мелькает мысль в мозгу Рашида. — Недаром мирза Низам передал мне эту вещицу…