Русь непокоренная 2. Бродник

Глава 16

Береговое.

21 января 1238 года

Лепомир ехал в генуэзскую факторию Тану с тяжёлым сердцем. Он до сих пор так и не понял, почему Субэдей не похоронил его, не казнил лютой смертью. Должен был темник… Постарел что ли? Стал сентиментальный? Вряд ли. Кто угодно, но не этот железный темник.

Темнику стало известно, что Лепомир жалеет русичей. Да и сам славянин на службе у Великого богатура в последнее время не сильно и скрывал свои эмоции. Точка невозврата, как считал Лепомир, случилась тогда, как он своей волей, но при этом, использовав имя богатура Субэдея, приказал освободить двух молодых девушек, которые подверглись насилию и уже были практически при смерти.

Субэдею, конечно, об этом доложили. Вот только темник оказался весьма бережливым человеком. Он не показывал того, насколько ценит Лепомира. Вместе с тем, старый полководец мог менять слуг, которые приносят ему чай или мясо, но ему сложно было найти того, кто может писать, отвечать на письма, переводить сразу с пяти языков.

В то же время Субэдею нужно было кого-то отправлять к генуэзцам. Руководство торговой факторией Таны стало сильно занижать цены на рабов. Более того, генуэзцы объявили, что скоро временно приостановят покупку рабов, которых ордынцы везли в факторию нескончаемым потоком.

В Тане просто уже не было места, куда расселять пленных русичей. Сама фактория была небольшая, а навигация приостановлена до весны. Брать рабов даже за палую плату, когда они будут десятками, если не сотнями умирать? Это не рентабельно. Да и опасно. Ведь вероятность при большой скученности людей занести эпидемию велика.

Вот только богатуру проблемы генуэзцев были безразличны. Когда-то, ещё перед битвой на реке Калка с русичами и половцами, он сильно помог Генуе, походя разгромив конкурирующую факторию венецианцев. Так что теперь хотел пожинать плоды своей воинственной дипломатии.

Много слов не нужно было, чтобы Лепомир понял, что темник предоставляет ему последний шанс. Если справиться, то была вероятность вернуться и продолжить служить Субэдею. Но такое развитие событий, зная характер, темника, было не столь вероятным, как хотелось Лепомиру. Более русич отбыл, но оставил след при ставке богатура. Прознает Субэдей… Точно несдобровать.

Так что взяв жену, а детей еще раньше отправив к родственникам супруги, Лепомир уходил… Чтобы… Сбежать? Он еще не решил.

— Лепомир, — обратилась к своему мужу Земфира. — Ты же можешь отпустить меня домой? Ты же понимаешь…

Земфира, сидящая в большой кибитке рядом со своим мужем, погрустнела и опустила глаза. Лепомир смотрел на неё и готов был расплакаться. Он любил свою жену, любил детей, которых она ему подарила. И сейчас не мог понять, что же ему делать.

Русич на службе Великого богатура совершил ещё одно преступление, и когда оно раскроется, Субэдей точно казнит лютой казнью Лепомира. И не только его, но и жену, которую Лепомир вынужден возить с собой.

В последнее время слишком часто ему приходилось защищать свою красавицу жену от нападок монголов и их союзников, у которых взрастились чувства безнаказанности и вседозволенности. Земфира чаще всего даже не выходила из кибитки, детей же пришлось отправить в предгорья Кавказа к родственникам жены.

Мог и не успеть Лепомир защитить жену-красавицу, как была бы она изнасилована и опорочена. А чтобы охрану приставить к ней у русича не хватало власти. Субэдея же такие вопросы и вовсе не волновали. Он считал, что раз могут иные воины смотреть на твою жену и причинить ей вред, то и она и ты достоин того. Ибо слаб.

Всё шло к тому, чтобы и Земфира отправилась к своим родственникам. А теперь, когда вспыхнуло новое восстание аланов против засилья монголов, Лепомир и вовсе растерялся, что делать со своими родными. По всему выходило, что родичи жены решили испытать судьбу и скинуть оковы монголов. А это означало, что аланов в армии монголов могут зачистить или превратить в рабов.

И ладно бы, если бы гордые горцы бунтовали тихо и постепенно наращивали протестное движение, просто словно бы забывая платить дань. Но гордые аланы заявили во всеуслышание, что они этого делать впредь не будут. Только заплатили и все… Не будут больше. А могли бы выгадать для себя год на подготовку новых воинов, на изготовление оружия.

Наверное, решили использовать момент, когда и в Великой Волжской Болгарии начинаются волнения и основное монгольское войско неизвестно пока ещё насколько завязло в войне с русскими княжествами. Расчет понятен.

— Я уйду в горы, я сохраню наших детей. И ты можешь отправиться вместе со мной, — шёпотом, чтобы никто другой не услышал их разговор, да ещё и на языке аланов говорила Земфира.

— И кем я буду там? Твои родичи и без того считают меня недостойным тебя. А теперь… Земфира, муж и жена в семье есть одно целое, и ты должна следовать за мной, идти за мной и в горе, и в радости, печалиться со мной и радоваться. Не в этом ли ты клялась мне? Так почему же отступаешь от клятв своих? — говорил Лепомир.

Земфира что-то пробурчала неразборчивое, отвернулась, сделала вид, будто бы обиделась. Лепомир прекрасно знал, что, когда у его жены заканчиваются аргументы, и когда он говорит правильные слова, жена часто, не имея возможности дельно возражать, просто делает вид, что обиделась.

И ведь ещё недавно всё было хорошо. Было или всё же казалось? Скорее, это сам русич нарисовал себе картину, в которой у него сложилась жизнь, и всё прекрасно, что рядом есть любимая женщина, двое детей. Но при первой же проверке вышло так, что и жена, скорее всего, его не любит, да и категорически не хочет принимать никакие решения Лепомира.

Правда, что он ей предлагал? Удрать в Трапезунд? Так, скорее всего, правитель этого осколка империи ромеев даже не по просьбе, а по намёку Субэдея, выдаст Лепомира или какую-то часть его тела, скорее, голову. Или бежать в Никейскую империю? Там православные люди, и он мог бы пригодиться со своими знаниями языка, культуры, быта монголов, военного дела. Да если надо, то есть секреты, которые может открыть Лепомир.

— Давай сбежим к никейцам или к латинянам, я даже готов сбежать с тобой к латинянам. Я знаю секрет китайского порошка. Меня будут слушать и мне станут платить серебро, — признался Лепомир.

— И ты хочешь, чтобы тебя взяли в рабы? — вполне дельно заметила Земфира. — Да куда ты не денься — всюду рабство. Ведь ты и сам раб…

— Не смей! — зло прошипел Лепомир, сжимая кулаки до хруста.

— А то что? — с вызовом спросила его жена.

А и ничего. Он не посмел бы и пальцем тронуть свою жену. И думал, как же заставить ее следовать за ним. И не так все плохо. И деньги есть и знания.

У Лепомира были сбережения, причём такие, что он мог бы прикинуться да хоть и боярином, но у него не было силы, которая могла бы помочь сберечь накопления. А у кого нет силы, тот обязательно будет ограблен. Нашествие степи даже в тех регионах, где его сейчас и нет, всё равно поднимает на поверхность множество низменных качеств людей. А были ли добродетели раньше?

Лепомир прекрасно это понимал. Но не мог же он жить без надежды на лучшее!

— Так ты всё-таки не любишь меня? — с суровой решительностью спросил русич.

— Ты хороший, но ты не сильный. Ты заботливый, но ты…

— Опять же не сильный, — усмехнулся Лепомир.

Он прекрасно знал, что Земфира была рождена в таком обществе, где сила — это главный, порой и единственный, критерий, по которому определяют, достоен ли мужчина называться мужчиной или же нет. Для того, чтобы ценились те качества, которыми несомненно обладает Лепомир, нужно, чтобы общество было развитым, чтобы в нём почитались за главное мудрость, образование, знания.

И он уже предлагал Земфире отправиться в Китай. Ибо нет другой страны, где бы так уважали мудрость. Вот только в Китае Субэдея знают хорошо, и там от него точно не скрыться. Темника знают, его боятся, так что мудрым будет тот, кто выдаст Лепомира.

Крытая повозка остановилась. Лепомир отодвинул шторку, чтобы посмотреть, что происходит, причину остановки. Морозный воздух ударил его по щекам, когда тяжёлая шерстяная ткань была отодвинута, как и деревянные ставни.

— Почему мы остановились? — спросил Лепомир, когда к кибитке подъехал сотник охраны.

— Господин, мы подошли к одному из поселений бродников. В прошлый раз мы проходили через него, здесь можем обогреться, поесть горячей еды и…

— Я запрещаю больше насиловать женщин! — решительно сказал русич.

Командир его охранения, не скрывая недовольства, посмотрел на Лепомира. Монголу и без того претило прислушиваться к какому-то русичу, человеку из того народа, который сейчас покоряется Степи и в большей степени уже считается монголами рабами.

Но авторитет богатура Субэдея был настолько велик, что сотник не решался даже намекнуть Лепомиру, что он одного рода с рабами. Пока этот русич служит темнику. Но появится возможность… Сотник уже не раз думал о том, как именно он будет убивать Лепомира, столь ему ненавистного.

Посланник монгольского темника посмотрел на свою жену. Земфира всё ещё демонстрировала свою обиду и сидела, отвернувшись. Злость и решительность обуяли мужчину. Разве же он не может быть сильным? Разве же он не повелевает целой сотней, ну пусть всего лишь полусотней, великих завоевателей степи? А она всё считает его рабом.

— Понял ли ты, чтобы никого не насиловали⁉ Мы пробудем здесь до утра, поедим горячей еды и отправимся дальше. У главы бродников, атамана Тура, и отъедитесь, и у него девок продажных полно. Я оплачу вам столько женщин, сколько вы пожелаете, — сказал Лепомир, как это было в его духе, найдя компромисс.

Скоро небольшой караван дипломатической миссии темника Субэдея подъехал к поселению.

Лепомир сидел в своей кибитке и не выходил наружу. И не потому, что боялся морозного воздуха. Напротив, он бы освежился и размял ноги. Но слишком много условностей существует для тех, кто хочет, чтобы его уважали, и чтобы ему кланялись.

А ещё были такие правила, что глава поселения должен сам подойти, поклониться, предоставить пайцзу. Документ, табличку, которая скорее сохраняет жизнь служке монголов, чем наделяет преференциями. И уже после посланник темника должен въехать внутри своей кибитки на территорию поселения.

Только так и никак иначе. В противном случае сопровождающие русича монголы могут указать даже тому, кого называют господином, на нарушение правил. Он может быть представителем любого рода племени, но, если он представляет интересы великих монголов, то должен соответствовать правилам и традициям этого великого степного народа.

— Господин, облачитесь в броню! — то ли посоветовал, то ли приказал сотник.

— Что случилось? — Лепомир подобрался.

— Заметил у бродников этих, боярские, лучшие доспехи. Два месяца назад, когда мы здесь проезжали, в лучшем случае они были облачены в кожаные доспехи с наклёпками, — поделился своими наблюдениями сотник. — И вовсе, что облачены… Нужно будет указать им, чтобы в следующий раз голыми встречали. Ну и с женщинами… Голыми.

Лепомир ничего не ответил. Следующий раз… Это сильно резало по сознанию русича, вдруг так сильно вспомнившего о своих родовых корнях.

Те пятьдесят монголов, которые входили в охрану посланника темника, не то, чтобы были робкого десятка, они были лучшими. Из тех, кому удалось выжить в единственной злой сечe, которую устроил степнякам некий колдун, шаман Евпатий Коловрат.

У сотника была своя миссия, кроме того, чтобы защищать посланника темника. Кроме всего прочего, он должен был на стойбищах степняков, что располагались недалеко от генуэзской фактории, набрать полсотни достойных тяжёлых конников.

— Почему мы так долго стоим и почему никто не выходит ко мне кланяться? — после того, как кибитка Лепомира уже въехала на территорию поселения, не прошло и пяти минут, как посланник богатура Субэдея резонно задал вопрос.

— Я бы советовал тебе, господин, всё же уйти за стены этого городка. Вижу лучников. И они мне не знакомы. Но рядом стоит новый глава поселения, который держит в руках серебряную пайцзу, — говорил сотник, и в его голосе звучало удивление. — Серебряную? И с ним рядом тот великан. Исполин в броне и с огромной дубиной в руках. Если бы ранее бродники не выказывали покорности, если бы они не открыли ворота, то я мог подумать, что с нами собрались воевать.

Лепомир напрягся и пытался вспомнить, кто же мог выдать бродникам сразу аж серебряную пайцзу. Ведь эта табличка означала, что сотник монгольской сотни должен был поклониться главе поселения. Она же означала, что тот, кто её выдал, должен быть не менее, чем темником.

Учитывая, что этим бродом пользуются в лучшем случае ещё два темника, кроме Субедея, и все они Чингизиды, но не участвуют в политическом устройстве новых земель…

Лепомир хотел было закричать, что это какая-то нелепость, что такого быть не должно, что весьма возможно, серебряная пайцза досталась бродникам случайно. Хотел выкрикнуть, но не сделал этого. Острая мысль кольнула сознание русича на службе у Великого богатура.

Ведь ему, Лепомиру, возвращаться обратно к Субэдею будет опасным. И он уже искренне был готов к тому, чтобы бежать. Проблема заключалась лишь в том, что его жена не хотела бежать никуда, кроме как к своим родственникам. Может такое совпадение, эти люди…

В голову потоком полились воспоминания от предателя Жировита, которого допрашивали с помощью Лепомира. Ратмир… Так кажется звали того воина, который отправился куда-то на Дон, чтобы основать свое поселение и который проговорился, что хотел бы продолжить свою войну с монголами.

— Поднеси мне эту пайцзу! — после достаточно долгих раздумий приказал Лепомир, чуть высунув голову в оконце и обращаясь к вышедшему к кибитке человеку.

Сотник монгольской тяжёлой конницы нехотя, вынужденно, скривившись так, будто бы сразу съел и лимон, и жгучий перец, и закусил всё это чесноком с луком, но поклонился главе поселения.

Правила поведения монголов вбивались жестоко, порой, и с кровью.

— Я рад приветствовать тебя, представитель Великого степного народа, — сказал молодой парень, кланяясь и демонстрируя положенную сразу на обе ладони серебряную табличку.

Лепомир взял в руки пайцзу, потом посмотрел на того, кто её демонстрировал, вновь прочитал китайские иероглифы. Мысленно усмехнулся, а потом напрягся.

— Если это засада и, если с моей женой что-нибудь случится, господом Богом, Иисусом Христом и всеми старыми богами клянусь, что я буду убивать тебя очень долго и мучительно. Тебя и всех людей, которые будут рядом с тобой, — решительно и жёстко говорил Лепомир.

Он хотел ещё добавить о том, что серебряная пластинка, конечно же, очень похожа на ту, какая и должна быть выдана темником. Однако иероглифы на ней другие, призывающие подчиниться лишь рядовым монгольским воинам, но никак не сотникам. Такая пайцза должна быть медной, но никак не серебряной.

Когда я узнал, что приближается отряд монголов, то на некоторое время растерялся. Всё то, о чём я думал, всё, что предполагал, всё это должно было случиться прямо сейчас. И я оказался не готовым к столь скорому развитию событий. Чего монголам здесь шастать и почему они не могут перейти Дон по льду в любом месте и нужно обязательно приходить в поселение?

Понятно, что они посчитали, что поселение бродников может сыграть неплохую роль в качестве ямской-почтовой станции, которые в монгольской державе сейчас ставятся повсеместно. Это только через столетие русичи примут такую практику и себе на вооружение. Очень правильное, полезное, новшество, способствующее укреплению любой державы, если иметь возможность быстро доносить сведения посредством ямских станций.

Началась суета. Десятник Лавр, оставленный мне Андреем, принял жёсткую позицию — убить врага. Пришлось потратить время на то, чтобы и его убеждать в том, что убивать врага здесь и сейчас — это не только терять воинов, это и терять преимущество, которое может дать нам спокойное поселение, воспринимаемое монголами как мирное.

А потом мы прятали женщин. Но не всех. Это была ещё одна моя боль, через которую следовало переступить. Да, в поселении оставались лишь женщины, которые уже подвергались насилию и которые, по сути, смирились с этим. Я же выступал в неблаговидной роли сутенёра.

Прекрасно понимал, что те женщины, которые уже переступили через определённый порог морально-нравственных принципов, — для них теперь важнее становится пропитание, одежда, тёплое жилище, всё материальное, ибо душа у них дала трещину. Может быть, для того, чтобы немножко очистить свою совесть, но я предлагал этим женщинам любые блага, но только, чтобы они отвели активность монголов от девочек и женщин, которые ещё не сломлены.

Сам себя ненавидел, но делал…

— Если после мы не нападём на этот отряд, то я буду считать тебя своим врагом, — сказал мне Лавр, с трудом, но всё-таки принимая правила игры.

Я поймал себя на мысли, что если этот отряд не будет разгромлен где-нибудь вдали от поселения, то я тоже начну сам себя ненавидеть. Монголов — за то, что они здесь и ведут, как хозяева, себя — за то, что допустил это.

Правила, по которым нужно встречать статусного монгола, охрана у которого аж пятьдесят тяжело вооружённых всадников, я знал. А также предполагалось, что это не я должен кланяться начальнику охраны статусного монгола, это он должен мне кланяться.

Ох, как же кривился ордынец! Я словно мёда объелся, так мне сладко было наблюдать за тем, через какие муки монгольскому воину пришлось переступить, чтобы ответить мне хотя бы и таким, как он продемонстрировал, корявым поклоном.

— Подойди к моему господину и поклонись ему, покажи пайцзу. Он читает знаки, поймет, кто выдал тебе табличку, — всё ещё в поклоне, но приказным тоном сказал мне монгольский воин.

В это время десяток Лавра, Дюж, Мстивой, Волк и Третьяк были готовы вступить в бой. Я даже был практически уверен в том, что мы одолели бы и те пять десятков монголов, которые прибыли с неким монгольским вельможей. Или нет? Самоуверенность? Это враг рациональному.

Все же поразмыслив, я уверился, что далась бы нам эта победа большой кровью. Десяток арбалетов был также наготове и, как заверяли меня некоторые старожилы Берегового, они готовы были вступать в бой.

Я подошёл к кибитке, очень похожей на одну из тех, которые нам когда-то удалось взять у кипчаков. Правда, эта выглядела статусно, покрыта зелёным шёлком, более просторная. Если наши, скорее, можно было бы считать сараем на колёсах, то это — полноценный дом.

Я поднёс серебряную табличку к приоткрытым ставням и, натужно, оказалось, что шея и спина хрустят и не хотят гнуться, но всё же поклонился.

— Если ты решил устроить засаду… — обратился ко мне на чистом славянском наречии молодой мужчина с лицом, которое я бы назвал типичным рязанским.

Нос картошкой, русые волосы… Так что было от чего удивиться и даже на время потерять дар речи.

— Как зовут тебя и где Пласкиня? — последовал вопрос после угрозы.

— Теперь я вместо Пласкини. И для вас ничего не изменилось, я буду придерживаться всех тех правил, которые были заключены с ним, — отвечал я.

— Ты не назвал своё имя! — грозным, требовательным голосом произнёс человек славянской наружности.

— Имя моё Ратмир! — сказал я, не предполагая, что это хоть что-то скажет очень странному человеку, которого охраняют лучшие монгольские воины и который ездит в богатой кибитке.

Но он русич!

Острые глаза монгольского прихвостня уставились на меня. Его рука отдёрнулась к поясу. Что именно было на поясе, мне разглядеть было сложно, так как оконце позволяло видеть лишь только лицо русича на службе у монголов.

Лезвие ножа сверкнуло, но пассажир не стал пользоваться своим клинком. Он словно бы защищался от меня. Имя? Он знает меня?

— Я и моя жена должны жить. Прими всех монголов, накорми их, делай всё то, что и должен делать. Не спеши совершать глупости, и сперва я хочу выслушать тебя. Я знаю, кто ты, и я знаю о твоих намерениях, — решительно говорил человек, который рвал все шаблоны.

Ведь я был уверен, что сейчас увижу какого-нибудь заносчивого монгола, который потребует что-то такое, чего я выполнить не смогу. И уже предполагал, что и договориться не получится, а нужно будет драться. Умирать, но драться…

А тут нет. Ещё можно поговорить, и этот разговор казался для меня в тот момент самым главным из тех, что были ранее.

Пробормотав что-то на непонятном мне языке, странный человек славянской наружности громко провозгласил:

— Я принимаю предложение Ратмира преломить с ним хлеб и поговорить. И пусть дадут нам лучшее из еды, для разговора и пресыщения нашего!

А между тем, сигнал в Островное был дан. Я уверен, что помощь к нам уже спешит. Первый случай, когда нужно решаться и исполнять свои намерения? Похоже, что так. Но пять десятков монголов! Нужно что-то, чтобы минимизировать наши потери.