Бродвей: Бродвей. Мой собственный. Мания

Глава первая

В своем крошечном кабинете Барт Хейден сидел за рабочим столом редакции газеты «Бродвей таймс» и жирным черным фломастером правил полосы.

На секунду он задумался, затем крупными буквами вывел заголовок: «ВАЛЬДО ПРЕДУПРЕЖДАЕТ О НОВОМ УБИЙСТВЕ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ». Бесцветные глаза Хейдена задумчиво прошлись по потолку, испещренному трещинами и покрытому разводами высохшей влаги. На мгновение его взгляд задержался на стене, к которой кнопками был приколот пожелтевший от времени лист бумаги с шутливым афоризмом: «Нью-Йорк таймс» публикует все, что можно опубликовать, «Бродвей таймс» — все остальное».

«Сочно, но слишком примитивно», — подумал Барт.

Информация, лежавшая перед ним на столе, вполне подошла бы для любой газеты, освещавшей проблемы, на которых специализировалась «Бродвей таймс». А «Бродвей таймс» интересовал только мир театральных зрелищ и скачек. Это была газета Бродвея и для Бродвея. Единственной мечтой людей этой уникальной улицы было быстрое обогащение. А чтобы быстро набить карманы деньгами и так же быстро разориться, нет ничего более эффективного, чем театр, кабаре или ипподром.

Хейден еще раз прочитал заголовок. Он смотрел на крупные буквы, постукивая по ним острием карандаша, затем решительным жестом зачеркнул слово «новое» и сверху написал «очередное».

Хейден взял фотокопию письма Вальдо, которую ему только что принес фотограф Пит Криз. Оригинал он отправил с посыльным в уголовный розыск лейтенанту Романо. Положив перед собой еще влажный отпечаток, Барт Хейден в очередной раз перечитал это письмо.

«Главному редактору «Бродвей таймс»

Сэр, позвольте представиться. Я — УБИЙЦА! Вас интересует мое имя? Прессе, публике и полиции я известен под именем Вальдо. Это я убил Алису Кэньон, Берту дель Рей, Маргарет Стрингер и Джеральдину Маклайн. Вероятно, вы знаете, что к каждой из своих жертв я прикалывал визитную карточку со словами: «Привет от Вальдо».

Через несколько дней будут новый труп и новая визитка. Это произойдет в четверг между восемью часами вечера и полуночью. Мое «произведение» будет найдено в районе Таймс-сквер. И, как обычно, моей жертвой станет одинокая женщина.

Надеюсь, что пресса, население и полиция будут предупреждены публикацией этого письма в уважаемой мной газете, куда я его адресую.

С глубоким уважением, Вальдо».

Барт думал над тем, как дело Вальдо превратить в сенсацию. Поместить его письмо на первой полосе? Но тогда он будет вынужден снять фотографию Арлен Линч, молодой, высокой и стройной актрисы с ошеломляющими округлостями, которая должна была появиться в пятницу в новом спектакле. Мисс Линч была не просто девушка с улицы, а протеже могущественного человека — мистера Мэддока Слейда, владельца и генерального директора «Бродвей таймс». Она играла главную роль в спектакле «Сдается квартира».

Фотографу, Питу Кризу, Барт доверял безоговорочно. Что касалось Орвила Кервига, с которым он отправил письмо лейтенанту Романо, в нем Барт не был полностью уверен. Тот мог распечатать конверт и прочитать письмо Вальдо, перед тем как вручить его Романо. Но Хейдену не хотелось в это верить. Орвил, получивший из-за своей мускулистой фигуры прозвище «Тарзан», был очень серьезным, нашпигованным принципами порядочности молодым человеком.

Решив освободить себя от последних теней сомнений, Барт снял трубку телефона.

— Пит? Это Барт. Скажи, видел ли кто-нибудь, кроме тебя, письмо или отпечаток?

— Ты забыл, что я работаю без помощников? Кто, по-твоему, мог его видеть?

— Отлично! Держи язык за зубами, договорились?

— Если фотографу захочется поболтать, он делает это сам с собой, — обиженным тоном сказал Пит и положил трубку.

Хейден хотел позвонить в наборный цех и сказать, чтобы сняли фотографию мисс Линч — он уже положил руку на трубку, — но в последний миг передумал.

Все это требовало размышлений. Если письмо, которое он получил несколько часов тому назад, не «утка», оно могло бы на долгое время стать сенсацией. Вальдо… Этот невидимка-сумасшедший в прошлом году держал в страхе улицу, убив несколько молоденьких актрис бродвейских театров. Такого ужаса на Бродвее не было со времен войны гангстеров в 1920 году. Охваченные паникой, многие танцовщицы, актрисы и пианистки, работавшие в барах и театрах Бродвея, неожиданно обнаружили в себе невероятную тягу к ведению домашнего хозяйства, исчезнув за закрытыми дверями своих квартир. Наиболее нервные, побросав свои нехитрые пожитки в чемоданы, прыгали в поезд, который увозил их под крылышки мамочек. Неожиданно Вальдо исчез, и улица, постепенно придя в себя, зажила обычной жизнью. Если Вальдо действительно возвратился, Бродвей ожидает очередное потрясение. Но от письма попахивало ложью. В нем Вальдо приписывал себе убийство Джеральдины Маклайн, в то время как полиция подозревала совершенно другого человека. По их мнению, Джеральдина была убита своим сожителем, молодым любителем красивой жизни, парнем, который принуждал ее заниматься проституцией и который исчез из города сразу же после убийства.

Барт взял свою статью, посвященную Вальдо, фотокопию его письма, открыл ящик стола и спрятал все под чистую, выглаженную рубашку, упакованную в целлофановый пакет. Там же лежала засаленная колода карт и наполовину опорожненная бутылка ирландского виски. Он задвинул ящик и закрыл его на ключ.

Время еще терпело. До выхода номера оставалось два часа.

Барт откинулся на спинку своего вращающегося кресла на колесиках и зевнул. Он был молод, чуть за тридцать, выше среднего роста и весил восемьдесят килограммов. Но благодаря спортивной фигуре Барт выглядел худощавым.

На рабочем столе Барта в рамке, обтянутой кожей, стоял портрет мужчины средних лет, с суровым, но красивым лицом. Это была фотография его отца, который после возвращения с полей сражений первой мировой войны был приглашен главным редактором в «Бродвей таймс» и оставался на своем посту до самой смерти. Он обучил Барта своему ремеслу, и тот с согласия хозяина газеты Мэддока Слейда унаследовал его пост.

Кабинет, из которого Барт руководил газетой, представлял собой каморку, абсолютно не соответствовавшую должности главного редактора. В общем-то это была даже не комната, а крошечный кусочек редакционного зала, отгороженный несколькими щитами, не доходившими по высоте до потолка. Стенки перегородок внутри кабинета были увешаны фотографиями танцовщиц в бюстгальтерах и микроскопических трусиках и жокеев в атласных костюмах.

Переводя взгляд с одного снимка на другой, Барт задержался на фотографии девушки, обнаженной больше, чем остальные. Это была мисс Анжела Браун, которая демонстрировала свои прелести в «Саломея-клубе», принадлежавшем мистеру Найлу Кепеле.

Барт подумал, что неотложных, серьезных дел, не считая возможного преступления Вальдо, не предвидится, и решил позвонить мисс Браун. Он встречался с ней вчера, но это была одна из тех женщин, которая с каждой новой встречей становится еще желаннее. Следовало только убедиться, что рядом с ней нет Джеймса Денхайма, драматического критика «Бродвей таймс», жившего в шикарных апартаментах своей богатой, совершенно больной жены в пригороде Нью-Йорка. От этого сорокапятилетнего мужчины зависела сценическая карьера мисс Браун.

Барт позвонил домой Денхайму, тот сам поднял трубку. Можно было, не опасаясь, звонить Анжеле.

В трубке раздался низкий, хрипловатый голос Анжелы Браун:

— Алло-о-о!

— Привет, милая! Ты еще не забыла меня?

— Это ты, Блондинистая мордашка? — спросила она уже своим, естественным голосом.

— Я заеду за тобой в «Саломею» после последнего представления.

— Опять? — изображая ужас, спросила мисс Браун. — Нет, ты ненасытен, честное слово! Но сегодня я не собираюсь появляться в «Саломее».

— Сачкуешь или Найл Кепела выбросил тебя на улицу, потому что ты недостаточно благосклонна к его знакам внимания?

— Хмм, хмм… Я всегда положительно реагирую на знаки внимания. Это же элементарная культура… Но сегодня я решила устроить себе вечер отдыха. К тому же есть кое-какие дела. Серьезные…

— Поточнее можно?

— О Господи! Ты невыносим! Могу же я однажды заняться собой! Принять ванну, привести в порядок волосы… В конце концов, я хочу просто расслабиться.

— Я заеду к тебе… Потру спинку…

— Ты меня защекочешь. Нет, сегодня я хочу побыть одна. Ну… не совсем одна… У меня намечена коротенькая, но очень важная встреча…

— Темные делишки?

— Денежные делишки.

— Не могу даже сказать, кому от этого хуже. Тогда до завтра, да?

— Возможно. Эй, Барт!

— Да?

— Ты ничего не обнаружил у себя сегодня утром? Что-то такое, что принадлежит мне?

— Ты опять забыла у меня свои трусики?

В трубке раздался гортанный смех мисс Браун.

— Ты же знаешь, что я никогда их не ношу.

— Что же тогда ты забыла?

— Кое-что, что тебе не нравится. Увидишь… Заканчиваем разговор, Блондинистая мордашка, до свидания.

— До завтра?

На мгновение в трубке установилась тишина.

— Барт? — раздался голос Анжелы.

— Да, дорогая?

— Прощай, Барт!

— Почему ты это говоришь? — заволновался Барт.

Но мисс Браун уже положила трубку.

Хейден бросил взгляд на свои хромированные часы. Четыре без нескольких минут. Время выпить чашку чаю в баре у Слиго Слейшера. Отец Барта был родом из Кентукки, он придерживался принципа, следуя которому настоящий джентльмен никогда не пьет спиртное раньше полудня. Барт продлил этот запрет до четырех часов дня. Он встал из кресла, откатал рукава рубашки и стал застегивать жилет. Этот жилет был настоящим произведением искусства и напоминал жилеты, которые носили карточные шулера, путешествуя на пароходах по Миссисипи: желтые тюльпаны на сером фоне. Застегнув последнюю пуговицу, Хейден надел темный, строгого покроя пиджак. Затем достал деньги из кармана брюк, аккуратно сложил купюры и опустил в правый карман пиджака, мелочь ссыпал в левый. Это были его обычные приготовления, позволявшие ему без лишней нервотрепки пройти сквозь «строй» любителей одолжить и не отдать, которые всегда встречались на пути между редакцией и баром Слиго.

Хейден называл карманы своего пиджака «национальным безвозмездным кредитным банком».

Зазвонил телефон.

— Алло? Барт Хейден слушает.

Голос в трубке забормотал что-то невразумительное, затем раздался оглушительный кашель, и наконец, совладав с голосовыми связками, звонивший сказал:

— Барт, говорит Фриц Грехем. Вы помните меня?

— Да, конечно, помню.

Грехем был одним из неудачников Бродвея. Последним его рабочим местом стал табурет у стойки в баре у Слиго Слейшера. Несколько лет тому назад он работал репортером криминальной хроники в «Морнинг уолд», но у него случилась какая-то неприятность, о которой он никому никогда не рассказывал, и Грехем крепко запил. Покачиваясь на алкогольных волнах, он некоторое время проработал в рекламных изданиях, но рюмка окончательно затянула его на дно. Теперь все свое время он отдавал поискам денег, одалживая то у одного, то у другого знакомого, и все тратил на спиртное.

— Скажите, Барт, вы все еще печатаете в воскресных номерах уголовную хронику?

— Иногда…

— Сколько платите за строку?

— Все зависит от качества материала.

В трубке снова послышался алкогольный кашель Грехема.

— Барт, — заговорил он, с трудом ворочая языком, — вы же знаете Марка Клаймитса, который составляет мне компанию в баре Слиго?

Барт вздохнул. Клаймитс когда-то работал в полиции, но сейчас он опустился еще ниже Грехема.

Не давая Барту времени для ответа, Грехем с неожиданным воодушевлением продолжил:

— Речь идет о невероятной истории, Барт: об убийстве Джеральдины Маклайн. Вы помните об этом преступлении? Бывшая танцовщица с Бродвея. Ее убили два месяца назад. Послушайте, Клаймитс знает, кто ее убил.

Хейден закрыл глаза и сжал губы. Было бы слишком красивым совпадением, чтобы Грехем и Клаймитс придумали эту историю сразу же после получения им письма от Вальдо, в котором тот называет имя Джеральдины.

Барт заговорил безразличным, будничным голосом. Он знал, что такие конченые пьянчуги, как Грехем, давно потеряли ощущение времени.

— Это случилось не два месяца назад, а девять… В ту пору Клаймитс еще носил полицейскую бляху и табельный револьвер… Но тогда он упустил убийцу Джеральдины Маклайн.

— Послушайте, Барт, я скажу вам еще кое-что: полиция замяла это дело после того, как провела расследование, и все списала на сожителя Джеральдины. Но Клаймитс утверждает, что она была убита Вальдо.

Глава вторая

Отложив лист в сторону, лейтенант Романо уставился в пустоту. Затем снова взял письмо, перечитал его, положил перед собой и принялся за изучение конверта. Пот мелким бисером блестел у него на висках. Стоял теплый, погожий весенний день. В небольшом кабинете начальника отдела уголовной полиции, расположенной в западной части Манхэттена, нечем было дышать. Кондиционер, как всегда в таких случаях, по неведомым законам подлости не работал.

Романо поднял глаза на Гриерзона, Молодого еще полицейского, стоявшего рядом с письменным столом. Широкое лицо Гриерзона было спокойным, как бетонный блок.

— Кто принес письмо? — спросил Романо.

Гриерзон приподнял руку над своей головой (его рост был метр восемьдесят три сантиметра) и сказал:

— Какой-то молодой парень, высокий, как небоскреб, и набитый мышцами, как мешок — кукурузой. Странный, очень странный тип. Он хотел во что бы то ни стало отдать письмо вам лично в руки. Сказал, что ваш приятель Барт Хейден из «Бродвей таймс» приказал ему сделать именно так. Пришлось употребить несколько некорректных слов, прежде чем он убрался.

— Я знаю этого гиганта, — сказал Романо. — Этот парень что-то вроде доверенного лица Хейдена. Его еще зовут Тарзаном. Такое у него прозвище…

— Да он будет поздоровее Тарзана. Но… вяловат.

— Что еще просил передать Барт?

— Что не мешало бы пропустить это письмо через лабораторию. Надо полагать, что манипулировали письмом осторожно, но… А вдруг остались отпечатки пальцев…

— Времени у нас не так уж и много. Сегодня среда. Письмо было опущено в почтовый ящик вчера вечером, около девяти часов. Хейден, надо полагать, получил его не раньше полудня. «Бродвей таймс» выходит к восьми вечера, чтобы фанаты смогли прочитать результаты последних скачек на Тихоокеанском побережье. Именно в этот час Вальдо выйдет на охоту. Но я не хочу, чтобы это письмо было опубликовано.

— Что может измениться, если оно появится в газете? Это же письмо сумасшедшего!

— Нет, его писал не сумасшедший.

Романо с предосторожностью взял лист за краешек большим и указательным пальцами.

— Это письмо написано самим Вальдо.

— Почему вы так думаете? — спросил Гриерзон. — Когда в прошлом году Вальдо начал убивать бродвейских куколок, нам с каждой почтой приносили кучу писем от сумасшедших, готовых во всем признаться.

— Вы занимались делом Вальдо. Вы читали это письмо?

— Читал. И заявляю, что это «утка».

Романо покачал головой. Капельки пота сорвались с висков и заструились по его загорелому лицу.

— Вы читали его глазами, забыв подключить мозг.

Левая бровь Гриерзона взлетела к козырьку форменной фуражки.

— Письмо, которое я прочитал, — письмо сумасшедшего, — стоял он на своем. — Этот тип явно приписывает себе серию убийств в стиле Джека Потрошителя. Последнее преступление из известных нам Вальдо совершил десять — одиннадцать месяцев назад. С тех пор он не объявлялся. Мой вывод таков: или Вальдо мертв, или он считает себя Наполеоном. Собираясь перерезать горло очередной жертве, Вальдо никогда не писал в газету. С чего бы это он вдруг решился на такой шаг сейчас?

— Джек Потрошитель стал писать в газеты только после своей третьей или четвертой жертвы, — сказал Романо. — Возможно, это обычная в подобного рода случаях эволюция…

— Но почему он написал в «Бродвей таймс», а не в «Нью-Йорк таймс» или «Геральд трибюн»? «Бродвей таймс», кроме танцовщиц бурлеска и фанатов скачек, никто больше не читает.

— «Бродвей таймс» больше других газет уделяла внимание «подвигам» Вальдо, — напомнил Романо. — И это вполне естественно, потому что все преступления были совершены или на самой улице, или поблизости от нее. К тому же все жертвы были любимицами бродвейской публики. Барт Хейден — мой приятель. Дружил я и с его отцом, который тоже был главным редактором «Бродвей таймс». Барт втянул меня в эту грязь в конце прошлого года, когда у служебных входов театров, кабаре стали обнаруживать трупы молоденьких актрис с приколотой визиткой «Привет от Вальдо». Тогда Барт начал упрекать меня в бездействии…

— Но последней жертвой Вальдо была не бродвейская красотка, — запротестовал Гриерзон. — Джеральдина Маклайн — стопроцентная старуха.

— Вы перебарщиваете, приятель! Джеральдине Маклайн едва исполнилось сорок лет. В свое время она была звездой у Зигфельда. В письме Вальдо включил в число своих жертв и ее. А об этом мог знать только он!

Романо постучал пальцем по лежавшему перед ним письму. Бровь Гриерзона, единственная подвижная часть лица, снова взметнулась вверх.

— Черт возьми! Как же я не подумал об этом? — сказал он. — Вы совершенно правы!

— Наступает рассвет, приятель! Следует сказать, что это — удача, если можно использовать это слово применительно к Маклайн. В то время все газеты Нью-Йорка словно с цепи сорвались. И причина тому была более чем серьезная: в самом сердце Бродвея обнаружили три трупа молоденьких танцовщиц. Моя служебная карьера, как и будущее комиссара Сэнсона, повисла на волоске. И во время всей этой суматохи происходит четвертое убийство. Но по внешним признакам оно совершенно не в стиле Вальдо. Труп был найден не на улице, у служебного входа в театр, как это было обычно, а в номере третьеразрядного отеля на 47-й улице. В этот раз Вальдо, вне всякого сомнения, очень торопился. Он даже не приколол свою визитку к платью жертвы, а просто засунул ее за бюстгальтер Джеральдины Маклайн. К тому же Маклайн было сорок лет, в то время как предыдущие его жертвы отличались красотой и молодостью. Правда, Маклайн когда-то блистала в мюзик-холле. Но это было давно, и о ней все уже забыли. Казалось, что нет никакой связи между убийством Маклайн и Вальдо. Но была его визитная карточка. И мы решили не нервировать лишний раз публику именем Вальдо и скрыли имя убийцы от прессы. Визитку нашли позже, когда служители морга стали раздевать труп. В итоге только несколько полицейских и два работника морга знали истинное имя убийцы Маклайн.

— И вот Вальдо снова среди нас…

— Радоваться нечему, — мрачным голосом сказал Романо. — Я хочу напомнить, что всем придется поработать сверхурочно. А что касается вас, ваш рабочий день продлевается до полуночи и, возможно, дальше, если будет найден труп. Я попытаюсь усилить патрулирование в районе Таймс-сквер, если удастся найти дополнительные силы… На этот раз Вальдо не должен уйти!

Романо вздохнул.

— Только подумать, — пробормотал он, — что его чуть не схватили в последний раз… Когда я вспоминаю, что Джеральдина была убита в то время, когда в соседнем номере находился полицейский, мне становится ужасно неуютно…

— Об этом можно было бы говорить, если рассматривать Клаймитса как полицейского. Но, к сожалению, задолго до этого случая он уже превратился в последнего забулдыгу.

— До того, как он увлекся спиртным, Клаймитс был хорошим полицейским. Наша работа — сплошные нервы. Обязательно нужно расслабляться… Разводить аквариумных рыбок, поколачивать иногда свою жену или пить.

На этот раз к движению брови у Гриерзона прибавилась улыбка.

— А какое расслабление предпочитаете вы? — спросил он.

— Я? Мечтаю о выходе на пенсию.

— Поведение Клаймитса в той ситуации, когда он находился в соседнем номере, всегда вызывало у меня подозрение, — сказал Гриерзон.

— А я ничего подозрительного в этом не усматриваю. Напившись, он всегда шел протрезветь в какой-нибудь дешевый отель в районе Бродвея. Когда раздался крик, он еще был не в состоянии трезво оценить обстановку. С револьвером в руке он, полураздетый, выскочил в коридор. Ему показалось, что крик донесся из противоположного конца коридора, и он бросился туда. Когда же через некоторое время он обнаружил комнату, где было совершено преступление, там, кроме трупа, никого больше не было. Вальдо, вероятнее всего, ушел по лестнице…

Романо посмотрел на часы и встал.

— Без семи минут четыре, — сказал он. — Вы пойдете со мной. Выпьем по стаканчику. Считайте, что вы находитесь при исполнении служебных обязанностей.

— Собираетесь наведаться в «Бродвей таймс»?

— Нет. Хейдена там уже нет. Сейчас он в баре у Слиго Слейшера. Пьет свою чашку чаю.

— Чашку чаю?

— Ирландское виски. Оно того же цвета, что и чай, чуть, правда, покрепче.

— От стаканчика я бы не отказался.

— Я тоже, — сказал Романо. — Однако я прошел обследование, и сдается, что мне следует ограничить себя в таких вещах, как соль и алкоголь. У меня повышенное давление. А к давлению добавляется еще и Вальдо.

Огромная рука Романо с воздушной легкостью подняла письмо Вальдо и опустила его в конверт. Заклеив его и поставив печать, лейтенант написал на нем несколько слов для сотрудников лаборатории.

— Отправлю это в лабораторию, — помахал он конвертом. — Но могу поспорить, что ни единого отпечатка пальцев не будет найдено. Бумага самая обыкновенная. Такую можно купить в любой лавке. Все, что можно узнать, — это марку пишущей машинки.

— «А» выбивается из общего ряда букв, — сказал Гриерзон.

— Вам не откажешь в наблюдательности. И вы обязательно станете в конце концов большим начальником.

— А вы уверены, что это письмо не «липа»? Предположим, что кто-нибудь из служащих морга или кто-то из полицейских рассказал какому-нибудь сумасшедшему о деле Маклайн?

Романо взял серую, видавшую виды шляпу и водрузил ее себе на голову. Гриерзон открыл дверь кабинета.

— Может быть и такое, — сказал Романо, проходя мимо. — Но я этого не допускаю.

Глава третья

От неожиданности Барт чуть не вскрикнул. Получалось, что письмо, которое он отправил Романо, не являлось «произведением» какого-то безумца, ошибшегося в количестве своих жертв. Его пальцы впились в телефонную трубку.

— Где вы находитесь? — спросил он Фрица Грехема. — У Слиго?

— Да, — ответил Грехем. — Мы здесь вместе, я и Клаймитс.

— Я уже выхожу. Ждите меня через некоторое время.

Хейден бросил трубку на рычаг и несколько секунд стоял неподвижно, нервно барабаня пальцами по столу. Перед тем как пойти в бар, Барт хотел зайти домой, где его ждал старый Бонза, бульдог, доставшийся ему в наследство от отца. Его следовало накормить и выгулять, но звонок Грехема менял все планы. Хейден вышел из своей каморки и направился в архив. Орвил был на месте. Барт дал ему ключи от квартиры и соответствующие указания относительно собаки.

Прямо у входа его ждал старик с потухшими глазами, в жалкой одежде, которая благодаря невероятным усилиям выглядела опрятно и имела относительно приличный вид. Вконец изношенные туфли блестели настолько, насколько позволяла потрескавшаяся кожа. Едва Барт показался в дверях, как старик заторопился к нему навстречу. Барт сунул руку в правый карман пиджака и смял две однодолларовые купюры в шарик. Это был особый случай. Джеймс Леннокс, старый актер, так и не сумевший сколотить состояние на театральной сцене, был другом его отца.

Леннокс торопливо протянул перед собой дрожавшую руку.

— Малыш Барт! — заговорил он. — Я стоял здесь и думал, не помешаю ли я твоим занятиям. Хочу сказать тебе, что я начал работать для «Бродвей таймс». Вот, подготовил тебе этот лист. Ты знаешь анекдот о Ричарде Мэнфилде?

Пожимая протянутую руку, Барт вложил в ладонь старика шарик из купюр.

— Отлично! — сказал он. — Анекдот о Ричарде Мэнфилде стоит того, чтобы быть напечатанным на первой полосе.

В глазах старика, когда его ладони коснулись скомканные деньги, блеснули слезы.

— Да хранит тебя Бог, Барт, — сказал он. — Барт, ты даешь мне не милостыню, а аванс за книгу «Воспоминания актера», которую я скоро закончу и принесу тебе. Ты последний джентльмен на Бродвее, после смерти твоего отца, Барт.

— Хмм… Нет, я не джентльмен, я — простофиля, — сказал Барт и попрощался со стариком.

Он шел по 50-й улице, рассеянно глядя по сторонам. На стене Мэдисон сквер гарден висела огромная афиша, объявлявшая о предстоящем матче по боксу на звание чемпиона мира в тяжелом весе. Перед входом в здание стоял старый, похожий на двухстворчатый шкаф негр. Он приподнял каскетку.

— Добрый день, мистер Барт!

Барт опустил несколько монет в потрескавшуюся ладонь.

— Все в порядке, Том?

— Благодарю, мистер Барт. Вы единственный и последний человек на Бродвее, который помнит, как однажды вечером Том Григг чуть не победил самого Сэма Ленгфорда.

— Том, я никогда не видел вас на ринге, но мой отец всегда очень лестно отзывался о вас.

— Что правда, то правда, — с тоской в голосе произнес старый боксер. — Я был хорош, но старина Сэм — он был лучше всех.

Не успел Барт сделать и ста шагов, как к нему уверенной походкой направилась Бесси. Это странное существо с корзиной завивших цветов было своего рода достопримечательностью Бродвея. Ходили слухи, что когда-то она была актрисой, и не без божьей искры. Не произнеся ни слова, Бесси встала перед Бартом на носочки и вставила в петлицу его пиджака цветок. Барт бросил несколько монет в корзину, решив избавиться от цветка за первым же поворотом.

— Спасибо, мой хороший, — поблагодарила Бесси. — Не скажу, что ты красавец, но в те времена, когда Бесси была молода, ей нравились именно такие парни.

Хейден не мог объяснить, почему он так поступает. Милосердием это назвать было нельзя. Это не был даже легкий способ завоевать симпатию. Его желание давать деньги случайным и профессиональным попрошайкам шло откуда-то изнутри, и он ничего не мог с собой поделать.

На углу 49-й улицы, нервно переступая с ноги на ногу, стояла высокая, вульгарно накрашенная девушка. Хейден знал ее. Это была Грета, профессиональная проститутка. В этот ранний час она поджидала не клиента, а поставщика наркотиков — достаточно было посмотреть в ее глаза, чтобы убедиться, что она страдает от отсутствия дозы.

— Дела идут нормально, Грета? — спросил Барт.

— Привет, блондинчик! Дела идут плохо. Слишком высокая конкуренция. Придется скоро изучать стенографию и учиться печатать на машинке…

Барт подмигнул ей: мол, не отчаивайся, и пошел по 49-й улице. На этой улице находилось старое жилое здание. В витрине первого этажа красовалась надпись: «Слиго Слейшер бар». На фасаде здания неумелой рукой художника-любителя был изображен боксер в давно вышедших из моды трусах, доходивших ему до колен. Надпись под изображением гласила: «Слиго Слейшер — бывший чемпион Ирландии в легком весе».

Потолок был покрыт трещинами, а стены увешаны фотографиями боксеров и беговых лошадей. На стойке стояло огромное стеклянное блюдо, на котором лежали сваренные вкрутую яйца. Табличка, стоявшая перед блюдом, предупреждала: «Для друзей — бесплатно, для остальных — пять центов за штуку».

В баре почти никого не было. Для любителей медленно потягивать коктейль это место явно не подходило. Слиго Слейшер барменов не признавал, но, сам работая за стойкой, так и не научился делать коктейли. Если новый посетитель заказывал смесь мартини с шампанским, Слиго наливал ему стакан водки и говорил:

— Угощаю бесплатно и объясняю, что этот бар — для спортсменов и здесь не подают напитки для девочек. Даже дамы, которые заходят сюда, пьют неразбавленное виски, как чемпионы.

Когда Барт вошел в бар, Слиго заканчивал традиционный телефонный разговор со своей женой, девяностокилограммовой милашкой, которую он любовно называл «моя маленькая ирландская женушка».

— Помой ноги и ложись отдохнуть! — приказным тоном прорычал он в трубку.

Закончив разговор, Слиго повернулся к Хейдену.

— А, привет! Опаздываешь, протестантский босяк!

Только самых лучших своих друзей Слиго удостаивал такого к ним обращения. Среди его друзей фигурировал, кстати, католический епископ, которого Слиго безгранично обожал.

Слейшер налил полстакана ирландского виски, бросил в жидкость кусок льда, который взял прямо рукой сомнительной чистоты, и толкнул стакан по стойке в направлении Хейдена. Затем, помедлив секунду, налил себе полный стакан и сказал:

— Первый стаканчик за мой счет.

В противоположном от Хейдена конце стойки, обшитой красным деревом, сидели два завсегдатая бара: Марк Клаймитс, экс-полицейский, настолько худой и костистый, что его вполне можно было принять за больного туберкулезом, и Фриц Грехем, экс-журналист, отличавшийся огромным животом и лицом цвета креветок. Барт кивнул им головой в знак приветствия и положил на стойку купюру.

— Налей виски тем молодым людям, — попросил он Слиго.

Грехем сжал стакан с виски трясущимися руками и сделал большой глоток. Не выпуская стакана из рук, он подошел к Хейдену.

— Спасибо за поддержку, она пришлась как нельзя кстати. Вас интересует наша информация?

— Возможно, если она подкреплена доказательствами.

— У Клаймитса есть все необходимые факты.

Грехем объяснил, каким образом служащие морга нашли визитную карточку Вальдо на трупе Джеральдины Маклайн.

— Но тип, что ее прикончил и как в воду канул, вполне мог сам отпечатать такую карточку с помощью трафарета, который можно купить в любой канцелярской лавке.

Грехем допил виски и зашелся в безудержном кашле. Наконец ему удалось справиться с приступом, и он обрел дыхание.

— Такое положение дел не исключается, но полиция другого мнения. Они уверены, что горло Джеральдине перерезал Вальдо. Только молчат об этом.

— В таком случае мне хотелось бы знать, когда Клаймитс будет достаточно трезв, чтобы поделиться на этот счет своими мыслями, а вы достаточно трезвы, чтобы его мысли изложить на бумаге?

— Мы не пьяны, мы находимся в жесточайшей депрессии, — с пьяным апломбом заявил Грехем. — Нам бы еще по капельке спиртного, чтобы поднять…

Барт отрицательно покачал головой.

— Возможно, сейчас вы еще в состоянии отличить пишущую машинку от кофемолки, но печатать вы не сможете. Есть, правда, один выход: я оплачиваю вам турецкие бани. Это должно вас основательно взбодрить. Я пришлю вам прямо туда пишущую машинку и ангела-хранителя. Я снабжу ангела-хранителя бутылкой водки, чтобы поддерживать вас в форме. Кроме того, я заплачу каждому из вас по десять долларов, если вам удастся что-нибудь написать. Но вы получите вдвойне, если вашу информацию можно будет использовать.

— Сделка заключена, Барт!

— Осталось найти вам ангела-хранителя. Слейшер! Ты случайно не видел сегодня старого сержанта?

— Сержанта О’Греди я видел вчера. Он заходил выпить стакан лимонада после работы.

— После работы? Ты хочешь сказать, что старый сержант работает? С тех пор, как он возвратился с первой мировой войны с медалью на груди, он всегда устраивался так, что безболезненно обходился без нее. Он считает, что игра на скачках — единственное занятие, достойное национального героя.

— Этот протестантский босяк нашел работу, достойную ирландского джентльмена и католика: он — доверенное лицо Моэ Сейлига, — заявил Слиго Слейшер.

— Букмекера? Вот это оторвал местечко! — воскликнул Хейден, не скрывая удивления.

— Он заслуживает доверия, — многозначительным тоном произнес Слиго, наливая Барту очередной стакан.

— Вам и Клаймитсу, — сказал Хейден, повернувшись к Грехему, — я открываю кредит на два стаканчика каждому. Сейчас допью и пришлю за вами старого сержанта.

Толстяк с лицом цвета креветок повернулся и объявил своему собутыльнику приятную новость. В этот момент дверь бара отворилась, и в проеме возникли две массивные, широкоплечие фигуры.

— Да это же наш юный главный редактор! — с притворным удивлением воскликнул Романо, увидев Хейдена. — Какой приятный сюрприз! Вы знакомы с Гриерзоном?

Барт едва заметно кивнул.

— Где-то уже встречались… Вы пьете во время работы, сержант?

— Два бурбона и стакан холодной воды, — заказал Романо и повернулся к Барту. — На этой неделе мы работаем с восьми утра и до шестнадцати вечера. Сейчас шестнадцать тридцать.

— А вы не хотели бы поработать сверхурочно и обнаружить очередную жертву Вальдо? — язвительно спросил Барт.

— Неужели вы приняли всерьез это письмо сумасшедшего? — воскликнул Романо. — Было очень любезно с вашей стороны переслать его нам. Но знайте, что таких сочинений мы получаем целые мешки с каждой почтой.

— Я собираюсь напечатать его под огромным заголовком на первой полосе.

— Вы шутите! Напечатав это письмо, вы выставите себя на посмешище.

— Вы в этом уверены? И чем вы можете доказать, что письмо написано сумасшедшим?

— Интуиция, друг мой, — с обезоруживающей уверенностью ответил Романо. — Достаточно одного: автор письма берет на себя убийство Джеральдины Маклайн. А Вальдо в данном случае ни при чем…

— Позвольте вам возразить. Это работа Вальдо и только Вальдо. Я рассчитываю опубликовать в ближайшем номере кое-какие достоверные свидетельствования по этому делу. Возможно, даже в воскресном номере.

На загорелом лице Романо появилась притворная гримаса удивления.

— Почему вы так уверены, что Вальдо…

Гриерзон движением подбородка указал на Марка Клаймитса, который с отрешенным видом потягивал виски у противоположного конца стойки.

— Теперь все ясно…

Романо нахмурился.

— Я буду откровенен с вами, друг мой, — сказал Романо. — Действительно, на трупе Джеральдины Маклайн была найдена визитная карточка Вальдо. Вполне возможно, что это его визитка, но исключать вариант подделки тоже нельзя. Тогда-то, посоветовавшись, мы решили не будоражить лишний раз общественность именем Вальдо. Но вот это письмо… Я очень хотел бы, чтобы вы его не публиковали. Эта ужасная новость приведет город в смятение. Если же мы будем действовать в спокойной обстановке, появится шанс… Все мои люди будут сегодня вечером на Бродвее с двадцати часов и до полуночи. Мы соберем прекрасную коллекцию сумасшедших, и, возможно, удастся предотвратить преступление. Из ста человек, фланирующих по Бродвею, всегда найдется один, который заслуживает того, чтобы его упрятали за решетку. Среди сумасшедших, арестованных нами там, всегда найдется один, который признается, что он — Вальдо. В данном же случае нам нужно наложить лапу на того придурка, который признается в убийстве Джеральдины Маклайн. Но если вы напечатаете письмо, всем станет известно, что Джеральдину убил Вальдо, и ситуация выйдет из-под контроля.

Романо сделал знак Слиго Слейшеру, который о чем-то разговаривал с Грехемом и Клаймитсом. Слиго не торопясь подошел, не спрашивая налил три порции виски и молча удалился.

— Ваш отец не опубликовал бы этого письма, — продолжил Романо. — Но вы — совсем другой. В журналистике вы не сильнее его, но очень несговорчивый. Создается впечатление, что вас что-то точит изнутри. Возможно, сказываются последствия войны, не знаю… Но все обстоит именно так. Вы никому не доверяете и копаетесь, копаетесь, чтобы убедиться, что это не «утка».

Романо допил свой бурбон и залпом выпил стакан холодной воды.

— Вы, вероятно, думаете, что главное для меня — это сохранить свою работу, — сказал он. — В данном случае вы, конечно, правы. Для меня вся эта история может плохо закончиться, если Вальдо совершит преступление и станет известно, что полиция была предупреждена. Моя дочь собирается этой осенью поступать в университет… Но если ее отец будет уволен…

— Я не упрямец, — горячо возразил Барт. — Я — король простофиль. Я не буду публиковать ни письма, ни других материалов, касающихся убийства Джеральдины Маклайн. А сейчас я должен вас покинуть.

Высокая девушка в вызывающе ярком платье по-прежнему стояла на углу 49-й улицы. Ее глаза с невероятно расширенными зрачками в полной растерянности вглядывались в темноту.

— Не все получается, как бы хотелось, Грета? — спросил Барт, остановившись рядом с девушкой. — Продавец рая опаздывает, и это тебя беспокоит?

— Не шутите так, это совсем не смешно. У меня такое ощущение, словно бур входит мне в спину.

— Не завидую тебе, цыпленок. Если бы мог, я с удовольствием помог бы тебе.

Грета провела по шее очень длинным и очень красивым ногтем, стараясь скрыть терзавшую ее тело боль.

— Ты неплохой парень, Барт, — неожиданно сказала она.

Вдруг лицо Греты просветлело, и она сказала:

— Сваливай, красавчик. Наконец-то идет мой парень.

— Ничего не имею против, — сказал Барт и бросил незаметный взгляд на таинственную фигуру продавца наркотиков. Его мерзкое лицо расплывалось в самодовольной улыбке. Он не торопился, наслаждаясь своим могуществом над страдающей несчастной девушкой. Барт почувствовал, как у него взмокло под мышками. Он сжал кулаки и прикусил губу.

— Какого черта я должен за всех переживать, — буркнул он и пошел дальше по улице.

Глава четвертая

Вальдо, глядя на Барта Хейдена, испытывал мучительное физическое недомогание. В моменты прозрения он ограничивался завистью к нему, приходя в отчаяние от его уверенности. Движения и жесты Хейдена были ловкими, решительными и эффектными. А его резкая, напористая речь казалась Вальдо почти оскорбительной.

Но когда знакомые симптомы предупреждали Вальдо о приближающейся мигрени, когда в висках начинала стучать кровь, образ Хейдена диаметрально менялся. Вальдо представлял его тощим и лысым рядом с женщиной, но, как всегда, полным уверенности и некоторого презрения. В такие моменты Вальдо казалось, что он видит сон. Он истязал себя, представляя, как рука Хейдена ласкает нежное тело женщины. Но чаще всего его разум мутило видение самой женщины, позволяющей Хейдену дотрагиваться до себя. Когда такие картины возникали в его мозгу, Вальдо готов был разорвать этого пылкого мужчину со странными, серого цвета глазами на куски.

Сам Вальдо мог овладеть женщиной только с помощью ножа.

Шумный большой город давил на Вальдо: он кричал, громыхал, опрокидывал, крушил…

Но Вальдо умел уходить в себя, освобождаясь от города, от его звуков и толпы. На подбородке начинал дергаться какой-то мускул, сотрясая тиком все лицо. Веки медленно опускались, скрывая недобрый блеск глаз. Волны страданий, еще минуту назад накатывавшие на плечи, шею и затылок, чудесным образом ослабевали. Боль становилась такой же сладкой, как боль желания.

Рука Вальдо, как уставший скорпион, медленно сползала в карман, инстинктивно нащупывая маленькую капсулу, в которой, несмотря на безобидную этикетку аспирина, находились таблетки кодеина. Он проглатывал несколько таблеток и погружался в безмятежное состояние покоя. И тем не менее Вальдо никогда не терял ясности ума. Это второе его состояние могло длиться мгновение или несколько минут, даже несколько часов, но он ни на секунду не терял контроля над своими действиями. Звуки города продолжали бить его по вискам, но уже не досаждали ему болью и не раздражали его. Они воспринимались им как мягкий и далекий рокот морского прибоя. Прохожие продолжали толкать его локтями, но их внешний вид, их крики и запахи терялись в далеких и расплывчатых серых тонах.

И вдруг Вальдо оказывался один на пустынной улице. Случайные прохожие смотрели на него, как смотрят на пьяного или забурившегося наркомана или как на больного, и никому не было до него дела.

Вальдо знал заранее, как будет развиваться криз, знал, что минует его, плавая внутри себя. Этот криз не будет развиваться, как предыдущие, но внешние признаки окажутся схожими. В прошлых случаях у него не было ни движущей силы, ни достаточной подготовленности — ничего, кроме жгучего зова внутреннего огня и наслаждения от прикосновения к холодному и острому лезвию ножа. Первый опыт был неожиданным и навсегда врезался в его память невероятной глубиной ощущений, которых впоследствии он не испытывал. В тот раз внутренний сигнал тревоги не сработал или он просто его не услышал. Молодой парень увлек за собой девушку с широкими бедрами и безумными от желания глазами подальше от веселившейся у костра компании и укрылся с ней в густом кустарнике. Они легли рядом на ковер из пожелтевших листьев. Жадный и влажный рот девушки страстно прижался к влажному рту парня. Его рука быстро поднялась к обнаженной груди девушки. Желание подхватило его, как бурный поток. Его пронзила резкая боль, и почти сразу же наступило умиротворяющее облегчение. Но в голове зазвучала резкая какофония незнакомых звуков, а перед глазами возникло неописуемой красоты пламя. Его пальцы инстинктивно сжали рукоятку швейцарского ножа, который он украл в кемпинге. Крик девушки сорвал с веток засыпавших птиц, и они, хлопая крыльями, тревожно переговариваясь на своем птичьем языке, взмыли вверх.

Труп девушки был найден только спустя несколько месяцев. Никто не заподозрил этого парня, потому что никто не видел, как он увел ее в ночь, в вечную для нее ночь! Вторая попытка могла оказаться для него роковой. На его счастье, внутренний сигнал тревоги сработал вовремя, и Вальдо удалось убежать до того, как из него вырвалось испепеляющее пламя.

Эта женщина никогда не узнает, что, исчезнув в тот вечер, он спас свою жизнь, оставив ее в живых.

Во время каждого убийства на Бродвее он слышал сигнал тревоги, но пламя горело такой чистой красотой, что отказаться было выше его сил. Из четырех его жертв три умерли с легким, как дыхание, вздохом. Но последняя, жирная старая проститутка, так закричала, что лишила его возможности насладиться кровавым потоком пламени.

Пальцы Вальдо медленно, с любовью сжали рукоятку ножа. Пламя, которое было движущей силой его организма, поднималось все выше и молило: «Сейчас! Сейчас! Сейчас!»

Вальдо тряхнул головой. Он всеми силами сопротивлялся. Его губы беззвучно шептали: «Подожди! Нет! Подожди до условленного времени!»

Глава пятая

Когда Барт пересек 8-ю улицу, он вышел на «Плэдж Джэкобс», отрезок тротуара, обязанный своим названием Майклу Джэкобсу, организатору боксерских турниров, которого все ненавидели за то, что благородное искусство он превратил в рынок рабов. Именно в этом месте собирались типы с крепкими глотками, в мятых, засаленных галстуках, которые называли себя менеджерами и окручивали боксеров, чьи мозги уже давно разжижились под ударами. Именно в этом месте, зажатая между двумя зданиями, стояла церковь, возведенная в честь какого-то святого, чьего имени никто не помнил, которую давно переоборудовали под театр.

Барт остановился перед запыленной витриной с надписью по стеклу: «Сигары, сигареты, табак». Выставленные в рекламных целях образцы были до безобразия засижены мухами. Барт качнулся с пятки на носок, словно раздумывая, что ему делать дальше, и решительно толкнул дверь. В глубине полутемного помещения угадывалась массивная дверь. Барт знал, что за этой дверью находится одна из букмекерских контор, лучше всех оснащенная на Бродвее в техническом отношении: подпольные телеграфные линии, впечатляющая телефонная подстанция, тоже нелегальная, и черная доска во всю стену, на которую выносились результаты всех скачек, проходивших на территории Соединенных Штатов.

За застекленной витриной-прилавком стоял пожилой мужчина с бульдожьей головой и наполеоновской прядью волос на лбу. Эдди О’Греди, или, как его называли, старый шеф-сержант, гордился двумя моментами в своей жизни: он навсегда остался верен обещанию, данному им своей матери, — никогда не употреблять ни капли спиртного. Сержант любил побродить из бара в бар по Бродвею, но ничего, кроме ананасной газированной воды, не пил. И бармены, зная его вкус, всегда заказывали несколько ящиков этого прохладительного напитка. Вторым поводом для гордости сержанту служил кусочек металла в форме звезды, висевший у него на шее на небесно-голубой ленточке и заменявший галстук. Такую эксцентричность можно было простить старому солдату, который в одиночку уничтожил взвод немцев в лесах Франции тридцать пять лет тому назад.

Увидев Барта, Эдди отложил в сторону «Бродвей таймс», в которой, кроме результатов прошедших скачек, его ничто не интересовало.

— Патрон! — воскликнул старый шеф-сержант. — У вас явно есть наводка на предстоящие бега в Калифорнии. Зашли поделиться?

О’Греди всегда называл Барта «патроном» или «капитаном».

— Увы, такими сведениями я не располагаю, — сказал Барт. — Сигареты вот закончились…

— Да что вы говорите, патрон! Вы же никогда не станете покупать их здесь. Наша «Лайни» лежит еще в довоенной зеленой упаковке.

— А вообще дела идут нормально?

— Неплохо, капитан. Моей пенсии хватает на сигареты, стакан газированной воды и пищу.

— Тогда вряд ли вас заинтересует возможность заработать десять долларов.

— Ну что вы, капитан! Предложение очень заманчивое. Что нужно делать? Прочистить мозги какому-нибудь парню? Возможно, старый сержант не так уж молод, но если капитан попросит…

— От вас не потребуется делать такие утомительные упражнения. Предлагаю вам сыграть роль кормящей няни.

— Как вы сказали?

— После работы зайдите в бар к Слиго Слейшеру. Там вы найдете двух законченных алкашей — Грехема и Клаймитса. Отведите их в турецкие бани Карнака, чтобы освежить их головы. Там вас будет ждать заказанная кабина. Чуть позже я переправлю вам туда пишущую машинку. Грехем знает, для чего ее следует использовать.

Барт сунул руку в правый карман пиджака и выложил перед О’Греди несколько долларов.

— Купите по пути недорогую бутылку виски. Качество клиентов не интересует, только градусы. Но давайте им лишь по маленькой ложечке. Порцию через час.

Старый сержант преданно смотрел на него. Барт криво улыбнулся, порылся в левом кармане и бросил на прилавок монету в двадцать пять центов.

— А это вам… на ваш любимый лимонад, — сказал он, вышел из лавки, свернул направо и влился в бурлящую толпу Бродвея, улицу длиной не более километра, по которой когда-то бродили коровы и которую сегодня называют «перекрестком мира». Бродвей «благоухал» выхлопными газами, запахом крепкого пива, синтетических духов и человеческого тела. На 47-й улице Хейден вошел в небольшой вестибюль турецкой бани Карнака, декорированной, как он говорил, в стиле «бродвейский фараон». За столом, у стены сидел толстый мужчина с густыми черными бровями.

— Как дела, Солджер? — спросил Барт.

— Они достали меня! — взревел толстяк. — Эти сволочные легавые вначале утверждали, что мое заведение — притон грабителей. Теперь они говорят, что здесь гнездятся педики. Ну что я могу сделать, если голубым нравится турецкая баня?!

— Скоро к вам придут двое пьянчуг. Им надо хорошенько пропариться. О’Греди, старый шеф-сержант, будет вместе с ними в качестве ангела-хранителя. У вас найдется свободная кабина на троих?

— Единственный способ втиснуть три топчана в наши кабины — это одну поставить поперек двери.

— Это именно то, что требуется. Я все оплачиваю. Через час-другой вам принесут сюда пишущую машинку.

На лице Солджера появилось удивление. Барт улыбнулся.

— Не волнуйтесь, — сказал он, — речь идет не о той «машинке», которую бандиты носят в футляре от скрипки. Эта машинка только печатает…

— На кой черт она здесь нужна? — недоуменно спросил толстяк.

Но Хейден был уже на улице, взяв направление на редакцию.

Барт вошел в редакционный зал. Денхайм сидел за своим столом, шлифуя статью для воскресного выпуска. «Такое впечатление, что он никогда не высыпается», — подумал Барт, наблюдая за тяжелыми движениями век драматического критика, похожих на веки ящерицы. Он подошел к металлическому столу, за которым трудился Пит Тэйлор.

— Пит, запускай на первую полосу материал с Ямайки. Сегодня на Бродвее ничего интересного нет. Труба…

— Печатать на первой полосе результаты хромых лошадей? — запротестовал Тэйлор.

— Постарайся придумать интересный заголовок. Я хочу сказать — броский, интригующий заголовок. Слушай, у тебя случайно не найдется таблетки аспирина? После прогулки по Бродвею у меня всегда раскалывается голова.

Старик пошарил в нижнем ящике стола и достал небольшой металлический цилиндр.

— Пусто, — сказал он, отвинтив пробку.

Когда у него становилась деревянной голова, — а это случалось часто, — Тэйлор сосал таблетки аспирина как ментоловые пастилки.

Пройдя несколько метров по слабо освещенному коридору, Барт остановился перед открытой дверью архива, откуда доносился шум спорящих голосов. Он увидел Орвила, который тыкал острием ножа для разрезания бумаги в поверхность своего стола. Рядом с ним стояла очень красивая девушка лет шестнадцати. Светлые тяжелые волосы водопадом стекали ей на плечи.

— Но я же все-таки пришла! Пришла специально, чтобы предупредить тебя! Сегодня мы будем репетировать до поздней ночи. В пятницу у нас премьера!..

— Хорошо, хорошо, хорошо! — гремел Орвил. — Ты — свободна. А я… я пойду в бар, напьюсь и проведу вечер с проституткой.

— О, Орвил! Ты невозможен! — с горечью в голосе воскликнула девушка.

Барт улыбнулся, постучал костяшками пальцев о косяк двери и вошел. Парень покраснел и рывком встал со стула.

— Мистер Хейден, — нарочито церемонно произнес он, — разрешите представить вам мисс Элен Ларсен. Мисс Элен Ларсен обучается драматическому искусству…

— Рад с вами познакомиться, мисс Ларсен.

Вместо обычной гримасы вежливости на лице Барта сияла искренняя улыбка. Мисс Ларсен была свежа, молода, элегантно одета, и ей хотелось улыбаться от души. Девушка ответила на приветствие Барта и тут же покинула комнату.

— Выгулял собаку? — спросил Барт. — Накормил?

— Все сделал, как вы сказали, сэр. Мы хорошо погуляли со старым Бонзой.

Орвил замолчал и почему-то покраснел. Барт почувствовал, что он хочет что-то спросить, но не решается.

— Мистер Хейден… — наконец промямлил Орвил. — На камине у вас я увидел одну штуку… Странно, что вы коллекционируете такого рода фетиши. Я как раз совсем недавно читал кое-что о фетишизме в одной из книг по психологии… у Крафта Эблинга.

— И что же ты увидел на камине? — спросил Барт. — Моя чернокожая прислуга Адель нашпигована принципами, как огурец семечками. У нее есть привычка выставлять на камин пустые бутылки из-под виски и другие улики моего плохого поведения. Делает она это, естественно, в воспитательных целях. Иначе говоря, таким образом она хочет пристыдить меня.

— Верно, там стояли две пустые бутылки, но… было кое-что еще…

— И что же это было?

Лицо Орвила пылало.

— Ну ладно, сэр… Это… к чему женщины крепят чулки… Эластичный пояс.

Барт расхохотался. Так вот, оказывается, что забыла у него вчера Анжела Браун! Свой новенький пояс для чулок.

— Ты зря так разволновался, Орвил, — сказал Барт. — Это я приготовил подарок своей бабушке. Кстати, у тебя есть свободная пишущая машинка?

Орвил молча указал пальцем на пишущую машинку под черным чехлом.

— Это все, что есть в наличии, мистер Хейден. Ее принесли из бухгалтерии восемь дней назад, чтобы отремонтировать. Я звонил несколько раз, но до сих пор никто не пришел ее забрать.

— Она в рабочем состоянии? Я хотел сказать, можно ли на ней печатать?

— Вполне. Ничего серьезного там нет. В редакции на это не обратили бы даже внимания, но вы же знаете цифроедов из бухгалтерии. «А» выпадает из строки и бьет чуть выше…

— После работы отнесешь ее в турецкие бани Карнака. Скажешь, что машинка — для Эдди О’Греди.

— Будет сделано, мистер Хейден, — сказал Орвил, давно перестав удивляться странным поручениям шефа.

Барт вошел в свою каморку. На столе лежала верстка приложения к «Бродвей таймс». Жирным, толстым грифелем он перечеркнул крест-накрест статью о Джин Руссель и на полях поставил букву «дельта», что для наборщиков означало: «Убрать!» И тут же на полях написал заголовок и текст:

«А если Вальдо возвратится на Улицу?

Сегодня вечером красивым девушкам не рекомендуется гулять в плохо освещенных местах на Бродвее».

Неожиданно Хейден помрачнел, его брови сошлись на переносице. Орвил сказал, что буква «а» была выше строки… Совсем недавно он видел текст, где «а» выбивалась из линии! Барт вспомнил письмо Вальдо, фотокопия которого лежала в ящике стола.

Подумав несколько секунд, он пожал плечами:

— Мало ли пишущих машинок с подобным дефектом!

Глава шестая

Наступила ночь. Вальдо ждал…

Из укрытия, где он притаился, яркий свет Бродвея казался чем-то вроде ореола. Вальдо долго и тщательно выбирал это место. Следовало быть особенно осторожным, потому что на этот раз все должно произойти по-другому…

Пальцы Вальдо поглаживали рукоятку ножа в кармане, словно контакт с ним был ему необходим для собственной уверенности. Сложенное лезвие пока не таило опасности. Но оно было — холодное, острое и надежное.

Вальдо гордился, что смог укротить свое желание, возникшее после полудня, но чувствовал в себе слабость, что было совершенно не к месту в данный момент.

Вот-вот должен был наступить час «X».

Барт Хейден больше никогда не будет ласкать тело этой женщины.

Глава седьмая

Если бы невидимый свидетель наблюдал в этот час за Анжелой Браун, урожденной Анни Броварски, он испытал бы величайшее наслаждение от созерцания совершенного тела обнаженной девушки. Всю ее одежду составляла пара домашних тапочек, отороченных перьями экзотических птиц.

Но видеть мисс Браун никто не мог, потому что она тщательно заперла дверь и опустила на окна своей небольшой квартиры, которую снимала в кирпичном доме недалеко от Бродвея, жалюзи.

Мисс Браун хотелось быть ангелом, но, откровенно говоря, ангельского в ней ничего не было. Во-первых, ее тело не соответствовало этому представлению, если иметь в виду критерии, какими должны обладать ангелы в религиозном представлении народа. Анатомическое строение Анжелы естественнее смотрелось бы в эротических изданиях, нежели в райских кущах. При росте сто шестьдесят три сантиметра она обладала округлыми, полными бедрами, а совершенной формы дерзко торчащая грудь была внушительной упругости. Во-вторых, мисс Браун собиралась через несколько часов решить проблему, которая изначально исключала для нее всякую возможность оказаться в составе какого-нибудь ангельского хора.

Закрывшись в ванной, она с большим прилежанием перекрашивала волосы. От рождения она была жгучей брюнеткой, но, чтобы соблазнять клиентов «Саломея-клуба», Анжела была вынуждена время от времени обновлять свои белокурые кудряшки.

Тщательно нанеся специальный раствор на волосы, она промурлыкала припев из модной песенки: «Ах, как бы мне продинамить этого мужчину!» Мисс Браун обожала мужчин, не могла без них обходиться, и не в ее принципах было им отказывать. Но в этот момент, содрогаясь всем телом, она думала о самом опасном мужчине в городе — о Вальдо и его ужасном ноже.

Мысль о Вальдо преследовала ее целый день. По этой причине она несколько раз проверила, хорошо ли закрыта дверь, и опустила на окна жалюзи.

Короче говоря, мисс Браун была напряжена, очень нервничала, но изо всех сил старалась сохранить самообладание. Обнаженная, она казалась нежной, беззащитной и уязвимой, но это впечатление было обманчиво. За двадцать пять лет существования она постепенно приобрела защитный панцирь, точно такой, какой имеет моллюск, постепенно пряча свое мягкое тело во все более толстый слой известняка. В детстве мисс Браун познала ужасную нищету, живя с грубым отцом-алкоголиком, матерью, истощенной болезнью, и старшей сестрой, ханжой и садисткой. Едва Анни исполнилось пятнадцать лет, она сбежала из родительского дома, встретила молодого, всегда пахнувшего одеколоном убийцу и стала его любовницей. Однажды полиция арестовала ее и направила в исправительное учреждение для несовершеннолетних в родной Мэриленд. Там Анни оказалась среди таких же, как и сама, малолетних правонарушительниц с исключительно ранними знаниями всевозможных пороков. Только после выхода из исправительного учреждения она пожила спокойно. В ее жизнь вошел студент. Это была обоюдная, всепоглощающая любовь.

Студент учился в университете, изучал такое, что маленькая Анни Броварски никогда бы не смогла понять. Переполнявшие его чувства он излагал на бумаге в стихах и, смущаясь, давал ей читать. Стихи не рифмовались, но в них было множество красивых слов. И несмотря на то, что сна не всегда улавливала смысл хитросплетения этих слов, маленькая Анни Броварски, выросшая в грязном районе сталелитейных заводов, задыхалась от восхищения, понимая, что именно она вдохновляет своего возлюбленного. Когда студент обнимал ее, он не спешил завалить Анни на кровать, не щупал бесстыдными, жадными руками, как это делал молодой убийца, а нежно ласкал ее, едва ощутимо дотрагиваясь кончиками пальцев до ее кожи, словно гладил хрупкие, бархатистые лепестки цветка. После сдачи экзаменов ему предстояло отслужить в армии, но они решили пожениться до того, как его призовут. В один прекрасный день Полли, сестра Анни, обнаружила существование студента. Она подстерегла его возле университета и рассказала о приключениях своей сестры с молодым гангстером, который в свои двадцать лет никогда не расставался с револьвером. Не забыла она рассказать и о пребывании Анни в исправительном учреждении. Чистые юношеские иллюзии студента рухнули в бездну. Он незамедлительно ушел на службу, не дождавшись даже экзаменов, и через две недели был убит в Корее.

Так же спокойно, с садистской изощренностью Полли убила и собственную мать.

Студент и мать были единственными людьми, которых Анни Броварски, ставшая впоследствии Анжелой Браун, действительно любила. Еще ребенком она бесстрашно бросалась на защиту матери, принимая на себя тяжелые удары потерявшего человеческий облик отца. Она не раз воровала у него деньги, чтобы купить матери дорогостоящие лекарства. Живя с молодым гангстером, она отсылала матери все деньги, которые он ей давал. Когда умерла мать, Анни находилась в исправительном учреждении. Много позже она узнала, что сестра перехватывала ее деньги и, вместо того чтобы покупать матери лекарства, отдавала их какому-то религиозному шарлатану с безумными глазами.

Мисс Браун надела резиновые перчатки и кончиками пальцев с предосторожностью взяла каустическую соду. Зазвонил телефон, но она не подошла к аппарату. Анжела до блеска вычистила ванную комнату, протерла каустическим раствором керамический пол на кухне, мойку для посуды, туалет, прошлась влажной тряпкой по мебели. Когда через полтора часа квартира заблестела стерильной чистотой, пот лил с нее градом.

Она прошла в ванную комнату, надела резиновую шапочку и стала под душ.

Вытершись досуха, Анжела взяла маникюрный набор. Обработав ногти, она, по-прежнему обнаженная, прошла в спальню и посмотрела на свои ручные часики. Без пяти минут десять. Мисс Браун занервничала. По мере того как текли минуты, ее движения и жесты становились все более резкими.

Ровно в десять раздался звонок в дверь. Мисс Браун напряглась, ее мелкие зубы впились в нижнюю, пухлую губку. Не набросив ничего на плечи, она прошла в прихожую и нажала на кнопку, которая открывала входную дверь в подъезд, небрежно набросила на себя красный домашний халат, не заботясь о том, что он не только ничего не скрывал, а, наоборот, подчеркивал скульптурность форм ее тела. Подойдя к небольшому секретеру, она достала записную книжку в кожаном переплете, взяла шариковую ручку и написала: «22 часа. На помощь! Пришел Вальдо!»

Оставив записную книжку на секретере, она подошла к двери, повернула защелку и, нажав на ручку, распахнула дверь.

Она стояла в проеме двери, медленно застегивая халат и слушая равномерные шаги, которые приближались к четвертому этажу.

Глава восьмая

Сразу после обильного ужина, спрыснутого добрым шотландским виски, Барт Хейден вышел из ресторана «Краваш» на 50-ю улицу. Часы показывали восемь. «Краваш» остался последним рестораном высокого класса в районе квартала Таймс-сквер.

После вкусной пищи и хорошего виски Барт совершенно по-другому ощущал свое тело и свои потребности. В настоящую минуту он испытывал непреодолимое желание выкурить дорогую сигару. Барт вошел в лавку и выбрал гаванскую сигару за доллар, упакованную в цилиндр из легкого металла. Выйдя на улицу, он тут же раскурил ее.

Но сигары оказалось недостаточно. Когда вопрос с пищей и виски разрешался, Барт любил чувствовать рядом с собой нежное тело женщины. И сейчас он особенно оценил бы присутствие рядом с собой Анжелы Браун. Но Анжела была занята. Вероятнее всего, в эту минуту она решает свои материальные проблемы. Четверть часа Барт фланировал по Бродвею, останавливаясь перед освещенными витринами, в которых экспонировались женские кружевные трусики черного цвета, спортивные куртки и галстуки с трафаретным рисунком.

Точно в двадцать часов семнадцать минут Барт решил попытать счастья и позвонил мисс Браун. Возможно, черные трусики натолкнули его на определенные мысли.

Он вошел в аптеку, где газированных напитков было больше, чем лекарств, и направился к телефонным кабинкам в глубине. Набрал номер телефона Анжелы, но трубку никто не снял. Тогда Барт решил отправиться в «Саломея-клуб» и проверить (возможно, Анжела изменила свои планы?), нет ли ее там.

У входа в «Саломея-клуб» стоял портье в красной чалме и голосом, напоминавшим работающую циркулярную пилу, зазывал публику:

— Спек-такль уже начался, дамы-господа! Заходите посмотреть на экз-отических и обн-аженных красоток «Саломея-клуба». Недорогие спиртные напитки! Заходите посмотреть на экз-отических и обн-аженных красоток! Привет, мистер Хейден! Спек-такль уже начался!

Барт кивнул и вошел в бар. Сунув доллар в руку дородной гардеробщицы, он сказал:

— Клиенты без шляпы платят заранее!

Из табачного дыма полутемного зала вынырнул Найл Кепела.

— Привет, Хейден! Куда исчезла ваша подружка?

— Анжела? — удивился Барт. — Я думал, что она вам звонила, чтобы извиниться…

— Что? Нет, она здесь не появлялась и не звонила. С некоторых пор я заметил, что она не в своей тарелке.

— А может, она уехала с каким-нибудь магараджой?

— Я читал вашу криминальную хронику. Вы действительно думаете, что Вальдо может вернуться? Да, кстати, спасибо за информацию о маленькой в вашей газете. Сегодня я угощаю вас виски.

— Ни за что! Хейден всегда платит за себя, что позволяет ему писать гадости о ком угодно и тогда, когда у него возникает такое желание.

Найл Кепела исчез за дверью, на которой висела белая табличка с надписью: «Администратор». Метрдотель провел Барта через полутемный зал к столику, стоявшему у самой эстрадной площадки. Официант, не дожидаясь заказа, поставил перед Бартом стакан виски.

Амбре Лейн, бывшая танцовщица кордебалета, исполняла свой номер стриптиза в голубом луче прожектора. На ней не оставалось уже почти никакой одежды, и номер практически был закончен. Когда Амбре сбросила последние кружева, негритянский оркестр заиграл имитацию какой-то восточной мелодии, и на сцену выбежал весь кордебалет.

Барт допивал второй стаканчик виски, когда Амбре Лейн подсела за его столик. Это была идеально сложенная рыжеволосая красавица в платье без бретелек, которое держалось на ней только за счет впечатляющей груди.

— Если будете продолжать так глубоко дышать, милочка, — сказал Барт, — окажетесь голенькой до пояса.

Амбре пожала плечами, и опасения Барта чуть не оправдались.

— И что? — спросила она. — Если парни за соседними столиками увидят дополнительный спектакль, они не будут возмущаться, когда им принесут счет. Скажите, Барт, что случилось с вашей подружкой?

— Если вы имеете в виду Анжелу, на которую я не могу заявить эксклюзивного права, сообщаю, что сегодня после полудня, за несколько минут до четырех часов, я разговаривал с ней по телефону, и она чувствовала себя великолепно. Она сказала, что Найл дал ей на сегодняшний вечер отгул, но мне кажется, что она солгала. С женщинами такое иногда случается.

— Речь идет не только о сегодняшнем вечере. Вот уже дней восемь, как она ведет себя очень странно. Можно сказать, что она зациклилась на какой-то мысли. Она утверждала, что боится Вальдо.

— Когда она об этом говорила? Сегодня вечером, прочитав предупреждение в «Бродвей таймс»?

— О нет! Сейчас вспомню. Первый раз об этом она сказала в понедельник. В тот вечер нашего шеф-повара Гвидо чуть не хватил сердечный удар из-за нее…

— Из-за нее?

— Она стащила на кухне его любимый нож. Такой нож с длинным, очень тонким и острым лезвием, которым он резал мясо ломтиками не толще папиросной бумаги. Он утверждает, что застал Анжелу не кухне, после чего бесследно исчез его нож. Анжела посоветовала ему принять холодный душ. Она клялась, что зашла на кухню за сандвичем. После выступления я видела, как Анжела собиралась уходить. И что же вы думаете? Нож был у нее. На рукоятке этого ножа выгравировано название нашего клуба. Разумеется, я ничего не сказала ни Гвидо, ни Найлу, но поинтересовалась у Анжелы, не ушибла ли она в детстве голову. Она ответила, что ужасно боится Вальдо, а нож взяла для самообороны. К тому же весь вечер она валяла дурака… К спиртному в принципе она равнодушна, но в тот вечер, казалось, решила выпить все запасы бара. Она куда-то уходила из клуба между двумя выступлениями и вернулась в последнюю секунду, едва не пропустив свой номер.

— Я разговаривал с ней по телефону и ничего необычного в ее голосе и манере говорить не заметил. Она упоминала о каком-то очень важном для нее деловом свидании, для которого ей нужно привести себя в порядок. Перед тем как зайти сюда, я позвонил ей еще раз, но трубку никто не поднял.

Глаза Амбре прощупывали полутемный зал. Метрдотель вел к их столику клиента. Мужчина был в шляпе, далеко сдвинутой на затылок.

— К нам идут гости, — сказала Амбре. — Вы его знаете?

Барт обернулся.

— Да, знаю. Это полицейский. Советую повыше подтянуть платье, иначе он вас арестует за аморальный вид в общественном месте.

— Ни один суд меня не осудит. У меня очень красивая шея.

Лейтенант Романо снял помятую фетровую шляпу и остановился рядом с их столиком.

— Привет, Хейден! — сказал он. — Целый вечер я, как молодой гуляка, хожу по барам и ищу вас. Слейшер сказал, что я могу найти вас здесь. Хочу поблагодарить вас за публикацию известной вам информации. То, что вы дали в газете, большого вреда мне не принесет. К тому же я начинаю думать, что речь идет все-таки о плохой шутке. Через час наступит полночь, а сигналов о каких-либо происшествиях так и нет…

— Всегда рад служить делу законности и правопорядка, — заверил Барт. — Хотел бы надеяться, что вы правы относительно плохой шутки. Знакомьтесь. Лейтенант Романо… Мисс Лейн… Присаживайтесь, Романо, если вам, конечно, удастся найти свободный стул, и выпейте стаканчик. Пресса угощает…

Амбре встала.

— Рада была с вами познакомиться, лейтенант, — сказала она. — К сожалению, я должна покинуть вас. Нужно переодеться к следующему номеру. По распоряжению Найла представление должно идти практически без перерыва, если в зале сидит больше шести клиентов.

Романо грузно опустился на стул Амбре.

— Напрасно я принимаю ваше предложение. Во-первых, я при исполнении служебных обязанностей, во-вторых, у меня давление… Но в таких заведениях выпить можно, более десяти капель разбавленного спиртного здесь не дадут… Бурбон!

Барт передал заказ официанту и повернулся к Романо.

— Тихо?

— Глухо, — ответил Романо. — Полицейские машины так запрудили Бродвей, что негде проскользнуть даже такси. А прохожие вынуждены сходить на проезжую часть, потому что вся публика, фланирующая по тротуару, — полицейские. Наши люди стоят у всех служебных выходов увеселительных и театральных заведений. И здесь есть наш человек. Мы исходим из того, что, если письмо действительно принадлежит Вальдо, значит, мы имеем дело с сумасшедшим, который будет действовать так, как об этом написал. Он сделает все, чтобы осуществить свой план между восемью часами и полуночью. Сейчас без двух минут одиннадцать.

Официант поставил перед Романо стакан с бурбоном. Романо залпом выпил.

— Ну и дела! — искренне удивился он. — Не предполагал, что в таких заведениях подают настоящий алкоголь!

— Вы сидите за столиком прессы, — объяснил Барт. — Вас немного балуют…

Романо встал.

— Мне нужно уходить. До полуночи придется походить по кругу. До чего же мягкой мне кажется моя кровать. Я уже шестнадцать часов вкалываю без отдыха…

Барт допил остатки виски и сказал:

— Вы не возражаете, если я прогуляюсь вместе с вами? Сегодняшний вечер у меня не занят…

— Какие могут быть вопросы! Вы мне не помешаете. Вот только не спугнул бы ваш жилет Вальдо.

Следуя указаниям Найла Кепелы, официант отказался представить счет. Барт оставил чаевые, в два раза превосходящие сумму за выпитое спиртное.

Когда они вышли в вестибюль, Барт сказал:

— Мне нужно срочно позвонить. Подождите секундочку…

Романо сдвинул шляпу на затылок и восхищенно посмотрел на роскошную грудь молодой гардеробщицы.

Барт закрыл за собой дверь телефонной кабины и торопливо набрал номер Анжелы.

В трубке раздался истерический женский голос, окрашенный иностранным акцентом:

— Полиция?! Я уже вам звонила и все объяснила! Я же вам сказала, что она мертвая! Она здесь, лежит у моих ног. Приезжайте быстрее!

— Что? — взревел Барт. — Кто мертв?

— Мисс Анжела Браун, жиличка с четвертого этажа. Все, я кладу трубку. Приехала полиция!

Раздался щелчок, и тут же пошли прерывистые гудки.

Когда Барт подошел к Романо, тот пристально посмотрел ему в лицо.

— Что-то случилось? Что произошло, старина?

— Анжелу убили.

Романо молча повернулся и направился к выходу. Барт, опустив голову, последовал за ним. Романо остановил проезжавшую мимо «Саломея-клуба» патрульную полицейскую машину и сел рядом с шофером. Барт забрался на заднее сиденье.

— Адрес? — резким голосом спросил Романо.

— 49-я улица, старый кирпичный дом в жилом квартале. Я покажу…

Машина резко сорвалась с места, проскочила на красный свет, свернула налево и через несколько секунд с жутким визгом заблокированных колес остановилась рядом с двумя другими полицейскими машинами, которые приехали по вызову.

У открытой двери в подъезд стоял полицейский в форме. На лестничной площадке второго этажа толпились жильцы и с тревожным выражением на лицах смотрели вверх. Романо и Хейден, перепрыгивая через три ступеньки, взлетели на четвертый этаж. Дверь в квартиру была распахнута настежь. Один из полицейских стоял на коленях рядом с распростертым на полу телом женщины.

Она была одета в красный домашний халат. На голове у женщины была резиновая купальная шапочка, на ногах — домашние тапочки, украшенные перьями экзотических птиц. К халату была приколота визитная карточка. Рядом с телом лежал молоток, слегка запачканный кровью, и перевернутое ведро. Вода, вылившаяся на ковер; расплылась темными пятнами. Воду, а точнее какой-то раствор, убийца вылил на лицо женщины, которое уже нельзя было назвать лицом. Оно было обезображено до неузнаваемости, словно с него содрали кожу.

Барт Хейден бросил взгляд на труп и выбежал на лестничную площадку. Тошнота подступила к горлу.

Из квартиры Анжелы донесся взволнованный женский голос:

— У нас были гости… Праздновали день рождения сына. Мой муж, пьянчуга, каких еще поискать, свалился под стол раньше, чем собрались гости. Наш холодильник очень медленно делает лед, поэтому я купила большой кусок льда и колола его отверткой. Но отвертка сломалась. Я стала искать молоток, но его нигде не было. Тогда я подумала, что его могла одолжить мисс Браун. Я взяла запасные ключи и поднялась наверх. Я думала, что мисс Браун, как обычно по вечерам, танцует в клубе, понимаете? Я открыла дверь и увидела ее лежащей на спине. Я нашла в себе силы, подошла и увидела карточку, приколотую к халату: «Привет от Вальдо». После этого я позвонила в полицию. Это все, что я могу вам сказать.

Барт возвратился в комнату, но смотреть на тело Анжелы не решался. Мимолетно он отметил, что его фотография в морской форме накрепко прибита к стене. Да, молоток неплохо потрудился… Даже Вальдо нашел ему применение.

— Вальдо изменил свои привычки, — сказал кто-то из полицейских. — Теперь он убивает их дома, а не в темных закоулках. Вместо ножа использует молоток, а лицо, непонятно по каким причинам, обливает раствором каустической соды.

Барт Хейден застывшим взглядом смотрел на бронзовое, блестевшее от пота лицо Романо. Его охватила внезапная ярость.

— Вы!.. — закричал он. — Я вам не прощу этого… Вы сказали, что письмо — глупая шутка, что, работая в спокойной обстановке, вы накроете убийцу! Вы за это дорого заплатите, коп! Эта малышка была моей подружкой, и я очень ее любил!

Глава девятая

Хейден скатился по лестнице вниз, пробежал мимо группы итальянцев, переговаривавшихся у открытой двери подъезда, и оказался на улице. Около часа он бесцельно бродил по городу, заходил в бары, выпивал стаканчик виски и снова шел неизвестно куда. Несколько раз он проходил мимо Вальдо, который, как и он, погруженный в свои мысли, никого не замечал вокруг. Между полуночью и часом ночи Хейден обнаружил, что находится у Слиго Слейшера и держит в руке стакан с двойной порцией виски. Разносчики газет орали во все горло, предлагая специальный выпуск газеты, в которой говорилось о возвращении Вальдо на Бродвей. Барт купил газеты, но сил сконцентрироваться и прочитать сообщение не хватило. Навалившись грудью на стойку, он смотрел невидящими глазами перед собой, делая время от времени обжигающие глотки виски.

А в это время в сотне метров от него Вальдо стоял у витрины магазина и с недоумением читал газету при моргающем свете неоновой вывески. Его пальцы, как паучьи лапки, нервно поигрывали с холодной рукояткой ножа в глубине кармана. Этой ночью все произошло действительно не так, как он планировал. Ему никогда не приходила мысль воспользоваться таким способом. Сегодня он не раскрыл даже нож…

— Я понимаю тебя, — говорил Слиго Слейшер Барту, постукивая узловатым кулаком по стойке. — Чтобы заглушить душевную боль, следует напиться. Я тоже иногда так поступал, и мне становилось легче.

Его левый кулак сделал молниеносное движение в сторону невидимого соперника.

— Я бы с удовольствием оторвал ему голову этим ударом, который остановил Дейва Брайона, убийцу Дональда Аксельрода, во время матча в Сент-Патрике в 1917 году!

Слиго Слейшер налил Барту большую порцию виски.

— Она была классной девчонкой. Мне нравилось, когда ты приводил ее сюда. Настоящая протестантская босячка!.. В понедельник она заходила сюда даже одна… Нет, скорее, это было в среду… Она мне сказала, что сачканула с последнего представления. К ней подсел Марк Клаймитс, и они долго рассказывали друг другу о своей жизни. Сейчас я припоминаю, что разговор у них шел даже о Вальдо. К концу беседы она поняла, что, когда Клаймитс пьет, он ничего не ест, и пригласила его к себе домой на омлет.

— Я не подозревал, что она знакома с Клаймитсом, — сказал Хейден.

— Он видел ее здесь вместе с тобой. А рассказывая друг другу о своих неприятностях, они просто плакались в жилетку, не думая о дурном, понимаешь? Ей стало жаль этого несчастного парня. Что бы там ни говорили, но она была славной девушкой. Настоящая протестантская босячка!.. Такая же, как и ты!

Домой Хейден добрался только в третьем часу ночи. Когда-то, добрых полвека назад, в этом доме жили знаменитости Бродвея с громкими именами.

В те далекие времена дом, как и район, считался престижным местом. Теперь на первом этаже разместились небольшие бакалейные и табачные лавки и аптека. Барт тяжело поднимался по скрипучим ступенькам, которые когда-то были покрыты ковровой дорожкой. У двери своей квартиры он увидел силуэт мужчины. Это был Эдди О’Греди, старый шеф-сержант.

— Я же просил вас следить за двумя алкоголиками! — возмутился Барт.

Сержант грузно, как медведь, перевалился с ноги на ногу.

— Я вынужден кое в чем признаться, капитан. С вашим заданием, к своему большому огорчению, я не справился. Я завел этих двух придурков в парилку, заставил их хорошенько пропотеть, а затем, как вы мне сказали, дал им немного выпить. Но Клаймитс стал требовать еще… Он метал громы и молнии и долго не мог утихомириться. Тогда я придвинул ближе к двери свой топчан, думая, что наглухо перекрываю выход. Но Клаймитс, должно быть, прополз под моим топчаном и смылся… Когда я проснулся, увидел только Грехема, который храпел, как бульдозер. Не найдя Клаймитса в бане, я отправился на его поиски и обошел все бары. В конце концов я возвратился в баню. И можете себе представить, в кабину вваливается в стельку пьяный Клаймитс. Я уложил его спать, но, раздевая, кое-что на нем обнаружил и сразу же направился к вам, понимаете? Я прочитал специальный выпуск, когда искал этого проходимца.

— Что вы у него нашли?

— Давайте зайдем в квартиру, там я вам покажу…

Барт открыл дверь и зажег свет в прихожей. Толстый старый бульдог, дремавший у камина, приподнял голову, гавкнул, вопросительно потянул носом воздух и с неподдельной радостью засеменил к Барту. Яркий свет, заливший большую гостиную, открыл кусочек жизни, не имевшей ничего общего со сверкающим миром современного Бродвея. Двадцать пять лет тому назад отец Барта стал вдовцом с маленьким сыном на руках. Он снял эту квартиру и прожил в ней до конца своих дней, так больше и не женившись. Мебель была старая, расшатанная, массивная, купленная в основном по случаю.

Лениво виляя обрубком хвоста, бульдог дружелюбно обнюхивал лодыжки О’Греди. Старый вояка повернулся к Барту.

— Я ему нравлюсь, — сказал он. — И знаете почему? Мы похожи друг на друга…

— Что вы нашли у Клаймитса?

Эдди О’Греди распахнул пиджак. Из внутреннего кармана торчал какой-то предмет, завернутый в оберточную бумагу. О’Греди вытащил сверток и протянул Барту.

Это был кухонный нож с длинным и тонким лезвием. На рукоятке было выгравировано: «Саломея-клуб».

«Найл Кепела, — подумал Барт, — обладает извращенным чувством собственности. Он помечает своим именем самые разнообразные предметы: серебряные столовые приборы, скатерти, стаканы, обычные тарелки, кухонную утварь, а иногда и девочек, которые у него работают…»

— И что из этого следует? — спросил он О’Греди.

— Я нашел нож у него за поясом, патрон. Вот в таком виде, завернутым в бумагу.

— Вы можете сказать, в каком часу Клаймитс улизнул из бани?

— Он мог это сделать в любое время. Как часовой, я ничего не стою. Когда мы вышли из парной, Грехем свалился на топчан и тут же уснул. А Клаймитс стал клянчить стаканчик виски. Мне надоело слушать его причитания, и я налил ему на самое донышко. Он затих, и я подумал, что он уснул. Я сам едва держался на ногах… Мне нужно было чуть-чуть отдохнуть. Я прилег и уснул. Ушел он, вероятно, поздно: между девятью и десятью часами, не раньше.

— Вы проснулись часа полтора тому назад, не так ли?

— Да, приблизительно. Меня разбудил громовой храп Грехема. Неоновая реклама снаружи освещала кабину, как дневной свет. Клаймитса не было. Исчезла и его одежда. Исчезла и сдача, оставшаяся после покупки виски. Я сделал так, как вы сказали: взял самый дешевый спирт. Клаймитс очистил мои карманы до последнего цента. Я пошел искать его по барам, но поиски результатов не дали. Весь обход занял у меня около тридцати минут.

Я возвратился в баню, и через пять минут, едва стоя на ногах, заявился Клаймитс. Я раздел его и обнаружил эту штуку. На Бродвее я купил газету и был в курсе событий, я хочу сказать, в курсе нового преступления Вальдо. Я знал, что малышка работала в «Саломея-клубе». Тогда я решил, что будет лучше, если я покажу свою находку мистеру Хейдену. Вы очень злитесь на старого сержанта, капитан?

— Я не злюсь на вас. Я только что выместил всю свою злость на одном парне, но легче мне не стало. Он сделал все, что мог… Как и вы. Мы делали все, что в наших силах, жаль только, что не все у нас получается так, как мы этого хотим.

Барт потрепал за обвисшие щеки бульдога, голова которого лежала у него на коленях.

— Вы не подумали о том, что Клаймитс может снова исчезнуть из бани?

Лицо старого сержанта приняло хитрый вид бульдога, только что спрятавшего мозговую косточку.

— Он не исчезнет! Один из моих знакомых барменов снабдил меня флакончиком «Кнок-аут». Этим зельем можно усыпить слона. Он заверил меня, что несколько капель достаточно, чтобы человек проспал пять часов как убитый. Я подмешал снотворное в виски…

— В таком случае у вас еще есть надежда заработать десять долларов. Для начала погуляйте с собакой. У меня для этого совершенно нет сил. Затем вы вернетесь на свой боевой пост в турецкие бани Карнака. Подождите одну секунду…

Барт прошел в ванную комнату и вышел с небольшим флаконом в руке. Он высыпал из него в ладонь О’Греди несколько таблеток.

— Возьмите. Они помогут вам не уснуть. Иногда я пользуюсь ими…

Старый сержант внутренне ликовал: капитан простил ему его промах. Он надел на бульдога ошейник и повел его на улицу.

Барт сел в кресло у открытого окна. Красный свет неоновой рекламы падал на его лицо.

Когда старый сержант возвратился с прогулки, Барт дал ему последние наставления:

— Возвращайтесь в баню. Не позволяйте Клаймитсу никуда выходить до моего прихода. Если понадобится… вырубите его. Утром я буду у вас. Да, оставьте мне этот нож. С Клаймитса не спускайте глаз. Сопровождайте его даже в туалет. Может случиться так, что вы охраняете убийцу…

— Теперь уж я не усну, капитан, — с чувством сказал сержант. — Я выпью ваши таблетки и насыплю на стул кнопок.

Сжимая в руке стакан виски, Барт уже думал о чем-то своем…

Глава десятая

В четверг утром небо над Бродвеем оплакивало жертву Вальдо, проливая серебристые слезы дождя.

Подобно тяжелому надгробному покрывалу, на Бродвей опустился ужас…

Бродвей боялся смерти.

Всеми своими ослепительными огнями он пытался превратить ночь в день, потому что ночью особенно остро ощущаешь, как смерть нежно касается тебя бархатистыми крылышками летучей мыши.

Бродвей не приемлет сон, потому что сон — это смерть в кредит.

Старые актрисы Бродвея вместо того, чтобы заплатить за жилье и купить себе еды, тратят последние центы на косметику и массаж, пытаясь таким образом убежать от старости. Напрасную попытку возвратить молодость предпринимают старые актрисы, приобретая загар под ультрафиолетовыми установками в Институте красоты.

Но миллиарды ватт, горящие в миллионах лампочек, были не в силах изгнать зловещую тень Вальдо с Бродвея, который бродил в море огней невидимый и неузнаваемый.

Мужчины его не боялись. Вальдо нападал только на женщин. Но несмотря на румяна и искусственный загар, весь Бродвей был бледен. Бродвей боялся смерти, а Вальдо и был Смерть. Верующие шептали молитвы и осеняли себя крестом, ходили в церковь. Молодые девушки и женщины избегали темных улиц и неосвещенных лестниц.

Бродвей знал ужасы войны гангстеров, но Вальдо не был гангстером, с которым можно было договориться, заплатив определенную сумму.

Вальдо невидимо присутствовал везде. Это мог быть ваш сосед по столику в баре или нищий, протягивавший к вам руку с немой просьбой о милостыни. Вальдо мог быть молодой человек атлетического сложения, стоящий у дверей кинотеатра и зазывающий зрителей: «Заходите, заходите! Вас ожидает стопроцентная сенсация. Дракула против Франкенштейна!» Это мог быть чистенький, благообразный, аккуратненький старичок, который, сидя в застекленной кабинке, мягким голосом повторяет:

— Сидячих мест больше нет, остались одни стоячие!

«Найдите ВАЛЬДО!» — приказывали шефу полиции все газеты города.

Глава одиннадцатая

Тяжелое, дождливое, серое небо висело над Бродвеем. И от этого в комнате было мрачно и неуютно. «Перекресток мира» был почти безлюден. Намокшие газеты, висевшие на стойках у газетных киосков, хлопали на ветру, как знамена отступающей армии. Опустив голову и подав плечи вперед, редкие прохожие шли быстрым шагом, словно их преследовала невидимая сила.

Залаял старый Бонза. Барт Хейден задвигался в кресле, в котором незаметно забылся сном пропойцы. Бонза лаял, не спуская взгляда с входной двери. Когда раздался звонок в дверь, Барт осознал, что звонят уже давно и что именно этот звонок разбудил его. Он с трудом встал из кресла, протер костяшками больших пальцев глаза и подошел к двери.

— Кто там?

— Романо. Мне нужно с вами поговорить.

Барт щелкнул задвижкой и открыл дверь. Романо был один. Небритый, с иссиня-черной щетиной на загорелом, очень усталом лице, он напомнил Барту героев гангстерских фильмов.

— Входите, — сказал Барт. — Располагайтесь. Я на минутку оставлю вас одного. Вчера я крепко выпил и ночь проспал в кресле.

Барт прошел в ванную комнату, разделся до пояса и обтерся холодной водой. Затем взял из флакончика три таблетки аспирина, надел домашний халат и возвратился в гостиную. Романо развалился в кресле, устремив взгляд на эластичный пояс для чулок, лежавший на камине.

— Здесь пахнет, как на винокуренном заводе, — морща нос, сказал он.

Барт взял эластичный пояс и бросил его на колени полицейскому.

— Вот достаточно компрометирующее вещественное доказательство, — сказал он. — Этот пояс принадлежал последней жертве Вальдо. Сумасшедший-убийца прихватывает иногда подобные сувениры, не так ли?

Романо посмотрел отсутствующим взглядом на пояс и положил его на соседний стул.

— Что касается доказательств, — сказал он, — у нас их предостаточно. Но пользы от них пока никакой… Возьмем ваш случай. У вас ее пояс, но вы были со мной, когда стало известно об убийстве, и находились какое-то время в баре до моего прихода. Кроме того, вы ужинали на глазах десятка свидетелей в ресторане «Краваш». Вскрытие показало, что она была убита не в девятнадцать часов.

— Иными словами, если я правильно вас понял, — сказал Барт, — я нахожусь в списке подозреваемых. Вы не поленились узнать, где и в какое время я находился.

Романо зевнул.

— Да, мы все тщательно проверили и кого надо опросили… Мы это сделали по причине того, что ваше имя фигурирует в ее дневнике, который она начала вести с определенного времени…

— Она вела дневник?

— Да. Там упоминается масса имен, и среди них есть и ваше. Она называла вас «Блондинистая мордашка». Очень милое прозвище. В последней своей записи она упоминает Вальдо. Вот как это звучит: «22 часа. На помощь! Пришел Вальдо!». Если она точно указала время, значит, убийство было совершено после двадцати двух часов. В это время вы находились в «Саломея-клубе».

— Последняя запись действительно сделана ее рукой? Откуда она могла знать, что к ней идет Вальдо? И почему, в таком случае, она не позвонила в полицию?

Романо пожал плечами.

— Я не провидец, а всего лишь обычный полицейский, — ответил он. — Я до сих пор не могу понять, в чем, собственно, разница между индукцией и дедукцией, но что касается почерка, он принадлежит убитой.

— Если Вальдо пришел к десяти часам, он должен был, не мешкая, убить ее или, в крайнем случае, помешать ей снять трубку. Я звонил ей вчера вечером из аптеки и, набрав номер, посмотрел на часы: было двадцать два часа семнадцать минут.

— Странно, что вы так точно запомнили время, — сказал Романо. — Но это может нам помочь в дальнейшем. Если принять во внимание время, указанное ею в дневнике, и время, когда вы ей звонили, можно сделать предварительный вывод, из которого следует, что она была убита между двадцатью двумя часами и двадцатью двумя часами семнадцатью минутами. Заключение судебно-медицинского эксперта аналогично. Странные чувства во мне вызывает то, что Вальдо воспользовался молотком.

Хейден прижал ладони к разболевшимся вискам.

— Меня этот момент интригует не меньше вашего…

— Хм… Если есть… Обычно сумасшедшие остаются верными однажды избранному методу… Но случается, особенно когда они торопятся, прибегают к другим вариантам.

Романо замолчал и изучающе посмотрел на Барта.

— Выпейте несколько капель спиртного, и вы почувствуете себя лучше. На вас больно смотреть.

— Я никогда не пью раньше четырех часов дня, а сейчас нет и восьми утра. Никогда еще я не просыпался так рано. Старый Бонза перевернул бутылку, но в запасе у меня есть еще одна. Если желаете стаканчик…

— Голова у меня не болит, но устал я дьявольски. Приношу вам свои извинения за потревоженный сон. Кроме вашей фамилии, в дневнике убитой есть несколько имен сотрудников «Бродвей таймс». Я хотел бы уточнить, когда можно с ними встретиться.

— С кем? — спросил Барт.

Первый, о ком он почему-то подумал, был Пит Тэйлор, хотя видимых причин подозревать его в знакомстве с Анжелой у него не было. Тэйлор мог видеть ее фотографию в газете или случайно встретиться с ней в редакции, когда она приходила к нему.

— С кем все-таки? — повторил он вопрос. — Возможно, с нашим уважаемым драматическим критиком Джеймсом Денхаймом?

Прищурив глаза, Романо посмотрел на Барта.

— Почему эта фамилия первой пришла вам на ум?

— В любом случае об этом знакомстве вам стало бы известно. Денхайм познакомился с Анжелой в Балтиморе год тому назад. Продюсеры, не помню уж какой оперетты, пригласили в Балтимор всех театральных критиков Нью-Йорка на премьеру. Организаторы устроили для них вечеринку со всеми тра-ля-ля, включая девочек, приглашенных из ночных баров. Старина Денхайм, отяжелев от алкоголя, посоветовал Анжеле перебраться в Нью-Йорк, пообещал найти ей более интересную работу. Она поймала его на слове, приехала в Нью-Йорк, и Денхайм вынужден был заняться ее трудоустройством. Он быстро убедил Найла Кепелу принять ее в свое заведение.

— Они были в близких отношениях, как вы думаете?

— Платонических отношений с мужчинами Анжела не признавала…

— Вы правы, фамилия Денхайма фигурирует в ее дневнике, и я хочу с ним поговорить. Но у вас есть люди, которые интересуют меня в большей степени.

— И кто же это?

— Ваш рыжеволосый гигант. Он принес мне письмо Вальдо. Вы зовете его, если не ошибаюсь, Тарзаном.

— Орвил Кервиг? У вас поехала крыша, лейтенант. Он ведь еще ребенок! Анжела никогда не входила в связь с такими молокососами. Возможно, он видел ее фотографию в газете, но знать ее лично не мог.

Романо вытащил из кармана пиджака большую записную книжку черного цвета и пролистал несколько страниц, отыскивая нужное место.

— Послушайте, — сказал он, — я прочту вам несколько фраз из дневника мисс Браун. Запись сделана приблизительно месяц назад.

«Ах, какой вечер! Но во всем виновата я сама. Под предлогом помочь мне переставить мебель я заманила к себе домой этого молодого кретина по прозвищу Тарзан. Он такой огромный, такой молодой и такой несмышленыш, что я подумала, что могу немного с ним попроказничать… Когда я встретила его сегодня вечером на улице, я решила подзадорить его… Однажды в «Бродвей таймс» я его уже немного разогрела. Ладно! Мы пришли ко мне, и я стала вести себя так, словно умираю, как хочу его. Парень распустил слюни и совсем потерял голову. Ну совершенно! Меня же таким вещам учить не нужно. Можно было подумать, что только сейчас он узнал, что существует разница между мальчиками и девочками. Мне стоило немалых трудов, чтобы избавиться от него. Пришлось пустить в ход ногти. Теперь никакие сценические костюмы «Саломея-клуба» не смогут скрыть синяков на моем теле, которые он оставил своими лапищами, когда пытался завалить меня на кровать.

После этого случая я сказала себе, что подобных экспериментов никогда проводить не буду. А если я говорю «никогда», это значит — НИКОГДА!»

— Я с трудом могу представить себе Орвила в роли разъяренной желанием гориллы, — сказал Барт.

— Нда… История эта очень забавная, но, к сожалению, у меня нет никакого желания смеяться. В этой тетради содержится ряд лиц, которых можно подозревать в убийстве, поскольку у них для этого есть побудительные причины. Факты говорят сами за себя.

Романо извлек из кармана мятую пачку сигарет и закурил.

— До чего же отвратителен вкус сигареты, когда вместо нормального завтрака с чашкой кофе съедаешь чуть теплую сосиску.

Он сплюнул крошку табака с губ, вздохнул и продолжил:

— Кроме всех прочих, есть еще и Летти, управляющий домом. Летти женился несколько лет тому назад уже в солидном возрасте. У него родился поздний ребенок, которому сегодня шесть или семь лет. Вчера вечером родители отмечали день его рождения. Если бы не это событие, Летти угодил бы в список подозреваемых. Во-первых, молоток, которым была убита мисс Браун, принадлежит ему. Досадно, что восемь человек приглашенных гостей в один голос клянутся, что к восьми часам Летти уже лежал под столом.

— Не хотите ли вы сказать, что все гости были смертельно пьяны по случаю дня рождения шестилетнего ребенка?

Романо лукаво улыбнулся.

— Вы, друг мой, житель городской и многого не знаете. Не хочу вас смешить, но это старый итальянский обычай. Несчастный ребенок имеет право на кусок торта и подарки. Затем его укладывают спать, и гости до умопомрачения накачиваются красным вином за здоровье бамбино.

Полицейский сделал глубокую затяжку, с силой выдохнул дым, поморщился и раздавил сигарету в пепельнице.

— Подозреваемых, у которых могли быть побудительные причины, более чем достаточно, — сказал он. — Но нас интересует совершенно другое. Сумасшедшие типа Вальдо не готовят преднамеренного убийства. В основном они даже не знают людей, которых убивают. Летти вполне бы подходил под это дело, если бы не его стопроцентное алиби. Нельзя упускать из виду и такую возможность: часто случается так, что какой-нибудь тип совершает серию убийств, чтобы избавиться в конечном счете от своей жены или любовницы, грея себя надеждой, что все преступления газеты сбросят на какого-нибудь «садиста-монстра». Больше всего мне не дает покоя тот факт, что автор письма, адресованного в «Бродвей таймс», знал, что Джеральдина Маклайн была убита Вальдо. Об этом мог знать только Вальдо.

— Вот вы об этом знаете, — сказал Барт. — А для других полицейских это еще секрет. А Клаймитс?

— Не я убил Анжелу, друг мой, — сказал Романо. — Не я, клянусь вам! Клаймитса, естественно, допросят, но я ничего существенного от него не жду. Когда-то Клаймитс был хорошим полицейским, но алкоголь превратил его в безвольное существо. Однажды, кажется это было в полицейской школе, я присутствовал на лекции психиатра. Парень нам объяснил, что алкоголик — это неврастеник, но никогда не «монстр-садист». А мы ищем именно такой тип убийцы.

Романо вздохнул.

— Грязную работу я себе выбрал в жизни, — сокрушенно сказал он. — Мне передали, что со мной хочет поговорить наш начальник Сэнсон, самая отвратительная свинья, которую я когда-либо видел среди полицейских. Я ему позвонил, и он прочел мне проповедь в стиле «в противном случае убирайтесь из Полиции». Оказывается, ему намыл голову шеф, а тому надрал уши кто-то другой, еще более высокопоставленный. Мне скоро стукнет пятьдесят, и у меня такое впечатление, что дальше Бродвея я нигде не был. Я помню тот Бродвей, когда несравненная Элен Морган заходила в бар, садилась за пианино и аккомпанировала себе. Уже черт знает сколько лет я стою в списке на повышение, но из года в год меня сдвигают вниз. Возможно, свою карьеру я закончу регулировщиком дорожного движения на перекрестке, если и дальше дела будут идти так безнадежно. Моей дочери придется продавать гамбургеры, а не учиться в университете. Я чувствую себя в шкуре Чарли Уоррена.

— Кого?

— Чарли Уоррена. Он был шефом столичной полиции в Лондоне в 1888 году. Он не смог наложить лапу на Джека Потрошителя, и его вынудили подать в отставку.

Романо встал и начал вышагивать взад-вперед по просторной гостиной. На улице шел дождь, стуча косыми струями по стеклу.

— Меня смущают молоток и каустическая сода, — сказал Барт. — Ведь Вальдо всегда пользовался ножом. Он никогда не расчленял трупы, как Джек Потрошитель, хотя уродовал их основательно.

— Здесь я кое-что могу вам объяснить. Не забывайте, что я видел трупы еще теплыми. Этому типу сумасшедших нужны смерть и ужас, как нормальному мужчине нужна женщина. Это выше моего понимания, но в действительности это так. А молоток так же хорошо убивает, как и нож.

Барт едва сдерживал дрожь в теле.

— Ничего другого у вас нет? — спросил он. — Только эта тетрадь?

— Очень мало. Осмотр трупа дал не много. Перед тем как ее убили, Анжела, должно быть, красила волосы. Они были еще влажными под купальной шапочкой. Она ведь не была настоящей блондинкой.

Он посмотрел на Хейдена. Тот сидел молча, низко опустив голову.

— Девушка была абсолютно здорова, — продолжил Романо. — Никаких послеоперационных шрамов, ничего, кроме следа от эластичного пояса для чулок. Ни одного искусственного зуба. Нет даже пломб. Любопытная вещь, она пользовалась некоторыми хитростями… Нет, совсем не то, о чем вы подумали. У нее были фальшивые ногти, которые можно купить практически в любой лавке. Свои собственные она обрезала до основания. Когда думаешь, что она зарабатывала себе на жизнь танцуя обнаженной, поражает ее отношение к порядку в квартире. В тот вечер она переделала уйму дел: перекрасила волосы, приняла душ — занавеска кабины еще была влажная, убрала, можно даже сказать вылизала, квартиру. И ни на одном предмете ни единого отпечатка пальцев, кроме тех, которые миссис Летти оставила на телефонной трубке. Вальдо пришел уже после генеральной уборки. Но и после его ухода никаких отпечатков: ни на рукоятке молотка, ни на дверной ручке. Стерильная чистота да и только.

— Не нравится мне эта история с фальшивыми ногтями, — прервал его Барт. — Я прекрасно помню, что у нее были длинные, покрытые красным лаком ногти, которые она беспрестанно обрабатывала пилочкой.

— Ничего удивительного в этом я не вижу. Работая полицейским, быстро узнаешь, что люди, которые хотят что-то скрыть, всячески привлекают внимание к этому предмету, словно бросают вам вызов. Я знал одного мужчину, который носил парик и при этом регулярно пользовался расческой.

— У меня уже кружится голова от вашего хождения, — сказал Барт. — Садитесь, и я вам кое-что расскажу, что, возможно, будет для вас полезным.

Романо тяжело опустился в кресло и вздохнул:

— Вы хотите помочь мне? А мне казалось, что вы готовы скальпировать меня.

Барт крепко сжал ладонями гудевшие виски.

— У меня не было случая высказаться. Я достаточно насмотрелся трупов на войне. Когда я увидел ее лежавшей на полу с обезображенным лицом, я чуть не сошел с ума. Прошлую ночь она провела здесь, у меня. Утром она быстро собралась и ушла, не выпив даже чашку кофе. Она так торопилась, что забыла свой пояс. А что касается скальпирования, в этом можете не сомневаться… Это сделают пресса, ваши подчиненные и ваши начальники. От читателей газет пощады тоже не ждите.

Барт замолчал. Молчал и Романо. Каждый думал о своем.

— Я могу вам рассказать о ней, — сказал наконец Барт. — Настоящее ее имя не Анжела Браун, а Анни Броварски. Она родилась в Спарроу Пойнт, металлургическом центре в пригороде Балтимора. Ее отец был в постоянных запоях, а когда выходил из них, устраивался на работу на сталелитейный завод. В настоящее время ни матери, ни отца в живых нет. У нее была сестра, должно быть, порядочная дрянь. Вероятнее всего, и ее уже нет в живых. Какое-то время Анжела провела в исправительном доме в Мэриленде. Я не знаю, как в точности именуется это учреждение, но найти его при необходимости труда не составит. После освобождения она работала танцовщицей в ночных барах Балтимора. Она была еще юной девчонкой, когда ее совратил какой-то молодой уголовник. Имени его я не знаю. В Нью-Йорк она приехала около года назад и с тех пор все время работала в заведении Кепелы.

Романо делал кое-какие пометки в своей потрепанной записной книжке.

— Спасибо, — сказал он, — это нам может кое в чем помочь. А относительно Вальдо у вас случайно нет каких-либо идей?

Барт подумал о Марке Клаймитсе, спавшем в турецких банях, и о ноже, лежавшем завернутым в плотную оберточную бумагу на камине.

— Возможно… — неопределенно ответил он. — Своими соображениями я поделюсь с вами после того, как перепроверю кое-какие факты.

Романо открыл рот, собираясь что-то сказать, но звонок в дверь остановил его. Он резко встал и пересел в другое кресло, откуда мог наблюдать за неожиданным гостем, оставаясь незамеченным.

— Вы кого-то ждете в половине девятого утра, друг мой? — спросил полицейский охрипшим голосом.

Барт недоуменно пожал плечами и направился к двери.

На пороге стоял Джеймс Денхайм, драматический критик.

Всегда одетый с иголочки, он выглядел сейчас жалко: помятый костюм и совершенно разбитый вид.

— Извините, что побеспокоил вас, Хейден, — едва выдавил он из себя, — но мне стало страшно, что я могу быть замешан в грязную историю. Мне нужен совет. Я боюсь, что меня могут арестовать за убийство.

Из полумрака гостиной раздался голос Романо:

— Почему вы думаете, что вас арестуют за убийство? Вы кого-нибудь убили, друг мой?

Глава двенадцатая

Словно испуганная курица Денхайм отскочил в сторону и попытался ускользнуть, но Хейден успел схватить его за локоть.

— Вам нечего бояться, Денхайм! Входите! — сказал Барт, втягивая трясущегося от страха мужчину в гостиную. Он закрыл дверь и включил большую люстру.

— Господа, знакомьтесь… Джеймс Денхайм, театральный критик «Бродвей таймс»… Лейтенант Романо, криминальная полиция…

У Денхайма отвалилась челюсть, и его тяжелые щеки задрожали.

— Послушайте, Хейден, — сказал он, — это глупая шутка или западня?

— О чем вы говорите, о какой западне, Денхайм? Разве я приглашал вас прийти сюда ни свет ни заря? А с Романо, конечно, вы встречались раньше. Он уже не один десяток лет утюжит тротуары Бродвея.

Романо молча сидел в кресле, поглаживая подушечками пальцев небритую щеку.

— Я знаю Денхайма, — сказал он. — Видеть его приходилось часто. В ловушку, друг мой, никто вас не завлекал. Я тоже пришел сюда без приглашения. Мы нахально лишили нашего друга драгоценных часов сна, которые делают его красивым и соблазнительным. О каком убийстве вы говорили?

— Я пришел к вам за советом, Хейден, — сказал Денхайм. — Но если меня просят свидетельствовать перед полицией, я требую здесь присутствия моего адвоката.

Романо водил пальцами по небритой щеке.

— Друг мой, — сказал он, — самое печальное для вас заключается в том, что вы уже сделали соответствующее заявление полиции, не отдавая себе в этом отчета. И если сейчас вы начнете качать права, вы вынудите меня отвезти вас в центральный комиссариат, где разговор с вами поведут иначе. Вот тогда вы сможете потребовать адвоката. Я чертовски устал, и мне не хотелось бы тратить остатки своих сил на уговоры. Устраивайтесь поудобнее и объясните, о каком убийстве вы говорили. В таком случае мы никуда отсюда не едем. Барт, не могли бы вы налить немного виски своему другу? Мне кажется, что сейчас ему это крайне необходимо.

Барт достал из бара бутылку, налил почти полный стакан и протянул Денхайму.

— Обвинять меня в чем бы то ни было у вас нет оснований, — сказал он критику. — Вы ввалились ко мне, как слон в посудную лавку. Романо — парень здравомыслящий, но он — полицейский. Поэтому, если у вас есть что скрывать, лучше держать рот на замке по той причине, что адвоката у вас нет и советоваться вам не с кем. А теперь слушайте… Романо проводит расследование по делу об убийстве Анжелы. В любом случае он намеревался переговорить с вами. Дело в том, что он нашел дневник Анжелы, в котором вы упоминаетесь неоднократно. Он знает, что вы познакомились в Балтиморе и в продолжение этого знакомства устроили ее в «Саломея-клуб». Если вы чувствуете за собой вину — молчите!

Денхайм поднес дрожащей рукой стакан виски ко рту, залпом выпил и упал в кресло. Тишину в гостиной нарушал лишь звук дождя, барабанившего в окно. Денхайм попытался привести в порядок промокшую одежду.

— Я не оспариваю того, что был знаком с Анжелой Браун и что нашел для нее работу в Нью-Йорке. Своей связи с ней я тоже не скрываю. Более того, у меня прекрасное алиби на какую-то часть вчерашнего вечера. Если она была убита после девяти, мое алиби неоспоримо.

— Вы считаете, что вам необходимо алиби? — прервал его Романо. — В чем заключается ваше «неоспоримое» алиби?

— С девяти вечера и до полуночи я был у Мартина Ленда, на 60-й Восточной улице. Этот адвокат является юрисконсультом «Бродвей таймс», но я зашел к нему по личному вопросу.

— Вы поставили на хорошую лошадь. С тех пор, как Билл Фаллон перестал ловить мышей, Ленд резко ушел вперед. И он, конечно, готов подтвердить, что все это время вы провели в его обществе, не так ли?

— А почему бы и нет! — раздраженно бросил Денхайм. — Мартин пришел домой в половине десятого. Но его слуга впустил меня в дом в девять, где я, никуда не выходя, дождался его прихода.

— Лакей все это время был с вами?

— Нет, разумеется. Но он несколько раз заходил в гостиную, где я ждал Ленда, приносил выпивку, опорожнял пепельницу…

— Я знаю жилье Мартина, — сказал Романо. — Это недалеко от Мэдисон-сквер, и я неоднократно бывал у него в гостях. Когда Мартин выигрывал процесс, спасал шкуру какого-нибудь убийцы, он имел обыкновение организовывать вечеринку для полицейских, Которые вели расследование, чтобы подсластить таким образом их проигрыш и, естественно, убедиться, что они не держат камень за пазухой. В его гостиной большие, на французский манер, окна-двери, которые выходят на улицу и расположены в метре от земли. Нет никаких трудностей выбраться из квартиры через одно из этих окон. И так же несложно возвратиться обратно этим же путем.

— Вы шутите, — прошипел Денхайм с презрительной гримасой на лице. — Если в том районе увидят человека, выбирающегося на улицу через окно, его тут же арестуют.

— При условии, что свидетель вызовет полицию. Но в Нью-Йорке такое случается редко. Люди перестали чему-либо удивляться.

— Это абсурд! Лакей может подтвердить, что я никуда не уходил. Он весь вечер то входил в гостиную, то выходил.

— Сколько раз?

— По меньшей мере раза три. Я выпил три стаканчика виски. Но мне кажется, что он заходил больше трех раз…

Романо с трудом подавил зевок.

— А разве нельзя предположить, что в тот момент, когда вы отсутствовали, он не входил? И все-таки мне хотелось бы поточнее узнать о цели вашего столь позднего визита к Ленду.

На лице Денхайма отразилось смущение. Чувствовалось, что просьба Романо ему не по душе.

— Да, пожалуй, мне придется все вам объяснить, чтобы избежать двусмысленности положения, в котором я оказался. Я знал, что в час ночи. Ленд должен уехать на несколько дней из Нью-Йорка. Таким образом, я не смог бы с ним встретиться сегодня… А пошел я к нему потому, что стал жертвой шантажа. Мне крайне необходимо было с ним посоветоваться. Кто меня шантажировал? Анжела Браун! Удивлены?

— Вот так дела! — воскликнул Романо, сохраняя при этом невозмутимое выражение лица. Но тем не менее достал свою записную книжку и карандаш.

— Интересно! Очень интересно! Вы не возражаете, если я кое-что буду записывать? Для памяти…

— Если хотите услышать от меня правду, спрячьте все. Это компрометирующая меня информация, но она не доказывает, что ее убил я. Я расположен говорить откровенно, но не хочу, чтобы газеты публиковали вещи, которые может прочитать моя жена.

— Вы ошиблись адресом, друг мой! Я не журналист, — успокоил его Романо. — Я слишком глуп для этого. Я всего лишь полицейский, и не собираюсь передавать прессе то, что вы мне расскажете. Но следствию, которое ведется, вы, возможно, чем-то поможете.

Денхайм колебался, не решаясь приступить к исповеди. Он отбросил мокрую прядь волос со лба и посмотрел на Хейдена.

— Не стоит смотреть на меня такими вопрошающими глазами, — сказал Хейден. — Все, что я могу вам обещать, это не публиковать того, что услышу от вас, при условии, что информация не имеет прямого отношения к малышке, которую я очень любил. Я ведь не скрыл от вас, что Романо работает в полиции. Может, у него несколько придурковатый вид, но вы не верьте этому. Не говорите ничего такого, что могло бы вам повредить.

— Единственное, что может испортить мне жизнь, — это то, что, будучи женатым, я поддерживал интимные отношения с Анжелой Браун. Моя жена больна практически с самого начала нашего брака. Анжелу я встретил в Балтиморе на вечеринке, устроенной для театральных критиков Нью-Йорка. Я провел с ней вечер, и она мне понравилась. Она была веселой, доброжелательной и невероятно обаятельной. К тому же молода и красива. Как и все, я крепко выпил… Остаток ночи мы провели в моем номере в отеле. Я расслабился и пообещал найти ей интересную работу, если она приедет в Нью-Йорк. Это было пустое обещание, которое делается обычно после лишней рюмки водки. На следующее утро я начисто забыл обо всем, но Анжела как ни в чем не бывало через несколько дней прикатила в Нью-Йорк. Это произошло около года тому назад. Я еще никогда не оказывался в столь пикантном положении. К счастью, я был знаком с Найлом Кепелой и попросил его принять девушку на работу. Найл не возражал, но все-таки устроил ей просмотр. Танцевала она хорошо, да и фигура у нее была великолепная. Он подписал с ней контракт. Несмотря на свои пятьдесят два года, я еще не чувствую себя стариком. Анжела, казалось, тоже была не против продолжать наши отношения. Я часто бывал у нее дома, но вел себя сдержанно. Вначале она ничего у меня не просила. Затем стала одалживать небольшие суммы: двадцать пять, пятьдесят долларов. Как-то она призналась, что задолжала Моэ Сейлигу, букмекеру, сто долларов. Мои отношения с Анжелой стоили этих денег, и я никогда ей не отказывал. В прошлый понедельник Анжела пришла в редакцию и сказала, что ей нужно две тысячи долларов в среду к вечеру. Иначе говоря, ко вчерашнему вечеру. Я ответил, что физически не смогу собрать такую сумму так быстро. Моя жена получила большое наследство, но без ее разрешения я не мог получить в банке ни цента. Анжела была очень возбуждена и, как мне показалось, готова на все. Она начала оскорблять меня и даже угрожать. Она буквально приказала мне достать деньги, в противном случае обещала обо всем написать моей жене или даже нанести ей визит. Еще она сказала, что ведет дневник и там есть много интересного обо мне…

В редакции было полно народу, и я боялся, чтобы нас не услышали. Я согласился встретиться с ней в среду в восемь вечера у входа во французский ресторан на 50-й улице. Это заведение посещают в основном иностранцы, и я подумал, что мы не особенно рискуем встретить там общих знакомых. К среде я нашел нужную сумму. Одолжил деньги у того же Моэ Сейлига. Они и сейчас находятся у меня.

Денхайм протянул Романо плотный конверт, в котором лежало двадцать стодолларовых купюр.

— Но Анжела к назначенному времени не пришла, — продолжил Денхайм. — В половине девятого я позвонил ей домой, но трубку никто не поднял. Тогда я позвонил в «Саломея-клуб». Мне сказали, что она еще не появлялась. Второй раз я позвонил ей без нескольких минут девять. Меня начало знобить от мысли, что она решилась осуществить свою угрозу. Моя жена… Подобное открытие ее просто убило бы. Вот тогда мне пришла в голову мысль обратиться за советом к Мартину Ленду. Я сел в такси и поехал к нему. Дома его не оказалось: он вышел в город поужинать. Когда лакей узнал, что я работаю в «Бродвей таймс», он предложил мне подождать хозяина в гостиной.

Когда Ленд возвратился домой, он внимательно выслушал меня и сказал, что ничего не остается делать, как ждать. Но по возвращении в Нью-Йорк он встретится с Анжелой и попытается ее образумить или, в крайнем случае, пригрозит ей возбуждением уголовного дела.

От Ленда я ушел в половине двенадцатого ночи и пешком дошел до Бродвея. Настроение было ужасное. Я позвонил домой и попросил прислугу передать жене, что остаюсь ночевать в городе. Прислуга сказала, что ни звонков, ни визитов не было. Я с облегчением вздохнул и отпустил себе еще один спокойный день. Разносчики газет кричали о специальном сенсационном выпуске, и я купил «Миррор». Первое, что я увидел, была фотография Анжелы на первой странице. Это была та фотография, которая висит в холле «Саломея-клуба».

Текст под фотографией сообщал об убийстве Анжелы. Я попытался связаться с Лендом по телефону, но он уже уехал на вокзал. Я много выпил и долго бесцельно бродил по городу. В конце концов я снял номер в отеле «Тремон», но уснуть не мог. Когда нервы взвинтились до предела, — я ведь не знал, о чем Анжела пишет в своем дневнике, — я встал и направился сюда, посоветоваться с Хейденом.

— Это все? — спросил Романо, возвращая Денхайму конверт с двумя тысячами долларов.

— Все, — ответил критик. — В принципе у меня была побудительная причина убить Анжелу, но сделал это Вальдо. Конечно, вы можете обвинить меня в этом убийстве, но я думаю, у вас хватит здравого смысла не повесить мне на спину четыре предыдущих убийства, совершенные Вальдо.

— Это именно то, что я доказывал своему другу Барту, — с сонным видом проговорил Романо. — Есть люди, и у этих людей есть побудительные причины… А мы ищем одного-единственного сумасшедшего без побудительных причин.

Денхайм грузно поднялся с кресла. Его лицо выражало растерянность и страх.

— Что вы собираетесь делать? — спросил он после продолжительного молчания.

— Относительно вас, вы хотите сказать? — спросил Романо. — Обычная рутина… Проверим, одалживал ли вам деньги Моэ Сейлиг. От меня он ничего не скроет, даже если сделка была незаконной… Допрошу лакея Мартина Ленда… Попытаюсь связаться с самим Мартином, если удастся…

— В этом я могу вам помочь, — сказал Денхайм.

— Благодарю вас, — ответил Романо. — И еще раз благодарю за откровенность. Но я хотел бы, чтобы в ближайшую неделю вы не выезжали из Нью-Йорка. В продолжение сегодняшнего разговора у меня могут возникнуть уточняющие вопросы.

Денхайм постоял несколько секунд в нерешительности, посмотрел на Романо и направился к двери. Вдруг он резко обернулся.

— Скажите, лейтенант, я нахожусь в списке подозреваемых?

Романо потянулся, скрестил ноги и зевнул.

— Друг мой, — начал он, — мне больше нечего делать, как подозревать всех направо и налево…

— Возвращайтесь в отель и попытайтесь уснуть, — посоветовал Барт. — Сегодня я разрешаю вам появиться в редакции попозже.

Денхайм пригладил пухлой рукой завитки на висках.

— Да, вы правы, — согласился он. — Мне нужно отдохнуть.

Он вышел из квартиры и осторожно закрыл за собой дверь.

Старый Бонза гавкнул. Романо снова зевнул.

— Он наговорил здесь много лишнего, — сказал Барт.

— Да, он действительно не поскупился, вывернув на себя вагон дерьма, — согласился Романо. — Если дело будет развиваться в этом русле, у моей дочери появляется шанс поучиться в университете. Одно меня смущает: если он убил Анжелу, зачем приколол визитку Вальдо? Чтобы пустить нас по ложному следу? С другой стороны, у Вальдо не должно быть таких побудительных причин, как у него.

— Сумасшедшие, которые убивают и обезображивают трупы, такие же люди, как Денхайм, как вы или я. Они ведут нормальный образ жизни до того момента, пока у них не наступает криз и они перестают собой владеть. Любой нормальный человек может оказаться в таком критическом состоянии, когда разрядку находят только в убийстве.

Романо покачал головой.

— Вы хотите сказать, что, убивая, человек сочетает приятное с полезным? Я думал об этом, но мой разум отказывается это воспринять. Далее, если он убил ее, он поторопился бы уничтожить все следы своей связи с ней. Он знал, что она пишет о нем в своем дневнике, и оставляет его рядом с трупом. Почему он не унес его с собой?

Романо взял шляпу и встал.

— Мне нужно еще кое с кем встретиться. Кстати, где я могу найти вашего Тарзана?

— Он живет вместе со своей матерью в Гринвич Вилледж, на улице Корнеля. Старуха относится к типу матери-наседки и сходит с ума, если ее чадо опаздывает хотя бы на несколько минут. Она тут же звонит в редакцию. Я не советую вам допрашивать его дома. Для несчастной женщины это будет настоящим ударом.

Романо задумался. Затем сбил шляпу на затылок, наклонился и погладил собаку. Выпрямившись, он посмотрел на Барта.

— Вы поступили благородно, не напечатав письмо Вальдо. Я возвращаю вам долг. Но вы уверены, что он появится в редакции?

— Он придет. Он придет даже в том случае, если он — Вальдо. Но это не тот случай!

Глава тринадцатая

Никогда раньше Барт Хейден не чувствовал себя так плохо, как в это утро. И виной тому был не столько алкоголь, сколько непродолжительный сон.

Он принял холодный душ, выпил чашку крепкого кофе и стал одеваться.

Принимая во внимание пасмурное, дождливое утро, он выбрал самый нейтральный из своих одиннадцати цветастых жилетов — чудо из черного шелка, украшенное понизу аппликацией из темно-красных роз. Надев плащ и нахлобучив на голову старую мятую шляпу, предназначенную для дождливой погоды, он повел старого Бонзу на улицу. Бонза не любил дождь и не любил, когда его будили спозаранку. Он до предела натягивал поводок и с хитрым удовольствием не спешил с осуществлением своих естественных надобностей, заставляя Барта мокнуть под дождем.

Хейден не мог вспомнить, когда в последний раз он видел 42-ю улицу в столь ранний час. Большинство лавок и магазинов было еще закрыто. Когда в конце концов старый Бонза справил свои надобности, Барт потащил его в квартиру. Открыв дверь, он впустил бульдога внутрь, повернул ключ в замочной скважине и пошел вниз по лестнице.

В кафе он позавтракал яичницей с беконом, выпил три чашки кофе, после чего почувствовал себя лучше и, расплатившись с официанткой, направился в турецкие бани Карнака.

Пожилой мужчина с невероятно огромным торсом с трудом поднялся со стула, опираясь на два костыля. Его звали Банко. Когда-то он был чемпионом и звездой греко-римской борьбы.

— Все в порядке, Банко? — спросил Барт.

— Не очень, Барт, — ответил он. — Всю ночь я ругался с патроном и в результате потерял восемь оплачиваемых дней.

— Ты был в карауле вчера вечером?

— Нет, вчера работал Солджер. Ему захотелось поиграть в карты, а у меня так ломило поясницу, что уснуть не было ни одного шанса. Я спустился сюда и составил ему компанию. А чем можно заняться ночью, если не картами? В былые времена сюда приходили спортсмены и богатые люди, которые пили шампанское из туфелек прекрасных дам. Приходили боксеры и жокеи, чтобы сбросить вес. Сейчас, кроме пьяниц и педерастов, сюда никто не ходит.

— У вас наверху как раз находятся два алкоголика под присмотром старого шефа-сержанта, — сказал Барт.

— А, значит, вы в курсе… Сегодня ночью один из них улизнул. Старый сержант пошел его искать, но не нашел. Но через несколько часов клиент возвратился мертвецки пьяным. Этот охламон — бывший полицейский. Он рыдал здесь как девчонка. Он все время совал мне под нос газету с фотографией малышки, которую убил Вальдо, и все время повторял: «Я знал ее. Я любил ее». Он был готов для ледяного душа, этот парень.

— Больше он ничего не говорил?

— Ничего. Так как я крепче его стоял на ногах, я подвел его к лифту, отвез наверх и втолкнул в кабинку.

Барт нащупал несколько купюр в кармане.

— Номер кабины?

— 312-й, — ответил Банко. — Я подниму тебя на лифте.

— Не стоит. Пойду по лестнице.

Банко поблагодарил его за деньги, но вид у него был печальный и растерянный. И тут Барт вспомнил, что забыл задать ему ритуальный вопрос.

— Скажи, Банко, ты ведь на самом деле был сильнее всех? — спросил он, пряча улыбку в уголках рта.

В глазах старого борца полыхнуло пламя старых воспоминаний.

— Хороши были братья Зибиско, — сказал он. — Мало в чем уступал им Левис Душитель. Но великим чемпионом был Джо Стингер. Это была личность, Джо Стингер. Он не имеет ничего общего с сегодняшними надушенными клоунами с мягкими животами и перекрашенными волосами, которые имеют наглость называть себя борцами. Он был самым сильным!

Старик слегка приподнял подбородок и с гордостью добавил:

— Это он, Джо Стингер, переломал мне поясницу.

Барт поднялся на второй этаж и остановился перед дверью с номером 312. Он был необычайно удивлен, услышав за дверью стрекот пишущей машинки. Постучал. Дверь открыл старый сержант. На его бульдожьем лице лежала печать усталости, но одновременно оно светилось гордостью. Эдди О’Греди отбросил со лба наполеоновскую челку и заявил:

— Старый сержант выполнил свою миссию, капитан. В настоящий момент Грехем кропает для вас отчет.

В тесной, непроветриваемой кабине нечем было дышать. От едкого, кислого запаха пота к горлу подступала тошнота.

Фриц Грехем, одетый только в трусы, энергично печатал на машинке, стоявшей на обшарпанном столе. На одном из топчанов, устремив в потолок невидящие глаза, неподвижно лежал Клаймитс. Своим видом он напоминал плохо забальзамированный труп.

По розовому лицу Грехема, по его толстому, дряблому телу стекали струйки пота. Он поднял голову и посмотрел на Барта.

— Вчера вечером, — сказал он, не переставая печатать, — когда мы выгоняли шлаки в парной, Клаймитс рассказал мне свою историю, которая, как мне кажется, выглядит вполне правдоподобной. В тот момент я был не в состоянии сесть за машинку… Сегодня утром старый сержант налил мне стаканчик, и я сел за работу. Через несколько минут закончу. Барт, вы получите сенсационный материал!

Рядом с пишущей машинкой уже лежало четыре отпечатанных листа. Барт взял их и начал читать. Текст изобиловал опечатками, но читался легко, как и должен читаться репортаж хорошего журналиста. «Что бы с человеком ни случилось, — подумал Барт, — но если у него есть талант, он не пропадает».

— Долго еще? — спросил Барт.

— Еще один абзац… Вы отдаете мне честно заработанные бабки, и я ухожу выпить стаканчик. Самый большой стакан, который наливают в Нью-Йорке.

Он быстро застучал пальцами по клавишам машинки. Минуты через три, глубоко и облегченно вздохнув, вытащил из машинки лист и протянул Барту.

Пока Барт читал «сенсационный репортаж», Грехем быстро оделся в свой мятый костюм и протянул руку.

— Деньги, Хейден! Я выполнил договор, надо платить.

Барт спрятал листы во внутренний карман пиджака и протянул Грехему несколько купюр.

— Здесь половина, — сказал он. — Остальное я отдал Слиго Слейшеру. Таким образом, я открываю вам кредит, и вы сможете пьянствовать весь вечер.

Грехем посмотрел на деньги и пожал плечами.

— Здесь и без того достаточно, чтобы напиться. Можно заказать самый большой стакан в Нью-Йорке. Что будет с Клаймитсом? Он окончательно болен… Ему уже начинают мерещиться зеленые жирафы.

— Я займусь им…

Грехем вытер несвежим носовым платком пот со лба и быстро вышел из кабины, крепко сжимая в кулаке деньги. Старый сержант с обеспокоенным выражением на лице стоял возле двери по стойке смирно.

— Справился ли я с заданием, капитан? — спросил он.

— Вы прекрасно поработали, — успокоил его Барт. — Но, возможно, мне придется попросить вас еще об одном одолжении. А сейчас спуститесь вниз и поболтайте с Банко. Чуть позже мы с вами еще поговорим.

Эдди О’Греди вышел, выгнув грудь дугой, как новобранец, получивший поощрение от капитана за начищенные до зеркального блеска ботинки.

— Вы в состоянии узнать меня? — спросил Барт, обращаясь к Клаймитсу, едва за старым сержантом захлопнулась дверь.

Клаймитс жалко тряхнул головой, закашлялся и глухим голосом сказал:

— Вы — Хейден. Ради всего святого, дайте мне выпить, Хейден.

Хейден выдвинул все ящики стола и в последнем обнаружил недопитую бутылку виски, которую О’Греди купил для поддержки «морального» духа своих подопечных. Налил полстакана, добавил столько же воды и протянул Клаймитсу, который тяжело дышал, лежа на топчане.

— Пейте маленькими глотками, — сказал он. — Это все, что у вас осталось.

Клаймитс схватил стакан двумя руками, дрожавшими, как сухие осенние листья на ветру, выпил половину, поперхнулся и разразился нескончаемым кашлем. Отдышавшись, он одним глотком допил виски и вытер ладонью рот. Его голова упала на влажную от пота подушку, и он издал глубокий вздох.

— Когда я бывал в таком состоянии, я иногда пускал слюну, но так плохо, как сегодня, мне еще никогда не было. Со мной что-то произошло, но я не могу понять что… — пробормотал он.

— Что все-таки с вами случилось? — спросил Барт, не посчитав нужным сказать Клаймитсу, что ему подмешали снотворное.

— Что-то я помню очень ясно… По меньшей мере мне так кажется. После захода в парную мы возвратились сюда, и О’Греди дал мне выпить два стаканчика. Я тут же провалился в пропасть. В котором часу я проснулся, не помню… Но мне до чертиков хотелось выпить… Я сделал попытку найти бутылку. В конце концов я обнаружил ее у старого сержанта. Он лежал на ней, сжимая ее рукой за горлышко. Вырвать ее из его лапы у меня не хватило сил. Тогда я надел свои шмотки, а может, и не свои, я не помню… В чьих-то брюках я нашел немного денег, прополз под топчаном, на котором спал сержант, и ушел… Я пил в нескольких местах, но уже не помню где…

На последней фразе голос Клаймитса поплыл, и по его лицу обильно заструился пот.

— Будьте великодушны, Барт, — взмолился он. — Дайте мне выпить…

— Нет, не сейчас. Я вам налью, когда вы закончите свою историю.

Клаймитс сделал усилие и сел на край топчана, обхватив голову руками.

— Дальше все перемешалось… Настоящий кошмар! Я даже не знаю, уж не приснилось мне все это?

— Рассказывайте, Клаймитс, я вас слушаю.

— Есть девушка, с которой я познакомился несколько дней тому назад, а может, несколько недель… Я потерял ощущение времени. Кстати, это одна из ваших подружек. Я видел вас вместе у Слейшера. Ее звали Анжела. Фамилии ее я не знаю. В газете под ее фотографией я прочел, что она была убита Вальдо.

— Вы встречались с Анжелой вчера вечером?

Клаймитс отрицательно покачал головой.

— Я был у нее дома в другой вечер, несколько дней или недель тому назад. Не могу вспомнить. Она пришла в бар к Слейшеру уже под мухой… Мы разговорились, и я, не буду скрывать, вызвал у нее жалость. Я это определил по выражению ее лица. Когда она узнала, что уже несколько дней я ничего не ел, она привела меня к себе и накормила яичницей. Она отнеслась ко мне по-человечески. Для остальных я уже многие месяцы ничего, кроме отвратительной помойной крысы, не представляю.

— Дальше… Что вы делали у нее?

— Ничего особенного… Она накормила меня, мы немного поболтали и выпили по капле джина… Еще она дала мне два доллара на выпивку. Она сказала, что очень боится Вальдо. У нее был такой вид, словно она знает, кто Вальдо.

— И кто же это?

— Она не захотела его назвать. Она только сказала, что он внушает ей страх и, возможно, попытается ее скоро убить. Я отнес ее фантазию на счет алкоголя. Как же я был не прав! Я уже дважды упустил Вальдо!

— А вчера вечером? Напрягитесь, Клаймитс, вспомните! Вы встречались с Анжелой вчера вечером?

— Я не могу напрячься… Я не могу ничего вспомнить… Мне нужно выпить. Все, что я помню, так это то, что я решил пойти к ней и опустошить с ней бутылку виски, которую купил… Она была добра ко мне, и я хотел с ней выпить. За дружбу… Я не помню, как это случилось, но вдруг я обнаружил, что нахожусь на 49-й улице, рядом с ее домом…

— Вы видели ее?

— Нет. Нет, я ее, не видел. Но мне кажется, я видел ее убийцу. Мне кажется, я видел Вальдо.

Барт задержал дыхание, не осмеливаясь задать вопрос, который обжигал ему губы.

— Я — конченый человек, — заявил Клаймитс. — У меня едет крыша… Я даже не помню, как дополз до ее дома…. И тут я услышал крик, пронзительный, как полицейская сирена. Через несколько секунд я увидел, как из подъезда выбегает мужчина. Мне кажется, я узнал его.

Клаймитс замолчал, покачивая головой, обхваченной руками. В кабине повисла тяжелая тишина. Дождь по-прежнему барабанил по стеклу узкого окна. Снаружи доносились все усиливающиеся звуки проснувшегося Бродвея.

— Все, что я могу сказать об этом человеке, — продолжил Клаймитс, — так это то, что существует связь между ним и вами, между ним и «Бродвей таймс» и между ним и баром Слиго Слейшера. Теперешнее мое состояние не позволяет мне в точности назвать его, но мне кажется, я знаю его. Я думаю, что он работает в «Бродвей таймс», что он заходит к Слейшеру опрокинуть стаканчик, что я видел его там и знаю его имя.

— Вы можете его описать? Напрягитесь!

— Не могу… Я не могу вспомнить конкретные детали. Ничего, кроме впечатления… Я даже не могу сказать, молод он или стар, толстый или худой, высокий или маленький… Я был сильно пьян. Но у меня осталось впечатление… Есть какая-то связь между этим человеком и «Бродвей таймс»… Если бы у меня было достаточно спиртного, чтобы прояснить голову, я, пожалуй, вспомнил бы… даже его имя.

Барт задумался. Как сквозь сон он слышал голос Клаймитса.

— …прибыли полицейские машины, и я слинял. После всех своих приключений я стараюсь не попадаться на глаза, слишком многие меня знают. Я зашел в какой-то двор и опустошил бутылку. В кармане у меня было еще несколько монет, и я зашел в бар… Там я увидел фотографию Анжелы в газете и разрыдался как ребенок. Ради всех святых, Хейден, дайте мне чего-нибудь выпить.

— Секунду, — сказал Барт. — Выясним еще одну деталь.

Он вытащил из кармана продолговатый предмет, завернутый в оберточную бумагу. Развернув сверток, он бросил нож из «Саломея-клуба» на стол.

— Где вы взяли этот нож, Клаймитс? Его нашел у вас старый сержант, когда раздевал вас.

Клаймитс посмотрел на нож, и на его лице отразилось такое изумление, словно перед ним лежало нечто ужасное.

— Господи! Он хоть не был испачкан кровью? — с трудом произнес он. — Господи! Уж не я ли ее убил, скажите?

Бронзовые искорки засверкали в глазах Хейдена, как золотые рыбки в воде.

— Вы убили ее, Клаймитс? Это вы ее убили? Где вы взяли этот нож?

— Нет! — словно отрезвев, твердо сказал Клаймитс. — Я не убивал ее. Я не смог бы… Даже в беспамятстве я не смог бы этого сделать. Я любил ее. Но совсем не так, как вы думаете. Я любил ее не как женщину, а как доброе человеческое существо…

— А нож, Клаймитс, — не отступал Барт. — Откуда он у вас?

Клаймитс еще ниже опустил голову. Теперь его голос был едва различим.

— Я взял его у Анжелы. Но не вчера, а в другой вечер, не могу вспомнить когда. Возможно, неделю назад… Она очень крепко выпила тогда и бушевала, как фурия. Она сказала, что знает, кто скрывается под именем Вальдо, и что скоро Вальдо убьет ее. Потом из своей сумочки она достала этот нож. Она сказала, что украла его, чтобы защищаться от Вальдо. Я испугался и незаметно забрал его с собой.

Клаймитс поднял голову и уставился в напряженное, суровое лицо Барта.

— Нет, это не единственная причина, по которой я украл этот нож! Я дошел до ручки… Я уже как-то пытался наложить на себя руки, но у меня не получилось, как не получилось многое другое в этой жизни. Я носил этот нож с собой, надеясь, что однажды напьюсь до такого состояния, что перережу себе глотку. В трезвом виде у меня не хватало на это мужества. Все, Хейден, больше я ничего не скажу, потому что ничего не помню…. А сейчас дайте мне выпить…

Барт вылил остатки виски в стакан.

— Это вас не спасет, Клаймитс, — сказал он. — Виски уже ничем вам не поможет. Вам необходимо лечь в клинику.

Клаймитс выдавил из стакана последнюю каплю и закашлялся.

— У меня нет для этого нужной суммы, — проговорил он, едва переводя дыхание. — В Бельвю уже не лечат бесплатно…

— Есть центр дезинтоксикации возле Центрального парка. Клиника доктора Риделя. Многие актеры ложатся туда на реабилитацию. Там принимают клиента, запирают на ключ его одежду, накачивают успокоительными лекарствами, кормят с маленькой ложечки паралдехидом и колют в задницу витамины. Неделя лечения обходится в сто сорок долларов. Я обещаю оплатить вам эту неделю, Клаймитс. Я позвоню туда и предупрежу о вашем приходе. Старый сержант поможет вам добраться до клиники.

Водянистые глаза Клаймитса внимательно посмотрели на Барта.

— Вы это сделаете для меня? Вы это сделаете?

— Не для вас. У меня нет ничего общего с бескорыстным самаритянином. Я хочу, чтобы ваши мозги очистились от всякой дряни и восстановилась ваша память.

Я хочу знать, кто Вальдо!

Глава четырнадцатая

В редакции «Бродвей таймс» Барт появился в половине одиннадцатого. Увидев его, Берта, телефонистка, не скрывая удивления, захлопала ресницами, покрытыми толстым слоем туши. Все редакторы, за исключением Тэйлора, приходили ближе к полудню.

— Господи! Мистер Хейден, как вам удалось так рано встать? — спросила она. — Кстати, у меня для вас есть уже две новости. Звонил мистер Тэйлор и предупредил, что подхватил болезнь, о которой я никогда не слышала. Он обещал прийти позже, но не совсем в этом уверен, поэтому просил подыскать ему на сегодня подмену. Одну секундочку, я записала в блокнот, что мучает несчастного… Одну секундочку… Вот, нашла… У него — сефалия. Это очень заразно, мистер Хейден?

— Невероятно заразная болезнь, милая. Сегодня многие страдают от этой заразы. А вообще-то это называется головной болью.

— Но почему он так сказал, Господи! И еще… Вас ждет какая-то женщина. Я объяснила ей, что раньше полудня вы здесь не появитесь, но она сказала, что готова ждать вас сколько угодно, и так быстро проскользнула в редакционный зал, что я не смогла ей помешать.

При слове «женщина» Берта приподняла свой носик параллельно торчащей вверх груди.

— Она представилась?

— Сказала, что ее зовут Грета. Если хотите знать мое мнение, она или пьяна, или сумасшедшая. Утверждает, что знает, кто такой Вальдо.

— Интересная информация, — задумчиво произнес Барт.

Он вошел в огромное помещение еще пустого редакционного зала. Возле стола Джеймса Денхайма на краешке стула сидела высокая девушка в цветастом платье и неопределенной формы шляпке. Барт кивнул ей головой в знак приветствия, отпер дверь своей клетушки и сказал:

— Перенеси себя в мое обиталище, милочка.

Судя по зрачкам Греты и плохо скрываемому возбуждению, можно было предположить, что вчерашняя ее встреча с продавцом «рая» закончилась для нее удачно. Грета вошла в кабинет Барта и удивленно уставилась на фотографии лошадей и полураздетых девушек.

— Зачем здесь висят эти полуголые сучки? — спросила она и хихикнула. — Мастурбируешь?..

— Это правда, что ты видела голову Вальдо в ампуле с героином? Тебе следовало бы уменьшить дозу.

— Я уверена, что вчера вечером видела Вальдо. Я как раз была в баре, который находится напротив дома, где убили девушку. Как известно, ее прикончил Вальдо.

— Как ты оказалась в баре? Если не ошибаюсь, это не твой район.

— У меня было назначено там свидание с одним типом, который воображает себя будущим чемпионом мира в тяжелом весе. Но этот придурок не пришел. Должно быть, его менеджер вложил ему в уши, что проститутки очень сильно ослабляют мышцы. Я сидела в баре и не торопясь — куда мне было торопиться? — потягивала ликер. Когда у меня нет денег на жратву, я выпиваю рюмку ликера.

— Героин и ликер… Теперь я не удивляюсь, что ты видела Вальдо.

Не обращая внимания на язвительный тон Барта, Грета продолжала:

— Ты помнишь, вчера я тебе говорила, что дед, который работает у тебя, немного не в себе. Ты знаешь, о ком я говорю, о Тэйлоре! Не знаю, как все тебе преподнести… Ладно! Вчера вечером он завалился в бар, накачанный спиртным по макушку. Этот мужик — настоящий сумасшедший, сумасшедший, каких редко увидишь на свободе. Он подсел ко мне и начал нести ахинею, убеждая меня, что выиграл на скачках большие деньги и что все отдаст мне, если я соглашусь поиграть с ним «во внучки-дедушки». Такими извращениями я не занимаюсь, клянусь тебе. Ты можешь представить меня в роли внучки? Возможно, он захотел бы, чтобы я переоделась в коротенькое девчоночье платьице и завила локоны. Одним словом, этот твой Тэйлор — еще тот прощелыга! Когда до него наконец дошло, что я не играю в такие игры, он начал играть со спичками. Он жег спичку за спичкой, сжигая листки бумаги и бросая пепел в пепельницу. И одновременно он разговаривал сам с собой. Как он говорил, жизнь — это всепоглощающий огонь, а пепел, серый и холодный, — старость.

Мне он так осточертел со своей философией, что я ушла в туалетные комнаты. Когда я возвратилась, он, как говорят моряки, уже поднял якорь. Я села у окна, чтобы не проворонить случайного клиента, и увидела этого старого козла. Он перешел улицу и вошел в дом, где была убита малышка. И тут появился парень, вид которого говорил о том, что он не собирается проводить ночь в холодной постели. Он предложил мне прогуляться… Что я хочу тебе сказать. Твой Тэйлор забурился в дом точно в то время, когда была убита Анжела.

— Ты симпатичная девушка, — сказал Барт улыбаясь. — Работящая, честная, уважаемая мною… При желании ты могла бы скрасить остаток дней старику Тэйлору. Но такой добряк, как Тэйлор, никогда не превратится в маньяка-садиста, даже если хватит лишнюю рюмку. Он может поиграть со спичками или помечтать о теплой женской заднице, но никогда не поднимет на человека руку с ножом.

Грета поскребла обнаженный локоть кроваво-красными, длинными и острыми, как когти, ногтями.

— Тебе решать, какие выводы делать, старина. Пусть я проститутка и наркоманка, но глаза у меня для того, чтобы видеть. А вообще-то окажи мне маленькую услугу: скажи этому старому петуху, чтобы оставил меня в покое. Кого-кого, а мужиков я знаю. Есть такие, которые начинают откалывать номера, едва за ними закроется дверь. С такими я как-то научилась справляться… Но мистер Вальдо-Тэйлор не нужен мне ни при каком финансовом неблагополучии.

Грета встала и с видом уязвленного достоинства вышла из кабинета. Барт посмотрел ей вслед и покачал головой.

Он осмотрел стол и нахмурился. Чего-то на нем не хватало. Ему понадобилась минута, прежде чем он понял, что исчезла его пишущая машинка. Возможно, ее забрал Орвил Кервиг, заметив, что каретка проскакивает на три знака вперед после нажатия на клавишу с буквой «н», и решил сдать в ремонт. Барт пересек редакционный зал и пошел по коридору.

Стук пишущей машинки за закрытой дверью архива заставил его остановиться. Барт бесшумно открыл дверь. Орвил, двухметровый гигант, склонившись над машинкой, бойко печатал двумя пальцами.

— Ты уже работаешь? — удивленно спросил Барт. — Это моя машинка?

Орвил испуганно подскочил, словно его застали на месте преступления. Его щеки стали одного цвета с огненно-рыжей шевелюрой.

— О! Мистер Хейден! Я думал, что вы придете во второй половине дня. Мне срочно нужно отпечатать очень важное письмо, поэтому я пришел пораньше и позаимствовал вашу машинку. Та, которая стояла здесь в ожидании ремонта, все еще находится в банях Карнака. Я верну машинку буквально через несколько минут, мистер Хейден.

— Не суетись. Спокойно доканчивай письмо. Эта мельница пока мне не нужна. Да, когда выдастся свободная минута, забери ту машинку. Старый Банко тебе ее отдаст. И еще… Орвил, ты был знаком с мисс Браун, той молодой женщиной, которую вчера убил Вальдо?

По красивому лицу Орвила прошла вся цветовая гамма радуги.

— Это ужасно, мистер Хейден, — сказал Орвил, качая головой.

Он вытащил лист бумаги из машинки и присел на краешек стола, держа письмо таким образом, чтобы Барт не видел текста.

— Раза два я болтал с мисс Браун, когда она приходила к вам или Денхайму. Более близким знакомством похвастаться не могу.

— Дома у нее ты бывал?

— Вообще-то… один раз. Я вспомнил об этом только сейчас, когда вы спросили. Она, полагаю, рассказала вам… Однажды воскресным вечером я случайно встретил ее на улице, и она попросила помочь ей переставить мебель.

— Что было дальше?

Веснушки исчезли с лица Орвила, уступив место сплошному пятну вишневого цвета.

— Ничего особенного… мистер Хейден. Я переставил кое-что из мебели… Она угостила меня коктейлем из джина, поблагодарила, и я ушел.

Барт подумал, что еще ни разу в жизни не видел такого виноватого лица. Такое выражение может быть только у ребенка, которого застают на кухне в тот момент, когда он тайком и с опаской торопливо ест варенье ложкой.

— Я что-то сделал не так, мистер Хейден? — спросил Орвил, почувствовав изменение в настроении патрона.

— Вот это я и хотел бы узнать, — сказал Барт.

Орвил молчал.

Барт возвратился в свою каморку. Если Орвил не хочет с ним говорить, пусть в таком случае с ним разбирается Романо. Но сдать Орвила в полицию — это как бросить мозговую кость бешеным собакам.

В кабинете Барта ждал фотограф Пит Криз. Он жевал потухшую сигару, зажав ее меж желтых зубов.

— Берта сказала, что ты заявился на работу ни свет ни заря. Мне нужно проявить пленку, отснятую вчера. Но я хочу кое-что тебе рассказать. Ты знаешь Летти, управляющего домом, где жила девица?

— Слышал о нем, но ничего определенного…

— Джо Летти — настоящая мразь. В газетах писали, что он бывший фотограф. Если это он, тогда я с ним работал несколько лет тому назад. Он подвизался в порнографии. Конечно, у каждого фотографа есть маленькая коллекция подобных работ. Я тоже держу такую в ящике стола. Но Джо Летти — это нечто другое. Он не довольствовался съемкой голых проституток, а втихаря снимал добропорядочных женщин. И даже пытался продавать эти фотографии. Его выгнали из журнала после того, как однажды поймали в женском туалете с замаскированной камерой. Я думаю, что именно из такой категории индивидуумов появляются Вальдо.

— Обаятельный персонаж, — сказал Барт.

— Да, милашка! Подумав, я решил рассказать тебе историю этого мерзавца.

Пит выбрался из» кресла, в котором сидел, положив ноги на подлокотник, и вышел в редакционный зал, едва не налетев на двух здоровенных типов, которые направлялись в кабинет Хейдена. Как всегда, потрепанная шляпа Романо каким-то чудом держалась на его затылке. И, как всегда, было невозмутимым лицо Гриерзона.

Романо вздохнул и буквально свалился в кресло, в котором только что сидел Пит Криз.

— Привет, друг мой! — сказал Романо. — Я не ошибся, рассчитывая застать вас здесь. Не найдется ли в вашем секретном ящике стола чашечки крепкого черного кофе? До того вымотался, что едва держусь на ногах.

Он замолчал, наклонился и развязал шнурки своих туфель.

Барт пересказал полицейскому только что услышанное откровение фотографа относительно личности Джо Летти. Романо тяжело кивнул головой.

— Да, мы сразу же определили, что этот тип — подонок. И орудие убийства принадлежит ему. Но его невозможно даже притащить в участок, чтобы немного потрясти. Вчера вечером у него в гостях было восемь приглашенных. Итальянские крестьяне… Большинство из них — родственники или друзья его жены, съехавшиеся из разных концов Нью-Йорка. И все клянутся на поваренных книгах итальянской кухни, что Летти был мертвецки пьян уже к восьми часам и все время находился у них на глазах. Ситуация — дрянь! Есть толпа подозреваемых и ни одного человека, которого можно было бы представить перед дюжиной присяжных заседателей. Нет достаточно веских аргументов. Время даром я не терял. Я не пожалел свои несчастные ноги и встретился с лакеем Мартина Ленда. Он подтвердил, что Денхайм пришел около десяти вечера и ушел почти в полночь. Слуга шесть раз входил в гостиную и каждый раз заставал Денхайма на прежнем месте. Кажется, что ваш кретин не выходил даже в сортир. Первый стаканчик лакей поставил перед ним в тот момент, когда часы пробили ровно десять. Таким образом, когда Вальдо поднимался на четвертый этаж по лестнице в доме на 49-й улице, Денхайм пил виски на 60-й.

Романо зевнул и потянулся.

— Надеюсь, что вы не обидитесь на меня, если узнаете, что я установил за вами наблюдение. Я в курсе вашей заботы о здоровье Клаймитса. Это был хороший полицейский до тех пор, пока не начал вести расследование содержимого бутылок со спиртным, добираясь до самого их дна. Вам удалось что-нибудь вытащить из Клаймитса?

— Кое-что… Например, некоторые детали убийства Джеральдины Маклайн… Ее ведь убил Вальдо.

Романо вздохнул.

— Бесполезно просить вас не публиковать эту информацию, да? А впрочем, сейчас это большого вреда нам не нанесет. Кстати, сегодня утром я забыл задать вам один вопрос: вы что-нибудь слышали о так называемой Присцилле Баффин?

— С таким именем она, вероятнее всего, должна составлять кулинарные рецепты в каком-нибудь магазине для женщин.

— Анжела очень часто упоминает это имя в своем дневнике. Судя по всему, она обожала эту женщину. Каждый раз, когда Анжела совершала какую-нибудь глупость, как, например, приглашение к себе домой Орвила, она неизменно заключала: «Почему же я не такая добрая и целомудренная, как Присцилла Баффин?» Я подумал, что Анжела когда-нибудь рассказывала вам о ней.

— Никогда.

— Я хотел бы разыскать эту Присциллу Баффин. В телефонном справочнике она не фигурирует, нет ее и среди тех, кому выдавались водительские права в штате Нью-Йорк. Возможно, это подружка Анжелы из Мэриленда.

— На вашем месте я дал бы небольшое объявление в газеты. Со своей стороны я сделаю это на первой полосе… Если Присцилла действительно такая тонкая натура, как об этом пишет Анжела, она должна незамедлительно откликнуться. Обязательно переговорите с моими коллегами из других газет, потому что я плохо себе представляю, чтобы ваша мисс Баффин увлекалась скачками и театральными сплетнями.

— Вас иногда посещают дельные идеи, друг мой. Вы не возражаете, если я побуду здесь, дам немного отдохнуть своим костылям и дождусь Орвила Кервига?

— Ваши ноги могут отдыхать сколько угодно, но Орвил уже здесь. Он пришел сегодня пораньше, чтобы отпечатать какое-то письмо.

— Не будет ли это очередным письмом, подписанным «Вальдо»? — заговорил наконец Гриерзон.

— Надеюсь, что нет. Он печатал его в моем присутствии…

В коридоре раздался звук тяжелых шагов, приближающихся к кабинету главного редактора. Барт встал.

— Ну вот, Орвил сам идет к вам. Не наезжайте на него чересчур сильно. Это нежное, легкоранимое существо.

Орвил вошел в каморку Барта, небрежно держа в одной руке большую пишущую машинку. Извинившись за беспокойство, он поставил машинку на стол. Романо с сонным видом рассматривал юного гиганта.

— Здравствуйте, — сказал он. — Вас трудно не заметить.

Из кармана пиджака Орвила выглядывал конверт. Пометка «Личное» была написана большими прописными буквами и подчеркнута красным карандашом.

Орвил направился к двери, но Романо даже не шелохнулся. Его задержал Гриерзон.

— Ваше имя Орвил… Орвил Кервиг?

— Да, сэр, — вежливо ответил Орвил.

— Мы из полиции. Не могли бы вы уделить нам несколько минут?

— Я хорошо вас помню, сэр. Именно вам я передал письмо от мистера Хейдена. Я с удовольствием отвечу на ваши вопросы, но чуть позже… Сейчас мне нужно сделать очень срочное дело, — сказал Орвил и вышел из кабинета.

— Эй! Вы! — зарычал Гриерзон. — Одну секунду!

Ускоряя шаг, не оглядываясь, Орвил шел по коридору. Гриерзон бросился за ним, крича:

— Куда же вы? Подождите!

Но Орвил уже бежал, опустив голову наподобие игрока в регби, атакующего ворота противника.

Гриерзон, неплохо бегавший в юности двухсотметровку, настиг Орвила в редакционном зале. Когда до гиганта оставалось несколько метров, Гриерзон оттолкнулся и, пролетев метра три параллельно полу, схватил Орвила за ноги. Тот рухнул как подкошенный.

— Молодость — это прекрасно, — сказал подбежавший Романо, качая головой.

Гриерзон поднялся с пола первым. Он притянул к себе Орвила и сильно ударил его ребром ладони по губам.

— Решил поиграть с нами в кошки-мышки, пацан?

Орвил покачнулся и сделал шаг назад. Изо рта у него тонкой струйкой потекла кровь. Он достал из кармана чистый носовой платок и поднес к губам. Страх застыл на его лице.

— Мне кажется, вы сломали мне челюсть, сэр, — сказал он. — Вы не имеете права бить меня.

— И ты еще смеешь раскрывать пасть! — взревел Гриерзон. — Зачем ты сбежал из кабинета?

— Я просто хотел отнести на почту письмо. Личное письмо, сэр. — Когда он произносил слово «личное», его голос сорвался на фальцет.

Гриерзон выхватил из кармана пиджака Орвила конверт и быстро распечатал его.

— Так знай, — сказал он, — маленький кретин, я очень люблю читать чужие письма, и особенно с пометкой «личное».

Гриерзон погрузился в чтение. Ни один мускул не дрогнул на его лице, но по мере того как он читал, чувствовалось, что внутри у него все клокочет от радости. Его бровь взлетела выше обычного уровня.

— Вы не имеете права читать мое письмо, сэр. Это некорректно, — сказал Орвил, промокая платком разбитые губы.

Гриерзон продолжал читать, не слыша его слов. В его глазах блеснул огонек. Он не торопясь дочитал письмо и протянул Романо.

— Прочтите, лейтенант, — сказал он. — Никогда бы не подумал, что Вальдо может быть таким молодым. Скажи, придурок, ты немного педераст, а? Любишь побаловаться с дружками из Нью-Джерси? Что это еще за безукоризненное преступление, которое вы затевали?

Привлеченные шумом, в дверях редакционного зала столпились сотрудники административного отдела.

— Нельзя ли избавиться от этих зевак? — спросил Романо, посмотрев на Барта.

— Убирайтесь отсюда! — крикнул Барт. — Возвращайтесь к своим калькуляторам и накладным. Вы забыли, что в этом зале работают только журналисты?

Головы исчезли. Романо закончил читать письмо и протянул лист Барту.

— Пройдемте в ваш кабинет, — предложил Романо. — Вы сможете прочитать письмо сидя, а я дам немного отдохнуть своим ногам.

Гриерзон подтолкнул Орвила в сторону каморки Барта. Барт и Романо сели в кресла. Гриерзон остался стоять рядом с Орвилом, который беспрестанно вытирал платком кровоточащие губы.

Письмо было адресовано некоему мистеру Полу Прайсу в Гохокус, штат Нью-Джерси. В этом городе родился Орвил.

«Дорогой Пол, — писал Орвил. — Могу поспорить, что ты удивишься, получив от меня это послание. Но я оказался среди подозреваемых в убийстве танцовщицы с Бродвея. Полиция, естественно, начнет копать и, возможно, узнает, что ты мой близкий друг. Я рассчитываю на твою сдержанность в случае, если тебя будут допрашивать. Речь идет о деле АНЖЕЛЫ БРАУН. Ты уже знаешь, об этом писалось во всех газетах, что Вальдо убил ее вчера вечером. В настоящее время я занимаю очень солидное положение в прессе. Знаком со многими артистами, включая и ее. Однажды вечером она пригласила меня к себе домой. Судя по тому, как она себя вела, я решил, что она хочет потрахаться. Она переоделась в прозрачный пеньюар, под которым ничего не было, щупала мои бицепсы и все такое… Джентльмен о таких вещах не рассказывает, но ты-то меня знаешь…

Она вела дневник. Я держал его в руках, и она сказала, что, возможно, напишет в нем и обо мне. Я не сомневаюсь, что полиция нашла этот дневник. Ты знаешь, что сегодня полицейские очень дотошно копаются в грязном белье подозреваемых в убийстве. Вполне возможно, что они узнают о наших с тобой интимных отношениях, когда нам было по четырнадцать лет, то есть три года тому назад. Поэтому хочу тебя предупредить, чтобы ты не рассказывал им о всех глупостях, которые мы делали и обсуждали. В плюс нам это не пойдет. Я хочу сказать, что не стоит им рассказывать, чем мы занимались в сарае, когда обсуждали одноклассниц, и что мы с ними сделали бы, если бы они зашли туда в одних трусиках или коротеньких комбинациях.

Это все ерунда, потому что тогда мы были пацанами и наши разговоры были шуткой. И не вздумай говорить полицейским, что мы разрабатывали безукоризненный план убийства этой скотины Брэдли, который подбросил в сарай дымовую шашку. А если полиция узнает, что мы украли нож для разделки мяса и угрожали им Брэдли, они подумают, что я — Вальдо.

Мы же просто тогда шутили, зачем им об этом знать, не так ли?

Я знаю, что ты умный парень и все поймешь. Возможно, полиция до тебя не доберется, но помни: молчание — золото.

Твой верный друг Орвил Кервиг».

Барт возвратил письмо Романо.

— Орвил, — сказал Романо, — ты не хочешь нам рассказать, где провел вчерашний вечер? Точнее говоря, где ты был между девятью и одиннадцатью часами?

— Зубной протез обошелся мне в тридцать семь долларов, — сказал Орвил, вытирая губы. — Чуть больше года тому назад… — Он вдруг замолчал, поймав на себе угрожающий взгляд Гриерзона. — Узнает ли об этом моя невеста, если я скажу?

— Я не знаком с твоей невестой.

— Ее зовут Элен Ларсен. Я был в кино, но не хочу, чтобы она об этом знала.

— И по какой причине, мальчик мой? Ты наделал глупостей в кинотеатре?

— Нет, сэр. Она отменила наше свидание, потому что должна была репетировать свою роль… Она сказала правду, но я все-таки разозлился и пригрозил ей, что проведу вечер в обществе какой-нибудь танцовщицы с Бродвея. Я не хочу, чтобы она знала, что я совершенно один пошел в кино.

— В какой кинотеатр?

— В «Арт театр», на 8-й улице рядом с моим домом. Показывали фильм Рэнка. История одного убийства, но в великолепной постановке. Я обожаю английские фильмы. Это умные фильмы, которые никак нельзя сравнить с коммерческими лентами Голливуда.

— В котором часу вы пришли в кинотеатр?

— Я поужинал с мамой… Выпил чашку кофе… В кинотеатр я пришел около девяти и вышел в одиннадцать двадцать.

— Мне становится дурно, когда я думаю, что моим ногам предстоит еще работа, — сказал Романо вздыхая. — Но тебе придется пройтись с нами в участок и дать официальные свидетельские показания.

— Сейчас половина двенадцатого, — сказал Барт, обращаясь к Романо. — В четыре я еду к Слиго Слейшеру выпить стаканчик. Если к этому времени Орвил не возвратится, я потребую объяснений. Вам нет необходимости избивать его и не потребуется четыре часа, чтобы запротоколировать все, что он знает. И еще, он должен выгулять мою собаку.

— Буду держать вас в курсе событий, друг мой, — пообещал Романо, нехотя поднимаясь с кресла.

Оставшись один, Барт достал статью Фрица Грехема — история встречи проститутки и садиста-сумасшедшего, — но читать не смог. Он отказывался верить, что гигант Орвил мог быть Вальдо.

Он тряхнул головой, словно отгоняя назойливую мысль, и попытался сконцентрироваться на статье Грехема. Вдруг его глаза превратились в узенькие щели. Он выдвинул ящик стола и извлек из-под рубашки фотокопию письма Вальдо. Положив ее рядом с листами, отпечатанными Грехемом, он направил на них свет настольной лампы. Затем взял увеличительное стекло и принялся изучать и сравнивать каждую букву. Открытие ошеломило его настолько, что несколько минут он сидел, как мраморная статуя.

Письмо Вальдо и статья Фрица Грехема были отпечатаны на одной и той же пишущей машинке.

И эта машинка восемь дней находилась в архиве у Орвила.

Глава пятнадцатая

К полудню редакционный зал «Бродвей таймс» гудел, как потревоженный улей. Не поднимая головы и не переставая писать, журналисты выкрикивали: «Заберите материал в набор!» Но, вспомнив, что посыльных сократили месяц тому назад, вставали и сами несли текст к подъемнику, который маневрировал между залом и наборным цехом с помощью веревок, вручную. Пита Тэйлора все еще не было. За его столом сидел парень в очках с толстыми, как стекла иллюминаторов, линзами, выполняя его работу.

Барт компоновал первую полосу газеты. Все материалы, касавшиеся скачек и театральных премьер на Бродвее, отошли на второй план. Первая страница была полностью посвящена Вальдо. Барт решил напечатать его письмо, а также материал Фрица Грехема, сделанный на основе воспоминаний Клаймитса.

Крупный заголовок был уже набран и лежал на столе перед Бартом: «Террор возвратился на Бродвей».

Здесь же, на первой полосе, печаталось объявление, взятое в рамку, где содержалась просьба к Присцилле Баффин связаться с полицией. Со Стены исчезла фотография Анжелы, которая находилась в данный момент в граверной и должна была быть напечатана в том месте, где обычно давались результаты последних скачек. Можно было представить разочарованные лица фанатов, которые уже толпятся у газетных киосков в ожидании свежих новостей с ипподромов страны.

Барт вышел в редакционный зал. Джеймс Денхайм был на месте. Склонившись над машинкой, все такой же бледный и помятый, он весь сконцентрировался над статьей, в которой оживлял для сегодняшнего читателя фигуры Лайби Холмана и Клифтона Уэба — артистов, даривших зрителям Бродвея прекрасные вечера четверть века назад.

— Я полагаю, что вам так и не удалось поспать, — сказал Барт, подходя к Денхайму.

Рядом с пишущей машинкой стоял стакан с водой. Денхайм вытащил из кармана небольшой флакон, вытряхнул на ладонь таблетку, положил ее в рот и запил.

— Мне кажется, я уже никогда не усну, — сказал он. — Все утро я пью транквилизаторы, но они ни черта не помогают. Нервы натянуты как струна.

— Ваше алиби проверили, — сказал Барт. — У вас нет больше причин волноваться, все в порядке.

— Речь идет не о преступлении… Теперь я понимаю, что меня нельзя подозревать даже в том случае, если общественное мнение потребует козла отпущения. Естественно, можно вызвать в участок, подвергнуть допросу и представить прессе детали моих свидетельских показаний для того, чтобы убедить публику, что полиция не бездействует и тщательно прорабатывает каждую версию. Моя жена совершенно больная женщина… Каким же я был глупцом, связавшись с молоденькой танцовщицей! Если жена об этом узнает, это будет катастрофа!

«Твоя жена больна и не нужна тебе, — подумал Барт, — но она богатая женщина. А ты любишь роскошь, которую не можешь себе обеспечить, работая театральным критиком».

— Я узнал, что полиция сейчас допрашивает Орвила, — продолжил Денхайм. — Надеюсь, что с ним не будут обращаться слишком грубо. Это очень ранимый мальчик.

— Я даже предположить не мог, что вы испытываете к нему дружеские чувства.

— Он мне давно нравится. Он интересуется изящными искусствами, что редко встречается среди современной молодежи. Раза два-три я водил его на премьеры, когда у меня оказывался лишний билет. Однажды после спектакля я пригласил его на чашку кофе к Сарди. Мы немного поболтали…

«И я уверен, — подумал Барт, — что ты, чтобы произвести впечатление на этого простака, посадил его за тот столик, откуда он мог видеть шарж на тебя, нарисованный Зито».

Неожиданно он вспомнил желчное замечание Гриерзона относительно «интимного друга» Орвила в Нью-Джерси и спросил у себя, до какой степени могли быть интимными отношения между юношей с женоподобным лицом и драматическим критиком преклонного возраста, чья жена превратилась в калеку едва ли не сразу же после брачной ночи?

— Орвил знал Анжелу Браун, — продолжил Денхайм. — Однажды он даже побывал у нее дома. Она сама рассказала мне об этом…

— И что там произошло?

— В сущности, Анжела виновата сама. Ее аморальность, как вы знаете, — составная часть ее обаяния. Я убежден, что, затянув его к себе под каким-то предлогом, она спровоцировала парня… Как все происходило, я не знаю, но Орвил потерял голову. Он повел себя… гм… достаточно конкретно… Анжела утверждала, что все ее тело было покрыто синяками.

«Ты считаешь его мягким и легкоранимым, — подумал Барт, — а сам торопишься рассказать мне компрометирующий его анекдот».

— У Анжелы была достаточно толстая кожа, чтобы выдержать объятия без синяков, — сказал он и, повернувшись к Денхайму спиной, пошел к себе в кабинет.

Барт сел за стол и набрал номер телефона Тэйлора. Услышав голос Пита, он понял, насколько тому плохо.

— Как дела, Пит?

— Если бы ты сейчас меня видел! Я похож на двоюродного дедушку Франкенштейна.

— Крепко налакался вчера?

— Хватило. Фантастическая фарандоль… Все кишки выворачивает наружу.

— Что ты натворил?

— Не надо требовать от меня мелких подробностей. Я напился до состояния полнейшего омерзения. Когда мы сдали номер, сели играть в покер. Через час я выиграл все деньги, которые лежали на столе. Представляешь, мне приходили одни тузы. Тогда я поставил себя во влажный режим и в баре подсел к какой-то девушке. Кажется, я предлагал себя ей в качестве дедушки, но она не согласилась. Когда я вышел из бара, мне опять захотелось сыграть в покер. У меня есть знакомый полковник Годен. Он живет на 49-й улице, и почти каждый вечер у него играют в покер. Он, вероятно, что-то с этого имеет. Так вот, я уже, собирался позвонить в дверь, когда к подъезду подкатило несколько полицейских машин. Я усек, что этот десант направляется к полковнику, и, не мешкая, смылся. Но не спрашивай, в котором часу я оказался дома. Не помню. Но помню, что где-то еще пил. Но где, не помню…

«Все без сучка, без задоринки, — подумал про себя Барт. — Все предусмотрено на случай, если кто-нибудь видел Пита у дома на 49-й улице. Никто не может опротестовать его историю. Никто, за исключением, возможно, Анжелы Браун. Но она в данный момент лежит в морге на 29-й улице. А такие свидетели только молчат».

— Возможно, сегодня вечером я зайду к тебе пощупать твой лоб, — сказал Барт.

— Ты найдешь меня дома, если не пригласят на партию в покер или не выставят в зале гражданской панихиды в похоронном бюро прямо через дорогу.

Барт положил трубку и рассеянным взглядом окинул снимки, лежавшие перед ним на столе.

Из редакционного зала донесся резкий стук тонких каблучков. Шаги приближались к его каморке. Вдруг они замедлились, женщина остановилась.

— Здравствуйте, мистер Денхайм, — сказал молодой голос. — Вы не знаете, может ли мистер Хейден меня сейчас принять?

— Здравствуйте, мисс Ларсен! Любой мужчина был бы только рад такому визиту, — ответил Денхайм с присущей ему любезностью.

— Спасибо, мистер Денхайм. Я… я не хотела бы показаться назойливой, но Орвил мне сказал, что вы не откажетесь прийти посмотреть на меня завтра вечером в театр. Я дебютирую в пьесе…

— Да, Орвил просил меня об этом. Но я сожалею… Завтра на Бродвее идет премьера очень, очень большого значения. В главной роли занята подружка хозяина этой газеты. Но сегодня вечером я обязательно буду на вашей репетиции.

— Я же говорила Орвилу, что вы очень знаменитый и занятой человек, чтобы транжирить свое время на любителей, — разочарованным голосом сказала девушка.

— Я совсем не знаменитый, мисс Ларсен. Я маленький журналист, который кропает маленькие статейки в газету, — сказал Денхайм и громко крикнул: — Хейден! Вас хотят видеть!

— Проходите, — сказал Барт, поднимаясь с кресла и искренне улыбаясь молодой девушке. — Здравствуйте, красавица! У вас взволнованный вид, но это вам к лицу. Присаживайтесь.

Элен Ларсен села в кресло и торопливо расправила складки юбки на коленях.

— Я только что была в архиве, но Орвила там нет. Я беспокоюсь…

— С ним все в порядке. Он отлучился по делам…

— Сейчас его допрашивают в полиции, не так ли? Я в этом более чем уверена.

— Но откуда у вас эта информация?

— Это моя вина! — сказала она, вытирая глаза кружевным платочком. — Бедный Орвил очень ревнив. Он считает, что я неравнодушна к мистеру Арнольду, режиссеру спектакля, в котором я играю. Это невероятный идиотизм! Мистеру Арнольду уже лет тридцать. Старик!

Барт поморщился, как от зубной боли, и Элен поторопилась поправиться:

— Я не хотела сказать, что в тридцать лет мужчина — это глубокий старик, но это уже полностью сформировавшийся человек. Вот и все. Когда женщина находится перед таким мужчиной, как вы, мистер Хейден, она не будет задаваться вопросом, молоды вы или стары. Возраст в данном случае не играет никакой роли. И вообще, каким бы ни был мужчина, это дает ощущение уверенности и безопасности.

— Возможно, внешне я не красавец, — сказал Барт, пряча улыбку в уголках рта, — но зато я ношу красивые жилеты и возраст мой уже… за тридцатилетней чертой.

— Итак, я хотела сказать, — продолжила Элен, — что Орвил собирался заехать за мной после репетиции. Но мистер Арнольд предупредил всех, что репетиция затянется допоздна — надо отшлифовать многие мизансцены. Я сказала Орвилу, что заезжать за мной не следует. Его мать сходит с ума, если он возвращается поздно. Тогда Орвил быстренько сделал вывод, что у меня свидание с мистером Арнольдом. Он начал мне грозить, что проведет вечер с танцовщицей из бара. «С куколкой», как он мне сказал. Я не обратила на его слова никакого внимания, потому что такие обещания он дает всякий раз, когда мы ссоримся. Послушать его, так все актрисы и танцовщицы Бродвея просто рвут друг у дружки волосы из-за него. Все это — туфта. Мы немного поспорили здесь, в редакции, и каждый остался при своем мнении. После работы он позвонил мне и сказал, что у него уже назначено свидание с женщиной, которая старше его, но он ей очень нравится. Он сказал еще, что она танцует танец «На семи ветрах» или что-то в этом роде в «Саломея-клубе».

Репетиция закончилась очень поздно, и сегодня я проснулась только около полудня. Из газеты я узнала об убийстве Анжелы Браун. Это именно та девушка, которой Орвил назначил свидание. Имя ее он сам назвал мне по телефону. Я сто раз звонила ему, но трубку никто не поднимал. Тогда я оделась и пришла сюда.

— Вы кому-нибудь еще рассказывали эту историю?

— Нет, мистер Хейден. Только вам. И полиции об этом я ни за что не расскажу. Орвил наверняка рассказал им что-то другое.

— Да, он рассказал, как вы говорите, что-то другое, — сказал Барт.

В проеме двери стоял Романо. Шляпа каким-то чудом держалась у него на затылке. По его загорелому лицу стекали ручейки пота. Он мило улыбнулся Элен Ларсен.

— Вы очень красивая, милочка. Моя дочь чем-то похожа на вас. Только она брюнетка. Она собирается учиться в университете, если меня не выгонят с работы. Вы студентка?

— Студентка Академии драматического искусства, — ответила Элен.

— Замечательно! Вам остается только хорошо играть на сцене, и мистер Хейден напечатает вашу фотографию в газете. Кстати, Хейден, если вам нужен кто-нибудь, чтобы выгулять вашу собаку, у меня есть доброволец, который ждет ваших указаний за дверью.

— Что вам удалось из него выудить? — спросил Барт.

— Вашему Орвилу играть бы на скачках. Везунчик! Могу поспорить, что в день атомной бомбардировки он совершенно случайно окажется в бомбоубежище. Его алиби не стоило ровным счетом ничего. Все подозреваемые почему-то всегда настаивают, что ходили в кино в одиночку. Но вашему Орвилу удалось подкрепить свою историю. Оказалось, что он знаком с билетершей «Арт театра». В тот вечер она как раз была на работе. Посадив последнего зрителя, она села рядом с ним, и они досмотрели фильм до конца. После сеанса он дождался ее, и они пошли в кафе «Риеци», чтобы обсудить одну штуку, которая называется экзистенциализмом. Мы допросили девушку, навели справки в кафе, и я вам возвращаю подозреваемого, которого суд присяжных не допустил бы даже на порог зала заседаний в этом качестве.

— Что?! — воскликнула Элен. Ее лицо стало пунцовым, что сделало ее еще красивее. — Что? У него не было свидания с Анжелой Браун?

— Нет.

Над головой Романо возникла огненная шевелюра Орвила.

— Элен! — радостно воскликнул он. — Ты знаешь, полиция допрашивала меня несколько часов.

— Ты, — закричала она, — ты чудовищный лжец! Я запрещаю тебе обращаться ко мне.

Она оттолкнула Орвила и выбежала из кабинета.

От неожиданной реакции любимой у Орвила отвалилась челюсть.

— Я решительно не понимаю женщин, — вздохнул он. — Я абсолютно их не понимаю.

— Это не делает тебя оригиналом, друг мой, — сказал Романо.

Барт бросил Орвилу ключ от своей квартиры.

— Двигай ко мне домой и выгуляй старого Бонзу. Немного отвлечешься…

— Хорошо, мистер Хейден. Но я хотел бы задать один вопрос лейтенанту Романо. Не оплатит ли мне полиция расходы, связанные с предстоящим визитом к дантисту?

— Не слишком дергай за веревочку, — раздраженным голосом посоветовал Романо. — Ты не подчинился офицеру полиции, когда тот находился при исполнении служебных обязанностей, и только что избежал обвинения в убийстве. И все это в один день. На твоем месте я бы молчал как рыба.

— А бить меня можно было, да? Это нечестно.

Когда Орвил вышел из кабинета, Романо тяжело опустился в кресло и расшнуровал свои туфли.

— Каждые пять минут твой парень требовал адвоката, корча из себя великого моралиста. У Гриерзона от ярости пена пузырилась на губах. Мне стоило больших трудов удержать его, иначе он переломал бы все ребра этому молокососу. У этих молодых полицейских много силы, но никакого терпения. Я допросил билетершу и перепроверил ее показания, заглянув в кафе «Риеци». Странное, прямо скажу, заведение. Все завсегдатаи носят бороды и французские береты, а все девушки ходят в брюках. И все они обсуждают какого-то Жан-Поля Сартра, о существовании которого я до сих пор даже не подозревал. Насколько я понял, это какой-то новый идол среди молодежи. В мое время таким суперменом был Буффало Билл. Билетерша, оказывается, свой человек в этом кафе. А Орвил, с его ростом и цветом волос, не мог, естественно, остаться незамеченным. У вас не найдется соли? Я бы сделал ванну для ног… Закончу дело Вальдо и схожу на сеанс китайского педикюра, доставлю себе удовольствие.

— Соли у меня нет, но есть бутылка виски, — ответил Барт.

— От спиртного моим ногам легче не станет, — сказал Романо, снимая туфли. — Кстати, Орвил не скрыл, что был в квартире Анжелы Браун. Она чуть «не высосала у него кровь», как сказал он. Это напомнило мне старый немой фильм, в котором главная героиня была женщиной-вампиром. Если верить его словам, Анжела вышла из ванной комнаты в одежде более чем располагающей к определенным мыслям. Ребенок Орвил подумал, что зеленый свет включен. Он ринулся вперед и получил удар кулаком по носу. Этот комариный укус его не остановил, и тогда, защищаясь, она расцарапала ему лицо. Шрамы, должно быть, оставались несколько дней. Вы помните?

— Да, припоминаю, — ответил Барт. — Месяц тому назад он появился с расцарапанной рожей, объяснив, что это работа кошки.

Зазвонил телефон, и Барт поднял трубку.

— Мистер Барт Хейден? — спросил незнакомый голос. — Вам звонит доктор Ридлей. Я думаю, вас интересует один из наших пациентов — мистер Марк Клаймитс.

— Да, да…

— Мистер Клаймитс… эээ… исчез, мистер Хейден. Его исчезновение мы обнаружили полчаса тому назад. Как вам известно, мы не применяем к пациентам мер, ограничивающих свободу их перемещения в клинике, но тем не менее держим их одежду под замком. Мистер Клаймитс находился под действием транквилизаторов и казался совершенно спокойным. Все произошло, видимо, следующим образом: он вышел из своей палаты, проскользнул в комнату медсестры, которая в тот момент принимала душ, надел ее халат, забрал ее кошелек и покинул клинику.

— Больше он ничего не взял?

— Взял… Иглу для пункции спинного мозга.

— Что она собой представляет, эта игла?

— Специальная игла, которая используется в исключительных случаях. Например, когда мы имеем дело с перевозбужденным больным или с больным с черепно-мозговыми травмами. Мы делаем пункцию, чтобы уменьшить давление на мозг.

— Ее размер?

— Это достаточно длинная игла. Около двенадцати сантиметров.

— Иначе говоря, ее можно использовать как холодное оружие?

— Как холодное оружие, мистер Хейден? Я об этом как-то никогда… Не думаете же вы, что мистер Клаймитс может стать опасным? Если это тот случай, вы не должны были присылать его к нам. Мы никогда не принимаем людей такого сорта.

— С иглой длиной в двенадцать сантиметров в руках Марк Клаймитс может стать самым опасным человеком в Нью-Йорке. Может случиться так, что мистер Марк Клаймитс более известен под именем Вальдо! — жестко сказал Барт.

Глава шестнадцатая

Настенные часы в баре Слиго Слейшера показывали четыре часа без семи минут, когда дверь отворилась и в зал вошел чем-то озабоченный Барт Хейден.

— Привет, протестантский босяк! — с едва уловимым удивлением в голосе сказал Слиго. — Опережаешь свой график на семь минут. И что у тебя за вид? Неприятности? Выпей стаканчик и расслабься.

— Ты видел сегодня Марка Клаймитса?

— Нет, старина. Я не видел его с тех пор, как сержант уволок его в баню.

У противоположного конца стойки на своем обычном месте сидел Фриц Грехем. На его розовом лице играло алкоголическое блаженство.

— А вот, в здравии и собственной персоной, мой благодетель, — сказал Грехем. — Все в порядке, мистер главный редактор? По-прежнему на острие проблем, а?

— Вы видели сегодня после полудня вашего друга? — спросил Барт.

— Клаймитса? В последний раз я его видел в турецкой бане, где он ловил тропических бабочек. Но… я видел старого сержанта. Он сказал, что вы отправили несчастного Марка в одиночную камеру Дворца ужасов отца Ридлея.

— Он сбежал оттуда. Украл халат медсестры, ее кошелек, иглу для пункций и испарился.

— Иглу для пункций? На кой черт она ему нужна? Однажды, когда я лежал в госпитале, мне ее втыкали. Эта игла, скажу вам, очень неприятная штука.

— Возможно, он хочет убить кого-нибудь этой иглой? Ищет очередную Анжелу Браун?

Грехем посмотрел на него круглыми глазами.

— У вас поехала крыша, патрон. Марк, как и я, законченный алкаш. И если он кого-нибудь убьет, так только себя. Я всегда говорил, что для полицейского у него слишком мягкая душа. Отсюда и все его неприятности.

— Он дважды упустил Вальдо, — сказал Барт. — Это слишком подозрительно, чтобы быть простым совпадением. Никто не был рядом с Вальдо, а он дважды упускает его.

Грехем надул щеки и издал звук, полный презрения.

— Марк — Вальдо? Никогда в жизни! Марк Клаймитс не может быть Вальдо. А вот я смог бы! Возможно, я пропитан алкоголем, я вялый и толстый, но я — жестокий! Я мог бы быть Вальдо. Вы тоже могли бы быть Вальдо. Вы носите умопомрачительные жилеты, но вы — не подарок, вы — жестокий человек. Вы могли бы быть Вальдо, но Марк — нет. Марк — мягкий человек. Я не знаю, кто Вальдо, но уверен в одном: это — хищник. Вальдо жесток до мозга костей.

— Ни в чем нельзя быть уверенным, — раздраженно сказал Барт. — Есть психопаты разных мастей.

— Ты закончишь наконец эту болтовню, протестантский босяк? Тебя давно ждет стаканчик. Опрокинь его, и тебе станет легче.

— У меня еще три минуты в запасе, — ответил Барт, бросив взгляд на настенные часы.

— Держите самодисциплину? — хохотнул Грехем. — Никакого алкоголя до четырех? Каждый день вы подвергаете испытанию свою железную волю, разве не так, шеф? Но в один прекрасный день что-то такое произойдет… Это может случиться в десять утра или в два часа дня. И это «что-то» все поставит с ног на голову. Вы схватите литровую бутыль и станете пить из горлышка, забыв о стакане и времени. Когда-то такие шлагбаумы ставил перед собой и я. Вначале я делал работу, затем накачивался до утра. Теперь я делаю «бутылку», а работа… Плевать я на нее хотел. Хейден, угостите меня стаканчиком.

— Вы как хотите, а я дождусь четырех, — сказал Барт, делая знак Слейшеру налить порцию виски.

Ровно в четыре Барт выпил первый стакан. Торопиться ему было некуда: номер практически сверстан, оставалось добавить результаты последних скачек, а с этим вполне справится дежурный редактор.

В пять Барт отставил третий по счету стакан и жестом отказался от очередного, предложенного Слиго.

— Если сюда зайдет Клаймитс, задержите его. Позвоните мне или в полицию, но отсюда его не выпускайте.

Правый кулак Слиго прочертил в воздухе страшный апперкот.

— Эта тварь не выйдет отсюда, — заверил он Барта. — Я раздроблю ему челюсть, как Фрэди Фантоку, французскому чемпиону в легком весе. Это произошло в двадцатом году, на второй минуте в одиннадцатом раунде.

Возле здания редакции Барта ждал Джеймс Леннокс, старый актер и друг отца. Его костюм из синего шевиота, потертый и давно вышедший из моды, был тем не менее аккуратно отглажен. В петлице пиджака торчал слегка завядший цветок. Джеймс выглядел гордым и взволнованным, словно актер-дебютант, впервые увидевший свою фамилию в газете. Под мышкой он держал объемистую папку.

— Барт, малыш! — радостно закричал он. — В редакции молодая женщина сказала мне, что ты вышел выпить чашку чаю в пять часов. Какая прелестная традиция! В хорошие времена я тоже любил выпить чашечку чаю среди дня.

— Мне жаль вас разочаровывать, но чай, который я пью, очень сильно напоминает ирландское виски.

Леннокс величественным жестом протянул ему папку.

— Здесь — все, Барт! Я закончил писать воспоминания о великом Ричарде Менфилде и о Бродвее тех времен. Осмелюсь надеяться, что они представят какой-то интерес для твоей газеты.

— Пойдемте со мной, я хочу их посмотреть. — Барт взял папку из рук старика.

Когда они проходили мимо стола Денхайма, театральный критик окликнул Барта и протянул ему небольших размеров конверт.

— Театр прислал вам пригласительные билеты на премьеру пьесы с Арлен Линч в главной роли.

Барт поблагодарил, сунул конверт в карман пиджака и направился к своему кабинету. Он сел за стол и начал быстро просматривать сочинение старого актера. Пачка листов была исписана четким, изящным почерком. Стиль изложения был несовременным и вычурным. Многие абзацы следовало убрать вовсе, а остальное требовало переделки от первой и до последней строки. Но некоторые отрывки, возрождавшие старый Бродвей, когда мужчины ходили с женщинами под ручку, можно было бы опубликовать в воскресном номере.

— Этой рукописи нет цены, — сказал Барт. — Одну из этих историй я напечатаю в ближайшем номере. Под ней я поставлю вашу фамилию и дам «шапку», в которой расскажу о вашей карьере. Но то, что я сделаю сейчас, заинтересует, надеюсь, вас в большей степени: я выпишу чек, и вы сможете прямо тут же получить в кассе деньги.

Он взял чековую книжку и вписал в бланк кругленькую сумму. Глаза старика не могли скрыть блестевшей в них радости. Барт прекрасно знал, что, каким бы трудным ни было его финансовое положение, главным для Леннокса были не деньги, а желание снова увидеть свою фамилию на страницах бродвейской газеты. Заметив цифру, Леннокс удивленно посмотрел на Барта.

— Малыш, ты уверен, что это стоит таких денег? Это же целое состояние!

— Не волнуйтесь, «Бродвей таймс» еще никогда не переплатила лишнего цента.

Барт протянул Ленноксу один из пригласительных билетов, которые ему передал Денхайм.

— Если у вас будет настроение, приходите завтра вечером посмотреть на Арлен Линч в спектакле «Сдастся квартира». Я не знаю, чего она стоит как актриса, но что касается объема груди и прочих округлостей — вопроса нет. Она протеже Мэддока Слейда, хозяина нашей уважаемой бродвейской «утки». Сожалею, что могу предложить вам только один билет, но, как вы понимаете, мое присутствие в театре просто необходимо.

— Ты очень добр ко мне, Барт, — сказал старик. — Кроме тебя и нескольких стариков, живущих в доме для престарелых, у меня больше нет друзей. Для меня это большая радость — снова пойти в театр. Это так редко сейчас случается. Сегодняшние директора театров не такие великодушные, как были когда-то. Боюсь только, что мой вечерний костюм давно вышел из моды и я буду выглядеть смешным.

— Это меньше всего должно вас беспокоить. Прошло то время, когда мужчины приходили в театр в смокингах и котелках. Так что не удивляйтесь, если увидите в зале молодых людей в рубашках в клеточку, а девушек — в джинсах.

Бормоча слова благодарности, старик вышел из кабинета Барта, крепко сжимая в руке пригласительный билет и чек.

Барт собрался было разобрать лежавшие перед ним бумаги, как в комнату, тяжело ступая, вошел Орвил.

— Я погулял со старым Бонзой, сэр, но сегодня он был какой-то вялый, — сказал Орвил, положив ключи от квартиры Барта на стол. — Вероятно, вы разбудили его слишком рано.

— Тебя и старого Бонзу сегодня замучили полицейские.

Орвил протянул Барту конверт.

— Мисс Берта просила передать это вам. Она только что его получила.

Письмо было адресовано главному редактору «Бродвей таймс». Штемпель на конверте говорил, что письмо было отправлено сегодня утром в половине десятого.

Барт вскрыл конверт, извлек из него лист бумаги и начал читать. Его лицо окаменело.

— Что-то случилось, мистер Хейден? — спросил Орвил. — Плохие новости?

— С точки зрения материала для газеты — это фантастика! Письмо Вальдо!

«Господину главному редактору

«Бродвей таймс»

Сэр, вы не посчитали нужным напечатать в газете мое предыдущее послание. Жаль! Думаю, что события минувшей ночи дали Вам понять, что я не бросаю слов на ветер. Очередной удар я нанесу в пятницу вечером. В антракте театрального спектакля умрет еще одна молодая женщина.

Считаю своим долгом предупредить вас об этом.

С уважением, Вальдо».

Барт положил руку на телефонную трубку, но не снял ее. Его внимание привлек знакомый характер печатных букв. Это письмо было отпечатано на другой машинке — «а» не выбивалась из общей строки, но в стиле печатных знаков угадывались знакомые черты: каретка проскальзывала на несколько знаков вперед после буквы «н». Барт вставил в свою пишущую машинку лист бумаги и напечатал: «Сегодня необходимо начать писать новую новеллу». Он извлек лист и положил его рядом с письмом Вальдо. Исследовав под увеличительным стеклом напечатанное на обоих листах, он пришел к выводу, что Вальдо использовал его машинку. Это было невероятно! Утром машинка находилась у Орвила, так же как и та, на которой Вальдо отпечатал первое письмо. Барт поднял глаза на Орвила, который с невозмутимым выражением на лице стоял перед ним.

— Подожди секунду, — сказал он и снял трубку телефона.

— Берта? Срочно соедини меня с Питом Кризом! Затем с начальником цеха и, наконец, с лейтенантом Романо. Три срочных звонка.

— Я посылаю тебе новое письмо Вальдо, — сказал он Питу Кризу. — Срочно сделай фотокопию и отдай в граверную. Материал пойдет в сегодняшний номер. Клише должно лежать передо мной через полтора часа. Как только переснимешь письмо, отдай Орвилу, он отнесет его в полицию.

Барт положил трубку, и тут же раздался звонок. Берта соединила его с начальником цеха.

— Первая полоса полностью переделывается. Письмо Вальдо пойдет в третьей колонке, в том месте, где предполагалось дать снимок победителя последних скачек в Сан-Франциско. Клише будет лежать у тебя на столе через полтора часа. Последнюю страницу закрываем в семь!

К счастью, Романо оказался на месте.

— Получил второе письмо от Вальдо, — сказал Барт. — У вас оно будет через полчаса. На этот раз письмо отпечатано на моей машинке, но никакие выводы еще не напрашиваются. Редакция на ключ не закрывается. Журналисты днем и ночью рыщут по Бродвею в поисках новостей и заходят в редакцию в любое время суток, чтобы отпечатать свой материал. И естественно, садятся за любую свободную машинку. У нас есть ночной сторож. Но эта безгрешная душа прекрасно засыпает без снотворного. Сейчас я прочту вам письмо.

Когда Барт закончил читать, Романо недовольным голосом проворчал:

— Не мог он еще немного подождать. Я только собрался пойти домой и попарить ноги.

Барт вложил лист в конверт и повернулся к Орвилу.

— Отдай это Питу и скажи, чтобы он работал с ним в резиновых перчатках. И сам будь осторожен. Если Романо обнаружит твои отпечатки пальцев, он отправит тебя на электрический стул.

— Но на конверте уже есть мои отпечатки.

— Относительно конверта алиби я тебе обеспечу. Дождись, когда Пит переснимет, и отнеси письмо Романо. И не давай больше Гриерзону бить себя по зубам. Предупреди его, что обратишься в суд, если он тронет тебя хоть пальцем.

Держа конверт за уголок, Орвил вышел из кабинета.

Барт придвинул к себе машинку и начал долбить по клавишам двумя пальцами, сочиняя комментарий к письму Вальдо. Закончив писать, он взял толстый карандаш и внес в текст небольшие поправки. Затем написал заголовок: «Завтра вечером, в антракте, Вальдо совершит очередное убийство».

Глава семнадцатая

Мальчишка-лифтер легонько постучал в дверь роскошных апартаментов миссис Купер. Дверь тут же отворилась, и на пороге появилась Присцилла Баффин.

— Старуха все еще спит? — спросил лифтер. — Вот газета, которую вы просили, мисс Присцилла. Мне пришлось сходить за ней на Лексингтон-авеню.

— Она спит, но я не хотела бы ее будить. У нее очень чуткий сон, — прошептала девушка.

— Все-таки странно, что вы читаете «Бродвей таймс». Никогда бы не подумал, что вас интересуют скачки, мисс Присцилла.

— Меня интересует театр, — ответила мисс Присцилла. — Днем и ночью ухаживаешь за престарелой дамой, вертишься все двадцать четыре часа в сутки. У меня нет возможности сходить даже в кино. Вот и приходится довольствоваться рубрикой «Театр» в «Бродвей таймс».

Парень протянул сдачу с доллара.

— Нет, нет, Генри, оставь это себе!

— И речи быть не может, мисс Присцилла. Богатые никогда не дают таких чаевых. Вы, так же как и я, горбитесь, чтобы заработать себе на бифштекс. Всегда к вашим услугам!

— Спасибо, Генри. Спасибо и спокойной ночи, — сказала мисс Баффин, забирая сдачу, которую лифтер силой вложил ей в руку.

Она прошла в огромную гостиную, освещенную приглушенным светом, села в кресло перед низким столиком и, включив настольную лампу, углубилась в чтение. Но уже через несколько секунд сложила газету и сунула под подушку кресла. Прошла по коридору и осторожно заглянула в спальню. Аристократическое, покрытое морщинами лицо миссис Купер было спокойным, глаза закрыты. Она шумно дышала сквозь полуоткрытые губы. Присцилла Баффин долго смотрела на спящую старуху. Ее губы шевелились в беззвучной молитве: «Господи, сделай так, чтобы завтра она почувствовала себя лучше. Господи, сделай так, чтобы она не умерла и ее не забрали в клинику. Сделай так, чтобы она оставалась здесь и еще долго жила, несмотря на свой преклонный возраст. Она добрая, ласковая, и я люблю ее, Господи, я люблю ее как родную мать».

Закончив молитву, мисс Баффин на цыпочках возвратилась в гостиную, вытащила из-под подушки кресла газету, развернула ее и вздрогнула, прочитав слова: «ВАЛЬДО — ТЕРРОР — УБИЙСТВО». Совершенно неуместные слова в этой тихой комнате, освещенной неярким светом.

Мисс Баффин изменила привычке читать в первую очередь театральную рубрику, которую вел Денхайм. Она самым внимательным образом, не пропуская ни одной запятой, прочитала весь материал, касавшийся Вальдо, его преступлений и преступления, которое он наметил на послезавтра.

Вальдо вселял в мисс Баффин холодный ужас. Она пыталась убедить себя, что в этом доме — крепости для богатых людей ее страх преувеличен. Вход в здание защищали тяжелые двери, снабженные засовами и хитроумными замками. Внизу постоянно находились лифтеры, управляющий домом и люди из агентства, обеспечивающие безопасность. Но все это ничего не значило для мисс Баффин, она жутко боялась Вальдо.

И вдруг ее сердце ушло в пятки. На первой странице она увидела собственное имя: «Обращаемся к Присцилле Баффин!». В рамке шел текст, из которого следовало, что полиция просит откликнуться мисс Присциллу Баффин, чье имя фигурирует в дневнике убитой Анжелы Браун, и связаться со следователями уголовной полиции. Объявление разволновало мисс Баффин. Она просмотрела все газеты, которые читала миссис Купер, но ни в одной не нашла упоминания о своей персоне. Это несколько успокоило ее.

Мисс Баффин подошла к телефону и сняла трубку. Указательным пальцем нажала на кнопку «телефонная станция». Когда в трубке раздался металлический голос телефонистки, выдохнула:

— Соедините меня с уголовной полицией.

Глава восемнадцатая

Когда Барт Хейден, закончив ужинать, вытер рот салфеткой, часы показывали ровно девять. Газета с материалом о Вальдо уже лежала на прилавках киосков. Барт вышел из ресторана «Краваш» и остановился, наблюдая за толпой, переходившей перекресток. Рядом с ним стояли несколько образчиков бродвейской фауны, одетых в пальто с невероятно широкими накладными плечами. Они никогда не заходили в «Краваш», но целыми вечерами толпились у его дверей. Барт вспомнил едкую реплику своего отца, брошенную в адрес этих хлыщей: «Пижоны, которые съедают сандвич в баре-автомате, но ковыряют спичкой в зубах перед входом в «Краваш».

Внимательно вглядываясь в толпу прохожих в поисках белого халата, Барт не мог избавиться от ощущения, что Вальдо находится где-то рядом, на расстоянии вытянутой руки, затерявшись в оживленной толпе. Но он ошибался.

В этот момент Вальдо находился от него в двух кварталах. Он ужинал в небольшом ресторане и одновременно читал «Бродвей таймс». Его тело напряглось, когда глаза наткнулись на имя Присциллы Баффин.

Постояв еще минуту, Барт решил навестить Пита Тэйлора. Он дошел до 47-й улицы и свернул в западном направлении. Через несколько минут он остановился перед старым зданием, кирпичные стены которого были изъедены временем, дождем и ветром. «Как может человек, зарабатывающий приличные деньги, жить в таких трущобах?», — подумал Барт, заходя в подъезд. Стены подъезда были выложены керамической плиткой, которая напомнила Барту общественные туалеты. Даже запах в подъезде был тот же. Привратник, грузный мужчина с лицом, покрытым красными пятнами, читал «Бродвей таймс».

— Как дела, Ален? — спросил Хейден.

Ален поднял голову и рявкнул:

— Что с вами случилось? В этом чертовом номере ничего, кроме как о Вальдо, нет! Кого интересует этот Вальдо, я вас спрашиваю? А где результаты скачек? Кто он такой, этот Вальдо? Какой-то парень, который время от времени перерезает глотку очередной бродвейской красотке. Да этих смазливых мартышек на Бродвее хоть пруд пруди! Одной больше, одной меньше!

— Это — точка зрения, конечно. Скажи, Пит Тэйлор дома?

— Нет, ушел. Ему позвонил наводчик и сказал, что где-то играют в покер. Пит вылетел, словно сорвался с раскаленной сковородки.

— Как звали наводчика?

— Что? Разве у них есть имена? У всех этих гаденышей есть в записной книжке номер телефона Пита. Такого простофилю еще надо поискать. Все деньги спускает в карты…

— Он оставил адрес, где его можно найти?

— Вас тоже интересуют картишки, сэр? Ох и опасное это дело!

— С тем, что у меня есть в кармане, я могу только наблюдать. Где он?

— Если не обманул, ищите его в банях Карнака. Триста двенадцатая кабина.

— Что-то здесь не то. Сегодня утром я был там. Даже если вытащить всю мебель, места в кабине едва хватит для троих.

— Можно прекрасно играть втроем, если есть под задницей мягкий матрас. Кстати, Пит показался мне не совсем здоровым. Вероятно, вчера перебрал…

— А вообще-то в этом есть резон, — сказал Барт. — Когда рискуешь проиграть последнюю рубашку, баня — самое подходящее место.

Он вышел из подъезда.

Старый Том Григг, негр, бывший боксер-тяжеловес, стоял у входа в Мэдисон сквер гарден и просил милостыню. Барт положил монету в коричневую огромную, как лапоть, ладонь.

— Мне кажется, Том, что тебе не помешал бы глоток джина.

— Я всегда нуждаюсь в глотке джина, мистер Барт.

— Скажи, Том, если бы в этом районе был карточный притон, ты бы знал об этом?

— Можете не сомневаться, знал бы первым. Моэ знает, что старый Том никогда не откажется заработать доллар, наведя простака на профессионалов, и при этом всегда держит язык за зубами.

— А мне сказали, что сейчас поигрывают в банях Карнака.

— Да вы о чем это, мистер Барт! Тот, кто вам сказал, не знает, что говорит. Настоящие игроки никогда не пойдут тасовать карты в баню. Я только что разговаривал с мистером Моэ Сейлигом. Он был здесь вместе с большим патроном, Ленни Фассио. Они любезно поболтали со мной, но и словом не обмолвились об игре. Если они примутся за старое, полиция прикроет букмекерскую контору и лотерею. Делается это быстро. А им это совсем невыгодно.

— Вот и верь людям, — задумчиво сказал Барт.

— Как только возобновится подпольная игра, вы будете знать первым, мистер Барт. Вы классный парень и понимаете жизнь. Вы знаете, что это такое, когда есть необходимость в глотке джина.

Барт пошел вверх по улице. Ощущение того, что Вальдо где-то рядом, не покидало его. Вальдо был в тех же двух кварталах от Барта. Он разговаривал сам с собой, беззвучно шевеля губами. Беспрестанно повторяя имя Присциллы Баффин, он раздевал глазами проходивших мимо женщин.

Барт вошел в турецкие бани Карнака. Солджер, огромного роста толстяк, сидел за столом, погрузившись в чтение комиксов.

— Как дела, Солджер? Давно на вахте?

— Давно. Пашу вместо Банко. Его окончательно замучила поясница. Лежит пластом.

— До меня дошли слухи, что у вас здесь в полном разгаре партия в покер.

Рот Солджера широко открылся, в глазах застыло неподдельное удивление.

— А! Опять эти легавые! — застонал он. — Вот же банда сволочей! Они распускают слухи, что я укрываю убийц; потом обвиняют меня в том, что я пригрел здесь педерастов; а теперь — открыл карточный притон! Что они себе думают? Что я спустил воду из бассейна и установил там карточный стол под зеленым сукном?

— Да не об этом речь, Солджер. Говорят о простой партии в покер в триста двенадцатой кабине.

Солджер так расхохотался, что в его глазах показались слезы.

— Ну, легавые! — выговорил он наконец. — Ах, сволочи! Если в триста двенадцатой идет игра, Банко особо не отдохнет. Он устроился в соседней кабине. Вам интересно знать, кто находится в триста двенадцатой? Если я скажу, вы будете долго смеяться. Карточные шулера!.. Ха-ха-ха! Там сидит один из вчерашних ваших алкашей. Он притащился сюда после полудня с карманами, набитыми деньгами. Я выделил ему уже знакомую кабину. Этот парень или комик, или сумасшедший. Сейчас он выдает себя за доктора Вильдара. Когда он пришел, на нем был белый халат. Из одного кармана торчала огромная игла, из другого — какой-то флакон.

— Что? Вы хотите сказать, что в триста двенадцатой находится Марк Клаймитс?

— Возможно, его зовут так, я не знаю. Но это бывший полицейский, уволенный в прошлом году.

— Дайте мне ключ, Солджер, быстро. И вызовите полицию.

— Полицию! Зачем здесь нужна полиция? Я не хочу видеть этих мерзавцев. Даже от присутствия бывшего полицейского у меня начинает болеть голова.

— Ключ, Солджер, быстро! Пит Тэйлор с ним в кабине?

Густые брови Солджера поползли вверх.

— Пит? Он пришел недавно, сказал, что ему надо переговорить со своим приятелем, и сам поднялся наверх по лестнице. Вы мне не скажете, что происходит в триста двенадцатой?

Барт вырвал из рук Солджера ключ и, направляясь к лестнице, бросил:

— Возможно, там — Вальдо.

Солджер снял телефонную трубку.

— Убийцы, педерасты, грабители, полицейские… А этот думает, что я прячу еще и Вальдо! — бормотал гигант, накручивая номер полиции.

Перепрыгивая через две ступеньки, Барт взлетел на третий этаж. Он пробежал по коридору, освещаемому тусклыми лампочками, и приложил ухо к двери триста двенадцатой кабины. Мертвая тишина. Осторожно вставил ключ в замочную скважину и бесшумно открыл дверь. На вытертом ковре навзничь лежал бледный как полотно Пит Тэйлор. Придавив его своей массой, на нем сидел мужчина в белом халате.

Одной рукой мужчина держал Пита за волосы, другой приставил к горлу иглу для пункций. Пепельного цвета лицо Клаймитса медленно повернулось в сторону открывшейся двери. Игла впилась в шею Пита, и вокруг острия выступила кровь.

В глубоко запавших глазах Клаймитса метался безумный огонь.

— Не двигайтесь, Хейден, — сказал он совершенно спокойным голосом. — Если вы сделаете хоть один шаг, я приколю его иглой к полу.

— Для чего? — спросил Хейден, стараясь не выдать своего волнения. — Пит — хороший парень и никому не сделал зла.

— Пожалуйста… Не надо… — прохрипел Пит. Его глаза, наполненные страхом, застыли, словно он видел перед собой смерть.

— Не такой он безобидный, как кажется, — заявил Клаймитс. — В клинике меня накачали какими-то лекарствами. В голове стоял колокольный звон, но неожиданно все стихло и туман рассеялся. И тогда я вспомнил… Я вспомнил человека, выходившего из дома Анжелы в тот вечер. Этим человеком был он, эта мразь! Он убил девушку, которая была добра ко мне. Этот сын проститутки Вальдо!

— Нет, умоляю вас… — едва слышно прошептал Пит.

— Вы делаете сейчас непоправимую ошибку, — сказал Барт. — Достаточно задержать его до приезда полиции. Если вы действительно поймали Вальдо, у вас есть шанс восстановиться в штате полиции и начать новую жизнь. Не часто удается возвратиться к тому, с чего начал…

— Я конченый человек, — прохрипел Клаймитс. — В полиции работать я уже не смогу. Меня выгнали, потому что однажды я упустил Вальдо. Он — причина моих несчастий. А теперь он в моих руках, и я убью его. Этот ублюдок убил Анжелу, обезобразил ее лицо. Он лишил жизни девочку, которая так хорошо ко мне относилась. Теперь пришла его очередь сдохнуть. Умирать ему придется долго и мучительно, игла быстро не убивает…

Он надавил на иглу, и она еще глубже вошла в горло Пита Тэйлора.

Дверь смежной кабины находилась в метре за спиной Клаймитса. Она начала медленно открываться. Барт весь напрягся, стараясь не смотреть туда. Когда дверь полностью открылась, в ее проеме стояла тяжелая, сгорбленная фигура старого Банко. Поддерживаемый костылями, Банко медленно и бесшумно, сантиметр за сантиметром продвигался вперед. Неожиданно костыли с грохотом отлетели в стороны, и тело инвалида глухо упало рядом с Клаймитсом.

В ту же секунду мощная рука мертвой хваткой схватила Клаймитса за горло. Он непонятным образом взлетел в воздух и упал на Банко, который левой рукой, как тисками, сжал правое запястье бывшего полицейского, державшего иглу. Рука Банко все сильнее сжимала шею Клаймитса. Тот, задыхаясь, широко открыл рот, язык вывалился наружу, глаза закатились. Но он все еще пытался уколоть Тэйлора. Тяжелая туфля Барта припечатала запястье Клаймитса к полу, и наконец он выронил иглу.

— Все в порядке, Банко, — сказал Барт. — Отпусти его, он уже не опасен.

Пит Тэйлор посмотрел невидящим взглядом на Барта, его глаза закатились, и он потерял сознание.

В коридоре загромыхали тяжелые шаги, и на пороге возникли две фигуры в полицейской форме.

— Что здесь происходит? — спросил один.

Барт показал на неподвижные тела Клаймитса и Тэйлора.

— Эти люди интересуют лейтенанта Романо. И помогите мне поднять старика. Он инвалид.

Они усадили тяжело дышавшего Банко на стул. Пит Тэйлор все еще лежал без сознания. Клаймитс рычал, как раненое животное.

На столе Барт заметил бутылку виски. Он налил почти полный стакан и протянул его Банко.

— И кто же все-таки был самым сильным? — спросил он старого борца.

— Джо Стингер, — ответил Банко, одним глотком выпив все до последней капли. — Джо Стингер был чемпион.

Глава девятнадцатая

В дверь постучали. Присцилла приоткрыла ее ровно настолько, чтобы убедиться, что перед ней полицейский, а не Вальдо.

Это был мужчина зрелого возраста с правильными чертами лица, одетый в цивильную одежду. Мятая шляпа была сдвинута далеко на затылок, в корнях волос сверкали бисеринки пота. Мисс Баффин нашла его привлекательным, несмотря на утомленный вид.

— Лейтенант Романо? — спросила она.

— Да, мисс, — вежливо ответил он.

Присцилла Баффин сбросила цепочку, отворила дверь и, прижав указательный палец к губам, сделала Романо знак пройти в квартиру.

— Миссис Купер только что уснула. Не шумите, пожалуйста.

Она проводила Романо через гостиную в небольшую библиотеку. Романо со вздохом облегчения опустился в огромное кожаное кресло.

— У вас здесь хорошо, — сказал он. — Это то, что мне нужно. Я с удовольствием остался бы здесь до конца своих дней, читая эти книги и развивая мозг. Чего стоит только одно это кресло!

Мисс Баффин плотно закрыла дверь, обитую желтой натуральной кожей, затем на сантиметр приоткрыла.

— Это на случай, если миссис Купер позовет меня. Разговаривать будем тихо. При жизни мистера Купера здесь был его рабочий кабинет. Не кажется ли вам, что знания — самая ценная вещь в мире? Я — дипломированный специалист.

— Знания — вещь необходимая. У меня есть дочь, чуть моложе вас. Она собирается учиться в университете. По крайней мере, мне этого хотелось бы. Высшее образование стоит сегодня больших денег. Вы где учились?

— В университете в Мэриленде. Защитила диплом по социологии. Некоторое время даже работала по специальности, но жизнь внесла свои поправки, и теперь вот присматриваю за богатыми пожилыми дамами…

— Вы очень молодо выглядите, а так много успели сделать.

— В заблуждение относительно возраста вводит мое круглое лицо. А мне ведь уже скоро исполнится тридцать.

— Вы не шутите? Никогда бы не подумал. Кстати, вашей подружке, Анжеле Браун, которую убил Вальдо, было лет двадцать пять, если не ошибаюсь.

Мисс Баффин озабоченно сложила в трубочку не тронутые помадой губы.

— Пожалуй, вы правы, — сказала она задумчиво. — Мне было двадцать, когда я защитила диплом… Тогда мы и познакомились. Это был мой первый практический случай в качестве социолога. Анжела только что вышла из исправительного дома. Если мне не изменяет память, в ту пору ей было шестнадцать лет. По телефону вы мне сказали, лейтенант, что нашли мое имя в ее дневнике. Что она обо мне писала?

— Очень приятные вещи… Она писала, что хотела бы стать такой, как вы: добропорядочной, нежной и умной.

Мисс Баффин покачала головой и опустила глаза за толстыми линзами очков.

— Несчастное дитя, — сказала она. — Какая жуткая смерть! Ее жизнь была не из легких, но окончательно не испортила ее. Вы знаете, она сумела сохранить в себе доброту и великодушие…

— Я надеюсь, что вы расскажете о ней, о ее жизни. Возможно, ваши сведения помогут расследованию.

— Боюсь, что многим помочь я вам не смогу. Ее настоящее имя Анни Броварски. Ее детство прошло в пригороде Балтимора. Отец Анни был алкоголиком, мать страдала сердечной болезнью. Когда я с ней познакомилась, ее родителей уже не было в живых. Была у нее еще и сестра, но и она, кажется, умерла. По словам Анни, это был не очень симпатичный человек. К сожалению, не могу вспомнить ее имя. Она связалась с каким-то религиозным фанатом и отдавала ему все деньги, которые Анни высылала матери на лекарства.

— И все-таки попытайтесь вспомнить имя сестры.

Мисс Баффин закусила губу, нахмурилась, стараясь отыскать затерявшееся в памяти имя.

— Мне кажется, ее звали Молли… Нет, Полли… Да, Полли Броварски.

— Расскажите поподробнее об Анни.

— В пятнадцать лет она сбежала из родительского дома. Упрекать ее в этом нельзя, потому что обстановка в доме для молодой девушки была невыносимой. Она случайно познакомилась с молодым гангстером. Однажды она поехала с ним в краденом автомобиле, не зная, что он не принадлежит этому проходимцу. Они остановились на автозаправке, и она подумала, что он хочет залить в бак бензин. Но парень достал пистолет и сунул его в лицо служащего. Как назло, мимо проезжала полицейская машина. Полицейские, должно быть, опознали краденый автомобиль. Они остановились и застали парня на месте преступления. Его отправили в тюрьму, а Анни — в исправительный дом для несовершеннолетних.

— А вы познакомились сразу после ее выхода из этого учреждения?

— Да. Я пыталась убедить ее применить знания, которые она получила в исправительном доме — она изучала стенографию и машинопись, — в жизни. Но она мечтала стать танцовщицей. Спустя какое-то время она влюбилась в хорошего, культурного парня, студента. Но сестре Анни, этому ничтожеству Молли, я хотела сказать Полли, удалось встретиться с этим молодым человеком. Она вылила на Анни бочку грязи: рассказала о ее любовных приключениях с гангстером, об исправительном доме. Парень был настолько расстроен и разочарован, что на следующий день ушел в армию и вскоре был убит в Корее. Изредка я встречалась с Анни в Балтиморе. Выглядела она всегда подавленной. В то время она танцевала в ночных барах, но работа, судя по всему, удовлетворения ей не приносила. Затем совершенно неожиданно она уехала в Нью-Йорк. Она написала мне два-три письма, я, естественно, ответила. В Нью-Йорк я приехала совсем недавно и встретиться с Анни не успела… У меня нет ни минуты свободного времени. Несмотря на свои восемьдесят лет, миссис Купер — сплошное очарование и понимание. Всю жизнь она прожила, придерживаясь строгих правил, и могла бы быть шокирована, узнав, что ее сиделка имеет подругу, которая танцует в ночном баре. Когда в сегодняшней газете я прочла, что меня разыскивает полиция, я чуть не упала в обморок. Мне очень не хотелось бы потерять эту работу.

— Удивительно, что такая женщина, как вы, читает «Бродвей таймс». Я намеревался дать объявление во всех газетах, но завертелся и совершенно забыл об этом. «Бродвей таймс» — единственная газета, напечатавшая его.

Мисс Баффин скромно опустила глаза.

— Хочу признаться вам, — сказала она, — что, отправляясь в Нью-Йорк, я мечтала ходить в театры, музеи… В музеях можно повысить свой культурный уровень, отдохнуть душой… Но самая моя пламенная страсть — театр. Я играла в любительских спектаклях, будучи студенткой, и с тех пор непреодолимая сила тянет меня к театру. Мне так хотелось бы сыграть сцену на балконе в «Ромео и Джульетте»! А вообще-то актриса я никудышная.

— Нет, нет, — с услужливой поспешностью сказал Романо, — в вас чувствуется талант.

— Вы льстите мне. Актриса должна быть красивой, а я — гадкий утенок, к сожалению.

Еще несколько секунд Романо вежливо протестовал, не решаясь сказать, что ей следовало бы больше времени уделять своей внешности. Тяжелая круглая оправа очков совсем не шла ей, делая ее лицо еще более круглым. Что касалось одежды, дочь Романо никогда бы не согласилась надеть ее.

— Чтобы утешиться, я читаю в газетах все материалы, посвященные театру, — продолжала мисс Баффин. — А «Бродвей таймс» отдает этой теме много места. Я действительно очень рада, что вы не дали объявление в другие газеты. Миссис Купер могла бы заметить его и была бы, без сомнения, расстроена, узнав, что я знакома с жертвой ужасной драмы.

Романо встал.

— Вы поступили очень благородно, сразу же позвонив мне. В принципе, вопросов к вам у меня больше нет. Возможно, вы сами хотите что-нибудь добавить?

— К своему большому сожалению, ничего, что могло бы вас заинтересовать, я не нахожу…

Произнося эту фразу, она держала руки за спиной, скрестив два пальца, оправдывая этим свою ложь.

Она не сказала ему настоящее имя Вальдо.

Глава двадцатая

К вечеру в пятницу Бродвей был наэлектризован до предела. Приближалось время, когда Вальдо должен был совершить свое очередное бессмысленное убийство.

Полицейские с суровыми лицами галопировали, как казаки, на лошадях рыжей масти по краю проезжей части; зелено-белые полицейские машины, снуя из одного конца Бродвея в другой, царапали крылья ярко-желтых такси; полицейские в форме парами утюжили тротуары Бродвея, вглядываясь в лица прохожих холодными глазами, готовые в любую секунду схватиться за рукоятку автоматического оружия; полицейские в гражданской одежде топтались в фойе театров и у плохо освещенных служебных входов.

Полицейские были везде, кроме места, которое Вальдо выбрал для совершения преступления.

За полчаса до поднятия занавеса Барт Хейден, Пит Тэйлор и лейтенант Романо стояли у входа в ресторан «Краваш», наблюдая за муравьиной суетой прохожих, запрудивших тротуар.

— Спасибо за ужин, — сказал Романо, обращаясь к Барту. — Мне кажется, я переел. Что касается моего бессолевого режима, лучше помолчать. Сдается мне, что нехватку сна можно компенсировать вкусной пищей. Из сорока восьми последних часов я спал не более пяти, и преимущественно в кресле. Чтобы выстоять дальше, мне явно надо было плотно поесть. Вы знаете, приговоренные к смерти в Синг-Синг заказывают перед смертью бифштекс. Но один, которого я уличил в убийстве, попросил фазана на вертеле. Сегодня я съел бифштекс, как все…

— Вы уже приговорили себя к смертной казни? — спросил Барт.

— Почти… Если я сегодня не остановлю Вальдо до того, как он совершит преступление, в лучшем случае меня переведут патрулировать улицы в ночное время. Я видел объявление, приглашавшее на работу на товарный склад в Бронксе. Восьмичасовой рабочий день… Денег, правда, не хватит, чтобы отправить свою дочурку в университет, зато социально я буду защищен.

— Мне тоже жратва пошла на пользу, — сказал Пит, прикасаясь пальцами к повязке на шее. — А спал я за последние двое суток тоже всего ничего. Сначала объявился этот сумасшедший, чуть не проткнувший меня иглой, затем парни лейтенанта терзали меня всю ночь напролет в полутемной камере. Скажите откровенно, Романо, вы ведь никогда не думали, что я могу быть придурком Вальдо?

— Я и сейчас не знаю, Вальдо вы или нет. Мне кажется, я догадываюсь, кто Вальдо, но уверенности нет. И Хейден тоже, пожалуй, мог бы уже высказать свои соображения относительно персоны Вальдо. Вальдо допустил совсем незначительную ошибку… Но этого еще недостаточно, чтобы отправить его за решетку или на электрический стул.

— Если это Клаймитс, убийства сегодня не будет.

— Нет, это не он, — вздохнул Романо. — Бедный Марк! Он так давно хотел полечиться… И вдруг это глупое бегство из клиники и новые для него неприятности.

— Как уже сказал Романо, — вступил в разговор Барт, — Вальдо совершил ошибку, единственную… На нее мы возлагаем большие надежды. Если Вальдо тот человек, о котором мы думаем, мы знаем, где он будет сегодня вечером. Предположительно мы даже знаем жертву, которую он выбрал.

— У меня к вам огромная просьба, Романо, — сказал Тэйлор. — Если вдруг тот человек, которого вы подозреваете, окажется не Вальдо… Я прошу вас выделить на сегодняшний вечер мне полицейского, чтобы он ни на шаг не отходил от меня. Я хочу обеспечить себе алиби.

— Сожалею, друг мой, но свободных людей у меня нет. О свидетелях побеспокойтесь сами. Если в районе Бронкса начнут выяснять отношения бандитские шайки, мне некого будет послать даже туда.

— Сейчас восемь пятнадцать, — сказал Барт. — Я иду в театр «Белфонте». Не появиться там я не могу. Хозяин газеты, Мэддок Слейд, выводит в «звезды» свою любовницу.

— Идея неплохая, — сказал Романо. — Я иду вместе с вами. Начнем с «Белфонте»…

— А я? — взмолился Пит. — Может, я пойду с тобой, Барт? Я не могу оставаться один.

— У тебя нет билета. Это — премьера! Там все забито, как и во всех театрах на Бродвее по пятницам.

Барт и Романо ушли. Пит Тэйлор округлившимися от растерянности глазами напрасно пытался отыскать в толпе какого-нибудь знакомого, обеспечившего бы ему алиби на вечер.

Шагая в бурлящем людском потоке, Барт и Романо неоднократно слышали, как прохожие произносили имя Вальдо. Это имя высвечивалось огненными буквами на информационном табло, установленном на здании штаб-квартиры «Нью-Йорк таймс». Через каждые шестьдесят секунд на нем вспыхивал текст: «Сегодня вечером Вальдо собирается совершить убийство».

В фойе театра «Белфонте» неприметный мужчина в сером костюме и надвинутой на глаза шляпе внимательно рассматривал портрет Арлен Линч, обладательницы роскошного бюста.

— Все на местах? — спросил Романо, замедляя шаг.

— Да, патрон. Перед гримерной мисс Линч стоит патруль. Еще два человека разместились в самой гримерной. Девица повизжала от возмущения, но все это показуха. На самом деле она в восторге от того, что ее охраняют со всех сторон.

— Отлично! Хейден, я вас покину на несколько минут, нужно проверить остальные посты, — сказал Романо и исчез в полутемном коридоре, ведущем за кулисы театра.

Перед театром и в фойе уже толпились первые зрители, создавая шум, похожий на звук морского прибоя. Количество элегантных вечерних костюмов и умопомрачительных по стоимости декольтированных платьев было потрясающим. Мэддок Слейд пригласил всех друзей и знакомых насладиться талантом своей «куколки», Арлен Линч. Барт заметил Джеймса Денхайма и Мэддока Слейда, стоявших у стены и о чем-то оживленно беседовавших. Голова Слейда была совершенно седая, но иссиня-черные брови наводили на мысль, что он пользуется тушью. Его ухоженное породистое лицо было гладким и розовым, а ослепительно белые зубы сверкали дорогим фарфоровым блеском. На нем были безукоризненно пошитый смокинг и темно-красный жилет-пояс, удачно скрывавший начинающее формироваться брюшко. Денхайм был одет как обычно: голубого цвета костюм, белая рубашка, темный галстук. Нездоровый, серый цвет его лица и налившиеся кровью глаза говорили о плохом самочувствии театрального критика.

Заметив Барта, Слейд с радушием раскинул руки в стороны. Эта показная искренность в общении с людьми давно вызывала у Барта подозрение.

— Я очень тронут, Хейден, что вы выкроили время, чтобы прийти сюда, — сказал Слейд, протягивая Барту руку. — Надеюсь, что наша маленькая приятельница покажет хорошую игру.

«Маленькая приятельница? Маленькая в длину или в ширину?» — подумал Барт.

— Мне кажется, что сегодня в разговоре со мной по телефону вы были не правы, — сказал Барт, глядя Слейду прямо в глаза, — запретив мне держать под парами команду для издания спецвыпуска. Вальдо не бросает слов на ветер. И если он сегодня совершит убийство, мы бы сделали сенсационный материал. Благодаря статьям о Вальдо тираж вчерашнего номера побил все рекорды…

Слейд улыбнулся, обнажая ослепительной белизны зубы.

— Вы прекрасный главный редактор, — сказал он. — И я горжусь, что газетой руководит такой человек. Но наших читателей интересует то, что происходит на ипподроме, в театре и за его кулисами. Вы молоды и горячи. Я не хочу, чтобы на страницах моей газеты муссировалась криминальная тема. Пройдет время, вы постареете и не заметите, как начнете разбавлять вино водой. Посмотрите на меня, я больше не рву удила. Вы согласны со мной, Джеймс?

Глаза уставшей ящерицы-Денхайма застыли на розовом лице патрона.

Неожиданно рядом с ними раздался удивленный женский голос. Женщина в муслиновом платье говорила своему пожилому спутнику в черном, безукоризненного покроя смокинге:

— Ты только посмотри, дорогой! Ну разве это не персонаж из романа Диккенса?

Проследив за взглядом женщины, Барт увидел старого Леннокса, только что вошедшего в фойе.

— Извините, — сказал Барт, — я должен поздороваться с другом.

Смокинг старого актера, последний писк моды двадцатилетней давности, был тщательно выглажен.

Барт подошел к Ленноксу, и они вместе направились в зрительный зал.

Сзади раздался голос Денхайма:

— У вас хорошие места в центре, я полагаю. Мое постоянное место в пятом ряду. Будь я добрее, я мог бы кого-нибудь пригласить на свободное место. Но, как имел обыкновение говорить Алекс Уоллкотт, театральный критик имеет единственное преимущество перед обычным зрителем — дополнительное кресло, куда можно положить плащ и шляпу.

В соответствии с традицией, неизвестно кем установленной, театральный занавес всегда поднимался с пятнадцатиминутным опозданием.

«Сдается квартира» претендовала на умную, тонкую пьесу в стиле Ноэля Гоуарда. Но игра актеров была поверхностной, реплики произносились вяло и безлико. Мисс Линч имела грудь голливудской звезды, но в остальном она была деревянной.

Первый акт закончился. Занавес опустился. В зале раздались дежурные аплодисменты, звучащие на всех премьерах. Леннокс вежливо отказался выйти вместе с Бартом в фойе — возможно, стеснялся своей одежды — и остался сидеть в зале. У выхода Барт увидел Романо.

— Он здесь, — негромко сказал полицейский. — Вы думаете, что в антракте он нанесет удар?

— Да, он здесь, — подтвердил Барт. — Но я не знаю, случится это или нет. У нас же нет полной уверенности, что он — Вальдо.

— Хорошо… Я возвращаюсь за кулисы. Не стоит, чтобы нас видели вместе, — сказал Романо и исчез.

Сияющий Мэддок Слейд стоял в окружении улыбающихся мужчин и разодетых в пух и прах женщин. Они восторженно восклицали: «Ох! Ах!» Но в их голосах было столько же фальши, сколько и разочарования в глазах. Слейд демонстрировал ослепительный блеск зубов и, казалось, ничего не замечая, чувствовал себя на седьмом небе.

Из зала вышел Денхайм и, осторожно обойдя группу друзей патрона, подошел к Барту.

— Господи, и мне придется писать об Этой кукле что-то восторженное! Этой женщине требуются платные, профессиональные льстецы. То, что я думаю о ней, патрона не устроит…

От отвращения его передернуло, и он закурил сигарету.

— Чтобы у меня хватило сил досмотреть второй акт, мне срочно надо выпить чего-нибудь тонизирующего. Слава Богу, что напротив театра есть бар.

Помогая себе локтями, Денхайм стал пробираться сквозь плотную толпу к выходу.

Барт осмотрелся. Романо нигде не было видно. Он заметил полицейского в темно-сером костюме, но этот человек его не знал. Барт решил выйти на улицу, когда сзади на его плечо легла тяжелая рука.

— Итак, что вы скажете о спектакле, Хейден? — спросил Мэддок Слейд. — Ведь есть все-таки талант у малышки, не так ли? Мне кажется, в этом театральном сезоне она станет сенсацией!

— Она невероятно талантлива, — поддакнул Барт. — Да к тому же красавица.

Он попытался сбросить руку Слейда, но тот крепко сжимал его за плечо.

— Что с вами, Хейден? Вы чем-то взволнованы? Вам следует научиться расслабляться… отвлекаться.

«Дай мне уйти, старый козел», — подумал Барт.

— Извините, но я хотел бы перед вторым актом пропустить стаканчик…

— Вам до такой степени нужен алкоголь, что вы весь дрожите? Так можно стать хроническим алкоголиком. Не всегда стоит идти на поводу своих желаний. Будьте осторожны…

— Ну, конечно же, я всегда осторожен с крепкими напитками.

Барт пересек улицу, вошел в бар и осмотрел зал. Судя по всему, Денхайм утолял жажду в каком-то другом месте. Собираясь уходить, Барт резко повернулся, сделал шаг вперед и кого-то толкнул.

— Осторожно, папаша! — раздался голос.

Барт поднял глаза. Перед ним стоял молодой парень в военной форме. Такой же высокий и с такой же огненной шевелюрой, как у Орвила Кервига.

Неожиданно Барта осенило. Орвил Кервиг! Элен Ларсен! Он оттолкнул гиганта в сторону и буквально выбежал на улицу. Он бежал по Бродвею, все больше осознавая, что не успевает…

Он бежал, толкая прохожих, не пытаясь даже извиниться.

Добравшись до 8-й авеню, почти безлюдной по сравнению с Бродвеем, он побежал изо всех сил.

Прохожие останавливались и с недоумением смотрели вслед молодому человеку с растрепанными волосами.

«Слишком поздно! — беспрестанно повторял про себя Барт. — Слишком поздно…»

Глава двадцать первая

Вальдо посмотрел на часы. Он был уже на месте и вовремя. В подобных случаях у него иногда случались задержки, но сегодня благодаря предварительной тщательной подготовке все шло по заранее выверенному графику. Он знал дорогу и уверенно и бесшумно продвигался вперед почти в кромешной тьме. Наконец он добрался до нужного места и стал позади одной из мраморных статуй, которых во внутреннем дворике бывшей церкви, переделанной в театр, было множество.

«Похоже на кладбище, — подумал Вальдо. — Лучшей декорации придумать невозможно».

Несколько секунд он стоял не дыша. Затем достал из кармана перчатки и натянул их на руки. Из другого кармана извлек плотно свернутый пластиковый плащ, уложенный в мешочек из такого же материала. Развернул плащ и набросил на себя. Затем в его руке появился конверт, из которого он достал визитную карточку, и воткнул в нее булавку.

Вальдо двинулся вдоль стены здания, плотно прижимаясь к ней спиной, и остановился в шаге от освещенного окна. Внутри помещения раздавались шаги, слышались голоса… Он узнал голос девушки, из-за которой пришел сюда.

Теперь надо было дождаться момента, когда девушка будет проходить рядом с дверью. По ее голосу Вальдо определил, что она направляется в сторону двери. Он метнулся ко входу, нажал на ручку двери и слегка приоткрыл ее. Девушка стояла в двух метрах от него.

Вальдо тихо, одним дыханием, позвал ее:

— Элен! Элен Ларсен! Выйдите на секунду. Элен!

Глава двадцать вторая

Хейден чуть не сбил с ног старушку, божий одуванчик, в траурных одеждах и черной вуалетке.

— Все посходили с ума, — пробормотала она, отшатнувшись в сторону. — Жулье!

Не извинившись, он продолжал свой бег. На углу 45-й улицы Хейден едва не растянулся во весь рост, но успел резко остановиться, вовремя заметив натянутую поперек тротуара на уровне колен веревку.

— Плати дорожную пошлину! Плати пошлину! — кричала детвора, заливаясь звонким смехом. — Пять центов за право прохода!

Хейден перешагнул через веревку и побежал дальше. Вслед ему полетели ругательства, которые знают только дети, выросшие в трущобах.

Он добежал почти до конца 48-й улицы, когда ему пришлось снова остановиться. На этот раз «препятствие» выглядело намного серьезнее. Перед ним посреди тротуара стоял старый полицейский в голубой форме. Злое выражение его тяжелого лица не предвещало ничего хорошего. Хейден знал почти всех полицейских, патрулировавших в районе Бродвея, но это чучело видел впервые. Должно быть, старика подключили к операции «Вальдо».

— Тормози, тормози, приятель, — прохрипел блюститель порядка. — Где горит?

Барт ощутил запах крепкого пива, исходивший от полицейского. Тот взял его за лацканы пиджака ладонями, по цвету и размеру напоминавшими ростбиф, и тряхнул. Вне себя от ярости, Барт вырвался, сжал кулаки и отвел правую руку назад, собираясь нанести удар. Но полицейский уже тряс в воздухе дубинкой.

— Корчим из себя крутого?! А ну, давай к стене, или сейчас проглотишь все зубы.

Хейден попытался вступить в переговоры.

— Я — журналист! «Бродвей таймс»… Мое удостоверение лежит в портмоне. Сейчас я его вам покажу.

Размахивая над головой дубинкой, полицейский вытянул руку вперед и толкнул Хейдена к стене.

— Не двигайся, или распрощаешься с зубами.

Прижавшись спиной к стене, Хейден замер. Рядом с полицейским и Бартом уже собралась кучка зевак. Издавая звуки индейцев, идущих в атаку на врага, примчалась «дорожная таможня».

— Разбейте ему морду! — орали мальчишки.

— Отрубите его! Он сбил с ног старуху, и она упала в канаву!

— Этот гад избил нас! Этот сукин сын пытался совратить нас!

Затем, приплясывая на месте, они начали скандировать:

— Арестуйте его! Арестуйте его!

— Закройтесь! — зарычал полицейский. — Пацаны, прошу по-хорошему, разбегайтесь! И остальным здесь делать нечего.

Полицейский сунул дубинку за пояс, но в его руке появился револьвер.

— Ладно, доставай свое удостоверение. И не вздумай вытащить что-нибудь другое, если не хочешь дырок в своем жилете.

Барт достал портмоне и вытащил запаянный в целлофан документ, удостоверяющий его личность. Полицейский протянул левую руку, взял пластиковый прямоугольник и поднес к глазам.

— Ну и что? Может, ты украл эту бумагу? Сейчас прогуляемся до «Бродвей таймс» и там уточним…

— Но, Бог мой, я не могу возвращаться! Я очень тороплюсь!

— Ха! Ха! Ха! Ждет смазливая мартышка? Ничего страшного, ожидание пойдет ей на пользу.

Из толпы вынырнул полицейский помоложе.

— Гордон, ты с ума сошел! Это же Хейден, главный редактор «Бродвей таймс». К тому же он — друг лейтенанта Романо.

— А? Даже так! Он мне об этом что-то уже толковал…

— Спасибо, Фриц, — поблагодарил Барт молодого полицейского.

— Он торопится… к куколке. Ох и большие мастера журналисты окручивать женщин! — не то осуждая, не то с восхищением сказал старый полицейский.

Неожиданно он резко обернулся к толпившимся за его спиной зевакам и разрядил на них свою злость.

— Вы у меня сейчас дождетесь!.. А ну рассыпайтесь, кому я говорю! Это еще не Вальдо!

— Арестуйте этого проходимца! Арестуйте этого проходимца! — вопила малышня.

Хейден отделился от стены и быстро пошел вперед, стараясь не бежать. Дойдя до северного конца 49-й улицы, он свернул и вышел на «Плэйдж Джэкобс». Пит Тэйлор стоял у своего замка-трущобы и о чем-то болтал с низкорослым мужчиной в зеленом шерстяном костюме. Не останавливаясь, Барт быстрым шагом прошел мимо.

— Эй, Барт! — окликнул его Пит. — У тебя горит задница?

— Я тороплюсь! Нет времени…

«Нет времени, — повторил мысленно Барт. — Вот в чем вся драма… Мой мозг работает в обычном режиме, я соображаю чуть медленнее, чем того требуют обстоятельства, и поэтому действую немного с опозданием».

Возле церкви-театра стояла небольшая группа молодых людей. Они курили и о чем-то негромко разговаривали.

Подойдя к входу, Барт обратил внимание на застекленную витрину. Приколотый кнопками, там висел средних размеров лист бумаги, на котором было написано: «Пятница. Начало в 21 час 15 мин. Академия драматического искусства представляет пьесу Джона Голсуорси «Справедливость».

В списке актеров, занятых в спектакле, фигурировало имя Элен Ларсен.

Барт зашел в фойе театра, поискал глазами билетершу и направился к ней.

— Как можно пройти за кулисы? — спросил он. — Я представляю «Бродвей таймс».

Слова Барта не произвели на девушку ровно никакого впечатления. Ее черные глаза оставались холодными и бесстрастными.

— «Бродвей таймс»… Вчера на спектакле «Швея» был ваш театральный критик. Из зала за кулисы подняться сейчас нельзя. Обойдите здание и пройдите через садик к служебному входу.

— Давно начался антракт?

— Минут пять. Скоро начнется второй акт.

Барт пошел вдоль стены здания, миновал узкий проход, образованный жилым домом и стеной церкви-театра, и оказался в темном, крошечных размеров «садике», где камней было больше, чем земли, но в ящиках росли кусты и небольшие чахлые деревья.

В рассеянном свете полыхавших в небе бродвейских огней статуи святых напоминали призраков из фильмов ужасов. Барту показалось, что он увидел темный силуэт, прижавшийся к стене рядом с окном, из которого вырывался яркий свет. Он остановился, задержал дыхание и прислушался. Дверь служебного входа находилась в нескольких метрах от окна. Силуэт исчез, если вообще он не был плодом воображения Барта.

Но каким-то шестым чувством Барт ощущал, что в саду что-то происходит, хотя по-прежнему он ничего не видел и не слышал. Стояла неподвижная, без малейшего дуновения ветерка ночь. Барт сделал несколько шагов в направлении двери и остановился как вкопанный. Легкий шепот, как шорох, плыл в воздухе.

— Элен! Элен Ларсен! Выйдите на секунду! Элен!

Из-за едва приоткрытой двери раздался приглушенный голос девушки:

— Меня кто-то зовет? Кто там? Это ты, Орвил?

— Да, Элен, это я, — чуть слышно произнес голос. — Выйди на секунду, Элен!

Дверь широко распахнулась, и в темноту сада хлынул поток яркого света. Девушка сделала шаг за порог, и Барт увидел, как к ней метнулась, отделившись от стены, черная тень.

— Назад, Элен! Это — Вальдо! — закричал Барт.

Тень проскочила через лужайку света, падавшего из открытой двери, едва не сбив девушку с ног, и растворилась в темноте. Пронзительный крик страха зазвучал в ночи. Опустив голову, Барт метнулся в направлении исчезнувшей тени. Отчаянный крик девушки продолжал разрывать тишину ночи. Неожиданно Барт получил сильный удар в лицо, и на него рухнуло чье-то тяжелое тело. Огромные кулаки наносили удары вслепую, стараясь попасть ему в голову. Почти теряя сознание, Хейден собрал последние силы и резким движением кулака ударил незнакомца в солнечное сплетение. Раздался звук, похожий на клекот труб отключенного водопровода, тело обмякло, и Хейден, высвободив правую руку, сильно ударил лежавшего на нем мужчину в лицо.

На мгновение он почувствовал, как кулак коснулся чего-то мягкого, влажного, и тут же ощутил твердость зубов. Раздался глубокий вздох, и огромное тело скатилось в сторону.

В сад выбежали молодые актеры, занятые в спектакле. Кто-то включил лампу над входом. Хейден встал, прислонился к стене и увидел лежавшего на полу Орвила. Изо рта гиганта обильно текла кровь. Элен Ларсен стояла в кольце своих товарищей и истерично кричала:

— Он хотел перерезать мне горло! Он хотел перерезать мне горло!

Слезы градом катились из ее глаз, и она беспрестанно повторяла одну и ту же фразу.

Придя в себя, Орвил приподнял голову.

— Так это вы, мистер Хейден? — воскликнул он в невероятном изумлении. — Но вы же не Вальдо?

— Я не Вальдо. А ты?

— Я только что вышел из-за кулис, — сказал Орвил. — И тут раздался крик Элен. Я бросился к ней. Мимо нее проскочил какой-то тип в черном пластиковом плаще и в глубоко натянутой на глаза шляпе. Его лицо было обмотано шарфом. Я видел, как в нескольких сантиметрах от горла Элен блеснуло лезвие ножа. Он пытался зарезать ее. Вы выбили мне все зубы, мистер Хейден. Мой зубной протез можно уже выбросить. Кто-то что-то прокричал насчет Вальдо… Я бросился бежать за типом с ножом и вот… наткнулся на вас… В темноте я вас не узнал, мистер Хейден.

Это уточнение было лишним.

— А подонок сбежал… — с горечью добавил Орвил.

Барт мысленно выругался и выбежал на улицу. Едва он пробежал десяток метров, как был остановлен двумя полицейскими, перегородившими ему тротуар. Один схватил Барта за локоть. Им оказался тот самый полицейский с 49-й улицы.

— Отпустите меня, идиот! — закричал Барт. — Вы даете сейчас возможность скрыться Вальдо.

— На этот раз ты его достанешь, — проговорил старый полицейский, замахнувшись дубинкой.

Он намеревался ударить Барта по затылку, но Барт уклонился, и удар пришелся по плечу. Действуя автоматически, он нанес полицейскому сильный удар в пах. Полицейский сложился вдвое и упал на колени. Не успел Барт перевести дыхание, как молодой полицейский, Фриц, защелкнул на его запястьях наручники.

— Вот так, старина! Вы перестарались… — сказал он. — Хорошо, что вы друг Романо, иначе…

Он не договорил и толкнул Барта к стене. В это время у тротуара остановилась полицейская машина. Из нее появился Гриерзон и направился к Барту. Остальные полицейские бросились в сад.

— Что такое? — спросил он, обращаясь к молодому полицейскому, и заорал: — Вы в своем уме? Это же главный редактор «Бродвей таймс»!

Вначале обстановку объяснил Фриц, затем Барт изложил свою версию случившегося.

— Ладно, пошли, — сказал Гриерзон. — Вместе посмотрим на девчонку.

В саду Гриерзон наклонился и что-то поднял с земли.

— Это был Вальдо, — сказал он. — Вот его визитка.

Элен, бледная под гримом, сидела на стуле. Орвил, вытирая окровавленный рот, неловко гладил ее по голове. Элен начала приходить в себя, но сказать что-то определенное не могла.

Какой-то незнакомый мужчина, назвавшись Орвилом, позвал ее с улицы. Она открыла дверь, и только вышла за порог, как раздался крик: «Вальдо!» Мимо нее метнулся мужчина во всем черном и едва не нанес ей удар ножом в шею. Лица его она рассмотреть не успела. После этого Элен перестала понимать, что вокруг нее происходит.

Режиссер-постановщик стоял рядом, в отчаянии заламывая руки.

— Что теперь делать? Что делать? Отменить спектакль?

Мисс Ларсен встала со стула. Она приподняла подбородок, глаза ее горели. Настоящая Жанна д’Арк на эшафоте перед палачом.

— Мы не вправе разочаровывать публику, — заявила она. — Спектакль должен продолжаться!

Барт повернулся к Гриерзону.

— Не могли бы вы приказать Фрицу снять с меня наручники? У меня сегодня еще много дел, и я хотел бы уйти отсюда…

— Не знаю, как и быть… — ответил Гриерзон. — Папаша Гордон не простит вам удара. Он может даже потребовать, чтобы вас посадили в каталажку. Кстати, вы были в тот момент в саду… Может, вы и есть Вальдо?

— Я попрошу вас передать Романо, чтобы в полночь он пришел в редакцию «Бродвей таймс». Я сдам ему Вальдо прямо в руки, если до того часа не убью его.

— Хорошо, я отпускаю вас, потому что знаю, где вас можно найти…

Глава двадцать третья

Хейден снова был в театре «Белфонте» через четверть часа. Второй акт уже начался. У входа в мятом костюме, с сигаретой во рту стоял контролер. Барт, как смог, привел в порядок свой костюм, но на черной шерстяной ткани пиджака виднелись пятна грязи, жилет был порван. Кулак, наткнувшийся на зубы Орвила, был обмотан носовым платком.

— Неприятности, мистер Хейден? — спросил контролер.

— Упал, уворачиваясь от такси… Второй акт давно начался?

— Скоро уже закончится…

Хейден молча кивнул головой. Он стоял у выхода и внимательно вглядывался в толпу пешеходов на главной улице города.

— Кто-нибудь заходил в зрительный зал после того, как начался второй акт?

— Нет. Но кое-кто ушел… автор пьесы. Он был против, чтобы главную роль исполняла мисс Арлен Линч, но ваш патрон пригрозил, что не будет финансировать постановку. Уходя, автор сказал, что не может больше смотреть пародию на свой замысел. Еще он сказал, что сегодня Вальдо — не единственный убийца на Бродвее, что есть люди, которые сговорились угробить его пьесу.

Хейден снова впился глазами в нескончаемый людской поток. Интересующее его лицо не появлялось. Барт спросил себя, где может сейчас находиться Романо. Полицейские в форме и гражданской одежде прохаживались по тротуару, но разговаривать с ними у Барта желания не было.

— Антракт, — сказал контролер и отправился отпирать двери.

Фойе быстро заполнялось зрителями. Одни направлялись в курительную комнату, другие вышли на улицу подышать свежим воздухом.

Барт заметил Мэддока Слейда, оживленно беседовавшего с Джеймсом Денхаймом. Попадаться на глаза Слейду у Барта не было никакого желания. Ему не хотелось объясняться перед ним за свой внешний вид. Вполне достаточно с него и этих, со всех сторон, удивленных взглядов. Он незаметно проскользнул в зрительный зал и занял свое место рядом со стариком Ленноксом.

— Не задавайте мне вопросов относительно моей одежды. Я упал, уворачиваясь от такси… Хорошенько подумайте и соберитесь с мыслями, прежде чем мне ответить.

— Ну, разумеется, Барт! Если я смогу тебе помочь…

— Кто из актеров находился на сцене, когда подняли занавес во втором акте?

— О, Барт! Это все, что тебе требуется? На сцене находилась Арлен Линч. Она оставалась одна бесконечно долго… Минуты три. Вероятно, мизансцену не доработали, потому что она слонялась из одного конца сцены в другой больше времени, чем этого требует монолог Гамлета. Мне кажется, что она из кожи вон лезла, чтобы продемонстрировать свои роскошные формы, прежде чем зритель отвлечется завязывающейся интригой. На ней было такое скандальное платье, которое мне еще никогда не приходилось видеть на сцене: прозрачное и глубоко декольтированное.

— Это я и хотел узнать. Как только погаснет свет, я ухожу. Вы в силах выдержать еще один акт? Оставаться из чистой вежливости не стоит.

— Я обожаю театр, Барт, даже плохой. В зрительном зале я оживаю…

Раздался звонок, приглашающий зрителей занять свои места. Кресла многих известных театральных критиков пустовали. Но Джеймс Денхайм, как обычно, сидел на своем месте. Драматический критик «Бродвей таймс» не мог публично выказывать свое недовольство спектаклем. Когда погасили свет в зале и занавес пополз вверх, Барт сжал руку Леннокса и вышел в фойе.

Перед входом в театр стоял инспектор полиции в сером костюме.

— Где Романо? — спросил у него Барт.

— Кто вы?

— Хейден, главный редактор «Бродвей таймс».

— Где-то рядом, — ответил полицейский, пожимая плечами.

— Передайте ему, чтобы в полночь он обязательно пришел в редакцию «Бродвей таймс». Скажите, что это чрезвычайно важно.

Барт решил скоротать время в баре у Слиго. Потягивая неразбавленное виски, он просидел в одиночестве до одиннадцати часов.

В редакции никого не было, кроме сторожа. Барт бросил ему металлический доллар.

— Сходите перекусить, Том. Я присмотрю здесь. Отпускаю вас на час.

— Вы понимаете жизнь, мистер Барт, в точности, как ваш отец.

Барт прошел в свой кабинет.

На столе лежала пачка фотографий, которую он не успел передать Орвилу в архив. Он отыскал фотографию Анжелы Браун и кнопками приколол к стене. Барт задумчиво смотрел на лицо улыбающейся девушки, когда в дверь просунулась голова Денхайма.

— Вы здесь, Хейден? — удивился он. — Кажется, на этот раз Вальдо не сдержал своего слова. По крайней мере ничего не произошло, а спектакли все уже закончились. Антрактов сегодня уже не предвидится…

— Я ошибся… Почему-то подумал, что он попытается убить Арлен Линч…

— Я бы рассматривал его в этом случае как благодетеля человечества. Убрать мисс Линч! Да в мире театра не было бы конструктивнее ее с того момента, как придумали вращающуюся сцену.

— Думаю, что этот вывод вы не решитесь отразить в своей статье.

— Разумеется, нет… Как я уже говорил, к старости компромисс становится чем-то необходимым. Я буду биться в судорогах восторга перед «талантом» мисс Линч. Мистер Слейд будет счастлив. Мы с ним беседовали после каждого акта, и он настойчиво требовал «искренней» критики. А это значит ни больше ни меньше, что в статье о мисс Линч он хочет видеть свое собственное мнение.

— Я ушел, не досмотрев третий акт. Но кое-что в спектакле меня позабавило… Вы помните начало второго акта, когда мисс Линч вышла на сцену в этой более чем странной одежде?

— Я ничего смешного в этом не усмотрел…

— Ну как же! Когда видишь любовницу нашего патрона в красной фланелевой ночной мужской рубашке!..

— Ах, вот вы о чем! Женщины в мужской одежде вызывали искренний смех у публики лет тридцать тому назад. Сейчас такой трюк может вводить в действие только бесталанный постановщик. Несчастная Линч выглядела как дойная корова.

— Вы совершили две ошибки, Денхайм, — резко сказал Барт.

Театральный критик нахмурил брови.

— Что вы сказали?

— Первую промашку вы допустили в четверг утром, у меня дома. Вы были усталый, с напряженными до предела нервами. Встреча с Романо совершенно вывела вас из равновесия, и вы оговорились. Вы сказали, что полиция не может заподозрить в вас человека, убившего пять женщин. Однако, кроме полицейских, никто больше не знал, что Анжела была пятой, а не четвертой жертвой Вальдо. Только полицейским и служащим морга было известно, что Джеральдина Маклайн тоже была убита Вальдо.

Денхайм смотрел на Барта изумленными глазами.

— Послушайте, Хейден, — сказал он, — что за вздор вы несете? «Бродвей таймс» рассказала читателям, что Анжела Браун была пятой жертвой Вальдо.

— Нет, Денхайм! Эта информация была напечатана в вечернем выпуске. В четверг утром, кроме нескольких человек и самого Вальдо, никто об этом не знал. Знали об этом еще два алкоголика, но они находились под присмотром в турецких банях и вам рассказать ничего не могли. Статью прочитать вы тоже не могли. Она была заперта здесь, в этом дряхлом столе.

Веки ящерицы-Денхайма, казалось, становились все тяжелее и тяжелее.

— Хейден, черт бы вас побрал, уж не обвиняете ли вы меня во всех преступлениях, совершенных Вальдо! Вы хотите сделать из меня маньяка-убийцу? Я не могу объяснить, почему я сказал, что Анжела Браун — пятая жертва Вальдо. И у меня нет никакой необходимости подсчитывать количество жертв Вальдо. Или я действительно оговорился, или вы не расслышали. Эта история становится невероятной!

— Но не далее как несколько минут назад вы, Денхайм, допустили второй ляпсус, — бесстрастным голосом сказал Барт. — Я поставил вам очень грубую ловушку, и вы в нее попались. Вы не были в зале во время второго акта. Если бы вы сидели на своем обычном месте, вы бы знали, что мисс Арлен Линч вышла на сцену в начале второго акта в прозрачном платье, под которым ничего не было. Из кресла в пятом ряду невозможно спутать прозрачное платье с ночной мужской рубашкой красного цвета. Я боялся, что вы избежите этой примитивной ловушки. То, что вас в тот момент не было в зале, это я прекрасно знал. Но позже вы могли слышать комментарии ошарашенных зрителей, потрясенных откровенностью наряда мисс Линч на сцене. Вы проглотили крючок с наживкой, Денхайм, и так глубоко, что сейчас невозможно его выплюнуть.

— Должен ли я понимать, Хейден, что вы обвиняете меня в том, что я — Вальдо?

— Да, Денхайм, — спокойным, безразличным голосом сказал Барт. — Да, именно это я и хотел сказать.

— И вы рассчитываете заточить меня за решетку только потому, что я ошибся в количестве жертв какого-то садиста, и потому, что я вышел выпить стаканчик вместо того, чтобы смотреть спектакль, который сам по себе является преступлением против разума!

— Нет, Денхайм! Двух ошибок, допущенных вами, еще недостаточно, чтобы отправить вас на электрический стул. Но знали бы вы, как хорошо я понимаю ваше теперешнее состояние. Вы — демон, Денхайм. Вы давно страдаете психическим расстройством. Я не знаю, сколько вы совершили преступлений, кроме тех, которые известны на Бродвее. Все ваши убийства, исключая убийство Анжелы, были спонтанны и бессмысленны. Однажды Анжела потребовала у вас крупную сумму денег. Конечно, это был шантаж. Взять деньги у своей богатой жены вы не могли; вы смертельно боялись развода в случае, если ваша связь с Анжелой дойдет до вашей больной супруги. И вы решаете одолжить деньги у Моэ Сейлига. И тут же вас пронзает мысль, что Анжела может попросить еще раз, и еще… Вы поняли, в какую трясину можете попасть. Выход из положения вы нашли достаточно быстро — физическое уничтожение Анжелы Браун. Вы знали, что никто вас не заподозрит. Вы назначили свидание Анжеле, пообещав принести ей деньги, и убили ее. Анжела рассказала вам о своей мимолетной встрече с Орвилом, и вы выбрали его в качестве козла отпущения, если у вас в этом возникнет необходимость.

Вы пришли сюда поздно ночью, когда в редакции никого не было, и на машинке, которая стояла в кабинете Орвила, отпечатали свое письмо. Но после убийства вы потеряли голову. Вы пришли ко мне домой рано утром, чтобы заморочить мне голову, но присутствие Романо оглушило вас. Вы почувствовали, что вас подозревают. И тогда вы решаете еще больше скомпрометировать Орвила. Покинув мой дом, вы пришли в газету и напечатали второе письмо, пользуясь тем, что в редакции никого не было.

Очередная жертва была уже определена: невеста Орвила. Вы надеялись, что в антракте Элен выйдет подышать свежим воздухом. Но этого не произошло, и вам пришлось ее позвать. Если бы не мой крик и не Орвил, оказавшийся рядом с Элен, вы бы убили ее. Сбежав, вы где-то спрятались и, дождавшись окончания второго акта пьесы, смешались со зрителями в фойе театра. Вам даже удалось завязать беседу с Мэддоком Слейдом.

Покушение на Элен почти удалось вам лишь потому, что я и Романо оказались круглыми идиотами. Вы ненавидели Арлен Линч, и мы подумали, что ее-то вы и выбрали в качестве своей жертвы.

Несмотря на то что вы садист и сумасшедший, вы очень талантливый театральный критик, а ее игра раздражала вас, но вы вынуждены были петь ей дифирамбы, потому что она спит с Мэддоком Слейдом, который подписывает вам специальный чек. Вы убивали, чтобы доказать окружающим, что убийца не вы.

Денхайм сделал шаг назад и выглянул в редакционный зал.

— Сбежать вам не удастся, Денхайм, — сказал Барт. — Я моложе и сильнее вас.

Он ненависти и страха лицо Денхайма приобрело зеленый оттенок.

— Я не собираюсь бежать, — сказал он. — Я хотел удостовериться, на месте ли сторож, и настаиваю, чтобы эти обвинения вы произнесли в его присутствии. Я подам на вас в суд, Хейден. За клевету! Не мне, а вам необходимо проконсультироваться у психиатра!

— Сторож отсутствует. Возвратится не раньше чем через час. Кстати, Денхайм, вам нужен не свидетель, а адвокат. У меня есть еще более серьезные доказательства, чем те, которые я вам изложил.

Застывшее лицо критика напоминало гипсовую маску.

— Сегодня вечером вас узнали, Денхайм. Вас узнали два человека. Вы думаете, что непромокаемый плащ, низко надвинутая шляпа и шарф, замотанный до уровня глаз, сделали вас неузнаваемым? Когда вы оказались в свете, падавшем из распахнутой двери, ваш шарф чуть соскользнул, и этого было достаточно, чтобы Элен и Орвил узнали вас.

Денхайм расхохотался.

— Не опускайтесь до смешного, Барт! Романо и двадцать других свидетелей знают каждый мой шаг сегодня вечером. Романо видел меня в театре. Если бы он считал, что Вальдо — это я, я давно бы сидел за решеткой.

— Нет, Денхайм! Орвил и Элен еще не дали свидетельских показаний. Они сказали о вас только мне. Я попросил их дождаться окончания спектакля, потому что оставался микроскопический шанс, что они ошиблись. И тогда я устроил вам ловушку с красной фланелевой рубашкой. Вас не было в театре «Белфонте», когда начался второй акт. В это время вы находились в садике на 49-й улице. Там же вы обронили визитку… Вальдо. Орвил и Элен готовы свидетельствовать под присягой, что узнали вас. Они поклянутся, что вы напали на Элен с ножом… Что Вальдо — это вы.

Дрожащими пальцами Денхайм едва заметно ощупал карман пиджака.

Глаза Хейдена сузились. Он с интересом наблюдал за Джеймсом Денхаймом. Вид у критика был отсутствующий. Казалось, он забыл о страшном обвинении в свой адрес. Он сунул одну руку в карман пиджака, вторую прижал к виску. Его глаза помутнели, лицо приобрело трупный оттенок.

— У меня начинает болеть голова, — тихим голосом сказал Денхайм, словно обращаясь к кому-то третьему.

Боль. Сладкая боль. Она проходит…

Сидя в кресле, Барт не спускал с него глаз. Пепельного цвета лицо Денхайма начало розоветь. От внезапного тика задрожали губы и челюсть.

— Огонь, — сказал он отрешенным голосом. — Огонь, такой же красный и теплый, как кровь.

Неожиданно его глаза широко распахнулись, и Барт увидел в них странное, демоническое пламя.

— Хейден? — произнес Денхайм, словно только сейчас узнал его, и захохотал.

Это был смех безумца.

— А знаете, Хейден, вы правы. Абсолютно правы! Да, я — Вальдо. Я убил всех этих женщин. Это были сущие дьяволы, источавшие похоть… Я убивал их ножом… Никакой боли… Только кровь! Красная и теплая, как огонь.

Он часто-часто заморгал.

— Но кроме этих, я убил еще одну, — сказал Денхайм. — Еще одну, о которой полиции ничего не известно. Это произошло очень давно. Тогда мне едва исполнилось пятнадцать лет. Это произошло в лесу, недалеко от родительского дома. Она была молода, но ее тело было похотливое и демоническое… У нее были очень толстые ляжки.

Веки Денхайма опустились, словно он пытался отгородиться от ужасных воспоминаний, материализующихся перед его глазами.

— Потом было затишье. В течение многих лет. Ни одной жертвы, — продолжал Денхайм. — И вот моя первая брачная ночь! Меня всегда мучила головная боль. Шум, музыка, голоса во время свадьбы чуть не свели меня с ума. В ту ночь ЭТО могло произойти… В спальне меня ждала жена, а у меня непонятным образом оказался нож. Но я вовремя спохватился и убежал из дому. Моя жена никогда не узнает, что, оставив ее в живых, я тем самым спас самого себя. Мое исчезновение обернулось для нее нервным потрясением и навсегда превратило ее в больного человека. Она никогда по-настоящему не была моей женой. Она никогда не просила, чтобы я исполнил свой супружеский долг…

Мутные глаза Денхайма вопросительно уставились на Хейдена.

— Я был неспособен быть ее мужем в физическом смысле этого слова. Я был НЕСПОСОБЕН, понимаете?

— Таким вопросом в отношении вас я никогда не задавался, — сказал Хейден, молчавший уже на протяжении нескольких минут.

Денхайм согласно покачал головой.

— Если бы знали об этом, вы презирали бы меня. Анжела — она не презирала… Она — единственная женщина, которая понимала меня. Она позволяла мне прижаться к ее нежной коже и ничего не требовала. Я дарил ей всякие безделушки, давал деньги… Она не была ни демонической, ни похотливой. По крайней мере со мной. Но с вами она была именно такой! Вы превратили ее в демоническую и похотливую самку. Посмотрите на свои руки! Вы гладили ее кожу, вы мяли ее тело и развращали ее!

Денхайм замолчал, затем, грустно качая головой, продолжил:

— Но спустя некоторое время она стала очень требовательной. Стала просить такие суммы денег, которые были выше моих финансовых возможностей. И тогда я решил убить ее. Лаская ее своими руками, вы испортили ее, она потеряла нежность. Она стала похотливой, и только нож мог снова сделать ее чистой.

Но я не убивал Анжелу. Я хотел это сделать, но не убивал. Она назначила мне свидание, но не пришла. Я убил всех других женщин, но Анжелу не убивал.

— Хочу дать вам хороший совет, Денхайм, — сказал Барт. — Не пытайтесь отрицать это преступление. Для вас — это конец! Вместо психушки вы рискуете попасть на электрический стул, потому что вы готовили преднамеренное убийство и…

Рука Денхайма так быстро метнулась вперед, что Хейден не успел ее перехватить. Острое лезвие ножа замерло в сантиметре от его горла. Денхайм заговорил совершенно спокойным голосом:

— Я вынужден убить вас, Хейден. Вы это понимаете, не так ли? Я еще никогда не убивал мужчин. Вот я и спрашиваю себя, что можно испытывать, убивая мужчину?

В его глазах появилось чисто детское любопытство. Подрагивая, острие ножа все ближе подбиралось к горлу Хейдена. Денхайм продолжал говорить, но к Хейдену это не имело никакого отношения. Денхайм размышлял вслух:

— Это будет легко… Совсем нетрудно… — бормотал он. — Эти грязные руки ласкали Анжелу, они развратили ее, разбудили в ней похоть… Я уже вижу, как перерезаю это горло…

Денхайм не спешил. Он спокойно просчитывал, как лучше нанести удар. Глаза убийцы блестели, но в них не было ни ненависти, ни злобы. Денхайм, как ребенок, радовался новому приключению. Он что-то нечленораздельно бормотал, часто повторяя слова «кровь» и «огонь».

Правая рука Хейдена лежала на краю стола. Он напряг ладонь и изо всех сил оттолкнулся от массивной мебели. Кресло на колесиках мгновенно откатилось назад и уперлось в стену.

Выражение лица Вальдо едва заметно изменилось: на его губах появилась легкая улыбка. Выставив далеко перед собой нож, Денхайм двинулся на Барта. Еще один шаг…

Хейден подал плечи вперед и, как из катапульты, вылетел из кресла. Нож Денхайма разрезал ему ткань пиджака, задев мышцы предплечья. Но Хейден уже успел схватить убийцу за талию и бросил его на пол. Падая, Вальдо попытался ударить ножом еще раз, но промахнулся. Хейден сильно ударил Вальдо кулаком по лицу и упал двумя коленями на его мягкий живот. Рука, сжимавшая нож, затрепетала, как рыба, вытащенная из воды, затем пальцы разжались, и нож выпал. Хейден начал яростно бить Денхайма кулаками по лицу.

Неожиданно его шею сзади обхватила чья-то сильная рука и потянула назад.

— Спокойно, друг мой, — раздался голос Романо. — Вы же убьете его. Если это Вальдо, тогда он сумасшедший, а сумасшедших сегодня не убивают.

Глава двадцать четвертая

Стол, за которым сидел Романо в своем тесном кабинете, был завален книгами по криминалистике. В дверь постучали, и на пороге появился Барт Хейден.

— Привет, друг мой, — сказал Романо. — Вы сегодня очень ранняя пташка. Еще только девять утра, а вы уже здесь. Для коренного жителя Бродвея это подвиг! Может, вы пришли, чтобы принести извинения старому полицейскому, которому вчера чуть не растерли в порошок остатки его мужского достоинства? Ну да ладно. Забудьте об этом и идите домой досыпать. А впрочем, на вашем месте я отослал бы старому Гордону ящик пива…

— Плевать я хотел на Гордона и его любовь к пиву. Я пришел к вам поговорить о Денхайме и Анжеле.

Романо вздохнул и вытер платком пот со лба.

— Хорошо… Вот уже семь дней, как Денхайм у нас в руках. Вернее сказать, пять дней, потому что два дня он провел в госпитале после «разговора» с вами. Вы хорошо над ним поработали.

— Ну, знаете ли… Я находился в состоянии самообороны. У него в руке был нож, и он хотел перерезать мне горло. Если бы не вы…

— Он не умрет, но его лицо никогда не станет прежним. Кстати, обаяние и привлекательность теперь ему ни к чему. Конкурсов красоты среди сумасшедших не проводят. Психиатры исследовали его вдоль и поперек… Создается впечатление, что в основном он в здравом уме, и только во время кризов его заклинивает на ноль. Странно, но он продолжает утверждать, что не убивал Анжелу.

— Что говорят по этому поводу врачи?

— Ничего. Всем на все наплевать, кроме такого зануды, как я, который любит, чтобы все лежало на своем месте и имело объяснение, почему там находится. Бродерик, прокурор округа, не хочет вменять ему в вину преднамеренное убийство, потому что грядут выборы и прокурору выгоднее иметь дело на сумасшедшего-убийцу, чем на убийцу, готовившего преднамеренное убийство, и одним махом закрыть все пять преступлений. Он требует, чтобы Денхайма поместили в психиатрическую больницу.

— И вы думаете, что Бродерику удастся это сделать?

— По крайней мере, он приложит к этому все усилия. Адвокат, которому Денхайм поручил защищать его, пропустил критика через детектор лжи в присутствии лучшего специалиста в этой области доктора Фрэда Раймера. Я прекрасно знаю его: это очень порядочный человек.

— Каковы результаты?

— Результатов жду с минуты на минуту. Доктор Раймер написал отчет еще вчера. Сегодня с ним встречается Мартин Ленд, и они вместе должны прийти сюда.

— А разве суд присяжных примет во внимание «свидетельские показания» детектора лжи?

— В сущности, нет… В какой-то степени это незаконно. Но в судебной практике существуют два прецедента… Эксперты по детекторам лжи уже вызывались в суд… Но в итоге их свидетельские показания не были приняты.

Зазвонил внутренний телефон.

— Пропустите их, — сказал он в трубку. — Хейден, вы можете остаться здесь, если дадите честное слово ничего не публиковать без моего разрешения из того, что сейчас услышите.

Мартин Ленд был худощавым мужчиной, одетым во фланелевый костюм в узкую полосочку. Дорогой галстук был завязан каким-то умопомрачительным узлом.

— Привет, Хейден, — сказал он, посмотрев на Барта черными пронзительными глазами. — Вы чуть не убили моего клиента и тем самым чуть не лишили меня гонорара. Доктор Раймер, позвольте представить вам Барта Хейдена.

Раймер был высокого роста и слегка сутулый. За толстыми стеклами его очков блестели живые, умные и полные доброты глаза.

— Будьте любезны, доктор, дайте мне ваш отчет, — попросил Ленд.

Раймер достал из портфеля папку, и Ленд положил ее на стол перед Романо.

— Посмотрите это, лейтенант, и можете начинать рыдать. Но вначале рекомендую послушать, что скажет доктор Раймер.

— Это ваш эксперт, старина. Если вы считаете нужным, чтобы он дал объяснения, я — весь внимание.

Ленд сделал знак доктору начинать.

— Вчера известный вам Джеймс Денхайм был обследован с помощью полиграфического аппарата Сендилга, — сказал доктор. — Мои выводы в большей части подтверждают заключение полиции данный персонаж подвержен проходящим вспышкам безумия, вследствие которых он превращается в убийцу-садиста. Первое преступление он совершил в возрасте пятнадцати лет. Его жертвой была молоденькая девушка. После этого убийства, оставившего в его душе ужасные воспоминания, позыва к насилию он не ощущал в течение пятнадцати лет, вплоть до брачной ночи. Желание перерезать горло своей жене было у него очень сильным, но он сумел перебороть себя и убежать из дому. Его болезненное состояние объясняется элементарно просто — врожденная импотенция. После убийства девушки он на какое-то время подавил в себе сексуальный инстинкт, но у него начались сильные головные боли, рвота. Эти недомогания в какой-то момент доводили его до состояния эйфории за чертой разума. В прошлом году, достигнув критического возраста в жизни мужчины, он не смог больше сопротивляться негативным силам, которые терзали его, и, потеряв над собой контроль, убивает четырех женщин. В прошлую пятницу он пытался убить Элен Ларсен, но попытка закончилась неудачей. Он планировал убить Анжелу Браун. В данном случае мотивом для убийства были определенные причины, не имевшие никакого отношения к его болезни. Но и в этом случае ему не повезло. В тот вечер, когда ее убили, он даже не встретился с ней.

Доктор замолчал, полистал свой отчет и продолжил:

— В заключение хочу сказать, заявляю об этом без тени сомнения, что Джеймс Денхайм — убийца-психопат, известный под именем Вальдо. В приступе безумия он убил в Нью-Йорке в прошлом году Алису Кэньон, Берту дель Рей, Маргарет Стрингер и Джеральдину Маклайн. В пятницу вечером он покушался на жизнь Элен Ларсен. По личным мотивам он хотел убить Анжелу Браун, но детектор лжи показал, что он ее не убивал. Во всех остальных убийствах, включая первое убийство своей ровесницы, он признался.

— Вопросы будут? — с саркастической улыбкой обратился Ленд к Романо.

Романо, не отреагировав на реплику адвоката, посмотрел на доктора.

— Короче говоря, доктор, Денхайм — психопат?

— Джеймс Денхайм — душевнобольной человек. И я утверждаю, что он — Вальдо! И одновременно авторитетно заявляю, что он не убивал Анжелу Браун.

— Предлагаю вам сделку, Романо, — сказал Ленд. — Вы покупаете?

— Я покупаю только на сезонных распродажах.

— У меня очень интересная цена… Это прекрасная сделка для вас и прекрасная сделка для Бродерика.

— Слушаю.

— Я, так же как и вы, не хочу видеть Вальдо на свободе. Его нужно срочно поместить в психиатрическую больницу. Но я не допущу, чтобы окружной прокурор, заботясь о своей предвыборной кампании, поджарил сумасшедшего на электрическом стуле за преступление, которого тот не совершал. А теперь мое предложение! Если Бродерик даст согласие поместить Денхайма в психушку, вы можете рассчитывать на меня в том смысле, что никакая информация по делу Вальдо не вылезет наружу. Вы сдаете его дело в архив, как и дело Анжелы Браун. Я ни слова не скажу журналистам. Все будут счастливы. Но если вы попытаетесь приписать дело Браун Денхайму, обвинив его в преднамеренном убийстве, я подниму бучу и, заверяю вас, выиграю партию, а вы получите на руки еще одно нераскрытое убийство.

— Почему вы не предлагаете эту заманчивую сделку окружному прокурору? — спросил Романо.

— И речи быть не может! Я ему не доверяю. Вам доверяю, но не ему. Дайте мне только честное слово, и я буду считать, что дело улажено.

— Честное слово! — сказал Романо.

— Отлично! Вашего слова мне вполне достаточно, — сказал Ленд, закрывая папку с отчетом доктора Раймера. — Я забираю этот отчет на тот случай, если Бродерику захочется подложить вам свинью как офицеру полиции, понимаете?

Адвокат и доктор вышли. Барт остался наедине с Романо.

— Что вы закручинились, старина? — спросил Барт. — Дело улажено, чего еще желать?

— В какой-то мере вы правы… Но я не люблю, когда в закрытом деле остаются темные места. Это профессиональное чувство. Мне очень хотелось бы узнать, кто убил Анжелу Браун, если это сделал не Вальдо.

— Понимаю вас. Но не лучше ли оставить все так, как оно есть? Доктор мог ошибиться. Вполне возможно, ее убил Вальдо. Он же оставил свою визитку!

— Да, — вздохнул Романо. — Да… Возможно…

Барт встал.

— Ухожу, — просто сказал он. — Пришлю Гордону ящик пива…

— Прекрасный шаг с вашей стороны. У Гордона слабость к крепкому пиву.

Барт пешком дошел до 8-й улицы, свернул на 28-ю и спустился в метро. Обычно он брал такси, но два дня назад проиграл треть зарплаты на скачках, пойдя на поводу у Пита Тэйлора. Теперь приходилось экономить на всем. Выйдя на метро на 23-й улице, Барт оказался перед супермаркетом. Поколебавшись секунду-другую, он перешел улицу и вошел в магазин. Отыскав глазами парфюмерный отдел, направился туда. Толстенькая, прыщеватая продавщица с восхищением смотрела на статную фигуру Барта. Сквозь тонкую материю кофточки проступали отвердевшие соски ее роскошной груди. Барт выбрал небольшую картонную коробочку и, протягивая ее продавщице, спросил, сколько он должен.

— Двадцать девять центов, — ответила толстушка.

Бросив еще раз взгляд на покупку Барта, она рассмеялась.

— Смотри, дорогуша, чтобы твои прелести не вывалились наружу, — сказал Барт, протягивая ей доллар. — Упакуй коробочку и дай сдачу.

— Извините, сэр, — сказала девушка. — Но мужчина… такой мужчина, как вы… покупает это?!

Она снова прыснула со смеху, положила коробочку в пластиковый мешок и отсчитала сдачу.

— Надеюсь, что шеф отдела не слышал моего смеха, — сказала она. — Противнейший мужик…

— Сошлитесь на меня. Скажите, что я рассказал вам смешную историю, — посоветовал Барт.

Выйдя из магазина, он, забыв о благих намерениях экономить, остановил такси и поехал домой.

Едва войдя в квартиру, Барт снял пиджак и закатал рукава рубашки до локтей. Затем сел за стол и начал экспериментировать со своим приобретением. Старый Бонза, дремавший у камина, открывал время от времени один глаз и удивленно смотрел на своего хозяина.

Закончив, Барт некоторое время сидел неподвижно, затем с задумчивым видом начал царапать себе руку ногтями. На какой-то миг он прекратил свое странное занятие, потом с еще большей силой впился ногтями в руку… Наконец встал и пошел в ванную комнату мыть руки.

Эксперимент удался. Теперь Барт был уверен, что Вальдо не убивал Анжелу Браун.

Глава двадцать пятая

Не скрывая удивления, привратник смотрел на незабудки, которые причудливым образом переплетались на жилете Барта.

— Миссис Купер вчера отвезли в клинику, — с высокомерным видом заявил он.

— Мне об этом известно, — строго произнес Барт. — Я работаю в клинике. Миссис Купер нуждается кое в каких личных вещах, и мне нужно встретиться с ее сиделкой мисс Присциллой Баффин.

Привратник как завороженный продолжал смотреть на жилет Барта фантастической расцветки. Затем, стряхнув оцепенение, он снял трубку телефона.

— Из клиники пришел человек и хочет с вами встретиться, — сказал он в трубку.

Посмотрев на Барта недоверчивым взглядом, он пробормотал:

— Вас ждут. Используйте левый лифт.

Не успел Барт оторвать палец от кнопки звонка, как дверь распахнулась. Когда Присцилла Баффин увидела Барта Хейдена, ее глаза превратились в два блюдечка. Ее маленькая рука с коротко подстриженными ногтями прикрывала застывший от удивления рот.

— Здравствуй, милая! — сказал Барт. — Черные волосы тебе к лицу, но платье сиделки меня разочаровывает. Что касается очков…. Лучше от комментариев откажусь….

— Как ты меня нашел, Барт? — спросила Анжела Браун.

— Больших трудов это не составило. Мой отец родился в штате Кентукки… Разводил там охотничьих собак…

Анжела жестом предложила ему пройти в квартиру и закрыла дверь.

— У миссис Купер случился приступ, и ее положили в клинику. Горничная ушла по делам. Ты сдашь меня в полицию, Барт?

— Почему? Нет такого закона, запрещающего мертвым быть живыми. Для некоторых людей такое положение даже предпочтительнее…

Барт сел на козетку, обтянутую светло-розовым атласом.

— Не садись там, Барт, — сказала Анжела. — Это мое розовое облачко.

Барт пересел в кресло, а Анжела села в свое «розовое облачко».

— Когда я сижу здесь, я начинаю чувствовать себя ангелом, — улыбнувшись, сказала она. — Но когда рядом находится такой парень, как ты, чувствовать себя ангелом очень трудно.

Она пристально посмотрела на Барта через стекла очков.

— Как ты меня нашел? — спросила она. — За всю неделю, что я нахожусь здесь, я практически никуда не выходила. Возможно, ты — охотничья собака, но тебя не мог привести сюда запах моих духов, которыми я не пользуюсь с тех пор, как ушла из «Саломея-клуба».

— Я оказался здесь благодаря… твоим хитростям с фальшивыми ногтями. Я не поверил, что ты носила эту бутафорию на своих пальцах. Но никаких доказательств у меня не было. Я вспомнил исцарапанное лицо Орвила… и захотел проверить. Орвил ходил восемь дней с твоими отметинами на лице. Сегодня утром я купил самые качественные фальшивые ногти и проделал эксперимент… Дома я приклеил их поверх своих ногтей клеем, который дается вместе с ним.

Анжела расхохоталась.

— Следуя указанным рекомендациям, я дал клею время высохнуть. Затем попытался поцарапать себе руку. Безрезультатно. Фальшивые ногти не оставляли никакого следа. Когда я нажал сильнее, они просто отвалились. Возможно, если бы обрезать их покороче, можно было бы расцарапать кожу до крови… Но у тебя никогда не было коротких ногтей, я это хорошо помню.

Он замолчал и бросил взгляд на коротко обрезанные ногти Анжелы.

— По крайней мере, ты не обрезала их так коротко в то время, когда тебя звали Анжелой. У тебя были ярко-красные ногти, как у всех танцовщиц на Бродвее. И они были натуральные, твои собственные. Вторая деталь. Тело, найденное в твоей квартире, имело на талии красноватый след. Такой след оставляет эластичный пояс для чулок. Ты никогда не носила такую экипировку. Правда, накануне убийства ты купила такой пояс, но ты им не воспользовалась, забыв его у меня. И последнее: твоя запись в дневнике… «На помощь! Идет Вальдо!» Если бы ты знала, что по лестнице поднимается Вальдо, ты не стала бы писать эту чушь, а сняла бы трубку и позвонила в полицию. Эта запись явно указывает на то, что Вальдо хотят повесить на спину преступление, которого он не совершал. И эта запись сделана твоей рукой…

Тогда я вспомнил имя Присциллы Баффин. Романо рассказал мне, что Присцилла Баффин — дипломированная ханжа, которая служит сиделкой у богатой дамы и что она откликнулась на объявление в «Бродвей таймс». В других газетах это объявление не печаталось. Неожиданно я испытал жгучее желание познакомиться с Присциллой Баффин, которая интересуется бродвейскими канканами и скачками. И вот я здесь!

Барт закурил и подозрительно посмотрел на предмет из дорогого фарфора, который, казалось, был слишком ценным, чтобы служить пепельницей. После секундного колебания он бросил туда сгоревшую спичку.

— Поразмыслив, я сказал себе, что труп на 49-й возможно, не твой. И от этой мысли мне стало легче. Ты знаешь, милая, я ведь очень тебя люблю.

Анжела опустила глаза.

— И я люблю тебя, Барт, — тихо произнесла она. — Больше всего я люблю быть ангелом на розовом облачке, но после этого сразу же идешь ты.

— В дальнейшем я пришел к выводу, что труп в твоей квартире — твоя сестра Полли, о которой ты мне рассказывала. Ты говорила, что она умерла. Но в этой твоей формулировке было что-то странное. Когда ты вспоминала гадости, которые она тебе делала, или ее бессердечное отношение к матери, ты всегда добавляла: «Для меня она умерла уже давно». Возможно, для тебя она была мертва, ты выбросила ее из своего сердца, но для других она оставалась живой и в добром здравии. И вот она узнает твой адрес и приезжает, в этом я совершенно уверен, чтобы начать тянуть из тебя жилы. Ты убиваешь ее, а полицию пытаешься пустить по ложному следу своей записью в дневнике.

— Я все тебе расскажу, — заговорила Анжела. — Теперь это уже не имеет никакого значения. Миссис Купер увезли вчера в клинику, и она, вероятнее всего, умрет. Она напоминала мне мою мать. Полли убила ее. Она нарочно не покупала ей лекарства, которые должны были спасти ее. Миссис Купер добрая, беззащитная и очень больная. Она полностью мне доверяла и рассчитывала на меня. И моя мать могла быть такой же доброй и нежной, если бы ей чуточку повезло в жизни. А я могла бы быть счастлива здесь, несмотря на то, что я преступница. Приятно осознавать, что ты кому-то нужен, что тебя любят. Единственное, чего мне хотелось, это как можно дольше оставаться здесь, ухаживать за миссис Купер и иногда садиться на «розовое облачко» и чувствовать себя ангелом. Мне было так приятно и спокойно! Как во сне. И как жаль, что этой сказке суждено было продлиться всего лишь восемь дней.

Анжела провела языком по пересохшим губам.

— Я не могу точно сказать, каким образом Полли ухитрилась узнать мой адрес, — продолжила она. — Несколько месяцев тому назад я случайно встретила на улице красивого мальчика, с которым когда-то вместе ходила в школу. — Она захихикала. — Я всегда чувствовала себя беззащитной перед красивыми парнями. Я пригласила его к себе домой выпить по стаканчику. Возможно, встретив Полли в Балтиморе, он рассказал ей обо мне. В прошлый понедельник я неожиданно получила от нее письмо. Свое имя она почему-то изменила на Присциллу Баффин. Но об этом я уже знала раньше и сделала несколько ироничных записей в своем дневнике, посвященных ее персоне. Но виделись мы в последний раз много лет тому назад. Для меня она умерла. Она работала сиделкой у трех старых больных дам. Все три умерли, оставив ей в наследство небольшие суммы. Я подозреваю, что Полли убила этих женщин. В письме, которое она мне прислала, это буквально читалось между строк. Первая, инвалид, упала с лестницы, когда в доме, кроме нее и Полли, никого не было; вторая умерла в постели от приступа астмы — Полли вполне могла задушить ее подушкой; третьей требовалось давать лекарства в точно определенные часы, но Полли, как я думаю, лишала несчастную лекарств, как и мою мать.

В письме Полли сообщила, что приезжает в Нью-Йорк в среду вечером. Оказывается, она нашла по объявлению работу у миссис Купер, очень старой и богатой женщины. Она обещала быть у меня в десять вечера, переночевать и со следующего дня приступить к своим обязанностям сиделки. Я растерялась, потому что знала, чем может закончиться для меня появление Полли в Нью-Йорке. Она обязательно заявилась бы в «Саломея-клуб», вылила на меня бочку дерьма, и я оказалась бы на улице. Я так ненавидела ее, что от мысли, что увижу ее, мне становилось плохо. Она убила мою мать и парня, которого я любила.

Вначале я подумала, что смогу откупиться от нее. Пусть только оставит меня в покое! Не знаю, почему я определила эту сумму в две тысячи долларов, но эта круглая цифра показалась мне красивой. Днем я пошла в редакцию к Джеймсу Денхайму и сказала, что мне нужны эти деньги в среду к восьми вечера. Я пригрозила ему шантажом, но никогда бы не смогла это осуществить. Бедный Денхайм не на шутку перепугался. Он назначил мне свидание в восемь часов на 9-й улице, пообещав принести все, что сможет собрать наличными.

К концу дня я стала противна сама себе, как в тот вечер, когда ради собственного удовольствия подзавела Орвила. Ведь Денхайм был по-своему добр ко мне: устроил на работу, помогал деньгами, делал небольшие подарки. И с моей стороны было свинством так резко наезжать на него хотя бы потому, что взамен он практически ничего не требовал. Впрочем… он никогда не был настоящим мужчиной. За всю свою жизнь он не трахнул ни одной женщины. Он прижимался обычно к моей груди и рассказывал о своих неприятностях. Мне даже было жаль его. В тот вечер в «Саломея-клубе» я поняла, что не смогу сделать ему гадость. Я знала, что после премьеры в каком-то театре он возвратится в редакцию, чтобы написать свою статью. В перерыве между двумя представлениями в «Саломеи» я побежала в «Бродвей таймс» сказать ему, чтобы он забыл эту историю с двумя тысячами долларов. В редакции, кроме сторожа, спавшего как сурок, никого не было. Где-то в глубине коридора стрекотала пишущая машинка. Я пошла в том направлении и вдруг увидела, как из архива вышел Денхайм. Он закрыл за собой дверь и пошел в туалет. Меня он не заметил, а я, не знаю почему, не окликнула его. Я спросила себя, почему он печатает в архиве, а не на своем рабочем месте? Я пошла в архив. Рядом с машинкой лежало письмо, адресованное главному редактору «Бродвей таймс». Внизу стояла подпись: «Вальдо». Я прочла письмо и узнала, что Вальдо намеревается убить женщину между восемью и десятью часами вечера в среду. Джеймс напечатал это письмо в понедельник, но из газет я узнала, что по почте он его отправил только на следующий день вечером. В восемь вечера в среду у Денхайма было свидание со мной, понимаешь? Я бесшумно вышла из архива, побежала в «Саломея-клуб» и украла на кухне огромный нож. Завладев этим оружием, я почувствовала себя увереннее. А затем… затем я увидела возможность разрешить свою проблему с Полли. Вальдо убивал ножом… Если я убью Полли ножом, оставлю визитку, подписанную «Вальдо», тогда это преступление отнесут на его счет. Выдавая себя за жертву, я попыталась обставить все как можно правдоподобнее. Несмотря на нашу непохожесть, между мной и Полли было что-то общее, родственное. Полли совершенно не следила за своим внешним видом, носила грубые корсеты и отвратительной формы очки. Она была чуть старше меня и полнее. Я должна была сделать ее неузнаваемой. У меня до того были взвинчены нервы, что, не дождавшись последнего номера в «Саломея-клубе», я сбежала к Слейшеру, чтобы прочистить немного мозги стаканчиком виски. Там я встретила этого несчастного Клаймитса. Я пригласила его к себе домой, покормила и угостила джином. Увидев у меня нож, он почему-то решил, что я хочу наложить на себя руки, и забрал его. Я не возражала, потому что уже знала, что никогда не смогу воспользоваться им: не выношу вида крови. Но у меня был молоток, который я одолжила у Летти, чтобы приколотить к стене твою фотографию. На следующее утро, сказав, что у меня забилась раковина, я одолжила у него еще и каустической соды.

В среду у меня не было ни секунды свободного времени. Очки мне требовались уже давно. Я пошла к окулисту и заказала очки, с большим трудом достав эту тяжелую, безобразную оправу. У него я записалась под именем Присциллы Баффин. Затем купила краску для волос. Чем обесцветить волосы Полли, у меня было. Тогда же мне пришла в голову мысль купить накладные ногти, потому что Полли обрезала свои очень коротко.

Анжела замолчала и чему-то улыбнулась.

— Какую же бурную ночку ты устроил мне накануне, Блондинистая мордашка! Итак, я прибрала в квартире и пошла в архив «Нью-Йорк таймс», перечитала там все статьи, посвященные Вальдо. Нашла в газетах и фотографии его визитных карточек. Изготовить визитку, как тебе известно, трудов не составляет. Я купила несколько квадратиков бристольного картона и трафареты. Текст визитки я списала из газет. Возвратившись домой, я перекрасила волосы в черный цвет. Мне абсолютно не улыбалась ситуация, при которой обнаруженный в моей квартире труп был бы сочтен как не мой.

Барт ухмыльнулся.

— Я перекрасила волосы, очень коротко обрезала ногти и сняла с них лак. Затем положила в удобное место молоток, сделала раствор каустической соды и принялась ждать Полли. Когда Полли уже поднималась по лестнице, мне пришла в голову мысль написать в своем дневнике, что сейчас десять часов и ко мне идет Вальдо.

О том, что произошло дальше, мне не хотелось бы вспоминать. Но тебе нужно знать все детали, да?

Полли вошла в квартиру с двумя чемоданами. Выглядела она еще отвратительнее, чем раньше, что облегчило мне задачу. Я убила ее, едва за ней закрылась дверь. Сделать это оказалось нетрудно: хватило одного удара молотком по затылку. Дальше все происходило, как в кошмарном сне. Я переодела ее в свой домашний халат, облила лицо раствором каустической соды, обесцветила ее волосы и сделала прическу, какую носила сама. В последний раз я прикоснулась к ней, когда прикалывала к халату визитную карточку.

Вся операция заняла у меня около тридцати минут. Я оделась, взяла чемоданы и ушла. К счастью, на лестнице мне никто не встретился. На такси я приехала в отель для женщин-одиночек и записалась под именем Присциллы Баффин, а на следующее утро предстала перед миссис Купер. Миссис Купер оказалась очень любезной дамой. Ее самочувствие было крайне плохим, но… Она мечтала о дочери, а я — о матери. Мы, как бы тебе сказать, нашли друг друга. Когда в «Бродвей таймс» я наткнулась на объявление, я решила взять быка за рога. Я позвонила по указанному номеру, и лейтенант Романо нанес мне визит. Я выдала ему вполне правдоподобную историю, и, мне кажется, он проглотил ее.

Загадочная полуулыбка появилась на губах Анжелы.

— Здесь было так чудесно! — сказала она. — Ты меня ненавидишь, Блондинистая мордашка?

— Я же тебе уже сказал, что люблю тебя.

— Так сильно, что можешь даже поцеловать меня?

— При условии, что ты снимешь эти стрекозиные очки.

Она встала, и Барт заключил ее в свои объятия.

Поцелуй получился затяжным.

— Вкусно, — сказала Анжела, когда их губы наконец разъединились.

— Следующий будет еще вкуснее, если ты сбросишь эти лохмотья.

Анжела весело рассмеялась.

— Если очки сняты, можно снять и остальное.

Ее пальцы коснулись пуговиц платья, когда в дверь позвонили. Анжела быстро надела очки.

— Это горничная. Она всегда забывает ключи, — сказала Анжела, направляясь к двери.

На пороге стояли трое мужчин: Романо в сдвинутой на затылок шляпе, Гриерзон, как всегда спокойный и невозмутимый, и еще какой-то мужчина средних лет в дорогом, классического покроя, костюме. На полицейского он не был похож.

Романо вошел в прихожую и сделал знак своим спутникам следовать за ним.

— Привет, друг мой! — сказал он, увидев Барта. — Можно подумать, что весь Нью-Йорк назначил свидание с мисс Присциллой Баффин. Разрешите представить вам мистера Аллардайса. Мистер Аллардайс только что прибыл из Балтимора.

Казалось, что мистер Аллардайс ничего не слышит, жадно вглядываясь в лицо Анжелы.

— Это не она, — сказал он.

— Она, — ответил Романо. — Перед вами Присцилла Баффин.

— Нет, — покачал головой мистер Аллардайс. — Это не Присцилла Баффин. По крайней мере это не та Присцилла Баффин, которая ухаживала за моей матерью и убила ее, столкнув с лестницы. Прямых улик у меня нет, но я более чем уверен, что так оно и было.

— Вы уверены, что эта женщина не Присцилла?

— Я никогда не забуду лицо того монстра, — резко бросил мистер Аллардайс. — Эта девушка чем-то едва уловимо напоминает ее, но она моложе… Возможно, она ее сестра или кузина, но ни в коем случае не Присцилла Баффин. У этой очень приятное лицо, тогда как от вида Присциллы мурашки бегали по спине.

— Спасибо, мистер Аллардайс, — сказал Романо. — Возвращайтесь к себе в отель. Позже я вам еще позвоню.

Мистер Аллардайс едва заметно кивнул и вышел.

Романо, не дожидаясь приглашения, сел в кресло.

— Не могу больше стоять, — сказал он. — Моим несчастным костылям нужен небольшой отдых.

Анжела Брайн осуждающим взглядом посмотрела на Барта Хейдена.

— И все-таки ты обманул меня, Барт, сдал полиции.

— Он вас не обманывал, дорогуша, — сказал Романо. — Я до всего докумекал сам. И к этому выводу я пришел не в результате озарения, которое посещает детективов в полицейских романах, а благодаря рутинной работе, которая делает лицо полицейского грустным, а ступни ног — плоскими.

Романо снял шляпу и вытер влажный лоб.

— Для начала, вы сделали слишком тщательную уборку. Отсутствие ваших отпечатков пальцев насторожило меня, потому что это совершенно ненормально. Ни одного отпечатка… Нигде… Не мог же их все стереть Вальдо! Не было у нас достаточного числа признаков, чтобы идентифицировать труп. В этом нам могла бы помочь миссис Летти, жена управляющего домом, но она наотрез отказалась присутствовать при тщательном осмотре трупа. Когда мы узнали о вашем пребывании в исправительном доме, мы обратились туда с запросом относительно ваших отпечатков пальцев. Но в то время, как оказалось, в подобных учреждениях отпечатки еще не снимались. Тогда мы пошли в «Саломея-клуб», и нам дали вашу коробку с гримом и расческу. Мы сняли с этих предметов ваши отпечатки, и они, естественно, оказались непохожими на отпечатки пальцев трупа. Когда я приходил к вам сюда на прошлой неделе, вы сказали, что какое-то время работали социологом Балтиморе. Поведали вы мне и о том, что сестра Анжелы, Полли Броварски, умерла. Но ни в штате Мэриленд, ни в соседних штатах мы не нашли ни малейшего следа, указывавшего бы на существование социолога по имени Присцилла Баффин. Не нашли мы и свидетельства о смерти Полли Броварски. Ребята из лаборатории вывернулись наизнанку, собирая по крохам улики. Взяв на анализ волосы убитой, определили, что они были перекрашены в первый раз… Это подтвердило мои подозрения. Мы знали, что Анжела Браун была блондинкой с момента своего появления в Нью-Йорке. От нотариуса миссис Купер мы узнали, что вы появились у нее на следующий день после убийства. В Балтиморе мы вышли на след настоящей Присциллы Баффин. Она никогда не была социологом, а ухаживала за больными старыми дамами, которые умерли при обстоятельствах более чем подозрительных. И, наконец, мы разыскали мистера Аллардайса, который согласился приехать в Нью-Йорк для опознания.

Романо замолчал, глубоко вздохнул и продолжил:

— Только не думайте, что создавшаяся ситуация меня радует. Вы мне нравитесь, милочка. Вы очень хорошая девушка! Топтать вас обвинениями я не собираюсь. Думаю, что суд присяжных будет к вам снисходителен. Думаю даже, что сам Бродерик не будет настаивать на суровом наказании. Во внимание будут приняты как личность вашей сестры, так и ваше душевное состояние, когда вы узнали, что ваша сестра так же, как и Джеймс Денхайм, была убийцей. Ничего серьезного вам не грозит. Но с давних пор я знаю одну вещь: за все надо платить. Отвезите ее в участок, Гриерзон, — сказал Романо, вставая. — Сегодня у меня выходной. Имею полное право хорошенько выспаться.

— Я найду тебе хорошего адвоката, малышка, — сказал Барт. — Попрошу Ленда взяться за твое дело.

— Ты знаешь, Барт, — произнесла Анжела, — что мне сказала миссис Купер, когда ее забирали в клинику? Он сжала мою руку и тихо произнесла: «Что я буду делать без вас, Присцилла? Вы — ангел! Настоящий земной ангел».

— Пошли, Хейден, — сказал Романо, направляясь к двери.

Барт, как лунатик, последовал за ним.

— Барт! — окликнула его Анжела.

— Да, моя дорогая!

— До свидания, Барт. Я говорю тебе «до свидания», понимаешь?

Глава двадцать шестая

Не собирался, но придется зайти на работу, — сказал Романо, когда они вышли на улицу. — Я купил специальные тапочки от плоскостопия, но забыл их в ящике стола. Такси оплачиваю я. Вас подвезти?

Барт едва заметно кивнул.

Привратник свистнул проезжавшему мимо такси.

— Вам куда? В «Бродвей таймс» или домой?

— К Слиго Слейшеру, — ответил Барт. — Мне необходимо выпить стаканчик. Я хочу выпить самый большой стакан, какой могут налить в Нью-Йорке.

Романо дал адрес шоферу и повернулся к Барту.

— Я тоже не откажусь от стаканчика. Но мне почему-то казалось, что раньше четырех вы не употребляете спиртное. А сейчас нет еще и двенадцати.

— Один законченный алкоголик предвидел эту ситуацию. Однажды он мне сказал, что наступит такой день, когда я выпью, невзирая на время.

— Да не расстраивайтесь вы так сильно, старина! Если за дело возьмется Мартин Ленд, она объявится на Бродвее раньше, чем сменятся огни светофора на перекрестке.

— На Бродвее она попляшет еще лет пять.

Столько же в забегаловках Гринвич Вилледжа и… все на этом.

— В исправиловке она изучила стенографию и машинопись, сможет работать секретаршей. За это тоже неплохо платят.

— Она не захочет работать секретаршей. Она не хочет быть даже танцовщицей. Она хочет быть ангелом. Но все вокруг, как сговорившись, вставляют ей палки в колеса.

Весь оставшийся путь до бара они промолчали. Впервые в жизни Романо опередил Барта и расплатился за такси.

В баре не было никого, кроме Фрица Грехема и Эдди О’Греди, старого шеф-сержанта. Слиго Слейшер демонстрировал старому вояке апперкот правой.

— Вот таким ударом, — объяснял он, — я отправил на пол ринга О’Тула в день святого Патрика в двадцать пятом году.

— Господи, все свои победы ты списываешь на день святого Патрика, — сказал Грехем.

— Да, лучшие мои бои состоялись именно в этот день.

Он замолчал, увидев в дверях Барта.

— О! Протестантский босяк! Ты опережаешь свое расписание на четыре часа пятнадцать минут.

Барт обратился к Грехему:

— Вы можете посмеяться надо мной! Я пришел напиться!

— Это меня не смешит, дорогой главный редактор. Такую ситуацию я не нахожу смешной.

— Двойное виски, — сказал Барт. — Всем!

— Я выпью только каплю лимонада, — сказал О’Греди.

— Вы будете пить виски, как и все, — суровым голосом сказал Барт.

— Но вы же знаете, что я не употребляю алкоголя, капитан. Я дал слово своей несчастной, святой матери…

— Проходимец, — взревел Барт. — У вас никогда не было матери! Я знаю, что вас подобрали на улице и воспитали сестры милосердия. Вы делали из себя крутого парня, но пить не могли. И тогда вы придумали эту историю. — Барт повернулся к Слиго. — Виски для О’Греди! Ирландское чистое виски!

— Я старый служака, капитан, — с растерянным видом сказал О’Греди. — Это приказ?

— Приказ, — сказал Барт, поднимая свой стакан. — За здоровье ангела!

Старый шеф-сержант послушно поднял стакан.

— За здоровье ангела, — повторил он.

Он выпил до дна и зашелся в безудержном кашле, ухватившись руками за край стойки.

Барт протянул деньги Слиго, но Романо поспешно отвел его руку в сторону.

— Ни в коем случае, друг мой! Сегодня платят копы!