ПРОЛОГ


На четвертом курсе я чуть не вылетел из университета. Я завалил два экзамена, а впереди было грозное «Введение в буддологию». Буддологию у нас принимал декан Восточного факультета, профессор Андрей Андреевич Ольдберг — живая легенда востоковедения и альпинизма, путешественник по Тибету и Гималаям, умница и самодур, отец шестерых детей и душа всякого застолья. Обрусевший потомок остзейских баронов, он быстро говорил, быстро двигался и вообще все делал быстро. Ольдберг был невысок ростом, худощав, коротко стриг свои не седеющие светлые волосы и одевался с элегантностью депутата законодательного собрания. Студенты носили его на руках. Впрочем, он мог быть и безжалостным.

Да, забыл сказать — в ту летнюю сессию на мне висела еще курсовая «Брахманистская философия в магадхско-маурийскую эпоху», причем даже в ее названии не все слова были мне понятны. Узнав, что декан вызывает меня к себе, я приготовился к худшему.

Профессор встретил меня хищным блеском очков в золотой оправе. Он работал за массивным столом, на котором громоздилась целая Джомолунгма курсовых и дипломных работ. Справа был бронзовый бюст бородача Рабиндраната Тагора, слева — портрет Махатмы Ганди, ехидно улыбающегося лысого старика в пижаме. Войдя в кабинет, я мгновенно понял, что если на сочувствие Тагора, пускай и пассивное, я могу рассчитывать, то от Ганди, как и от самого Ольдберга, пощады ждать не приходится. Поэтому из двух стульев я выбрал тот, что был ближе к классику индийской литературы.

— Вы опоздали на две с половиной минуты, — приветствовал меня Андрей Андреевич.

Такое начало ничего хорошего не предвещало.

— У вас не в порядке академическая успеваемость, понимаете? — Ольдберг метнул на меня ястребиный взгляд. — Вы провалили санскрит!

— Я сдал тамильскую литературу, — робко напомнил я.

— Вы не сдали географию тибетских памятников! — Декан, как видно, не сомневался, что на весах академической успеваемости география тибетских памятников и санскрит намного перевешивают даже самых талантливых представителей тамильской литературы. — Вы до сих пор не сдали курсовую работу! Понимаете? Я уже хотел представить вас к отчислению…

Он сделал внушительную паузу, и я почувствовал себя смертником, которому показывают электрический стул. Голос Ольдберга прозвучал откуда-то сверху:

— Но я передумал. У вас обнаружились способности… в другой области.

Я поднял голову, еще не смея надеяться. Сухие пальцы декана разглаживали на столе номер журнала «Факел» с моим рассказом. Электрический стул стал медленно отъезжать в сторону, открывая взгляду накрытый банкетный стол.

— Ваша история про павлина весьма любопытна. У вас богатое воображение.

Я скромно опустил глаза. Сюжет «Павлина» я позаимствовал в пыльной «Антологии средневековой малайской прозы», которую буддолог Ольдберг вряд ли читал.

— Давайте поговорим о ваших проблемах, — милостиво предложил декан. — Может быть, вам наскучила тема брахманизма? Что, если я освобожу вас от курсовой?

Теряясь в догадках, что все это значит, я глупо спросил:

— А экзамены?

— Экзамены нужно сдать! — тут же провозгласил Ольдберг. И прибавил уже мягче: — Но я предлагаю вам кое-что написать… Понимаете? Вместо этой вашей курсовой о брахманизме…

— Что написать? — спросил я.

— Повесть, — просто сказал он.

— Повесть?

— Да, повесть. Видите ли, дружочек… Вам должно быть известно, что я проанализировал Палийский канон и более поздние буддийские тексты. Это была серьезная работа, имевшая резонанс в научном и околонаучном мире…

Так оно и было. Ольдберг умел наделать шуму — особенно своими резкими высказываниями в адрес псевдовосточных культов. В одном подмосковном городке, где наш профессор выступал с лекциями об оккультизме, местные последователи гуру Клементия Чугунова угостили его пирожками с толченым стеклом. Что же касается буддологии, то Андрей Андреевич совершил переворот в этой науке. Сравнив наиболее ранние фрагменты Палийского канона и «Дхаммападу», он убедительно показал, что можно говорить об историчности не одного Будды, а двух. Или даже трех.

— Я возлагаю надежды на ваше перо! Не хочу говорить о Гессе — он был гений, хотя и не разбирался в буддизме. Но если бы вы смогли написать повесть о Будде, вернее, о нескольких буддах… Конечно, под моим руководством… Это было бы здорово. В нашей стране сейчас каждый второй имеет свое мнение о буддизме. А эти лавки с макулатурой, провонявшие палочками из подкрашенного навоза?! Сколько же вздора пишется о Гаутаме Шакьямуни, о «просветленных», о «мирном характере» буддизма! Буддизм никогда не был «мирной» религией, понимаете? Вспомним хотя бы кровопролитные войны за обладание зубом Будды! А метемпсихоза? Даже в шестом веке до нашей эры многие брахманы отвергали это учение. А кстати… — Ольдберг строго посмотрел на меня поверх очков. — Вы не забыли почему?

Я пожал плечами.

— С точки зрения жрецов, доктрина о кругообороте душ была дикарской и глупой, понимаете? Что, по-вашему, принесли арийские племена в междуречье Ганга и Джамны?

— Красную керамику? — предположил я. — Колесницу?

Профессор поморщился.

— Не только! Арии принесли с собой учение о возмездии. Учение о возмездии, понимаете?

— Понимаю, — сказал я. — Красную керамику, колесницу и еще учение о возмездии.

— Племена ариев пришли в междуречье со своей религией, понимаете? Их учение наложилось на тотемистические верования аборигенов долины. Надеюсь, вам не нужно объяснять, что такое тотемизм?

— Нет, — сказал я как можно увереннее.

— Тотемизм — это вера в кровное родство человека и животного, характерная для племенного сообщества, — не удержался Ольдберг. — Понимаете? Когда арийская доктрина возмездия соединилась с верованиями местных племен, возникло учение о переселении душ. Оно не похоже на суррогат, которым нас потчуют теперь на каждом углу! В нашей стране произошла оккультная революция, понимаете? Мне приходится много выступать, я трачу драгоценное время на этот ликбез… Но не стану же я каждому встречному дарить свои монографии! Да и что он в них поймет, не владея, так сказать, аппаратом научного мышления… Ну так как? Возьметесь за повесть?

— Я подумаю, — выдохнул я, ошеломленный не столько его напором — на факультете мы ко всему привыкли — сколько настойчивым подмигиванием Рабиндраната Тагора. Профессор тоже перевел взгляд на бронзовый бюст.

— Вот-вот, подумайте, — сказал он немного рассеянно.

Мы помолчали.

— Экзамен по санскриту у вас не сдан, экзамен по географии — аналогично. А кстати… — Декан снова повернулся ко мне. — Не могли бы вы перечислить десять классов отшельников, содержащихся в «Ангуттара-никае»?

Если честно, я не мог перечислить ни одного класса отшельников, содержащихся в «Ангуттара-никае».

— Об этом писал… как его… Дэс-Риведс?

— Рис-Дэвидс! Томас Уильям Рис-Дэвидс, основатель Общества палийских текстов! — отчеканил Ольдберг. — Ох, дружочек… А ведь завтра мы встретимся с вами на экзамене. Я очень надеюсь, что вы обрадуете меня хорошим знанием источников. Если, конечно, вас не устроила моя затея. Понимаете?

Подобный прием у писателей называется «насадить персонаж на вилы дилеммы». Я чувствовал себя этим литературным персонажем и еще новгородцем, запутавшимся в стременах в момент атаки закованной в латы конницы Святого Ордена.

— Drang nach Osten[1], — пробормотал я.

— Как вы сказали, дружочек?

— Мне нужно все обдумать и взвесить.

— Ради Бога, взвешивайте сколько угодно!

— Ольдберг тут же вскинул руку с часами «Rolex». — А через полчаса зайдите ко мне и скажите. Понимаете?

Я вышел на набережную, спустился по гранитным ступеням к Неве и закурил, поглядывая то на речную гладь, то на купол Исаакия. Надо мной кричали чайки, пахло мазутом и простором большой воды. Мне не хотелось приниматься за повесть о буддах. И все же вылетать из университета не хотелось еще больше. Отчисление, осенний призыв — и что будет делать моя жена, оставшись вдвоем с сынишкой в нашей темной комнатке с видом на Литейный мост?.. Я посмотрел на часы — срок ультиматума истекал через одиннадцать с половиной минут. Бросив третий окурок в павлиньи разводы мазута, напоминавшие узоры на галстуке профессора Ольдберга, я вернулся в деканский кабинет.

— Ну и славненько, — обрадовался Андрей Андреевич. — Давайте поговорим теперь о нашей, вернее — о вашей книге. Я предлагаю назвать ее «Неизвестные будды», поскольку так называлась моя статья в «Вопросах философии». Подходит?

Я промычал что-то в ответ.

— Итак, «Неизвестные будды». Вам следует показать, что у буддизма было несколько отцов-основателей. Понимаете? Этот факт вы должны были уяснить из моих лекций. Царевич Сиддхарта, покинувший дворец ради поисков истины, этот юноша с жертвенным и любящим сердцем, не мог быть автором «Дхаммапады». Вспомните встречи со стариком, больным, мертвецом. Сиддхарта жаждет спасти людей, избавить их от страданий. Автору «Дхаммапады» это не нужно. В «Дхаммападе» собраны афоризмы другого будды, понимаете? Этот будда восхваляет аскетизм, бодрость духа и силу убеждения, но не забывает похвалить и себя за серьезную и достойную жизнь, и особенно — за свою мудрость, которая делает его выше Брахмы. С не меньшей гордостью, чем самый тщеславный из греческих стоиков, он умеет отличать умного человека от неумного. «Мудрец выделяется, как скакун, опередивший клячу, — говорит он. Мудрец смотрит на больное печалью человечество, как стоящий на горе на стоящего на равнине». Этот второй будда идет напролом к своей цели, он заносчив, самовлюблен, циничен и равнодушен к чужому горю. Прислушайтесь к такой цитате из «Дхаммапады»: «Убив мать и отца и двух царей из касты кшатриев, брахман идет невозмутимо». Вы понимаете, что произошло? Второй будда потеснил первого и возглавил тогда еще небольшую секту бродячих аскетов! Спустя несколько веков составители канона соединили жития двух разных подвижников…

Разглагольствовать в таком духе Ольдберг мог часами.

— Во-вторых. Рис-Дэвидс был абсолютно прав, когда написал, что под именем готамаков скорее всего скрываются ученики Девадатты, этого буддийского Иуды… А почему они скрываются под именем готамаков, как вы думаете?

Я благоразумно молчал.

— Но это же проще простого! — вскричал Ольдберг. — Девадатта был двоюродным братом Сиддхарты, и «Гаутама» — их общее клановое имя… У истоков буддизма стояли два брата, Сиддхарта и Девадатта, понимаете? Вспомним теперь тексты, идущие от махаянской традиции, где Девадатта назван «высоким бодхисаттвой». Не правда ли, все проясняется? Если вы заглядывали в сочинения китайского автора Фа Сяня, вы должны помнить, что в пятом веке нашей эры существовала значительная группа индийских буддистов, поклонявшихся Девадатте, но совершенно не помнивших о Сиддхарте… И, в-третьих, у нас остается будда номер три…

— Андрей Андреевич! Я могу написать повесть только об одном будде, — твердо сказал я, глядя декану в глаза. — Не больше.

Это был ход конем, кульминационный момент сражения. Подобным образом в битве при Халдигхати знаменитый воин Пратап решил исход боя, заставив свою лошадь по кличке Четак ударить копытами в лоб слона могольского полководца Ман Сингха.

На лице Ольдберга промелькнуло беспокойство.

— Если вы читали мою «Буддологию» и слушали лекции…

— Я говорю не о лекциях, а о повести. Понимаете, Андрей Андреевич, повесть — это жанр, где в фокусе повествования находится один многомерный персонаж. Создание трех многомерных персонажей возможно лишь в рамках сложного по структуре произведения. Но роман, к сожалению, мне сейчас не поднять. Как вы знаете, у меня проблемы: география и, опять же, санскрит…

— Я думаю, вы свои проблемы решите сами, — сказал декан и благожелательно улыбнулся. — А героев, дружочек, в вашей повести должно быть три.

— Если вы заглядывали в сочинение «Поэтика» греческого автора Аристотеля, — зашел я с другого фланга, — вы должны помнить, что если главных героев несколько, требуется и несколько сюжетных линий с постепенным нарастанием драматического конфликта. А это возможно только в романе.

Пальцы профессора забарабанили по столу. Кажется, он начинал сердиться.

— Роман, не роман — какая разница? Вы будете писать книгу или нет?

— Книгу об одном будде — пожалуйста. А книгу о трех — нет. Романы пишутся в спокойной обстановке, понимаете?

Ольдберг снял очки и снова надел их. Он молчал. Я тоже не произнес ни слова. Профессор зачем-то ощупал свой гладко выбритый подбородок, несколько раз окинул меня быстрым взглядом и вдруг махнул рукой, словно епископ, отпускающий грехи крестоносцу.

— Все три экзамена я приму у вас сам, — сказал он. — Понимаете? А со своей стороны постарайтесь, дружочек, чтобы героев тоже было три. Ну, в крайнем случае, два.

Я покачал головой:

— К сожалению, Андрей Андреевич, ничего не получится.

Декан откинулся на спинку кресла и уставился на меня стальными арийскими глазами.

— Вы отказываетесь?

— Нет, — сказал я. — Пожалуй, нет. Но мне нужны условия для работы. И не хуже, чем у Гессе.

Его брови поползли к переносице.

— У Гессе? Любопытно… И что за условия?

Я немного помялся.

— Ну… Во-первых, название я придумаю сам. Во-вторых, я буду писать, следуя художественной логике, а не конспектам. В-третьих, я сам решу, кто из будд что скажет.

— Это все?

— Нет, не все. Работа над небольшим романом о двух буддах займет полгода, а то и целый год. При всем желании я не смогу посещать все лекции на пятом курсе, понимаете?

Профессор усмехнулся, но промолчал. Моя кавалерия с гиканьем мчалась вперед, лед под ногами тевтонов трещал. Махатма Ганди на портрете бессильно покусывал губы.

— Если автор не уверен в завтрашнем дне, у него ничего не получится, — рассуждал я со славянской простотой. — Я уже давно подумываю об аспирантуре…

Андрей Андреевич схватился за голову:

— Ну зачем вам аспирантура, дружочек! Вы все равно не станете заниматься чистой наукой! У вас иное призвание, понимаете?

Я постарался, чтобы ни один мускул на моем лице не дрогнул. Во взгляде Ольдберга появилось веселое любопытство.

— Продолжайте, юноша.

— Что касается большого исторического романа о трех буддах — это тоже возможно, но мне потребуется лучше узнать фактуру… Некоторые детали можно изучить только на месте, понимаете? Меня бы устроила поездка в Бихар, где проповедовал Сиддхарта, или хотя бы в Непал, где он родился…

— Не пойдет, — отрезал декан. — У факультета нет таких денег.

Я переигрывал — у меня и в мыслях не было ехать в Непал и писать большой исторический роман. Но мне очень кстати вспомнились лекции по истории дипломатии: на любых переговорах следует выдвигать завышенные требования, чтобы иметь возможность уступить по ряду второстепенных позиций.

— А вы справитесь? — недоверчиво спросил Ольдберг. — Несколько сюжетных линий, нарастание драматического конфликта и тому подобное?

Я пожал плечами — мол, могу и попробовать. Профессор еще раз перелистал журнал, глубоко задумался и стал похож на магистра Ливонского ордена, заключающего союз с меченосцами.

— Давайте остановимся на двух буддах, — сказал он, рыцарским жестом протягивая мне руку. — Мне кажется, два будды — вполне достаточно.

* * *

К этому осталось добавить, что каждый из нас — и я, и Ольдберг — свое слово сдержали. Роман о двух буддах был написан и, после некоторых исправлений, одобрен профессором. Вы держите его в руках. Пятый курс я закончил без особых проблем и поступил в аспирантуру.

Полтора месяца назад Ольдберг бесследно исчез во время большой поездки с лекциями по Бурятии, Туве и Алтаю. В газетах писали, что активисты местной секты «Белый лотос» несколько раз пытались сорвать его выступления. В Горно-Алтайске нашему декану предложили совершить восхождение гору Белуха. Узнав, что высочайший пик Сибири не покорился легендарному Райнхольду Месснеру, профессор не устоял. Он в одиночку ушел к вершине из лагеря на Ак-Кемском леднике, и с тех пор его никто не видел. Программа «Вести» передавала, что низкая облачность сделала работу спасателей невозможной, и ученый-буддолог, вероятнее всего, погиб. Я в это не верю. Однажды Ольдберг взбежит по ступеням Восточного факультета и расскажет нам о своих приключениях. А пока я пишу следующую книгу. Андрей Андреевич очень просил, чтобы черновой вариант был готов к его возвращению.

Загрузка...