Будущее (август 2007)

Приезжая в деревню, читаю подшивки старых журналов. С мазохистским удовольствием - «Огонек» за какой-нибудь 1989 год. С некоторым недоумением - «Наш современник» начала 90-х.

Публицистические прогнозы и того, и другого издания никакого отношения к реальности не имеют.

В России, которая, как известно, может слинять за три дня, предсказывать умеют только поэты. Верней, и они не умеют, но поэтический словарь позволяет построить речь так, что из нее можно извлечь противоположные смыслы.

Мы говорим: «Будет диктатура». Или говорим: «Будет застой». Или: «В России ничего не изменится». Но потом мы идем по следам своих предсказаний и сами себя немного стесняемся: следы ведут вообще не туда.

Хотя тут я вру. Нисколько не стесняемся, а делаем вид, что ничего подобного мы не говорили, а если говорили, то имели в виду совсем другое, и вообще нас неправильно поняли.

Мне долгое время хотелось собрать авторов того, злобного «Огонька», всех его неистовых пророков и спросить: «Ну, вспоминайте быстрее, что именно вы имели в виду, когда говорили, что мы будем жить вот так и еще вот так. Вспоминайте, вспоминайте. А то я сейчас вас ударю ножкой от стула. По ноге. Что? Не смущают меня ваши седины. Я же по ноге».

Потом я остыл, передумал. С тем же успехом можно собирать авторов «Нашего современника», задавать им те же самые вопросы.

А потом, спустя годы, и у меня спросят то же самое, и разве я найду, что ответить.

Россия слиняет в три дня, оставив нас наедине со своей милой глупостью. Казалось, что ты смотришь на Россию в упор, не отводя глаз, и даже стараешься немного придерживать ее за грудки или, быть может, за подол, - а она все равно исчезнет.

Что будет с Россией, где она будет, каким станет новое имя ее - ничего не понятно.

Но что, в конце концов, еще может случиться, если и так уже все есть?

Застой уже есть. Диктатура уже есть. Свобода при этом тоже есть. Мир есть. Война есть.

И ведь, что самое интересное, можно в каждом случае заменить плюс минусом, и прогноз погоды останется прежним.

Здесь появляется приятная возможность порассуждать о том, что Россия потеряла очертания. Не культурные, не геополитические, не эстетические, а вообще - очертания. Не поймешь, где у нее лицо, как в него смотреть, и туда ли ты смотришь, если хочешь узнать цвет ее глаз, или, быть может, вообще не туда, и здесь тебе ничего не скажут, ничем не подмигнут.

Но и об этом мы не станем говорить, потому что Россию, наверное, лучше всего видно, когда смотришь мимо нее. Куда-нибудь наискось. Ее очень хорошо понимаешь, когда не говоришь о ней. И все предсказываешь, когда речь ведешь о другом. Ну, почти как в стихах.

Известный исполнитель песен Гребенщиков сказал однажды, что не очень помнит события, происходившие в той стране, где он жил, - самого времени он, по большому счету, не помнит. «Но если меня спросить о музыке, которую мы делали в 76-м, 83-м, 95-м и 2001-м, - примерно так говорил этот человек, - вспоминается все, что связано с этой музыкой: люди, улицы, города, запахи, разговоры, тысячи мелочей».

Я разглядываю пятьдесят пластинок БГ, стоящих у меня на стеллаже, и очень хорошо понимаю, о чем он ведет речь. Пластинки - реальность.

Думаю, через двадцать лет у меня будет еще пятьдесят дисков того же исполнителя.

Они будут называться «Ретранслятор», «Неизвестная музыка графа Льва Николаевича Толстого», «Суфий», «Кардиолог», «Стучаться в двери травы» (live: 50-летие группы «Аквариум»), «Флейта земли», «Индустрия», «Восьмиречье» (на стихи Анатолия Гуницкого). Кроме того, будет записана пластинка мантр с непонятным названием, пластинка с названием, заимствованным из компьютерного сленга, пластинка со словом «русский» на титуле (самые простые варианты «Русский лес», «Русский земледелец», «Русская симфония» не отметаются) и множество других.

Тем временем в журнале «Огонек» сменятся еще три главных редактора, редактором журнала «Наш современник» станет Сергей Куняев, а его отец Станислав Юрьевич всецело отдастся рыбалке.

Тиражи журналов упадут до пятисот экземпляров, но потом снова начнут расти. До семисот и выше.

Писатель Алексей Иванов будет писать по одному очень хорошему роману в пять лет. Критик Андрей Немзер прочитает еще две тысячи романов, включая три романа Алексея Иванова.

Алексей Балабанов начнет экранизировать русскую классику, возможно Чехова.

150-летие со дня рождения Чехова отметят достойно, но экранизацию Балабанова покажут только поздно ночью.

Двухсотлетний юбилей Лермонтова пройдет странно: никто не поймет, что именно с ним делать и как, собственно, его преподносить, в какой, так сказать, плоскости.

Зато очень достойно отметят двухсотлетие со дня рождения Льва Толстого. Будет много торжеств, и раздраженные голоса нескольких представителей РПЦ потеряются на общем фоне. Федор Бондарчук сделает новую экранизацию «Войны и мира». Дмитрия Быкова сначала попросят написать биографию Льва Толстого, потом передумают, но он уже напишет. Это будет седьмая его книга в серии ЖЗЛ, ранее будут созданы биографии Маяковского, Твардовского, Житинского (в серии «Биография продолжается») и Цветаевой. Из-за Цветаевой выйдет небольшой скандал, будет даже коллективное письмо с требованием не отдавать Цветаеву Быкову, но все, как всегда, обойдется.

Все хорошие писатели получат все возможные премии, и поэтому несколько премий отдадут Вячеславу Пьецуху.

Михаил Касьянов напишет мемуары. Борис Немцов будет вести программу на телевидении.

Гаррос и Евдокимов снова объединятся в тандем, но выступят под псевдонимом (роман будет называться «Вектор взрыва») и обманом получат второй «Нацбест». Разразится небольшой скандал, Виктор Топоров вновь изобразит, что не очень доволен произошедшим, хотя внутри останется доволен крайне.

Появится новый автор, девушка, фамилию не помню, она напишет три очень добрые и смешные книги: «Йаблондинго», «Йа Блять Идиотина Малолетняя», «Йа Йа Йаблоки Йело». Их прочитают, посмеются и быстро забудут. Девушка от огорчения отравится, но выживет.

Анна Русс станет совсем известной.

Михаила Тарковского станут писать через запятую после Валентина Распутина и Василия Белова.

Александр Кабаков станет добрее.

Юрий Поляков будет как Юрий Поляков. Наталья Иванова будет как Наталья Иванова. Александр Проханов будет как Александр Проханов, а Пятой империи не будет. Но если он очень захочет, он ее разглядит.

Ничего не случится с Шендеровичем.

Зато Лимонова будет не узнать. У него родится еще один ребенок, девочка. Прозу он писать не станет больше никогда, зато появится сборник его стихов о бронзе и вечности. Стихи будут не самые лучшие, зато их напишет определенно добрый человек и, наверное, гений, проживший прекрасную жизнь.

Каждый год будут выходить тысяча книг разных авторов, пятьсот пластинок разных исполнителей и сто фильмов разных режиссеров; впрочем, Сокуров будет по-прежнему снимать два фильма в год. Три книги из тысячи проживут несколько столетий. Три пластинки из тысячи проживут тридцать три года. Три фильма из ста тоже что-нибудь проживут. Один из них - Сокурова, конечно.

Русского рока больше не будет. Авторской песни не будет. Хороших песен протеста не будет. Не будет русских песен для релаксации. Будут иногда появляться отдельные хорошие песни, сами по себе, из ниоткуда.

Кроме того, из ниоткуда будут появляться хорошие фильмы; кстати, Павел Лунгин, что бы вы ни говорили, снимет некоторые из них.

Возможно, выяснится, что Владимир Епифанцев гениален.

Хотя черт его знает.

Приезжая на дачу, я буду разжигать печку все тем же «Огоньком», все тем же «Нашим современником». «Огонек» горит хуже. Я очень серьезно написал эту фразу. Никакого второго смысла в ней нет. Сами проверьте, как он горит. Сразу гаснет.

Никакой истории кроме этой не случится. Да, собственно, и не случалось здесь никогда. Если б не Великая война, приходящая к нам каждое столетие, вообще нечего было бы вспомнить.

Но Великой войны у нас не будет.

Не будет, не будет, не будет, не будет, не будет.