Будь Жегорт

1. Как Олинка была мертвой

Вчера был важный день. Вчера по школьному радио читали замечательное стихотворение об одном человеке. Его звали Будь Жегорт, он был очень храбрый и выстоял несмотря на разные трудности. Мне тоже нелегко. Особенно потому, что я толстая и все надо мной смеются. Но вчера я решила, что не сдамся. Выстою, как Будь Жегорт.

Еще вчера случилась ужасная неприятность. «Неприятность» – так часто говорит директор театра, в котором моя мама играет, она актриса, и папа тоже. Когда директор хочет сказать, что что-то не так, или что-нибудь похожее, то он говорит: «Товарищи, тут такая неприятность…» Вообще-то он мне не очень нравится, потому что он похож на улыбающийся череп. Черепов и скелетов я боюсь больше всего. И еще чертей. И боюсь собак, потому что как-то одна укусила меня за ногу – это было в Закопах, у дедушки с бабушкой. А «неприятность» мне нравится, подходящее слово.

Так вот вчера, когда мы пришли в школу, точнее когда уроки уже закончились, наша учительница пани Колачкова сказала, чтобы мы еще немного посидели тихо, потому что ей нужно нам кое-что сообщить. Она была такая серьезная, что я сразу подумала: точно какая-нибудь неприятность.

Так было и раньше, когда учительница собралась нам что-то сообщить, вызвала к доске Грузу и дала ему эскимо. А Груза так странно смотрел, но он вообще всегда так смотрит, довольно странно. И в тот раз она сказала: «Дети, ваш одноклассник Ладя Груза уходит от нас в коррекционную школу, давайте ему как следует похлопаем». А вчера она сказала: «Дети, случилось что-то очень грустное, ваша одноклассница Олинка Глубинова умерла, потому что из-за сердца она была очень больна». И мы все испугались, а потом пошли домой. И я теперь все время про это думаю.

Олинка из «А» класса, а не из нашего второго «Б», но все же. У нее короткие черные волосы, она так хорошо рисует. Я ее не очень хорошо знаю, но учительница много раз показывала нам ее рисунки, потому что это очень красиво. Теперь она умерла, значит, я, наверное, уже ее не увижу, а ее рисунки учительница может спокойно показывать всегда. Это довольно странно.

Дома я сразу об этом рассказала и спросила, как это она умерла, если она еще маленькая девочка. Я же знаю, что если кто-то умирает, то уже никогда не возвращается ни домой, ни еще куда-нибудь, но, главное, что это бывает со старыми. Еще я спросила, что такое «из-за сердца», и мне сказали, что сердце – это самая плохая болезнь. Если у кого-то сердце, то почти точно он умрет. А потом мама дала мне два печенья, наверное потому, что мне было грустно, как собаке. Я обрадовалась, но грустно было все равно.

Перед летними каникулами так уже было. Я обрадовалась, потому что закончила год на отлично и мы пошли есть пирожные, а обычно мне пирожных нельзя, потому что я толстая. Но было и грустно, потому что в школе сказали, что умерла наша учительница с продленки пани Ольга Ержабкова. Она сама убила себя. Об этом нам не говорили, это мне дома сказали, что она отравилась. Она отравилась газом и взорвалась, и тот дом, в котором она жила, тоже взорвался и поэтому умерли еще какие-то другие люди. Я не понимаю почему, ведь она была добрая и веселая. И она мне нравилась, потому что спрятала меня, когда я укусила Зденку за руку. Я тогда не хотела с ней в паре идти на обед, а Зденка не слушала. А потом я боялась, что со мной сделает ее мама пани Климова, когда придет за ней на продленку и увидит эту укушенную руку. Пани Климова тоже учительница в нашей школе, но она ведет русский у старших. Здена тогда плакала, а я сидела под столом на продленке и тоже плакала, пока пани Ержабкова не спрятала меня у себя.

Каченка, так мою маму зовут, тоже не знает, почему учительница убила себя. Папе на кухне она потом говорила, что ее затравили эти свиньи. Наверное, она имела в виду русских или коммунистов, потому что русские и коммунисты – свиньи, только это нельзя говорить. Но Каченка с Андреей Кроуповой все равно так все время говорят и поют песенку против русских[1] про Ленина в горах. А мне не разрешают ходить в искорки[2], потому что искорки и пионеры[3] – маленькие коммунисты. Я не понимаю, из нашего класса туда все ходят, и я тоже хочу. Я уже хожу на немецкий, в художественный кружок и на балет, потому что я толстая и надо больше двигаться. Но в искорки мне бы тоже очень хотелось.

На немецкий не ходит никто, только я одна, к пани Фраймановой, которая была у нас учительницей в прошлом году в первом классе, а потом ушла на пенсию или не знаю куда. Она перестала преподавать в школе и теперь занимается только со мной у себя дома.

На балет много кто ходит, особенно девочки, но они все очень красивые и нет ни одной толстой, кроме меня, так что на занятиях надо мной смеются, да и в остальное время тоже. У меня там есть подруга, взрослая – это женщина, которая учит нас танцевать, она знакомая Каченки из театра. В театре она объявляет по радио, кому когда выходить на сцену. Раньше она была настоящей балериной, а теперь уже тоже толстая.

Лучше всего художественный кружок у пана Пецки в доме культуры, там мне хорошо. Там я рисую и, главное, леплю. Потом все это обжигается в печи и получается скульптура. Сначала я ходила с детьми, но пану Пецке понравилось, как я рисую и говорю, и он уговорил Каченку, чтобы она разрешила мне ходить по вечерам, со взрослыми. Так что теперь я занимаюсь с ними и еще с Нечкой Пацаком, это мальчик, которого пан Пецка тоже позвал к нам. У пана Пецки есть проигрыватель, и когда все начинают рисовать, он ставит Моцарта. Он говорит, это самый лучший на свете композитор, вроде Бедржиха Сметаны, только даже лучше. И он действительно очень хороший. Хотя Андреа Кроупова, актриса из Каченкиного театра и ее подруга, говорит, что самый лучший композитор какой-то другой на Б. Кажется, Баховен. Еще на кружке рассказывают разные интересные вещи, и я думаю, что стану скульптором, когда вырасту.

Вчера пан Пецка сказал, что он слышал, что все теперь будут носить брюки как колокол: сверху узкие, а внизу широкие и цветастые. Еще он сказал, что не будет из себя строить шута и такие штаны наденет только через свой труп. Мне это тоже не нравится, тем более что пан Пецка из Праги и скульптор.

Андреа Кроупова уже носит такие брюки, и она очень красивая, но Каченка все равно намного красивее. Андреа сказала мне, что женщина не может быть скульптором, но пан Пецка говорит, что умная женщина может быть кем захочет.

Думаю, что пани Фрайманова, моя учительница в первом классе, которая теперь преподает мне немецкий, очень умная. Особенно потому, что она знает немецкий, а еще потому, что она умеет говорить такие вещи, которые помогают, когда у меня в голове какая-нибудь трудность, как вчера с Олинкой. В первом классе Каченка хотела записать меня в воскресную школу в костел, но пани Фрайманова отговорила ее, сказала, что мне и без этого хватит проблем. Она имела в виду именно трудности у меня в голове, они у меня, похоже, точно есть.

Когда я вчера возвращалась с немецкого, было уже темно. Шел сильный снег, дул ветер, светились витрины, и в них рождественские украшения. Я шла совсем медленно, чтобы как следует всем насладиться, и немного ела снег (его мне можно, он никакой не сладкий) и оставляла следы. А потом я ненадолго остановилась у магазина канцтоваров, потому что он мне нравится больше всего, и смотрела на красивые, вкусно пахнущие карандаши, и на бумагу, и на всякие разные краски и любимые вещи. Снизу витрина была в инее с цветами и звездами, и я сняла перчатки и написала пальцем на стекле: «Ежишек[4], пожалуйста, подари мне фломастеры, такой набор, где их много и есть и розовый, и оранжевый, и еще пластилин, если получится. Я буду очень хорошо себя вести. Спасибо тебе. Хелена Соучкова, улица Антонина Запотоцкого, дом 429, Ничин 5».

А потом я еще хотела немного посмотреть и понюхать снег, но вдруг увидела, что за витриной стоит Олинка Глубинова и так сердито на меня смотрит. У нее было длинное белое платье и белое лицо, и в руках лист, на котором ничего не нарисовано, он тоже просто белый. Я хотела убежать, но не могла.

Олинка сказала: «Верни мне мою акварель, а то буду тебя пугать, пока ты тоже не станешь мертвецом». И я ответила: «Олинка, пожалуйста, не сердись. Я не брала твою акварель. Я же вообще не из вашего класса. У меня есть только моя старая, которую мне подарила Каченка в том году». – «Кто-то украл у меня акварель, и теперь я не могу рисовать», – сказала Олинка, она была сильно рассержена. «Я дам тебе свою, если хочешь», – сказала я, сняла ранец, вынула акварель и отдала. «Ну хорошо, и поклянись, что никогда не будешь рисовать лучше меня», – приказала Олинка. Я поклялась и быстро побежала домой. И два раза упала.

– Опять ты выглядишь как еврей после погрома, – Каченка сердилась и говорила непонятно. – Пальто застегнуто криво, шарф волочится по земле, шапка в кармане, вся ты какая-то вымокшая. Такая умная девочка, а кажется, что из коррекционной школы.

Но это ладно. Гораздо хуже было потом, когда пришла какая-то женщина и принесла мою сменку в мешке, перчатки и акварель, которую я отдала Олинке. Мне сказали, что я должна задуматься над своим поведением, но ведь я и так ужасно задумчивая.