Букет незабудок

Однажды, в детстве, я впервые проснулась в другом, мире и с тех пор почти каждую ночь бывала там. Вскоре я перезнакомилась со множеством замечательных людей и существ, бродила по горам, посещала разные города и в конце концов облюбовала себе рыцарский замок времен Карла Сиюминутного. Теперь у меня был свой дом, дом в стране снов! Туда я возвращалась после завоевательных походов, в честь которых неизменно устраивались пышные праздники. Из своих путешествий я старалась привезти легенду или древний стиль стихосложения, в котором я постоянно совершенствовалась в монастыре Покрова пресвятого белостишия. Однажды это было настоящее событие, перевернувшее в дальнейшем все мое представление о мире снов. В тот раз, возвращаясь из замка Логогриф, как нарек его странствующий философ из Ропалика, я свернула с дороги, руководясь скорее рисунком неба, нежели приметами пути и вдруг оказалась в долине синих цветов – ярких, точно глаз бога. Я взяла немного семян, надеясь высеять их перед замком. И как раз в этот момент проснулась. С шумом открылось окно, впуская непогоду и свежесть. Вскочив, я несколько минут боролась с влетевшим ко мне ветром, и только когда все было позади, заметила на полу несколько блестящих зернышек.

Через три месяца, высаженные перед окнами на даче, они зацвели. И хотя мои цветы оказались однолетниками, но и осенью их цвет нисколько не поблек. А однажды в солнечный сентябрьский день они попросту взлетели, шевеля нежными лепестками и добавив синевы небу. Теперь я поняла, что буду приносить в этот мир цветы.

У Курехина тоже была идея засеять Петербург цветами – разными-разными, с вертолета делая круги, восьмерки, фигуры высшего пилотажа… он бы выгребал их ладонями из огромного мешка и сбрасывал на алчущий красок город. Часть семян, конечно же, погибла бы, но некоторые непременно проросли и зацвели бы в отведенный им срок.

Когда я представляю себе эту картинку, отчего-то и сами семена в руках Сергея представляются радугой. Веселой, сияющей семицветной, которая срывается с тонких музыкальных пальцев и летит навстречу смотрящим на чудо прохожим.

Под радугой можно отыскать горшочек с золотом, но радуга сама по себе – клад. Однажды – в «мороз и солнце, день чудесный» – ждала Алексея Ахматова, который вот-вот (уже полчаса как) обещал подъехать и забрать увесистую папку с материалом для будущего макета книги. Алексей должен был подъехать на машине, но стоянка в этом месте не разрешена. Договорились, что он откроет дверь, и я быстро суну туда папку. Поначалу этот план не вызвал моих возражений, но когда он начал опаздывать, а я даже не могла зайти в ближайшее кафе… Мороз и солнце, а тут еще и ветер, налетевший вдруг неведомо откуда, поднял ледяное крошево, закружив вокруг меня радужный столб.

Радуга справа, радуга слева, сверху и, кажется снизу, куда не посмотришь. Радуга-радость в сверкающих искорках-льдинках. Это продолжалось несколько мгновений, после чего примчавшийся неведомо откуда ветер исчез, а невесомые льдинки еще осыпались веселым разноцветьем, звеня и посверкивая напоследок прощальными огоньками.

Я шла, опаздывая на следующую встречу, шла через парк, а под ногами приятно хрустел снег. Хрум-хрум… я вспоминала о радужных льдинках-снежинках, поднятых с земли порывом ветра и танцевавшим свой последний завораживающий танец.

Под ногами хрустел снег – снег, состоящий из крошечных, легких звездочек, только утром сорвавшихся со скользкого зимнего неба в надежде вдохновить на стихи поэтов, вписаться в картины художников, остаться на фотоснимках, танцевать, танцевать, танцевать… хрум-хрум…

Заметила, перед тем как позвонить по скайпу, душусь исключительно дорогими французскими духами. Странно, вроде разговоры-то все деловые…

Не люблю зиму, хотя зимой привычные пейзажи становятся сказочными. Не люблю, когда зябко и приходится надевать много тяжелых вещей. Начало декабря, первый мороз, тянет на соленое… море. На теплый, золотистый песок…

Фэн старому фантасту: Вы высыпаетесь?

Старый фантаст (в ужасе): Куда?!

Следы на песке, замки на песке… Кобо Абэ «Женщина в песках», а вот у Борхеса более разборчиво – «Книга песчинок».

…Отлив утащил луну. …

Луна украдкой выглянула из-за туч, бросила взгляд в фонтан, но отчего-то не отразилась в глади воды, а как раз наоборот высветила брошенные туда монетки, желтые и серебряные. И вдруг… целых семь новеньких блестящих рублей – основ, составляющих премию Андрея Белого рядом с обесцененной мелочью!..

Луна потянулась к воде, невольно делая ее волшебной, и… серебряные рубли на дне чаши фонтана, превращенные вдруг в величайшие талисманы удачи, вожделенный амулет литераторов и… Ну, хоть кто-нибудь…

Волшебная монета, безусловно, принесет своему владельцу удачу. Ну же…

Ночью у фонтана просто никого не было. А я?.. Я смотрела на танцующую в облаках Луну, стремясь поймать на фотокамеру ее изящные па.

Ах, какая Луна… какая Луна! Не уходи, побудь еще немного, капельку… Стой так, повернись в профиль, посмотри на меня. Не двигайся. Замри. Хорошо. Ничего не меняй. Не двигайся. Так и стой. Сейчас сама подойду…

– Много у вас тонет отдыхающих?

– Сейчас нет. Не сезон.

– Сезон утопленников?!

В чаше фонтана продолжали лежать в ожидании своего часа будущие премии Андрея Белого. К ним бы еще по бутылке водки да яблоку – и полный комплект. Но время еще не наступило.

Тем не менее, на дне чаши творилась тихая светлая магия, сходная с волшебством писателя или поэта. Но если литератор способен измыслить множество пригодных для жизни, подвигов и любви миров, в чаше всего-навсего вызревали будущие талисманы удачи.

Тук-тук, где-то в ближайших горах гномы-мастера ковали меч в камне, меч без имени, меч Руматы, лунный меч, меч Бастиона и самый, наверное, трудоемкий меч в зеркале. Непростое дело – ковать такой меч. Почему? А вы попробуйте ударить по зеркалу молотом? Попробовали? Вот именно.

– Вручили мне в 2005 году Меч Бастиона, смотрю я на него и понимаю, что это не меч, а геморрой. Потому что мне же его через границу везти, а объяснять что-то пограничникам, согласитесь, сложно, – начинает свой рассказ Далия Трускиновская, – Попросила Володихина дать к мечу какую-то официальную бумагу. «Нет проблем», – сказал Дима.

Мы встретились уже перед поездом. Открыла. Документ был составлен в стиле: «Мы, три пьяных гоблина, посовещались и решили…» – показывать такую справку погранцам – не вышло бы хуже. В общем, мне ничего другого не оставалось, как везти это дело контрабандой. В вагон я пришла пораньше, прислонила меч к стене и замаскировала его сверху курткой. Так что тот стоя пересек границу и въехал на территорию Латвии.

А дальше – я звоню моему воспитаннику молодому журналисту Игорю Мейдену, прошу, чтобы встретил и обязательно привез с собой фотокорреспондента. Меч Бастиона – не шутка, у кого еще в Латвии такой есть?

Смотрю в окошечко и вижу, действительно меня встречают Мейден и фотокор. Говорю Игорю, мол, лезь в вагон и вытаскивая мой тяжелый багаж. Вагон плацкартный, а в нем почему-то ехала целая орда маленьких шустрых бабушек, среди которых мы с Мейденом возвышались как два исполина. И вот Мейден вытаскивает мое имущество в проход, и просит: «Вы обнажите меч, выходя из вагона, чтобы фотограф мог вас запечатлеть.

А надо сказать, что в Москве мой приятель-ролевик Ратимир был этим мечом очень недоволен «как же так, меч должен в ножны полностью влезать, а у тебя там пространство». В общем, он дядька здоровый, богатырскими усилиями загнал меч в ножны по самую рукоять. А теперь представьте картину: узкий проход, татаро-монгольская орда бабушек, среди которых мы с Мейденом в четыре руки вытягиваем меч из ножен. Наконец меч выскакивает, но в это время я уже практически на лестнице на выходе из вагона, едва успеваю развернуться, и лечу с этим мечом на фотокора, словно легендарная Жанна д’Арк!

В заказе у гномов было еще несколько замысловатых мечей, но маленькие трудяги мужественно терпели все странности фантазии заказчиков, в перерывах покуривая сердоликовые трубочки и зачитываясь фэнтези. Последнее, по распространенному мнению, придавало сил. Хотя фантастика последних лет не только заполонила магазинные прилавки и многочисленные книжные развалы, она казалось, пропитала собой воздух, сделав его пьянящим. Волшебная эссенция просочилась в воду, пробилась сквозь твердь земную и небесную. Фантастикой дышали камни, фантастически поднимался вверх дым от трубок гномов, то и дело изгибаясь драконом, мудрым змеем, а то и вовсе вдруг представляясь букетом цветов или призрачными фигурами, в которых слабо угадывались ушедшие, но отчего-то постоянно возвращающиеся, бог знает, за какой надобностью, литераторы.

Вот, например знакомый профиль с лавровым венком – Данте Алигьери. Правда венок не его, точнее при жизни поэт и вечный эмигрант так и не получил этой награды, сокровенной мечты пиитов, но… И вот сейчас Данте, сотканный из призрачного дыма, сидел себе, мучительно размышляя о недавних событиях и не понимая, для чего его вызвали и что он может сделать?

В 2011 году петербургские чиновники отказались принимать документы на перерегистрацию от Общества Данте Алигьери, требуя либо изменить название, либо предварительно согласовать его с умершим в 1321 году поэтом.

– Это фантастика? – с надеждой в голосе поинтересуется кто-нибудь из наших читателей.

– Как же фантастика? Жизнь! В интернете сколько об этом переговорено, все гадают, на спиритический ли сеанс вытаскивать поэта, или уболтать кого-нибудь из фантастов попаданца к нему заслать. А Данте – наш человек, ходит среди смертных, заглядывает в рукописи, читает, правит, то и дело отпуская полные яда замечания. Хорошо ему в посмертном мире из романа «Свет в окошке» С.В. Логинова, отлично в райских кущах громовержца Индры («Черный Баламут» Г. Л. Олди)… да и с фантастами на конвентах посидеть, по душам потолковать. Они ведь, фантасты, и не такое видели, их призрачным телом не удивишь. Дай только до друзей дорваться, а дальше уже говорить, говорить, говорить…

А значит, стучат по рельсам поезда, трясутся на неудобных полках мэтры, за плечами которых не только крылья, но и метровые полки собственных книг в глянцевых переплетах, торопятся к понятной им одним цели, к священному братству или лысой горе, звенят стаканы, то и дело поднимаются тосты «за фантастику» и звучит рефреном знаменитая фраза: «Мы едем на конвент. Мы едем на конвент»!

А что не ехать-то?

«Мой муж ни одной моей книги в руки не взял», – плачется знакомая писательница.

«Живу на отшибе Европы, один. Только в скайпе и могу поговорить. Приеду, нормально пообщаемся», – пишет другой.

Записка для сына: «Почитай отца своего! В смысле, хотя бы постинг новый в ЖЖ прочитай. Вишь – наваял».

У меня на душе кошки, спят, свернувшись в пестрые округлые клубки, – дрыхнут, урча во сне и время от времени вытягивая лапки с острыми коготками. Цап-царап… что-то ты засиделась нынче перед монитором, не пора ли покупать билеты и… «Мы едем на конвент». Сколько кошек нужно на душу населения, чтобы люди поднимались иногда и, бросая все, спешили на встречу со своими друзьями?

Фантастика!

Да, читатель. Ты, по ходу движения поезда, еще не понял, куда попал? Ну, так я продолжаю. В купейном вагоне у окна стоит молодая женщина в длинном вязаном жакете и тапках на босу ногу. Должно быть, вышла из купе и теперь пытается дозвониться до кого-то по мобильнику:

– Але, Господи?

– Ну?

– Господи, сделай невозможное!

– Невозможно.

После секундного колебания.

– Извините. Ошиблась номером.

Чем же занимаются литераторы, встречаясь вместе? Не… неправильно, совсем не обязательно, что они сразу же начинают пить. Не без этого, конечно. Но выпивка, ей-богу, не главное. А главное говорить. О том, что близко тебе и, что самое невероятное, – собеседнику. Просто, послушать из нашей фантастической жизни. Мало ли что с кем успело произойти, приключиться.

– Поездка на «Звездный мост» 2011 года из Киева в Харьков, – начинает свой рассказ Скай. – В одном купе едут Наташа Щерба, фотограф Падла и Эрик Брегис. Ночь, на нижних полках разместились гости, также держащие путь на конвент. Эрик хочет всех угостить колбасой, Наташа отказывается, так как решила лечь спать. Желающие поужинать фантасты перебираются в соседнее купе, но при этом Эрик не успевает забрать нож.

Он хочет вернуться в купе, но его останавливают: Наташа, скорее всего, еще не переоделась, и появление мужчины будет ей неприятно. Да и куда спешить? Несколько минут все равно ничего не решают. Все ведь хорошо: удобный поезд, приятная компания, кругом свои люди, задушевные разговоры. Кто-то рассказывает очередной анекдот, кто-то демонстрирует фотографии на телефоне, тихо постукивают колеса поезда, женщина в вязаной кофточке стоит у окна, любуясь на пробегающие мимо желтоватые огни… так спокойно и хорошо, что вполне можно отключиться на несколько секунд и заснуть, а может быть, и поезд, и конвент, и колбаса всего лишь приснились?..

Неожиданно тишину разрывает появившийся неведомо откуда Падла:

– Эрик ты чего, бери нож, она уже лежит!

Стою перед зеркалом, причесываю растрепанные мысли. Текст закусил удила и понесся, не удержишь. Недавно зачиталась в метро «Черным баламутом» Г. Л. Олди; кто не знает, дивная история, проросшая на основе эпоса «Махабхарата» и других текстов Древней Индии. Так погрузилась в описанные события, что пропустила собственную станцию, очнувшись лишь, когда над головой отчетливо прозвучало: «Не забывайте свои веды в вагоне поезда».

Так и живем, песенки поем, орешки грызем, и ждем белочки. Слышим, чего не было, или что не для всяких ушей. Ёрничаем. Спорим до вызова на дуэль из-за крошечной запятой и позволяем выдирать из живого тела готовой книги кровоточащие главы! Битвы за колпак шута происходят чаще, чем за корону и мантию из горностая.

На смерть поэта Олега Григорьева другой поэт Геннадий Григорьев написал следующее стихотворение:

– Я по Бродскому не тоскую. – рассказывал Геннадий Григорьев в своем видеоинтервью поэту Алексею Ахматову. – Честно говоря, в день его смерти я ощутил страшную эйфорию, как будто меня отпустил какой-то черт. Мне было так весело. Я за день написал около сорока стихов. Какой праздник, Иосиф отправился в лучший мир. Там ему будет хорошо. А то без друзей, без Родины.

…Ждали, что он приедет “На Васильевский умирать”, а он не приехал.

Бродскому и особенно поклонникам Бродского Геннадий Григорьев посвятил следующее:

«Я вообще люблю хороших поэтов хоронить». – Сообщил в том же видеоинтервью Григорьев.

…Мы тихо кричали! …

Икона, путешествовавшая со мной к Гробу Господню, вчера на презентации вдруг начала ощутимо благоухать миррой. Как тогда, на отполированном руками паломников камне, на котором обмывали в последний раз его тело.

К чему бы это – обычное выступление: ну, пусть столица, так ведь Москва, не Иерусалим?

– …Однажды Роберта Шекли спросили, – врывается в поток мыслей приглушенный голос Олега Ладыженского, опять диктофон включился самопроизвольно. – Скажите, мистер Шекли, а что вам больше нравится: Санкт-Петербург или Иерусалим?

– Санкт-Петербург прекраснейший город, великолепны его каналы, Нева, Адмиралтейство… – Шекли долго-долго перечисляет и затем неожиданно заканчивает. – А Иерусалим – это мое сердце.

Спала. Во сне видела рассвет. Алый диск медленно и безмолвно плыл, поднимаясь все выше и выше.

Грезы о солнце в ночи прелестны, и я могла бы спеть гимн солнцу, станцевать танец солнцу, построить город солнца. Но тут некстати прорвавшийся сквозь штору рассвет прогнал все сны…

– Когда едет большая компания, организуется так называемый пьяный вагон. Назначается старший, в Москве это обычно Андрей Синицын, который берет билеты на всю компанию, с тем расчетом, чтобы по возможности все разместились в одном вагоне. Так и ехать веселее, можно пообщаться и выпивать, никому особенно не мешая, – втолковывает мне нехитрые истины Дмитрий Громов.

– И вот едет компания из Москвы на конвент «Звездный мост» в Харьков. Едут они в этом самом пьяном вагоне. Вечер, все хорошо, народ уже порядком принял, и тут неведомо откуда появляется поездная милиция. В украинских поездах пить запрещается, вот они и подошли разбираться и поштрафовать. Сунулись в первое попавшееся купе, в котором, на беду им, ехал Роман Злотников – писатель-фантаст и полковник милиции – настоящий, не в отставке, да еще и преподаватель в институте повышения квалификации работников МВД. А преподает он там не что-нибудь, а боевую подготовку, – Дмитрий делает паузу, наблюдая за моей реакцией.

Ну если уж такой мастер, как Громов, говорит, что дело серьезное, значит, так и есть. Киваю, мол, оценила ситуацию.

– …боевую подготовку – то есть, человек серьезный и солидный, – продолжает Дмитрий. – Но Роман козырять своими корочками не хотел, надеясь разобраться с ментами по-человечески:

– Да, ребята, все нормально, – примиряюще начал он. – Мы здесь никому не мешаем, пьем тихо, все свои, кому какое дело?

Но милиционер и не подумал отставать. А вместо этого повысил голос, чего уж совсем не стоило делать.

– Почему вы не представились, как это положено, не предъявили удостоверение? – попробовал Роман усовестить блюстителя порядка.

Но тот начал кричать и ругаться на Злотникова, провоцируя того на ответные действия. Тогда писатель достал свои документы и спокойно предъявил их блюстителю порядка, со словами: «Слушай, сержант, не выделывайся».

Тот сразу поник, ясное дело – денег не стрясешь, раз такие люди, но при этом нужно же как-то сохранить лицо. Поэтому вместо того, чтобы откозырять и убраться восвояси, он продолжает никому уже не интересный монолог:

– Вы тут старший, так объясните остальным, чтобы не буянили, не хулиганили. А то на вас уже жалобы поступают. – На слове «жалобы» сержантик приосанился, снова почувствовав почву под ногами и уже без страха глянув в глаза грозному полковнику. Вот, мол, я какой, в своих правах!

На что невозмутимый Злотников ответствовал:

– Нет, не я старший, старший он, – ленивый жест в сторону Синицына.

И тут сержант бледнеет и начинает пятиться к выходу, потому что, если перед ним полковник, преподаватель повышения квалификации, но есть еще старше, то это как минимум генерал.

Ментов как ветром сдуло.

За окном зима, снега, снега, снега… как белый лист без конца и края. И вдруг – на цепочке частых следов подвеской королевы Анны – новогодняя елка!

Прибыл Анджей Савицкий в часть, заходит в офицерский бар, – рассказывая, Дмитрий Громов невольно приосанивается. – Надо показать себя, круто выступить.

– Стакан коньяку!

Буфетчица долго искала, наконец, обнаружила под стойкой какой-то запыленный стакан, помыла, налила.

– Ох, еле нашла. У нас меньше бутылки обычно не заказывают.

За стеклом проносится серое беспросветье, обычный ничем не примечательный пейзаж. За окном дождь, выводит что-то замысловатое на стекле. Сверху вниз, как пишут японцы. Есть много фантастических рассказов, в которых описывается летящий неведомо куда космический корабль. Люди давно позабыли, куда держит путь их маленький железный мир. Сменилось уже несколько поколений, коллективная потеря памяти и документов… а корабль все летит и летит. Двигатели исправно работают, год за годом приближая людей к неведомой ныне живущим цели.

Можно представить поезд мчащимся неведомо куда, наверное, можно, но у меня почему-то пока не получается. Придется потренироваться. Нужно бежать, чтобы хотя бы остаться на месте… на своем месте, все время куда-то бежать…

– Курехин часто сочинял в метро. Сразу же вспомнилась музыка из «Господина оформителя». Аж мороз по коже. Он вообще ездил либо на метро, либо на машинах друзей или жены. Он любил сочинять в подземных поездах. Я тоже часто пишу в метро. Только я жутко переживаю, теряя тексты, а он говорил «се ля ви» и тут же выхватывал из воздуха новые. Это Николай Якимчук рассказывал. Я же с Курехиным разве что раскланивалась, потому как иногда работали на параллельных площадках и знали друг друга в лицо. Как-то попросил Якимчук Курехина дать благотворительный концерт в пользу Фонда русской поэзии. Сам Сергей нет-нет да и забредал в подвальчик на Пушкинской, полуофис-полусклад, где хранились изданные небольшими тиражами редкие книги Фонда.

– Я для тебя что угодно сделаю, только не концерт. Я тебя прошу! – Устал, должно быть, от частых выступлений любимец публики. Даже от себя самого порой еще как устать можно…

– А давай я лучше у вас в Фонде клерком устроюсь?! Представь: клерк Фонда русской поэзии Сергей Курехин, прием по вторникам и четвергам с трех до пяти.

– Отлично, – подхватил Якимчук, – завтра же размещу объявление во всех информационных агентствах Ленобласти и мира.

– Нет. Я ведь еще не дал своего полного согласия, – нежно улыбнулся в ответ Курехин, истаивая в воздухе.

На стекле дождь умудрился нарисовать что-то похожее на крест. Навещавший в больнице Курехина Якимчук говорил, что после последней операции у Сергея на груди образовался крест.

Медленно и печально под монотонные звуки поезда, силуэт Курехина проходит сквозь крест дождя и исчезает под «Орландину». В купе открывается дверь, и я явственно вижу, как стоящий спиной ко мне мужчина в черном боевом кимоно, берет со стола нож и аккуратно устраивает его в рукаве.

Отвернулась к окну, по глазам резко полоснуло синими цветами.

Ночь, сгустилась августовская мгла, так что в новостройках не сразу и разглядишь, куда ты попал. Питер это, Питер. Точно знаю, а может, и нет. Может, другой город, другая страна, другой параллельный мир. Поди разберись в темноте. Черные монолиты девятиэтажек, всего несколько светящихся окон, и те не на первом этаже. А следовательно, света от них… Перед домом в кустах шарятся двое полупьяных мужиков с фонариками и ведрами. Приглушенные разговоры, смех, шорох, шепот. То ли ловят кого, то ли закапывают. Страшно. Отличная завязка для детективной истории.

Резкий визг тормозов. Из милицейской машины выскакивают два мента с короткими «калашами»: «Стоять, лежать! Ни с места! Выйти из тени!»

В ответ несвязное мычание: «Да я… да мы… сержант…».

Навстречу милиционерам из кустов кособоко движется силуэт. Луч милицейского фонарика быстро ощупывает неказистую, потрепанную личность – борода, очки, непонятная мешковатая одежда, трясущиеся руки, а в руках… мама родная! – клубок живых, шевелящихся змей!

Хороший переход на мистику.

– Да не со змеями, а с червями – они еще выползками называются. – Обрушивает мою мистику ради собственного хоррора Александр Смир. Впрочем, отличная страшилка выходит: ночь, двое подозрительных мужиков в темноте. Дайте фонарик, позвольте разглядеть личности. Александр Горнон – поэт – бородища до пояса, два метра роста, ручищи по локоть в земле. И другой поэт – Александр Смир с горстями полными живых червей. Когда милиционер наставил на них дуло автомата, Смир запустил руку в ведро с червяками и, вытащив оттуда целый пук шевелящейся скользкой плоти, резко протянул его в лицо милиционера. – Да вот, начальник, завтра на рыбалку. Так мы того, червей копаем. На!..

Обалдевшие милиционеры отступают к машине.

– Всё! На сегодня хватит!

Напуганные поэты хватают ведра с добычей и движутся на квартиру Горнона.

Сегодня никто уже ничего не напишет.

В темном-темном парке темной-претемной ночью, – а вы знаете, Оноре де Бальзак писал исключительно ночью, расставив перед собой шесть одинаковых свечей в канделябрах, причем, обязательно вороньим пером. Боже! Какие страсти… Так вот, в темном-претемном парке, писательница Симона Вилар склонилась над черной водой пруда, что в оливковой роще санатория «Айвазовское». Черный-пречерный Пушкин наблюдал за ней из освещенной беседки, гадая, отважится ли отчаянная Вилар подойти и поцеловать его в чугунные уста.

Время давно уже перевалило за полночь, а Симона все не трогалась с места, заглядывая в водную гладь, словно тщилась разглядеть там понятные ей одной колдовские строчки. Наконец, узрев желаемое, писательница резко поднялась, и, глядя в сторону давно сторожившего ее Александра Сергеевича, прошептала: «Надо убить Семецкого». Сказала с твердостью, не терпящей возражений: надо – значит надо. Раньше, когда другие «убивали», думала: нехорошо как-то, живого человека… а теперь прониклась.

Она кивнула поэту, и тот салютовал ей тростью. Решение было принято, верный нетбук ждал своего часа в номере-люкс на первом этаже.

Женщины-фантасты – создания необычные, живущие по своим собственным законам и правилам. Ходят слухи, что одной только что вышедшей замуж фантастке на второй день совместного проживания, молодой муж вручил метлу, мол, сама знаешь, что с этим делать.

А она оседлала ее и улетела в открытое окно.

Ночь. За окном звезды и луна, да нет, не луна – лунища. На такую и повыть не грех. Хороша. Дежурный свет в коридоре – тусклый, нерадостный, даже немного напряженный какой-то. Человек в черном кимоно, но теперь с небольшим свертком в руках, вернулся в свое купе. Соседи дрыхли при свете, храпя и посапывая на трех полках. Вошедший тихо прошел на свое место, присел, развернул сверток, в котором оказался давешний нож. Отыскал пачку салфеток на столе, и, тщательно протерев лезвие, спрятал оружие в чемодане. На салфетках остался рыжеватый след. Соседи на полках затаили дыхание, позволяя воображению самостоятельно справиться с загадкой, в чьем теле побывал означенный предмет и когда загадочный убийца применит его в следующий раз. Еще чуть-чуть повозившись, человек в кимоно устроился на своем месте. До самого утра в купе сохранялась мертвая тишина. Никто не храпел, и, упаси боже, не спал.

Как-то раз писатель и сценарист Андрей Саломатов ловил такси, одновременно беседуя со своим режиссером по мобильному телефону. Поймал, открыл дверь, назвал адрес, и, устроившись на сидении рядом с водителем, продолжил начатую тему: «…Андрей Васильевич, может, не надо Витю вешать? Давайте его пристрелим. Проще и гуманнее».

В следующее мгновение водитель въехал в сугроб.

Рассуждая о смерти, Уильям Сароян в частности сказал: «Каждому суждено умереть, но я всегда думал, что для меня сделают исключение. И что?»

– Юрий Михайлович Семецкий, – рассказывает Александр Ройфе, – историки литературы будущего будут удивлены, почему такой персонаж сделался объектом столь пристального внимания писателей ХХI века. У него есть два агрегатных состояния: нормальное, назовем его Семецкий I – очень занудный малоинтересный тип, который будет рассказывать, что ему нужно правильное питание, режим дня, то да се…

Потом он встречается со своими друзьями, выпивает – и появляется Семецкий II. Этот гораздо милее уже потому, что не ноет, позитивен, поддерживает хорошее настроение, и… время от времени творит загадочные дела. Причем первый и второй друг о друге ничего не знают.

Например, на одном из «Интерпрессконов» поселили нас вместе. Ключ от номера традиционно в одном экземпляре. Поскольку приехавший на конвент Семецкий I быстро преобразился в Семецкого II, я забрал у него ключ. На «Интерпрессконе» присутствовала традиционная корюшка и не менее традиционные возлияния. Так что через какое-то время Семецкий II устал, и добрые люди решили проводить его спать. Довели до номера, а ключа-то нет. Оставили Семецкого II в кресле недалеко от заветной двери дожидаться, и пошли меня искать. Нашли – невелика трудность. Все вместе поднялись на этаж. Что такое – нет Семецкого, ни второго ни первого. Кресло стоит, а он пропал. Всю гостиницу обошли, в каждый номер заглянули – нет. А дело к ночи, давным-давно темно. Пошли в лес, где корюшкой угощали – не приходил больше Семецкий. В полном отчаянии вернулись к номеру. Дверь, разумеется, закрыта.

Что делать? Пропал человек, сильно нетрезвый. На улице весна, ночами и подмораживает, может, уснул где-нибудь под кустом, может… В общем, решили вызвать милицию. Вошли в номер, да так и обомлели – на кровати спокойно лежит Семецкий, спит и не знает, какой из-за него переполох поднялся.

На следующий день, Юра, конечно же, протрезвел, но к тому времени он уже был Семецким I и не мог объяснить, как без ключа попал в номер.

«Басткон». Сидим хорошей компанией в номере. Семецкий куда-то уходит со словами: «Я сейчас». Через довольно порядочное время вспоминаем о Юре, звоним по мобильнику: «Ты где?». Ответ: «Не знаю. Но кругом двери, двери, двери…»

Была такая мода в свое время, убивать в своих романах Юрия Семецкого, слышала о такой? – продолжает Александр Ройфе. – А откуда это пошло, знаешь? Не знаешь, тогда слушай:

– Семецкий был уверен, что проживет до сорока лет, поскольку такой срок нагадала ему цыганка. Юра верил в предсказание, поэтому писателям было дано разрешение всячески убивать его в своих произведениях, чтобы таким магическим образом отвести удар.

Сначала это делали те, кто понимал, что и зачем – сознательно. Потом, увидев, что так поступают Сергей Лукьяненко, Александр Громов и их друзья, молодые писатели восприняли это за моду, и тоже принялись мочить бедного Семецкого в своих книгах. В издательствах это дело мгновенно отслеживалось, и текст возвращался к своему создателю с пометкой: «Молод еще Семецкого убивать, не заслужил».

Был даже утвержден приз за лучшее убийство Семецкого в романе. Некоторые убийства были просто удивительные. Юлий Буркин в книге «Звездный табор серебряный клинок» первый раз его грохнул достаточно заурядно, потом взял душу Семецкого, засунул ее в автоматизированный робот-завод и заставил страдать, производя вооружение для каких-то супостатов. Душа Семецкого страдала, страдала, взывая к ГГ, чтобы тот убил ее окончательно. Потом в ГГ воплотился дух русского императора, который уничтожил завод, и освободившаяся душа Семецкого, улетая, произнесла «Спасибо, ваше величество, что меня убили».

Эта история отражена в фэнзине «Страж-птица». А Семецкий свои сорок лет благополучно встретил, понял, что предсказание общими усилиями не сбылось, и теперь живет себе, полтинник разменял, только его до сих пор так или иначе продолжают убивать. Традиция.

Рассказывает Андрей Кучеренко:

– На первом «Звездном мосту», сидим в номере у Лукьяненко, водка закончилась. Надо снаряжать гонца. Кто пойдет?

Семецкий вскакивает:

– Я пойду.

– Куда тебе? Ты из номера-то не выйдешь?

– Все равно пойду.

Уходит. Полчаса, сорок минут, час…

Выходим из номера, спускаемся вниз, у входа в гостиницу «Турист» фонтан пересохший, на бортике, спустив ноги в воображаемую воду, сидит Семецкий в окружении трех ментов. Классический прихват из разряда: один умеет читать, другой писать, а третий просто любит побыть в компании интеллигентных людей. А Семецкий, словно ничего не понимая, рассказывает им про фантастику: «…вот Лукьяненко там, Перумов…

Кстати, вот как раз и Лукьяненко…»

Менты оборачиваются, недоверчиво косятся на новоприбывших.

– А вы действительно Сергей Лукьяненко?

– Да.

– И вы в этой гостинице живете?

– В этой.

– А, простите, в каком номере?

– А вам зачем?

– Можно, – у нас утром смена закончится, – я домой сбегаю, вам книжку принесу подписать. Только вы вот этого своего больше не пускайте никуда. Если чего, вы лучше кого-нибудь из наших людей найдите, они сопроводят…

Кто-то привез на Роскон-2011 винтовку с Мосфильма. Все фотографировались, игрались, появляется Юрий Семецкий – легенда. Семецкого надо убить. Поставили к стенке: «Говори свое твое последнее желание».

– Ребята, не убивайте меня, – жалобно просит Юра.

– Ладно, Семецкий, иди.

На сборник Беллы Ахмадулиной 1964 года «Струна», Анна Ахматова писала:

«Стихи пахнут хорошим кофе – было бы гораздо лучше, если бы они пахли пивнухой»[1]. Странная речь для королевы Серебряного века.

В 80-е годы Александр Сидорович был председателем клуба «Миф ХХ», кроме того, у него дома расположился самый настоящий литературный салон. Приходили гости выпить чашку кофе, послушать музыку и поговорить о фантастике. Да, именно кофе, и ничто иное. Впрочем, кофе был особенным.

Старшеклассник Гена Белов, молодые писатели: Андрей Соболев, Слава Рыбаков, Андрей Измайлов, Андрей Столяров… приходили в гостеприимный дом, где уже поджидал их Сидорович и странные, будто инопланетные, зеленые кофейные зерна.

Открыв дверь очередному гостю, Александр ставил в духовку сковородку, на которую весело сыпались зерна. Пока гости раздевались, отыскивая себе домашние тапки, кофе успевал поджариться, и Сидорович молол его еще горячим, после чего заваривал в турке. С перцем, солью, сахаром… – постоянно выдумывались новые рецепты.

Народ выпивал одну чашечку такого кофе, а потом говорил, что сердце не находило покоя до утра.

Проходили дни, недели, месяца, годы, а чудесный напиток все не заканчивался, салон работал.

Теперь Александр Сидорович может, наконец, рассказать о том, откуда же он брал зеленый кофе. Давным-давно был у Сидоровича приятель, отец которого служил командиром экипажа ИЛ-62. Наше государство сдало самолет в аренду Йемену, как водится, вместе со всем экипажем. Так долгие годы возил он одного за другим президентов этой страны. Когда же командиру пришло время уходить на пенсию, последний президент, которого ему удалось застать, подарил ему пятнадцатикилограммовую корзину превосходного кофе.

«Йемен – родина кофе, президент вряд ли подарил бы плохой сорт», – рассуждает Александр.

Во время жарки кофе увеличивался вдвое, а так как приятель понятия не имел, как правильно жарить зеленые зерна, он приносил Сидоровичу по литровой банке нежареного кофе, и тот на следующий день возвращал ему банку жареного, честно оставляя такую же порцию себе.

Жаль, что «Интерпресскон» не унаследовал ни волшебного йеменского кофе, ни этой в высшей степени благородной традиции.

С подружкой под цветущими дикими яблонями читали Толкиена, мысленно примеряя на свои тоненькие пальчики кольцо всевластья. Потом к Ксении явился властелин кольца, она вышла замуж и разочаровалась в Толкиене.

Но чертово кольцо, на внутренней стороне которого, по просьбе Ксюхи было начертано «МОРДОР», не принесло ей счастья. Хотя и не лишило обычного оптимизма и жизнелюбия. На своей могиле она завещала, например, написать: «Люблю, целую. Скоро встретимся!»

Муж оказался начисто лишен чувства юмора, и подружкину могилу украшают две четырехзначные даты, разность которых дает представление о Ксюхином возрасте, застывшим уже навсегда на отметке «сорок».

На кладбище с калькулятором вместо молитвенника.

Он даже фотку не ту прикрепил – официальную Ксеньину фотоморду на паспорт. А нужно было другую – в черном плаще до пола и в шляпе волшебницы. Ах, властелин кольца, властелин кольца… последняя Ксюхина воля все равно просочилась в Инет, обернувшись анекдотом. А ее фотографиями в хогвардском прикиде (в гриме Драго Малфоя) или в черном плаще украшают сайты, посвященные творчеству Джоан Роулинг, Толкиена и Перумова.

На ее «злом» плаще руны. Думаю, эльфийские, хотя…

Руно – поэзия по-фински. Ксюха любила стихи, заучивая страницу за страницей подаренные ей книжки современных поэтов. Писала ли сама? Как знать. Она жила в фэнтези и умерла в фэнтези. Изменяя своему властелину кольца с героями любимых книг.

Сыплет разноцветные листья клен, покрывая крохотный холмик «модненько, креативненько, классненько» – любимые Ксюхины словечки.

Комарово – брендовое место, модное, раскрученное, престижное, как раз для артистического погоста. Ахматова, Курехин, Краско[2], Житинский…

На памятнике с полустертой надписью в крошечном углублении для свечки неведомая птичка свила гнездышко и снесла голубоватое яичко. Нашла место и, главное, время.

Очень-очень, осень-осень…

Весною 2012 года мэр города Фальчано дель Мосчико запретил своим жителям умирать. Неправда ли, созвучно с Сомерсетом Моэмом: «Умирать – скучное и безотрадное дело. Мой вам совет – никогда этим не занимайтесь».

Что ты думаешь об этом, подружка?

Ты, которая читала любой попавшийся на глаза текст, как важное сообщение? Умудрившаяся несколько раз проспать с работы домой? Любя очередного ворвавшегося в твою жизнь гоблина от заката до декрета…

Неужели ты…

За мной тащится скучный слезливый дождик Пьеро. Лучшая погода для писания стихов, для начертания рун, руно – поэзия…

А еще ты ассоциируешься с вечно юным и никогда не взрослеющим Питером Пэном. Мне всегда эта история казалась невероятно грустной, и приключения потерянных мальчишек не увлекали. Как задумаешься, что же это такое? Мальчик, застрявший в детстве. В своем или чужом, не суть. Недавно узнала, что ее автор Джеймс Барри, создавая своего героя, воспользовался образом старшего брата, умершего за день до того, как ему исполнилось бы четырнадцать лет. Вот, что значила моя печаль по Питеру Пену. Впрочем, дружба с давно умершим персонажем – это одно, а когда он же замаскирован под вечно живого…

– Раз ехали на какой-то конвент, – рассказывает Дмитрий Громов, – я посидел немного в своем купе, поболтал и хотел уже к знакомым идти общаться, как вспомнил, что они просили нож захватить, банку консервную открыть нечем.

Взял, спрятал в рукав, чтобы встречные-поперечные лишних вопросов не задавали. Ну, пришел к своим, потрепались, выпили, туда-сюда, сыр, колбаска, бутерброды, бычки в томате. Посидел чуть-чуть и обратно.

Вернулся, нож салфеткой обтер, открыл чемоданчик, убрать. Чтобы на столе не болтался. Смотрю, а соседи на меня с ужасом поглядывают. Оказывается, я нож-то обтер, салфетку на стол бросил, а она возьми да и раскройся. С выразительной такой бурой полосой. В общем, картинка такая – человек взял нож, сунул его в рукав кимоно, вышел, потом возвращается и нож кровавый обтирает. Ужас!

Получая в 2013 году премию «Живой металл» номинация «Лучший роман в жанре «Ужасов» за книгу «Квадрат для покойников», Сергей Арно решил подыграть организаторам, представив себя во всех отношениях достойным этой номинации. В частности, рассказывая о своем детстве, он поведал залу, что с младых ногтей любил отрывать крылышки и ножки мухам.

Вышедший после него Александр Щеголев (номинация «Лучшая повесть в жанре ужасов» – повесть «Искусство кончать молча») продолжил выступление Арно, сказав, что на самом деле не собирался ничего говорить, но услышав речь предыдущего оратора, может добавить только одно, в ситуации издевательства над мухой всегда ощущал себя той самой мухой.

Научный факт – рядом с компом кофе быстрее остывает.

Закончила главу. Поставила точку, вздохнула.

Дзинь, звякнул компьютер. Письмо в личку: «Пойдем сегодня в кино?»

Кручу колесико мышки. Что-то не так с текстом. Только вот что? Вроде все нормально, а сил уже все равно нет. Надо отвлечься, хотя бы просто умыться, подышать воздухом, прошвырнуться в центр. Кино? Кино – это хорошо. Давно нигде не была. Кино. Да. Почему бы и нет?

Глаза шарят по экрану в поисках невидимой, но порядком ощутимой занозы. Текст раскручивается подобно нескончаемому свитку.

«Ку-ку», – подмигивает «аська».

«Пойдем в кино?»

В кино? Почему бы и нет? А правда, – почему бы и нет?

Нет!

На концерте в ДК Газа выступали Эдуард Хиль, Виталий Псарев, Георгий Штиль и другие звезды…

Наталья Сорокина приехала со своей одиннадцатилетней дочерью Настей.

Все шло вполне обыденно и, получив заслуженные аплодисменты и традиционный для муниципальных праздников букет, Наталья вошла в гримерку, где ожидала ее весьма встревоженная и только что не подпрыгивающая от нетерпения Настя.

– Мама, сядь, я только что нашла тебе мужа!

– Какого мужа?

– Ну, жениха. Правда. Он хочет на тебе жениться! Сам так сказал.

По лицу Насти было невозможно понять, шутит она или нет.

– Он имеет самые серьезные намерения, – дочка вдруг перешла на заговорщический шепот… – всё, поднимайся, пошли. Настя вскочила и потянула Наталью в коридор. – Он солидный, симпатичный, богатый.

– Он сам тебе это сказал?

– Да.

Они прошли несколько шагов, остановившись у одной из дверей. Придирчиво оглядев мать, Настя решительно постучала и, получив ответ, толкнула дверь.

В комнате в гримерном кресле у зеркала сидел Эдуард Анатольевич Хиль. Заинтригованная больше прежнего, и сбитая с толку присутствием постороннего, Наталья вопросительно уставилась на дочь.

– Да вот же он! – светясь от гордости, сообщила Настя, показывая рукой на Хиля.

«О розыгрышах Эдуарда Анатольевича, конечно, ходили слухи, но до этого лично меня они еще ни разу не коснулись, – рассказывает Наталья Сорокина. – Поэтому я, будучи хорошо знакома с его женой и сыном, была, мягко говоря, ошарашена. В основном, конечно, расстроилась дочь. Ведь она приняла все за чистую монету».

Как выяснилось тут же, за стаканчиком лимонада, Эдуард Анатольевич приметил за кулисами незнакомую девочку. И узнав, чья она, решил подшутить.

В графе «Семейное положение» категорию «не замужем» принято сокращать до двух букв «н.з.». Неприкосновенный запас!

Предложение руки и сердца, прозвучавшее как: «Боже, выходи за меня замуж», отправило меня в лингвистический ступор.

Последнее время получаю много писем. Деловых, полуделовых, дружеских, разных – реклама, спам, записки. Кто-то присылает поэму, кто-то венок сонетов, кто-то целый роман. А ты… разве я просила полное собрание твоих сочинений? Только от тебя, от тебя одного жду я не поэмы, не сонета, не зарисовки, одного единственного предложения. Предложения, на которое я, скромно потупив глазки, громыхну однажды на всю Вселенную «ДА!!!!!».

Как-то утром режиссер Александр Полынников вышел из своего дома и направился в сторону ближайшего ларька Союзпечати за зубной пастой. А в киоске же продавалось все что угодно: книги, пресса, косметика, презервативы, кремы и пасты. Полынников быстро обежал глазами весь ассортимент и остановился на белом прямоугольнике со словом «Далия».

Ага, вот это новая зубная паста, ее я и куплю, сказал себе Полынников и тут же просунул в окошечко киоска деньги.

– Дайте мне эту далию.

– Пожалуйста. – Полынникову протягивают книгу Далии Трускиновской «Обнаженная в шляпе», белый корешок которой он по ошибке принял за коробочку зубной пасты.

– Забавно, – почесал в затылке режиссер и унес книгу домой.

Событие оказалось роковым, уже на следующий день Полынников понял, что хочет поставить фильм по книге, после чего работники киностудии искали по всему свету неуловимого автора.

Долго ли, коротко ли длились поиски, в конце концов, Далию удалось обнаружить в Риге, после чего с ней сразу же был подписан договор.

На встречу с режиссером Далия должна была приехать в Одессу, где Полынников работал с 1967 года сначала в качестве кинооператора, а с 1981-го – как режиссер-постановщик. В Одессе для нее забронировали номер в гостинице «Экран» при киностудии.

Номер состоял из двух комнат, разделенных санузлом.

Въехала, распаковала чемодан, развесила вещи, приняла душ с дороги и спать. Утром просыпается Далия по будильнику. Ноги в тапки и быстренько в ванну. А оттуда ей навстречу выходит сам Виктор Авилов!

Должно быть, сердобольные одесситы решили: приехала одинокая женщина, ей грустно, одиноко, не с кем словом обмолвиться. И устроили роскошный сюрприз.

«Аю-Даг-2011». Незнакомая девочка замечает меня, узнает.

Девочка: Юля, я правильно поняла, вы настоящий писатель?

Я, удерживая правую руку левой. В голове только одна мысль: «Как бы поговорить без рукоприкладства?».

Девочка: Я просто хотела спросить, вы ведь не только фантастику пишите?

Говорят, будто бы писательница Жорж Санд, сев за стол, писала строго до одиннадцати часов ночи. Если же, вопреки четкому плану, роман, над которым она трудилась, вдруг заканчивался ранее установленного времени, например в десять тридцать, Жорж тут же начинала первую главу следующей истории. И как бы сильно при этом ее не затягивала канва начатого повествования, как бы не требовали ее присутствия главные герои, писательница уделяла новой вещи ровно тридцать минут.

Однажды Далию Трускиновскую занесло из Риги в Москву праздновать Новый Год. Но, как это нередко случается, мы тщательно планируем свою жизнь, а вот жизнь почему-то не спешит подстраиваться под наши представления о том, как должно быть. Как говорится, «хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах». В общем, шампанское с «оливье» под елкой с друзьями внезапно отменилось, а Далия в компании знакомого оказалась на базе «Хронодесанта», где и прожила неделю, попав будто бы в смутно узнаваемый фильм режиссера Филлини.

Там Далия впервые узрела людей, не умеющих варить пельмени. Сей факт оставил глубокий след в чувствительной душе писательницы, заставив на какое-то время усомниться в реальности происходящего. Эльфийские девочки рассказывали понятные только им эльфийские анекдоты, а между гостями фланировал, то внезапно исчезая из поля зрения, то появляясь в самых неожиданных местах, кот Фауст.

Друг, с которым Далия приехала на базу «Хронодесанта», чуть ли не пешком пришел из Сибири. Во всяком случае, на нем были настоящие рукотворные унты.

«Каждый из этих унтов был точно крепость, вместе они выглядели как твердыня, – вспоминает Далия, – Кот понял, что пришли какие-то страшные животные, которых нужно срочно изнасиловать».

Унты пришлось прятать на антресоли, где они тихо дрожали, вспоминая вездесущего Фауста и, должно быть, вынашивая планы мести. Во всяком случае, ночью унты спрыгивали на пол, ища в полной темноте уснувшего неведомо где кота.

«Там я принимала эротическую ванну, – понизив голос до доверительного шепота, сообщает писательница, – с водой была проблема, она лилась тоненькой чуть теплой струйкой, так что набирать ванну приходилось долго и мучительно».

Наконец Далия, наполнив ванну, погрузилась в нее, радуясь своим успехам, и лишь потом в ужасе осознала, что в этой ванне она не одна!

«Это был какой-то суп с тараканами. Во второй раз набирать ванну сложно, долго и холодно. Я нашла какой-то черпак и принялась вылавливать непрошеных гостей. Всех ли выловила, до сих пор не знаю. Но в результате, так или иначе, все же умудрилась помыться сама и вымыла тараканов».

После успешного окончания Герценовки поэта Аронзона послали на практику в школу. Он зашел в класс, посмотрел на учеников.

– Дети, я приду через секундочку.

Больше его в этой школе никто не видел.

Знаменитый писатель Дмитрий Вересов в школе ненавидел физику, так как ничего в ней не понимал. Тем не менее, посоветовавшись, учителя все же натянули ему в диплом «трояк», взяв при этом с него честное слово, что он не будет сдавать физику в институт, дабы не позорить родную школу.

– Я привожу эту историю на своей студии, как пример остроумного решения поставленной задачи в рамкам заявленных правил. – Андрей Балабуха ставит на блюдце чашку с черным чаем, делая эффектную театральную паузу. – Во время Первой мировой войны культура отнюдь не была в загоне, и одна из немецких военных газет объявила конкурс на лучший юмористический рассказ, который бы при этом не превышал двести слов. Первое место на конкурсе занял рассказ следующего содержания:

«Обер-ефрейтор Шнитке был большой шутник, однажды он взял и подпилил столбы в унтер-офицерском нужнике. Вахмистр Шнурре пошел утром в сортир и провалился.

Как видите, господа, в этом рассказе ровно 22 слова, остальные 178 произнес вахмистр Шнурре, выбираясь из ямы».

Балабуха дожидается, когда я отсмеюсь, отпивает глоток чая. – С этого рассказа началась литературная слава одного из лучших писателей, писавших о Первой мировой. – Арнольда Цвейга.

Из интервью с Чарльзом Буковски «Солнце, вот он я»: «Я бы сказал, семьдесят пять процентов того, что я пишу, – хорошо; сорок-сорок пять процентов – отлично; десять процентов – бессмертно; а двадцать пять процентов – говно. Складывается в сто?»

В Финляндию за рыбой – обычное дело, и в аквапарк часа на три. Еще хорошо бывает съездить русским-финнам стихи почитать. Финляндия – фэнни – страна фэнов. Там любят фьорды и неспешное созерцание сказочного леса – леса Калевалы. Финны ненавязчивы, но если заслужил дружбу финна, эта дружба навек.

Финны любят фантастику, самим своим существованием постоянно создавая руно. Природа Финляндии с ее покрытыми мхом валунами, лесными озерами, густыми лесами – поэзия в чистом виде. Руно… в рифму и без оной, с ритмом и аритмией, с непонятным рисунком облаков, со змеистыми тропинками. Финны мало говорят, больше думая и созерцая. Удивительный народ.

И снова зима. Как же это несправедливо, что ради мечты получасового созерцания падающего снега приходится терпеть три месяца этой холодной пакости. А надо так: порадовались первому снежку, поиграли в снежки, максимум слепили небольшого снеговика – и все: весна, капель, в идеале – цветущие сакуры.

– Однажды в Харьков в очередной раз приехал Сергей Дяченко, – рассказывает Дмитрий Громов, – и мы устроили ему в харьковском университете встречу с читателями. Народу пришло много, Дяченок любят.

Сначала он по сложившейся традиции немного рассказывает о своем с Мариной творчестве, потом Сергей предлагает задавать вопросы.

И тут какой-то очень молодой человек с горящими глазами вскакивает с места и, перебивая выступающего, спрашивает:

– Вот вы все время пишете про инопланетян…

В зале начинают смеяться: у Дяченок нет ни одной книги на эту тему.

– Так вот, – не унимается парень, – встречали ли вы их на самом деле?

Сережа добрым, проникновенным взглядом посмотрел на вопрошающего и совершенно меланхолично начал:

– Когда я работал врачом в психиатрической лечебнице…

Закончить ему не дали – зал хохотал минут пять.

Подловив на «Росконе» Святослава Владимировича Логинова, я попросила его рассказать что-нибудь из писательской жизни, и вот что он поведал:

– В деревне, где я живу летом, есть у меня соседка Маша, у нее четверо внуков. Вот один из этих внуков – Антон Федоров – прикатил как-то к бабушке в гости. Не знаю, о чем они беседовали, но почему-то Антон расспросил бабушку обо мне и страшно удивился, узнав, что в деревне живет самый настоящий писатель-фантаст. Явился ко мне в гости и начал расспрашивать: каково это – быть фантастом? Впрочем, больше его интересовали гонорары. Я честно признался. Он немного подумал, и сказал, что, пожалуй, его такая оплата устраивает. Поэтому он тоже будет писателем-фантастом.

Надо много учиться, много знать! – попытался я образумить гостя. На что Антон возразил, что в фантастике можно писать все, что угодно.

Попробуй. – Примиряюще согласился я. – Если напишешь рассказ, я постараюсь его опубликовать.

На следующий день он явился с тетрадным листком, озаглавленным «Фонтастика», текст рассказа приводится ниже, синтаксис и орфография – авторские:

Дела была в фиврале шестово чесла в понедельник 1889 года вечером в двенацать чесов была плохая погода я вышел наулицу посмотреть на погоду было темно шол дождь через несколько минут я хотел ити в дом но вдруг внеби чтото засверкало я повернулся посмотреть и увидал не обычный литаюший обект они преземлились я очень испугался и побежал в дом но было позно меня схватили большеголовый они меня завили в кораболь и привизали к столу и начели проводить на домной иксперименты я вырубился

я очухался от боле в животе меня выносят из коробля на какойто планети занесли меня в здание в комноту сомно рядом лежали два большиголовых у одного нехватала руки и глаза а удругова небыла ног меня охватил страх

я заснул и потом проснулся от холода мне принесли стокан счемто житким мне говорит как роботным голосом выпей я спрашиваю что это токое это обезболивушие для тебя я отвечаю уменя нечего неболит он сказал пей я выпил и отрубился через пару чесов проснулся от жуткой боли вногах вглаза светит лампа я спрашиваю у врача где я ты в городской больнице

как я сюда попал вбольницу позвонила женчина и говорит приижайте скорей на кладбише тут человек валяется без руки и глаза без двух ног я посмотрел наноги и впал в шок и говору врачу вколите мне чегонебуть четобы я сразу умир она говорит я не могу этово зделать я ей отвечаю я не смогу так жить

она меня усыпили и сожгла меня в крематори и розвеела мой пепел в поле и говорит лети далеко и храни тебя всегда.

Автор Федоров А.В.

Викторина для самых умных в элитной школе, куда нас с небольшой компанией писателей пригласили в состав жюри, напоминала фильм «Тупой и еще тупее».

В начале восьмидесятых решил скульптор Фатих Сеюков подзаработать и слепил бюст Владимира Ильича Ленина, – рассказывает Андрей Саломатов. – А что бы ему и не слепить, когда он преподавал практику по скульптуре в Суриковском институте? В общем, обычное дело. Сделал бюст, и тут же набежали проверяющие из отдела культуры райкома – работу принимать. Долго ходили-бродили вокруг пластилинового Ленина; направо пойдут, налево пойдут; чинно так, молча. Потом один из них и говорит:

– А чего это Владимир Ильич у вас на татарина похож?

– А на кого должен быть похож вождь из Ульяновска? – изумился Фатих.

– Владимир Ильич все-таки был русским человеком, – осторожно произнес райкомовец, и на членов комиссии с опаской поглядывает.

– Хорошо, – ответил Фатих, – будет русским. Взял лопатку, постучал ею по пластилиновым скулам вождя.

– Так нормально?

Проверяющие посмотрели, покивали и приняли работу.

И действительно, после лопатки Ленин основательно ославянился.

Сидит пьяный Геннадий Жуков, разглядывает свои корочки Союза писателей. Подходит Сергей Битюцкий.

– О, Серега, смотри, что написано: «Управление культуры». Но ведь культура – это я. Эти люди получают зарплату за то, что они мной управляют?!

На все предложения написать его портрет адмирал Ямамото всегда отвечал категорическим отказом: «Портреты – это вульгаризмы, которых следует остерегаться чуть менее строго, чем бронзовых статуй», – говорил он.

– Компания наших московских друзей, – рассказывает Олег Ладыженский, – привезла на «Звездный мост» мультик по Толкиену. Но так получилось, что мультик они показали, но сами закрутились и в результате опаздывают на вокзал.

Прыгают в такси:

– Гони, плевать на красный свет, на что угодно. Главное успеть!

– Но меня же менты остановят. Права заберут, – слабо сопротивляется водитель.

– Гони, у нас бейджики. – В темноте салона на одежде пассажиров действительно поблескивают какие-то таблички, что на них – разобрать невозможно. – Это мэр выдал разрешение ездить без правил. Гони!

Водитель поверил и погнал, как просили – на красный свет, по газонам, по встречке, и самое смешное, что их несколько раз останавливали, но всякий раз отпускали. Вот какая сила убеждения!

Хорошо под стук колес рассказывать друг другу истории протяженностью в несколько километров, короткие – в наше-то ускоренное время. «Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, едет поезд запоздалый», мимо городов и деревень, мимо полей и озер, мимо замков с их синими цветами и ручными драконами… рельсы-рельсы, шпалы-шпалы…

Компания фэнов и писателей возвращаются с конвента, все уже устали от выпивки, гулянки, кто с бодуна, кто просто утомленный. – рассказывает Дмитрий Громов. – И тут несколько человек все-таки решили выпить. Подходят к мирно отдыхающему Вохе Васильеву:

– Воха, водку будешь?

– Не-а, не хочу.

– А если показать?

Поезд движется по земле сибирской, – делится давними впечатлениями Алан Кубатиев, – Все уже порядком датые, настроение лирическое. Ночь. Ледяная осенняя ночь. Остановка на какой-то неприметной станции. Как выясняется, место, в котором когда-то родился присутствующий в купе писатель Г.

Фонари освещают перрон, по трансляции женский голос делает какие-то объявления. По перрону передвигается заковыристыми зигзагами смертельно пьяный индивид в синей майке, синих штанах, тапках на босу ногу, с полной сумкой «хрусталя».

Писатель Г. меланхолично наблюдает за пьяным: «А если бы я остался здесь, я был бы точно такой»…

На писателе Г. синяя майка, синие джинсы, тапки на босу ногу. Поезд трогается, по полу катится пустой «хрусталь»…

Зима. Стоим с дочкой на остановке, мерзнем. Я ребенку: Диана, погляди, что там за автобус идет, коммерческий?

Диана: Кармический.

Идет по улице Дмитрий Громов, никого не трогает, в голове сплошная махабхарата – в смысле, в то время Олди работали над романом «Черный Баламут». Времена доинтернетные, в кармане дискета с очередным фрагментом романа, которую Дмитрий несет соавтору. И тут его останавливает незнакомый кришнаит.

– Купите книжки – вот первоисточники, святые откровения.

– Стоп. Какие же это первоисточники и святые откровения? – возмущается некстати выдернутый из древней Индии Дима. – Это же все комментарии вашего А. Ч. Шри Чайтанья Бхактиведанты Свами Прабхупады!

Понятно, обычный человек такое сходу произнести не может. Кришнаиту этого тоже дополнительно объяснять не нужно – но и отступать он покамест не собирается:

– Хотите первоисточники? Вот вам «Бхагават-гита», – уже более осторожно предлагает он толстенный том.

– Извини, дорогой, «Бхагават-гиту» я читал, – удивляясь непонятливости собеседника, вздыхает Громов, – это тоненькая книжечка, а если брать «Махабхарату», то «Бхагават-гита» – маленький фрагмент в одном из ее томов.

И тут же, вскочив на своего любимого конька:

– Слушай, друг, давай я тебе лучше расскажу, как это было на самом деле?! Приезжает, значит, Кришна в Хастинапур; как всегда, опаздывает – и…

Кришнаит книжки под мышку – и дёру, а Громов его еще некоторое время преследовал, безрезультатно пытаясь донести благую весть до чуть не тронувшегося рассудком парня.

Еще бы, не каждый день удается встретиться с живым свидетелем и очевидцем тех самых легендарных событий!

Вручать орден «Рыцарь авангарда» Борису Марковскому были вызваны Борис Констриктор и Борис Ванталов. После чего он вышел один в двух лицах.

То, что я с Кубатиевым на «ты», было решающим фактором для моей жены выйти за меня замуж, – приоткрывает завесу тайны Дмитрий Быков, – Кубатиев был для нее безусловным «Вы». Что не мешало ему, кстати, быть еще и адресатом для множества шуток.

Дело в том, что Кубатиев – замечательный спортсмен. И когда он проводил свои лекции в Университете, начинались они с того, что, поправляя галстук, он произносил фразу: «Что-то в аудитории душновато», после чего запрыгивал неподражаемым тигриным прыжком на стол и открывал форточку. И так было изо дня в день.

Однажды студенты заранее открыли окно и сели дожидаться преподавателя, перешептываясь «что сейчас будет?». Пружинной, кошачьей походкой Кубатиев влетел в класс, мгновенно оценил ситуацию, после чего произнес: «Что-то в аудитории прохладно», и одним тигриным прыжком взлетел на парту.

Иными словами, без этого ритуального вспрыгивания лекция просто не могла начаться.

На одном из «Странников» я, Успенский и Кубатиев ночевали в одном номере. – рассказывает, одновременно подписывая кому-то книгу, Дмитрий Быков. – И Кубатиев завел свою любимую тему о Генрихе фон Клейсте и «Землетрясении в Чили».

Я честно признался, что ничего не читал из Клейста, на что Кубатиев ответил: «Это ничего не говорит нам о Клейсте, но многое говорит о тебе». После чего он по памяти пересказал все «Землетрясение в Чили». Короче, я настолько был потрясен услышанным, что вернувшись домой, рассказал о Клейсте дочери. После чего, она заболела этим автором и прочла все, что у того было, включая «Михаэля Кольхааса». Так что когда Кубатиев приехал к нам в гости, он был поражен: какой интеллектуальный ребенок! Дочь не знала ничего иного из немецкой литературы: ни Гофмана, ни Тика, ни Новалиса. Но Клейст был ее любимец.

Кубатиев был этим фактом потрясен.

Женя Лукин, выпив и будучи еще и со сломанной ногой, на конгрессе «Странник» с костылем носился за Андреем Столяровым, – рассказывает Дмитрий Быков. – И утром я слышал, как его распекал за это дело Алан Кубатиев в обычной кубатийственной манере:

«Вчера, когда ты с костылем гонялся за Столяровым, – вздыхал Алан, – ты был похож… ну, я не знаю… На Столярова».

– Самая трогательная утренняя сцена, которую я только видел в своей жизни: Миша Успенский как младенца держит на коленях «больного» Борю Штерна и поит его из бутылочки (правда без сосочки). Он и меня, Дмитрия Быкова так спасал-похмелял неоднократно.

– В одном из романов Василия Васильевича Головачева, мы обнаружили странный термин, состоящий из японских, китайских, вьетнамских слов, как говорится, в одном флаконе, – рассказывают Олди. – По сюжету главный герой – великий знаток боевых искусств – бьет какого-то супостата. И в этот момент возникает означенный термин.

Стало интересно, начали расшифровывать, переводя на русский. Получилось: «удар в прыжке коленом ногой назад через себя».

Выразительный приемчик, если учесть, что противник стоял перед главным героем.

Писатель Уильям Берроуз решил превзойти лучника Вильгельма Телля, попавшего в яблоко, стоящее на голове собственного сына. Собрав у себя дома гостей, Берроуз поставил стакан на голову своей жене Джоан Воллмер и, отойдя на несколько шагов, выстрелил из пистолета. От падения на ковер стакан не разбился, а вот жена скончалась на месте.

Большой спортивный зал был поделен на две части, в одной, под портретом учителя Уэсибы Морихея занимались «айкидошники», в другой – еще какие-то «ниндзя». Тоже, разумеется, под портретом своего вождя.

Во время занятий начинающей спортсменке, а ныне писательнице Юлиане Лебединской потребовалось выскочить на пару минут из зала. Что она и сделала, бесшумно проскользнув по краю татами туда и обратно прямо перед портретами.

Прыг, и она уже на своем месте, будто и не отлучалась никуда. Тем не менее, ее маневр не остался незамеченным, и разгневанный сэнсэй тут же подозвал девушку к себе.

– А известно ли тебе, что пробежав так близко от портрета верховного лидера наших противников, ты рисковала смертельно оскорбить их клан?

– Не-а? – Юлиана непонимающе вытаращилась на сэнсэя.

– Да если бы какой-нибудь «ниндзя» учудил что-нибудь подобное под портретом нашего учителя, я бы его изловил и за ноги подвесил, – строго выговорил тот, тут же лукаво подмигнув Юлиане. – Шутка ли сказать, мимо целого клана ниндзя несется неопытная и ничего еще толком не умеющая девушка. И никто ее не то что не пытается поймать, а не слышит, не видит и не чувствует!

Вот и думай после этого, кто тут ниндзя, а кто погулять вышел.

Дедушка-ямабуси[3] ходил, по-стариковски шаркая ногами и опираясь на посох. В общем, доживал свое старикан. Даже непонятно на первый взгляд, почему такому мастеру, как Владимир Свержин, эдакая незавидная роль досталась. Тут ведь не развернешься как следует, не покажешь удаль молодецкую. Сиди себе, дедулька, в тенечке, рассуждай о вечном, да знай ругай нынешние порядки. Впрочем, это только кажется, что настоящего горного война, зная, что это именно он, в покое оставят. Пришли к старому ямабуси от даймё[4], на земле которого он временно поселиться изволил.

«Нет зерна, – говорят. – Неурожай, засуха». В общем, если не придумает мудрейший, как экономику возродить, придется вымирать».

Что тут будешь делать? Поднялся старикан, и на нетвердых ногах отправился подаяния у соседних даймё клянчить.

Спину ниже обычного согнул, и, протягивая дрожащую ладонь, просит милостыни. Те готовы пособить старичку. Но, что за незадача, просить-то он просит, а взять просто так, мол, стыдно.

– В благодарность за щедрость я готов показать благородное искусству ниндзицу[5] самураям уважаемого даймё. – Скромно потупившись, предлагает Свержин. После чего начинает раскладывать самураев по всем углам княжьего дворца. С оружием без оружия, по двое, по трое…

Закончив показательное выступление, получает просимое, и, старчески шаркая ногами и тряся головой, идет к следующему даймё.

Через какое-то время мастера игры снова обращаются к Свержину-ямабуси с тем же вопросом: «Что скажешь, уважаемый, начинаем вымирать или как»?

«Думаю, может торговлю рисом начать, у нас его нонче как-то многовато». – вольготно расположившись на старой циновке и почесывая спину боевой чесалкой, Свержин выклыдывает перед ничего не понимающими мастерами карточки, заменяющие по игре коку[6] риса.

Десять лет не была в Японии, а друзья нет-нет да и звонят. Спрашивают о здоровье, работе, новых книгах, иногда, теперь уже редко, приезжают.

Без практики язык быстро забывается, да только где ее возьмешь? Вот и получается, что желающим пообщаться по телефону японцам приходится удовлетворяться парой пока еще не выветрившихся из памяти фраз, а потом, если дело важное, зовут переводчика.

Телефонный звонок. Слышу японскую речь. «Здравствуйте, как дела? Как здоровье»? Я еще вполне сносно могу произнести и «Охаё годзаимас» и «Аната-но кибун дайдзебу дес ка?». А дальше… из набора услышанных слов вычленяю понятное «хон» – книга. Ага, даже «анато-но хон» – твоя книга. Потом бульканье «Ироду». Так… «Ирод Великий».

Действительно, не так давно издательство «Вече» выпустило сей труд, сиречь исторический роман. Дальше в трубке снова застрекотали.

«Цуяка онигайшимас» (переводчика пожалуйста), – застонала я. Переводчика не оказалось. Пришлось ломать собственную голову. Я расшифровала слово «аймасе ка» (встретимся?) и с радостью отчеканила «доко?» (где?)

Об идее пересечься где-нибудь на нейтральной территории, где я смогу вручить «Ирода» с автографом, после чего мы завалимся в хорошенький ресторан, совершим экскурсию и в тот же день я сяду в самолет, возможно даже нагруженная подарками, витала в воздухе давно и обсуждалась через переводчика. Оставалось уточнить, где меня ждут, после чего получить либо электронные билеты, либо деньги на перелет.

Итак… «доко?» (где?). В трубке восторженно затараторили. Не поняла, попросила повторить «мой кай онигайшимас» и «юккури» (медленно).

«Харуку», – чуть ли не по слогам произнесла собеседница.

«О’Кей, в смысле дайдзебу», – сдалась я, выписывая на бумажку странное название. Вообще-то в японском языке пользуются слоговой азбукой, поэтому такого явления, как стоящие рядом две согласные буквы, в нем просто не может быть… И следовательно, загадочное «харуку» может в равной степени оказаться и Харьковом и Хайфой, а возможно и еще чем-то недоступным моему воображению и не входящему в кругозор. С другой стороны, рассуждая логично: они желают получить пару экземпляров «Ирода», стало быть, речь идет об Израиле. Не Иерусалим, так Хайфа. С Харьковом у меня почему-то «Ирод» вообще не ассоциируется, хотя, возможно, харьковчане со мной не согласятся, указав на инкарнацию великого идумея в местной городской администрации. Сама я уже давно собираюсь и в Харьков, и в Хайфу, так что ничего не теряла.

«О’Кей, Хайфу, Изураилу, – чуть не сломала я язык.

«Хаифу. О’Кей».

Разговор прервался. Поняв через пару дней свою ошибку (все-таки изначально они рассчитывали на встречу на Украине), я не стала извиняться или что-то спешно менять.

Январь. Хайфа! Оставалось выяснить, не зацветает ли в это недоброе зимнее время в Израиле какой-нибудь цветочек, и затем со знанием дела отвести всю компанию на «традиционное созерцание». Такой финт японцам понятен. Лететь черт знает куда, дабы застыть на мгновение над дурацкой ромашкой. Будут потом рассказывать дома, поминая особый день непонятного зимнего цветка и загадочную русскую душу. Я же, что называется, сохраню лицо.

Мы в Израиле: я, Димыч, Хаецкая, Логинов, Шекли, Дяченко, – рассказывает Олег Ладыженский, – Пошли в какой-то ресторанчик. А надо сказать, что Сережа Дяченко любит произносить тосты, и каждый тост он обычно перекладывает на кого-то, этакое алаверды. В этот же вечер он почему-то прицепился к Шекли.

– Я хочу задать вопрос мистеру Шекли. – Сергей делает выразительную паузу. – Скажите мистер Шекли, а почему женщины любят мужчин?

Все перевели и задумались, что на это можно ответить?

– Потому что собаки и лошади непривлекательны, – мгновенно реагирует Роберт.

На кафедру Большой физической аудитории университета, что в Здании Двенадцати Коллегий, поднимается Никита Алексеевич Толстой, сын писателя Алексея Толстого (да-да, тот самый, из «Детства Никиты»), который вместе с родителями встречался в Берлине с Сергеем Есениным, Айседорой Дункан, Максимом Горьким… По аудитории восторженный шепоток. Никита Алексеевич, высокий, представительный мужчина всего-то сорока пяти лет отроду! Элегантный, явно заграничный костюм, галстук-бабочка, трость, папочка… Кладет трость на кафедру, достает из кармана сигареты с золотым обрезом…

– Все точно, красиво, без тени нервозности или суеты, – рассказывает Михаил Ахманов. – У нас учились немцы, негры из самых разных стран, представительный араб, закончивший сколько-то курсов университета в Париже, самый старший (нам казалось – старый) на курсе, ребята из советских английских школ, считавшие, что они-то самые образованные…

Несколько фраз приветствия, и к кафедре поплыли записки. Никита Алексеевич разворачивает первую.

– Записка на немецком, – поясняет аудитории, а затем читает вслух на немецком, переводит на русский, отвечает на немецком и тут же вновь переводит на русский.

Разворачивает следующую.

– На французском.

Аудитория застыла, Никита Алексеевич, не моргнув глазом, читает на французском, переводит на русский, отвечает сначала на французском, затем переводит на русский. Народ начинает аплодировать. А лектор, точно фокусник, грациозно разворачивает третью бумажку.

– Записка на английском. – Хмурится. – На плохом английском. Вот это слово с ошибкой, и тут тоже не так. – Вздыхает. – Но я все же отвечу.

Читает записку на английском, переводит на русский, отвечает на английском и дублирует ответ на русском.

После чего, как ни в чем не бывало, начинает лекцию.

Далекий 1981 год. Михаил Якубовский листает каталог своей библиотеки. Телефонный звонок.

– Якубовский? – вежливо вопрошает трубка.

– Да.

– Михаил Альбертович? – уточняет невидимый собеседник.

– Он.

– Председатель клуба фантастики?

– Совершенно верно.

– С вами говорит редактор отдела «Вечерний Ростов» Николай Георгиевич Куриленко.

– Чем могу, Николай Георгиевич?

– Понимаете, Михаил Альбертович, у меня к вам такой вопрос, может быть, вы сможете мне помочь… Я примерно помню содержание рассказа, но ни названия, ни автора…

– Да, конечно, если смогу, то конечно. – Якубовский машинально пролистывает каталог.

– Рассказ начинается с того, что в пустыне нашли две статуи…

– Игорь Росоховатский, «Встреча в пустыне», – немедленно реагирует Якубовский и дополняет, глядя в каталог, – сборник «Каким ты вернешься», издательство «Детская литература», Москва, 1971 год.

Журналист минуты три не находит слов. Он еще, можно сказать, не задал вопроса, а получил более чем исчерпывающий ответ.

В тот день в гости к Якубовскому зашел Сергей Битюцкий. Михаил приятелю все как есть рассказал, посмеялись, да и за дело принялись. Надо было по клубу что-то обсудить. Пока обсуждали, пока чаи гоняли, то да се… пришлось Сергея оставлять ночевать.

А утром Битюцкий возьми да и предложи:

– А что если бы мы с этим журналюгой дружбу свели? Давай, я возьму эту книжку, заеду к ним в редакцию – якобы привез для ознакомления….

В то время журналисты мало писали о литературных и тем более фантастических клубах, а тут такой шанс.

Якубовский подобную инициативу может только поддержать. По свежим, можно сказать, следам, пока у занятого Николая Георгиевича первое впечатление из памяти не стерлось. Битюцкий берет книгу и едет. Но не успел он до места добраться, как Михаилу новый звонок:

– Михаил Альбертович… Это снова Николай Георгиевич… Я вчера так растерялся, что совсем забыл попросить вас… Можно эту книгу у вас взять на несколько дней?

Якубовский мгновенно реагирует:

– Да, конечно. Человек к вам уже выехал, ждите, будет через пять минут.

Передать Сергею, как дело повернулось, в 81-м не было никакой возможности, так что, действительно, подъехавший через пять минут в редакцию газеты Битюцкий поднявшись на четвертый этаж, обнаружил на лестничной площадке человека, ждущего чуда!

Понадобилось обсудить какие-то издательско-писательские проекты с приехавшим в Питер московским издателем и нашим местным поэтом из породы рыб-прилипал, причем в тепле, при включенном компьютере и желательно при наличии уже изданных книг. Всегда приятно похвастаться, да и без подарков от «Петраэдра», да и от меня лично, еще никто не уходил.

Решили зайти ко мне и за чашечкой кофе, все что нужно и обсудить.

– А у тебя поесть что-нибудь найдется? – интересуется москвич, – или купим по дороге.

– Вряд ли, – у нее все викторианское, – отвечает за меня поэт и тут же поясняет, – без мяса.

2002 год от рождества Христова, конец августа – начало сентября. Идет игра по эпохе Токугава-но Иэясу. Самое начало Эдо бакуфу[7], 1603 год, месяц хатигацу переходит в кугацу. Писатель-фантаст Владимир Свержин отыгрывает в роли дедушки-ямабуси – знатное положение, ямабуси обучали синоби, которых у нас почему-то называют ниндзя. Но это неправильно, ниндзя, тот, кто практикует ниндзицу, а настоящим синоби нужно родиться.

Играют, по сценарию, местный даймё отдал Свержину свою дочь в ученицы. Учил, учил, а ее все равно коварные синоби похитили.

– Непорядок. – решил Свержин и отправился на поиск супостатов. Видит: идут по дороге четыре ниндзя, ведут бедную девочку.

– Ой, напрасно вы это сделали, – семенит он к ним старческой походкой, – похитив дочку даймё, вы безмерно отягчили свою карму, – с этими словами заступает дорогу похитителям. – Так что, я уже явственно вижу смерть, что стоит за каждым из вас и только знака ждет. – Опершись на посох, дедулька-ямабуси извлекает из-за пояса чесалку с когтями и, благостно взирая на застывших перед ним воинов, со скрежетом чешет себе спину. – Лучше вы ее отпустите, сынки. – мягким, доверительным тоном предлагает он, – а то совсем плохо будет.

– Не можем, уже продали, – отвечает один из похитителей, оглаживая свой явно не пустой пояс.

– Понятно, но только лучше бы вам все-таки ее прямо сейчас мне отдать, – не отстает вредный дедок, незаметно смещая руку по посоху…

Ученица ямабуси все поняла правильно, сделала шаг назад и села в кусты, прикрыв голову руками.

Стоящий рядом мастер по боевке успел только с шумом набрать в рот воздух, потому как четыре специально обученных синоби были уничтожены буквально в мгновение ока.

Первый получил когтистой чесалкой по сонной артерии. Случись такой удар в реальной жизни – и артерию бы выдрал, к бабке не ходи. Второй принял удар посоха в грудину, третий словил удар концом того же посоха в горло, а четвертого посох достал уже в затылок на развороте. Бой выигран, но главный мастер игры решил, что когда одним махом четырех убивахом – это уже перебор и фантастика. Тем более что синоби, все как на подбор, слыли воинами заслуженными, а значит, либо нужно признать, что посох и чесалка ямабуси способны снимать все хиты[8] разом, – собственно на то он и ямабуси, – либо, нужно провести еще один бой, чтобы Свержин эти хиты у народа честно отобрал.

– Не вопрос, – поклонился дедушка-ямабуси и поковылял по своим пенсионерским делам.

Через некоторое время сопровождает Свержин процессию все с той же дочкой даймё (замуж ее, что ли, отдавали)… идут, никого не трогают, вдруг смотрит старый ямабуси: стоят восемь ниндзя – и среди них те четверо, давеча убитые им.

– Минуту вне игры, – Свержин оторвался от процессии и подошел к явно ожидающим его синоби. – Мастера сказали, что мой посох не снимает все ваши хиты. Честно скажу, я не помню, сколько их у вас. Поэтому первым ударом я сбиваю вас с ног, и буду бить, пока вы не признаете, что уже мертвы. Если вы не хотите этого, прижмите, пожалуйста, руки к бокам и стойте.

Восемь ниндзя стоят в ряд, прижав руки к бокам, не шелохнутся, напротив них Свержин, за его спиной медленно проходит кортеж. Свержин кланяется, благодарит за взаимопонимание и тоже уходит. Восемь ниндзя продолжают стоять.

В четырех федеральных бразильских тюрьмах ввели новшество: любой заключенный по желанию, может снизить срок своего наказания с помощью чтения. Буквально: прочитал книгу – освободился на четыре дня раньше. При этом выбор ограничивается разве что тюремной библиотекой.

Сидючи в тюрьме за растрату, бывший бухгалтер О’Генри мрачно размышлял, как бы на Рождество порадовать оставшуюся дома маленькую дочку. И придумал – сочинил для нее рождественский рассказ. Переписал красивым почерком, еще раз перечитал, самому понравилось. А потом, – чем черт не шутит, сделал еще один экземпляр и отправил его в первый попавшийся журнал.

И что вы думаете? Вскоре рассказ был напечатан, и на полученный гонорар О’Генри приобрел для дочери настоящий подарок.

– Пойдем, я тебе что-то интересное покажу.

Впереди шел игровик Ратимир – богатырь, боец, человек серьезный и вполне надежный, позади писательница Далия Трускиновская. Трущобы, узкие переулки, мусорные баки, проходные дворы. Еще столица называется! Одна бы, пожалуй, поостереглась тут бродить – очень нужно ноги ломать.

Но рядом с Ратимиром не страшно. Такой и уличных хулиганов в два счета вежливости научит, и против небольшого отряда гоблинов, если нужно, не оплошает, и в логово дракона залезет…

Напрасно, она подумала о драконах. Точно услышавший ее мысли, Ратимир вдруг свернул в мрачного вида подъезд и, ничего больше не объясняя, направился в подвал. Далия за ним. Длинный, плохо освещенный коридор. Впереди поворот. Несколько метров в полной темноте, ощущая лишь холодные пальцы сквозняков и устоявшийся запах пыли, затем снова свет, сваленные в углах вещи, ящики, старая коляска, лыжи…

– Пришли. – Ратимир останавливается перед дверью с деревянной табличкой, на которой красным по белому выведено: «Королевская кровь»!

Вот это да! Клуб ролевиков, названный в честь ее, Далии, романа, наделавшего шума много лет назад!

Старшие ролевики книгу, понятное дело, читали, неспроста и клуб свой так нарекли. А молодые – им что? Королевская – так королевская. Разве в названии дело?

На конвенте в Харькове вокруг писателей всегда вилось множество журналистов из самых разных, часто не имеющих вообще никакого отношения к фантастике изданий.

– А правда, что писатели сейчас не пишут, как раньше, а есть специальные программы, которые собственно и создают тексты романов? – пристала, с диктофоном в руках журналистка какого-то гламурного журнала к Роману Злотникову. – Они задают определенные параметры, имена персонажей, какой следует выбрать жанр, сюжет? Например – любовный, сцен семь, драк двадцать три…

Злотников терпел-терпел – и не выдержал. Сколько можно переносить чужую глупость?!

– Чувствуется, что вы настоящий журналист, – улыбаясь, как кот канарейке, начал Роман, – вы меня раскрыли. – Лучезарный взгляд, полный невольного уважения и неподдельной искренности. «Формула успеха Глайма: «Секрет успеха – в искренности. Как только вы сможете ее изобразить, считайте, что дело в шляпе». – На самом деле такой программы ни у кого нет, кроме как у КГБ. Вы же знаете, что на юго-западе Москвы есть подземный город?

Утвердительный кивок, который девица повторяет на чистом автомате, энергично тряхнув мелированной челкой. Судя по интонации Романа Валерьевича, она как «хороший журналист» просто обязана это знать.

– Так вот, там есть секретный институт, который разработал программу, предназначенную для отражения ядерного удара по СССР. А вы ведь понимаете: огромная программа, десять тысяч боеголовок, сто тысяч ложных целей, расчет климатических и погодных условий. Программа чудовищная, разрабатывали ее долго. Но к тому времени, как она была с успехом завершена, СССР приказал долго жить, и она стала никому не нужна. Финансирование урезали. Тогда ученые начали искать, где применить страхолюдину, что называется, в мирных целях. Но институт секретный, его курировал КГБ, поэтому сами разработчики выйти на рынок не могли, пришлось обратиться к своим кураторам. Вы же знаете, что я полковник?

Очередной полный доверия взгляд.

– Да, да, – снова закивала журналистка, боясь, лишний раз вздохнуть, перебив тем самым идущую ей в руки непуганую сенсацию.

– Ну так вот, она – программа эта пишет романы и подписывает моей фамилией, – подытожил рассказ Злотников, ощущая творческий подъем и борясь с желанием весело рассмеяться. – Но, с другой стороны, я не могу сказать, что не участвую в процессе. Дело в том, что программа пишет роман одним большим словом. А я затем сижу и расставляю заглавные буквы, абзацы, точки, запятые, пробелы…

Глаза журналистки сделались абсолютно круглыми. Она не сразу сумела собраться и задать вопрос:

– Неужели об этом вообще ни кто не знает? Даже не догадывается?

– Ну, почему же… писатели, разумеется, знают. Тут не скроешься? Только кто пойдет против КГБ? А я нормальный парень, настоящим писателям завсегда готов за пивом сбегать.

С другой стороны, если меня уберут, как засветившегося, так еще неизвестно, кого поставят, может, такой гад будет назначен! Вот никто и не выступает особо. Так иногда снисходительно похлопают по плечу. Но, в общем, терпят.

Во время презентации книги-утопии «Аскетская Россия» в Москве соавторы Артем Сенаторов и Олег Логвинов перекрыли выход из магазина. «Никто отсюда не выйдет, пока не будут распроданы все гребаные книги, что есть в наличии», – поставили свой ультиматум собравшимся писатели.

Для проведения каких-то конкурсов Катя Асмус договаривается со знакомым хозяином крупного книжного склада, что тот выделит в призовой фонд несколько десятков килограммов книг. В назначенный день Катя берет машину и отправляется по указанному ей адресу.

Прямо за железной дверью перед ней возникает огромный ангар, по обеим сторонам которого вдоль стен в несколько рядов до самого потолка возвышаются горы пачек с книгами.

Навстречу Кате выходит ее знакомый.

– Извини, книг для твоего мероприятия так и не привезли, ничем не могу помочь, – разводит руками. – Книг нет.

– Что значит нет? Да у меня сегодня конкурс, я что, долговые расписки должна вручать? Я в машину вложилась, я…

– Ну нету книг!

– Как это, книг нет? А это тогда что?! – Катя показывает на безмолвно громоздящиеся у стен пачки. – А это что – не книги?!

– А это говно!

В воинскую часть, где служил будущий переводчик Анджей Савицкий, приезжает генерал с проверкой. Посмотрел часть. Вроде все нормально. Тем не менее, надо же о чем-то спросить, продемонстрировать, что проверка носит неформальный характер.

Генерал: Как у вас обстоит дело с культурной жизнью?

Командир части: Есть библиотека.

Генерал: Давайте посмотрим, что за библиотека.

Заходят, большое, светлое помещение. Все стены заставлены стеллажами, на полках бутылки, и ни одной книги.

Генерал (опешив): А где книжки?

Командир части: Да, вы понимаете, мы заказываем, а нам не присылают, мы заказываем, а нам… В общем, мы здесь играем в интеллектуальные игры.

Генерал: В какие еще игры?!

Командир части: Мы кого-нибудь из младших офицеров отправляем за дверь и делаем коктейль. А он во время дегустации по первым буквам названий входящих в коктейль напитков должен догадаться, какое слово мы загадали.

Генерал: Да не может быть. Давай проверим. Лейтенант, за дверь!

Лейтенант выходит за дверь. Генерал достает с полки бутылки: палинка, абсент, портвейн, анисовая – «папа».

– Лейтенант, заходи.

Лейтенант заходит, выпивает коктейль и, не задумываясь:

– Папа.

Генерал ошарашен, требует второй проверки. Лейтенант послушно удаляется, генерал смешивает новый коктейль: мадера, абсент, мускат, анисовая – «мама».

Лейтенант входит, с каменным лицом опрокидывает смесь:

– Мама.

Генерал: Лейтенант, что вы вообще делаете в армии? Вам в дегустаторы идти надо!

Лейтенант: Пан генерал, вы очень легкие слова загадываете. Я вчера отгадал «Константинополь», а позавчера «Навуходоносор».

Украинская ночь, тишина, спит партенитский конвент, притомился. Слышен голос Владислава Русанова:

– Пить? Да мне пофиг, что пить, что не пить. Ну, хочешь на спор, прямо сейчас завяжу. Спорим? На ящик водки?!

Пили втроем: Игорь Чубаха, Игорь Петрушкин и Александр Лидин; белые ночи, красота. Утром Чубахе, правда, на работу аж в шесть часов вставать, оттого он раньше лег.

Шесть утра – понятное дело, что не в издательство идти главвреда караулить. Надо было харьковчанину как-то зацепиться в Питере. Найти нормальной работы не получилось, вот и пришлось молодому писателю, вместе с не менее молодым художником Сергеем Шикиным, что из города со странным названием Павлово-на-Оке, каналы копать. Впрочем, где наша не пропадала?..

Только Чубаха задремал, Лидин и Петрушкин озорно переглянулись, перевели будильник на четыре утра и принялись ждать, что будет.

В четыре часа звонит будильник. Чубаха вскакивает и как зомби вылетает из квартиры. На улице белые ночи – светло.

Немного обождав, весельчаки выбираются вслед за приятелем и, устроившись на скамеечке под кустом сирени, ждут, когда Игорь обнаружит метро еще закрытым и вернется, оглашая сонные окрестности переливчатыми матами.

По свидетельству современников, у Лидина дома повсюду валяются неглаженые коты. В настоящий момент – в количестве одиннадцати штук!

Дом-музей Эрнеста Хемингуэя посещают не столько ради творчества писателя, сколько ради возможности погладить и сфотографировать пятьдесят кошек, живущих там. При жизни Хемингуэй обожал кошек.

– Во время работы над книжным проектом издательства «АСТ» «Обитаемый остров» Николай Ютанов резко воспылал ненавистью к животным, упоминаемым нами в романах, – рассказывает Андрей Ерпылев. – Пострадали тексты Алексея Волкова, Федора Березина, мои. Ютанов принялся с маниакальной жестокостью вырезать из текста кошек, собак, лошадей, щук, лебедей и пр.

«Саракш – планета чужая, там должны быть другие животные».

Возмущенный произволом Ерпылев открыл в Word канонический текст братьев Стругацких, вошел в режим поиска. Слово «кошка» – 22 упоминания, «собака» – целый список, лень считать; лошади – 3. Были и петухи (когда герои возвращались с операции, кричали петухи). Федор Березин героически боролся за кроликов, он кричал, что кроликам на Саракше быть, ссылаясь на фразу, что кого-то использовали не хуже, чем подопытных кроликов.

Благодаря слаженным действиям писателей, в настоящий момент животные на Саракше есть. Во всяком случае, кошек, собак, кроликов и енотов отстоять удалось.

Будучи на пенсии, мой дедушка Николай Фаддеевич Котов самозабвенно занимался своим садом, доставшимся ему от старшей сестры. Лично я почти что не помню бабушку Аню, но сохранилась легенда, что она выращивала дивные цветы, которые цвели с ранней весны до поздней осени на зависть соседям. Весенние уступали место летним, а те, в свою очередь осенним. Целыми днями Анна Фаддеевна не вылезала из своего чудесного сада, за что и была прозвана соседями ведьмой.

Поговаривали, будто Анна Фаддеевна также управляла погодой, собирая на небе тучи, устраивая грозы и насылая на огороды завистников ливни и град. Ее-то цветики после любой непогоды неизменно расправляли стебли и упорно поднимались навстречу солнышку, в то время как соседские не выдерживали и погибали.

В общем – черная сила!

Дед водил меня в музей поселка Воейково, где показывал специальные «ракеты-снаряды» для разбивания этих самых колдовских туч. Подстрелишь такой ракетой ведьмовскую тучу, и она тут же разлетится золотой пылью.

В общем, брат и сестра уравновешивали друг друга.

И еще дедушка выращивал специально для меня голубые незабудки.

– Посмотришь на незабудку и вспомнишь меня. – Вот этот цветочек я, а это баба Аня, а этот… точно маленькие звездочки незабудки смотрели на меня нежные, стойкие, прекрасные…

Может, именно эти цветы я и должна была высаживать в нашем мире, дабы они произрастали, не позволяя забыть ушедшего но бесконечно дорогого человека, особенный день, стихотворную строчку?..

Через много лет после смерти дедушки я попала под его золотой ливень!

То, что плавно летело с неба, было мягким и шуршащим, а еще звенящим. Нежно-нежно. Это была золотая пыльца – целое золотое облако, опустившееся вдруг на Питер.

– Что это? – спросила какая-то женщина и спряталась под зонт.

Я встречала золотой дождь, обратив к нему лицо, руки и всю себя.

«Благословение» шевельнулось в мозгу.

– Благословение, – ответила я, и, нимало не смущаясь ни атеистического времени, ни того, что знала, о том, что тучи разбивают в золотой дождь, и что моя мама вместе с туристической группой встречала уже «золотой дождь», принесший всем очевидцам аномалии болезнь кожи.

– Благословением и ничем другим был мой золотой ливень!

Есть писатели, которые начали придумывать сказки исключительно для своих детей. Как это бывает? Прочли всё, что было дома, а дитятко любимое родное еще требует, вот и пришлось маме или папе на ходу сочинять.

Ученик Герберта Уэллса Алан Александр Милн, сделав своего сына Кристофера Робина Милна героем своей самой знаменитой книги «Медведь-с-очень-маленькими-мозгами», о Винни-Пухе, так ни разу и не прочитал малышу ни строчки из этого произведения, считая, что для ребенка полезнее учиться на произведениях писателя Пэлема Вудхауза[9]. Так что в первый раз Кристофер Робин открыл книгу отца только через шестьдесят лет после ее первого издания. А в 1996 – то есть через семьдесят лет после выхода книги в свет, плюшевый Винни-Пух был продан в Лондоне на аукционе дома Бонхама неизвестному покупателю за 4600 фунтов стерлингов.

Однажды писательское руководство русского города Кенигсберг решило приглашать к себе писателей по культурному обмену. А что, дело хорошее – наши к вашим, ваши к нашим. Так, почти сразу же, было решено поменять русского прозаика Сурена Цормудяна на литовского писателя Алексея Волкова.

– Сурен Цормудян рассказывал, – пишет «ВКонтакте» Алексей Волков. – Среди его читателей имелся бывший офицер группы «Вымпел», господин Грждетский, судя по всему – поляк. Прошел Чечню, был ранен, комиссован, после разных перипетий оказался в Лос-Анжелесе. Теперь ставит трюки в фильмах. Но так как американцы фамилию Грждетский выговорить, застрелись, не могут, взял себе псевдоним «Волков» – в честь автора любимого цикла «Командор».

Раннее утро. Утром лучше меня не трогать. Не высплюсь – начну тупить, если совсем рано побеспокоить, могу тупить до вечера.

Как-то в восемь утра Ольге Виор позвонила незнакомая женщина, которая, услышав заспанный недовольный голос поэтессы, пискнула:

– Это вы?

– Это я. – Ольга помотала головой, прогоняя сонную одурь. Шутка ли сказать, сначала пишешь до шести утра, а потом тебя, ни за что, ни про что, будят в восемь!

– Спасибо вам за песню!

После чего дама повесила трубку, и… Ольга уже не могла заснуть и в результате побрела на встречу с композитором невыспавшейся и злой.

Через несколько дней неизвестная снова «осчастливила» Ольгу звонком, и опять в восемь утра. Вежливо пожелала доброго утра и еще раз поблагодарила.

Эти звонки стали обрушиваться на несчастную Виор с незавидной регулярностью. Причем все они были похожи один на другой: дама маниакально благодарила за доставленное ей эстетическое наслаждение.

Прошло несколько лет.

Однажды утром Ольга уже привычно проснулась, разбуженная звонком и, взяв трубку, услышала:

«Оля, это я! Ну, вы помните. Не могли бы вы надиктовать мне слова «Лебедь белая»?

Странное дело, первый звонок произошел в 2005 году, когда песня только-только прозвучала, теперь на дворе стоял февраль 2013-го. Неужели за восемь лет было не выучить слова любимой песни? Но вместо того, чтобы высказать все свои накопившиеся «фи», Ольга вздохнула и медленно продиктовала весь текст.

Прошло два месяца, и на каком-то вечере, к Ольге подошла невзрачная женщина.

«Здравствуйте Оля, а это я! – улыбнулась она Виор, как доброй знакомой, – та самая, что звонит вам в восемь утра»…

По словам Ольги Виор, никто из гостей или устроителей вечера в тот день не пострадал.

Знают ли сами поезда, куда влекут их обманчивые тонкие рельсы? В поезде приятно бывает прослушать материалы с диктофона, внести правку в распечатанный текст, иногда даже написать что-нибудь коротенькое.

В электричках… да, пожалуй, что, тоже.

В питерских электричках, что бегают по Ленинградской области; вот ведь странность-то какая, у такого прекрасного города, как Санкт-Петербург, нет одноименного пригорода… Так вот уже много лет по питерским электричкам ходит странный человек – Виталий, громогласно представляющий в своем лице «Театр бомжей» и тут же начинающий читать стихи. Виталий знает, наверное, всех поэтов в городе, у него отличнейшая зрительная память. Он идет по вагону, зорко вглядываясь в лица пассажиров, чтобы вдруг разразиться радостными воплями. «Внимание, внимание! – оповещает он народ, – С нами вместе едет известный поэт». Далее он называет имя, заставляя несчастного подниматься с места и, краснея и отмахиваясь от непрошенного конферансье, кланяться. Но испытания не на этом не заканчиваются. После того, как поэт оторвал-таки седалище от скамьи, его просят прочитать какое-нибудь свое стихотворение, вагон начинает садистически хлопать, – и поэту, даже если он перед этим вкалывал все выходные на тещиных грядках или едет нагруженный свежепойманной рыбой, приходится включаться в представление. Тем временем Виталий снимает шапку или раскрывает полиэтиленовый пакет, куда ему кидают деньги на поддержание «Театра бомжей».

Принципиально не сажусь в начале или в конце вагона, потому как «крайние» поэты обычно не успевают отвернуться к окну, спрятать лицо в ладонях или быстро перейти в другой вагон. Очень не люблю, когда меня вырывают вдруг нежданно-негаданно из моих собственных дел, текстов, миров.

По вагону уже прошли несколько теток с шотландками, набитыми товаром – тетки и сумки одинаковы во всех городах, как и всегдашние бабушки на скамейках перед подъездами – символ незыблемости, неизменности, вечности.

«Беженка с шестью детьми на вокзале» потомство не предъявила. Вместо них – помятые почему-то черно-белые фотки, на которых дети послевоенного образца, откуда и взяла такие? Сама вроде как молоденькая? Или они уже через время научились милостыню просить? Тогда ладно, подам попаданцам… Инвалид с аккордеоном, трое «афганцев» с гитарами и неизменно жалостливо-солдатскими песнями… А вот пьяница ищет на опохмелку – ну хоть один настоящий.

Электричка. Сапего с друзьями выходит в тамбур покурить. Ненавязчиво разговор переходит сначала на литературу вообще, затем на писателей-моряков и, наконец, концентрируется на творчестве писателя-мариниста Виктора Конецкого.

Бутылка портвейна уже сделала далеко не первый круг, когда в тамбуре невесть откуда нарисовался маленький человечек в болоньевом плаще и беретке.

Сапего рассеянно слушает приятелей, при этом, не отрываясь, разглядывает незнакомца, который и не думает уходить, а, наоборот, потихоньку приближается к компании, внимательно прислушиваясь к беседе. Михаил готов поклясться, что уже где-то видел этого мужика. Но где?!

Озарение приходит неожиданно захлестывая Сапего горячей волной.

– Вот он!!! – не кричит, а скорее изрыгает Михаил на весь тамбур. Интонация – нечто среднее между: «Рубай его, хлопчики!» и «Качай гения!». Еще не понимая, что происходит, компания поворачивается к вдруг съежившемуся и оттого ставшему еще меньше ростом Виктору Викторовичу. Но тут электричка останавливается, двери открываются. И испуганный Конецкий чуть ли не кубарем вылетает из вагона и, петляя как заяц, бежит по перрону, проклиная на чем свет стоит, нечаянную встречу с собственными поклонниками.

– Шел 1997 год, – рассказывает под стук колес Юрий Зверлин. – Режиссер Константин Селиверстов снимал фильм «Моцарт в Петербурге». Да уже, можно сказать, заканчивал. Сюжет: неожиданно в тогдашнем бандитском Петербурге появляется самый настоящий Моцарт.

Одну из сцен снимали возле ДК Крупской. После съемок возвращаемся вместе на метро. На Косте меховая шапка, дубленка, под мышкой огромная новенькая видеокамера в чехле на ремне болтается. В руках костыли. Там по сюжету кто-то на костылях преследует Моцарта.

Вошли в метро. Селиверстов вдруг скидывает шапку, встает на костыли и заводит: «Господа! Подайте бедному российскому кинорежиссеру на завершение фильма».

И что же? Подавали!

В декабре 2011 года Михаилу Ахманову пришло письмо: «Уважаемый сэр. Я, американский писатель Роберт Силверберг, собираюсь в мае приехать в Россию смотреть Эрмитаж и хочу списаться с русским писателем, чтобы он помог мне приобрести мои книги, вышедшие на русском».

Три дня Михаил Сергеевич маялся. Знакомых много, пошутить всяк горазд, вполне могли разыграть перед Новым годом.

Думал-думал, да так ничего и не надумал. Решил ответить, а там будь, что будет. Поднимут на смех, посмеется со всеми. Не впервой.

Другое дело, что сам Ахманов по-аглицки разве что читает, а ни писать, ни толком фразы составить… Ну да, не в лесу живем. Попросил знакомую написать ответ. Отправил, а сам ходит и все в толк взять не может: если это реальный Силверберг, то, как он его, Ахманова, вычислил? Потом догадался. У него сайт на русском и на английском. Силверберг, понятное дело, искал через интернет, запрашивая по-английски, вот и набрел. Там же и адрес узнал.

Вскоре Силверберг прислал список книг, которые хотел бы приобрести, немаленький такой список, ну да Михаил Сергеевич сразу же в нем семь романов отметил, которые лично у него на полочке стояли. Так что дела пошли. Ахманов отослал эти книги бандерольками, а потом разместил объявление через интернет. И на секции выступил с просьбой помочь американскому коллеге. Так, в результате, все, что желалось, и нашлось. Роберт Силверберг был очень доволен.

«У него в Сан-Диего два дома, – доверительно сообщает Михаил Сергеевич, – в одном писатель живет с женой, в другом работает и держит библиотеку. Там есть все книги Силверберга, изданные в разных странах и на разных языках». Причем благодаря нашим питерским фантастам и, в частности Михаилу Ахманову, его коллекция пополнилась и книгами, изданными в России.

«Мы очень быстро подружились и перешли на «ты», – продолжает Михаил Сергеевич. – А что такое для американца перейти на «ты»? Это называть друг друга уменьшительными именами, поэтому для него я Миша, а он для меня Роб».

«Чего-то мне не хватает в современном издательском процессе, – жалуется Павел Амнуэль. – Раньше, лет тридцать еще назад, как бывало? Аккуратно отпечатываешь рукопись в четырех экземплярах, первый (непременно первый, чтобы редактор не подумал, что не ему одному послано!) запечатываешь в пакет, идешь на почту, стоишь в очереди… А потом с трепетом душевным, переходящим в состояние легкой депрессии, ждешь месяц, другой, третий… И вот он, заветный конверт из редакции. Вскрываешь его дрожащими руками, достаешь несколько листков и читаешь – письмо редактора и обоснованную (с точки зрения литсотрудника) рецензию.

Что-то в этом было. Ощущения эти – конверт, листки, отпечатанные на машинке, подпись редактора – до сих пор помню, причем куда более ясно, четко и детально, чем свои же ощущения от первой журнальной публикации, первой книжки, первого автографа, который я дал… кому? Не помню, в отличие от первого письма, полученного далеким уже осенним днем 1959 года от редактора отдела фантастики популярного журнала «Техника – молодежи» Владимира Келера.

52 года прошло, но я и сейчас вижу, как наяву, листок с грифом журнала, не очень четкий шрифт пишущей машинки и аккуратную подпись…»

Девятиклассник Павел Амнуэль отправил свой рассказ «Икария Альфа» в упомянутый выше журнал «Техника – молодежи», и в том же году произведение было напечатано! Невероятная удача!

Окрыленный успехом юноша тут же послал второй, третий, четвертый рассказ… после первой публикации к нему потекли письма читателей, так что он невольно начал ощущать себя известным, маститым писателем.

Посмотрев на настенный календарь с обведенным кружочком днем отправки письма в редакцию, Павел посчитал пролетевшие дни, собравшиеся в полный календарный месяц, нахмурился и тут же сел за стол, письменно возмущаться проволочкам: «Послал Вам рассказ, ответа до сих пор нет…», через неделю еще одно письмо, чтобы не расслаблялись, потом еще, еще…

«То, что Вы будете заваливать редакцию своими письмами, нисколько не повлияет на оценку Вашего творчества и на решение о публикации. В очередном (№ 2 за 1960 год) мы публикуем Ваш небольшой рассказ, но это будет последней скидкой, в дальнейшем к Вам будут относиться, как ко всем другим авторам. И не нужно в каждом письме напоминать, что Вы ученик девятого класса, об этом знаем не только мы, но с нашей помощью и миллионы наших читателей», – наконец ответил ему редактор.

Наверное, более ранимый юноша обиделся бы, и надолго, возможно, вообще перестал писать или зарекся впредь показывать свое творчество таким грубиянам, как Келлер, – его подпись завершала послание. Следующее письмо с рассказом Павел отослал в журнал «Знание – сила» – к конкурентам «Техники – молодежи». Редактор отдела фантастики Роман Григорьевич Подольный отправил рукопись на рецензию известному писателю-фантасту Георгию Гуревичу. Который, подробно разобрав некоторые особенно неудачные места в произведении Амнуэля, рекомендовал тому учиться у классиков.

А надо сказать, что в те годы в Баку работала Комиссия по научно-фантастической литературе при Союзе писателей Азербайджана. Членами комиссии были такие известные писатели-фантасты, как Е.Л. Войскунский, И.Б. Лукодьянов, Г.С. Альтов, В.Н. Журавлева. Там знали и молодого автора, и его рассказы, поэтому нет ничего удивительного, что в 1967 году Генрих Альтов предложил попробовать издать книжку в бакинском издательстве «Азернешр». «В Москве много авторов, а журналов и издательств, печатающих фантастику, мало. Попробуй в Баку».

Амнуэль не заставил просить себя дважды и отнес в «Азернешр» подборку рассказов.

Ответ из издательства пришел через полгода. По поводу рассказа «Далекая песня Арктура», содержавшего новую по тем временам научно-фантастическую идею о том, что звезды способны генерировать в космическом пространстве звуковые колебания, и этот звук можно услышать, а точнее – увидеть в спектрах звездного излучения, в частности, было написано следующее: «Может, звезды и поют, что-то мы действительно такое читали в популярной литературе, но автор не смог выразить это через жизнь нашего современника, через трудовые будни работника народного хозяйства…».

Египет – привлекательнейшая тема, тут тебе и сфинксы, и фараоны, и мумии, и расчудесные египетские боги. Да возьмите хотя бы обычай судить мертвых! Представьте картинку: приходит египтянин в суд и реально требует завести дело на покойного соседа. Мол, пока тот жив был, как-то несподручно было, а теперь-то что? Мертвые не кусаются.

Но, одно дело судить покойников, а совсем другое – наказывать их за доказанные с суде преступления. Как ты его накажешь? Он же мертвый! Оказывается, наказания тоже были, из них самое страшное – лишить права быть погребенным. На практике мумию вместе с саркофагом вытаскивали из того места, где она была погребена, после чего саркофаг доставлялся по адресу родственников провинившегося жмура и встраивался (реально) в стену дома. Бр-р!!!

В повести «Суд» фараона Хафру (Хефрена, на греческий лад) судил после его смерти народ и приговорил к лишению погребения. Поэтому, вскрыв уже в наши дни пирамиду Хафру, ученые не обнаружили в ней саркофага с мумией.

В общем – захватывающая тема. Подсказал ее Павлу Амнуэлю и его соавтору Роману Леонидову Генрих Альтов, дав почитать изданную еще в дореволюционной России книгу немецкого египтолога Карла Оппеля «Тайны страны пирамид». В результате появилась повесть «Суд», которую в 1968 году соавторы отправили в журнал «Искатель». Ответ не заставил себя ждать, но зато требовал дополнительной расшифровки. «Да, ребята, хорошо написали, но напечатать не можем – сами знаете почему. С уважением Олег Соколов».

Заинтригованные Амнуэль и Леонидов, разумеется, тут же ответили, что вообще ничего не понимают, и попросили объяснить по-человечески. На этот раз ответа не последовало.

Прошло еще сколько-то времени, и Павел Амнуэль, приехав в очередную командировку в Москву, не поленился лично заглянуть в редакцию. Пригласив его зайти в кабинет, редактор Соколов предусмотрительно запер за ним дверь и только после этого согласился объясниться.

«А что вы хотите? У вас в каждой строчке намек на Сталина! Это нельзя! Линия сейчас такая, что да, были у Сталина кое-какие недостатки, но в целом это великий человек. Как ваш Хафру. Посмертный суд? Маска Сфинкса? Нет-нет… впрочем, повесть-то хорошая, я действительно хотел ее напечатать… Что, если для начала переменим название»?

Сошлись на «Сфинксе», пожали друг другу руки, но уже в Баку Павел получил окончательный отказ.

Потыкавшись в различные издания, соавторы пришли к выводу, что создали самый неформатный неформат своего времени, после чего повесть была отправлена на антресоли, где и пролежала, покрываясь пылью, целых семнадцать лет.

А в 1988 году Павел Амнуэль достал позабытую всеми покрытую пылью папку, бережно перечитал и перепечатал повесть, вернув ей исконное название «Суд» и, недолго думая, отправил в тот же «Искатель». Пришла новая мода ругать и судить Сталина. Повесть отправили на рецензирование доктору исторических наук Игорю Можейко (Киру Булычеву), и вскоре она действительно увидела свет, выйдя на волне антисталинских настроений. Хотя тираны во все времена тираны, и на самом деле соавторы писали о древнем Египте… но в тот момент это было уже не важно.

В начале семидесятых отправил Павел Амнуэль подборку своих новых фантастических рассказов в новый тогда журнал «Аврора». Пришедший из редакции ответ он долго затем хранил, как величайшую редкость, время от времени перечитывая. Основная мысль рецензии крутилась вокруг следующего утверждения: «автор является последователем писателя-фантаста Г. Альтова, а наш журнал публикует фантастические произведения, написанные в стиле братьев Стругацких». То есть, если пишешь фантастику не как Стругацкие, то и печатать тебя не будем.

Прошли годы, и Павел Амнуэль нашел рецензию Аркадия Натановича Стругацкого, и узнал, что на самом деле думал о его творчестве классик советской фантастики:

«Путешественник за тюльпанами». Действие рассказа происходит в отдаленном коммунистическом будущем. Мальчик Ким Яворский знакомится с новым учителем, основателем [зачеркнуто: науки] эрратологии – науки об ошибках и заблуждениях научно-изобретательской мысли. [зачеркнуто: Идея] Суть этой науки состоит, грубо говоря, в том, что диалектическое интегрирование достаточно большого количества неправильных, ошибочных представлений должно давать качественно новую по отношению к современному уровню технологии научную или техническую идею…

«Пик постоянства». Существует некая планета Лигия со страшно нестабильной геологией. Материки и океаны с огромной быстротой меняются местами, прорывы подземных газов и магмы повсеместны, горные пики сменяются равнинами и снова возникают в течение нескольких суток. На этой планете есть разумная жизнь. Лигианцы в процессе [зачеркнуто: револю] эволюции научились интуитивно ощущать геологическую «погоду» на всей планете в любой момент времени и надолго вперед, поэтому спокойно мигрируют из одного безопасного участка на другой, не терпя никаких бедствий…

[зачеркнуто: Рассказы о] Оба рассказа очень интересны. Они написаны явно под влиянием Г.Альтова, его уникальной в мировой фантастике научно-философской методологии. Это рассказы, в которых автор пытается проследить (или представить себе) ход развития мысли научного таланта. О чисто литературной стороне [зачеркнуто: рассказов] этих произведений много говорить не приходится – в литературном отношении они на приличном среднем уровне. Но их хочется читать и перечитывать. Вдумчивому читателю, заинтересованному не сюжетными перипетиями, а анализом мысли человеческой, такие рассказы просто необходимы.

Я рекомендую эти два рассказа для опубликования в очередном выпуске «Мира приключений».

Странно, несмотря на рекомендацию, рассказы не были опубликованы.