Пер Квидинг “Жизнь и смерть Стины” (отрывок)

ВЕСНА 1871 ГОДА

В ночной темноте прогремел выстрел, бродяга повалился в желоб для нечистот, и дворняги за Брэндой тут же залаяли, словно деяние пришлось им не по душе.

– Вот чего заслуживают содомиты, – сказал мужчина с револьвером. Он взмахом руки разогнал пороховой дым, сунул оружие за пояс штанов и жестом велел своим людям оттащить тело, после чего улыбнулся Стине.

– Проходите, барышня.

Переулок до самого Немецкого колодца вонял испражнениями и отбросами скотобойни, и Стина приподняла юбки повыше, чтобы не испачкаться. Бродяга лежал лицом в сточной канаве; когда его подняли, тело еще подергивалось. Руки свисали в стороны. Заметив его загорелые кисти и бледные, в мозолях от тяжелой работы ладони, Стина остановилась.

Увидев руки этого бедняги, она подумала о своем двоюродном брате, Акселе.

Руки содомита, размахивавшего киркой на Стура Эссинген.

Стина знала, что Бог любит всех людей, особенно отверженных. И знала, что, когда содомит встречает свою любовь, награда ему будет изобильнее, чем богобоязненным. Его потребность в близости бесконечна, ибо он жаждет, страдает и вожделеет куда сильнее прочих, и куда сильнее прочих он сдерживает себя, запрещает себе вожделеть.

Содомит – как солнце, которому не дано сиять, подумала Стина.

Содомит долго направлял крик в собственную душу, но, когда его наконец освободили, воссиял свет, какого мир еще не видел.

Переулками Стина дошла до Норрбру, миновала площадь Густава Адольфа, по плавучему мосту добралась до Кунгсхольмена. Она устала от тяжкого тела рослого мясника с голубыми глазами и колючей бородой, взявшего ее под покровительство. Стина стащила кожаный кошель, который мясник держал у себя в комнатушке, и теперь спешила в приют на Хантверкаргатан. Там мясник ее не найдет. Кто же пойдет в приют для нищих, имея при себе столько денег?

Прихожане не любили ни Стину, ни хозяйку; когда Стина начала говорить на улицах от имени Господа, они задразнили ее. Однако нашлась женщина, которая пожалела Стину и часто приискивала ей ночлег; может быть, потому, что женщина эта, как и Стина, некогда впала в немилость у собственного разума и ей пришлось побывать в лечебнице.

Стине сделалось стыдно, когда ее впустили и показали кровать, в которой она не нуждалась – содержимого тяжелого кошелька, что висел у нее под юбкой, с лихвой хватило бы на много ночей в гостинице.

Когда она засыпала, обхватив кошель, ей снилась Америка. Величественная Миннесота, где на многие мили раскинулись плодородные луга, чистая вода, которую Господь тысячи лет хранил для людей. А теперь Он приглашает туда таких, как она, Стина, и ее двоюродный брат Аксель.

Стине Миннесота казалась воплощением рая, чудесной, как смерть, во всех своих величии и красоте.

Проснувшись, Стина посмотрелась в треснувшее карманное зеркальце. Ей хотелось думать, что жухлая желтизна в глазах происходит от стеариновой свечи на ночном столике, а не от желчи, которая теперь рвалась из нее каждое утро.

Зрачки были не более булавочной головки. Не желая увидеть еще что-нибудь отвратительное, Стина отложила зеркальце.

Приступы рвоты, выжимавшие из нее всю желчь до капли, начались осенью. Стина знала, что причина ее мучений – этот город.

Стокгольм, до самого последнего булыжника мостовой, был городом зла.

Загрузка...