Бунтарка. Берег страсти

Бенджамин Франклин

Следующая встреча Вивиан с Виктором состоялась тайно, в старом каретном сарае. Он прибыл вовремя, она впустила его через дверь и, еще не успев запереть ее за ним на засов, сказала:

— Ну как, нашел человека, который мне поможет?

В полумраке старого строения было трудно разглядеть выражение лица Виктора, но голос определенно говорил, что он разочарован.

— Извини, я разговаривал с нотариусом, и тебе никак не удастся помешать дяде продать эту собственность.

— Но есть старинный закон, запрещающий это, — если аристократ желает продать часть наследственного имущества, то его следует предложить членам семьи и продать за ту цену, какая покупателю по карману. Это означает, что все имущество Шерси должно остаться во владении нашего семейства.

Виктор серьезно посмотрел на нее:

— Нотариус развеял мои иллюзии на сей счет. Во-первых, по его мнению, городской особняк вряд ли подпадает под наследство предков — твой дядя говорил, что он был куплен только в 1750 году. Во-вторых, — он выдержал краткую паузу, — тебе это придется не по вкусу, но этот закон распространяется лишь на мужчин семейства Шерси. Если бы ты захотела купить этот городской особняк, закон не признал бы за тобой преимущественное право купли. Так как в семействе нет других мужчин, кроме твоего дяди, нет даже далеких кузенов, никто не сможет помешать ему поступить с имуществом так, как он посчитает нужным.

Вивиан отвернулась, чтобы скрыть от него свою досаду, и стала расхаживать по пыльному полу.

— Ты не спросил его, возможно ли оспорить само завещание?

— Конечно, спросил. Я изложил все подробности. Я рассказал ему, что твоего дядю усыновили. Адвокат очень заинтересовался этим и заметил, что можно навести справки о его прошлом. Если можно было бы доказать, что у него сомнительное происхождение и он вынудил твоего отца завещать ему имущество, тогда у тебя были бы основания возбудить дело. Правда, нотариус сказал еще кое о чем, что мне не понравилось.

— Рассказывай. Хуже, чем сейчас, мне не станет.

— Видишь ли, в ходе разбирательства может обнаружиться больше, чем тебе захочется знать. О том, что касается твоей семьи. Возникла бы в высшей степени неловкая ситуация, если бы выяснилось, например, что твой дядя — незаконный сын твоего дедушки и, следовательно, принадлежит к роду Шерси. — Вивиан смотрела на него, от негодования раскрыв рот. Он тут же добавил: — В этом месте я вспылил и просил нотариуса держать подобные домыслы при себе. Он резко ответил мне, и я ушел. — Вивиан молчала, и он продолжил: — Я знаю, подобная мысль глупа, ибо давным-давно твой дедушка рассказал мне весьма трогательно о том дне, когда нашел Жюля, который был бездомным сиротой. Никогда более не встречал я такого джентльмена, как твой дедушка, и поручился бы своей жизнью, что каждое его слово — правда. Только представь, что стали бы говорить люди о Шерси, если бы ты начала копаться в прошлом, чтобы навредить своему дяде.

— О боже, Виктор, куда бы я ни повернула, оказывается, что закон на его стороне. У меня нет надежды выведать его прошлое, тем более прямо спросить об этом его самого. Я могу себе вообразить, что после этого начнется! Тетя Онорина не может сказать мне ничего полезного, а в Мирандоле я просмотрела все бумаги и ничего не обнаружила.

Виктор стоял рядом, наклонив голову.

— Вивиан, мне хочется, чтобы ты освободилась от опекуна, и сделаю ради тебя все, что в моих силах. Я всегда поддержу тебя. Я сам найму тебе адвоката, если посчитаю, что это может привести к чему-либо. Однако нотариус, у которого я консультировался, очень умный человек, и он ничего не смог посоветовать тебе.

Девушка коснулась его руки и пожала ее.

— Сколько я должна тебе в качестве его гонорара?

— Нисколько, забудь об этом.

Она хотела возразить, затем с сожалением воскликнула:

— О боже, нам пора расстаться! Меня ждут у Биянкуров. Луизе плохо, и она просила поухаживать за ней.

— Правда? Надеюсь, ничего серьезного?

— Не знаю, она прислала мне весьма странную записку…

Не переставая говорить, Вивиан отодвинула засов, и Виктор вышел на улицу.

— Пожалуйста, передай ей мой привет и пожелание как можно быстрее выздороветь. Я завтра увижу тебя у Дина?

— Да, увидишь. Спасибо тебе. Что бы я стала делать без тебя?

Мари-Клер де Биянкур, кругленькая, седовласая, общительная женщина, в свое время была очень хорошенькой. Одной из ее привычек в более зрелые годы было представлять себя инвалидом, и в этом отношении она являла разительный контраст своей дочери, которая редко позволяла, чтобы недомогание мешало ей развлекаться.

Мадам де Биянкур встретила гостей с тревогой на лице, которая на сей раз никак не была связана с ее собственным здоровьем.

— Мой дорогой друг, — жалобно говорила она Онорине, — Луиза слегла вчера и с тех пор не вставала. И она отказывается сказать мне, что ее беспокоит. Я подумала, что ее немного лихорадит, но сегодня, когда мой муж настоял, чтобы вызвать врача, тот не нашел никаких симптомов. Может, нам пригласить вашего месье Реми? Хотя я так доверяю нашему врачу…

Когда мадам де Биянкур говорила таким жалобным тоном, Вивиан невольно удивлялась, как ее тетя при всем своем здравом уме может терпеть подобное поведение своей ближайшей подруги. Она сказала:

— Луиза пригласила меня, поэтому наедине, возможно, скажет мне, в чем дело. Можно мне пойти к ней?

— Спасибо, моя дорогая, именно этого мы как раз и хотим. Беренис проводит вас наверх.

Луиза лежала в постели в чепчике и халате и казалась больной, но, как только Беренис затворила за собой дверь, девушка села и протянула к Вивиан руки:

— Обними меня. Мне необходимо твое утешение, я так несчастна. — И она расплакалась.

Вивиан села на край постели, обняла Луизу и пыталась успокоить ее. Затем она расправила подушки и уложила подругу на них. Пока Луиза прижимала носовой платок к лицу, Вивиан спросила:

— Что же тебя расстроило? У тебя что-то болит?

Луиза покачала головой и все никак не могла заговорить.

— Слава богу. Твоя мать так обеспокоена, она совсем напугала нас.

— О! Я не смогу сказать этого маме!

Вивиан устроилась удобнее на кровати и тихо попросила:

— Тогда скажи мне. И посмотрим, что можно сделать.

Луиза сняла чепчик и начала вертеть его в руках.

— Думаю, ты, наверно, почти догадываешься, что я, несмотря на твой добрый совет… не могла выбросить из головы барона де Ронсея. Я пыталась отвлечься, но у меня ничего не получилось. И чем больше он устраивал так, чтобы я осталась с ним наедине, тем больше запутывалась. — Она печально взглянула на Вивиан: — Не волнуйся — моя добродетель не пострадала, но моя жизнь лежит в развалинах. Два дня назад в одном доме я разговаривала с людьми, которые тебе не понравились бы, — я отправилась туда лишь в надежде увидеться с ним. Это были так называемые его друзья, а одна из дам, злобное существо, шепнула мне, что барон дрался на дуэли в то утро из-за одной женщины, что он ранен и скоро умрет.

Вивиан вздрогнула, а Луиза продолжила:

— Я чуть не упала в обморок. Дама заметила это и рассмеялась, но больше не стала ничего рассказывать. Я ушла, стараясь сохранить спокойствие, но когда мы вместе с мамой сели в экипаж, со мной случился приступ — я задыхалась и плакала. Мама не понимала, что происходит. Когда мы вернулись домой, мне удалось сделать вид, будто я пришла в себя, ибо могла думать лишь о том, что мне надо обязательно увидеть его.

— Ты хочешь сказать, что дуэль состоялась из-за тебя?

— Да нет же. Эта женщина дала мне ясно понять, что он спутался с какой-то певицей из Итальянской оперы, а другой джентльмен из-за нее вызвал его на дуэль. А мне все равно так хочется увидеть его! Мне невыносимо думать, что он лежит беспомощный и в нем угасает жизнь. Поэтому я придумала план. Я умолила маму вывезти меня подышать свежим воздухом. Когда мы пересекли реку, я сказала, что хочу посетить большой перчаточный магазин. Ты знаешь, он находится как раз напротив его дома. Мама отвлеклась на что-то, а я сказала, что загляну в соседний магазин и возьму с собой Беренис. Мама не возражала. На улице я велела Беренис подождать меня, сказав, что загляну к бедной подруге, общения с которой мама не одобряет, и отнесу ей немного денег. Беренис не должна ни словом обмолвиться об этом, а я долго не задержусь. Беренис хорошо поняла меня и пришла в восторг от моей благотворительности. — У нее задрожали губы. — Как легко обмануть некоторых людей!

— И никто не видел, как ты вошла в дом?

— Нет, я надела вуаль, которую хранила в кармане, и накинула на голову капюшон. Я вошла через кухню и серебром заплатила за то, чтобы меня провели к барону. Слуги так охотно выполнили мою просьбу, будто они все проделывают это не в первый раз. Даже моя элегантная одежда, видно, не удивила их и не помешала бросать на меня бесстыдные взгляды, однако деньги они взяли.

Она умолкла, но, видя озабоченное лицо Вивиан, продолжила:

— Представить трудно, как я могла быть столь нахальной. Когда лакей открыл дверь, я чуть не умерла от страха. Из меня никогда не получится настоящая интриганка — я сумела лишь вымолвить: «Месье де Ронсей», и он холодно взглянул на меня, приглашая войти. Стоило мне только переступить порог, как я услышала мужские голоса и пьяный смех. Я не могла понять, как можно вести себя так, когда дома лежит раненый барон. Лакей нахмурился, провел меня в небольшую гостевую и просил подождать. Он даже не спросил моего имени.

— Что говорит о том, в какого рода доме он работает, — сухо заметила Вивиан.

— Лакей вошел в большую комнату, и за той дверью снова раздался хохот. Я в испуге подумала, что мужчины сейчас ринутся ко мне, и укрылась в соседней комнате. И тут я услышала голос барона — он смеялся! В панели была щель, я заглянула в нее и увидела его — он растянулся на шезлонге с бокалом в руке. Его волосы были распущены, но, если не считать этого, он был прекрасно одет, казался свежим и полным здоровья. Барон велел остальным успокоиться, и лакей сообщил, что прибыла какая-то женщина и ждет его. Один из мужчин сказал: «Все же ты своего добился — спорю, это та самая итальянская дива». Все громко заговорили, но барон вскочил и велел им замолчать. Он мгновение стоял, не зная, что делать, затем сорвал с себя фрак и бросил его на пол, расстегнул кружева на шее и сбросил ботинки. Облокотившись на плечо лакея, он сказал остальным: «Ни звука до второго пришествия. Молчать, пока я не позволю вам говорить».

— Значит, он распустил слух об этой дуэли! И собирался встретить тебя вот так, считая, что ты…

— Да, — с горечью откликнулась Луиза, — считая, что я и есть потерявшая голову девка из оперы.

— Почему ты не ушла сразу?

— Я была вне себя от гнева. Никогда в своей жизни я так не злилась. Мне нужно было встретиться с ним, поэтому я быстро вернулась в гостевую. Я стояла в дальнем конце, когда барон вошел, всем телом опираясь на слугу и еле передвигая ноги. Он ухватился обеими руками за спинку кресла, отпустил слугу и притворно слабым голосом сказал: «Мадемуазель, я не могу принять вас должным образом. Друзья говорят, что я поправлюсь, но у меня совсем нет сил».

— Луиза, как это отвратительно! Ты уже дважды оказывалась в его власти. Разве ты этого не понимаешь?

— Барон внимательно глядел на меня, но я надеялась, что в вуали он меня не узнает. Он сказал: «Я подумал, что самой большой честью для меня будет либо убить, либо умереть за вас. Я даже не надеялся, что ангел, вдохновивший меня, так близко подойдет ко мне» — и протянул ко мне руку. Но он и меня называл «ангелом»! Это было уже слишком: я собралась покинуть комнату.

— Наконец-то!

— Однако барон преградил мне дорогу, обнял меня за талию и стянул капюшон с моего лица. Его ждало такое потрясение, что он выругался: «Черт подери — это вы!» Я пыталась изо всех сил вырваться, но он еще крепче прижал меня к себе и рукой крепко зажал мне рот. Он спросил, знает ли еще кто-нибудь, что я здесь, и я отрицательно покачала головой. «Маленькая идиотка, хочешь, чтобы меня и в самом деле убили?»

— Ты напугала его. Отлично!

— Он шипел на меня, выясняя, узнал ли меня кто-нибудь, когда я поднималась по лестнице. Затем велел немедленно уходить и умолял никому ничего не говорить и дать самому решить, где и когда мы будем встречаться.

— Боже милостивый, даже после того, как он обманул и оскорбил тебя, обошелся с тобой хуже, чем с уличной девкой, он смеет говорить о новых встречах!

— Я ответила, что с этого мгновения забуду о том, что он существует на белом свете. Ему было наплевать на мои чувства — ему не терпелось побыстрее выпроводить меня. Когда я снова скрыла лицо вуалью и надела капюшон, он, провожая меня к лестнице, пригрозил: «Скажете хоть одно слово обо мне — и все узнают о том, как вы вели себя сегодня».

— И ты невредимой покинула этот дом и вернулась к матери?

— Да. С тех пор я не могу прийти в себя. Мне становится дурно всякий раз, когда я думаю о происшедшем.

— Странно, но я ничего не слышала об этой дуэли, — удивилась Вивиан.

— Видишь, мы с тобой все узнаем последними, поэтому в тот же вечер я решила выйти из дома, хотя чувствовала себя скорее мертвой, чем живой, и узнать, о чем говорят люди. Кто-то действительно сказал, что барон де Ронсей поправляется и уже устраивает в своей спальне вечеринки для близких друзей. — Она состроила отчаянную гримасу и бросила свой чепчик на край стеганого покрывала. — Может быть, девицу из оперы уже пригласили, и она удостоилась более теплой встречи, чем я? Клянусь, я больше никуда не хочу идти и не желаю ни с кем встречаться. За исключением тебя. Ты единственный человек на этой земле, кто понимает меня.

— Луиза, ты не должна вот так прятаться от всех, — сказала Вивиан. — Он не посмеет распускать слухи.

— Ты права. Он слишком боится мужчин нашего семейства, чтобы сказать кому-то о том, как я скомпрометировала себя. Но если бы он сбил меня с ног, когда я его увидела, и то мне было бы не столь больно.

— Моя дорогая подруга, ты легко отделалась. Теперь ты знаешь, что он полное ничтожество. Ты не можешь винить себя в том, что случилось, ибо имела дело с дьяволом, который гораздо коварнее, чем ты или я.

Вивиан расстроилась, видя свою подругу такой подавленной, ведь обычно она бывала такой живой и игривой. В обществе Луизы первые дни ее одинокого раскаяния в монастырской школе превратились в новую веселую жизнь. Позднее, когда обе появились среди парижского общества, Луиза продолжала влиять на нее столь же благотворно. Благодаря Луизе Вивиан сумела преодолеть свою провинциальную робость и легко вступала в любой оживленный разговор. Она также обрела союзницу, которая никогда не испытывала неловкости и не порицала ее, если их мнения порою расходились. Луиза просто смеялась, когда спор становился горячим, и тут же приходила подруге на помощь, если девушки пытались подавить высокий полет радостного настроения.

Вивиан попыталась сказать властным тоном:

— Давай не будем больше о нем говорить, он мне противен. Почему бы тебе не нарядиться и не поехать со мной к Эно? На прошлой неделе я встретила их дочерей, с ними очень весело, у них такие разнообразные интересы. Они любят играть в карты и охотно делают крупные ставки, так что если у нас есть желание пойти на небольшой риск, то мы успеем к ним на кадриль.

Луиза наклонила голову, серьезно глядя на Вивиан:

— А что я скажу маме?

— Что ты просто переутомилась, а теперь вполне отдохнула.

— А что я скажу сама себе? Я так несчастна! Ничто не может унять эту боль.

Вивиан вздохнула и решительно произнесла:

— Ни один мужчина не имеет права делать тебя несчастной! Лучше помоги мне вынести тиранию моего дяди, и ты скоро поверишь мне, что такого человека, как барон, на свете никогда не было.

Девятого декабря Бенджамин Франклин прибыл в Киберон, что в Бретани, вместе с Уильямом Темплем, своим внуком. В Америке ему пришлось оставить сына, который сидел в тюрьме за проанглийские настроения. Тем временем генерал Хоу взял Манхэттен. Повстанцы потеряли пять тысяч человек. Томас Пейн, англичанин, бывший на стороне американцев, писал: «В такое время подвергаются испытанию человеческие души. Искатели теплых мест и ура-патриоты в трудные моменты не станут служить этой стране, но те, кто служат ей сейчас, вызывают любовь и благодарность как мужчин, так и женщин».

Пока Франклин не спеша приближался к Парижу, Бомарше под именем месье Дюрана на почтовой карете ехал в противоположном направлении, к Гавру. Он сам взял на себя обязанность руководить отправкой в Америку через Санто-Доминго четырех кораблей, которым предстояло доставить шестьдесят три пушки, двадцать тысяч сто шестьдесят пушечных ядер, девять тысяч незаряженных гранат, десять тонн боеприпасов, шесть тысяч сто тридцать два мушкета и сорок девять добровольцев, включая двенадцать «специалистов», квалификация которых уже вызвала сомнения у графа де Мирандолы.

Предупрежденный своими шпионами о том, что готовится отправка незаконного груза, лорд Стормонт, посол Англии, выразил решительный протест Парижу и Версалю по поводу этого. Торговцы Гавра, возмущенные портовыми чиновниками за то, что те разрешили погрузку кораблей, и напуганные тем, что английский военно-морской флот может предпринять меры возмездия против их вышедших в море кораблей, присоединились к этому протесту. «Ромен», «Андромеда», «Аноним» и «Амфитрит» подняли якоря, но ненадолго. Шестнадцатого декабря эти корабли были отозваны королевским указом, и три из них подчинились ему. Только «Амфитрит» продолжал свое рискованное плавание.

К тому времени, когда Франклин накануне Рождества появился в Париже, столица полнилась слухами об американских заговорах. Вивиан разделяла желание многих встретить Франклина, но не надеялась скоро увидеть его. Он остановился в Пасси у Сены, еще не бывал в обществе и явно был занят тем, что вел тайные переговоры, а скандал с мятежными кораблями сотрясал Версаль.

Вивиан так не терпелось узнать хоть что-нибудь о Франклине, что она даже неосторожно завела разговор с дядей, первый с тех пор, как Жюль приехал в Париж. Это случилось после обеда в четверг на Рю Жакоб, как раз перед тем как он собирался отправиться с визитом к маркизе дю Дефан, которая каждую неделю принимала гостей в своем знаменитом салоне. Они расположились в гостиной, и случилось так, что Онорина де Шерси спросила, ожидается ли появление у маркизы интересного гостя.

— Конечно. Там будет доктор Бенджамин Франклин. Я провезу его туда.

— Месье, вы знакомы с ним? — воскликнула Вивиан.

— Да.

— В самом деле, племянник, ты мог бы сказать нам об этом, — вмешалась Онорина. — Получается как в тот раз, когда я познакомилась с маркизом де Лафайетом и узнала, что он уже давно переписывается с тобой. Из-за своего незнания я оказалась в совершенно глупом положении.

— Что ж, на сей раз ты хорошо осведомлена.

— Твоя племянница осведомлена даже лучше меня, — раздраженно сказала Онорина, — поскольку специально изучает английский язык.

— Правда? — Он посмотрел на Вивиан. — Однако вам должно быть известно, что Франклин владеет хорошим французским.

Заметив, как от удивления вздрогнула тетя, Вивиан сказала:

— Нет, я этого не знала. Но я не жалею о своих уроках — они помогают мне понять то, что пишут американцы. Сейчас я читаю Томаса Пейна.

— Лучшего выбора я и не мог бы рекомендовать вам, хотя он и англичанин. — Жюль достал часы и взглянул на них, затем посмотрел на Онорину де Шерси и сказал своей подопечной: — Если вам угодно сопровождать меня, почему бы вам не встретиться с доктором Франклином и не провести часок-другой с нами у маркизы дю Дефан? Не сомневаюсь, она будет рада принять вас. Я поеду за нашим гостем к Сайласу Дину. Вас это устроит?

Вивиан воскликнула:

— Устроит? Да это станет самым волнующим событием в моей жизни! — Чтобы не допустить никаких возражений тети, она буквально выбежала из комнаты, быстро сказав дяде: — Я мигом соберусь, если вы будете любезны подождать.

Онорина продолжила разговор, попросив его побольше рассказать о Франклине. Наконец она с сомнением произнесла:

— Я считаю, что интерес Вивиан к этому человеку и ко всему, что с ним связано, — пустая трата времени.

— Ты хочешь, чтобы она увлекалась другими делами? Но она ведь занимается музыкой, например.

— Ты сам не поощряешь ее занятия музыкой, однако рад везти ее на встречу с этим… этим…

— Мудрым старым государственным деятелем, — досказал Жюль за нее. — Причин для беспокойства нет. Стоит только встретиться с Франклином, как попадаешь под чары его манер и ума, разумности, которая является еще более редким качеством, чем первые два. Его не отнесешь к тем, кто играет на страстях толпы. Говоря о своей стране, он вчера сказал мне: «Непорочному государству следует беречь свою непорочность и не пресмыкаться, ища союзников, а ждать с подобающим достоинством, когда они придут сами».

— Все это очень хорошо, но тем не менее он приехал сюда за помощью. И мне не нравится то, какое впечатление производят эти разговоры на Вивиан. Она почти пугает всех своей горячей заинтересованностью тем, что связано с Америкой. Я не хочу, чтобы ты поддерживал ее в этом.

— Что же я, по-твоему, должен делать? Отказаться от приглашения? — Он прекрасно знал, что тетя такого от него не потребует, и раздраженная Онорина молчала, пока он не удивил ее, сказав: — Признаюсь, я благодарен, что случайно нашел хоть что-то, в чем мы с племянницей придерживаемся единого мнения. Если ты на сегодня забудешь о своих возражениях, я останусь благодарным тебе.

Когда Вивиан вошла в комнату, тетя еще раздумывала над этим, но кивнула и смирилась с неизбежным.

Бенджамин Франклин оказался маленьким сутулым человеком с приятным лицом, большим ртом и тонкими губами, он часто улыбался и выглядел моложе своих семидесяти лет. У него были седые волосы, которые он и не пытался скрыть под париком. Чтобы развлечь Вивиан, пока они были у Сайласа Дина, он пошутил, что по пути во Францию выбросил свой парик за борт прямо против атлантического ветра. Какова бы ни была истина, лишившись парика, он защищался от холода большой меховой шапкой, как и господа из России, и надел ее, когда они втроем сели в экипаж и отправились к маркизе дю Дефан.

Франклин говорил не по-английски и не об Америке, а все время на французском задавал вопросы о Париже и поразил Вивиан глубиной своих познаний и желанием многое увидеть. Он спросил ее о школе для глухих, самой первой в мире, которой управлял один аббат, и ей стало стыдно, поскольку она даже не знала, что та находится рядом, в самом центре Парижа.

Жюль внимательно слушал разговор и почти не вступал в него. Один раз он обратился к Франклину на английском:

— Вы очень обяжете мою племянницу, если немного поговорите с ней на своем родном языке. Она берет уроки английского и уже прочитала множество американских книг.

Франклин посмотрел на Вивиан, приподняв брови. Молча проклиная своего опекуна, она рискнула произнести по-английски:

— Я прочитала некоторые ваши работы, вы пишете изящно, но у меня небольшой словарный запас, поэтому возникают значительные трудности при чтении.

Франклин рассмеялся:

— Мне следует стремиться к простоте языка, но нет ничего труднее. Однако вы делаете большие успехи, и у вас лондонский акцент! У кого вы учились?

— У одной англичанки. Ее зовут миссис Мэтьюз. — Она посмотрела на дядю: — Похоже, вы знакомы с ее мужем.

Граф переглянулся с Франклином и, снова перейдя на французский, спросил:

— Интересно, какую игру он затевает, разрешая своей жене давать вам уроки?

— Разрешает своей жене? — повторила она. — Миссис Мэтьюз сама так решила. Она прежде работала гувернанткой, но нисколько не стыдится этого. И я думаю, что мистер Мэтьюз этого тоже не стыдится.

— Значит, вы платите за эти уроки?

— Да нет же, она и слышать не хочет об оплате. Она страстная наездница, и иногда я катаюсь вместе с ней в Булонском лесу. До тех пор пока она довольна такими выездами на природу и беседой со мной, я считаю, что частично рассчитываюсь с ней за обучение.

— Довольна беседой, — задумчиво повторил Франклин и бросил взгляд на графа: — Что вы думаете об этом Мэтьюзе?

Граф пожал плечами:

— Он умен, настроен профранцузски. Наверно, он делает это слишком горячо, чтобы можно было ему поверить, но трудно что-либо определенно сказать: он гораздо хитрее Стормонта. — И осторожно спросил Вивиан: — Его жена часто говорит с вами об Америке? Может быть, о Лафайете?

Понимая, к чему они с Франклином клонят, Вивиан опустилась на мягкие подушки экипажа и искренне улыбнулась им:

— О да, часто. Она с удовольствием слушает, когда я рассказываю о своих встречах с мистером Дином.

На этот раз мужчины, избегая смотреть друг другу в глаза, уставились на нее. Ей было интересно, кто из них первым выскажет свою тревогу, затем решила, что Франклин предоставит эту возможность дяде, а тот, несмотря на свою безжалостность, не посмеет допрашивать ее при Франклине.

— Да, мне нравится без умолку болтать с миссис Мэтьюз. Я всегда бываю весьма откровенной. — Она снова улыбнулась и избавила их от дальнейших страданий. — Однако удивительно, как трудно соблюсти точность в каждой мелочи. Боюсь, что если она передаст эту информацию другим, то они окажутся во власти весьма сильных заблуждений.

Оба джентльмена были так удивлены, что некоторое время молчали, затем рассмеялись. Франклин посмотрел на нее, и в его глазах заискрилось одобрение, затем сказал графу:

— У меня начинает складываться мнение, что все необходимые сейчас уроки мне может преподать семейство Шерси. Других преподавателей я искать не собираюсь!

Мадам дю Дефан хорошо приняла Вивиан, после чего тут же сосредоточила всю свою энергию на Франклине и познакомила его со всеми остальными гостями. У девушки было достаточно времени, чтобы привыкнуть к слепоте маркизы и грозной манере вести разговор, причем от нее самой не требовалось активного участия в нем. Возможность обсудить дела в Америке с Франклином или еще кем-нибудь так и не подвернулась; разговор касался многих тем, но вращался вокруг Франции и французов. Все говорили о том, как они рады, что Тюрго сняли с поста министра финансов, а маркиза, всей душой ненавидевшая его, заявила, что только его увольнение и назначение Некера и Таборо спасли страну от катастрофы. Ко всем этим разговорам о дворе и манере короля Людовика XVI принимать решения Франклин внимательно прислушивался и вставлял тонкие, но необидные комментарии. Вивиан решила, что из него вышел бы идеальный придворный.

Тут другой гость, в равной мере пораженный его пониманием версальской политики, сказал:

— Когда мы обсуждаем наши проблемы, месье Франклин наверняка вспоминает слова Тома Пейна: «В свободных странах закон — это король; в другом монархе нет никакой потребности».

Франклин улыбнулся:

— Свободную страну сначала надо создать, а пока мы еще не довели это дело до конца.

Одна дама, уделявшая большое внимание графу де Мирандола, сказала, видимо желая угодить ему:

— Доктор Франклин, надеюсь, вы помните, что не было недостатка во французах, которые встали на сторону дела, за которое сражаются ваши храбрые патриоты.

Франклин поклонился и пробормотал что-то, но тут маркиза резко заметила:

— Им лучше бороться с деспотизмом у себя дома. — Она повернулась к Франклину: — Доктор, я не против, если на вашей службе окажется пара профессиональных солдат и несколько наемников из наших рядов. Люди, которых учили убивать, больше ни на что не пригодны. Но мы обязаны возражать, когда наших юных аристократов набирают для новой войны. Слишком часто я видела, как наше правительство пасует перед лицом внутренних трудностей и вместо этого стремится к завоеваниям вне страны. Всегда легче разрушать, нежели строить, уничтожать противника, нежели способствовать благу собственного народа.

Дама, находившаяся рядом с Жюлем, переглянулась с ним, когда маркиза говорила о людях, которые ни на что не пригодны, кроме как убивать, но он лишь насмешливо приподнял одну бровь. В конце своей речи маркиза, однако, сказала:

— Что касается меня, я не могу не восхищаться молодыми людьми, которые готовы отказаться от удобств и безмятежного существования и отправиться на войну ради справедливого дела. Взять на свои плечи такую ответственность — дело не из легких. Я лишь хочу добавить, — продолжила маркиза, посылая Франклину ироничную улыбку, — что любой рьяный идеалист, пробивающий себе дорогу к вам, первым делом должен спросить себя, от чего он убегает.

Вивиан очень высоко ценила Виктора и Лафайета, и ей не терпелось сказать что-нибудь в их оправдание, но она почувствовала на себе взгляд опекуна и решила еще раз доказать, что способна вести себя осмотрительно. Затем разговор перешел на другие темы, и она обрадовалась тому, что сдержалась.

Позднее в экипаже дядя похвалил ее за сдержанность, но больше ничего не добавил на сей предмет. Он начал разговаривать с Франклином по-английски, а Вивиан смотрела на улицы, погружавшиеся в сумерки, и раздумывала над высказываниями маркизы дю Дефан о французских военных. Она никогда раньше не представляла своего опекуна в таком свете — подготовленный убийца, но как еще можно было его назвать? В молодости он оставил дом и семью и выбрал войну в качестве своей профессии, так что его самый большой талант заключался в том, чтобы лишать жизни других людей. Раз человек поступает так, размышляла она, он точно должен быть лишен всяких нежных чувств или же подавить их в самом начале. Именно эта тяжелая ноша, сковывающая его, возможно, не позволяет им ладить.

Вивиан порадовалась тому, сколь не похож на дядю Виктор. Она не сомневалась в его привязанности, благородстве и любви к Франции. Таким же был и Лафайет. Она считала, что порыв, который побуждал таких людей, как он, добровольцами отправляться в Америку, снова вернет их домой. Их поступки пойдут не в ущерб соотечественникам, а на благо, особенно тем, кто им особенно дорог. В этом смысле маркиза была права — если человек не способен служить тем, кого он любит, то он не служит никому.

Когда экипаж свернул на Рю Жакоб, чтобы высадить Вивиан, Бенджамин Франклин одарил ее милой улыбкой:

— Этот визит погрузил вас в задумчивость, мадемуазель де Шерси. Уверен, что весьма скоро вы поделитесь со мной этими серьезными размышлениями.

Она смутилась тем, что большую часть поездки не обращала внимания на самый выдающийся ум в Европе, и боялась, что оскорбила гостя своего опекуна и вдобавок еще не угодила дяде. Она уже хотела ответить, но экипаж остановился, подножка опустилась, и она так и не высказала свои неуклюжие извинения. Однако мужчины, похоже, не были недовольны ее поведением. Оба любезно попрощались с ней и поехали дальше, в Пасси.